Исторические парадигмы русской культуры: методологический анализ
На правах рукописи
НИКУЛИЧЕВ Юрий Владимирович
ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАДИГМЫ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ:
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
Специальность 24.00.01 – теория и история культуры
(культурология)
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
доктора культурологии
Москва – 2007
Работа выполнена на кафедре теории и практики культуры
Российской академии государственной службы
при Президенте Российской Федерации
Научный консультант – Егоров Владимир Константинович –
доктор философских наук, профессор
Официальные оппоненты – Зорилова Лариса Сергеевна – доктор
культурологии, профессор, Московский государственный институт культуры и искусств
Ремизов Вячеслав Александрович – доктор культурологии, профессор, Академия гражданской защиты Министерства по чрезвычайным ситуациям РФ
Шендрик Анатолий Иванович – доктор
социологических наук, профессор, заведующий кафедрой культурологии Московского гуманитарного университета
Ведущая организация – Институт научной информации
по общественным наукам
Российской академии наук
Защита состоится 26 июня 2007 года в 14.00 час. на заседании диссертационного совета Д-502.006.07 при Российской академии государственной службы при Президенте Российской Федерации по адресу: 119609, Москва, пр.Вернадского, д. 84, корп. 1. ауд. 3330.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Российской академии государственной службы при Президенте Российской Федерации.
Автореферат разослан ______________2007 года.
Ученый секретарь диссертационного совета
доктор философских наук, профессор Г.Д.Чесноков
I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. В цикле дисциплин, тем или иным образом полагающих своим предметом культуру, нет сегодня темы, проблематики и задач научно более актуальных, нежели методологические: их значимость принципиально велика для становящейся культурологии, но также, можно думать с соответствующими оговорками, для философии культуры, общей теории и истории культуры, социологии культуры, – и более всего в тех проблемных плоскостях, что отражают отечественную тематику. С конца XIX в. мысль о культуре развивалась по вектору все более и более широкого понимания того, что есть самое культура; под сильнейшим воздействием культур-антропологической традиции, но также и иных научных направлений (всего того научного дискурса, что отталкивался не столько от культурной, сколько от социокультурной проблематики, как это шире всего было дано у П.Сорокина, а затем закрепилось в самих понятиях «социокультурный процесс», «социокультурное явление» и т.д.), произошло теснейшее сближение категорий «культура» и «общество» – момент, с одной стороны, открывающий для культуроведения принципиально более широкие горизонты, но с другой – систематически привносящий известную проблематичность в вопрос о том, каковы именно границы его предметного поля. Так или иначе сегодняшний культуролог, полагаем, находится в своего рода «постклассической» научной ситуации: он ясно видит то, что прежнее, «узкое», понимание культуры, тяготевшее к явлениям культуры художественной, «не работает» для объяснения протяженных историко-культурных процессов, – «широкое» же ее понимание ставит его перед лицом практически необозримого множества феноменов и в этом смысле «не работает» тоже. Транслируясь в план научной деятельности культуролога, данная ситуация оборачивается уже принципиальной неясностью в отношении того, что есть самое культурология: в литературе видно, что исследователи отталкиваются каждый от своего собственного понимания культуры, где более, а где менее широкого, в результате поле культурологического анализа предстает не сводимым к единым логическим основаниям массивом, явственно отмеченным печатью «культурософии» – «размышлений о культуре», тяготеющих то к философии культуры, то к истории художественной культуры и мало связанных с актуальными проблемами культурного движения страны.
Обусловленная реальными обстоятельствами общего движения наших социальных наук в последние два десятилетия, данная ситуация, разумеется, «нормальна» и в этом смысле не должна вызывать какого-либо эмоционально повышенного критицизма, – в действительности речь идет о более полном, чем имеет место сегодня, выявлении научно-практического потенциала культурологии. В общенаучном плане он представляется огромным; в самом деле, коль скоро сегодняшняя парадигма обществознания столь тесно сближает между собой «общество» и «культуру», культурологический анализ действительности по необходимости и по существу становится инструментом ее общего познания: предметное поле культурологии в этой логике образуется не только и не столько «специфически-культурными», сколько общесоциальными (социокультурными) явлениями и процессами. Но эпистемологические установки такого рода должны быть обеспечены соответствующими теоретико-методологическими средствами, – пока же в массиве выходящей культурологической литературы сколько-нибудь широко не поставлена даже и сама тема методологии. Будучи отражением того, что статус культурологии в сознании научного сообщества на сегодняшний день еще не вполне определился, этот момент, на наш взгляд, со своей стороны подчеркивает (и, возможно, ярче всего) неопределенность этого статуса: если культурология есть самостоятельная наука (а, скажем, не некая междисциплинарная область исследований) у нее – по законам научного знания, по принципу единства теории и метода в науке – должна быть своя методология, свой собственный инструментарий научного анализа, свои собственные методы исследования (что, понятно, отнюдь не исключает – в рамках общего интегративного движения наук – и использования культурологом методологий иных дисциплин обществоведения).
Особый ракурс актуальности всей этой темы – тот круг проблем, который отражается концептом «национальная культура». При последовательно проведенном культурологическом взгляде нет возможности понимать национальную культуру тем, по существу, паллиативным способом, при котором она отождествляется с «культурой нации» и/или «культурной жизнью общества»: к национальной культуре мы, по логике вещей, отнесем некий круг историко-культурных явлений, существовавших в большей или меньшей степени инвариантно, константно или во всяком случае исторически длительно (совершенно не отрицая того и даже предполагая то, что с течением исторического времени этот круг явлений всегда содержательно изменяется). Между тем сегодня мы не видим сколько-нибудь основательных попыток тематизировать и проблему национальной культуры; более того, в ретроспективе видно, что, зародившись как мысль именно о национальном культурном своеобразии («дух народа», как у И.Г.Гердера; вся ближайшая к тому традиция вплоть до Н.Данилевского, О.Шпенглера и далее до А.Тойнби), культуроведческий дискурс в дальнейшем явно отошел от самой идеи «национального»: во всяком случае сегодня с тематикой национальной культуры не ассоциируется ни одно из крупных имен мировой культурологии, как она отсутствует и в обзорах основных культурологических концепций современности1
[1]. Ситуацию можно уподобить той эрозии концепта национального государства, которая имела место в политологии: с уверенностью можно даже сказать, что в обоих случаях шли схожие интеллектуальные процессы; во всяком случае в сегодняшних концепциях глобализации мирохозяйства и новой, глобальной же, культуры мы на каждом шагу встречаем одни и те же темы, идеи и аргументы. Как национальное государство, по некогда заявленному мнению Д.Белла, стало «слишком велико для малых проблем и слишком мало – для больших», так, можно предположить, и проблематика национальной культуры для одних культурологов сегодня оказывается слишком обширна и они работают с такой тематикой, как культура отдельных институтов и видов человеческой деятельности, для других – слишком узка и они предпочитают проблематику международного уровня.
Отечественный случай более сложен: в советские времена национальное содержание культуры, судя по всему, в большинстве случаев принималось за некую этническую данность, необходимо присущую культуре общества и никакого специального внимания к себе не требующую2
[2] ; сегодня – и по логике нашего исторического развития, и по состоянию общественного сознания – эта тема в громадной степени актуализировалась, но столь же велик здесь и «накопленный дефицит» научного знания, и это при том, что современная «популярная философия» производит громаднейшие массивы литературы на эту и близкие ей темы, к науке чаще всего ни в каких отношениях не стоящей.
Вообще говоря, в историческом плане вся эта тема представляется наисложнейшей даже и при самом общем на нее взгляде. Что есть русская национальная культура; в каком именно плане – онтологическом, аксиологическом, семиотическом, эстетическом, этическом – будем мы сегодня искать те регулярно повторявшиеся в нашей истории явления по формуле «с древнейших времен до наших дней», на эмпирической основе которых только и возможно построение теории? Выдержат ли положения наших прежних теорий и/или отдельных работ ту процедуру научного познания, что в сегодняшнем науковедении называется «принципом фальсификации»? – устойчивы ли они перед критикой сугубо научного, внеидеологического, характера? Наперед ясно, что в каком бы из данных выше планов мы ни искали эти регулярно повторяющиеся явления, в теорию национальной культуры способно войти лишь то, что научной «фальсификации» не поддается – то, что невозможно опровергнуть какими бы то ни было указаниями на факты противоположного по смыслу характера. Мы отнюдь не убеждены в том, что многие и многие традиционные наши представления относительно отечественной культуры выдержат такую проверку, – полагаем поэтому, что в чисто эпистемологическом ракурсе для всего этого массива проблем культурология сегодня располагает, пожалуй, в основном лишь вопросами – не ответами.
И в этом плане сегодняшней культурологии, полагаем, предстоит решить задачу такого масштаба, какого в истории нашей мысли еще не было, – осуществить своего рода критику национального культурно-исторического опыта, выявить в нем то, на основе чего только и возможно построение теории национальной культуры. Такой теорией культурология, в отличие от философии культуры (здесь наперед для всей работы принимаем этот акцент на строгом разграничении двух дисциплин), не располагает, – сегодня можно говорить лишь о едва-едва начавшемся движении к этой цели.
Проблематика, предстоящая анализу, в высшей степени сложна: история русской культуры, – возможно, даже и с международно-культурологической точки зрения – являет собой одну из наисложнейших проблем. Историк Н.И. Кареев в конце XIX века говорил о противостоянии и столкновении культур в России: «Этот своеобразный разлад – явление чисто русское, выросшее на почве русской истории: совершенно ему аналогичного на Западе мы не находим»1
[3]. Итак, внутренний разлад как специфическая – «чисто русская» – особенность национальной культуры, –сколько таких разладов было до XIX века, сколько после? Бросим общий взгляд на нашу историю, – здесь все движется переворотами, столкновениями внутреннего и внешнего, острейшими противоречиями и, сказать по-русски, расколами. Вот новгородцы призывают варяжских князей, вот Русь от Византии принимает христианство, вот она противостоит татаро-монголам и вдруг из конгломерата удельных княжеств c традициями вечевой демократии превращается в жестко централизованное государство, – на середину XVI века много ли общего мы найдем между московским дворянином, явившимся служить Ивану Грозному из Литвы или какого-нибудь остатка Орды, и крестьянином, который еще и Библии-то не видал, а в быту сохранял все те обычаи, которые ему, казалось бы, надлежало оставить еще во времена крещения Руси? Вот церковный раскол XVII века; Петр I, «Россию поднявший на дыбы»; «вавилонское столпотворение языков» в русской жизни – немецкого, голландского, польского, французского, старославянского, новорусского – период, когда немецкий был «официальным» языком начинавшейся российской науки и книг на нем в империи печаталось в несколько раз больше, чем на русском (и время, когда ученик богословской школы из-за засилья латыни едва мог написать несколько строк проповеди на родном языке); бицентричность государства, явленная оппозицией Москвы и Петербурга; тотальное господство французского языка в высших слоях общества, – что есть «русская культура» этого времени? Вторая половина XIX века с отменой крепостного права, вопреки всем ожиданиям столь глубоко расколовшей общество, и массовым явлением разночинца с его склонностью к неприятию «старой культуры», доходящей до абсолютного нигилизма; 1917 год; искоренение «старой» и внедрение «новой» культуры; наше время с его «возвратом к истокам» и одновременно воочию наблюдаемой вестернизацией культурной жизни, – что есть «русская национальная культура» сегодня?
