Феномен терроризма в информационном пространстве культуры
На правах рукописи
ПЕТУХОВ Валерий Борисович
ФЕНОМЕН ТЕРРОРИЗМА В ИНФОРМАЦИОННОМ ПРОСТРАНСТВЕ КУЛЬТУРЫ
Специальность 24.00.01 – Теория и история культуры (культурология)
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
доктора культурологии
Москва – 2009
Работа выполнена в секторе прикладной культурологии и культурной политики Российского института культурологии
Научный консультант: доктор искусствоведения, профессор,
заслуженный деятель искусств
Разлогов Кирилл Эмильевич
Официальные оппоненты: доктор философских наук, профессор
Кондаков Игорь Вадимович
доктор исторических наук, профессор
Звягельская Ирина Доновна
доктор культурологии, доцент
Жукова Ирина Владимировна
Ведущая организация: Московский государственный университет
им. М. В. Ломоносова
Защита состоится 15 июня 2009 г. в 15.00 часов на заседании Диссертационного совета Д. 212.154.14 при Московском педагогическом государственном университете по адресу: 119571, г. Москва, проспект Вернадского, д. 88, ауд. 826а.
С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале библиотеке в Московском педагогическом государственном университете по адресу: 119992, г. Москва, ул. Малая Пироговская, д. 1.
Автореферат разослан «_____»________________ 2009 г.
Ученый секретарь
Диссертационного совета 
О. И. Горяинова
I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. Проблема терроризма на рубеже ХХ – ХХI вв. приобрела угрожающие масштабы. И это кажется закономерным на фоне глобализации насилия последних лет. Некоторые исследователи заявляют даже о том, что мир вступает в эпоху терроризма, называют терроризм глобальной проблемой современности. В средствах массовой информации, имеющих многомиллионную аудиторию, регулярно воспроизводятся сообщения о террористических актах, совершающихся в различных уголках земного шара. В тональности этих сообщений преобладает дух сенсационности и высокой эмоциональности. В них, с одной стороны, выражена жажда бескомпромиссной борьбы и справедливого возмездия террористам, с другой – чувство неопределенности, бессилия властей, подспудного страха и безысходности. Естественно, что вся эта информация вполне адекватно создает в массах ощущение серьезной угрозы безопасности со стороны террористов.
Специфика терроризма заключается в откровенной демонстративной природе насильственного действия, рассчитанного на превентивное устрашающее воздействие на социум. Эта основная целеполагающая установка характерна для всех направлений терроризма. При проведении террористических акций их организаторы делают ставку на информационный эффект, который становится императивом в сознании и практической деятельности экстремистов. Ян Хардман справедливо отметил: «Публичность террористического акта является кардинальным моментом стратегии терроризма. Если террор терпит неудачу в том, чтобы вызвать информационный отклик в общественных кругах, это будет означать, что он бесполезен как орудие социального конфликта. Логика террористической деятельности не может быть вполне понята без адекватной оценки показательной природы теракта».[1]
Особенности общественного понимания терроризма, так или иначе, пересекаются в пространстве политической диверсификации, так как именно в политике терроризм обретает свои сущностные черты одной из наиболее опасных социальных болезней. Парадокс заключается в том, что в политической сфере непредвзятое объективное представление о терроризме весьма проблематично. Реальная политическая борьба подразумевает постоянное воспроизводство «конфликтогенных» ситуаций, в которых противоборствующие стороны, вольно или невольно, будут использовать «террористический фактор» в качестве средства борьбы за власть. Направленность политических пропагандистских действий может быть и скрытой протеррористической, и антитеррористической, но суть остается одной и той же – манипулирование общественным сознанием в целях получения политических дивидендов.
Исследователь, взявшийся за изучение терроризма, с неизбежностью оказывается в ситуации между сциллой гипертрофированного массового представления о нем и харибдой формулы «двойного стандарта» в его политических оценках. Если в первом случае мы имеем дело с чрезмерным теоретическим обобщением на основе массового сознания, то во втором случае мы сталкиваемся с ситуацией, когда политизированность конфликтных ситуаций превалирует над научным их осмыслением.
Специфика настоящего исследования заключается в том, что терроризм рассматривается как явление, репрезентирующее себя в медиа-среде и воздействующее на общество через каналы массовой коммуникации. В диссертационной работе используется понятие «информационное пространство культуры», под которым подразумевается сфера человеческой деятельности, связанная с созданием, трансляцией, хранением, накоплением, обменом, интерпретацией и использованием социально значимой информации. Информационное пространство культуры образуется совокупностью субъектов информационного взаимодействия; собственно информации; инфраструктуры, обеспечивающей возможность осуществления обмена информацией между субъектами; общественных отношений, складывающихся между ними[2]. Распространение информации, смыслов, ценностей, знаков осуществляется через каналы средств массовой коммуникации. В контексте рассматриваемой проблемы информационные каналы культуры выполняют не только функции ретранслятора «терророносной» информации в общественном сознании, но и могут служить механизмом протеррористического или антитеррористического воздействия на социум, преобразуя и интерпретируя террористическое послание, привнося в него соответствующие смыслы и мифологические акценты.
Выше изложенная ситуация показывает, что узкие политологические и социологические трактовки терроризма недостаточны для выяснения его сущности как общественного явления, и делает актуальным комплексное исследование терроризма в информационном пространстве культуры.
Объектом диссертационного исследования является терроризм как социальный феномен.
Предметом исследования являются формы и способы репрезентации терроризма как социально-значимого явления в пространстве культуры.
Цель диссертационной работы – комплексное исследование воздействия терроризма на социум и рефлексии социума на терроризм как взаимообусловленных процессов.
В связи с намеченной целью автором были поставлены следующие задачи:
- дать определение информационно-террористического процесса и сконструировать его модель, объясняющую траекторию движения «терророносной» информации в пространстве культуры;
- раскрыть сущность терроризма как формы социокультурной деструктивности.
- рассмотреть мифологические истоки терроризма, а также сущность и специфику современных мифов, концентрирующихся вокруг феномена терроризма;
- прояснить наиболее существенные целевые установки и методы террористического информационного воздействия на социум;
- выявить особенности восприятия, осмысления и интерпретации проблемы терроризма в СМИ и Интернете;
- проанализировать характерные черты осмысления проблемы терроризма в художественной литературе серебряного века и в произведениях российских писателей конца ХХ – начала XXI вв.;
- исследовать художественное отражение феномена терроризма в пространстве игрового кинематографа;
- изучить возможности информационных каналов культуры в контексте антитеррористической пропаганды.
Методология исследования. Одним из наиболее важных методов данной диссертационной работы является информационно-семиотический. Для него характерно понимание культуры как социальной информации, которая сохраняется, передается, накапливается, преобразовывается и изменяется в обществе с помощью создаваемых людьми знаковых средств. С этой точки зрения представляется возможным осмысление феномена терроризма в пространстве коммуникативного взаимодействия. Такой подход позволяет в соответствии с современной научной методологией познания построить модель, объясняющую специфику, структуру и динамику терроризма в контексте его информационно-процессуальной обусловленности. В терроризме закодирована социальная информация, представляющая собой многослойный текст, в котором сокрыты разнородные смыслы, ценности, представления, мнения и нормы, исходящие не только от террористов, но и от заказчиков и вдохновителей террора, от социально-политических интерпретаторов. С помощью информационно-семиотического подхода удалось выяснить сопряжение в пространстве культуры различных информационных потоков, репрезентирующих терроризм.
В общеметодологическом аспекте использовалась концепция структурно-функционального анализа Т. Парсонса, сформировавшая представление о системном характере терроризма как упорядоченной и особым образом структурированной целостности. Учитывались предложенные Т. Парсонсом характеристики коллективной социальной системы и реверсивно-иерархический принцип построения структурно-функциональной модели.
На различных этапах диссертационного исследования применялись такие научные методы, как компаративистский (сравнительно-исторический анализ информационного влияния терроризма на общественное сознание через художественную литературу серебряного века и художественное творчество отечественных писателей конца ХХ в. – начала ХХI в.); социологический (изучение общественного мнения студенчества по поводу отражения проблемы терроризма в отечественном и зарубежном игровом кино); социолингвистический (анализ текстов периодической печати); психологический (изучение психологических реакций населения на террор) и др.
В методическом арсенале культурологии достойное место занимают образно-символические способы постижения жизненной реальности. В диссертации при рассмотрении терроризма сквозь призму художественной литературы и игрового кино эти методы включены в общий исследовательский контекст, что существенно расширило интерпретационные границы понимания воздействия терроризма через сферу художественного освоения действительности.
Таким образом, изучение концепта терроризма в диссертационном исследовании базируется на комплексном использовании методов различных гуманитарных дисциплин и опирается на принцип комплиментарности (дополнительности).
Степень разработанности проблемы. Необходимо подчеркнуть отсутствие фундаментальных монографических и обобщающих исследований непосредственно по теме диссертации. Тем не менее, в работах многих ученых рассматривались проблемы, тесно связанные с интерпретацией терроризма и характеризующие отдельные аспекты рассматриваемой темы. Так, например, вопросы освещения терроризма в СМИ и Интернете были объектом внимания таких исследователей как И. Александер, Г. Вардлоу, Г. Вейман, К. Поппер, Д. Рубин, Н. Левингстон, А. Коэн, Н. Фридленд, Д. Хайт, Я. Хардман, Б. Хоффман, Д. Энебл, В. Барсамов, М. Гельман, Э. Глинчевский, И. Добаев, И. Додин, А. Дондурей, А. Иващенко, А. Игнатенко, А. Смирнов, О. Хлобустов.
Проблемы социокультурного, философского, идеологического и психологического осмысления терроризма освещались в трудах Ж. Бодрийяра, Б. Дженкинса, А. Дерховица, У. Лакера, К. Робертса, П. Уилкинсона, Ю. Антоняна, Н. Афанасьева, О. Будницкого, В. Витюка, И. Данилевича, П. Виттенберга, Ф. Алескерова, В. Иноземцева, В. Грехнева, Я. Гилинского, Е. Гончаровой, Е. Дубко, К. Морозова, М. Могильнер, В. Кутырева, А. Неклесса, В. Никитаева, А. Панарина, Э. Паина, В. Иванова, А. Кацура, Д. Фельдмана, К. Разлогова, В. Розина, В. Римского, М. Одесского, Д. Ольшанского, С. Эфирова, В Федотовой, О. Печерских, М. Требина, Г. Варданянц, Н. Савченковой, А. Юрьева, В. Ярской, В. Кольцовой, Т. Дронзиной, С. Поповой, Н. Власовой, А. Силина, Л. Кулеминой, О. Белькова, Т. Дмитриевой, А. Сентябрева, П. Гениффе, Г. Новиковой, С. Борисова, Х. Дзуцева.
Особый блок исследований, связанных с темой диссертации, составляют работы социологов, политологов и правоведов, занимающихся вопросами терминологического определения терроризма, его соотношения с другими видами насилия. Это труды: В. Малисон, С. Малисон, А. Бернгарда, Д. Лонга, Б. Ганора, А. Кэтса, С. Тауншенда, У. Лакера, П. Дженкинса, Д. Лоджа, Р. Соле, Б. Локвуда, К. Гейнцена, М. Бассиоуони, Е. Харкаби, А. Шмидта, Б. Крозье, Х. Хофмайстера, Д. Стерлинга, Б. Хоффмана, Р. Фридлендера, П. Уилкинсона, Г. Нонлау, М. Либига, Т. Герцога, Ю. Авдеева, И. Илинского, Б. Крылова, В. Кудрявцева, В. Петрищева, В. Витюка, С. Эфирова, Д. Фельдмана, В. Комисарова, А. Попова, В. Емельянова, Б. Мартыненко, В. Замкового, М. Назаркина, Ю. Антоняна, И. Карпец, В. Васильева, В. Мальцевой, В. Левашова, Ю. Громыко, И. Добаева, А. Пиджакова, М. Мусаеляна, О. Русановой, Ю. Дорожкина, Р. Адельханяна и Ю. Кутахова.
В процессе данного исследования были задействованы философские и культурологические работы, имеющие общеметодологическое значение. Среди авторов – Ж. Бодрийяр, М. Вебер, Ж. Дерида, Э. Кассирер, М. Элиаде, У. Эко, М. Маклюэн, К. Поппер, Ч. Пирс, Р. Соссюр, Ф. Ницше, З. Фрейд, Й. Хейзинга, К. Юнг, М. Бахтин, Э. Фромм, Н. Бердяев, А. Ахиезер, Д. Лихачев, Ю. Лотман, А. Потебня, А. Панарин, М. Мамардашвили, К. Разлогов, В. Рабинович, А. Флиер, В. Розин, Х. Яусс.
В работе над диссертацией большую помощь оказали исследования, посвященные теории массовой коммуникации и ее влияния на власть, личность, общество (Э. Тоффлер, М. Маклюэн, Б. Библер, Ю. Лотман, М. Кастельс, К. Разлогов, Н. Кириллова, В. Богданов, В. Глазычев, В. Лившиц, Г. Почепцов, С. Кара-Мурза, Г. Кузнецов, С. Шайхитдинова, А. Короченский).
Оценивая в целом степень разработанности проблемы диссертационного исследования, можно сделать вывод, что, с одной стороны, в настоящее время существует достаточное количество научных материалов для выполнения целей и задач исследования, с другой – назрела необходимость комплексного и междисциплинарного подхода к осмыслению феномена терроризма.
Научная новизна диссертации:
- В диссертации предпринята попытка комплексного рассмотрения воздействия терроризма на социум в пространстве культуры через средства массовой коммуникации, художественной литературы, игрового кинематографа.
- Сконструирована теоретическая модель информационно-терро-ристического процесса, проанализирована траектория пути терророносной информации.
- Предложена трактовка феномена терроризма в контексте информационно-семиотического подхода. Терроризм рассматривается как знаково-символическая система со своим языком, кодами передачи реалий действительности, собственной системой ценностей, норм и регулятивов.
- В качестве научных категорий введены понятия горгонофобия, мортилатрия, терророфония, поясняющие смысловые, психологические, адаптационные и ценностные проявления информационного террористического воздействия.
- Терроризм обосновывается автором диссертации как форма социокультурной деструкции.
Практическая значимость работы. Основные положения и результаты исследования могут быть применены при анализе и прогнозировании возможных информационных террористических действий, несущих угрозу безопасности социальной жизнедеятельности. Понимание терроризма как информационного процесса можно использовать для разработки методологии эффективной профилактики терроризма посредством более точной его идентификации и корректировки ценностных, нормативных, коммуникативных и политических установок террористов различными дискурсивными средствами.
Материалы и выводы диссертации могут быть использованы в качестве теоретического и методологического инструментария для дальнейших исследований в области террорологии, при подготовке специальных учебных курсов в высшей школе и образовательных учреждениях государственной службы.
Апробация работы.
В феврале 2001 г. автору диссертации был присужден индивидуальный грант Института перспективных российских исследований имени Кеннана (США) на реализацию проекта «Феномен терроризма в информационном поле социокультурного влияния на общество» в рамках программы «Межрегиональные исследования в общественных науках», осуществлявшейся при поддержке Министерства Образования РФ, Корпорации Карнеги в Нью-Йорке, Фонда Джона Д. и Кэтрин Т. Макартуров и Института «Открытое Общество» (КИ-134-1-01). Материалы этого исследования явились основой данной диссертации.
