Риторические стратегии литературного дискурса (на материале русской словесности xi – xix вв.)
На правах рукописи
Кузнецов Илья Владимирович
РИТОРИЧЕСКИЕ СТРАТЕГИИ
ЛИТЕРАТУРНОГО ДИСКУРСА
(на материале русской словесности XI – XIX вв.)
Специальность 10.01.08 – Теория литературы. Текстология
Автореферат диссертации на соискание ученой степени
доктора филологических наук
Москва – 2009
Работа выполнена на кафедре теоретической и исторической поэтики Российского государственного гуманитарного университета
Научный консультант:
доктор филологических наук, профессор Валерий Игоревич Тюпа
Официальные оппоненты:
доктор филологических наук, профессор Валентин Васильевич Курилов
доктор филологических наук, профессор Виктор Александрович Миловидов
доктор филологических наук, профессор Юрий Васильевич Шатин
Ведущая организация:
Кемеровский государственный университет
Защита состоится «26» февраля 2009 г. в ___ часов на заседании совета по защите докторских и кандидатских диссертаций Д 212.198.04 при Российском государственном гуманитарном университете по присуждению ученой степени доктора филологических наук (125993, ГСП-3, Москва, Миусская пл., 6).
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Российского государственного гуманитарного университета
Автореферат разослан «____» _____________ 2009 г.
Ученый секретарь совета по защите
докторских и кандидатских диссертаций,
кандидат филологических наук, доцент В.Я. Малкина
Общая характеристика работы
Начиная с 1920-х годов, когда на российской почве складывалась современная школа теоретической поэтики, ее предметом считалось такое произведение словесного творчества, которому присуще качество художественности[1]. Этот подход вытекает из раздельного взгляда на древнюю и новую словесность, сопровождавшего российское литературоведение с момента его зарождения в XIX веке (Н.И. Греч, А.Г. Глаголев, В.Т. Плаксин, М.А. Максимович, С.П. Шевырев, В.Г. Белинский). В перспективе такого взгляда средневековая словесность и нововременная художественная литература оставались в ведении разных дисциплин. История литературы занималась древностями, а литературная критика – фактами литературы нового времени. В 1920-е этот принцип был использован А.А. Смирновым, который предложил развести науки о «словесности», о «литературе» («беллетристике») и о «поэзии»[2]. С этой позиции явления «словесности» и «поэзии» противопоставляются, представая соотнесенными, но качественно различными. Такой дифференцирующий угол зрения затрудняет, однако, эволюционное понимание литературных явлений и процессов. Эволюционный взгляд предполагает исследование фактов словесности в их единстве, на основе интегративных принципов, которые сами по себе тоже должны быть найдены. Напротив, разделение художественной и нехудожественной словесности полагает границу между средневековым и нововременным периодами русского словесного творчества.
Выработка интегрированного взгляда на средневековую и новую словесность давно осознана как насущная задача исторической поэтики (Д.С. Лихачев, А.В. Михайлов). Шаги в этом направлении делались и в последние десятилетия (М.Н. Виролайнен, И.А. Есаулов, А.Н. Ужанков). Решение этой задачи видится возможным, если рассматривать в составе материала не только художественную литературу, но словесность в целом, то есть все произведения словесного творчества.
Расширение сферы материала относительно художественной литературы приводит к вопросу о новых рамках, эту сферу ограничивающих. Об их необходимости писал уже А.А. Смирнов, предупреждая, что к словесности принадлежит всякое «произведение слова»: газетная статья, деловая записка, «вскольз брошенное слово». При таком видении легко утратить грань между литературоведческой и лингвистической трактовкой предмета. Именно это происходило в 1920-е годы в работах ученых, близких к формальной школе литературоведения (В.М. Жирмунский, Ю.Н. Тынянов, В.В. Виноградов), опыт которой был усвоен спустя полвека структуралистской и поструктуралистской теорией литературы.
Поиск новых границ предметной области может осуществляться в русле развития теории речевых жанров М.М. Бахтина. В ней всякое высказывание, письменное и устное, художественное и нехудожественное, рассматривается как диалогический элемент социокультурного взаимодействия, причем условия взаимодействия накладывают отпечаток на жанровую форму высказывания. Бахтин различал «первичные» и «вторичные» речевые жанры: если первые складываются в условиях непосредственного речевого общения и тяготеют к репликовому типу, то вторые возникают в условиях «более сложного и относительно высокоразвитого культурного общения» и включают «романы, драмы, научные исследования всякого рода, большие публицистические жанры и т. п.»[3]. Различие первичных и вторичных речевых жанров близко к предложенному позже Ю.М. Лотманом разграничению «не-текста» и «текста»[4]. Именно вторичные речевые жанры составляют предметную область исследования словесности, отграничиваемую тем самым от предметной области других филологических наук, в первую очередь лингвистики.
Привлечение материала всех вторичных речевых жанров создает возможность рассмотрения словесности в целом, в том числе, в частности, и художественной. Взятый в таком составе материал совпадает с материалом риторики, понимаемой не как «техне элоквенции», а как «металингвистика» (Бахтин), то есть наука о стратегиях и практиках общения посредством слова. Поэтому дисциплину, на материале всей словесности занятую решением поставленного А.Н. Веселовским вопроса о влиянии традиции («предания») на «личное» творчество, уместно назвать, по аналогии с исторической поэтикой, «исторической риторикой». Данное диссертационное исследование позиционируется как опыт исторической риторики.
Содержание реферируемого исследования базируется на представлении о диалектической природе эволюционирования словесности как системы. Смена этапов этой эволюции связана с появлением ряда организующих ее институций (письмо, художественность). Путем изучения устройства и функционирования ключевых произведений словесного творчества реконструируется контекст социокультурного взаимодействия и моделируется процесс эволюции словесности. Возможность этого достигается за счет построения специальной риторической концепции и применения соответствующей методики анализа коммуникативных стратегий; разработка названных концепции и методики осуществляется в настоящем исследовании.
В рамках предлагаемой концепции функционирование системы словесности, понимаемой как макромасштабный дискурс, определяется сменой коммуникативных макростратегий, не исследовавшихся ранее специальным образом. Изучение коммуникативных макростратегий обеспечивает саму возможность процессуального понимания эволюции словесности в целом и меняет представление об основных параметрах описания ее системных отношений. Это связано с тем, что именно коммуникативные макростратегии определяют динамические отношения социокультурного взаимодействия и создают основу понимания связности и возможного моделирования его различных периодов.
Объектом исследования является процесс эволюции русской словесности как единого целого. Предмет исследования – закономерности эволюции словесности, последовательность актуализации конструктивных инстанций словесности как дискурса и генерируемые их актуализацией коммуникативные стратегии текстопорождения.
Цель работы – обоснование диахронической связности средневекового и нововременного этапов эволюции русской словесности и выявление факторов этой эволюции, обусловливающих типологическое сходство дискурсивных практик на разных этапах литературного процесса; разработка на данной основе целостной концепции макродискурсивного становления и создание соответствующей модели.
Задачи исследования:
1) изучить возможность научного понимания словесности во всей совокупности ее проявлений: письменных и устных, художественных и вне-художественных;
2) выявить принцип эволюции русской словесности и институции, доминирующие в этой эволюции;
3) определить дискурсивные макростратегии, организующие эволюцию русской словесности;
4) реализовать возможность моделирования дискурсивных процессов в русской словесности, создав общую модель на материале средневекового цикла ее эволюции и установив степень применимости этой модели дискурсивного становления на материале нововременного периода;
5) определить статус дискурсивных макростратегий в общей системе коммуникативных стратегий словесности;
6) соотнести имеющиеся современные тенденции русского текстообразования с разработанной моделью дискурсивного становления.