В кругу этих вопросов изначально и формировались основные идеи настоящей работы.
Степень научной разработанности темы. С точки зрения главной задачи исследования – обосновать общую логическую схему национального историко-культурного процесса – можно констатировать, что принятый аналитический ракурс разработан лишь в отдельных своих аспектах (в некоторых работах, впрочем, вполне основательно), но не целиком. Вообще говоря, по сумме «исторических обстоятельств» в этом приходится видеть, что называется, не вину, а беду отечественной мысли о культуре, столь сильна здесь изначально была «акультурная» тенденция. Имеем в виду то, что классические наши историографии – «Истории России» – в общем всегда абстрагировались от культурного фактора национального развития: так у историографов XVIII в. – от Татищева до Ломоносова и Щербатова (что для этого периода вполне естественно); так у Карамзина и Полевого, так в конце века у Ключевского, который во введении к своему «Курсу русской истории» даже счел необходимым специально оговориться в том отношении, что факторы культуры он из рассмотрения заведомо исключает – момент тем более парадоксальный, что в других своих работах (например, «Жития святых как исторический источник») историк, фактически говоря, придерживается совершенно противоположных установок. Известным исключением на этом фоне предстает С.Соловьев, но в его 29-томном труде, акцентировавшем ход «прагматической истории России», разделы о культуре крайне сжаты и скорее опять-таки «прагматичны» (в соловьевском смысле «что за чем следовало»), нежели органичны для той общей картины русской истории, которую он дает. Как бы ни развивалась историко-культурная мысль в последующем (здесь можно даже не входить в ситуацию советского периода), «отсутствие культуры» в классических национальных историографиях – момент, и по сей день осложняющий наше изучение национально-культурных процессов.
Собственно говоря, в данной научной традиции мы имеем лишь одну по всем меркам (во всяком случае для своего времени) основательную работу – «Очерки по истории русской культуры» П.Милюкова, но сегодня, спустя без малого сто лет со времени ее написания, этот труд можно рассматривать, полагаем, в качестве той «классики», которая в любом случае требует продолжения. Так или иначе с позиций сегодняшнего дня дело обстоит так, что мы не располагаем ни одной культурологической работой, в которой история русской культуры прослеживалась бы в духе классической формулы «с древнейших времен до наших дней».
По логике настоящего исследования в позиции «степень научной разработанности темы» к «теме» отнесены те культурологически-релевантные (достаточно близкие к принципам сегодняшней культурологии) работы, в которых присутствует широкое понимание отечественной культуры в полноте и единстве ее духовных и материальных сторон и/или выявляется ее динамика на протяжении исторически протяженных периодов – т.е. представлены «большие длительности культуры». Здесь прежде всего должен быть отмечен ряд коллективных монографий исследователей МГУ, выходивших с 1969 г. под серийным титулом «Очерки русской культуры» (определенного века или веков): сегодняшнему пониманию культурологичности эти работы не отвечают, а первые из них еще и целиком находятся в пределах сугубо марксистско-догматической интерпретации исторического материала, – тем не менее при соответствующем культурологическом прочтении свою значимость они сохраняют и по сей день1
[4]. В массиве индивидуально-авторской литературы те или иные аспекты темы, но главное, – различные ракурсы обусловленности явлений культуры общеисторическим и макросоциальным контекстом, – получили разработку у таких исследователей-классиков советского/российского культуроведения, как Д.С.Лихачев, А.М.Панченко, Ю.М.Лотман, В.В.Иванов, Б.А.Успенский, а также у их младших современников, следующих тем же традициям и стандартам научной работы, – А.С.Демина, Б.Ф.Егорова и других1
[5].
В поколении культурологов, активно работающих сегодня, широкая панорама проблем, рассмотренных с философской, исторической, культурологической, социологической и политологической точек зрения, дана в работах В.К.Егорова2
[6] ; оригинальное сочетание проблемного и дескриптивного подходов к истории русской культуры найдено у И.В.Кондакова3
[7] ; на обширном историко-культурном материале актуальные для культуры переходного, «перестроечного», типа проблемы поставлены у Н.А.Хренова4
[8] ; проблематика национальных (отечественных) ментальностей систематически исследуется в рабатах В.С.Жидкова и К.Б.Соколова5
[9].
В целом ряде крупных работ последнего времени разрабатывалась та «историко-лонгитюдная» тематика, которая особенна важна для целей настоящего исследования. Масштабом поставленной задачи – обосновать собственную почти историософскую схему историко-культурного движения России – здесь выделяются работы А.С.Ахиезера6
[10] ; в таком же масштабном измерении собственный опыт интерпретации истории русской культуры с раннего средневековья по XX в. предлагает П.А.Сапронов1
[11] ; с «большими длительностями культуры» работает В.К.Кантор2
[12] ; громадная работа научной и практической значимости выполнена Ю.С.Степановым в «Словаре русской культуры»3
[13]. В совершенно новом и куда более ясном, чем когда-либо прежде, свете историко-культурный процесс в России предстает в сложившемся научном направлении гуманитарной географии, где в особенности выделяются систематические и кропотливо выполненные работы («Атласы русской культуры») ростовского исследователя С.Я.Сущего4
[14] ; в отношении искусства аналогичный подход развивает Ю.А.Веденин5
[15].
Этнологическая тематика отечественной культуры в спектре от этнографического до более комплексного этно-философско-антропологического исследования «русскости», беря свое начало от ставших уже классическими работ М.М.Громыко по русскому крестьянству6
[16], в настоящее время разрабатывается все более широким кругом авторов и относительно самых разных культурно-географических ареалов, в особенности Сибири и Севера страны: это, в частности, И.В. Можайскова7
[17], Л.П.Найденова8
[18] и многие другие специалисты, в том числе участники крупных коллективных исследований9
[19].
Целый ряд работ имели для настоящей диссертации общетеоретическое и методологическое значение. В ракурсе общей теории культуры это последние исследования М.С.Кагана, ставящие культуроведческую проблематику в широкий деятельностный и историко-культурный контекст1
[20]. В работах В.М.Межуева неизменный интерес представляет ярко выраженная ориентация философско-культурной тематики на актуальные проблемы мировой и отечественной культуры2
[21]. А.Я.Флиером ведется систематическая работа по переосмыслению традиционной проблематики культуроведения для задач развивающейся культурологии3
[22]. Синергетический подход в культурологическом анализе развивается в работах О.Н.Астафьевой4
[23]. В плане более конкретной методологии историко-культурного анализа и в связи с темой научного значения школы «Анналов» обширнейшая работа проделана А.Я.Гуревичем5
[24].
Цели и задачи исследования определялись в их прямой обусловленности той общей ситуацией в нашем историко-культурном знании, что давно выражается тезисом об оторванности отечественной истории культуры от общей истории страны: эту ситуацию исследователи констатировали в начале XX в., о ней время от время говорили в продолжение всего того столетия, на нее же специалисты указывают и сегодня. Историк и социолог искусства И.И.Иоффе в пионерской для своего времени работе «Синтетическая история искусств» (1933 г.) так описывал ее для искусствознания (но мы имеем все основания то же самое сказать об истории культуры): «Искусствознание имеет среди множества пережитков эмпиризма и формализма три положения, особенно мешающие ему стать на путь науки. Это, во-первых, оторванность теории искусства от его конкретной истории, во-вторых, разобщенность отдельных искусств, независимость их историй и теорий друг от друга и, в-третьих, понимание истории не как целостной системы, каждое звено которой находится в закономерной, функциональной связи с общим, а как прямолинейного движения, отрезки которого находятся в последовательной причинно-следственной связи друг с другом» 6
[25]. Сегодня И.Кондаков, рассматривая ту же самую ситуацию, пишет: «И теория культуры, и история культуры оказывались постулированными, идеологически и политически заданными, а потому в значительной степени вымышленными, смоделированными. Отсюда и предпочтение должного существующему, желаемого действительному, идеализированного реальному; отсюда преобладающая роль своего рода «селекции» культуры, в результате которой одни явления обретали статус «подлинно значительных» для истории культуры, «магистральных»; а другие не только относились к второстепенным или даже негативным, но и вообще «изымались» из истории культуры, переводились в разряд как бы «несуществующих», «мнимых». В результате история культуры буквально зияла то «белыми пятнами», то «черными дырами», становилась искаженной, подчас фальсифицированной, а теория культуры, по образцу которой конструировалась история, представлялась не только схоластической, искусственной, выхолощенной, но и прямо ложной, превратной»1
[26].
Настоящая работа и является попыткой представить авторскую версию этой искомой связи между двумя «историями» отечественной историей культуры и общей историей страны: в этом и состоит главная цель работы. В комментарий к данной цели здесь скажем еще только то, что при такой общей установке в работе, естественно, потребовалось более широкое привлечение «чисто исторического» материала (по контрасту с материалом «историко-культурным»), чем то обычным образом принято в такого рода исследованиях, автор, однако, при этом всегда следовал внутренней установке нигде не выпускать из виду именно данного выше реляционного ракурса проблематики, главного для работы, этой связи между двумя «историями». То же самое относится и к проблеме соотношения между обосновываемыми в работе историческими парадигмами русской культуры и соответствующими процессами в мире художественной культуры того или иного периода: выявить их «живую» связь в неизбежно ограниченном по своему объему диссертационном (вообще индивидуально-авторском) исследовании возможно разве что в предельно общем виде; в этом ракурсе целевые установки работы заключались в том, чтобы представить историко-культурную формацию как своего рода социокультурный организм, определенным и всегда законосообразным образом продуцирующий и мир своей художественной культуры – мир, специфическим, превращенным, образом отражающий общую логику движения историко-культурной парадигмы. Отдельно выделенные в работе сюжетно-содержательные блоки («темы»), связанные с движением областей художественной культуры, разумеется, не исчерпывают всего богатства и разнообразия соответствующих макрофеноменов и скорее подчинены задачам иллюстративности; принципиальная позиция автора при этом заключается в том, что логика историко-культурной формации так или иначе выражает себя вообще во всех областях художественной культуры – от фольклора и ремесла до литературы и архитектуры.
