Русская пословица в паремиологическом пространстве: стабильность и вариативность (лингвистический аспект)
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
На правах рукописи
Селиверстова Елена Ивановна
РУССКАЯ ПОСЛОВИЦА В ПАРЕМИОЛОГИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ:
СТАБИЛЬНОСТЬ И ВАРИАТИВНОСТЬ
(ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ)
Специальность 10.02.01 – русский язык
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
доктора филологических наук
Санкт-Петербург
2010
Работа выполнена на кафедре русского языка для гуманитарных и естественных факультетов Санкт-Петербургского государственного университета.
Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор
Савенкова Людмила Борисовна
доктор филологических наук, профессор
Никитина Татьяна Геннадьевна
доктор филологических наук, профессор
Зиновьева Елена Иннокентьевна
Ведущая организация Волгоградский государственный педагогический университет
Защита состоится «___» июня 2010 года в ___ часов на заседании совета Д.212.232.18 по защите докторских и кандидатских диссертаций при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 119034, г. Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 11, ауд. 195.
С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета (199034, г. Санкт-Петербург, Университетская набережная, д. 7/9).
Автореферат разослан «____» ___________________ 2010 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета,
кандидат филологических наук, доцент Руднев Д.В.
Нельзя составить полного представления о пословице как единице языка и фольклора, не изучив проявления в ней закономерностей образования и сосуществования различных единиц, без обращения к устойчивому и вариативному в них. Поэтому объектом данной диссертации являются русские пословицы как единицы паремиологического пространства – среды, в которой формируются и функционируют пословицы и которая ими же и создается.
Предметом исследования избраны особенности содержания и формы сосуществующих в различных взаимоотношениях единиц паремиологического пространства, проявляющиеся в категориях вариативного, изменяющегося и стабильного, повторяющегося.
Актуальность диссертационного исследования заключается в следующем. Вопросы, связанные с вариативностью пословиц, с факторами, влияющими на процесс варьирования, а также с механизмами его осуществления, относятся к числу недостаточно изученных. Практически не изучены явления стабильного, повторяющегося в сфере паремии. Между тем сочетание подвижности и постоянства, стабильного и вариативного признается способом существования, развития и функционирования единиц языка (Н.Д. Арутюнова, М.Я. Гловинская, В.Д. Девкин, Г.А. Золотова, В.И. Кодухов, Т.П. Ломтев, Ю.С. Маслов, З.Д. Попова, Т.А. Расторгуева Р.П. Рогожникова, Н.Н. Семенюк, Н.В. Хруцкая, Д.Н. Шмелев, В.Н. Ярцева и др.), а единство и взаимопроникновение статических и динамических элементов, сплав традиционного и импровизационного – существенной чертой фольклорного текста (В.П. Аникин, В.Е. Гусев, Б.Н. Путилов, Е.М. Мелетинский, С.Ю. Неклюдов, С.Е. Никитина, Т.В. Цивьян, К.В. Чистов и др.), распространяющейся и на пословичный жанр. Преломление вариативного и стабильного, повторяющегося и неповторимого проявляется в пословицах – единицах языка, мысли и фольклора – особым образом.
Хотя за последние десятилетия в русистике был опубликован целый ряд исследований, в которых анализу подвергались различные аспекты фразеологического и паремиологического в языке (А.М. Бабкин, Н.Ф. Алефиренко, Т.Г. Бочина, К. Григас, А.В. Жуков, В.И. Зимин, Е.Е. Иванов, М.Ю. Котова, А.М. Мелерович, В.М. Мокиенко, А.М. Молотков, Т.Г. Никитина, А.А. Потебня, И.А. Подюков, А.Д. Райхштейн, К.П. Сидоренко, Л.И. Степанова и др.) – как в структурном отношении (А.А. Быкова, Я.И. Гин, А.А. Крикманн, Ю.И. Левин, Е.М. Мелетинский, Т.М. Николаева, Г.Л. Пермяков, Е.Н. Саввина, В. Фойт), так и в аспекте культурного осознания мира через язык (М.А. Алексеенко, А.П. Бабушкин, Л.В. Басова, О.В. Белова, Е.М. Верещагин и В.Г. Костомаров, С.Г. Воркачев, О.А. Дмитриева, В.В. Красных, Л.М. Малых, Б.Ю. Норман, Л.Б. Савенкова, Ю.С. Степанов, В.Н. Телия, Н.Н. Шарманова, А.Д. Шмелев), ряд проблем, связанных с природой, семантическими и структурными особенностями пословицы, остается по-прежнему нерешенным.
С другой стороны, неоднородность фольклорной культуры и наличие в качестве подсистем отдельных жанров со своей спецификой организации текста и функционирования в обществе, с особой формульностью стиля, с присущими для каждого звуковыми, языковыми и образными средствами и т.д., привела в последние годы к формированию такого направления, как лингвофольклористика, обращенная к вербальной составляющей фольклора (В.П. Аникин, Е.Б. Артеменко, Л.А. Астафьева, Я.И. Гин, В.В. Колесов, В.В. Митрофанова, Л.П. Михайлова, С.Ю. Неклюдов, И.А. Оссовецкий, А.Б. Пеньковский, Н.И. Савушкина, Т.С. Садова, А.С. Степанова, З.К. Тарланов, О.А. Черепанова и др.). Однако изучение репертуара языковых средств и специфики их использования в пословице коснулось лишь некоторых особенностей – тематических групп лексики, тавтологических сочетаний и явления параллелизма, взаимодействия созвучных слов, стилистики пословичного контраста, сравнений в составе паремии, специфики использования имен собственных (Т.П. Артеменко, Т.Г. Бочина, Я.И. Гин, Е.А. Калашникова, С.Г. Лазутин, Л.В. Савельева, Л.И. Степанова, О.Е. Фролова).
Вопросы, связанные с вариантностью в паремиях, лишь косвенно затронуты в работах Г.Ф. Благовой, Ю.И. Левина, Н.Н. Семененко и Г.Н. Шипициной. Между тем варьирование является одним из интереснейших явлений в паремике – в нем проявляются закономерности, характеризующие в целом существование пословиц в паремиологическом пространстве (термин Ю.И. Левина) – среде, в которой формируются и функционируют паремии и которая ими же и создается. Рассматриваемое «пространство» многомерно, поскольку пословицы близки друг другу в разных отношениях (измерениях), по разным параметрам. Изучение пословицы в окружении иных единиц привлекает возможностью увидеть черты и закономерности общей для пословиц среды, структуру отдельных ее фрагментов, соотношения единиц и их составляющих. Паремиологическое пространство (ПП) в данной работе – это система пословиц, связанных различными типами отношений (ПП охватывает парадигматику самих паремий и их составляющих и выходит за ее пределы) и обнаруживающих разной степени общность и различия на разных уровнях (лексическом, семантическом, синтаксическом), и единиц иного порядка – с одной стороны, более дробных (общих формульных фрагментов, типичных паремийных компонентов, структурных моделей единиц) и, с другой, – более обобщенных, «надпословичных» (паремийных конденсатов).
Понятие паремиологического пространства сближается с понятием фольклорной традиции – сложной многоуровневой категории, художественной, эстетической, мировоззренческой, смысловой, ценностной. Об условиях существования и сути фольклорной традиции, о ее нерасторжимой связи с поэтикой, о показателях живой фольклорной традиции и системе ее выразительных средств много пишется в последние годы (С.Н. Азбелев, В.П. Аникин, В.М. Гацак, Н.И. Кравцов, С.Г. Лазутин, Е.М. Мелетинский, С.Ю. Неклюдов, С.Е. Никитина, Б.Н. Путилов, З.К. Тарланов, А.Т. Хроленко, К.В. Чистов и др.). Однако проявление в пословицах стереотипизации накопленного носителями языка опыта в виде формул, лексического «реквизита», структурно-семантических моделей и т.д. остается практически не исследованным.
Исследование проводится с опорой на следующее понимание пословиц и пословичных изречений: это минимальные устойчивые в языке и воспроизводимые в речи тексты, логически законченные высказывания (клише замкнутого типа), устойчивые в языке и воспроизводимые в речи, представляющие собой простое или сложное предложение, имеющие одновременно буквальный и переносный план (или только переносный/ или только буквальный), подчиняющиеся законам синтаксической структуры языка и имеющие рекомендательную силу или комментирующий характер.
Необходимость настоящей работы очевидна, поскольку она может способствовать разработке морфологии пословицы, далекой пока от завершения (работа в этом направлении, хотя и в ином ключе, была начала Г.Л. Пермяковым), уточнению статуса и структурно-семантических особенностей паремиологической единицы (ПЕ) и как единицы языка и фольклора, уточнению некоторых проблем пословичной номинации, освещению особенностей языка одного из малых фольклорных жанров. Она может внести свой вклад в решение до сих пор не решенной проблемы разграничения фразеологизмов, пословиц и пословично-поговорочных сочетаний и проблемы вариантности в сфере устойчивых выражений русского языка. Взгляд на вариантность с учетом стабильного в паремии и на устойчивое – сквозь призму вариативного позволяют увидеть, как проявляется в ней близость к фразеологическим оборотам, с одной стороны, и принадлежность к иным жанрам фольклора – с другой.
Новизна работы предопределена тем, что использование материала, выстроенного по принципу ассоциативно-вербального блока (термин Ю.Н. Караулова), т.е. объединения паремий вокруг одного общего для них компонента, делает очевидной повторяемость в паремиологическом пространстве отдельных пословичных составляющих (пословичных формул), взаимное переплетение вариантов разной степени близости, совариантов, одномодельных пословиц и выражений с общностью в лексике, структуре, использованных мотивах и т.д. В работе вводятся и определяются новые параметры и составляющие паремиологического пространства. Впервые выстраивается детальная типология лексических вариантов паремий, в том числе – основанных на отношениях окказиональной синонимии взаимозаменяемых компонентов. Впервые рассматриваются факторы семантического порядка, связанные с вариантностью и образованием паремий по одному образцу (модели), и взаимосвязь вариантности ПЕ и отдельных явлений из области общефольклорной традиции. Впервые пословицы рассматриваются с точки зрения представленного в ПП фонда постоянных элементов разных уровней, формирующих отдельные единицы. Впервые сделаны выводы о наличии в составе пословиц более дробных единиц – входящих в паремиопространство биномов и представлена их классификация. Впервые предложено стоящее за паремией двух- или трехкомпонентное образование, представляющее собой сжатое семантическое содержание ПЕ, служащее своего рода инвариантом ряда пословиц.
Теоретико-методологическая основа исследования. Особенность привлекаемого к анализу материала предопределила опору настоящей работы на теоретические посылки ряда дисциплин: фразеологии и паремиологии, лексикологии, лингвофольклористики, словообразования, морфологии, синтаксиса, структурной лингвистики. Как особенно важные для формирования исследовательского подхода к паремийному материалу и наиболее разработанные в современной филологической науке в работе учитываются следующие аспекты: соотношение фразеологической и паремиологической единицы и других типов устойчивых выражений в русском языке (А.Н. Баранов, С.Г. Гаврин, Д.О. Добровольский, В.П. Жуков, Т.А. Наймушина, Г.Л. Пермяков, Л.Б. Савенкова и др.); вариантность языковых единиц как способ существования, развития и функционирования единиц языка и языковой системы в целом (А.В. Бондарко, В.Г. Гак, К.С. Горбачевич, Л.К. Граудина, В.В. Виноградов, В.Л. Воронцова, Е.С. Копорская, Л.П. Крысин, В.Н. Немченко, В.М. Солнцев, Ю.С. Сорокин и др.) и вариантность фразеологической и пословичной единицы как их естественное свойство (Г.Ф. Благова, Е.И. Диброва, В.П. Жуков, Э.Я. Кокаре, А.В. Кунин, В.М. Мокиенко, А.И. Молотков, Н.Н. Семененко и Г.М. Шипицина и др.); пословица как носитель блоков информации, определенным способом организованных, сложное логическое, семиотическое целое со своими лексико-семантическими и структурными закономерностями (Т.Г. Бочина, А. Дандис, Х. Джейсон, А.К. Жолковский, А.А. Крикманн, М. Кууси, Ю.И. Левин, Г.А. Левинтон, Я. Мукаржовский, Т.М. Николаева, Г.Л. Пермяков, Л.Б. Савенкова, М.А. Черкасский); сочетание вариативности и традиционности как характерных черт фольклора, определяющих существование единиц жанра (В.П. Аникин, П.Г. Богатырев, В.Е. Гусев, Н.И. Кравцов, Е.М. Мелетинский, С.Ю. Неклюдов, Г.Л. Пермяков, А.А. Потебня, Б.Н. Путилов и др.), специфика языка фольклора (Е.Б. Артеменко, А.П. Евгеньева, С.Г. Лазутин, З.К. Тарланов, А.Т. Хроленко, О.А. Черепанова и др.), понятие семантической парадигмы в лексике (Ю.Д. Апресян, Л.М. Васильев, А.П. Евгеньева, А.М. Кузнецов, Л.А. Новиков, Д.М. Поцепня, А.А. Уфимцева), понятие окказионального (Ю.Д. Апресян, О.С. Ахманова, В.В. Лопатин, В.М. Мокиенко и др.), понятие паремиологического пространства – общей среды, в которой формируются и функционируют паремии и которая ими же и создается (Ю.И. Левин).
Цель работы состоит в исследовании пословичной вариативности и пословичных стереотипов, принадлежащих сфере устойчивого, повторяющегося, – как важных параметров паремиологического пространства, а также в выявлении закономерностей, определяющих сосуществование отдельных пословиц, их вариантов и близких к ним по разным параметрам единиц.
На достижение поставленной цели направлено решение следующих задач:
1. проанализировать пословицы с точки зрения вариантности, классифицировать их и выявить закономерности варьирования пословиц и их специфику в этой области;
2. определить механизм нейтрализации различий в семантике взаимозаменяемых субститутов пословицы, связанных отношениями окказиональной синонимии;
3. выявить факторы, определяющие допустимость варьирования пословицы, облегчающие и даже провоцирующие его;
4. выявить и охарактеризовать постоянные величины (константы) паремиологического пространства, их роль в составе ПЕ, границы варьирования и взаимозаменяемости;
5. показать в действии тиражируемые в паремиях способы передачи отдельных пословичных смыслов и возможности их художественно-эстетического оформления;
6. показать проявление в паремии как фольклорной единице стереотипов народного сознания и общих мест (мотивов) фольклора;
7. обосновать наличие в паремике особых семантических структур, лежащих в основе многих ПЕ и представляющих их сжатый смысл, и показать их роль;
8. продемонстрировать универсальность паремийного бинома как единицы ПП и классифицировать бинарные комбинации пословицы в зависимости от семантических отношений между их частями;
9. показать неслучайность отдельных элементов в составе паремий, их санкционированность паремиологическим пространством;
10. уточнить понятие паремиологического пространства, его состав, отношения и связи между его единицами.
Теоретическая значимость исследования состоит в попытке осмысления паремии как сложного явления, как единицы паремиологического пространства – своеобразного «поля», в котором обнаруживается не только переплетение семантических связей и отношений отдельных единиц и их рядов, но и значительный фонд общих для этого пространства элементов; в дальнейшем развитии структурного подхода к пословице – в отличие от преобладающего в последнее время концептуального. Работа может внести вклад и в развитие теории стабильности/ вариантности и моделируемости устойчивых языковых единиц.
К теоретически значимым положениям диссертации следует также отнести, во-первых, выявление зависимости варьирования ПЕ от определенных пословичных параметров – образности, структуры, семантики и от воздействия на нее извне – со стороны иных единиц ПП; во-вторых – осмысление паремики с позиций теории «морфологии» фольклорного жанра, его формульности и стереотипности; в-третьих, представление пословичного бинома и конденсата как неких языковых универсалий.
Практическая значимость работы заключается в возможности использования ее результатов в университетских лекционных курсах по лексикологии и фольклористике, в спецкурсах по семиотике, фразеологии и паремиологии, теории языковой вариантности, особенностям языка средств массовой информации; в фразео- и паремиографической практике.
Положения, выносимые на защиту:
1. Статическое и динамическое проявляется в паремике в разных аспектах, на разных уровнях. Как в пределах каждого жанра фольклорная традиция характеризуется устойчивостью «элементарных единиц» и их вариативностью в известных пределах, так и в паремиологическом пространстве могут быть установлены постоянные и переменные величины и границы их подвижности.
2. Анализ пословиц, объединенных вокруг определенных компонентов по принципу ассоциативно-вербального блока, позволяет увидеть в них общее и типичное – в вариантности, в бинарных структурах, в предметном мире, отразившемся в паремии, и в его вербальном представлении, в моделях и фрагментах, в реализации паремийных «идей» – во всем, что доказывает наличие общего фонда, в том числе – более мелких, нежели пословица, единиц. Этот фонд обеспечивает как варьирование ПЕ, но в рамках неких параметров, так и образование новых единиц, но опять же – с соблюдением определенных правил.
3. Своеобразие семантики и формы, преимущественное устное бытование пословиц, многообразие приемов художественного оформления, долгое время бывших одним из основных направлений изучения паремий (Д.В. Бондаренко, В.М. Глухих, А.Л. Жовтис, С.Г. Лазутин, Л.А. Морозова и др.) и обеспечивающих выражению статус пословицы, создают особые условия для их варьирования.
4. Лексическое варьирование в паремике характеризуется широкой шкалой разнообразных семантических отношений между взаимозаменяемыми субститутами ПЕ, как основанных на традиционных для языка парадигматических связях – синонимических, тематических, гиперо-гипонимических и т.д., так и типично пословичных, т.е. на фоне общности черт лексического варьирования во фразеологии и паремике в последней имеются особые черты.
5. Помимо отношений между отдельными единицами, понятие «паремиологическое пространство» как «среда обитания» пословиц включает в себя и представление о действии определенных факторов и проявлении закономерностей, регулирующих форму и способ выражения паремийного смысла, в том числе – варьирование ПЕ. К ним относятся неравномерность участия элементов пословичной структуры в формировании ее семантики, действие квантора всеобщности, использование в составе пословицы распространенных фольклорных мотивов и вербальных культурных кодов.
6. В паремиологическом пространстве как системе взаимоувязанных единиц имеется соответствующий паремийный «реквизит» – лексика, арсенал фрагментов, или формул, – устойчивых образных или безобразных способов передачи элементов пословичного смысла, структурно-семантических моделей, которые повторяются от ПЕ к ПЕ, участвуют в варьировании и используются коллективным носителем языка для создания новых и новых изречений.
7. Черты стабильности в паремике проявляются не только на лексическом уровне, но и распространяются на смысловой. В паремиологическом пространстве могут быть выделены сгустки ментального свойства – «конденсаты», – во многом объясняющие как легкость взаимозамен компонентов пословицы, так и «тиражирование» синонимичных ПЕ с близкой структурой.
