Уральский государственный университет им. А.М.Горького
На правах рукописи
Шалина Ирина Владимировна
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ РЕЧЕВЫХ КУЛЬТУР В ДИАЛОГИЧЕСКОМ ОБЩЕНИИ: АКСИОЛОГИЧЕСКИЙ ВЗГЛЯД
Специальность 10.02.01 – русский язык
Диссертация на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Научный руководитель –
доктор филологических наук,
профессор Купина Н.А.
Екатеринбург
1998
Оглавление
Введение ……………………………………………………………………………………….3
Глава 1. Репродуцированное коммуникативно-культурное пространство: оценочные
механизмы и взаимодействие речевых культур
1.1. Постановка задачи ………………………………………………………………24
1.2. Коммуникативно-культурное пространство: взгляд драматурга..…………...27
1.3. Взаимодействие речевых культур на фоне механизмов оценивания в
коммуникативных ситуациях разных типов ……………………………………….34
1.3.1. Ситуации гармонического взаимодействия ………………………..38
1.3.2. Ситуации дисгармонического взаимодействия …………………..50
- “Личностное пространство” и проникновение в “чужое личностное пространство”....….…………………………………………… …………..94
Выводы …………………………………………………………………………………..105
Глава 2. Живое коммуникативно-культурное пространство: оценочные механизмы и
взаимодействие речевых культур
2.1. Постановка задачи …………………………………………………………….109
2.2. Коммуникативно-культурное пространство: взгляд изнутри …………….. 110
2.3. Просторечная речевая культура в ее взаимодействии с другими речевыми культурами в коммуникативных ситуациях разных типов ……………………..145
2.3.1. Ситуации гармонического взаимодействия ……………………….145
2.3.2. Ситуации дисгармонического взаимодействия...…………………153
Выводы.…………..………………………………………………………………………179
Заключение ………………………………………………………………………………..182
Список основной использованной литературы ……..…………………………………..183
Словари и справочники…………………………….. …………………………………….193
Текстовые источники……………………………………………………………………194
Принятые в диссертации сокращения……….. …………………………………………195
Введение
Диссертационное исследование посвящено описанию взаимодействия речевых культур в диалогическом общении на фоне механизмов оценивания.
Категория общения находится в центре внимания гуманитарных наук ХХ века. По справедливому утверждению А.А.Леонтьева, “невозможно исследовать развитие и функционирование человеческой личности, не обращаясь к понятию “общение”, не интерпретируя это понятие тем или иным образом и не анализируя его конкретных форм и функций в тех или иных социальных и исторических условиях” (Леонтьев 1974: 6). Общение понимается как взаимодействие людей, при котором они познают друг друга, вступают в те или иные взаимоотношения и при котором между ними устанавливается определенное взаимообращение (Парыгин 1971; Бодалев 1978, 1996), взаимозависимость в рамках совместной деятельности (Менг 1983), сопряженность, когда “любое действие участников общения обусловлено предшествовавшим ему действием партнера, а с другой стороны, оказывает обратное влияние на последующее его коммуникативное поведение” (Ломов 1984: 252). Таким образом, речевое общение – сложный и многогранный процесс, который может выступать в одно и то же время и как процесс взаимодействия индивидов, и как информационный процесс, и как отношение людей друг к другу, и как процесс взаимовлияния друг на друга, и как процесс сопереживания и взаимного понимания друг друга.
Особую актуальность при этом приобретает проблема качества общения, выводящая на идею результативности, реализации коммуникативной цели (Майданова 1997: 3). Независимо от того, как осознается общение самими коммуникантами, его результат объективируется в диалогическом дискурсе.
Основой общения, его пусковым моментом, исходной внутренней причиной является потребность в другом человеке, в контакте с ним, причем “другой” может выступать и как цель и как условие выполнения коммуникативной деятельности. Каждому человеку имманентно присуще состояние коммуникативной готовности, под которым понимается способность к приему влияний со стороны других людей, “целостная рецептивная установка, преднастройка, т.е. предвосхищение (ожидание) субъектом направленности на него действий и оценок,… а с другой стороны, готовность к коммуникатив
ному воздействию, т.е. предрасположенность к действиям и оценкам по отношению к другим людям” (Общение и оптимизация совместной деятельности 1987: 34).
Настоящее межличностное общение всегда диалогично. С точки зрения М.М.Бахтина, любое высказывание является ответом, реакцией на какое-либо предыдущее и, в свою очередь, предполагает речевую или неречевую реакцию. Высказывание – это “звено в очень сложно организованной цепи других высказываний, которые не равнодушны друг к другу и не довлеют каждый себе, а знают о друг друге и взаимно дополняют друг друга” (Бахтин 1979: 247-250).
По мысли Л.П.Якубинского, общее свойство человеческого организма – так или иначе реагировать на всякое воздействие. Исследователь видит тесную связь между нашими представлениями, суждениями, эмоциями (в частности, возникающими и в реакционном порядке) и речевым обнаружением. Всякое речевое раздражение, возбуждая как свою реакцию мысли и чувства, необходимо толкает организм на речевое реагирование (Якубинский 1986: 32).
Взаимодействуя с другими людьми, человек может одновременно выступать в роли субъекта и объекта общения, причем эти роли разными людьми выполняются по-разному. Например, один человек может совершенно не задумываться над тем, какой отклик он вызовет у окружающих, а другой целенаправленно делать все от него зависящее, чтобы произвести на них именно то впечатление, какое он хочет. Это обусловлено многими факторами и прежде всего степенью сложности личностной структуры участников общения, их индивидуальными характеристиками, которые обнаруживают себя в “околоиндивидном пространстве”, физическом и социальном, через взаимодействия, возникающие между людьми.
С лингвокультурологической точки зрения, коммуниканты вступают во взаимодействие как носители “культурно-языковых и коммуникативно-деятельностных ценностей, знаний, установок и поведенческих реакций” (Карасик 1996: 3). И если мы хотим исследовать условия и механизмы коммуникативной согласованности, взаимопонимания людей либо выявить причины рассогласованности коммуникативно-речевых действий, сбоев, ошибок, неудач, то должны привлечь к рассмотрению “наряду со значением отдельных языковых знаков и стандартных выражений широкий круг внетекстовых явлений, связанных с деятельностью, культурой и способами мышления общающихся людей” (Щедровицкий 1974: 12). В ходе межличностного общения собственно коммуникация (передача информации и ее получение собеседником через обмен репликами) неотделима от поведения, поступков, действий и отношений между говорящими.
В одном из направлений философской антропологии – биоэпистемологии – выдвинут тезис о том, что язык – это форма ориентирующего поведения, где оценка и коннотация занимают ведущее положение (Матурана 1996, Нечипоренко 1984). У.Матурана считает, что языковое поведение представляет собой процесс непрерывной ориентации, причем слушатель сам создает информацию, уменьшая неопределенность путем взаимодействий в собственной когнитивной области (Матурана 1996: 119-121). Н.Д.Арутюнова разделяет эту точку зрения, полагая, что в диалоге реализуется прежде всего не информативная, а ориентирующая функция; речевое высказывание, обращенное к другому, регулярно приобретает статус поведенческого акта, а поведенческий акт, рассчитанный на восприятие его “другим”, всегда семиотичен. Таким образом, “обмен репликами – это взаимоориентированное поведение коммуникантов” (Арутюнова 1992: 7).
Ю.М.Скребнев рассматривает диалог как культурное речеобразование, осуществляемое двумя говорящими. Характеризуя диалог как тесную взаимосвязь чередующихся реплик, исследователь видит “перспективу в исследовании структурного влияния реплики-стимула на реплику-реакцию” (Скребнев 1985: 193-194).
Следует однако подчеркнуть, что человеческое поведение не представляет собой цепи простых условных рефлексов, шаблонизирующих реакций на стимулы окружающей среды. Бихевиористы (Б.Скиннер, К.Л.Пайк и др.) сводят все многообразие социально детерминированных форм человеческого поведения именно к ним. Они считают, что любое целенаправленное человеческое поведение структурировано и любые виды и формы человеческого поведения при всей их вариантности характеризуются наличием неких инвариантов. Действительно, в стандартных ситуациях (некоторые виды профессиональной деятельности, этикетное поведение, ритуальные формы коммуникации) “действия человека жестко регламентируются как в отношении речевого, так в отношении и неречевого поведения” (Швейцер 1976: 15). Использование же языка в социальных ситуациях, которые жестко не регламентируют выбор языковых средств и которые стимулируют творческий характер речевой коммуникации, оказывается вне поля зрения этих исследователей.
Между тем для лингвокультурологии существен тезис о разграничении речевых ситуаций. Например, Е.М. Верещагин и В.Г.Костомаров делят ситуации на стандартные (стабильные) и вариабельные (переменные) (Верещагин, Костомаров 1973: 95). Стандартные речевые ситуации можно представить в виде сценария, причем это подобие является полным: и сценарий, и стандартная ситуация полностью предписывают и то, что человеку надлежит делать, и то, что ему надлежит при этом говорить. Это положение коррелирует с теорией фреймов, разработанной в когнитивной лингвистике (Т.А. ван Дейк, В.Кинч, Ч.Филлмор и др.). Фрейм представляет собой структуру признаков (данных), определяющих некую стереотипную ситуацию, содержит конкретную информацию о характере возможного поведения человека (в том числе и речевого – что и при каких обстоятельствах обычно говорят) в этой ситуации. Термин “фрейм” может быть интерпретирован как рамка, (каркас), внутренний скелет. Ролевой фрейм (скрипт) описывает стандартную последовательность действий в стереотипной ситуации. Именно фреймы как определенным образом организованные структуры социально-типического знания общего и частного характера играют важную роль в построении контекстных моделей коммуникативных ситуаций. Мы будем использовать сценарное предъявление ситуации общения.
