Проблема риска и ответственности субъекта научной коммуникации
УЧРЕЖДЕНИЕ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК
ИНСТИТУТ ФИЛОСОФИИ (ИФРАН)
На правах рукописи
ГУТНЕР
Григорий Борисович
ПРОБЛЕМА РИСКА И ОТВЕТСТВЕННОСТИ
СУБЪЕКТА НАУЧНОЙ КОММУНИКАЦИИ
Специальность 09.00.08 – философия науки и техники
Автореферат диссертации
на соискание ученой степени доктора философских наук
Москва
2008
Работа выполнена в Центре методологии и этики науки Учреждения Российской Академии Наук Института философии (ИФРАН)
Научный консультант:
доктор философских наук, А.П. Огурцов
Официальные оппоненты:
доктор философских наук, член-корреспондент РАН И.Т. Касавин
доктор философских наук А.Н. Кричевец
доктор философских наук, профессор В. Н. Порус
Ведущая организация: Кафедра философии естественных факультетов
Московского Государственного Университета
им. М.В. Ломоносова
Защита состоится 26 февраля 2009 г. в 15.00 часов на заседании Диссертационного совета № Д. 002.015.03 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора философских наук при Учреждении Российской Академии Наук Институте философии (ИФРАН) по адресу: 119992, Москва, ул. Волхонка, д. 14.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Учреждения Российской Академии Наук Института философии (ИФРАН)
Автореферат разослан____________________________ 2008
Ученый секретарь диссертационного совета,
кандидат философских наук В. И. Шалак
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. Идея субъекта – порождение Нового времени. Она разрабатывалась как основание эпистемологии вплоть до середины ХХ века. Во всяком случае, от Декарта до логического позитивизма в философии доминировало противопоставление познающего субъекта и познаваемой реальности. Теория познания, основанная на такой концепции, озабочена преимущественно вопросом об адекватном отражении реальности в сознании. Впрочем, еще во времена Декарта подобная адекватность выглядела проблематичной, поскольку исходный дуализм не позволял понять, как вообще возможна связь между мыслящим и познающим субъектом и подлежащей познанию материальной природой.
Важно, однако, что в философии Нового времени концепция субъекта всегда имела не только эпистемологическое, но и этическое измерение. Субъект представал как источник морального действия, способный взять на себя ответственность за свои поступки. Он обладает свободой выбора, причем эта свобода находится в известной корреляции с эпистемеологическим дуализмом. Будучи отделен от подлежащей познанию реальности, субъект не зависит от природных детерминаций. Он не подчинен материальным силам, действующим в познаваемых объектах. Это обстоятельство позволяет ему поступать ответственно и рационально, что особенно подчеркивается мыслителями, связанными с Просвещением. Субъект автономен и подчинен только Разуму. Более того, он выступает как носитель Разума, способный реализовать его требования в неразумном мире. Такой субъект существует вне сообществ и вне истории. Его моральные решения, как и его познавательные акты, носят безусловный и универсальный характер.
Пересмотр понятия субъектности, предпринятый во второй половине ХХ века связан во многом с разочарованием в идеалах Просвещения. Этому пересмотру способствовало включение в поле внимания философии двух взаимосвязанных сфер: языка и коммуникации. В эпистемологии последних десятилетий можно видеть стремление избавиться, наконец, от картезианского дуализма и это стремление реализуется в попытках представить познание как культурный и социальный феномен.
Реализация указанных тенденций предполагает отказ от прежних идеалов. Прежде всего, несостоятельными оказываются в рамках указанных представлений всякие универсалистские претензии. Сама идея субъекта при таком подходе должна быть существенно пересмотрена. Если рассматривать его эпистемологический аспект, то знание будет не следствием познавательных усилий индивида, а результатом деятельности сообщества, вырабатывающего принципы своей жизни. При понимании субъекта познания как сообщества в центре внимания оказывается не совокупность индивидуальных усилий, интеллектуальных и волевых актов, а коммуникативная структура. Субъект же, понимаемый как индивид, вообще может быть «вынесен за скобки», поскольку как познание, так и мораль сводятся к безличным процессам, проходящим в коммуникативной среде.
Тем не менее, можно видеть и обратное движение, связанное, если не с реабилитацией идей Просвещения, то более глубоким вниманием к темам универсальности, с одной стороны, и к индивидуальной субъектности, с другой. Различные варианты универсализма разрабатываются в последние годы, как в философии языка, так и в этике.
Наиболее существенным проявлением рассматриваемой тенденции являются концепции, развиваемые К.-О. Апелем и Ю. Хабермасом. Они напрямую обращаются к традиции модерна, тем не менее, пересматривая ее, опираясь на анализ коммуникативной деятельности. Пытаясь восстановить этический универсализм, рациональность и ответственность субъекта они пытаются учесть ту критику модерна, которая была развита в последние десятилетия. Субъект, представленный обоими исследователями, это, прежде всего, субъект коммуникативной деятельности, способный к рациональной аргументации в сообществе других таких же субъектов.
Идеи Апеля и Хабермаса служат отправной точкой для нашего исследования. Однако мы полагаем, что оба немецких философа не в полной мере смогли учесть ту критику принципов Просвещения, которая была развита философией XIX и ХХ веков. Основным недостатком концепций Апеля и Хабермаса следует считать недостаточное внимание к иррациональной стороне коммуникативной деятельности. В рамках их теорий субъект коммуникации выступает только как носитель рациональности. Однако, рациональность, даже понятая как коммуникативная, составляет лишь аспект человеческого общения. Предлагая рациональность и ответственность как основание действий субъекта, необходимо еще показать место этих принципов в коммуникативной деятельности. Разумность, ответственность и универсальная значимость действий субъекта не является необходимой составляющей социальной жизни, проходящей преимущественно в рамках социальных стереотипов и иррациональных привычек.
В связи со сказанным разработка современной концепции субъекта науки представляется весьма актуальной, как в этическом, так и в эпистемологическом аспекте. Важно понять, что ученый не является простым агентом социальных практик, выполняющим детерминированные извне исследовательские программы и, следовательно, избавленным от ответственности. Иными словами, он должен быть представлен как субъект исследовательской деятельности, способный свободно осуществлять им самим намеченные проекты и отвечать как за научную, так и за моральную состоятельность своих методов и результатов. Тема ответственности ученого и универсальной значимости научного результата особенно актуальна в связи с глобальным характером проблем, порождаемых современным состоянием науки и прогрессом технологий.
Степень разработанности темы. Рассмотрение понятия субъекта в последние десятилетия 20 века сводится, как правило, к критике картезианской парадигмы и восходит к трудам К. Маркса, Ф. Ницше, М. Хайдеггера. В работах Л. Альтюссера, Р. Барта, Ж. Бодрийяра, Ж. Деррида, Ю. Кристевой, Ж. Лиотара, М. Фуко с разных сторон демонстрируется кризис человеческой идентичности, показывается, что идея субъекта есть временное порождение определенных дискурсивных практик, идеологий, практик власти и т.д. Однако отказ от понятия субъекта не был повсеместным. А. Рено, противопоставляя понятия субъекта и индивида, утверждал, что постмодернизм критикует именно последнее, не схватывая самого понятия субъектности. В самом постмодернизме, начиная с 80-х годов вызрела идея «воскрешения субъекта». М. Фуко (в поздних работах), М. Готдинер, Дж. Уард и ряд других авторов говорят о необходимости преодоления кризиса идентичности. Фуко видит эту возможность осуществлении «практик себя», не сводимых к языку и дискурсивным практикам. Ряд авторов (например, Э. Левинас, П. Рикёр, Б. Вальденфельс) связывают обретение единства «я» с отношением к «другому», субъект-субъектной коммуникацией. В связи с открытием роли языка и социальных практик эту стратегию описания субъекта следует признать наиболее перспективной.
В англо-американской философии, связанной преимущественно с аналитической традицией также существует устойчивый интерес к теме субъекта. Широкий круг авторов поддерживает идею уникального, тождественного себе «я», расходясь, однако, во мнениях о природе этой самотождественности. Существует много редукционистских концепций, сводящих тождество личности либо к соматическим, либо к психическим факторам. К первой группе относятся концепции Е. Олсона, П. Сноудона, Дж. Томсон, Б. Уильямса. Ко второй – Д. Парфита, Дж. Перри, С. Шумейкера. Можно, кроме того, выделить концепции, рассматривающие тождество личности прежде всего с коммуникативной и этической точек зрения. В работах К. Корсгаард, А. Макинтайра, К. Ровейна, Ч. Тейлора тождество личности рассматривается не как эмпирический факт, нуждающийся в объяснении, а как исходное условие морального поведения и ответственности.
Понятие субъекта научной коммуникации активно обсуждается в современной философии науки. Для этого обсуждения существенна наметившаяся в первой половине ХХ века и окончательно совершившаяся в последние его десятилетия переориентация философии науки с рассмотрения чисто эпистемологических вопросов на исследование социальных аспектов научной деятельности.[1] Разные подходы к исследованию науки как социального института были продемонстрированы еще в трудах Л. Флека и Р. Мертона, а во второй половине ХХ в подробно развиты у Т. Куна, Д. Блура, Л. Лаудана, У. Ньютон-Смита, М.К. Петрова, К. Поппера, С. Тулмина, П. Фейерабенда и многих других. При всем разнообразии подходов, развиваемых указанными авторами, все они, в той или иной мере, предполагают человеческую размерность («человекоразмерность» - М.К. Петров) науки. Важной чертой этой тенденции является рождение такой новой сферы исследования, как социальная эпистемология[2]
. На стыке философии и социологии науки были сформулированы концепции научного сообщества (Л. Флек, Р. Мертон, Т. Кун) и этоса науки (Р. Мертон, Б. Барбер, Э. Барбер, Р. Богуслав, Дж. Займан, С. Фуллер). Нравственная позиция ученого и характер его индивидуальной ответственности за научную истину рассматривается рядом авторов (Р. Мертон, К. Поппер, К.-О. Апель, Х. Альберт, Дж. Агасси, Р. Брэндом, Дж. Займан, М. Ноттурно) как конституирующая черта научной деятельности. Важным достижением названных авторов является обнаружение неразрывной связи между этическим и эпистемологическим подходами к науке.
Еще одним существенным для настоящего исследования принцпом является личностный характер научного знания, описанный, прежде всего, М. Полани. Обращение к концепции личностного знания позволяет рассмотреть логику аргументации, далекую от классического идеала дедуктивного обоснования знания. В этой связи ряд исследователей (например, П. Фейерабенд, Л. Цеккарелли, А.П. Огурцов) отмечая «риторический поворот» в философии науки, обращаются к таким факторам научного исследования как субъективная убедительность, правдоподобие, «научная вера», опора на неявные и часто неосознанные предпосылки.
Анализ постнеклассической науки (В.С. Степин) и ее синергетической парадигмы (работы В.И. Аршинова, В.Г. Буданова, Л.П. Киященко, В.Н. Поруса, Я.И. Свирского, В.С. Степина, В.С. Швырева и др.) раскрывает феномен «человекомерной» науки и связанный с ним коммуникативный характер субъекта. В этих работах исследуется особый тип субъективности, характеризующийся открытостью, коммуникативностью, постоянным становлением.
Тема риска до настоящего времени, была, для философии периферийной. Она изучалась в экономике, политике, экологии, при разработке технологий для оценки качества решений. В работах, посвященных социологии и этике науки риск описывался преимущественно как этическая категория. Вопрос о риске и ответственности ставится в связи с правомерностью рискованных научных исследований. Иными словами, речь идет об ответственности ученого за возможные опасные последствия применения его результатов. В последние годы, однако, разрыв этического и социологического понимания риска преодолевается в работах, посвященных анализу рациональных процедур принятия решений, как морального, так и когнитивного характера (А. Гевирц, Э. Гидденс, Н. Грегерсен, Н. Луман, К. Шрейдер-Фреше).
Тема ответственности систематически разработана в трудах Г. Йонаса, Х. Ленка, М. Маринга. Йонас связывает ответственность с самим существованием человека, необходимостью заботится о другом и рассматривает отношения человека с природой как сферу особой ответственности. У Ленка и Меринга ответственность рассматривается преимущественно в социальном и правовом аспекте, описана структура ответственности в системе социальных связей. В этих работах, однако, не исследуется вопрос об ответственности субъекта коммуникативного действия, в том числе о связи ответственности с риском.
Объект диссертационного исследования. Объектом исследования являются коммуникативные практики науки.
Предмет исследования. Предметом исследования являются ответственные действия субъекта в рамках коммуникативных практик науки.
Цель и задачи диссертационного исследования. Целью работы является создание такой концепции субъекта науки, в которой достижения классической философии были бы модифицированы с учетом последующей критики. К указанным достижениям следует отнести прежде всего принцип рациональности, идеи ответственности и универсализма. В философии ХХ века значение этих идей и принципов нередко ставится под сомнение вследствие учета локальных социокультурных детерминаций научного знания, а также выявления значимости внерефлексивной и даже внерациональной компоненты деятельности ученого, выражающейся в его навыках, привычках, стереотипах и т.п. Более того, эти дорефлексивные габитуальные компоненты, представляют собой глубокий пласт «неявного знания» (М. Полани), и составляют необходимое условие научной коммуникации, которая приобретает вид иррациональной и бессубъектной. Чтобы избавиться от такого рода видимости и модифицировать идеалы классической философии, необходимо обосновать возможность ответственного рационального действия и описать его структуру.
Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:
- Выявить основные характеристики субъекта, представленные в классической философии, условия возможности ответственных познавательных и моральных актов субъекта, исходя из общих черт этики и эпистемологии модерна.
- Описать место субъекта в коммуникативном сообществе. Рассмотреть возможные источники риска при принятии коммуникативных решений и значение риска в принятии на себя ответственности и конституировании субъектности.
- Рассмотреть следование правилу как основу коммуникативной деятельности. Выявить аспекты бессубъектности (габитус) и субъектности (рефлексия) в следовании правилу.
