Изменение социальной структуры населения дальнего востока ссср: 1923 – 1939 годы
На правах рукописи
ГОЛОВИН Сергей Александрович
ИЗМЕНЕНИЕ СОЦИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ НАСЕЛЕНИЯ
ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА СССР: 1923–1939 годы
Специальность 07.00.02 — Отечественная история
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
доктора исторических наук
МОСКВА
2008
Работа выполнена на кафедре новейшей отечественной истории исторического факультета Московского педагогического государственного университета
| Научный консультант: | доктор исторических наук, профессор Щагин Эрнст Михайлович |
| Официальные оппоненты: | доктор исторических наук, профессор Вербицкая Ольга Михайловна |
| доктор исторических наук, профессор Наумов Николай Васильевич | |
| доктор исторических наук, профессор Леонов Сергей Викторович | |
| Ведущая организация: | Рязанский государственный университет |
Защита состоится «13» апреля 2009 г. в 15.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.154.09 при Московском педагогическом государственном университете по адресу: 119571, г. Москва, пр.Вернадского, 88, исторический факультет, ауд. 322.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Московского педагогического государственного университета по адресу: 119992, г.Москва, ГСП–2, ул. Малая Пироговская, д. 1.
Автореферат диссертации разослан «___» ____________ 200… г.
Ученый секретарь диссертационного совета
Иванцова Н.Ф.
I. Общая характеристика работы
Актуальность исследования обусловлена несколькими факторами.
Во-первых, советский опыт государственного строительства (1917–1991 гг.), имеет не только российское, но и мировое значение. В основании советского общественного проекта лежало стремление всех коммунистических учений вырваться из рамок повторяющегося из поколения в поколение несправедливого, особенно с точки зрения социальных низов, общественного устройства и установить новый «справедливый» порядок, который со временем будет только улучшаться. Практика социальных изменений в советский период исторического развития России представлялась как процесс «...построения в СССР бесклассового общества и достижения полного социального равенства людей»[1].
В постсоветский период перестройки всей системы социальных отношений в нашей стране надо не только критически проанализировать социальные изменения в России после 1917 г., но и использовать позитивный опыт социальной политики советского государства. Решение данной научной задачи заключается в необходимости с позиций современности переосмыслить роль государства в ходе видоизменения социальной структуры населения, заново оценить необходимость и степень вмешательства государства в этот процесс (различные его аспекты).
Следует постоянно помнить, что строгий объективный подход к истории как к науке исключает недопустимые в историческом познании нравственно-этические оценки и использование при изучении прошлого характеристик «позитивно – негативно». Вместе с тем, перед историей как учебной дисциплиной стоит цель обеспечения преемственности между различными историческими поколениями. Поэтому необходимость формирования морально-этических норм у подрастающих поколений на их будущем жизненном пути, воспитание чувства патриотизма, определенные политические взгляды историка неизменно обусловливают определенную ценностную оценку любого исторического явления или деятеля. Данная дихотомия истории как науки и учебной дисциплины всегда накладывает свой отпечаток на любое историческое исследование.
Во-вторых, социальная структура выступает объектом исследования различных гуманитарных дисциплин — истории, социологии, демографии, философии. Различие между ними состоит в неодинаковых предметах исследования. В этом аспекте историческая ретроспектива социальной структуры конкретного общества, её институтов, взаимосвязи социальных и профессиональных групп населения и их взаимодействия с государством помогает реализовать междисциплинарный синтез, обеспеченный последними научными достижениями различных обществоведческих дисциплин. Социальная история, отчетливо отражающая взаимодействие различных обществоведческих дисциплин, воссоздаёт историческую реальность как изменчивую картину движения разнородных пластов — политических, экономических и социальных, каждый из которых имеет особые характеристики, темп и характер движения.
В рамках социальной истории реконструкция социальной структуры различных типов обществ предполагает исследование определенного исторического общества как самостоятельной системы в конкретный временной период, выявление типа социальной организации общества. Без учёта межпредметной связи между историей, социологией и демографией неосуществимо целостное воспроизведение социальной структуры. С позиций социальной истории социальная структура общества реконструируется в определенном хронологическом периоде своей эволюции.
В-третьих, злободневность изучения социальных перемен в обществе определяется множественностью подходов к трактовке понятий «социальная структура» и «социальный класс» вследствие наличия различных дифференцирующих и стратификационных критериев деления общественных систем. Одной из основополагающих категорий в современной теории социальной структуры является понятие «класс». Этот термин очень широко распространен в современном обществознании, но единство в его трактовке отсутствует. Он употребляется во множестве значений. Социальный класс предстает и как статистическая категория научного познания, и как реальное сообщество людей, и как синоним понятия «слой». Разнообразность дифференцирующих критериев, по которым возможно деление любого общества, обусловливают различные способы воспроизведения социальной структуры конкретного общества.
В-четвертых, в историческом аспекте при реконструкции конкретного типа социальной структуры всегда необходимо учитывать закон неравномерности экономического развития обществ, стран, регионов. Данная закономерность вытекает из природно-климатических особенностей обитания социальных групп и определяет неоднородность (гетерогенность) населения по различным характеристикам и признакам даже в рамках единого национального пространства. Советская социальная общность в 1920–1930-е гг. — это общество с высокой степенью неоднородности регионов: районы, находившиеся на уровне первобытного хозяйства (Крайний Север); феодальные сообщества Средней Азии и Закавказья (Казахстан, Киргизия и др.); индустриально развитые районы (европейская часть России, Урал). На такую многообразную экономическую дифференциацию накладывались различия в типе культуры и религии населения регионов СССР. Индустриальная модернизация в конце 1920-х – 1930-е гг., социальная и переселенческая политика государства в значительной степени оказывали влияние на изменение социальной структуры различных регионов страны.
Социальная структура населения в различных регионах идентична только в гомогенных (однородных) по составу жителей государствах. В гетерогенном обществе, в зависимости от природных, экономических и исторических особенностей, социальная структура отдельных территорий имеет характерные черты, присущие только ей. Дальний Восток России — именно такой регион, со своими специфическими природными, политическими, этническими, экономическими признаками, отразившимися на структуре населения.
Историография проблемы предполагает анализ различных методологических концепций исследования общества. Неоднозначность отображения социальной структуры общества связана с многообразием критериев, заложенных в основание дифференциации населения. При разграничении конкретных общественных систем на реальные социальные слои нет единой трактовки в определении понятий, границ и основ социальной дифференциации. Более того, мнения по данной проблеме многочисленны и нередко диаметрально противоположны. Среди многообразных подходов к осмыслению социальной структуры выделим взгляды К. Маркса, Ф. Энгельса, М. Вебера, В. Парето, Г. Моска, П. Сорокина.
В историографии рассматриваемой проблемы четко прослеживается три периода развития: 1920–1950-е гг., 1960–1980-е гг., конец 1980-х гг. — наши дни.
Формулируя основы плана построения будущего социалистического общества, В.И. Ленин связывал будущую победу социализма с процессом полной ликвидации классов в марксистском понимании термина «класс». В докладе «О проекте Конституции СССР» (1936) И.В. Сталин заявил, что с окончательной победой социализма в стране сформировались новые неантагонистические общественные классы — рабочий класс и крестьянство, а также новая советская интеллигенция.
Соответственно отечественные исследования социальной структуры советского общества развивались в рамках марксизма-ленинизма — господствующей идеологии советского политического режима, обосновывавшей необходимость и неизбежность построения в СССР социалистического общества. Идеологическая установка — доказать и пропагандировать качественное улучшение жизни трудящихся после установления советской власти, — наложила определенный отпечаток на результаты исследований. В отечественном обществоведении с 1930-х гг. утвердился определённый схематизм в освещении структуры советского общества, однозначность выводов и обобщений, так как в рамках принятой методологии изучение социальной структуры общества сводилось к изучению трех ее основных элементов.
Основным предметом исследования социальной структуры СССР в отечественной историографии советского периода выступает социально-экономическое положение индустриальных рабочих и различных слоев деревни, формирование новой советской интеллигенции, ликвидация частнособственнических слоев города и деревни. В исторических трудах советского времени рассматривается динамика численности и изменения в социальном составе фабрично-заводских рабочих, ликвидация безработицы, анализ положения различных социальных групп деревни в периоды нэпа и коллективизации; проблемы заработной платы, производительности труда, материального стимулирования и др.
Отдельное внимание, помимо изменений в среде индустриальных рабочих и крестьянства, в отечественной исторической науке советского периода уделялось вопросам источниковедения и историографии[2] рассматриваемой проблемы; структуре городских слоев (интеллигенции, служащих[3], нэпманской буржуазии[4] ).
Первые классификации различных слоев индустриальных рабочих на основе количественных и качественных изменений в их составе в годы первой и второй пятилеток представлены в исследованиях Б.Л. Маркуса, А.М. Панкратовой, А.Г. Рашина и др.[5].
Одна из основных исследовательских проблем в научной литературе о крестьянстве 1920-х гг. — характер и глубина социального расслоения в деревне; 1930-х гг. — различные аспекты коллективизации. Исследователи имущественного расслоения в доколхозной деревне А.И. Хрящева, А. Гайстер, Ю. Ларин и др.[6] его причину усматривали в сущности крестьянского хозяйства, для которого свойственно и натуральное, и товарное производство. Крестьянство характеризовалось как сложный по своему социальному составу социальный класс, в котором наряду с батрацкими слоями были широко представлены бедняцкие, середняцкие и зажиточные группы, занятые в хозяйствах различного типа: государственных, общественных и частных.
С проведением динамической гнездовой переписи 1927 г. степень социального расслоения в доколхозной деревне стала определяться согласно стоимости основных средств производства. В этой связи особый интерес представляют работы одного из разработчиков новой программы такого рода переписей В.С. Немчинова[7].
Историки-аграрники неонароднической школы (А.Н. Челинцев, А.В.Чаянов, Н.П. Огановский, А.А. Рыбников и др.), в сравнении с официальной доктриной, по иному представляли социальную структуру российской деревни. На базе дореволюционных статистических данных А.В. Чаянов создал свою классификацию крестьянских хозяйств, противопоставив ее схеме «кулак – середняк – бедняк». Он выделил шесть типов хозяйств: капиталистические, полутрудовые, зажиточные семейно-трудовые, бедняцкие семейно-трудовые, полупролетарские, пролетарские. В основу своей более дифференцированной классификации А.В. Чаянов положил размер и демографический состав семьи, которые и определяли величину и зажиточность крестьянского хозяйства. Этот подход предполагал более выверенную и взвешенную государственную политику по отношению к каждому типу крестьянских хозяйств[8].
Неонароднический и марксистский взгляды на российское крестьянство различно понимали процессы дифференциации в среде крестьянства, и, как следствие, противоположно подходили к нему как к социальной категории.
Частичный отход от провозглашенной И.В. Сталиным трехчленной схемы структуры советского общества произошёл в 1960–1980-е гг. В эти годы отчетливо проявилась тенденция к созданию обобщающих работ по проблеме формирования социальной структуры СССР[9]. Содержащиеся в них выводы — «стирание классовых граней», «развитие социально-политического и идейного единства общества», «к полной социальной однородности общества», — обусловленные принятой в то время методологической концепцией, критически переосмыслены современной историографией.
Однако появление данных изданий положило начало разноплановой дискуссии по рассматриваемой проблеме (А.А. Амвросов, Ю.В. Арутюнян, Н.Я.Гущин, В.И. Лукина, Ю.А. Поляков, М.Н. Руткевич, В.С. Семенов, С.Л.Сенявский, О.И.Шкаратан и др.[10] ).
В эти годы советское обществоведение сосредоточилось на проблеме изучения межгруппового деления общества на основе профессиональной дифференциации населения. В трудах 1960–1980-х гг. социально-профессиональная группа предстает первичным элементом социальной структуры советского общества. Ю.В. Арутюнян, О.В. Шкаратан, Л.А. Гордон, А.К.Назимова и др.[11] определяют пять «родовых характеристик» для систематизации профессий: соотношение исполнительских и организаторских функций; степень многообразия функций и интеллектуального напряжения; степень самоорганизации труда; сложность труда; социально-экономическая оценка работников, выполняющих труд данного вида. На основе данных характеристик была составлена классификация социально-профессиональных слоев советского общества, сложившихся к концу 1970–1980-е годов.
В обширном массиве подобных трудов выделяется работа В.Н. Шубкина[12], который в течение многих лет исследовал по единой методике степень престижа разных профессий у школьников и молодежи. Ю.Е. Волков[13] предлагал использовать критерий объема власти как дифференцирующий фактор, и отмечал необходимость выделения особого слоя интеллигенции, для которого функция управления была профессией (профессиональных организаторов — представителей высших органов государственного управления, директоров крупных хозяйственных предприятий).
История рабочего движения и крестьянства в контексте развития промышленности и преобразования сельского хозяйства рассматриваемого периода нашла отражение в обобщающих трудах[14] и работах Ю.В. Арутюняна, Ю.П. Бокарева, Л.И. Васькиной, А.И. Вдовина, М.А. Вылцана, В.П. Данилова, В.З. Дробижева, Н.А. Ивницкого, В.И. Кузьмина, А.М. Панфиловой, Ю.А.Полякова, В.М. Селунской, О.И. Шкаратана и др.[15].
Для дальневосточной историографии советского периода характерна такая же тематика при освещении вопросов социальной структуры, как и для историографии федерального центра и европейских регионов СССР. В трудах и статьях Н.Б.Архипова, А.М. Брянского, П.Я. Дербера, Е. Жигадло, В.В.Ильинского, М.Светова, М.Л. Шера и др.[16], опубликованных в 1920-е гг., содержится разнообразный статистический материал. Ценность данных трудов заключается в наличие разнообразных программ исследования, недостаток — в несопоставимости сводных итогов. Например, при определении элементов социальной структуры дальневосточной деревни принимались различные исходные данные, в результате чего наблюдаются значительные расхождения в оценке классового расслоения крестьянства.
Началом исследования отдельных элементов социальной структуры Дальнего Востока в историческом аспекте стали 1960–1980-е годы. Здесь необходимо выделить обобщающие коллективные работы Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока[17], возглавляемым в те годы академиком А.И.Крушановым и монографию В.С. Флерова[18] — комплексные исследования истории края рассматриваемого периода. В данных работах отражены темпы экономического развития региона в 1920–1930-е гг., реконструкция промышленности и транспорта, изменения в структуре населения городов, рабочих поселков и материального положения рабочих и крестьян, социальное расслоение в деревне, государственное строительство и другие аспекты формирования социальной структуры советского общества на Дальнем Востоке России.
Процесс промышленной реконструкции в крае и изменения в составе индустриальной рабочей силы в 1920–1930-е гг. представлены работами А.Больбух, И.И.Глущенко, Г.А. Докучаева, Э.В. Ермаковой, А.Т. Мандрик, Г.А.Унпелева[19]. В центре внимания исследователей социальной группы промышленных рабочих — источники и формы её формирования, количественные и качественные изменения в её структуре, культурно-технический уровень и трудовая активность индустриальных рабочих. Отдельно выделим фундаментальные труды, в которых различные слои населения Дальнего Востока РСФСР в 1920–1930-е гг. рассматриваются в аспекте деятельности партийных организаций края (В.Э. Войшнис)[20].
Особо отметим монографию Н.И. Платунова, в которой освещается переселенческая политика в СССР в рассматриваемый период. Н.А. Билим в аспекте проведения индустриализации и коллективизации исследовал миграционную политику государства на Дальнем Востоке[21].
История крестьянства Дальнего Востока 1920–1930-х гг. отражена в работах советского периода: А. Гончаренко, Б.В. Иванова, А.З. Морозова, Т.А.Лебединской, П.Х. Чаусова, А.Ф. Чичениной, Н.А. Шиндялова, Н.П.Шишко[22]. Крестьянство региона рассматривается в аспекте проведения коллективизации и деятельности партийных организаций в отдельных районах края; выделяются общие закономерности проведения политики коллективизации и региональная специфика данного процесса. К индивидуальным характеристикам деревни Дальнего Востока 1920–1930-х гг. историография советского периода относит: наличие более многочисленных, по сравнению с европейской частью России, социальных слоёв зажиточного крестьянства и батрачества; сравнительно высокую доходность хозяйств середняков; высокие размеры использования полярными группами крестьянства сельскохозяйственной техники.