Материалом исследования являются произведения словесного творчества, принадлежащие к оригинальной русской словесности, а также теоретические тексты российских писателей Нового времени, касающиеся эстетических вопросов. В диссертации использованы произведения XI – XIX вв. Панорамный охват материала обусловлен исследовательской целью, предполагающей моделирование дискурса словесности в макромасштабе. Выбор произведений для более пристального текстуального изучения обусловлен их репрезентативностью относительно рассматриваемого историко-литературного периода и соответствующей дискурсивной разновидности.
Методология исследования. В определении предмета исследования основным является метод диалектического конструирования (А.Ф. Лосев). На этапе работы с материалом ведущим становится метод дискурсного анализа. Методика анализа базируется на работах М.М. Бахтина, М. Фуко, Т.А. ван Дейка, В.И. Тюпы. Главная роль отведена методу моделирования коммуникативных стратегий как конфигураций триады риторических компетенций, предложенному в исследованиях В.И. Тюпы. При построении модели и на этапе ее применения используется метод диахронного сравнения, позволяющий типологически сопоставить разные историко-литературные периоды.
Актуальность исследования заключается, прежде всего, в теоретико-литературном подходе к русской словесности как эволюционному целому, обосновывающем единство средневекового и нововременного периодов ее становления. Актуальность исследования связана также с разработкой его операциональной стороны: с использованием методов и приёмов, обеспечивающих квалификацию моделей коммуникативных стратегий макродискурса. Актуальность работы во многом определяется и тем, что в современных трактовках коммуникативных стратегий, как правило, бывают не определены концептуальные основания этого понятия, не представлена типология коммуникативных стратегий, построенная на общих основаниях. Чрезвычайная неоднородность явлений, попадающих в круг обозначаемых понятием «коммуникативная стратегия», требует постановки вопросов о систематизме использования этого понятия, о коммуникативной природе словесности и принципах организации системы стратегий общения, что и совершается в реферируемом исследовании.
Научная новизна диссертационной работы заключается в том, что в качестве предмета исследования берется не только литература, традиционно рассматриваемая в ее художественной специфике, а словесность в целом, то есть совокупность произведений словесного творчества, относящихся как к художественной, так и к внехудожественным областям национальной культуры. Таким образом, корректируется точка зрения на предмет, выработанная в ходе теоретических дискуссий 1920-х гг. и доминировавшая в отечественном литературоведении ХХ столетия. Этот ракурс позволяет вычленить эволюционные принципы связи средневековой и нововременной словесности.
В работе впервые используется подход к диахронической системе словесности как к макромасштабному дискурсу, или макродискурсу. Этот подход побуждает рассматривать эволюцию словесности как становление макродискурса, осуществляющееся путем смены его стратегий. В смене макродискурсивных стратегий усматривается закономерность, получающая теоретическое объяснение через идею об исторической динамике доминирования фундаментальных риторических инстанций (субъект речи, предмет речи, адресат речи) в результате последовательной активизации трех выявленных культурогенных импульсов.
В исследовании формируется и практически применяется метод диахронного сравнения, позволяющий типологически соотносить этапы системного целого, существующего в темпоральной протяженности, такого, как национальная литература. Впервые этот метод применяется к русской словесности, взятой на всем протяжении ее существования. Действенность метода поверяется открывающейся возможностью моделирования, которое, в свою очередь, создает основу для интерпретации процессов литературной эволюции и текстообразования в новейший период, вплоть до настоящего времени.
Теоретическая значимость реферируемого исследования определяется следующим. 1) Соединение в работе проблематики исторической поэтики с металингвистическими методами исследования письма позволяет говорить о практическом обосновании филологической дисциплины, названной «исторической риторикой». В русле исторической риторики диалектическое конструирование словесности как предмета, дискурсный анализ репрезентативных для того или иного историко-литературного периода текстов, а также диахронное сравнение эволюционных этапов позволили выделить четыре базовых макростратегии, действие которых проявляется с закономерной периодичностью как в средневековой письменности, так и в литературе Нового времени. 2) Построение в исследовании модели чередования макродискурсивных стратегий подтверждает существование внутренней логики, которой подчиняется эволюция словесности. 3) Представленная модель чередования макродискурсивных стратегий отражает общий принцип диахронической последовательности доминирования дискурсивных инстанций, сохраняющий действенность и на уровнях частного порядка (коммуникативные события беседы, театральной постановки и др.).
Практическая значимость исследования связана со следующим. 1) Достигнутые выводы могут выступить в качестве методологических принципов построения систематического курса истории русской литературы от средневековья до современности. Курсы, построенные на основе такой методологии, могут преподаваться во всех звеньях образовательной системы. 2) Модель чередования культурогенных импульсов и макродискурсивных стратегий, будучи теоретическим конструктом, является методологической базой для практических исследований разных отраслей социокультурной коммуникации. 3) Фрактальная природа циклов дискурсивного становления позволяет в разработанной логике исследовать, моделировать и сопоставлять любые типы дискурсивной практики, как литературно-художественные (направление, течение), так и социальные (политическое движение, идейная общность и др.). 4) Разработанная модель способна выступать основанием для сравнительно-типологических исследований как в области литературы, так и в области общекультурных явлений и процессов.
Положения, выносимые на защиту:
1. Качественное различие между средневековой русской словесностью и русской литературой Нового времени обусловлено тем, что средневековой русской словесности не была свойственна художественность ни в отношении специального намерения создателей текстов, ни в читательской интерпретации, принадлежащей тому же периоду. Напротив, русская литература Нового времени, начиная с эпохи классицизма, специально преследовала художественные задачи; при этом понимание художественности менялось в связи с кризисом парадигмы рефлективного традиционализма, подобно тому, как это имело место в европейской эстетике.
2. Сущностное единство средневековой русской словесности и русской литературы Нового времени обусловлено тем, что, будучи произведениями одного народа, они представляют собой совокупности артефактов его речевой деятельности, относящиеся к разным периодам народной духовной жизни. Непрерывность этой духовной жизни обеспечивает внутреннюю, а отчасти и внешнюю связь произведений, принадлежащих к ее средневековой и нововременной фазам.
3. Диалектическая общность средневекового и нововременного периодов русской словесности обеспечивается тем, что они видятся как эволюционные циклы в становлении целостного дискурса словесности. Словесность является предметом sui generis, эволюция которого подлежит рассмотрению не столько в связи с действием внешних исторических факторов, сколько исходя из внутренней природы предмета и его имманентной логики становления.
4. Внутренним принципом, создающим имманентную логику эволюции словесности как макромасштабного дискурса, является диалектическое становление некоторой категориальной институции, маркированной на том или ином эволюционном этапе. На средневековом этапе эволюции русской словесности в качестве маркированной выступала институция письма; ее диалектической противоположностью («иным») была устная словесность. На нововременном этапе в качестве маркированной выступала институция поэтического; ее «иным» была вся совокупность нехудожественных текстов.
5. Становление маркированной институции осуществляется в форме последовательного проявления четырех макродискурсивных стратегий, по-разному позиционирующих эту институцию среди прочих составляющих словесности. Это стратегия спецификации, стратегия интерференции, стратегия тематизации и стратегия фокализации. На средневековом этапе стратегия спецификации письма стимулировала расхождение письменности и устной словесности как двух различных типов риторического поведения. Стратегия интерференции письма и устного слова обнаружила интенцию национальной словесности к единству средств словесной выразительности и принципов порождения и организации произведений. Стратегия тематизации письма осуществила эмансипацию предметной сферы письменности, радикально расширив круг референций относительно христианских топосов. Стратегия фокализации письма сообщила письменности субъективное качество, породив вариативность точек зрения и поставив под сомнение онтологический статус сообщаемого.