- Описать габитус как сферу бессубъектности в коммуникативной деятельности. Рассмотреть место габитуса в научной коммуникации и выявить границы габитуса.
- Показать роль рефлексии в научной коммуникации. Рассмотреть связь рефлексии с рациональным и ответственным действием субъекта.
- Рассмотреть взаимосвязь габитуса и рефлексии.
- Рассмотреть место универсальных правил в рациональной деятельности субъекта научной коммуникации. Определить возможности трансцендентального подхода к обоснованию универсальных норм в рациональной аргументации.
Методологическая и теоретическая основа исследования.
В основе методологии исследования лежит идея трансцендентального обоснования действия субъекта, как основы его конституции. Такое обоснование предполагает рациональность и универсальность действия. Рациональность подразумевает предельное обоснование правила действия, т.е. его сводимость к базовым (т.е. общепонятным и общезначимым) нормам. Универсальность вытекает из рациональности, поскольку указанная сводимость и делает правило универсальным.
Для обоснования базовых норм используется трансцендентальный аргумент, т.е. демонстрация того, что любой аргументированный отказ от этих норм потребует обращения к ним в процессе аргументации. Указанные нормы рассматриваются, соответственно не только как универсальные, но как трансцендентальные, т.е. являющиеся условием любого возможного действия субъекта.
Задача трансцендентального исследования состоит в установлении необходимого минимума условий рациональной коммуникации, а не в построении какой-то целостной системы, претендующей на всеобщность. Трансцендентальные нормы обязательны постольку, поскольку мы остаемся в рамках разумности, языковой коммуникации и, в конечном счете, человечности. Эта рамка может быть чрезвычайно широка, но не безгранична.
Важным методологическим допущением работы является показанная К.-О. Апелем общность эпистемологических, логических и моральных норм. Все три указанных типа являются нормами рациональной коммуникации и определяют разумные отношения между субъектами.
Другим важным для методологии исследования принципом, является кантовский тезис о границе разума. Трансцендентальный аргумент работает только в рамках рациональной аргументации, поскольку проясняет принципы только рациональной коммуникации, а не коммуникации вообще. Поэтому методологически важно прояснить границы применимости этого аргумента, т.е. описать границу рационального и иррационального в научной коммуникации. Метод исследования состоит в последовательном описании возможностей иррациональной коммуникации с одной стороны и рациональной – с другой и попытке обнаружить границу этих возможностей.
Указанное описание основывается на необходимости следования правилу в любой коммуникативной деятельности. Поэтому методы исследования во многом основываются на результатах дискуссии о проблеме следования правилу, широко представленной в современной философской литературе. В качестве исходных допущений в работе приняты взгляды С.А. Крипке о социальном характере следования правилу. В ходе исследования эти взгляды корректируются с учетом концепции П. Бурдье о принципах порождения социальных практик, идей П. Уинча о значении рефлексии в следовании правилу, а также собственных идей автора о роли риска в коммуникации.
Исследование носит междисциплинарный характер. В нем использованы результаты, полученные в социологии, лингвистике, социологии науки, истории науки и других дисциплинах. Однако эти результаты рассматриваются не как эмпирические факты или понятия (что естественно для указанных дисциплин). Обращение к ним мотивировано необходимостью исследования коммуникативной деятельности вообще. Такие понятия как «габитус» (П. Бурдье), «неявное знание» (М. Полани), «парадигма» (Т. Кун) вводятся как необходимые аспекты научной коммуникации, а не как результат наблюдений некоторого рода научных практик. В этом смысле методология исследования является собственно философской.
Новизна диссертационного исследования состоит в следующем:
выявлена принципиальная важность понятия границы для конституирования субъекта и установлении перспективности кантовского трансцендентализма для описания субъекта научной коммуникации;
понятие риска использовано для анализа коммуникативной деятельности в научном сообществе; установлена связь между риском и ответственностью в коммуникативных практиках;
продемонстрировано, что риск коммуникативной ошибки является источником ответственности и конституирует субъекта коммуникации;
разработано понятие габитуса научного сообщества, интегрирующее и модифицирующее концепции габитуса П. Бурдье, неявного знания М. Полани и научной парадигмы Т. Куна;
выявлены бессубъектные формы научной коммуникации, которые полностью определены габитусом, основаны на автоматизмах коммуникативного действия и нерефлексивном полагании целей и средств;
научные новации представлены как нестандартные действия, не согласующиеся с установленными автоматизмами и нарушающие границу габитуса;
выявлен коммуникативный смысл рефлексии, как акта, совершаемого на границе габитуса. Показано, что рефлексия подразумевает осознание альтернативы при выборе коммуникативного правила и тем самым порождает риск и ответственность коммуникативного субъекта;
установлено, что универсальность научного результата является коммуникативной нормой, подразумеваемой актом рефлексии;
показана взаимная дополнительность габитуального и рефлексивного модусов коммуникации; введено понятие трансцендентальной альтернативы как предельного условия риска и ответственности субъекта;
выявлены континуальность и дискретность форм коммуникативной деятельности, представленные габитуальным и рефлексивным модусом коммуникации, соответственно;
установлена связь ответственности субъекта с идентифицируемостью формы коммуникативной деятельности, которую субъект выбирает, отличая ее от других, ясно идентифицируемых форм.
Положения, выносимые на защиту.
- На основании анализа теории познания И. Канта установлено, что определение субъекта связано с понятием границы познания. Вследствие своей принципиальной ограниченности, познание сталкивается с трансцендентной реальностью, а потому знание есть субъективная конструкция, по определению не совпадающая с реальностью самой по себе. Этот подход делает обоснованным понятие субъекта, поскольку предполагает неснимаемое различие между ним и познаваемой реальностью. Граница же обусловлена априорными условиями познания, которые создают неизменную структуру всякой познавательной деятельности.
- Понятие риска и ответственности субъекта получено в результате экстраполяции кантовских идей на коммуникативную деятельность. Существование априорных норм коммуникации создает границу публично интерпретируемой реальности. В результате субъект в ходе коммуникации неизбежно сталкивается с трансцендентной реальностью, в частности с трансцендентностью другого. Это столкновение порождает риск коммуникативной ошибки. В таких условиях субъект должен брать на себя ответственность за свои коммуникативные решения. Именно риск коммуникативной ошибки конституирует субъекта. О субъекте незачем говорить, если гарантирована безошибочность коммуникации.
- В основе постоянно воспроизводимых, регулярных коммуникативных практик научного сообщества лежат спонтанные автоматизмы, неявно принимаемые сообществом. Такие практики не подразумевают субъекта коммуникации, поскольку не требуют ответственного действия. Указанные автоматизмы составляют габитус (habitus) научного сообщества и представляют собой форму неявного знания (М. Полани). С другой стороны, понятие габитуса научного сообщество близко к понятию научной парадигмы у Т. Куна. Габитус научного сообщества, определяя характер научной коммуникации, включает в себя онтологические допущения, разделяемые сообществом, определяет характер целеполагания, представления о причинности, способы постановки и решения научных задач.
- Выявлено существование границы габитуса и неизбежность столкновения с ситуациями, в которых не работают габитуальные автоматизмы. В таких ситуациях возникает необходимость явного представления правил коммуникации. Новизна в науке возникает именно тогда, когда действия в рамках габитуса невозможно. Научные новации представляют собой новые коммуникативные правила, не предусмотренные габитусом.
- Явное представление коммуникативного правила не может быть однозначным и всегда допускает альтернативу. Наличие альтернативы создает риск ошибки и заставляет актора взять на себя ответственность за предложенное сообществу правило. Именно такой актор называется субъектом. Явное представление правил есть акт рефлексии и приводит к прояснению габитуса и рационализации научной коммуникации.
- Существует два дополнительных друг к другу модуса деятельности ученого: габитуальный и рефлексивный. Их дополнительность является необходимым условием научной коммуникации. Новые научные результаты обязательно предполагают рефлексию, возникающую при сбое коммуникации на границе габитуса. Габитус, будучи консервативным компонентом научной деятельности, закрепляет исследовательские навыки и обеспечивает регулярность научной коммуникации.
- Основной нормой субъективного действия в рефлексивном модусе является универсальность предлагаемого сообществу результата. Ученый, явно формулирующий свой научный результат, исходит из требования, подобного категорическому императиву: он действует так, как по его убеждению должен действовать любой член научного сообщества. Предлагая новый метод исследования, формулируя открытый им закон и т.п. он исходит из того, что этот результат будут в дальнейшем разделять все.
- Трансцендентальной нормой рациональной коммуникации является отношение тождества и различия форм коммуникации. В рефлексивном модусе соблюдается требование идентифицируемости этих форм. Это требование распространяется и на самого субъекта научной коммуникации, который, будучи ответственен за свои коммуникативные акты, постоянно сохраняет тождество с самим собой. При обосновании требования идентифицируемости использован трансцендентальный аргумент.
- Деятельность в рамках габитуального модуса не описывается отношением тождества и различия. Габитус предполагает существование континуума форм коммуникации, которые не могут быть однозначно идентифицированы и отношения между которыми описываются принципом семейного сходства (Л. Витгенштейн).
- Научная коммуникация, как единство двух дополнительных модусов, с необходимостью осуществляется в одной из двух альтернативных форм: в дискретности строго идентифицируемых правил или в континуальности переходящих друг в друга навыков. В этой связи введено понятие трансцендентальной альтернативы, определяющей фундаментальный выбор субъекта в рамках рефлексии. Он может выбрать рефлексивный модус и тем самым взять на себя ответственность за явно идентифицируемое правило научной коммуникации. Но он также может вернуться к габитуальному модусу, продолжая действовать в рамках привычных автоматизмов. Выбирая первое, субъект выбирает и самого себя в качестве субъекта.
Научно-теоретическая и практическая значимость исследования определяются актуальностью темы и новизной результатов и состоит в описании основных форм коммуникативной деятельности в науке и определении места субъекта в системе научной коммуникации. Результаты работы могут быть использованы в исследованиях по философии науки, философии языка, социологии науки, а также при разработке учебных курсов и написании учебных пособий для студентов высших учебных заведений гуманитарных и естественнонаучных специальностей.
Апробация исследования. Диссертационное исследование обсуждалось и было рекомендовано к защите в Центре методологии и этики науки Института философии РАН. Положения диссертации неоднократно излагались автором в докладах и выступлениях на научных конференциях и семинарах, в том числе: III Российском философском конгрессе «Рационализм и культура на пороге третьего тысячелетия» (Ростов-на-Дону, 2002); международной конференции «Науки о человеке в современном мире» (Санкт-Петербург, 2002); Международном симпозиуме «Знание и общество» (Москва, 2005); Всероссийской научной конференции «Провинция и столица: центробежные и центростремительные процессы духовной эволюции культуры» (Белгород, 2006); Научной конференции «Проблема текста в гуманитарных исследованиях» (Москва, 2006); Международной конференции «Ответственность религии и науки» (Москва, 2006); Международной конференции «Философия математики: актуальные проблемы» (Москва, 2007); Международном научном семинаре «Личность в XXI веке» (Фессалоники, 2007); Международной конференции «Взаимодействие науки и религии» (Афины, 2007); Международной конференции «Демократия и ценности» (Вильнюс, 2008); I Всероссийской конференции «Наука, образование, инновации» (Москва, 2008).
Результаты исследований представлены в монографии «Риск и ответственность субъекта коммуникативного действия» (2008) и 21 статье.
Исследования по теме диссертации поддержаны грантами РГНФ: проекты № 02-03-18195а (Субъект математического рассуждения) и № 07-03-00228а (Ответственность субъектов научной коммуникации).
Материалы диссертации использовались при разработке спецкурса «Философия диалога», прочитанного в 2006/2007 учебном году в магистратуре Свято-Филаретовского православно-христианского института.
Структура и объем работы. Структура работы определяется целью и задачами исследования. Диссертация состоит из шести глав, введения, заключения и библиографии.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ работы
Во Введении обоснована актуальность темы исследования, рассмотрена степень ее научной разработанности, определены объект и предмет, цель и задачи, раскрыта научная новизна, охарактеризованы методологические и теоретические основания исследования, указана теоретическая и практическая значимость диссертационной работы, приведены данные об апробации ее результатов, описана структура диссертации.
Глава 1. Трансцендентальный анализ понятия субъективности
В главе 1 рассматриваются концепции субъективности у Декарта, Канта и некоторых более поздних мыслителей нового времени. Анализируется поиск предельных оснований человеческого познания у названных мыслителей и их попытки понять, какие мыслительные ходы приводят нас к необходимости говорить о субъекте, как одном из таких оснований. Вводится понятие трансцендентального исследования, т.е.такого, которое обнаруживает исходные условия какой-либо деятельности, те условия, без которых указанная деятельность не может осуществляться.
1.1. Вопрос о субъекте. В первом параграфе рассматривается возникновение понятия о субъекте в контексте генезиса науки. Особое внимание уделяется взглядам Декарта. Важнейшей чертой научного познания представляется необходимость рационального обоснования его результатов. Требование обоснованности приводит к вопросу о методе. Метод должен быть таков, чтобы любой желающий мог сам удостовериться в истинности результата. Научное исследование в идеале должно быть контролируемым на каждом шаге. При этом первый шаг предполагает опору на очевидное, не вызывающее сомнения знание. Знание обосновано тогда, когда выводится из не вызывающих ни малейшего сомнения первых принципов.
Однако наряду с вопросом о редуцируемости знания к очевидности возникает и вопрос о субъекте. Естественно спросить: кому это должно быть очевидно и кто способен проконтролировать процедуру получения научного результата? Отвечая на этот вопрос, необходимо застраховаться от случайности. Реальная ситуация научного исследования вроде бы требует от исследователя особой подготовки, достаточно высокого уровня образованности, индивидуальных природных способностей. Если достоверность научного результата ставится в зависимость от подобных факторов, то она должна быть признана весьма условной. Следовательно, речь должна идти о таком субъекте, каждый шаг которого был бы прозрачен для любого мыслящего существа.