Процесс культурного строительства и формирования советской интеллигенции на Дальнем Востоке в 1920–1930-е гг. отражен в монографии М.С.Кузнецова[23], в статьях Д. Бакун, В.П. Малышева, Л.П. Курочкиной, В.Паршина, Х.Шерговой, Н.А. Колотова, Э.Г. Бенсман, А.В. Стоценко, Е.П.Ожигова, И. Шабанова[24].
Отличительной особенностью региональной историографии советского периода является анализ исследуемых проблем в рамках изучения деятельности местных партийных организаций коммунистической партии. Данная специфика исследовательской деятельности присуща всем трудам советских обществоведов — их научные изыскания осуществлялись в рамках идеологических установок и теоретической концепции КПСС.
Подводя итог краткому обзору историографии проблемы советского периода необходимо отметить её немаловажный по значимости вклад документального статистического материала в изучение формирования и изменения новых социальных отношений в СССР; использование ряда приемов исследования, свойственных современной методике познания. Объектом исследования выступают различные социальные группы советского общества и их взаимодействие с государством. Однако работам того периода присущ ряд недостатков.
Основой методологии отечественной историографии 1920–1980-х гг. о социальной структуре советского общества являлся тезис о трансформации государства диктатуры пролетариата в социалистическое общенародное государство. Главное внимание в исследованиях уделялось не различиям между социальными и этническими группами, а обоснованию процесса их сближения, стирания между ними социальных границ, что доказывалось на основе отдельных количественных измерений. Однако качественные объективные характеристики, выявляющие тенденции развития и взаимосвязи различных социальных групп советской системы, удалось получить лишь частично.
Вместе с тем отметим, что, несмотря на современную критику трехчленной системы, она, как методологический подход к социально-классовой структуре советского общества, не потеряла свой актуальности и на новейшем этапе развития исторической науки. Если к социальным классам подходить с точки зрения их места в исторически определенной системе общественного производства и их роли в общественной организации труда, а не только по их отношению к средствам производства, то дифференциация советского общества на рабочий класс, крестьянство и интеллигенцию при реальной исторической реконструкции научно оправдана. Только внутри данных социальных общностей необходимо последующее выделение различных социальных слоев.
Пересмотр теоретических положений в отечественном обществоведении начался в конце 1980-х – начале 1990-х гг., с провозглашением политики «гласности». В современном отечественном обществоведении наличествуют различные концептуальные подходы, продолжающие дискуссию о социальном строении общества и сегодня. Сопоставительный анализ классических теорий применительно к истории советского общества начат в нашей стране сравнительно недавно и в большей степени носит характер интерпретации трудов западных ученых или их переводы (Б. Рицци, Д. Бернхема, М. Джиласа, М.С. Восленского и др.)[25].
Современная историография социальных отношений в СССР опирается на критический анализ социально-экономических и политических преобразований в советском обществе в рассматриваемый период, ориентируется на междисциплинарный подход, количественный и сравнительный анализ, синтез с социологией.
Новейшая отечественная историография рассматривает возникший в России после 1917 г. общественный строй как специфическую модель развития, призванную осуществить индустриальный рывок в условиях доминирования аграрного сектора производства и обострения международной обстановки[26]. Изменения в социальной структуре советского общества в ХХ в. выступают в качестве фактора проявления и утверждения в России индустриального общества. Выделим основные подходы в современной историографии к системе социальных отношений в СССР, сложившейся к концу 1930-х гг.
Первый их них, получивший более широкое распространение в современном обществознании, состоит в признании советского общества классовым на основе различных теорий социальной стратификации. Данный подход базируется на двухполярной модели социально-классовой структуры советского общества, состоящей из господствующего класса (номенклатуры) и класса государственно-зависимых работников, лишенных собственности, и не имевших каких-либо значительных возможностей влияния на государственную власть в стране. Во многом данный методологический прием перекликается с широко распространенной в зарубежной историографии теорией элит.
В целом для концепции оформления в СССР «нового класса» характерно выделение привилегированного (господствующего, правящего) класса («нового эксплуататорского класса»); подчеркивание принадлежности рабочих и крестьян-колхозников к низшим (подчиненным, эксплуатируемым) слоям населения (большинство исследователей не выделяют данные слои населения в самостоятельные классы); констатация дифференциации интеллигенции и служащих в обособленные социальные группы (классы, слои); при этом некоторые авторы рассуждают о наличии в советском обществе среднего класса, включая в него «зажиточных» крестьян, интеллигенцию, научно-технический персонал.
Долгие годы по цензурным соображениям российские ученые не могли признавать себя сторонниками концепции нового класса в СССР. И лишь с конца 1980-х гг. вышли первые публикации Т.И. Заславской, Р.В. Рывкиной, С.Андреева на эту тему, которые положили начало анализу в отечественной историографии классовой структуры советского общества с позиций теории социальной стратификации, в основу которой положены различные классообразующие критерии.
Второй поход в современной отечественной историографии, также отвергая трехчленную модель классовой структуры, акцентирует внимание на том, что номенклатура не имеет признаков класса, поскольку она, хотя и распоряжалась собственностью на средства производства от имени всего народа, правом собственности на них не обладала. Никто из советских руководителей не мог реализовать собственность на рынке и единолично присваивать прибавочную стоимость. В виду многообразия критериев классообразования в современной историографии и социологии часто используется и статистически многомерный подход к классификации и выделению классов.
В рамках исследования социальной структуры советского общества выделяются два направления научного поиска в современной историографии. Представители одного из них (государственная школа) подчеркивают роль государства как главной формирующей силы общества. Представители другого (социальная школа), отмечая значительность влияния государства на социальные отношения, делают акцент на важности роли социальных сил в становлении советского общества.
Однако нередко в исследованиях новейшего периода анализ социальных отношений в СССР 1920–1930-х гг. производится с позиций идеологии «европоцентризма», в рамках которой путь эволюции западного мира (европейской цивилизации) понимается как единственно правильный, а ценности и приоритеты европейской цивилизации выдаются за «общечеловеческие ценности». Соответственно, всем характерным чертам формирования социальной структуры советского общества нередко придается негативный, отрицательный оттенок, поскольку они не укладываются в границы западного типа эволюции. Согласиться с данным подходом к освещению отечественной истории 1920–1930-х гг. невозможно, так как позитивные и негативные факторы в эволюции общества с позиций нравственности и морали, воспитания и образования молодых поколений находятся в неразрывной связи. Здесь сказывается наследие теории тоталитаризма (Р. Арон, Х.Арендт)[27].
Нередко для современных исследований характерно сопоставление советской модели общества с современным постиндустриальным обществом Западной Европы и США или сравнение советской общественной системы с теорией социализма. Иногда авторы исходят из наличия альтернатив, стоявших перед Советской Россией в начале 1920-х гг., в условиях трагического стечения обстоятельств, приведших к замене «ленинского восприятия социализма» «сталинской его моделью», возлагая на политическое руководство СССР (И.В. Сталина и его окружение) вину за деформацию социалистической системы[28].
Схожесть данных тенденций в реконструкции советского прошлого — в выборе определенного идеала социальной системы, не существовавшего в конкретной исторической реальности первой половины ХХ века. При различной оценке советской общественной системы оба эти варианта обусловлены набором определенных ценностных ориентаций. Однако ценности у любого человека, социального слоя, государства, общества глубоко различны и далеко несоизмеримы.
Социальная история исходит из того, что политическая история, когда социальная структура общества не берется во внимание, является такой же неполной и обманчивой, как и социальная история, в которой игнорируются политика, экономика, идеология и роль исторических деятелей. Основные процессы общественных изменений в социальной истории СССР рассматриваются с позиций результатов противоборства (противопоставления) и дополнения двух кардинальных факторов истории развития человечества — традиционализма и модернизаторства.
Социальная история характеризует советскую общественную систему не как тоталитарную или социалистическую разновидности, а в качестве советской цивилизации, правопреемницы и носительницы традиций российской культуры дореволюционного времени. В рамках социальной школы история России в ХХ в. не является простым отражением деятельности государства. Партийно-государственные инициативы были отчасти реакцией на реальные и воображаемые социально-экономические условия, а иногда отражали требования, поступавшие снизу. Государственная функция контроля была слабее, и общество не было таким уступчивым, как принято считать в рамках концепции тоталитаризма; народная культура и менталитет во многом определяли социальные отношения и внутреннюю государственную политику.
В рамках социальной школы (А. Даллин, В.В. Кожинов, С.Г. Кара-Мурза, С.Коэн, Р. Кеннет, Б.С. Миронов, Л. Холмс, Ш. Фитцпатрик и др.) отмечается невозможность втиснуть советскую общественную систему в общие политологические схемы Запада, тоталитарный подход квалифицируется как устаревший и схематичный. Анализ советской и западной общественных систем в рамках социальной истории сосредоточен не на их противопоставлении, а на процессе взаимодействия, синтеза цивилизаций, с одновременным выделением серьезных различий между ними.
Новейшая историография, анализирующая социальные изменения в России в ХХ в., дифференцируется при этом еще на две группы — радикально отвергающую советскую общественную систему и умеренно ее критикующую.
В трудах В.И. Добренькова, З.Т. Голенковой, Е.Д. Игитханяна, Т.И. Заславской, И.В. Казариновой, А.И. Кравченко, О.В. Крыштановской, Б.Н. Миронова, В.В. Радаева, Р.В. Рывкиной, Е.Н. Старикова, С.С. Фролова, О.И.Шкаратана[29] реконструирована советская система социальных отношений с различных методологических позиций теории стратификации.
По значимости выводов и обобщений при анализе социальных изменений в СССР следует выделить труды зарубежных обществоведов: А. Авторханова, Н.Верта, М.Я. Геллера, Н.М. Некрича, Р. Пайпса, Р. Такера, Л. Шапиро, Дж.Хоскинга, А. Инкелеса, С. Коэна, Р. Конквеста, Д. Лейна, М. Левина, К. Менерта, А. Ноува, И. Розова, Ш. Фицпатрик, Л. Холмса и др.[30].
Историко-демографические исследования Е.М. Андреева, А.В. Борисова, Н.Ф. Бугая, О.М. Вербицкой, Л.Е. Дарского, В.Б. Жиромской, И.Н. Киселева, Т.А.Лесковой, В.М.Медкова, Ю.В. Пикалова, Ю.А. Полякова, Л.Л. Рыбаковского, А.С. Сенявского, Г.А. Ткачевой, Т.Л. Харьковой, Е.Н. Чернолуцкой[31] акцентируют внимание на изменениях в социальном составе СССР и региона: деформациях в половозрастном составе населения; колебаниях показателей рождаемости, смертности, естественного прироста населения; этнических переселениях, структуре занятий жителей города и села; уровне грамотности и образования; отношении населения к религии и распределении различных вероисповеданий на территории страны; принудительных миграциях населения, оценке численности населения по переписям 1926, 1937 и 1939 гг.
Анализ новейшей историографии проявляет исследовательские проблемы, касающиеся изучения социальной структуры советского общества в целом по стране и на Дальнем Востоке РСФСР. Социальные позиции репрессированных и заключенных (А.Н. Дугин, О.П. Еланцева, В.Н. Земсков, В.Б. Макаренко, А.Ю.Котельников, В.В. Цаплин, О.В. Хлевнюк)[32] ; интеллигенции (К.Аймермахер, Т.Г.Киселева, С.А.Красильников, В.В. Романов, В.А. Куманев)[33] ; рабочих (Л.И.Галлямова, И.И.Глушенко, С.В. Журавлев, И.В. Калашникова, М.А. Ковальчук, Н.Р.Коровин, Н.Г.Кулинич, Л.Н. Лютов, А.С. Сенявский, Н.В. Симонов)[34] ; крестьянства и казачества (В.Н. Абеленцев; Ю.С. Борисов, Н.А. Ивницкий, Н.Л.Рогалина, В.П.Данилов, И.Е. Зеленин, К.Б. Литвак, Е.А. Лыкова, Л.И. Проскурина, С.М.Стасюкевич, Г.И. Шмелев)[35] ; высших партийно-советских руководителей СССР и ДВК того времени (Н.И. Дубинина, С. Николаев, А.В. Трехсвятский, Д.Стефан, А.С. Сутурин)[36] ; военных (А.В. Кузин, В.М. Песков, С.Н. Минаков, О.Ф. Сувениров)[37], работников торговли и образования (Л.А. Дударь, П.Ю.Павлов)[38], буржуазных (нэпманов) и мелкобуржуазных (кустарей-ремесленников) слоев[39], маргиналов (Е.Н. Стариков)[40] проявляются в процессе исследования количественных и качественных сдвигов в составе перечисленных социальных слоев.
В современной историографии отдельное место занимают труды по исследованию управленческого слоя и партийно-государственной номенклатуры советского общества, являвшихся главными звеньями системы властных и собственнических отношений в стране (Е.Г. Гимпельсон, О.В. Гаман-Голутвина, В. Ильин, Н.В. Саранцев и др.). В трудах новейшего времени ставится вопрос о соотношении советского управленческого слоя и номенклатуры[41]. Процесс формирования нового управленческого (правящего) слоя (класса) советского общества рассматривается как последовательная ротация нескольких элитных волн. На каждом этапе эволюции предыдущая волна правящего слоя (класса) выдвигала в руководство последующую, которая оказывалась политическим преемником старой элиты. Это теоретическое положение выдвигалось еще классиками элитологии (В. Парето).
В исследованиях по истории советской бюрократии[42] отмечается неоднородность социального состава государственной номенклатуры, наличие достаточно глубоких противоречий между отдельными профессионально-должностными категориями, и как следствие этих противоречий происходила завуалированная или открытая борьба за власть внутри данного социального слоя. Подчеркивается, что формирование новых привилегированных слоев было функционально необходимо советскому обществу для создания политической стабильности и социального единства. В результате к концу 1930-х гг. в основных чертах сложился новый правящий слой (класс), связывавший удовлетворение своих материальных потребностей посредством достижения государственных постов и должностей различного ранга и пользовавшийся статусными привилегиями.
Современные оценки советской бюрократии могут быть объединены в две модели, связанные с различными подходами к теории социального неравенства. Одна часть ученых оперирует понятием «правящий слой» вследствие отсутствия у номенклатуры полного права на распоряжение и владение средствами производства, другая — «правящий класс», рассматривая властный параметр стратификации в советском обществе как основной признак класса. Подобный анализ на Дальнем Востоке находится еще в стадии становления (А.С. Ващук)[43].
С начала 1990-х опубликовано большое количество статей, посвященных изучению отдельных элементов структуры населения Дальнего Востока рассматриваемого периода, в журналах «Вестник ДВО РАН», «Россия и АТР», «Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке», «Проблемы Дальнего Востока», «Дальний Восток», «Краеведческий вестник» (г. Владивосток), «Амурский краевед» (г. Благовещенск), а также в материалах дальневосточных научных конференций. Для большинства исследователей проблема изменения социальной структуры населения в 1920–1930-е гг. не является объектом специального изучения, она затрагивается лишь попутно с выяснением вопросов социально-экономического и политического развития Дальнего Востока России в рассматриваемое время.
Среди значительного количества трудов дальневосточных ученых выделим работы О.П. Еланцевой, Г.А. Ткачевой, Ю.В. Пикалова, О.И. Шестак, Е.Н.Чернолуцкой. Содержание данных работ и нашего исследования во многом перекликается, что неизбежно при разработке различных аспектов проблемы трансформации региональной социальной структуры в рассматриваемый период времени. В труде Г.А. Ткачевой акцент сделан в сторону демографической истории региона в 1920–1930-е гг. на основе введения в научный оборот новых источников Госархива Хабаровского края. В публикациях Ю.В.Пикалова и О.И. Шестак[44] освещаются вопросы социальной политики государства, изменений в социальной инфраструктуре края, Е.Н. Чернолуцкой — различных аспектов использования принудительного труда в регионе.
