Русская культура в xx веке: трансформация системообразующих оснований
На правах рукописи
МАРЧЕНКО Юрий Григорьевич
РУССКАЯ КУЛЬТУРА В XX ВЕКЕ:
ТРАНСФОРМАЦИЯ СИСТЕМООБРАЗУЮЩИХ
ОСНОВАНИЙ
Специальность 24.00.01 – теория и история культуры
А в т о р е ф е р а т
диссертации на соискание учёной степени
доктора культурологии
Кемерово 2009
Работа выполнена на кафедре гуманитарных наук ФГОУ ВПО «Сибирская государственная геодезическая академия»
Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор
Макарчук Сергей Владимирович
доктор культурологии, профессор
Тресвятский Лев Алексеевич
доктор философских наук, профессор
Ивонин Юрий Перфильевич
Ведущая организация: ФГОУ ВПО «Новосибирский
государственный педагогический
университет»
Защита состоится 5 июня 2009 года на заседании диссертационного совета Д100.006.01 по защите диссертаций на соискание учёной степени доктора культурологии при ФГОУ ВПО «Кемеровский государственный университет культуры и искусств» по адресу: 650029, г. Кемерово, ул. Ворошилова, 17, ауд. 218.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Кемеровского государственного университета культуры и искусств.
Автореферат разослан апреля 2009 г.
Учёный секретарь
диссертационного совета
кандидат культурологии, доцент Н. И. Романова
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. XX столетие в мировой истории было самым трагическим. Человечество перенесло две мировые войны. Революционное разрушение Российской империи породило мощные волны насилия, закреплённые в государственных формах и в Европе, и в Азии, которые, так или иначе, сказались на судьбах всего человечества. В предельно обобщённом виде события минувшего века – суть следствия столкновения противоположных по смысложизненным ориентирам цивилизаций. Американские геополитики относят Россию к православной цивилизации и заявляют, что Запад будет пытаться сохранить своё высокое положение и защищать свои интересы, называя их интересами «мирового сообщества». С. Хантингтон откровенно признаёт, что «Запад завоевал мир не из-за превосходства своих идей, ценностей или религии…, но скорее превосходством в применении организованного насилия». Известный геополитик здесь же отметил тот факт, что русская цивилизация «смогла противостоять бешеной атаке Запада и поддерживать самодостаточное независимое существование». Ещё одна его принципиально важная констатация, которая должна бы сконцентрировать защитные силы русской нации: «Внутрицивилизационное столкновение политических идей, порождённое Западом, сейчас вытесняется межцивилизационным столкновением культур и религий».
«Великая шахматная доска» З. Бжезинского также переполнена беспокойствами о том, чтобы «не допустить вновь возрождения евразийской империи, способной помешать американской геостратегической цели». Для этого надо Россию раздробить на Европейскую часть, Сибирскую республику и Дальневосточную республику, которые будут существовать по принципу свободной конкуренции, избавившись от «тяжёлой руки московской бюрократии», то есть централизованной власти.
Россия пережила эпопею коммунистической глобализации, где она была формальным лидером, и втягивается теперь в глобализацию с формальным лидерством США. Суть очевидной западной ориентации России состоит в навязывании ей системных инокультурных проектов. В постсоветское время в «демократических» формах продолжаются процессы подрыва жизненных сил ослабленной и обескровленной в большевистских экспериментах русской культуры.
Без всестороннего анализа всех «за» и «против» в двух, сопоставляемых в данном исследовании российских трансформациях, – большевистской и постсоветской – теоретическое и духовное обеспечение возрождения и развития России не будет надёжным и основательным. Любое общество, как и весь мир, не может не трансформироваться, чтобы не остановилась жизнь. Традиция как передача опыта от поколения к поколению живёт обновлением, трансформируется в соответствии с изменяющимися условиями человеческого существования. При этом необходимо различать трансформации по содержанию и целям, по их естественности, соприродности трансформируемому объекту.
Необходимо установить возможную степень совмещения либеральных проектов трансформации основных институтов русской культуры с её самобытностью, с «русскостью» как собирательной, органически соединившей в себе все энергонесущие источники, жизненной силой. Своеобразие, неповторимость в органическом единстве с открытостью, пластичностью русской культуры – это её сущностные качества, утратив которые, она остановится в своём развитии. Речь идёт не о «занавесе», но о допустимых, безопасных пределах открытости в условиях современного беспрецедентно неустойчивого мира.
Необходимо осмысление национальных и международных процессов с позиций культурологического знания и на основе духовных ценностей национальной культуры. Экспертиза любого государственного и глобального проекта с позиций культуроцентричности жизнеосуществления общества и человека, формирования и использования ими своих жизненных сил, будет способствовать принятию целесообразных решений. Эволюция социально-гуманитарного знания в направлении культуроцентричности – важнейшие итоги теоретической и социальной деятельности в XX веке.
Теоретико-методологическая база общественных наук советского периода не может, в целом, обеспечивать осмысление новых реальностей. Само социально-гуманитарное знание вступило в неизбежную фазу обновления своих оснований. Эта задача может быть решена при первостепенных условиях, таких как: 1) синтез дореволюционного, советского, современного отечественного и зарубежного научного опыта; 2) широкое привлечение данных других наук и областей знания – истории, культурологии, искусствоведения, лингвистики, политических и других наук. Задача чрезвычайно сложная. Всегда актуальна мысль о том, что прошлое служит будущему (как, впрочем, и настоящее – пониманию прошлого), и тем действеннее, чем глубже и всесторонне оно проанализировано. Особенно важно нахождение исторических аналогий в развитии общества и культуры. Аналогий не как детально точных повторений однажды происшедшего, но как совпадений явлений по определяющим вектор развития сущностным признакам, – когда в многосложных параллелограммах сил разных периодов развития общества и культуры обнаруживается сходство равнодействующих.
Русская цивилизация не чуждается опыта культур мира и глобальных веяний. Однако современный мир находится в системном углубляющемся кризисе. И разные группировки сил предлагают разные пути его преодоления. Наиболее сильна группировка во главе с США, проводящая политику передела территорий и жизнеподдерживающих ресурсов. В этих условиях открытость, заимствования, адекватность обменов должны быть подвержены строгому контролю с позиций национальных интересов, усиления державо- и народозащитных функций культуры. Острее встаёт проблема сбережения жизненных сил нации и культуры.
1920-е годы имеют особое значение. Именно в этот период происходила самая значительная в истории России трансформация системообразующих оснований русской культуры. В то же время, в переломные периоды истории высока роль личностного фактора. Для нас могут иметь важное теоретическое и практическое значение те решения и проекты, которые принимались современниками событий и то, как они сами осмысливали происходящее и свои действия.
Актуален анализ теоретических дискуссий 1920-х годов о путях развития тех или иных базовых социальных институтов. Например, дискуссии по вопросам русского языка, становления новой системы образования, брака и семьи, быта, нравственной жизни общества и других. Аналогичные по содержанию дискуссии проходили в 1990-е годы и проходят в настоящее время, в частности, ведётся обсуждение острых проблем российского общего и профессионального образования, соотношения национально-особенного и общечеловеческого в его развитии.
Актуально также осмысление историко-культурного опыта как в рамках отдельных периодов, так и на протяжении всего советского периода. Оценки этого опыта уже неоднократно изменялись, иногда на прямо противоположные. И теперь нет оснований полагать, что нынешние оценки процессов и явлений, выдающихся личностей изучаемого прошлого, и тем более, настоящего, окончательны. Бесперспективно восприятие будущего как экстраполяции сложившихся тенденций, укладывающихся в наши предожидания.
В 1990-е годы начался активный процесс формирования новой парадигмы социально-гуманитарного знания. Неизбежный этап бурного идейного плюрализма в освещении явлений русской истории и культуры постепенно исчерпывается. Вместо броуновского движения взглядов и оценок обостряется потребность в сосредоточивающих соприродных духовно-нравственных идеалах, без чего невозможны ни сильная государственная воля, ни эффективно действующие общественные институты, ни личностная высокая гражданская самодеятельность.
В начале XXI века чрезвычайно актуально прослеживание последствий цивилизационных столкновений для национальных культур, а также новая интерпретация процессов, происходивших в сфере русской культуры в первый период советской эпохи, введение в поле философско-культурологического анализа существа послереволюционных трансформаций институтов культуры. В диссертации в двух, почти на три четверти века отстоящих друг от друга периодах, (1920-е и 1990-е годы) выявляются аналогичные и сходные по содержанию и целям культурно-политические процессы.
Для сопоставительного анализа – ретроспективного и актуального – выбраны процессы трансформации, происходившие в системообразующих основаниях русской культуры, каковыми мы считаем прежде всего русский язык, образование, семью, религиозно-духовную сферу. Поставлена и в первых приближениях решается проблема экологии национальной культуры как живой системы.
Степень разработанности проблемы. Важное значение для понимания социокультурных трансформаций имеют труды отечественных мыслителей-классиков Н.Я. Данилевского, И.А. Ильина, П.А. Сорокина, Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, Н.О. Лосского, Л.П. Карсавина, Г.П. Федотова, Г.В. Флоровского, С.Л. Франка и др., а также труды по философии истории классиков-иностранцев А. Дж. Тойнби, К. Ясперса, М. Блока, О. Шпенглера, П.Тейяра де Шардена и др.
На стыке качественно новых исторических этапов непременно происходит «переоценка ценностей», стратегических курсов и олицетворяющих их личностей. В плане нашего исследования это В.И. Ленин, А.В. Луначарский, М. Горький, В.В. Маяковский и другие первостроители «пролетарской культуры». Их образы и дела первыми подвергли демифологизации и переосмыслению И.А. Ильин, И.А. Бунин, И.Л. Солоневич, С.П. Мельгунов, В.А. Солоухин, О.А. Платонов, И.Р.Шафаревич, М.В. Назаров, М.М. Дунаев, А.А. Кара-Мурза, Л.В. Поляков, Штефан Плаггенборг, О’ Коннор Тимоти Эдвард, Стефан Куртуа, Николя Верт, Жанн-Луи Панне, Андрей Пачковский, Карел Бартошек, Жан-Луи Марголен и др.
Представления об автохтонности, национальной автономности великих социальных потрясений в России в XX веке нуждаются в принципиальных коррективах. Им положили начало А.С. Панарин, О.А. Платонов, митрополит Иоанн (Снычёв), К.Ю. Душенов, Т.Г. Дичев, М.В. Назаров, В. Перевезенцев, Л.Н.Рыжков, С.Н. Бабурин, И.В. Бестужев-Лада, А.А. Зиновьев, С.Г. Кара-Мурза, В.Н. Гончаров, К.Г. Колтаков, В.Н. Филиппов, В.А.Сластенин, С.И. Григорьев, А.Д. Лопуха, Н.Е. Маркова, А.П. Паршев, А.И. Половинкин, Э. Саттон, Ральф Эпперсон, Дж. Биллингтон и др.
В арсенале средств уничижения русской культуры в XX веке первенствовало искусственное «омоложение» славянской письменности и культуры, ограничение её истории христианским тысячелетием. И тогда т, что для западноевропейцев Средневековье, для русских – древность. История русской государственности и культуры ведётся от Киевской Руси, исключается её длительный центральноевропейский период. Вывод из такого «омоложения» один: историко-культурное старшинство побуждает к небескорыстному учительству.
Признавая великую роль христианского тысячелетия в истории русской культуры, целый ряд исследователей в своих фундаментальных трудах на основании многочисленных и разносторонних данных возражают против такой исторической версии, это Б.А. Рыбаков, Л.Н. Рыжков, В.А. Чудинов, А.В. Гудзь-Марков, Н.Р. Гусева, Г.С. Гриневич, Н.В. Слатин, О.Н. Трубачёв, В.Л. Янин, А.Ф. Абрамов-Шубин, П.П. Орешкин, А.И. Асов, Ю.Д. Петухов, Н.Н. Вашкевич, В.С. Леднёв, В. Гладышев и другие. Утверждаются в науке и новые взгляды на происхождение и природу языка (В.В. Налимов, Г.Д. Гачев, Ю.А. Хлестков, В.А. Будкин и др.).
В условиях XX века стремительно возрастала роль образования в воспроизводстве культуры. В составе системообразующих оснований культуры образование есть самый массовый, мощный, полифункциональный, систематически и непрерывно воздействующий, обеспечивающий процесс становления новых поколений социокультурный институт. Эта роль образования в новейшее время является главной причиной самого энергичного вторжения в его сферу в период социальных потрясений разного рода «реформ», фактически по ряду признаков являющихся революциями наподобие нынешних реформ в постсоветской России.
В идеале школа должна воспроизводить национальную культуру и её носителя. В так называемые «мягкие» периоды истории образование, реализуя такой социальный заказ, решает проблемы совершенствования и устойчивости избранного курса. В жёсткие, переломные периоды прежнее образование идёт на слом. Самодовлеющее значение принимают инновации.
На образование, сложившееся в советский период и получившее признание во всём мире, обрушилась лавина рецидивирующей трансформации 1990-х годов, что вызвало острую критику и альтернативные предложения Н.Н. Моисеева, В.В. Налимова, Б.В.Маркова, Г.П. Выжлецова, А.К. Сухотина, В.И. Добренькова, В.Я. Нечаева, В.Н. Турченко, И.В.Бестужева-Лады, В.А. Сластенина, В.А. Садовничего, В.Ф Глушкова, В.С. Гершунского, В.В. Боброва, С.И. Григорьева. Н.А. Матвеева и др. Все они так или иначе говорят об опасной приоритетности научно-технического знания и об иссякании заботы о духовно-нравственном воспитании, что означает утрату смысла подлинного гуманизма. Целый ряд остроактуальных проблем был поднят на Всероссийской конференции по насущным вопросам русской национальной школы (Москва, 7 – 8 декабря 1993 г.). В Обращении Патриарха Московского и всея Руси Алексия II была подчёркнута острая необходимость в подлинно национальной русской школе. В выступлениях В.Н. Ганичева, Е.П. Белозерцева, Н.А. Нарочницкой, Ф.А. Морохова, И.Р. Шафаревича, А.Г. Кузьмина и других были предложены пути создания русской школы. В.Н. Ганичев, Е.П. Белозерцев, Л.Н. Погодина, В.Ю. Троицкий, И.А. Иванников, Е.В. Лыков, Ю.С. Исатов, В.А. Сластенин, В.Н. Филлипов, В.Н. Гончаров, К.Г. Колтаков, Н.В. Наливайко, В.Н. Турченко и другие приводят яркие свидетельства о комплексной деградации общего и профессионального образования в период «реформ».