Основные положения диссертации обсуждались на заседаниях сектора прикладной культурологии и культурной политики Российского Института культурологии, на кафедре истории и культуры Ульяновского государственного технического университета. Многие теоретические проблемы, социокультурные прогнозы и результаты исследований были представлены автором на международных и всероссийских конференциях, круглых столах, в том числе на I-ом Международном конгрессе по проблемам толерантности в Екатеринбурге в 2002 г.; на Международной конференции «Россия-ЕЭС: стратегия взаимодействия». Екатеринбург, 2002; на Третьем Всероссийском конгрессе политологов: «Выборы в России и российский выбор» (Москва, ИНИОН РАН, 28-29 апреля 2003 гг.); на круглом столе «Проблемы терроризма» в Институте социологии РАН (Москва, 2002); на научно-практической конференции «Российский парламентаризм: история и современность», посвященной 10-летию Законодательного собрания Ульяновской области в 2005 г.; на Всероссийской научно-практической конференции «Первая русская революция 1905-1907 гг.: исторический опыт разрешения внутриобщественного кризиса и современность», посвященной 100-летию первой русской революции в г. Ульяновске в 2005 г.; на международной научной конференции «Исповедальные тексты культуры» в Санкт-Петербурге 18 -19 ноября 2006 г.; на 21-й международной научной конференции «Природа терроризма и психология человека на историческом фоне его угрозы» (Санкт-Петербург, 14-15 мая 2007г.); на Международном научном симпозиуме «Время культурологии», посвященном 75-летию Российского института культурологии (Москва, 23 - 26 мая 2007г.), на Втором культурологическом конгрессе (25 - 29 ноября 2008 г.) и на многих других форумах.
Главные идеи диссертации отражены в двух монографиях, учебном пособии к спецкурсу «Терроризм как социокультурное явление», в статьях, журналах, альманахах и научных сборниках.
На защиту выносятся следующие положения:
- Феномен терроризма в пространстве культуры проявляется в ходе осуществления информационно-террористического процесса (ИТП), который представляет собой систему создания, трансляции и преобразования террористического послания, исходящего от социально-политического заказчика террора и предназначенного субъекту террористического воздействия. В нем выделяются следующие уровни передачи террористического послания: 1) политический; 2) собственно террористический; 3) медийный; 4) рефлексивно-художественный.
- Террористический акт рассматривается как культурный текст, под которым понимается совокупность знаков, в которых зашифрована социальная информация о смыслах и ценностях террористического послания.
- Мировоззренческая основа террористических убеждений базируется на доминировании мифологического способа мышления приверженцев терроризма. Система их взглядов на мир и общественные отношения опирается на архаические пласты общественного сознания.
- Концептуальный смысл террора сосредоточен в устрашении людей. Для когнитивного обозначения страха терроризма вводится термин горгонофобия.
- В хаотическом смешении информационных потоков, несущих в себе множество смыслов, оценок, мифов, сформированных посредством СМИ, в пространстве культуры возникает и развивается специфический эффект воздействия терроризма на социум, определяемый как терророфония.
- Средства массовой коммуникации служат проводником террористического воздействия на социум, новым типом оружия массового поражения в информационно-психологической войне, но в медийном пространстве существуют значительные неиспользованные резервы противодействия терроризму.
- Интернет используется исламистскими террористами в качестве аккумулятора и транслятора информационных угроз, а также в качестве инструмента дифференциации внутри мусульманского мира. Интернет превращается в открытую трибуну пропаганды идей, спекулирующих на противоречиях Востока и Запада и создающих иллюзию легитимности террора в условиях утверждаемой ими глобальной войны миров.
- Противодействие терроризму через СМК может проявляться в трех сценарных вариантах воздействия: 1) разоблачение мифа и дискредитация его творцов; 2) формирование нового мифа, переориентирующего объект влияния; 3) контаминация отдельных элементов террористической информационной системы со специально внедренными в нее антитеррористическими элементами.
- Художественная литература и игровое кино трактуются как информационные индикаторы ментальных настроений российского общества. В художественных произведениях прослеживаются две тенденции: протеррористическая и антитеррористическая.
- В рамках СМК, художественной литературы и игрового кинематографа мифологическая обусловленность терроризма экстраполируется в массовом сознании в образах и знаках, способных спровоцировать деструктивные действия посредством возбуждения бессознательной сферы человеческой психики.
- Художественно-преобразованная информация обладает способностью к возвратному влиянию: сконструированная художественными средствами «реальность» воздействует и на общественное мнение, и на террорократическую элиту, и на власть, и на самих субъектов террористического действия.
- Терроризм является формой социокультурной деструктивности, которую можно рассматривать как анти-систему, направленную на разрушение исходного социокультурного механизма, обеспечивающего жизнеспособность враждебной террористам социальной общности.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, восьми параграфов, заключения, списка литературы, включающего 483 наименования, в том числе источников на иностранных языках; перечня неопубликованных архивных материалов (4 наименования) и Интернет-ресурсов (44 наименования). Объем диссертации 421 c.
II. Основное содержание диссертации
Во введении дается общая характеристика темы исследования, обосновывается ее актуальность, формулируются цели и задачи, объект и предмет исследования, обозначаются методологические подходы к решению поставленных задач, подчеркивается новизна в постановке и рассмотрении заявленной научной проблемы, излагаются основные положения, выносимые на защиту, определяется теоретическая и практическая значимость работы, дается информация о ее апробации.
Первая глава «Проблема идентификации терроризма как социокультурного явления» посвящена теоретическому осмыслению феномена терроризма.
В первом параграфе «Понятия террор, терроризм в контексте информационно-семиотической концепции культуры» исследуется сущность понятий «террор» и «терроризм», конфигурация их культурных границ, особенности соотношения с другими видами насилия.
Опираясь на труды таких известных исследователей в области террорологии как В. Витюк, С. Эфиров, М. Одесский, Д. Фельдман, О. Будницкий, У Лакер и др., диссертант показал полисемантичность и противоречивость определений терроризма как в научно-теоретическом плане, так и в массовом общественном сознании. В связи с этим автором диссертации предпринята попытка изучения терроризма с точки зрения информационно-семиотического подхода. Терроризм анализируется как сложно организованная информационная система, в которой выделяются 4 уровня информационно-террористического процесса (ИТП).
Политический уровень ИТП. Роль адресанта-заказчика террористической деятельности берет на себя определенная социально-политическая или общественная организация, заинтересованная в изменении политической ситуации в пользу своих властных амбиций. Данные политические субъекты (террорократия), нередко имеют легальные и легитимные формы своего институционального функционирования, но для осуществления своих целей они создают нелегальные террористические организации, формирующиеся по конспиративному сетевому принципу автономного управления. Главный информационный импульс задается террократией в процессе создания террористических групп и имеет целью формирование у экстремистски настроенных личностей, вовлеченных в террористическую организацию, соответствующего мировоззрения, мотивации, стереотипов поведения. Социально-политические вдохновители терроризма создают идейно-риторические конструкции, объясняющие и оправдывающие деятельность террористов, придающие ей «высший» смысл. Они привносят в террор идейно-политическую осмысленность. В этой связи в диссертации анализируется вопрос о существовании самостоятельной идеологии терроризма. Рассмотрев точки зрения известных исследователей терроризма (В. С. Грехнева, О. В. Будницкого, Н. Н. Афанасьева, В. В. Виктюка, С.А. Эфирова, О. В. Будницкого) диссертант пришел к выводу, что общей для всех направлений терроризма идеологии не существует. Представляется справедливым утверждение У. Лакера о том, что терроризм не является идеологией, но представляет собой бунтарскую стратегию, которая может применяться приверженцами самых разных политических течений[3].
Собственно террористический уровень характеризуется тем, что субъектом ИТП выступают террористы и их организации. В данном параграфе сделана попытка реконструкции системы протеррористического мироощущения. Утверждается, что мировоззренческая основа террористических убеждений базируется на доминировании мифологического архаизированного способа мышления приверженцев терроризма. Прежде всего, обращает на себя внимание иррационализм современного терроризма, наиболее ярко проявившийся в трагических событиях 11 сентября 2001 года. Как пишет В. В. Никитаев, «...демонстративное отрицание смысла – одна из основных составляющих теракта, ибо ничто не вселяет в человека такой ужас, как полное безразличие к смыслу направленной против него (хотя бы потенциально, поскольку и к личности она безразлична...) силы»[4]. Иррационализм террора – это не просто противоположность реалистической системе общественного сознания, это не дереализация происшедшего и происходящего, не утрата принципа реальности как некоторой изначальной данности. Террористическая иррациональность проявляется через совершенно иной смысловой континуум, через древнейшую мифологическую систему мышления, параллельную рационалистическому способу освоения действительности. В центре мировоззрения террориста находится миф, функционирующий на основе магически ориентированного интуитивно-образного, дихотомически-оппозиционного, деструктивного мышления.
Экстремистскому протеррористическому сознанию присуща дуалистичность, черно-белое видение реальности, в котором нет полутонов, нет сложного диалектического переплетения противоречий, тенденций, оттенков. В таком сознании господствует жесткое разделение мира на абсолютное благо и абсолютное зло.
Ядром социально-мифологического комплекса представлений и главным побудительным мотивом террористической деятельности является месть. В архаическом обществе, где господство мифа было безусловным, месть являлась регулятором конфликтных отношений в родовой общине. В определении терроризма понятие «месть» должно фигурировать как одно из важнейших атрибутивных его характеристик, наряду с факторами устрашения, политической обусловленности и деструктивным влиянием на власть и общество. Стратегия и тактика всех известных террористических организаций прочно связана с теоретическим обоснованием мести в их деятельности.
Характерной особенностью образа жизни террористов является «двоемирие». Сами обстоятельства жизни террориста в замкнутом пространстве подполья и в узком кругу соратников имеют неизбежным следствием разрушение прежнего, реального, мировосприятия. При этом картина внешнего мира не просто искажается. Исчезает и сам этот мир. Единственной реальной вселенной становится крошечное пространство общения с единомышленниками. Вместе с тем, «удвоение мира» – это неотъемлемое свойство архаического мифологического сознания.
Показательно в этой связи обращение к фактору времени. Интересную мысль подметил В. Никитаев: «Терроризм действует не только с иной территории, но и из иного культурно-исторического времени. Он позиционирует себя либо в будущем, в некоторой утопии грядущего (революционеры), либо в прошлом (исламский фундаментализм). И не потому ли так трудно предупредить террористический акт, что он есть удар из одного пространства-времени в другое? Из одного мира в другой?»[5] Архаическое сознание настроено на циклическое восприятие времени. Явления, нарушающие строго установленный порядок, трактуются как отрицательные, вредные, несущие хаос и смерть. Главное внимание носителя архаического сознания сосредоточено на настоящем, пронизанном реминисценциями прошлого; будущее же представляется очень абстрактно, туманно, неопределенно. Подобное восприятие действительности характерно и для миросозерцания террористов.
Мышление исламистских террористов начала XXI в. мистицировано. В большей мере это выражено не столько в агитационно-пропагандистских документах террористов, сколько в их разговорной речи.
Экстремистский тип мышления достаточно ярко отражается в лексике, терминологии и фразеологии террористов. Агитационно-пропагандистские материалы и программные документы террористов отчетливо демонстрируют их мифотворческую направленность. Фокусируя внимание на образе врага, авторы экстремистских прокламаций стремятся всеми доступными лексическими средствами создать его крайне негативный, отвратительный облик, используя при этом грязную брань, уничижительные эпитеты, истерические вопли, абстрактный пафос и демагогическую риторику. Прослеживается и другая тенденция – формирование величественных образов героев террора.
Рассматривая мировоззренческую базу экстремистского сознания, нельзя не упомянуть табуированность действий террористов и их поведения в целом. Узко сектантский характер внутренней организационной структуры террористических организаций с неизбежностью воспроизводит жесткую систему запретов, необходимых как с точки зрения конспиративной безопасности, так и с точки зрения культивирования образа бескомпромиссного борца и своеобразного мифологического героя. Табуированные ограничения касаются не столько внешней стороны деятельности и бытовой сферы, сколько внутренней духовной жизни. Но основания этой системы запретов коренятся в глубинах психологии коллективных архаических представлений.
Завершая в целом вопрос о роли мифологического фактора в генезисе и формировании протеррористического микрокосма автор делает вывод: мифология в полном соответствии с универсальной функцией мифа, в террористических сообществах служит логической моделью, способной преодолеть противоречия картины мира[6], присущие миру террористов, и сделать их жизнь осмысленной и целеустремленной.
На уровне собственно террористического сообщества происходит частичное изменение смысла заданного террорократией послания. Оно приобретает новые значения и аксиологические оттенки, в результате генерируется второй информационный поток, исходящий уже непосредственно от террористических организаций. Соединение двух потоков в единое целое, безусловно, усиливает поражающий эффект воздействия. Однако между ними существует определенный зазор, обусловленный имеющимися противоречиями в сфере их нормативных взаимоотношений.
Замкнутость и конспиративность террористических организаций, их фанатическая сосредоточенность на «террористической работе», абсолютизация внутриорганизационной дисциплины неизбежно приводят эти структуры к усилению независимости от породившего их социально-политического центра. По мере повышения авторитета вследствие успешных террористических акций локальные террористические группы все чаще подчеркивают свою функционально-оперативную самодостаточность и самостоятельность в принятии решений как тактического, так и стратегического плана. Парадокс информационного террористического процесса заключается в том, что за слиянием двух протеррористических информационных потоков скрыт их внутренний конфликт, в котором просматривается внутренняя разобщенность терроризма и его обреченность на аутентичную дезинтеграцию. Однако в эпицентре террористического процесса, в момент непосредственной подготовки и совершения теракта наблюдается мощная консолидация всех протеррористических сил, участвующих в данном насильственном проекте.
Террористический акт представляет собой информационный вызов, обращенный к власти и социуму в наиболее устрашающей и провоцирующей форме насильственного конфликта.
Теракт рассматривается как совокупность взаимосвязанных знаков и символов, репрезентирующих замыслы и психологические расчеты социально-политических заказчиков, идейных вдохновителей, организаторов и исполнителей данного террористического проекта. Первоначальный текст террористического послания можно определить как прототекст. Он лишен какого-либо личностного начала, не имеет названия и анонимен в следствие того, что выступает как продукт коллективного творчества и нацелен на тайную психологическую информационную войну. Оказавшись включенным в контекст политической борьбы за власть, прототекст террористического послания конструируется таким образом, чтобы создать иллюзию отсутствия автора. Однако, «призрак автора» может проявиться в тексте в качестве одного из персонажей, озвучивающего заявления террористической организации и требования к власти. Наличие подобной вербальной манифестации является знаком и указывает на организаторов и вдохновителей теракта. Содержание заявления, в той или иной мере, выражает социально-политические позиции адресантов, но в обобщенной форме любой подобный документ означает расчет на признание террористов легитимной силой. Кроме того, в публичном заявлении террористов может отражаться стремление представить себя в глазах демократического общественного мнения «героями-освободителями», «борцами за справедливость».