По мнению С.Е. Никитиной, в выборе языковых средств и процессах понимания текста участвуют как бессознательные механизмы, так и осознанные. Граница между осознанным и неосознанным индивидуальна и ситуативно обусловлена. Личность, как правило, осознает лишь небольшую часть своего языкового поведения (Никитина 1989: 35). В повседневном общении, которое находится в центре нашего исследования, значительное место занимают обычные ситуации, в которых люди строят свое поведение на неосознаваемом уровне, действуют по стереотипу, по привычке, без поэтапного сознательного контроля. У них вырабатывается связь: ситуация – действие, причем связь эта вероятностная – тем вероятнее при данной ситуации будут данные действия, чем чаще до этого они встречались. Основу для такой связи в культурной традиции можно найти в прошлых реакциях или прошлом опыте.
Контролировать программу, находящуюся в подсознании, практически невозможно, поэтому подсознательное поведение всегда искренне, так как отражает характерное, типичное для человека речевое действие. “Действия на автопилоте” заменяются “ручным управлением”, когда человек сталкивается с нестандартной ситуацией.
К нестандартным, вариабельным, ситуациям относятся такие ситуации, в которых форма речи не столь тесно связана с содержанием, а более “с социально-личностными отношениями собеседников, с их общеобразовательным уровнем, с тональностью, в которой протекает беседа” (Верещагин, Костомаров, 1973: 98). Здесь говорящий всегда сталкивается с выбором из ряда возможностей. Акт выбора в подобных ситуациях признает большинство исследователей (Т.Г.Винокур, А.К.Михальская, Т.В.Шмелева, Р.Якобсон и др.). Так, Р.Якобсон выделяет две операции, используемые в речевом поведении, – селекцию и комбинацию (Якобсон 1975: 204). Т.В. Шмелева, определяя речевое поведение, видит его проявления в конструировании коммуникативной ситуации, выборе речевых жанров, отборе языковых средств (Шмелева 1995: 60).
Вербальный отбор в условиях преодоления альтернативы есть результат проявления коммуникативной стратегии говорящего, под которой понимается “творческая реализация коммуникантом плана построения своего речевого произведения с целью достижения общей (глобальной) языковой (неязыковой) задачи общения в речевом событии” (Зернецкий 1988: 40). Будем учитывать, что осознанное и подсознательное поведение человека определяют соответственно два типа коммуникативных стратегий – осознанную и подсознательную, не определяемую обдуманным планом, замыслом. “Подсознательная стратегия есть реализация в речи психологической, ценностно-личностной ориентации говорящих, она соотносится с понятием психологической установки говорящего” (Борисова 1996: 23). В.В.Одинцов определяет стратегию как целевую установку, которая “заставляет соответственно организовывать речь, обусловливает композицию и характер языковых средств” (Одинцов 1982: 160). Данное определение будем использовать в качестве рабочего.
В повседневном речевом общении чаще реализуется подсознательная стратегия, но, на наш взгляд, не редки переключения с одной стратегии на другую в целях адаптации в коммуникативной ситуации и эффективности общения; возможно комбинирование нескольких стратегий, актуализируемых из набора возможных.
Коммуникативную стратегию можно структурировать, т.е. выделить в ней набор и последовательность коммуникативных ходов (тактик), под которыми вслед за Е.М.Верещагиным будем понимать одну из последовательно решаемых задач в границах определенной стратегической линии (Верещагин 1990).
Исследователи говорят о возможности выделения типов и иерархий стратегий. Так, например, в зависимости от характера коммуникативной целеустановки выделяют регулятивную стратегию (цель – вызвать желаемые изменения в широком экстралингвистическом контексте ситуации), диктальную стратегию (цель – информировать собеседника о фактах, событиях объективной реальности, логически осмыслить тему разговора) и модальную стратегию (цель – выразить свои чувства, эмоции, оценки, коммуникативные интенции, предпочтения, настроения в отношении речи и коммуникативной ситуации) (см.: Борисова 1996: 46-47). С.А.Сухих отмечает двухуровневую структуру речевой стратегии, выделяя поверхностную, ориентированную на нормы социума, и глубинную, где источником построения являются не нормы социума, а диспозиция психологической структуры личности (Сухих 1998: 13). Классификация стратегий с точки зрения функции дает возможность О.С.Иссерс выделить основные (когнитивные) и вспомогательные (риторические) стратегии. К основным относятся: моделирование социума по принципу “свои” – “чужие”, моделирование сферы “личное – общественное”, отождествление (метафоризация), построение иерархических отношений. Риторические стратегии помогают говорящему достичь цели за счет используемых риторических и этикетных приемов. С этой точки зрения выделяются стратегии вежливости (Иссерс 1997: 58), агрессии (Жельвис 1988: 104), фокусирования (Кольцова 1988: 20).Отметим, что термины “стратегия” и “тактика” часто употребляются как синонимы. Будем считать, что стратегия структурируется, т.е. включает набор и последовательность коммуникативных ходов (тактик).
Итак, вступая в речевую коммуникацию, субъекты общения должны иметь организованное представление об окружающей действительности, или “внутреннее представление, схему, модель Вселенной, образ, план” (Галантер, Миллер, Прибрам 1965: 19). Но что лежит в основании выбора стратегических ориентиров и планирования коммуникативной партии партнеров общения? Для адекватного конструирования коммуникативной ситуации каждый из партнеров (в реальном диалогическом общении они выступают попеременно то в роли адресанта, то в роли адресата) должен выстроить контекст этой ситуации, факторы, которые ее определяют. Совокупность этих факторов – структурированная и иерархизированная система. Так, согласно социолингвистической модели Д.Хаймса, в основе коммуникативной ситуации лежит набор внешних и внутренних факторов, в соответствии с которыми организуется речевое общение. Комбинацию названий этих факторов на английском языке можно представить в виде акронима (Хаймс 1975: 42-70; Белл 1980: 95-96, 110-111).
SETTING Обстановка и сцена (время, место, культурный контекст) PARTICIPANTS Участники общения – Говорящий и Слушающий
ENDS Эффект, в котором разделяется исход, т.е. предполагаемый и
непредвиденный коммуникативный результат
ACT SEQUENCE Ход действия – форма и содержание сообщения
KEY Ключ – манера передачи сообщения
INSTRUMENTALITIES Инструментарий, включающий используемые каналы и
формы речи
NORMS Нормы
GENRES Жанры
К внешним факторам исследователь относит обстановку, ролевые отношения коммуникантов, цели; к внутренним – форму и содержание, манеру, выражение, жанры.
Т.А. ван Дейк в иерархизированной структуре прагматического контекста главным считает социальный контекст, описываемый в категориях: личное / общественное, формальное / неформальное. Далее по значимости следуют позиции (роли, статусы), свойства (пол, возраст), отношения (приоритет, паритет), функции. Характеристики социальных контекстов и характеристики их участников тесно связаны между собой, задают пространство возможных действий коммуникантов (Дейк ван 1989).
В наборе характеристик (маркеров) коммуникативной ситуации центром, своеобразным “локус-ориентиром” (Шнейдер 1994: 23) становится адресат. Ориентируясь на такие его свойства, как пол, возраст, характер, уровень интеллекта, образование, профессиональный, социальный статус, имущественное положение, предпочтения, ценности, характер языковой компетенции, значимые события и отношения, связанные с определенными целями, интересами, потребностями, адресант делает предположения о том, как он будет себя вести в ситуации, каковы будут его реакции, характер интерпретации коммуникативной ситуации. Партнер в известной степени предписывает говорящему проявления в общении, определяет его выбор. Межличностные отношения общающихся становятся внутриличностными, задают творческий поиск таких культурно-языковых средств самовыражения, при помощи которых достигается оптимальное взаимодействие партнеров. И в этом смысле личность становится “психологическим полиглотом”.
Типична для межличностного общения ситуация оценивания, которая может существовать как самостоятельная и накладываться на другую ситуацию, сопровождать последнюю. В современной парадигме научного гуманитарного знания аксиологическая (оценочная) деятельность сознания признается универсальным явлением. С точки зрения М.М.Бахтина, “жить – значит занимать ценностную позицию в каждом моменте жизни, ценностно устанавливаться” (Бахтин 1979: 163). Момент оценки или ценностная установка сознания обнаруживается в каждом ощущении, в каждом переживании, поэтому “высказаться нейтрально – невозможно” (Блакар 1987: 90). Аксиологическая таксономия в механизмах человеческой жизни нередко “выдвигается на передний план и заслоняет собой естественные классы” (Арутюнова 1984: 6). Спаянность, неразрывность оценки и познания подчеркивает Т.Г. Винокур: “Познание и оценка … в том или ином виде поднимаются на поверхность речевого акта” (Винокур 1989: 19).
По существу все многообразие предметов человеческой деятельности, общественных отношений, природных явлений может выступать в качестве предметных ценностей как объектов ценностного отношения, т.е. оцениваться в плане “добра и зла, истины и неистины, красоты и безобразия, допустимого или запретного, справедливого или несправедливого и т.д. (Философский энциклопедический словарь 1983: 765).