8. На вариантности паремий отражается и их принадлежность к общефольклорному пространству, проявляющаяся в использовании общих мифологических представлений, этнокультурных стереотипов, мотивов, явлений специфической фольклорной образности. На этом во многом основана пословичная контекстуальная синонимия, когда при попадании «внепословичных» слов в состав паремий происходит актуализации в них фоновых, имплицитных сем.
9. Паремиологическое пространство располагает меньшими, чем сама пословица, структурно-содержательными единицами с относительно стабильной функцией – структурно-семантическими биномами, участвующими в образовании самих пословиц и их вариантов. Эти комбинации двух компонентов являются пословичными маркерами и стандартным способом оформления новых паремийных смыслов.
10. Части бинома обнаруживают определенную семантическую дистанцию, что позволяет выстроить типологию биномов, способных реализовать в пословицах различные семантические отношения. Многие из слов, обретающих статус компонента пословицы и элемента ПП – особенно это касается именных компонентов, – входит в несколько биномиальных пар, образуя устойчивые комбинации со словами разных лексико-семантических групп.
11. Сопоставление процессов варьирования и явлений бинарности в паремиях подтверждает наличие «отбора», закрепления за паремиологическим пространством традиционной лексики, которая активно участвует в образовании как лексических вариантов ПЕ, так и устойчивых биномов.
12. Сопоставление вариантной парадигмы паремии с примерами ее контекстуального использования позволяет говорить о наличии тенденции в ПЕ определенного структурно-семантического типа к варьированию и о реализации ее в речевых версиях паремии.
13. Особенности функционирования пословиц, поговорок и пословично-поговорочных выражений в ПП могут стать дополнительным аргументом в вопросе о статусе безбразных изречений, имеющих с паремиями много общего, но большинством исследователей исключающихся из их состава.
Выдвигаемая гипотеза диссертации: Отношения вариантности и наличие сходства между отдельными пословицами и целыми их группами в лексическом составе, семантике, образном оформлении, структурной организации – что свидетельствует об известной повторяемости в паремике, – позволяют говорить о включенности пословиц в паремиологическое пространство как особую сферу, объединяющую как сами паремии, так и их составляющие – стереотипы и формульные комплексы, мотивы, коды и идеи, лексический «реквизит», художественно-эстетические приемы.
Материал настоящего исследования составили более 15000 пословиц и поговорок, организованных в ассоциативно-вербальные блоки вокруг наиболее активных в паремиологическом пространстве компонентов. Паремии выбраны из сводной картотеки пословиц, которая является результатом работы, осуществленной под руководством проф. В.М. Мокиенко при Межкафедральном словарном кабинете им. Б.А. Ларина факультета филологии и искусств Санкт-Петербургского государственного университета. Источниками для ее составления послужили рукописные сборники и паремиологические словари ХVII – XХ веков – В.К. Симони, В.И. Даля, И.М. Снегирева, И.И. Иллюстрова, М.И. Михельсона, В.П. Жукова, М.А. Рыбниковой, А.И. Соболева и др. – более 25 источников. По мере необходимости привлекались иные справочные издания. Помимо этого, для иллюстрации современного использования пословиц привлекались материалы собственной картотеки и материалы образовательного портала ассоциации «Национальный корпус русского языка» и материалы единой информационной сети Интернет. При анализе паремий мы в целом придерживаемся не принципов текстологической работы с фольклорным произведением (К.В. Чистов, С.Н. Азбелев и др.), предполагающих сохранение исполнительской позиции сказителя и достоверности текста и исключающих по этой причине сведние вместе «разночтений» в подаче текста, а фразео- и паремиографической практики, допускающей подачу вариантов одной единицы вместе – с помощью системы скобок и значков (В.П. Жуков, А.И. Молотков, А.М. Мелерович и В.М. Мокиенко).
В зависимости от решаемых задач в работе использованы следующие методы: метод структурно-семантического анализа единиц, метод компонентного анализа на основе словарных дефиниций и контекстуальной реализации пословицы, синхронно-сопоставительный и описательно-аналитический анализ исследуемых единиц, элементы метода концептуального анализа, метод количественного анализа материала, метод лингвистического прогнозирования. Обращение к большому фактическому материалу представляется принципиально важным в свете актуальной задачи лингвофольклористики – преодоления сугубо теоретической устремленности, нередко окрашенной схематизмом и декларативностью (З.К. Тарланов).
Апробация результатов исследования. Основные положения работы неоднократно обсуждались на международных и межвузовских конференциях в Санкт-Петербургском государственном университете, в Московском государственном университете, в Костромском государственном университете, в Российском государственном гидрометеорологическом университете, в Оломоуцком университете (Чехия), в Опольском, Гданьском и Щецинском университетах (Польша), в Загребском университете (Хорватия), в Университете китайской культуры и Тамканском университете (Тайвань), на симпозиумах МАПРЯЛ (Санкт-Петербург, Варна) и РОПРЯЛ (Санкт-Петербург), а также на заседаниях кафедр русского языка и русского языка как иностранного Санкт-петербургского университета и Межвузовского фразеологического семинара при Межкафедральном словарном кабинете СПбГУ. По теме диссертации опубликованы 50 научных работ, включая монографию «Пространство русской пословицы: постоянство и изменчивость» (2009). Общий объем публикаций составляет 32 печ. л.
Структура диссертации отвечает цели и задачам исследования. Работа включает Введение, 5 глав, Заключение, Список использованных источников (34 наименования), Библиографию (525 наименований) и Приложение. Общий объем диссертации составляет 421 страницу.
Основное содержание работы
Во введении обосновывается актуальность и научная новизна исследования, определяются его объект и предмет, цель и задачи работы, ее теоретико-методологическая база, теоретическая и практическая значимость, излагаются основные положения, выносимые на защиту, указываются источники материала и методы его исследования.
В первой главе «Фразеологизм. Пословица. Вариативность (Общий взгляд)» отмечается в первую очередь то общее и различное, что отмечено в фразеологизме и пословице как устойчивых единицах языка, в особенностях их природы и, в частности, – в варьировании, кратко изложена история изучения вариантности во фразеологии и паремиологии и отмечены моменты, кажущиеся наиболее важными в свете предстоящего анализа материала.
С одной стороны, между фразеологизмом и пословицей много общего, проявляющегося в анонимности, характере образования и хранения в памяти, в основных параметрах – метафоричности (полной или частичной), устойчивости, спаянности компонентов, раздельнооформленности, лексическом составе, экспрессивности, в наличии синонимических рядов, в стилистических нюансах, в преобразованиях при функционировании в тексте и т.д. Это подтверждается и сходством в сочетании с метаоператорами, в способах включения обоих типов единиц в речевой контекст, несмотря на различие в степени сложности синтаксической структуры (ср. Надо прыгнуть выше головы! Забегаем поперек батьки в пекло; Что толку плакать по волосам).
Немало, однако, и различного, хотя важность такого свойства пословицы, как дидактичность, считавшаяся ранее принципиальной для различения паремии и идиомы (А.Н. Баранов и Д.О. Добровольский и сейчас приводят этот признак в качестве одного из трех маркеров пословицы), в наши дни подвергается сомнению (А.И. Мелерович, В.М. Мокиенко, И.И. Чернышева, С.А. Шувалова). Таким образом, основное назначение ПЕ в речи – служить средством повышения экспрессивности текста, средством выражения оценки и характеристики ситуации, эмоционального и/ или прагматического отношения – безусловно, сближает их с фразеологизмами.
Целенаправленное изучение любого из аспектов фразеологической науки – при узком или широком понимании ее объекта, – так или иначе, приводит исследователя явления вариантности как одной из коренных особенностей его формы. Длительная традиция изучения формы и семантики устойчивых оборотов позволила оформиться достаточно четкой типологии фразеологических вариантов. Между классификациями, предложенными разными исследователями – А.И. Молотковым, В.М. Мокиенко, В.П. Жуковым, А.В. Куниным и др., много общего. Помимо формальных вариантов, среди которых, в свою очередь, выделяются фонетические, орфографические, словообразовательные, морфологические, структурно-морфологические, конструктивные, стилистические, квантитативные, исследователями отмечается лексическое варьирование и изменение фразеологизма одновременно по составу и по форме.
В отношении фразеологического варьирования ранее было сделано немало ценных наблюдений: о необязательности варьирования для всех фразеологизмов и наличии пределов взаимозаменяемости компонента фразеологизма, о трудности определения вариантного ряда по причине выпадения отдельных форм в ходе исторического языкового развития и индивидуально-авторских употреблений (А.И. Молотков), о важности изучения диалектной фразеологии (Л.А. Ивашко, Л.Я. Костючук, Т.Г. Никитина и др.) и исторического движения фразеологизма к современному состоянию (Б.А. Ларин, В.И. Зимин, В.М. Мокиенко, Л.И. Степанова и др.).
По мысли В.М. Мокиенко, вариантность фразеологизмов вытекает из двух основных характеристик фразеологизма – расчлененности формы и семантической слитности, – отличающих его от слова и отделяющих от свободных словосочетаний. Одно свойство делает возможным мобильность компонентов, второе – относительную стабильность значения целого.
Из всех видов вариантности фразеологизма лишь лексическое варьирование признается собственно фразеологическим и наиболее разнообразным. В качестве основных типов отношений между взаимозаменяемыми словами во фразеологизме отмечены полная синонимия, синонимия с некоторыми отклонениями в значении, тематическая близость и ритмическое сходство. На основе иных классификаций эти разряды пополняются тематическими, антонимическими, гиперо-гипонимическими группировками слов.
В.П. Жуков указал на важный фактор – непосредственную зависимость вариантности ФЕ от характера ее мотивировки, от степени семантической спаянности компонентов и констатировал отсутствие вариантов у некоторых разрядов устойчивых оборотов. Единство варьируемого фразеологизма, по его мнению, поддерживается смысловой равнозначностью, близостью или ассоциативными связями между взаимозаменяемыми компонентами, тождеством заключенного во фразеологизме значения и единством его внутренней формы, т.е. одинаковым образным представлением о факте, удобном для обобщения.
Монография Е.И. Дибровой представляется наиболее основательной работой в области изучения фразеологической лексической вариантности. Задачей исследователя при изучении этого явления было не только выявление различных типов варьирования, но и установление причин этого явления и его динамики. Придерживаясь точки зрения, согласно которой все фразеологические субституции основаны на системных взаимодействиях слов за пределами фразеологизма, Е.И. Диброва рассмотрела последовательно основания варьирования, покоящиеся на лексико-фразеологических взаимодействиях.
Хотя первые попытки разграничения пословиц и поговорок уходят далеко в прошлое – одним из первых отграничить пословицы от других устойчивых выражений попытался В.И. Даль в предисловии к сборнику «Пословицы русского народа», – пословицы долгое время не удостаивались теоретической разработки.
В 60-80-е годы, когда в лингвистике в трудах В.Л.Архангельского, А.М. Бабкина, В.В. Виноградова, С.Г. Гаврина, Ю.А. Гвоздарева, В.П. Жукова, М.М. Копыленко, З.Д. Поповой, Б.А. Ларина, А.М. Мелерович, В.М. Мокиенко, Л.И. Ройзензона, А.И. Федорова, Н.М. Шанского и др. активно разрабатывалась проблема определения устойчивых выражений и их различных типов, терминологически квалифицируемых как поговорки, фразеологизмы, идиомы, устойчивые словесные комплексы и т.д., определения фразеологической единицы были направлены большей частью на выявление совокупности категориальных признаков, позволяющих провести разграничение фразеологизма и слова, а не фразеологизма и пословицы. Например, под определение «раздельнооформленная единица языка, являющаяся устойчивым полностью или частично семантически преобразованным сложным знаком» (А.М. Мелерович) с равным успехов подходили и фразеологизмы, и пословицы. Довольно частой являлась практика совместного рассмотрения пословицы и поговорки, их неразграничения (Н.М. Шанский, А.М. Мелерович, А.Н. Лисс). Таким подходом отчасти объясняется отсутствие специальных работ, освещающих особенности варьирования в паремиях.
Более четкое и детальное определение пословицы появляется несколько позже – в связи с разработкой теоретических вопросов паремиологии и лексикографической практикой. Автор-составитель словаря пословиц В.П. Жуков, руководствуясь семантическим и синтаксическим критериями, отграничивает, с одной стороны, фразеологизмы – единицы с открытой, незамкнутой структурой, в основе которых лежат понятия типа глаза на лоб лезут (у кого-либо), медведь на ухо наступил (кому-либо), – от пословиц и поговорок, имеющих замкнутую структуру, смысловую и интонационную завершенность, синтаксическую членимость (если пословица употреблена в буквальном смысле), категории предикативности и модальности, т.е. признаки предложения. Критерий наличия в суждении только переносного значения или совмещения переносного и прямого служит далее для отграничения пословиц от поговорок и пословично-поговорочных выражений.
Весьма последовательно, используя формальный, структурный критерий, Г.Л. Пермяков выстраивает классификацию, составляемую единицами разной величины и степени сложности: словами, фразеологизмами, паремиями в форме незамкнутых и замкнутых предложений, сверхфразовыми пословицами, баснями, анекдотами и прочими повествовательными фольклорными формами.
Несмотря на достаточно длительную традицию, вопросы, связанные с лексикографической разработкой пословиц, с отграничением их от поговорок и пословично-поговорочных выражений, по-прежнему дискутируются (Е.В. Иванова, А.В. Королькова, Л.Б. Савенкова, Н.Н. Семененко, Т.В. Гоннова и др.), и во многих существующих сборниках пословицы и поговорки представлены вместе.
В работах, посвященных исключительно пословицам, отразились разные направления в их изучении – взгляды на пословицу с точки зрения ее логико-семиотической природы и выявления составляющих ее «микросхем» – логико-тематических пар (Г.Л. Пермяков), параметров, выдающих в изречении пословицу (В.М. Глухих, А. Дандис, Л.А. Морозова, Я. Мукаржовский), через показ универсальности контраста как поэтического принципа и средства пословичного жанра (Т.Г. Бочина), денотативной неограниченности пословицы и различных способов выражения ее семантики (А.А. Крикманн), анализ пословиц как отражающих ценностные ориентиры человека (Л.Б. Савенкова).
Важными в свете решаемых в диссертации проблем представляются исследование Э.Я. Кокаре, в которой выводится понятие пословичного типа, близкое к понятию структурно-семантической модели, работа А.Д. Райхштейн, в которой определяется зависимость семантической членимости/ монолитности пословицы от корреляции ее структурно-синтаксического аспекта и ее толкования, от особенностей семантической структуры, статья Ю.И. Левина, в которой введено и обосновано понятие паремиологического пространства и показаны некоторые из его параметров, и работа К. Григаса, показавшего способность определенного содержания быть выраженным в нескольких версиях паремии.
Сопоставление личного фонда носителя русского языка с данными отдельных паремиографических источников разного времени позволили Г.Ф. Благовой показать изменения, происходящие с пословицей во времени и вычленяемые по тому или иному признаку – композиционному, художественно-выразительному, формально-структурному, семантическому. Такое сопоставление позволяет увидеть различие в протяженности пословиц в словарях и в личном пословичном фонде, бльшую отточенность современной формы, лаконичность и усиление выразительности ПЕ, обновление ее образности и структуры.
В исследовании Н.Н. Семененко и Г.М. Шипициной (2005), помимо общих свойств семантической структуры пословицы – безадресности высказывания, хронотопной относительности, синтаксической обусловленности значения, концептуальности семантики пословицы, названы и некоторые внешние факторы, обусловливающие вариантность – временные, территориальные, социальные и стилистические, – и ряд лингвистических причин. К последним относятся отсутствие визуально наблюдаемой связи между пословицей и породившим ее событием, обилие фокусов наблюдения и позиций оценки ситуации, вторичность текста пословицы, которая фиксируется на письме лишь в связи с художественной или стилистической потребностью фиксации, в то время как основная форма ее существования – устная и т.д.
С учетом опыта изучения пословиц и существующих подходов определены критерии отбора в данной работе изучаемого материала. В наше поле зрения входят пословицы и пословичные изречения – законченные высказывания (клише замкнутого типа), имеющие, как правило, рекомендательную силу и содержащие в своей семантической структуре идею всеобщности, представляющие собой одно предложение, простое или сложное, и подчиняющееся законам синтаксической структуры языка. Помимо ряда пословичных примет и маркеров, признаваемых большинством исследователей – устойчивости, традиционности, обобщенности и коллективной санкции, рифмо-ритмических и фонических средств, образности, простоты и привычности лексики, в этих выражениях очевидна и специфичность выражаемой идеи, которая может быть представлена в паремике в развернутом и сжатом, образном и безбразном виде. Отсутствие образности, таким образом, не является в данной работе критерием, напросто исключающим выражение из ряда рассматриваемых, поскольку идея в пословице сама по себе может служить показателем провербиальности, общности единиц, а во-вторых, единицы с прямой и образной мотивировкой обнаруживают много общего в использовании фонда единиц, принадлежащих паремиологическому пространству.
Во второй главе «Лексическое варьирование пословиц» показаны особенности этого явления в паремике. К лексическим вариантам относятся словесные видоизменения, которые происходят в рамках одной и той же синтаксической конструкции и не вносят каких-либо смысловых оттенков в содержание паремии. При замещении одного или двух (реже – трех-четырех) компонентов сохраняется тождество пословицы, т.е. характер отношений, связей или зависимостей между вещами и явлениями, составляющими логический и структурно-композиционный план паремии. А ее предметно-образный план может сохраняться полностью или частично. В ходе работы оговаривается необходимость выделения между синонимами и вариантами еще одного уровня по шкале удаленности/ близости паремий – совариантов.
Согласно мнению В.П. Жукова, которому принадлежит единственное, в сущности, определение лексического варианта пословицы, они возникают вследствие замены одного какого-либо слова другим, чаще сходным или совпадающим по смыслу, а замена словом не синонимичным создает, по его мнению, не вариантную единицу, а окказиональную, авторскую «переделку» паремии. С этим трудно согласиться, так как варианты ПЕ обнаруживают немало пар компонентов, между которыми обнаруживаются не синонимические, а иные основания для вхождения слов в вариантный ряд пословиц.
При анализе отношений между замещающим и замещаемым в лексических вариантах пословиц мы исходим из того, что он позволяет, помимо констатации разнообразия лексико-семантических связей между компонентом ПЕ и ее субститутом, увидеть, какие именно компоненты способны вливаться в вариантную парадигму паремии и что может препятствовать этому, как происходит нейтрализация дифференцирующих признаков варьирующихся компонентов в случае их семантической удаленности, каким образом природа пословиц как фольклорного жанра влияет на их вариативные способности. Комментарии, которые делаются по ходу анализа отдельных примеров относительно использования взаимозаменяемых субститутов и их встречаемости в других пословицах, важны для представления о пословицах и их элементах, обретающих статус единиц паремиологического пространства.