1.2. Основные характеристики картезианского субъекта. В данном параграфе рассматривается характер познающего субъекта, описанного как чистое мыслящее «я». Первой характеристикой такого субъекта является его универсальность, состоящая в том, что любое действие чистого мыслящего «я» должно представляться обоснованным всякому, кто в состоянии мыслить. Такой универсальности Декарт достигает, проводя процедуру радикального сомнения. В ходе ее последовательно устраняются все знания, могущие оказаться недостоверными. Эти знания получены от других людей, от собственных чувств, от собственных интеллектуальных усилий. Отказавшись от них, мы тем самым устраняем все, что связано с частными (т.е. случайными) условиями возникновения знания. Мыслящее «я», обнаруженное в качестве неустранимой основы всякого мышления, не обременено никакими исторически и биографически обусловленными представлениями. Я, открывшийся себе в результате сомнения, ничем не отличаюсь ни от какого другого мыслящего существа. Поэтому все, что смогу счесть достоверным я, будет столь же достоверно и для любого.
Другой характеристикой субъекта является предметность его мышления. Даже сомневаясь во всем, я должен иметь некий предмет сомнения. Поэтому субъект конституируется в результате противопоставления объекту. С другой стороны, первым и наиболее достоверным объектом выступает он сам. Исходным знанием, которое должно стать началом познания, является знание о самом себе.
Важнейшей характеристикой субъекта является также его неустранимость из всякого возможного мышления. Невозможно ограничиться утверждением, что мышление существует. Необходимо утверждать именно, что я мыслю, т.е. что существует субъект мышления. Это утверждение опирается на трансцендентальный аргумент. Всякая попытка опровергнуть суждение «Я мыслю» будет опираться на неявное признание его истинности, поскольку опровержение есть мыслительный акт опровергающего.
1.3. Достоверность и трансцендентальные условия познания. Рассматриваются основные идеи трансцендентальной эпистемологии Канта. Задача последней состоит в поиске формальных условий всякого возможного знания. Тем самым вводится иное, по сравнению с Декартом, представление об универсальности знания. Универсальность достигается не в силу абсолютной достоверности, а в силу того, что знание организовано сообразно всеобщим и необходимым формам.
Эти формы составляют трансцендентальные условия познания, помимо которых никакое познание в принципе не может осуществляться. При этом необходимо отличить само познание от его формальных условий. Обычно кантовский априоризм связывают с попыткой обосновать возможность априорного познания, результат которого обладал бы достоверностью в силу априорности. Однако описанные Кантом категории рассудка – это условия любого познания вообще. Даже такого, которое не обладает полной достоверностью. Те условия познания, которые ищет Кант, не позволяют открывать «подлинную реальность». Они представляют собой систему формальных схем, в рамках которых конструируется всякое возможное знание. Универсальность связана только с их априорностью формальных условий, но не с содержанием знания. Априорные формы предшествуют опыту в том смысле, что без них никакого опыта просто нет. Априорные условия познания составляют его трансцендентальные условия, т. е. такие, которые обеспечивают саму возможность познания. Познание может быть эмпирическим, но неизбежно содержит априорную составляющую.
1.4. Трансцендентальные условия и трансцендентная реальность. Знание, построенное в рамках трансцендентальных условий, имеет четко установленную границу. Раз наше познание осуществляется в рамках a priori заданных правил, то мы не можем знать ничего, не соответствующего этим правилам. Реальность познается лишь в той мере, в какой она сообразна способностям познания. Трансцендентальные условия и составляют границу знания.
Понятие границы с необходимостью полагает понятие о трансцендентном, т. е. лежащем за ней. Это понятие можно выразить словами «сама реальность», т. е. нечто, существующего безотносительно к нашим способностям познания, обозначенное Кантом как «вещь в себе».
Трансцендентность последней означает, что сколь бы далеко не продвинулось наше познание, ему всегда придется сталкиваться с чем-то ему принципиально чуждым. Наше знание принципиально субъективно, т. е. сконструировано в рамках априорных условий. Однако мы не живем в мире, построенном нашими собственными усилиями. Конструируя знание о мире, мы не конструируем мир. Тот факт, что познанные нами вещи вовсе не таковы, каковы они «на самом деле», не означает будто этого «на самом деле» вообще не существует. Вещь в себе, пребывающая за трансцендентальной границей, выступает как источник нового знания. Но в поле зрения познающего субъекта она входит лишь, будучи преломлена через призму априорных форм.
1.5. Субъект как условие знании. Развитый Кантом подход требует рассматривать познание как синтезирующую деятельность, вводящую неоформленный субстрат в рамки категориальных схем. Знание представляется как оформленная материя. Материю знания составляют данные чувств. Однако всякая попытка описать их содержание может быть осуществлена только в рамках трансцендентальных условий. Поэтому нам суждено иметь дело только с оформленной материей познания. Нет никакого представления, которое не было бы уже упорядочено сообразно категориальным схемам.
Таким образом, материя познания в собственном смысле этого слова всегда лежит за пределами знания. В каждом акте познания мы предполагаем, что за пределами всех возможных синтезов существует реальность, не подвергшаяся концептуализации. Эту реальность допустимо отождествить с трансцендентной вещью в себе.
Понимание познания как синтетической деятельности приводит Канта к понятию субъекта. Оно появляется здесь как понятие об априорном единстве апперцепции, как о высшем условии возможности познания. Это условие оказывается нужно именно потому, что всякий акт познания состоит в синтезе многообразия. Сказанное означает, что познание осуществляется в рамках единого сознания, удерживающего это многообразие и создающего из него единство, вводя в рамки определенной формы.
Субъект, как единство апперцепции не может быть обнаружен помимо материи познания, поскольку его дело состоит в том, чтобы ее оформлять. Но он существует, как и любая категориальная форма, независимо от этой материи, т. е. a priori. Субъект есть высшее из трансцендентальных условий. Через него осуществляются все прочие.
1.6. Субъект и трансцендентная реальность. В данном параграфе кантовское описание познания используется для рассмотрения деятельности субъекта науки при выдвижении научных гипотез.
В пределах, обозначенных априорными формами, субъект обладает существенной свободой. Система правил рассудка не является исчерпывающим сводом предписаний, полностью определяющим познание. Кант обращает на это внимание в «Критике способности суждения». Наряду с категориальными законами знание включает и частные законы эмпирического происхождения.
Рефлектирующая способность суждения, создающая эмпирические законы, рассматривается Кантом как промежуточное звено между рассудком, дающим априорные правила и разумом, указывающим на трансцендентную сферу. Ее задача состоит в том, чтобы найти общее, если дано особенное. Можно усмотреть параллель между рефлектирующей способностью суждения и способностью выдвижения гипотез, объясняющих совокупность наблюдаемых фактов. Но гипотеза никогда не может быть единственной. Она всегда предполагает альтернативу. Именно поэтому описание реальности предполагает, во-первых, выбор из ряда альтернатив, а, во-вторых, творческий акт, состоящий в индуктивной догадке. Гипотеза не вытекает с необходимостью ни из совокупности наблюдаемых фактов, ни из общих предпосылок. Она должна быть согласована и с тем и с другим, но при этом представляет собой нечто новое, не обусловленное уже имеющимся знанием.
Та относительная общность, которой обладают гипотезы, есть нечто промежуточное между наблюдаемыми фактами и предельно общими законами природы. Последние, если следовать Канту, представляют собой правила рассудка. Что же касается наблюдаемых фактов, то они представляют собой нечто не очень определенное. Проблема состоит в том, что довольно сложно провести границу между гипотезой и фактом. Научное исследование часто основывается не на непосредственном наблюдении, а на ранее выдвинутых гипотезах. Попытка обнаружить суждение, фиксирующее прямое наблюдение приводит к вопросу о «предложениях наблюдения», вокруг которых строилась вся философия логического позитивизма. Опыт этой философии свидетельствует о неразрешимости указанного вопроса.
Выдвижение гипотезы есть действие, происходящее в промежутке между предельно общим и предельно частным уровнем. Этот промежуток не пуст. Он может быть заполнен «сверху» (гипотезами более общего характера), и он всегда заполнен «снизу» (совокупностью частных знаний, которые мы в данный момент хотим объяснить). В рамках анализа кантовской концепции мы можем сказать, что предельно общий уровень составляют априорные условия познания. Предельно частный уровень следует рассматривать как «реальность в себе», составляющая последний предмет нашего познания. Знание об этой реальности мы пытаемся выразить в гипотезах. Но наше знание всегда гипотетично, а реальность сама по себе, трансцендентна. Мы «имеем ее в виду» в любом акте познания, но результат нашей познавательной деятельности никогда ее не выражает.
Любое, относящееся к реальности суждение, всегда гипотетично и допускает альтернативу. Выбирая именно эту гипотезу, субъект отвечает за свой выбор. Высказав то или иное суждение, всегда приходится учитывать, что истина может быть иной. Трансцендентность предмета познания оказывается при этом определяющим фактором. Он таит в себе недостижимую истину, которая ставит под сомнение любой субъективный акт и буквально «обрекает» познающего субъекта на риск.
Наличие трансцендентной реальности значимо для проявления «я» как единого центра синтетических актов. Я сознаю себя как субъект синтетического акта постольку, поскольку несу ответственность за него.
Глава 2. Субъект коммуникативного действия
Во второй главе описано место субъекта в коммуникативном сообществе. Рассмотрены возможные источники риска при принятии коммуникативных решений и значение риска в принятии на себя ответственности и конституировании субъектности.
2.1. Преодоление «методического солипсизма» в трансцендентальной философии. При всей своей продуктивности и эвристической значимости кантовская теория субъективности кантовский априоризм полностью вписывается в общее русло классической философии с ее «методическим солипсизмом» [3]. Все правила мышления, как и моральные нормы, исходят от самого субъекта. Он сам устанавливает принципы своей деятельности. Описанный Кантом субъект не допускает присутствия рядом с собой другого, равного себе субъекта. Указанное обстоятельство позволяет идти «дальше Канта» в попытке развить трансцендентальный анализ субъективности, исходя из коммуникативного характера познания. Первый шаг в этом направлении был сделан Ч.С. Пирсом, который вместо единства сознания, созидающего корпус научного знания, рассматривает единство сообщества. Правила мышления, сообразно которым строится знания, есть предмет общего согласия, постоянно воспроизводимого в ходе коммуникации. В рамках трансцендентального подхода к анализу коммуникации (развитого в конце ХХ века Апелем) осуществляется попытка найти такие правила, которые подобно кантовским условиям всякого возможного опыта, можно было бы назвать условиями всякой возможной коммуникации.
Всякое мышление вообще может существовать лишь как коммуникативная деятельность. Мы не можем говорить о мышлении, игнорируя язык, в котором оно совершается. Отсюда следует, что любая попытка прояснить природу мышления должна учитывать публичный характер последнего. В этих условиях возможен «лингвистический поворот» в рамках философского априоризма. Поиск априорных условий всякого возможного мыслительного акта естественно приводит нас к анализу языка, поскольку без него неосуществимо никакое мышление. Язык и есть априорное условие мышления. Эта констатация носит трансцендентальный характер, поскольку должна быть распространена на всякое мышление вообще. Впрочем, если мы намерены исследовать конститутивные априорные правила, то нам необходимо исследовать конкретные языковые формы, лежащие в основании всякого мыслительного акта.
2.2. Коммуникативные нормы и онтология. Конститутивные априорные формы, присущие языку (т. е. заданные его грамматической структурой) определяют границу и структуру реальности. Это означает, что любой объект, воспринимаемый чувствами, устроен сообразно языковой форме, лежащей в основе его описания. Существует известная близость между кантовской философией и концепцией лингвистической относительности Э. Сепира. Тот факт, что структура мыслимой реальности не есть форма реальности самой по себе, но является проекцией грамматической системы языка, коррелятивен кантовскому различению явления и вещи в себе.
Концепция лингвистической относительности, которая, с одной стороны, подтверждает кантианский тезис о том, что реальность приводится в соответствие с мышлением (а не наоборот), с другой стороны, указывает на множественность языков и, следовательно, множественность способов мышления и образов реальности. Однако сам факт использования языка есть априорная предпосылка всякого возможного мышления. Независимо от того, на каком языке сделано высказывание, оно является языковым и, следовательно, потенциально понятным для любого носителя любого языка. Даже у самых отдаленных языковых систем есть определенная структурная общность, делающие эти системы языковыми. Они могут сильно отличаться и по грамматике и по онтологии, но все же это будет именно грамматика и именно онтология. Наличие общих структур означает наличие общих правил. Наличие общих правил в языках влечет и определенную общность в онтологиях. Поэтому мы все же вправе говорить об априорных конститутивных правилах, определяющих как деятельность любого носителя языка, так и структуру всякой, доступной языковому описанию реальности.
Это согласуется с развитой Апелем концепцией трансцендентального коммуникативного сообщества. Презумпция потенциальной понятности любого высказывания связана с распространяемым на все языки единством априорных конститутивных правил.
Предложенная версия априоризма позволяет принять кантовский тезис о существовании границы мышления (и, соответственно, мыслимой реальности) и необходимости допущения трансцендентной реальности в себе.
2.3. Вопрос об источнике коммуникативного действия. Коль скоро язык оказывается источником правил мышления и структуры реальности, становится невозможным признать автономное сознание субъекта в качестве законодателя. Язык существует только в сообществе. Всякая мыслимая реальность интерсубъективна. Правила, конституирующие эту реальность суть правила коммуникации. Если мы пытаемся определить априорные правила, то мы должны (вслед за Апелем) говорить о трансцендентальном сообществе, объединяющем всех возможных участников любой возможной коммуникации.
Однако невозможно приписать трансцендентальному сообществу функции трансцендентального сознания. Субъект, обладающий сознанием, не просто предписывает реальности правила. Он осуществляет синтезирующее действие. Такого рода активность не может быть атрибутирована сообществу. Значение трансцендентального единства апперцепции в том, что оно свидетельствует о тождестве действующего сознания. Без такого тождества невозможен никакой мыслительный акт. Единство сообщества означает лишь консенсус относительно правил. Поэтому невозможна простая замена одного источника правил на другой.