В реальной диалогической коммуникации огромное место занимает обмен мнениями, оценками, суждениями относительно внешнего мира. В результате таких разговоров происходит формирование, трансформация, подтверждение убеждений и взглядов, складывается образ мира и параллельно закрепляются различные способы поведения во внешнем мире, “поведенческие реакции” (Карасик 1996), формируется социальный и индивидуальный стили поведения. Индивидуальный способ ориентации в межличностных контактах, основанный на определенных схемах поведения и ожиданиях, присущ каждому человеку. Р.Стагнер под стилем понимает личностно обусловленные обобщающие схемы перцептивных актов и форм реагирования (Цит. по: Мерлин “Психология индивидуальности” 1996: 154). Г.Олпорт к стилевым чертам относит те способы и средства, при помощи которых личность осуществляет свои цели и мотивы, то есть определенные операции (там же). В.Е.Мерлин понимает индивидуальный стиль деятельности не как набор отдельных свойств, а как “целесообразную систему взаимосвязанных действий, при помощи которых осуществляется определенный результат” (Мерлин 1996: 157).
В общении, диалогическом взаимодействии проявляется и индивидуальный стиль общения. Люди отличаются друг от друга по способу взаимоотношений с окружающими. Например, в психологических исследованиях можно найти характеристику директивного (авторитарного) стиля общения, который маркируется преимущественным общением на ролевом уровне, преобладанием отрицательных оценок, жесткой, приказной тональностью. По-видимому, можно выделить присущие каждому конкретному человеку определенные повторяющиеся речеповеденческие стереотипы и характерный для него способ установления отношений. Сформированные в прошлом, эти стереотипы становятся частью личности и “всплывают” в актуальных ситуациях.
На наш взгляд, стиль общения определяется отбором, сочетанием и регулярной воспроизводимостью языковых средств и речедеятельностных приемов, приводящих к установлению определенного типа межличностных отношений.
Изучение работ психосоциолингвистической, лингвокультурологической направленности последних лет свидетельствует об устойчивости научных интересов к проблеме личности как совокупности социально значимых духовных и физических качеств индивида, проявлениях и ориентациях этой личности в современном культурно-речевом пространстве. Если исходить из того, что культура представляет собой совокупность материальных и духовных ценностей общества, включающую “любые социально наследуемые черты человеческой жизни” (Сэпир 1993: 446); “средство превращения социального опыта поколений в индивидуальный и наоборот” (Коган 1993: 12), станет очевидным, что, реализуясь в повседневном поведении и общении, отражая национальный менталитет и психологию, культура формирует человека. По мысли Ю.М.Лотмана, культура есть нечто общее для какого-либо коллектива – группы людей, живущих одновременно и связанных определенной социальной организацией. “Культура есть форма общения между людьми и возможна лишь в такой группе, в которой люди общаются” (Лотман 1997: 6).
Сравнение культуры и языка обнаружило некий изоморфизм их структур в функциональном и внутрииерархическом планах (Толстой 1991, Гольдин, Сиротинина 1993, Никитина 1993; Сиротинина1995, 1998). Так, Н.И.Толстой указывает на “зеркальные” отношения между языком и культурой, выделяя культуру образованного слоя, которой соответствует литературный язык; культуру народную, крестьянскую, которой соответствуют говоры или диалекты; культуру “третью”, или промежуточную, соответствующую просторечию; традиционно-профессиональную субкультуру, фрагментарную и несамостоятельную, как и арго (Толстой 1991: 6-7). Вслед за ним В.Е.Гольдин и О.Б.Сиротинина дифференцируют элитарную, среднелитературную, просторечную, народно-речевую и арготическую типы культур (Гольдин, Сиротинина 1993). По наблюдениям О.Б.Сиротининой, в последние годы активно “формируются еще два типа речевых культур – литературно-разговорный и фамильярно-разговорный, связанные со сферой действия литературного языка, но использующие систему лишь одной его разновидности – разговорной речи и по своей функциональной и стилистической монотонности сближающиеся с просторечным типом” (Сиротинина 1998: 95). Исследовательница подчеркивает необходимость изучения и разграничения функционирования языка в разных типах речевых культур (там же: 96).
По мнению С.И.Виноградова, существуют текстовые и поведенческие знаки принадлежности к данной культуре – культуремы. Текстовые культуремы эксплицируются в тексте как энциклопедические знаки коммуниканта: упоминание исторических событий и лиц, введение научных понятий, цитирование, аллюзии, использование имеющихся в культурной традиции способов аргументации. Понятие поведенческой культуремы интерпретируется исследователем как следование этическим нормам, принятым в данной культуре (Виноградов 1996: 144).
90-ые годы ХХ века, поставив Россию перед глубинным выбором, знаменовали колоссальные социально-политические и экономические изменения, обострили интерес к проблемам национального самосознания, духовного возрождения. Один из аспектов глобального процесса выработки новой “парадигмы существования” – формирование системы ценностей. Под ценностями понимаются “социальные, в том числе социально-психологические взгляды, разделяемые народом и наследуемые каждым новым поколением” (Стернин 1996: 17). Они возникают не только на основе знаний и информации, но и собственного жизненного опыта человека и представляют собой личностно окрашенное отношение к миру (Гуревич 1995: 120). По своей форме они могут выступать “в виде стереотипизированных суждений … или в виде образов, символов, соотносящихся с определенными реалиями или явлениями” (Богуславский 1994: 64-65). Ценности можно охарактеризовать как образцы для подражания и воспитания, “высшие ориентиры поведения” (Карасик 1996: 3). Дифференциация ценностей на групповые (например, в семье), макрогрупповые (социальные, ролевые, статусные), индивидуальные, этнические и общечеловеческие, с точки зрения В.И.Карасика, ведет к осмыслению ценностей в языке и реконструкции моделей ценностной картины мира, в которой “существуют наиболее существенные для данной культуры смыслы, ценностные доминанты, совокупность которых и образует определенный тип культуры, поддерживаемый и сохраняемый в языке” (там же).
Как констатируют психологи, перестройка иерархии ценностей в современном обществе сопровождается фрустрацией, растерянностью, дискомфортом, утратой интегрирующей идентификации, потерей надежды и жизненной перспективы, возникновением ощущений обреченности и отсутствия смысла жизни (Соснин 1996: 55). Оценки психологического состояния и настроения россиян подтверждаются результатами не только социологических, но и лингвокультурологических исследований. Отмечается, например, что современное языковое сознание характеризуется “культурной разорванностью”, “наблюдается реанимирование одних культурных ценностей и девальвация других, введение в культурное пространство новых культурных ценностей” (Купина, Шалина 1997: 17-18). В.И.Шаховский утверждает, что эмоции, будучи важным элементом культуры, “вербализуются как в общественном, так и эмоциональном индексе, созвучном хронотопным национальным трендам, через соответствующие эмотивные знаки языка. У сегодняшних россиян – это “отчаяние”, “страх”, “озлобленность”, “неуважительность” (Шаховский 1995: 30). Естественно, что в таких условиях психологическая разрядка, “выпускание пара” чаще достигается посредством разнообразных агрессивных действий, в том числе и языковых. По мнению Н.А. Купиной, Л.В. Ениной, речевая агрессия характеризуется “императивной, эмоционально напряженной, психологически сдвинутой позицией автора речи, настойчивым стремлением к достижению коммуникативного результата с помощью суггестивных вербальных и паралингвистических средств, среди которых могут быть и непозволительные с точки зрения системно-языковых, стилистических, этических, жанровых норм и правил” (Купина, Енина 1997: 26).
Известно, что сегодня активно формируется экология культуры, важнейшей составляющей которой является экология языка (см., например, работы Л.И.Скворцова, А.П.Сковородникова, Е.Н.Ширяева и др.). Актуальным становится описание как стандартов общения, так и “создание типологии нарушений стандартов общения и проведение на этой основе кодификации коммуникативной нормы”, под которой понимается “адекватность коммуникативного процесса ситуации общения, а также его соответствие ценностям, стандартам и регулятивам, существующим в данной культуре” (Виноградов 1996: 126).
Один из аспектов исследований подобного рода – изучение вербального оценочного поведения и его коммуникативных результатов. Вообще оценка подобна бумерангу и более характеризует не столько того, кто является его объектом, сколько самого говорящего. “Другой” – часть внешнего мира, но сам факт взаимоотношений, образ партнера, мысли и представления о нем в какой-то мере становятся частью внутреннего мира “Я”, точно так же, как “Я” присутствует во внутреннем мире “Другого”.
Не менее важен и интересен аспект самооценки (М.В.Ляпон, В.В.Столин). В течение всей своей жизни, общаясь с разными людьми, мы обобщаем свои представления и суждения о самих себе. В самооценке фиксируется оценка других, мы непосредственно принимаем чужие мнения и оценки на свой счет. В получаемой от других информации содержатся и важные “обратные связи”, отражающие реакции окружающих на наше поведение или чувства. Формирование образа “Я” приводит к возникновению ощущения себя, своей самоидентичности. Психологи считают, что закрепление описания самого себя сопровождается накоплением различных оценок, переживается как ощущение своей ценности. Собственное “Я” рождается в процессе взаимодействия с другими людьми. Возможность самоутверждения зависит от качества контактов с другими людьми.