Проведенный сопоставительный анализ социокультурных процессов 1920-х и 1990-х годов даёт возможность социального диагностирования и прогнозирования современных процессов в русской культуре.
В России происходит радикальная трансформация парадигмы исторического существования. На внутренние процессы накладываются внешние, притом, усиливающиеся влияния. Изменение форм – политических, экономических, социокультурных – лишь самое начало трансформационных процессов. Сообразное формам содержание складывается значительно дольше, требуется определённое время на вызревание нового качества. Но уже самые первые итоги говорят о преобладающей тенденции отлучения народа от собственной культурной традиции.
Некоторые аспекты трансформационных процессов в социокультурной сфере нашли отражение в работах А.Н. Данилова, А.А. Зиновьева, С.Г. Кара-Мурзы, И.Р. Шафаревича, Н.Н. Моисеева, Г.В. Осипова, О.А. Платонова, Н.Ф. Наумовой, А.С. Панарина, И.Я. Фроянова, Л.Л. Штудена, И.Г. Яковенко, И.В. Кондакова и др.
Современная трансформация системообразующих оснований русской культуры происходит в связи с потерей ею устойчивости, экологическим бедствием, постигшим её как живой организм, вытеснением традиционной духовности на периферию бытия. «Вытеснение» же было необычайно жестоким и кровавым. О катастрофических следствиях вытеснения духовности для культуры и общества предупреждали ещё А. Швейцер, П.А. Флоренский, И.А. Ильин, Н.А. Бердяев, Н.Л. Лосский и др. Реальные итоги отвержения духовности запечатлены теперь в текстах-мартирологах Н.Д. Жевахова, В. Цыпина, митрополита Иоанна (Снычёва), О.А. Платонова, М.В. Назарова, В. Мосса, С.П. Мельгунова, М.И. Вострышева и др.
Выход из полосы рецидивирующих трансформаций невозможен иначе, как на путях восстановления экологии национальной культуры. Эту проблему в разных аспектах ставили Д.С. Лихачёв, Н.Н. Моисеев, В.В. Милашевич, Е.В. Краснов, Т.М. Горичева, Л.Г. Борисова, М.М. Дунаев, С. Флегонтова, В.Н. Турченко, Г.Ф. Шафранов-Куцев, В.Л. Огудин, А.Р. Небольсин, Ю.Г. Марченко, Г.Ю. Тенешева, Л.Л. Штуден, В.П. Казначеев, А.А. Кисельников, И.Ф. Мингазов и др. Однако эколого-культурная проблематика исследуется, чаще всего, как внешняя культуре как живому организму. Известный учёный и политический деятель современной России Н.А. Нарочницкая утверждает, что лишённая собственного культурного наследия нация люмпенизируется и способна только на социально опасные проявления национальных чувств и что «не нужно бояться возрождения православного мышления и воцерковления России».
Хаотизация строя культуры, изъятие на семидесятилетний послереволюционный период важнейшего системообразующего элемента – духовности православного толка – поставили русскую культуру в положение выживания и ускоряющегося от поколения к поколению иссякания жизненных сил. Все традиционные попытки остановить этот процесс приносили лишь незначительные результаты. Созрела необходимость в неклассических подходах в социокультурной теории и практике. Сообщество сибирских учёных разработало основы теории жизненных сил человека, культуры, русского народа в целом (С.И. Григорьев, А.И. Субетто, Л.Д. Дёмина, Ю.Е. Растов, Т.А. Семилет, В.Г. Немировский и др.).
При написании диссертации использовались материалы периодической печати сопоставляемых периодов, отражавшие дискуссии о путях становления новой, послереволюционной школы, о пропаганде атеизма и других проблемах темы исследования. Они не только воссоздают «колорит времени», социально-психологическую атмосферу прошлого, но и содержат неизвестные и малоизвестные факты и статистические характеристики. Важным подспорьем для углубления представлений о характере большевистской трансформации русской культуры в 1920-е годы послужили документальные материалы партийных и государственных органов, хранящиеся в фондах региональных и федеральных архивов. Использованы законодательные акты революционной власти по определённым разделам темы в их динамике, а также следственное дело Патриарха Тихона, его переписка с властью, заявления, воспоминания живых участников событий.
Анализ широкого круга литературы по теоретической и исторической культурологии и иных – контекстных трудов и документальных источников, даёт основание утверждать, что избранная тема под таким углом зрения не изучалась. Проблема настоящей диссертации определяется противоречием между актуальностью и значимостью сравнительных исследований русской культуры ХХ столетия и отсутствием подобных исследований в современной российской культурологии.
Объект исследования – русская культура в XX веке.
Предмет исследования – трансформация системообразующих оснований русской культуры в XX веке (процессы 1920-х и 1990-х годов, аналоги и особенности).
Цель исследования заключается в сопоставлении процессов, происходивших в русской культуре в советском и постсоветском периодах, и выявлении аналогичных и превращённых трансформаций в системообразующих основаниях культуры.
Достижение поставленной цели потребовало решения следующих задач:
1. Предложить актуализированные и перспективные теоретические положения, реинтерпретировать, уточнить ряд ключевых понятий, восстанавливая или усиливая духовное начало в теоретико-методологической базе исследуемой проблемы.
2. Осмыслить концептуальную основу большевистской «культурной революции» как комплексного трансформера, её содержание и перспективную цель. Раскрыть роль Пролеткульта в «культурной революции» как движения, отражающего не её издержки, но сущность.
3. Провести сопоставительный анализ современной «массовой культуры» и «пролетарской культуры» 1920-х годов, выявить содержательные и целевые аналогии и сходства. Исследовать рок-музыку как социокультурный феномен, её историю, место и назначение в музыкальной компоненте жизненной среды современного общества.
4. Проследить преемственность смысла и логику трансформации русского языка в советских и постсоветских реформах.
5. Раскрыть сущность трансформационной идеологии образования 1920-х и 1990-х годов.
6. Проанализировать реальное положение Русской Православной Церкви в 1920-е годы и выявить его преемственную связь с превращёнными рецидивирующими трансформациями современности.
7. Выявить трансформационные аналогии и сходства в культуре семейных отношений в сопоставляемых историко-культурных периодах.
8. Концептуализировать экологическое состояние культуры и сформулировать предложения по решению принципиально важных эколого-культурных проблем.
Методология исследования. Особенностью данного исследования является сравнительное рассмотрение трансформационных процессов в русской культуре, разделённых семидесятилетним периодом, и внешне воспринимающихся как противоположных по содержанию и целям. Однако с углублением в сущность этих процессов обнаруживается, что их сходство всё более вытесняет различие, в результате чего оправданным становится применение метода исторических аналогий, и сравнительно-культурологического метода. Этот метод включает в себя свойственный конкретно-историческому познанию критический анализ литературных и документальных источников (идеологическая, социально-психологическая коррекция описания событий и фактов, роли личностей, выделение типического, социально-философский анализ, элементы прогнозирования следствий возвратных социокультурных явлений и др.). Логико-исторический метод послужил в качестве конкретного способа организации и анализа материала. Диссертационное исследование опирается на диалектическое осмысление прошлых и современных социокультурных явлений, и включает в себя следование принципам структурно-функционального, историко-генетического, сравнительно-исторического анализа социальных феноменов.
Нашли также применение методологически значимые идеи зарубежных мыслителей – К. Клакхона, Л. Уайта, Т.С. Элиота, О. Шпенглера, А. Швейцера, А. Печчеи: о религии как важнейшей универсалии, о поведении человека как функции культуры, о необходимости формирования новой иерархии ценностей для выхода мира из системного кризиса, о человеческих качествах как важнейшем ресурсе мирового развития.
Новизна исследования состоит в следующем:
1. Даны углублённые и реинтерпретированные, с акцентированием духовного начала определения ключевых для данного исследования понятий: «культура», «культурная революция», «новый человек», «социальная трансформация», «образование», «семья», «экология культуры». Предложена аргументированная иерархия ценностей, отражаемых каждым реинтерпретированным понятием.
2. Представлена общая характеристика глобальных социокультурных трансформационных процессов современности, прослежены важнейшие последствия цивилизационных столкновений для национальных культур – их денационализация и усиление внешнего влияния на культурную политику страны.
3. Выявлены два исторических периода, аналогичных или схожих по содержанию и целям социокультурных трансформационных процессов – 1920-е и 1990-е годы; проведённый сопоставительный анализ, открывает возможности плодотворного переосмысления современной во многом рецидивирующей трансформации российского социума и культуры и корректирующих позитивных решений.
4. Обоснована нетрадиционная характеристика «культурной революции» как яркого образца макросоциального конструирования, впервые проанализированы как денационализирующие русскую культуру программы и проекты Пролеткульта – фактически её идеологической и практической структуры-лидера.
5. В поле теоретического культурологического исследования впервые введены представления о сущности послереволюционных реформ русского языка – универсальной системообразующей ценности национальной культуры – и доказана их общность с аналогичными проектами постсоветских реформ. Сокращение числа букв и звуков ведёт к оскудению смысловой и энергетической мощности языка. А современные заёмные ритм, тональность, интонации радио-и телепередач разрушают природный образный строй языка и понижают его выразительность, а в итоге – информационную ёмкость.
6. Впервые осуществлён сопоставительный анализ деструктивных факторов в сфере семейно-бытовых отношений 1920-х и 1990-х годов, в культурологическом аспекте исследованы алкогольная политика и трезвеннические движения.
7. Показано что, современный «масскульт» по существу своему является превращённым рецидивом проектов «пролетарской культуры» первого послереволюционного десятилетия; рок-музыкальный феномен впервые осмыслен как мощный деструктивный трансформер национальной музыкальной идентичности.
8. Рассмотрена проблема экологии русской культуры, предложены перспективные пути и условия восстановления и сохранения её устойчивой экологичности. Акцентируется традиционная духовность как системообразующей основание, твёрдое ядро живого организма культуры. Обоснована первостепенность экологичности самой культуры как принципиальное условие её экологичного воздействия на природу и природно-культурные единства. В центр экологии культуры ставится человек как двуприродное, духовно-телесное существо, носитель научного и религиозного знания, переносящий акцент с внешней, природопокорительной активности на внутреннюю – духовную, человекосозидающую.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Русская и западноевропейская цивилизации противоположны по смысложизненным ориентациями и характеризуются: первая – традиционным первенством духовно-нравственных ценностей, вторая – приоритетом социально-гедонистических ценностей. Большевистская революция 1917 г. не была однозначно событием национального характера, но отражала и геополитические стратегии и внутренне присущие западноевропейской цивилизации интересы, имела в высокой мере инструментальное значение. В постсоветских трансформациях социума и культуры выявляются аналогии и сходства их содержания и направленности, растущее влияние наднациональных структур на внутренние процессы.
2. Трансформационные процессы 1920-х и 1990-х годов в избранных для исследования системообразующих основаниях русской культуры аналогичны или сходны по существу. Различие современных трансформаций с прежними выражается в содержании лозунгов, политическом лексиконе, адресе обращения, в других, преимущественно внешних признаках. Реальные явления и факты в культурной политике постсоветского времени – запуск денационализирующих культуру механизмов, отказ от сохранившихся в «культурной революции» и позже восстановленных традиционных основ отечественной образовательной системы, семьи и семейных отношений, духовно-нравственного строя народной жизни и т. д. – совпадают или сходны с тем, что происходило в названных сферах в 1920-е годы.
3. «Новый человек» как главный программный конструкт «культурной революции» – это коллективист, вплоть до полного отказа от «я» в пользу «мы», интернационалист, вплоть до презрения к Отечеству и утраты патриотических чувств ради счастья трудящихся мира, «пролетариев всех стран». У него нет славной истории и великих предков, кроме революционеров. Постсоветский «новый», «творческий» человек, «динамичный», «интенсивный» создатель рыночного «светлого будущего» – не буквальная калька своего революционного предшественника, однако существенные черты его социокультурного портрета совпадают. В светской жизни он – космополит, в духовной – экуменист, живёт и действует уже не на Родине, но в «пространстве» – политическом, экономическом, образовательном и ином другом. Он – «Нomo globalis», вожделеющий «открытого общества» – превращённого аналога всемирной социалистической республики. У него также нет истории, он её создаёт актуально, в настоящий момент.
4. Большевистская языковая реформа нанесла огромный урон универсальной культурообразующей ценности – русскому языку. Реформа нарушила внешний облик (графику) языка и орфографическо-грамматический строй, снизила его энергетическую ёмкость, создала затруднения в освоении культурного наследия молодыми поколениями. Прецедент для разрушительных реформ русского языка создал Пётр I, большевистская реформа была рецидивирующей. Проекты реформ русского языка 1990-х и начала 2000-х годов по существу сходны с перестройкой лингвосферы в первое послереволюционное десятилетие и продолжают логику большевистского реформирования.