Цель работы потребовала решения соответствующих задач, главными среди которых были:
применительно к задачам историко-культурного анализа развернуть понятие «социологика культуры»1
[27], со стороны познающего субъекта предстающее как специфический момент социологического мышления культуролога; показать действие данного принципа на эмпирическом материале;
рассмотреть проблематику периодизации истории русской культуры со стороны тех ее научно-конвенциональных моментов, при которых она совпадала бы с периодизацией (общепринятыми вариантами периодизаций) общей истории России; в этом плане обосновать понятие «историко-культурная парадигма».
независимо от проблемы периодизации обосновать понятие «общественно-культурная парадигма» концепт, ориентированный на холистическое понимание социокультурных процессов в обществе;
в связи с этими задачами рассмотреть проблематику методологии культурологического (историко-культурного) анализа, обосновать те принципы интерпретации историко-культурного материала (в данном случае «отнесение к культуре» и «отнесение к обществу»; «прогрессивный» и «ретрогрессивный диахронический анализ историко-культурного явления»), которые могли бы содействовать разрешению традиционных затруднений в культурологической теории и, главное, преодолению ее оторванности от национальной исторической действительности.
Объектом исследования является культура России в ее историческом развитии; предметом методологическая проблематика теории национальной культуры. Содержательное наполнение исследования соответствует хронологическим рамкам с раннего российского средневековья до наших дней. Этнологически объект исследования (культура России) ограничен материалом, соответствующим этнониму «русские», тем, что на языке XVIII - XIX вв. определялось бы как культура великороссов.
Теоретические и методологические основы исследования. Из всех теоретико-методологических традиций последнего времени наиболее значимой для настоящей работы была французская историографическая школа «Анналов», как она представлена в работах своих представителей первого поколения (Л.Февр, М.Блок), второго (Ф.Бродель) и третьего (Ж.Ле Гофф, Ж.Дюби, Э.Ле Руа Ладюри, П.Шоню и др.)1
[28]. Поскольку, однако, «Анналы» при всем своем интересе к культуре не являются культурологической школой и к тому же, по существу, не касались российской темы, потребовалось весьма основательное «препарирование» их научно-программных идей вплоть до существенного пересмотра некоторых из них так, как этого, на наш взгляд, требует ситуация российского культуролога и историка культуры (в развернутом виде этот момент «притяжения – отталкивания» для данного случая дан в первом параграфе Главы II «Школа «Анналов» в проекции научного диалога»). Со всем тем автором безусловно приняты следующие принципы «Анналов» (в формулировках следуем за их французскими номинациями): отказ от «истории-повествования» (histoire-recit) в пользу «истории-проблемы» (histoire-probleme), ориентация исследователя на «тотальную» (всеобъемлющую) картину прошлого – «от подвала до чердака», от «истории снизу», со стороны «молчаливого большинства», до «истории сверху», со стороны политической элиты; установка на выявление культурного содержания экономических и всяких иных «внекультурных» процессов; неприятие традиционной «событийной истории» как «простого эпифеномена» тех процессов, что совершаются в глубинах общества; научная парадигма «большой длительности» (longue dure) и гипостезирование различных «времен» в жизни общества – от «медленного времени» одних процессов (экономических) до «короткого времени» других (политических), если того требует методология исследования и установка на максимально строгое структурирование исторического материала.
Другим компонентом теоретико-методологической основы исследования является то широкое идейное течение (скорее даже умозрение), что исходит из постулата об организмичности культуры – теснейшей взаимосвязи и взаимообусловленности составляющих ее компонентов; более всего в кругу идей, выработанных этим направлением, нас, естественно, интересовало все то, что относится к русской культуре и российской проблематике вообще. Идея «организмичности культуры» напрямую соприкасается с дискурсом о культуре национальной: в этом смысле особо значимыми для исследования были труды российских философов и историков порубежья XIX – XX вв. Это поколение учеников и младших современников В.Ключевского – М.А.Дьяконова, А.С. Лаппо-Данилевского, Н. П. Павлов-Сильванского, М. М. Богословского, С. Б. Веселовского, С. Ф. Платонова, Ю. В. Готье, М. К. Любавского, С. К. Богоявленского. Начиная с В.Ключевского, в трудах этих исследователей1
[29] российская историческая наука шла не только к сугубой самостоятельности, но и к плодотворнейшей методологии, к осознанию принципиальной значимости самой темы «методология» в работе историка, к синтезу самых разных методик и методов. В этом же движении обозначился и широкий подход к культуре (классический пример – это, конечно же, «Очерки по истории русской культуры» принадлежавшего к той же когорте П.Милюкова), традиция работать с более широкой социокультурной по контрасту с «чисто» культурной – проблематикой; ее потом продолжит и в своей «Социальной и культурной динамике» специально обоснует П.Сорокин.
Что касается философской части той же традиции, то здесь для исследования наиболее значимой была идущая от полемики славянофилов и западников, от Н.Данилевского, К.Леонтьева и В.Соловьева традиция генерализирующей, предельно общей историко-философской «мысли о России», как она позже отразилась в трудах С.Булгакова, Л. Карсавина, Н. Лосского, С.Франка, И.Ильина, Н.Бердяева2
[30], «евразийцев» и других представителей этого широкого течения. Независимо от того, находил ли автор для себя возможным «в свете нашего опыта» согласиться с тем или иным положением у этих мыслителей, заданное ими широкое идейное поле в любом случае служило надежным основанием не только для теоретического, но и для методологического компонента работы: в известном смысле именно в этой традиции логически наиболее широко очерчена та «история России с древнейших времен до наших дней», которую представитель французских «Анналов» определенно назвал бы «большой длительностью российской истории».
Наконец, третьим научным направлением, принципиально значимым для теоретической позиции и методологии настоящей работы, является московско-тартусская школа семиотики, как она развивалась с 1960-х гг. По убеждению диссертанта, семиотический план вообще является главным для уяснения существа любой национальной культуры, отечественной в особенности: во всяком случае попытки связать такие концепты, как национальный характер или национальная культура, с психологическим, социально-психологическим, поведенческим, ценностным и даже актуально-ментальным (наиболее типичные для данного исторического момента ментальности) планами бытия общественного человека ни к каким сколько-нибудь солидным научным результатам пока не привели. В любом случае понимание национальной культуры как совокупности смыслов общественного бытия, сложившейся у данной нации за время ее исторического существования, представляется наименее противоречивым и наиболее устойчивым в отношении возможных опровержений: сами эти смыслы, понятно, могут быть вполне и сколь угодно взаимопротиворечивыми. Так или иначе разработка «семиотики истории» и «семиотики культуры» представителями московско-тартусской школы – Ю.Лотманом, Б.Успенским, и другими – представляла для целей настоящей работы первостепенный научный интерес. Концепция культуры как целостного «мыслящего мира» или «коллективного интеллекта», установки на выявление «культурного кода эпохи», представление разнообразных явлений культуры как «текстов», для уяснения которых требуется рассмотрение их общественных «контекстов» и «подтекстов», определение множества более частных смыслов отечественной истории и культуры – все это прямым образом содействовало конкретизации проблематики и определению общей теоретико-методологической схемы настоящей работы.
Научная новизна исследования. С точки зрения установок работы на соответствие требованиям научной новизны, в ней было важно прежде всего определить и выдержать чисто культурологический подход к истории отечественный культуры, – т.е. подход, акцентирующий специфику именно культурологического способа познания действительности по контрасту с философией культуры и/или традиционной дескриптивной историей культуры: в данной попытке автор стремился так или иначе акцентировать элементы чисто новационного, – подчас, может быть, даже дискуссионного – характера. При этом:
– впервые в работах такого рода осуществлен предельно широкий хронологический охват истории русской культуры – вплоть до сегодняшнего дня и ближайших перспектив социокультурного движения страны; возможность самой постановки такой задачи мы изначально усматривали в принципе логически максимально плотной «упаковки» историко-культурного материала – в том, что в настоящей работе выражено через понятия «историко-культурная» или «общественно-культурная парадигма». Эта позиция позволила представить исторический континиум отечественной культуры не как совокупность «историй» ее отдельных областей, а как законосообразное движение от одной общественно-культурной формации к другой, – как историю культуры, движущуюся по одной логике с историей общества в целом; в логическом (не дескриптивном) представлении последовательно рассмотрены парадигмы национальной культуры доимперская, имперская, советская и современная;
применительно к задачам историко-культурного анализа развернут концепт «социологика культуры», в предельно широком макросоциальном плане акцентирующий историко-логическую целостность выделяемых периодов и указывающий на их внутренний «культурный код» (Ю.Лотман), управляющий, среди прочего, и движением художественной культуры;
широко поставлена методологическая тема культурологического (историко-культурного) анализа; обоснованы те принципы интерпретации историко-культурного материала («отнесение к культуре» и «отнесение к обществу»; «прогрессивный» и «ретрогрессивный диахронический анализ историко-культурного явления или процесса»), которые могли бы содействовать разрешению традиционных затруднений в культурологической теории и, главное, преодолению ее оторванности от национальной исторической действительности; апробирован прием «тематического» представления (но также и анализа) историко-культурного материала, по смыслу близкий к методологии «case studies»; представлены «темы», позволяющие, на взгляд диссертанта, скорректировать целый ряд традиционных представлений нашего историко-культурного сознания;
относительно современной парадигмы культуры поставлен вопрос о необходимости «культурометрии» как набора индикаторов, с помощью которых было бы возможно более широко и адекватно анализировать происходящие в стране социокультурные процессы; развернута идея сценарного прогнозирования как прогностического коррелята принципа «больших длительностей истории», даны варианты трех сценариев возможного развития социокультурной сферы страны в перспективе ближайших двадцати пяти лет «оптимистического», «пессимистического» и «наиболее вероятного».
На защиту выносятся следующие основные положения.
1. Историография вообще, а историко-культурное познание в особенности, сегодня требуют от исследователя гораздо более активной эпистемологической позиции, чем то было принято (и было возможно) прежде, своего рода гносеологического активизма, которым только и можно восполнить всегдашнюю дефицитность находящегося в нашем распоряжении фактографического материала. В этой по-новому осмысливаемой эпистемологии историк культуры в большей степени опирается на операции логической реконструкции прошлого (и даже настоящего), чем на «факт», и в высшей степени критически относится к любым позднейшим интерпретациям этого «факта». По аналогии с «понимающей социологией» такую позицию можно определить как «понимающая культурология»1
[31] с тем большим основанием, что в традиции «понимающей социологии» столь много говорится о «культур-аналитическом» видении мира в противовес видению «объективистскому». Все это, разумеется, отнюдь не означает отказа от традиционных методологий интерпретации историко-культурного материала, напротив, ставит их в более широкий и познавательно более перспективный теоретико-методологический контекст.
