Институализация неформальных практик в сфере высшего образования
На правах рукописи
ЛЕОНТЬЕВА ЭЛЬВИРА ОКТАВЬЕВНА
ИНСТИТУАЛИЗАЦИЯ НЕФОРМАЛЬНЫХ ПРАКТИК
В СФЕРЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ
22.00.04 — социальная структура,
социальные институты и процессы
Автореферат
диссертации на соискание учёной степени
доктора социологических наук
Хабаровск – 2010
Работа выполнена в Тихоокеанском государственном университете
| Научный консультант: | доктор экономических наук, профессор |
| Третьяков Михаил Михайлович | |
| Официальные оппоненты: | доктор экономических наук, профессор Горбунов Николай Максимович; доктор социологических наук, профессор Давыденко Владимир Александрович; доктор социологических наук Латов Юрий Валерьевич |
| Ведущая организация: | Томский государственный университет |
Защита состоится « 3 » июня 2010 года в « 14 » часов на заседании диссертационного совета ДМ 212.294.04 при Тихоокеанском государственном университете по адресу: 680035, г. Хабаровск, ул. Тихоокеанская, 136, ауд. 315 л.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Тихоокеанского государственного университета.
Автореферат разослан «___» _____________ 2010 г.
Учёный секретарь
диссертационного совета П.П. Лях
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. За период постоянного реформирования, начиная с 90-х годов прошлого века, в сфере высшего образования произошли существенные перемены. Изменение принципов финансирования вузов привело к тому, что образование стало доступным всем, кто имел финансовые возможности для приобретения этого блага. В результате количество вузов и студентов увеличилось в несколько раз, а приём в вузы уже 6-7 лет превышает по численности выпуск из средних школ. Высшее образование приобрело массовый характер и, одновременно, стало одной из приоритетных ценностей населения, на получение которой идут значительные семейные инвестиции[1]. Повышенный спрос на высшее образование способствовал адаптации вузов к новым экономическим условиям и позволил преодолеть кризис недостаточного бюджетного финансирования. Однако целый ряд негативных последствий привели к проблемам, решение которых до настоящего времени носит первоочередной характер.
Во-первых, массовизация высшего образования существенно повлияла на его качество. Повышенные нагрузки на преподавателей, снижение требований (особенно для студентов заочных, сокращённых, ускоренных программ обучения) привели к тому, что региональные вузы массового звена стали ориентироваться на количество студентов, а не на качество их подготовки. Содержание образования подменяется приоритетом его формальных знаков – дипломов, оценок, стремление к получению которых приобретает характер особой стратегии обучения.
Во-вторых, существенно изменился механизм распределения той части благ, которая обеспечена государством, например, поступление на бюджетные места. В этом отношении одним из важнейших направлений реформирования системы стала необходимость выработки адекватных мер по выравниванию доступа к образованию для всех категорий населения.
Решение этих проблем сталкивается с преодолением самого сложного барьера, связанного с неформальными и коррупционными схемами распределения благ в вузовской среде. Полтора десятилетия реформ, специально направленных на преодоление коррупции в вузах, пока не привели к желаемым результатам: высшее образование продолжает оставаться одним из самых коррумпированных рынков. Кроме того, большую популярность получили практики неформального обмена в вузах, основанные на родственном и дружеском участии. При этом следует подчеркнуть, что коррупционные практики существуют на всех звеньях вузовской организации – начиная от строительства и ремонта и заканчивая приобретением литературы. Тем не менее, характерным именно для вуза следует считать тот, который связан с производством специфического блага, – это уровень обучения. Именно поэтому распространённость неформальных способов распределения благ на этом участке не только характеризует особый, свойственный только вузу, уровень взаимодействий, но и позволяет говорить об их наиболее неблагоприятной отдаче именно в этом звене. Ко всем негативным эффектам коррупции, которые она производит на других участках, здесь добавляется ещё и негативное воспитание средой. Это означает, что студент, прошедший через такой вуз, вместе с дипломом получает, как минимум, установку на лояльность к коррупции, которая в нередких случаях подкреплена опытом наблюдателя или участника соответствующих сделок. Этот социальный багаж и в дальнейшем будет работать на терпимое отношение к коррупции и таким образом поддерживать коррупциогенную среду.
Откликом на сложившуюся ситуацию является рост интереса к проблемам высшего образования со стороны как СМИ и общественных организаций, так и социальных исследователей. В их дискуссиях постоянно подчёркивается, что неформальные практики и коррупция с момента начала реформ являются непреодолимыми проблемами, искажают доступ к высшему образованию, формируют неблагоприятный отбор элиты и т.д. Однако, решению проблемы должна с необходимостью предшествовать её фундаментальная проработка на исследовательском уровне. Этот уровень предполагает не только накопление информации количественного характера, на котором сосредоточено большинство современных исследований по коррупции в образовании. Огромное значение имеет и теоретическая разработка проблемы с выявлением специфики образования, и подробный анализ той институциональной среды, которая поддерживает коррупцию, а также поиск тех причин коррупции, которые обусловлены не только объективными условиями развития системы, но и повседневными отношениями между людьми. Именно на эти стороны жизни вуза обращается внимание в диссертации.
Степень разработанности проблемы. Поскольку исследование носит междисциплинарный характер и привлекает несколько базовых теоретических оснований, оно основано на традициях, сложившихся в разных направлениях социальных наук.
Во-первых, это отечественная социология образования, которая внесла значительный вклад в изучение и описание жизни вузов. Благодаря работам Г. Е. Зборовского, Д. Л. Констанстиновского, В. Я. Нечаева, Я. М. Рощиной, В. С. Собкина, С. В. Твороговой, Ф. Э. Шереги, А. Г. Эфендиева[2], выполненным на большом эмпирическом материале, имеется значительный объём информации о разных сторонах жизни вуза. На основании полученных из этих работ данных складывается общее представление о том, каковы условия, цели, мотивы, ценности участников образовательного процесса. Поскольку основной массив эмпирического материала нашей работы собран на материале вузов г. Хабаровска, большую роль в исследовании сыграли уже имеющиеся данные о студентах и преподавателях дальневосточного региона, которые представлены в работах Н. М. Байкова, Е. Л. Ли, Е. Л. Мотрич, Е. О. Скрипник[3].
Эта информация дополняется также статистическими и эмпирическими исследованиями, которые проводят экономисты и экономсоциологи. Огромную ценность для настоящей работы имеют труды в области экономики образования таких авторов как Г.А. Балыхин, С.А. Беляков, Т. Л. Клячко, Я. И. Кузьминов, Я. М. Рощина, М. М. Юдкевич, Е. В. Сивак[4]. Практически все данные по развитию высшего образования, приведённые в этой работе, основаны на материале серии бюллетеней по итогам «Мониторинга экономики образования», проводимого Государственным Университетом Высшая школа экономики, начиная с 2002 г.[5]
Отдельно следует упомянуть о тех авторах, которые обращаются к исследованию неформальных практик и коррупции в вузах и интересы которых непосредственно близки теме работы: Е. Б. Галицкий, А.С. Заборовская, Т. Калимуллин, Т. Л. Клячко, И. Б. Королёв, Н. В. Латова, Ю.В. Латов, М. И. Левин, Е. В. Сивак, К. Д. Титаев, В.А. Чернец, А. Е. Чирикова, Л. С. Шилова, С. В. Шишкин, А. В.Шмаков[6]. Несмотря на то, что некоторые из этих исследователей предпринимают попытки классификации коррупции в вузе и её обобщённого описания, на данном этапе преобладают количественный и оценочный подходы, с явным доминированием прикладной направленности перед теоретическим анализом. Это говорит о том, что изучение проблемы, несмотря на достаточное количество эмпирического материала, пока не выходит на уровень концептуальных разработок.
Аналогичная ситуация складывается и в зарубежных исследованиях по этой теме, в которых неформальные практики в вузах изучаются в общем контексте исследований по коррупции в образовании. Это также работы преимущественно эмпирического характера. Здесь следует назвать имена таких социологов и экономистов, которые рассматривают явление коррупции на межстрановом сравнительном материале: С. Гупта, Ж. Халлок, M. Пуазон, С. Хейнеман, A.Осипян, Н. Румынцева, С. Танака[7] и др. Очень популярны также межстрановые исследования, выявляющие специфику коррупционных практик в образовательных системах той или иной страны, которые проводятся практически во всех странах СНГ, однако, данные, пригодные для исследования, публикуют лишь некоторые из них, например, С. Меджидова (Азербайджан)[8].
Во-вторых, это обширный корпус литературы по неформальной экономике, в которой все типы неформальных взаимодействий, которые имеются в вузе, изучены на примере их проявлений в разных сферах общества. Исследования неформальной экономики начинают развиваться в зарубежных социальных науках в 1970-е годы в контексте анализа экономических проблем стран «третьего мира» и очень скоро занимают самостоятельную предметную нишу. На сегодняшний день эта традиция включает в себя огромное количество направлений и имён. Это исследования, отличающиеся как по предмету, так и по региональной направленности[9]. Среди этого обширного корпуса литературы особое значение для наших целей имеют концепции социальных сетей и социального капитала как особых принципов организации неформальных взаимодействий. Этим аспектам анализа неформального пространства посвящены работы У. Бейкера, С. Берковитца, Р. Бёрта, П. Бурдьё, Дж. Гершуни, М. Грановеттера, Дж. Коулмана, M. Мицручи, У. Пауэлла, Л. Смит-Дор, Д. Старка, Х. Уайта, Б. Уэлмана, Б. Уци, Дж. Хоманса[10].
Огромное значение для изучения неформальных и семейных сетей в вузах имели сложившиеся в отечественной традиции исследования домашней экономики как деятельности, основанной на семейной и сетевой поддержке в условиях российской действительности, а также работы, в которых неформальные практики изучаются в других сферах, отличных от образования. Так, С. Барсукова, И. Штейнберг[11] подробно рассматривают особенности домохозяйств как отдельных экономических единиц и на их основе выявляют особенности семейных сетей. Роль и функции этих сетей в условиях сельской жизни исследуют О. Фадеева, Г. Родионова, В. Виноградский[12]. Исследованиями личных сетей и блата в разных сферах общества на протяжении многих лет занимается А. Леденёва[13]. В работах Л. Бляхера, Э. Панеях[14] изучаются сетевая поддержка в мелком бизнесе и практики уклонения от налогов. Отдельно следует упомянуть корпус работ, посвящённых исследованию дара и реципрокных отношений, представленный в работах А. Антала, М. Мосса, Дж. Пликкерта, К. Поланьи, Ю. Эльстера, К. Эрроу[15]. В отечественной традиции эту тему изучали С. Барсукова, М. Додлова, А. Никулин, В. Радаев, М. Юдкевич[16]
.
Третий вид источников в русле намеченной проблемы представляют собой многочисленные работы, посвящённые коррупции и теневой экономике в контексте, более широком, чем образование. Это работы по теории и истории коррупции, а также исследования коррупционности разнообразных рынков. Эта тема пользуется повышенным интересом исследователей, среди которых отечественные авторы Б. В. Волженкин, С. М. Гуриев, Н. Епифанова, П. А. Кабанов, А. И. Кирпичников, И. Клямкин, Л. Косалс, Ю.В. Латов, М.И. Левин, С. В. Максимов, Н. Морозова, В. В. Радаев, Р. В. Рывкина, Г. А. Сатаров, Л. М. Тимофеев[17]. Зарубежные учёные также часто обращаются к исследованию коррупции. Среди них такие известные имена как С. Алатас, Р. Бардхан, Р. Вишни, С. Гупта, К. Мерфи, Дж. Най, С. Роуз-Аккерман, В. Танци, А. Шлейфер[18] и др.
И, наконец, исследование неформальных практик в том или ином контексте всегда привлекает достижения нового институционализма как теории, объединяющей достижения экономистов и социологов: Г. Беккер, Дж. Бьюкенен, Дж. Гэлбрейт, Дж. Коммонс, Дж. Коулман, Р. Коуз, Д. Норт, М. Олсон, К. Поланьи, Г. Саймон, Н. Смелсер, Дж. Стиглер, Дж. Таллок, О. Уильямсон[19] и др. Институционализм в России в настоящее время является также активно развивающимся направлением, прежде всего, благодаря огромным усилиям авторов, занимающихся переводами и изложением основных концепций, доступа к которому у российского читателя не было до конца ХХ века. В этом отношении особенно большой вклад внесли такие учёные как Р. И. Капелюшников, Я. И. Кузьминов, Ю. В. Латов, Р. М. Нуреев, М. И. Одинцова, А. Н. Олейник, В. В. Радаев, М. М. Юдкевич[20].