5. Антиправославная направленность большевистской революции, как сущностная черта, проявилась в первые дни переворота и вскоре приняла характер массовых репрессий. Большевистская печать разжигала ненависть к религии вообще, но преимущественно – к Православию. Разрушение Церкви было явным и тайным, осуществлявшимся через чекистскую агентуру среди клириков и мирян. Обновленческое движение было инспирировано новой властью для разрушения «тихоновской» Церкви. Рецидивы грубых гонений на Православие проявилось в начале 1960-х годов. В 1990-е годы антиправославные силы сосредоточились на экуменической деятельности, на расшатывании системы ортодоксальных догматов, канонов и обрядов с утопической целью выработки мировой религии, наподобие «мировой культуры» вместо национальных культур мира.
6. Современная «массовая культура» поразительно схожа с «творческой» продукцией пролеткультовцев в важнейших проявлениях – сценическом, поэтическом, музыкальном. «Масскульт» представляет собой мощный комплексный трансформер, результатом воздействия которого разрывается связь с национальной культурой, молодые поколения противопоставляются старшим, инновации – традициям. Ударной силой «масскульта» является поп-рок-музыка – новая социокультурная реальность, опасность которой для духовного, душевного и телесного здоровья детей и молодёжи остаётся нераспознанной российским обществом, и как следствие, не вырабатываются и меры защиты.
7. Постсоветская либерализация семейных отношений, резкое падение половой морали, усугубляемое стремительным ростом алкоголизации общества, являются выраженными рецидивами советской «сексуальной революции» 1920-х годов. Алкогольная ситуация в современной России заостряет актуальность анализа алкогольной политики царского и советского правительств. Выявленная аналогичность и сходство ситуаций и проблем, замыслов и итогов трезвеннических движений обусловливает актуальную востребованность положительного опыта ради общественного спасения.
8. Экология национальной культуры имеет стратегическое значение, напрямую затрагивает национальную безопасность. Необходимо установление приоритета экологичности культуры, суть которой состоит в восстановлении органической иерархии ценностей с «твёрдым ядром» духовно-православного характера. Жизнь общества без духовного центра и смысложизненного идеала, без общезначимой идеологии бессмысленна и в обозримом будущем вряд ли возможна. Плюралистическое духовное сознание деструктивно, энтропийно для жизненных сил нации, оно отменяет саму суть образования и воспитания.
Теоретическая значимость исследования заключается в создании основы для более глубокой и перспективной концептуализации экологии культуры как относительно новой области социально-гуманитарного знания, выработке идейных и структурных предпосылок для развития эколого-культурной и антропоэкологической теории, значимой как в фундаментальном, так=л и прикладном отношениях. Специфическая интерпретация сравнительного метода способствует расширению и углублению методологического аппарата культурологии.
Практическая значимость исследования. Результаты исследования могут быть использованы в образовательной и воспитательной работе в высшей школе, в курсах социальной философии, культурологии, политологии, истории России.
Положения диссертации дают возможность внесения существенных корректив в концептуальную основу прогнозирования результатов текущих социокультурных трансформаций. Выводы и обобщения исследования могут быть использованы управленческими структурами разных уровней, формирующими и осуществляющими культурно-политический курс.
Апробация работы. Основные положения диссертации нашли отражение в докладах на научных и научно-практических конференциях, в том числе на одиннадцати международных: «Наука, религия, экономика» (Новосибирск, 1994), «Современные проблемы геодезии и оптики» (Новосибирск, 1998), «Новые образовательные технологии в стратегии духовного развития общества» (Новосибирск, 2000), «Проблемы общества и человека в XXI веке» (Новосибирск, 2002), «Этногенез и цивилизационные перспективы в образовании России» (Новосибирск, 2004), «Россия и мировая цивилизация: проблемы социально-экономического развития» (Новосибирск, 2004), «Социальные, экономические и культурные проблемы устойчивого развития современной России» (Новосибирск, 2005) «Национальные и этнические приоритеты в решении социально-экономических проблем мировой культуры и цивилизации» (Новосибирск, 2006), «Социология в Сибири» (Новосибирск, 2006), «Современные тенденции развития мировой культуры и цивилизации: культура, образование, экономика» (Новосибирск, 2007), «Социально-экономические и культурные проблемы современной России» (Новосибирск, 2008); на Всероссийской конференции «Культурология в социальном измерении» (Кемерово, 2007).
Диссертация обсуждалась на кафедре гуманитарных наук Сибирской государственной геодезической академии.
Структура диссертации подчинена цели и задачам исследования. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения и списка литературы.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во «Введении» обосновывается актуальность темы, характеризуется степень её изученности, формулируются цель и задачи исследования, элементы научной новизны и положения, выносимые на защиту; раскрывается теоретическая и практическая значимость полученных результатов.
Глава 1. «Теоретико-методологические проблемы изучения трансформационных процессов в русской культуре в 1920-е и в 1990-е годы» посвящена осмыслению сопряжения в глобальных социокультурных трансформациях современности общечеловеческих и национально-особенных, традиционных ценностей. Подвергается культурологическому анализу проект строительства «всемирной цивилизации», «мировой культуры», утверждение «глобального гуманизма», мощное стимулирование роста управленческого значения и активности наднациональных структур с одновременным сужением поля действия национально-государственных суверенитетов. При этом подчёркивается, что попытки одновариантной глобализации и трансформации культур мира порождают сильные внешние и внутренние напряжения и противоречия, которые, специфически конкретизируясь, проявляются в российском социуме и базовых структурах русской культуры.
Предлагается также углублённое и уточнённое описание основных понятий, используемых в диссертации.
В первом параграфе «Социальные трансформации и проблемы жизнестойкости русской культуры» характеризуется оппозиционная ситуация в оценках глобальных и национальных процессов трансформации социальных и культурных систем. Одновариантному подходу к формированию мирового цивилизационного и культурного целого противопоставляются аргументированный поливариантный подход, предполагающий сохранение «потрясающего разнообразия человеческих культур и цивилизаций, …необходимость взаимной работы представителей различных культур над общими проблемами» ради «единой задачи сохранения планеты» (А.С. Ахиезер), достижения глобальной устойчивости через национально-культурное разнообразие.
Пересоздание картины мира на основе унифицирующих моделей западного (преимущественно американского) происхождения представляется реанимацией революционного неприятия сотворенного мира, ориентирующего жизненные силы человека и культуры на его «пересотворение». Далее отмечается о том, что сегодня необычайно привлекательна идея «мирового единства». Достигнутое и осознаваемое единство человечества мыслится как защищающее общую для человечества жизненную среду.
Но если глобальный кризис природной среды сегодня общепризнан, то понимание углубляющегося глобального кризиса культурной жизненной среды и его причин опасно отстаёт. Это отставание делает возможными сегодняшнее лидерство концепции примитивизирующей глобализации под один стандарт и попытки установить управление миром из одного центра. Доказывается эффективность, перспективность и устойчивость глобального единства национально-особенного, своеобразного, неповторимого, вызываемого к жизни взаимными интересами и всё более грозными глобальными проблемами. Оппозиция «глобализация – антиглобализм» несостоятельна. Антиглобализм противостоит одновариантной, безальтернативной глобализации, ибо так же бесплоден и неперспективен в условиях, когда необходимо и спасительно для всех объединение материальных и интеллектуальных ресурсов и творческих усилий. Антиглобализм – неудачная реакция на однополярную, отрицающую конкурентные варианты глобализацию. В социально-гуманитарном, конкретно, культурологическом знании набирает силу и признание идея многополярного глобализирующегося мира. Партнерство-соперничество, при котором будет системно и непрерывно обеспечиваться приоритет национально-культурных ценностей, отстаивание на всех уровнях преемственного развития системообразующих оснований национальной культуры наиболее адекватны фундаментальным потребностям XXI века.
В параграфе доказывается несовместимость возрождения традиций, преемственного воспроизводства русской культуры и соприродного ей носителя с постмодернистским мироосмыслением, которое инжектируются в национальный менталитет. В концептосферу постмодернизма входит отказ от традиций, стилей, устоявшихся форм и норм, ограничений и табу как способов кристаллизации, отмена в социуме и культуре «верха» и «низа», самой шкалы качества, отказ от подлинного творчества. Размываются всякие границы – культурные, этические, эстетические, религиозные, уравниваются в правах добро и зло, создавая угрозу запрета добра. В постмодерн-сознании (и переживании), по рассуждениям его апологетов, якобы возможно соединение принципиально несоединимого.
Сопоставительный анализ трансформаций в 1920-е и 1990-е годы приводит к установлению историко-культурных аналогий. Сопоставляемые сущности различаются по масштабам и глубине переработки в составе идеологем, но сходятся в самом рецидивирующем нигилизме, в разрыве культурной связи поколений, в денационализирующих тенденциях.
Исследователи, стоящие на противоположных идеологических позициях, подводят итог большевистской трансформации культуры: наступил глубокий социокультурный коллапс. Аналогичные и существенно сходные процессы 1920-х годов постсоветские социокультурные трансформации, без объективно необходимой их коррекции, могут привести к аналогичным в прошлом результатам.
Во втором параграфе «Методологический дискурс о базовых понятиях диссертационного исследования» обосновывается потребность в переосмыслении ключевых понятий социально-гуманитарного знания. В настоящее время разброс в определениях стал необычайно широким и по сути, и по форме. Поэтому представляется более продуктивным подход, когда внимание исследователя направленно не на выявление максимума смысловых граней в содержании понятия, а прежде всего осевых его моментов, без которых оно не «работает» при изучении избранной проблемы.
Наибольшая сложность заключается в попытках возвращения науке о человеке и обществе, а значит, и её понятийному аппарату, духовной компоненты. Для русской культуры до 1917 г. были органично присущи духовные постулаты, выработанные на основе Православия. Любая научная парадигма или научная школа в глубине своей опирается на определённую духовность, имеющую религиозные истоки. Утратив такую опору, неповторимые коды национальной культуры замещаются стандартом, высшие смыслы покидают их.
К важнейшим базовым понятиям диссертации относятся понятия «культура», «культурная революция», «новый человек», «социальная трансформация», «экология культуры».
«Культура» – сумма и органическое единство материальных и духовных ценностей, выработанных человечеством в истории и служащих воспроизводству определённого типа общества и личности. Такое понимание культуры чрезвычайно распространено. При этом, как правило, решающая роль отдавалась материальным условиям бытия, духовные элементы относились к производным, надстроечным. Социалистическая (пролетарская, советская) культура освобождалась от религии и сформированного на её основе мировоззрения. Искусственно разрывалась онтологическая связь культуры с религией, а само существование религии в социалистическом обществе считалось явлением рудиментарным, пережиточным, отягощающим прогресс. Высшей целью социалистической культуры было формирование «нового человека» – революционера-марксиста, всесторонне развитой творческой личности. Социалистической культуре предстояло некогда перерасти во всемирную духовную культуру. Лишь для прошлого марксистская мысль включала в структуру культуры мифологию, религию. Ассоциированная с отсталостью и невежеством религия была «выслана» революцией из пределов культуры.
Секуляризованной культуре поручается обслуживание наличного бытия, по Н.А. Бердяеву, принудительной необходимости, «аккомпанировать», украшать все производные от «воли к жизни» устремления: к наслаждению, власти и силе, новому титанизму. Такая культура уже не ведёт к границам инобытия, содержащем в себе энергии преображения, оправдание земной истории, к границам знания и тайны, работы и творчества, службы и служения. При этом разум человеческий низводится с высот духа и всё больше ставится на службу комфорту. Культура – не механическая сумма ценностей. Ценности не лежат равнозначными на плоскости, но располагаются на шкале качества или в круге, где значение ценности возрастает с приближением к центру. Все подсистемы культуры составляют органическое единство, благодаря системообразующей ценности (сверхценности). Такой ценностью, связующей все сферы культуры в единый, живой организм, одни считали образование, другие – нравственность. Марксисты основой общественного и культурного развития считали материальное производство. Системообразующей ценностью культуры, по Д.В. Пивоварову, её «твёрдым ядром» является религия, сакральное начало. Такое воззрение на генезис и структуру культуры было у Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, И.А. Ильина и других русских философов. У Т.С. Элиота религия – «главный фактор культуры», «остов культуры». Существенно сходно понимание культуры у О. Шпенглера, А. Швейцера и других классиков зарубежной мысли. Смысложизненные идеи сконцентрированы в «твёрдом ядре». В нём записан текст образцовой человеческой жизни. Человек же в русском менталитете – существо тринитарное, носитель органического единства духового, социального и биологического, с родовой ответственностью за преходящее и вечное. Об этом назначении человека говорит и этимология слов: русского – «чело-век» (лоб, думающий о вечности) и греческого ( – вверх, – обращать и – лицо, взор).
Человеческая жизнь есть высшая цель культуры и основной критерий при её определении. Исходя из этой предпосылки, предлагается рабочее определение культуры: «культура – это все духовные и материальные ценности, все знания, интуиции и переживания (осуществлённые и осуществляемые), весь практический опыт, обращённые на решение триединой задачи – воспроизводства, защиты и усовершенствования человеческой жизни». Отсюда логический вывод: те ценности, которые способствуют решению «триединой задачи», относятся к классу явлений культуры, а те, которые не способствуют – к классу
не-культуры, антикультуры.
«Культурная революция» в большевистском учении рассматривалась как одна из важнейших задач в построении социализма. Её целями провозглашались «новый, социалистический тип духовного производства» и формирование «нового человека». Культурное творчество было уподоблено промышленному производству и строительству с фактическим заимствованием их темпов, принципов планирования и технологизирования.
Главный теоретик «пролетарской культуры» А.А. Богданов формы духовной культуры считал производными из технических и экономических явлений. Он абсолютизировал коллективистские начала в человеческой деятельности и исторической миссии пролетариата. Наряду со структурами материального производства, он надеялся на создание «фабрик мысли», которые должны были обеспечить всеобщую научную организацию труда.