2. Последовательно осуществленный феноменологический анализ культурных процессов выявляет момент столь строгого параллелизма в движении отраслей художественной культуры, что обнаруживается единая и общая для них логика «социологика культуры»: в особенности это видно на материале русской культуры XIX века. Речь идет не о «взаимодействии и синтезе искусств» (традиционная постановка вопроса), а о глубинных общественных закономерностях закономерностях, прослеживаемых не только в движении жанров, стилей, поэтик и смыслов, но даже в биографике, в творческой эволюции художника, в его прижизненной и посмертной судьбах. Логика самодвижения отраслей культуры относительна, абсолютно движение того целого, которое мы здесь характеризуем через концепт «социологика культуры»: это тот момент, в котором движение культуры совпадает с движением общества (сообщества) в целом. С позиций познающего субъекта «социологика культуры» имеет своим логическим коррелятом специфическое социологическое мышление культуролога инструментарий, который и позволяет «связать между собой две истории» историю культуры и общую историю страны. В отсутствие такой логики наша история (историография) культуры будет оставаться внеисторичной и для очень большого круга случаев, следовательно, исторически недостоверной.
3. Наиболее важные аспекты этой проблематики макросоциальные, резюмирующие в себе движение общества в целом и в единстве всех его социальных страт и территориальных ареалов: только при таком взгляде культуролог может в действительности перейти от «классического», традиционного, «узкого» понимания культуры к (декларируемому) новому, «широкому» ее пониманию и с тем вместе получить адекватные схемы объяснения национально-культурного процесса «с древнейших времен до наших дней». Проблематика макропроцессов и макроявлений культуры требует своей методологии, методологии, которая относилась бы к обществу в целом и, среди прочего, восполняла бы всегдашний дефицит «социологической» информации в отношении прошлого. Эту функцию мы придаем принципам «отнесения к культуре» (заключения от «общества» к «культуре») и, как зеркальное его отражение, «отнесения к обществу» логической реконструкции историко-культурных процессов, в которой, условно говоря, «логика» доминирует над «фактом», но на самом деле выявляется на гораздо более широкой эмпирической основе, чем то было характерно для прежнего культуроведения. Последнее достигается особо акцентированным вниманием к темпоральным, историко-процессуальным, континуальным аспектам историко-культурной проблематики ко всему тому, что сегодняшний историк называет большими длительностями истории: многие смыслы историко-культурного процесса только в таком разрезе и выявляются. Среди прочего, это позволяет уйти от той «событийной» и «политизированной» истории культуры, которая столь долго господствовала в культуроведении и всегда давала не более чем фрагментированную и в целом неадекватную картину историко-культурного процесса. Для анализа темпоральных характеристик культуры предлагаются принципы «прогрессивного» и «ретрогрессивного» диахронического анализа; подчеркивается и показывается, что историко-культурный материал интерпретируется тем адекватнее, чем более широкий диахронический срез проблемы взят для анализа и чем полнее он обеспечен фактами чем «плотнее» диахрония проблемы.
4. Будучи частью общеисторического знания, знание историко-культурное в принципе (пусть не по актуальному состоянию нашего обществознания) находится с ним в отношениях взаимной комлиментарности своего рода «сотрудничества», в котором «история объясняет культуру», а «культура объясняет историю». Тем самым культурологический анализ становится инструментом познания исторической и вместе с тем современной нам действительности.
5. Выявление «социологики культуры» позволяет более адекватно, чем то возможно на иных принципах, периодизировать историю русской культуры: основанием для периодизации при этом выступает как раз смена логик исторического (историко-культурного) движения страны. При том что периодизации всегда условны и инструментальны, можно говорить о четырех периодах в истории русской культуры «доимперском», «имперском», «советском» и сегодняшнем. Эти периоды определяются как исторические парадигмы русской культуры своего рода общественно-культурные формации (притом имеющие свои историко-культурные уклады социальные, сословные, территориально-ареальные), каждая со своей собственной «социологикой», ясным образом отличающей ее от пограничных во времени парадигм.
Теоретическая значимость работы видится главным образом в том, что в ней инициирован ряд вопросов, дискуссия по которым могла бы продвинуть вперед наше понимание истории и нынешнего состояния отечественной культуры. Проблематику своего исследования автор последовательно стремился выстроить в плоскости сугубо культурологического анализа, выделенного из общего потока «культурософии» и отделенного от других областей знания, традиционно имевших и имеющих культуру своими предметом: представляется, что в принципе такого рода попытки важны с точки зрения внутренних задач развивающейся культурологии. На те же задачи ориентирован и методологический компонент исследования: по слабой своей проработанности методологическая тема сегодня вообще является одним из наиболее важных научных приоритетов отечественной культурологии. Соответственно этому видится и практическая значимость работы: ее результаты могут быть использованы в учебных материалах по дисциплинам «культурология», «история отечественной культуры», «отечественная история», а также в научно-практических программах, так или иначе связанных с тематикой истории и сегодняшнего дня культуры страны.
Апробация работы. Изначальный круг идей, ставший основой исследования, был апробирован автором в цикле статей, опубликованных в журнале «Вопросы литературы» в продолжение 1998 – 2005 гг.1
[32] ; отдельные аспекты темы послужили материалом для других выступлений в научной печати и выступлений на различных научных конференциях и «круглых столах». По частям и в целом диссертация была обсуждена на заседаниях кафедры теории и практики культуры Российской академии государственной службы при Президенте РФ.
Структура и объем диссертации. Исследование состоит из Введения (общей характеристики работы), трех глав и Заключения; в конце приведен библиографический список источников работы. Общий объем работы – 348 стр.
II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
Во Введении обоснована актуальность темы исследования, выявлена степень ее разработанности, сформулированы цели и задачи диссертации, а также ее теоретико-методологические основы, представлены моменты ее теоретической новизны, даны основные положения, выносимые на защиту, и соображения относительно ее возможной теоретической и практической значимости.
В Главе I «От феноменологии культуры к «понимающей культурологии» поставлена тема «социологики культуры» – на материале отечественной культуры выявляются а) «организмическое единство» различных областей художественной культуры и б) их всесторонняя детерминированность движением общественного целого. В этом контексте предпринят кросс-анализ трех областей культуры – литературы, живописи и музыки XIX в. (§ 1. «Видимые» искусства и «невидимая культура». Русская литература, живопись и музыка XIX века) в их хронологической, формальной (движение жанров) и содержательной соотнесенности. В феноменологическом аспекте показано, что во всех этих видах творчества в одно и то же время (и особенно явно до середины XIX в.) шли такие процессы, как укрупнение формы и смена тех общих модусов восприятия мира, которые выражаются понятиями «классицизм», «романтизм» и «реализм»: говоря современным языком, это как будто три подсистемы, ведущие себя одинаковым образом и подчиненные некоей более широкой системе – «невидимой культуре» (тема, среди прочего, рассмотрена в связи с дискуссией вокруг идеи «невидимости», «неуловимости», «неонтологичности» культуры, обсуждавшейся в западной культурологии1
[33] : факты, выявляющиеся на материале русской культуры и обобщенные в диссертации, прямым образом указывают на неадекватность такой постановки вопроса, позволяя говорить об опосредованной «видимости культуры» и ее онтологичности).
Более детально вопрос о том, что именно стабилизирует то или иное явление культуры в качестве общественного феномена, далее рассматривается на материале литературы, взятой в промежутке от конца XVIII до конца XIX в. (§ 2. Литературный процесс как процесс социокультурный). Показано, что в движении литературы явственно прослеживаются свои «волны» – «короткие» и «длинные»; циклами, каждый со своим подъемом и спадом, идет движение жанров; своя, но тоже циклическая, динамика у поэзии, прозы, драмы; поверх общей литературной эволюции происходит движение стилей, осознаваемых как «романтизм», «натуральная школа», «реализм» и т.д. Это «регулярный» процесс, законосообразности которого прямым образом воздействуют на индивидуальное творчество литератора, подчас даже жестко детерминируя его (что, разумеется, отнюдь не упраздняет вопроса о творческой воле художника): иначе невозможно объяснить, почему литература в большинстве случаев предстает вполне определенными «кластерами текстов», консолидирующимися в те или иные годы (малые литературные формы начала XIX в., явление исторической повести и романа 1830-х гг.; «натуральная школа» и «крестьянская тема» в прозе 1846 – 1848 гг., становление романа в 1860-е гг., явление литературного нигилизма конца 1850-х – начала 1860-х гг. и т.д.), почему в ней вообще столь основательно изменяются жанровые, смысловые и эмоциональные доминанты (переход от «литературы стиха» к «литературе прозы» на порубежье 1830-1840-х гг. с затяжным кризисом – «отсутствием» – поэзии в послепушкинское двадцатилетие; господство «отрицательного направления» в середине века, кризис романа в конце XIX в. и другие явления в той же плоскости). Объяснить это логикой чисто литературного процесса, «из самой литературы», невозможно; здесь требуется тот взгляд, о котором Р.Барт писал как об «истории литературы без текстов»2
[34] – своего рода «социальной истории литературы». Ближайшим образом такого рода законосообразности, как показано в исследовании, объясняются фактором коллективного читателя (т.е., по существу, общим культурным движением общества); в работе обобщены и исторические свидетельства (в принципе немногочисленные, но в высшей степени показательные) относительно того, сколь значимую, подчас определяющую, роль этот фактор играл в реальном литературном процессе.
Концепт «социологики культуры» далее конкретизируется и разворачивается как принцип специфического социологического мышления культуролога (§ 3. Социологика культуры: онтология культурного явления и принцип его культурологического истолкования). Подчеркивается, что отнесенность «части» культуры к общекультурному (общественному) целому на отечественном материале выявляется столь определенно, что это выражается даже в биографике: в диссертации это показано на исторической динамике таких явлений, как «Пушкин», «Глинка» и «Брюллов» в общественно-культурном сознании XIX в. – явлений, в строжайшем параллелизме и со множеством смысловых совпадений прошедших цикл прижизненной славы, последующего «развенчания» и, наконец, окончательной стабилизации в классике отечественной культуры. Если, следовательно, движение культуры (и даже отдельных искусств) рассматривать вне их социологики – как «самодвижение» (момент реальный, но всегда относительный), – в «больших длительностях» истории оно часто, если не в большинстве случаев, обнаруживает то, что на языке кибернетики называется парадоксальным поведением системы, когда она в течение (исторически) краткого времени радикально или существенно меняет логику своего движения. Традиционное историческое и историко-культурное сознание, полагаем, этой парадоксальности не видит: чтобы она обнаружилась, культурный процесс должен быть взят в гораздо более протяженной длительности, чем это делала традиционная история культуры. В таком ракурсе «больших длительностей» в исследовании рассмотрены следующие темы (своего рода case studies историко-культурного анализа) – «Церковная и светская архитектура XVII – XIX вв.», «Историческое движение скульптуры», «Духовное образование», «Явление галломании в культуре дворянства XVIII – XIX вв.», «Наука конца XIX в.» и «Мир искусства: от журнала к «русским сезонам в Париже»: везде акцентирована общая «социологика» соответствующих процессов, принципиальная невозможность свести их смыслы к логике «самодвижения» тех или иных искусств или явлений культуры. Подчеркивается, что анализ материала в приведенных темах по-своему указывает на то, что можно определить как «необходимость культурологии» – ее общенаучную и общекультурную «санкцию». По отдельности ни одна из прежних дисциплин обществоведческого цикла не улавливает этой искомой общей социологики культуры: литературоведение в той научной парадигме ограничено по преимуществу текстами, история отдельных областей культуры – соответствующим материалом по живописи, архитектуре, скульптуре и т.д.; целостной и притом исторически-конкретной картины культурного процесса в движущемся обществе можно ожидать, очевидно, единственно от культурологии и выстроенной на ее основе (культурологической) истории культуры.