Для описания мышления как публичного феномена необходимо принять идею интерсубъективности в собственном смысле слова. Этот подход требует признания того (на первый взгляд очевидного) факта, что сообщество состоит из индивидов, каждый из которых является субъектом мышления. Исходный смысл понятия коммуникации включает именно эту предпосылку. Однако столь популярная в последние десятилетия идея смерти субъекта требует дополнительных аргументов для ее принятия. Эти аргументы развиваются далее в настоящем исследовании.
2.4. Коммуникативное сообщество и субъект мышления. Мыслящий индивид (субъект мышления) может занимать по отношению к сообществу положение внешнего наблюдателя. Это происходит тогда, когда сообщество делается объектом исследования, например, в деятельности ученого, исследующего общественные процессы. Подобное позиционирование неизбежно приводит к относительному методологическому солипсизму. Исследователь является выделенным из сообщества субъектом. Само сообщество есть в этот момент лишь объект. Однако объективация сообщества есть лишь эвристически оправданное допущение. Оно необходимо для эффективного исследования общества, но принято может быть лишь на время. Здесь имеет место абстрагирование, во-первых, от некоторых особенностей социальной науки (о которых говорится следующем параграфе), а, во-вторых, от того сообщества, к которому принадлежит сам исследователь. Объективное исследование сообщества предполагает, в свою очередь, существование сообщества исследователей, точно так же, как исследование языка – существование метаязыка.
Возникает возможность последовательных объективаций, выводящих исследователя за пределы очередного сообщества. Так социология, делающая различные общественные группы своими объектами, сама может быть объектом исследования, например, историков науки. Однако существует предел возможных объективаций. Не всякое сообщество может стать объектом. Не подлежит объективации, по крайней мере, то сообщество, которое мы выше назвали вслед за Апелем трансцендентальным.
Мыслящий индивид не объективирует то сообщество, членом которого является. Это не означает, что сообщество не доступно рациональному осмыслению с его стороны. Существо осмысления состоит, с одной стороны, в понимании действий других членов сообщества и, с другой стороны, в совершении понимаемых, т. е. публично и рационально интерпретируемых действий. Основой этой рациональности является освоение правил коммуникации. Ситуацию, в которой находится мыслящий индивид, как член сообщества, можно назвать герменевтической, поскольку само его существование обусловлено пониманием.
2.5. Трансцендентальное коммуникативное сообщество. Трансцендентальное коммуникативное сообщество описывается в настоящем параграфе как условие возможности социальной науки. Объективное исследование в рамках социальной науки отличается от естественнонаучного тем, что значительную часть необходимых данных получает лишь благодаря свидетельствам сообщества о самом себе. Такое исследование невозможно без понимания, без прямой или косвенной коммуникации. В конечном счете, без коммуникации исследователь едва ли даже сможет заключить, что его объект является не природным образованием, а сообществом разумных существ [4]. Сообщество исследователей и сообщество-объект должны придерживаться каких-то общих коммуникативных правил и иметь общий язык. Неизбежно наличие сообщества, которому принадлежат как исследователи, так и исследуемые.
Все эти соображения приводят к мысли о таком сообществе, которое Апель назвал трансцендентальным. Присущие ему нормы невозможно объективировать. Их невозможно отделить от себя (т. е. сделать для себя чем-то внешним), не перестав при этом мыслить. Поэтому такое сообщество не может стать объектом исследования. Выход за его пределы означает выход за границу мышления.
Существование трансцендентального сообщества обусловливает предел всех возможных объективаций. По поводу этого сообщества, равно как и по поводу действующих в нем правил, невозможно ставить вопросы, естественные при научном исследовании. В частности невозможно объяснить их происхождение. Такое объяснение будет неизбежно основано на них самих. Единственный способ обоснования их принятия состоит в прояснении того факта, что без них невозможно никакое мышление (т.е. с помощью трансцендентального аргумента). Эти нормы являются априорными в строгом смысле слова: они есть формальные условия любой возможной коммуникации.
2.6. Граница сообщества и граница интерпретируемой реальности. Правила коммуникации задают границу сообщества. В некоторых случаях эта граница очень жестко очерчена и может быть преодолена с большим трудом (например, в случае существования языкового барьера и глубоких культурных различий). В других случаях такая граница оказывается довольно зыбкой и легко проницаемой. Акт потенциального участника коммуникации, находящегося за границей сообщества непонятен, хотя и понятен в возможности. Такая граница имеет не только социальное, но и онтологическое значение. Коммуникативные акты членов сообщества сопряжены с определенным образом реальности, коррелятивным используемому языку. Однако такая граница не является абсолютной. Коль скоро члены разных сообществ способны общаться друг с другом, то образ реальности, разделяемый одним сообществом, может быть понят и, в какой-то мере, принят членами любого другого сообщества.
Априорные нормы, которые обуславливают любой коммуникативный акт, задают безусловную границу мышления. Все, что может войти в сферу осмысленной интерпретации, проще говоря, все, доступное пониманию, конституируется сообразно этим нормам. Всякая мыслимая (тем более, познаваемая) реальность должна быть структурирована сообразно этим нормам. Здесь мы вновь воспроизводим кантианский ход мысли, обращая внимание на связь априоризма с понятием границы.
Понятие границы мышления предполагает бытие немыслимого. Если мышление ограничено трансцендентальными коммуникативными нормами, то область публично интерпретируемого вообще следует рассматривать как ограниченный этими нормами фрагмент реальности. То, что не может быть включено в сферу публичной интерпретируемости вообще (т. е. реальность сама по себе), трансцендентно.
2.7. Трансцендентальные допущения и трансцендентная реальность. В настоящем параграфе рассматриваются возможные представления о трансцендентной реальности. Эти представления носят характер допущений, придающих осмысленность коммуникативной деятельности. Исходным допущением является само существование трансцендентного. Оно удерживает нас от идеализма и не позволяет признать, что реальность есть результат деятельности сообщества.
Названное исходное допущение специфицируется двумя способами. Первый способ состоит в признании мыслящего индивида как бесконечного источника коммуникативных актов. Второй – в допущении мира вне коммуникативной сферы, т.е. вне области интерпретируемых феноменов.
Мыслящий индивид не сводится к совокупности производимых им коммуникативных действий. Будучи их автором, он остается за пределами интерпретируемой реальности. В общении мы всегда исходим из того, что за всеми коммуникативными актами стоит некто, способный на разнообразные действия, в том числе непонятные для нас. Этот некто выступает как «другой», полноправный субъект общения, обладающий сознанием.
Мир вне коммуникативной сферы есть аналог кантовской вещи в себе. Он выступает как бесконечный источник явлений, попадающих в сферу нашего познания.
2.8. Трансцендентальные допущения и характер интерпретируемой реальности. Два трансцендентальных допущения предполагают, соответственно и два рода публично интерпретируемых феноменов. Первый род составляют собственно коммуникативные действия субъектов коммуникации, второй – неспособные к коммуникации объекты. Этим определяются два подхода к интерпретации. Со времен Дильтея они обозначаются как понимание и объяснение. Едва ли, однако, мы можем, действуя так же как Дильтей, строго разделить сферы применения этих подходов. Скорее мы должны будем признать, что любой феномен может интерпретироваться в рамках обоих. Это проще всего увидеть, когда речь идет о предметах, созданных человеком. Ясно, что они могут быть описаны и объяснены как физические объекты. Но при этом они могут быть поняты как своего рода послание человека, создавшего их. Необходимость такого совмещения проясняется, например, в работе археолога или историка, анализирующего результаты раскопок. Однако и «чисто природные» феномены не могут рассматриваться только как объекты объяснения. Объяснение природного феномена совершается на основании установленных сообществом предпосылок, которые предварительно должны быть поняты. Это понимание возникает у субъекта только вследствие общения с другими членами сообщества. Хотя сам природный феномен и не может быть рассмотрен как некое субъективное свидетельство, он всегда явлен только в сопровождении множества таких свидетельств, подлежащих истолкованию. Кроме того, само объяснение представляет собой коммуникативное действие, адресованное другому субъекту и рассчитанное на понимание. Естествознание не является чистой «наукой о природе», поскольку имплицитно содержит в себе регулятив понимания.
2.9. Субъект коммуникации и риск коммуникативной ошибки.
В параграфе рассматриваются следствия двух установленных выше предпосылок коммуникации для понятия субъективности.
Трансцендентность реальности делает всякое суждение о ней гипотетическим. Познание реальности, существующей независимо от субъекта, сопряжено с риском ошибки и, следовательно, предполагает ответственность субъекта за каждое познавательное действие. Эта ответственность и конституирует субъекта.
Такой же риск возникает и в коммуникации при выборе правила. Чтобы поступить сообразно правилу, нужно определить способ действия, отвечающий коммуникативной ситуации и удовлетворяющий ожиданиям участников коммуникации. Это обстоятельство связано с проблемой, впервые сформулированной Витгенштейном и известной, как «проблема следования правилу». Нет никаких гарантий, что субъект выберет именно тот способ действия, который отвечает ожиданиям других субъектов коммуникации. Свой поступок он может обосновать лишь догадкой о том, какое правило имелось в виду. Причем догадка эта также высказывается не явно, а лишь через сам поступок, который предъявляется другим участникам коммуникации. Им, в данном случае, предстоит, как бы выступив от имени сообщества, оценить релевантность поступка, выдвинув по этому поводу новую догадку. Но догадка всегда рискованна. Она может противоречить ожиданиям сообщества и быть оценена как ошибочная. Оказываясь в коммуникативной ситуации, субъект берет на себя ответственность за совершаемое им действие.
Существует связь между субъективной ответственностью, определяющей коммуникативную деятельность, и трансцендентностью источника коммуникативных актов. Во-первых, коммуникативный акт, исходящий от трансцендентного другого, не может быть жестко детерминирован раз и навсегда установленным схематизмом. Поэтому правило, которым руководствуется другой, никогда не определено заранее. Поэтому я должен каждый раз заново догадываться, какому правилу следует мой собеседник и какого ответа он от меня ожидает. Проблема следования правилу, таким образом, есть следствие трансцендентности другого. При этом и мое собственное действие не задано однозначно. Я, так же как и другой, не запрограммирован на определенный ответ, а свободен в своем решении. Именно эта свобода и предполагает мою ответственность за него. Свобода же есть выражение моей собственной трансцендентности. Я сам, как субъект коммуникации не могу, быть сведен к совокупности публично интерпретируемых коммуникативных событий, но всегда в состоянии произвести нечто сверх этой совокупности. Такая моя способность, в свою очередь, ставит перед другим проблему следования правилу.
Глава 3. Следование правилу: габитус и рефлексия
В данной главе рассматриваются некоторые известные концепции следования правилу. Выделяется две стратегии следования правилу: безусловное подчинение ему как заданному социальному стереотипу и осознанное следование правилу, предполагающее его оценку в рамках рефлексии. Первая из названных стратегий не предполагает риска и ответственности за выбор правила, а потому может быть названа бессубъектной. Вторая стратегия связана с возникновением альтернатив и требует ответственного выбора.
3.1. Проблема следования правилу в «Философских исследованиях» Витгенштейна. В данном параграфе проанализированы фрагменты «Философских исследований» Л. Витгенштейна, относящиеся к проблеме следования правилу. Результат анализа позволяет утверждать, что значение языкового выражения невозможно описать с помощью единой и недвусмысленной формулы. Поскольку «значение есть употребление» такая формула должна охватывать все возможные случаи употребления. Однако эти случаи не имеют единой сущности, которую можно было бы схватить общим определением. Такое определение будет как раз крайне неопределенным: под него можно подвести все что угодно или ничего. Ситуации употребления языкового выражения связаны благодаря семейному сходству. Это – многообразие ситуаций, в котором человек, учится ориентироваться по мере изучения языка.
Значение языкового выражения связано с правилом его употребления. И то, и другое указывает на характер языкового поведения, которое невозможно подвести под строгое определение. В этом и состоит проблема следования правилу. Ему невозможно следовать, когда оно предложено в виде общей, претендующей на строгость формулы. Подводить свои действия под такую формулу, значит лишь «полагать, что следуешь правилу». Поступая так, человек вступает в область рискованных гипотез, основывает свое поведение на догадках. Всякая попытка «иметь в виду» некую точную общую формулу, вопреки ожиданию как раз заводит в сферу крайней неопределенности. И наоборот, когда мы не формулируем точных правил, а действуем, подчиняясь «размытым» принципам коммуникативного поведения, мы чувствуем себя вполне уверенно. Эти принципы действуют как привычка, как хорошо освоенная практика.
В дальнейшем в работе показано, что понимание правила, опирающееся на точную формулировку, все же весьма значимо для коммуникации.
3.2. Социальный механизм следования правилу у Крипке. В данном параграфе рассмотрена известная интерпретация Витгенштейна, развитая С.А. Крипке.[5] Значение его анализа состоит в обосновании социального смысла правила. Крипке стремится провести полную «де-индивидуализацию» правилосообразной деятельности и, тем самым, предлагает бессубъектную модель коммуникации.
Крипке последовательно показывает, что, если человек опирается лишь на свой персональный опыт, то никаких аргументов в пользу конкретного коммуникативного действия он найти не сможет. Всегда можно предложить альтернативное действие, столь же хорошо согласующееся с предшествующим опытом.
Соответствие коммуникативного действия правилу можно установить лишь в сообществе. Последнее «знает», как правильно поступать и индивид, будучи членом сообщества, не задумываясь, действует сообразно этому «знанию».
Необходимым условием правилосообразной деятельности является согласие сообщества по поводу соответствия определенного образа действия данному классу ситуаций. Возможность согласия, в свою очередь, существует благодаря постоянному взаимному контролю. Каждый член сообщества контролирует другого и, в свою очередь, подвергается контролю со стороны другого. Такого рода взаимодействия носят массовый характер и постоянно возобновляются. Правило именно потому является правилом, что согласие имеет место практически всегда. Его нарушение является отклонением от нормы и требует исправления (например, путем обучения). Регулярное нарушение соглашения со стороны индивида свидетельствует, что этот индивид не принадлежит к сообществу. Отдельный член сообщества следует правилу, не подвергая его сомнению.