В коллективной работе сотрудников Института истории, археологии и этнографии народов Дальнего Востока ДВО РАН А.С. Ващук, Л.А. Герасимова, Г.Б.Дудченко, А.В. Королова, Е.Н. Чернолуцкой[45] прослеживаются результаты миграционной политики государства в Приморье сквозь призму этнической специфики. Выявляются как исторические параллели, так и особенности определенных хронологических этапов миграций. Авторы на широкой документальной базе, на основе архивных данных, полевых и социологических наблюдений показывают роль различных этнических групп в заселении и хозяйственном освоении края, особенности их социально-экономической и культурной адаптации.
Отдельные элементы социальной структуры населения Дальнего Востока в рассматриваемый период изучаются в связи с осуществлением репрессивной политики в регионе. В 1997 г. во Владивостоке состоялась первая Дальневосточная научно-практическая конференция по проблемам изучения политических репрессий на Дальнем Востоке в 1930–1950-е годы. По итогам работы конференции был издан сборник статей[46]. В него вошли статьи, анализирующие проблемы, причины начала и развития репрессий в СССР и на Дальнем Востоке; раскрывающие репрессивные меры, проводимые против рабочих различных отраслей промышленности, крестьянства, интеллигенции, военнослужащих, духовенства. Особое внимание обращено на деятельность карательного аппарата, применение незаконных методов ведения следствия органами НКВД Дальнего Востока.
В монографии Е.А. Лыковой, Л.И. Проскуриной раскрываются основные тенденции и особенности политического и социально-экономического развития дальневосточной деревни в 1920–1930-е гг. Особое место занимают вопросы коллективизации и ее последствия, исследуются масштабы и конкретные формы раскулачивания[47].
Е.Н. Чернолуцкая, одна из первых на Дальнем Востоке России, подвергла корректировке тезис о приоритетном влиянии экономики на принудительное перемещение людей. В определении мотивов принудительных миграций политическая необходимость — изъятие «неблагонадежного элемента», — доминировала над экономической целесообразностью. Спецколонизация региона анализируется с точки зрения исторической демографии, дается ориентировочное определение удельного веса заключенных, спецпоселенцев, ссыльных и высланных, служб НКВД и охраны среди общей численности населения и трудовых ресурсов Дальнего Востока. О.П. Еланцева, исследуя строительство БАМа в 1930-е гг., показала использование на этой стройке принудительного труда, таких социальных групп населения как заключенные ИТЛ СССР на Дальнем Востоке, вольнонаемные рабочие, репатриированные из Маньчжурии советские граждане.
Подводя итоги изучения перемен в социальной структуре населения Дальнего Востока в ходе строительства нового общества в СССР следует сказать, что при наличии значительного количества работ, интересующая нас проблематика остается освещенной лишь фрагментарно, отсутствуют специальные исследования. В большей части современных исследований, в которых затрагиваются различные аспекты рассматриваемой проблеме, анализируются отдельные социальные слои советского общества. Методологическая концепция реконструкции социальной структуры советского общества находится еще в стадии становления, но в ней уже четко проявились отдельные направления.
В связи с данным обстоятельством, цель настоящей работы состоит в комплексной реконструкции динамики социальной структуры населения советского общества в 1920–1930-е гг. на примере Дальнего Востока РСФСР.
Достижение данной цели предполагает решение взаимосвязанных исследовательских задач:
– реконструировать социальную структуру населения в регионе на основе социально-демографических, социально-профессиональных, этносоциальных, социально-классовых критериев дифференциации населения;
– определить изменение статусных позиций разных социальных слоев населения советского общества на основе выявления иерархических ранговых параметров советского общества в рассматриваемый период времени;
– выявить особенности формирования социальной структуры населения на Дальнем Востоке РСФСР;
– проанализировать степень неравномерности распределения материальных и духовных благ в обществе (меру потребления этих благ различными слоями населения; структуру привилегий советского социального пространства); определить своеобразие данной системы на российском Дальнем Востоке того времени;
– проследить процессы и каналы горизонтальной и вертикальной (восходящей и нисходящей) социальной мобильности в советском обществе; выявить их характерные черты на примере дальневосточного региона;
– показать механизм формирования, должностной состав, структуру управленческого слоя, советской номенклатуры, элитную ротацию в её среде на материалах Дальнего Востока;
– исследовать динамику численности и качественные изменения в социальном составе населения Дальнего Востока РСФСР, установить его специфику (удельный вес социальных слоев в региональной структуре населения, их соотношение в сравнении с общесоюзными показателями).
Объект исследования — социальная структура населения СССР и выбранной территориальной единицы по основным критериям социальной дифференциации населения; социально-классовые (ранговые) отношения в рассматриваемый хронологический промежуток времени.
Предмет исследования — трансформация социальной структуры населения, тенденции, закономерности и своеобразие её эволюции. Предметными единицами выступают основные социальные слои, в отношении которых непосредственно ведется сбор и анализ полученной документальной информации.
Хронологические рамки работы определены 1923–1939 гг. (первыми двумя десятилетиями формирования социального пространства советского общества). Отступление от общесоюзной периодизации обусловлено спецификой Дальнего Востока России в условиях гражданской войны и интервенции и проведением в регионе в 1923 г. ряда переписей. Верхняя граница определена 1939 г. — годом проведения всесоюзной переписи 1939 г., зафиксировавшей основные изменения в социальной структуре СССР, происходившие в первые десятилетия после утверждения советской власти.
Территориальные рамки исследования охватывают Дальневосточный край РСФСР, административно состоявший в рассматриваемую эпоху из Амурской, Зейской, Еврейской автономной, Камчатской (в т.ч. Корякского и Чукотского национальных округов), Нижне-Амурской, Приморской, Сахалинской, Уссурийской и Хабаровской областей.
Источниковая база исследования представлена несколькими группами документов. Первая состоит из материалов переписей 1920–1930-х гг. Вторая — из материалов текущей статистики (как архивной, так и опубликованной). К третьей относятся партийные, государственные, ведомственные документы (постановления и резолюции съездов, пленумов, конференций, совещаний; инструкции, циркуляры, декреты, законы высших органов государственной власти, доклады и работы руководителей партии и государства). Четвертую группу источников составляют материалы официальной периодической печати.
Источники статистической документации народонаселения СССР и Дальнего Востока РСФСР в 1920–1930-е гг. представлены в следующих видах:
- Переписи населения: городская перепись 1923 г. (на 15 марта), сельскохозяйственная перепись ДВО 1923 г. (октябрь–декабрь), промышленно-торговая перепись ДВО 1923 г. (май); всеобщая перепись 1926 г. (на 17 декабря); всеобщая перепись 1937 г. (на 6 января); всеобщая перепись 1939 г. (на 17 января). В качестве сравнительных данных использованы материалы всеобщей переписи населения 1897 г., сплошной подворной переписи сельского населения 1910 г. и сельскохозяйственной переписи 1916–1917 гг. в Амурской области.
- Выборочные опросы населения, проводимые государственными статистическими организациями: ежегодные гнездовые обследования единоличных крестьянских хозяйств (динамические переписи), партийные переписи 1923 и 1927 гг., перепись безработных членов профсоюзов 1927 г., анкетирование батраков при весеннем обследовании крестьянских хозяйств 1926 г., перепись северных окраин ДВК 1926/27 г., переписи служащих 1927, 1929, 1933, 1935 гг., профсоюзные переписи рабочих 1929 и 1932–1933 гг. и периодические обследования членов профсоюзов различных отраслей и регионов, обследования крестьянских и рабочих бюджетов (полные производственные и потребительские бюджеты), динамические обследования колхозов. Наибольшего развития эти работы получили в 1920–1929 гг.
- Статистическая отчетность государственных, партийных и общественных организаций (отчеты и докладные записки партийно-государственных учреждений, ЦСУ /ЦУНХУ/ и их региональных подразделений, дальневосточных организаций и ведомств).
В качестве архивных источников использованы документы Российского государственного архива экономики /РГАЭ/, Российского государственного архива социально-политической истории /РГАСПИ/, Государственного архива Хабаровского края /ГА ХК/, Государственного архива Амурской области /ГА АО/. Наиболее значимые архивные материалы по теме исследования сосредоточены в РГАЭ и ГА ХК.
Всеобщий характер — главное преимущество переписей перед другими статистическими источниками. Одна перепись — статична, но несколько переписей, идущих друг за другом, обеспечивают возможность выявить динамику социальных изменений.
По объему информативного материала переписи 1923 г. предстают многоплановыми историческими источниками — по многим параметрам они выходят за рамки социально-демографического учета населения и характеризуют структуру социально-экономических отношений дальневосточного общества на момент восстановления советской власти в регионе. Своеобразие переписей 1923 г. на Дальнем Востоке заключается в отсутствии единовременности учета, в продолжительном для переписей населения сроке их проведения (в течение года), в разнообразном характере признаков классификации и публикации их итогов, в наличии многочисленных комментариев к ним у служащих Дальневосточного управления ЦСУ.
Отличительная особенность переписи 1926 г. от других переписей 1920–1930-х гг. — детальность разработки и публикация всех вторичных материалов (56 томов). Положенные в основу переписи 1926 г. методологические принципы во многом использовались во всех последующих переписях СССР (1937, 1939, 1959, 1970, 1979 гг.).
В советский период истории России материалы переписей 1937 и 1939 гг. так и не были опубликованы. Введение в научный оборот документов переписи населения СССР 1937 и 1939 гг. связано с именами Ю.А. Полякова, В.Б.Жиромской, А.А. Исупова, И.Н. Киселева, которые провели научно-исследовательскую работу по выявлению этих материалов в фондах РГАЭ[48].
Подробная статистика национального состава населения по переписи 1939 г., с разделением по отдельным республикам, краям, областям была опубликована Центром демографии и экологии человека (Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН, Д.Д. Богоявленский)[49]. В настоящее время это наиболее известные статические документы по демографической ситуации в России во второй половине 1930-х гг.
Совокупность сохранившихся документов фонда ЦСУ СССР РГАЭ по переписи 1937 г. опубликована в ее кратких итогах. Опубликованные материалы переписи 1937 г. в основном содержат сведения по СССР в целом и союзным республикам — объем региональных сведений незначителен. Все документы переписи 1937 г. подлежали уничтожению, сохранилась только пятипроцентная выборка данных переписи, позволившая реконструировать ее основные итоги.
Большая часть региональной информации по переписи 1939 г. не вошла в изданные в начале 1990-х гг. основные итоги переписи по СССР (РГАЭ. Ф.1562 — Всесоюзные переписи населения). Основные итоги переписи 1939 г. по дальневосточному региону, зафиксированные в сводных таблицах, опубликованы в 1999 г. В.Б. Жиромской и в 2005 г. автором представленной работы.
Проблема исследования народонаселения Дальнего Востока России на основе материалов всеобщих переписей населения 1920–1930-х гг. предусматривает несколько базовых вопросов источниковедческой критики.
Во-первых, критерии, по которым проводились советские переписи, видоизменялись, что было обусловлено переменами в общественно-политическом строе страны. Во-вторых, в региональном аспекте сложность исследования проблемы заключается в неоднократных административно-территориальных преобразованиях, в результате которых административная структура регионов не совпадала с таковой по предыдущей переписи. В-третьих, анализируя показатели переписи, необходимо делать поправку с учетом погрешности в статистике недоучета или переучета населения. В-четвертых, при подсчете итогов переписи 1939 г. по Дальнему Востоку, следует иметь в виду, что часть спецконтингента (заключенные, вольнонаемные работники и военнослужащие в системе НКВД), учтенного в одних районах страны, где он был многочисленным, присоединялась к итогам переписи в других районах.
По полноте и разнообразию документы переписей населения 1920–1930-х гг. предоставляют первичный материал для реконструкции социальной структуры общества. Однако они включают сведения о состоянии социальной структуры населения только на тот год, в который производилась перепись. Такая ситуация определяет обращение исследователя к материалам текущей статистики различных (центральных и местных) архивов, которые составляют вторую группу архивных источников по данной проблеме и используются как вспомогательный источник информации, как средство оценки степени достоверности материалов переписей. Текущая статистика народонаселения позволяет проследить динамику изменений в отдельные периоды времени между переписями.
Важной особенностью текущей статистики является наличие в ней сведений о качественном составе населения ДВК, которые, как правило, отсутствуют в материалах всеобщих переписей населения (характеристика крестьянских хозяйств, бывших казачьих поселений, ставок налогов, структуры доходов и потребления, средней заработной платы; данные естественного движения населения; сведения о численности, смертности, заболеваемости заключенных в системе ГУЛАГа НКВД СССР на Дальнем Востоке).
Статистические сведения содержатся, главным образом, в отчетной и учетно-контрольной документации и в меньшей мере, в стенограммах и текущей переписке. Архивные материалы текущей статистики представлены в виде справок, отчетов, сводок, телеграмм, информационных писем, отдельных характеристик. В значительной степени для материалов текущей статистики, в отличие от документов всеобщих переписей, характерны разнотипность, отсутствие системности, раздробленность, фрагментарность, наличие существенных пробелов в хронологии и номенклатуре документов.
Другая источниковедческая проблема касается использования сведений советской статистики, возможности их сопоставления с мировыми данными на тот же период времени или их сравнение с дореволюционным прошлым истории России. Методика подсчета и критерии измерения нередко были различны, потому многие показатели несопоставимы.
Из документов фонда Дальневосточного краевого статистического управления ГА ХК отметим исчисления ДалькрайУНХУ численности населения ДВК в 1927–1936 гг. в административно-территориальных границах 1930-х годов. С начала 1930-х гг. при учете народонаселения региона советские, партийные, статистические и другие учреждения перестали учитывать население Забайкалья (Читинской области) как составную часть трудовых ресурсов Дальнего Востока. Исчисления ДалькрайУНХУ о движении населения в регионе можно сопоставить с подобными расчетами ЦУНХУ, хранящимися в РГАЭ.
В РГАЭ хранятся огромные комплексы документов, в которых население СССР и Дальнего Востока РСФСР отражается в процессе индустриального развития. В частности, эти документы показывают взаимосвязь демографических процессов в регионе с реализацией планов индустриальной реконструкции и военно-оборонного строительства в крае. Они скомплектованы по отраслевому принципу: Наркомат тяжелой промышленности СССР (1932–1939), Наркомат торговли СССР (1934–1958), Наркомат земледелия (1929–1985) и др. Особо отметим документы оборонных ведомств, характеризующие становление и развитие в СССР военно-промышленного комплекса (Наркомат оборонной промышленности (1936–1939), Наркомат вооружений (1939–1946), Наркомат боеприпасов (1939–1946) и др.).
Источники по мелкому индивидуальному крестьянскому хозяйству и кустарно-ремесленному производству в условиях их обобществления государством сконцентрированы в фондах РГАЭ: Наркомата земледелия РСФСР, Колхозцентра, Союза союзов сельскохозяйственной кооперации РСФСР–СССР, союзов и центров сельскохозяйственной, промысловой, потребительской и кредитной кооперации (Промкооперации, Потребсоюза, Хлебоцентра, Маслоцентра и др.). Становление и развитие системы сельскохозяйственного производства на Дальнем Востоке РСФСР, в основе которой лежали колхозы и совхозы, отражено в фонде Наркомзема СССР. Статистическая отчетность наркоматов, подчиненных им учреждений, предприятий, организаций объединена в сводные таблицы, справки, доклады, отчеты по республикам, отраслям, регионам и в целом по СССР.
При анализе изменений в социальной структуре советского общества, выявлении характерных тенденций в динамике народонаселения среди документов РГАЭ представляют интерес фонды личного происхождения. В личных фондах видных отечественных статистиков того времени П.И. Попова, В.Н. Старовского, С.Г. Струмилина, А.И. Хрящевой, В.В. Цаплина хранятся монографии, статьи, очерки, доклады, воспоминания, пособия и методические разработки по статистике народонаселения СССР. Данный комплекс документов позволяет определить предварительные направления научного поиска, сопоставить региональные направления в динамике населения с общесоюзными тенденциями.