Это, однако, задача, которая предполагает решение целого ряда теоретических и методологических проблем – общая тема Главы II «Парадигмальный анализ культуры: методологическое содержание». Здесь исходим из того, что методология культурологии, образно говоря, должна быть «выкроена по лекалам» нашего понимания культуры: в качестве чисто рабочего момента это можно сформулировать следующим образом: культура – это всегда то (абстрагируясь от ее внутренне-содержательных характеристик), что исторически сложилось для больших социальных общностей; такой взгляд, по крайней мере, согласуется с исходным значением «культуры» как нечто возделанного и, следовательно, имеющего свои как исторически-континуальные, так и социально-структурные характеристики. В силу этого будем говорить об историческом и социологическом компонентах в методологии культурологии. Речь, подчеркнем, не идет и не может идти о прямом переносе в культурологию методов исторической науки и социологии: они выработаны, каждые в своей области, для особых задач и от них, по существу, неотделимы. Наиболее уместным представляется говорить об особом «историческом» и «социологическом мышлении» культуролога, – о том, что у культурологии «своя история» и «своя социология» (и еще раньше «своя философия культуры», как раз и позволяющая выработать общий подход к проблематике сугубо методологического характера).
Среди прочего, методологическое развитие сегодняшней отечественной культурологии – это свободный и интенсивный диалог с зарубежным обществознанием; для целей настоящей работы особое значение в этом плане было отведено французской исторической школе «Анналов» (§ 1. Школа «Анналов» в проекции научного диалога). Интерес в данном случае представляет, собственно, не содержательное наполнение работ «новой историографической школы» (почти целиком западноевропейское), а та «гносеологическая революция», что была осуществлена ею в исторической науке и вполне релевантная для задач историко-культурного познания относительно российского материала. С эпистемологических позиций «Анналов» историк (для нашего случая историк культуры, культуролог) изучает не что иное как сегодняшнее общество, но изучает данным ему, историку, способом – через историю; историческая наука «стратегически», в своих конечных логических и общественно-обусловленных установках, ориентирована именно на настоящее, какие бы фрагменты этой задачи ни решались в индивидуально-авторском исследовании. Как в этой связи писал представитель второй волны «Анналов» Ф.Бродель, «все должно быть взято, переосмыслено и помещено в более широкие рамки истории, чтобы мы, наконец, – при всех ее парадоксах и противоречиях – смогли увидеть единство исторического процесса, которое одновременно есть не что иное как единство жизни»1
[35]. Внимание историка в этой позиции направляется не на «события» («самая эфемерная часть истории»), а на «структуры» и «процессы», а инструментарий исторического анализа в громадной степени расширяется, сближаясь с экономикой, социологией, географией, демографией, культуроведением, психологией, антропологией. Во всем этом и сложился тот принцип школы, что превратился в ее своего рода «опознавательный знак» – «принцип большой исторической длительности» (longue dure): глубинно протекающие в обществе процессы невозможно увидеть на материале кратких исторических периодов – только длительных. (Заметим, что в российской исторической науке на такой же позиции в свое время принципиально стоял С. Соловьев, что дано уже в титуле его 29-томного исследования, – «История России с древнейших времен до наших дней». «Не делить, не дробить русскую историю на отдельные части, периоды, – писал он на первой же странице своего труда, – но соединять их, следить преимущественно за связью явлений, за непосредственным преемством форм, не разделять начал, но рассматривать их во взаимодействии, стараться объяснить каждое явление из внутренних причин, прежде чем выделить его из общей связи событий»2
[36]. По времени еще более близкий к нам отечественный вариант этого круга идей, и вариант уже сугубо культуроведческий, это мысли М.Бахтина о «большом времени культуры»).
Исходя из обозначенного выше «рабочего» определения культуры как того, что исторически сложилось для больших социальных сообществ, далее выделяется два плана историко-культурного анализа – синхронистический (относящийся к категории «социальная общность») и диахронической (относящийся к тому, как культура в этой общности становилась и развивалась во времени). Общий смысл предлагаемых здесь методологических соображений состоит в том, чтобы наиболее точным образом «вписать культуру в общество» или «вычленить из общества его культуру», как того требуют те или иные задачи исследования или общие цели историко-культурного познания. До сих пор культурологическая теория, во всяком случае по большинству случаев, оперировала и оперирует здесь в общем очень механистичными категориями («воздействие», «влияние», «детерминация» и т.п.), весьма мало что дающими для понимания «организмических» процессов культуры. Так, в марксистской парадигме экономический базис «детерминировал» культурную надстройку; литература самых разных научных направлений описывает «влияние» географических условий на культурный процесс; сегодня мы говорим о «воздействии» таких-то и таких-то экономических и политических процессов на культуру и т.д. Конечно, в этой терминологии могут быть описаны весьма и весьма широкие классы явлений; со всем тем, полагаем, необходимо понимать, что в такого рода дискурсе мы оперируем, по существу, нерационализируемыми идеями-образами (ибо «воздействие общества на собственную культуру», а в конечном счете все сводится именно к такому концепту, рационализации не поддается: это, на наш взгляд, именно идея-образ).
Недостаточность «воздействий» и «влияний», среди прочего, заключается в том, что по своей семантике они несут в себе коннотацию «однократности», во всяком случае кратковременности действия некоего одного фактора на какой-то другой. Но «общество» и «культура» охватывают собой «большие длительности истории»; во всей этой проблемной плоскости, следовательно, всегда присутствует теоретическая опасность того, что один раз зафиксировав некое «воздействие» или «влияние», – по логике вещей, это всегда происходит по отношению к началу процесса, – мы затем выпускаем его из виду: «он отработан, к нему можно не возвращаться». Тем самым отсекается вся дальнейшая перспектива процесса – результат в особенности негативный для уяснения процессов исторически долгосрочного характера.
В плане синхронистического анализа (§ 2. «Общество» и «культура»: синхронистический анализ) в диссертации поэтому предлагается такие элементы научного дискурса, как «отнесение к культуре» и «отнесение к обществу» – концепты, сформулированные по логике неокантианского «отнесения к ценности»; в отечественной философской и исторической традиции нечто аналогичное такому ходу мысли в свое время предлагал А.С.Лаппо-Данилевский1
[37]. Идея в данном случае заключается в том, чтобы уйти от непосредственно-детерминистских и всегда очень механистичных установок на анализ историко-культурного материала (в той плоскости, где традиционно говорилось о воздействии «общественных» процессов на «культурные» и наоборот), а вместе с тем и от традиционного «узкого» подхода к культуре. В предлагаемом способе соотнесения «общества» и «культуры», собственно говоря, выявляются не моменты их взаимной (или иной) детерминации, а общая логика (социологика) культурных процессов – то, что возможно выявить только лишь на больших эмпирических массивах и в плане широкого синхронистического анализа той или иной темы. Детерминизму такой способ рассуждения противостоит как выражение иной исследовательской парадигмы – вероятностной; по существу, это научное доказательство в той логике, что при определенном историческом взаимодействии определенных факторов они скорее всего дадут такую-то и такую-то результирующую: верна ли такая логика, проверяется, как всегда, эмпирически, но и здесь предлагаемая методология представляется более предпочтительной, поскольку исследователь в ней располагает и куда более широкими массивами фактов. В исследовании эти методологические принципы иллюстрированы двумя темами – «Киев и Новгород в ранней русской истории» («отнесение к обществу») и «Крепостное право и социокультурный процесс в Центральной России» («отнесение к культуре»): в первом случае выдержан принцип заключения от «культурных» явлений (преимущественно на материале архитектуры) к «общественным», во втором, напротив, – от «общественных» к «культурным».
Органическим образом синхронистический план анализа историко-культурного материала связан с диахроническим (§ 3. Диахрония культурного процесса: к проблеме и методологии анализа) – планом тем более важным, что сегодня мы находимся только-только на выходе из той традиции советской историографии, которая как раз этим аспектом пренебрегала. Типичная установка той традиции – зарегистрировать нечто «новое», что появилось в рассматриваемой эпохе; как это новое затем вошло в повседневную жизнь общества и вошло ли вообще, чаще всего оставалось за пределами внимания. Действовала, конечно, не какая-то особая идиосинкразия историка именно к темпоральному аспекту проблематики, а рецидив общей природы классической историографии с ее всегдашним тяготением к «событийности» и «политичности»: при таких установках, скажем, законоустановление монарха, «реформа», вообще любая инициатива правящей элиты по своей значимости перевешивают любые последствия всего этого для общественного (исторического, макросоциального) процесса в целом.
Темпоральная характеристика исторического процесса – это отнюдь не «просто время», не «чистое» время истории: это общественное время, наполненное тем или иным содержанием. Можно поэтому сказать, что уже один только фактор – фактор продолжительности исторического существования того или иного явления – по-своему характеризует его общественную устойчивость или неустойчивость, его органичность или неорганичность для данного общества (и в этом смысле можно говорить о темпоральном «удельном весе историко-культурного явления»: очевидно, оно просуществовало столько-то и столько-то потому, что на то были свои социальные, экономические, политические и другие причины). Темпоральная характеристика явления часто вообще имеет самодостаточное значение для уяснения его смысла; подчас на этой основе историко-культурный факт интерпретируется принципиально наиболее точным образом и в опровержение всех иных существующих или возможных его интерпретаций. Наконец, время истории – это область причинно-следственных связей, где мы можем (и должны) наблюдать не только «последствия», но и «последствия последствий», – как при ретроспективном взгляде видеть не только «причины», но и «причины причин».
В соответствии с двумя обозначенными выше векторами анализа – «от явления к его последствиям» и «от явления к его причинам» – можно говорить о прогрессивном и ретрогрессивном диахроническом анализе историко-культурного материала. В иллюстративном (но также и в аналитическом) плане эти принципы представлены пятью темами, акцентирующими значимость диахронического анализа явлений культуры или темпоральной их стороны: «История школы в России до 1917 г.», «Изначальный (действительный) смысл доктрины «Москва – третий Рим», «Собор Василия Блаженного на Красной площади в Москве», «Стихотворение Пушкина «Пророк», «Кризис отечественного кино в конце XX – начале XXI вв.».