3.3. Социальные практики и габитус. В данном параграфе рассматривается связь между следованием правилу и понятием социальных практик. При описании этой связи используется понятие габитуса, введенное П. Бурдье.[6]
Согласно Бурдье человеческая жизнь есть совокупность практик, осуществляемых сообразно санкционированным в обществе правилам. Принцип порождения практик он называет габитусом. Последний позволяет человеку находить правильный ход в социальной игре, т. е. действовать согласно правилу. Несколько метафорически Бурдье определяет его как «чувство игры».
Габитус позволяет без размышлений ориентироваться в различных коммуникативных ситуациях, которые никогда не повторяются в точности.
Габитус есть принцип порождения и организации практик. Он соединяет три аспекта функционирования практик: индивидуальную склонность актора действовать адекватно социальной ситуации, взаимодействие акторов в сообществе, взаимодействие сообщества и каждого его члена с реальностью. В нем конденсирован опыт совместной жизни сообщества на протяжении его истории.
Благодаря габитусу коммуникативные навыки индивидов точно согласованы с функционированием социальных институтов. Говоря о согласованности действий членов сообщества в рамках одного габитуса, Бурдье прибегает к лейбницевской идее предустановленной гармонии: каждый, следуя своим собственным законам, тем не менее, совпадает с другими.
Однажды сформированный габитус определяет познавательные стратегии, создает схемы восприятия и оценки. Новый опыт структурируется в соответствии с теми принципами, которые сформировались благодаря прошлому опыту.
Габитус имеет консервативный характер. Он заставляет видеть реальность исключительно через призму прошлого. Такое положение дел рано или поздно приводит к затруднению. Социальные практики, формируемые габитусом, перестают быть адекватными реальности. Такие сбои порождают кодификацию правил. Явно выраженные нормы появляются тогда, когда поведение членов сообщества перестает соответствовать габитусу.
В затруднительных случаях, когда социальные автоматизмы перестают работать и следование привычным практикам заводит в тупик, необходимо рефлексивное отношение к принципам, порождающим эти практики. Бурдье утверждает, что рефлексия и стремление к рационализации своего поведения возникает именно тогда, когда габитус перестает соответствовать реальному положению дел.[7]
3.4. Неявное знание как научный габитус. В данном параграфе на основе рассмотрения книги М. Полани «Личностное знание» проведено сопоставление неявного знания и габитуса описаны источники риска, связанные с личностным характером научного знания.
Полани, противопоставляет неявное знание и знание, явно выраженное с помощью языка. Неявное знание включает навыки научной деятельности, которые невозможно и не нужно выражать явно. Они осваиваются в ходе обучения, передаются в результате общения между учеными и составляют несознаваемый (или не полностью сознаваемый) пласт научного знания, который гораздо богаче всего, зафиксированного в текстах и выраженного в речах. Неявное знание позволяет ученому ориентироваться в науке, точно ставить проблемы и находить их решение. В этом смысле неявное знание подобно габитусу.
Понятие неявного знания существенно при обсуждении новизны в науке. Деятельность, приводящая к научному открытию по выражению Полани, необратима в том смысле, что его невозможно проследить по шагам и воспроизвести. Открытие характеризуется «логическим разрывом» между исходной ситуацией (анализом данных, постановкой задачи, описанием трудности, которую надо преодолеть) и решением проблемы, которое найдено ученым.
Даже самое аргументированное представление научного результата содержит апелляцию к неявному контексту, без которого никакие аргументы не выглядят убедительными. Все тексты, описывающие новые результаты и методы их получения, обращены к посвященным, владеющим тем же самым контекстом. Но поскольку такая ситуация редка (или невозможна), всякое языковое представление научного результата оказывается рискованным. Оно может быть неправильно понято, перенесено не в тот контекст.
Явное представление научного результата есть выражение уверенности ученого в истинности своих пропозиций. При этом он рассчитывает на доверие со стороны коллег. Представляя в явном виде свой научный результат, ученый претендует на то, что этот результат соответствует реальности. Он готов отвечать за свои высказывания.
Научное открытие связано с парадоксом, который Полани характеризует как «объективистскую дилемму». Если научная пропозиция истинна, она должна быть универсальной. Универсальность и точная истина подразумевают безличный характер пропозиции. Однако эта пропозиция составляет предмет личного верования и возможна лишь благодаря личному акту ученого. Верить можно в то, что может оказаться ложным. Любая вера рискованна. Все дело здесь именно в неявном знании. Научный результат возможен лишь в рамках неявных предпосылок, составляющих почву научного исследования. Реальность, истину о которой пытается получить ученый, всегда трансформирована этими неявными предпосылками. Требование универсальности научного результата сталкивается с его неизбежной субъективностью. Таким образом, уверенность ученого всегда сопряжена с риском ошибки.
3.5. Следование правилу и рефлексия. В данном параграфе рассматривается подход к следованию правилу, развитый в работе П. Уинча «Идея социальной науки и ее отношение к философии»[8]
Уинч показывает, что следование правилу логически неотделимо от понятия об ошибке. Если существует возможность сказать, что некто следует правилу, то всегда также существует возможность сказать, что он ошибся и не следует ему.
Следование правилу и идентификация правильных и ошибочных действий не является реализацией закрепленных в сообществе автоматизмов. Подчеркивая это, Уинч противопоставляет два типа поведения: габитуальное (habitual) и рефлексивное.
Первый из названных типов характеризуется неосознанным следованием выработанной привычке. Для такого поведения вопрос о следовании правилу не может быть корректно поставлен. Действие по привычке сводится к повторению того, что было раньше. Привычка не позволяет адаптировать правило к новой ситуации. Габитаульное поведение демонстрирует лишь причинную зависимость настоящего поступка от прошлых ситуаций и может быть сведено к модели «стимул-реакция».
Следование правилу возможно только в рамках рефлексивного поведения. Рефлексия определяется как способность отличить правильное от неправильного. Иными словами, рефлексия состоит в знании альтернативы и способности сделать выбор.
Введение понятия альтернативы дает возможность развить представление об ответственности субъекта. Актор должен быть в состоянии не только совершить правильный поступок, но и обосновать его правильность. Рефлексия предполагает способность защитить то, что сделал в ответ на претензию, что надо было делать по-другому. Выбор должен быть обоснован с точки зрения явно фиксируемых критериев. Сказанное означает также, что фиксация норм и критериев посредством языка играет важную роль в коммуникации, поскольку только на эксплицированную норму можно ссылаться при обосновании.
Глава 4. Характеристики габитуса. Коммуникация без субъекта
Глава посвящена описанию габитуса и его места в научной коммуникации. Если коммуникативная деятельность полностью определена габитусом, то в ней нет субъекта. Участвующие в ней индивиды лишь воспроизводят заданные габитусом автоматизмы.
4.1. Габитус и переживания. В настоящем параграфе описывается связь габитуса с внутренней жизнью индивидов и раскрывается коммуникативный смысл переживаний. Словом «переживания» обозначен весь спектр внутренней жизни, т.е. мысли, образы, эмоции, ощущения.
Всякое действие сопровождается переживаниями. Во-первых, оно сопровождается кинестетическими ощущениями, которые прямо связаны с навыком определенной деятельности. Кинестетические переживания, как правило, узнаваемы и антиципируемы, хотя, практически не поддаются описанию. Во-вторых, почти все коммуникативные действия эмоционально окрашены. Мы можем утверждать коммуникативную значимость переживаний, хотя бы на том основании, что язык содержит богатые возможности для выражения эмоций. Из этого следует, что эмоции должны быть узнаваемы, во многом предсказуемы. Существует возможность посредством коммуникативных действий вызывать желаемые чувства в собеседнике. Контроль со стороны сообщества может оказаться довольно жестким и эффективным. Существуют нормы, регламентирующие чувства жалости, сострадания, радости, гнева. Неявные конвенции предусматривают ситуации, в которых то или иное чувство считается оправданным, желательным или даже обязательным. Человек, воспитанный в определенном сообществе, приучается испытывать именно те эмоции, которые это сообщество полагает адекватными ситуации. В-третьих, с публично наблюдаемыми действиями связано формирование чувственных образов в сознании. Общаясь, люди, как правило, согласны относительно того, что они видят, слышат, осязают. По этому поводу немаловажно вспомнить о гипотезе лингвистической относительности, согласно которой восприятие индивидом реальности зависит от языка того сообщества, к которому он принадлежит. Индивид формирует в сознании чувственный образ в соответствии с коммуникативными (в данном случае языковыми) нормами.
4.2. Габитус и формирование образа реальности. В данном параграфе показано, как габитус связан с картиной мира, принятой в сообществе. Способность каждого индивида определенным образом видеть и описывать реальность закреплена системой правил, утверждена в виде привычек, своего рода совокупности автоматизмов, усваиваемых в ходе социализации. Сообщество в целом разделяет один и тот же образ реальности – это необходимо для нормальной коммуникации. Этот образ реальности определяет способность индивидов ориентироваться в мире, т. е. прямо влияет на порождение социальных практик. Мы воспринимаем мир таким, каким позволяет его увидеть наш язык, наши коммуникативные привычки, наши социальные институты.
Сказанное отчасти согласуется с идущей от Канта эпистемологической позицией, представляющей знание как построенный сообразно с установленными схемами образ реальности. Эти схемы, с одной стороны, выступают мощным инструментом познания, поскольку именно они делают возможным опыт взаимодействия с внешним миром, создают возможность ориентации в нем. Но, с другой стороны, они обуславливают и ограниченность нашего знания, представляя собой своего рода призму, через которую мы принуждены смотреть на мир.
4.3. Причинность и целеполагание в рамках габитуса. Одной из важнейших функций габитуса является установление регулярностей, законосообразных связей в мире. Эти связи также встроены в поведение и характер общения индивидов и, с другой стороны, составляют важнейшую характеристику картины реальности. Прежде всего, здесь следует отметить причинно-следственные отношения. Будучи одной из важнейших черт нашего мира, они, в то же время являются значимой чертой нашего общественного поведения. Социализированный индивид неизменно приобретает навык установления причин и следствий. Имеет место повседневная привычка, постоянно подсказывающая, что все происходящее имеет некоторую причину, и что определенный род событий непременно будет вызывать определенные следствия. Эта привычка передается в традиции и предшествует опыту индивида, который, благодаря соответствующему воспитанию, приучается видеть мир сквозь призму причинно-следственных связей.
Принцип причинности представляет собой одну из важнейших составляющих габитуса, которая одновременно формирует картину мира и организует социальные практики. Для последнего обстоятельства важна корреляция между двумя типами отношений: следствие-причина и цель-средство. Видение мира сквозь призму причинно-следственных отношений имеет два аспекта. С одной стороны оно постоянно ориентирует на поиск причин происходящих событий, а с другой детерминирует прогноз результатов определенных событий и поступков. Этот прогноз имеет характер навыка. Он является не итогом рассуждений, а привычным ожиданием событий определенного рода. Этот аспект принципа причинности тесно связан с вопросом о выборе средств для достижения поставленных целей. Навык сочетает знание последствий определенных действий и способность совершить именно то действие, которое будет иметь требуемый результат.
Неразрывность целей и средств в рамках габитуса свидетельствует, что эти цели ставятся не впервые. Коль скоро, существует безусловная уверенность в эффективности определенных средств, то существует и опыт постановки и достижения цели, передаваемая в сообществе традиция, связанная с определенным типом целеполагания. Поскольку цели уже заранее определены в рамках габитуса, целеполагание оказывается столь же автоматическим, как и выбор средств.
4.4. Габитус как ресурс средств решения проблем. Задаваемые габитусом принципы деятельности могут срабатывать в проблемных ситуациях, требующих нестандартных решений. Решение проблемы в рамках габитуса происходит спонтанно: здесь нет анализа вариантов, прогнозирования возможных исходов и т. п. Правильность решений обеспечивается тем самым чувством игры, о котором писал Бурдье. Это чувство игры, может быть также охарактеризовано как интуиция.
Действие индивида, находящего эффективный прием – даже в том случае, когда этот прием нестандартен и неожидан – не является его (индивида) персональным актом. В таком действии актуализируется опыт сообщества. Чем богаче и разнообразнее опыт индивида, т. е., чем разнообразнее его умения, тем менее воспроизводимым представляется его действие. Эффект уникальности возникает в результате комбинирования многих разных умений. Такое комбинирование приводит иногда и к появлению индивидуального стиля, что возможно, по-видимому, для людей одаренных, т. е. способных сочетать исключительное богатство навыков. Сама одаренность, в таком случае, представляет собой уникальную способность аккумулировать в собственной деятельности значительный фрагмент коллективного опыта.
Для самого индивида найденное им решение может выглядеть как неожиданное озарение, т.к. опыт сообщества, аккумулированный в габитусе, богаче явного знания индивида. В умениях, которые одаренный человек осваивает по мере социализации неявно, может содержаться богатый опыт решения разнообразных проблем. Навыки, которые усваивает индивид, были отработаны сообществом на протяжении некоторой (возможно, достаточно продолжительной) истории. Задачи, на которых отрабатывались эти навыки, могли вовсе не возникать в собственном опыте индивида, однако следы решения этих задач запечатлены в габитусе, как в социальной памяти. То, что явно представляет себе человек, значительно беднее реального содержания привычек и умений, освоенных по мере вхождения в традицию. Новизна результата, достигнутого подобным образом, скорее всего, оказывается мнимой, поскольку имеет место лишь действие социально закрепленного автоматизма.