Отсутствие террористического заявления также является знаково-символическим воплощением позиций политических заказчиков. Если в тщательно спланированном террористическом акте нет никаких репрезентирующих заявлений, не обозначена организационная ответственность, не выдвигаются требования, значит, адресанты террористического послания представляют себя непримиримыми противниками той социальной системы, против которой направлена террористическая акция. Они не стремятся к урегулированию конфликта, им не нужны какие-либо уступки власти, их абсолютно не интересует ни статус политического субъекта, ни признание легитимности их деятельности в глазах общественного мнения. По-существу, это объявление тотальной и бескомпромиссной войны против ненавистного мира «других». Главным символом этой войны после 11 сентября 2001 г. стали обрушивающиеся башни Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке.
Между зарождением смысла террористического проекта и его воплощения в теракте располагается зона формирования образно-символического воздействия терроризма. Большую роль здесь играет выбор объекта террористического нападения. Для того, чтобы стать символом, он должен привлечь к себе особое общественное внимание, удивить неожиданностью выбранной мишени, шокировать людей.
В период совершения теракта текст террористического послания как фиксированная система знаков приобретает устойчивое положение и проявляется в множественности смысла. Главный смысл теракта – демонстративное насильственное устрашение становится основой, к которой прикрепляются множество мелких смысловых деталей, образующих гетерогенную структуру послания. Символическое пространство теракта включает в себя ряд знаковых элементов, служащих укреплению структуры главного смысла. Это атрибутивные артефакты террористического действия (взрывчатка, пояс шахида, следы разрушений, наличие мертвых тел); фоновое обрамление теракта (чтение молитв, использование музыки, кино- и фотосъемка, террористические знаки, эмблемы); внешний вид террористов (военная одежда, маски); стереотипы поведения террористов (нервозность, жестокость в обращении с заложниками, разговоры о предстоящей смерти, установка строгих запретов для заложников); шоковое психологическое состояние жертв. В целом создается атмосфера подавления аудитории страхом близкого приближения смерти.
Знаки организаторской террористической деятельности отчетливо проявляются в общих контурах осуществления теракта, его сценарной театральности. Неотъемлемой чертой современного терроризма, его знаковой визитной карточкой стала театральность. «Терроризм – это театр, – заявил Брайан Дженкинс, – теракты зачастую тщательно срежиссированы, чтобы привлечь внимание электронных СМИ и международной прессы».[7] Беззастенчивая эксплуатация «эстетики шокирующего» в медиа-среде привела к тому, что для обывателей подобного рода экстремальные события, помимо их воли, действительно стали зрелищем. Очевидно, что катарсическое воздействие, вызываемое откровенной мифологической фабульностью режиссерских задумок террористических акций, имеет целью манипулирование общественным мнением, информационную экспансию, направленную на массовое сознание.
Медийный уровень ИТП. В период совершения теракта террористический процесс переходит в новую фазу информационного развития. На этом этапе посредством СМИ осуществляется передача устрашающего информационного послания террористов непосредственным адресатам – власти и массовой аудитории. Семиотическое пространство террористического послания резко расширяется в границах смыслового содержания и оценочных рефлексий. Шоковое состояние масс усугубляется хаосом непроверенной информации, панических слухов и предположений, ретранслируемых СМИ. Телевидение, Интернет, печать, радио становятся в это время не только проводниками терророносной информации, но и механизмом расширенного воспроизводства террористического воздействия. В обществе возникает терророфонический эффект. Терророфония – это общественный резонанс, вызванный террористической акцией, это неотъемлемая характерная черта террористического процесса, которая не только фиксирует адаптацию терроризма в массовом общественном сознании, но и запускает механизм психологических изменений в менталитете, мировоззрении, образе жизни, как на личностном, так и на социальном уровне.
Одним из главных факторов семиотического расширения террористической репрезентации служит столкновение в едином информационном поле различных, противостоящих друг другу, интерпретационных схем и социально-политических мотиваций. В итоге представление о терроризме в общественном мнении оказывается аморфным и расплывчатым. Об этом свидетельствуют социологические опросы россиян.
В массовом общественном сознании благодаря СМИ сформировался целый ряд интерпретационных мифов о терроризме, которые можно представить следующим образом:
1) Миф о биологической предопределенности терроризма. Для него характерна убежденность в том, что генетические корни терроризма кроются в биологической природе человека, в природной инстинктивной силе агрессивности, которая находит выход в насилии над беззащитными людьми.
2) Миф о терроризме как проявлении патологического состояния психики. Этот миф, укоренившийся в массовом сознании, исходит из предположения о том, что террористы – психически больные люди, а их агрессивно-угрожающее неадекватное поведение – отражение серьезного душевного заболевания.
3) Миф об уголовной обусловленности терроризма и его неполитическом характере. Различные формы террористической деятельности должны соотноситься с уголовными преступлениями, а их организаторы, участники и исполнители обязаны нести уголовную ответственность согласно законодательным нормам. Однако сведение терроризма к уголовщине нивелирует его смысловое содержание, игнорирует его социально-политическую природу, мешая тем самым разработке эффективных мер антитеррористической борьбы.
4) Миф о национально-этнической и религиозной детерминации терроризма. В обыденном общественном сознании терроризм нередко определяется по национальной или религиозной принадлежности представителей террористических движений. В общественных дискуссиях и выступлениях политических деятелей периодически появляются заявления о том, что «терроризм не имеет национальности», «терроризм и ислам вещи не совместимые» и т. п., но в обществе нет понимания того факта, что терроризм в силу своих мимикрирующих способностей может облачаться в любые идеологические одежды, оставаясь деструктивным способом устрашения.
5) Миф о международном терроризме в контексте глобализации. Международный статус терроризма доказывается интернациональным составом террористических организаций; расположением тренировочных баз и объектов террористических нападений в отдаленных друг от друга странах; многоканальной системой международного финансирования деятельности террористов; децентрализованным сетевым принципом взаимосвязи и управления и другими факторами. Однако понятие «международный терроризм» все чаще стало употребляться в чрезмерно расширительном смысле, всецело поглощающем конкретные формы его проявления. Он стал превращаться в фантомный образ вселенского мирового зла, угрожающий самим основам человеческой цивилизации. В политизированном информационном пространстве международный терроризм рассматривается как сила, противостоящая западу во главе с США, и как реакция на глобализацию, которая происходит в форме доминирования и господства стран «большой восьмерки». Уместно вспомнить известную концепцию С. Хантингтона о конфликте цивилизаций. Идея конфликта цивилизаций, возведенная в степень «войны миров», противоречит реальной сложившейся ситуации, так как абсолютизирует, с одной стороны, единство Запада и, с другой стороны, единство экстремистских устремлений Востока, а также игнорирует внутрицивилизационные противоречия. Придание понятию «международный терроризм» фетишистских качеств объекта глобализации мифологизирует его и создает трамплин для манипуляции общественным мнением.
Кроме уже обозначенных мифологических конструкций распространены мифы о социально-экономической детерминации терроризма, о его революционности, об аномическом максимализме, о форме деформированной социализации, о вынужденной деловой стратегии слабых и т. п.
Рефлексивно-художественный уровень ИТП. Рамки терророфонии в постмедийный период значительно расширяются, так как в процесс включаются новые информационные каналы влияния, например, кино и художественная литература. Происходит следующий виток информационно-терро-ристического процесса, в результате которого «терророносная» информация приобретает иные формы и очертания, переосмысливается в художественных образах, кодируется в определенных символах и знаках. В дальнейшем художественно-преобразованная информация дает следующий импульс информационно-террористическому процессу: теперь уже воображаемая террористическая действительность воздействует и на общественное мнение, и на террорократическую элиту, и на власть, и на самих субъектов террористического действия.
Во втором параграфе первой главы «Терроризм как форма социокультурной деструктивности» раскрывается понятие социокультурной деструктивности, терроризм в пространстве культуры рассматривается как форма ее проявления, для которой характерно разрушение исходного механизма, обеспечивающего жизнеспособность враждебной террористам социальной общности. В указанном контексте деструктивность реализуется на уровне девиантного отражения действительности. Она детерминирована различными формами идейной мотивации и объективирована целями и задачами социально-политической, националистической или религиозной борьбы в ее наиболее агрессивном и милитарно-аномическом выражении.
Социокультурная деструктивность терроризма проявляется в двух формах своей функциональности:1) корпоративном деструктивном воздействии на социум и 2) личностной деструкции носителей террористического мировоззрения. Оба этих процесса теснейшим образом взаимосвязаны и взаимообусловлены. Террористическая практика деструктивного давления на общественное мнение неизбежно интериоризируется на внутреннее ментально-пси-хологическое состояние участников террористических действий и, как следствие, может привести их к морально-нравственной деградации и саморазрушению личности. И, наоборот, в террор могут приходить люди с уже сформировавшимся деструктивным складом сознания.
Социокультурная деструктивность терроризма выражается в следующих чертах: 1) дестабилизация общественно-политической ситуации; 2) дезорганизация властных структур; 3) дезинтеграция социальных связей, распространение нигилизма и анархии; 4) провоцирование ответной агрессии; 5) горгонофобия, катастрофизм и апокалипсизм; 6) усиление мортилатрических настроений в обществе; 7) дегуманизация как следствие изменения аксиосферы; 8) архаизация сознания и общественных отношений, ставка на социальную регрессию.
В данном параграфе диссертантом для более четкого определения ментально-психологических состояний, возникающих в обществе в ходе террористического процесса, вводится понятия «горгонофобия» и «мортилатрия».
В термине «горгонофобия» выражено патогенное психологическое состояние боязни надвигающейся террористической угрозы. Этимологически данный термин объясняется аналогией с известным древнегреческим мифом о смертоносном ужасающем воздействии горгоны Медузы. Горгона в античном космоцентрическом мировоззрении олицетворяла собой силы изначального природного хаоса, иррационального по своей сути, алогичного, пугающего своей непредсказуемостью и всеохватностью, ужасающего глубиной своего темного агрессивного потенциала. Учащающиеся вспышки горгонофобии способствуют формированию катастрофического сознания, ориентированного на восприятие пессимистических, ужасающих сценариев разрешения социальных конфликтов.
Виктимология фиксирует в качестве одного из основных деструктивных последствий воздействия терроризма на общественное сознание возвратную стихийную агрессию той части воспринимающей аудитории, которая эмоционально и психологически настроена на жесткий насильственный ответ возникшей террористической угрозе. Причем, если одна часть жертв, воспринявших террор через СМИ, поддерживает власть в стремлении ответить на вызов террористов легитимными средствами военного характера, санкционированными государством, то другая часть ориентируется на экстремистские насильственные способы наказания виновных. Взрывы возвратной агрессии направляются на социальные группы людей, выбранные по какому-либо символическому признаку, формально соотнесенному с принадлежностью к террористам.
Еще одним последствием ужасающего воздействия терроризма на социум является апатия. Чувство апатии, усталости от непрерывного ощущения страха и тревоги обволакивает человеческое сознание и погружает его в заторможенное состояние пассивного созерцания, аморфности и невозмутимого равнодушия. Возможно, комплекс апатии, как вынужденная реакция на террористический вызов, несет в себе некоторую компенсаторную функцию, гасит протестную агрессию, уменьшает опасность социального взрыва и блокирует процессы конфронтации. Однако не стоит преувеличивать позитивные возможности этой тенденции, так как обратной ее стороной является дегуманизация культуры, а это неизбежно связано с процессом углубления деструктивности.
Специфика деструктивности терроризма теснейшим образом связана с социально-психологическим комплексом особого отношения к смерти – мортилатрии. Понятие мортилатрия (от латинского mors, mortis – смерть и греческого - служить, поклоняться) вводится для того, чтобы обозначить культ смерти во имя какой-либо высокой цели. Неважно, будет ли этой целью джихад, торжество революции или национальное освобождение.
Диссертант провел разграничение понятия «мортилатрия» и понятия «некрофилия», введенного в научный оборот Э. Фроммом. У некрофила любая смерть выступает объектом почитания как обобщенное выражение внутренних устремлений индивида. В мортилатрии внимание фиксируется лишь на героической смерти, которая романтизируется и идеализируется. Мортилатрию отличает также идея личного самопожертвования и парадоксальность оптимистической настроенности. Но главная особенность заключается в ксеноразличительном механизме проявления упомянутых феноменов. Некрофилия по Э. Фромму обусловлена человеческими страстями: «Человек сам взращивает в себе комплексы некрофила. Немотивированная жестокость, безветрие души, дистрофия интуиции и чувств. Технизированный мир, мертвящая рутина бюрократии – вот приметы той среды, в которой обитает некрофил»[8]. Мортилатрия воспитывается, в отличие от некрофилии, на героических идеалах и выглядит внешне убедительной. Она апеллирует к благородным порывам справедливости, находясь под неосознанным ее носителями влиянием «культуры смерти», порождающей хаос и террор. Процессы развития и воспроизводства мортилатрических тенденций в диссертации прослежены на примере влияния ницшеанства на мировоззрение эсеровских террористов в начале ХХ в. и зафиксированы по эпистолярным, мемуарным и художественным источникам, исходящим от таких известных адептов революционного терроризма как Г. Гершуни, И. Каляев, Б. Савинков и др.
Ницшеанская концепция «свободной смерти», сформулированная в книге «Так говорил Заратустра», представляла собой культивирование героического самоубийства. Она была востребована идеологами и организаторами эсеровского террора и внедрена в пропагандистскую практику партии социалистов-революционеров через предсмертные письма героев-террористов. И хотя уровень восприятия этих философских идей адептами революционного терроризма был довольно упрощенным, вульгаризированным, расколотым на отдельные самодовлеющие фрагменты и далеким от субстанциональной цельности, суггестивная сила ницшевских текстов оказалась созвучной внутренним убеждениям эсеров-террористов, провоцируя всплеск их творческого самовыражения и негативный импульс насильственного самоутверждения личности.
Следует констатировать, что социокультурная деструктивность терроризма зиждется на абсолютизации разрушающего насилия, в котором адептам терроризма видится универсальный принцип бытия. Главная задача для них –разрушение ненавистного им мира, война с ним до победного конца. В стратегическом плане террористы не намерены входить в политическое пространство и играть по его законам. Любые требования переговоров для террористов есть временная тактическая уступка, за которой прослеживается новый виток разрушительных действий против врага. Деструктивность терроризма в любых формах своего проявления имеет тенденцию к импульсной экстремализации и расширению разрушительного и устрашающего эффекта воздействия. С увеличением масштабов терроризма степень деструктивности в обществе возрастает в геометрической прогрессии и охватывает все новые информационные пространства. Одновременно с этим происходит процесс иррационализации и дегуманизации сознания субъектов протеррористического мировоззрения.
Представленные факторы социокультурной деструктивности диктуют необходимость выработки адекватной стратегии противодействия терроризму, учитывая выявленные особенности и прогнозируя потенциальные возможности ненасильственных методов социального воздействия.
Вторая глава «Информационный вызов терроризма и средства массовой коммуникации» посвящена отражению информационного вызова терроризма в медиа-пространстве.