Особенно важными для настоящего исследования стали работы социологов, посвящённые теории становления и функционирования социальных институтов. Прежде всего, это концепция укоренённости и социальной детерминированности действия, которые начали развиваться с трудов К. Поланьи и М. Грановеттера[21], теория типизации и рутинизации практик П. Бергера и Т. Лукмана[22], а также концепция социальных ролей, которая развивалась в феноменологической, интеракционистской и драматургической социологии. Традицию исследования взаимодействий акторов с позиции анализа социальных ролей развивали социологи Ч. Кули, Д. Мид, И. Гофман, П. Бергер, Т. Лукман[23]
.
Обобщая существующие работы, можно сказать, что в области исследования неформальных практик, применительно к высшему образованию, традиция ещё не сложилась. Изучение темы переживает пик популярности на уровне эмпирического интереса к ней, но пока не приходится говорить о том, что этот интерес имеет тенденцию к реализации в глубокие аналитические и теоретические разработки. Это делает необходимым обращение к тем теориям и моделям, которые сложились на базе исследования аналогичных феноменов в других сферах. Здесь традиция предлагает множество схем, подходов и большой выбор исследовательского инструментария, подходящего для цели исследования.
Цель исследования – разработка модели неформального пространства вуза и изучение составляющих его практик как особой институциональной организации, а также определение роли, места и сущности коррупции в этой структуре.
Объект исследования – социальные практики в системе высшего профессионального образования, составляющие повседневность современного российского регионального вуза.
Предмет исследования – процесс институализации неформальных практик в региональном вузе, характерный для взаимодействий на уровне учебного процесса (обучение и преподавание).
Для реализации цели при заданном предмете и объекте исследования предполагается решение следующих задач:
— обосновать необходимость теоретического подхода, сочетающего сетевой анализ с анализом социальных ролей как наиболее релевантного для исследования неформальных практик в вузе;
— определить содержание категорий «неформальное/формальное» и способы их интерпретации, сложившиеся в разных дисциплинарных направлениях;
— рассмотреть структуру неформальных взаимодействий в повседневном пространстве, исходя из принципов характера связи между акторами и их частоты;
— сформулировать модель неформального пространства вуза, описать его структуру;
— определить место коррупции в структуре неформального пространства вуза и показать её укоренённость в неформальных практиках;
— проанализировать факторы, способствующие усилению неформальных детерминант в вузовской среде;
— рассмотреть стратегии обучения студентов, привлекающие неформальные способы получения благ в процессе учёбы;
— провести анализ конкретных неформальных практик в контексте их организационных (сетевых) и ролевых особенностей;
— проанализировать структурно-ролевые особенности вузовского взяточничества и показать возможные направления коррекции коррупционно-ориентированного поведения в вузовской среде.
Методологические основания исследования. Методологические основания исследования построены на сочетании нескольких базовых принципов, сложившихся в рамках неоинституционального подхода в его социологической интерпретации. Во-первых, это идущая от К. Поланьи и М. Грановеттера концепция социальной укоренённости действия (embeddedness), в которой подчёркивается доминирующая роль социального контекста отношений перед любыми другими (экономическими, политическими и т.д.) смыслами действий. Это даёт возможность рассматривать неформальные практики как структуры, складывающиеся на базе социальных сетей, организованных по принципам реципрокного обмена и конвертации форм капитала. Таким образом, методологическую базу исследования составляют также сетевой подход и теория конвертации форм капитала при реципрокном обмене.
Эти принципы объясняют структурную, организационную сторону взаимодействия, поэтому их использование для описания неформальных практик стало уже традицией. Методологическим новшеством работы является привлечение в эту схему анализа социальных ролей, который объясняет содержательную сторону взаимодействия. Это позволяет рассмотреть не только типические, но и специфические, уникальные характеристики каждого конкретного случая, в том числе установить комбинацию идентичностей, исполняемых в каждом взаимодействии, определить аутентичность намерений актора и т.д. В этом качестве концепция социальных ролей привлекается в том виде, в каком она сложилась в социологическом интеракционизме и драматургической социологии (Ч. Кули, Э. Гоффман). Кроме этого, для исследования структуры неформального пространства, его формализованного описания и анализа вузовской повседневности использовались основные положения социологии пространства (П. Бурдьё, А. Филиппов).
На эмпирическом уровне исследования применялись опросные техники качественного и количественного характера. Выбор методики определялся конкретной задачей исследования в определённый период (см. описание эмпирической базы). В целом за период работы над темой было проведено 4 основных волны опроса, две из которых сочетали анкетирование и глубинные интервью, в двух других применялся метод экспертных и полуформализованных интервью. С целью получения дополнительных материалов использовался метод кейс-стади и включённого наблюдения. Обработка данных интервью, кейс-стади и включённого наблюдения проводилась с использованием аналитических процедур интерпретации текстов. Для обработки интервью последней волны 2009г. применялась программа для контент-анализа текстов QDA Miner 3,2. Для обработки анкет использовалось стандартное программное обеспечение Microsoft Exell и статистический пакет Stata 8.0.
Эмпирическая база исследования составлена на основе опросов 2003 – 2009 г., проводившихся в несколько этапов. В 2003 и 2004 г. методом глубинного проблемно-ориентированного интервью с экспертами было опрошено 63 респондента, среди которых преподаватели, студенты и сотрудники вузов г. Хабаровска. Исследование «Институционализация неформальных практик в высшем образовании» носило характер предварительного и было ориентировано на выяснение общих стратегий взаимодействия агентов в неформальном пространстве. По результатам опроса были разработаны уточнённые методики для проведения анкетирования и в 2005 г. прошла вторая волна исследования по этой же теме, в ходе которой было опрошено 165 студентов г. Хабаровска. Выборка квотная, репрезентативная, случайная на стадии отбора единиц — студенческих групп. Предел погрешности для исследуемых долей выборки составляет до 3,2 %.
В 2007 - 2009 г. исследования продолжались по программам, конкретизирующим первоначальную тематику: «Влияние коррупционных процессов в сфере высшего образования на уровень и качество образовательных услуг» (2007 – 2008 г.) и «Формирование родственно-клановых структур в современных российских вузах и их влияние на образовательный процесс» (2009 г.). В 2007 г. было проведено анкетирование 500 студентов 3-х вузов г. Хабаровска. Исследование проводилось маршрутным способом по квотному принципу распределения количества респондентов по вузам. Внутри вуза отбирались случайные единицы без учёта квотирования. Выборка репрезентативная по основным характеристикам, предел погрешности для долей выборки составляет от 3,2 до 5 %. Одновременно с этим было проведено 25 экспертных глубинных интервью с преподавателями и сотрудниками этих же вузов. В 2009 г. эта база была дополнена 27 полуформализованными интервью той же респондентской группы, но с учётом более узкой тематической направленности: в неё попадали те сотрудники, которые, помимо опыта работы, имели опыт обучения своих детей в этом же вузе.
Таким образом, самостоятельно собранная за 7 лет работы эмпирическая база представлена результатами анкетных опросов студентов (n = 665), глубинными интервью со студентами (n = 43), интервью с преподавателями и сотрудниками (n = 72).
Кроме основных исследований, для решения частных вопросов, возникающих в ходе изучения темы, собирались дополнительные материалы. Это исследование кейса по изучению трудоёмкости выполнения учебного плана студентами 4-го семестра 2-х специальностей. В кейс-стади включались анализ документов, регламентирующих учебный процесс – учебных и рабочих программ и учебных планов, а также блиц-опросы студентов этих же специальностей. Результаты кейс-стади были использованы для проверки гипотезы о несоответствии объёма программного материала графику изучения дисциплины и ресурсам времени учебного плана.
Второе исследование, дополнительное к волне опросов 2007 - 2008 г. также проводилось как мини-опрос преподавателей одного из подразделения вуза, цель которого – выяснение лояльности сотрудников по отношению к практике неформального выставления оценок. Было проанализировано 63 мини-анкеты из 3 вопросов с целью приблизительной оценки возможных отказов участия преподавателей в таких взаимодействиях.
Все материалы, собранные в процессе формирования эмпирической базы дополняются данными официальной статистики, а также сверяются с данными, полученными другими исследователями. Данные официальной статистики представлены результатами проекта «Мониторинг экономики образования». Исследование проводилось ведущими социологическими организациями под руководством Государственного университета Высшая школа экономики в 2002 – 2008 г. Результаты отражены в серии статистических сборников[24], бюллетенях[25] и обширном материале в свободном доступе на сайте мониторинга[26]. Эта информация позволила рассмотреть неформальные практики в общем контексте последних изменений в сфере высшего образования, а также проанализировать факторы, стимулирующие распространение неформальных практик в вузах. Кроме перечисленных материалов, в работе используются данные проекта «Диагностика российской коррупции» 2005 г., проводимого фондом ИНДЕМ. Руководитель проекта – Г. А. Сатаров. В свободном доступе результаты проекта представлены в отчётах на сайте фонда[27]
.
Новизна исследования состоит в том, что:
— В процессе комплексного анализа категорий «формальные/неформальные отношения» раскрыты специфические особенности их трактовки в различных дисциплинах и предложено их новое определение как универсальной категории социальных наук.
— Предлагается принципиально новый подход к определению институциональной коррупции не как к торгу на теневом рынке, а как к продолжению неформальных отношений на рыночной основе.
— Разработана трёхуровневая модель неформального пространства вуза, которая показывает изменение рациональных ожиданий в неформальных коммуникациях от её минимального до абсолютного значения и объясняет укоренённость коррупции в повседневных социальных практиках.
— Выявлены особенности как организационно-структурных (сетевых), так и содержательных (ролевых) характеристик коррупционных взаимодействий.
— Разработаны критерии различения неформальных и коррупционных практик, основанные на определении уровня рационализации отношений и специфики ролевых комбинаций в рамках взаимодействия.
— Доказана объективная обусловленность коррупции в российских вузах особенностями поддерживающей её институциональной среды, которая была сформирована под влиянием таких факторов, как массовый характер высшего образования, ориентация студентов на получение формальных свидетельств об образовании (оценок и дипломов, а не знаний) и формированием закрытой академической среды.
— Впервые в российской научной литературе на конкретных материалах вузов Дальневосточного региона дана комплексная характеристика опекунства, обмена дарами и взяточничества как неформальных институтов, основанных на поддержке вузовских сетей.
Положения, выносимые на защиту:
— Сущность и причины коррупции в образовании могут быть объяснены через анализ поддерживающих её практик и институциональной среды. В свою очередь, адекватный анализ практик требует особой методологии, в которой помимо сетевого подхода и теории конвертации форм капитала необходимо учитывать и особенности ролевого участия агентов сети. Таким образом, неформальные практики трактуются как сетевые взаимодействия с ролевыми комбинациями, погруженные в определённый социальный контекст. При этом социальный контекст играет детерминирующую роль и определяет их содержание, структуру и специфику ролей.
— Неформальные практики складываются как естественный вид коммуникаций в профессиональном пространстве вуза и, с усилением рационального содержания составляющих их отношений, на определённом этапе могут приобрети коррупционное содержание. Укоренённость коррупции в неформальных практиках означает, что они формируют поддерживающую среду и способствуют генезису коррупции. В значительной степени, эта ситуация складывается под влиянием поддержки и одобрения большинства практик, имеющих коррупционное содержание, со стороны большинства агентов. В связи с этим, коррупция может пониматься как продолжение неформальных отношений на рыночной основе, направленных на получение благ с нарушением официальных правил их распределения.
— Тенденции развития высшего образования за последние годы привели к тому, что прежние правила и стандарты обучения перестали быть эффективными и не соответствуют новой образовательной ситуации, что приводит к формированию системы стимулов к нарушению правил. Эта система складывается под влиянием таких факторов, как массовый спрос на образование, появление студенческих стратегий, не ориентированных на обучение и формирование закрытой академической среды.