В Пролеткульте Богданов видел теоретическую и практическую структуру-лидера и идеологическую трибуну. Важнейшим препятствием для органического единства рабочего класса он считал нарастающую специализацию труда. Буржуазная культура была приговорена к замене «пролетарской культуры» именно потому, что пролетариат подчиняется её специализирующим силам, подрывающим однородность и сеющим разрозненность. «Отсюда и очевидна, - писал Богданов, - необходимость выработки универсально-общих организационных методов, которая положила бы предел анархичности в дроблении организационного опыта». В будущем, размышлял революционный романтик, специализация, узкие и рутинные операции будут отданы технике, а работники будут универсальными проектировщиками и технологами.
Центральной идеей Тектологии Богданова – всеобщей организационной науки – стал синтез вещей, людей и идей в целесообразное единство. Организационным объектом были живые и мертвые (технические) активности. Человек в системе Богданова, в силу жёсткой организации, невольно превращался в придаток машины и технологической цепи. Академик Н.Н. Моисеев, ставивший Тектологию на один уровень с таблицей Д.И. Менделеева, на склоне лет увидел её принципиальные пороки. Он заявил, что Богданов не понимал фактор неконтролируемой изменчивости в эволюции любых организаций. В упрощённой теории кризисов Богданов упускал категорию бифуркации. «Результаты бифуркации, революционных перестроек, когда память системы практически исчезает и её будущее определяется стохастикой и неопределённостью, принципиально непредсказуемы».
Доктрина «культурной революции» предполагала качественный переворот в духовной жизни общества. Вот тут-то и проявлялась утопичность доктрины, если не беспрецедентный авантюризм её разработчиков. Генезис культуры – многовековой и многотысячелетний органический, естественный процесс, а революция – сжатый во времени, механический, искусственный, по существу своему разрушительный процесс. Новая культура и «новый человек» формировались на почве разрушения прежде всего русской национальной культуры, превращения её в сырьё и материалы, из части которых и должно было вестись «культурное строительство». Новое качество может быть достигнуто и в темпе революции, но ниже исходного по комбинаторике и сложности. Глубина не допускает скоростей, большой производительности и блеска.
Эйфорическое сознание бойцов «третьего фронта» не улавливало в своих победах поражения и не задавалось вопросом о допустимости революции в культуре. А констатации выдающихся русских мыслителей об её убийственной роли для культуры не остановили вандализма ни тогда, ни теперь. Интеллигенция пожинала посеянное. Н.А. Бердяев писал, можно сказать, покаянно, что «революционное начало по существу враждебно культуре, антикультурно. Культура немыслима без иерархической преемственности, без качественного начала», подчёркивая при этом мысль о враждебности революции иерархичности и качеству.
«Культурная революция» являлась: своеобразной технологией слома национально-традиционного, преемственного естественно-исторического воспроизводства духовной жизни; жёсткой селекцией носителей новых социальных смыслов; сменой типа исторической памяти; в итоге – созданием «нового человека», разорвавшего органические связи с предысторией и начавшего «подлинную» историю.
Для пресечения воспроизводства отвергнутых ценностей классической и традиционной культуры, всего национального космоса в ходе «культурной революции» уничтожалось старое образованное общество. Вошедшее в широкое употребление выражение «перевоспитание старой интеллигенции» по практическому наполнению было далеко от дел действительного воспитания. Образовавшаяся таким образом в обществе огромная ниша заполнялась людьми, жаждавшими подъёма «наверх» без обычных для этого многолетних трудов и усилий. Формула «кто был никем, тот станет всем» была очень соблазнительной для маргинальных слоёв населения. В.И. Ленин вынужден был признавать результаты действия этой «формулы», когда писал, что «слою коммунистов не хватает культуры», и ещё более откровенно – «мы должны прежде всего учиться письму, чтению и пониманию прочитанного».
Иллюзии развеялись не скоро. Создать из любого пролетария всесторонне и гармонически развитую личность, субъекта культурного развития общества не удалось ни раньше, ни позже. Всесторонность и субъектность были реализованы лишь в бесчисленных актах вандализма и террора, в «расчистке почвы» для строительства «нового мира», но само строительство стало мучительным для страны «долгостроем». Действительная народная субъектность культурного творчества не нуждалась ни в открытии, ни в революционном формировании, она всегда осуществлялась в традиционной культуре. Парадоксально, но идеи «культурной революции» подверглись реанимации в 1990-е годы в планах строительства мировой культуры современных глобалистов со смещением акцента с мировых классовых ценностей на общечеловеческие.
«Новый человек» – это идеальный тип, символ и цель новой исторической эпохи. Его признаки конституируются в соответствии с доминирующим учением о происхождении мира, общества и человека. «Новый человек» большевизма уже не образ Божий и не подобие Его. Он занимает непримиримую позицию борьбы с христианством и с религией вообще, добивается освобождения «своею собственной рукой». Мир и жизнь для него только здесь, никакие эсхатологические ожидания ему не свойственны. Наличной несовершенной жизни он противополагает реальный земной рай. Своё бессмертие он видит в великих делах, которые будут помнить поколения потомков.
В общественной сфере «новый человек» – радикальный реформатор и социальный конструктор, смело переносящий принципы промышленного конструирования на социальный организм. При этом конструирование и реконструкция распространяются даже на интимные отношения. Коллективизм фетишизируется. Личность, «я» превращается в «мы», враг тот, «кто не с нами».
Культура в представлениях «нового человека» есть не более чем «колёсико и винтик одного-единого великого социал-демократического механизма». В сталинский период это понятие будет отшлифовано, и образцовый человек будет «маленьким винтиком в гигантской машине – СССР». У крайне инструментализированного «нового человека» нет Отечества. Поэтический вариант этого марксистского концепта – «жить без Россий, без Латвий, жить единым человечьим общежитьем».
Всё возможное несовершенство «нового человека» происходит от внешних социально-средовых условий. Их он и призван благоустраивать. Отсюда и гипертрофированная роль экономического детерминизма. Право на выживание имеет только марксистки ориентированный, с железной волей человек.
При частичном «перетекании» революции в контрреволюцию «новый человек» начинает «стареть», обретая целый ряд созидательных качеств – трудолюбия, возвышения супружеской верности, семьи, любви к Родине, хотя и в виде духовно усечённого «социалистического патриотизма».
«Новый человек» постсоветского «переходного периода» остался во многом «винтиком», не имея действительной внутренней убеждённости и устойчивости, он не выдержал «бремени свободы» и поддался разрушительным соблазнам. Субъект «переходного периода» 1990-х годов редко назывался «новым человеком» (с прибавлением слова «творческий»), но прежний «простой советский человек» – смягчённый «новый» – был признан непригодным для будущего. «Новый человек» постсоветского периода – динамичный, интенсивный человек, и только он имеет право на будущее. Для нединамичного, экстенсивного человека должны быть созданы «невыносимые условия», он должен быть «подвергнут диффамации, выдавливанию из общества, маргинализации, уничтожению самыми различными способами» (И.Г. Яковенко). Такие требования являются превращёнными рецидивами периода большевистской революции, хотя и сформулированы, как ни парадоксально, в либерально-демократическом идейном поле.
Отказываясь от ценностей национальной культуры, рыночный «новый человек» не пытается строить «рыночную культуру», по аналогии со строительством «пролетарской культуры», но решительно внедряет западные «массовую культуру» и образ жизни. Он – апологет «открытого общества», разделяет доктрину мирового сообщества об ограниченном суверенитете над национальными территориями и ресурсами, поддерживает наращивание компетенции наднациональных структур, вожделеет единообразно-глобализированного мира.
«Социальная трансформация» – есть общественное явление, сущность которого заключается в процессе качественного изменения социума в целом или определённого социального института, сообщества. Этот процесс по целям и результатам двунаправленный: к более высокой структурной организации трансформируемого объекта или к более низкой по сравнению с исходной. Социальная трансформация содержит в себе единство стихийно развивающегося и целенаправленного воздействия на содержание и динамику процесса. В настоящее время в научный оборот введены многочисленные и разнообразные источники, свидетельствующие о не обязательно прогрессивной целенаправленности социальной трансформации.
«Социальная трансформация» в социально-гуманитарном знании – относительно позднее понятие. Ранее это был «социальный прогресс», но трансформация не обозначает только прогресс. Как близкие исследователями используются понятия модернизация и «социальная модернизация». «Социальная трансформация» употребляется как понятие самое широкое, отражающее динамичные изменения во всём обществе, а также как более ограниченное отдельными социальными сферами и институтами. Понятие «модернизация», применяясь как идентичное «трансформации», имеет выраженную качественную направленность.
Трансформации в социокультурных институтах определённо самые сложные и по последствиям своим многозначны и труднопредсказуемы для современников, и ещё более – для потомков. Здесь часто самые благонамеренные замыслы могут быть в значительной мере нейтрализованы непредвиденными обстоятельствами или даже привести к обратным результатам. Сцепленность, органическая взаимозависимость феноменов культуры как живого организма требует особой тонкости предваряющего культурологического дискурса и управленческих решений, духовно-нравственной их обоснованности. Сам процесс социальной трансформации непостоянен по содержанию и темпам развития, в нём ожидаемые качества прирастают неожиданными.
В каждой конкретной сфере культуры трансформация происходит специфично, имеет свои скорости и объёмы и, безусловно, пределы изменений, регламентируемые возможностью утраты идентичности. В связи с такой угрозой поднимается проблема пределов, рисков трансформации. Одни исследователи пределы и риски выявляют, беспокоясь о возможной утрате национально-культурной идентичности, другие опасаются смены проводимого курса. Оперирование понятием «социальная трансформация» даёт возможность более глубокого осознания изменений, происходящих в обществе и культуре и компетентного управленческого воздействия с целью стимулирования, торможения, коррекции процесса в целом или каких-либо его отдельных структурных элементов. Понятие «трансформация системообразующих оснований русской культуры» более узкое, чем понятие «социальная трансформация» и они могут быть приравнены к терминологической оппозиции «общее – особенное».
Трансформации конструктивные опираются на традиционные национальные ценности и производят усовершенствования, новые качества. При этом традиция понимается не как некая застывшая, не способная к прогрессивным изменениям данность. Напротив, традиция в обычных условиях национального бытия продлевается в будущее изменениями своих форм, новизной. При относительно «мягком» развитии истории традиционные ценности наиболее устойчивы к влияниям времени, и в течение жизни одного-двух поколений изменения в них незаметны.
Трансформации деструктивные ориентируются на несоприродные ценности и разрушают систему национальной культуры. Они протекают с большим напряжением и в высоком темпе, даже взрывообразно, и нацелены на внедрение чуждого. Трансформации конструктивные – не восстание, когда «сегодня рано», а «завтра поздно», не «стахановское движение», наконец, не слом системы, но усовершенствование, созидательная стратегия, большие или меньшие темп и напряжение которой задают вызовы времени.
Решение проблемы устойчивости русской культуры в постсоветский период включает несколько этапов, важнейшие из которых это определение типа текущей трансформации; поиск исторических аналогий трансформационных процессов, сравнительный историко-культурный анализ результатов. После этого станет возможной разработка структурно и содержательно адекватной системы культурозащитных мер.
Экология культуры – формирующаяся структурно и содержательно область социально-гуманитарного знания. Экологию культуры называют и доктриной, и концепцией. Сам термин введён в научный и публицистический оборот академиком Д.С. Лихачёвым (1979), поставившим проблему сохранения исторических и природных памятников, осознания единства природного и человеческого. Позже о со-развитии (коэволюции) культуры и природы неоднократно писал академик Н.Н. Моисеев, о «союзе природы и человека, их общей гармонизации» – А.Р. Небольсин (2002). Углубляющийся глобальный экологический кризис, умножение процессов, стремительно приближающихся к порогам необратимости, деградация жизненной среды вызвали всестороннюю деградацию человека, и в свою очередь, побудили к жизни антропоэкологию.
От экологических проблем природной жизненной среды и человеческой телесности едва наметился переход к проблемам внутренней, духовно-нравственной среды. Именно состояние этой среды является первоисточником антропогенного порядка или хаоса в природе и обществе.
Словарь дополнительных, уточняющих, «осевых» эколого-культурных терминов расширяется, вводятся, например: «космопланетарная человеческая духовность» (В.П. Казначеев), «экологическая духовность» (В.Н. Турченко, Г.Ф. Шафранов-Куцев), «духовно-экологическая цивилизация» (учёные-экологи; А.В. Иванов, И.В. Фотиева, М.Ю. Шишкин), «экология души» (публицисты, писатели, богословы), «экология духа», «экология совести» (А.И. Половинкин), «экологизация духовности» (Г.Ю. Тенешева) и др. Теперь эти, в традиционно-материалистическом мышлении метафорические, выражения получают научное осмысление.
Перспективная и дееспособная концептосфера экологии культуры может сформироваться при восстановлении единства знания и веры, рациональных и духовных сил человека, на путях органического соединения эволюционного и креационистского воззрений на мир. Именно при таком подходе к экологии культуры можно надеяться на сохранение национально-особенного, своеобразного при настоящих и будущих социокультурных трансформациях в России.
В третьем параграфе «Состояние экологии культуры как следствие трансформационных процессов. Пути решения проблемы» анализируются проблемы новой и перспективной области знаний, предлагается комплекс теоретико-методологических и практических подходов к восстановлению экологии культуры. Введение в научный оборот понятия «экология культуры» уже было серьёзным достижением культурологического знания. Однако скоро выяснилась необходимость в содержательном и структурном развитии базового понятия. Изначальная забота Д.С. Лихачёва была связана с сохранением памятников культуры, а затем и всего культурного прошлого как условия «нравственной осёдлости». Сегодня на первое место следует поставить подлинную «духовную осёдлость». Автор рубежного понятия мыслил сохранение культурного наследства не по частям, а в целом, вместе с природными ландшафтами, как единство природного и человеческого. Культурно-природные, «смешанные» объекты – бесспорная данность, суть проблемы в их сочетании. Тютчевское «созвучье полное в природе» – идеал сосуществования культуры и природы. Границы между природой и культурой есть и они принципиальные. В культуре осуществились знания, переживания, практический опыт человека; культура, если согласиться с исходным положением христианской мысли о сотворении мира, есть продолженное человеком миротворение.