С учетом вышеизложенного становится очевидным и понятным непрекращающийся интерес исследователей гуманитарного направления к изучению и описанию оценок. В современной лингвистической литературе представлены различные аспекты изучения оценки, существуют различные подходы к пониманию оценки, к определению объема данной категории, к проблеме типологии оценочных значений (Н.Д.Арутюнова, В.М.Богуславский, Е.М.Вольф, Гибатова Г.Ф., А.А.Ивин, М.В.Ляпон, Н.А.Лукьянова, Т.В.Матвеева, Т.В.Маркелова, Е.Ф.Петрищева, Ретунская М.С., В.Н.Телия, А.Н.Шрамм, М.А.Ягубова и др.).
Для нашего исследования особо значимыми и важными являются четыре группы положений и выводов об оценке, которые обосновываются и признаются философской и лингвистической аксиологией, логикой, ортологией, психолингвистикой, социолингвистикой.
1. Оценка трактуется как квалификация, как суждение познающего субъекта о предмете, опирающееся на сравнение данного предмета с избранным эталоном. В более узком смысле оценка связывается с установлением ценностного отношения между субъектом и объектом, определяется как положительная или отрицательная характеристика предмета, обусловленная признанием или непризнанием его ценности с точки зрения соответствия или несоответствия его качеств каким-либо ценностным критериям. Оценочное суждение есть свернутое суждение о ценности объекта в каком-либо отношении (Н.Д.Арутюнова, Е.М.Вольф, А.А.Ивин и др.).
2. Оценки зависимы от социальных норм, принятых в данное время в данном обществе. “Представления о стандартах и эталонах и есть та антропоцентрическая позиция, которая служит фильтром, сквозь который, как через цветное стекло, воспринимается мир” (Телия 1986: 391).
В самом общем смысле норма представляет собой любое долженствование (запрещение, разрешение, уполномочивание), принятое в рамках некоторого сообщества; общепризнанное правило, образец поведения либо действия, любой эталон или стандарт (М.И.Бобнева, В.Д.Плахов, К.С.Сарингулян, И.А.Стернин и др.).
Обращение к культурной реальности фиксирует наличие нормативности во всех областях культуры: в экономике и производстве, в сфере мировоззрения, политике и области права, сфере морали, искусстве, в области быта, в языке. А.Едличка предложил разграничивать языковые (системные) нормы и коммуникативные нормы, важной чертой которых является ситуативная обусловленность, т.е. зависимость от факторов и условий ситуации, а также смешанность элементов в речевых актах, т.е. реализация прежде всего в разговорной форме и повседневном общении. Коммуникативная норма манифестируется не только языковыми элементами, но и компонентами неязыковыми (невербальными) (Едличка 1988: 141,146). С.И.Виноградов определяет коммуникативную норму как адекватность коммуникативного процесса ситуации общения. (Виноградов 1996: 126).
Нормы рождаются в общении людей, обеспечивают возможность и качественное своеобразие различных форм общения. Будучи усвоенными, интериоризированными, нормы превращаются в факторы внутреннего мира человека, воздействуют на его поведение через систему внутренних факторов регуляции – самосознание и самооценку, мотивационную систему, понимание и установки, т.е. становятся собственно личностными средствами регуляции поведения (Психологические проблемы социальной регуляции поведения 1976). Поведение человека всегда протекает в условиях нормативного мира и всегда может быть проанализировано и оценено в терминах нормы и отклонения от нее. Представленность нормы в структуре индивидуального сознания детерминирует перестройку личностных смыслов и значений, поэтому человек будет определенным образом оценивать и понимать различные факты, события, тексты.
Каждой культуре и субкультуре на определенном этапе ее развития присущ нормативный канон личности (Кон 1987). Нормативный образ человека зависит от традиций определенной культуры, существует в индивидуальном и общественном сознании как некий одобряемый образец, формируется на идеологическом и обыденно-бытовом уровне. На идеологическом уровне его детерминируют идеологические установки, эксплицитно или имплицитно проявляемые в этических трактатах, художественных произведениях, публицистике. На обыденно-бытовом уровне нормативный образ человека формируется посредством житейских представлений, распространенных в массовом сознании. Исследователи отмечают, что эталоны поведения, представленные на идеологическом уровне, не всегда соответствуют представлениям, закрепленным в массовом сознании. Утверждается также вариативность нормативных предписаний для мужчин и женщин, для представителей различных возрастных категорий, для людей, принадлежащих к разным социальным слоям.
Можно говорить о существовании общекультурных, групповых, индивидуальных норм коммуникативного поведения. Групповые нормы складываются спонтанно и естественно в процессе функционирования группы. “Нормативный аспект деятельности группы обусловлен как самой группой, так и объективными обстоятельствами, в которых данная группа функционирует” (Макаров 1990: 87). Нормы обеспечивают предсказуемость поведения члена группы, позволяют стандартно реагировать на стандартные ситуации, координируют деятельность группы и каждого ее члена и определяют эффективность этой деятельности. Индивидуальные нормы отражают индивидуальную культуру и коммуникативный опыт индивида (Стернин 1996: 14).
3. Оценки определяются ролевыми позициями коммуникантов. Взаимодействуя друг с другом, люди проигрывают обширный репертуар социальных ролей и вступают в различные ролевые отношения. Л.П.Крысин отмечает, что исследование ролевого поведения личности в его лингвистическом аспекте является одной из актуальных задач современной социолингвистики (Крысин 1976: 52). Принадлежность к той или иной общественной группе (половой, возрастной, профессиональной, национальной и др.) требует реализации социально-нормативного поведения. Демонстрируя такое поведение, человек постоянно выступает как носитель социальной роли или одновременно нескольких социальных ролей. Роль определяется как социально обусловленная, стандартизованная составляющая деятельности, относительно устойчивый шаблон поведения, воспроизводимый индивидами, занимающими одно и то же положение в некоторой социальной системе (Кон 1967, Крысин 1989, Левитов 1969, Макаров 1990).
Различают роли статусные, позиционные, ситуационные. Статус определяется совокупностью постоянных социальных характеристик партнеров по взаимодействию – принадлежностью к той или иной социальной группе, профессией, уровнем образования. Позиция, в отличие от статуса, выражает не внешние для личности условия, а скорее внутреннее отношение человека к статусу и своеобразие его деятельности в пределах статуса.
Смена ролей существенным образом изменяет ситуацию, характеризующую отношения между партнерами, отражаясь при этом на выборе языковых средств, в том числе и оценочных. Непонимание распределения ролей приводит к неадекватному пониманию высказываний партнера, затрудняет общение, приводит к коммуникативным ошибкам. И наоборот, узнавание роли собеседника позволяет сформировать его образ, прогнозировать его дальнейшее поведение, создать план взаимодействия, обозначить линию аксиологического вербального поведения.
Вступая во взаимодействие, человек ориентируется на статус партнера по общению и подбирает для себя соответствующую роль. Точное определение своего и чужого статуса дает возможность коммуникантам вести себя так, как подобает, как ожидается в данной ситуации. Если ролевое поведение человека не соответствует ожиданиям партнера, в общении возникает напряженность, что может привести к конфликту. Специфические социальные ожидания, обращенные к индивиду, занимающему определенную позицию в системе взаимодействия, обозначаются термином “экспектации”. Одни экспектации четко осознаются и выражаются правилами и инструкциями, другие не осознаются. Человек как член социальной группы дорожит ее мнением и своей репутацией в глазах группы, поэтому “строит свою речь с ориентацией на групповые ожидания, на то, как принято говорить в этом узком кругу” (Крысин 1989: 82).
Каждая роль накладывает на человека определенный отпечаток: “в характер как бы инкрустируются общественно выработанные способы поведения, отвечающие требованиям, предъявляемым обществом к своим членам” (Рубинштейн 1959: 135). В разных ситуациях человек исполняет разные роли, но в чем-то остается самим собой. Таким образом, в ролевом поведении проявляются две детерминанты: социальная роль, определяющая изменчивость поведения, и особенности личности, обеспечивающие его преемственность.
Для нас значимы выводы А.В.Баранова, согласно которым личность как бы “расслаивается” на ролевую оболочку и глубинное основание, на действующее в конкретной ситуации лицо и культурную основу личности. Формализации подвергается содержание роли, культурная же основа обнаруживается в личном общении и в способе “проигрывания ролей” (Баранов 1972: 92). Содержание и форма оценочных реакций, определяемых ролями коммуникантов, показывают, что речевое взаимодействие может происходить внутри конкретной речевой культуры, но может осуществляться и на стыке разных речевых культур.
4. Оценки участников межличностного общения дают возможность восстановить их смысловые ситуационно-действенные установки, обусловленные той или иной ролью. Установка присутствует в структуре любого целеустремленного действия человека, представляет собой внутреннее состояние, предшествующее развертыванию актуального действия и регулирующее и управляющее им. В установке отражается “нацеленность” на тот или иной “вектор поведения”. Важность учета установки в речевой деятельности индивида очевидна: “корни всех значительных особенностей языка в действии мы должны искать в целостном модусе активного бытия человека – в установке субъекта” (Узнадзе 1966: 425).
В установке выделяют три компонента: аффективный (общее чувство симпатии или антипатии относительно объекта); когнитивный (осознание аффективного компонента, выражающееся в мнении или убеждении относительно данного объекта); поведенческий (вербальная реакция как выражение осознанного аффективного компонента или невербальная реакция, т.е. действие, направленное на объект) (Психологические проблемы социальной регуляции поведения 1976: 293).