4.5. Форма и образец в коммуникации. В данном параграфе обсуждается вопрос о способах воспроизведения габитуса. Высказывается предположение, что габитус есть система образцов деятельности, которые воспроизводятся индивидами в ходе социальных практик. Это предположение позволило бы использовать теорию социальных эстафет, развитую М.А. Розовым.[9] Согласно этой теории, каждый индивид, входя в сообщество, обучается действовать в соответствии с образцами, принимая специфическую эстафету от других членов сообщества. Воспроизведение образца можно понять как воспроизведение формы действия. Поэтому подход, развитый в теории социальных эстафет можно назвать социальным гилеоморфизмом. Этот подход во многом схож с эпистемологическим гилеоморфизмом Канта и восходит к аристотелевскому различению формы и материи. Материя действия всякий раз различна, например, колебания воздуха при очередном произнесении слова. Правильность сказанного определяется тождеством формы, которая выражается в фиксированной последовательности фонем, сочетании их высоты и длительности и т. д. Что-то похожее происходит при воспроизведении технологической операции или научного эксперимента. Многократное повторение эксперимента есть воспроизведение некоторой формы, которая задает последовательность операций, количественные соотношения используемых материалов и пр. Иными словами, задать транслируемую форму можно и именно это делается, например, при описании эксперимента или в инструкции по проведению технологической операции.
Образец представляет собой фиксированную форму социального действия. Часто под образцом часто понимают не форму, а единичную вещь или действие. Однако если нечто единичное, имеющее определенную пространственно-временную локализацию, возводится в статус образца, то значимым становится не оно само, а его форма. Вещь или действие рассматривается как образец в силу того общего, что может быть воспроизведено. Воспроизвести действие как образец, значит экстрагировать из этого действия его формальную составляющую и полностью игнорировать материальную.
Последующее исследование показывает ограниченную применимость понятия образца для описания коммуникации. Показывается, что воспроизведение образца имеет место только благодаря рефлексии и невозможно в рамках габитуса.
4.6. Воспроизведение образцов и проблема следования правилу. Параграф посвящен соотнесению понятия образца с развитыми выше представлениями о следованию правилу. Обнаруживается, что никакие действия не согласуются с образцами. Проблема воспроизведения образца представляет собой частный случай проблемы следования правилу.
Никогда невозможно точно установить, в чем состоит форма действия. Всякое реальное действие обладает характеристикой, которую можно обозначить как полиморфизм. Разные аспекты его рассмотрения выявляют различные его формы, и нет оснований для определения какой-то истинной формы действия. Например, формой стихотворной фразы может быть и порядок чередования ударных и безударных слогов в стихе, и его грамматическая структура, и стилистические особенности, и логическая структура. Всё это будут различные формы и, соответственно, разные образцы. Коль скоро действие не имеет однозначно определяемой формы, то никогда нельзя сказать образцом чего оно является.
Дополнительная неопределенность в вопросе о воспроизведении образца возникает при попытке рассмотреть целенаправленную деятельность акторов. Естественная, на первый взгляд, схема описания такой деятельности предполагает, что в сообществе существуют фиксированные образцы действий, направленных на достижение фиксированных целей. Однако если задан образец действия, ведущего к достижению заданной цели, то каким образом каждый раз устанавливается соответствие между возникшей в данный момент задачей и подходящим для ее решения образцом? Или должен существовать еще один образец, к которому надо прибегнуть, чтобы установить требуемое соответствие? Но тогда количество образцов, необходимых для обеспечения целенаправленной деятельности будет возрастать неограниченно.
Все описанные трудности преодолеваются ссылкой на социально обусловленные практики и принципы их порождения, т. е. на габитус. Актор, действующий в рамках габитуса, не фиксирует никаких образцов и не воплощает никакие формы. Однако исследование, и вообще, осознанное понимание этой деятельности требует фиксации ясно идентифицируемых форм.
4.7. Дискретность форм и непрерывность навыков. В параграфе проводится сопоставление образцов и навыков. Образец или форма характеризуется как абстракция. Формы отвлечены актом сознания от потока коммуникативной деятельности. В них зафиксировано нечто, имеющее отношение к реальному протеканию коммуникации, но не выражающее ее в полноте. Существует два типа абстракции: образец или вербальная экспликация. Абстракция не может быть работающим правилом, т. е. чем-то таким, чем реально руководствуются акторы в коммуникации. Абстракция может иметь не только описательный, но и императивный или нормативный характер. Абстрактна всякая фиксированная норма, закон или инструкция. Фиксация действий абстрактна, поскольку зафиксировать можно только то, что отвлечено от целого. Целым в данном случае является габитус и порождаемые им практики. Их невозможно зафиксировать потому, что всякая фиксация предполагает дискретность фиксируемых представлений, которые узнаваемы и отличимы друг от друга. Реальным практикам подобная дискретность несвойственна.
Абстрактное представление (норма, инструкция, демонстрация образца) эффективно тогда, когда существует соответствующий габитус. Возможны обстоятельства, которые заставляют выразить явно некоторый частный фрагмент габитуса. Абстракция и есть такая формулировка. Она возникает в результате попытки определенно зафиксировать некоторый навык деятельности. При этом в ней упущены многие черты работоспособного навыка. Но человек, владеющий им, незаметно для себя восполняет упущенное, поскольку все, что упущено, составляет его привычку, «вписано в тело» и актуализируется автоматически. Абстракции должна «плотно примыкать» к неартикулированному и несознаваемому пласту привычек.
Важнейшей характеристикой габитуального модуса коммуникации является непрерывности осуществляемых сообразно этому модусу практик. Формы деятельности невозможно обособить и точно идентифицировать как отдельные (абстрактные) образцы.
Непрерывность обосновывается тем, что обособленные формы не «работают» в силу проблемы следования правилу. Нельзя, поэтому, сказать, что правилосообразное действие воспроизводит заданную форму. Оно вписывается в некоторый интервал форм, которые воспринимаются сообществом и актором как неотличимые и ассоциируются с привычкой или умением.
В сообществе функционируют не формы и не образцы, а умения и привычки. Последние следует понимать как непрерывные интервалы форм. Непрерывность объясняет отмеченное выше явление полиморфизма. Дискретная совокупность абстрактных представлений представляет собой аппроксимацию, как навыка, так и действия.
4.8. Понятие о границе габитуса. В параграфе рассматривается диахроническая непрерывность габитуса и ее нарушения. Будучи воспроизводимы разными индивидами, формы действия незаметно варьируются. Но поскольку эти вариации чаще всего бесконечно малы, сообщество их не замечает, принимая как явления одного и того же навыка. Строго говоря, при этом даже не происходит идентификации навыка, как «того же самого». Просто проявляется неявное и немотивируемое согласие с очередным действием индивида. Однако в течение времени может происходить постепенный дрейф форм, изменяющий исходный навык до неузнаваемости. Длительно существующие сообщества, будучи убеждены в своей верности традиции и преданиям, подчас крайне далеки от того, что они мнят своим истоком. Такого рода дрейф имеет место также при эволюции языков и может привести к очень значительным расхождениям между разными диалектами одного праязыка.
Диахроническая непрерывность габитуса проявляется в единстве социальных институтов. Институт сохраняется до тех пор, пока сообщество не замечает изменений в системе навыков. До этого времени навыки воспринимаются как неизменные, их просто не фиксируют, а соответствующие им действия оцениваются как правильные. Однако при определенных обстоятельствах навыки перестают работать и институт разрушается. Происходит это, как правило, из-за того, что непрерывный дрейф форм оказывается недостаточным для адаптации навыков к изменяющимся условиям.
Глава 5. Рефлексия и ответственность субъекта
Данная глава посвящена роли рефлексии в научной коммуникации. Рефлексия рассмотрена как необходимый элемент конституции субъекта. Показано, что именно рефлексия порождает риск и ответственность в коммуникации.
5.1. Граница габитуса. В данном параграфе рассматривается вопрос о том, является ли габитус исчерпывающей характеристикой коммуникации. Это предположение опровергается указанием на такие ситуации, когда участники коммуникации оказываются в тупике и не в состоянии взаимодействовать. Габитус не допускает таких остановок, поскольку всегда подсказывает нужный ход. Ситуация непонимания, не позволяющая действовать, свидетельствует, что актор не в состоянии задействовать какой бы то ни было навык. Такое затруднение охарактеризовано как осознанное незнание и выход на границу габитуса. Такое затруднение оказывается продуктивным, поскольку позволяет обнаружить границу своего знания и осознанно расширить его.
Непонимание, делающее невозможной коммуникацию, обнаруживается тогда, когда нарушены ожидания акторов. Габитус предопределяет не только способ действия, но и спектр антиципаций, связанных с действием. Именно тогда, когда результат действия попадает в указанный спектр, актор без затруднений продолжает свою деятельность, поскольку продолжают работать необходимые для этого автоматизмы.
Предложенное описание границы габитуса близко тому, которое делает Т. Кун, различая головоломки и аномалии. Для решения головоломки достаточна хорошая научная квалификация, т.е. достаточно тех ресурсов, которыми располагает действующая парадигма. Пользуясь выражением Бурдье, можно сказать, что освоение парадигмы, рождает у ученого «чувство игры», позволяющее находить нужный исследовательский прием из наличного арсенала средств. Кроме того, каждый шаг в решении головоломки санкционирован сообществом. Как ход решения, так и его результат принимаются без возражений, поскольку совпадают с основными ожиданиями большинства ученых. В рамках действующего научного габитуса результат и метод научного исследования правильность действия определяется согласием сообщества.
Аномалия, по мысли Куна, есть нарушение «навеянных парадигмой ожиданий»[10]. Предлагаемое Куном определение аномалии сходно с ситуацией непонимания, описанной выше. Она свидетельствует о выходе на границу габитуса, т.е. создает существенное затруднение для научной коммуникации.
5.2. Непонимание и абстракция. Затруднение, возникающее на границе габитуса, приводит к появлению абстракций. Действие, не соответствующее габитусу, обращает на себя внимание, так как нарушает ожидания участников коммуникации. Одна из реакций сообщества состоит в том, чтобы кодифицировать нормы поведения, поскольку полагаться на естественное (не вызывающее затруднений) следование им уже не приходится. Нечто подобное имеет место и при обучении. Ученик, находящийся в затруднении, нуждается в объяснении или демонстрации примера. И то, и другое – абстракции. Объяснение состоит в вербальном представлении фрагмента навыка, а демонстрация образца в его (фрагмента) видимом воплощении. Так же точно и в ситуации взаимного непонимания возникает потребность в экспликации норм поведения, коммуникативных ожиданий, образцов поведения. Там, где люди не в состоянии понимать друг друга «с полунамека», им приходится объясняться.
Научное открытие предполагает эксплицированное описание методов и результата. Всякая новация, не входящая в корпус неявного знания, должна быть предъявлена научному сообществу. Характерно, что Кун связывает с научной революцией публичность научного знания, тогда как нормальная наука носит «эзотерический» характер. Становление новой парадигмы сопряжено с широкой дискуссией, затрагивающей самые основания научного знания. Нормальная наука, напротив, опирается на специализированное знание и допускает дискуссии только по частным вопросам. Эзотерический характер нормальной науки связан с наличием глубокого пласта неявного знания. Оно передается как научный габитус через постоянно возобновляющиеся коммуникативные связи, в рамках совместной научной деятельности. В период научной революции отсутствует сложившийся габитус, а потому велика роль артикулированных, т. е. абстрактных, форм. Эта ситуация, хотя и в меньших масштабах, воспроизводится в науке постоянно. Любое научное решение, претендующее на новизну, нуждается в эксплицированном и, следовательно, абстрактном изложении.
Абстракция тесно связана с публичным представлением габитуса или отдельных навыков. Общение, основанное на неявном знании, связано с легкостью понимания. Экспликация требуется для тех, кто не владеет определенной совокупностью умений. При общении в условиях затрудненного понимания нельзя надеяться на навыки, связанные по принципу «семейного сходства». Они неуловимы, текучи и распознаваемы лишь для опытного человека, «сросшегося» с соответствующим габитусом. Затрудненное понимание требует жесткой фиксации правил, поскольку отсутствие привычек не позволяет ориентироваться в континууме форм.
5.3. От непонимания к рефлексии. Вводится понятие рефлексивного модуса поведения. Характер действия в ситуации непонимания определяется рефлексией. Такое действие производится субъектом, а не просто актором, воспроизводящим социальные привычки. Рефлексия составляет неотъемлемую часть ответственного коммуникативного акта.
Абстракция, создаваемая в ситуации затруднения, представляет собой попытку обращения к себе, к правилам своей собственной деятельности, что и означает рефлексию. Рефлексия всегда предполагает внешнее положение по отношению к рассматриваемой в ее рамках деятельности. Происходит объективация своих или чужих действий.
Рефлексия, создавая абстракцию навыка, превращает его в объект, в сущность, отчужденную от носителя и доступную наблюдению. Но этот объект принципиально отличен от объекта естествознания. Создаваемая в ходе рефлексии абстракция имеет характер свидетельства. Фиксируя формы своей собственной деятельности, актор свидетельствует о принципах, которыми руководствуется в коммуникации. Подобный акт может быть совершен и по отношению к другому: выражая принципы его поведения в виде абстракций (т. е. также фиксируя формы) актор не просто создает наблюдаемые объекты, но и интерпретирует поведение другого как свидетельство. Такая интерпретация означает, прежде всего, попытку установить принципы взаимодействия.
5.4. Рефлексия и научная коммуникация. Рефлексия в научной коммуникации имеет место, как при пересмотре базовых теорий и постулатов, так и при переоценке частных гипотез. Преодоление возникших затруднений предполагает два акта: критику положений, приведших к затруднению, и выдвижение новых гипотез, способных дать решение возникшей проблемы. И то, и другое предъявляется в эксплицированной форме. Убеждения научного сообщества, относившиеся прежде к области неявного знания, формулируются явно. Работающий научный закон, теория или гипотеза никогда не используются в явной и до конца эксплицированной форме. Ставшая навыком научная теория обрастает множеством неявных связей, сопрягаясь с другими навыками, приспосабливаясь к разным условиям использования. Поэтому при затруднении требуется эксплицировать не саму теорию уже известную в эксплицированном виде, а фрагмент неявного знания, возникший в результате ее функционирования в научной практике.