От природно-культурных единств необходимо обратиться к внутренней эколого-культурной проблематике, экологии самой культуры как живого организма. Характер взаимодействия в системе «Natura – Cultura» обусловлен состоянием собственно культурного организма. Природопокорительная парадигма культуры основные силы человеческого духа нацеливала на внешние условия существования. Во внутреннем делании активность ослабевала и примитивизировалась. «Выпадая» во внешний мир, человек с ускорением удалялся от самого себя. Разум его был поставлен в унизительное положение – служить комфорту. Осознать эту резкую асимметрию творческой деятельности нашего современника помогают труды П.Т. де Шардена, О. Шпенглера, А. Швейцера, А. Печчеи, знакомство с философскими, этическими, экологическими и культурологическими взглядами В.И. Вернадского, Н.Н. Моисеева, Ф.Я. Шипунова, О. Николаевой, В.П. Казначеева, А.Р. Небольсина и др., со святоотеческой литературой.
Поглощённость внешним, суета, скорости делают «обычной сверхзанятость современного человека», которая, по А. Швейцеру, «ведёт к умиранию в нём духовного начала». Внутренний беспорядок порождает внешний. Вновь, после долгого забвения двуприродности человека, восстанавливается союз данных ему двух прикасаний к истине – научного и духовного. В союзе «двух прикасаний к истине» происходит благотворное сложение энергий, а в антагонистической оппозиционной модели – их взаимное погашение. Без обращения к подлинной духовности как системообразующей жизненной силе организма культуры не будет ни экологии природы, ни экологии культуры. Эта важнейшая жизненная сила, по Д.В. Пивоварову, является «твёрдым ядром» культуры, роль которого исполняет основополагающий священный текст. Оно имеет «защитные пояса» – подсистемы культуры, адаптирующие общество к смысловому ядру. В таком структурном бытии культуры в ней сопрягается «эмоционально-веровательное и технологическое мироотношение человека, а ”твёрдое ядро” культуры задаёт человеку трансцендентный смысл жизни». Проблема для нас новая и обнадёживающая.
Сложен подход к важнейшему – экологии внутренней среды человека, экологии его души, «экологии совести» (А.И. Половинкин). Экология культуры, исключающая эзотерическую, внутреннюю, глубинную причинно-следственную связь явлений культуры, всегда будет незавершённой и бесплодной мыслительной конструкцией.
Религиозная экологическая мысль и практика, включает в себя систему запретов (политеистические религии) и заботу о спасении души (монотеистические религии) посредством бережного и благоговейного отношения к творению Божьему. Необходимость нового, экологического сознания стала общепризнанной. Но это сознание, «похоже, не имеет реального фундамента для воплощения, – пишет В.Л. Огудин. – Совершенно непонятно, каким образом современная экологическая наука, атеистическая в своей основе и потому не имеющая возможности воздействия на человека через его духовную сферу, собирается выработать тесно связанные с жизнью законы, с которыми соглашалась бы большая часть людей». Секуляризованная культура в итоге бессильна восстановить экологию природы, она сама, будучи неэкологичной, проявляет всё усиливающиеся тенденции саморазрушения. В ней идеалы замещаются плюрализмом гедонистических интересов, сегодня на её духовно-нравственной шкале не стало ни «верха», ни «низа». Качественная вертикаль исчезла, всё равноценно расположилось по горизонтали.
Подлинная экология русской культуры может быть восстановлена с положительным решением проблемы «твёрдого ядра» культуры, с соблюдением принципа онтологизма при воззрении на её всевременное бытие. Необходимо восстановление культуро- и человекозащитных национальных кодов – духовных, морально-нравственных, образовательных, семейных, трудовых и др. И если современная русская культура не будет черпать из источника своего происхождения, то улетучится из народной жизни остатки духовного наследства и она окажется неспособной удовлетворять даже биологические и простейшие социальные потребности.
Общий вывод по материалам главы состоит в том, что трансформации системообразующих оснований русской культуры в сопоставляемых периодах развивались по вектору разрушения русского национального начала и традиций, органически связанного с ними православного миросозерцания. В идеологическом обеспечении «культурной революции» центральное место занимало жёсткое ленинское требование «бороться с господствующей, черносотенной и буржуазной национальной культурой великороссов». Леволиберальная борьба с «русским фашизмом», «экстремизмом» и т.п. в 1990-е годы есть рецидив большевистской идеологии и практики 1920-х годов.
Денационализирующие процессы 1920-х и 1990-х годов выразились прежде всего в дальнейшей секуляризации и тотальной вестернизации русской культуры с применением жёстких, аналогичных производственным, технологий социального конструирования. В результате современное российское общество встало перед стратегической проблемой восстановления экологии русской культуры.
Глава 2. «Культурная революция» как социально-трансформационный феномен и социальная технология» содержит переосмысленную интерпретацию «культурной революции», актуальную демифологизацию её целеполагающего задания. Показаны важнейшие направления приложения трансформационной энергии направляющих государственных сил. Проанализирована программная установка лидирующей в первые годы большевистского переворота показательной идеологической структуры «культурной революции» – Пролеткульта, а также характеризуется «новый человек», как её главный конструкт. По-новому освещается массовая культура («масскульт») как социокультурное явление на примере наиболее яркого в нём рок-музыкального феномена – беспочвенного, безнационального, как и «пролетарская культура». Выявляется аналогичность или существенное сходство трансформационных процессов сопоставляемых историко-культурных периодов.
Первый параграф «Смысл и цели ”культурной революции”. “Новый человек ” в истории и большевистский проект» посвящен нетрадиционному представлению о «культурной революции» и «новом человеке». Её цели и задачи заключаются не в действительном формировании нового и высшего типа культуры, чего в принципе невозможно достичь революционным путём, но в разрушении наличной культуры методами «критического пересмотра», «ломания», «отбрасывания» и т.п. «Культурная революция» являла собой жёсткую социальную технологию, сродни промышленно-технической. Основной смысл её заключался в замене «буржуазной» национальной культуры построенной победившим классом-гегемоном «пролетарской культурой» в соответствии с марксистской доктриной, где каждый господствующий класс для удержания власти создаёт свою культуру.
Технология замены существующей культуры культурой-проектом включала разделение культуры на «буржуазные» и «демократические» элементы, «критический отбор» и другие жёсткие методы обращения с культурой не как с живым организмом, но как с мёртвым механизмом. Реальная производительная сторона «культурной революции» таким образом сводилась в главном к разрушению культуры. Ликвидация неграмотности взрослых, повышение образовательного или культурно-технического уровня и т.п. были лишь попутными заданиями, доктринально к «культурной революции» не относящимися. Основной смысл «культурной революции» как комплексного социально-трансформационного феномена осуществлялся на путях достижения двух взаимосвязанных целей – десакрализации и денационализацтии русской культуры. В этом процессе предполагалось сформировать носителя десакрализованной, интернационально-классовой «пролетарской культуры» – «нового человека». «Новый человек» – интегративная, все в себе заключающая сверхценнось и главный конструкт «культурной революции». В своём идеале он лишён национальных признаков, религиозности, патриотических чувств, интернационалист, «интербригадовец», безликий элемент трудовой армии и самоотверженный боец мировой революции.
Первое, с чего начиналась реконструкция человека-уникума, человека-личности в человека-функцию революции, были разрыв преемственной связи с традиционной духовностью и «упрощающая» реформа русского языка. Теоретической и опытно-лабораторной структурой-лидером «культурной революции», особенно в самом начале советского периода, был Пролеткульт. Критика Пролеткульта вождями революции, и самим Лениным, не затрагивала сущностной глубины его трансформационного проекта и носила в основном организационно-управленчиский характер. Подход к русской культуре с левых позиций, или ещё более жёсткий – с позиции «левизны», одинаково не предполагал сохранения её организменной целостности и преемственного воспроизводства.
В 1990-е годы роль Пролеткульта несравненно более энергично и широко исполняют организации, распространяющие «масскульт». Сам «масскульт» по своей деструктивности беспрецедентно мощное явление, к тому же не осознанное даже значительной частью высокообразованного слоя общества, отсюда и запаздывание остроактуальных защитных мер. «Новый человек» в 1990-е годы как дефиниция встречается редко, однако содержательно постсоветский человек, столь же «новый», существенно схожий со своим предшественником 1920-х годов. Прежний – интернационалист, безоглядный, несгибаемый участник мировой коммунистической революции, «пролеткультовец», «секс-революционер», второй – космополит, участник «нового мирового порядка» (безусловно, рыночного), «Homo globalis», строит «открытое общество», «масскультовец» и также – «секс-революционер»; «интенсивный», «динамичный», исключающий из будущего «экстенсивные», «нединамичные» типы личности.
Второй параграф «Реформистское давление на русскую речь: предыстория, вторжение революции в правописание» содержит анализ тенденции «упрощения» русского алфавита со времён Петра I на основании мнимых «тяжёлости», «архаичности», «отсталости» русского языка и речи. В набор «упрощающих» решений в петровское время вошли: ликвидация дублетов, двойных букв как «лишних», хотя они играли разную роль в словах и имели разное числовое значение, звучали разно в зависимости от места в слове; отмена указаний ударений (сил), чем нарушался ритмический строй речи; «упрощение» графики письма обернулась усложнением за счёт введения сложной орнаментики прописных букв; нарушения, связанные с числом и мерой, соизмеримостью мысли и её выражения в слове; упразднение имён букв, давшее их бессмысленный набор, рассчитанный на механическую память. Другие нововведения лишь усиливали разрушения органически существовавшей системы. Ликвидация восьми «лишних» гласных букв вызвала обвальные процессы в правописании, что создало искусственные поводы для дальнейших длительных «усовершенствований» русского языка.
Петровская реформа квалифицируется как пролог большевистской орфографической реформы. Большевики в декабре 1917 г. изъяли из алфавита ещё пять букв и ввели ряд новых правил правописания, чем были вызваны многочисленные отрицательные последствия. Была нарушена преемственность в развитии культуры, созданы искусственные затруднения в освоении литературного и научного наследия молодыми поколениями. К тому же, открывался широкий простор для «упрощающих» реформ.
Параграф третий «Русское слово на заданной большевиками траектории. Постсоветские тенденции» содержит характеристику большевистских культурных программ 1920-х годов, в том числе и языковой, как перманентных. Преодоление устоявшейся неприкосновенности правил открывало простор деструктивному вмешательству в сферу языка. «Упрощение» языка повлекло за собой выветривание духовности и нравственности, огрубление мысли; то же происходило и в народной жизни, ибо речь программирует мышление и действие. После орфографических декретов 1917 – 1918 гг. в Наркомпрос поступило около ста проектов дальнейшего «упрощения» языка, общее их обоснование – «сложность родного языка». Экспертиза проектов отдавалась стенгазетчикам, рабкоровцам, выдвиженцам из социальных низов, а не филологам, учёным, специалистам, в значительной части противившимся разрушительным реформам. Логика борьбы со «сложностью» русского языка привела к предложению латинизировать его графику. Неприятие латиницы «упрощенцы» скомпенсировали предложением азбуки в 24 – 25 букв, по аналогии с латинской. Большевики в мотивации «упрощения» русского языка пошли дальше предшественников, выдвинув тезис о необходимости облегчения его изучения иностранцами. Существенно понизилась смысловая и энергетическая ёмкость языка, изменился его графический облик. Наиболее опасные рецидивы «упрощения» языка проявились в 1964 г. и в 2001 – 2002 гг. В первом случае их остановила высокая протестная активность действительно широкой общественности, во втором – общественность поддержала и сыграла большую роль в защите языка супруга президента РФ Л.А. Путина, председатель воссозданного при Правительстве РФ Совета по русскому языку. В параграфе аргументируется острая необходимость в законодательной, образовательной и моральной защите русского языка как языка национального и международного общения, а также отказ от некоторых явно деструктивных языковых норм, введённых большевиками.
Параграф четвёртый «”Массовая культура” как превращённое проявление «пролетарской культуры» 1920-х годов. Рок-музыкальный феномен» посвящён проведению принципиальных аналогий между «пролетарской культурой» и современным «масскультом». Феномен «масскульта» структурно более сложен и широк, чем принято считать. «Масскульт»-тенденции прямо или косвенно реализуются во всей культуре, сосредоточиваясь в сферах досуга и художественной культуры, демонстрируя беспочвенность, однородность, стандартность, максимальное «упрощение» поэтического, музыкального и сценического начал, демонизацию образов и образцов поведения. Пролеткультовские и «масскультовские» ценности сходны по происхождению и маргинализирующим целям. Различие видится в основном в технической стороне и в большей степени противоположения «масскульта» национальной культуре. В параграфе доказательно оспариваются представления о спонтанности возникновения и широкого распространения рок-музыки – стержня «масскульта» и попытки «этнизации» безнационального рока («русский», «английский»), выдачи второстепенного в нём за существенное. Приводятся многие обстоятельные данные отечественных и зарубежных учёных, позволяющие сделать вывод о высокой поражающей силе рока и необходимости нейтрализации его деструктивных влияний – в первую очередь на детей и молодёжь. Приводятся также сообщения о включении рок-музыки, всего музыкального «масскульта» в арсенал неклассических вооружений армий мира.
Глава 3. «Образование в современной России: рецидивирующие трансформационные процессы 1920-х годов и альтернативы» даёт представление об идеологической революционной перестройке русской школы, об острых дискуссиях 1920-х годов в среде самих «советизаторов» образования. Важнейшей их причиной была проблема заимствования иностранного, в главном американского, образовательного опыта при нигилистическом отношении к отечественному. Раскрывается сущность возвратной американизации российского образования в 1990-е годы и обосновывается необходимость синтеза в его реформе, когда бы лучшее из дореволюционного, советского и зарубежного) опыта нашло благодатное применение.