Для понимания процессов, происходивших на Дальнем Востоке РСФСР в 1920–1930-е гг., несомненный интерес представляют документы РГАЭ о переселенческом движении в эти годы. Они отражают специфические формы советской миграционной политики на Дальнем Востоке. Отличительной особенностью комплексного фонда РГАЭ по переселенческому движению является включение в него документальных материалов нескольких учреждений, занимавшихся переселением. В фонде хранятся документы Всесоюзного переселенческого комитета при ЦИК СССР (1925–1930), Сектора земельных фондов и переселения Наркомзема СССР (1930–1933), Всесоюзного переселенческого комитета при СНК СССР (1933–1936), Переселенческого отдела НКВД СССР (1936–1939), Бюро по сельскохозяйственному переселению (1938–1939), Переселенческого управления при СНК (1939–1941).
Совокупность этих документов представлена перспективными планами переселения, материалами о переселении в Сибирь, на Дальний Восток и в другие регионы, отчетами краевых и областных переселенческих управлений, переселенческих пунктов, докладными записками инспекторов Всесоюзного переселенческого комитета и Переселенческого отдела НКВД о результатах переселения в ДВК. Помимо перечисленных документов фонд содержит циркуляры, протоколы, приказы, положения, инструкции различных переселенческих учреждений.
Документы ГА ХК о народонаселении Дальнего Востока России в 1920–1930-е гг. хранятся в фондах Далькрайкома ВКП(б) (1926–1938), Дальневосточной краевой энциклопедии (1928–1931); Дальневосточного краевого статистического управления (1926–1933), Дальневосточного краевого управления народнохозяйственного учета /ДалькрайУНХУ/ (1933–1939); Амурской, Приморской и Хабаровской переселенческих партий.
Среди фондов ГА ХК, по объему содержащегося материала и охвату различных территорий Дальнего Востока, выделяются наработки Дальневосточной краевой энциклопедии (ф. 537). Несмотря на то, что энциклопедия ДВК так и не была издана, к началу 1930-х гг. был собран обширный и ценный фактический материл о многих важнейших составляющих жизнедеятельности дальневосточного общества второй половины ХIХ – начала 30-х гг. ХХ века.
В фондах РГАСПИ /ф. 17 — ЦК ВКП(б)/ изучены материалы Статистического отдела (1920–1931); Сектора партийной информации отдела руководящих партийных органов (1926–1939); Учетно-распределительного отдела (1922–1939); Бюро секретариата (секретного отдела ЦК ВКП(б) — 1918–1934). Документы представляют собой сводки и характеристики динамики численности парторганизации СССР и ДВК, материалы чисток партии, движении руководящих работниках (по должностям, партийному стажу, возрасту и т.п.), социальном составе партии (по происхождению, по роду деятельности и др.).
Особый интерес вызывают материалы ГА АО, представленные совокупностью документов о процессе коллективизации и раскулачивания в регионе, о реабилитации репрессированных (1957–1958). На основе данных материалов производится репрезентативная выборка сведений о социальном составе репрессированных по политическим мотивам, по годам их осуждения, по срокам осуждения и т.п.
Статистические издания ЦСУ и его дальневосточных (губернских) бюро того времени формируют еще одну группу источников о составе населения в различных секторах общественного производства.
По полноте и разнообразию материалов выделяются гнездовые динамические переписи крестьянских хозяйств 1920–1929 гг., позволяющие проследить эволюцию народонаселения дальневосточной деревни. Особое значение имела гнездовая динамическая перепись 1927 г., во-первых, в связи с изменением в этом же году на Всесоюзном статистическом совещании программы сельскохозяйственных обследований (по новой программе обследования проведена и динамическая перепись 1928–1929 г.). Во-вторых, данные динамической переписи 1927 г. подробно охарактеризовали советскую деревню кануна массовой коллективизации.
Специфическим свойством официальной периодической печати (газет, журналов, бюллетеней) как исторического источника является многоплановость ее сведений. В периодической печати публиковались официальные постановления правительства СССР, руководства союзных республик, краев и областей, документы центральных органов коммунистической партии и республиканских, краевых и областных партийных комитетов. Материалы периодической печати воспроизводят общественные настроения и государственную идеологию того времени.
Партийные источники можно разделить на две группы:
- произведения лидеров партии и государства (В.И. Ленина, И.В. Сталина), а также директивные решения съездов, конференций, пленумов ЦК, которые легли в основу законодательной и практической деятельности государства;
- делопроизводственные документы: организационно-распорядительная, планово-учетная и контрольно-отчётная документация. В делопроизводственной документации РКП(б) – ВКП(б) статистические сведения находятся, главным образом, в планово-учетной и контрольно-отчётной документации партийных органов, в меньшей мере, в стенограммах и текущей переписке.
Исследование документальной базы работы включало следующие приемы научной критики источников: классификация, сплошная обработка информации, репрезентативные выборки, хронологический сравнительный подход, которые позволили проследить эволюцию доктрины социальной политики государства, динамику изменений в составе населения и их специфику на Дальнем Востоке СССР, а также основные каналы социальной мобильности населения в рассматриваемый период времени. При обработке источников были проанализированы следующие термины: социальная группа, социальный класс, социальный слой и т.п., то есть структурообразующие понятия рассматриваемой проблемы.
Методология и методика исследования. Теоретическим основой диссертационного исследования стали различные концепции дифференциации (стратификации) общества, разработанные общественными науками.
Исследование конкретного типа региональной социальной структуры заключалось в построении развернутого воспроизведения социального объекта (социальной структуры) как целостной системы. Социальная структура региона рассматривалась с двух сторон — как часть целого (социальной структуры советского общества) и как целое, состоящее из частей (социальных групп и слоев). В первом случае она выступала элементом более широкой системы и характеризовалась внешними связями, во втором случае — внутренними отношениями.
Методология исследования основана на междисциплинарном синтезе, который включает в себя комплексный, сравнительный, критический и другие принципы познания. Их применение обусловлено характером решаемых в диссертации проблем. Междисциплинарный подход предполагал использование единого понятийного аппарата на всех этапах исследования — при постановке проблемы, определении целей и задач, выборе терминологии, подведении итогов.
Вместе с тем, на основании методологического принципа признания главенствующей роли гео-климатических и социально-экономических факторов в развитии общества динамика социальной структуры дальневосточного региона в рассматриваемый период времени рассматривалась в рамках концепции индустриальной модернизации общества. Данный подход обусловлен принципом причинности — признания обратного влияния экономических процессов в обществе на все социальные изменения.
Исследование конкретного, уникального и неповторимого советского общества 1920–1930-х гг. предопределило использование историко-сравнительного метода на основе сопоставления сведений архивных и опубликованных статистических источников. Данная методика позволила осуществить сравнение региональной социальной структуры в различные временные периоды и выделить ее характерные особенности в сопоставлении с общим социальным составом населения СССР.
В качестве точных способов проверки полученного историко-статистического материала выступали методы математического анализа. Математические методы познания позволили получить вероятностные оценки объективности собранных документальных сведений посредством подсчета средних тенденций и нахождения их взаимозависимости; через статистический оперативный учет, произведенный на постоянной основе и позволивший выбирать показатели за любые отрезки времени, сравнить эти показатели с параметрами предшествующих лет и выявить таким образом тенденции тех или иных изменений.
Научная новизна работы заключается в комплексной реконструкции динамики социальной структуры населения и конкретно-историческом анализе её особенностей на Дальнем Востоке России в 1920–1930-е гг. на основе новых методов исследования социальной структуры населения. В диссертации впервые осуществлен сравнительно-исторический анализ социальной структуры населения СССР и дальневосточного региона.
В работе углубленно рассматриваются процессы горизонтальной и вертикальной социальной мобильности в советском обществе на примере дальневосточного региона. Это дало возможность предметно изучить дискуссионные проблемы формирования социальной структуры населения советского общества в рассматриваемый период времени.
Другим проявлением научной новизны является исследование динамики численности и специфики качественных изменений в социальном составе населения Дальнего Востока РСФСР. Значительная часть источников вводится в научный оборот впервые, что позволило уточнить социально-демографические, социально-профессиональные, этносоциальные тенденции развития дальневосточного региона в рассматриваемый период времени.
Практическая значимость диссертации определяется её актуальностью, научной новизной и сделанными выводами общетеоретического и эмпирического характера.
Результаты и материалы исследования (введение в научный оборот новой информации) могут быть использованы в научно-исследовательской и педагогической работе (любая тематика по структуре общества), при разработке учебных пособий (программ), учебников, краеведческих изданий по истории Дальнего Востока России. Методика идентификации социальных слоев применима к анализу социальной структуры российского общества в другие периоды истории. Результаты исследования могут быть использованы при определении исходных параметров социальной политики государства (региона).
Апробация очерченного круга проблем была отражена в двух монографиях, более чем в 30 статьях (из них 9 в журналах, рекомендованных ВАК для опубликования основных результатов диссертаций на соискание ученой степени доктора наук), а также в сборнике документов переписей 1937 и 1939 годов. Исследование выполнено и обсуждено на кафедре новейшей отечественной истории Московского педагогического государственного университета (МПГУ). Основные положения и выводы диссертации выносились на обсуждение научно-практических конференций: всероссийской («Содержание исторического образования в контексте модернизации политэтнического общества России», г. Москва, 2003 г.); международных («Реальность этноса», г.Санкт-Петербург, 2004–2008 гг.; посвященной 50-летию образования КНР; «Россия и Китай на дальневосточных рубежах», Благовещенск, 2000–2001 гг.); региональных, областных и городских (Благовещенск, Нерюнгри, Хабаровск, 2000–2008 гг.).
Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырёх глав, заключения, приложения, списка используемых источников и библиографии.
II. Содержание работы
Во введении аргументирована актуальность темы, дан обзор историографии, определены объект, предмет, цель и задачи исследования, обоснованы его хронологические и территориальные рамки, методологические подходы, охарактеризована источниковая база диссертации.
В первой главе «Политика государства — основополагающий фактор изменения социальной структуры населения СССР в 1920–1930-е гг.» рассмотрены характерные черты и особенности советской модели индустриальной модернизации общества.
Советское государство противопоставляло социалистическую модернизацию западным моделям ее осуществления; вместе с тем, в СССР в 1930-е гг. проявились основные характерные черты, присущие этому процессу: индустриализация промышленности, урбанизация, развитие массовой системы образования. С точки зрения преемственности, советская модернизация, на основе коммунистической идеологии, выступала органическим продолжением процесса модернизации, начатого в самодержавной России.
В конце 1920-х гг. перед страной встала проблема создания мощной военно-оборонной индустрии — вторая мировая война вызревала из итогов Версальской международной системы. Данное обстоятельство определило очень высокие темпы индустриализации тяжелой промышленности, необходимость достижения полной экономической независимости, а главное, в реальных исторических условиях рыночный путь промышленной модернизации для СССР на рельсах нэповского курса оказался бесперспективным, вследствие чего руководство государства отдало предпочтение методам административного преобразования всей системы общественного производства.
В условиях мобилизационного типа развития само советское государство выступало наиболее активным субъектом исторического процесса. Партийно-государственная номенклатура определяла не только пути и методы общественного развития, но и содержание и формы новой идеологии, создавала нормативно-законодательную базу изменения социальных институтов (экономики, системы образования, науки и др.). Вследствие этого ставка была сделана на реализацию мобилизационной модели модернизации — верховная власть государства, вследствие потенциальной внешней угрозы и нехватки финансовых средств, должна была решать вопросы радикальной перестройки всей системы общественного производства посредством мобилизации всех ресурсов общества (трудовых, материальных, финансовых). Эффективность процесса модернизации во многом зависела от внутренней однородности общества, степени лояльности различных слоев политическому курсу государства.
Изменения социальной структуры населения на Дальнем Востоке РСФСР в 1920–1930-е гг. неотделимы от социальной политики государства того времени и процесса реализации индустриальной реконструкции экономики страны. Именно основы социально-экономической политики государства в доминирующей форме оказывали влияние на социальную структуру населения, на соотношение и видоизменение социальных слоев населения (как в целом по стране, так и в отдельных ее регионах).
Основные принципы социальной политики советского государства сформулированы В.И. Лениным в октябре 1919 г. в работе «Экономика и политика в эпоху диктатуры пролетариата»[50]. Закладывая основы нэпа на Х съезде РКП(б) в 1921 г. партийно-государственное руководство СССР не скрывало, что ставит своей конечной целью устранение частнособственнических отношений среди населения и создание бесклассового общества.
Социальная политика в отношении частнопредпринимательских слоев, с одной стороны, допускала использование их деятельности в интересах советского государства, с другой, была направлена на экономическое и административное вытеснение частнокапиталистических элементов из основных секторов общественного производства. В дальнейшем политическое руководство СССР неоднократно подтверждало приверженность данным принципам при осуществлении социальных преобразований в советском обществе.
Политическое руководство СССР, начиная осуществление задуманного в начале 1920-х гг. социалистического проекта индустриальной модернизации советского общества, руководствовалось положением о существовании в СССР антагонистических классов и непримиримых классовых противоречий. Соответственно все социальные классы и слои (классообразующие группы) советского общества разделялись на «трудящиеся» и «эксплуататорские». Население — на «тружеников» и «частных собственников», на «благонадежных» и «неблагонадежных».
Конечной целью социальной политики государства в рассматриваемый период времени выступало создание нового типа социальной структуры советского общества, в котором не было бы эксплуатации человека человеком. Ключевое направление социальной политики государства в этом аспекте заключалось в поэтапном вытеснении из хозяйственной деятельности всех частнопредпринимательских слоев населения методами налоговой, кооперативной, административной и иной политики. Руководство СССР реализовывало основную цель своей социальной политики поэтапно, утвердив к концу 1930-х гг. доминирующим видом собственности государственную форму (государственную и колхозно-кооперативную).
Доклад И.В. Сталина «О проекте Конституции Союза ССР» и решения XVIII съезда ВКП(б) послужили основой для формирования трехчленной классификации социальной структуры советского общества на основе идеи построения бесклассового общества в СССР с достижением полного социального равенства людей. Трехчленная модель социальной структуры советского общества реконструирована нами на основе сопоставительных таблиц, составленных ЦУНХУ СССР и хранящихся в РГАЭ.
Рассматриваются различные методологические подходы к изучению классовой структуры советского общества. В данной главе подчеркивается, что в современной отечественной и зарубежной литературе при оценке социально-классовой структуры советского общества 1920–1930-х гг. присутствуют многообразные точки зрения. Они колеблются в чрезвычайно широком диапазоне: от вынужденного воспроизведения официальных оценок — как общества реального социализма к концу 1930-х гг. (трехчленная модель) — до полного отрицания наличия классов или их статистического отражения в рамках теории социальной стратификации по самым различным признакам.
Разнообразие вариантов реконструкции системы социального неравенства, сложившейся в СССР, обусловлено отсутствием единого подхода к понятиям «социальный класс», «социально-классовая структура», «классовая структура».
Во второй главе «Дальний Восток РСФСР в структуре советского социального пространства в 1920–1930-е гг.» отмечается, что социально-пространственная дифференциация отдельных регионов определяется административно-территориальным делением (физическим пространством), природно-климатическими условиями, численностью и плотностью населения, отраслевой дифференциацией, долей крупных населенных пунктов. Реконструированы изменения в административно-территориальном делении края в рассматриваемый период, формирование административно-политической системы советского государства в регионе, выявлена историческая специфика региона в структуре национального социального пространства после гражданской войны и интервенции. Особое внимание обращено на рассмотрение социально-экономической политики государства и ее воздействию на изменение региональной структуры населения.