В первом параграфе «Освещение терроризма в печатных СМИ» основное внимание уделено печатным органам массовой коммуникации. Освещение проблемы терроризма в прессе связывается как с конструктивными, так и с деструктивными тенденциями. Газеты, размещающие на своих страницах материалы о терроризме, приобретают статус маркеров информационно-психологической войны за влияние на массы.
В современных печатных медиатекстах большую роль играют средства речевого воздействия на массовую аудиторию. Они выполняют функцию особого механизма эксцитативного влияния на мировоззрение людей, их поведение, восприятие и оценку окружающей действительности. В рассматриваемом параграфе анализируются средства и методы речевого воздействия СМИ (по классификации Э. И. Глинчевского), способные оказывать влияние на массовую аудиторию читателей через отражение в печати темы терроризма. Первый метод качественной интерпретации событий во многом имеет определяющее значение, так как им осуществляется оценочная рефлексивность, задающая тон коммуникативного напряжения. Ведущую роль здесь играет проявление творческой индивидуальности журналистов, их личностное отношение к событиям. На примере статей Ю. Богомолова («Российская газета» от 30. 03.2004 г.– «Индульгенция для террористов») и Б. Прохорова («Северный Кавказ» № 6, февраль 2004 г. – «Россия сидит на Чечне как йог на гвоздях») показано наличие двух векторов интерпретации событий: антитеррористического и протеррористического. Их существование в информационном поле СМИ – закономерная медийная реальность, отражающая противостояние различных политических сил. Фактор воздействия их на массовое общественное сознание напрямую связан с проблемами общественной безопасности, затрагивающей интересы каждого гражданина.
Второй метод речевого воздействия – аргументированный комментарий – обращен к рационалистическому способу объяснения мира, к когнитивному процессу, к логическим доводам и убеждениям. Аргументация есть преимущественно эксплицитное средство речевого воздействия. Примерами газетных материалов, содержащих методы речевого воздействия второго типа, являются интервью и статьи государственных чиновников, представителей силовых правоохранительных органов, ученых-специалистов, экспертов. Как правило, представители государственной власти используют лозунговые, политически ангажированные и бюрократически стандартные текстовые клише. Реальное воздействие их на аудиторию зачастую зависит не столько от того, какая информация сообщается, сколько от уровня занимаемой должности интервьюируемого или его личного имиджа в обществе. Данные тексты характеризуются стереотипными установками о выполненных или выполняемых мероприятиях, о принятых мерах; заверениями о том, что «обстановка под контролем»; о соблюдении законности и правопорядка; о проявлении бдительности среди рядовых граждан и т. п. Несмотря на то, что такая информация, в общем-то, нейтральна и не пользуется особым доверием читателей, в одних политических условиях она может вызывать раздражение и агрессивное неприятие, а в других – способна сформировать атмосферу национального единства и общественной солидарности. Во многом это зависит от грамотно и квалифицированно сделанных смысловых символических акцентов в медиатекстах, переводящих непредсказуемую энергию масс в более спокойное русло и переключающих внимание читателей на какие-либо другие внутренние или внешние объекты восприятия, прямо или косвенно связанные с темой.
Третьим методом речевого воздействия является трактовка ключевых понятий и оценка происходящих событий как проявление категории субъективной модальности. Примером может послужить пресловутая проблема «двойного стандарта» в отношении терроризма. Трактовка ключевого понятия облекается в форму оценки действий людей, совершающих террористические акции. Широко известно, что западные журналисты нередко называют чеченских террористов «повстанцами», «борцами за свободу», «партизанами», «сепаратистами», избегая употребления их знаковой принадлежности к террору. В российских СМИ использование термина «террорист» в отношении исполнителей теракта является доминирующим. Данное понятийное противопоставление отражает реальное положение в медийном пространстве, так как террор всегда был и остается одним из инструментов социально-политической борьбы и идеологического противостояния. Средства речевого воздействия, основанные на проявлении категории субъективной модальности, особенно подчеркивают это, потому что они включают в себя не только логическую рациональную оценку (социальную, политическую), но и иррациональную, эмоционально-психологическую, данную на уровне подсознания. Убедиться в этом помогает контент-анализ газетных материалов, проведенный В. А. Барсамовым по следам событий в Беслане[9].
В выборке, подвергнутой анализу, были представлены статьи и материалы «Независимой газеты», «Коммерсанта» и «Советской России» с 1 по 17 сентября 2004 г. Анализ проводился по признаку частоты употребления определенных слов в медиатекстах. По мнению В. А. Барсамова, наиболее негативно настроенной к террористам в эмоциональном и психологическом отношении можно признать «Советскую Россию». Лексический ряд «подонки/ убийцы/ сволочи/ ублюдки/ нелюди/ твари» встречается в пропорционально представленном тексте наиболее часто. Частотность употребления этих слов в «Независимой газете» и «Коммерсанте» значительно ниже. Журналисты «Советской России», судя по данным социологического исследования, аксиологически сближают понятия «террористы» и «бандиты», выдвигая вперед криминализированную оценку событий и, соответственно, минимизируя политические оттенки. В «Коммерсанте» употребление слова «бандиты» в пропорциональном соответствии с использованием термина «террористы» в два раза меньше, а в «Независимой газете» этот показатель меньше уже в четыре раза, что свидетельствует об иной тенденции информационной концептуализации терроризма, вводящей читателей в культурно-индентификационное поле социально-политической метафизики. Например, газета «Коммерсант» «склонна к интерпретации событий в этнонациональных категориях, ее авторы усматривают причины трагедии и конфликта в деятельности различных народов: осетин, ингушей, чеченцев, русских. «Коммерсант» практически не использовал обобщенного понятия “россияне”, описывая события»[10]. В данном случае газета объективно формирует этнологическую оценку терроризма в массовом сознании как формообразующую. В отличие от других рассматриваемых изданий «Независимую газету» интересуют религиозные причины террористических событий, что соответственно накладывает отпечаток на интерпретацию терроризма массовой аудиторией.
Милитарность оценки террористических событий, закрепленная в печатном слове, – один из наиболее устойчивых и эффективных способов информационного воздействия. Сила его влияния – в архетипической обусловленности демонстративно устрашающего проявления. Однако распространение милитарных настроений в обществе может вызвать противоречивые последствия. Главное опасение заключается в том, что милитаризация сознания обостряет бинарную оппозиционность мировоззренческих установок личности, сужая их рамками эмоционально-психологического состояния ненависти к врагу. Психология войны способна мобилизовать потенциальные возможности социума и личности на дело справедливой войны с агрессором, но, в то же время, она способствует и консолидации рядов террористического противника, если опирается на жизненно важные для него посылы. Тенденция милитарно-императивной идентификации терроризма исходит в основном из интервью с государственными чиновниками из правоохранительных органов, политическими деятелями и военными, что вполне объяснимо с точки зрения пропагандистской задачи мобилизации общественного сознания на силовые методы противодействия терроризму.
Чтобы привлечь к публикации как можно большее внимание, печатные СМИ применяют способ вербально-лингвистического и визуально-графичес-кого выдвижения отдельных фрагментов текста в центр читательского восприятия.
Особое значение имеет оформление и формулирование заголовков медиатекстов. Как правило, явное эксплицитное указание темы, демонстрирующее прямую связь между заголовком и текстом, не несет в себе эксцитативного влияющего потенциала. Такие информативно-констатирующие заголовки относительно нейтральны, несмотря на остроту заявленной темы. Примерами такого рода текстов являются следующие газетные материалы: Никаноров Б. «Стратегии современного терроризма» в газете «Красная звезда» от 15 сентября 2004 г.; Ханбабаев К. «Религиозно-политический экстремизм и терроризм на юге России» в газете «Дагестанская правда» от 22 сентября 2006 г. Констатирующий тон заголовков, в психологическом отношении, способствует поддержанию эмоционального равновесия и относительной стабильности в процессе коммуникативного взаимодействия СМИ и читательской аудитории. В то же время, в силу тривиальности формы такие тексты, лишенные яркой вербальной акцентации, часто оказываются вне поля зрения массовой аудитории.
Пробуждение интереса к проблеме терроризма достигается различными средствами. В одних случаях это происходит в результате парадоксальной формулировки названия статей или лингвистической многозначности понятий. В других вариантах заголовок задается в форме проблемного или дискуссионного вопроса. Нередко в медиатекст вводятся информационно-троповые заголовки, содержащие художественно-экспрессивные приемы речи. В некоторых названиях статей фиксируется подсознательный страх перед иррациональностью, непредсказуемостью, широкомасштабностью терроризма. Иногда в прессе появляются статьи, заголовки которых носят откровенно провокационный, по отношению к власти, характер. Встречаются газетные материалы, озаглавленные шокирующе, вызывающе, грубо и цинично.
Проанализированные средства и методы речевого воздействия российской печати на читателей позволяют сделать вывод о существовании достаточно разветвленной системы форм и способов идеологического влияния медиа-индустрии на формирование определенных стереотипов восприятия феномена терроризма.
Большая часть журналистских выступлений представляет собой оперативный отклик на террористические события. Ситуативная реакция печати предполагает наибольшие всплески активности журналистской рефлексии в период совершения террористических акций и две-три недели после них. Затем происходит этап постепенного затухания интереса к данной теме. Аверсивными точками повышения публикационной активности, связанной с темой терроризма, являются также судебные процессы над террористами, кодификация новых антитеррористических законов или поправок к ним, памятные годовщины терактов.
Общий анализ рассмотрения проблемы терроризма в печатных органах средств массовой информации показал, что большинство российских печатных изданий нацелено на активную борьбу с терроризмом, развенчание терророфонических мифов, создание эффективной системы противодействия этому социальному злу. За последние годы со страниц газет практически исчезли материалы, героизирующие или романтизирующие террористов. В журналистском сообществе возникло и утвердилось понимание необходимости коллективной и индивидуальной ответственности за предотвращение терроризма. Отдельные статьи, опубликованные в газетах разных направлений несут в себе достаточно серьезные потенциальные возможности протеррористического влияния на общественное сознание, провоцируя как кратковременные вспышки социально-психологической деструктивности, так и закрепление в массовом сознании долговременных мировоззренческих установок аномического характера.
Во втором параграфе второй главы «Телевидение и терроризм» анализируется процесс отражения информационного вызова терроризма в телевизионных средствах массовой информации. В экстремальные моменты террористических катастроф телевидение является не просто информационным окном в мир трагических событий, оно индуцирует террористические угрозы, интенсифицирует их. Благодаря телевидению происходит адаптация общества к насильственным проявлениям под знаком террора. В экранном обличии терроризм обладает всеми достоинствами хорошо «закрученного» кассового сценария – это тайна, стремительное и непредсказуемое развитие сюжета, много действия, психологическое напряжение, драматичность, сильные эмоции. Все эти свойства являются естественными стимулами для телевизионного инфотейнмента, подталкивающего медиа-менеджеров к использованию терроризма в своих коммерческих интересах. Торговля информационным продуктом террористического действия – весьма опасная идея, которая превращается, по выражению Е. А. Дубко, в «психокомплекс взорванного общества»[11].
Большое внимание в данном параграфе уделено взглядам Ж. Бодрийяра. Он, критикуя телевизионные СМИ относительно освещения ими террористических событий, считал, что проблема терроризма искажается СМИ в угоду низким страстям и массовой культуре. Рассматривая терроризм в контексте общей категории насилия, он объяснял особенности современных форм его проявления расширением зоны «прозрачности зла», порождаемой экраном. «Наше насилие …– это террор…, оно возникает, скорее от экрана, чем от страсти, оно той же природы, что и изображение. Насилие потенциально существует в пустоте экрана благодаря дыре, которую он открывает в ментальное пространство»[12]. По его мнению, экран делает насилие общедоступным, приглашает к насилию, воскрешает «некогда отмершие формы насилия» и отражает «наше коллективное домогательство терроризма». Отождествление терроризма с насилием делает границы терроризма слишком широкими. С методологической точки зрения это мешает его научной идентификации. Но Ж. Бодрийяр уловил знаковую тенденцию массового общественного сознания: понятийное разбухание термина терроризм, переполнение его содержания множеством значений относящихся к различным проявлениям насильственной сферы бытия. В лингвоментальной практике представителей массовой культуры эта тенденция становится все более и более прогрессирующей. Причину же этой широковещательной, порождающей ужас, общественной интерпретации терроризма французский ученый увидел в экранном телевизионном воздействии на социум. Фраза о «нашем коллективном домогательстве терроризма» проникнута ощущением биосоциальной предопределенности терроризма, его генерировании из сферы коллективного бессознательного. Развивая мысль Ж. Бодрийяра, можно сказать, что телевидение, вероятно, играет роль катализатора для прорыва в сферу общественного сознания некоторых зародышевых сегментов насилия, потенциально уже готовых стать «терроронесущими» элементами человеческой ментальности. Перенасыщенность экрана агрессивными аудиовизуальными образами смерти, отягощенными политическими смысловыми нагрузками, создают условия для эмоционально-психологического давления на массовое сознание, побуждая в одних, более редких, случаях – к подражательной агрессии, в других, широкомасштабных – к угнетенному состоянию психики, пораженной страхом, в третьих, к утверждению стереотипической индифферентности в личностных оценках и жизненных позициях. Последний тезис вызывает особые опасения, так как благодаря телевизионным СМИ происходит привыкание общества к терроризму. Главные российские телеканалы (Первый канал, Россия, НТВ) показывают так много передач про криминал, насилие, террор, что даже помимо их собственной воли, постепенно приучают людей к насилию, к тому, что это нечто обыденное, само собой разумеющееся, нормальное явление.
В диссертации подчеркивается, что опасность заключается в очевидности тенденции к стиранию различия между виртуальным и реальным миром, между театром и жизнью, безумием и нормальностью. Привыкание к террористическому насилию, демонстрируемому на экранах с маниакальной дотошностью к деталям и мелочам, приводит к умиранию нравственного чувства. Об этом же говорит профессиональная «слепота» многих отечественных и зарубежных журналистов, предлагавших в период терактов вести непрерывный репортаж и посвящать данному событию львиную долю эфирного времени. Фактически это означало бы эскалацию напряженности и страха в обществе, усиления тенденции адаптации к террору и, в конечном итоге, помогало бы осуществлению информационных целей террористов. Наивность и утопичность данных предложений, уверенность в том, что истину можно найти путем бесконечных многочасовых телевизионных обсуждений, показывает диспропорцию между завышенным уровнем журналистской амбициозности и узостью в понимании реальных механизмов деструктивного воздействия ТВ.
При обсуждении темы «Террор и медиа» телевидение обычно рассматривается исключительно как средство информации или как способ политического влияния на массы. Но практически никогда оно не исследуется как один из важнейших механизмов террора. В отечественной медиалогии этот вопрос в рамках когнитивной научной проблемы был поставлен Д. Б. Дондуреем. Исходным моментом в его позиции стало милитарное понимание самого механизма террористической деятельности. Д. Б. Дондурей полагает, что террор – это, в первую очередь, оружие массового психологического поражения. Он обратил внимание на то, что террор всегда воздействует на глубокие нравственные чувства, взламывает культурные табу и ценностные предписания[13]. Очевидно, что террористам важно разрушить культурные скрепы социума, против которого они ведут боевые действия, воздействуя на механизмы создания, трансляции и восприятия смыслов, которые в дальнейшем определяют поведение людей.