Первый параграф «О понятии «образование» и его движении в историко-культурном времени» содержит сведения о принципиальном изменении смысла русского образования после 1917 г. Образование ума и сердца, при акцентировании воспитания стало всё больше замещаться утилитарными целями. Ранее само воспитание имело две грани – внешнюю и внутреннюю. Первая выражалась в приличном поведении в обществе, в соблюдении светских манер и обычаев, вторая – в смысложизненных ориентациях, в заботах о духовном и вечном. Разведение образования ума и образования сердца по разным местам, утрата их органического единства и самой мысли о первенстве воспитания «упростили» задачи школы, свели образование к получению знаний и навыков, обучению, просвещению. Одухотворённость всё больше уступала место практицизму. А со всем этим школу покидали и основы искусств, формировавшие строй чувств, возделывавшие душевные глубины юного человека. Гуманитарное мышление приближалось к естественно-научному и отождествлялось с ним. Тайны бытия, познаваемые лишь верой, подменялись проблемами, познаваемыми разумом.
Поворот современного образования к идеям изменения мира, воспитания «нового человека»» есть превращённые реминисценции «культурной революции»: в 1920-е – «пролетарской», в 1990-е – «рыночной», корень же у них общий – разрыв с национальной традицией.
Второй параграф «Рецидивы процессов 1920-х годов в реформе образования» отражает общее и особенное в реформах образования в сопоставляемые периоды. Русская культурная традиция ориентировала образование прежде всего на формирование миропонимания и мирочувствованиия, на «собирание человека». Поворот современного образования к идеям изменения мира, воспитания «нового человека» есть превращённые реминисценции «культурной революции»: в 1920-е – «пролетарской», в 1990-е – «рыночной», корень же у них общий – разрыв с национальной традицией.
Реформа 1990-х годов проводилась «сверху», аппаратным путём, но особенность её состоит в преобладающем влиянии внешних, наднациональных структур. Современная реформа демонстративно пренебрегает духовными и нравственными ценностями русской нации и её педагогическим опытом. Как и в 1920-е годы, проявились тенденции разрушения школьной предметной структуры, замены предметов туманными курсами, дефундаментализации образования. Либерализация отношений «учитель – ученик» развивается в направлении всё большего понижения значения учителя и наделения ученика ролями, несообразными его летам и жизненному опыту, что уже было в 1920-е годы и скомпрометировало себя. Такие подходы провоцируют разделение поколений. Из центра знания школа превращается в «рынок образовательных услуг», в ещё один сектор торговли. Сознание школьников засоряется излишними экономическими и другими сведениями.
Масса открытых в России учреждений общего и профессионального образования с зарубежными программами, курсами и технологиями образования не имеет глубокой перспективы и является залогом будущих переустройств и негативных последствий. Сбрасывание государством ответственности за образование на местные власти и население, даже если бы необходимость этого шага и была доказана, сегодня преждевременно. Нет в России Communitty education, образовательных сообществ, как и утопичны проекты обмена русского национального образования на Global education с его неизбежным «продуктом» – Homo Globalis. Это превращённые формы американизации образования 1920-х годов, когда русской школе навязывались Dalton-plan, Method project и другие иностранные образовательные системы. Показательны результаты ещё далеко незавершённой реформы: в России, по данным международных исследований PISA–2003, резко упала математическая и естественнонаучная грамотность 15-летних учащихся. Только 36 % их обладают навыками грамотного чтения и лишь 2 % способны понимать сложные тексты, критически оценивать информацию, формулировать гипотезы и выводы.
Третий параграф «Духовно-нравственные проблемы постсоветского образования. Гуманизация мнимая и действительная» посвящён важнейшим проблемам образования, которые сегодня буквально тонут в море вопросов инновационных образовательных технологий, Болонском процессе и других проектах. В нашей культуре разрушена духовность как твёрдое ядро, что больше всего отразилось на образовании. Утратив абсолютные ценности, идеал, оно стало без-образным, без-идеальным. Силы всех и каждого рассеиваются в броуновском движении интересов. Социальная энтропия устремляется к порогу необратимости.
На исходе 1990-х годов отчётливо проявилась проблема сосуществования секуляризованной и религиозной культур, восстановления связи Православия и образования. В основном, и особенно дополнительном образовании, начались попытки внедрения в среднюю школу, гимназии и лицеи учебного курса «Основы православной культуры». С 2006/07 учебного года более чем в четверти российских регионов этот курс стал обязательным. Процесс одухотворения школы, её подлинной гуманизации сильно затруднён многими обстоятельствами: инерцией атеистического и технократического мышления, сознательным противодействием возрождению русского образования. Атеизм как религия навыворот, антирелигия утратил лишь юридическую монополию, но в системе образования ещё господствует в содержании учебной литературы, в умонастроениях учащих. Внедрение в сознание молодёжи тезиса о возможном для неё выборе духовности приводит к захвату юных душ нетрадиционными для России сектами, культами, к широкому развитию прозелитической деятельности на территории с традиционно православным населением. В Россию приезжают многие тысячи разного толка миссионеров. Культурозащитная традиция всегда основывалась не на выборе духовности молодыми поколениями, но на её наследовании. В современных условиях необходима приоритетная долгосрочная государственная программа обеспечения духовной безопасности страны. Знание основ православной веры и культуры сделает более доступным культурное наследие.
В параграфе раскрывается несостоятельность «просвещенческого» следования показаниям одного разума, неизбежно формировавшего в человеке с малых лет установку на своевольное пересоздание мира, раскрепощавшее в людях революционную энергию, разрушающую традицию. Доказывается необходимость структурной реализации в веках испытанного отечественной педагогикой воспитания «внутреннего человека», когда образовательно-воспитательная сила выталкивает человека из внешнего мира к себе, к благоустройству своей души и духовным усилиям. Отмечается возврата школы к воспитанию как её важнейшему назначению. Приводятся доказательства наибольшего эффекта «воспитывающего обучения» – одной из самых значительных находок русской школы.
Автор считает, что реализация в образовании сформулированных положений обеспечит подлинную гуманизацию образования в единстве внешней и внутренней её сторон. Внешняя касается всесословной материальной доступности школы, внутренняя – доступности национального культурного наследия. Современная официальная образовательная реформа обильно продуцирует препятствия для обеих «доступностей», обрекая тем самым на явную дегуманизацию общее и профессиональное образование.
Не будет гуманизированной и высшая профессиональная школа, когда из структуры её специальностей решительно вымываются профессии производственного назначения в пользу уже преобладающих посреднических, обслуживающих обменные операции и т.п. Какая доля выпускников вузов с социально-гуманитарным образованием оптимальна для России – проблема дискуссионная. И то, что эта доля в западных странах равна или даже больше российской – не непреложный аргумент. С материальной доступности начинается гуманизация любой школы, погружением в духовно-нравственные глубины национального культурного наследия реализуется её содержание и смысл.
Глава 4. «Православие в процессе социокультурной трансформации 1920-х годов и современность» посвящена положению основной, в прошлом государственной, религии в комплексе социокультурных трансформаций сопоставляемых периодов XX века. В ней отражается динамика содержания понятия «религия» от досоветского до постсоветского времени. На основании литературных и документальных, в том числе вновь введённых в научный оборот источников, раскрывается действительное положение Православия в начале и конце советского периода истории России. Отмечается идеологическая зависимость как советской историографии проблемы, так и церковной её аналогии.
Первый параграф «Религия в русской мысли и её место в системе культуры. Большевистская богоборческая идеология и практика» раскрывает понимание русской мыслью религии и последние перемены в содержании понятия «религия». Религия ныне перестаёт быть «опиумом для народа» и постепенно, одолевая напластование сложнейших препятствий, обретает статус «твёрдого ядра» культуры, высшего системообразующего элемента – не только в ретроспекции, но и в перспективе. Современное истолкование религии приближается к открытиям русской мысли о ней, как «художнице спасения», и о том, что «дело её – спасать», «спасать наш внутренний мир от таящегося в нём хаоса». Религия задаёт и через всю конкретику культуры воспроизводит особенную в каждом народе нравственную шкалу. Религия придаёт смысл культуре. Даже сама борьба с религией, временами очень жестокая, есть выразительное косвенное подтверждение её значения. Подтверждает это и жесточайший большевистский погром Православия, конкретно-исторические особенности и культурные последствия которого анализируются в данном параграфе.
Второй параграф «”Советизация” Русской Православной Церкви и сергианство» содержит анализ методов и целей работы большевиков со священнослужителями, их попытки дискредитировать наиболее почитаемых иерархов, начиная с Патриарха Тихона, найти неустойчивых в вере представителей священноначалия, чтобы через них ослаблять Церковь изнутри. Таким образом был организован раскол в среде клириков и мирян, инициировано «обновленческое», «живоцерковное» движения.
Автор вводит в научный оборот архивные документы, доказывающие полную искусственность «обновленческого», «живоцерковного» движений 1920-х годов, организованных чинами ГПУ, внедрившими свою агентуру в состав священноначалия. Предпринимались длительные тщетные попытки склонить самого Патриарха Тихона к тайному сотрудничеству со спецслужбами методом арестов, изнурительных допросов, убийства на его глазах келейника и т.п. Участью истинных иерархов-исповедников было мученичество на Соловках, в других истребительных лагерях, у расстрельных стен.
Наряду с погромами, массовыми расстрелами, утоплениями священнослужителей и мирян, кострами из икон и духовных книг велось тайное изощрённое разрушение Церкви изнутри, которое мы называем «советизацией». Наибольшие успехи «советизации» были достигнуты в июле 1927 г. с появлением «Послания (Декларации) Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского) и Временного при нём Патриаршего Священного Синода об отношении Православной Российской Церкви к существующей гражданской власти». Основные его идеи: «Выразим всенародную нашу благодарность и Советскому Правительству (после благодарственных молитв ко Господу. – Ю.М.) за такое внимание к духовным нуждам православного населения»; «мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи». Отсюда следовали «оргвыводы» в отношении инакомыслящих священников. Декларация 1927 г. стала идейной платформой нового в истории Церкви явления – сергианства и послужила причиной длительного раскола между РПЦ и РПЦЗ.
Всесторонняя активность, которую проявила советская власть по отношению к Православию, позволяет сделать вывод: не только не произошло реального отделения Церкви от государства, но государство глубже, чем когда-либо проникло во все её внутренние дела. Обновленческие тенденции 1920-х годов получили широкий простор в годы «перестройки» и «реформ», чему наиболее яркое свидетельство – экуменизация православного сознания, попытки перевода богослужения на современный русский язык, множащиеся в церковной жизни явления обмирщения, либерализма.
Третий параграф «Воинствующий атеизм большевиков. Революционные переименования: культурологический аспект» посвящён чрезвычайной активности, которую развили большевики, распространяя богоборчество, особенно среди учащейся молодёжи. Поощрялись массовые вакханалии на площадях и улицах в дни религиозных праздников, грубость, вплоть до хулиганства, проявлявшегося в отношении священников и их близких. Ужесточалось противоцерковное законодательство. Был отменён традиционный календарь, в 1931 г. введена пятидневка вместо недели с воскресением, уничтожены религиозные праздники как нерабочие дни, запрещено религиозное просвещение, введена насильственная атеизация детей в школах, особенно в детских приютах, колониях. Молодёжь провоцировалась на отказ от церковных имён и принятие имён, образованных от названий рабочих инструментов и имён вождей. Священнослужителям приписывались все отрицательные человеческие качества, ограничивались их гражданские права, молодёжь подстрекалась на глумление над иконами, храмами.
В массовых диспутах Луначарского, Ярославского и менее видных большевиков с иерархами обновленческой Церкви всегда «побеждали» воинствующие безбожники. Истинных верующих гонения лишь укрепляли в вере, и тогда большевики перенесли основную свою «работу» в школу, углубляя отделение детей от родителей. И добились в этом наибольших результатов.
Символические кампании смены имён – страны (Российская империя, Российская республика, РСФСР, СССР, РФ), городов, улиц и площадей и т.п. были по внутреннему смыслу ритуальны. Окончательная утеря имени, по П.А. Флоренскому, есть историческая и гражданская смерть, окончательное исчезновение с горизонта истории; напротив вхождение в историю, закрепление в ней своего места, своей реальности всегда обозначалось как «создание себе имени».
В советский период русской истории взращивалось интернационалистическое, космополитическое сообщество вместо нации, этнического организма. Для этого и разрушались базовые коды культуры – духовной, морально-нравственной, трудовой, речевой, музыкально-певческий и др. Сознательная трансформация русского национального именослова из этого же ряда. Неизбежными следствиями деструктивного давления на жизнеобеспечивающие коды явились недостаток чувства родства и любви, национальной солидарности.
Глава 5. «Трансформация русской семейно-бытовой культуры в 1920-е годы и в постсоветский период» посвящена культурологическому осмыслению неизученных и малоизученных сторон народной жизни. Таковыми являются фундаментальные семейные функции – «малой школы», «малой церкви», «малой родины», «малого государства», видение семьи как «первичного лона человеческой культуры», «целого острова духовной жизни» (И.А. Ильин), как клеточки, из которой строится народный организм. Отделение детей от родителей, «сексуальные революции», алкоголизация общества рассматриваются как мощные процессы-трансформеры, процессы-деструкторы семейных отношений. В сопоставляемых периодах анализируются и альтернативные тенденции и движения и предлагаются концептуальные культурологические подходы к решению проблемы.