Неповторимость структуры социального пространства Дальнего Востока России обусловлена историческими и географическими особенностями региона. Незначительный по времени период отечественной колонизации, обширная территория региона при малой плотности населения; богатство природными ресурсами при недостатке капиталов для их освоения; суровые природно-климатические условия жизни человека на севере края; длительная протяженность границы с Китаем и обострение международной обстановки в Азиатско-Тихоокеанском регионе; наличие большой диаспоры русских эмигрантов и советских граждан в сопредельной Маньчжурии и населения бывших казачьих войск, проживавших в пограничных с Китаем районах послужили основой для формирования уникальной среды регионального социального пространства. Вследствие такого своеобразия социального пространства социальная структура края становилась чрезвычайно восприимчивой ко всем внешним влияниям (как из центра, так и из-за границы), неизбежно нарушавшим её относительное равновесие.
Административно-территориальное переустройство на Дальнем Востоке РСФСР в 1920–1930-е гг. отражало основные изменения политической системы в стране. В 1920-е гг. трансформация административно-территориальной структуры происходила в рамках осуществления нэпа, была направлена на создание эконономически самостоятельных субъектов федерации, что обусловило стремление к укрупнению в политике образования новых и реорганизации старых хозяйственно-административных единиц. С повышением степени централизации управления и переходом к планово-распорядительной системе экономики на первое место в административно-территориальной политике государства выходили принципы единообразия (унификации) и разукрупнения территориальных единиц, воплощение которых на практике усиливало степень зависимости субъектов федерации от центральных органов власти.
Управленческая структура регулирования всех сфер общественной жизни Дальневосточного края была типичной для большинства регионов РСФСР. В условиях концентрации реальной политической власти в партийных комитетах официальные государственные советские органы управления осуществляли второстепенные культурно-организаторские и отдельные хозяйственные функции. В результате в 1920–1930-е гг. в стране (а равно в регионе) организационно оформились однопартийная политическая и централизованно-плановая регулируемая экономическая системы, с официальной коммунистической идеологией, главной установкой которой было построение «бесклассового общества».
Формирование централизованной системы управления огосударствленной экономикой определялось выбранной моделью перехода к индустриальному обществу и международной обстановкой того времени. Тем не менее, в силу своих геополитических, экономических и исторических особенностей Дальневосточный край имел специфические черты общественного развития в рассматриваемый период времени.
Экономическая политика государства после завершения восстановительного периода была направлена на создание в крае военно-индустриальной базы в условиях обострения международной обстановки в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Здесь был восстановлен и усилен приоритет государства в функционировании экономической подсистемы общества на базе монополизации основных средств производства. Частный капитал, эксплуатировавший общественный труд, был запрещен законом.
В главе третьей «Динамика социального состава населения Дальнего Востока РСФСР в 1920–1930-е гг.» исследуются общие социально-демографические тенденции развития региона и их взаимосвязь с процессом индустриальной модернизации. Отдельное внимание уделено переселенческой политике государства и ее реализации в регионе. Рассматривается эволюция этносоциальной и профессиональной структуры населения Дальнего Востока РСФСР в изучаемый период.
В конце 1920-х – 1930-е гг. на Дальнем Востоке России, как и в других регионах СССР, прошли широкомасштабные преобразования в экономике, политике, культуре, отразившиеся на динамике изменений социального состава населения. Механическое движение и традиционное расширенное воспроизводство населения, с высоким уровнем рождаемости и смертности, обеспечивали ежегодный прирост населения региона, превышавший общероссийские показатели.
Показатели увеличения численности населения Дальнего Востока в годы промышленной реконструкции, доли городского населения и другие общие демографические процессы на Дальнем Востоке в 1920–1930-е гг. необходимо сравнительно оценивать на общегосударственном и региональном уровнях социальной структуры общества. В региональном аспекте динамика демографических данных отражает всеобщность, значительность и глубину социальных преобразований в крае. Рост численности населения на Дальнем Востоке РСФСР опережал показатели прироста населения в Сибири в 2 раза, в Средней Азии и Закавказье в 2,5 раза (в 1926–1939 гг. прирост населения на Дальнем Востоке составлял 90,2%; в Сибири — 48,1%; в республиках Средней Азии — 37,8%; в республиках Закавказья — 36,7%). При общем росте численности населения Дальнего Востока РСФСР имела место значительная разница между миграционными потоками в годы нэпа и временем промышленной реконструкции.
Миграционная политика была ориентирована на увеличение количественных показателей переселения лиц наиболее трудоспособных и репродуктивных возрастов и на перемещение представителей различных профессионально-отраслевых групп специалистов в рамках ускоренной модернизации индустриального сектора экономики региона. Пространственное положение дальневосточного региона РСФСР предопределило его хозяйственную специализацию и особенности размещения и использования трудовых ресурсов — приоритетное развитие добывающих и военно-оборонных отраслей промышленности и использование специальных контингентов воинских частей (строительных и железнодорожных батальонов), а также заключенных ИТЛ и спецпоселенцев.
Иммиграция населения на Дальний Восток осуществлялась, главным образом, из Кореи и Китая и находилась в тесной взаимосвязи с процессами, происходившими во всех сферах общественной жизни, изменяя свои параметры под влиянием социально-политических, демографических, этнических и международных факторов. Миграционная политика, при всех её недостатках и просчётах, в целом способствовала активизации хозяйственного освоения Дальнего Востока.
Между хозяйственным освоением региона, темпами и масштабом размещения производительных сил и социально-демографической политикой государства существовала четкая взаимозависимость, отразившаяся в изменениях социального состава населения края к концу 1930-х годов. Социальный курс государства изменил региональную структуру занятости населения в системе общественного производства — возросла численность рабочих и служащих при сокращении удельного веса других социальных групп. Вытеснение частного капитала привело к значительному сокращению численности мелких торговцев и кустарей-ремесленников. В сельском хозяйстве произошел переход от мелкого индивидуального хозяйства к крупному товарному производству в форме колхозов и совхозов при значительном уменьшении численности занятого в производстве сельскохозяйственной продукции населения. Край осуществил резкий скачок в уровне индустриального развития.
С другой стороны, в масштабе СССР и РСФСР удельный вес трудовых ресурсов и промышленного производства региона в общей структуре общественного производства страны оставался незначительным. Противоречивая политика регулирования социально-демографических процессов, несовершенство механизма использования и размещения трудовых ресурсов, порочная практика решения народнохозяйственных задач путем широкого использования труда заключенных, общий дефицит рабочей силы при обострении международной обстановки в регионе не позволили в полной мере реализовать потенциальные ресурсные возможности Дальнего Востока. Неблагоприятные для осуществления хозяйственной деятельности природно-климатические условия, незначительный уровень развития социальной инфраструктуры, удаленность от центральных индустриально развитых регионов страны при значительной внутренней профессионально-отраслевой дифференциации областей (округов, районов) определили повышенную горизонтальную мобильность населения края в рассматриваемое время.
Историческая ретроспектива этносоциальной структуры российского Дальнего Востока 1920–1930-х гг. позволила установить, что региональная этническая дифференциация в 1920-е гг. в значительной мере была обусловлена пространственно-территориальной и профессионально-отраслевой специализацией определённых этносов, выступавшей в качестве важного фактора формирования общественного разделения труда.
Однако советское социальное пространство структурировалось в первую очередь государством, формировавшим основную часть формальных и неформальных статусных позиций в стране — в 1930-е гг. этносоциальная иерархия выступала в первую очередь как результат социального конструирования на основе логики государственной целесообразности. Формально идеология советского общества декларировала равенство (вначале только формальное, а затем и фактическое) всех этносов страны. В реальной же практике государства в сфере межнациональных отношений прослеживалась тенденция выстраивания этносов в иерархию, отчётливо проявившаяся на Дальнем Востоке РСФСР в конце 1930-х гг. — советское руководство в условиях угрозы нападения Японии посчитало нелояльно настроенными к режиму определенные группы этносов, и приняла по отношению к ним упреждающие меры безопасности (депортацию).
Идеология правящей партии в области межнациональных отношений с начала 1930-х гг. определялась доминированием государственных приоритетов над личными интересами людей, приоритетом классовой субкультуры перед этнической. Советский проект индустриальной модернизации выводил население из круга своих этнических интересов, подчиняя национальные ценности интересам государства. Национальные проекты осуществлялись, главным образом, в союзных республиках и автономиях; в неавтономных территориях РСФСР (Дальний Восток) реализация национальной политики ставилась в зависимость от других интересов государства в регионе. Любая реализация проектов в области межэтнических отношений осуществлялась в рамках реализации программы партии по внедрению в общество советской («пролетарской») культуры.
В четвертой главе «Процессы вертикальной социальной мобильности населения Дальнего Востока РСФСР в 1920–1930-е гг.» показана роль РКП(б) – ВКП(б) в процессах индивидуальной вертикальной социальной мобильности в СССР, рассматривается формирование управленческого слоя (научные подходы, механизм формирования, должностной состав, численность). Отдельное внимание оказано анализу процессов нисходящей вертикальной мобильности населения края (репрессированным, заключенным, спецпереселенцам), советской системе социального неравенства (имущественной дифференциации населения, статусно-престижным привилегиям).
Индустриализация и коллективизация, важнейшие аспекты политики модернизации страны, значительно активизировали процессы вертикальной социальной мобильности крае. Восходящее социальное движение населения, выразившееся в повышении профессиональной ранговой позиции части индивидов, было обусловлено подъемом их образовательного статуса, реконструкцией материально-технической базы сельского хозяйства, выдвижением молодежи на работу в различные структуры партийно-государственной власти и общественного производства. Процессы нисходящей мобильности, обусловленные методами налоговой и репрессивной политики государства, привели к понижению социального статуса части населения.
В СССР в 1920–1930-е гг. происходил процесс формирования нового привилегированного слоя общества. Во-первых, после революции 1917 г. и гражданской войны прежние привилегированные сословия и слои дореволюционного общества (дворянство, духовенство, крупная буржуазия, царский офицерский и чиновничий корпус) утратили свой статус. Во-вторых, индустриальная модернизация сопровождалась стремительным увеличением статусных престижных позиций в советском обществе, выдвигая, тем самым, на различные командные высоты во всех сферах общества значительное число выходцев из ранее непривилегированных слоев населения. В-третьих, в партийно-государственном руководстве «старое поколение» большевистской партии заменялось новыми поколениями партийной номенклатуры.
Свободными оказались множество ранговых позиций, значительное количество свободных вакансий образовалось на вершине социальной пирамиды общества. В стране в этот период наблюдалось мощное движение вверх и вниз по социальной иерархической лестнице. В активно реформируемом обществе вертикальная социальная мобильность протекает весьма интенсивно — выходцы из низов общества, благодаря обстоятельствам, историческим условиям, личной одаренности, быстро продвигаются наверх вследствие сравнительного большого наличия вакантных мест.
Классовый аспект социальной политики советского государства в значительной мере определял изменения в социальном составе населения. К концу 1930-х гг. в региональной структуре населения четко прослеживаются не только процессы восходящей мобильности, но и нисходящей. Деклассированные слои населения — заключенные и трудпоселенцы, среди которых была высока доля осужденных по ст. 58 (заключённые ИТЛ за контрреволюционные, государственные преступления) и ст. 61 (за уклонение от уплаты налогов) УК РСФСР, переместились на самый низ социальной лестницы советского общества.
Период энергичной вертикальной мобильности населения относительно краток по времени и связан с активным реформированием социальных основ общества. Рано или поздно общество воспроизводит недостающие социальные статусы на всех ступеньках иерархической лестницы, и масштабы вертикальной мобильности стремительно уменьшаются в своём объеме.
Масштабы нисходящей мобильности в СССР в 1920–1930-е гг. при активных процессах восходящей мобильности частично нивелировались развитием индустриальной и социальной сфер общества (чем выше темпы развития, тем больше в обществе более высоких ранговых социальных статусов).
В аспекте социального строения советского общества РКП(б) – ВКП(б) выступала в качестве дополнительного социального института, осуществлявшего особый контроль над каналами вертикальной и горизонтальной мобильности не только внутри партии, но и общества в целом.
Стремительность и высота социального восхождения или спуска индивида в советском обществе 1920–1930-х гг. в значительной степени определялись взаимоотношениями с коммунистической партией. РКП(б) – ВКП(б) характеризовалась высокой пропускной способностью своих каналов внутрипартийной мобильности. В условиях монопольного права коммунистической партии на власть в государстве эти каналы выступали основными векторами вертикальной мобильности советского гражданина в этот период.
Увеличение численности парторганизации ДВК за два первых десятилетия советской власти в 4,7 раза (с 10,3 тыс. в 1923 г. до 48,2 тыс. в 1940 г.) — характерный показатель энергично восходящей мобильности советских граждан в это время. Высокий удельный вес исключенных коммунистов из парторганизации ДВК в 1923–1938 гг. (18,7 тыс., 71,1% к численности региональной парторганизации на 1 декабря 1938 г.) — признак активной нисходящей мобильности в среде партии. Здесь проявился закон социальной иерархии — стремительное восхождение по социальной лестнице нередко сопровождается столь же быстрым падением на самый низ социальной пирамиды.
В тенденциях вертикальной внутрипартийной социальной мобильности на Дальнем Востоке РСФСР в 1920–1930-е гг. проявился характерный для всей страны процесс формирования новой общественной элиты, основу которой составляли члены коммунистической партии.
В среде советской управленческого слоя строгость отбора и жесткость контроля поддерживались многочисленными партийными чистками и репрессиями. Тем самым, несмотря на относительно небольшую численность, обеспечивался уровень сплоченности и эффективность практической деятельности партийно-государственной элиты в условиях быстрых темпов модернизации и нарастания внешней угрозы. Масштабная ротация в среде советского партийно-управленческого аппарата 1930-х гг. не свидетельствует о низкой эффективности и профессиональной пригодности советского бюрократического слоя, а была обусловлена внутренней борьбой за власть различных партийных, государственных, военных и хозяйственных групп.
Усиливавшаяся централизация государственного аппарата и масштабная индустриальная модернизация экономики на планово-регулируемой основе управления в 1920–1930-е гг. определили возрастание функциональной значимости управленческого слоя в жизни советского общества. Ведущее положение номенклатуры как правящего слоя проявлялось не только в монопольной причастности к сфере управления, но и во влиянии на все сферы жизнедеятельности общества.
Структура советского управленческого слоя в 1920–1930-е гг. претерпела сложную эволюцию от совокупности различных внутрипартийных, ведомственных или территориальных групп влияния до образования политического режима во главе с непререкаемым авторитетом лидера–диктатора. Ротация кадров осуществлялась посредством внутрипартийной борьбы за власть, которая обострилась в 1934–1938 гг. (разногласия в вопросах марксизма-ленинизма и методах модернизации были внешним проявлением борьбы за власть).
Основное противоречие в политике регулирования доходов советского населения в 1920–1930-е гг. заключалось в противостоянии (противопоставлении) принципа эгалитаризма в распределении доходов («справедливой зарплаты») и необходимой закономерной дифференциацией в оплате труда, без практической реализации которой высокие темпы индустриализации, повышение производительности труда, формирование лояльных режиму слоев населения оставались иллюзорными проектами.
С началом индустриальной реконструкции в конце 1920-х гг. руководство СССР вовсе отринуло принцип эгалитаризма в оплате труда, наметилось свёртывание уравнительной системы оплаты труда.
Индустриальная модернизация сопровождалась усилением расслоения советского общества в зависимости от окладов и степени статусных привилегий. Оплата труда теперь осуществлялась согласно социальному статусу, определялась не только в зависимости от объёма и квалификации труда, но и подменялась произвольно устанавливаемыми советской бюрократией статусными привилегиями.
К концу 1930-х гг. имущественная дифференциация населения стремительно росла. В СССР к исходу 1930-х гг. децильный коэффициент (соотношение заработков 10% самых высокооплачиваемых работников к доходу 10% наиболее низкооплачиваемых работников) выражался пропорцией 8 : 1 (в 1920-е гг. — 5 : 1)[51]. Коэффициент дисперсии доходов населения (степени неравномерности распределения общественного дохода между отдельными социальными слоями), исчисленный на основе дифференциации размеров зарплат, в середине 1920-х гг. выражался величиной в 9,5 условных единиц; к концу 1930-х гг. показатель имущественного неравенства в советском обществе возрос до 10,6 единиц.