Будучи политически мотивированным явлением, терроризм нацелен на дискредитацию власти. Показать обществу, что власть не в состоянии их защитить – это основополагающая целевая установка террористической деятельности. Именно на ней строится вся система информационно-пропагандистского давления на массы. Другая цель – заявить о себе как о реальной и активной социально-политической силе, наносящей неожиданные и беспощадные смертоносные удары по противнику, под которым может пониматься не только государственная власть или политический режим, но и любой гражданин. Еще одна чрезвычайно важная установка – формирование имиджа террористов как героев-мучеников и бескомпромиссных идейных борцов за справедливость. Осуществление этих пропагандистских задач, в значительном большинстве случаев, происходит через телевизионный экран.
В параграфе дан подробный сравнительный анализ деятельности российского телевидения в трагические дни терактов на Дубровке (Норд-Ост) и в Беслане. В целом события в Беслане показали, что по сравнению с освещением террористической акции в Норд-Осте, телевидение, в определенной мере, усвоило уроки прошлого. Журналисты перестали брать интервью у террористов, операторы и редакторы учли критику власти по поводу показа информации, которая могла бы стать подсказками для террористов в период проведения операции по освобождению заложников. Однако, выявились более глубокие противоречия, касающиеся роли телевидения в самом механизме воспроизводства террора, в медиативном воздействии терроризма как оружия массового психологического поражения. В результате более остро обозначился вопрос о взаимоотношениях власти, общества и СМИ в процессе предотвращения и отражения террористических угроз, который тесно связан с правовым регулированием этих отношений. Обзор правовых норм государственного и внутрикорпоративного регулирования этих отношений в США, Западной Европе и в России дает представление о потенциальных возможностях телемедийной стратегии и тактики противостояния терроризму.
Для журналистов – авторов отечественной Антитеррористической Конвенции – представления о терроризме сводятся к узколокальным вспышкам террористических актов. С их профессиональной точки зрения терроризм видится в фокусе «со-бытийного репортажа». Терроризм же, как многоуровневая и многофункциональная система деструктивной направленности, основанная на демонстративном насильственном «ужасающем» воздействии на социум через информационные каналы, остается вне поля их зрения. Отсюда –игнорирование протеррористического влияния на широкие зрительские или читательские массы. До сих пор в российских СМИ не выработана научно обоснованная система подачи материалов в период совершения терактов, в которой бы учитывалось возможное отрицательное влияние на массовую аудиторию. Оценивая в целом лингвоментальные особенности Конвенции, можно прийти к выводу о весьма сомнительных возможностях журналистской корпоративной саморегуляции по отношению к информационному освещению терроризма. Хартии и всевозможные моральные кодексы могли бы иметь смысл, если бы существовал институт, который бы не только давал оценку действиям журналистов в сомнительных случаях, но и помогал бы СМИ в формировании наиболее приемлемых форм нейтрализации террористической пропаганды и организации информационного противодействия террористической опасности. Важно, чтобы этот орган не был государственно-бюрократическим придатком власти, а представлял интересы массовых общественных организаций и имел достаточно твердые полномочия по предотвращению информационных атак террористов. Такой орган можно было бы назвать общественным Советом по информационному противодействию терроризму. Реалии начала ХХI в. настоятельно требуют создания общей антитеррористической информационно-пропа-гандистской платформы, объединяющей позиции власти, общества и СМИ на базе правового законодательного установления.
В третьем параграфе второй главы «Интернет как фактор информационного воздействия терроризма на социум» освещается проблема использования террористами Интернета в качестве психологического оружия давления на общественное мнение. Под термином «информационный терроризм» подразумевается использование информационных средств в террористических целях: угрозы применения физического насилия для решения политических задач, дестабилизации общества и оказания влияния на население или государство. Информационный терроризм в этом случае включает в себя различные элементы деструктивного влияния на мировоззренческие стереотипы в поведении и образе жизни людей.
Многочисленные террористические организации широко используют высокие Интернет-технологии для своих преступных целей. Они создают собственный закрытый сегмент информационного пространства, стремятся к захвату, разрушению или латентному контролю над различными дисперсными участками глобального информационного пространства. Террористические объединения планомерно и целенаправленно осуществляют крупномасштабную информационную войну, направленную против либерального цивилизационного мироустройства.
По данным Национального Антитеррористического Комитета РФ, в настоящее время в мире действуют около пяти тысяч Интернет-сайтов, которые активно используются террористами[14]. Число порталов, обслуживающих террористов и их сторонников постоянно растет. С одной стороны, это может свидетельствовать об увеличении количества радикалистских группировок, использующих террористические методы. С другой стороны, необходимо учитывать, что подобные веб-сайты внезапно появляются, быстро исчезают, меняют названия и доменные имена, сохраняя прежнее содержание. Поэтому подсчет реального количества протеррористических порталов в Интернете весьма проблематичен. Исследователи, идущие по пути поиска местонахождения сайтов террористических организаций в сети, проводя систематические мониторинги, запрашивая огромное количество терророиндикативных вариаций слов в поисковых серверах, обречены на постоянное преувеличение их численности. Ввиду изменения формальных конституирующих конфигураций данных сайтов возникает феномен виртуального разбухания масштаба терроризма в общественном сознании. В результате многократно умножается ощущение террористической опасности, возникающее вследствие постоянных повторений одних и тех же информационных ресурсов, меняющих лишь внешний формат, названия и адрес.
Интернет в силу таких своих особенностей как свободный доступ, огромная массовая аудитория, анонимность связи, затрудненность регулирования, контроля и цензуры, быстрота движения информации создает широчайшие возможности для деятельности террористических организаций.
Структура содержания террористических сайтов имеет много общих черт. Как правило, сайт содержит информацию об истории организации, красочное и символичное интерфейс-обрамление, обзор социальных и политических истоков движения, сведения о наиболее заметных и нашумевших «боевых операциях», биографии лидеров, основателей и героев. Большое внимание уделяется обозначению и утверждению политических и идеологических целей, текущим новостям, аналитическим статьям. Практически все без исключения террористические сайты сфокусированы на жесткой критике врагов, разоблачении их «зверств» и провозглашении непримиримой борьбы с ними. Часто сайты сопровождаются справочной литературой, документами и материалами, в том числе аудивизуальными, обосновывающими их тактику и стратегию, а также многочисленными практическими советами.
Известный американский терроролог Г. Вейман выделил и проанализировал восемь способов использования Интернета террористами: проведение психологической войны, поиск информации, обучение террористов, сбор денежных средств, пропаганда, вербовка, организация сетей, планирование и координирование террористических действий[15].
В начале ХХI столетия в глобальном сетевом пространстве обозначились два индикативно и конструктивно различающихся между собой информационных потока протеррористической направленности: 1) либерально-террористи-ческий, ориентированный на общественное мнение либерально-демокра-тических кругов на Западе; 2) джихадистский, нацеленный на бескомпромиссную и непримиримую борьбу с неверными.
Информационные порталы, относящиеся к первому потоку, как правило, не склонны афишировать и пропагандировать свои террористические операции и другие насильственные действия. Они фокусируют внимание пользователей Интернета на критике основного противника – государственной власти и ее правоохранительных органов. Эти проблемы находят большой отклик среди их сторонников и, в то же время, рассчитаны на то, чтобы вызвать симпатию у западноевропейских, американских, российских либералов и получить от них поддержку. Выражение протестов запрещенных террористических групп имеет особенный эффект в Интернете, так как для многих пользователей он является символом независимых, свободных и неподцензурных коммуникаций. По свидетельству Г. Веймана, подобные террористические сайты используют особые риторические конструкции для оправдания необходимости использования насилия [16].
Вторая, джихадистская, концепция предлагает совершенно иной путь достижения политических целей. В ее основе лежит глобальная информационная экспансия ультрарадикального исламизма, не признающая существующие демократические, либеральные и другие общественные институты, противопоставляющая их шариату и теократическим принципам организации мусульманского мира. На сегодняшний день существует множество веб-сайтов, представляющих исламистские организации. Это «Исламское сопротивление», «Исламская группа», «Ассоциация распространения ислама», «Халифат», «Сторонники шариата», «Исламское возрождение», «Караваны шахидов», «Пробуждение» и т. д. Эти сайты представляют своего рода узлы в Интернет-сетях, объединяющие целые группы родственных исламистских организаций протеррористического типа. Они образуют в Интернете особое локализованное виртуальное информационное пространство джихадистской направленности. Условно его можно назвать парадоксальным словосочетанием «djihad-net». В любой локальной точке этой информационной сети можно обнаружить материалы о сущности джихада, о том, как вести борьбу с неверными, какие средства и возможности при этом использовать. Несмотря на разницу формальных подходов, все они направлены на внедрение в массовое сознание мусульман убежденности в необходимости насильственных действий для защиты и возрождения ислама. Исламистская концепция джихада демонстрирует открытый информационный и политический вызов, предназначенный, в сущности, для всего мира за исключением мусульманских ультрарадикалов. Здесь преследуется несколько целей: угроза жизни и безопасности людей; дестабилизация политической обстановки; ставка на развязывание военных действий и провокация политики «закручивания гаек» со стороны власти, усугубляющая протестные настроения в обществе; погружение социума в хаос неопределенности; потеря доверия к власти у населения. Большую роль играет провоцирование настроений мести и экстремизма, а также культивирование ненависти к «неверным» у своих сторонников.
Помимо роста всего более изощренного присутствия террористов во всемирной паутине, обнаруживается хорошо продуманная стратегическая линия исламистского террористического сообщества на формирование собственного мифологизированного образа – могущественной и фантомной силы, вездесущей, всепроникающей и неуязвимой вследствие децентрализованного характера своей организации и функционирования. Такая информационно-психологическая установка, базирующаяся на собственной мифологизированной самоидентичности, возымела значительный успех в воздействии не только на общественное мнение, но и на определенную часть экспертов. Появилась точка зрения, что Интернет стал одной из причин возникновения «нового терроризма» – децентрализованных, не имеющих единого штаба организаций, объединенных определенными идейными установками и сетями электронных коммуникаций, констатируется факт создания террористами чрезвычайно гибкой и весьма эффективной информационной системы управления, а хакеры-адепты террористических организаций представляются настоящими компьютерными гениями.
Вне всякого сомнения, новые террористические вызовы, базирующиеся на современных компьютерных технологиях и особенностях глобальной сетевой инфраструктуры, требуют применения нетрадиционных подходов к анализу феномена терроризма. Однако насколько адекватно мы относимся к информационным материалам, репрезентирующим террористические сайты? Не попадаем ли мы в ловушку их психологических расчетов? Не усугубляем ли эффективность их информационного воздействия? Не вносит ли сформированная террористами виртуальная реальность иллюзорное представление о всемогуществе сил терроризма? Чтобы ответить на эти вопросы, нужно отказаться от магикоподобных представлений о природе нового информационного терроризма, вспомнить о феномене «виртуального разбухания» организационных масштабов терроризма, искажающих истинные конфигуративные очертания террора, пристальнее взглянуть на хакерские атаки исламистских кибертеррористов, которые, в большинстве случаев, при взломе сайтов ограничиваются размещением на них лозунгов и призывов, уподобленных простым граффити.
Опираясь на безграничные манипулятивные возможности Интернета, порождающие идеальные фантомные объекты, террористы создали Большой Миф о джихаде как основе ислама и Малый Миф о себе как об обладателях и хранителях совершенной истины, исходящей от Создателя. Оба мифа обращены, прежде всего, к мусульманской аудитории и рассчитаны на коренное изменение традиционного исламского мировоззрения, сформировавшегося и укрепившегося в течение нескольких последних столетий. Будучи сравнительно немногочисленным течением, объединяющим экстремистски настроенных людей, адепты исламистского террора, тем не менее, являются достаточно пассионарной социально-политической силой, бросившей вызов современному миру. Стремясь объединить мусульман на основе джихадистской концепции ислама, они используют Интернет в качестве аккумулятора и транслятора информационных угроз, направленных против «неверных и лицемеров», а также в качестве инструмента социокультурной дифференциации внутри мусульманского мира. Смоделированная ими картина мира исходит из еще одного искусственно созданного мифа – столкновения двух цивилизаций: западной и восточной, между которыми, по их мнению, пролегает целая пропасть неразрешимых противоречий. При этом умышленно игнорируется реальная мультикультуральность как западных, так и мусульманских форм мироощущения и этносоциальных стереотипов поведения. Сходная модель была предложена С. Хантингтоном в его концепции столкновения цивилизаций[17]. Подобные суждения, диаметрально раскалывающие мир, служат главным аргументом исламистов в пользу неизбежности и закономерности джихада. Так создается мифологическое обрамление информационного вызова исламистского терроризма. Один миф порождает другой и воплощается в следующем. И в этих, архетипически обусловленных трансформациях, можно видеть определенные перспективы противодействия терроризму.
Вполне очевидно, что предпринимаемые административно-огра-ничительные, цензурные и законодательные запрещающие меры борьбы с информационным терроризмом в Интернете в условиях начала ХХI в. не срабатывают и обречены на провал, поскольку Интернет-пространство очень сложно регулировать и контролировать. Закрытие террористических сайтов наносит террористам минимальный ущерб, вследствие их регенерирующих и мимикрирующих способностей самовоспроизводства. Также неудачен опыт уголовного преследования специалистов в области информационных технологий, которые помогали или помогают террористам, а также администраторов сайтов, подозреваемых в причастности к терроризму. Исходя из указанных объективных обстоятельств, поиск наиболее эффективных методов противодействия терроризму в Интернете следует сосредоточить в идеологической, контрпропагандистской сфере, в неформальных сетевых сегментах глобального информационного пространства. Огромную роль в этом может сыграть экзистенциональное понимание мифологической обусловленности функционирования террористической пропаганды в Интернете, о которой говорилось ранее. Противодействие может проявляться в трех основных сценариях воздействия: 1) разоблачение мифа и дискредитация его творцов; 2) формирование нового мифа, переориентирующего объект влияния; 3) контаминация отдельных элементов террористической информационной системы со специально внедренными в нее антитеррористическими элементами. Все три варианта базируются на принципе информационной интервенции на сайты террористического противника. Разоблачение террористического мифа может осуществляться с помощью аргументированной критики, опирающейся на авторитетные в мусульманской аудитории источники; посредством широкого распространения новых сайтов религиозного содержания, акцентированных на ненасильственные способы разрешения проблем; путем создания информационных порталов-двойников, копирующих лишь внешние конфигурации ресурсов, но с иным содержанием; запуска целенаправленной дезинформации. Формирование контртерро-ристического мифа призвано переключить агрессивную энергию потенциальных носителей террористического сознания и сочувствующих им людей на личностное самоусовершенствование. Наконец, контаминация и встраивание дестабилизирующих элементов в информационную структуру террористических сайтов позволит внести сумятицу в планы террорократической элиты и разобщенность в ряды сторонников террористических действий. В целом же использование «мифологического инструментария» в идеологической борьбе с терроризмом способно нанести серьезный удар по его диспозиции и имиджу. Таким образом, антитеррористическая пропаганда посредством Интернета является необходимым ресурсом в ослаблении информационного воздействия терроризма на социум.