Первый параграф «Семья и семейные отношения в теории “пролетарской культуры”» раскрывает роль семьи как важнейшего основания здорового, динамично развивающегося общества, способного обеспечить защиту, материальный достаток своим членам, их физическое здоровье, образовательный и духовно-нравственный уровень, соответствующие современным реалиям. Традиционная семейная педагогика опиралась на два основания – «школу отцовства» и «школу материнства», готовивших молодые поколения к жизни. Дворянская и городская семья несла на себе влияние идеологии крестьянской семьи и реализовывала её в своей специфической конкретике. Обе «школы» воспитания воспроизводили бытовую и производственную культуру. Трёх-четырёх поколенная, крепкая многодетная русская семья упражняла в старших детях заботливость о младших братьях и сёстрах, о стариках, чувство ответственности и бережности, не оставляла их без душевного дела. Семья как «малая церковь» преемственно воспроизводила национальную духовность и была в основном источником нравственного состояния народа. Три любви здесь пускают корни – любовь к родителям, Богу и Родине.
Русские люди в семье видели прообраз «малого государства», внешняя «политика» которого была традиционно уделом отца, внутренняя – разделялась с матерью или вовсе отдавалась ей. В современных условиях все четыре грани-назначения семьи в огромном большинстве семей реализуются лишь частично и поверхностно.
Идеи семейного раскрепощения, общественного воспитания детей, освобождение половых отношений от «цепей» эксплуататорского общества были сформированы «классиками марксизма» и получили всестороннее развитие в творчестве А.М. Коллонтай, И.Ф. Арманд, К. Цеткин и других, менее значимых, но очень активных фигур. В параграфе освещается советская «сексуальная революция», рецидивы революционного либерализма в семейных отношениях в постсоветский период.
Семейные отношения, достоинство женщины, сокровенность интимных отношений большевики подвергли «пересмотру». Повсеместно наблюдалось падение половой морали. Эмансипация полов, к которой призывали многие большевики на подконтрольных им территориях, на практике выражалась в фактах «социализации» и «национализации» женщин, под что подводилась идейная основа. А.М. Коллонтай выражала общий для «социализаторов» настрой: «Не в интересах класса “закреплять” за отдельным членом революционного класса самостоятельного его представителя, долженствующего прежде всего служить интересам класса, а не выделенной и обособленной семейной ячейке». Отражая характерную тенденцию, видная большевичка долго будет торить «дорогу крылатому Эросу», пропагандировать свободную «любовь пчёл трудовых», преодолевать «иго материнства». Об «отмирании семьи» твердили И.Ф. Арманд, К.Цеткин, о необходимости немедленного перехода к «коллективной семье» писал Л. М. Собсович, его поддерживали плодовитые теоретики «коммунизации быта» А. Шефтель, А. Григорович, М. Цукерник. Лилина – супруга крупного большевика Г.Е. Зиновьева, заявляла, что «ни религия, ни нравственность, ни мораль не играют здесь никакой роли». Генпрокурор СССР Крыленко русские семейные традиции ещё в 1926 г. считал «тиной», «грязью и плесенью», подлежащими уничтожению. Теория «стакана воды» (метафорический вариант «национализации женщин»), «любовь втроём», временный «фактический брак» либерализация брачного законодательства, свобода внутриутробного детоубийства и т.п. ценности наполняли ментальную и социально-психологическую атмосферу 1920-х годов. Ленин, не возражая против принципиальной ломки семьи, возмутился-таки теорией «стакана воды», преподнёс её в беседе с К. Цеткин в отталкивающих образах.
Дети, рождавшиеся в «коммунизированной семье», по планам эмансипаторов, должны были сразу же поступать в ясли, приюты, колыбельные, очаги, колонии; больные – в лечебницы. Семья, по Коллонтай, перестаёт быть нужной; надеялись, что организации «Юного Спартака» дадут детям лучшее воспитание. Эти и многие другие проекты трансформации семейной культуры и составили основу феномена советской «сексуальной революции».
В постсоветскую Россию, в свою очередь, вторглась европейско-американская «сексуальная революция». Однако она есть лишь аналогия превращённой «сексуальной революции» 1920-х годов в части трансформации семейно-половой культуры. Суть рецидивирующих трансформаций заключена в разрушении жизнезащитных культурных кодов и запретов, в моральном разложении молодёжи, навязывании ей преждевременных потребностей. При этом всякая норма преподносится как репрессия, а к пороку прилагается мера. Телевидение, кино, литература, издания для молодёжи изобилуют яркими образцами девиантного поведения. Половые отношения разведены с деторождением.
Возвратная «сексуальная революция» 1990-х годов более разрушительна, ибо в 1920-е годы её деструктивные влияния сдерживались высокой совестливостью и религиозностью большинства людей, консервативностью общественного мнения, боязнью внебрачных детей и безотцовщины. В 1920-е годы спасала и неразвитость СМИ. Теперь развод – рядовое и простое дело. Общим итогом «сексуальных революций» сопоставляемых периодов является прогрессирующее сокращение населения.
Второй параграф «Алкогольная ситуация в России накануне революций 1917 года. Советская алкогольная политика. Трезвенническое движение 1920-х – начала 1930-х годов». Первый Всероссийский съезд по борьбе с пьянством (дек. 1909 – янв. 1910 г.) в своих итогах констатировал: «Алкоголь не пищевое вещество, а наркотический яд». Академик, генерал медицины В.М. Бехтерев поддержал такую оценку алкоголя. На «Первом съезде русских врачей во имя Н.И. Пирогова» в 1915 г. алкоголь был признан нервно-паралитическим ядом. Наркотическим ядом признала алкоголь и ВОЗ, но только в 1975 г. В параграфе на этой основе даётся аргументация необходимости усовершенствования терминологии проблемы, повышения методологического уровня её изучения, анализ теории трезвости и альтернативной теории «борьбы с пьянством».
Алкогольная ситуация в современной России угрожающа и развивается к порогу возможной алкогольной гибели державо- и культурообразующего народа. В критические фазы алкоголизации обычно ужесточаются противоалкогольные законы, вплоть до принятия «сухого закона», вводятся коррективы в структуру хозяйственной деятельности и обмена, начинается народное трезвенническое движение. Но такая деятельность – государственная и общественная, – будучи не обеспеченной обстоятельным историческим и теоретическим культурологическим знанием, развивается вслепую, без долгосрочных программ, не достигает должного эффекта, не выдерживает злоумышленного противодействия. Такое произошло с четырьмя российскими трезвенническими движениями (1858 – 1860, 1914 – 1917, 1928 – 1930, 1985 – 1987).
В параграфе приводятся сведения о запретительных системах («сухих законах») в России, странах Европы и Америки. В.И. Ленин подписал декрет (1919 г.), продолжавший царский «сухой закон» для укрепления своего режима. В 1925 г. ленинский «сухой закон», год от года слабевший, рухнул окончательно, введена была водочная монополия, и начался 60-летний период спаивания, приторможенный трезвенническим движением 1928 – 1930 гг. Аналогично поступил в 1985 г. М.С. Горбачёв, поддержав народное трезвенническое движение 1980-х годов.
В 1928 – 1932 гг. активно действовали Общество борьбы с алкоголизмом (ОБСА), и его популярный журнал «Трезвость и культура». Спектр методов борьбы с алкоголизмом был широк, дело дошло до введения противоалкогольного курса в педагогических и медицинских учебных заведениях, кружков «Друзья ОБСА» в школах. Неискренность правительственной поддержки трезвеннического движения выразилась уже в том, что в руководство ОБСА были выдвинуты «культурпитейцы» Ю. Ларин (М. Е. Лурье) и Е.М. Ярославский (М.И. Губельман) и др. Противоречия были заложены изначально: движение было трезвенническим, журнал назывался «Трезвость и культура», а общество боролось с алкоголизмом, то есть с крайней стадией алкоголепотребления, по сути – болезнью. «Выпустив пары» народной реакции на затопление страны дешёвой водкой «рыковкой», руководители Общества сначала «растворили» дело трезвости в борьбе за культуру быта и свели его в итоге на нет. В 1930 г. концептуально заострённый журнал «Трезвость и культура» переименовали в «Культуру и быт», а потом и вовсе закрыли. Эта же методика будет применена и в 1980-е годы.
Несмотря на двойственную позицию руководства ОБСА, Общество совершило много полезных дел. В первую очередь, в народе оживали идеи о преимуществе трезвой жизни, привлекалось внимание к наркотической природе алкоголя, в широкий оборот вводились данные о его разрушительной роли для личного и общественного здоровья, об огромных моральных и экономических потерях от пьянства. Когда же большевикам стало ясно, что трезвенническое движение готово из первой пятилетки перетечь во вторую и развиваться до полного отрезвления страны, была запущена технология распыления сил, «совершенствования» деятельности ОБСА путём расширения структуры задач. В апреле 1932 г. вместо ОБСА было создано общество «За здоровый быт» с широчайшим кругом задач, но уже без «борьбы с алкоголизмом». Стала распространяться мифология излечения алкоголиков, которая поощряет безответственное отношение к этому легально распространяемому наркотику.
Третий параграф «Рецидивы алкогольной политики 1920-х и трезвенническое движение 1980-х годов. Культурологические аспекты в решении алкогольной проблемы» освещает алкогольную ситуацию в стране и демографическую катастрофу, первой причиной которой стало массовое алкоголепотребление. С 1992 г. Россия заняла первое место в мире по душевому потреблению алкоголя – 14,5 л. абсолютного спирта, второе – Франция (13,0 л.), третье – США (7,5 л.). Именно с 1992 г. и началась у нас депопуляция, абсолютное сокращение населения. Алкоголь на 96% определяет сокращение длительности жизни мужчин и на 69% – женщин. 60% убитых и 80% убийц на момент преступления были нетрезвыми. Ежегодно в России от алкогольных суррогатов немедленно гибнет 40 тыс. человек, латентная же смертность от суррогатов намного выше. Эту алкогольную ситуацию следует расценивать как рецидив алкоголизации второй половины 1920-х годов, с одной стороны, и как неоспоримый повод для срочного принятия комплекса энергичных мер спасения нации от алкогольной гибели, – с другой. В научном плане весьма важно обратиться к анализу последней волны трезвеннического движения и сути государственной кампании, простимулированной этой волной.
Активисты трезвеннического движения 1980-х годов пошли дальше своих предшественников: они отказались от борьбы с алкоголизмом и боролись за трезвость. Они отказались от лозунга «Пьянству – бой!» и ему подобных. Был провозглашён чёткий и определённый идеал – «Трезвость – норма жизни». Трезвеннические силы объединились во «Всесоюзное общество борьбы за трезвость» (ВДОБТ), издававшее журнал – положительная аналогия – «Трезвость и культура». Но также явной была и отрицательная аналогия: после постановления ЦК КПСС «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма» от 7 мая 1985 г. во главе всесоюзной и областных организаций ВДОБТ были поставлены «культурпитейцы». Пионеры движения оказались в оппозиции руководству ВДОБТ, далёкому от трезвости как нормы жизни. Даже Ф.Г. Углов, академик, мировой славы хирург, лауреат Ленинской премии, главный идеолог и организатор трезвеннического движения не был допущен на пост председателя ЦС ВДОБТ. Не допущены к руководству были талантливейшие пропагандисты трезвости, доктор технических наук, профессор Н.Г. Загоруйко, кандидат физико-математических наук В.Г. Жданов и другие. В этом показательном пункте отчётливо проявилась двусмысленная политика в отношении «борьбы с алкоголизмом» 1920-х годов и «мер по преодолению пьянства и алкоголизма» 1980-х. Аналогии по существу полные.
В ходе трезвеннической кампании 1985 – 1987 годов была обстоятельно разоблачена историческая фальсификация о «вечно пьяной России», о её историческом лидерстве в алкоголизме. Итоги кампании 1985 – 1987 годов были впечатляющи: по данным ЦСУ СССР резко сократилась смертность мужчин в трудоспособном возрасте: по стране – на 20%, по РСФСР – на 25%. В 1987 г. была самая высокая за последние 25 лет рождаемость, по сравнению с 1984 г. ежегодно рождалось почти на 200 тыс. детей больше. За 1985 – 1987 гг. «недоумер» 1 млн. соотечественников, и только этот показатель перекрывает все действительные и мнимые издержки кампании. Заметно улучшились производственные показатели и моральная статистика.
Единство запретительных, экономических, образовательных, воспитательных методов как условие решения проблемы признаётся во всём мире. По мере роста успехов, естественно, запреты будут постепенно свёртывать сектор и силу своего действия, но трудно предположить, что когда-либо нужда в них полностью отпадёт.
В Заключении даются основные выводы по существу диссертационного исследования. Обобщается глубокая взаимосвязь российских социальных трансформаций с процессами международными и глобальными. Важнейшие структурные и содержательные изменения в системе русской культуры осмысливаются в национальном контексте как следствие диалога и столкновения цивилизаций, противоположных по смысложизненным ориентирам. Сформулировано концептуальное представление о конструктивных и деструктивных социокультурных трансформациях в причинно-обусловленной модели «стимулирования – коррекции». Определены важнейшие начала действительного возрождения русской культуры, сохранения Россией своей культурной и цивилизационной идентичности.
Основные положения диссертации нашли отражение в следующих публикациях:
Статьи, опубликованные в изданиях по перечню ВАК РФ:
1. Марченко Ю.Г. Экология культуры: история, состояние перспективные пути развития // Философия образования. – 2004. – №. 4. – С. 82 – 96.
2. Марченко Ю.Г. Понятие «образование» и его движение в историко-культурном времени // Философия образования. Спецвыпуск – 2. – 2006. – С. 22 – 29.
3. Марченко Ю.Г. Трансформация российского общества в XX веке: культурологический аспект // Философия образования. – 2008. – № 3 (24). – С. 300 – 306.
4. Марченко Ю.Г. Дискуссии о семье и семейных отношениях в России 1920-х годов и современность // Социальная политика и социология. – 2008. – №. 5. – С. 303 – 307.
5. Марченко Ю.Г. Социокультурное конструирование «нового человека» в 1920-е годы и его современный вариант // Вестник Томского государственного университета. – 2008. – № 317. – С. 182 – 188.