Рефлексия носит коммуникативный характер и направлена на достижение согласия. Ученый, преодолевающий исследовательские затруднения, действует в рамках сообщества. Было бы ошибкой рисовать образ исследователя, который сам, столкнувшись с непредсказуемым результатом, подвергает пересмотру свои исходные убеждения, формулирует новые гипотезы и сам же их проверяет. Все эти действия совершает сообщество, хотя сама рефлексия и является персональным актом. Преодоление аномалии ведет к установлению согласия в научном сообществе. Навыки научного исследования обеспечивают взаимодействие в рамках групп, институтов, сообщества в целом. Затруднение, возникшее при применении этих навыков, означает также и остановку взаимодействия, затруднение в коммуникации. Экспликация неявного знания, сопровождающаяся критикой и предъявлением новых эксплицированных форм, всегда сопровождается дискуссией. Она раскалывает сообщество на защитников действующих норм и их критиков. Таким образом, затруднение в исследовании означает также несогласие в сообществе, связано со спорами, взаимным непониманием, прекращением взаимодействия. Установленная научная истина, выраженная в новых теориях, означает установление согласия, возобновление согласованной деятельности. Признанный всеми научный результат входит в корпус неявного знания, обогащает или видоизменяет навык.
5.5. Рефлексия и сознание. В данном параграфе рассмотрено как осуществляется рефлексивный акт. Абстрагирование формы от навыка означает, что действие становится осознанным. Действие сознания основано на выделении дискретных и фиксированных представлений из континуума. В контексте анализа коммуникации осознанное представление есть образец действия или вербальная экспликация правила. Когда образец просто фиксируется без всякого словесного описания (например, демонстрируется), то остается возможность ложности этой фиксации: реальное действие осуществляется не в соответствии с приведенным образцом. Если форма представлена вербально, мы имеем дело с более сложной формой мысли, и альтернативы будут более сложными. Рефлексия становится возможной только благодаря акту сознания. Она состоит в осознании и осмыслении того, как я поступаю в определенной коммуникативной ситуации. Этот акт позволяет представить явно то, что ранее оставалось незамеченным. Предметом рефлексии может оказаться и переживание, и способ действия, и цели, и внешние условия. Габитус связывает все эти аспекты деятельности в достаточно сложный комплекс. Попасть в центр внимания и стать достоянием сознания может лишь фрагмент этого комплекса, т. е. абстракция. Возможны различные абстракции, извлекающие из сотканного габитусом континуума лишь отдельные аспекты.
5.6. Риск осознанного действия. Существует три обстоятельства, порождающие риск осознанного действия. Во-первых, риск обнаруживается в самом факте совершения рефлексивного акта. Осознание и рефлексия ничем не обусловлены. Они не обусловлены габитусом, поскольку появляются в момент затруднения, когда габитус перестает действовать. Они не обусловлены затруднением, которое лишь провоцирует, но не предопределяет рефлексивный акт. Всегда существует возможность обойти затруднение, не поставив под сомнение существующий габитус. Если в каком-то единичном случае нарушены ожидания до этого неоднократно оправдывавшиеся, можно стараться поступать по-прежнему, а не подвергать рефлексии привычные действия. Это корреспондирует с утверждением Т. Куна, что любая аномалия может восприниматься как неразрешенная головоломка и что даже при видимом банкротстве парадигмы, ее ресурсы отнюдь не исчерпаны. Субъект имеет возможность остаться в рамках габитуса. Пренебречь этой возможностью, значит лишить себя надежного основания коммуникативной деятельности. В этой ситуации уже имеет место выбор: отказаться от габитуса или остаться в его пределах. Риск в данном случае остается латентным, поскольку наличие альтернативы и факт выбора обнаруживаются тогда, когда выбор уже сделан. Лишь задним числом субъект обнаруживает, что мог поступить иначе. Но, поступив иначе, он не родился бы как субъект. Переход в рефлексивный модус необратим, поскольку возвращение в лоно габитуса может после этого быть только осознанным решением.
Во-вторых, рискованно содержание абстракции. При ее формулировке всегда можно допустить ошибку. Важнейшим примером здесь выступает научная гипотеза, выдвижение которой неизбежно предполагает допущение возможной ошибки. Гипотеза должна быть фальсифицируемой. Это обстоятельство логически связано с тем фактом, что всякая гипотеза допускает альтернативу, которая представляет собой другую, конкурирующую гипотезу. Эксплицитно представленная форма коммуникативного действия также представляет собой гипотезу.
Риск, наконец, присутствует в действии, которое нужно согласовать с абстрактной формой. Анализ проблемы следования правилу показал, что окончательное согласование невозможно. Если правило предъявлено только в виде абстракции, то никто не сможет доказать, что следует именно этому правилу. Субъект рискует столкнуться с коммуникативной неудачей, непониманием. Но коль скоро мы оказались на границе габитуса, то рефлексия предлагает нам именно абстракцию. И поскольку мы уже не проигнорировали затруднение и не в состоянии вернуться к неосознанной реализации навыка, нам не остается ничего, кроме попытки поступить сообразно абстракции.
5.7. Рационализация исходной гипотезы и согласие сообщества. В параграфе описано как исходный рефлексивный акт субъекта принимается сообществом в ходе рационального обсуждения.
В научном исследовании исходная гипотеза представляет собой первоначальную догадку, высказанную в связи с возникшим затруднением. Ее окончательное принятие возможно лишь после ряда попыток верификации и фальсификации, в ходе осуществления которых она, возможно, будет скорректирована, а, возможно, заменена на альтернативную. В ходе публичного обсуждения исходной гипотезы сообщество, в конечном счете, приходит к единому суждению. При этом само принятое научное утверждение становится коммуникативной нормой. Будучи принято в качестве обоснованного результата, оно становится принципом для проведения экспериментов, проведения рассуждений, обоснования других гипотез. Поскольку все названные типы научной деятельности имеют коммуникативный характер, то и результат, на который они опираются, выступает в качестве коммуникативного правила. Согласие относительно такого правила, солидарное следование ему обуславливает взаимопонимание в научном сообществе.
Сказанное верно не только при принятии научных результатов. Устранение непонимания представляет собой движение от субъективной догадки к приемлемой для всех форме совместной деятельности. Это движение осуществляется и в публичной коммуникации, например, при принятии закона в парламенте или при согласовании текста договора в международных отношениях. Нечто подобное имеет место и тогда, когда несколько человек, исходно несогласных или непонимающих друг друга, приходят к согласованному решению.
То, что раньше разворачивалось в виде неявных принципов порождения социальных практик, стало в результате рефлексии явным, более того, ответственно принятым субъектами коммуникации в качестве норм их совместной деятельности. Затруднение, вызвавшее рефлексию, преодолевается осознанным консенсусом, волей к согласию и взаимодействию, позволившей каждому из участников общения принять на себя определенные коммуникативные обязательства. Таким образом, сообщество, формулируя и согласуя внутри себя нормы своей деятельности, создает модель собственного габитуса. Важно, кроме того, то, что все эти нормы (в какой бы области деятельности они не возникали) будут заведомо работоспособны, поскольку опираются на уже существующий габитус.
5.8. Ответственность субъекта и новизна в науке. В данном параграфе описывается коммуникативный смысл научных открытий. Затруднение, возникшее в ходе коммуникации, преодолевается не только прояснением габитуса, но и возникновением новых правил коммуникации. Однако смысл новизны трудно понять с точки зрения коммуникативной практики. Принципиальная новизна означает отсутствие связи с габитусом. Если высказанное суждение принципиально ново, то оно рискует навсегда остаться абстракцией, поскольку для использования его в коммуникативной практике требуется навык. Но навыка нет, в силу новизны. Следовательно, нам не приходится иметь дело с абсолютной новизной, т. е. с коммуникативным принципом, не опирающимся ни на какой предшествующий навык вообще.
Высказанный далее взгляд на новизну во многом совпадает с концепцией М.А. Розова, согласно которой новации в науке есть результат переноса образцов исследовательской деятельности из одной предметной области в другую.[11]
Образец, который переносится первооткрывателем в новую предметную область, принадлежит иному габитусу. В нем эксплицирован навык, чуждый данному сообществу. При переносе этот навык представляется в абстрактном виде. Коль скоро использование навыка не подтверждено соответствующими автоматизмами, он должен быть зафиксирован в виде эксплицированной нормы. Такая фиксация делает возможной идентификацию требуемого образа действий и обеспечивает своего рода легитимацию. Из континуума форм некоторого габитуса извлекается какая-то одна, которая и фиксируется как доступный идентификации образец деятельности. Однако не следует принимать эту эксплицированную форму за полное выражение научного открытия. Абстрактная форма неработоспособна. За всяким открытием стоит именно навык, приобретенный первооткрывателем в рамках другой сферы деятельности. Этот навык никогда полностью не эксплицируется.
Результатом переноса может стать рождение нового габитуса. Этот процесс проходит преимущественно неявно. Однако он связан с осознанным выбором и конструированием образцов деятельности, представлением их в виде научных утверждений и, возможно, целых теорий. Возникновение теории начинается с пробной экспликации заимствованного навыка, а продолжается как последовательное прояснение все более значимого фрагмента неявного знания, т.е. рациональное согласование в рамках осознанного поиска взаимопонимания.
Первая экспликация заимствованного навыка в качестве образца или рабочей гипотезы есть решение первооткрывателя, берущего на себя ответственность за свой рискованный поступок. Дальнейшее построение теории уменьшает риск, связанный с принятием этого результата.
Глава 6. Трансцендентальные условия коммуникации и ответственность субъекта.
В последней главе описано, как результат рефлексивного акта приобретает универсальное значение. Этот процесс связан с рациональным обоснованием субъективного решения и опирается на трансцендентальные нормы, создающие возможность универсализации.
6.1. Требование универсальности в научной коммуникации. Рассматривается классическое требование универсальности научного знания. Оно должно быть истинным и одинаково значимым для всех. Такое требование, выдвинутое еще Декартом, утопично в силу рассмотренных особенностей научной коммуникации. Наличие неявных факторов не позволяет достичь универсальности. Всякий габитус, в том числе и научный, есть порождение частного опыта, связанного с конкретными обстоятельствами жизни сообщества и индивида. Однако картезианский идеал выражает реальную интенцию научной коммуникации. Будучи заведомо не универсальным, любой научный результат, тем не менее, конституируется сообразно этому идеалу. Любой ученый, достигая решения научной проблемы, претендует как минимум на то, чтобы его решение было истинным. Но это значит также, что его решение будет универсальным.
Универсальная значимость рассмотрена в контексте научной коммуникации. Научное открытие – это не только открытие нового закона природы, но и принятие новой коммуникативной нормы, которая должна выполняться всяким членом научного сообщества, а в перспективе – всяким субъектом коммуникативной деятельности. Понятно, что такая перспектива неосуществима в полноте. Ее, следуя кантовской терминологии, можно назвать трансцендентальной идеей.
6.2. Категорический императив и проблема следования правилу. Универсальность является осознанной интенцией субъекта, т.е. существует только в рефлективном модусе. Требование универсальности выдвигается лишь тогда, когда некоторая совокупность норм уже осознана как не универсальная. Норма, претендующая на универсальность, сформулирована в рамках некоторой альтернативы. Универсальность выступает как критерий осознанного выбора. В ситуации научного исследования, этот критерий предписывает предпочесть тот научный результат, который может быть принять всеми. Поскольку достигнутый в ходе исследования результат выступает в качестве правила коммуникации, его можно выразить следующим образом: действуй согласно такому правилу, которое ты считаешь всеобщим. Мы приходим к принципу, близкому к категорическому императиву.
Высказанный принцип отличается от кантовского тем, что содержит неявную ссылку на ситуацию. Ученый, претендуя на то, что любой человек может убедиться в истинности полученного им научного результата, подразумевает, что наблюдение, эксперимент или теоретическое исследование будут проведены при определенных условиях. Однако далеко не всегда ясно, какие объективные условия должны быть выполнены для воспроизведения результата. Но, кроме того, что может быть названо объективными условиями (которые ученые стараются эксплицировать) подразумевается также наличие образования и квалификации, аналогичных его собственным. Не исключено, что воспроизведение результата требует, например, тех же самых мотиваций, взаимоотношений с коллегами и т. п. Поэтому никогда не понятно, что именно должно быть воспроизведено для получения того же самого научного результата.
Невозможность элиминировать габитус из коммуникативной деятельности составляет главную причину невыполнимости требования универсальности. Само это требование возникает в рефлексивном модусе, тогда как реальная коммуникация происходит в габитуальном модусе. Выход на границу габитуса, породивший рефлексию, приводит лишь к использованию иного габитуса, навыков, принадлежащих другой области коммуникации.
6.3. Движение к универсальности как углубление рефлексии. Ответственность субъекта. Требование универсальности имеет смысл только в качестве интенции. Отдавая отчет в том, что оно не может быть реализовано в полноте, субъект, тем не менее, стремится приблизиться к его выполнению.
Эта интенция реализуется в ходе рационального обсуждения предложенного субъектом правила, т.е. при углублении рефлексии. Будучи обсуждена в сообществе, исходная максима перестает быть произвольным утверждением субъекта. Обсуждение приводит к максимальному прояснению скрытых мотивов и навыков деятельности. Углубление рефлексии состоит в том, что определявшее коммуникацию неявное знание становится явным, доступным осознанному принятию или изменению. Проясняя характер своих действий для самого себя, я делаю их одновременно понятными для другого. Я проявляю готовность дать другому (в пределе – любому другому) отчет в своем поступке и рекомендацию поступать подобным образом. Понятно, что такого рода рекомендации должны и далее обсуждаться, т. е. подвергаться постоянной дискурсивной проверке. Социальные практики, основанные на дискурсивно оправданных нормах, могут распространяться за пределы того сообщества, в котором они впервые возникли. Постоянно возобновляемая рефлексия делает такие практики прозрачными для широкого круга людей. Примером может служить европейское естествознание, которое благодаря постоянно проводимой рациональной критике оказалось доступным практически любой культуре. Нечто подобное можно сказать и о некоторых других практиках, порожденных европейской цивилизацией. Таких, например, как парламентская демократия или права человека.