6. Последовательность смены четырех перечисленных стратегий является закономерной, что подтверждается сопоставлением средневекового и нововременного циклов эволюции словесности. В Новое время к настоящему моменту можно уверенно констатировать состоявшееся действие в русской литературе двух сменивших друг друга стратегий. Это стратегия спецификации художественного слова и стратегия интерференции художественного и вне-художественного слова. Масштаб периодов действия каждой из стратегий позволяет также усматривать в современности начатки проявления стратегии тематизации.
7. Механизм смены стратегий основан на последовательном доминировании в процессе эволюции каждой из трех компетенций макродискурса словесности: сначала рецептивной (виртуальная позиция адресата дискурса), затем референтной (позиционирование предмета высказывания) и, наконец, креативной (позиция носителя высказывания). Усиление рецептивной составляющей провоцирует действие стратегий спецификации и последовательно сменяющей ее интерференции; усиление референтной составляющей – действие стратегии тематизации; усиление креативной составляющей – стратегии фокализации.
8. Критические моменты смены этапов эволюции словесности обусловлены последовательным действием трех культурогенных импульсов – экспонирования, разработки и форматизации – каждый из которых актуализирует одну из трех составляющих макродискурса: соответственно, инстанцию адресата, инстанцию предмета высказывания и инстанцию говорящего / пишущего. По отношению к эволюции словесности названные импульсы выступают как ее имманентные факторы.
Апробация работы. Результаты исследования отражены в двух монографиях (2003, 2007), а также в статьях, опубликованных в Москве, Санкт-Петербурге, Новосибирске, Кемерове, Харькове, Туле, Челябинске. Основные положения и предварительные результаты исследования докладывались автором на конференциях всероссийского и международного уровня «Коммуникативные стратегии культуры» (Новосибирск, 1999), «Сюжеты и мотивы русской литературы» (Новосибирск, 2001), «Личность в современном мире» (Кемерово, 2002), «Коммуникативная дидактика» (Новосибирск, 2003), «Современное терминоведение Сибири» (Новосибирск, 2004, 2006), «Миры Иосифа Бродского» (Москва, 2004), «Белые чтения» (Москва, 2005), «Проблемы сюжетологии» (Москва, 2006), «Современная гуманитарная наука: дискурсы, границы, личные коды» (Москва, 2006), «Слово, словарь, словесность: К юбилею А.Х. Востокова» (Санкт-Петербург, 2006), «Понимание в коммуникации» (Москва, 2007), «Лев Толстой – это целый мир» (Тула, 2008), на круглом столе «Коммуникативные стратегии текста» (Москва, 2007). В 1997-2008 учебных годах материал диссертации использовался автором в ходе занятий на курсах повышения квалификации учителей-словесников г. Новосибирска и области. В 2003-2004 гг. положения диссертации апробировались на факультете журналистики Новосибирского государственного университета. Материал исследования использовался при проведении занятий Летней школы «Компаративистика и риторические практики» (Москва, 2006).
Объем и структура работы. Диссертация общим объемом 478 страниц состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы, включающего 371 наименование. В конце каждой главы помещены резюмирующие разделы. В тексте диссертации используются схемы (5) и таблицы (4).
Основное содержание диссертации
Во Введении обосновывается актуальность темы, определяются цель и задачи исследования, ограничивается круг материала, конкретизируются объект и предмет исследования. Формулируются методологические принципы исследования и положения, выносимые на защиту. Определяются научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы.
Первая глава реферируемой работы «Историческая риторика: предмет, метод, материал» состоит из четырех разделов.
В разделе 1. «Проблемный контекст дисциплинарной инновации» рассматривается историко-научный контекст, определивший существующее видение предмета науки о литературе; дифференцируются эволюционный и исторический взгляды на предмет; формулируется проблема исследования.
В подразделе 1.1. «Предмет науки о литературе в теоретических дискуссиях 1920-х гг.» характеризуются российские литературоведческие концепции 1910-20-х гг., повлиявшие на современное видение предмета науки, и их происхождение. Показывается, как в результате теоретических дискуссий 1920-х годов только художественное произведение стало признано предметом литературоведения (поэтики).
Как основной источник концепций начала ХХ века рассматривается учение А.А. Потебни, в свою очередь связанное с филологическими взглядами В. Гумбольдта, понимавшего язык как деятельность. В работах Потебни, писавшего, что «мы настолько можем понимать поэтическое произведение, насколько мы участвуем в его создании»[5], было заложено основание для понимания коммуникативной сущности поэтического творчества. Ближайшими последователями Потебни выступили символисты: «Символизм есть искусство, обращающее того, кто его воспринимает, в соучастника творения»[6]. При этом символисты выделяли «поэзию» из всей литературы и рассматривали ее как предмет особого рода. М.М. Бахтин также настаивал на качественной специфике и коммуникативной природе эстетического объекта. Вместе со своим учеником В.Н. Волошиновым Бахтин считал, что всякое высказывание, в том числе и художественное произведение, является «продуктом взаимоотношения говорящего со слушающим»[7].
Как факторы художественности в 1920-е гг. были поняты «телеологическое» устройство текста и ценностная природа эстетического объекта (В.М. Жирмунский, А.П. Скафтымов, В. Сеземан, А.А. Смирнов, М.М. Бахтин). А.А. Смирнов особо занимался вопросом специализации поэзии как научного предмета. К словесности он относил всякое «произведение слова»; в поэзии же присутствует тройственное единство эстетического, познавательного и этического моментов. Смирнов полагал, что поскольку художественность опирается на суждение ценности, то роль изучающей «поэзию» дисциплины может выполнять не строгая наука, а литературная критика. Словесность, по Смирнову, предметом литературоведения не является.
В подразделе 1.2. «Эволюционные концепции словесности в российском литературоведении ХХ века» ставится проблема связи между различными отделами словесности, неизбежно возникающая, когда, как в 1920-е гг., «поэзии» сообщается приоритетный статус в качестве предмета литературоведения. Уже в то время П.Н. Сакулин стремился обосновать связь между разными отделами словесности посредством построения «синтетической» истории литературы. Попытка ученого не имела успеха – по той причине, что он рассматривал всю русскую литературу сквозь призму художественности, тогда как литература средневекового периода художественности не знала. В результате П.Н. Сакулин был вынужден устранить из материала такие важные памятники, как «Поучение» Владимира Мономаха или «Домострой», без которых картина литературного процесса не может быть признана полной.
Формулируя принципы подхода к материалу, П.Н. Сакулин использовал метод исторической поэтики, оформившийся в трудах А.Н. Веселовского. С позиции этого метода, литературный процесс следует рассматривать как развитие литературы «по природе» (Аристотель), то есть в соответствии с внутренними телеологическими законами, иными словами – как эволюцию. В этом отличие исторической поэтики от истории литературы, которая видит литературный процесс обусловленным экстралитературными факторами.
Развитие российского литературоведения показало, что проблема связывания средневекового и нововременного этапов литературной эволюции не утратила актуальности. Эта проблема становится центральной в реферируемом диссертационном исследовании. В работе осуществляется анализ ряда современных концепций (М.Н. Виролайнен, И.А. Есаулов), рассматривающих русскую литературу как целое. Отмечается, что за основу эволюции в них берется некая идея культурологического характера, вследствие чего понимание развития литературы «по природе» не представляется возможным.