В пп. 1.1.-1.3 рассматриваются синонимические замены компонента паремии, в которых незначительную долю составляют замены синонимами, близкими к полным, что объясняется, с одной стороны, относительной редкостью полной синонимии в языке в целом (А.Д. Апресян, Л.А. Новиков), а с другой – спецификой ПЕ, в которой и существенные семантические расхождения нивелируются за счет семантики целого и действующих в ПП факторов (III глава). Синонимия, приближающаяся к максимальной, отмечена нами для разных частей речи – существительных (Людской стыд/ позор – смех, а свой – смерть – компоненты стыд и позор связаны и в других выражениях – например, в сочетании стыд-позор [кому], что свидетельствует об их типичности для ПП), прилагательных (Утопили мыши кота в <помойной> яме, да мертвого/ неживого), глаголов (Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет/ разобьет), наречий (Долго думал, да красно/ хорошо сбрехал), реже – для местоимений (их замены связаны с трансформацией синтаксической структуры ПЕ: Никто не знает, где башмак давит, кроме того, кто его носит; Тот знает, как башмак давит, кто носит его) и служебных слов (Хорош гость, когда/ коли редко ходит; Рад бы гость – пил и в пост, но/ да и в мясоед не дают).
Последовательно показаны явления идеографической синонимии (Хоть горшком назови, только в печь не сажай/ не ставь), различия между замещаемым и замещающим компонентами в степени сложности семантической структуры (На баснях/ лясах недалеко уедешь), в степени интенсивности проявления представленного в паремии признака, свойства, действия (Пока жирный/ толстый сохнет, худой сдохнет), в стилистической принадлежности субститутов (Дивья/ добро/ хорошо тому жить, у кого бабушка ворожит; Глаза – человеку вороги/ неприятели); отмечены семантико-стилистические синонимы (Не замай/ не тронь/ не вороши г…на (дерьма), <дак и> не воняет; Бык ревет, корова ревет, а кто кого бодёт/ дерет, сам черт не разберет).
Весьма характерны для пословиц замены с использованием словообразовательных возможностей языка – на стыке лексического и формального варьирования (Дареному/ даровому коню в зубы не смотрят; Не бей дубиной/ дубьем, бей полтиной/ рублем).
В качестве особенных черт лексических замен в пословице (пп. 1.4.-1.6.) отмечается нарушение при варьировании принципа частеречной однородности (Всякий бухалень в своем болоте голосист/ голосит; Свои собаки грызутся, чужая не приставай/ а чужая под стол! Мягко стелет, да жестко спать и Приветлив стлать, да жестко спать), при котором происходят изменения в синтаксической строе предложения, использование в качестве субститута словосочетаний перифрастического характера и их взаимозамены (Дуракам и в алтаре не спускают/ нет спуску/ спуску не дают; Баба гневалась/ гнев держит на торг, а торг того и не ведает; Долго спать – с долгом встать/ долг наспать), наличие многокомпонентных вариантных парадигм, особенно характерных для глагольных компонентов (Выше меры и конь не скачет/ не прянет/ не ступит/ не скочит; Какой палец ни укуси/ ни отруби/ ни отрежь, все больно), явлений традиционной паремийной субституции – одни и те же компоненты заменяют друг друга в нескольких ПЕ: Бог/ господь терпел и нам велел; Бог/ господь не выдаст, свинья не съест; Склад лучше/ дороже песни; Ближняя соломка лучше/ дороже дальнего сенца, – что особенно касается «экзистенциальных» глаголов (Было бы корыто, а свиньи будут/ найдутся; Была бы шея, а веревку сыщем/ а петля найдется/ хомут будет; Были бы руки, а молотило дадут/ найдем).
Особой активностью в составе пословиц отмечены особые пары компонентов, которые могут выступать в ПП в качестве взаимозаменяемых (Что голова, то ум/ разум; Богатство ум/ разум рождает; Какие у бабушки денежки, чай все копеечки; Копейка/ денежка рубль бережет), в составе репрезентативных пар (А.Т. Хроленко) – в паремиях типа Девка на ногу ступает, ума-разума пытает, а также образуют паремийные биномы: Ум без разума беда; Ум да разум – и денег не надо.
Обращают на себя внимание такие черты варьирования, как способность глагольного компонента втягивать в вариантную парадигму синонимичные формы, образованные от одной основы с помощью разных приставок (Не срубить/ отрубить дубка, не надсадя пупка) и, наоборот, взаимозамены глагольных субститутов, образованных от разных основ, но с сохранением префикса (Заладила/ затвердила сорока Якова одно про всякого; Клин клином вышибают/ выбивают/ выколачивай/ выживается), что можно объяснить закреплением за данной ПЕ словообразовательного стереотипа и стремлением к постоянству ее эвфонического оформления. Весьма примечательной является тенденция к сохранению в паремии словообразовательного равновесия, «масштаба», когда изменение формы одного компонента влечет за собой изменение формы другого: Детина/ детинка с сединой/ с сединкой везде пригодится; Яблочко/ яблоко от яблоньки/ яблони недалеко падает; Мал да удал – Маленек, да удаленек. Подобные явления – из ряда тех, что объясняются в фольклорных жанрах стремлением к использованию всевозможных видов созвучий – аллитерации, ассонанса, звуковых повторов, внутренней и внешней рифмы, ритмически одинакового рисунка и т.д.
Помимо привычных для сферы фразеологии в целом замен на основе тематической близости (С паршивой собаки/ овцы хоть шерсти клок; У людей долото/ и шило бреет, а у нас и бритва не берет/ и ножи неймут) и гиперо-гипонимических отношений между субститутами (Голодной курице <всегда> просо снится/ зерна снятся; Всякая сосна своему лесу/ бору шумит), в пословицах представлены варианты, в которых обнаруживаются отношения, близкие к метонимическим заменам, и отношения логического развития и конкретизации. Примерами первых служат отношения «содержимое содержащее» (Золото/ мошна не говорит, а чудеса творит), «предмет, орудие результат, достигаемый с его помощью (состояние)» (Вору воровская и петля/ мка), «порождающее порождаемое» (Где хозяин ходит, там земля/ хлеб родит). Примеры вторых представлены в ПЕ Когда любишь меня, так и собаку мою люби/ не бей – «идея любви», распространяющейся и на собаку, представляется как «любишь – стало быть, не бей», и Резвого коня и зверь не берет/ и волк не бьет/ и волк боится – связь между глаголами рассматривается как отношения причины и следствия: «не берет/ не бьет, поскольку боится».
В ходе анализа отмечены изменения в лексическом составе паремий, являющиеся результатом различных процессов – прояснения семантического содержания отдельных компонентов и включения элементов толкования пословицы в состав ее компонентов (Резвого коня и зверь и волк не бьет/ боится), отражения реального видения мира (Ранний сев к позднему в амбар/в закрома не ходит) и одновременного развертывания содержания единицы (Свои собаки грызутся, <а>чужая не приставай/ под стол; Глаза глядят/ стращают/ боятся, а руки делают), «вмешательства» процессов вторичной номинации (За очи баба и князя бранит/ лает). Чаще других в вариантности отражается процесс функционирования в языке и речи уже сформировавшейся пословицы (Какой палец ни укуси/ ни отруби/ ни отрежь, все больно; Бог не без милости, казак не без счастья/доли).
Таким образом, наблюдение за лексическим варьированием показывает весьма широкую шкалу разнообразных семантических отношений между взаимозаменяемыми субститутами пословицы, которая втягивает в свою орбиту в качестве вариантных компоненты, разные по степени семантической близости/ отдаленности – в первую очередь те, отношения между которыми могут быть квалифицированы как традиционные парадигматические связи, но также хорошо заметны на их фоне замены, менее типичные для иных разрядов устойчивых единиц. Мы отметили также проявление некоторых особых тенденций, связанных с вариантностью в пословице.
В главе III « Отношения окказиональной синонимии между конкурирующими компонентами пословицы» речь идет о дисциплине особого порядка, выстраивающей тем или иным образом линию варьирования паремии, последовательно показаны те факторы, которые «вмешиваются» в процесс варьирования и объясняют появление замен в ее компонентном составе и нейтрализацию семантических расхождений между взаимозаменяемыми субститутами.
При выявлении закономерностей варьирования пословиц становится очевидной важность такого фактора, как их принадлежность к фольклорным жанрам. Из этого вытекает, в частности, проявление в них фольклорных мотивов, вербальных культурных кодов, свернутой культурно маркированной и культурно значимой информации, в той или иной степени влияющей на характер лексического варьирования.
В § 1 «Лексическая вариантность паремий и вербальные культурные коды» показано, как взаимозаменяемые компоненты паремии сближаются в ней на основании представлений, входящих в их значения в неявном виде. Прежде всего, это относится к словам, обозначающим реалии окружающего мира, которые человек уже наградил культурным смыслом (ср. душа, черт, сокол, волк, крест, борона, верба, ворона, осина и др.) и которые далее служат исходным материалом для осмысления образов иных единиц (Д.Б. Гудков, В.В. Красных, И.А. Подюков, Ю.С. Степанов, В.Н. Телия, Н.И. Толстой, С.М. Толстая и др.). Такие конфигурации смыслов, повторяющиеся в качестве фоновых в целом ряде языковых единиц – слов, фразеологизмов, пословиц, называют сквозными мотивами (А.Д. Шмелев).
В варьировании также проявляются динамические свойства народной культуры в целом: слово, ставшее символом в традиционной культуре, включаясь в пословицу, наделяет ее ассоциативным планом и мотивирует своими культурными коннотациями (ср.: Я за порог/ пирог, а черт поперек).
Показательны отразившиеся в пословицах этнические стереотипы. Словарное значение компонентов цыган и жид не включает характеристики ‘хитрый, ушлый’, актуализируемой в пословице Кто цыгана/ жида обманет, трех дней не проживет, где сближаются оба субститута. Тем не менее, о наличии связываемых со словами жид, цыган сем ‘хитрость’, ‘склонность к обману’ можно говорить как об устойчивых ассоциациях в народном сознании и в паремиологическом пространстве, причем не только русском, но и общеевропейском. Ср. хрвт. lagati kao cigan и чеш. le jako cikn (букв. лжет как цыган), je mazan jako id (‘хитрый как еврей’), zl by z nho byl cikn (букв. плохой бы из него вышел цыган) ‘прямой, не умеет лгать, ругаться’, z tebe by pt id udlal (букв. из тебя бы пятерых евреев сделали) ‘обманщик’; англ. gipsy (цыган) – ‘обманщик, плут’, to gipsy away ‘стащить, украсть’, to gip ‘обманывать или отнимать посредством мошенничества; надувать, жульничать’. Восприятие цыгана и еврея (также татарина, немца – как любого чужеземца, грека) связано с этнокультурными стереотипами, которые формируются фольклорно-мифологическим сознанием и бытуют в системе традиционной культуры, причем в их оценочном компоненте преобладает негативное отношение к представителям иных этносов и конфессий.
В русском языке этот своеобразный код культуры поддерживается и иными единицами с компонентами цыган и жид – сравнениями хитрый как цыган, хитер (хитрый), как <старый> жид и паремиями: Цыгану без обмана дня не прожить; Волк кормленый, конь лечёный, жид крещеный да недруг замиреный (‘ненадежны’); Душа христианска, да совесть цыганска и др. «Перекличку» компонентов жид и цыган можно встретить и в других устойчивых оборотах: Православного обманет цыган, цыгана – жид, жида – грек, а грека – черт; Цыган да жид – обманом сыт; Грек, жид, армянин, цыган да полтавский дворянин – век неправдой живут; Наскочил цыган на жидовина и т.д. Важным для взаимозамены является и компонент обманет, показывающий семантическое основание, «роднящее» цыгана с жидом. Можно допустить использование в этом контексте и субститута хохол – с его достаточно высоким пословичным «авторитетом» в отношении хитрости (ср.: Где хохол пройдет, там еврею делать нечего).
Влияние вербальных кодов обнаруживается в рамках парадигмы взаимозаменяемых субститутов в пословице В тихом болоте/ озере/ омуте черти водятся, где компоненты болото, озеро, с одной стороны, объединены семантикой ‘водное пространство’, а с другой – их взаимозамена мотивирована фольклорным представлением о местах обитания нечистой силы. Черт прочно связан в фольклорных представлениях и в ПП с различными водоемами – омутом (как черт из омуту вышел ‘очень грязный’), болотом (Гнилого болота и черт боится; Вольно черту в своем болоте бродить; в сравнениях – один, как черт в болоте; правит, как черт болотом; ворочать <в доме> как лукавый в болоте), устьем (Где черт ни был, а на устье приплыл) и просто водой – без конкретизации особенностей водоема (Дошел черт броду, кинулся в воду; Черта крести, а он в воду глядит; Работа не черт, в воду не уйдет).
Нельзя не заметить активности в пословицах взаимозамен компонентов волк и медведь – и дело здесь не только в их тематической общности: Кобыла с волком/ медведем тягалась, только хвост да грива осталась; И комар лошадь свалит, коли волк/ медведь пособит. Соотнесению этих слов и их взаимозаменам способствуют «знания», оформившиеся в общефольклорной пространстве в качестве коннотаций, ассоциативных связей. Волка и медведя объединяют сходные демонологические представления о знакомстве с нечистой силой, брачная и эротическая символика, способы табуирования, взаимозаменяемость в фольклорных текстах. Они выступают как персонажи ряжения; волчьи и медвежьи атрибуты используются в качестве оберега от ущерба в хозяйстве и т.д. (А.В. Гура).
Архаичными фольклорными представлениями о принадлежности волка, как и черта, сфере нечистой силы объясняется схождение этих компонентов в одной вариантной парадигме: Мужик-то сер, да ум-то у него не черт (волк) съел; У мужика (хоть) кафтан <и> сер, да ум <у него> не волк (черт) съел. Волк, как известно, противостоит человеку как нехристь – от него обороняются крестом, он боится колокольного звона и т.д.; это один из обликов человека-оборотня. Способностью превращаться в волка наделены многие герои в русском, сербском, чешском эпосе.
В пословице Бей сороку и ворону, добьешься <и> до белого лебедя/ и до ясного сокола/ до красного зверя; Бей сороку и ворону, <добьешься и до ясного сокола и до белой лебедки> не столько осуществляется замена компонента по принципу тематического тяготения двух наименований птиц – лебедя и сокола, – сколько проявляется действие закона фольклорного осмысления категории «ценности» и связанной с ней недостижимости чего-либо, о чем мечтают, к чему стремятся. Сокол и лебедь выступают в качестве своеобразных эталонов (ср.: журавль в небе), ассоциируясь с красотой, высотой полета, смелостью и проч.
Образ сокола (ясного сокола) в фольклоре – один из весьма распространенных символов: он выступает в качестве свадебной метафоры жениха; в волшебной сказке соколом называют удалого молодца (ср.: Полюбится/ понравится сатана лучше ясного сокола; Знать сокола по полету, а молодца по выходке). Лебедь в русской народной традиции относится к почитаемым, «святым» птицам; в пермском варианте сказки о выборе царя птиц им становится лебедь (А.В. Гура).
Используемые в пословице интенсификаторы ясный, белый, красный призваны усилить полярность содержащихся в ней оценок. Подобные лексемы, отмеченные разветвленной многозначностью, развивают в сфере фольклора не только цветовые, но и оценочные, социальные и проч. смыслы (Н.И. Толстой, Е.Л. Березович).
Таким образом, отдельные смыслы, отражающие содержание человеческого опыта, знания, представлений, суеверий, объективируясь в языковом слове, проявляются и в паремиях.
В § 2 «Вариантность, поддерживаемая распространенным пословичным мотивом» в качестве условия, определяющего лексическое варьирование ПЕ, выступает наличие традиционного пословичного мотива.
В фольклористике о мотивах принято говорить в связи с членимостью фольклорного текста (В.Я. Пропп, С.Ю. Неклюдов, А.А. Панченко и др.). В первую очередь мотив как реалия фольклорного сознания имеет отношение к сказительной традиции, где он является минимальной единицей с сюжетно-семантической точки зрения. По А.Н. Веселовскому, мотив – это простейшая повествовательная единица, признаками которой является одночленный схематизм, неразложимость элементов низшей мифологии и сказки: «злая старуха изводит красавицу, либо ее кто-то похищает» и т.д. – из совокупности таких мотивов складывается сказочный сюжет. Е.М. Мелетинский выделяет мотивы, общие для русской былины и сказки: мотив ускоренного роста богатыря, мотив героического детства, сватовства, похищения женщин, мотив борьбы с чудовищами, мести за отца и т.д.
При отсутствии единства в трактовке фольклорного мотива общим для всех исследователей является признание его единицей фольклорной системы, представленной в виде художественных форм, составляющей вместе с образами и сюжетами фольклорного текста его строительный материал. Это повторяющиеся от текста к тексту единицы семантического, образного порядка. Из наблюдений и отношений человека с действительностью накапливается значительный фонд первичных обобщений, знаковых систем, где действуют свои коды и закономерности – обряды, обычаи, нормы быта, системы родства, традиции, верования и представления. В фольклоре этот опыт кристаллизуется в виде мотивов, сюжетных ситуаций, образов, дающих затем жизнь новым темам, сюжетам, коллизиям, персонажам, языку (Б.Н. Путилов).
Осознание «морфологии» и структуры обрядовых и других форм народной культуры, разложимости сложных культурных образований на простые элементы, повторяемости отдельных элементов или целых блоков в разных фрагментах культурной традиции (Н.И. Толстой, С.М. Толстая) позволяет говорить о возможности использования метода разложения целого на составляющие применительно и к пословицам.
В качестве примера можно привести пословицу, реализующую общую идею «от супруга не избавиться» и основанную на мотиве снимаемой обуви: Жена не сапог/ не лапоть – <с ноги> не скинешь/ не сбросишь; Жена не башмак, с ноги не сымешь/ не разуешь, да не кинешь; Жена не валенок – не сбросишь с себя. Мотив, возникая в этнографической реальности, получает дальнейшее развитие и становится неким стереотипом, обретает варианты. Представленный в пословице в компактной форме, он встречается и в других жанрах и проецируется на элементы обряда. Пословичный сапог связан со свадебным обрядом – сниманием сапога с жениха и символизирующим покорность жены, и с девичьими гаданиями, когда за порог дома бросали башмак в надежде узнать, откуда девушке ждать женихов. С другой стороны, обувные ассоциации «муж/ жена – предмет обуви» – восприятие двух парных предметов как неразрывно связанных (Два сапога – пара) – поддерживаются отчасти и нерегулярной метонимической моделью «предмет обуви человек», которая приводит к формированию у слов лапоть и сапог особого значения (А.К. Бирих). Обретаемое словом лапоть содержание (‘Презр. О невежественном, некультурном, отсталом человеке’) послужило основанием для образования нескольких паремий: Лапоть сапогу не товарищ; Чем лаптю кланяться, так уж поклонюсь сапогу. Мотив избавления от супруга реализуется и с помощью иных выражений: Жена не седло: со спины не скинешь/ не сымешь; перм. Жена не стена, не передвинешь; ср. также «обратное» утверждение: Война не жена, со двора не прогонишь.