В третьей главе «Феномен терроризма в контексте художественной рефлексии» анализируется отражение темы терроризма в произведениях художественной литературы и игровом кино. Хронологические рамки предпринятого исследования охватывают два периода: конец XIX – начало ХХ вв. и конец ХХ – начало XXI вв.
Методологической основой к пониманию специфики информационно-художественного влияния терроризма на отдельные категории населения и на общество в целом послужили взгляды Х. Яусса, рассматривающего текст, как своего рода подмостки для социально-культурного диалога. Он отчетливо различал многообразие позиций читателей и трактовок текста, но допускал наличие феномена авторского текста, оказывающего определенное воздействие на читателя. Он указывал специфические методы, при помощи которых автор направляет и ориентирует читателя в тексте. Далее он утверждал, что в тексте автор формирует «горизонт ожиданий», то есть набор оценок, суждений и переживаний, которые предназначены для читателя, имеющего свой собственный социально и психологически обусловленный «горизонт ожиданий». Завоевав внимание и напряженный интерес читателя, автор, умело манипулируя, пытается потрясти читателя, чтобы повлиять на его ожидания. Читатель же интерпретирует авторские знаки сообразно собственной системе эталонов, собственному опыту, верованиям, ценностям и менталитету.[18]
Террористы через «своих» авторов художественных текстов создают определенный «горизонт ожиданий», ориентированный, с одной стороны на слой сочувствующих и потенциальных сторонников, с другой стороны – на некоторые круги либерально-демократической интеллигенции. Через последних путем создания новых текстов формируется еще один вторичный «горизонт ожиданий», обращенный уже к более широкой аудитории, и имеющий целью закрепление за террористами имиджа непримиримых борцов за справедливость в массовом общественном сознании. Такой сценарий развития художественного осмысления террора, по мнению диссертанта, является наиболее вероятным.
Художественное творчество носителей протеррористического мировоззрения имеет широкие потенциальные возможности социально-психологического информационного влияния на общественное мнение, особенно на аудиторию находящуюся в зоне усиленного терророфонического давления.
Первый параграф третьей главы «Серебряный век русской культуры и терроризм» посвящен проблеме отражения терроризма в русской художественной литературе серебряного века, которая рассматривается как информационный индикатор ментальных настроений российского общества в начале ХХ в.
Автор диссертации провел параллель между эпохой Ренессанса и серебряным веком русской культуры, отметив типологическую близость их социальных практик, когда небывалый подъем культуры сопровождался усилением разрушительных тенденций в социальных отношениях: ростом конфликтности в обществе, ухудшением криминальной обстановки, апологетикой анархического авантюризма, падением морально-нравственных устоев, распространением апокалипсических ожиданий, терроризма.
Российская художественная интеллигенция конца XIX в., признавая себя выразителем оппозиционных настроений, выработала два варианта поведения: 1) либеральный, сочувствующий революции и 2) политически-индиффе-рентный, демонстративно отстраненный от политики. Оба эти варианта не выражали нравственного отпора и противодействия терроризму. Тем самым через литературные каналы была дана моральная санкция российского либерального общества на осуществление революционного террора.
Представители протеррористической тенденции героизировали террористов. Нередко реальные личности адептов террора становились прототипами их произведений, возводились на пьедестал героев-борцов с самодержавием. Вокруг них создавался ореол свободной, сильной, независимой личности. Как установила М. Могильнер, сформировавшийся к этому времени в среде леворадикальной интеллигенции мифологический микрокосм протеррористической направленности, условно названный «Подпольная Россия», создавался на основе массовой беллетристики революционно-демократического содержания. В результате в сознании россиян закрепился миф об идеальном герое – революционере-террористе, бесстрашном борце с самодержавием, которое воплощало в себе все зло и несправедливость ненавистного окружающего мира. Заданный стереотипный канон стал воспроизводиться в геометрической прогрессии, нередко уподобляя реальную жизнь сюжетам литературных произведений. Так миф, созданный путем художественной рефлексии, стал вторгаться в действительность, переделывая ее под свой канон.
Между целевыми установками адептов террора на устрашение и худо-жественно-мифологическим преобразованием террористических образов в литературе существует определенная взаимосвязь. Это в большей мере касалось тех писателей и поэтов, которые искали новые модернистские формы художественного выражения (Мережковский, Гиппиус, Брюсов, Волошин, Бальмонт, Блок). Для них террористическая идея исподволь врастала в идею революции и радикалистской оппозиции самодержавию, выступала наиболее ярким смысловым и семиотическим воплощением свободы. Их ментальным настроениям соответствовало оправдание террористического насилия высокими целями. Стремление оправдать террор, придать его носителям легитимный статус борцов за справедливость, неизбежно приводило к мифологизации террористов в художественном произведении. В русской литературе серебряного века есть множество подтверждений этой закономерности. Это четко прослеживается на примере поэзии. А. Блок, В. Брюсов, М. Волошин, К. Бальмонт, З. Гиппиус оказались в плену мифологизированных образов революционеров-террористов, уже утвердившихся и канонизированных в интеллигентской среде. Романтизируя героев «Подпольной России» они ретранслировали не столько террористические идеи, сколько ментально-психологические рефлексивы их носителей. Поэтическая форма придавала их художественным текстам эмоциональность и большую убедительность. В конечном итоге, стихи, идеализирующие террористов, расширяли границы информационного террористического воздействия, направленного, прежде всего, на молодежь и интеллигенцию. В диссертации подчеркивается, что в лоне модернизма и декадентства, наряду с взлетами высокого искусства и творческой мысли, развивались тенденции, культивирующие насилие, деструктивизм, нагнетание страха, апокалипсические настроения, упадничество, мистицизм и террор.
Протеррористическая направленность литературного творчества проявлялась и в прозе. В «Рассказе о семи повешенных» Л. Андреев создал ряд возвышенных и, в то же время, простых и непритязательных образов революционеров, осужденных за попытку совершения теракта. Не случайно сюжетная линия повести развивается вокруг поведения социалистов-революционеров в тюрьме, судебного процесса, и описания их казни. Еще со времен суда над Верой Засулич народнической интеллигенцией был выработан сценарий реабилитации террористов в глазах общественного мнения в ходе судебного процесса. Это стало эффективным средством пропаганды и распространения террористических настроений, особенно путем ретрансляции судебной информации в прессе.
Антитеррористическая тенденция реализовывалась в творчестве писателей-реалистов, романтиков и некоторых символистов (А. П. Чехов, А. Грин, А. Белый). Их объединяло одинаковое видение террора как социального зла. В повести А. П. Чехова «Рассказ неизвестного человека» удивительно тонко подмечено, как революционные террористические настроения могут зарождаться и гибнуть на почве любовных и семейных отношений в обществе, зараженном социально-политической пропагандой, нацеленной на насилие и террор. А. П. Чехову удалось отобразить социально-психологическую атмосферу девальвации революционно-террористических настроений в обществе. Для него уход человека от терроризма в обычную жизнь через любовь есть торжество разума и утверждение истины.
В русской литературе нет более яркого и объективного изображения эсеров, чем в рассказах «Шапки-невидимки» и примыкающих к ним ранних произведениях А. Грина. Это свидетельство писателя, наблюдавшего революцию и «террористическую работу» изнутри, глазами участника движения. Прототипом образа Яна в рассказе «Марат» послужил террорист Иван Каляев. Манифестация всеобщего террора в рассказе Грина находится в противоречии с жизнью и действиями других персонажей, также членов эсеровской организации – они не просто думают иначе, они живут совершенно по другим законам и правилам. Для них Ян предстает кровавым Тамерланом, Маратом. Талант А. Грина раскрылся в лаконичном и емком показе этого противостояния жизни и смерти, где смерть самого террориста является неизбежным и желанным следствием террора. Логическим завершением размышлений писателя о терроре является его рассказ «Карантин», имеющий автобиографические черты. Главный герой рассказа Сергей осознал простую истину, что убийством невозможно изменить мир в сторону социальной справедливости, как невозможно через насилие сделать людей добрее, чище, счастливее. В этом преодолении себя и переосмыслении своей жизни заложен гуманистический потенциал, который в дальнейшем найдет отражение в романтической прозе А. Грина. Писатель четко уловил взаимосвязь терроризма с уголовными преступлениями и прекрасно продемонстрировал срастание террора с уголовным миром на стра-ницах своих произведений. Реалистическая художественная литература первой почувствовала катастрофическую опасность террора, прикрываемого героической риторикой и фразеологией.
Многим мастерам художественного слова в начале ХХ в. было свойственно противоречивое отношение к революционному терроризму, обусловленное, с одной стороны, стойкой оппозицией самодержавию и одобрением революции, с другой стороны – внутренним нравственным разладом в связи с узнаванием «кровавой изнанки революции» и деградацией нравственных идеалов в период первой русской революции. Подобное состояние испытывали Л. Андреев. А. Белый, М. Осоргин, М. Горький. Примечательно, что формируемый литературой информационный фон, не смотря на усиление рефлексивных сомнений интеллигенции, склонялся в пользу леворадикальной протеррористической тенденции.
Л. Андреев опубликовал повесть «Тьма», в которой впервые показал террориста, разуверившегося в правоте своего дела. Поразительно, что это произведение вышло из-под пера человека, считавшегося убежденным сторонником леворадикального крыла интеллигенции (его произведения «Рассказ о семи повешенных» и «Царь-голод» признавались настоящими революционными бестселлерами, на текстах которых воспитывались будущие террористы). «Тьма» имела шокирующий резонанс даже в либеральной читательской аудитории. Однако самый мощный удар по литературно-мифологическому имиджу героя-террориста был нанесен «генералом эсеровского террора» Б. Савинковым в книге «Конь бледный».
Чем можно объяснить тот факт, что самым действенным литературно-информационным средством антитеррористического воздействия на общественное сознание стала книга, написанная одним из организаторов и руководителей эсеровского террористической движения? Б. Савинков отнюдь не стремился к разоблачению мифа об идеальном герое, его позиция не была следствием глубокого психологического надлома личности, осознавшей греховность содеянного и раскаявшейся. Ведь одновременно с «Конем бледным» Б. Савинков писал и готовил к публикации очерки и рассказы, по-прежнему возвеличивающие террористов. Разоблачение Азефа означало для Б. Савинкова полное крушение прежних идеалов. Выход из тупика накопившихся противоречий он попытался найти в идее религиозно-нравственного оправдания террора, которая появилась у него в процессе общения с Д. Мережковским и З. Гиппиус. В образе Вани из «Коня бледного» им был создан совершенно новый тип верующего, религиозно-ориентированного террориста, дихотомически противопоставленного «мастеру красного цеха» Жоржу. Тенденциозный замысел религиозного обновления терроризма с целью придания ему позитивного социального имиджа оказался непонятым леворадикальной интеллигенцией и не был ею принят. Образ Жоржа, напротив, был более цельным, жестким, реалистичным и скандально вызывающим, что выдвинуло его в центр читательского внимания, оттеснив идеализированного Ваню. «Расколдовывание» мифа произошло вопреки расчетам и желаниям автора и, в конце концов, привело к обратному эффекту: усилению отрицательного восприятия революции и террора.
В художественной литературе серебряного века достаточно рельефно обозначились проблемы информационно-семиотического сопровождения терроризма. Одной из них является осознание теснейшей взаимосвязи терроризма и провокации. Постановка данного вопроса в литературе в такой семиотической плоскости – культурологическое открытие А. Белого. Художественное чутье и интуиция подсказали ему, что провокация является одним из источников террора, точно также как и его неизбежным следствием. В тексте романа «Петербург» символически дан образ главного организатора эсеровского террора и главного провокатора Е. Азефа, который выведен под именем Липпанченко. Даже в его фамилии семантически проявляется ложь, фальшь, подделка, кичливость. Липпанченко – это мастер интриги и провокации, искусно манипулирующий не только судьбами людей, но и крупнейших политических и государственных организаций. Несмотря на всю масштабность фигуры Липпанченко, А. Белый в своем художественном анализе идет гораздо дальше личностного фактора, он выходит на более высокий уровень обобщения: в романе провокация и терроризм связываются неразрывной, взаимообусловленной цепью эмоционально- чувственных представлений, идей и действий. В тексте «Петербурга» практически все действующие лица, так или иначе, переплетены провокационными или провоцирующими ситуациями.
Другая проблема, которую поднимает автор диссертации, рассматривая литературу начала ХХ в., сфокусирована на религиозно-символическом понимании сущности терроризма. На этом пути были сконцентрированы социально-философские и литературно-художественные поиски Д. С. Мережковского, З. Н. Гиппиус и Б. В. Савинкова. Д. С. Мережковский в свете теории «религиозной общественности» литературно канонизировал террористов, убеждая в святости их поступков. Для него террористический акт – это терновый венец, путь террориста – это Голгофа, а его смерть на эшафоте – искупление грехов. Так открывается дорога в царство обожествляемого эсеровского террора.
Мысль о святости революционной жертвы достаточно отчетливо прозвучала в статье З. Гиппиус «Революция и насилие». Здесь она развивает идеи, уже прозвучавшие у Д. Мережковского. Террористы в ее статье уподоблялись первым христианам в катакомбах, их жизнь – это жизнь аскетов, отказавшихся от всего ради революции. Она считала, что террористами двигало неосознанное религиозное чувство, желание пострадать за правду. Магическая сила самоубийственной жертвенности в терроре заслоняла в сознании З. Гиппиус любые моральные преграды, даже гибель ни в чем не повинных людей.
Красной нитью в данном параграфе диссертации проходит идея об информационной обусловленности террористического процесса, проявляющаяся в текстах литературных произведений. Л. Андреев в повести «Губернатор» обратился к информационным источникам, формирующим общественное мнение. Он показал роль молвы в аксиологической кодификации протеррористических настроений. В романе А. Белого «Петербург» информационным источником, выражающим неофициальную санкцию толпы на совершение террористического акта, являются слухи, которые выступают индикатором общественного мнения. В романе выявлена информационная атмосфера, усиливающая терророфонический эффект, показаны факторы формирования протеррористически настроенной социальной среды. А. Белый показал подстрекательские и пропагандистские возможности прессы через распространение панических настроений (серия репортажей о Красном Домино, терроризирующем жителей Петербурга). На примере Н. Аблеухова он показал процесс подталкивания людей к террору информационными средствами. Кроме того, в романе можно проследить формирование через печать негативного образа будущей жертвы теракта, чтобы добиться моральной санкции общества на его совершение. Таким образом, на художественном уровне проясняется реальная возможность средств массовой информации лить воду на мельницу терроризма в погоне за рублем и сенсацией.
Второй параграф третьей главы «Российская художественная литература рубежа ХХ – XXI вв. и проблема отношения к терроризму» отражает художественную рефлексию постсоветской литературы на многочисленные социально-политические метаморфозы в России и мировом сообществе, приведшие к усугублению террористических угроз.
Диссертант обращает внимание на такую актуальную тенденцию, как «детективизация» и «триллеризация» художественного творчества. С одной стороны, она иллюстрирует реальный и виртуальный уровень криминальности нашей жизни, с другой – является фантомным призраком постоянно нависшей угрозы, которая ассимилируется общественным сознанием. Именно детективы и триллеры служат основными проводниками художественного осмысления терроризма в литературе.