В связи со сказанным ставится первоочередная задача: найти имманентные основания эволюции словесности как целого. Для этого необходимо рассматривать художественные и внехудожественные явления словесности в одном предметном ряду[8]. Высказывается предположение, что наука, способная охватить большее предметное поле, нежели поэтика, и интегрировать в этом поле поэтические и не-поэтические высказывания, есть риторика, понимаемая не как свод правил украшения речи, а как наука о словесном общении.
В разделе 2. «Предмет и генезис исторической риторики» рассматриваются научные концепции, подготовившие возможность интегрированного рассмотрения художественных и нехудожественных текстов, осуществляется смысловое конструирование предмета науки – исторической риторики, обосновывается данная дисциплинарная новация.
В подразделе 2.1. «Методологические предпосылки исторической риторики» рассматриваются способы понимания словесности как системного целого. Констатируется невозможность применения научных оптик, свойственных как поэтике, так и семиотике: если в поэтике круг материала оказывается относительно сужен, то в семиотике он непомерно расширяется. Предполагается, что искомый способ может открыться, если, обратившись к проблематике и терминологии отечественной науки о литературе конца XIX – начала ХХ вв. (Потебня – символисты – Бахтин), рассматривать литературное произведение в коммуникативном аспекте, как одну из исторических форм слова – высказывания. Основание системного рассмотрения словесности видится в том, чтобы понимать ее как обширную, но не безграничную область речевой коммуникации, рассматривая в ее составе лишь те высказывания, которые принадлежат к сфере «вторичных» (М.М. Бахтин) речевых жанров. Эстетические феномены также входят в эту сферу, но лишь как один ее особый участок.
Словесность – сущностно связанная и целостная совокупность высказываний в форме вторичных речевых жанров – при таком подходе видится как разновидность речевой деятельности данного народа (языкового коллектива) и, далее, как разновидность его деятельности вообще (В. фон Гумбольдт). Рассмотрение словесности народа в ее целости как предмета филологической науки находит обоснование в философских концепциях, послуживших источником изучения слова в коммуникативном аспекте.
В подразделе 2.2. «Предмет исторической риторики» осуществляется смысловое конструирование предмета, который в науках о духовном творчестве, в отличие от естественных дисциплин, не дан непосредственно, а формируется исследовательской установкой (А.А. Смирнов). Конструирование предмета осуществляется с применением диалектического метода, формализованного А.Ф. Лосевым. Опираясь на античный опыт, Лосев построил тетрактиду – категориальную схему, состоящую из четырех начал и гипостазирующую разумное бытие всякого предмета или понятия. Эти четыре начала – одно (сущность), иное («меон»), становление одного в ином и наличность факта. Одно и иное соотносятся как тезис и антитезис, синтезируются в становлении и существуют как факт. При смысловом конструировании словесность народа, как субстанциальное «одно», обособляется внутри речевой деятельности, осуществляемой этим народом; а та, в свою очередь, внутри всей его жизнедеятельности. В ходе этой операции соотносятся друг с другом основные понятия, создающие теоретический профиль предметной сферы. Результаты смыслового конструирования представлены в таблице.
Таблица 1. Смысловое конструирование словесности
как научного предмета.
| Одно | Иное | Становление | Факт |
| Деятельность | Субстанция | Поведение | Поступок |
| Речевая деятельность | Деятельность | Речь | Высказывание |
| Словесность | Речевая деятельность | Творчество | Произведение словесного творчества |
В разделе 3. «Метод исторической риторики в контексте неориторических концепций» формулируются принципы дискурсного подхода к произведениям словесного творчества. Опора делается на зарубежные и российские учения, характеризуемые как неориторические (А. Ричардс, Г. Лассуэлл, А. Монро, Х. Перельман, Р. Якобсон, Р. Барт, Ц. Тодоров, Ж. Дюбуа, Т. ван Дейк, М.М. Бахтин, Ю.М. Лотман, В.И. Тюпа). Коммуникативная модель высказывания, его дискурсивная структура носит не фиксированный, а порождающий характер. Принцип порождения высказывания получил название «стратегия» (Х. Перельман, Т. ван Дейк, В.И. Тюпа). Коммуникативная стратегия определяется как «модальное позиционирование субъекта, объекта и адресата высказывания в рамках конфигурации трех дискурсообразующих компетенций: креативной (метасубъектной), референтной (метаобъектной) и рецептивной (метаадресатной)»[9]. Креативная компетенция дискурса – это функциональная позиция носителя высказывания. Референтная компетенция – это предметная функция: возможность того или иного предметного содержания высказывания. Рецептивная компетенция – это позиция, которую должен занять получатель высказывания для адекватного его восприятия.
Дискурсный анализ выявляет характер проявления отдельных компетенций и соотношение их с компетентностями, то есть коммуникативными возможностями участников коммуникации, а также характер взаимной конфигурации компетенций в составе дискурсивной стратегии. Применение дискурсного анализа в реферируемом исследовании связано с тем, что словесность как целое представляет собой макромасштабный дискурс. Его функционирование тоже определяется конфигурацией трех названных компетенций. На разных этапах эволюции словесности в ее дискурсе доминируют различные стратегии. Сменой дискурсивных стратегий макромасштаба, или макростратегий, определяется эволюция словесности «по природе». Дискурсный анализ призван выделить макростратегии словесности, определить моменты их смены и, таким образом, раскрыть картину эволюционирования словесности в ее логике и закономерностях.
В разделе 4. «Вопрос о границах материала исторической риторики» обоснована правомерность проведения исследования на национально ограниченном материале. Историческая поэтика, по аналогии с которой мыслится историческая риторика, осуществлялась А.Н. Веселовским как сравнительная дисциплина. Но поскольку цель состоит в том, чтобы обосновать связность эпох в эволюции конкретной литературы, ситуация меняется. Изучение локальной литературной традиции в исторической риторике необходимо как этап в становлении дисциплины. Принципы эволюции макромасштабного предмета (словесность) предстоит понять на локальном материале; лишь затем можно ставить задачу сравнения. Сравнительная риторика представляется как следующий этап развития дисциплины (и, вероятно, особый ее раздел). На данном этапе используется метод не культурно-типологического, а диахронного сравнения, позволяющий увидеть общность и различия в сменяющих друг друга циклах эволюции конкретной национальной словесности.
Кроме того, в составе всякой литературы имеются оригинальный и заимствованный пласты. Эволюционный угол зрения на предмет требует рассмотрения в первую очередь именно оригинального пласта.
Вторая глава реферируемой работы «Эволюция макродискурсивных стратегий в древнерусской словесности» состоит из пяти разделов. В ней исследуется материал древнерусской словесности, определяется базовая оппозиция, организующая становление ее дискурса. Выделяются макродискурсивные стратегии, действующие на средневековом этапе эволюции русской словесности. Осуществляется построение модели макродискурсивного становления. Предлагается трактовка закономерности смены стратегий как результата действия трех культурогенных импульсов, актуализирующих ту или иную компетенцию дискурса словесности.
В разделе 1. «Оппозиция письменности и народной поэзии – генетический контекст макродискурса» предлагается считать оппозицию «письменность / устная поэзия» исходным пунктом суждения об эволюции словесности. Соотношение письменности и устной поэзии рассматривается не стадиально, а феноменологически. Письменность и устная поэзия абстрактно представлены как автономные начала, вступившие во взаимодействие. За их противопоставлением стоит диалектическая оппозиция «одного» и «иного». Сущностная сторона национальной словесности сконцентрировалась в письменном слове, так как его смысловой состав в дальнейшем определил направление семантического разворачивания словесности и создал потенциал этого разворачивания. Меональная сторона – «иное» по отношению к сущности, в среде которого эта сущность обретала становление – была представлена устной словесностью. В диалектике этих начал словесность стала эволюционировать как целое.