В качестве варианта органического согласования синхронистического и диахронического планов историко-культурного анализа в работе обосновывается концепт историко-культурной парадигмы (§ 4. Историко-культурная парадигма: эпистемологическое и онтологическое содержание), – среди прочего, представляющийся и тем методологическим инструментом, который позволяет более адекватным образом «вписать» историю отечественной культуры в общую историю страны. Отправной логической точкой в данном случае является принцип единства социального пространства и социального времени в бытии сообщества – единства, в науке уже схваченного в понятии «хронотоп» (которое в нашем случае должно быть истолковано гораздо более широким – масштабным – образом, поскольку изначально в нем не акцентирована как раз «социальность» пространственно-временных координат общественного бытия). История страны и ее культуры, следовательно, (говоря теоретически последовательно) есть интегральная сумма таких социальных «хронотопов», что переводит всю тему в плоскость периодизации исторического (историко-культурного) процесса. При всегдашней условности (конвенциональности) периодизаций можно полагать, что они были бы «менее условны», если бы за их основание принимался не один какой-либо критерий, а их сумма – сумма производственных, политико-управленческих и социокультурных макрообстоятельств общества, взятого в максимально широком (т.е. в исторически действительном) социально-пространственном ракурсе. Для истории русской культуры в исследовании предлагается следующая периодизация: доимперский период (Новгородско-Киевская и Московская Русь) – имперский период – советский период – сегодняшнее время (постсоветский период). Момент суммативного критерия здесь прежде всего присутствует в том, что на переходе от доимперского к имперскому периоду происходит окончательное закрепощение крестьянства (аграрно-производственный компонент), а Московское царство становится империей; последующее выражение того же интегрального критерия столь очевидно, что в комментариях не нуждается: везде по этой линии мы видим резкую смену одной логики общественного развития на другую – процесс, ясным образом отделяющий период от периода.
Специально остановимся на социокультурном компоненте нашего суммативного критерия.
В этом ракурсе видно, что выделенные в схеме периоды – это, по существу, разные общественно-культурные формации. Мир культуры, естественно, многообразен и не сводим даже к тем или иным социокультурным доминантам, но все же отталкиваясь от доминант, можно говорить о четырех разных способах «производства культуры», что в нашей истории шли на смену один другому. Доимперский период в этом отношении почти целиком принадлежит церкви: элементы светской культуры здесь суть «акциденции» – не «сущности»; причем культуросозидающая (вообще социиокультурно-доминирующая) функция церкви здесь преемственно, без каких-либо «перерывов постепенности», проявляется для всего периода, что лишний раз характеризует его со стороны его целостности и качественной определенности. В имперском периоде иные доминанты – Двор, высшее и среднее, сначала столичное, а потом и провинциальное, дворянство: в ракурсе феноменологии культурных явлений – это совершенно новая культурная ситуация, во всяком случае для области распространения поместного землевладения. Свою качественную определенность явным образом демонстрирует и культура советского периода; резкий разрыв постепенности в «производстве культуры» мы естественным образом предположим и для перехода от советского к постсоветскому периоду нашей истории – даже при том, что содержательные характеристики сегодняшней культуры в каких-то существенных отношениях пока не определились.
Легко видеть и то, что социокультурный критерий в предлагаемой схеме совпадает с политическим, что и дает искомый эффект «суммативности» оснований для периодизации. Каждая из выделенных формаций – это качественно определенная конфигурация отношений по линии «государство (власть) – общество». В допетровской России видим принципиальную бицентричность власти: какие бы метаморфозы ни претерпевал этот принцип в те или иные периоды, здесь две власти – царская (ранее княжеская) и церковная. У послепетровской империи один источник власти – особа монарха; этой же власти подчинена и церковь; обязанности подданных в отношении государства жестко регламентированы, а общество, прежде имевшее громадное множество всевозможных гражданских (протогражданских) состояний, сведено к нескольким сословиям; сопоставительно с позднейшим периодом, однако, власть не всеобъемлюща – как по географической горизонтали общества, так и по его социальной вертикали (достаточно высокая степень самостоятельности в общине даже у крепостного крестьянства). Государственно-политическое пространство СССР всеобъемлющим образом пронизано однотипными властно-силовыми отношениями как по географической горизонтали, так и по социальной вертикали; в категориях гражданского права это полное огосударствление общества. Наконец, сегодняшний этап: конституционно это электоральная демократия; по тенденциям общественной жизни – разгосударствление общества, поиск какой-то новой системы отношений между государством и обществом (гражданином).
Обосновываемое понятие «общественно-культурная (или историко-культурная) парадигма» в работе везде рассматривается прежде всего и преимущественно с его методологической стороны: это такой же инструмент анализа, как конструкты «период» (в периодизациях), «формация (в теории общественно-экономических формаций) и т.п. Дискуссии последнего времени ясно показали, что такого рода понятия не следует реифицировать – наделять их каким бы то ни было самостоятельным существованием: в реальном историческом процессе нет «формаций» и нет «периодов», как в процессе историко-культурном мы нигде не обнаружим и «парадигм». Функция этого инструментария состоит единственно в том, чтобы позволить субъекту познания разглядеть и, если в этом заключается его задача, наиболее выпуклым образом представить отдельные процессы, тенденции, факторы и факты рассматриваемого времени, – процессы, полагаемые как наиболее для него характерные, доминантные, для тех или иных сфер общества сущностно важные. К дискуссиям, ныне идущим по этим вопросам, мы добавили бы еще и то, что содержание (политическое, социальное, культурное) каждого периода не следует и гомогенизировать, «концентрируя» в нем некие черты, однородные друг другу: реальная действительность всегда на порядки и порядки сложнее таких построений.
Но, сказав все это, предположим допустимость и даже необходимость «онтологизации парадигмы». Те процессы, тенденции, факторы и факты, что мы рассматриваем в историко-культурном анализе, суть явления исторической действительности; в этом смысле историко-культурные парадигмы существуют реально. Коль скоро культура, как об этом шла речь выше, онтологична (и ее бытие выражается через тех людей, что являются ее носителями), реально существуют и отношения, связывающие между собой явления культуры – отношения парадигмального характера, законосообразно сложившиеся в данном социальном хронотопе. Другое дело, что в этой плоскости парадигмальность культуры всегда проявляет себя абсолютно конкретным образом: здесь речь должна идти уже не только и не столько о доминантах культурного процесса в длительно-континуальном их выражении (доминантах, выявляемых всегда в большей или меньшей степени условно), а о «живой» культуре конкретных социальных страт, территориальных ареалов и т.п.
В Главе III «Парадигмы русской культуры» в логическом (не дескриптивном) представлении последовательно рассматриваются «общественно-культурные формации» нашей истории – доимперская, имперская, советская и современная. Главной культурогенной силой ранней истории Руси и далее вплоть до конца XVII в. полагается русская православная церковь (§ 1. Доимперский период). Факты ранней истории страны ясно указывают на то, что в сумме таких сторон своей деятельности, как культурная, коммуникационная, политическая и экономическая (вероучительный – вообще спиритуальный – аспект темы в данном случае выносится за скобки), церковь занимала в жизни древнерусского общества куда более широкое место, чем это обрисовано в традиционных историографиях. Ярче всего цивилизующая и социально-консолидирующая роль церкви выразилась в таком институте древнерусского общества, как монастырь: логика и главный вектор (на Север) распространения общежительных монастырей в стране отражены в схеме «Крупнейшие русские монастыри конца XIV – начала XV в. Генетивные (порождающие) связи» и рассмотрены в теме «Ранняя история Троице-Сергиева, Кирилло-Белозерского, Ферапонтова и Соловецкого монастырей: монастырь как очаг цивилизации».
Определяя церковь как главную культурогенную силу – социокультурную доминанту – рассматриваемого периода, мы с определенного исторического момента вместе с тем видим неуклонное усиление другого начала русской жизни – светской власти («царства»), и это переводит всю тему в плоскость следующих вопросов: какой была историческая логика общего (и в том числе культурного) движения этого начала, как выстраивались его отношения с «землей» (обществом) и церковью («священством»), как все это определяло реальную культурную динамику страны? В исторической литературе мы не обнаруживаем сколько-нибудь основательного анализа того явления, что «царство» в русской истории (и в истории некоторых других стран) есть всегда система, широко открытая вовне – за пределы государства: у нас степень этой открытости в различные периоды была большей или меньшей, но открытой она оставалась от самого раннего периода нашей истории до 1917 г. Возможно, наиболее ярким образом это отразилось на составе русского дворянства – по изначальным своим историческим корням почти целиком иноземного. Монокультурной эта среда никак не могла быть; выражаясь современным языком, по самой своей генетике она заведомо и наперед была поликультурной. Так или иначе культурный мир «царства» изначально есть мир куда менее однородный и целостный, чем культурный мир «священства». Систематическим образом все это, полагаем, транслировалось и в сферу государственно-церковных отношений: с конца XV в. это отношения все более и более углубляющегося конфликта, противостояния двух «властей» – светской и духовной. (В этой связи в работе по-новому интерпретируется «конфликт, которого не было» – отношения между иосифлянами и нестяжателями в нашей истории: показывается, что в действительности оба направления в церкви, каждое своим особым способом, противостояли секуляризационной политике государства). Окончательное разрешение этого конфликта в пользу государства приносит церковная реформа Петра I – не только историческое, но и логическое завершение доимперского периода в нашей культуре.
Главным логико-историческим основанием для выделения в истории русской культуры имперской парадигмы (§ 2. Имперский период) является становление собственно империи – государства, базирующегося на принципиально иных принципах и ментальностях, нежели те, что были присущи Московскому царству. По социокультурным явлениям доминантного характера это время дворянской культуры; дворянство является главной культурогенной силой в обществе, становясь вначале «потребителем», а затем и «производителем» художественной культуры. Вся русская классическая литература – от Н.Карамзина до Л.Толстого – создана, за немногими исключениями, дворянством; с определенного момента (начало XIX в.) его удельный вес велик и в других областях художественной культуры – живописи, музыке, скульптуре; как для всего этого периода исключительно велика роль естественных центров социальной консолидации дворянства, каковы Двор и высший свет.
Адекватное истолкование движущих сил дворянской культуры, подчеркивается в этой части работы, может быть только лишь многофакторным, акцентирующим синергетическое действие таких факторов, как экономика государства и дворянского поместья, организация государственной службы дворянства, историческая эволюция российского Двора, – словом, все то, что выше формулировалось как принцип общей «социологики культуры». Все это, далее, надлежит рассматривать в плоскости диахронического анализа, – выявляя историческую динамику данных факторов в «большой длительности» отечественной истории: такой подход, среди прочего, позволяет вывести всю тему за узкие рамки «петровской проблемы», акцентируя общую логику исторического движения российской империи и, среди прочего, уясняя, что именно в стране было сделано в первой четверти XVIII в. и что было сделано преемниками Петра. В связи с этим в работе по ранее обоснованному принципу «отнесения к культуре» специально рассмотрены следующие три темы –«Организация государственной службы дворянства (Табель о рангах) и культурный процесс», «Эволюция российского Двора и культура дворянства» и «Синодальная церковь в контексте массовой низовой культуры».