6. Марченко Ю.Г. Жизнестойкость русской культуры XXI веке // Социология. – 2008. – №. 4. – С. 182 – 188.
7. Марченко Ю.Г. Особенности бытия русской культуры в постсоветский период // Вестник Московского университета. Серия 18. Социология и политология. – 2008. – № 4. – С. 139 – 146.
8. Марченко Ю.Г. Российское образование в трансформациях постсоветского времени // Ученые записки Российского государственного социального университета. – 2008. – №. 4. – C. 179 – 184.
9. Марченко Ю.Г. Социокультурные трансформации в постсоветском российском обществе: история, реалии и альтернативы // Социальная политика и социология. – 2009. – № 1. – C. 46 – 52.
Монографии:
10. Марченко Ю.Г. Очерки истории культурного развития рабочих Сибири (1920 – 1928 гг.). – Новосибирск: Наука, 1977. – 174 с.
11. Марченко Ю.Г. Константин Николаевич Нечаев. – Новосибирск: Новосиб. кн. изд-во, 1988. – 112 с.
12. Марченко Ю.Г., Матвеев П.В., Насыров А.Н., Загоруйко Н.Г. Стратегия отрезвления. – Новосибирск: Новосиб. кн. изд-во, 1990. – 102 с. (5,46 п.л., в т.ч. авт. 2,5 п.л.).
13. Марченко Ю.Г. Культ света. – Новосибирск: Новосиб. кн. изд-во, 1990. – 215 с.
14. Любавская Л.И. Лопуха А.Д., Егорычев А.М., Марченко Ю.Г. Славянская письменность и культура: история и современность. – Новосибирск: НФ РГТЭУ, 2006. – 160 с. (авт. 4,5 п.л.).
15. Марченко Ю.Г., Примеров Н.А., Каримов А.Р. Русская народная музыкальная культура: проблемы и пути возрождения. – Новосибирск: НГК им. М. И. Глинки, 2006. – 48 с. (авт. 0,75 п.л.).
16. Марченко Ю.Г. Русская культура в XX веке: трансформация системообразующих оснований (процессы 1920-х и 1990-х годов, исторические аналоги и особенности). – Новосибирск: СГГА, 2006. – 447 с.
17. Марченко Ю.Г., Григорьев С.И. и др. Современная Россия: отношение населения региона к народному музыкальному творчеству с использованием гармони и баяна (основные итоги экспертного и массового опросов населения Алтайского края в 2008 г.). – М.; Новосибирск; Барнаул: ООО «Аз-Бука», 2008. – 80 с. (авт. 2 п.л.).
18. Коржуев И.Н., Григорьев С.И., Марченко Ю.Г., Примеров Н.А. Баян, гармонь и песня русская: народное музыкальное творчество глазами населения России начала XXI века. – Новосибирск: ООО СПК «Дюнас», 2009. – 272 с. (авт. 5 п.л.).
Статьи в других изданиях:
19. Марченко Ю.Г. Становление и развитие системы образования рабочих Сибири без отрыва от производства // Очерки истории социально-экономической и культурной жизни Сибири. часть II. – Новосибирск: ИИиФ СО АН СССР, 1972. – С. 155 – 175.
20. Марченко Ю.Г. Антирелигиозная пропаганда в городах и рабочих районах Сибири в 1921 – 1928 гг. // Проблемы истории советской Сибири.– Новосибирск, ИИФиФ СО АН СССР,1973. – Ч. II. С. 60 – 75.
21. Марченко Ю.Г. Художественное просвещение рабочего класса Сибири в 20-е годы // Известия Сибирского Отделения АН СССР. Сер. обществ. наук. – Новосибирск, 1973. – Вып. 1. – № 1. – С. 55 – 62.
22. Марченко Ю.Г. Сибгосопера – центр музыкального просвещения Сибири 20-х годов // Бахрушинские чтения. 1973. – Новосибирск: Излд-во НГУ, 1973. – С. 73 – 80.
23. Марченко Ю.Г. Повышение общеобразовательного уровня рабочего класса Сибири (1921 – 1928 гг.) // Культурная революция в СССР и духовное развитие советского общества. – Свердловск: УрГУ, 1974. – С. 119 – 124.
24. Буторин В.П., Марченко Ю.Г. Проблемы изучения культурного развития рабочего класса Сибири в период социалистического строительства // Известия Сибирского Отделения АН СССР. Сер. обществ. наук. – Новосибирск, 1974. – Вып. 3. – С. 76 – 82.
25. Марченко Ю.Г. Роль театра в художественном просвещении рабочих Сибири (1920 – 1928 гг.) // Рабочий класс Сибири в период строительства социализма (Материалы к «Истории рабочего класса Сибири»). – Новосибирск: ИИФиФ СО АН СССР,1975. – С. 116 – 136.
26. Марченко Ю.Г. Ленин и Пролеткульт // Сибирские огни. – 1976. – № 9. – С. 178 – 182.
Марченко Ю.Г. Обучение рабочих Сибири элементарной грамоте в 20-е годы // Рабочий класс Сибири в период строительства социализма (Материалы к «Истории рабочего класса Сибири»). – Новосибирск, ИИФиФ СО АН СССР, 1977. – Вып. 2. – С. 98 – 110.
27. Марченко Ю.Г. Художественная самодеятельность рабочих Сибири в 20-е годы // Известия Сибирского Отделения АН СССР. Сер. обществ. наук. – Новосибирск, 1977. – Вып. 6. – № 2. – С. 107 – 113.
28. Марченко Ю.Г. Культурное развитие рабочих Сибири в 20-е годы // Историография культуры и интеллигенции советской Сибири. – Новосибирск: ИИиФ СО АН СССР, 1978. – С. 169 – 185.
29. Марченко Ю.Г. Роменская Т.А. Пионеры музыкального просвещения советской Сибири // История музыкальной культуры Сибири. Труды ГМПИ им. Гнесиных. – М., 1978. – Вып. XXXVII. – С. 3 – 28.
30. Марченко Ю.Г. Музыкальное образование Сибири (20-е гг.) // Художественная культура и художественная интеллигенция Сибири. Статьи. Воспоминания. – Новосибирск: ИИиФ СО АН СССР, 1984. – С. 42 – 70.
31. Марченко Ю.Г. Эколого-культурные идеи в творчестве Н.К. Рериха // Рериховские чтения. 1984. – Новосибирск: ИИиФ СО АН СССР, 1985. – С. 105 – 110.
32. Марченко Ю.Г. Традиционные и нетрадиционные культы и их отношение к культуре // Наука, религия, экономика. Материалы международной научной конференции (апрель, 1994). – Новосибирск: Ин-т философии и права СО РАН, 1994. – С. 48 – 50.
33. Марченко Ю.Г. Культура и человек в условиях реформ // Современное
российское общество: осмысление прошлого поиск достойного будущего. – Красноярск: КГУ, 1995. – С. 83 – 85.
34. Марченко Ю.Г. Драма трезвеннического движения в современной России: реальность и возможное будущее // Открывать людям глаза: Сб. статей. – Новосибирск: СГГА, 1996. – С. 6 – 19.
35. Марченко Ю.Г. Пока не умрёт последний раб. Интервью с епископом Сергием // Выбор судьбы. Проблемы современной России глазами русских архиереев. – Санкт-Петербург: Изд-во «Царское Дело», 1996. – С. 239 – 246.
36. Марченко Ю.Г. Фёдоров А.И. Михаил Никифорович Мельников // Вестник Новосибирского отделения Петр. Акад. Наук и Иск.– Новосибирск, 1999. – № 5. – С. 7 – 14.
37. Марченко Ю.Г. Духовно-нравственные проблемы современного образования России // Новые образовательные технологии в стратегии духовного развития общества. Материалы международной конференции. – Новосибирск: НГПУ, 2000. – С. 26 – 38.
38. Марченко Ю.Г., Тенешева Г.Ю. Экологическое состояние мира на рубеже веков: невостребованные резервы предотвращения катастрофы // Вестник Сибирской гос. геодезической академии. – Новосибирск: СГГА, 2001. – Вып. 6. – С. 138 – 147.
39. Марченко Ю.Г. Стратегические проблемы образования современной России // Проблемы общества и человека в XXI веке. Материалы Международной научно-практической конференции (27-28 марта 2002) – Новосибирск: НГПУ, 2002. – С. 12 – 20.
40. Марченко Ю.Г. Патриотическое воспитание в современной России: состояние препятствия, реальные возможности // Патриотическое и гражданское воспитание молодёжи в современной России. – Новосибирск: НФ РГТЭУ, 2002. – С. 8 – 19.
41. Марченко Ю.Г. Культурные процессы в постсоветской России // Общество образование, человек. – Новосибирск: НФ РГТЭУ, 2003. – С. 50 – 61.
42. Марченко Ю.Г. Возрождение русской народной традиционной культуры: от мифов к реальности // Этногенез и цивилизационные перспективы в образовании России: Материалы международной научно-практической конференции (Новосибирск, 18-19 марта 2004). – Новосибирск: НФ РГТЭУ, 2004. – С. 709 – 717.
43. Марченко Ю.Г. Реформирование российского образования: совершенствования или рецидивы «культурной революции»? // Россия и мировая цивилизация: проблема социально-экономического развития: Материалы международной научно-практической конференции Нвовосибирск, 24-25 марта 2004). – Новосибирск: НФ РГТЭУ, 2004. – С 32 – 39.
44. Марченко Ю.Г. Русская народная культура: состояние мнимые и действительные пути возрождения // Мельниковские чтения. – Новосибирск: НГПУ, 2004. – С. 17 – 25.
45. Марченко Ю.Г. Экологические проблемы современной русской культуры // Филолософия и экология. – Новосибирск: НГАВТ, 2004. – С. 8 – 12.
46. Марченко Ю.Г. Гуманизация образования: базовые условия и проблемы // Актуальные экономические и социальные проблемы общества (история и современность). – Новосибирск: НФ ИУиЭ, 2004. – С. 14 – 21.
47. Марченко Ю.Г. «Культурная революция» в России: её смысл, содержание и последствия // Россия – евразийская общность: культура и цивилизация. – Новосибирск: НФ РГТЭУ, 2005. – С. 17 – 35.
48. Марченко Ю.Г. Исторические истоки русской культуры. Православие в русской культуре // Социальные, экономические и культурные проблемы устойчивого развития современной России: Материалы международной научно-практической конференции (Новосибирск, 23-24 марта 2005). – Новосибирск: НФ РГТЭУ, 2005. – С. 17 – 24.
49. Тенешева Г.Ю., Марченко Ю.Г. Духовность как высшая жизнедательная сила в экологическом воспитании юношества // Россия: преемственность исторического развития. – Новосибирск: НФ РГТЭУ, 2005. – С. 87 – 92.
50. Марченко Ю.Г. Актуальные проблемы русской письменности: история: и современность // Российская культура и цивилизация в современном мире. – Новосибирск: ЗСО МСА, 2006. – С. 6 – 24.
51. Марченко Ю.Г. Реформистское давление на русскую речь: предыстория, вторжение революции в правописание и современность // Национальные и этнические приоритеты в решении социально-экономических проблем мировой культуры и цивилизации: Материалы международной научно-практической конференции (Новосибирск, 11-12 марта 2006). – Новосибирск: НФ РГТЭУ, 2006. – С. 56 – 66.
52. Марченко Ю.Г. Деформации системообразующих оснований русской культуры в XX – начале XXI века (на примере русского языка) // Инновационные процессы и технологии в современном российском обществе. – Новосибирск: НФ РГТЭУ, 2006. – С. 169 – 178.
53. Марченко Ю.Г. Эволюция жизнестойкости и трансформация системообразующих оснований русской культуры в ХХ веке // Новое социальные явления: методология исследования, методика и техника оценки и измерения: материалы международной научно-практической конференции «Социология в Сибири» (11-13 апреля 20060. – Новосибирск: Изд-во НИПК и ПРО, 2006. – С. 74 – 84.
54. Марченко Ю.Г. Возрождение русской народной культуры: проблемы, тревоги, надежды // Мельниковские чтения: Материалы второй региональной научно-практической конференции (Новосибирск, 24-26 февраля 2005). – Новосибирск: Изд. дом «Союз», 2007. – С. 67 – 81.
55. Марченко Ю.Г., Тенешева Г.Ю. Гуманитарные проблемы антропоэкологии в начале ХХI века // Сибирь – сердце России: вчера, сегодня, завтра (политика, экономика, образование, культура): Материалы межвузовской научно-практической конференции (Новосибирск, 26 апреля 2007_. – Новосибирск: НФ РГТЭУ, 2007. – С. 7 – 13.
56. Марченко Ю.Г. Рецидивирующие социокультурные трансформации в постсоветский период // Современные тенденции развития мировой культуры и цивилизации: культура, образование, экономика: Материалы международной научно-практической конференции (Новосибирск, 9-11 марта 2007). – Новосибирск, Изд-во «Архивариус-Н», 2007. – С. 232 – 238.
57. Марченко Ю.Г. Социальные трансформации и проблемы русской культуры в постсоветский период // Культурология, культура и искусство в современном российском социуме: Сборник научных статей по итогам Всероссийской научно-практической конференции «Культурология в социальном измерении» (Кемерово, 16-17 февраля 2007. – Кемерово: Кемеров. гос. ун-т. культуры и искусств, 2008. – Ч. 1. – С. 231 – 239.
58. Марченко Ю.Г. Рок-музыкальный феномен как аудиоэкологическая проблема // Социально-экономические и культурные проблем современной России: Материалы Международной научно-практической конференции Новосибирск, 5-6 марта 2008). – Новосибирск: Изд-во «Архивариус-Н», 2008. – С. 208 – 220.
59. Марченко Ю.Г., Сотникова Е.В. Консерватории в Сибири 1920-х годов // Сибирский музыкальный альманах. Ежегодник, № 6, 2008. – С. 20 – 26.