Размер среднемесячной зарплаты на Дальнем Востоке вырос в конце 1930-х гг. в 4–6 раз в сравнении с серединой 1920-х гг. (по РСФСР — в 2–4 раза). Однако в значительной мере более высокий уровень среднемесячной зарплаты в регионе нивелировался (а по отдельным категориям работников реальный доход был меньшим в 1,5–2 раза, чем в среднем по РСФСР) высокими ценами на промышленные и продовольственные товары, которые превышали средние общероссийские показатели в 2–3 раза.
Размеры денежных окладов в советском обществе, несмотря на возросшую дифференциацию в 1930-е гг., при определении благосостояния граждан неотделимы от системы статусных привилегий, определявшей приоритетный доступ к товарам и услугам. Наиболее привилегированные социальные слои выделялись по тем благам, которыми они пользовались: к ним относились не только партийная, советская и хозяйственная бюрократия, командный состав армии и органов ОГПУ, но и «знатные люди» (стахановцы, представители научной, технической и творческой интеллигенции).
Привилегированность различных слоёв особенно ярко выражалась в системе иерархически дифференцированного доступа к потребительским товарам через нормирование по карточкам и «закрытое распределение», сложившееся в 1928–1935 годах.
Помимо резко полярной системы окладов и структуры статусных престижных привилегий возрастающая дифференциация доходов населения СССР проявилась в совокупной динамике повышения розничных цен. Покупательная способность индивидов возрастала по мере восхождения по лестнице социальной иерархии.
Политика создания статусных привилегий и дифференцируемых окладов являлась составной частью практической реализации ускоренной модернизации всей системы общественного производства. Руководство СССР, после непродолжительных уравнительских экспериментов, установило значительную разницу в оплате труда различных слоев населения, соответствовавшую индустриальному типу общества. Эти же принципы постепенно распространились и на различные формы натурального вознаграждения.
В заключении подведены основные выводы исследования.
Уникальность дальневосточного региона РСФСР в структуре национального социального пространства 1920–1930-х гг. обусловлена историческими особенностями его освоения, географическим пространством и административно-территориальным делением, природно-климатическими условиями, численностью и плотностью населения, отраслевой дифференциацией, долей крупных населенных пунктов, спецификой социального состава населения.
Видоизменение социальной структуры советского общества на Дальнем Востоке РСФСР в рассматриваемый период проходило в условиях мобилизационной модели модернизации, развивавшейся в форсированном режиме, главным мотивом которого являлась оборона.
В структуре советского социального пространства не действовали многие механизмы рыночного экономического управления, поэтому государство в широкой мере опиралось на систему различных привилегий и внеэкономического принуждения в силу недостаточности материальных средств стимулирования труда. Привилегии не были исключительной прерогативой правящего слоя, а заменяли адекватное материальное стимулирование работников, занимавших наиболее важные с точки субъекта власти позиции — от этого зависели масштабы, характер и качество распределяемых благ.
В региональном аспекте динамика социально-демографических показателей отражает всеобщность, значительность и глубину социальных преобразований в крае. В масштабах страны стремительный рост населения Дальнего Востока в рассматриваемый период незначительно повлиял на повышение удельного веса жителей региона в составе населения СССР и РСФСР. Миграционная политика, при всех её недостатках и просчётах, в целом способствовала активизации хозяйственного освоения Дальнего Востока России.
Между темпами и масштабом размещения производительных сил и социально-демографической политикой государства существовала четкая взаимозависимость, отразившаяся в изменениях социального состава населения края к концу 1930-х годов. Характеристика занятий и динамика изменения в численности населения, занятого в отдельных отраслях производства, свидетельствуют о резком скачке в степени индустриального развития региона: возросла численность рабочих и служащих при сокращении удельного веса других социальных групп.
В активно реформируемом советском обществе вертикальная социальная мобильность протекала в интенсивном порядке — наблюдалось резкое движение вверх и вниз по иерархической лестнице. Выходцы из низших слоев, благодаря обстоятельствам, историческим условиям, личной одаренности, быстро продвигались наверх вследствие наличия вакантных и появления новых социальных статусов в процессе индустриальной модернизации.
На Дальнем Востоке РСФСР в 1920–1930-е гг. процессы вертикальной социальной мобильности протекали в особенно активной форме. Классовая социальная политика советского государства в значительной мере определяла изменения в социальном составе населения. Значительные масштабы нисходящей мобильности при нараставших процессах восходящей мобильности в регионе частично нивелировались развитием индустриальной и социальной сфер общества — высокие темпы развития обеспечивали стремительное увеличение в обществе количества более высоких социальных статусов. В целом масштабы вертикальной мобильности населения в крае (как восходящей, так и нисходящей) превосходили средние показатели по СССР. Данная тенденция обусловлена историческим, геополитическим и экономическим своеобразием Дальнего Востока в 1920–1930-е гг.
В тенденциях вертикальной внутрипартийной мобильности на Дальнем Востоке РСФСР в 1920–1930-е гг. проявился характерный для всей страны процесс формирования нового правящего слоя, основу которого составляли члены коммунистической партии. РКП(б) – ВКП(б) поставляла руководящие кадры государства, начиная от высшего руководства и заканчивая рядовым функционером; из межклассового разнообразия своего состава формировала новый господствующий слой, не имевший ничего общего ни с одним из прежних классов. Вершиной социальной пирамиды, на которую мог взойти индивид, была принадлежность к номенклатуре — правящему слою советского общества.
В процессе становления и формирования управленческого слоя в СССР и регионе в рассматриваемый период проявились две тенденции: постепенный, но неуклонный рост его численности и функциональной значимости вследствие стремительного увеличения ранговых статусов в ходе индустриальной модернизации и усиления планово-централизованных контролирующих функций государства; замена «старого» большевистского руководства новым поколением функционеров.
Особо активно процессы социальной мобильности протекали в среде крестьянства. Население российской (региональной) деревни (индивидуальные крестьянские хозяйства) в период коллективизации в обязательном порядке прошло через основные каналы социальной мобильности:
– миграция в город и последующее вовлечение в ряды индустриальной наемной рабочей силы (первое поколение советских индустриальных рабочих) или вступление в колхоз (горизонтальная мобильность);
– движение наверх социальной лестницы вследствие подъема своего социального статуса — членства в ВКП(б) и РКСМ, службы в РККА, получения образования, повышения должностной и профессионально-престижной позиции (восходящая мобильность);
– перемещение на дно социальной пирамиды значительной части состоятельного крестьянства в ходе политики раскулачивания (нисходящая мобильность).
Результаты трансформации региональной социальной структуры в течение двух первых десятилетий советской власти неоднозначны. С одной стороны, партийно-государственное руководство, приступая к началу осуществления задуманного социалистического проекта, руководствовалось положением о существовании в советском обществе непримиримых классовых противоречий.
Основной целью социальной политики государства в рассматриваемый период времени являлось решение задачи ликвидации антагонистических классов в СССР и создания нового типа социально-классовой структуры советского общества, в котором не было бы эксплуатации человека человеком. Ключевой метод практического воплощения данной политики — устранение частнособственнических (потенциально враждебных) социальных слоев населения города и деревни посредством налоговых и репрессивно-административных мер государства. Ликвидация дореволюционных классов, находившихся к 1917 г. в стадии организационного оформления, началась сразу после революции с экспроприации крупных собственников (землевладельческих и торгово-промышленных групп), и со временем распространилась на большую часть мелких и средних независимых товаропроизводителей. Крестьянство было отчуждено от распоряжения землей, от традиционных способов хозяйственной организации и утратило, тем самым, признаки социального класса в марксистском и веберианском определении данного понятия. Конфликт с дореволюционными классами нередко разрешался насильственными методами. В результате уничтожения частной собственности и огосударствления основных социальных институтов общество превратилось в совокупность различных социальных слоев, отличительным признаком которых была их структурная переходность.
С другой стороны, к концу 1930-х гг. процесс индустриальной и социальной модернизации России стал необратимым — дистанция между индустриальными западными обществами и Россией в структуре социального пространства значительно сократилась. Во многих проявлениях СССР стал относиться к социальному пространству индустриального общества. Государство старалось ускорить трансформацию социальных отношений в ответ на внешний вызов со стороны более развитых индустриальных стран.
Во многом установившееся равновесие между социально-функциональными и идеологически-политическими требованиями модернизации определило успех индустриальной реконструкции в СССР, а всеобщий государственный контроль был лишь одним из многих методов осуществления модернизации и преобразования социально-классовой структуры, который то ослабевал, то усиливался. Социальный баланс между населением и государством в 1920–1930-е гг. был крайне непрочен и нестабилен — партийно-государственные функционеры, время от времени, усиливали функцию принуждения в отношении народных масс.
В целом к концу 1930-х гг. в советской системе социального неравенства доминировали низшие (средние) слои населения, с симметричной и постепенно дифференцируемой кривой распределения доходов под жёстким государственным контролем. В течение 1920–1930-х гг. произошла относительная поляризация качества жизни различных слоев населения. Основное противоречие в политике регулирования доходов населения в рассматриваемый период заключалось в противостоянии (противопоставлении) принципа эгалитаризма в распределении доходов и необходимой закономерной дифференциацией в оплате труда, без практической реализации которой высокие темпы индустриализации, повышение производительности труда, формирование лояльных режиму слоев населения оставались иллюзорными проектами.
На Дальнем Востоке СССР проявилась асимметричность в соотношении основных социальных слоев населения, которая подчеркивает специфику исторической эволюции региона. Относительно быстрые темпы и большие масштабы размещения производительных сил, планово-централизованный административно-принудительный характер осуществления индустриализации отразились на Дальнем Востоке в более высоком удельном весе, чем в СССР, партийно-советских руководителей, инженерно-технических кадров и гуманитарной интеллигенции (высококвалифицированных и квалифицированных специалистов), планово-контролирующего персонала, а также заключенных. Удельный вес населения региона, занятого в сельскохозяйственной сфере общественного производства, к концу 1930-х гг. был в четыре раза меньше аналогичной доли занятого населения в сельском хозяйстве СССР.
Таким образом, совокупность природно-климатических, экономических, политических факторов в развитии и освоении Дальнего Востока России определила своеобразие социальной структуры населения региона в рассматриваемый период времени. Вместе с тем, основообразующие изменения в составе народонаселения края в 1920–1930-е гг. были обусловлены стремительным процессом индустриальной модернизации, который на Дальнем Востоке СССР протекал в особо интенсивной форме. Большие масштабы и высокие темпы индустриализации в крае были предопределены геополитическим положением и его ролью в защите интересов России в Азиатско-Тихоокеанском регионе.
По теме диссертации опубликованы следующие работы:
а) монографии
- Головин С.А. Дальний Восток РСФСР в 20–30-е гг. ХХ века (аспекты репрессивной политики). – Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2005. – 353 с. [22 п.л.]
- Головин С.А. Изменение социальной структуры населения на Дальнем Востоке РСФСР в 1920–1930-е гг. – М.: Прометей, 2008. – 384 с. [24 п.л.]
- Головин С.А. Всесоюзные переписи населения 1937 и 1939 гг. Дальний Восток РСФСР: Основные итоги. – Благовещенск, 2005. – 449 с. [28 п.л.]
- Головин С.А. Социальное неравенство: история стратификационных учений. – Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2006. Ч. I. – 277 с. [17 п.л.]
б) публикации в журналах, рекомендуемых ВАК
- Головин С.А. Членство в РКП(б) – ВКП(б) как основной путь повышения социального статуса (1920–1930-е гг.) // Вопросы истории. 2008. № 3. С.33–44. [0,7 п.л.]
- Головин С.А. Документы Российского госархива экономики /РГАЭ/ и Госархива Хабаровского края /ГА ХК/ о населении Дальнего Востока России в 1930-е гг. // Отечественные архивы. 2008. № 6. С. 54–65. [0,8 п.л.]
- Головин С.А. Социально-пространственная стратификация отдельных регионов (по материалам административно-территориальных преобразований Дальнего Востока СССР в 20-30-е гг. ХХ века) // Наука и школа. 2008. № 4. С.62–66. [0,4 п.л.]
- Головин С.А. Демографический детерминизм — как основа объяснения эволюции общества // История науки и техники. 2008. № 6. С.43–53. [0,8 п.л.]
- Головин С.А. Профессионально-отраслевая структура населения Дальнего востока ссср в 20-30-е годы хх века // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Серия «История. Политология. Экономика». 2008. № 13 (53). Вып. 7. С. 109–116. [0,5 п.л.]
- Головин С.А. Основные тенденции миграционной политики государства на Дальнем Востоке России в 1920—1930-е гг. // Преподаватель ХХI века. 2008. № 2. С. 104–109. [0,4 п.л.]
- Головин С.А. Социальное неравенство: сущность и научные подходы // Преподаватель ХХI века. 2007. № 3. С. 134–148. [0,7 п.л.]
- Головин С.А. Имущественная дифференциация доходов населения СССР в 20–30-е годы ХХ века // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. Общественные и гуманитарные науки. СПб., 2008. № 11 (66). С. 177–186. [1 п.л.]
- Головин С.А., Шиндялов Н.А. Трагедия амурского казачества // Россия и АТР (Азиатско-Тихоокеанский регион). Владивосток, 1999. № 4. С. 40–44. [0,4 п.л.]
в) статьи
- Головин С.А. Методология и методика исследования социально-классовой структуры общества // Ученые записки БГПУ. Т. 22. Гуманитарные науки: В 2-х частях / Под общ. ред. О.Н. Бархатовой, А.В. Баранова. Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2005. Ч. 1. С. 99–117. [1 п.л.]
- Головин С.А. Социальная структура советского общества: демографический аспект // Материалы региональной научно-практической конференции «Демографическая ситуация в Приамурье: состояние и перспективы» (г. Благовещенск, 10–11 февраля 2006). Благовещенск, 2006. С. 150–155. [0,4 п.л.]
- Головин С.А. Советские переписи населения и другие статистические материалы – как источник исследования социально-классовой структуры общества // Материалы VI международной научно-практической конференции «Реальность этноса. Образование и национальная идея». (Санкт-Петербург, 2–5 марта 2004 г.) / Под. науч. ред. И.Л. Набока. СПб.: Астерион, 2004. С.364 – 369. [0,5 п.л.]
- Головин С.А. Советские переписи населения первой половины XX века как исторический источник (к проблеме анализа классовой структуры по материалам Дальнего Востока) // Чтения памяти профессора Е.П. Сычевского: Сборник докладов. Вып. 5: В 2-х ч. / Отв. ред. А.И. Донченко. Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2005. Ч. 2. С.125–148. [1,1 п.л.]
- Головин С.А. Особенности социального состава населения на Дальнем Востоке РСФСР в 20–30-е гг. ХХ века // Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке. Хабаровск, 2006. № 2 (10). С. 118–129. [0,7 п.л.]
- Головин С.А. Возрастно-семейный состав и грамотность населения Дальневосточной области в начале 20-х годов XX в. (1923–1925 гг.) // Вестник образования. Благовещенск, 2003. № 1. С. 153–159. [0,5 п.л.]
- Головин С.А. Особенности этно-региональной структуры населения Дальнего Востока России в 20–30-е годы XX века // Содержание исторического образования в контексте модернизации политэтнического общества России / Материалы Всероссийской конференции (Москва, 10–11 апреля 2003 г.). – М.: ИНПО, 2003. С. 111–123. [0,9 п.л.]
- Головин С.А. Особенности социальной структуры населения на Дальнем Востоке России в первые годы восстановления советской власти после гражданской войны и интервенции (1923–1925 гг.) // Объединенный научный журнал. М.: «Тезариус», 2003. № 10 (78). С. 22–27. [0,8 п.л.]
- Головин С.А. Советская номенклатура — феномен или закономерность? // Ученые записки БГПУ. Т. 24. Гуманитарные науки / Под общ. ред. О.Н. Бархатовой, А.В. Баранова. Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2007. С. 166–186. [1 п.л.]