— Нарушение правил организации учебного процесса проявляется в снижении требований, произвольной адаптации учебных программ под низкий уровень обучающихся, завышении оценок и т.д. Такие отступления от правил способствуют сохранению контингента студентов и адаптации образовательных стандартов под их реальный уровень. С другой стороны, оно снижает уровень доверия к формальным институтам, размывает нормативные рамки и отрицательно влияет на прозрачность процедуры оценивания знаний.
— Пространство неформальных отношений дифференцировано по трём уровням, которые определяются степенью рационального содержания взаимодействий на каждом из них. Первый уровень характеризуется отсутствием (минимальным значением) рационального содержания и неотрефлексированной целевой установкой. Это уровень стихийно складывающихся повседневных отношений. На втором уровне формируются рациональные ожидания, которые задаются целевой установкой – отношения используются для решения проблем, связанных со служебным положением. На третьем уровне отношения специальным образом устанавливаются для получения дохода. На третьем уровне отношения носят чётко выраженный коррупционный характер, но многие практики второго уровня также имеют коррупционное содержание.
— Исследование сетевого аспекта неформальных практик позволяет провести анализ по двум параметрам, структурирующим отношения на каждом уровне – характеру связи по шкале «сильные/слабые» и их частотой по шкале «периодические/постоянные». Содержательный аспект раскрывает анализ ролей через исследование ролевых комбинаций.
— Главными признаками неформальных сетей, позволяющими идентифицировать их на предмет наличия или отсутствия коррупционного содержания, являются ролевые комбинации взаимодействующих сторон. Чем активнее субъект участвует в неформальных коммуникациях, используя их с личной целью, тем более сильной является внутренняя мотивация к тому, чтобы избежать идентичности с коррупцией. При этом исполняемые в неформальных коммуникациях роли активно маскируются другими ролями, которые выбираются из числа социально приемлемых типажей: взятка – родственной опекой, подарок – благодарностью и т.д.
— На специфику работы коррупционных сетей влияют установки и стереотипы населения по отношению к коррупции. Как показывают опросы, с одной стороны, коррупция осуждается как взяточничество, но, с другой — поддерживается в её немонетарном, «натуральном» выражении. Поэтому всё большее распространение получает такая коррупция, которая скрывает свою монетарную сущность под родственным участием, благодарностью, поддержкой и т.д. Эти виды практик в наименьшей степени связываются в массовом сознании с коррупцией и потому делают её легитимной в первую очередь для самих участников сделки.
Теоретическая значимость исследования состоит в том, что в работе впервые в отечественной научной литературе систематизированы теоретические основания для исследования неформальных практик в вузе. На этом уровне можно выделить следующие результаты:
— Проведена предварительная проработка базовых понятий «формальное/неформальное» и было выделено несколько подходов к их определению, что позволяет более отчётливо зафиксировать границы объёма понятия и его содержание в каждом конкретном исследовательском случае, обращающемся к этим явлениям.
— Предложен нестандартный подход к исследованию неформальных отношений как практик, субъективно нагруженных ролевой спецификой с одной стороны, и как взаимодействий, организованных по сетевым принципам, с другой стороны. С этой целью в работе предпринимается попытка комбинации неоинституционалистского сетевого подхода с интеракционистской концепцией социальных ролей. Предложенная теоретическая схема может применяться для исследований неформальных практик и в других сферах, а также в тех неформальных практиках вузов и образования в целом, которые не нашли своего отражения в данной работе.
— Представлено понимание коррупции в вузе как явления, укоренённого в социальной среде, поддерживаемого повседневными отношениями между участниками образовательного процесса. Тезис об укоренённости коррупции не относится к числу авторских новаций, однако, в большинстве случаев исследователи только декларируют его, в то время, как в данной работе предпринимается анализ этой укоренённости. В результате проведённой в этом направлении работы было предложено новое определение коррупции как продолжения неформальных отношений на рыночной основе, направленное на получение благ в обход официально установленным принципам их распределения.
Практическая значимость исследования. Результаты исследования могут быть использованы на практике в следующих областях:
— В области преподавания в высших учебных заведениях. Материал исследования существенно расширяет и дополняет содержание учебных программ курсов «Социология образования», «Социология коррупции», «Институциональная теория».
— В области принятия практических политических решений. Выводы исследования о сущности коррупции в вузе и понимание её социальных детерминант могут быть учтены при разработке методов сдерживания и регулирования коррупционного поведения.
— В области разработки стратегий университетского менеджмента. Знание неформальных практик даёт представление о повседневной жизни вуза, о реальных принципах работы и учёбы, и это будет способствовать принятию более адекватных управленческих решений.
Апробация работы. За период исследования, начиная с 2001 г., основные положения, как теоретические, так и инструментально-методические, были предметом постоянного обсуждения в профессиональном сообществе. Работа проходила апробацию в формате обсуждения докладов на школах, семинарах, самые основные из которых следующие:
1) 2001 г. – г. Санкт- Петербург, летняя школа программы «Развитие социальных исследований образования в России» (Европейский университет в Санкт-Петербурге). Доклад «Институционализация «теневых» отношений в высшем образовании».
2) 2004 г. – г. Новосибирск, летняя школа программы «Развитие социальных исследований образования в России» (Европейский университет в Санкт-Петербурге). Доклад «Сетевые аспекты институционализации теневых отношений в сфере высшего образования».
3) 2005 г. – г. Москва, исследовательский семинар EERC (Консорциума Экономических Исследований и Образования), экспертное обсуждение доклада «Informal economy of modern Russian universities: network space and institutes».
4) 2008 г. – г. Москва, летняя школа по институциональному анализу ГУ ВШЭ, доклад «Коррупция в вузе как продолжение неформальных отношений на рыночной основе: виды, формы, разнообразие».
5) 2009 г. – летняя школа программы ReSET «Living outside the law: Institutional approaches for studying the extralegal sector in comparative perspective», Economic Policy Research Association, Монголия, г. Улан-Батор.
Результаты исследования также проходили апробацию в виде докладов на всероссийских и международных конференциях, конгрессах и симпозиумах, среди которых: всероссийская научная конференция «Сорокинские чтения - 2004» (Москва, МГУ им. М. Ломоносова, декабрь 2004 г.); «Культурно-экономическое сотрудничество стран СВА» (Хабаровск, май 2005, май 2006 г.), «Рациональность и свобода» (Санкт – Петербург, СПБГУ, июнь, 2005 г.); Конференция лауреатов и стипендиатов международного научного фонда экономических исследований академика Н.П. Федоренко (Москва, ЦЭМИ РАН, декабрь, 2005 г.); «Социально- политические процессы на Дальнем Востоке России: анализ, регулирование, прогноз» (Хабаровск, апрель, 2004 г и октябрь 2007 г.); «Актуальные проблемы гуманитарных и социальных исследований в XXI веке» (Новосибирск, НГУ, июнь, 2005 г.); «Государственная политика противодействия коррупции и теневой экономике» (Москва, Отделение Общественных наук РАН, июнь 2007 г.); «Облики современной морали» (Москва, МГУ, март 2009 г.) и др.
Методология и теоретические установки исследования, а также инструментарий, применяемый в эмпирической части работы, включались как тематические блоки в программу работы с аспирантами и соискателями в Тихоокеанском государственном университете по курсу «История и философия науки». Социологические теории, заложенные в основу теоретической части работы, включались в преподавание раздела «Социальная философия» в базовом курсе «Философия» для студентов 2 курса негуманитарных специальностей Тихоокеанского государственного университета.
Всего по материалам исследования автором диссертации опубликовано 25 печатных работ общим объёмом 29,12 п. л., из которых 9 работ объёмом 5,53 п. л. опубликовано в изданиях, рекомендованных ВАК для публикации результатов диссертационных исследований на соискание учёной степени доктора социологических наук.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, четырёх глав, которые делятся на 15 параграфов, заключения, списка литературы и приложений.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ
Во введении обосновывается актуальность темы исследования, степень разработанности проблемы, цели и задачи работы, её новизна, а также описывается эмпирическая база, способы сбора и обработки информации, методология, теоретическая и практическая значимость проведённой работы.
Первая глава «Неформальные отношения как предмет междисциплинарного исследования: обзор традиции и теоретические рамки работы» посвящена обзору исследовательской традиции, сложившейся в области изучения неформальных практик, а также формулировке теоретических положений работы. Исследование традиции предпринимается не в хронологическом и событийном контексте, а через анализ доминирующей базисной установки, которая определяется ключевым концептом различных дисциплинарных направлений: для экономиста это концепт рациональности, для правоведа – концепт нормы, для политолога – концепт власти. Соответственно такой схеме, глава состоит из трёх параграфов.
Первый параграф «Рациональный подход: экономцентрическая интерпретация неформальных практик» рассматривает особенности интерпретации неформальных практик в экономической науке, основания которой определяются представлениями о рациональности. Предпосылочный характер этой категории как базовой для экономистов всех школ и направлений со времён Смита и Риккардо не подлежит сомнению. Отсюда можно предположить, что разные представления экономистов о рациональности определяют и разницу в интерпретации неформальных практик. Чтобы рассмотреть эту взаимосвязь, в параграфе воспроизведены основные подходы к пониманию рациональности, сложившиеся в рамках экономической науки. Поскольку большая часть истории экономической науки связана с изучением «формальных» видов хозяйственной деятельности, т.е. тех, которые регистрируются, регулируются законом и подлежат учёту, то потребовался пересмотр всей системы предпосылок, чтобы предметом исследования этой науки стали неформальные явления.
Представления экономистов о рациональности в значительной степени сложились под влиянием идей М. Вебера о различении целерационального и ценностно-рационального действий. Так, homo oeconomicus преимущественно целерационален, в то время как обычный человек в повседневных ситуациях, не связанных с рыночными взаимодействиями, реализует только ценностно-рациональную установку. В классическом и неоклассическом варианте интерпретации рациональности реализован идеальный тип, закрепляющий за экономическим подходом исключительно сферу целерационального поведения и отождествляющий это поведение с рациональным максимизатором.
Направляемый рынком, этот агент использует всю информацию для достижения цели и просчитывает сделку с целью максимизации собственной полезности. Абсолютизация рационального агента в рамках такого подхода означает, что обмены в пространстве неформальных отношений не связываются с рыночными трансакциями, а значит, выпадают за пределы рационального поведения, а вместе с этим и за пределы экономической науки.
Другое понимание рациональности сложилось под влиянием идей неоинституционализма, критически переосмыслившего возможности экономического агента принимать абсолютно рациональные решения. Сторонники этого подхода особо подчеркнули, что целерациональный субъект – это всего лишь идеальный тип (что подчёркивал и сам М. Вебер). Это далёкая от жизни абстракция, никогда не воплощающаяся в конкретном человеке. В реальной ситуации мы можем говорить только о стремлении быть рациональным, основанном на неполноте информации, оптимальности и здравом смысле. Этот подход, известный под названием «неполной рациональности»[28], принимает во внимание, что помимо норм рыночных трансакций, поведение индивида регулируется другими социальными институтами, иногда даже более существенно влияющими на его выбор. Кроме того, поведение человека и его повседневные отношения, не имеющие явного экономического содержания, также могут быть проинтерпретированы в терминах ограниченной рациональности. Это значит, что сфера нерационального практически исчезает, и экономисты начинают исходить из той предпосылки, что человек всегда стремится действовать рационально, исходя из собственных представлений о выгодах и издержках. Такое понимание рациональности способствует расширению предметного пространства экономической науки и привлекает внимание исследователей к неформальным экономическим отношениям как к специфической системе рациональных трансакций.
Второй параграф «Нормативный и политический подходы: неформальные отношения как проблема нормы и как проблема власти» обращается к анализу тех подходов к исследованию неформальных практик, которые сложились в рамках правоведения и политологии. Эти подходы анализируются, соответственно, как обусловленные предпосылкой нормы и предпосылкой власти – ключевых концептов этих наук.