Оппозиция «письменность / устная народная поэзия» организуется институцией письма, маркированной в ранней русской словесности. Связь с государством и церковью определила характер древнерусской письменности. Ее смысловую основу создавали христианская и патриотическая идеи (Д.С. Лихачев, В.П. Адрианова-Перетц). Это была «дневная поверхность» (Г.В. Флоровский, Д.С. Лихачев) литературы. Инобытием по отношению к ней выступала «ночная» культура: до-церковный и внецерковный культурный быт. В словесности XI-XII вв. существовал культурный приоритет смыслового поля, порожденного институцией письма. В диахронической перспективе именно появление письма актуализовало статус устной поэзии как «своего иного».
В разделе 2. «Дискурсы книжности и народной словесности: XI – начало XIV вв.» рассматривается вопрос о макростратегиях, свойственных русской словесности на первоначальном этапе ее эволюции, в эпоху Киевской Руси. Рассматриваются коммуникативные ситуации, сопутствовавшие возникновению ряда памятников, и делается вывод о риторических закономерностях, характеризующих данную эпоху.
В подразделе 2.1. «Фигуры “авторства” как типы креативной установки» рассматриваются два типа «авторства»[10], по наблюдению Д.С. Лихачева, размежевавшиеся в XII веке в русской словесности. Первый тип – «глашатай» вечных истин: в этой манере писал Кирилл Туровский. Второй тип – «певец», народный сказитель, определивший творческую манеру создателя «Слова о полку Игореве». В объяснении разницы между ними Лихачев опирался на различия предметной сферы произведений: «глашатай» писал на религиозные темы, а в произведениях «певца» отразились подвиги князей и богатырей. Различна, таким образом, область референций.
В креативном аспекте два названные типа дискурса объединяет а) вариативность и б) традиционализм. Вариативность, импровизация – это необходимое условие фольклорного исполнения (П.Г. Богатырев, Б.Н. Путилов). Но и в древнерусской письменности книжник действовал как компилятор, обращавшийся с переписываемым произведением «как с материалом, подлежащим обработке» (П.Г. Богатырев, Р.О. Якобсон). Установка на традицию была свойственна как устной поэзии (П.Г. Богатырев, Б.Н. Путилов), так и древнерусской письменности, в которой господствовал «литературный этикет» (Д.С. Лихачев). Однако это были два разных традиционализма: «рефлективный» (С.С. Аверинцев) – в книжности, и дорефлективный – в устном творчестве. Книжник знал, что полагается опираться на традицию; народный певец просто поступал соответствующим образом.
Разница референтной и креативной составляющих письменности и устной народной словесности естественно коррелирует с разницей рецептивной составляющей, поскольку раннесредневековая письменность, в отличие от устной поэзии, функционировала только в очень ограниченной социокультурной среде. Следовательно, творчество «проповедника» и «певца» осуществлялось в рамках различных коммуникативных ситуаций. Возникает вопрос о закономерности, на раннем этапе определявшей эволюцию русской словесности в соотнесении ее письменного и устного начал.
В подразделе 2.2. «Макростратегия спецификации письма» осуществляется дискурсный анализ двух памятников XI века: «Слова о Законе и Благодати» митрополита Илариона и «Слова о вере христианской и латинской» Феодосия Печерского. Отмечается общность референтной, креативной и рецептивной составляющих их дискурса. Создаваемая картина действительности (референтная составляющая) – это нормативный миропорядок, долженствование. Креативная составляющая характеризуется интенсивным использованием приемов школьной риторики. Рецептивная составляющая регулятивна, она задает приобщение к готовым верованиям; происходит формирование концептосферы аудитории. Эти характеристики показательны для раннесредневековой русской письменности.
Сделанные наблюдения обосновывают утверждение о том, что на раннем этапе эволюция русской словесности определялась действием стратегии спецификации письма. В русле этой стратегии происходило разделение риторик книжности и устной словесности. Институциализация письменности противопоставила ее устной поэзии, так что письмо оказалось маркировано в культурном отношении. Дальнейшая эволюция словесности разворачивалась в пространстве письменного слова. Стратегия спецификации письма предполагала балансирование между использованием формального канона византийской литературы как креативным принципом и публицистическими задачами современности как принципом, определяющим рецептивную установку текстов. Так, перенося на славянскую почву каноны византийского письма – готовое слово, императивную картину мира и прочие компоненты нормативной дискурсии – Иларион связывал их с «патриотическим» содержанием. Тем самым закладывался фундамент корпуса текстов, предназначенных в исторической перспективе конкурировать по убедительности с византийскими образцами.
Становящаяся книжность нуждалась в регламентированных и регламентирующих культуру текстах. Создание оригинальных парадигматических текстов разных жанров и было магистральной стратегией времени. Проекция византийской литературы на русскую словесность задала последней модель жанровой системы; но эту модель предстояло наполнить собственным материалом. Наполнение жанровой системы совершалось в продолжение XI-XII вв. В этом «наполнении», созидании космоса, «тела» книжной культуры и проявилось действие стратегии спецификации письма.
В подразделе 2.3. «Риторика повествовательных элементов в книжности Киевского периода» рассматриваются функции повествования в прозе ораторского типа, к которой принадлежат и «Слово о Законе и Благодати», и «Слово о вере христианской и латинской». В этих текстах есть повествовательные элементы двух типов: 1) сюжетные звенья, 2) тематические мотивы. Повествованию предстояло сыграть важную роль на позднейших этапах эволюции словесности в средневековом цикле, поэтому в работе специально рассматриваются явления повествовательного характера, имевшие место в Киевский период.
Сюжетные звенья занимают значительное место в первой композиционный части «Слова о Законе и Благодати». Они располагаются в тексте попарно, связанные принципом параллелизма. Так, ветхозаветный сюжет об Агари и Сарре и их детях делится на содержательные фрагменты, каждый из которых ставится в параллель с соответствующим фрагментом сюжетной последовательности, персонажами коей выступают гипостазированные Закон и Благодать. Аллегорическое отношение первой последовательности ко второй создает наглядность, способствующую убеждению. В «Словах» Феодосия сюжетные элементы предстают в виде встроенных жанров – завершенных повествовательных фрагментов, обладающих относительной самостоятельностью (как евангельская притча о десяти мудрых девах). Эти фрагменты, как и сюжетные последовательности «Слова о Законе и Благодати», выполняют функцию «примеров», иллюстрирующих мысль проповедника.
Тематические мотивы (тяготеющие к свернутости предметные единства, обладающие устойчивым набором смысловых коннотаций) составляют вторую группу сюжетных элементов в ораторской прозе Киевской Руси. Генетически они восходят к христианской и апокрифической книжности. Каждый из таких мотивов отсылает читателя к определенному сюжету, который по умолчанию предполагается известным. Присущая тематическим мотивам свернутость и коннотативная устойчивость вообще характерна для готового, «эмблематического» (А.В. Михайлов) слова, отличающего средневековую книжность. В этом отношении рассматриваемые тексты демонстрируют подчинение русскими книжниками своих произведений нормам риторики письменного дискурса.
Роль сюжетных компонентов в древнерусском красноречии была двоякой. В креативном аспекте они создавали эмблематический тип знаковости, принятый в нормативной средневековой книжности, тем самым осуществляя стратегию спецификации письма. В рецептивном аспекте они функционировали как «референтные коды» (Р. Барт), разворачивающие текст в сторону определенной аудитории.