- Головин С.А. Социально-классовый и политический состав репрессированных по политическим мотивам в южных районах Дальнего Востока в 30-е гг. XX века // Материалы Международной научно-практической конференции, посвященной 80-летию окончания гражданской войны и иностранной военной интервенции на Дальнем Востоке. Благовещенск, 2002. С. 225–231. [0,4 п.л.]
- Головин С.А. Особенности политического развития Приамурья и Приморья в 20–30-е годы XX века // Матер. междунар. науч.–практ. конф., посвящ. 110-летию Амур. обл. краев. музея им. Г.С. Новикова-Даурского. – Благовещенск, 2001. С. 110–113. [0,3 п.л.]
- Головин С.А. О региональных особенностях социально-экономического и политического развития Дальнего Востока в 1920–1930-е гг. (в помощь учителям истории и обществоведения) // Педагогический вестник. Вып. 1. Совершенствование образовательного процесса в современной школе. Сборник научных трудов. Под ред. Дмитриевой Л.Е. Благовещенск: Амурский ИППК, 2002. С. 39–48. [0,7 п.л.]
- Головин С.А. Социальная структура населения Дальнего Востока СССР в 30-е годы XX века по этническому признаку // Материалы региональной научно-практической конференции «Приамурье от первопроходцев до наших дней», посвященной 360-летию похода В.Д.Пояркова и 150-летию первого Муравьевского сплава по Амуру (Люди, события, факты). Благовещенск, 2003. С. 384–391. [0,6 п.л.]
- Головин С.А. Расказачивание на Амуре (1917–1930-е годы) // Ученые записки БГПУ. Т. 21. Гуманитарные науки: В 2-х частях / Под общ. ред. О.Н.Бархатовой, А.В. Баранова. Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2004. Ч. 1. С. 146–166. [1 п.л.]
- Головин С.А. Теория революции в работах социологов второй половины ХIХ – первой четверти ХХ вв. (в помощь преподавателям обществознания и истории) // Вестник образования: Сборник научно-методических материалов / Под. общ. ред. Р.К. Санабасовой. Благовещенск: Изд-во БГПУ, 2005. Вып. 2. С. 129–138. [0,7 п.л.]
- Головин С.А. Основные тенденции осуществления национальной политики в отношении коренных народностей Дальнего Востока РСФСР в 20–30-е гг. ХХ века // Материалы VIII международной научно-практической конференции «Реальность этноса. Роль образования в формировании этнической и гражданской идентичности». (Санкт-Петербург, 4–7 апреля 2006 г.) / Под. науч. ред. И.Л. Набока. СПб.: Астерион, 2006. С. 497–502. [0,4 п.л.]
- Головин С.А. Исторические источники по изучению социальной структуры советского общества в 20–30-е гг. ХХ века // Амурский краевед. №1 (23). Благовещенск, 2006. С. 196–203. [0,4 п.л.]
- Головин С.А. Этносоциальная структура Дальнего Востока Дальнего Востока РСФСР 20–30-х гг. ХХ века // Эвенкийский этнос в начале третьего тысячелетия: история, педагогика, социология, язык, фольклор, этнография, литература (научные труды). Вып. 2. Благовещенск, 2008. С. 59–99. [1,5 п.л.]
- Головин С.А. Китайская диаспора в этносоциальной структуре Дальнего Востока РСФСР в 20–30-е гг. ХХ века: исторический опыт // Материалы международной конференции «Россия – Китай: взаимодействие двух культур, партнерство и сотрудничество». Благовещенск, 2008. С. 49–58. [0,6 п.л.]
- Головин С.А. Политика царской и советской власти в отношении китайского населения, проживающего на территории российского Дальнего Востока (вторая половина ХIХ века – 30-е годы ХХ века) // Материалы международной научно-практической конференции, посвященной 50-летию образования КНР. Благовещенск, Амурский краевед. 1999. С. 32–37. [0,3 п.л.]
- Головин С.А. Коренные народы в этносоциальной структуре Дальнего Востока РСФСР в 20–30-е гг. ХХ века // Материалы Х международной научно-практической конференции. Реальность этноса. «Образование и гуманитарные технологии интеграции этнической, этнорегиональной и гражданской идентичности». (Санкт-Петербург, 8–11 апреля 2008 г.) / Под. науч. ред. И.Л.Набока. В 2-х частях. СПб.: Астерион, 2008. Ч. 2. С. 626–632. [0,4 п.л.]
- Головин С.А. Положение китайского населения на Дальнем Востоке России в 60-е гг. ХIХ в. – 30-е гг. ХХ в. // Материалы междунар. науч.–практ. конф. «Россия и Китай на дальневосточных рубежах». Благовещенск: Изд-во АмГУ, 2001. С. 40–44. [0,3 п.л.]
- Головин С.А. Всесоюзная перепись населения СССР 1939 г. — как источник по социальной истории // Матер. II междунар. науч.–практ. конф. «Лига БАМа: проблемы мировоззрения, экономики, социальной истории» (Тында, 28–29 октября 2005 г.) / Под общ. Ред. П.А. Ольхова. Хабаровск: Изд-во ДВГУПС, 2005. С. 106–110. [0,3 п.л.]
- Головин С.А. Принудительное переселение этнических групп населения СССР с территории Дальнего Востока в 30-е гг. ХХ века: исторический аспект // Материалы IХ международной научно-практической конференции. Реальность этноса. «Педагогическое образование как важнейший фактор сохранения и развития культуры северных народов». (Санкт-Петербург, 27–29 марта 2007 г.) / Под. науч. ред. И.Л. Набока. СПб.: Астерион, 2007. С. 176–181. [0,4 п.л.]
[1] Ленин В.И. Великий почин / В.И. Ленин. Полн. собр. соч. Т. 39. С. 15.
[2] Селунская В.М. Историография классовой структуры советского общества // Строительство коммунизма и изменение социальной структуры советского общества. Вып. 4. Историческая секция. – М., 1971; Дробижев В.З. Источники по социальной структуре советского рабочего класса в 1917–1937 гг. и некоторые вопросы методики их обработки. – Там же; и др.
[3] Амелин П.П. Интеллигенция и социализм. – М., 1970; Астахова В.И. Советская интеллигенция и ее роль в общественном прогрессе. – Харьков, 1976; Жиромская В.Б. Советский город в 1921–25 гг.: проблемы социальной структуры. – М., 1988; Ким М.П., Сенявский С.Л. Изменения в социальной структуре советского города. М., 1971; Советская интеллигенция. Краткий очерк истории (1917–1975). – М, 1975; Социальное развитие советской интеллигенции. – М., 1966; Ульяновская В.А. Формирование научной интеллигенции в СССР. 1917–1937. – М., 1966; Она же. Советская интеллигенция. История формирования и роста (1917-1965 гг.). – М., 1968 и др.
[4] Архипова В.А., Морозов Л.Ф. Борьба против капиталистических элементов в промышленности и торговле. 1920 – начало 30-х годов. – М., 1978; Глезерман Г. Ликвидация эксплуататорских классов и преодоление классовых различий в СССР. М., 1949; Ларин Ю. Частный капитал в СССР. – М.–Л., 1927; Левин В.Я. Социально-экономические уклады в СССР в период от капитализма к социализму. Государственный капитализм. Частный капитализм. – М., 1967; Морозов Л.Ф. Решающий этап борьбы с нэпманской буржуазией / из истории ликвидации капиталистических элементов города (1926–1929). – М., 1960; Трифонов И.Я. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. – М., 1975.
[5] Авдиенко М. Сдвиги в структуре пролетариата в первой пятилетке. – Плановое хозяйство, 1932. № 6–7; Гольцман М.Т., Коган Л.М. Старые и новые кадры пролетариата. – М., 1934; Иозифович С. Состав новых пополнений промышленного пролетариата. – Народное хозяйство СССР, 1932. № 1–2; Маркус Б. К вопросу о методах изучения социального состава пролетариата в СССР // История пролетариата СССР. 1930. № 2. С. 23–71; Панкратова А.М. Проблемы изучения истории пролетариата. История пролетариата СССР. 1930. № 1; Рашин А.Г. Металлисты СССР. – М., 1930; Рашин А.Г. Состав фабрично-заводского пролетариата СССР. – М., 1930; Панкратова А.М. История пролетариата в СССР. – 1932. № 2.
[6] Хрящева А.И. К вопросу об условиях образования классов // Вестник статистики. 1922. Книга ХII. №9–12; Она же. Группы и классы в крестьянстве. – М., 1926; Ларин Ю. Сельскохозяйственный пролетариат СССР. – М., 1927; Назимов И.Н. Элементы капитала в крестьянском хозяйстве. – М.–Л., 1929; Струмилин С.Г. Динамика батрацкой армии в СССР. Наемный труд в сельском хозяйстве. Статистико-экономический сб. – Киев, 1926; Яковлев Я. Наша деревня. – М., 1925 и др.
[7] Немчинов В.С. Сельскохозяйственная статистика с основами общей теории / Избранные произведения: В 6-ти т. – М., 1967. Т. 3; Он же. Размещение производительных сил / Там же. – М., 1967. Т. 4.
[8] Чаянов А.В. Основные идеи и формы организации крестьянской кооперации. – М., 1927; Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство: Избранные труды. – М., 1989.
[9] Социология в СССР. Т. I. – М., 1965; Т. II. – М., 1966; Строительство коммунизма и развитие общественных отношений. – М., 1966; Проблемы изменения социальной структуры советского общества. – Классы, социальные слои в СССР. – М., 1968.
[10] Амвросов А.А. От классовой дифференциации к социальной однородности общества. – М., 1972; Гущин Н.Я. Великий Октябрь и социальная структура советского общества. – Минск, 1987; Поляков Ю.А. Изменение социальной структуры в СССР. М., 1970; От капитализма к социализму: Основные проблемы переходного периода в СССР. 1917–1937 гг. / Под ред. Ю.А. Полякова. В 2-х кн. – М., 1981; Руткевич М.Н. Методологические проблемы изучения социальной структуры советского общества. Свердловск, 1972; Семенов В.С. К обществу без классов. – М., 1965; Сенявский С.Л. Изменение в социальной структуре советского общества. 1938–1970. – М., 1973; Шкаратан О.И. Изменение социальной структуры советского общества. – М., 1965.
[11] Арутюнян Ю.В. Социальная структура сельского населения СССР. – М., 1971; Заславская Т.И. О социальных функциях миграции сельского населения в городе // Урбанизация и рабочий класс в условиях научно-технической революции. – М., 1970. С.103; Шкаратан О.И. Проблемы социальной структуры рабочего класса. – М., 1970. С. 51, 53; Лукина В.И., Нехорошков С.Б. Динамика социальной структуры населения СССР. – М., 1982; Гордон Л.А., Назимова А.К. Социально-профессиональная структура современного советского общества: типология и статистика // Рабочий класс и современный мир. 1983. № 2, 3 и др.
[12] Шубкин В.Н. Социологические опыты (Методологические вопросы социальных исследований). – М., 1970.
[13] Волков Ю.Е. Организация управления обществом // Вопросы философии. 1965. № 8.
[14] Из истории рабочего класса СССР. Сб. статей. – М., 1968; История советского рабочего класса. Т.2. Рабочий класс — ведущая сила в структуре социализма. 1921–1937 гг. – М., 1984; История советского крестьянства. Т. 1, 2. – М., 1986; История крестьянства Сибири. – Новосибирск, 1982–1985.
[15] Вдовин А.И., Дробижев В.З. Рост рабочего класса СССР 1917–1940 гг. – М., 1976; Вылцан М.А. Завершающий этап колхозного строя (1935–1937 гг.). – М., 1978; Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: социальная структура, социальные отношения. – М., 1977; Он же. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хозяйство. – М., 1979; Дробижев В.З. Советский рабочий класс в период социалистической реконструкции народного хозяйства. – М., 1961; Ивницкий Н.А. Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса (1929–1932 гг.). – М., 1972; Он же. Советское крестьянство. Краткий очерк истории. – М., 1973; Панфилова А.М. Формирование и развитие советского рабочего класса (1917–1961 гг.). – М., 1964; Поляков Ю.А. История советского крестьянства. – М., 1968. Т. 1–2; Селунская В.М. Изменение социальной структуры советской деревни. – М., 1979; Шкаратан О.И. Проблемы социальной структуры рабочего класса. – М., 1970 и др.
[16] Архипов Н.Б. Дальневосточная область. – М.–Л., 1926; Он же. Дальневосточный край. – М.–Л., 1929; Брянский А.М. Крестьянское хозяйство ДВО в послереволюционный период. Статистический бюллетень ДОСУ. Хабаровск, 1925. № 11–12; Дербер П.Я., Шер М.Л. Очерки хозяйственной жизни Дальнего Востока. – М.–Л. 1927; Жигадло Е. Классовое расслоение дальневосточной деревни. – Владивосток, 1929; Ильинский В.В. Батраки в ДВК. Данные анкетного исследования. Дальневосточное статистическое управление. – Хабаровск, 1926 и др.
[17] История Дальнего Востока СССР. Кн. 7. Советский Дальний Восток в период восстановления и реконструкции народного хозяйства, победы социализма в СССР (ноябрь 1922–1937) / Под ред. А.И. Крушанова. – Владивосток, 1977; Крестьянство Дальнего Востока СССР ХIХ–ХХ вв. Очерки истории / Под ред. академика А.И. Крушанова. – Владивосток, 1979; Из истории рабочего класса и крестьянства. – Владивосток, 1975.
[18] Флеров В.С. Дальний Восток в период восстановления народного хозяйства. – Томск, 1973. Т. 1–2.
[19] Больбух А. Об освещении истории рабочего класса Дальнего Востока в годы второй пятилетки (1933–1937 гг.) / История, археология и этнография Дальнего Востока. Т. 7. – Владивосток, 1967; Глущенко И.И. Рабочий класс советского Дальнего Востока в переходный к социализму период (1922–1937). – Владивосток, 1986; Докучаев Г.А. Рабочий класс Сибири и Дальнего Востока накануне Великой Отечественной войны (1937 – июнь 1941 гг.). – Новосибирск, 1966; Ермакова Э.В. Вопросы методологии изучения рабочего класса на страницах сб. «История пролетариата СССР» // Из истории рабочего класса СССР и крестьянства Дальнего Восток. Ученые записки ДВГУ. Т. 101. – Владивосток, 1975; Мандрик А.Т. История рабочего класса советского Дальнего Востока в период строительства социализма в СССР: (Исследование проблемы) // Методология исследования и историография Дальнего Востока. – Южно-Сахалинск, 1975; Унпелев Г.А. Социалистическая индустриализация Дальнего Востока. 1928–1932 гг. – Владивосток, 1972; Он же. Завершение социалистической реконструкции промышленности Дальнего Востока. 1933–1937 гг. – Владивосток, 1975.
[20] Войшнис В.Э. Партийное строительство на Дальнем Востоке (ноябрь 1922–1937 гг.). – Хабаровск, 1984; Очерк истории дальневосточных организаций КПСС (1900–1937). – Хабаровск, 1982.
[21] Платунов Н.И. Переселенческая политика советского государства и ее осуществление в СССР (1917–1941 гг.). – Томск, 1976; Билим Н.А. Сто дорог на восток. Из истории переселения трудящихся на Дальний Восток. Хабаровск, 1978.
[22] Гончаренко А. Деятельность Приморской партийной организации по развитию сельского хозяйства округа в период 1926–1928 гг. / Ученые записки ДВГУ. Т. 7. Ч. 1. Серия общественных наук. – Владивосток, 1965; Иванов Б.В. Осуществление ленинского кооперативного плана на Дальнем Востоке (1922–1927 гг.): дисс. канд. ист. наук. – Томск, 1961; Лебединская Т.А. Ленинский комсомол — активный помощник партии в коллективизации сельского хозяйства на Дальнем Востоке (1928–1932 гг.): дис. канд. ист. наук. – М., 1973; Морозов А.З. Партийные организации Дальнего Востока в борьбе за коллективизацию сельского хозяйства края / Из истории партийных организаций КПСС на Дальнем Востоке (1905–1941 гг.). – Хабаровск, 1962; Шиндялов Н.А. К вопросу о социальной структуре амурского крестьянства (1922–1926 гг.) / Материалы третьей научной конференции по ист., археол. и этногр. Дальнего Востока. – Владивосток, 1962. С. 70–73; Шишко Н.П. Из истории борьбы партийных организации Дальнего Востока за проведение массовой коллективизации сельского хозяйства (1929–1939 гг.). – Владивосток, 1961; Чаусов П.Х. Социально-экономическое положение дальневосточной деревни накануне массовой коллективизации / Вопросы истории Сибири. – Иркутск, 1967. С. 54–73; Чиченина А.Ф. Борьба партийной организации за коллективизации сельского хозяйства Амурской области (1927–1934 гг.): дисс. канд. ист. наук. – Томск, 1966.