Так, специфика исследования неформальных практик в юридических науках определяется интерпретацией концепта нормы. И, несмотря на то, что теоретики права не используют в своих исследованиях интересующие нас категории «формальные/неформальные отношения», они находят своё имплицитное выражение через интерпретацию проблемы правовой нормы. В самом общем виде можно сказать, что правоведы исследуют неформальные отношения с точки зрения их соответствия или несоответствия правовым нормам и обозначают проблему там, где такое соответствие определить сложно. Особенности этой интерпретации позволяют развернуть предметное пространство, связанное с неформальными явлениями в двух тематических направлениях. Первое – такое, в поле исследования которого попадают ненормативные явления, не соответствующие не только правовым, но и социальным нормам. Таковыми являются, например, преступления. Второе направление обращает внимание на нормы, правовой статус которых носит условный характер, как например, в случае апелляции к обычаю, обыкновению или обычаю делового оборота. В тексте диссертации приводятся примеры трактовки коррупции с позиций нормативного подхода как такого, в котором ставится проблема определения границ коррупционного поведения и его нормативного статуса.
Вторая часть этого параграфа рассматривает тот подход, который сложился в рамках политических наук и связан с интерпретацией ключевого для политической науки концепта власти. Для представителей этого подхода обращение к проблеме неформальных отношений является попыткой переосмысления властных отношений или институтов власти. В этом случае чаще всего рассматриваются неформальные способы распределения власти или доступа к власти – лоббирование, клановая организация властных институтов. Достаточно часто в поле внимания попадает и политическая коррупция, понятие которой варьируется также достаточно широко – от перечисленных выше явлений неформальных механизмов перераспределения власти до подтасовки результатов голосования и взяточничества чиновников. В любом случае, все эти примеры показывают, как неформальные отношения и удерживающие их сети регулируют и перестраивают по своему сценарию отношения власти. За счёт этого, при официально декларируемых ценностях (например, демократии и либерализма) в действительности формируется, приживается и работает другая политическая система (например, модель клановой олигархии, основанная на интересах, далёких от тех, что провозглашены от имени демократии). В качестве примера, демонстрирующего понимание неформальных отношений с позиций политического подхода, рассматривается работа В. Меркель и А. Круассан «Формальные и неформальные институты в дефектных демократиях»[29]
.
В третьем параграфе «Теоретические основания исследования: возможности институционального анализа для исследования неформальных отношений в сфере образования» обосновываются теоретические рамки работы. Проанализированные выше рациональный, нормативный и политический подходы высвечивают различные тематические горизонты, задаваемые спецификой дисциплин. Эти подходы различны по предмету, но они могут объединяться методологически, что и происходит в рамках институционального подхода, использование которого для исследования неформальных практик стало уже традицией.
Один из базовых теоретических принципов работы задаётся сформулированной в работах К. Поланьи и М. Грановеттера концепцией социальной обусловленности экономического действия. Исходя из этого, неформальные практики в сфере образования рассматриваются, прежде всего, как социальные взаимодействия в повседневном пространстве, погружённые в живую «ткань» человеческих отношений и неотделимые от неё. Даже в тех аспектах, в каких они проявляются как торг на теневом рынке (например, в случае взяточничества), мы рассматриваем их как продолжение неформальных (социальных) отношений на рыночной основе.
Другие теоретические аспекты работы связаны с использованием сетевого подхода и концепции социальных ролей в том виде, в каком она была сформулирована в символическом интеракционизме и драматургической социологии. Рассматривая сетевой аспект неформальных коммуникаций, мы можем объяснить то, что традиционно лучше объясняет структурные особенности взаимодействия. Это такие характеристики как плотность, характер связи, частота контактов, закрытость или открытость сети и т.д. Рассматривая эту же сеть с позиций анализа социальных ролей, мы можем объяснить содержательную сторону взаимодействия и максимально отразить смыслы, мотивы, интересы акторов, включая те, которые плохо поддаются типизации и объяснению с позиций универсальной теории.
Таким образом, комбинация этих подходов даёт возможность удержать и организационную и содержательную стороны коммуникации, привнося в сетевой подход элементы социологического интеракционизма. Иначе говоря, каждое неформальное взаимодействие следует рассматривать как определённое рациональное действие агентов, организованное по принципам сетевых коммуникаций с одной стороны, и как действие акторов, наполненное мотиваций, ценностями, смыслом с другой стороны. При этом оно отчасти типическое, потому что роль каждого агента-актора подбирается как социально сконструированный типаж, результат типизаций. В то же время – и это имеет особую ценность для неформального пространства – здесь затруднена передача социального опыта, в результате чего актор, вступающий в неформальное взаимодействие, принуждается к самостоятельному решению о том, какой набор идентификаций соответствует той или иной роли в неформальных коммуникациях. Эта особенность ролевого участия делает типическое взаимодействие в значительной степени уникальным, по крайней мере, с точки зрения его содержания. Элементы интеракционизма и драматургизма, используемые в работе в качестве принципов, объясняющих смысл и ролевые комбинации, связаны с постулатами «исполнения», «мистификации» и «фабрикации» И. Гофмана. Эти принципы становятся важнейшим аналитическим инструментом в характерном для коррупционных взаимодействий комбинировании ролей, некоторые из которых специальным образом фабрикуются.
Вторая глава «Неформальные практики и особенности их исследования в сфере высшего образования: терминологические проблемы» продолжает теоретическую часть исследования и решает две важнейшие задачи. Во-первых, в этой главе подробно разбираются проблемы, связанные с определением базовых категорий «формальное / неформальное» и объясняется специфика коррупции как особого вида неформальных отношений. Во-вторых, в этой главе представлены общие контуры модели пространства неформальных отношений и её приложение к неформальным отношениям в высшем учебном заведении.
Первый параграф второй главы называется «Неформальные явления как предмет социальной науки – к проблеме определения границ понятия». Здесь рассматриваются те методологические приёмы и установки, которые позволяют использовать признак «неформальность» как значимый предикат для образования операциональных понятий. Термины «неформальная жизнь», «неформальные практики», «неформальные отношения» являются довольно употребительными в литературе. Однако это не позволяет считать их достаточно ясными. Так, если придерживаться наиболее распространённой логики и определять неформальные явления через их противопоставление с формальными, то, в этом случае, следует разобраться с тем, что такое «формальное» и каковы его границы, за пределами которых начинается интересующая нас неформальная сфера. Оказывается, ответ на эти вопросы тоже не очевиден и отличается разнообразием исследовательских версий. В работе подробно рассматриваются следующие три.
1. Формальное – это то, что закреплено в специальных правоустанавливающих документах. В этом случае характерной чертой формальных правил является наличие принуждения к их исполнению. Это отчётливое и ясное определение не является полным. Например, о том, как быть с теми нормами и правилами, профессиональной деятельности, которые в силу разных причин не отражены в документах, например, в силу неполноты контракта. Также под вопрос попадают те коммуникации, которые в принципе не регламентируются документами. Как определить, что является «формальным» в обычной человеческой жизни, например, где те нормы и стандарты, которым противостоят «неформалы» и «неформальные группы». Все эти вопросы показывают, что предложенное понимание «формального не всегда соответствует изучаемому кругу явлений. Эти недочёты, вероятно, учитываются теми, кто склонен придерживаться второго подхода
2. Формальное – это совокупность общепринятых установок, отражающая официальную сторону события, процесса, взаимодействия. Если в первом подходе принципиальным является наличие принуждения со стороны государства, то для второго подхода инстанцией, формулирующей правила, является уже не государство, а общество. При таком понимании формальное становится термином, содержательно близким таким понятиям как «принятое», «нормальное», «стандартное». Очевидно, что и этот подход имеет ряд недостатков, самый главный из которых состоит в том, что понятия «норм» и «стандартов» не проясняют понятия «формы», потому что они пересекаются с ним. Все явления, обозначаемые этими терминами, существуют в 2-х измерениях: есть формальные и неформальные правила, нормы, стандарты, и обе эти разновидности одинаково важны, а обозначаемые ими термины одинаково успешно используются в литературе.
Уязвимость этого подхода также и в том, что критерии общепринятости достаточно расплывчаты и в конечном итоге непонятно, какое количество людей должны разделять норму или правило, чтобы признать их общепринятыми.
3. Ещё один подход к определению «формального» связан в большей степени не с логической, а с этической стороной словоупотребления. Формальным часто называется такое явление, в котором преобладает внешняя, поверхностная сторона и никак не отражается его сущность. Это явление принято называть «формализм».
Возвращаясь к искомому определению неформального, можно сказать, что в соответствии с первым подходом под неформальным следует понимать то, что не зафиксировано в официальных документах, так называемые неписаные правила. Из второго подхода следует, что неформальное – это неофициальное, непринятое в большинстве случаев за правило в той или иной конкретной ситуации. И, наконец, согласно третьему подходу неформальным называется заинтересованное, живое, добросовестное и искреннее отношение к чему-либо.
Анализ терминологии продолжается в следующем параграфе «Коррупция в системе неформальных практик: проблема разграничения понятий через анализ стереотипов восприятия коррупции в массовом сознании россиян». Известно, что существует большое количество работ, посвящённых типологии и анализу разных определений коррупции. В этом параграфе рассматриваются некоторые из них. Показывается, что исследовательские трудности с определением коррупции отражаются в восприятии этого россиянами, у которых общее негативное отношение к этому явлению сочетается одновременно с поддержкой отдельных её видов. Далее анализируется содержание коррупции в образовании на основе анализа работ самых известных авторов в этой области.
В 3-м параграфе «Неформальное пространство – общие характеристики и попытка структурирования» рассматриваются характерные черты, специфика и структурные элементы пространства неформальных отношений с последующим развитием этих параметров в 3-х уровневую дескриптивную модель неформального пространства вуза.
Существенными характеристиками неформальных отношений являются: их имманентность социальному пространству, сетевой характер взаимодействий с преобладанием горизонтальных связей, отсутствие внешних, т.е. задаваемых извне иерархий и статусных позиций, а также самоорганизующаяся многоуровневая структура.
В качестве оснований данной структуры мы предлагаем два принципа организации неформального пространства. Первый – это характер связи, устанавливающей отношения. По этому принципу уровневая структура может включать в себя отношения в семье, между друзьями, коллегами, приятелями, единомышленниками и пр. Количество и разнообразие таких связей может быть настолько большим, насколько обширно оно в реальной жизни. Такой признак, названный нами «характером связи», задаёт, условно говоря, горизонтальное измерение пространства, он фиксирует «вершины» сети. Второй принцип – ситуационный контекст отношений, определяемый целью взаимодействия. Этот принцип может быть заложен в основание его вертикальной структуры. Заданные параметры могут работать в паре, и тогда обобщённая структура неформального пространства будет состоять из конкретных отношений, отличающихся одновременно и характером связи и целевым типом. В тексте работы эти организующие принципы объединены в таблицу-матрицу, где показано, как конкретные взаимодействия людей в повседневном пространстве организуются на пересечении мотивов и характера связи.
Таблица 1 Структура неформального пространства
| Доминирующий характер связи | Доминирующая цель, мотив контакта | |||
| Совместный досуг | Решение проблемы | Обмен новостями | И т.д. | |
| семейный | Конкретные жизненные ситуации взаимодействия людей | |||
| дружеский | ||||
| приятельский | ||||
| И т.д. | ||||
Далее эта схема адаптируется к вузовской среде и рассматривается по указанным параметрам со следующими характеристиками. За основу «горизонтального» параметра берутся простейшие связи между 2 акторами, носителями основных социальных ролей, соответствующих их основным функциям в пространстве вуза – преподаватель, студент, сотрудник. По «вертикальному» параметру выделяется также три основных типа целевой и мотивационной установки.
Поскольку важным для нашего исследования является вопрос об укоренённости коррупции в неформальных связях и отношениях, важную роль играет другой параметр – степень рациональных ожиданий от отношений. В результате выделяется три уровня с доминирующей целевой установкой.