В подразделе 2.4. «Глашатай» и «певец»: интенциональность дискурсии» заново ставится вопрос о критериях различия дискурсов «глашатая» и «певца». Д.С. Лихачев исходил главным образом из предметно-тематического критерия. В реферируемом исследовании утверждается, что различны типы интенциональности, определяющие дискурсивное устройство соответствующих текстов – «Слов» Кирилла Туровского и «Слова о полку Игореве».
Креативному акту в словесности свойственна интенциональная направленность и к предмету, и к адресату. Однако значимость этих двух интенций может быть разной. Если на первом месте в дискурсивном событии находится его коммуникативная сторона, то доминантная интенция направляется к адресату, а интенция к предмету выступает как вспомогательная. Если же дискурсия носит эпистемологический характер, то доминантная интенция направляется к предметной стороне высказывания.
Движение мысли Кирилла Туровского осуществляется в направлении событий Священной истории. У Кирилла нет установки на убеждение паствы в значимости того или иного праздника (а именно праздники обыкновенно становились формальным поводом для создания его «Слов»). Преимущественная интенциональность проповедей Кирилла носит предметный характер. Адресация по значимости вторична, что подтверждается ее двойственностью: формальная, этикетная адресация осуществляется к «братии», то есть к кругу современников; действительная же адресация осуществляется к виртуальному ареопагу греческих риторов, в ряду которых проповедник обретает свою идентичность. В интенциональном отношении «Слово о Полку Игореве» от современных ему проповедей Кирилла отличается. Оно обращено к дружине; и здесь формальная и действительная адресация совпадают. «Певец» действительно обращается к своим соплеменникам: доминирует интенция, направленная к адресату, предметная же интенция остается вспомогательной.
В «Слове о полку Игореве» «певец» становится субъектом книжного слова. Это значит, что письменное слово, до сих пор бывшее противоположностью устного, стало утрачивать свою маркированность. На исходе XII века письменность, подходящая к исчерпанию потенциала книжной риторики, стала обращаться к риторическим средствам народной поэзии. Соответственно, о спецификации письма как макродискурсивной стратегии после «Слова о полку Игореве» говорить уже не приходится. В действие вступили иные процессы, которые формируют новую стратегию.
В подразделе 2.5. «Макростратегия интерференции книжного и устного слова. Обособление повествовательности» показывается, что «Слово о полку Игореве» обозначило момент, когда письменность и народная поэзия обратились друг к другу. Следующий период, приходящийся на XIII век, характеризуется их постепенным сближением. В словесности стала действовать макростратегия интерференции письменного и устного слова. Сущность ее заключается в том, что дискурсивные модели, свойственные устной и книжной словесности, начинают тяготеть к объединению.
Так, «Повесть о разорении Рязани Батыем» (1237) принадлежит к традиции дружинной поэзии (авторский тип «певца»). Но мотивировки событий в ней приобретают христианский характер. Происходит христианизация как референтной, так и креативной сферы дискурса «певца». Изменению подвергся и дискурс «глашатая». Показательны «Слова» Серапиона Владимирского, которые отличает ослабление книжно-риторического начала. Темы поучений проповедник берет из жизни, поэтому содержание их конкретизируется. Религиозный мотив трактуется применительно к эмпирической ситуации, а она видится символически, как осуществление библейского пророчества. Эмпирическая действительность составляет основу референтной сферы. Расширение аудитории Серапиона, включающей и простое население, привело к тому, что в стиле его «Слов» сошлись два начала. Первое – школьно-риторическое: используются приемы ораторского искусства (параллельные конструкции, риторические вопросы и восклицания); второе – элементы народной речи, заключающиеся прежде всего в образности, восходящей к народной и дружинной поэзии. Это свидетельство новой социокультурной ситуации по сравнению с XI веком. Утверждение авторитета христианства через количественное умножение канонически построенных текстов больше не требовалось. Теперь проповедник мог высказываться на простом языке, преследуя единственную задачу доходчивости убеждения.
В XIII столетии начала христианской письменности и народной поэзии стали соприкасаться. XIV век продолжил макростратегию интерференции письменного и устного слова. Риторика стремилась к унификации: о том, как далеко зашел этот процесс, свидетельствует дискуссионность вопроса о генезисе Жития Александра Невского. Гипотеза о том, что первоначальным вариантом произведения была воинская повесть (А.С. Орлов, В.Л. Комарович), подвергалась убедительной критике (Ю.К. Бегунов), но окончательного опровержения не получила. Полемика показательна тем, что это произведение фиксирует завершающую стадию процесса, в котором сходятся риторические манеры книжности и устного дружинного эпоса. Повествовательность как таковая постепенно приобретала все большее значение, и вскоре (к середине XIV в.) стала самодовлеющим качеством словесности, так что книжный или устный типы риторики стали ощущаться относительно нее как вторичные.
Сдвиг, связанный с автономизацией повествовательности, направил эволюцию словесности в новое русло. Повествовательность латентно присутствовала в письменности раннего периода. В XIV веке она приобрела самостоятельную значимость. При этом изменились представления о достоверности, которая в Киевскую эпоху опиралась на христианский миф. После XIII века внимание писателей все последовательнее обращалось к эмпирическому миру, а религиозные тематизмы использовались более как этикетные. XIV век стал временем поворота русской словесности к «земным реалиям».
Содержание процессов, происходивших в словесности с XI по XIV вв., передается при помощи Схемы 1. В XIV веке, после соединения разошедшихся в XI веке составляющих дискурса словесности, та из них, которая организовала дневную культуру домосковского периода, опустилась в ночную сторону культуры; а на поверхность вышла другая, в письменности проявившаяся как автономизация повествовательности.
Схема 1. Макродискурсивные процессы XI – XIV вв.
Предложенная схема организуется координатами x и y. На оси x в линейной последовательности разворачивается историческое время t. На оси y отмечается интенсивность проявления некоторого свойства словесности. Поскольку словесность становилась и в дневной, и в ночной культуре, то значениям, становящимся в дневной культуре, присвоен статус «положительных», а значениям, становящимся в ночной культуре, статус «отрицательных».
Появление института письменности инициировало становление словесности в XI веке. Интенсивность «письменности» с ее особой риторикой как составляющей макродискурса показана в области положительных значений y. Начало «устной словесности» формализовано в области отрицательных значений y. Участок схемы до 1187 г. (время создания «Слова о полку Игореве») связан с действием стратегии спецификации письма. Затем начинается действие стратегии интерференции письменного и устного слова. Интенсивность взаимного противостояния двух типов риторики ослабевает, что выражено через двустороннее движение синусоидального графика к нулю ординат. Соединение синусоид отнесено к XIV веку: различия двух типов риторики сделались нерелевантными. Однако закономерность соотношения обозначенных синусоидами начал не утратила силы. Поменялась их полярность; и поменялось их семантическое наполнение. Дальнейшая эволюция словесности совершалась под знаком автономизации повествовательности как доминантного свойства письма, что показано в области положительных значений y. Повествовательность обособлялась на волне импульса, противоположного тому, который инициировал спецификацию письма. Импульс, обособивший письмо, продолжился в ночной культуре. Предположительно, проявлением его в общекультурной семиосфере было появление исихазма – «умного делания».
В разделе 3. «Макростратегия тематизации письма. Жанровые стратегии» показывается, что обособление повествовательности свидетельствует о действии новой макродискурсивной стратегии тематизации письма. Эта стратегия, действовавшая примерно с середины XIV до конца XV вв., характеризуется своей спецификой дискурсивных составляющих. Референтная составляющая приобретает доминирующее значение. Тематический круг тяготеет к безграничному расширению. Внимание писателя переносится на предметы эмпирические, а религиозные тематизмы утрачивают прежнюю значимость. Рецептивная составляющая дискурса сравнительно с предшествующими периодами теряет приоритет. Креативная составляющая не претерпевает существенных изменений и характеризуется использованием канонических приемов, сложившихся в предыдущие столетия.