В паремике статус мотива можно приписать и тем повторяющимся структурам, которые, перекликаясь с иными жанрами фольклора, распространяются за пределы одного паремийного текста. Мотивы здесь – это содержательные единицы, фрагменты, способные входить в различные более крупные единицы. Например, мотив «произносимого/ произнесенного слова (речи)» используется в образовании паремий, значение которых может быть передано обобщенной идеей «Произнесенное/ сказанное слово невозвратимо» (И дорого б дал за словечко, да не выкупишь), «Сказанное слово ценно, <а несказанное – еще более>» (Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое), «Сказанное слово (данное обещание) надо выполнять» (Не молвя слово крепись, а молвя <слово> держись), «Сказанное/ произносимое слово бесполезно» (Из слов щей не сваришь – нужны капуста и мясо), «Cказанное слово вредит (влечет за собой неприятности)» (Из-за пустых слов пропал как пес) и т.д.
Безусловно, не все мотивы являются сквозными и вряд ли можно говорить о распространении всех или многих фольклорных кодов на сферу паремики, поскольку распространение мотива зависит от значимости, смысловой нагрузки мотива в общефольклорном контексте и от особенностей организации отдельных кодов, их способности передавать разного типа информацию.
Типичным примером пословичных и – шире – фольклорных мотивов могут быть народные представления, отразившиеся в ПЕ, загадках, приметах, оберегах, ритуальных действиях, обрядах и т.д. – о молочности коровы, о связи мыши и хлеба (злаков, крошек и проч.), о зловещем крике ворона, о близости собаки и волка, об опасности упоминания волка, о сакральности вороны и сороки, мотив антагонизма кошки и собаки, кошки и мыши и т.д. Использование распространенного пословичного мотива, представленного в нескольких паремиях – в том числе и в имеющих разные значения – и нередко принимающего на себя основную семантическую нагрузку единицы, является одним из факторов, поддерживающих лексическую вариантность.
В пословицах От вора отобьешься дубиной, от подьячего – полтиной; От вора дубинкой, от приказного (попа) полтинкой семантическая связь слов подьячий и приказный очевидна: это наименования мелких чиновников, известных своим мздоимством (ср.: Пришла смерть к подьячему, а он и с нее взятки просит), но поп к разряду чиновников не принадлежит и правомерность его присутствия в данной парадигме может вызвать сомнение, которое, однако, снимается, если сопоставить разные ПЕ: Хорошо попам да поповичам: дураками их зовут, да пирогов им дают; Родись, крестись, женись, умирай – за все <попу> денежки подай! У попа глаза, что у погреба дыра; Попу да вору отведи хоть золотую гору – все мало. Имя поп, таким образом, обладает в ПП особым, добавочным значением, санкционируемым языковым коллективом. Подобные ассоциации находятся вне границ словарной лексической единицы, но принадлежат к значениям, хранящимся в сознании представителей определенной культуры. Семантическим множителем, объясняющим схождение в рамках пословицы неблизких слов, становится сема ‘берущий, мздоимец’, инициируемая компонентом полтина и общим для пословиц иным мотивом «отбиться полтиной» = ‘откупиться деньгами’. Ср. также: Утиного зоба не накормишь, поповского/ судейского/ подьяческого кармана не наполнишь.
С другой стороны, отбиться полтиной, т.е. ‘откупиться’, можно не только от названных персон, но и от любых других (ср. потенц. *От вора дубиной, от гаишника/ чиновника/ инспектора/ пожарника полтиной), о чем свидетельствуют паремии без указания «берущего»: Не бей дубиной (дубьем), бей полтиной (рублем); Не бей дубиною, ссуди полтиною, двора не будет знать. Устойчивость паремийного бинома дубина – полтина облегчает варьирование в составе второй пары компонентов (вора – подьячего, попа…), а глагол отобьешься кажется почти необязательным.
Мотив «отобьешься полтиной» = ‘спасешься, избавишься от неприятностей, проблем с помощью денег’, легший в основу ПЕ, – лишь одна из версий общей идеи универсальности денег как способа решения любых проблем. Тому найдется немало подтверждений в виде ПЕ: Наличные денежки – колдунчики; Святые денежки умолят; Денежка не бог, а милует/ бережет; Стоит крякнуть, да денежкой брякнуть – все будет; Денежка и на камне дыру вертит. Показателен и комментарий В.И. Даля, сопровождающий отдельные паремии; ср.: Денежка – молитва, что острая бритва: <все грехи сбреет> ‘деньги везде оправдают’.
В пословице К шубе/ коже ума не пришьешь (не пришить), <гвоздем его не прибить> общий семантический знаменатель не синонимичных компонентов шуба/ кожа высвечивается образом ума, пришиваемого ‘к поверхности, с внешней стороны’. Не так важна в пословице конкретная «поверхность», актуализируемая за счет использования мотива пришиваемого ума; смысл паремии концентрируется в ее части, лаконично передающей смысл целого: ума не пришьешь ‘глупый’. Концентрированное выражение значения ПЕ – в самом общем виде оно выглядит как «Ума <другому> не придашь (= умным не сделать)» – есть смысловой конденсат. Идея невозможности научить глупого весьма популярна в паремике и реализуется единицами самой разной структуры: Тупо сковано – не наточишь; глупо рожено – не научишь; Умного учить, как доброго коня в поводу, а дурака учить, как в бездонную кадь воду лить.
Иные версии, реализующие ту же идею – Поверх плеши ума не пришьешь; Ума к голове не прицепишь; За шкурой ума нет, так и к шкуре не пришьешь – складываются, по сути, из этой же частично-образной мини-пословицы, передающей в сжатом виде смысл, и орнаментально-образной части, представленной компонентами: плешь, голова, шкура. Лишь в частностях отличаются ПЕ Кому Бог ума не дал, тому кузнец не прикует; Глупому сыну и <родной> отец ума не пришьет. Эта продуктивная модель, основанная на мотиве «придаваемого ума», вполне может обрести окказиональные реализации: *Ума горелкой не приваришь; *Ума к чубу не пришьешь, к косе не привяжешь; *Ума веревкой не привяжешь; *Ума к карману не пришьешь и т.д.
Итак, слова, обозначающие различные потенциальные «места присоединения» получаемого ума, могут отстоять в семантическом отношении весьма далеко друг от друга, но сближаются в составе различных версий ПЕ до окказиональных синонимов.
Мотив «присоединяемого ума» оттенком семантики ‘со стороны’ перекликается с иным мотивом – «покупаемого ума»: Ум за деньги/ и на золото не купишь; Ума за-морем не купишь, коли его дома нет; В чужой беседе всяк ума купит и др. Русскими пословицами оговаривается также возможность/ невозможность «взятия в долг» (Ума в долг не займешь), «продажи» (Ум на базаре не продается; Богатый ума купит, убогий – и свой бы продал, да не берут (не купят)!), т.е. также обретения ума «со стороны» (ср.: Свой ум не уставит, так не уставит и отец-мать).
Как видим, мотив («пришить <к поверхности> ум») и идея пословицы («Ума не пришьешь/ не пристегнешь/ не прикуешь/ не прицепишь») близки и отличаются синтаксическим статусом и функцией: мотив формулируется с помощью словосочетания, а идея передается законченным предложением; мотив может входить в несколько пословиц различного содержания и служит одним из основных элементов их построения. Ср. также рассмотренный выше мотив исправления ситуации с помощью денег – «бить рублем/ полтиной» – и идею «Добивайся с помощью денег! = Бей рублем!» или «Деньги всесильны».
Таким образом, вариантные замены во многих ПЕ основываются на национально-культурных ассоциациях, санкционированных паремийным и шире – фольклорным пространством. Пословицы, как и другие фольклорные тексты, участвуют в создании «словаря народной традиции», фиксирующего содержательные единицы – символы, фрагменты, способные входить в различные более крупные единицы и способствующие реализации традиционных народных мировоззренческих установок.
В § 3 «Квантор всеобщности как регулятор лексических замен» показан характер регулирования замен с помощью действующего в паремиях квантора всеобщности. Квантором всеобщности называют ряд логических операций, определяющих (ограничивающих) область истинности какого-либо предиката. Это понятие по-особому детализируется применительно к пословицам.
Анализируя в пословицах градации общего и частного и характеризуя разряд обобщенных паремий, Ю.И. Левин выводит общую схему их семиотической структуры, которая выглядит следующим образом: 1) констатируется некоторый общий закон типа «Всегда (обычно) имеет место то-то» или «Всякий объект такого-то класса обладает такими-то свойствами»; 2) под этот закон подводится данная конкретная ситуация («Всякий х обладает свойством Р; вот и этот х тоже»). При этом двучленность структуры (1+2) остается имплицитной, свернутой в одно суждение – эксплицитно в ПЕ представлена обычно только первая посылка. Наиболее очевидным сигналом участия этого фактора в судьбе паремии на поверхностном уровне является присутствие соответствующих компонентов в ее составе или фрагментов смысла ‘всякий’, ‘никто’, ‘все’, ‘каждый’, ‘любой’, ‘всегда’ и т.п. – в ее толковании, а также наличие обобщенно-личной формы глагола в составе выражения (А.Н. Баранов, Д.О. Добровольский).
Действие квантора всеобщности способно объяснить появление как вариантов, так и «серийных» пословиц (совариантов, или единиц, относящихся к одному пословичному типу), объединенных предельно обобщенной семантической схемой, например, ПЕ со значением «Всяк свое хвалит» (= «Свое всегда хвалят»): Всякий купец свой товар хвалит; Всякая лиса свой хвост хвалит; Всякий цыган свою кобылу хвалит; Всяк кулик свое болото хвалит (ср. ПЕ без конкретизации субъекта: Всяк свое хвалит; Всякому свое и немыто бело).
Общая идея «Всякий у себя/ на своем месте благополучен (значителен, деятелен, смел, счастлив и проч.)» сближает и пословицы Всяк кулик в/ на своем болоте/ на своей кочке велик; Всякий бухалень в своем болоте голосист; На свой улочке и курочка храбра; На своей печи сам себе голова и т.д. Наличие усилительной частицы и, близкой по значению к частице даже, также можно рассматривать как сигнал присутствия квантора общности. Например, в ПЕ В своем гнезде и ворона глаза коршуну выклюет фрагменту и ворона соответствует семантический фрагмент «всякий, т.е. любая птица, даже ворона...» – семантику незначительности вороны высвечивает именно оппозиция компоненту коршун. Ср. также: На своем пепелище/ дворе/ на своей улице и курица скребет/ бьет/ гребет/ рогата/ бойка/ храбра); И лиса около своей норы смирно живет; В своем болоте и лягушка поет, <а на чужбине и соловей молчит>.
Аналогичным образом можно объяснить появление в рамках ПЕ таких субститутов, как муха – курица (И муха сердце имеет; И у курицы есть сердце). Можно допустить, что общим семантическим звеном для этих компонентов является сема ‘ущербность’ или, например, ‘величина’ – как более конкретный признак, хотя размер представляется ущебным лишь относительно какого-либо образца; в данном случае муха и курица рассматриваются, похоже, с «высоты» человеческого роста, его ума и способности чувствовать. Признание объединяющей роли семы ‘ущербность’, каковая может включать в себя более конкретные признаки (‘глупый’, ‘хитрый’, ‘опасный’, ‘иноверец’, ‘нечестный’ и проч.), способно расширить ряд потенциальных субститутов – трудно оспорить допустимость подстановки привычных для пословицы слов, обозначающих живых существ: *и у волка/ у вороны/ у мужика/ у ворога/ у татарина и т.д.
В пословице От чего кот гладок? поел да и на бок; Оттого казак и гладок, что поел, да и на бок компоненты кот и казак с легкостью заменяют друг друга благодаря наличию общего семантического знаменателя ‘всякий’: Гладок – ‘в теле, не измучен работой’ (ср.: Где бабы гладки, там нет воды в кадке). Вариантная парадигма базируется на допущении «Всякий гладок (‘упитан’), если <обычно> поел, да и на бок», а этим счастливцем может быть практически любой – *он, я, поп, дед, мужик, солдат, пес, бес, козел, сурок – с ограничениями, налагаемыми рифмой и грамматическим родом слова-компонента.
По нашим наблюдениям, весьма активны замены с нивелированием семантического «зазора» между взаимозаменяемыми субститутами в пословицах, в которых присутствует пара семантических фрагментов – элементов традиционного противопоставления ‘один’ – ‘другой’. Квантором всеобщности объединены компоненты дочка, золовка, кошка, кобылка в пословицах Свекор дочку бранит – невестке науку дает; Свекровь кошку бьет, а невестке наветки дает; Кобылку бьют, женке наветки дают; Кошку/ золовку бьют, а невестке наветки дают/ а невестка гляди да казнись со значением ‘Порицание, наказание одного служит предостережением другому’. Мотив безжалостных свекрови и свекра, терроризирующих ближайших родственников, весьма распространен как в ПЕ – бином свекровь/ свекор – невестка/ сноха лег в основу многих устойчивых выражений (Блудливая свекровь и невестке не верит; брюзжит, как свекровь на невестку), – так и в иных жанрах фольклора: традиция характеризовать «чужих» людей, родни мужа как злых, неприветливых отмечена в причетах, песнях, свадебной поэзии (Л.В. Рыбакова, К.В. Соколова). Однако выражение Вам поют, а нам наветки дают без указания поучающего свидетельствуют о фиксации здесь не отношений конкретных людей, а общего наблюдения. Это подтверждается реализацией идеи на ином лексическом материале: На то цыган мать свою бьет, чтоб жена слушалась.
В § 4 «Семантическая неполновесность компонента паремии» рассматриваются случаи семантической недогруженности отдельных компонентов – как проявление особенностей структурно-семантической организации пословиц. О «пустых» паремийных компонентах упоминает Ю.И. Левин, хотя существует и иная точка зрения, согласно которой нельзя говорить о факультативности варьируемых компонентов, поскольку текст пословицы не терпит «мертвых», не работающих на общую семантику слов (Н.Н. Семененко, Г.М. Шипицина). На наш взгляд, семантическая ослабленность не только вполне допустима, но и доказуема.
Варьирующийся компонент пословицы, воспринимаемый нами как одна из ее неотъемлемых составляющих, в действительности нередко является лишь проявлением тенденции к сохранению типичного способа художественного оформления выраженной в паремии идеи, что особенно хорошо это видно при сопоставлении ее кратких и пространных вариантов. Жанровая сущность ПЕ во многом определяется своеобразием не только содержания, но и формы, способствующим опознанию ее среди других выражений. Пословицы как образцы поэтической формы используют определенный круг выразительных средств и способов построения. К важным, ощутимым, хотя и не всегда осознаваемым характеристикам паремии относятся расстановка логических ударений, размещение акцентных слов, определенные синтаксические формы.
На фоне пространных версий ПЕ Языком болтай/ играй/ мели/ хоть лижи/ хоть залижи, а рукам воли не давай; Языком что хочешь болтай, а рукам воли не давай ее лаконичный вариант Рукам воли не давай Спир.:79 показывает, что противопоставление «свободного» языка и сдерживаемых рук отчасти искусственно, поскольку основной смысл паремии заключается все же в краткой версии запрета на физическое воздействие (ср. также Языком говори, а кулаки в ход не пускай). Этому запрету может противостоять снисходительное отношение к разглядыванию (Глазами гляди, рукам воли не давай), к брани (Бранися/ Брани как хочешь, а рукам воли не давай). В этих ПЕ наблюдается четырехкомпонентная семантическая структура: «Языком (словами, глазами) можно, а руками нельзя». Обобщенно-позитивное отношение к словесному порицанию, в отличие от его физического выражения, провоцирует возможные замены компонента, ассоциируемого с семантикой ‘можно’: болтай, играй, мели, хоть лижи/ залижи. Последний компонент допускает двуплановое восприятие – ‘облизывать’ и ‘говорить комплименты, хвалить, льстить’. Типовой фрагмент не давай воли (воли не давай) используется и в других выражениях: Языку воли не давай; Глазам воли не давай; Глупому в поли не давай/ не давать воли. С другой стороны, мотив своеволия языка развивается и иными паремиями: Не давай волю языку в пиру, в беседе, а сердцу в гневе; Не давай воли языку во гневе/ во хмелю и на пиру. Таким образом, здесь сочетается довольно широкая вариантность в одной части паремии при стабильности фрагмента – в другой.
Неравномерность распределения семантической нагрузки между элементами паремии и избыточность отдельных компонентов хорошо видна при сопоставлении таких количественно неравных вариантов, как Голодному <все> хлеб на уме; У голодной кумы/ Голодной куме <все> хлеб на уме. Появление компонента кума (Голодному = Голодной куме) – а на него не приходится собственного семантического фрагмента – объясняется тяготением паремии к четырехкомпонентной структуре, с рифмой между вторым и четвертым компонентами. Функция активного в иных пословицах компонента кума здесь орнаментальна: он придает ПЕ как целому необходимое эстетическое оформление. Это расширяет возможности замен в составе пословицы; ср. потенц. *Голодному Фоме хлеб на уме и языковое – Голодному Федоту и репа в охоту.
Сравнение вариантов пословицы Знай толк – не давай в долг и Знай толк – не давай пьяному (пьянице, дураку) в долг показывает, что ПЕ, в сущности, советует не давать в долг вообще никому (*соседу, подруге, коллеге), а первая часть выражения (знай толк = ‘правильно, умно’) служит лишь оформлению, приведению паремии к типичной ритмической структуре. Подтверждением популярности мотива нерациональности и бесполезности одалживания денег служат многие выражения: В лесу – не дуги; в копнах – не хлеб(а); в долгу – не деньги; Глуп тот, кто в долг берет, а еще глупее тот, кто в долг дает; В долг давать, под гору метать; долги собирать, в гору таскать. В ПЕ Взаймы деньги давать – что волка накормить семантика бесполезности одалживания денег имплицитна – для ее понимания требуется знакомство с частотной в русском языке паремией Сколько (как) волка ни корми, он все в лес глядит (ср. также: Докуль зайца не корми, ён все в лес глядит).