Обнаружение универсальных принципов является итогом работы многих поколений. Наиболее значимые моральные нормы – такие, как нормы Декалога или Золотое правило нравственности – выдержали дискурсивную проверку, продолжавшуюся много столетий. Их претензия на универсальность, по-видимому, наиболее обоснованная из всех известных принципов организации совместной жизни людей.
Универсальность можно охарактеризовать как регулятивный принцип, очерчивающий горизонт коммуникативных норм. Эта идея коррелятивна вводимому Апелем понятию идеального коммуникативного сообщества[12]. Оно не совпадает ни с каким реальным сообществом. Идеальное коммуникативное сообщество также представляет собой регулятивную идею и очерчивает горизонт всех возможных сообществ, поскольку эти сообщества действуют в рефлексивном модусе. Идеальное коммуникативное сообщество можно также охарактеризовать как сообщество с полностью проясненным габитусом.
6.4. Отношения тождества и различия как трансцендентальная норма. Параграф посвящен анализу отношений тождества и различия как необходимого условия рефлексии. Рефлексия невозможна, если всякая обнаруженная форма не идентифицируется как одна и та же при разных обращениях к ней.
Принцип тождества и различия может быть обоснован с помощью трансцендентального аргумента. Его отрицание приводит к противоречию, так как, отрицая указанный принцип, необходимо его идентифицировать. Более того, необходимо также идентифицировать как собственные аргументы, так и аргументы противоположной стороны. Каждый участник дискуссии, осознанно стремящийся к пониманию, неизбежно использует тождество и различие как норму. Понятный аргумент, это воспроизводимый и идентифицируемый аргумент. Принцип тождества и различия можно рассматривать, поэтому, как этическую норму. Соблюдая его, субъект коммуникативной деятельности принимает на себя обязательства по отношению к другим субъектам. Он берет ответственность за совершенные коммуникативные акты, поскольку, во-первых, каждый его акт можно идентифицировать, на него можно сослаться в дальнейшем, например, при обсуждении. Во-вторых, моральный смысл закона тождества определяется идентифицируемостью самого субъекта. Во всех своих действиях он полагает себя и рассматривается другими, как один и тот же субъект, способный отвечать за свои действия.
6.5. Трансцендентальные нормы коммуникации и онтология. Говоря о реальности в рефлексивном модусе, мы неизбежно представляем ее в терминах тождества и различия. Этим обеспечена возможность идентифицировать объекты любой онтологии и выражать их с помощью соответствующего языка.
Существует, однако, солидная философская традиция, отрицающая значение тождеств и различий в осмыслении реальности. Эта традиция была вполне ясно обозначена Гераклитом, описавшем реальность, как поток. В ХХ веке Уайтхед разработал онтологию процесса, а Бергсон положил мысль о континууме (длении) в основу понимания жизни. Примеры названных мыслителей позволяют говорить, что существует онтология континуума, которую можно считать альтернативой онтологии тождества и различия.
Мы имеем дело с предельно общей альтернативой, которая состоит в выборе одного из двух возможных классов онтологий. Этот выбор коррелятивен выбору из двух модусов коммуникации: рефлексивному и габитуальному. Впрочем, сама возможность выбора говорит о рефлексии. Указывая на классы онтологий и модусы коммуникации, мы в состоянии идентифицировать и отличить от другого каждый из них.
В параграфе обоснована связь между модусами коммуникации и типом онтологии. Показано также, что мыслители, настаивающие на предпочтительности континуальной онтологии, оказываются в парадоксальном положении. Действуя в рамках рефлексии, они вынуждены осмыслять континуум в терминах тождества и различия.
Рефлексия обнаруживает альтернативность двух модусов коммуникации. Тот рефлексивный акт, который раскрывает эту альтернативу, следует расценивать как предельный, поскольку он обнаруживает общие формы всякой возможной коммуникации. Эта альтернатива охарактеризована как трансцендентальная. Всякая коммуникация осуществляется в единстве двух дополняющих друг друга форм: дискретности фиксированных норм и непрерывности неявных навыков. Предельный рефлексивный акт обнаруживает альтернативу, т. е. идентифицирует каждый модус коммуникативной деятельности и связанную с ним онтологию, отличая их друг от друга.
Существует два дополнительных по отношению друг к другу принципа представления реальности. Их дополнительность выражается в возможности переключения, изменения способа видения с одного на другой. Описание реальности может быть сделано либо в терминах онтологии континуума, т. е. как потока, дления или процесса, либо в терминах онтологии тождества и различия. В рамках рассматриваемой альтернативы два описания неравноправны. Рефлексия заставляет использовать онтологию тождества и различия даже тогда, когда мыслитель настаивает на континуальности. Если же рефлексии нет, то нет и трансцендентальных принципов, позволяющих найти всеобщие и необходимые формы представления реальности. В рамках габитуального модуса актор придерживается какой-то частной онтологии, но он не идентифицирует ее явно и не формулирует ее отличий от других. Скорее он живет в некотором семействе или размытом облаке онтологий, связанных по принципу семейного сходства.
Наличие трансцендентальных принципов приводит к вопросу о границе познания и реальности самой по себе. Представление о реальности в формах дискретности/непрерывности возникает лишь постольку, поскольку она (реальность) попадает в поле коммуникации, т. е. выступает как предмет совместной деятельности. Будучи таким предметом, реальность оформляется сообразно принципам той или иной онтологии. Необходимым условием любой онтологизации выступает представление предмета в формах дискретности (т. е. тождества и различия) или непрерывности.
При этом всегда остается какой-то неонтологизируемый остаток, реальность сама по себе. Трансцендентальные формы определяют общие контуры всякой возможной онтологии. Мы принципиально ограничены этим способом видения.
6.6. Трансцендентальная альтернатива и выбор субъекта. Коммуникативный аспект трансцендентальной альтернативы состоит в том, что субъект выбирает одну из двух возможных позиций в общении. Субъект, действующий в рефлексивном модусе, обязан придерживаться определенного правила и тем самым предоставить другим участникам коммуникации возможность идентифицировать это правило. Такая позиция открывает путь для обоснования и критики норм поведения. Отношение тождества и различия, т. е. идентифицируемость и воспроизводимость норм поведения представляет собой необходимое условие рационального дискурса. Исходным по отношению к этому дискурсу является субъективный выбор, состоящий в предпочтении рефлексивного модуса коммуникации. Всегда существует возможность ухода в неопределенность коммуникативных навыков, устанавливаемых сообразно принципу семейного сходства.
Выбирая рефлексивный модус, субъект, в конечном счете, выбирает сам себя. Наряду с возможностью идентифицировать правило всегда существует возможность идентифицировать и того, кто его придерживается. Он – один и тот же во всех своих действиях. Идентифицируемость правила означает воспроизводимость действия. Речь может идти не только о воспроизведении в поступке, но и мысленном воспроизведении, словесном описании, возврату к сделанному ранее. Благодаря возможности такого воспроизведения субъект не рассыпается на множество коммуникативных событий, а идентифицирует себя, как автора своих поступков. Два модуса коммуникации и соответствующие им трансцендентальные формы действия составляют исходную альтернативу. Мы можем говорить о трансцендентальном выборе, состоящем в согласии субъекта на ответственные действия или отказ от них. Но и здесь обнаруживается асимметрия модусов, поскольку, чтобы предпочесть один из них субъект уже должен находиться в рефлексивном модусе.
Форма тождества и различия в коммуникативной деятельности тесно связана с требованием универсальности правила коммуникации. Сам акт идентификации всегда претендует на универсальность. Идентифицируя нечто, я претендую на то, что именно это должно быть идентифицировано и любым другим человеком. С другой стороны, если я настаиваю на универсальности правила, то я с необходимостью подразумеваю и его универсальную идентифицируемость.
Важнейший аспект универсальности акта идентификации состоит в самоидентификации субъекта. Определяя себя, как автора своих коммуникативных актов, я претендую на то, что любой другой человек согласиться с этим определением. Выступить в качестве ответственного субъекта я могу лишь тогда, когда сообщество идентифицирует меня в качестве такого субъекта, подтверждая мою претензию на авторство тех правил, которыми я руководствуюсь. Причем в пределе речь должна идти об идеальном коммуникативном сообществе. Исходным пунктом такой ответственности является мое решение, принятое в рамках трансцендентальной альтернативы. Я могу отказаться от упомянутого авторства, полностью приписав его социальной среде, породившей мои коммуникативные навыки. В таком случае исчезнет сама возможность дискурса, сопряженного с понятиями ответственности и риска.
В Заключении подводятся итоги и формулируются основные выводы исследования.
Основные положения диссертационного исследования отражены в следующих публикациях автора:
Публикации в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях по перечню ВАК Министерства науки и образования РФ
- Гутнер Г.Б. Следование правилу и габитус в описании коммуникативной деятельности. //Вопросы философии. №2. 2008. С. 105-116.
- Гутнер Г.Б. Неявное знание и новизна в математике //Эпистемология и философия науки. Т. XV. № 1, 2008. С. 117-123
- Гутнер Г.Б. Тождество и различие как коммуникативные универсалии. //Эпистемология и философия науки. Т. XVI. № 2, 2008. С. 202-206.
- Гутнер Г.Б. Личность и коммуникативная рациональность //Личность. Культура. Общество. 2008. Том Х. Вып. 3-4 (42-43). С. 226-232.
- Гутнер Г.Б. Прагматика научного дискурса и субъект познания //Полигнозис. № 2, 2008. С. 52-58.
- Гутнер Г.Б. Отчуждение в коммуникативных практиках //Человек. №5, 2008.
- Гутнер Г.Б. Смысл как основание коммуникативных практик //Эпистемология и философия науки. Т. XVIII. № 4, 2008.
Монография
- Гутнер Г.Б. Риск и ответственность субъекта коммуникативного действия. М.: Институт философии РАН – Свято-Филаретовский православно-христианский институт, 2008.
Основные статьи в других научных изданиях
- Гутнер Г.Б. Аналитика эгоистического дискурса. //Стили в математике: социокультурная философия математики. Санкт-Петербург, РХГИ, 1999
- Гутнер Г.Б. Истина и воображение //Истина и благо: универсальное и сингулярное. М.: Институт философии РАН. 2002, 38-65.
- Гутнер Г.Б. Антропологический смысл декартовского аргумента //Философия науки. Выпуск 8. Синергетика человекомерной реальности. М.: Институт философии РАН, 2002, с. 220-238
- Гутнер Г.Б. Априоризм и субъективность //Философский факультет. Ежегодник Университета Российской Академии Образования, №3, 2002, с. 28-33.
- Гутнер Г.Б. Науки о человеке и их границы. //Философский век 23. Материалы международной конференции «Науки о человеке в современном мире». Санкт-Петербург, 2002.
- Гутнер Г.Б. Форма и содержание опыта //Математика и опыт. М.: Издательство Московского государственного университета. 2003, с.435-466.
- Гутнер Г.Б. Субъект и метод //Методология науки: проблемы и история. М.: Институт философии РАН. 2003, с. 47-61.
- Гутнер Г.Б. Субъект как энергия. //Синергетическая парадигма, т. 4. Когнтивно-коммуникативные стратегии научного познания. М.: «Прогресс-Традиция». 2004.
- Гутнер Г.Б. Структура и поток. //Философский факультет. Ежегодник 2003, № 4. М.: издательство УРАО, 2004, с. 41-49.
- Goutner G. Pragmatic Aspect of Scientific Discourse //Knowledge and Society. Paper of the International Symposium, Moscow, 2005, p. 159-163
- Гутнер Г.Б. Трансцендентализм и понимание субъективности. //Методология науки: статус и программы. М.: Институт философии РАН. 2005, с. 8-40.
- Гутнер Г.Б. Коммуникативное сообщество и субъект коммуникативного действия //Философия науки. – Вып. 11: Этос науки на рубеже веков. Москва.: Институт философии РАН. 2005, с. 82-108.
- Гутнер Г.Б. Социальные практики и габитус научного сообщества //Этос науки. М.:Academia, 2008. С. 338-358.
- Гутнер Г.Б. Языковые игры: практики следования правилу и философская рефлексия //Santalka. Filosofija. 2008, t.16, nr.1. С. 37-48
[1] Подробно см. Огурцов А.П. Философия науки как конкуренция исследовательских программ //Методология науки: исследовательские программы. М.: Институт философии РАН. 2007. С. 84-115
[2] Подробно см. Касавин И.Т. Социальная эпистемология: понятие и проблемы //Эпистемология & философия науки, т. VII, № 1, 2006. С. 4-13.
[3] Термин заимствован у К.-О. Апеля. См. Трансформация философии. М., 2001, с. 196.
[4] Аналогичную аргументацию развивает в своих работах К.-О. Апель. См. Трансформация философии, с. 129 и далее.
[5] Крипке С.А. Витгенштейн о правилах и индивидуальном языке. Томск: Издательство Томского Университета, 2005.
[6] Бурдье П. Начала, М., 1994; Бурдье П. Структуры, habitus, практики //Современные социальные теории. Новосибирск, 1995, с.16-39.
[7] Bourdieu P., Wacquant L.J.D. An Invitation to Reflexive Sociology. Chicago. 1992, p. 131.
[8] Winch P. The idea of a Social Science and its Relation to Philosophy. London – New-York, 1970 (русский перевод: Идея социальной науки и ее отношение к философии. М., 1996).
[9] Розов М.А. Проблемы эмпирического анализа научных знаний. Новосибирск, 1977, его же Проблема способа бытия семиотических объектов //Эпистемология & философия науки, т. VIII, № 2, 2006, с. 54-63.
[10] Кун Т. Структура научных революций. М., 2003, с. 89.
[11] Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А., Философия науки и техники. М., 1995, с. 119-139.
[12] Трансформация философии. М., 2001, с. 260.