Таблица 2 Структура неформального пространства вуза
| Доминирующий характер связи | Доминирующая цель, мотив контакта | ||
| Просто общение 1 уровень | Решение проблемы 2 уровень | Получение дохода 3 уровень | |
| Преподаватель - преподаватель | Конкретные жизненные ситуации взаимодействия людей | ||
| Студент - студент | |||
| Сотрудник - сотрудник | |||
| Преподаватель - студент | |||
| Преподаватель - сотрудник | |||
| Сотрудник - студент | |||
В результате сведения этих параметров в единую структуру мы получаем схему неформального пространства вуза, где горизонтальные связи образованы перечнем элементарных связей между базовыми группами социальных ролей, а вертикальные характеризуют цели каждого конкретного взаимодействия. Важнейшей характеристикой каждого уровня коммуникаций является наличие или отсутствие определённых рациональных ожиданий агентов от отношений, в которые они вступают. Так, первый уровень взаимодействий построен на «базе» естественных коммуникаций. К этому уровню относятся обычные, повседневные отношения между агентами, лишённые рационального ожидания. Не предполагается использования связей с целями получения выгоды или решения проблемы и здесь пока нет предпосылок разворачивания такой ситуации, которая могла бы иметь экономическую интерпретацию. Всё это начинает появляться на втором уровне, когда сложившиеся ранее связи и отношения, о которых шла речь выше, начинают использоваться для решения личных проблем. Личные симпатии и предпочтения начинают вторгаться в сферу принятия профессиональных решений и изменять эту процедуру. И, наконец, третий уровень характеризуется максимальной степенью рационализации отношений и описывает такие коммуникации, которые устанавливаются с целью получения дохода. К этому уровню как раз и относится такой вид коррупции как взяточничество.
Следующий параграф «Коррупция в вузе как продолжение неформальных отношений на рыночной основе: использование личных связей с целью получения дохода» снова обращается к определению коррупции, но уже в контексте предложенной модели неформального пространства вуза, показывающей укоренённость коррупции в повседневных отношениях. В этом параграфе обосновывается определение коррупции, учитывающее её встроенность в социальную среду.
Под коррупцией в вузе, в самом широком смысле, понимается продолжение неформальных отношений на рыночной основе, направленное на получение благ в обход официальных правил их распределения. Здесь имеется в виду, что коррупция – это трансформация неформальных практик, которые изначально могут не иметь коррупционного содержания, в способ альтернативного дохода. В отличие от всех других видов отношений, чисто коррупционная сделка характеризуется предельной степенью рациональности в мотивации агентов, чётко выраженным экономическим содержанием, особой организацией контактов. В параграфе анализируются как сильные, так и слабые стороны этого определения.
Третья глава «Модернизационные процессы в высшем образовании и формирование системы неформальных правил в университетской среде» рассматривает причины активизации неформальных практик в период модернизации системы образования. В этой главе в качестве детерминант неформальных трансакций рассматриваются такие факторы, как массовый спрос на высшее образование, популярность студенческих стратегий, не ориентированных на учёбу и формирование закрытой академической среды. Соответственно этому, глава состоит из трёх параграфов. В первом «Массовый спрос на высшее образование и его влияние на формирование неформальных институтов. Противоречие между массовым спросом и реальными ресурсами вузов» рассматривается, каким образом ажиотажный спрос на высшее образование, который сохраняется в течение последних 10 лет, способствует активизации неформальных практик. Формирование рыночных механизмов в сфере оказания образовательных услуг создало возможность для ряда потребителей получить вузовский диплом на коммерческой основе, что и повлекло за собой массовый приток в вузы студентов, обучающихся с полным возмещением затрат. Так, в течение 8-10 лет, с 1995 по 2003 г. объём платных услуг системы образования вырос в десятки раз, а удельный вес обучающихся с полным возмещением затрат к 2006 г. составил 49,7 % - почти половину всех студентов, обучающихся в государственных и муниципальных вузах. Таким образом, особенностью повышения спроса на высшее образование является то, что он формируется в основном за счёт роста численности «коммерческих» студентов. Важно также обратить внимание на тот факт, что по тем формам обучения, которые предполагают ограниченное личное присутствие студента в вузе, (например, заочной, дистанционной и пр.) приходится более активный рост численности студентов.
Повышение спроса имело как позитивные, так и негативные последствия. С одной стороны, оно было использовано вузами для решения проблемы недостатка бюджетного финансирования и формирования внебюджетных фондов, что в жёстких финансовых условиях элементарно позволяло вузам выживать. С другой стороны, имевшей как раз мощный негативный резонанс в последующие годы, ни кадровый потенциал, ни материальная база большинства региональных вузов, на которых обрушился такой спрос, не были готовы обеспечить достойное качество услуг. Очевидными следствиями повышения спроса стало снижение общего уровня подготовки абитуриентов, приходящих в вуз, при одновременном увеличении нагрузок на преподавателей.
На графике показано, что увеличение количества преподавателей не поддерживает соответствующего роста численности студентов. Это приводит не только к росту нагрузки, но и к её перераспределению в сторону увеличения аудиторных часов.
График 1 Рост численности студентов и преподавателей по годам
(в тыс. человек)
При этом требования по выполнению учебного плана и освоению содержания учебных программ формально не изменились. Ориентация на государственный образовательный стандарт по-прежнему требует проработки большого объёма сложного материала по каждой из дисциплин, что становится практически нереальным в изменившихся условиях. Таким образом, ситуация, когда формальные правила не работают, а официальные документы не отражают реалий, вызывает кризис институционального доверия и формирует ту профессиональную среду, в которой граница между «правильным» и «неправильным» становится размытой и условной.
Второй параграф «Стратегии обучения студентов в новых экономических условиях и их влияние на рост активности неформальных практик» обращает внимание на то, что с увеличением численности студентов растёт также и тот контингент, который ориентирован не на учёбу, а на получение формальных знаков образования – оценок и дипломов, а не знаний. В параграфе подробно рассматривается, как исходная мотивация к получению образования влияет на выбор дальнейшей стратегии обучения. По разным оценкам, в вуз приходит 15 – 30 % студентов, для которых получение знаний по профессии не является доминирующим мотивом, и это определяет дальнейший выбор стратегии обучения, в которой получение формальных знаков образования достигается преимущественно за счёт активизации неформальных контактов. И если для студентов дневного отделения эта численность, возможно и не определяет ведущей тенденции, то относительно заочников ориентация на получение знаний является скорее экзотическим мотивом.
Большое внимание в этом параграфе уделяется анализу мошеннических стратегий обучения – списыванию и обману. Показывается, что выбор такой стратегии соответствует рациональному решению в ситуации, когда низкий уровень подготовки и ограниченные ресурсы времени на освоение содержания дисциплин противоречат правилам их освоения, планам и учебным программам.
В третьем параграфе этой главы рассматривается ещё один фактор, усиливающий неформальные детерминанты в высшем образовании – это закрытость академической среды. Параграф называется «Формирование закрытой академической среды как фактор, влияющий на активность неформальных коммуникаций в вузе». На основе исследований, рассматривающих феномен закрытости академической среды и её характеристики, устанавливается связь между закрытостью и плотностью неформальных контактов. Поскольку большинство региональных вузов в настоящее время развивается в сторону формирования закрытого академического сообщества, это приводит к формированию кланово-сетевых структур, неформальным образом управляющих этой средой. Эти структуры организованы по принципам сетевого сообщества с сочетанием горизонтальных связей и чётко выраженной вертикальной иерархии. Каждая позиция этой сети характеризуется собственной мультиролевой комбинацией. В закрытой среде, сформированной совокупностью таких сетевых структур, активны все виды неформальных взаимодействий, рассмотренные в §3 главы 2, включая и те, что ориентированы на решение личных проблем в обход существующих правил, и те, что нацелены на получение преимуществ для участников взаимодействий и на получение дохода. Мы считаем, что такая среда имеет внутреннюю мотивацию к воспроизводству закрытости, потому что участвующие в её взаимодействиях агенты производят те блага, которые сами же они и распределяют.
На воспроизводство закрытой модели работают вузовские программы по привлечению детей преподавателей в этот же вуз, в виде льгот и квот на их поступление. Можно говорить о двойном эффекте таких программ, направленном на усиление сетевых структур. Во-первых, вузовские сети, явно или скрыто, пополняются новыми участниками, во-вторых, из-за прихода в вуз детей, у сотрудников, актуально или потенциально, усиливается дополнительная мотивация к вступлению в сетевые взаимодействия. Этим же может быть объяснено и стремление преподавателей привлечь в вуз не только своих детей, но и детей своих друзей и родственников для учёбы и, возможно, дальнейшего трудоустройства.
Четвёртая глава «Неформальные практики в вузах: особенности сетевой организации и ролевые установки» рассматривает конкретные практики в неформальном пространстве. По содержанию и отличительным критериям, заданным в §3 главы 2, они отражают взаимодействия 2-го и 3-го уровня, т.е. такие, которые направлены или на решение проблем с использованием сложившихся отношений или на получение дохода. В исследовании этих практик обращается внимание и на их структуру, т.е. на принципы сетевой организации агентов в этих взаимодействиях, и на те социальные роли, которые они поддерживают в этих взаимодействиях как акторы.
Первый параграф «Неформальная практика опекунства и особенности её квалификации в неформальном пространстве вуза: сетевой аспект» продолжает разворачивать проблемы, связанные с обучением в вузе тех студентов, которые имеют родственников среди сотрудников. В этом параграфе обращается внимание на описание самых популярных неформальных практик, которые, в зависимости от истинных мотивов участников, можно квалифицировать и как направленные на решение проблем и как приносящие непосредственный доход. По принятому нами разграничению, объяснённому в §3 главы 2, это означает, что в нашей терминологии эти практики могут быть как неформальными, так и коррупционными. Под опекой над студентами понимается комплекс неформальных услуг для одного лица (или группы лиц) по обеспечению требований учебного процесса, который оказывается другим лицом (или группой) на систематической основе. Это означает, что между опекуном и его подопечным складываются устойчивые и повторяющиеся отношения. В отличие от родственной поддержки, которая существовала до модернизации образования, в современных условиях эти практики стали более дифференцированы по составляющим их социальным ролям.
Для классификации услуг по опеке над студентами используется принцип различения сильных и слабых связей [30]
, который определяет структуру пространства неформальных отношений, описанную в гл. 1. Все неформальные практики складываются на основе личных отношений по одной из этих двух стратегий. При этом принимается соответствующая каждой из них система устных договорённостей. В случае использования сильных связей более вероятно, что задействованы уже сложившиеся отношения, для которых не требуется оговаривать специальные условия участия опекуна. Эта ситуация, в которой решение любых проблем осуществляется на понятных и прозрачных для участников сети условиях взаимовыручки и взаимоподдержки.
Если основу опекунства составляют слабые связи, то между участниками взаимодействия, как правило, заключается устное соглашение, в котором обговариваются условия сотрудничества, объём услуг и их стоимость. В этой области отличия между неформальной практикой опекунства как личного участия от теневой практики платной поддержки заметны наиболее отчётливо. Проблема в том, что в реальной, повседневной жизни найти внешние отличия между этими взаимодействиями сложно. Поэтому здесь мы проводим лишь условную границу между неформальным и теневым, взяв за основу характер связи опекуна и его подопечного. Таким образом, если контакты между опекуном и подопечным основаны на сильных связях личного характера, то в этом случае отсутствуют контрактные отношения и характер опекунства можно квалифицировать как неформальную практику. Цель, определяющая участие опекуна: помощь, поддержка, искреннее желание решить проблемы как свои собственные. На основе слабых связей строятся своеобразные контрактные отношения, устанавливается система договорённостей, в рамках которой возможности социальных сетей опекуна обмениваются на соответствующий эквивалент. Цель опекуна – заработать. Собственно, это и даёт возможность диагностировать вид взаимодействия как относящийся к неформальным или коррупционным. В тексте этого параграфа подробно рассматриваются оба типа договорённостей, каждый из которых может работать на временной (периодической) или постоянной основе.
Второй параграф «Неформальная практика опекунства: ролевой аспект» рассматривает другую важную сторону опекунства – специфику ролей, которые исполняют участники этих взаимодействий. Сама по себе структура, которая была предметом исследования в предыдущем параграфе, не даёт понимания сущности, потому что это формальная, внешняя характеристика. Одна и та же сеть может работать на разных «участках» неформального пространства, например, решать возникающие у её участников проблемы или работать на получение дохода, т.е. соответственно, организовывать взаимодействия 2-го или 3-го уровней. В принципе, это те же самые агенты, которые являются участниками и формальной сети. Анализ социальных ролей выполняет сигнальную функцию и показывает, какие именно взаимодействия организованы в сети в каждом конкретном случае.