[23] Кузнецов М.С. Дальневосточная партийная организация в борьбе за осуществление задач культурной революции (1928–1937 гг.). – Томск, 1971.
[24] Бакун Д. Школа ДВК на социалистической стройке. – Хабаровск, 1931; Курочкина Л.П. Ликвидация неграмотности на Амуре. – Благовещенск, 1966; Шергова Х. Результаты учета специалистов // Экономическая жизнь Дальнего Востока. 1929. № 5; Колотов К.А. История морского образования на Дальнем Востоке. – М., 1962. Бенсман Э.Г. Культурное строительство в Хабаровском крае. – Хабаровск, 1965 и др.
[25] Burnham J. The Managerial Revolution. What is Happening in the World. N.Y., 1941; Джилас М. Новый класс. Анализ коммунистической системы. – М., 1992; Восленский М. Номенклатура: Господствующий класс Советского Союза. – М., 1991.
[26] Историки спорят: тринадцать бесед. М., 1988; Исторические исследования в России: тенденции последних лет. – М., 1996; Россия в ХХ веке: Реформы и революции: В 2-х т. – М., 2002; Россия ХIХ–ХХ вв. Взгляд зарубежных историков / Отв. ред. А.Н. Сахаров. – М., 1996; Российское государство и общество. ХХ век. – М., 1999; Тоталитаризм как исторический феномен. М., 1989; Тоталитаризм: к истории и теории вопроса. – М., 1992; Трудные вопросы истории: Поиски. Размышления. Новый взгляд на события и факты. Сб. ст. – М., 1991.
[27] Арон Р. Демократия и тоталитаризм. – М., 1993; Арендт Х. Истоки тоталитаризма. – М., 1996.
[28] Бордюгов Г.А., Козлов В.А. История и конъюнктура: Субъективные заметки об истории советского общества. – М., 1992; Волкогонов Д.А. Семь вождей. Т.1. – М., 1995; Кисилев В. Сколько моделей социализма было в СССР // Иного не дано. – М., 1988; и др.
[29] Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни. Очерки теории. – Новосибирск, 1991; Кравченко А.И. Социология. – М., 2001; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (ХVIII – начало ХХ в.): В 2 т. – СПб., 2003; Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. – М., 1996; Рывкина Р.В. Советская социология и теория социальной стратификации // Постижение. – М., 1989. С. 17–35; Фролов С.С. Социология. – М., 1996; Шкаратан О.И. Социальная структура: иллюзии и реальность // Социология перестройки. – М., 1990. С. 52–80.
[30] Геллер М.Я., Некрич Н.М. Утопия у власти: История Советского Союза с 1917 г. и до наших дней. В 3 кн. – М., 1995; Пайпс Р. Россия при большевиках. – М., 1997; Такер Р. Сталин: путь к власти. 1879–1929. История и личность. – М., 1990; Шапиро Л. Коммунистическая партия Советского союза. – Флоренция, 1975; Хоскинг Дж. История Советского Союза. 1917–1991. М., 1995; Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город. – М., 2001; Она же. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. – М., 2001; Коэн С. Переосмысливая советский опыт: (Политика и история с 1917 г.) / Стивен Коэн. – Benson (Vt.), 1986; Он же. Изучение России без России: Крах американской постсоветологии / Стивен Коэн. – М., 1999; Hollander P. Soviet and American Society. – New York, 1973; Lane D. Politics and Society in the USSR. London, 1970; Mehnert K. Der Sowjetmensch. Stuttgart, 1958; Levin M. Russian Peasants and Soviet Power. Evanston, 1968; Левин М. Бюрократия и сталинизм // Вопросы истории. 1985. № 3. С.16–28; Inkeles A. Social Change in Soviet Russia. Cambridge, 1968; Conquest R. Industrial Workers in the USSR. J., 1967; Conquest R. Agricultural Workers in the USSR. London, 1968 и др.
[31] Население России в ХХ веке: Исторические очерки / Под. ред. Ю.А. Полякова. В 3-х т. Т. 1. 1900–1939 гг. – М., 2001; Андреев Е.М., Дарский Л.Е., Харькова Т.Л. Демографическая история России: 1927–1959 гг. – М., 1998; Бугай Н.Ф. К вопросу о депортации народов СССР в 30-х – 40-х гг. // История СССР. 1989. № 6; Он же. О выселении корейце из Дальневосточного края // Отечественная история. 1993. № 6; Вербицкая О.М. Сельское население Российской Федерации в 1939-1959 гг.: Демографические процессы и семья: Дис.... д-ра ист. наук. – М., 2002; Жиромская В.Б. Демографическая история России в 1930-е годы. Взгляд в неизвестное. – М., 2001; Жиромская В.Б., Киселев И.Н., Поляков Ю.А. Полвека под грифом «секретно»: Всесоюзная перепись населения. 1937 г. – М., 1996; Жиромская В.Б. Всесоюзная перепись населения 1939 г. в историографии: оценка достоверности // Россия в ХХ в.: судьбы исторической науки. – М., 1996; Лескова Т.А. Государственное регулирование миграционной политики на юге Дальнего Востока в 20–30-е гг. ХХ в. Исторический опыт. – Благовещенск, 2004; Пикалов Ю.В. Переселенческая политика и изменение социально-классового состава населения Дальнего Востока РСФСР (ноябрь – июнь 1941 гг.). – Хабаровск, 2001; Рыбаковский Л.Л. Население Дальнего Востока за 150 лет. – М., 1990; Сенявский А.С. Урбанизация в России. – М., 2003; Ткачева Г.А. Демографическая ситуация на Дальнем Востоке России в 20-30-е гг. ХХ в. – Владивосток, 2001; Чернолуцкая Е.Н. Особенности формирования населения и трудовых ресурсов Дальнего Востока СССР в 30-е – нач. 50-х гг. (о роли «спецконтингентов»). – Владивосток, 1993; Этнографические процессы в Приморье в ХХ веке. – Владивосток: ДВО РАН, 2002 и др.
[32] Дугин А.Н. Исправительно-трудовые лагеря, колонии и тюрьмы в 1930–1950-е гг. // Полиция и милиция России. Очерки истории. – М., 1993. С. 139–161; Еланцева О.П. Обреченная дорога: БАМ (1932–1941 гг.). – Владивосток, 1994; Земсков В.Н. ГУЛАГ (историко-социологический аспект) // Социологические исследования. 1991. № 6; Он же. Политические репрессии в СССР (1917–1990 гг.) // Россия и XXI век. 1994. № 1–2; Он же. Спецпоселенцы в СССР, 1930–1960. – М., 2003; Цаплин В.В. Архивные материалы о числе заключенных в конце 30-х годов // Вопросы истории. 1991. № 4–5; Он же. Статистика жертв сталинизма в 30-е годы // Вопросы истории. 1989. № 4; Хлевнюк О.В. Принудительный труд в экономике 1929–1941 гг. // Свободная мысль. 1992. № 3 и др.
[33] Аймермахер К. Политика и культура при Ленине и Сталине. 1917–1932. – М., 1988; Байбаков С.А. История образования СССР: итоги и перспективы изучения. – М., 1997; Зеленов М.В. Главлит и историческая наука в 20–30-е годы // Вопросы истории. 1997. № 3. С. 93–110; Киселева Т.Г. Образовательные процессы в России на рубеже двух столетий (безграмотная Россия: миф или реальность). Историко-статистический анализ. Кн. 1. – М., 1994; Красильников С.А. Социальная типология интеллигенции в первое послеоктябрьское двадцатилетие // Актуальные проблемы истории советской Сибири. – Новосибирск, 1990. С. 191–213; Кулинич Н.Г. Образовательный аспект социокультурной динамики в городах Дальнего Востока РСФСР в 1920–1930-е гг. // Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке. 2004. № 1. С. 116–124; Романов В.В. Из истории становления системы образования в Приамурье. – Хабаровск, 2003; Куманев В.А. Судьбы советской интеллигенции (30-е годы) // История СССР. 1990. № 1. С.44–57 и др.
[34] Галлямова Л.И. Дальневосточные рабочие России во второй половине ХIХ – нач. ХХ в.: дисс. на соиск. уч. степени докт. ист. наук. – Хабаровск. 2003; Ковальчук М.А. История транспорта Дальнего Востока (вторая половина ХIХ в. – июнь 1941 г.). Хабаровск, 1997. Вып. 1; Коровин Н.Р. Рабочий класс в 30-е годы. – Иваново, 1994; Кулинич Н.Г. Социальный облик рабочих Дальнего Востока РСФСР в 20-е годы (ноябрь 1922–1929 гг.): дис. на соиск. уч. степени канд. ист. наук. – Хабаровск, 1998; Симонов Н.В. Военно-промышленный комплекс СССР. 20–50-е годы. – М., 1997 и др.
[35] Абеленцев В.Н. Амурское казачество. – Благовещенск, 2002; Судьба российского крестьянства. М., 1996; Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х гг.). – М., 1996; Проскурина Л.И., Лыкова Е.А. Деревня российского Дальнего Востока в 20–30-е годы ХХ века: Коллективизация и ее последствия. – Владивосток, 2004; Рогалина Н.Л. Крестьянство и нэп // НЭП: приобретения и потери. – М., 1994; Рогалина Н.Л. Коллективизация в СССР: уроки пройденного пути. – М., 1998; Данилов В.П. Аграрная политика РКП(б)–ВКП(б) в 20–30-х годах // Коммунист. 1990. № 15. С. 10–17; Зеленин И.Е. Крестьянство и власть в СССР после «революции сверху» // Вопросы истории. 1996. № 7. С. 32–44; Литвак К.Б. Политическая активность крестьянства в свете судебной статистики 1920-х годов // История СССР. 1991. № 2. С. 129–141; Шмелев Г.И. Большевики и крестьянство // Россия и современный мир. 1995. № 2. С. 193–216 и др.
[36] Дубинина Н.И. Трагедия личности // Дальний Восток. 1989. № 7. С. 128–135; Она же. Противостояние // Дальний Восток. 1990. № 8. С. 125–142; Николаев С. А была ли тайна? / Книга-мартиролог. – Комсомольск-на-Амуре, 1998. С. 12–19; Трехсвятский А.В. Дело Люшкова // Россия и АТР. 1998. № 1. С.90–104; Сутурин А.С. Отцовские ордена // Тихоокеанская звезда. 1990. – 23 марта и др.
[37] Песков В.М. Военная политика СССР на Дальнем Востоке в 30-е годы ХХ века. – Хабаровск, 2000; Минаков С.Н. Советская военная элита 20-х годов. – Орел, 2002; Он же. За отворотом маршальской шинели. – Орел, 1999; Сувениров О.Ф. Трагедия РККА в 1937–38 гг. – М., 1998; Кузин А.В. Состояние вооруженных сил на Дальнем Востоке СССР в начале 20-х гг. – Благовещенск, 2001.
[38] Дударь Л.А. Роль государства в организации торговли и снабжения товарами северных районов Дальнего Востока России в 1920–1930-е гг. // Дальний Восток России в контексте мировой истории: от прошлого к будущему. – Владивосток, 1997; Павлов П.Ю. Все начиналось с ликбеза (из истории общего образования Амурской области в 20–30-е годы ХХ в.). – Благовещенск, 2000 и др.
[39] Бродкин Л.И., Свищев М.А. Социальная мобильность в период нэпа: к вопросу о росте капитализма из мелкого производства // История СССР. 1990. № 5. С. 105–121; Виноградов С.В. НЭП: опыт создания многоукладной экономики. – М., 1996 и др.
[40] Стариков Е.Н. Маргиналы // В человеческом измерении. – М., 1989. С. 47–62; Стариков Е.Н. Новые элементы социальной структуры // Коммунист. 1990. № 5.
[41] Гимпельсон Е.Г. НЭП и советская политическая система. 20-е годы. – М., 2000; Он же. Становление и эволюция советского государственного управления 1917–1930. – М., 2003; Карпинский Л. Бюрократия // Опыт словаря нового мышления. – М., 1989; Гаман О. Политические элиты России в историческом процессе. Закономерность формирования и тенденции развития // Россия XXI. 1996. № 3/4, 5/6; Джавлаков О.Т., Михеев В.А. Номенклатура: Эволюция отбора (Историко-политологический анализ). – М., 1993: Коржихина Т.П., Фигатнер Ю.Ю. Советская номенклатура: становление, механизмы действия // Вопросы истории 1993. № 7 и др.
[42] Березкина О. Революционная элита переходного периода (1921–1927) // Свободная мысль. 1997; Бонюшкина Л.Е. Опыт изучения становления профессиональной элиты (СНК 1937–1941 гг.) // Мир России. – М., 1995. Т. 4. № 3–4. С. 108–130; Гаман-Голутвина О.В. Политические элиты России: Вехи исторической эволюции. – М., 2006; Дмитриенко В.П. Новый (старый) класс // Новый «Октябрь» в оценке историков. – М., 1994. С.30–36; Ильин В. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского общества. 1917–1996 гг. Опыт конструктивистско-структуралистского анализа. – Сыктывкар, 1996; Саранцев Н.В. Большевистская властвующая элита: возникновение, становление и трансформация. 1900–1939: Историко-социологические аспекты. – Саратов, 2001; Тяжельникова В.С. Состав партийных организаций в конце 20-х годов (Опыт количественного анализа по материалам Всесоюзной партийной переписи 1927 г.) // Вопросы истории КПСС. 1990. № 1. С. 18–29; Фигатнер Ю.Ю. Советская номенклатура: становление, механизмы действия // Вопросы истории. 1993. № 7. С. 25–38.
[43] Ващук А. С. Управленцы на Дальнем Востоке в советский период: штрихи к коллективному портрету (сер. 40–60-е гг.) // Вопросы социально-демографической истории на Дальнем Востоке России ХХ в. Сб. научных статей. – Владивосток, 1999.
[44] Шестак О.И. Историография реализации социальной политики в 1920–1930-е годы // Россия и АТР. Владивосток. 2003. 1 (39); Шестак О.И. Советская социальная политика и ее реализация на Дальнем Востоке (1922–1941 гг.): дисс. на соиск. уч. степ. канд. ист. наук. – Владивосток, 2003.
[45] Этнографические процессы в Приморье в ХХ веке. – Владивосток: ДВО РАН, 2002.
[46] Политические репрессии на Дальнем Востоке СССР в 1920–1950-е годы / Материалы первой Дальнев. науч.–практ. конф. – Владивосток, 1997.
[47] Проскурина Л.И., Лыкова Е.А. Деревня российского Дальнего Востока в 20–30-е годы ХХ века: Коллективизация и ее последствия. – Владивосток, 2004.
[48] Всесоюзная перепись населения 1937 г. Краткие итоги / Под ред. Ю.А. Полякова. – М., 1991; Всесоюзная перепись населения 1939 года. Основные итоги / Под ред. Ю.А. Полякова. – М., 1992; Всесоюзная перепись населения 1939 г.: Основные итоги. Россия / Сост. В.Б. Жиромская. – СПб., 1999.
[49] Демоскоп. Население и общество // Бюллетень Центра демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирования РАН. № 197–198. 2005. 4–17 апреля.
[50] Ленин В.И. Экономика и политика в эпоху диктатуры пролетариата / В.И. Ленин. Полн. собр. соч. Т.39.
[51] История Россия / М.М. Горинов, А.А. Горский, А.А. Данилов (рук. автор. колл.) и др. – М., 1997. С.254.