Сигналы психологической установки, осознанной или неосознанной, проходят через все общение коммуникантов и могут быть эксплицированы посредством эмоциональных оценок. Лингвисты предлагают отграничивать эмоциональные оценки от интеллектуальных. Например, Е.М. Вольф считает, что эмоциональное и рациональное в оценке подразумевают две разные стороны отношения субъекта к объекту (Вольф 1985: 42). В.Н. Телия видит “переплетенность” эмоциональной и рациональной оценок только в онтологии, в языковом отображении они достаточно четко разводятся (Телия 1996: 32). Т.В.Матвеева, проводя исследование на уровне текста, определяя набор текстовых категорий, дифференцирует категории оценочности и тональности. Оценочность связывается исключительно с рациональной оценкой, отражающей авторское представление о положительном или отрицательном содержании объекта и положительном или отрицательном отношении к адресату речи на основе логической дихотомии “хорошо – плохо”. Тональность, или эмоционально-экспрессивное содержание, – это текстовая категория, в которой находит отражение психологическая установка автора текста. На языковом уровне базовыми средствами тональности являются эмоционально-оценочные единицы: эмоциональные междометия, слова с суффиксами субъективной оценки, экспрессивные интонационные конструкции, эмоционально-экспрессивная лексика, экспрессивные синтаксические конструкции и т.п. (Матвеева 1990: 27-28).
Выражением социально-групповых и общекультурных установок являются стереотипы – сложившиеся в сознании людей духовные образования, эмоционально окрашенные образы, передающие значения, которые сочетают в себе элементы описания, оценки и предписания. Вместе с тем стереотип – это не просто образ, но стандартизованный, упрощенный образ какого-либо явления, это схема, лишь фиксирующая некоторые черты явления, иногда не существующие, а приписываемые ему субъективно (Социальная психология 1975: 85).
По мысли М.П. Котюровой, “психолингвистический аспект стереотипа соотносится с личным опытом человека, ориентацией на “другого” (в более широком плане на традицию), со способностью к усвоению (точнее присвоению) образца в когнитивном, оценочном и поведенческом отношениях” (Котюрова 1998: 13).
Формирование стереотипов обычно осуществляется двумя путями: в процессе непосредственного взаимодействия личности с социальной средой и через пропаганду, обучение, воспитание личности. Влияние стереотипов первой группы в ряде случаев может быть более глубоким и эффективным. Их назначение – вынуждать индивида и группы подгонять поведение и мышление к господствующим типам поведения и способам мышления данной социальной среды, данного общества. Под стереотипами поведения будем понимать устойчивые, регулярно повторяющиеся формы, шаблоны, образцы поведения, принятые в той или иной культуре. Набор типовых программ поведения специфичен для каждой культуры. Все они направлены на то, чтобы нейтрализовать тенденцию к индивидуализации поведения, сдержать рост вариативности. А.К.Байбурин выделяет две тенденции в поведении человека. Одна из них – относительно свободное вариативное поведение. Другая – регламентированное поведение, подчиняющееся выработанным в культуре типовым схемам действий в стандартных ситуациях. Хранение, передача и аккумуляция социальной информации предполагает ее упорядочение и отбор наиболее значимых фрагментов. На выполнение этих функций и ориентирован механизм стереотипизации (Байбурин 1985: 7-8).
Сказанное справедливо и в отношении речевых стереотипов. По мысли Б.М. Гаспарова, спектр стереотипических аналогий у живущих в общей языковой и культурной среде, в условиях постоянного обмена друг с другом, до известной степени сопряжен, хотя никогда полностью не тождественен. Инерция стереотипа оказывает влияние на отбор и восприятие смыслового материала (Гаспаров 1996: 305-306). Набор определенных речевых стереотипов характеризует речевую культуру как тип.
Итак, мы рассмотрели аспекты, значимые для коммуникации, влияющие на формирование и выбор оценки. Ведь говорящий вступает в общение “не как глобальная личность, а как личность, выявляющая в акте речи одну из своих социальных функций или психологических аспектов, в связи с которыми и должно пониматься его высказывание” (Арутюнова 1981: 356-367).
Изучение и обобщение трудов по теории оценок приводит к выводу о необходимости наблюдения над речевой актуализацией оценок, эксплицирующих ценностные аспекты сознания, описания функциональных возможностей оценок в диалогическом взаимодействии.
М. Хэллидей, обращаясь к семиотической структуре коммуникативной ситуации, предложил ее описание с привлечением категорий, отражающих концептуальную, коммуникативно-оценочную и текстовую функции языка. Оценочно-коммуникативной функции, представляющей способ включения коммуниканта в контекст данной ситуации, выражения своих интенций и оценок, ставится в соответствие категория “направление” (tenor), которая отражает отличие целей и интересов участников данной ситуации, модели настроения, получающие представленность в речевом и неречевом поведении партнеров (Хэллидей 1980: 119-121).
Существование оценок в речевом взаимодействии отражает природу последнего. Исследуя речь малой социальной группы, Л.П.Крысин отмечает две важные тенденции, характеризующие внутригрупповое речевое общение. Одна из них – элиминация, свертывание таких средств, которые называют предмет речи, вторая – детализация таких средств, которые оценивают, характеризуют его (Крысин 1989: 85).
Оценка наряду с номинацией и локацией составляет основу предикации в широком смысле, которая есть “процесс и результат проявления иллокутивных сил” (Караулов 1996: 70-71).
Партнеры относительно свободны в выборе объекта оценивания. Акт оценивания осуществляется ими с разной степенью стандартизованности и разными способами. “Текстовая синтагма и парадигма не столько задаются, сколько строятся, конструируются самими говорящими” (Мурзин 1996: 8). С помощью оценок коммуниканты могут влиять на речевое поведение партнеров. Эти наблюдения не противоречат выводам о правах и обязанностях личности, определяющих ее коммуникативный статус.
Т.В.Матвеева, перечисляя коммуникативные права личности, характерные для разговорной речи в целом, выделяет, в частности, права на:
1.аксиологическую свободу, возможность подвергать субъективным оценкам на личных основаниях любой предмет речи и компонент коммуникативного акта, включая речевого партнера и ситуацию общения;
2.индивидуальную речевую манеру в широком диапазоне возможных вариантов;
3.на открытую регуляцию речевого поведения своего партнера в рамках принятой в данном обществе в данный исторический период системы демографических и других социально-ролевых взаимодействий (Матвеева 1996: 169-170).
Реализация этих прав в реальной диалогической коммуникации дает возможность проследить динамику оценок. Можно предположить, что оценочные высказывания партнеров обладают большим конструктивным потенциалом, мобильными возможностями и способны направлять развитие диалогического взаимодействия, влиять на формирование благоприятного или неблагоприятного мнения друг о друге, определять прогноз будущего общения.
Цель диссертационного исследования – выявление оценочного содержания коммуникативного поведения носителей речевых культур разных типов, описание форм межличностного диалогического взаимодействия внутри речевой культуры и на стыках речевых культур. Анализ позволит установить параметры речевых культур, их роль в общении.
Оценочное содержание можно представить в виде совокупности вербальных и невербальных (жест, мимика, поза, кинема, молчание) коммуникативно значимых взаимосвязанных оценочных акций и оценочных реакций. Под оценочными акциями (далее также ОА) будем понимать вербальные и невербальные инициальные ходы говорящего (одного из участников взаимодействия), обусловленные его иллокутивными намерениями и содержащие разнообразные оценки. Под оценочными реакциями (далее также ОР) будем понимать вербальные и невербальные отклики слушающего (адресата), иллокутивно связанные с ОА (непосредственно или представленные в снятом виде в последующих взаимодействиях) и также включающие разнообразные оценки. Существование речевых акций и реакций вытекает из определения диалога, под которым понимается “такой способ языкового общения людей, при котором обязательным признаком является мена коммуникативных ролей, т.е. чередование минимум двух речевых ходов” (Сусов 1987: 13).
Оценочные акции и оценочные реакции участника взаимодействия составляют его коммуникативную партию. Речевую культуру человека можно определить как набор свойственных для его речевого поведения коммуникативных партий.
Принципиальной для исследования является его культурно-коммуникативная перспектива. Специфические особенности диалогического общения фиксируются внутри коммуникативно-культурного пространства (далее также ККП) – заключенного в географические, темпоральные, социальные границы общения, вырабатывающего речевые, поведенческие, жанровые и другие стандарты, определяющего ролевую иерархию, доминирующий тип речевой культуры и формы взаимодействия с другими типами речевых культур.
Объект анализа – репродуцированные в художественном тексте (Глава I) и живые (Глава II) тексты-разговоры как целостные диалогические структуры. Термин “текст-разговор” предложен Н.А.Купиной, которая, анализируя разговорные диалогические единства, выявляет убедительные основания для отнесения их к нормальному тексту (Купина 1990: 38-46). Опорная единица описания – текстовой фрагмент (далее также ТФ) как некое целостное динамическое единство, характеризующееся предметной и / или личностно ориентированной тематической и модальной связностью. Отметим, что при анализе ККП в общем виде используется в качестве единицы анализа любой (по длине) отрезок разговорного взаимодействия – от слова до ТФ, при анализе типовых ситуаций общения – ТФ. Каждый речевой элемент рассматривается в контексте ТФ и всего разговорного целого.