Особенности социальных ролей, которые может исполнять опекун, определяются как личностными качествами, так и самой стратегией опекунства, т.е. принципами построения мотивов и характером связей. На основе эмпирических материалов были описаны несколько ролевых типажей.
1. Опекун – «вымогатель». Инициатива о заключении опекунского контракта в этом случае исходит от самого опекуна, который лично выходит на клиента с предложением об услуге. Эта роль накладывается спецификой исполнения – проводится что-то вроде разведывательного маркетингового исследования, направленного на новый контингент вновь поступивших студентов, ещё не определившихся со стратегией обучения, которые информируются о том, что желающие могут подстраховать себя от возможных проблем с учёбой в будущем. И если в составе первокурсников есть изначально не ориентированные на обучение в вузе (а в 3-й главе было установлено, что таковые есть), предложение найдёт своего клиента.
2. Опекун - помощник. В этом случае инициатива исходит от студента, который сам выходит на рынок с предложением о сделке в поисках исполнителя. К таковым следует отнести уже упоминаемые примеры с работающими студентами, изначально не ориентированными на обучение.
3. Опекун – страховщик. Эта стратегия характеризует пассивное участие, которое демонстрируют большинство родителей студентов, работающих в этом же вузе, родственники и друзья семей, присматривающие за ребёнком, наблюдающие за ним. Особенностью этого вида опеки является то, что здесь активного вмешательства может и не потребоваться, тем не менее, потенциально опекающая сторона всегда готова вмешаться в случае, если возникнут проблемы.
4. Опекун по принуждению. В этом случае обязанность опеки идёт через административный ресурс от вышестоящего начальства к исполнителям как директива, обязательная к исполнению. Опекун в этих отношениях только исполнитель, все контракты заключаются на уровне руководства.
По каждому из типажей в тексте параграфа разбираются примеры с выдержками из интервью. В результате практика опекунства структурируется по ролевым и сетевым комбинациям в несколько типичных схем, сведённых в таблицу
Таблица 3.Неформальная практика опекунства в вузах: типология
| Характеристики сети (Виды связей по характеру и повторяемости) | Характеристика социальных ролей (в зависимости от типов связи) | |
| Сильные (родственники, близкие друзья) Роль опекуна –страховщик, иногда помощник, | Слабые (знакомые, знакомые знакомых, приятели, незнакомые и т.д.) Роль опекуна – помощник, часто оплачиваемый | |
| Периодические (повторяющиеся стихийно, непредсказуемо, время от времени) | Типичная ситуация: родственник ходит просить за своего студента, у которого время от времени возникают проблемы. | Типичная ситуация: иногда выполняются просьбы соседей и знакомых, у которых учатся дети |
| Постоянные (плановые, рассчитанные на долгосрочный период) | Типичная ситуация: родственник учит студента под своим присмотром. Решение о поступлении в конкретный вуз в этом случае часто принималось исходя из факта наличия родственника, который может осуществлять такой контроль. | Типичная ситуация: студенты (как правило, обеспеченные, работающие) выходят на сотрудников вуза и договариваются на долгий период. |
В третьем параграфе «Практика благодарностей в вузе: ролевые особенности в открытых сетевых взаимодействиях» в поле внимания попадает другая практика – благодарностей, известная в других исследованиях как обмен дарами. Если в предыдущих параграфах изучались относительно закрытые сетевые контакты, то практика благодарностей чаще всего является примером открытых взаимодействий. Организационная сторона этих взаимодействий включает в себя минимум 2 уровня и определяется формальными позициями, статусами участников. Первый уровень связан с системой благодарственных практик, в которой задействованы студенты. Формальные ролевые взаимодействия включают позиции «студент - преподаватель», реже – «студент - сотрудник» (другой вариант этой же конфигурации — «аспирант - руководитель»). Отношения по этой схеме имеют собственную социокультурную основу – сложившуюся систему ритуалов и традиций, в рамках которой практики благодарности приобрели статус практически формального института.
Тем не менее, и здесь скрывается возможность изящной ролевой манипуляции, которая использует форму благодарности для прикрытия иногда откровенно коррупционной сделки. В этом случае присутствует комбинация, в которой роль благодарного клиента используется для фабрикации (И. Гофман) смыслов, скрывающих другие роли, которые в свою очередь, скрывают самоидентификации актора. Получается цепочка минимум из 3-х ролевых уровней, в результате чего сложно конструируется общее поле такой игры. Чем больше количество таких фабрикаций, тем сложнее удержать аутентичность, целостность этого поля, тем более очевидны его разрывы. В результате многоступенчатой комбинации тех ролей, которые направлены на фабрикацию маскирующих смыслов, высвечивается коррупционная схема, имеющая подобие и формальную структуру благодарности.
Второй участок сети по обмену благодарностями функционирует на уровне отношений внутри подразделений и служб вуза между его сотрудниками. Каждая форма имеет свои особенности, собственные устои, правила и даже традиции. Умение быть внимательным и благодарным является важным детерминантом успеха всегда и везде, и знание об этом часто используется для разработки стратегии выстраивания отношений. Это то правило игры, которое работает везде, и вуз в этом отношении ничем не отличается от других заведений. Так, примерно половина наших респондентов из числа сотрудников и преподавателей вуза сказали, что должны предпринимать специальные усилия по налаживанию отношений с теми коллегами, от которых зависит их работа. В перечне мер достижения этой цели подарки к празднику и благодарности занимают первый пункт.
Эти практики имеют особую социокультурную основу, благодаря чему занимают статус, который сближает их с формальными институтами. С другой стороны, целый ряд особенностей, связанных с непрозрачностью мотивов и прикрывающими их ролевыми комбинациями сближают эти практики и с коррупцией. В общих принципах они могут быть рассмотрены по аналогии с взаимодействиями в бюрократической среде, организованные как горизонтально, а так и вертикально. При этом отмечалось, что вертикальная структура более характерна для тех взаимодействий, в которые вовлечены студенты, а горизонтальная для отношений между сотрудниками. Пограничное положение практики благодарности между формальным институтом и коррупцией создаёт возможность множественной интерпретации символического значения дара в вузовской среде.
В четвёртом параграфе «Взяточничество как коррупционная практика: теневые сети в неформальном пространстве вуза» речь идёт о коррупционных взаимодействиях в чистом виде, т.е. таких, которые работают без фабрикаций ролевых типажей. В этом параграфе, на основе официальной статистики и данных, полученных ведущими научными центрами России, рассматривается вузовская коррупция в целом. Эта картина сопоставляется с ситуацией в Хабаровске, выясняется положение по коррупции в вузах сравнительно с другими регионами и затем рассматриваются типичные схемы взаимодействий по передаче взяток в вузах.
Приводимые данные основаны на исследованиях двух крупнейших организаций, специально изучающих интересующее нас явление. Это группа социологов и специалистов по статистике, объединённых в рамках проекта «Мониторинг экономики образования», который проводился под руководством Государственного университета Высшая школа экономики в 2002 – 2009 г. Второй крупный проект «Диагностика коррупции» проводился фондом «ИНДЕМ» в 2003 – 2006 г. и также учитывал реалии современного высшего образования. Эти исследования показывают, что высшее образование уже в течение нескольких лет является одним из лидеров коррупционного рынка. Несмотря на то, что общий объём взяток за последние годы снизился, он всё равно выражается существенной цифрой. Так, по данным «Мониторинга экономики образования» в 2002/ 2003 г. взятки на поступление в вуз составили 10,7 млрд. руб., и ещё столько же было заплачено на обучение[31]. Соответственно, общая сумма составила 21,4 млрд. руб. В 2005 – 2006 г. эта цифра, включая поступление и обучение, стала ниже – 14,5 млрд. руб или 618 млн. долларов[32]. При этом активность на этом рынке проявляют 16 – 18 % от общего числа семей студентов.
По опросам хабаровских студентов, выяснилось, что их вовлечённость в коррупционные сделки составляет в среднем – 22 %. Этот показатель сложился из суммы количества ответивших, что они постоянно или периодически сталкиваются со случаями взяточничества в вузе. Эта цифра несколько выше средней по России, хотя эта разница несущественна. Отметим, что она получена на основе данных по дневному отделению, с той разницей, что респондентами были сами студенты, а не родители.
Таблица 4 Вовлеченность студентов в отношения взяточничества
| Сталкивались ли Вы лично со случаями взяточничества в вузе в процессе обучения? | Кол-во ответов | % от ответов |
| Сталкиваюсь постоянно | 33 | 4 |
| Периодически | 86 | 18 |
| В редких случаях | 138 | 29 |
| Никогда | 233 | 49 |
| Всего ответов | 490 | 100 |
Примечательно, что половина студентов вообще не сталкивалась с взяточничеством. С учётом тех, с кем это случалось редко, можно сказать, что 78% хабаровских студентов не включены в коррупционные взаимодействия. Тем не менее, в случае, если бы возникла необходимость дать взятку, как минимум 23% хабаровских студентов сделали бы это без колебаний. Высокая степень готовности к даче взятки также характерна и для 33% респондентов, нейтрально воспринимающих коррупцию. Таким образом, до 60% хабаровских студентов можно считать потенциальными взяткодателями. По данным К. Титаева[33]
, в Иркутске в 2004 г. взятку готовы были дать 68,7 % – показатель, также не намного отличающийся от наших результатов.
Таким образом, сопоставляя данные по коррупции в вузах, полученные по общероссийской выборке и другим регионам, можно сказать, что ситуация в г. Хабаровске в целом не отличается от среднестатистической по стране.
В пятом параграфе «Особенности взаимодействий в коррупционных сетях: участники, ролевые комбинации и распределяемые ресурсы» взяточничество в вузах изучается как практика, представленная конкретными участниками и организованная по определённым принципам сетевого обмена. В основу этого параграфа положены данные качественных исследований 2004 – 2008 г.
Позиции, представленные в коррупционных взаимодействиях наиболее отчётливо – это преподаватели и студенты. Одна сторона имеет ресурс, другая в нём заинтересована. Коррупционное соглашение является результатом инициативы той стороны, которая наиболее заинтересована в получении ресурса. Наши исследования, также как и исследования некоторых других авторов (Титаев), подтверждают, что больше заинтересованы студенты. Придерживаясь полученных данных о том, что студент является более заинтересованной стороной, будем считать, что он формирует спрос, является потребителем услуг и соответственно, выступает их «заказчиком». В этом случае звено преподавателей будет «исполнителем». Эти роли взяты за основу коррупционных взаимодействий.
С одной стороны, популярно мнение о том, что любой преподаватель всё-таки предоставляет студенту выбор, т.е. платить вынуждены только те, кто не учится. Среди преподавателей, по мнению студентов, тех, кто заваливает любыми способами специально ради получения взятки, немного, но они встречаются и, причём, чаще упоминали о них респонденты 2004 г. Другая сторона взаимодействия — студент, заинтересованный в получении ресурса, имеющегося у исполнителя. Его роль – роль заказчика и потребителя. Модели поведения этой стороны в коррупционных взаимодействиях зависят от того, о какой форме обучения и специальности идёт речь, каков возраст студента, специфика его занятости и т.д. В большей степени склонны к выбору коррупционных стратегий студенты, сочетающие работу с учёбой на дневном отделении, и студенты заочного отделения. Также уже упоминалось о случаях, когда студенты принимали решение получать образование только потому, что у них имеется достаточный для этого заработок.
Способы установления коррупционных контактов устоялись в 2-х основных вариантах – напрямую и через посредников. В настоящее время, как показывают данные всех опросов, пока более популярны услуги посредников (в 49% случаев). Контакты напрямую также имеют место, и устанавливаются чаще всего в том случае, если инициативу предлагают студенты (31% случаев). Нередко (в 20% случаев) условия предлагает сам преподаватель.
Диаграмма 1
Далее в параграфе последовательно анализируются подробности исполняемых ролей и существующие типажи посредников, рассматривается специфика сетей по передаче взятки и на примерах из эмпирических данных разбираются типичные схемы работы коррупционных сетей по 3-м видам организации – через посредников, по инициативе студентов и по инициативе преподавателей.