В постсоветскойя литературе, как и в литературе серебряного века, определяются протеррористическая и антитеррористическая тенденции в осмыслении терроризма.
К первой тенденции можно отнести литературно-художественную разработку темы терроризма в романе Б. Акунина «Статский советник». Не смотря на то, что Б. Акунин обратился к террористическим событиям далекого прошлого, читатель XXI в. воспринимает их по-особому, рассматривая в соответствии с собственными представлениями о терроризме, сложившимися у него за последние годы. Благодаря роману Б. Акунина в либеральном общественном сознании воссоздается положительный имидж героя-террориста, вызывающий уважение своим бесстрашием, самоотверженностью, честностью, стремлением к риску, силой воли и твердостью характера. Представляя Грина и его товарищей по террористической группе жертвами провокации со стороны высокого государственного чиновника, автор «Статского советника» подводит читателя к благорасположению и сочувствию по отношению к «своим» террористам. Фактически Б. Акунин в талантливом увлекательном тексте полностью воспроизводит мифологические стереотипы леворадикальной интеллигенции серебряного века. Следует учесть, что даже неосознанные попытки литературно-художественной романтизации и идеализации образов революционеров-террористов могут вызвать расширение зоны информационного влияния терроризма. Мифологизированное оправдание неонароднического терроризма начала ХХ столетия означает формирование условий пресловутой политики «двойных стандартов», разделение террористов на «своих» и «чужих». И это, безусловно, расширяет горизонты политического манипулирования людьми. Существует реальная возможность подсознательной экстраполяции позитивного имиджа революционеров-террористов на образы нынешних приверженцев террористической тактики, что приводит к аксиологической аберрации субъектов террористического влияния.
Вместе с тем Б. Акунин в ярких художественных образах изобразил реальную историческую ситуацию начала ХХ в., когда значительному большинству либералов революционно-террористическая деятельность казалась вполне допустимым, справедливым и эффективным средством политической борьбы, а люди, подобные Фандорину, оказывались в атмосфере удручающего непонимания и одиночества. Находясь между «молотом» провоцирующего государственного террора и «наковальней» оппозиционного терроризма, он не смог принять ни одну из сторон. Отсюда ощущение пессимизма и безысходности в финале романа, что вызывает усиление терророфонических настроений в читательской среде. С одной стороны, Б. Акунин отчетливо героизирует художественные образы революционеров-террористов. С другой стороны, он представляет государственную власть в лице ее правоохранительных органов институтом, генерирующем терроризм. Информационный эффект от такой художественной дивергенции, проецируясь на современное положение, усиливает негативистский настрой по отношению к государству и обеляет террористов, вызывая сочувствие к ним и возводя их деятельность в ранг вынужденной, но справедливой борьбы.
Выводы о возможном негативном протеррористическом потенциале воздействия романа Б. Акунина на общественное мнение ни в коем случае не следует понимать как призыв к цензурным запретам или каким-либо другим административным ограничениям свободы творчества. Тем не менее, современный писатель, в условиях повышенного риска манипуляции общественным сознанием, должен отчетливо представлять меру своей моральной ответственности перед читателем за возможные негативные последствия своих художественных текстов. Художественная литература представляет собой своеобразный мониторинг общественных настроений, нуждающийся не в цензуре и не в запретительно-силовых методах государственного контроля, а в осмыслении и изучении, что позволит своевременно выявлять негативные тенденции в информационной сфере России и противопоставлять информационному вызову терроризма нейтрализующие его адекватные меры.
В романах А. Проханова «Господин Гексаген» и «Политолог» автором диссертации была выявлена другая тенденция, имеющая протеррористический оттенок воздействия на читательскую аудиторию. Данные произведения А. Проханова отличаются мрачным удручающим пессимизмом и апокалипсичностью. Фатальная неизбежность надвигающейся катастрофы и разрастание террористической угрозы предопределена всем ходом развития сюжета. Поражает варварское соединение ужаса реальной трагедии с жанром фантастической социально-политической утопии, в которую втягивают читателя. Проблема состоит в том, что, став заметным явлением современной российской литературы, «Господин Гексаген» и «Политолог» несут в себе мощный отрицательный заряд протеррористической направленности. И дело здесь не в апологии терроризма и террористов со стороны автора. Напротив, А. Проханов категорически не приемлет эту социальную болезнь. Но ментально, психологически, романы провоцируют распространение в обществе чувства страха, постоянно нависшей угрозы безопасности, абсолютного нигилизма по отношению к государственным способам и методам противодействия террору. Они способствуют усилению настроений подавленности, катастрофической напряженности в обществе, провоцируют ненависть граждан к государственным органам национальной безопасности, деятельность которых рассматривается как главная причина развития терроризма.
В данном параграфе утверждается тезис о том, что информационные коды ультраправого политического терроризма проникают в массовую аудиторию через художественную литературу. Примечательно, что современный националистический ультраправый терроризм, который часто маскируется под более широким понятием экстремизм, в значительной мере идеологически базируется на литературных и беллетризованных публицистических текстах их лидеров и вождей. Иногда литературные произведения служат настоящим учебным пособием начинающему террористу. В качестве иллюстрации автор диссертации приводит роман Д. Нестерова «Скины: Русь пробуждается»[19]. Популярность данной книги в среде скинхедов, попытки ее репринтного тиражирования и сетевого распространения говорят об использовании художественных текстов в качестве информационно-пропагандистских средств идеологической обработки молодежной аудитории через привлекательную приключенческо-детективную форму художественного изложения.
Особое внимание обращается в диссертации на информационный протеррористический комплекс представлений, имеющий целью дискредитацию господствующей политической власти путем информационного давления на социум. Когда подрывается вера в силу государственной власти и ее реальные возможности противостоять террору, происходит иррационализация страха, к людям приходит гнетущее ощущение постоянного ожидания теракта, их беззащитности перед непредсказуемыми обстоятельствами, которым они ничего не могут противопоставить. Именно такую тенденцию отражают литературные произведения, подобные романам «Синдикат» Д. Рубинной или «Номер один» Л. Петрушевской. В них сосредоточено концентрированное выражение слабости дезорганизованного социума перед террором. Такие произведения свидетельствует об устойчивом стихийном расползании терророфонии.
Восприятие терроризма в массовом сознании и в художественной литературе начала XXI в. характеризуется высокой степенью лабильности, всепроникающей конвергентностью и включенностью в обыденную жизнь. Своеобразной чертой отечественного литературного процесса начала XXI в. стало растворение темы терроризма в повседневности. Если известные мастера прозы всегда пытаются при освещении данной темы выйти на уровень широких философских размышлений и сильных эмоционально-художественных переживаний, то писатели среднего звена, ориентирующиеся на массовые потребительские запросы, прибегают к ней по весьма прагматическим мотивам, видя в ней просто символический бренд. В результате террор в таких произведениях становится событийным фоном и своеобразным симулякром. В этом случае открытый информационный вызов террористического послания, первично преобразованный и мифологизированный СМИ, повторно кодируется в пространстве художественной культуры, вызывая равнодушное отношение к терроризму, что приводит к снижению морально-нравственного иммунитета к восприятию зла, к дегуманизации культуры.
В литературно-художественном освещении терроризма показательным стало появление в России антитеррористических художественных текстов. К их числу диссертант относит «Роман о любви и терроре» Э. Тополя, роман С. Минаева «“Медиасапиенс-2”. Дневник информационного террориста», повести С. Москвина и М. Шахова. У Э. Тополя истинными героями являются не террористы, а мужественные люди из числа заложников и спасателей, заботившиеся в трагические моменты не о себе, а о других. Строгое следование материалам воспоминаний заложников, внедрение в роман мемуарной полифонии, придает произведению убедительность, уводит читателя от односторонней предвзятости. История любви героев книги убедительно показывает нравственную ущербность террора, калечащего души его сторонников, превращающего их в фанатиков насильственного модуса бытия и жертвенной смерти. В романе С. Минаева разоблачается провокационная и манипулятивная роль медиа в протеррористическом воздействии на общественное сознание и деструктивном влиянии на самих журналистов. В романах С. Москвина и М. Шахова предпринята попытка на художественном уровне привлечь внимание общества к деятельности силовых структур и внедрить в общественное сознание идею о возможности их успешной борьбы с терроризмом.
Тема терроризма использовалась широким кругом российских писателей. Писать о терроризме стало модным. Мода на художественное изображение террора способствовала многоаспектному ее рассмотрению в различных литературных жанрах. Художественная литература аккумулировала в себе весь спектр общественных мнений по поводу развития террористической угрозы в современном обществе и ответила на информационный вызов терроризма соответствующей метарефлексией. Характер ее воздействия на социум, как видно из выше изложенных примеров, может быть как антитеррористическим, так и протеррористическим, вызывая различные реакции коммуникативного напряжения.
В третьем параграфе третьей главы «Терроризм в зеркале кинематографа» в центр внимания выдвигаются вопросы: о влиянии художественных образов террористов, созданных в игровом кино, на формирование их имиджа в глазах общественного мнения; о кинодраматургической мифологизации самого явления терроризма; о распространении нигилизма по отношению к власти через демонстрацию киносюжетов о терроре и др..
Создатели кино, снимающие фильм на тему терроризма, строят сценарный сюжет, режиссерскую концепцию, операторское видение и актерскую интерпретацию текста основываясь, в основном, на опубликованных материалах СМИ или литературных произведениях, используя уже вторичную, преобразованную журналистами или писателями информацию как основной источник. СМИ в данном случае следует рассматривать как промежуточный буферный кодификатор информационного массива, служащий базой концептуального и художественного пространства фильма. Перед режиссером встает задача авторского распознавания исходного текста. Он может пойти путем ретрансляции предшествующего текста, усиливая те или иные контексты, может предложить собственную концепцию и оппозиционировать предшествующему тексту. Однако, в любом случае, он будет отдален от основного субъекта информации о терроризме одним или несколькими промежуточными интерпретационными слоями, изменяющими тональность или даже смысл текста, исходя из убеждений интерпретатора.
В то же время между терроризмом и кинематографом пролегает виртуальная сфера, парадоксальным образом сближающая их в инструментальном смысле воздействия на социум. Это – драматургичность, зрелищная театральность. Длительная эксплуатация «эстетики шокирующего» в кинематографе привела к тому, что для многих обывателей, нередко помимо их воли, террористические события действительно стали зрелищем.
Cимволическими ментальными конструкциями, побуждающими террористов к воплощению семиотически уже предсказанного события, выступают виртуальные образы кино, подобные картинам разрушающихся в результате терактов высотных сооружений. Обращает на себя внимание множественность и повторяемость этих фреймовых ужасающих эпизодов в западной киноиндустрии. Произошла некоторая кодификация данного образа в профессиональном кинематографическом сообществе, закрепившая его на уровне массового сознания. Своеобразную трактовку ситуации высказал французский философ Ж. Бодрийяр. По его мнению, все дело в катарсисе, заключенном в созерцании разрушения символа мировой мощи, которыми и являются башни ВТЦ. Это чувство порождено глубоким недовольством или даже ненавистью по отношению к главному субъекту сосредоточения мировой власти и основному актору политики глобализации. В результате, – считает Ж. Бодрийяр, – возникло «воображение терроризма, которое бессознательно живет во всех нас»[20].
Вера в воздействие кинематографа на людей оказалась в Америке столь сильна, что многие кинокомпании приостановили кинопроизводство и прокат картин, в которых были сцены крушения зданий и теракты, чтобы не травмировать психику соотечественников. Как утверждал, Г. Почепцов, эксперты Пентагона стали активно изучать художественные фильмы о терроризме, чтобы попытаться посредством их анализа выяснить новые возможные цели и новые виды инструментария терроризма. Через две недели после 11 сентября 2001 г. состоялась встреча представителей Пентагона и Голливуда с целью выработать стратегию их совместной деятельности и поиска возможностей введения антитеррористических тем в будущие работы голливудских режиссеров и продюсеров.[21] Ярким подтверждением этой тенденции стал фильм «Мировой торговый центр», Оливера Стоуна, известного американского режиссера, неоднократного обладателя премии «Оскар».
В 2005 – 2006 гг. автором диссертации было проведено социологическое исследование с целью выяснить специфику восприятия в молодежной среде художественных фильмов с сюжетами, затрагивающими террористическую тему. Оно носило комбинированный характер, так как включало в себя рецензирование просмотренных студентами кинофильмов и интерьюирование респондентов. Мониторингом было охвачено 230 студентов технического университета второго и третьего курса. Основным методом исследования было избрано интервьюирование. Студенты были разделены на семь групп, которым демонстрировались фильмы с террористическими сюжетами. Интервью проводились анонимно, фиксировалось в письменной форме. Обобщающему анализу были подвергнуты мнения и впечатления респондентов по поводу 9 зарубежных и отечественных фильмов, соответствующих тематике данного исследования. Исследование молодежного восприятия фильмов М. Андерсона «Меч Гедеона» и Д. Ирвина «Четвертый ангел» показало, что под их информационным воздействием у аудитории произошла активизация мстительных настроений и мыслей. В контексте проблемы взаимосвязи терроризма и возмездия более сложной была реакция студентов на фильм С. Спилберга «Мюнхен». Концептуальное влияние данной кинокартины, обратившей внимание зрителей на порочность самого принципа талиона, воспроизводящего террор в новом акте возмездия, выразилось в том, что отдельные студенты, придерживавшиеся первоначально абсолютизации возмездия как средства борьбы с терроризмом, после просмотра фильма С. Спилберга стали сомневаться в своих прежних убеждениях.
В современном российском кинематографе обращение к теме терроризма происходит в исторической ретроспективе. Эта тенденция проявляется в двух вариантах воздействия на зрительскую аудиторию, выраженных в рефлексивных особенностях художественных фильмов «Всадник по имени смерть» (реж. К. Шахназаров) и «Статский советник» (реж. Ф. Янковский). В первом случае достигается достаточно высокий уровень демифологизации терроризма при небольшой популярности картины, особенно у молодого зрителя. Во втором случае, наоборот, при явном коммерческом успехе фильма, свидетельствующем о его популярности, он способствует формированию мифологемы противопоставления «своих» и «чужих» террористов, создает психологическую атмосферу лояльности и романтического восприятия по отношению к носителям протеррористического сознания.
В диссертации подчеркивается, что кинематограф, отражая проблему терроризма, является мощным средством информационного воздействия на социум. Кино в условиях информационно-психологической войны способно нести миру образы, контексты и интерпретации фактов, предопределяя реакции социума на те или иные события, связанные с террористической угрозой. Влияние терроризма на общественное сознание посредством кино может осуществляться опосредованно, так как «важнейшим звеном здесь оказывается социально-культурный контекст и глубинные психологические процессы, в том числе бессознательные, которые управляют поведением людей»[22]. Действительно, в терроризме очень сильны его биосоциальные и мифологические основания, которые могут быть проявлены через виртуальные образы игрового кино. Являясь выражением коллективного бессознательного в психике человека, они воспроизводят ее архаические деструктивные тенденции и катализируют процессы социальной регрессивности.