Из всех выделенных в работе парадигм и периодов исторического развития отечественной культуры советская парадигма (§ 3. Советский период) есть наиболее сложная, и этот момент совершенно особой сложности и неоднозначности ее смыслов, полагаем, должен стать исходным пунктом анализа эмпирического материала, необходимым условием того, чтобы не оказаться под влиянием упрощенных схем восприятия этого времени, – некоей «новой идеологии», пришедшей на смену прежнему официозу. Если сегодняшняя культура всерьез обеспокоена фактом существования таких своих субкультур, в которых издаются журналы с названиями вроде «Эгоист», односторонний, упрощенческий, исключительно «разоблачительный» подход к прошлому приходится счесть для нее недопустимым. И невосполнимой утратой для духовной жизни современного общества стало бы забвение таких явлений художественной культуры советского периода, как фильмы С.Эйзенштейна, А.Довженко и многих других мастеров кино – явлений, совершенно коммунистических по заложенным в них идеям, но вместе с тем находящихся на том уровне искусства, который относится к вечной классике человечества. (Так, фильм А.Довженко «Земля» на Брюссельском кинофестивале 1958 года и в самом деле был признан, в ряду двенадцати других фильмов, «лучшим фильмом всех времен и народов»).
Одновременно нельзя не видеть того, сколь деструктивной оказалась политика нового государства в области культуры с первых же послереволюционных лет, – следствие (и последствие последствий) той идеологии, что сложилась в большевизме еще в формативный его период. Складываясь как ветвь марксизма с его постулатом «рабочие не имеют отечества», он изначально развивался в принципиально антикультурном направлении уже потому, что не принимал идеи национальной культуры. «Не имея отечества», пролетариат в этой логике не имеет и исторически сложившейся культуры; его культура – это некая искомая культура принципиально нового типа, сама собой вырастающая из нового же экономического базиса. Исторический опыт показал, что «создать» такой культуры невозможно уже, как минимум, потому, что «создать» противоречит самой общественной природе культуры, тем более невозможно было это сделать теми методами, которыми с самого начала проводилась «культурная революция» в стране.
Так и не осуществив своей изначальной культурной программы, система одновременно встала на путь сознательного – «программного» – уничтожения всего «старого» в культуре страны. Самая масштабная (по своей негативной весомости) социокультурная проблема страны данного времени – это «раскрестьянивание деревни»: полагаем, что никакие достижения советской власти в области культуры исторически не компенсируют той гуманитарной трагедии, которую претерпела на себе российская деревня в это время.
Одновременно и в сфере самой культурной жизни страны шло систематическое «понижение стандартов», «потеря исторического темпа» в развитии; в работе этот момент рассматривается в двух специально выделенных темах – «История архитектуры и застройки городской среды в СССР: от революционаризма к вырождению» и «Исторические судьбы российского художественного авангарда».
В отношении сегодняшнего периода развития национальной культуры может возникнуть, – а в дискуссиях на этот счет и постоянно возникает, – вопрос о том, располагаем ли мы на сегодняшний день какими-либо достаточными основаниями для ее характеристик (§ 4. Современный период). В рамках принятой для настоящей работы аналитической схемы этот вопрос решается сам собой и притом однозначно: мы имеем перед собой совершенно новую парадигму национальной культуры, – парадигму, которая по своей «социологике», по своей общественной сути, по сумме сопровождаемых ее общественных обстоятельств обладает совершенной качественной определенностью; другое дело, что во многих своих содержательных характеристиках, – в своем «наполнении» – она и в самом деле еще не определилась.
В силу этой своей содержательной неопределенности культурная ситуация в стране вызывает сегодня самые разные и часто полярно противоположные по своему смыслу и эмоциональным доминантам оценки – оценки в диапазоне от «культурного возрождения» до «культурной деградации нации». Представляется, что сегодняшняя культурология поэтому должна двигаться по линии все более широкого выявления своего научно-практического потенциала – по направлению к тем теоретическим и методологическим позициям, на основе которых только и можно с достаточной достоверностью давать оценки и прогнозы социокультурного движения страны. Ниже отметим те моменты, в которых методы историко-культурного анализа, обоснованные выше, предположительно обнаруживают свою применимость к сегодняшней социокультурной проблематике; здесь, как и выше, будем говорить как о синхронистической, так и диахронической плоскостях анализа.
В синхронистической плоскости анализа подчеркнем следующее. Точно так же, как история культуры (в историографическом смысле) всегда содержит в себе существенно важные коррективы к общей истории страны, так и культурологический анализ современной нам действительности, будем полагать, несет в себе эвристические возможности, которых нет у иных дисциплин обществоведения, и в каких-то специфических отношениях культурологическая картина общества будет наиболее адекватной реальной общественной ситуации. Но чтобы это было так, культурологическому сообществу необходимо выработать более или менее единую совокупность методологических принципов своей науки (методы и методики, естественно, будут широко различаться, но в отношении общих принципов методологии, полагаем, возможен достаточно широкий профессиональный консенсус).
Коль скоро сегодняшняя культурология исходит из «широкого» понимания культуры, важным представляется конкретизировать этот принцип в отношении культуры отдельного локалитета, – скажем, что именно мы понимаем под культурой города (большого, среднего и малого), деревни, области, региона; каким набором индикаторов каждая из этих систем описывается; какова иерархия этих индикаторов; какими методиками обеспечивается исследование соответствующих проблем и т.д. В этом смысле необходима своего рода «культурометрия» – некий свод объективно установленных индикаторов, имея которые, мы могли бы более ясно представлять себе общественную динамику культурных процессов в стране. Можно полагать, что искомые индикаторы должны охватывать самые разные сферы общества – от институтов художественной культуры и образования до местного производства и систем социального обеспечения; но определение и конкретная конфигурация таких индикаторов – это, конечно же, вопрос профессиональной и межпрофессиональной дискуссии; обязательным видится лишь то, чтобы полученная методология была достаточно компактной, операциональной и обеспечивала сопоставимость данных по разным локалитетам. Тогда открывалась бы возможность самого широкого мониторинга в отношении социокультурного процесса в стране, на основе чего и государство могло бы более «прецизионно» осуществлять свою социокультурную политику.
В диахронической плоскости культурологического анализа, полагаем, солидные эвристические возможности открывает тот принцип «больших исторических длительностей», на основе которого анализируется историко-культурный материал; его прогностический коррелят – сценарии наиболее вероятного культурного движения страны в будущем. В этом плане в диссертации дан общий контур трех таких сценариев – «оптимистического», «пессимистического» и «наиболее вероятного»; логическим основанием для определения перспективы как «оптимистической» или «пессимистической» было соответствующее допущение относительно того, что доминировать будут позитивные либо, напротив, негативные тенденции движения всей системы общественного производства (в широком, гегелевском, смысле этого понятия – как воспроизводства общества в целом); особо выделен фактор государства и государственной культурной политики, полагаемый как наиболее в настоящее время культурогенный.
В Заключении подведены итоги исследования и изложены его выводы.
По теме диссертационного исследования автором опубликованы следующие работы.
Монографии и брошюры
1. Миры русской культуры. М.: РАГС, 2006. (14 п.л.)
2. Историческая динамика культуры и принцип ее парадигмального анализа. М.: РАГС, 2005. (2 п.л.)
3. Парадигмальный анализ культуры: методологическое содержание. М.: ИНИОН РАН, 2007 (5, 75 п.л.)
Статьи в научных журналах и сборниках,
выступления на научных конференциях
1. К социальной истории русской литературы // Вопросы литературы, 1998, № 6. (1, 5 п.л.)
2. Слово и словесность на пути к литературе // Вопросы литературы, 1999, № 4. (1,5 п.л.).
3. Воцаренное слово: Екатерина II и литература ее времени // Вопросы литературы, 2000, № 1. (1,8 п.л.).
4. «Век новый, царь младой прекрасный»: русская литература между Двором и салоном // Вопросы литературы, 2001, № 2. (1,9 п.л.)
5. «Век шествует путем своим железным» // Вопросы литературы, 2002, № 2. (2 п.л.)
6. «Вокруг замечательного десятилетия»: от чистых идей к проклятым вопросам // Вопросы литературы, 2003, № 1. (2 п.л.)
7. Бог, мамона и обыкновенные новые люди: от «Кто виноват?» к «Что делать?» // Вопросы литературы, 2004, № 2. (2 п.л.)
8. Великий распад // Вопросы литературы, 2005, № 2. (2 п.л.)
9. «Луч милости…». И.И.Бецкий – созидатель новой России// Россия и современный мир. М., ИНИОН РАН, 1999, N 3. (0,5 п.л.)
10. Marginalia // В спорах о Пушкине. М., РАГС, 2000 (0,7 п.л.)
11. Невостребованная литература: XIX век // Отечественная история, 2001, N 1. (0, 8 п.л.).
12. Время, бытие и быт в зеркалах русской литературы XIX века // История России XIX – XX веков: новые источники понимания. М.: Московский общественный фонд. Научные доклады. 2001/ (0, 8 п.л.)
13. К 300-летию СанктПетербурга. Подвиг благотворения // Государственная cлужба. 2003, N 3 (0,7 п.л.)
14.. «Два города»: к проблеме парадигматики культуры // Теория и практика культуры. Альманах. М.: РАГС, 2004, вып. 2. (0, 5 п.л.)
15. «Путешествие из Петербурга и Москвы». К хронотопу российской культуры Нового времени // Теория и практика культуры. Альманах. М.: РАГС, 2005, вып. 3. (0, 5 п.л.)
16. «Три имени, три жизни, три судьбы…» // Теория и практика культуры. Альманах. М.: РАГС, 2006, вып. 2. (0, 5 п.л.).
17. Школа «Анналов» в проекции научного диалога // Теория и практика культуры. Альманах. М.: РАГС, 2007 (0, 8 п.л.) (в печати).
18. Этот далекий близкий век // И.В.Киреевский. К 100-летию со дня рождения. М.:РАГС, 2006. (0,8 п.л.) (в печати).
19. К научному статусу и задачам культурологического знания // Философия и будущее цивилизации. Тезисы докладов и выступлений IV Российского философского конгресса (Москва, 24 – 28 мая 2005 г.). Москва: «Современные тетради», Т.4. (0,1 п.л.).
20. «Дискурс неконкурентоспособности» // Культурологическая секция «Цивилизационная и социокультурная идентичность России в эпоху глобализации» Международной конференции «Конкурентоспособность России в условиях глобализации» // Конкурентоспособность России в условиях глобализации. М.: РАГС, 2006. (0,3 п.л.)