В пословице Не верь брату родному, а верь <своему> глазу кривому (худому)! сходятся компоненты кривой и худой, не являющиеся близкими вне ее пределов. Субституты связываются по принципу логического развития, домысливания: глаз кривой следовательно, видит не все, искажает (= ‘плохо’); ср.: В кривом глазу и прямое криво. Компонент кривой – это понятие участвует в создании основных семиотических оппозиций фольклора – актуализирует семантику отрицательной оценки. Аналогичным образом родной следует, наоборот, воспринимать как ‘близкий’ и ‘надежный’. Образуется пословичный оксюморон: взаимозаменяемые компоненты с семантикой ‘негодный’ становятся символом надежного, а родной – ‘тот, кому не стоит доверять’. С другой стороны, паремия развивает распространенный мотив превосходства своего над чужим (Свой золотничок чужого пуда дороже), который имплицитно «просвечивает» и там, где актуализируется только часть этого смысла – делается акцент на достоверности, надежности увиденного своими глазами (ср.: Чужому глазу не верь; Свой глазок – смотрок; Свой глаз – алмаз, а чужой – стеклышко).
Для передачи семантики ‘Не верь другому (никому), верь самому себе’ достаточным является наличие двух противопоставленных пар: не верь – верь, брату – <своему> глазу; ср.: Не верь речам (ушам), а верь <своим> глазам Спир.:150. Компонент брат, выступающий чаще как носитель значения ‘свой, родной, близкий, надежный’ (ср.: Нет друга супротив родного брата; Солдат солдату родной брат), здесь представляется ‘другим, чужим’, а свой глаз, как «часть» человека (самого себя), принимает на себя семантику ‘свой, близкий, надежный’. «Субъективная» позиция прилагательных родному – кривому придает паремии дополнительную экспрессию. Таким образом, наличие различных версий ПЕ с близким смыслом и наш ход рассуждений подводят к тому, что компоненты кривой/ худой и родной выполняют особую функцию – выступают в функции интенсификатора, т.е. фактора, который вносит в основное значение (лексической или паремийной единицы) дополнительный оттенок ‘высокая степень манифестации качественного или процессуального признака’ (Л.А. Новиков, Е.К. Николаева, И.В. Удовенко). В смысловом отношении эта пара компонентов обладает минимальным весом в составе ПЕ.
Особым видом паремийной вариантности можно считать замены целых фрагментов ПЕ, в которых одна (обычно первая) часть, аксиоматичная и семантически «стершаяся», служит «увертюрой», параллелью к мысли, высказанной во второй части и составляющей смысл всего высказывания. Модели синтаксического параллелизма весьма часто регламентируют построение пословицы. Ср. распространенный «зачин» в ПЕ Курица не птица, <заяц не зверь, прапорщик не офицер>, а баба не человек; Рак не рыба, кожан не птица, баба не человек. Здесь представлена и обычная лексическая (кожан – курица), и типично пословичная вариантность. Первая часть является достаточно стабильной (хотя и здесь бывают замены всей части целиком: Коза – не скотина/ Кобыла не лошадь, баба не человек), обретает статус клише и служит сигналом паремийности, производящим в статус пословичной мудрости вторую часть, нередко окказиональную. Так, распространилась оценка с помощью этого «зачина» зарубежных стран (Курица не птица – Финляндия/ Польша/ Болгария/ Монголия/ Алжир/ Прибалтика) не заграница. Сейчас можно было бы пополнить эту версию наименованиями стран, куда охотно наши соотечественники ездят отдыхать, – по принципу «подставь желаемое». По данным «Национального корпуса русского языка», клишированный элемент «Курица не птица…» встречается и в окказиональных ПЕ: Курица не птица, сталь не металл; …август – не лето.
Аналогичным образом варьируется целый ряд ПЕ: По бабе и брага, демонстрирующая целую мозаику составляющих (По бабе и брага, по боярыне и говядина; …по Сеньке и шапка; По батьке и пиво, по бабе и брага; По привету ответ, по бабе брага; По Сеньке и шапка, по бабе и шлык и т.д. Семантика частей в подобных пословицах может совпадать – (ср. Лев мышей не давит, орел мух не ловит; С миру по нитке – голому рубаха; с миру по грошу – старшине кафтан) – тогда содержание дублируется и становится избыточным, но может и различаться: Початую кладушку домолачивай, упрямую бабу доколачивай. В таких пословицах с актуальной информацией во второй части объединяющим является прием параллелизма и рифмо-ритмическое сходство.
В § 5 «Вариантность и идея пословицы» вводится понятие смыслового конденсата как одного из параметров паремиологического пространства, определяющего процесс варьирования пословиц.
Сопоставление нескольких версий пословиц – вариантов и совариантов – в их формальном виде и семантическом звучании – нередко позволяет увидеть стоящее за развернутым значением целого словосочетание, являющееся краткой версией толкования ПЕ, и определить «вклад» отдельных компонентов в общую семантическую структуру. Так, для пословиц Где пиво пьют, тут и дураков бьют; Бей дурака, не жалей кулака; <Хоть> жаль кулака, да бить/ ударить дурака наиболее лаконичной формой передачи содержания представляется идея «Глупого (дурака) бьют (=надо бить)», хотя на формальном уровне не охваченными значением ПЕ остаются фрагменты Где пиво пьют…, …не жалей кулака (хоть жаль кулака).
Подобное двухкомпонентное (реже – трехкомпонентное) безбразное выражение, отражающее в конденсированном виде значение пословицы, мы называет пословичным конденсатом (пословичной идеей). Он передает в сжатом виде – без прикрас – смысл, который традиционно паремийным способом передается не иначе, как «с прикрасами». Лаконично выраженная идея занимает положение промежуточного звена между ситуацией, ассоциирующейся с определенной паремией, и самой пословицей, которой свойствен ряд обязательных маркеров, в то время как конденсат их лишен. И если сама пословица входит в область «предзнания», то смысловой конденсат, будучи более близким к характеризуемой ситуации, такого предзнания не требует. Он относится к сфере самых простых афористических мыслей об окружающем мире.
Понятие «конденсат» перекликается с содержанием используемых Е.В. Ивановой понятий когнитемы и когнитивной модели пословицы. Исследователь оперирует этими терминами, выделяя для описания пословичной картины мира единицы, меньшие и более простые по структуре, чем пословица: когнитема – это второй основной после пословицы «строительный блок» пословичной картины мира. Например, в ПЕ Конь о четырех ногах, да и тот спотыкается Е.В. Иванова выделяет выраженную с помощью двух знаменательных слов когнитему «конь спотыкается», отражающую в сжатом виде смысл прототипа ПЕ – его образной структуры. Идеей же, сжато передающей смысл, для данной паремии является, по-нашему мнению, фраза «Опытный ошибается». Наличие стоящей за пословицей паремийной идеи можно продемонстрировать на примере единиц разной структуры.
В версиях пословицы Бабьи города/ сени <нигде> не стоят; Бабьи города/ хоромы недолго стоят, <а без баб города не стоят; Бабий огород не долголетен взаимозаменяемые компоненты сближаются на разных основаниях: хоромы и сени – как ‘строение’ и его ‘часть’; города по метонимическому принципу предполагают и ‘строения’, т.е. хоромы. Огород же близок городу этимологически. Эти субституты могут быть дополнены и иными (ср. потенциальное *серп, сноп, труд, скирда и проч.) – их объединяет пословичная идея «Женское недолговечно».
«Сытый глух (= невосприимчив, бесполезен, неподъемен)» – таков паремийный «конденсат», на котором покоится развернутая четырехкомпонентная структура ПЕ Сытое брюхо к работе/ к ученью туго/ глухо, констатирующей «недееспособность» сытого человека ( сытого брюха). Таким образом, первый и последний компоненты – носители наибольшей семантической нагрузки. Наименьшая семантическая доля приходится на компонент работа, который может быть заменен не только ученьем или, например, *пахотой, но и наименованиями иных видов работ, освоенных паремиологическим пространством и даже предложно-падежной формой ко всему.
Паремийный конденсат выявляется не только на уровне вариантов ПЕ, но актуален и для совариантов и синонимов. Имеющие разное образное решение ПЕ Пуганая ворона куста боится; Пуганый волк и кочки боится; Пуганый заяц и пенька боится объединены общим конденсатом «Пуганый (= опытный) опаслив (=боится)», который и представлен в паремиях соответствующими компонентами. Ту же идею выражает и ПЕ Битому псу только плеть покажи.
Общей идеей для ПЕ Стреляного/ старого воробья на мякине не проведешь/ не обманешь/ не надуешь и Старого волка в западню не заманишь/ в тенета не загонишь является формула «Опытного не обманешь», стоящая за многими славянскими выражениями, связывающими воробья и мякину – ср. белорус., укр., пол. Старга вераб’я на мякiне не правядзешь; Старого воробця на полову не зловиш; Старого горобця на половi не обдуриш; Starego wrbla na plewy nie zapiesz/ nie zowisz (ср. также приведенное С.В. Максимовым Старого моржа-казака не облукавишь). Старость и опытность, напоминающая об опасной ловушке, пишет В.М. Мокиенко, устойчиво связаны в народном сознании. Ср. ПЕ, основанные на других образах: укр. Вовк старий не лiзе до ями, Старого лиса тяжко зловити, польск. Starego wrbla nie zapiesz na owies; Starego wrbla na much nie zapiesz.
Очевиден и смысловой конденсат различных по образности ПЕ Старый конь борозды не портит/ не испортит/ не скривит; Старый конь мимо не ступит; Старый ворон не каркнет мимо ‘опытен’; Старый пес не обманет – они объединены идеей «Опытный не испортит», представленной и в других славянских языках; ср. укр. Старий вiл борозды не зiпсує.
Ориентированность не одной, а многих единиц – вариантов и совариантов – на паремийное разворачивание одной идеи хорошо видна на примере идеи неэффективности слова – одного из распространенных направлений мысли, связанных с речевой деятельностью. Слово может приравниваться к делу, к невербальному действию, но может отождествляться и с коммуникативной деятельностью, «им можно убить, но можно и исцелить» (Л.Б. Лебедева). С одной стороны, слово противопоставляется делу в самом широком смысле – Больше дела – меньше слов; От слова до дела бабушкина верста. Слово (‘речь’) осмысляется как недостаточное, бесполезное, по сравнению с более весомым, позитивным делом – любыми практическими действиями.
Та же идея развивается в ПЕ, где дело представлено более конкретно – каким-то из видов реальной деятельности человека, весьма существенной или не очень важной: С твоих слов дом не выстроишь; Словами жернова не повернешь, а глухого не научишь; Словом и комара не убьешь и т.д. Сопоставление слова с делом представлено здесь имплицитно – констатацией невозможности достичь некоторого результата, что косвенно указывает на необходимость иной, не речевой, деятельности или – по метонимическому принципу – насущной необходимости вещей, инструментов, материалов для совершения действия или достижения результата. Слово бесполезно в том смысле, что им нельзя накормить и напоить: Брюхо не насыщается словами; Из слов щей не сваришь – нужны капуста и мясо; Из слов блинов не напечешь и полушубка не сошьешь. Отдельную ветвь в развитии этой идеи представляют ПЕ, связанные с благодарностью, словесное выражение которой также представляется никчемным, бесполезным носителям языка: Спасибом сыт не будешь. Эта линия продолжается и современными ПЕ Спасибо в стакан не нальешь/ не булькает; Спасибо на хлеб не намажешь. Нематериальность слов – в отличие от денег, одежды, зерна, еды – отмечена и в ПЕ От слов мошна не будет полна; Поле словами не засевают; Спасибо-то не кормит, не греет. На обобщенное значение ‘непрактичность, бесполезность’ указывает принципиальное отсутствие альтернативы слову в ПЕ Спасибо за пазуху не положишь/ в карман не кладут; Спасибо домой не принесешь.
Идея бесполезности одного лишь слова, и даже слова, обращенного к Господу, реализуется и в ПЕ с иными компонентами – вербальными оболочками концепта «речь»: Соловья баснями/ басни/ песнь не кормят/ не кормит; На баснях/ лясах недалеко уедешь; Не песнями коней кормят. При этом любая речевая деятельность, мысленно сравниваемая с делом, признается ‘малоэффективной, бесполезной’: Баснями закрома не наполнишь; Молитвой/ аминем квашни не замесишь: молитву твори, да муку <в квашню> клади и т.д. Во всех вариантах и совариантах паремии выявляется четкая корреляция двух блоков информации – фрагментов ее семантического содержания и элементов, участвующих в описании ситуации; ср.: ‘слово (= речь, разговор)’ (басня – ‘выдумка, празднословие, пустословие’) и ‘бесполезно’ (не накормишь, не наполнишь, сыт не будешь) – именно они и определяют семантическое содержание ПЕ. Это объясняет и несколько неожиданный в паремии Соловья/ журавля баснями не кормят компонент журавля, который крайне редко содержится в неволе и нуждается в том, чтобы его кормили. Оба конкурирующих компонента отчасти орнаментальны, относительно свободны и даже избыточны – в большинстве ПЕ, развивающих эту идею, отсутствует указание на то, кто «пострадает» от бесполезности слова, – но они участвуют в образном оформлении целого.
Именно различные версии ПЕ и другие реализации паремийной модели проясняют порой ее истинный смысл – через призму обобщенной схемы. Так, в ПЕ Аминем беса не отбудешь компонент бес может быть воспринят и в прямом значении (‘нечистый’), и в переносном (‘зло, искушение’), а вся паремия – ‘Святым словом от искушения не избавиться’. Однако версия Аминем беса/ лихого не избыть с заменой бес – лихое (‘трудное, опасное’, ср.: Лиха беда начало, лихой человек), несколько «размывает» значение отдельного компонента и заставляет нас увидеть за конкретным более общее: ‘одним <святым> словом опасного, трудного не избежать’ ‘разговорами результата не добиться, дела не сделать’. Это подтверждается и пословицами Аминем квашни не замесишь; От аминя не прибудет и др. Обобщенная схема (генерализованная идея) «Слово бесполезно» служит посредником между множеством частных ситуаций, происходящих в реальной жизни, и, с другой стороны, – художественной реализацией в паремиях. Эта идея охватывает и унифицирует несколько более конкретных наблюдений: «Словом не накормишь/ не вспашешь/ не оденешь/ не избавишься/ не отблагодаришь».
Таким образом, варьирование в пословице, с одной стороны, отвечает представлению о ней как о жанровой разновидности фольклора, а с другой стороны, определяется рядом факторов, определяемых природой паремии.
Четвертая глава «Фрагмент и модель как проявление стереотипности пословицы» посвящена анализу паремий с точки зрения стабильного, повторяющегося в них. Формульность – неотъемлемая черта фольклора, и утверждение о том, что фольклор являет собой колоссальный фонд, «в котором каждый найдет себе нужное <…> и берет то, что годится ему» (В.П. Аникин), как нельзя более соответствует реализуемому в данной работе представлению о существовании в пословичном пространстве массы общих мест, жанровых универсалий, клишированных формул и конструкций, повторяющихся образов и их вербальных оболочек. Как фольклорный текст состоит из типовых элементов – языковых, метрических, стилистических, сюжетных (Е.Б. Артеменко, А.П. Евгеньева, Е.М. Мелетинский, В.Я. Пропп, Б.Н. Путилов, К.В. Чистов), так и здесь, в фольклоре речевых ситуаций, одни и те же элементы переходят из текста в текст, организуя различные содержания и структуры, обеспечивая их варьирование. Для пословиц такими типовыми составляющими можно считать не только отдельные повторяющиеся от пословицы к пословице вербальные представления тех или иных концептов, но и сочетания компонентов, составляющие определенный значимый фрагмент ПЕ, структурно-семантические модели, принципы «складывания» значений целого из отдельных элементов.
В данной главе показаны различные типы «атомарных» единиц, образные и безбразные, одни из которых могут иметь постоянный семантический ореол, другие – истолкованы в пословицах по-разному. С их помощью образуются и близкие, почти родственные, и семантически удаленные единицы. Использование повторяющихся пословичных элементов является одной из ярких тенденций, наблюдаемых в ПП. Это фактор, порождающий особого рода «вариантность», которую скорее можно назвать тиражированием с использованием пословичных клише.
Общий образный фрагмент в ПЕ Бабьего вранья и на свинье не объедешь и Суженого и на свинье не объедешь в сочетании с разными компонентами, задающими тему выражения, формирует принципиально различную семантику: с одной стороны, речь идет о безграничности бабьего вранья, а с другой – о предопределенности, о женихе, предназначенном Богом и судьбой. Ср. также ПЕ с иным образным элементом, которые можно рассматривать как варианты (Суженого и на коне/ конем/ и на кривых оглоблях не объедешь) или соварианты: Судьбу и на коне не объедешь; Беду и конем не объедешь.
Фрагмент ум короткий/ короток из известной ПЕ У бабы волос долог/ волосы долги, да/ а ум короток становится в паремиях знаком ‘недалекости’ и сочетается с мотивом противопоставляемого длинного – будь то руки, плеть, платье, язык, волосы: У пастуха плеть длинная, а ум короткий; У короткого ума длинный язык; Пошли, господи, покупателя в долгом платье, да в коротком уме; Близок локоток, да ум короток. Хотя и здесь, как нам кажется, допустимы некоторые версии толкования: пастух с коротким умом – не обязательно глупый; возможно, это человек, которому не нужно решать сложных задач, поэтому его умственные операции «коротки», т.е. примитивны, просты. На контрастном биноме длинный – короткий основаны ПЕ и без указания носителя этого признака: Руки длинны – ум короток; Волосы велики, да ум короток; Волос длинный, а ум короткий. Ср. также иносказательное Было три жены, да все не острижены – т.е. волос долог, а ум, стало быть, короток = ‘неумны’.
Самым активным образом тиражируются и простые способы передачи пословичных смыслов. Так, сочетания не товарищ и не брат являются весьма распространенным способом указания на неравенство объектов, превосходство одного перед другим: Богатый бедному не брат; Медведь корове не брат; Сапог лаптю не брат; Гусь свинье/ козлу не товарищ; Пеший конному не товарищ – этот ряд продолжается паремийными сочетаниями Волк коню.., Конь корове.., Вино уму.., Горшок чугуну/ котлу.., Скороморох попу.., Черт попу.., Слуга барину.., Иван Марье…– не товарищ и т.д.
Соединяя пары компонентов с разной степенью «антагонизма», элемент не товарищ приобретает различное семантическое звучание: в ПЕ Вино уму не товарищ – ‘ненужный, помеха’; в ПЕ Горшок чугуну не товарищ – близко к «не чета, не пара»; в ПЕ Слуга барину не товарищ – ‘не ровня’ и т.д. Этот пословичный фрагмент, за которым закреплен определенный квант содержания, способен возвести в ранг ПЕ любое сочетание – при условии соблюдения грамматической структуры, что делает его безотказным средством создания окказионализмов (Евро баксу не товарищ; Бизнес энергетикам не товарищ; Уборщик грузчику не товарищ и т.д.).