В заключении подводятся итоги работы, формулируются выводы, намечаются перспективы дальнейшей разработки темы, а также отмечаются сложности в решении проблемы преодоления коррупции в высшем образовании. Укоренённость коррупции в повседневных отношениях делает решение проблемы гораздо более сложным, чем все те варианты, которые предлагают сторонники традиционных технологических методов: прозрачность требований, универсальность процедур экзаменовки, повышение зарплат преподавателям и.т.д. Все эти операции имеет смысл проводить только на фоне комплекса мер, фундаментом которых должна стать принципиальная и последовательная антикоррупционная политика вуза, включающая этические и идеологические принципы, «систематические действия по укреплению корпоративной культуры и институционального доверия»[34]
. В любом случае, разработка такой программы должна быть нацелена на постепенное преобразование институциональной среды, в первую очередь, на изменение отношения участников образовательного процесса к практикам, поддерживающим коррупцию.
Основные результаты диссертационной работы нашли отражение в следующих публикациях автора:
Статьи в журналах, рекомендованных ВАК РФ
- Леонтьева Э.О. Образование с изнанки: опыт пилотажного исследования «теневых» отношений в вузе / Э. О. Леонтьева // Социологические исследования. – 2004. – №12. – С. 126 – 138.
- Леонтьева Э.О. Диплом «под ключ» или неформальная практика опекунства в современных российских вузах / Э. О. Леонтьева // Журнал социологии и социальной антропологии. – 2006. – Том IX. – № 4(37). – С. 142 - 159.
- Леонтьева Э.О. Informal vs corrupt: два подхода к анализу теневых отношений в сфере образования / Э. О. Леонтьева // Журнал социологии и социальной антропологии. – 2008. – Том XI. – № 2(43). – С. 110 - 121.
- Леонтьева Э.О. Основные подходы к изучению неформальных отношений в сфере образования / Э.О. Леонтьева // Аспирантский вестник Поволжья. – 2008. – № 1- 2. – С. 39 - 42.
- Леонтьева Э.О. Неформальные отношения в вузе как предмет социальной науки: рутина или путь к коррупции / Э.О. Леонтьева // Вестник Тихоокеанского государственного университета. – 2009. – № 3 (10). – С. 75 - 90.
- Леонтьева Э.О. Неформальные отношения в сфере высшего образования (из опыта международных исследований коррупции) / Э.О. Леонтьева // Высшее образование в России. – 2008. – № 3. – С. 99 – 107.
- Леонтьева Э.О. Коррупция в структуре неформального пространства вуза: вопросы теории и методологии // Э.О. Леонтьева, Т.А. Лидзарь, Е.Н. Фетисова // Вестник Тихоокеанского государственного университета. – 2009. – № 1 (12). – С. 205 – 214.
- Леонтьева Э.О. Стереотипы восприятия коррупции в массовом сознании россиян / Э.О. Леонтьева // Власть и управление на Востоке России. – 2009. – № 2 (47). – С. 135 – 139.
- Леонтьева Э.О. Повседневные коммуникации и укоренённость коррупции в неформальном пространстве вуза / Э.О. Леонтьева // Вестник Томского государственного университета. – 2009. – № 325. – С. 43 – 48.
Монографии
- Леонтьева Э.О. Региональный вуз в период перемен: неформальные доминанты системы / Э.О. Леонтьева. – Хабаровск: Изд-во Тихоокеан. гос. ун-та, 2009. – 259 с.
- Леонтьева Э.О. Толерантность и коммуникация: коллективная монография / Е. В Зинченко, Э.О. Леонтьева, Ю.С. Осаченко, В.В. Петренко, Г.И. Петрова. – Томск: Дельтаплан, 2002. – 178 с.
Другие работы
- Леонтьева Э.О. Социальные связи в структурах малого бизнеса / Э.О. Леонтьева // Изменение поведения экономически активного населения в условиях кризиса на примере мелких предпринимателей и самозанятых: серия «Научные доклады», №119. – М: Московский общественный научный фонд, 2000. – С. 108 – 114.
- Леонтьева Э.О. «Теневое» пространство дальневосточного вуза: особенности, структура, взаимодействия / Э.О. Леонтьева // Социально- политические процессы на Дальнем Востоке России: анализ, регулирование, прогноз: сборник материалов первой региональной научно-практической конференции. — Хабаровск: Кн. изд-во, 2004. – С. 247 – 249.
- Леонтьева Э.О. Образование: структура теневых практик / Э.О. Леонтьева // Общество на изломе: социологические эссе/ сборник научных трудов. – Хабаровск: ХГТУ, 2004. – С. 3 – 26.
- Леонтьева Э.О. Сетевой маркетинг как социальное явление: методологические аспекты анализа корпоративной идеологии / Э.О. Леонтьева // Социально- экономическое пространство региона: общество, политика, культура: сборник научных трудов. — Хабаровск: Рапид, 2004. – С. 23 – 38.
- Леонтьева Э.О. Практика благодарностей в вузе: некоторые особенности решения проблем в пространстве неформальных отношений / Э.О. Леонтьева // Человек в региональном аспекте: история, политика, культура: материалы региональной научно-практической конференции. – Хабаровск: Изд-во ХГТУ, 2004. – С. 64 – 72.
- Леонтьева Э.О. Высшее образование в период перемен: неформальные доминанты системы / Э.О. Леонтьева // Культурно-экономическое сотрудничество стран Северо – Восточной Азии: материалы международного симпозиума: в 3т. — Хабаровск: Изд-во ДВГУПС, 2005. – Т. 3. – С. 39 – 41.
- Леонтьева Э.О. Институт теневого репетиторства в современных российских вузах / Э.О. Леонтьева // Актуальные проблемы гуманитарных и социальных исследований в XXI веке: материалы региональной научной конференции молодых учёных Сибири в области гуманитарных и социальных наук. — Новосибирск, 2005. – С. 21 – 24.
- Леонтьева Э.О. Стереотипы восприятия коррупции и их методологическое значение для изучения теневых отношений в сфере высшего образования / Э.О. Леонтьева // Культурно-экономическое сотрудничество стран Северо – Восточной Азии: материалы международного симпозиума. — Хабаровск: Изд-во ДВГУПС, 2006. – Т.2 – С. 24 – 26.
- Леонтьева Э.О. Взяточничество в современных российских вузах как вид экономической деятельности / Э.О. Леонтьева // Конференция лауреатов и стипендиатов Международного научного фонда экономических исследований академика Н.П. Федоренко: сборник материалов конференции. Москва, 1 декабря 2005 года. – М.: ЦЭМИ РАН, 2006. – С. 111 – 113.
- Леонтьева Э.О. Коррупция в вузе как продолжение неформальных отношений на рыночной основе: виды, формы, разнообразие / Э.О. Леонтьева // Социально-политические процессы на Дальнем Востоке России: сборник начных трудов. – Хабаровск: Изд-во Тихоокеан. гос. ун – та, 2007. – Вып. 3. – С. 15 – 22.
- Леонтьева Э.О. Дальний Восток в образовательном пространстве России: сколько стоит для дальневосточника диплом о высшем образовании? / Э.О. Леонтьева // Человек и общество в философском освещении: сб.науч.тр. – Хабаровск: Изд-во Тихоокеан. гос. ун-та, 2007. – С. 58 – 62.
- Леонтьева Э.О. Изменение сущности образования в условиях борьбы за его качество / Э.О. Леонтьева // Человек в системе социальных и культурных взаимодействий: сборник материалов международной научно-практической конференции. — Биробиджан: Изд-во ДВГСГА, 2008. – С. 220 – 223.
- Леонтьева Э.О. Проблема неформальных отношений в сфере высшего образования в контексте международных исследований коррупции / Э.О. Леонтьева // Дальний Восток: новые контуры социальной системы: сб. науч. тр. — Хабаровск: Изд-во Тихоокеан. гос. ун-та, 2008. – С. 5 – 15.
- Леонтьева Э.О. Массовый спрос на высшее образование и его влияние на формирование системы неформальных правил в российских университетах / Э.О. Леонтьева // Социально-политические процессы на Дальнем Востоке России: анализ, регулирование, прогноз: сб. науч. тр. – Хабаровск: Изд-во Тихоокеан. гос. ун-та, 2009. – Вып. VI. – С. 55 – 64.
- Леонтьева Э.О. Основные подходы к исследованию неформальных практик в социальных науках / Э.О. Леонтьева // Актуальные вопросы общественных, социально-гуманитраных наук: сборник материалов межвузовской научно-практической конференции. – Хабаровск: РИЦ ХГАЭП, 2009. – С. 78 – 83.
Общий объём опубликованных по теме диссертации работ – 29,12 п.л., из них в журналах, рекомендованных ВАК — 5,535 п.л.
Леонтьева Эльвира Октавьевна
ИНСТИТУАЛИЗАЦИЯ НЕФОРМАЛЬНЫХ ПРАКТИК
В СФЕРЕ ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ
22.00.04 – социальная структура,
социальные институты и процессы
Автореферат
диссертации на соискание учёной степени
доктора социологических наук
Подписано в печать. Формат 60 
84 1/16. Бумага писчая. Гарнитура «Таймс». Печать цифровая. Усл. печ. л. 2, 5. Тираж 100 экз. Заказ.
Издательство Тихоокеанского государственного университета
680035, Хабаровск, ул. Тихоокеанская, 136.
Отдел оперативной полиграфии издательства Тихоокеанского государственного университета 680035, Хабаровск, ул. Тихоокеанская, 136
[1] Образование в Российской Федерации: 2006. Статистический ежегодник. М.: ГУ - ВШЭ, 2006, 2007.
[2] Зборовский Г. Е., Шуклина Е. А. Социология образования. М.: Гардарики, 2005. 383 с.; Константиновский Д. Л. Неравенство и образование: опыт социологических исследований жизненного старта российской молодёжи. М.: Центр соц. прогнозирования, 2008. 550 с.; Нечаев В. Я. Социология образования: курс лекций. М.: Рос. акад. образования, 1998; Рощина Я. М. Cколько стоит образование в России // Экономика образования. – 2006. – С. 22 – 44.; Рощина Я. М. Формальные и неформальные издержки поступления в вуз: сколько мы готовы платить // Экономическая социология. — 2003. — т.4. – №1. — С. 13-20.; Социология образования: сборник статей под ред. В. С. Собкина. М.: ИСО, 2009. 255 с.; Творогова С. В. Terra incognita: стратегии обучения студентов ведущих технических вузов г. Москвы конца 1990-х годов / Мир России. – 2002. – №2. – Стр. 139-163.; Шереги Ф. Э. Социология образования: прикладные исследования. М.: Academia, 2001. 464 с.; Эфендиев А. Г., Дудина О. М. Московское студенчество в период реформирования российского общества // Социологические исследования. — №9. — С. 41 – 56.
[3] Мотрич Е. Л., Ли Е. Л., Скрипник Е. О. Студенчество Хабаровского края. Социально-профессиональные и миграционные ориентиры и мотивация поведения // Социологические исследования. — 2008. — №5. — С. 47 – 57.
[4] Балыхин Г. А. Управление развитием образования: организационно-экономический аспект. М.: ЗАО «Издательство «Экономика», 2003. 428 с.; Беляков С.А. Лекции по экономике образования. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ, 2002. 336 с.; Беляков С.А. Новые лекции по экономике образования. М.: МАКС Пресс, 2007. 421 с.; Стратегии адаптации высших учебных заведений: Экономический и социологический аспекты. / Под ред. Т.Л. Клячко. М.: ГУ-ВШЭ, 2002. 324 с.; Кузьминов Я. И. Образование и реформа // Отечественные записки. – 2002. – №2. – С. 7 – 26.; Рощина Я. М. Cколько стоит образование в России // Экономика образования. – 2006. – С. 22 – 44.; Рощина Я. М. Формальные и неформальные издержки поступления в вуз: сколько мы готовы платить? // Экономическая социология. — 2003. — т.4. – №1. — С. 13-20.; Сивак Е. В., Юдкевич М. М. «Закрытая» академическая среда и локальные академические конвенции // Форсайт. – 2008. – №4(8). – С. 32 – 41.
[5] Материалы имеются в свободном доступе на сайте мониторинга http:// education-monitoring.hse.ru, а также в статистических сборниках и бюллетенях Образование в Российской Федерации: Статистический ежегодник. М.: ГУ-ВШЭ, 2003, 2005, 2006, 2007.; Преподаватели на рынке образовательных услуг. Информационный бюллетень. М.: ГУ– ВШЭ, 2006. 32с.; Социальная дифференциация и образовательные стратегии российских студентов и школьников. Информационный бюллетень. М.: ГУ– ВШЭ, 2007. 52 с.; Коррупция в системе образования. Информационный бюллетень. ГУ-ВШЭ, М., 2004. 30 с.