21. Культурология в поисках национальной культуры // Человек, культура и общество в контексте глобализации. Материалы международной научной конференции / Федеральное агентство по культуре и кинематографии. Российский институт культурологи. М.: Академический проект, 2007. (0,35 п.л.).
[1] См., напр.: Smith Ph. Cultural Theory: An Introduction. Oxford: Blackwell, 2001.
[2] Так, в словнике Философской энциклопедии советского периода темы «национальная культура» нет, как она и крайне слабо была представлена в литературе советского периода вообще.
[1] Кареев Н.И. Лекция о духе русской науки. Варшава, 1885. Цит. по: В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией. Хрестоматия по истории российской общественной мысли XIX и XX веков/ Составитель Н.Г.Федоровский. 2–е изд. М.: Логос, 1997. С.338.
[1] Очерки русской культуры XIII-XV вв. /Под ред. А.В.Арциховского. М.: МГУ, 1969-1970. Ч.1-2; Очерки русской культуры XVI в. /Под ред. А.М.Сахарова.М.: МГУ 1977. Ч.1-2; Очерки русской культуры XVII в. /Под ред. А.В.Арциховского.М.: МГУ, 1979. Ч.1-2; Очерки русской культуры XVIII в. /Под ред. Л.А.Александрова, А.Д. Горского, Б.И. Краснобаева. М.: МГУ, 1985-1990. Ч.1-4; Очерки русской культуры XIX в. / Редкол. Дергачева Л.Д. и др. М: МГУ. 1998 – 2000. Т.I-II.
[1] В предельно сжатом перечне это: Лихачев Д.С. (Совм. с В.Д.Лихачевой) Художественное наследие Древней Руси и современность. Л.: Наука, 1971; Он же. Развитие русской литературы Х - XVII вв.: Эпохи и стили. Л.: Наука, 1973; Он же. Литература - реальность - литература. Л.: Сов. писатель, 1981; Он же. Избранные работы: в 3-х томах. Л.: Худ. литература, 1987; Он же. Заметки и наблюдения: Из записных книжек разных лет. Л.: Сов. писатель, 1989; Он же. Русское искусство от древности до авангарда. М.: Искусство, 1992; Он же. Раздумья о России. СПб.: Logos, 1999; Он же. Русская культура. М.: Искусство, 2000; Панченко А.М. Русская история и культура: Работы разных лет. СПб: Юна, 1999; Он же. О русской истории и культуре. СПб.: Азбука. 2000; Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М., 1992; Он же. Внутри мыслящих миров. Человек - текст - семиосфера - история. М., 1999; Успенский Б.А. Семиотика истории. Семиотика культуры // Успенский Б.А. Избранные труды. М.: Гнозис, 1994; Иванов В.В. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М.: Языки рус. культуры, 1998 – 2000. Т.1. 1998. Т2. 2000; Демин А.С. Писатель и общество в России XVI – XVII веков. (Общественные настроения). М.:Наука, 1995; Он же. Древнерусская литература. Опыт типологии с XI по середину XVIII в. От Иллариона до Ломоносова. М.: Языки славянской культуры, 2003. Егоров Б.Ф. Очерки по истории русской культуры XIX в. // Из истории русской культуры. М.1996. Он же. От Хомякова до Лотмана. М.: Языки славянских культур, 2003.
[2] Егоров В.К. Многоликая Россия: XX в. М.: РАГС, 1998. Он же. Философия культуры России: контуры и проблемы. М.: РАГС, 2002. Он же. Философия русской культуры. М.: РАГС, 2006.
[3] Кондаков И.В. Русская культура: Краткий очерк истории и теории. М., 1999. Он же. Культура России. М.: Университет, 1999.
[4] Хренов Н.А. Культура в эпоху социального хаоса. М.: Эдиториал УРСС, 2002
[5] Жидков В. С., Соколов К. Б. Десять веков российской ментальности. СП6., 2001. Они же. Искусство и картина мира. СПб.: Алетейя, 2003. Также: Соколов К.Б. Хренов Н.А. Художественная жизнь императорской России (субкультуры, картины мира, ментальность). СПб.: Алетейа, 2001
[6] Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. В 3-х томах. М.: ФО СССР,1991. Он же. Социально-культурные проблемы развития России: Философский аспект. М., 1992.
[1] Сапронов П.А. Русская культура IX – XX вв. Опыт осмысления: СПб.: Паритет, 2004.
[2] Кантор В.К. Русский европеец как явление культуры (философско-исторический анализ). М.: РОССПЭН, 2001. Он же. Русская классика, или Бытие России. М.: РОССПЭН,2005
[3] Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. 2-е изд. М.: Академический проект, 2001
[4] Сущий С.Я. (в соавт. с А.Г.Дружининым) Очерки географии русской культуры. Ростов н/Д, 1994. Он же. Атлас русской культуры XIII – XV вв. Ростов н/Д, 1996. Он же. Атлас русской культуры XVI – XVIII веков. Ростов н/Д, 1999. Он же. Атлас русской культуры XIX в. Ростов н/Д, 2001
[5] Веденин Ю.А. Очерки по географии искусства. М., 1997
[6] Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986. Она же (в соавт. с Т.А.Листовой) Русские: семейный и общественный быт. М., 1989. Она же. Мир русской деревни. М., 1991
[7] Можайскова И. В. Духовный образ русской цивилизации и судьба России: (Опыт метаисторического исследования): В 4 ч. М., 2001
[8] Найденова Л. П. Мир русского человека XVI-XVII вв. М., 2003
[9] В частности: Русский Север: Аспекты уникального в этнокультурной истории и народной традиции. СПб, 2004. Не век жить – век вспоминать. Народная культура Поонежья и Онежского Поморья (по материалам Онежских экспедиций. Онега-Архангельск-Москва: Товарищество Северного Мореходства, 2006
[1] В частности: Каган М.С. Философия культуры. СПб, 1996. Он же. Синергетика и культурология // Синергетика и методы науки. СПб., 1998. Он же. Введение в историю мировой культуры. 2-е изд. СПб: Петрополис, 2003 и др. работы автора.
[2] В особенности: Межуев В.М. Национальная культура как понятие и явление. // Грани культуры. М., 2003. Он же. Национальная идея. // Грани культуры. М., 2003. Он же. Идея культуры. М.: Прогресс-традиция, 2006
[3] Флиер А.Я. Культурогенез. М., 1996, Он же. Культурология. В кн. Культурология. XX век. Словарь. СПб, 1997 и др. работы автора.
[4] В частности: Астафьева О.Н. Синергетический подход к исследованию социокультурных процессов: возможности и пределы. М.:РАГС, 2002
[5] В особенности в статьях, собранных в сборнике: Гуревич А.Я. История – нескончаемый спор. Медиевистика и скандинавистика. Статьи разных лет. М.: РГГУ, 2005
[6] Иоффе И.И. Синтетическая история искусств. Л., 1933. С. VII
[1] Кондаков И.В. Введение в историю русской культуры: М.: Аспект Пресс, 1997. С.17-18
[1] Термин «социологика», сегодня употребляющийся в разных контекстах и смыслах, был в свое время вынесен М.Хоркхаймером и Т.Адорно в титул их совместного труда «Sociologica II. Reden und Vortrge von M.Horkheimer und Th.Adorno. Frankfurt/M., 1962); у франкфуртцев он обозначал собой корпус работ общесоциологического характера. В дальнейшем получил широкое распространение у французских постструктуралистов; чаще всего встречается у М.Фуко, говорящего уже собственно о «социологике культуры». В последнее время получает распространение и в отечественной философско-культурологической мысли. В нашем случае его смысловая нагрузка такова: у сегодняшнего исследователя нет возможности анализировать культуру прошлого средствами социологии, - он, однако, может (и должен) думать о ее социологике, об общих социальных закономерностях и законосообразностях историко-культурного процесса.
[1] В русском переводе это, в частности: Февр Л. Бои за историю. М.: Наука, 1991; Блок М. Апология истории, или ремесло историка. М.: Наука, 1986; Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV – XVIII вв. В 3-х тт. М.: Прогресс, 1986 – 1992. Ле Гофф Ж. Другое средневековье. Время, труд и культура Запада. Екатеринбург, 2002. Дюби Ж. История Франции. Средние века. От Гуго Капета до Жанны Д’Арк. 987 – 1460. М.: Международные отношения, 2001. Он же. Время соборов. Искусство и общество 980 – 1420 годов. Ле Руа Ладюри Э. История Франции. Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460 – 1610. М.: Международные отношения, 2004; Шоню П. Цивилизация классической Европы. Екатеринбург: У-Фактория, 2005.
1 Это, среди прочего: Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в России. М.: Наука, 1988 Дьяконов М.А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб.: Наука, 2005 Платонов С.Ф. Россия и Запад. М., 1925. Он же. Под шапкой Мономаха. М.: Прогресс-Традиция, 2001. Лаппо-Данилевский А. С. История русской общественной мысли и культуры XVII - XVIII вв. М.: Наука, 1990; Любавский М.К. Историческая география России в связи с колонизацией. СПб.: Лань, 2000; Он же. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1996. Он же. Образование основной государственной территории великорусской народности: заселение и объединение центра. Л., 1929; Богоявленский С. К. Научное наследие. М.: Наука, 1980; Готье Ю. В. Замосковный край в XVII веке. М., 1937. Веселовский С.Б. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М.: Наука, 1969. Он же. Исследования по истории опричнины. М.: Изд-во Акад. наук, 1963.
[2] В частности: Бердяев Н.А. Русская идея. М.: Эксмо, 2005; Он же. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990; Булгаков С.Н. Сочинения в 2 т. М.: Наука, 1993; Он же. Тихие думы. М.: Республика, 1996; Карсавин Л.П. Запад и русская идея // Карсавин Л.П. Сочинения. М.: Раритет", 1993; Ильин И.А. О русской идее // Русская идея. М., Айрис-пресс, 2004. Лосский Н.О. Характер русского народа // Лосский Н.О. Условия абсолютного добра. М.: Политиздат, 1991.Франк С.Л. Русское мировоззрение // Франк С.Л. Духовные основы общества. М.: Республика, 1992.
[1] О необходимости «понимающей культурологи» - «по аналогии с изучением общественных явлений средствами веберовской «понимающей социологии» - пишет и И.Кондаков. См.: Кондаков И.В. Цит. соч. С. 18-19.
[1] Приведены в разделе настоящего автореферата «По теме диссертационного исследования опубликовано» (С. 36).
[1] В частности, в: Уайт Л.А. Понятие культуры // Личность. Культура. Общество. 2004. Т.VI. Вып. 2 (22). С.61.
[2] Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С.210
[1] Цит по: http://brainyquote.com/quotes/authors/f/fernand_braudel.html
[2] Соловьев С. М. Сочинения. В 18 кн. Кн. I. Т, 1–2. – М.: Мысль, 1988. С.1
[1] В частности в работе «Методология истории». СПб. Ч. I и II, 1910 – 1913.