В роли фрагментов-скреп выступают слова брат и словосочетание не замена, также призванные соединять различные «предметы». За счет фрагмента не замена, встраивающегося в определенную структуру, в пословице передается семантика превосходства с элементом иронии и оценки: Безмену пест не замена; Калач хлебу не замена; Борода уму не замена; Борода глазам не замена.
Образование серийных единиц происходит на основе определенной синтаксемы – при самом широком варьировании лексического состава. Ср. аналогичный синтаксический «скелет» «Nnom. + Ndat. = брат», где компонент брат являет собой знак равенства, сходства, неразрывной связи: Приказный черту брат; Сон смерти брат; Вино пляске брат; Клин плотнику брат и т.д.
Широко представлен в паремике фрагмент далеко не уедешь (на чем). В одних ПЕ он выступает в прямом смысле, указывая на качество лошади и связанную с ним невозможность хорошей езды: На хромом коне далеко не уедешь; На леченой кобыле далеко не уедешь; Не кормя, далеко не уедешь. Объективной можно считать невозможность далеко уехать на плохом извозчике – На ваньке (Иване) далеко не уедешь (ванька – ‘зимний легковой извозчик на крестьянской лошаденке и с плохой упряжкой’), на неисправных санях (На одном полозе/у далеко не уедешь), на чужом коне (На чужом коне далеко не уедешь – чужой конь предполагает его утрату; ср. С чужого коня и среди грязи долой) или – пользуясь лишь кнутом и беспрестанно погоняя запряженную лошадь: На кнуте далеко не уедешь; На хомуте далеко не уедешь. Здесь благодаря метонимической связи «инструмент – действие (кнут = ‘погонять’)» имплицитно выражается совет кормить коня перед дорогой (ср.: Не гони коня кнутом, а гони его овсом; Не кони везут, а овес; Кнут коню не помощник).
В пословицах, не связанных с мотивом дороги – На ласке далеко не уедешь; На лясах далеко не уедешь; На обмане далеко не уедешь; На посуленном далеко не уедешь (ср. версию с «транспортной» привязкой: Посуленный мерин не везет); На правде не далеко уедешь: либо затянешься, либо надорвешься; С заказным ведром не далеко уедешь, – основа всей паремии «На …далеко не уедешь» соответствует семантическому фрагменту ‘мало пользы; не добьешься многого; что толку?!’ и с легкостью приводится в действие всякий раз новым компонентом. Ср. окказ.: на спирту далеко не уедешь; на одном впечатлении далеко не уедешь; Моральные ценности? На них далеко не уедешь; на июльском воздухе далеко не уедешь и т.д.
Довольно активны в ПЕ способы «тиражирования» безбразных выражений за счет использования фразеологизированных словосочетаний, например: Пора на ум наводит; Базар/ торг на ум наводит. Это во многом обусловлено тем, что компонент ум родственен глаголу умнеть, но не образует глагола с семантикой ‘делать умным’. Именно это значение выражается сочетаниями давать ум (Убытки ум дают; Береза ум дает; Базар/ торг ума даст; Богатство ум дает/ рождает), родить/ рождать ум (Беда ум родит; Деньга ум родит; Честь ум рождает, <а бесчестье последний отнимает>); прибавлять ум (Богатство ум прибавляет, а бедность и последний отнимает; Хорошая одежда ума не прибавит; Добрая кума прибавит ума и т.д.).
Весьма типичным для ПЕ является «прокатывание» одной идеи на широком лексическом материале с сохранением принципа структурно-семантической организации и использованием повторяющихся фрагментов. Ярким примером являются пословицы, говорящие о малости ума, контрастирующем с впечатляющей внешностью: Ослоп вырос, а ума не вынес; Большой/ велик вырос, а ума не вынес; С лешего/ с черта вырос, а ума-то не вынес! С осину/ оглоблю вырос, а ума не вынес. Первая часть ПЕ демонстрирует варианты выражения семантики ‘огромный, высокий’, в то время как вторая часть, отрицающая предполагаемый ум, повторяется.
Носителем семантики ‘большой, значительный’ может стать одна из выразительных «деталей», частей тела: Нос с локоть, а ума с ноготь/ с перст/ с локоток/ ноготок; Голова с пивной котел, а ума/ мозгу ни ложки; Голова что чан, а ума ни на капустный кочан; Ростом с Ивана, а умом с болвана. Особенно активно используется в ПЕ мотив большой бороды – символа солидности, зрелости: Борода выросла, да ума не вынесла; Борода с лопату, а ума – кот наплакал; Борода что ворота, а ума с прикалиток/ притолок <нет>. Здесь очевидно присутствие паремийного бинома борода – ум, встречающегося и в ПЕ иной семантики (ср.: Ум не в бороде/ не в летах, а в голове; Ум бороды не ждет).
Тенденция к сохранению рифмы отличает паремии Данило с мотовило, а ума ни с шило; Борода велика, а ума ни на лыко, хотя этим маркером отмечены не все единицы: Велик телом, да мал умом (хотя есть версия …да мал делом); Молодец/ борода с воз, а ума с накопыльника нет; Борода что помело, а ума ни лычка.
Общим для приведенных высказываний является реализуемое различными средствами противопоставление «Х значительный, а Y маленький», где в роли Х выступает тело или части тела или лица человека, рост, возраст (продолжительность жизни), а в роли Y – ум. При этом «незначительность» ума варьируется от наличия в недостаточной степени до полного отсутствия: ср.: Век дожил/ изжил, а ума не нажил; Людей с город, а ума с горсть; к ним примыкают и ПЕ с использованием зоосемических ассоциаций: Обычай бычий, <а> ум телячий; Стар что собака, а глуп что щенок.
Родственна приведенной и структурно-семантическая модель, где в первой части ПЕ говорится о красоте – также при несоответствии ей ума: Рожей/ с рожи пригож, да умом не гож; Личиком беленек, да умом простенек; Красен как майский день, а умом пень; Молодец что орел, а ума что у тетерева; Осанка львиная, да ум куриный.
Моделируемость паремиологической системы – проявление общего принципа моделируемости языковых явлений. Образование серийных пословиц по определенной структурно-семантической модели, т.е. сводимых к одному образно-семантическому инварианту, схематически отражающему относительную регулярность фразоообразовательных процессов (В.М. Мокиенко, Д.О. Добровольский), весьма вероятно для тех ПЕ, в которых наблюдается членимость формально-семантической структуры, например: Не ломайся, овсянник, не быть калачом; Как ни дуйся лягушка, а до вола далеко; Не дмись/ дуйся, коровка, не быть бычком.
Синтаксис пословиц, демонстрирующий удивительное разнообразие конструкций, ориентируется на живые продуктивные модели языка. Не случайно многие паремийные смыслы, выраженные с помощью таких моделей «проигрываются» неоднократно с разной образной основой и на различном лексическом материале. Активны модели ПЕ, отражающих противоречия, соответствия/ несоответствия – например, паремии о лицемерии и несоответствии слова и дела, образа и реальности (Говорит крестом, а глядит пестом; Бородка апостольская, а усок дьявольcкий; Аминь, <аминь> – а головой в овин; Речи как мед, а дела как полынь; Говорит бело, а делает черно; Говорит воду, а во рту сухо и др.
Удивительна продуктивность модели ПЕ с компонентами каков – таков, неизменно занимающими начальные позиции в частях сложного целого – в сборнике В.П. Аникина насчитывается более 120 подобных единиц: Каковы встречи, таковы и речи; Какова пава, такова ей и слава; Каков гость, такова ему и честь; Каково волокно, таково и полотно и т.д. Эта популярная конструкция активно используется журналистами; ср.: Но какова родословная, такова и судьба; Какова власть, такова и страна; Каково общество, такова и элита; Каков народ, таков и скот.
Паремии, построенные по модели «Был бы Х, будет (налетят, найдется, найдут, сыщется, хватит, набегут и т.д.) и Y», – это выражение субъективно ограниченного условия (первая часть), от которого зависит осуществление/ неосуществление действия, представленного вторым предикативным единством ПЕ: Были бы кони, ездоки будут; Была бы охота, найдут доброхота; Была б голова здорова, а в голове вши будут; Был бы конь, а уздечку найдем; Был бы сокол, а вороны налетят; Был бы пирог, найдется и едок и т.д. Эти стереотипные двучленные структуры демонстрируют большое разнообразие трактовок. В ПЕ Был бы запевала, а подголоски найдутся речь идет о лидере и его поддержке; «Было бы что-то привлекательное, дармовое, а желающие на него найдутся» – смысл ПЕ Был бы хлеб, мыши набегут и Была бы копна, а ворона сядет. С ПЕ Была бы спина, а дубья хватит связывают поиски виноватого, которого можно привлечь к ответу, и т.д. Именно моделируемое и узнаваемое становится в речи основой для образования окказиональных выражений (Были бы УФО, а уфологии будут; Был бы театр, а крыша найдется и т.д.). Подобные синтаксические структуры можно отнести к числу средств, придающих пословице национально-культурное своеобразие.
Таким образом, воспроизводимость паремийных знаков, их структур и отдельных фрагментов свидетельствует о сформировавшейся паремийной традиции. Фонд единиц, принадлежащих паремиологическому пространству, способствует трансляции культурно значимых установок, узнаванию и пониманию паремий.
В пятой главе «Бинарная структура пословицы, или пословичный бином» осуществляется анализ принципов увязывания в пословице слов-компонентов и вводится понятие пословичного бинома, дающего представление о паремиологическом тезаурусе и организации пословицы. В регулярности пар компонентов – биномов дают о себе знать стереотипы языкового сознания, проявляющиеся в постоянстве сформировавшихся ассоциаций. Именно благодаря предсказуемым векторам ассоциаций ассоциативно-вербальная сеть хранит стереотипы языкового сознания (Н.Ф. Алефиренко). Изучение устойчивых структур паремии способно пролить свет на природу творческого мышления носителей фольклора и процессы создания, усвоения, хранения и воспроизведения единиц данного жанра.
Бинарная оппозиция лежит в основе многих пословиц и представляет собой универсальный способ отражения окружающего мира. Порождаемые обычными человеческими ассоциациями и наблюдениями за окружающим миром, комбинации компонентов ПЕ весьма разнообразны: это пары антонимов, синонимов, слов одного тематического ряда и т.д., часто рассматриваемых в паремиях под разным углом зрения.
Паремийный бином – это устойчивый фрагмент пословичного текста, повторяющийся в различных пословицах, состоящий из двух контактно или дистантно расположенных элементов, обнаруживающих между собой устойчивые семантические (ассоциативные или иные) связи, иногда усиленные рифмо-ритмическим оформлением, и участвующих в создании образно-семантической (в случае безбразных паремий – семантической) структуры ПЕ. В зависимости от пословицы бином допускает неоднозначную трактовку, но переосмысление при этом касается обязательно обоих компонентов. В некоторых ПЕ бином становится ее организующим центром.
Смысловая связь между частями бинома может быть стабильной или, наоборот, изменяться в зависимости от семантического содержания всей ПЕ. Эти частотные лексические пары составляют, на наш взгляд, важный элемент пословичной структуры – пословичного образа и архитектурной формулы пословицы. Таким сочетанием, составляющим основу ПЕ, в выражениях Голову сняли, да шапку вынес; Не для шапки только голова на плечах; Хватился шапки, как головы не стало и т.д. таким биномом является пара компонентов шапка – голова.
Неслучайность паремийных биномов, в которых проявляется постоянство сформировавшихся ассоциаций, подтверждается и иными данными фольклорной макросферы, проявлениями фольклорно-эстетического освоения мира (М.А. Венгранович). Например, с встретившимися нам в пословицах бинарными сочетаниями пересекаются многие образы героев и их антиподов в восточнославянских сказках о животных – лошади/ коня и волка, лисы и зайца, волка и медведя, волка и козы/ овцы, собаки и волка и т.д.
В разработанной Г.Л. Пермяковым типологии инвариантных пар «противопоставленных сущностей», являющихся «подлинной темой» пословицы, значительная доля приходится на такие оппозиции, как «темное – светлое», «начало – конец», «друг – враг» и т.д., которые находят преломление в конкретных паремийных биномах. Например, к инвариантным парам ПЕ, представляющим «физически разные, но связанные каким-то свойством объекты», относится пара «Сильный – слабый», представленная в паремиях, в частности, биномами кошка – мышь, медведь – корова, лиса – курица и т.д. К этому же конструктивному типу относится и тематическая пара «Много – мало», лексическим выражением которой можно считать биномы грош – алтын, локоть – ноготь, ворота – прикалиток, дубина – плеть и т.д. (ср.: Не было ни гроша, да вдруг алтын; Нос с локоть, а ума с ноготь и т.д.).
Однако как «инвентарные» тематические пары компонентов имеют в пословицах самые разные лексические реализации, так и части паремийного бинома могут быть связаны различными семантическими связями и иметь отношение к уже совсем иным тематическим сферам, нежели в языке. Так, например, алтын и грош могут восприниматься в составе ПЕ как синонимы понятия ‘мало, маленький’ (На алтын да на грош не много утрешь Д.1:12), а компоненты ворота и прикалиток – выступать как выразители понятий ‘высокий’ – ‘низкий’ или ‘уважение’ – ‘неуважение’ (Женина родня ходит в ворота, мужнина в прикалиток ДП.1:292).
В § 1 «Антонимы в составе биномов» рассматриваются биномы с контрастными семантическими отношениями. Антонимы – характерный знак эстетического в пословице и в фольклоре в целом (Д.В. Бондаренко, Т.Г. Бочина, Л.А. Морозова, С.Е. Никитина и др.). В паремии антонимическими отношениями связаны слова абстрактной и конкретной семантики, слова, относящиеся к разным частям речи, слова, близкие или далекие по своей словообразовательной структуре, слова, объединенные понятием времени, качества, цвета, движения и т.д.
Наиболее очевидные и яркие биномы составляют пары компонентов, представляющие собой словарные антонимы. Антонимы являются для единиц этого жанра типичными, а для его эталонных образцов – обязательными. Не случайно новые выражения Друга нельзя купить, зато его можно продать (купить – продать); Много есть вредно, а мало скучно (много – мало) и др. легко причисляются к окказиональным ПЕ – в них соблюдено одно из правил пословичной грамматики. Складывается впечатление, что если лексема имеет в языке свой семантический «противовес», это обязательно отразится в паремике; ср.: Высоко замахнулся, да низко стегнул; Сытый конь – богатырь, голодный – сирота; Молоко бело доит и черная корова; Легко воровать, да тяжело отвечать; Мягко съел, да черство в живот дошло; совр. Лучше быть богатым, но/ и здоровым, чем бедным, но (и) больным и т.д.
Однако языковые антонимы и паремийные биномы с отношениями контраста не всегда совпадают: некоторые из антонимов – весьма регулярных в обыденной речи, – в ПЕ представлены слабо или не представлены совсем: языковым антонимам война – мир в паремике соответствует пара мир – брань в значении ‘война’ (Худой мир лучше доброй брани/ ссоры/ драки). Этот бином поддерживается и следующими оппозициями: Хорошо браниться, когда мир готов; На что с тем мириться, кто не умеет браниться; При счастье бранятся, при беде мирятся. Не находит отражения в ПЕ пара лексем быстро – медленно, характеризующих действие с точки зрения скорости, стремительности его совершения, хотя в паремиях немало способов передачи этих отношений: Тихо едешь – беда догонит, скоро едешь – беду догонишь; Тихо пойдешь – от беды не уйдешь, шибко пойдешь – на беду набредешь; Под гору вскачь, а на гору хоть плачь и т.д.
Единожды заняв паремийную «нишу», слово «обживается» в ПЕ, обретает постоянный пропуск на вход и достаточно стабильное лексическое окружение, часто вытесняя при этом другие слова с близким значением. Своя логика формирования биномов проявляется, например, в ПЕ, в которых пустые обещания, похвальба, праздная болтовня противопоставляются более предпочтительному – действиям: Меньше говори, <да> больше делай; Меньше бы говорил, больше бы делал; Говорит бело, а делает черно; Лысо говорить – делать кое-как. Однако по частоте употребления глагольная антитеза говорить – делать существенно проигрывает биному слово – дело, передающему ту же семантическую «пропорцию» – ‘заявление, утверждение, обещание и т.д., не подкрепленное делом’ – ‘практическая деятельность, действие, в противоположность мыслям, словам; поступок’: От слов к делу – целая верста; О погибшем деле напрасно слова терять; Слова к делу не пришивают; По словам овцы, а по делам мошенники; На словах – Волгу переплывет, а на деле – ни через лужу и т.д. Компоненты говорить – делать, слово и дело, составляющие биномы, не являются в строгом смысле антонимами. Их можно считать оппозитами, характерными для фольклорного текста (С.Е. Никитина), или прагматическими антонимами (Л.А. Новиков).
В ходе анализа отмечается:
а) разнообразие биномов, передающих одни и те же отношения – при доминировании одной пары – ср. Барыш с накладом равны; Малый барыш лучше большого накладу; Барыш с накладом в одних сапожках ходят/ в одном кармане живут и иные биномы, реализующие в ПЕ семантическую дистанцию «доход – расход» (выигрыш – проигрыш, наклад – прикуп, прибыль – убыль, рост – изъян, прибытки – убытки);
б) характерная для бинарных структур тенденция к унификации грамматического оформления частей бинома в составе ПЕ (Волос долгий, да ум короткий и Волос долог, ум короток), к закреплению за различными формами и значениями компонента определенных «амплуа» (Маленький мал, большой – велик, а середний и вряд, да негде его взять), к варьированию морфологической принадлежности бинома (Лучше нищий праведный, чем богач ябедный; Богатство живет, и нищета живет);
в) способность одного компонента паремии к образованию нескольких биномов с близкой семантикой; ср. пары веселиться – плакать (Есть время плакать, есть и веселиться; Все видят, как веселюсь, а никто не видит, как плачу) и веселиться – прослезиться (Торговали – веселились, подсчитали – прослезились; перм. Ели-пили – веселились, подсчитали – прослезились), смех – слезы (Из дурака смех слезами выпирает; Ранние смехи, поздние слезы; Слезливый слезами обольется, а смешливый со смеху надорвется) и радость – слезы (Что день, то радость, а слез не убывает; Кто сеет со слезами, получает с радостью) и т.д.
г) актуализация оппозиционных отношений именно в рамках пословицы и – шире – паремиопространства и фольклора в целом (Мышке с кошкой не надраться; Коли конь, да не мой, так волк его ешь и т.д. На примере пар компонентов, реализующих отношения «хищник – жертва», в этом разделе показаны на фоне базового, наиболее регулярного бинома (например, волк – овца) его версии, не встречающиеся с ним в составе одних и тех единиц (волк – овечий/ овчарня/ баран/ баранинка/ ягненок). Параллельными нами названы биномы, демонстрирующими аналогичные отношения между частями и выявляемые в однотипных, одномодельных пословицах (совариантах – по Г.Л. Пермякову): Отольются медведю коровьи слезы; Отольются волку овечьи слезки; Отольются кошке мышкины слезки; Сжалился волк над ягненком, покинул кости да кожу; Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву.