Показательный для своего времени памятник – «Хождение за три моря» Афанасия Никитина (1470-е). Его сюжет создается эмпирической причинно-следственной связью событий земного странствия. Купец шел с товаром по Волге. Но людское вероломство – «три татарина поганых сказали нам лживые вести» – стало причиной того, что караван попал в засаду. Ограбленные купцы обратились к местному шаху за помощью, но он не дал им средств вернуться на родину. «И мы, заплакав, разошлись кто куда: у кого что есть на Руси, тот пошел на Русь, а кто должен, тот пошел куда его очи понесли». Каузальная связь событий не выходит за эмпирические пределы: Афанасий лишился всего, потому и пошел дальше на юг. В Индии правитель отобрал у Афанасия коня, поставив условием возврата смену религии. Спасло Афанасия «чудо»: за купца заступились. Но это «чудо» не является для Афанасия мифологической закономерностью, это счастливый случай. В качестве вывода из этого приключения Никитин записывает: «Братья русские христиане, кто хочет пойти в Индийскую землю, тот оставь веру свою на Руси, и восславь Магомета». Ср. далее: «А в Мекку идти, значит стать в веру бесерменскую». Вопрос о вере решается относительно эмпирической территории. Предметная сфера дискурса целиком построена на эмпирических связях.
Опора на повествовательность привела к переосмыслению прежних жанровых образований, выступив важным фактором в кризисе и распаде жанровой системы средневековья. Деградация этой системы спровоцировала в рассматриваемый период складывание новых жанровых стратегий. В некоторых текстах конца XV в. обнаруживаются зачатки действия этих стратегий: в «Повести о Дракуле» – стратегии анекдота, в повестях «О Басарге и Борзосмысле», «О Петре и Февронии» – стратегии притчи.
В разделе 4. «Макростратегия фокализации письма» показывается, что сопутствующие обособлению повествовательности и переносу интенции на референтную сферу дискурса факторы, характеризуемые как «нарративизация» (появление событийности, вымысла, точек зрения), наметившись к концу XV в., в начале XVI в. получили развитие. Их совокупное действие породило макродискурсивную стратегию «фокализации» письма. Характеризуется действие этой стратегии.
В подразделе 4.1. «Формирование точек зрения и кризис истории» показывается, что в XVI веке письменность стала принимать оценочный характер. Распад конвенциональной оценочности сопровождался появлением индивидуализированных точек зрения. Полярно различные оценки одного и того же исторического факта стали появляться на рубеже XV и XVI вв.: это записи о взятии Новгорода и Пскова войсками московского царя в Московской и местных летописях, а затем осмысление казни еретиков в церковной публицистике – полемике осифлян и заволжцев. Несколько позже, в сочинениях Максима Грека и Федора Карпова, прочитываются вполне индивидуализированные, свободные от полемических установок философские суждения на самостоятельно избранные темы. Происходила эмансипация субъективности как компонента креативной стороны дискурса. Эта эмансипация в произведениях Ивана Грозного достигла степени появления индивидуальной и вне-нормативной точки зрения креативного субъекта на предмет дискурсии. Состоялся аксиологический переворот в референтной сфере: исторически (и онтологически) высокие предметы у Грозного начинают восприниматься индифферентно, а ценностно маркированный взгляд переносится на предметы «низкие». Это свидетельствует о повышении в письменной коммуникации роли ее креативной составляющей. Письменный дискурс, до этого относительно единый и в тематическом отношении, и в смысле аудитории-адресата, и как жанровая система, распадается на составляющие, локализуясь в разных социокультурных слоях, в точках зрения, в новых жанровых разновидностях. За этими процессами усматривается действие новой макродискурсивной стратегии фокализации письма.
Стратегия фокализации сказалась на всей литературной системе. Дискурс исторического повествования во второй половине XVI в. стал тяготеть к субъективизму, к публицистичности. Фокализация оценки сделалась креативным правилом. В XVI веке создавались целые исторические своды пропагандистского характера. Такова «Степенная книга царского родословия», созданная при Иване Грозном с опорой на легенду о происхождении царской власти на Руси от римских цезарей. Апогеем официальной «фокализации» летописи было составление Лицевого свода, завершившего традицию русского летописания. Оценочную противоположность Лицевому своду составила «История о Великом князе Московском» Андрея Курбского: правление Ивана Грозного подвергнуто в ней резкой критике. После иоанновского периода историческая повесть стала постепенно вытесняться из письменности, поскольку оценочный принцип креативного поведения после некоторого предела становится чужд самой природе исторического повествования.
В подразделе 2.5. процессы макродискурсивного становления на этапах XI – XIV вв. были представлены с помощью графической схемы. Эта схема продолжена с учетом полученных в пп. 3 и 4 данных:
Схема 2. Макродискурсивные процессы XI – XVI вв.
Обособление повествовательности открывает участок схемы, связанный с действием стратегии тематизации письма. Оно продолжается условно до 1504 года, который отмечен казнями еретиков и связанным с этим оформлением двух церковно-политических партий. Рубеж XV и XVI вв. – это, во-первых, происходящая в дневной культуре (максимум y) интенсивная суверенизация повествовательного начала, тяготеющего к нарративности («Хождение Афанасия Никитина», «Повесть о Дракуле»); во-вторых, совершающаяся в ночной культуре (отрицательный максимум y) кристаллизация исихастского мировоззрения, «умного делания» (Нил Сорский). Последовавшее сближение двух начал макродискурсивного становления происходит на участке XVI – XVII вв. и связано с действием стратегии фокализации письма.
Предложенная схема отражает законченный эволюционный цикл. Обозначенные двумя синусоидами начала становления в конце графика приходят к соединению у нуля ординат в соотношении, имевшем место в начале цикла. Такая завершенность схемы в соединении с открытостью хронологической перспективы (x) дает повод к выявлению модельного содержании графика. На имеющейся схеме показано становление макродискурса как взаимодействие двух начал, то есть отражено 1) становление 2) одного в 3) ином. Диалектический метод тетрактиды, изначально положенный в основу моделирования, подразумевает участие четырех начал: одно, иное, становление и факт. Фактичность словесности существует как некоторая литературная система. Поэтому в схему нужно ввести еще одно измерение, обозначающее материал, инобытие самого сущностного становления – то есть появится синусоида (z), указывающая на связь с парадигматической литературной системой. При возникновении русской письменности образцом выступала византийская литературная система. Она мыслилась как совершенная; ее качественная проявленность виделась полной (на графике – максимум ординат). Следовательно, четырехкомпонентная модель графически выглядит так:
Схема 3. Макродискурсивные процессы XI – XVII вв.
Это уже не схема, а модель. На ней, помимо прочего, видна и логика эволюции на следующем этапе, в XVII столетии –логика, которая практически характеризуется действием макростратегии фокализации письма.
В разделе 4.2. «Процессы фокализации повествования в XVII в.» говорится о развитии жанров «демократического» (В.П. Адрианова-Перетц) повествования в переходный от средневековья к Новому времени период. Развитие письма шло в направлении его фокализации: сначала в разных оценочных позициях, а затем, поскольку жанр есть кристаллизация типической разновидности коммуникативного опыта, в том числе и оценочного – в жанровых разновидностях. Под воздействием «карнавального» начала в культуре возникла жанровая разновидность сатиры, отличительным признаком которой является формальная стилизация. Как образцы сатир рассматриваются «Повесть о Ерше» и «Сказание о куре и лисе». Способ фокализации в сатире – критическая точка зрения.