[6] Галиций Е. Б., Левин М. И. Взяткообучение и его социальные последствия // Вопросы образования. – 2008. – № 3. – С. 105 – 117.; Высшее образование в России: правила и реальность / С. В. Шишкин (отв. ред.) М.: Независимый институт социальной политики, 2004. 406 с.; Латова Н. В., Латов Ю. В. Обман в учебном процессе // Общественные науки и современность. — 2007. — №1. — С. 31 – 46.; Сивак Е. В. Преступление в аудитории. Детерминанты нечестного поведения студентов (плагиата и списывания). Препринт WP 10/2006/06. М.: ГУ - ВШЭ, 2006. 44с.; Титаев К. Д. Почём экзамен для народа? Этюд о коррупции в высшем образовании // Экономическая социология. — 2005. —№2. — С. 69-82.; Шмаков А. В. Коррупция в образовательных учреждениях // Экономический Вестник Ростовского государственного университета. — 2007. — Т. 5. — №4. — С. 45-50.
[7] Gupta S., Davoodi H., Tiongson E.Corruption and the provision of health care and education services. / International Monetary Fund Working Paper. 2000. 32 p.; Hallok J., Poisson M.Corrupt schools, corrupt universities: What can be done? Paris: IIEP, UNESCO, 2007. 321p.; Heyneman S. P. Education and corruption // International Journal of Educational Development, London: Elsevier Ltd., 2002 — N 24(6). — P. 637 – 648; Osipian A. Corruption as a legacy of the medieval university // Higher Education in Europe, 2007. – No. 32(4); Rumyantseva N.L. Taxonomy of corruption in higher education // Peabody Journal of Education, USA: Lawrence Erlbaum Associates, Inc, 2005 — N 80 (1). — P. 81 – 92.; Tanaka S. Corruption in education sector development: a suggestion for anticipatory strategy // The International Journal of Educational Management, 2001 — N. 15 (4). — P. 158 – 166.
[8] URL: http://www.psycology.az/project-corr.php.
[9] Обзор направлений неформальной экономики см.: Барсукова С. Ю. Неформальная экономика: экономико-социологический анализ. М.: Изд. дом ГУ - ВШЭ, 2004. 448 с.
[10] См. работы этих авторов в сборниках: Анализ рынков в современной экономической социологии / отв. ред. В. В. Радаев, М. С. Добрякова. М.: Изд. дом ГУ- ВШЭ, 2007. 423 с.; Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. 608 с.; а также Mizruchi M. Social network analysis: recent achievements and current controversies // Acta Sociologica. – 2004. – Vol.37. – P. 329 – 343.; Burt R. Models of network structure // Annual Review of Sociology. – 1980. – Vol.6. – P. 79 – 141.; B. Wellman, S. Berkowitz. Social Structure: A Network Approach. Cambrige, 1997.
[11] Барсукова С. Ю. Сетевая взаимопомощь российских домохозяйств: теория и практика экономики дара // Мир России. — 2003. — №2. — С. 81 – 122.; Штейнберг И. Русское чудо: локальные и семейные сети взаимоподдержки и их трансформация / Неформальная экономика. Россия и мир. Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999. С. 227 – 239.
[12] Фадеева О. Межсемейная сеть: механизмы взаимоподдержки в российском селе / Неформальная экономика. Россия и мир. Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999. С. 183 – 218.; Родионова Г. Современное сельскохозяйственное предприятие и стратегии выживания сельских сообществ: симбиоз функций и величин / Неформальная экономика. Россия и мир. Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999. С. 219 - 226.; Виноградский В. Природные и социальные контексты неформальной экономики современной России / Неформальная экономика. Россия и мир. Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999. С. 173 -182.
[13] Леденева А. Личные связи и неформальные сообщества: трансформация блата в постсоветском обществе // Мир России. – 1997. – № 4. – С. 89-106; Ledeneva A. How Russia really works: the informal practices that shaped post-Soviet politics and business. London: Cornell University Press, 2006. 270 p.
[14] Панеях Э. Формальные правила и неформальные институты и их применение в российской экономической практике // Экономическая социология. – 2001. – Т.2. – №4. – С. 56 – 68.;
[15] Мосс М. Общества, обмен, личность: труды по социальной антропологии. М.: Восточная литература, 1996.; Plickert G., Cote R., Wellman B. Isn’t who you know, isn’t how you know them: Who exchanges what with whom? // Social Networks. – 2007. – No 29. – P. 405 – 429.; Эльстер Ю. Социальные нормы и экономическая теория // THESIS. – 1993. – Вып. 3. – С. 73 – 91.; Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб: Алетейя, 2002. 320 с.
[16] Барсукова С. Ю. Сетевая взаимопомощь российских домохозяйств: теория и практика экономики дара // Мир России. — 2003. — №2. — С. 81 – 122; Додлова М. Ч., Юдкевич М. М. «Обмен дарами» в отношениях государственных служащих // Экономический журнал Высшей школы экономики. – 2007. – №3. – С. 337 - 363.; Радаев В. В. Экономическая социология. М.: ГУ - ВШЭ, 2005. 603 с.;
[17] Волженкин Б.В. Коррупция. СПб: Санкт-Петербургский юрид. ин-т Генеральной прокуратуры РФ, 1998. 44с.; Гуриев С. Что известно о коррупции в России и как с ней бороться // Вопросы экономики. — 2007. — №1. — С. 14–18.; Епифанова Н. Исследование коррупции на основе методов экономической теории // Вопросы экономики. — 2007. — №1. — С. 33-44.; Кабанов П.А. Коррупция и взяточничество в России: исторические, криминологические и уголовно-правовые аспекты. Нижнекамск, 1995. 172 с.; Кирпичников А.И. Взятка и коррупция в России. СПб: АЛЬФА, 1997. 352 с.; Клямкин И., Тимофеев Л.Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. М.: РГГУ, 2000. 595 с.; Косалс Л. Теневая экономика как особенность российского капитализма // Вопросы экономики. – 1998. – №10. – С. 59-80.; Латов Ю. В. Экономика вне закона. Очерки по теории истории теневой экономики. М.: Московский общественный научный фонд, 2001. 284 с.; Левин М., Цирик М. Коррупция как объект математического моделирования // Экономика и математические методы. – 1998. – Вып.3. – С. 40-62.; Морозова Н. О. Коррупция – со всех сторон. Астрахань: Издательский дом «Астраханский университет», 2009. 98 с.; Максимов С.В. Коррупция. Закон. Ответственность. М: Учебно-консультационный центр "ЮрИнфоР", 2000. 143 с.; Радаев В. В. Теневая экономика в России: изменение контуров // Pro et contra.– 2004.– Т. 4 №1. – С. 54 -81.; Рывкина Р.В Российское общество как теневая социально-экономическая система // МЭиМО. – 2001. – №4.– С. 28 - 41.; Сатаров Г. Как измерять и контролировать коррупцию // Вопросы экономики. — 2007. — №1. — С. 3-10.
[18] Bardhan R. Corruption and development // Journal of Economic Literature. – 1997. – Vol. XXXV. – P. 1320 – 1346.; Murphy K.M., Shleifer A., Vishny R. W. Why is rent-seeking so costly to growth? // American Economic Review. – Vol.83., 1993. – P. 409-414.; Rose-Ackerman S. The economics of corruption // Journal of Public Economics. — Vol.4. — No2. — P. 187 – 203.
[19] Беккер Г.С. Человеческое поведение: экономический подход. М.: ГУ - ВШЭ, 2003. 623 с.; Коуз P. Фирма, рынок и право. М.: Дело ЛТД, 1993. 192 с.; Commons J. Institutional Economics // American Economic Review. – 1931. Vol. 21. – P. 648 - 657.; Coleman J. Emergence of Norms / Social Institutions. Their Emergence, Maintenance and Effects. New York, 1990. P. 35 – 60; Норт Д. Институты, институциональные изменения и функционирование экономики. М.: Фонд экономической книги «Начала», 1997. 245 с.; К. Поланьи Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб.: Алетейя, 2002. 320 с.; Саймон Г. Рациональность как процесс и продукт мышления // THESIS, 1993. – Вып.3. – С. 16 -38.; Stigler G. The Economics of Information // Journal of Political Economy. – 1961. – Vol. 61. N.3 – P. 213-255.
[20] Капелюшников Р. И. Экономическая теория прав собственности (методология, основные понятия, круг проблем). М.: ГУ - ВШЭ, 1990. 90 с.; Кузьминов Я. И., Бендукидзе К. А., Юдкевич М. М. Курс институциональной экономики: институты, сети, трансакционные издержки, контракты: учебник для вузов. М.: Изд. дом ГУ - ВШЭ, 2006. 442 с.; Латов Ю. В., Нуреев Р. М. Плоды просвещения (российская неоклассика и неоинституционализм на пороге третьего тысячелетия // Вопросы экономики. – 2001. – №1. – С. 96 - 116.; Одинцова М. И. Институциональная экономика: учебное пособие. М.: Изд. дом ГУ - ВШЭ,2007. 397 с.; Олейник А. Н. Институциональная экономика: Учебно-методическое пособие. М.: ИНФРА-М, 2005. 416 с.
[21] К. Поланьи Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб.: Алетейя, 2002. 320 с.; К. Поланьи Два значения термина «экономический»; О вере в экономический детерминизм / Неформальная экономика. Россия и мир. М.: Логос, 1999. С. 498 – 513.; Грановеттер М. Экономические институты как социальные конструкты: рамки анализа // Журнал социологии и социальной антропологии. — 2004. — т. VII. — №1. — С. 76 – 89.; Грановеттер М. Экономическое действие и социальная структура: проблема укоренённости // Экономическая социология. — 2002. — №3.— С. 44 – 58.
[22] Бергер П., Лукман Т.Социальное конструирование реальности. М.: Медиум, 1995. 323с.
[23] Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации повседневного опыта. М.: Институт социологии РАН, 2003. 752 с.; Бергер П., Лукман Т.Социальное конструирование реальности. М.: Медиум, 1995. 323 с.; Кули Ч. Человеческая природа и социальный порядок. М.: Идея - Пресс, 2001. 327с.
[24] Образование в Российской Федерации: Статистический ежегодник. М.: ГУ- ВШЭ, 2003, 2005, 2006, 2007.
[25] См., например: Преподаватели на рынке образовательных услуг. Информационный бюллетень. М.: ГУ - ВШЭ, 2006. 32с.; Социальная дифференциация и образовательные стратегии российских студентов и школьников. Информационный бюллетень. М.: ГУ – ВШЭ, 2007. 52 с.; Коррупция в системе образования. Информационный бюллетень. ГУ-ВШЭ, М., 2004. 30 с. и др.
[26] URL: http:// education-monitoring.hse.ru.
[27] URL: http://www. indem.ru.
[28] Саймон Г. Рациональность как процесс и продукт мышления / THESIS, 1993. Вып.3. С. 16 -38.
[29] Круассан А. Формальные и неформальные институты в дефектных демократиях // Полис. – 2002. – №2. – С. 20-30.
[30] Granovetter M. The Strength of Weak Ties // American Journal of Sociology. – 1973. – Vol. 78, N 6. – P. 1360 – 1380.
[31] Галицкий Е. Б., Левин М. И.Коррупция в российской системе образования // Народное образование. –2004. – № 10. – С. 45 – 52.; Галицкий Е. Б. Левин М. И.Коррупция в системе образования // Transition. Экономический вестник о вопросах переходной экономики. – 2004. – №2. – С. 11 -12.
[32] Галиций Е. Б. Левин М. И. Взяткообучение и его социальные последствия // Вопросы образования. – 2008. – № 3. – С. 105.
[33] Титаев К. Д. Почём экзамен для народа? Этюд о коррупции в высшем образовании. // Экономическая социология. – 2005. – №2. – С. 74.
[34] Радаев В. В. Можно ли побороть коррупцию в сфере образования / [сайт] URL:
http: // orange.strf.ru/client/doctrine. aspx?ob_no=2885&print=1.