д) способность частей конкурирующих биномов – ср. В вёдро гулянка, а в дождь – молотьба; На сердце ненастье, так и в ведро дождь и Счастье с бессчастьем – ведро с ненастьем; То и счастье, что иному ведро, а иному ненастье – становитьсятся в рамках ПП взаимозаменяемыми компонентами паремии (В ведро епанчу возят, а в дождь/в ненастье и сама ездит) и образовывать третий бином – с иными отношениями: Быть было ненастью, да дождь помешал.
Другому типу биномов, менее частому в составе пословиц, посвящен § 2 «Синонимы как составляющие бинома». Синонимами по отношению друг к другу являются слова, входящие в состав следующих пословичных биномов: косой – кривой, глупый – дурак, дождь – ненастье, брань – драка, убогий – нищий, убогий – бедный (Косой кривого не учи; С косым не толкуй о кривом; Там глупому ужина, где дураков дюжина; Быть было ненастью, да дождь помешал; Красна брань дракой; Чем долго браниться, не лучше ль подраться? Отдал убогий нищему последний пятак, а сам от богатого ушел и так), горе и беда (Горе в лохмотьях, беда нагишом; Беда женится, горе замуж идет), глаза и очи (В глаза забавляют, а за очи ругают; Не хвали <меня > в очи, не брани за глаза!).
Примером таких отношений является бином ум – разум – на комбинации этих понятий разворачиваются многие паремийные идеи: Ум да разум надоумят сразу; Ум без разума беда; С ума сошел, да на разум набрел. Благодаря их сопоставлению в ПЕ под разным углом зрения раскрываются придаваемые уму и разуму значения: Разум не велит – ума не спрашивайся; Мужа чтят за разум, а жену по уму; Не живи чужим умом, живи своим разумом. О связи этих слов в ПП свидетельствует и их взаимозамена в паремиях Что голова, то ум/ разум; Пей, да ума/ разума не пропей; Встречают гостя по платью, а провожают по уму и Не смотрят на платье – смотрят на разум и т.д.
Близостью фольклорного осмысления образов черта и беса можно объяснить и образование ими паремийного бинома: Бур черт, сер черт, а все один бес; Старого черта да поднял/ подпер бес; Гори кабак, и с ярыжником, все бесы в воду, а черт на берег и т.д. Черт – один из самых вездесущих и популярных героев народных поверий. У восточных славян черт и бес – синонимы, на это указывают аналогичные словосочетания (лысый бес/ черт, хромой бес/ черт); общие эвфемизмы (злой, нечистый, беспятый), общие внешние черты (Н.И. Толстой, С.М. Толстая). На паремиологическом уровне близость проявляется в общности фрагментов пословичного знания о них – в частности, в аналогичности ассоциаций (c ладаном, крестом, богом, бабой и пр.) и основанных на них биномов (Ладан выкадил, а беса не выгонил; Ладан на вороту, а черт на шее; Боится бес креста, а свинья песта; От беса/ черта крестом, а от свиньи пестом; Беден бес, что у него бога нет; Бог даст денежку, а черт дырочку; и пойдет Божья денежка в чертову дырочку; Беси то ведят, что бабы бредят; Где черт не сможет, туды бабу пошли) и вариантов (Сивизна/ cедина в бороду – черт в ноги/ бес в ребро; От беса/ черта крестом, а от свиньи пестом)/
Рифмопарам как особому виду паремийного бинома посвящен § 3, в котором показаны комбинации компонентов, особенно выпуклых в составе паремии, поскольку смысловая связь между ними скреплена и усилена рифмой – звуковым повтором, выполняющим в композиции целого организующую функцию (гость – кость, грязь – князь, лоза – гроза, колос – голос и т.д.). Среди подобных пар обнаруживаются различия, позволяющие выделить несколько типов рифмобиномов.
Отдельную группу (1) могут составить биномы, части которых рифмуются в одной фиксированной форме и принадлежат одной части речи, например: скоро – споро (Кто ест скоро, тот и работает споро; Горе споро: и сбудешь, да не скоро).
В ПЕ Повытчики с пером, что плотничек с топором: что захотел, то и вырубил; Напишешь пером, не стешешь/ не вырубить/ не высечешь топором, части бинома выступают преимущественно в форме Тв. п. Однако этот бином встречается и без рифмы (Перо в суде, что топор в лесу <что захотел, то и вырубил>, что доказывает важность семантической связи, а не только рифмы как одного из важных паремийных маркеров.
Совпадение по форме Им. и Вин. падежей компонентов расширяет сферу применения бинома грош – рожь (Была бы в сусеке рожь, будет в кармане грош; У меня денег куры не клюют: бросишь им грош, а они просят рожь; Не удобришь рожь – соберешь хлеба на грош). Его части могут составлять внутреннюю рифму – при особом интонационном оформлении и полном параллелизме частей ПЕ: Есть рожь в амбаре – есть грош в кармане. Синтаксические функции частей бинома по отношению друг к другу весьма разнообразны; ср.: грош – вошь в ПЕ Вошь что заемный грош: спать долго не даст; Всяка вошь хочет грош; Есть вошь, а будет и грош. Компонент вошь в метафорической структуре ПЕ получает и разное семантическое звучание – и прямое, и метафорическое: ‘насекомое, паразитирующее на теле человека’ и презр. ‘всякий, любой <человек>’. Части биномов могут в иных пословицах стать взаимозаменяемыми субститутами (Где ногтем поскребешь, там и грош/ вошь).
Принадлежащими следующему типу (2) можно считать сравнительно немногочисленные рифмопары, составляющие которых меняют свой грамматический статус, сохраняя при этом универсальную форму. Так, в ПЕ с биномом тихо – лихо речь идет уже об омоформах: компонент тихо – то наречие, то краткое прилагательное – образует бином как с наречием лихо (В болоте тихо, да жить более лихо), так и с существительным лихо (Добро не лихо; бродит по миру тихо; Не ищи лихо, пока оно тихо.
Третий тип (3) – это наиболее мобильные биномы, имеющие два-четыре морфологических варианта: части бинома при этом грамматически адекватны и своего статуса в отдельных версиях не меняют (Лучше воровать, чем торговать; Кто чем торгует, тот тем и ворует; Свинья не боится креста, а боится песта; От смерти ни крестом, ни пестом).
Бином милый – постылый, части которого соединены отношениями контраста – ‘любимый’ – ‘нелюбимый’, представлен в ПЕ как в краткой форме (Чужое и хорошее – постыло, а свое худое, да мило; В нитном кума не мила и всем постыла и др.), так и в полной, причем разными падежными формами: Милого жаль, а от постылого прочь бы бежал; Лучше быть в бедности, да с милым, чем в богатстве, да с постылым. Допустимо использование того же бинома с неточной рифмой (Кума не мила, а (и) гостинцы постылы) и даже без нее, но с иными видами созвучия (Приглядится милый – тошней постылого). А бином мил – гнил (Снаружи мил, а внутри гнил; Хоть гнило, да нам (только) мило; Цветы тому не милы, у кого очи гнилы) не располагает возможностями рифмовки полной формы компонентов-прилагательных, поскольку они различаются ударением. Чем больше созвучных окончаний обнаруживают две формы, связанные уже семантически, тем шире возможная зона их паремийного использования.
Интересна паремийная составляющая в виде пары кума (кум) – ума (ум), обретающая в ПЕ несколько вариантных форм за счет того, что в целях сохранения рифмы компоненты кум и кума могут взаимозаменяться: ум – кум (Кума да кум наставят на ум; На чужой ум не бери, кум, сам выбирай!), ума – кума (Добрая кума живет <и> без ума; Крепилась кума, да рехнулась ума), уме – куме (Холост о куме, а женатый о суме печется; Голодной куме хлеб на уме).
Не выделяя в отдельный тип, отметим особо биномы с неточной рифмой, которая встречается в пословице не менее часто, чем идеальная, и дополняется иными повторами, поскольку степень точности рифмы, как видно из приведенных примеров, зависит от грамматической формы бинома в конкретной ПЕ. Если в паремии Кому полтина, а кому (а нам) ни алтына; Пожалеть алтына, потерять полтина части бинома соответствуют друг другу по ритму (количеству слогов, месту ударного слога) и рифме, то в паремиях Пить бы на полтину, да нет ни алтына и Обманешь на полтине, не поверят и алтына наблюдаются некоторые отступления от точности, а в пословицах Не сули чужой полтины, дай свой алтын; Пожалел алтын, потерял полтину – и вообще отказ от рифмы, но сохраняется аллитерация (повтор сочетания звуков лт).
Сочетание рифмы с аллитерацией (и/ или ассонансом) можно считать наиболее удачным способом оформления, каковой мы наблюдаем в паремиях с биномом ум – сума, участвующим в развитии нескольких семантических направлений – «Отсутствие ума ведет к нищете»: Без ума человеку сума; ирон. От большого ума досталась сума; «Бедность поучительна» – Сума да тюрьма дадут ума;Сума даст ума; «Без ума и богатство (=сума с деньгами) не на пользу»: Без ума не в пользу и сума – и демонстрирующим значительную амплитуду по линии точности рифмы; ср. ПЕ с максимальной точностью рифмы (За скудость ума таскать/ искать будет сума) и с меньшей степенью точности: При поре с умом, без поры с сумой; Без ума торговать – суму нажить (долги наживать); Без ума суму таскать, а с умом деньги считать и т.д. Предлоги, как видим, также включаются в создание звукового эффекта.
Таким образом, рифмованные биномы в ПЕ выступают и как смысловая скрепа, определяющая семантическое направление пословичной идеи, и как особый маркер – знак паремийности. С другой стороны, звуковой повтор важен и как явление экспрессивное и эстетическое. Эстетический параметр является нередко сдерживающим фактором, не допускающим разрушения созвучия, даже в тех случаях, когда семантическая связь между частями бинома не очевидна.
Четвертый тип биномов, основанных на ассоциативно-тематических связях, рассматривается в § 4. В языковом сознании носителя языка отдельные «предметы» и их связи прочно занимают свое место и далее способствуют косвенному «опознанию» других выражений (Б.М. Гаспаров).
В пословицах также проявляются отражающиеся в памяти человека впечатления об окружающем мире, ведущие к установлению ассоциативных связей между отдельными представлениями. Пословичные биномы позволяют увидеть «пространство ассоциирования», которым располагают в ПП и в соответствующих пословицах отдельные слова-компоненты, и, тем самым, – своеобразный способ отражения мысли в паремийном языке, правила пословичного «оперирования» знаниями о мире. Здесь можно очертить отдельные сферы жизни, с которыми связаны те или иные биномы: религиозно-мифологическое восприятие мира, проявившееся в восприятии вина как бесовского искушения, а человека, неумеренно пьющего вино, как связанного с нечистым: Вина напилась, вся бесу отдалась; Смелым Бог владеет, пьяным черт качает; Иван пиво пьет, а черт со стороны челом бьет; От сатаны крестом, а от пьяницы ни шестом, ни крестом. Верой в противостояние нечистого и святого, принадлежностью к которому отмечены различные атрибуты и представители культа, объясняется распространенность таких биномов, как черт – поп (Черт попу не товарищ; Поп едет дорогою, а черт поперек), черт – молитва (И вор Богу молится, да черт молитву его перехватывает; Черт Ваньку не обманет: Ванька сам про него молитву знает), черт – ладан (Не с ветру говорится, что черт ладану боится; ср. ФЕ бегать/ лытать от кого, чего как чёрт от ладана) и т.д.
Отдельные биномы обнаруживают связь с обрядовыми действиями. Например, в ПЕ с биномом корова – веревка (Взяв коровку, возьми и веревку/ привязь/ подойник; Съел волк корову, идет, берет и веревку) отразилась символическая функция веревки в обрядах купли-продажи скота.
Наиболее широко в паремиях представлены биномы, отражающие бытовые представления, формируемые повседневной жизнью, особенности семейного и хозяйственного уклада русского человека. Биномы фиксируют связь вещей, соседствующих в пространстве, связанных функционально, наблюдаемых в одной сфере жизни и т.д., например: печь – каша (Хороша каша, да в чужой печи стоит; На чужую кашу надейся, а своя бы в печи была), конь – хомут (Красив конь упряжью, да в хомуте; Не конь, так и не лезь в хомут!), собака – блоха (Из собаки блох не выколотишь; С собакой ляжешь – с блохами встанешь), корова – молоко (В корове молоко не прокиснет; Которая корова умерла, та <и> к молоку добра была), нога – сапог (Хорошо тому живется, у кого одна нога: сапогов немного шьется и порточина одна; Сапоги без ног – никуда); платье – разум (Не смотрят на платье, смотрят на разум; И в новом платье, да в старом разуме), прялка – топор – инструменты, ассоциативно связанные с женщиной и мужчиной (Прялка рогата, топор комоват; Семеро топоров под лавкой <вместе> лежат, а две прялки врознь) и т.д.
Весьма разнообразны биномы, составленные словами, связанными вне паремий отношениями тематической общности: Лиха беда кафтан нажить, а рубаху и дома можно сшить; Рубаха кафтана к телу ближе; Девка убудет, баба набудет; Бабы каются, а девки замуж ладятся; Зять да сват у тещи – первые гости; Зять любит взять, тесть любит честь, а шурин глаза щурит и т.д.
Типовые отношения нередко «проигрываются» на разном лексическом материале; ср. например, отношения «домашнее животное – предметы, предназначенные для его использования» (собака – ошейник; корова – подойник, веревка; конь – седло, узда, хомут, сбруя), отношения «мать – детеныш» (свинья – порося/ поросенок; корова – теленок/ теля; собака/ сука – щенок/ щеня и т.д.
Опыт говорящих допускает трактовку пары таких компонентов как в прямом смысле (ср. ПЕ о корове и даваемом ею молоке: В корове молоко не прокиснет; Корову по удоям считать, молока не видать), так и в образно-переносном – для обозначения совсем иных сущностей. Так, ПЕ Которая корова умерла, та <и> к молоку добра была; Была корова – так черт бы ее драл, а издохла, так и к молоку добра была является воплощением идеи о склонности к преувеличению ценности утраченного, потерянного (ср. безбразное Что имеем, не храним, потерявши – плачем и образное У потерянного ковша ручка золотая; Которая чашка разбилась, та любимая была).
Биномы в паремиях, переосмысляясь, нередко демонстрируют более одной версии отношений. Это происходит под влиянием общефольклорного «окрашивания» элементов, входящих в ПП. Сопоставление сокола, символизирующего удаль, смелость, красоту и т.д., с вороной – некрасивой и недалекой, может отражать отношения сильного и слабого (Не пугай сокола вороной! Плох сокол, что ворона с места сбила), в том числе – и с «обменом» привычными местами (Подстреленного сокола и ворона носом долбит; Полно мертвым соколом ворон пугать), активного (удачливого) и пассивного, неловкого (Сокол лебедя летая бьет, а ворона себе сидя и жабу жрет; Сокол с лету хватает, а ворона и сидячего не поймает), занимающего высокое положение и посредственного (Не летать вороне выше сокола). Однако в большей части ПЕ делается акцент на безоговорочном преимуществе сокола над вороной – без конкретизации параметра оценки: Как ни бодрись ворона, а <ей> до сокола далеко; На чужой стороне и сокола вороной назовут (ср.: Орел и вороною не толкуется) и т.д.
Главу завершает таблица, демонстрирующая полную картину бинарных связей (35 биномов) весьма активного паремийного компонента голова, обнаруженного в 428 ПЕ, и частоту использования отдельных пар компонентов. С одной стороны, очевидно, что далеко не все пословицы содержат в своей структуре тот или иной (парадигматический, ассоциативный, рифмованный) бином. С другой стороны, синтаксические и семантические функции, выполняемые им в той или иной паремии, различны. Подтверждением стереотипности, универсальности бинарных структур в ПП служат и вынесенные в Приложение примеры биномов, образуемых компонентами собака, корова, черт, наглядно показывающие характер паремийного осмысления весьма разных «объектов» окружающего мира и народных демонологических представлений.
Итак, наши наблюдения показывают, что компоненты ПЕ обнаруживают значительное количество различных связей, отражающих формы восприятия и осмысления окружающего мира, что особое место в ряду типичных элементов паремиологического пространства занимает бином – стабильная комбинация двух слов, допускающих различные переосмысления. Будучи в рамках ПЕ связанными линейной последовательностью, биномы формируют «сюжетную линию» ПЕ, представляют образно-конкретную форму выражения различных жизненных наблюдений, традиционных представлений, философских обобщений. Это важнейшее явление того пословичного языка, которым оформляется материальная, фактурная сторона паремии.
Весьма разные по степени активности, пословичные биномы, тем не менее, не случайны – они являются определенными константами паремиологического пространства языка. В повторяемости биномов дают о себе знать стереотипы языкового сознания, основанные на постоянстве сформировавшихся в памяти носителей языка ассоциаций.
В Заключении подводятся основные итоги исследования.
В результате рассмотрения более ста фрагментов паремиологического пространства – совокупностей единиц, объединенных по принципу ассоциативно-вербального блока, становятся очевидными две противоположные тенденции. Первая – это тенденция к достаточно активной вариативности, которая проявляется в следующем:
– в вариантности лексического состава, в субституциях компонентов словами, отнюдь не случайными, а чаще – компонентами, которые обнаруживаются и в составе паремийных биномов и, следовательно, санкционированы паремиопространством;
– в варьировании биномов, что означает не только замены в одной части бинома, но и замены одних биномов другими, – такие замены мы наблюдаем нередко в рамках пословичного типа при сравнении одномодельных паремий, а также пословиц, близких в отношении соответствующего им паремийного конденсата.
2. Пословицы представляют собой благодатный материал для наблюдения и осмысления того, как реально функционируют в пословицах – единицах фольклорного жанра – близкие по значению лексические единицы.
Наблюдение за лексическим варьированием в пословицах показало как обычные основания для замен, общие с фразеологической вариантностью – семантическую близость субститутов при некоторых различиях экспрессивно-стилистического, тематического, хронологического плана, так и некоторые характерные для паремийного варьирования явления – взаимозамены, основанные на отношениях, близких к метонимическим, отношениях логического развития и конкретизации между взаимозаменяемыми субститутами ПЕ, субституции экзистенциальных глаголов, частеречное варьирование, словообразовательное «масштабирование» в рамках паремии и т.д.