Если рассматривать терроризм с позиций теории Карла Юнга о кол-лективном бессознательном, то его архетипическая обусловленность становится неотъемлемой атрибутивной чертой данного социального явления. В рамках кинематографа, как и любой другой информационной системы, она экстраполируется в двух сценариях действия: 1) провоцирование деструктивных действий посредством возбуждения бессознательной сферы человеческой психики или 2) усиление сопротивления сознания деструктивности. При первом сценарии кино может способствовать подражательной агрессивности; культивированию мести; нарастанию ощущения неизбежной социальной катастрофы, апокалипсичности; распространению нигилизма и анархизма по отношению к власти; эскалации религиозной и этнонациональной вражды и провоцированию экстремистских настроений. При втором сценарии происходит формирование элементов антитеррористического мировоззрения.
В Заключении диссертации подводятся итоги исследования, формулируются выводы и обобщения:
Основное содержание диссертации отражено
в следующих публикациях:
Статьи, опубликованные в изданиях, рекомендованных ВАК:
- Интернет как фактор информационного воздействия терроризма на социум.// Свободная мысль – XXI. – 2008.– № 1.– С. 169 – 180. (1,0 п. л.)
- Информационный вызов терроризма и телевидение. // Обсерватория культуры.– 2008.– №1.– С. 35 – 41. (1,0 п. л.)
- Ницшеанство и мировоззрение эсеровских террористов в начале ХХ века. // Вопросы культурологии. – 2008. – № 8. –С. 25 – 28. (0,6 п. л.)
- О мировоззренческих основах терроризма. // Вестник Оренбургского государственного университета. – 2006. – № 12/декабрь.– Часть 1. Гуманитарные науки. – С. 205 -213. (0,5 п. л.)
- Проблема терроризма в зеркале современного кинематографа// Личность. Культура. Общество. – 2007. – Вып.4. (39). – С. 259 - 266. (0,4 п. л.)
- Терроризм в информационно-семиотическом и мифологическом контексте.// Общественные науки и современность. – 2008. – № 3. – С. 92 – 101. (0,8 п.л.).
- Терроризм как форма социокультурной деструктивности. //Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. – СПб., –№ 6, –, С. 124 – 129. (1 п. л.).
Монографии:
- Информационный дискурс терроризма в контексте художественной рефлексии. – М.: Издательство ЛКИ, 2007. –208 с. (13,0 п.л.).
- Серебряный век русской культуры и терроризм. – Ульяновск: УлГТУ, 2006. – 128 с. ( 8,6 п. л).
Статьи и тезисы в прочих изданиях
- Биосоциальные и мифологические истоки протеррористического сознания. //Вестник российского философского общества. – 2007 г. – № 2.(42).– С. 88 – 92. (0,4 п. л.)
- Деструктивная сущность терроризма. // Россия и мир: история, культура,регионоведение: сборник научных трудов под ред. С. В. Осипова, Т. В. Петуховой. – Ульяновск: УлГТУ, 2006 г. – С. 33 – 38. (0,3 п. л.)
- Джихад в контексте информационного вызова исламских террористов. // Ислам в современном мире: Внутригосударственный и международно-политический аспекты. Ежеквартальный альманах. – Вып. 8. – Нижний Новгород: Медина, 2007. – С. 81– 88.(0,5 п. л.).
- Законодательная власть и проблема информационного противодействия терроризму.//Российский парламентаризм: история и современность. Материалы научно-практической конференции, посвященной 10-летию Законодательного собрания Ульяновской области. – Ульяновск, 2005.– С. 279 – 292. (0,8 п. л.)
- Интернет и «информационный терроризм» // Россия и мусульманский мир. – 2008. – N 5 (191). – С. 176 –190. (1,0 п. л.)
- Информационное влияние терроризма на российское общество сквозь призму художественной литературы серебряного века. // Россия и мир: историко-культурный аспект: сборник научных трудов.– Ульяновск, УлГТУ, 2006 г. – С. 53 – 65. (0,8 п. л.)
- Информационный феномен терроризма в условиях современной цивилизации.// Конференция грантополучателей программы «Межрегиональные исследования в общественных науках». Сборник аннотаций докладов и выступлений. 18-20 декабря 2002 г. – Санкт-Петербург, 2002. – С. 46. (0,1 п. л.)
- Информационный феномен терроризма: российский и европейский опыт конца XIX –начала ХХ века. //Материалы Международной конференции «Россия – европейский союз: стратегия взаимодействия. Екатеринбург, 2003. – С. 29 – 31. (0,2 п.л.)
- К вопросу о теоретических воззрениях эсеров на роль пролетариата в революционном движении. //Политические партии, группы и течения в России. Тезисы докладов научной конференции. – Махачкала, 1990. – С. 15 – 17. 0.2 п. л.
- К вопросу о цикличности в социокультурной концепции А. С. Ахиезера. (в соавторстве с Б. В. Левановым) // Материалы межвузовской научной конференции «Кризис общества: экономика, политика, культура». – Караганда, 1994.– С. 69 – 73 (0,3 п. л.)
- К вопросу об историко-культурном содержании термина «народничество». // Россия и современный мир. Тезисы докладов ХХХI научно-практической конференции профессорско-преподавательского состава университета. – Ульяновск, 1997. – С. 9 – 12. (0,2 п. л.)
- Киноискусство и проблема терроризма. // Искусство в современном мире. Материалы Всероссийской научной конференции. Ч.1. –Саранск, 2007. – С. 26 – 28.(0,2 п. л.)
- Концепция «рабочего класса» в социальной доктрине партии социалистов-революционеров. //Актуальные проблемы политической истории России: источниковедение, методология и методика преподавания. – Брянск,1992. – С. 9 – 11.(0,2 п.л.)
- Координация образовательных программ в области международного противодействия терроризму. //Фундаментальные исследования.– 2007. – № 3. – С. 78. (0,1 п. л.)
- Место эсеровского террора в российском революционном рабочем движении начала ХХ века.//Язык, культура, общество: социально-культурные аспекты развития регионов Российской федерации. Ульяновск, 2002. – С. 92 – 95. (0,2 п. л.)
- Мифологический дискурс терроризма.//Природа терроризма и психология человека на историческом фоне его угрозы. – Спб., 2007. – С. 227 – 231. (0,4. п. л.)
- Неонародническая альтернатива выхода России из кризиса в 1917 г. и причины ее краха. //Материалы межвузовской научной конференции «Кризис общества: экономика, политика, культура». Караганда, 1994. – С. 77 – 79. (0,3 п. л.)
- Ницшеанство и мортилатрические настроения эсеровских террористов в период первой российской революции.//Первая русская революция 1905-1907 гг.: исторический опыт разрешения внутриобщественного кризиса и современность. Материалы всероссийской научно-практической конференции, посвященной 100-летию первой русской революции.– Ульяновск,2005. – С. 259 – 265. (0,5 п. л.)
- «Норд-Ост»: информационный контекст теракта.//Россия: история, политика, культура. Сборник научных трудов. Ульяновск. 2003. С. 12 – 18. (0,4 п. л.)
- О некоторых аспектах освещения терроризма в творчестве А. Проханова.//Проблемы социально-экономического, политического и культурного развития России: сборник научных трудов /под ред. С. В. Осипова, Т. В. Петуховой.– Ульяновск: УлГТУ, 2008. – С. 11– 21. (0,8 а. л.)
- О некоторых особенностях литературно-философского мироощущения В. В. Розанова (по книгам «Уединенное» и «Опавшие листья»). //Философия в современном мире: состояние и перспективы. Тезисы докладов Всероссийской конференции. – Ульяновск: УлГТУ, 1999.– С. 76 – 80. (0,3 п. л.)
- О социально-психологическом воздействии терроризма на общественное мнение в России в начале ХХ века.//Духовная культура и развитие России. Тезисы докладов научной конференции профессорско-преподавательского состава гуманитарного факультета УлГТУ.– Ульяновск, 1995. – С. 42- 43. (0,1 п. л.)
- Образ России сквозь призму воспоминаний Аллы Дудаевой «Миллион первый». //Россия глазами мемуаристов: анализ неизвестных и малоизвестных воспоминаний. «Материалы 36-й всероссийской заочной научной конференции». – Санкт-Петербург: «Нестор». – 2004. – С. 221 – 225. (0,3 п. л.)
- Освещение терроризма печатными СМИ Северного Кавказа.(на русском и английском языках.) //«Центральная Азия и Кавказ». Журнал социально-политических исследований.– 2005.– № 6 (42).– CA & CC Press. Швеция. – С. 106 – 112. (0,5 п.л.)
- Письма Ивана Каляева: политическое завещание или исповедь террориста? //Исповедальные тексты культуры. Материалы международной научной конференции.– Спб., 2007. – С. 106 – 114. (0,5 п. л.)
- Повседневная жизнь российских террористов и проблема маргинализации.//История российской повседневности. – СПб., 2002.– С. 129 – 131. (0,3 п. л.)
- Понятие «терроризм» в лабиринтах современного общественного сознания.//Россия в зеркале времени. Духовная культура. Философия. История. Социология. Политика. Сборник научных трудов. –Ульяновск, 2001. – С. 49 – 56. (0,4 п. л.)
- Проблема терроризма в романе Андрея Белого «Петербург»: взгляд историка.//Россия: культура, история, социум. Сборник научных трудов. –Ульяновск, 2004. – С. 21 – 26. (0,5 п. л.)
- Российский терроризм конца XIX века и средства массовой информации.//Россия: духовная культура, политика, история. Сборник научных трудов.– Ульяновск, 2002. – С. 38 – 42. (0,3 п. л.)
- Синдром универсализации культуры в современном общественном историческом сознании. //Человек в культуре России. Материалы 8-й Всероссийской конференции. –Ульяновск: ИПК УлГПУ, 2000. – С. 13 – 15. (0,2 п. л.)
- Теоретический и информационный феномен терроризма.// Философская и правовая мысль. Выпуск 4. – Саратов-Санкт-Петербург, 2002.– С. 169 – 186. (1,0 п. л.)
- Терроризм в виртуальном пространстве кинематографии. //Время культурологии. Материалы Международного симпозиума, посвященного 75-летию российского института культурологии. – М., 2007. (0, 4 п. л.)
- Терроризм и война. //Россия и мир: история, политика, культура. Сб. научных трудов.– Ульяновск, 2007. – С. 71 – 76. (0, 65 п.л.)
- Терроризм и проблема духовно-нравственного выбора.//Духовная жизнь человека и общества: материалы XI Всероссийской научно-практической конференции «Человек в культуре России». Ульяновск, 2003. – С. 32 – 34. (0,2 п.л.)
- Терроризм и толерантность.//Материалы Первого Международного Конгресса «Толерантность и ненасилие в современной цивилизации. –Екатеринбург, 2003. – С. 78 – 80. (0,2 п. л.)
- Терроризм и уголовное право.//Преступность в России: история формирования и возможные перспективы. Материалы 40-й всероссийской заочной научной конференции».– Санкт-Петербург: «Нестор», 2006. –С. 139 – 141. (0,3 п. л.)
- Терроризм индивидуальный и терроризм массовый: соотношение понятий в революционной практике начала ХХ века.//Исторические и политические аспекты развития России и мирового сообщества. Тезисы докладов 30-й научно-технической конференции профессорско-преподавательского состава УлГТУ. – Ульяновск, 1996.–С. 21 – 23. (0,2 п. л.)
- Терроризм как образ жизни. // Образ жизни и образ мыслей. Материалы научных чтений в рамках реализации проекта «Единое культурное пространство». – Ульяновск, 2005. – С. 121 – 124. (0,3 п. л.)
- Терроризм, СМИ и проблема общественной безопасности в России в начале XXI века.//История национальной безопасности России. Материалы 39-й всероссийской заочной научной конференции. – Санкт-Петербург: «Нестор», 2005. – С. 246 – 251. (0,3 п. л.)
- Террористическая угроза и толерантные отношения.// Проблемы социально-экономического, политического и культурного развития Российского Отечества. Сб. науч. трудов. – Ульяновск, 2006. – С. 4 – 8. (0,4 п. л.)
- Трагические страницы истории олимпийского движения: теракт в Мюнхене в 1972 г. //Физическая культура и спорт в контексте общекультурного и нравственного воспитания студентов. Труды всероссийской научно-практической конференции. – Ульяновск, 2006. – С. 171 – 175. (0,3 п. л.)
- Религиозное оправдание терроризма Д. С. Мережковским, З. Н. Гиппиус, Б. В. Савинковым. // Литература и культура в контексте Хрис-тианства. Образы, символы, лики России: материалы V Между-народной научной конференции г. Ульяновск. 22 -25 сентября, 2008 г. /Ч. 1./ сост., отв. редактор профессор А. А. Дырдин, – Ульяновск: УлГТУ, 2008. – С. 207 – 215. (0,5 п. л.).
[1] Hardman J. B. S. Terrorism: A Summing Up in the 1930s. //The terrorism Reader: A Historical Antology. Ed.by Walter Laquer. London.1979. P. 223.
[2] Данное определение выработано по аналогии со сходным понятием «информационного пространства», предложенным А. И. Смирновым в книге «Информационная глобализация и Россия: вызовы и возможности». М., Изд. дом «Парад», 2005, С. 321.
[3] Истоки. //www.internevod.com.
[4] Никитаев В. В. Терророфания. // Философские науки 2002..№1. С. 135.
[5] Никитаев В. Указ. соч. С. 136.
[6] Levi -Straus C. The Stuctural Study of Myth in Journal of American Folklore. 1953. V.68. p. 438-445.
[7] Brian M. Jenkins. International Terrorism: A New Mode of Conflict. Research Paper 48. California. Seminar on Arm Control and Foreign Policy. Crescent Publications. Los Angeles. California. 1974. p.31.
[8] Гуревич П. С. Разрушительное в человеке как тайна. // Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М.,1994. С. 13-14.
[9] Барсамов В. А. Контент-анализ газетных материалов. (События в Беслане). // Социс. № 2, 2006. С. 62 - 64.
[10] Там же– С. 63.
[11] Дубко Е. А. Терроризм и нравственность.// Вестник Московского университета. Сер. 12. Политические науки. 2005. № 4. С. 38.
[12] Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М., 2000. С. 112.
[13] Дондурей Д., Роднянский А., Радзиховский Л. Война за смысл. Телевидение – не только информация, но и механизм террора.// Искусство кино.2004. № 9. С. 5 – 17.
[14] http:// www. Rambler.ru ( news/ it/terrorism/10123648/html).
[15] Gabriel Weimann. Haw Modern Terrorism Uses the Internet. //http:www.usip.org/pubs/specialreports/sr116.html.
[16] Gabriel Weimann. Указ. соч.
[17] Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. – М., 2003.
[18] Jauss H.R. Literaturgeschichte als Provocation der Literatur wissenschaft //H.R. Jauss. Lieratutgeschichte als Hrovocation. Frankfurt, 1970. S. 175-185.
[19] Нестеров Д. Скины: Русь пробуждается. М., «Ультра-культура», 2004.
[20] Ж. Бодрийяр. Дух терроризма. ( “Le Monde”, Франция). // Иносми.Ru. 6 ноября 2001 г.
[21] Почепцов Г. Г. Психологические войны. М., 2002. С. 516, 521.
[22] Разлогов К. Виновато ли кино в распространении терроризма? // Свободная мысль. 2001. № 8. С. 109.