Предмет анализа – оценочное содержание коммуникативных партий участников взаимодействия и его вариативность в зависимости от типа речевой культуры. Специально анализируются оценочные акции, оценочные реакции и цепочки оценочных акций и оценочных реакций в их взаимодействии, задающие определенную коммуникативную направленность диалога, коммуникативный результат и определяющие в значительной мере тип речевой культуры.
Материал исследования составили 28 репродуцированных ТФ, извлеченных из пьесы Н.Коляды “Мурлин Мурло” и 80 живых ТФ, извлеченных из записей разговорной речи горожан-уральцев (длина записи – 25 часов).
Для реализации целевой установки исследования потребовалось решить задачи: 1) под аксиологическим углом зрения выявить специфику репродуцированной драматургом культурно-речевой среды, описать характер взаимодействия коммуникантов; 2) выявить специфику живой культурно-речевой среды; 3) сопоставив полученные результаты, сформулировать выводы о взаимодействии речевых культур в диалогическом общении.
В соответствии с целевой установкой и задачами конструируется композиция диссертации. Во введении излагается постановка проблемы. В первой главе исследуется характер речевых контактов героев пьесы. Во второй главе выявляются особенности взаимодействия носителей разных речевых культур в живом ККП. В заключении формулируются результаты сопоставления.
Исследование проводится в два этапа. На первом этапе описывается специфика репродуцированного в пьесе Н.Коляды “Мурлин Мурло” ККП (коммуникативное взаимодействие жителей заводского поселка, работников коксохимического комбината и членов их семей, в постсоветское время). Выявляются характер и коммуникативный результат взаимодействия носителей разных речевых культур, описываются и типологизируются ситуации диалогического взаимодействия, стратегии и тактики в их речевом и жанровом воплощении, определяются причины гармонии и дисгармонии. Аналогичные задачи решаются на втором этапе. Здесь используется материал записей живой речи, осуществленных методом включенного наблюдения в 1996-1998 гг. Описывается специфика живого ККП (коммуникативное взаимодействие жителей заводского города Первоуральска Свердловской области, работников Первоуральского новотрубного завода). Используется методика, апробированная на первом этапе. Формулируются выводы о культурно-речевом состоянии современной рабочей среды, обобщаются наблюдения о взаимодействии речевых культур. Результаты первого и второго этапов сопоставляются. Актуальность работы определяется необходимостью выявления параметров речевых культур, их роли в общении, факторов, способствующих или препятствующих установлению диалога культур.
Методы исследования. В работе использована группа методов и приемов лингвокультурологического, социолингвистического, стилистического, риторического анализа.
Новизна исследования. Предложена методика лингвокультурологического анализа диалогического текста, выявлены речевые механизмы оценивания и на этой базе описано взаимодействие речевых культур.
Теоретическая значимость работы определяется ее включенностью в становление русской лингвокультурологии. Выводы и положения работы могут быть также использованы в трудах по аксиологии, культуре речи, риторике.
Апробация работы. Основные положения диссертации были изложены на межвузовских научных конференциях, проходивших в Уральском государственном университете (1989 г.), Уральском педагогическом университете (1996 г.), Пермском государственном университете (1997 г.), на конференции “Актуальные проблемы лингвистики в вузе и школе” Института языкознания РАН (Пенза 1997). Отдельные этапы исследования и его результаты обсуждались на заседании кафедры риторики и стилистики русского языка Уральского государственного университета.
Практическая значимость. Материалы исследования могут быть использованы в вузовском курсе “Основы стилистики и культуры речи”, в спецкурсах и спецсеминарах по лингвокультурологии.
Структура диссертации. Работа состоит из введения, двух глав, соответствующих двум этапам исследования, заключения, списка основной использованной литературы, списка использованных словарей и справочников, списка источников, списка принятых в диссертации сокращений.
ГЛАВА I.
Репродуцированное коммуникативно-культурное пространство:
оценочные механизмы и взаимодействие речевых культур
1.1. Постановка задачи
Традиционно драматургический диалог анализируется в следующих аспектах: 1) изучение речевых характеристик действующих лиц; 2) изучение собственно языковой структуры диалога, обеспечивающей его развитие; 3) изучение соотношения художественно-типизированной разговорной речи с живой речью данной эпохи и данного общества; 4) изучение информативно-эстетической ценности диалога, т.е. роли тех языковых средств, которые помогают раскрыть идейно-тематический и сюжетно-композиционный замысел драматурга (Винокур 1977: 144).
При анализе речевого поведения персонажей будем использовать точку зрения Б.А.Ларина на драматургический диалог как на художественную типизацию разговорной речи (Ларин 1974) и опираться на выводы О.Б.Сиротининой, согласно которым “передача устной речи средствами письменной речи есть стилизация, а не отражение, и… не все особенности разговорной речи замечаются писателем… Явления, свойственные живой разговорной речи, в языке художественной литературы могут быть отражены усиленно или ослаблено, в зависимости от степени осознания писателем норм живой разговорной речи, его художественных вкусов и задач” (Сиротинина 1974: 36-38). Будем учитывать еще и тот факт, что “исходя из примата спонтанной диалогической речи в антропогенезе, в организации художественных текстов нет ничего, чего не было бы в спонтанной речи” (Мурзин, Штерн 1991: 161), что “функционирование языка в этой сфере общения является исконным и первоначально единственным” (Сиротинина 1974: 16).
Будем учитывать и естественную сосредоточенность драматурга на социально-ролевых функциях, их вербальной характеризованности. Это дает возможность проследить мену социально-ролевых отношений коммуникантов. “Смена ролей участников общения существенно изменяет коммуникативную ситуацию, отражаясь при этом на выборе языковых средств” (Швейцер 1976: 81). Можно предположить, что разнообразные оценочные средства детерминируются ролевыми позициями коммуникантов, являются средством их маркеризации.
Исследователями признается актуальность проблемы речевого воплощения характера, синтеза в речевом стиле персонажа индивидуального и социально-типического (Винокур 1974, Борисова 1995). Индивидуальные черты характера проглядываются больше всего в социально-стилевом противопоставлении речевых навыков персонажей. По наблюдениям Т.Г.Винокур, социально-групповой принцип речевых характеристик персонажей в его “метаязыковой” форме становится иногда для драматурга самодовлеющей задачей (Винокур 1974: 152).
Николай Владимирович Коляда – уральский драматург. Его пьесы идут во многих известных театрах России: “Современнике”, театре им. Маяковского, театре Романа Виктюка и др. Они переведены также на многие языки мира и поставлены в Германии, Англии, Франции, Италии, США. Заметна обращенность драматурга не к человеческой природе как таковой, но к человеку в реальных бытовых условиях нашего времени, к изображению негативных, теневых сторон жизни и речевого быта современного российского общества. Современный русский язык использует для обозначения подобных произведений искусства разговорное слово “чернуха” – “негативные (“черные”) стороны жизни и их намеренно натуралистическое изображение; произведения литературы и искусства, в которых акцентируется внимание на этих сторонах жизни” (Краткий словарь современных понятий и терминов 1995: 474).
Содержание пьес Н.Коляды – предмет социально-художественного анализа литературоведов, театральных критиков, журналистов. Они отмечают, что герои Коляды, как правило, люди сложной, изломанной судьбы, “маргиналы, забытые удачей и судьбой” (Лейдерман 1997: 19). Драматург старается понять, как живут эти люди в своем “дурдоме”, каким образом пытаются поддержать равновесие внутри собственной души. Он представляет модели их поведения (в том числе и речевого) “в ситуации обыденного хаоса” (там же: 30).
Отметим, что изучение языка и стиля современной драматургии “невозможно без соотнесения особенностей словесного художественного творчества с особенностями состояния и употребления общелитературного (шире) общенационального языка” (Винокур 1974: 133). Те, кто обращается к исследованию творчества Н.Коляды, по-разному характеризуют язык его персонажей: “язык, отражающий больное время” (Зорин 1994: 3); “темная языковая стихия, живое жизненное творчество нынешней обыденно-разговорной речи; бесконечные цитаты нашего “коллективного бессознательного”” (Игнатюк 1996: 8); “словесный мусор, фольклор урбанизированного быдла” (Соколянский 1996: 11); “словесная игра на грани нормативного / ненормативного, речевой карнавал” (Лейдерман 1997: 41); “язык, адекватно воссоздающий современное время” (Агишева 1996).
Опора на социально-языковую действительность, “воспроизведение речевых навыков современного автору общества, и его самого как члена этого общества, типичны для современных драматургов” (Винокур 1974: 150-157). Для нас немаловажен тот факт, что Коляда живет на Урале более двадцати лет. Чутко улавливая тенденции и особенности уральской городской речи, стилизуя разговорную речь, он создает яркий образ речевого быта своего времени, образ российской провинции в его культурно-речевой детализации.
Наблюдения литературоведов и журналистов можно соотнести с исследованиями лингвистов. Тенденции современного речевого общения горожан последние видят в “возрождении карнавальной стихии в жизни города” (Китайгородская, Розанова 1996: 345), “размытости границ между разными коммуникативными сферами; смешении, совмещении любых единиц языка; крайней неоднородности языковой формы общения; гетерогенности каждого отдельного текста” (Костомаров 1994: 33-45).