Отмечен и особый вид «вариантности» – в неклассическом ее понимании: это изменение ПЕ на уровне структуры, перевыражение паремийного смысла разными способами, что хорошо видно при сопоставлении единиц, объединенных одним паремийным конденсатом (Слова не вернешь и Слово не воробей, вылетит – не поймаешь).
Характерными для пословиц являются и замены их образно-орнаментальных, «вставных» элементов при сохранении основной структуры, передающей пословичную идею (Жена не рукавица, с руки не скинешь; Жена не валенок – не сбросишь с себя).
3. Наблюдение за отношениями окказиональной синонимии взаимозаменяемых субститутов – специфическим явлением в паремийном варьировании позволило выявить ряд важных факторов, влияющих на стабильность/ подвижность компонентного состава, создающих благоприятные условия для образования вариантов и новых версий ПЕ, таких как распространенность, общность многих элементов – в частности, культурных и мотивных кодов, их «привязка» не к конкретной пословице, а к паремике и фольклору в целом; стоящая за пословицей кратко выраженная ее сущность в виде сжатой идеи (конденсата), которая обычно соотносится с определенными формальными звеньями ПЕ. Представляя собой простые предикативные структуры, подобные конденсированные смыслы являются промежуточным звеном между ситуацией, провоцирующей употребление ПЕ, и конкретной пословицей, избираемой для характеристики ситуации. В паремиологическом пространстве немало пословичных идей (ментифактов – по аналогии с артефактами), непреходящих, продолжающих реализоваться на новом лексическом материале, хотя эта возможность определяется во многом способом выражения идеи, структурно-семантической моделью, передающей определенный смысл.
Члены ряда, образуемого взаимозаменяемыми компонентами паремии, как правило, четко коррелируют с определенным фрагментом ее семантики как целого. На семантической дискретности ПЕ и возможности распределения семантического содержания между ее компонентами строится наш вывод относительно неполновесности отдельных компонентов, располагающей к варьированию и к относительной легкости субституций.
В ПЕ как единицах, создаваемых коллективным носителем языка с соблюдением определенного канона, и в варьировании проявляется влияние традиции эстетического оформления пословичной формы. Имеется в виду тяготение ПЕ к «четырехтактной» структуре – на уровне простого предложения или же сложного синтаксического построения, к эвфоническому оформлению пословиц, к сохранению при варьировании рифмы и ритма и т.д. – все это также сказывается на лексическом варьировании ПЕ.
Характерным для пословиц является и сближение взаимозаменяемых компонентов на основе рифмы, созвучия (И купил бы сала, да денег мало/ не стало; Будь жена хоть коса/ коза, лишь бы золотые рога; Не прогневайся в лаптях, сапоги в сенях; Не осуди в лаптях, сапоги в санях).
4. Перечисляя факторы, «примиряющие» субституты, родственные друг другу лишь контекстуально, мы тем самым указываем на вторую важную тенденцию – к сохранению и тиражированию накопленного в паремиологическом пространстве, к привлечению при создании новых единиц того, что уже ранее было использовано, «одобрено», отмечено знаком «пословичное», т.е. к структурно-семантической моделируемости, обусловливающей как динамику варьирования пословиц, так и их стабильность.
Арсенал пословиц не есть перечень только лишь самих паремий, совпадающих или различающихся по семантике и используемым элементам, но скорее – огромный набор составляющих, освященных фольклорной традицией, из которых «конструируются» конкретные единицы. Протяженность, характер внутренней формы и семантического переосмысления, степень семантической автономности отдельных пословичных составляющих весьма разнообразны.
Это позволило нам сделать вывод о мозаичности пословиц, о действии закона аналогии, о текучести элементов – формул, которые служат «по совместительству» созданию нескольких ПЕ. К таким элементам относятся как пословичные концепты и способы их представления в ПЕ, так и типичные пословичные комбинации компонентов, яркие паремийные структуры, пословичные идеи и способы их художественного оформления, обеспечивающие регулярность паремиообразовательных процессов, легкость создания новых пословиц – при существенной экономии арсенала составляющих.
Обретая статус составляющей ПЕ и определенный семантический ореол (но часто и наоборот – допуская неоднозначность семантического наполнения), повторяясь в нескольких единицах, пословичное слово обретает некие «амплуа», получает санкцию на использование в других выражениях, на привлечение его в качестве вариантной замены, составляющей бинома, элемента пословичной структуры, т.е. становится единицей паремиологического пространства. Именно маркированность отдельных элементов как принадлежащих паремиологическому пространству облегчает создание новых пословиц, велеризмов, загадок, антипословиц и фразеологизмов.
При кажущемся многообразии паремий, их идей, семантических и формальных составляющих паремиологическое пространство в действительности не безгранично и допускает обзор (ревизию) по тем или иным параметрам.
Основные положения диссертационного исследования отражены в следующих публикациях автора:
Монография
1. Селиверстова Е.И. Пространство русской пословицы: постоянство и изменчивость. СПб.: ООО «Мирс», 2009. – 270 с.
Статьи в рецензируемых научных изданиях, включенных
в реестр ВАК Министерства образования и науки РФ
2. Селиверстова Е.И. Проблема тождества пословицы и лексическая вариантность // Вестник Санкт-Петербургского ун-та. Сер.2. История, языкознание, литературоведение. Вып.4. СПб, 2000. – С.115-118.
3. Селиверстова Е.И. Вариативность пословиц как проявление законов жанра // Вестник СПбГУ. Сер.2. Вып.3. (№18) июль 2003. – С.44-54.
4. Селиверстова Е.И. Традиционное и новаторское в пословицах языка СМИ // Филологические науки. № 5. 2004. – С. 68-76.
5. Селиверстова Е.И. Явление окказиональной лексической синонимии в пословице // Вестник Санкт-Петербургского университета. Вып. № 3. Серия 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. Ч. 1. СПб., 2008. – С. 68-77.
6. Селиверстова Е.И. Опыт выявления пословичного бинома и проблема вариантности // Русский язык в научном освещении/ Ин-т русского языка РАН. № 1. М., 2009. – С. 182-200.
7. Селиверстова Е.И. Паремиологическое пространство в практике составления словарей // Проблемы истории, филологии, культуры: науч. журнал РАН/ Под ред. М.Г. Абрамзона. Вып. 2 (24). Москва - Магнитогорск - Новосибирск: Изд-во ООО «Аналитик»; тип. МГПК, 2009. – С. 28-32.
8. Селиверстова Е.И. Рифмованный бином как основа пословицы // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. № 10. Волгоград, 2009. – С. 63-66.
9. Селиверстова Е.И. О некоторых константах в паремике // Вестник НовГУ. Серия "Филология" (54). Великий Новгород, 2009. – С. – 66-70.
10. Селиверстова Е.И. Пословичный тип: модель, вариант, синоним // Вестник Санкт-Петербургского университета. Вып. 3. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. СПб., 2009. – С. 284-292.
Статьи и тезисы в иных изданиях
11. Селиверстова Е.И. Ассоциации стержневого безэквивалентного слова в составе пословиц // III Междунар. симп. МАПРЯЛ по лингвострановедению: Тез. докл. и сообщ. Одесса, 1989. – С. 159-161.
12. Селиверстова Е.И. Лексикографическая разработка пословицы в аспекте русского языка как иностранного // Теория и практика преподавания рус. яз. как иностранного: Тез. докл. и сообщ. Л.: ЛГМИ, 1991. – С. 6-7.
13. Селиверстова Е.И. Пословица в аспекте лингвострановедения: проблема семантизации и фактор времени // Современные подходы к формированию профессиональных качеств учителя-русиста зарубежной школы: Тез. докл. и сообщ. Ш Междунар. конф. Волгоград: Наставник, 1991. – С. 104-105.
14. Селиверстова Е.И. Несколько разных аспектов страноведческой ценности пословицы в художественном тексте // Разноуровневые единицы языка и их функционирование в тексте: Теорет. и метод. аспекты. Л.: Изд-во ЛГУ, 1992. – С. 59-63.
15. Селиверстова Е.И. Пословица как обобщение опыта прошлого – в современном контексте // Функционирование фразеологии в тексте в периоды кризиса идеологии и культуры: Междунар. симп. по вопросам фразеологии Междунар. комитета славистов: Тез. докл. и сообщ. Оломоуц, 1995. – С. 64-65.
16. Селиверстова Е.И. Нетрадиционное звучание традиционной пословицы // Rossica Olomoucensia ХХХШ (za rok 1994). Olomouc, 1995. – C.89-94.
17. Селиверстова Е.И. Пословицы с компонентом Бог в современном публицистическом тексте // Сб. докл. научн. конф. «Метод. проблемы обучения русскому языку китайских студентов по обе стороны Тайваньского пролива». Тайбэй, 1998. – С. 236-247.
18. Селиверстова Е.И. Контекстуальная лексическая вариантность пословиц: поиск закономерностей // Проблемы преподавания русского языка и литературы. СПб. : Изд-во РГГМУ, 1998. – С. 40-47.
19. Селиверстова Е.И. Функции пословиц в публицистическом контексте // Проблемы изучения русского языка и литературы. Сб. научн. трудов. СПб.: Изд-во РГГМУ, 1999. – С. 42-46.
20. Селиверстова Е.И. Сопоставительный анализ русских и китайских пословиц с зоосемантическим компонентом (совместно с Цэн Кунь-Дзяо) // Вестник факультета русского языка и литературы. Вып.2. Тайбэй: Ун-т китайской культуры, 2000. – С. 74-91.
21. Селиверстова Е.И. Пословицы с прагматической точки зрения // Преподавание иностранных языков в эпоху глобализации: Докл. междунар. конф. Тайбэй: Тамканский университет, 2000. – С. 87-100.
22. Селиверстова Е.И. Пословицы как средство эмоционального речевого воздействия // Слово во времени и пространстве: Сб. научн. ст. СПб: Фолио-пресс, 2000. – С.499-507.
23. Селиверстова Е.И. Речевая трансформация пословиц: влияние контекста // Язык, культура и общение в условиях краткосрочного обучения: Мат-лы юбил. конф. Центра рус. яз. и культуры. СПб: Изд-во СПбГУ, 2000. – С. 314-324. То же: Особенности взаимодействия пословицы с контекстом // Вестник факультета русского языка и литературы. Вып. 3. Тайбэй: Ун-т китайской культуры, 2000. C. 101-117.
24. Селиверстова Е.И. Пословица и контекст: прошлое и настоящее в лексикографическом аспекте // Frazeografia sowiaska / Red. M.Balowski, W.Chlebda. Opole: Unywersytet Opolski, 2001. – С. 249-256.
25. Селиверстова Е.И. Старые пословицы на новый лад // Sowo. Tekst. Czas YI: Nowa frazeologia w nowej Europie. Szczecin, Greifswald, 2002. – S. 322-327.
26. Селиверстова Е.И. Контекстуальное варьирование пословиц – «эталонов» поведения // Слово. Фраза. Текст: Сб. научн. статей к 60-летию проф. М.Л. Алексеенко. М.: Азбуковник, 2002. – С. 310-317. То же: Модель поведения в пословице и закономерности варьирования // Аванесовские чтения. Междунар. научн. конф. М.: Макс Пресс, 2002. – С. 240-242.
27. Селиверстова Е.И. Лексическое варьирование в пословице и рифма // Материалы ХХХ1 Всерос. научно-метод. конф. преподавателей и аспирантов: Фразеология. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2002. – С. 28-30.
28. Селиверстова Е.И. Некоторые аспекты лексической вариантности образных ПЕ // 4-ые Славистические чтения памяти проф. П.А. Дмитриева и проф. Г.И. Сафронова. СПбГУ: Филологич. фак-т СПбГУ, 2002. – С. 80-82.
29. Селиверстова Е.И. Биномиальная структура пословиц: скрытое и очевидное // Русское слово в мировой культуре. Материалы Х конгресса Международной ассоциации препод. рус. яз. и лит-ры. СПб., 30.06 – 5.08.2003 г.: Русский текст и русский дискурс сегодня. СПб.: Политехника, 2003. – С. 561-570.
30. Селиверстова Е.И. Чем дальше в лес, тем тише едешь — новое в пословицах // Frazeologicke studie III. K 13. kongresu slavistov v Lubl'ane\ Red. J.Mlacek, P.uro. Bratislava, 2003. – S. 200-209.
31. Селиверстова Е.И. Традиционное и новаторское в пословицах языка СМИ // Русский язык: Исторические судьбы и современность: II Международный конгресс русистов-исследователей. Март 2004. М.: Изд-во МГУ, 2004. – С. 578-579.
32. Селиверстова Е.И. О вариантности паремий и синонимичности их компонентов // Язык, литература, культура: диалог поколений: Сб. науч. статей. – Чебоксары: Чуваш. гос. пед. университет им. И.Я. Яковлева, 2004. – С. 58-62.
33. Селиверстова Е.И. Отношения семантического контраста между частями паремийного бинома // Словарное наследие В. П. Жукова и пути развития русской и общей лексикографии (Третьи Жуковские чтения). Материалы Международного научного симпозиума. 21-22 мая 2004 г./ Отв. ред. В. И. Макаров; НовГУ им. Ярослава Мудрого. Великий Новгород, 2004. – С. 289-294.
34. Селиверстова Е.И. К вопросу о причинах варьирования пословиц: образ и идея // Rossica Olomoucensia ХL (za rok 2003). 2 st. Roenka katedry slavistiky na FF UP. – Olomouc, 2004. – S. 617-623.
35. Селиверстова Е.И. Образы беса и черта в зеркале паремийного бинома // Проблемы изучения и преподавания русского языка и литературы. Матер. Междунар. Интернет-конф. (май 2004). – М.: МГУЛ, 2004. – С. 243-253.
36. Селиверстова Е.И. Бинарная структура паремии и ее роль в отражении картины мира // Вестник факультета русского языка и литературы: Матер. IY междунар. конф. Вып. 7. Тайбэй: Ун-т китайской культуры, 2004. – С. 19-30.
37. Селиверстова Е.И. О причинах стабильности и варьирования пословиц // Вестник ф-та рус. языка и лит-ры. Вып. 10. Тайбэй: Ун-т китайской культуры, 2007. – С. 199- 204.
38. Селиверстова Е.И. Отражение макроситуации «работа» в русских паремиях (совместно с Лень Син-и) // Вестник факультета русского языка и литературы. Вып. 8. Тайбэй: Ун-т китайской культуры, 2005. – С. 49-60.
39. Селиверстова Е.И. Как «собрать» пословицу: некоторые средства и способы // Грани слова: Сборник науч. статей к 65-летию проф. В.М.Мокиенко. М.: ООО «Изд-во Элпис», 2005. – С. 135–142. То же: How to Construct a Proverb According to Some Proverbial Rules// Hwa Kang Journal of Foreign Languages & Literature/ № 3. Taipei: CCU, 2005. – P. 49-64.
40. Селиверстова Е.И. Пословичная концепция ума в прошлом и настоящем // Frazeologia a jzykowe obrazy wiata przeomu wiekww / Red. W.Chlebda. Opole: Wydawnictwo Uniwersytetu Opolskiego, 2007. – S.151-157.
41. Селиверстова Е.И. О семантическом статусе компонента пословицы и паремийном варьировании // Rossica Olomoucensia ХLIV (za rok 2005). 3 st. Roenka katedry slavistiky na FF UP. Olomouc, 2006. – S. 811-816.
42. Селиверстова Е.И. Какой русский не любит море по колено?! (Некоторые аспекты использования паремий в языке СМИ) // Slavenska frazeologija i pragmatika / Славянская фразеология и прагматика/ Ured.: eljka Fink i Anita Hrnjak / Ред.: Ж. Финк и А. Хрняк. Zagreb: Knjigra, 2007. – С. 395-400.
43. Селиверстова Е.И. Своеобразие осмысления фольклорного концепта в пословице// Проблемы языковой картины мира на современном этапе: Сб. статей по матер. Всеросс. научн. конф. молод. ученых. Нижний Новгород: Изд-во НГПУ, 2007. – С. 293-298.
44. Селиверстова Е.И. Соотношение «мотив – бином – модель – вариантность»// Мир русского слова и русское слово в мире: Матер. XI Конг. МАПРЯЛ. Т. 2. Проблемы фразеологии. Русская лексикография: тенденции развития. Варна, 2007. – С. 273-277.
45. Komparacja systemw I funkcjonowania wspczesnych jzykw sowiaskich: Frazeologia: (колл. монография)/ Red. W. Mokienko, H. Walter. Opole: Uniwersytet Opolski, Universitt Greifswald, 2008. – S. 324-328.
46. Селиверстова Е.И. Пословичный бином как элемент паремиологического пространства языка // Фразеологизм и слово в национально-культурном дискурсе (лингвист. и лингвометод. аспекты): Междунар. научно-практ. конф. (Кострома, март 2008 г.). М.: ООО «Издательство “Элпис”», 2008. – С. 263-276.
47. Селиверстова Е.И. Понятие «смысловой конденсат» и серийность в паремиях //Фразеология и когнитивистика: материалы 1-й Междунар. науч. конф. (Белгород, 4-6 мая 2008 г.): в 2-х т./ Отв. ред. проф. Н.Ф. Алефиренко. Белгород: Изд-во БелГУ, 2008. – Т. 2. Идиоматика и когнитивная лингвокультурология. – С. 348-351.
48. Селиверстова Е.И. Однотипные выражения в языке СМИ: паремия или фантом?// Русский язык и культура в формировании единого социокультурного пространства России: Матер. I Конгресса РОПРЯЛ (14-18 октября 2008 г.)/ Под ред. Т.И. Поповой и Е.Е. Юркова. В 2-х частях. Т.1. СПб: Издат. дом «Мирс», 2008. – С. 318-322.
49. Селиверстова Е.И. О роли культурных коннотаций и фольклорных мотивов в варьировании пословицы// Phraseologie und Text. Материалы ХХХVIII Междунар. филол. конф. Факультет филологии и искусств (март 2009)/ А. Савченко, В. Мокиенко, Х. Вальтер. СПб. – Greifswald, 2010. – С. 166-174.
50. Селиверстова Е.И. К вопросу о паремийных константах// Русский язык: Исторические судьбы и современность: IV Международный конгресс исследователей русского языка. Труды и материалы. Март 2010. М.: Изд-во МГУ, 2010. – С. 748-749.
Словари
51. Школьный словарь живых русских пословиц / Сост. Ю. Ермолаева, А. Зайнульдинов, В. Мокиенко, Т. Наумова, Е. Селиверстова, Н. Якименко. СПб.-М.: Нева, Олма-Пресс, 2002. – 350 с.
52. Словарь русских пословиц: около 1000 единиц / В.М. Мокиенко, Ю.А. Ермолаева, А.А. Зайнульдинов и др.; под ред. В.М. Мокиенко. – М.: Астрель: АСТ, 2007. –
381 с.