Мы надеемся, что обращение к пьесе Н.Коляды (художественные достоинства которой не анализируются) позволит выявить тенденции и характер диалогического взаимодействия внутри культурной среды, описать аксиологические средства, используемые носителями разных речевых культур, влияющие на речевой быт и речевую среду.
Мы выделили в речевой ткани пьесы 28 ТФ с очевидным коммуникативным результатом. Завершенность каждого ТФ маркируется финальной репликой, завершенностью действия, авторской ремаркой или меной партнеров по коммуникации.
Взаимодействие между носителями культур обусловило разделение ТФ на две общие группы:
1.ТФ, отражающие коммуникативно-речевое взаимодействие носителей разных культур (всего 21 ТФ);
2.ТФ, отражающие коммуникативно-речевое взаимодействие носителей одной культуры (всего 7 ТФ).
Предварительный анализ позволил сформулировать точку зрения автора, его взгляд на общую речевую ситуацию, свидетельствующую, по Коляде, о культурно-коммуникативном неблагополучии, “экологической загрязненности” речевой среды и конфликте, возникающем между носителями разных культур.
Анализ оценочного содержания ТФ позволил выделить только 3 ТФ, фиксирующих коммуникативные ситуации с положительным (гармоническим) коммуникативным результатом, что составляет 10,7 % от общего числа ТФ и 25 ТФ, фиксирующих коммуникативные ситуации с отрицательным (дисгармоническим) результатом, что составляет 89,3 % от общего числа ТФ. (О гармонии и дисгармонии в общении см.: Рытникова 1996).
1.2. Коммуникативно-культурное пространство: взгляд драматурга
Одна из ведущих идей социологии – признание социальной стратификации общества, наличие социальных групп как “совокупностей индивидов, характеризующихся общими интересами, установками и ориентацией, нормативной регламентацией совместной деятельности в рамках определенного пространственно-временного континуума” (Зборовский, Орлов 1995: 224). Гомогенная среда обитания, осуществление тех или иных функций, способствующих удовлетворению однородных интересов и потребностей людей, входящих в социальную группу, детерминируют инвариантность их деятельности, типичное поведение, в том числе и культурно-речевое. По мысли К.Мангейма, чтобы стать равноправным членом некоторой социальной группы, недостаточно принимать установленную в ней систему ценностей – необходимо приобрести определенный “взгляд” на вещи, овладеть всеми оттенками значения принятых ею понятий, научиться реагировать на психологические и интеллектуальные импульсы специфическим для данной группы образом (Мангейм 1998: 31).
Сплетение во взаимодействии разных типов культур составляет феномен культуры города. По образному выражению Ю.М.Лотмана, любой город представляет собой “котел текстов и кодов, разноустроенных и гетерогенных, принадлежащих разным языкам и разным уровням, поэтому можно говорить о принципиальном семиотическом полиглотизме города, в котором реализуются стыковки различных национальных, социальных, стилевых кодов и текстов” (Лотман 1984: 35).
Описание языкового существования города немыслимо без учета экстралингвистической специфики и своеобразия данного города: есть города-миллионеры и городки поселкового типа; древние, с богатыми традициями и историей, и молодые, новостройки; с хозяйственной специализацией и без нее.
Речевое общение героев пьесы Н.Коляды “Мурлин Мурло” замыкается в провинциальном долбаном Шипиловске начала перестройки, в котором сколько-то тысяч живет, а кажется, человек тридцать, так как каждый день одни и те же морды видишь. Социальное пространство города ограничено коксохимическим комбинатом и четырьмя улицами – Ленина, Свердлова, Красноармейской и Экскаваторной; за городом – только лес. В географически замкнутом, отчужденном от внешнего мира спальном мешке комбината нет жизненных и профессиональных перспектив: работа только на коксохиме. Вот почему все женщины Шипиловска завидуют матери Ольги, которая обрывает в кино билеты: и деньги хорошие, и мешки ворочать не надо. Монотонный трудовой ритм города, “идиотизм” существования, культурная убогость обусловливают скудный репертуар жизненных сценариев. Людям, которые каждое утро, как тараканы, из щелей вылазят и ползут на комбинат, остается лишь вкалывать, потом домой, спать, жрать. Потом опять на работу … и так каждый Божий день. Развлечение от скуки, называемое музыка Чайковского, объективируется в пятикратном повторе авторской ремарки, отражающей неблагополучие культурной среды: Дикий, (жуткий, душераздирающий) крик за окном. “То ли балуются, то ли на самом деле кого режут”, - говорит Ольга, героиня пьесы. Заметим, что ремарки автора (оценки и дополнительное освещение событий, отражающие убогость физического бытия) несут вспомогательную информативную нагрузку.
Локально-темпоральная отграниченность, коммуникативная замкнутость характеризуют общение людей определенного социального круга, носителей поселковой просторечной культуры, “проигрывающих” ограниченный набор постоянных ролей: уроженцы города, рабочие комбината, члены семьи, люди, живущие в условиях общежития. Некоторые из них, например Ольга, Инна, лишают свое пространство социальной ценности и направляют жизненные устремления на то, чтобы жить в чужом пространстве. Другие, например Михаил, гедонистически принимают телеологический смысл законов: Как в жизни все устроено хорошо. Поработал – отдохни, выпей, сил наберись, с бабами поиграй. А потом опять работаешь и одно удовольствие вспоминать, как было хорошо и как еще лучше скоро будет.
Соприкосновение с иной культурой выявляет внутреннюю ограниченность, герметичность этого пространства: приезжие носители чужой культуры воспринимаются как инопланетяне и надолго не задерживаются (Все сбегают из нашего города, не нравится им); с постоянно проживающими – гармонизирующего контакта также не получается. Текстами и жанрами влияния в культурно-речевой среде являются тексты и жанры просторечной культуры. Ср.: больной Ольге, которая так бы и спала всю жизнь с утра до вечера, которой ни книжки читать, ни работать … ничего неохота, врачи отказались делать уколы, так мать сходила, на них, на врачей, наорала, стали тогда.
Определение культуры как совокупности текстов (Лотман 1992, Мурзин 1994) дает возможность обозначить это пространство как коммуникативно-культурное и представить его как набор текстовых фрагментов. Лингвокультурологический подход позволяет смоделировать ККП как среду обитания и окружения, формирующую привычное культурно-речевое взаимодействие. Можно говорить о том, что ККП обусловливает направление отбора речевых жанров, языковых средств, приверженность одним и тем же речевым и поведенческим стереотипам. С позиции драматурга, культурно-речевое взаимодействие во всех его конкретных локальных проявлениях отражает нечто общее, типичное для жителей этого провинциального городка, ибо “подобно тому, как лицо, целиком отражаясь в зеркале, отражается также и в любом из его осколков, который, таким образом, является частью и подобием целого зеркала, в целостном семиотическом механизме отдельный текст в определенных отношениях изоморфен всему текстовому миру, и существует отчетливый параллелизм между индивидуальным сознанием, текстом и культурой в целом” (Лотман 1992: 18).
Речевой фундамент воспроизведенного Н.Колядой ККП – городское просторечие, то есть “ненормированная социально ограниченная речь горожан, находящаяся за пределами литературного языка” (Городское просторечие 1984: 5). Носителями просторечия являются лица, не поднявшиеся до уровня “интеллигентного владения языком”, представляющего сложную, в основном книжную культуру (Прокуровская 1996: 67).
Как отмечают Т.И.Ерофеева, Г.А.Золотова, Л.А.Капаназде, О.П.Ермакова, А.А.Скребнева и другие исследователи, для просторечной среды характерна бедность речевых ресурсов, ненормированность речи, пейоративность, сниженная “тональность” слова, повышенная экспрессивность, обилие жаргонизмов, сочетание разностилевых элементов, неосознаваемое говорящим, отсутствие проблемы выбора. Это подтверждают речевые ненормативные элементы, извлеченные из текстовых фрагментов: местов нет; все кина у матери посмотрела; пусть им негры вкалывают на ихнем комбинате; наглючий; я виноватая; я не всасываю; сука в рваных ботах; фуфло; урыл; хмырь-чумовоз; просто дифференциация какая-то; ребеночка надо заиметь и др.
Мир носителя просторечия, его ментальность еще полнее выражаются в “предикативных синтаксических высказываниях, в диалогическом сцеплении реплик, микротекстах” (Прокуровская 1996: 106), в системе речевых жанров.
Проблема речевых жанров поставлена М.М.Бахтиным. Он писал, что жанры “соответствуют типическим ситуациям речевого общения, типическим темам, следовательно, и некоторым типическим контактам значений слов с конкретной реальной действительностью при типических обстоятельствах” (Бахтин 1979:267). По мысли ученого, в жанровое единство высказывания входит стиль, который неразрывно связан “с определенными типами построения целого, типами его завершения, типами отношения говорящего к другим участникам речевого общения” (там же, 242). Идеи М.М.Бахтина развивают современные исследователи (см.: Шмелева 1995; Дементьев 1995; Матвеева 1995; Федосюк 1996, 1997; Жанры речи 1997; Седов 1998 и др.)
Система речевых жанров, сложившихся в той или иной культуре, отражает систему социально-психологических норм и принципов поведения в рамках этой культурной общности. Можно выделить два типа речевого поведения: отражающее бытовое, каждодневное взаимодействие, характеризующееся спонтанными речевыми акциями и речевыми реакциями, и стратегически определенное, осознанное. К последнему Ю.М.Лотман относит, например, все виды торжественного, ритуального, внепрактического поведения – государственного, обрядового и т.п. Первому типу поведения носители данной культуры учатся, как родному языку, погружаясь в непосредственное употребление. Второму типу поведения учатся как иностранному языку: усваивая нормы, а затем на их основе строя тексты (Лотман 1992: 249).
Примем в качестве рабочего определение речевого жанра как “вербального оформления типичной ситуации социального взаимодействия людей” (Седов 1998: 11). Анализ показывает, что носители просторечной культуры регулярно выбирают такие речевые жанры, как приказ, насмешка, угроза, инвектива, ссора. Прибегая к жанрам, требующим риторических умений (светский разговор, флирт, комплимент), они терпят крах. Вступая в контакт с носителем столичной, книжно-литературной, культуры, они пытаются приспособиться к условиям коммуникативной ситуации и, ориентируясь на партнера, вести диалог на равных, например:
ИННА. Я тоже могу быть интеллигентной женщиной, могу, могу!..
ОЛЬГА (о главной героине фильма “Рабыня Изаура”). Такая, знаете ли,
порядочная женщина, культурная. Несчастная такая. Как я.
Женщина-носительница просторечной культуры обращается к основам народной и христианской культур как нравственным опорам общения в минуты крайнего отчаяния. Ее откровения и предупреждения отвергаются мужчиной:
ОЛЬГА. Мне Бог пальцем грозит, когда приходит <…> Мне с Иркой твоей стыд
но встречаться. А она у тебя беременная. Стыдно, жалко ее. И чего мы с тобой
придумали? Любви ведь нету?
МИХАИЛ. Болтает чего-то. Не в настроении, что ли, ага? Запридумляла…
ОЛЬГА. <…> Бог накажет вас, Бог все видит, все…
АЛЕКСЕЙ. А за что меня наказывать? За что? Да и сама сказала: нету Бога,
ушел он, нету его…
Носители просторечной поселковой культуры используют жанры благодарности, просьбы, похвалы, конфиденциального сообщения, приветствия, знакомства и угощения, но стереотипические проекции опыта накладываются на коммуникативную ситуацию, “всплывают … в виде предметов, лиц, положений, все это в жанровой и эмоциональной окраске” (Гаспаров 1996: 298). Другими словами, память жанра существует, хотя в конкретном ККП она может быть невостребованной или искаженной. Ср. предположения К.Ф.Седова о неоднородности и разной нормативности жанровых форм (при общем сходстве стратегий и тактик их составляющих) в столице и маленьком провинциальном городке, население которого составляет несколько десятков тысяч (Седов 1998: 18). Приведем для примера участок текстового фрагмента, отражающий взаимодействие носителей поселковой просторечной культуры (Ольга) и книжно-литературной (столичной) культуры (Алексей) в ситуации знакомства.
ОЛЬГА. Я вот яблоки вам поставила. Ешьте. Свежие совсем. Только что с кус-
та. Это бесплатно, мать не знает …
АЛЕКСЕЙ. Ну, зачем же вы без спросу… Нет, нет. Я не буду есть. Спасибо вам.
Не буду.
ОЛЬГА. Да вы ешьте, ешьте, она не узнает. Я скажу, что это я ела. Ничего
страшного, ешьте, не бойтеся!
Алексей что-то пишет на листе бумаги, берет яблоко, ест.
В просторечной среде наблюдается трансформация речевого жанра угощения: ложь во благо другого (Я скажу, что это я ела), неэтикетные замечания (это бесплатно, не бойтеся, не узнает). Это общекультурным сценарием не предусмотрено.
Непрерывные диалогические контакты языковых личностей могут привести к “взаимной инкорпорации” (Гаспаров1996: 115) языкового опыта партнера, присвоению стратегий, тактик, аксиологический реакций и их тиражированию. Например, разные герои пьесы, прибегая к речевому жанру предупреждения, сигнализирующему о напряженном эмоциональном состоянии, используют стандартное, ходовое, лишенное смысла выражение (заманал – не пробегал), которое становится сигналом культурной общности.
Принудительная функция социолекта как некоего общего языкового кода, “инвариантной социально маркированной подсистемы языка” (Ерофеева 1998: 36), проявляется в существовании “обязательных категорий”, обобщенных стереотипных форм, вне которых носители социолекта не могут говорить (мыслить) (Барт 1989: 533).
Николай Коляда воссоздает метафорический образ ККП, засасывающего, как яма, из которой невозможно выбраться. Другая метафора – ожидание героями пьесы конца света. Эти образы проходят через текст пьесы как эстетическое целое. Нравственное падение Алексея, носителя столичной культуры, быстро инкорпорировавшего в свой языковой опыт речевые и поведенческие стратегии чуждой среды, свидетельствует о катастрофическом состоянии ККП и одновременно – об апокалиптических настроениях драматурга, чутко уловившего состояние современного общества, которое живет “в условиях тотального наступления на него фрустрирующих ситуаций” (Майданова 1997: 13). Под фрустрацией понимают “блокирование или создание помех для какого-либо целенаправленного поведения” (Бэрон, Ричардсон 1997: 39).
Анализ целостного текста пьесы позволил выявить виды общекультурных сценариев в их модификациях: встреча, знакомство и прощание; поведение любовников во время свидания; поведение в семейном конфликте; выяснение отношений; застолье. Можно говорить и о поведенческих жанрах, которым соответствуют те или иные речевые жанры. В репродуцированном ККП – это драка, скандал, сопровождающийся битьем окон, распитие спиртного и др.
Например, в ситуации знакомства – “установления связей между собеседниками на более или менее длительное время” (Формановская 1984:50) – манифестируется несколько сценарных вариантов: знакомство ради флирта и физической близости, с целью предупреждения и угрозы. При этом носители просторечной культуры модифицируют набор общекультурных стереотипов общения. Ср. подмену (осознаваемую) стереотипов приглашения к общению в ситуации знакомства между мужчиной и женщиной вербализацией сексуальных притязаний и намеков:
ИННА. Пойдем, вмажем. Спать ляжем. Сопли распустим, никого не пустим!
(Стучит себя ладонью по губам). Пардон меня. Покраснел малыш даже. Невинный, в
очках даже… (Смеется). Выпьем, пошли! Надо ведь накиряться. А то так неинтересно. Познакомиться, а?
В ситуации любовного треугольника женский сценарный вариант обычно реализуется в устраивании скандалов – бурных сцен с криками и оскорблениями:
ИННА. <…> Про моих мужиков весь город знает все. Ну, про то, как мы с ними
вошкались. Пардон меня. Одна жена приходила ко мне окна бить. Не достала –
я на четвертом этаже живу...
Мужской сценарий также реализуется посредством угроз, инвектив, физического насилия:
МИХАИЛ. Я ведь и прибить могу. И тебя, и квартиранта твоего.
Этот сценарий часто выявляет асимметричность ролевых отношений “любовников”, доминирующее положение мужчины:
МИХАИЛ. Я решаю, как делать, я, я, а не ты.
Описавшая типовой сценарий русского скандала М.А.Долинина отмечает его разрушительность по силе эмоционального накала. Участники скандала резко нарушают нормы поведения, используют физическую силу, переходят на крик, не гнушаются рукоприкладством; при этом они не стесняются присутствия чужих, посторонних для семьи людей (Долинина 1997:58).
В ситуации драки, избиения женщины общекультурные стереотипы (например, “нравственность народов всегда тесно связана с уважением к женщине” – Гумбольдт 1985: 42) определяют поведенческую стратегию представителя образованного слоя, носителя книжной культуры:
АЛЕКСЕЙ. Что мы сидим… Надо милицию вызвать… <…> Я разберусь! Человек
должен, обязан действовать! <…> Как вам не стыдно! Бить женщину подло!
Для носителей просторечной культуры драка от скуки, драка как способ выйти из фрустрирующей ситуации, разрядиться, достичь катарсиса – обычное, нормативное явление. Тождественность ответов, “одинаковый характер реакции на переживаемые события” (Мангейм1998: 31), “общность соционормативной культуры” (Бромлей 1983: 125) обеспечивают координацию поведения людей, усваивающих нормы и стереотипы своей социальной группы.
ОЛЬГА. Да бросьте вы. Не обращайте. У нас такая история – каждый день.
Каждую ночь так, всю жизнь. <…> Я так думаю – просто так орут. Развлекают-
ся от скуки.
ИННА. Пардон меня, мы по-родственному все время. Бывает, кудри даже начнем
друг дружке рвать. А то ведь скучно. И с мамой, бывало, сколько раз скублись.
Стенка на стенку, ага. Подеремся, поревем потом – все ж таки развлечение…
Невозможность преодолеть фрустрирующую ситуацию толкает носителя общей культуры отказаться от культурной роли – культуртрегера. Он ассимилирует стереотипы просторечной среды. Отказываясь от уважительного отношения к женщине как равноправному партнеру по общению, он “проигрывает” сценарный вариант физического насилия над женщиной:
АЛЕКСЕЙ. Раздевайся! Как ты перед ним раздевалась, ну? Покажи! Что ты
делала? Танцевала перед ним, да? А передо мной не хочешь? А ну, танцуй,
танцуй, покажи, какая ты. Будешь тут разговоры разговаривать. Сама ведь
тащила меня в постель, раздевалась, а теперь чего, а? Иди давай, тварь
подлая… Иди… Ложись!!! Мурлин Мурло!!!