Следующим этапом фокализации стало появление оригинальной новеллы. Этот жанр требует большей эмансипации креативной составляющей дискурса, чем сатира. Сатира ограничивается волюнтаризмом оценок. В новелле сама референтная ситуация оказывается вымышленной. До середины XVI в. оригинальная русская письменность в основном избегала вымысла. В новелле вымысел сделался конститутивным жанрообразующим фактором. Социокультурная среда новеллы на первых порах охватывала низшие сословия; но уже около 1680 года в среде мелкопоместного дворянства и купечества оказалось возможным создание новеллы «О Фроле Скобееве» – а значит, вымысел оказался принят дневной культурой, хотя и отнесен к «низкой» ее части.
В работе подвергнуты анализу «Повесть о Савве Грудцыне» и «Повесть о Горе и Злосчастии». На их примере показано, что русская новелла нашла компромиссный вариант, в котором герой, действуя как новеллистический авантюрист в христианском мире, остается непричастен оценке, которой он, с точки зрения этого мира, подлежит. Для этого используется мотив греха и покаяния. Греховны все похождения Саввы и молодца, героев этих произведений; покаяние же позволяет вписать их «авантюры» в христианскую аксиологию. Следствием этого было ценностное оправдание вымысла, самые разные виды которого теперь могли утвердиться в дневной культуре.
В разделе 5. «Внутренняя природа макродискурсивных закономерностей» осуществляется теоретическая интеграция наблюдений, сделанных в главе.
Становление словесности происходит в русле четырех последовательно сменяющих друг друга макродискурсивных стратегий: 1) спецификации письма, 2) интерференции письма и устной поэзии, 3) тематизации письма, 4) фокализации письма. Все эти стратегии действуют в рамках «нормативно-ролевой» (В.И. Тюпа) дискурсной формации, для которой характерны императивная картина мира, риторическая модальность убеждения, ориентирование креативного субъекта на канон, а также рецептивная установка на извлечение урока из текста. Смена макродискурсивных стратегий подчиняется закономерности, которая поддается моделированию и графической схематизации. Происходит как бы «пульсация», так что возникающий время от времени, но закономерно импульс меняет конфигурацию конструктивных начал макродискурса. В древнерусской словесности констатируется действие трех таких импульсов. Первый из них (А): с фазой нарастания его интенсивности связаны стратегия спецификации письма и порожденный ею тип писателя-«глашатая»; второй (Б): начало его интенсификации в ночной культуре породило стратегию интерференции письма и устного слова и вывело в письменность фигуру автора-«певца», а затем, с выходом в дневную культуру, он спровоцировал начало действия стратегии тематизации письма; третий (В): с ним оказывается связано действие стратегии фокализации письма.
В работе показано, что три этих импульса имеют связь каждый с эволюционной актуализацией одной из трех компетенций макродискурса: рецептивной, референтной и креативной соответственно. Открытым импульсам присвоены наименования: связанный с актуализацией рецептивной компетенции макродискурса импульс (А) – импульс экспонирования; связанный с актуализацией референтной компетенции макродискурса импульс (Б) – импульс разработки; связанный с актуализацией креативной компетенции макродискурса импульс (В) – импульс форматизации.
Связь культурогенных импульсов с актуализацией дискурсивных компетенций и со сменой макродискурсивных стратегий представлена в Таблице 2.
Таблица 2. Связь культурогенных импульсов и макродискурсивных
стратегий с доминированием дискурсивных компетенций
| Доминирующие дискурсивные компетенции | Рецептивная | Референтная | Креативная |
| Культурогенный импульс | Экспонирование | Разработка | Форматизация |
| Макродискурсивные стратегии | Спецификации / интерференции письма и устной словесности | Тематизации письма | Фокализации письма |
Конец XVII века – время завершения средневекового цикла становления словесности. Однако сложившиеся закономерности: осуществление культурогенных импульсов, чередование доминирующих компетенций макродискурса, смена макродискурсивных стратегий, – эти закономерности не утрачивают своей действенности. Высказывается предположение, что они продолжают осуществляться и после завершения средневековой эпохи.
Третья глава реферируемой работы «Макродискурс русской литературы Нового времени» состоит из четырех разделов. В ней рассматривается нововременный цикл становления русской словесности, в котором ведущей сделалась институция художественности («поэтического»).
В разделе 1. «От письменности к литературе: дискурсивные процессы переходного периода» рассматривается литература XVII – начала XVIII вв.: «светское» стихотворство и ранняя драматургия. Во втором – третьем десятилетии XVII века намечается, а к середине столетия становится вполне отчетливым противостояние двух ветвей русской словесности – точнее, теперь уже письменной литературы: светской (нормативной) и «демократической». Они характеризовались, как минимум, следующими параметрами различия: отношение к вымыслу; повествовательная основа; образный строй; отношение к древнерусской традиции. «Светская» стихотворная литература не принимала вымысла, основывалась преимущественно на религиозных сюжетах и христианской топике и, будучи сориентирована на малороссийско-польские образцы, демонстрировала отрыв (впрочем, только внешний) от древнерусской традиции. Напротив, «демократическая» литература активно использовала вымысел, основывалась на устнопоэтических и бродячих сюжетах, прибегала к фольклорной топике и была традиционна.
Стратегия фокализации письма действовала не только в «демократическом» повествовании, она распространялась и на «светскую» стихотворную культуру. Импульс форматизации, спровоцировавший становление жанровых стратегий в «демократической» словесности, реализовался и в том, что литература проявила тяготение к оформлению внешнему. Опыт украинско-польской силлабики послужил образцом в осуществлении названного тяготения. Существенно новым явлением стало появление драматургии, каковой род словесности на Руси отсутствовал полностью. Природа театрального действа противоречила древнерусским представлениям, так как конститутивной составляющей пьесы Нового времени является вымысел. Поэтому появление драматургии было предвестием расставания со средневековой традицией.
Но XVII век не изменил функциональной организации литературы. Средневековые жанры апеллятивного характера – проповеди, послания – сохранились в XVII веке. Сохранились утилитарность и риторичность литературы; стихотворная форма лишь внешне отличала ее от средневековой. При Петре I публицистические функции появились у драматургии, первоначально лишь обслуживавшей придворный церемониал. Имеется функциональная близость петровской драмы к средневековой традиции проповедничества. Ораторский дискурс распространился по целому ряду жанров. В светской литературе, помимо драмы, это была торжественная речь, а также ода. Сохранялась и церковная торжественная проповедь (Феофан Прокопович).
В целом «нормативная», или светская, словесность от второй трети XVII по первую треть XVIII века сохраняла средневековую природу, даже будучи формально (стихотворная форма, драматургическое устройство) инновационной. Сохранялась неизменной ее дискурсивная природа. Референтная компетенция этого дискурса – императивно заданная картина мира, подчиненная жесткой каузальности и аксиологически биполярная. Креативная компетенция отмечена присутствием суггестивной установки, причем эффективность суггестии опирается на конвенции текстопорождения, по отношению к которым писатель испытывает неизменный пиетет. Используется монологически замкнутое эмблематическое «готовое» слово. Рецептивная компетенция, как и креативная, конвенциональна: читатель находится в позиции наставляемого. Функционирование макродискурса подчинялось прежним правилам.
В разделе 2. «Макростратегия спецификации художественности: начало нововременного цикла» показано, что спецификация «поэтического» состоялась в результате действия культурогенного импульса экспонирования, связанного с активизацией рецептивной компетенции макродискурса.
Институция «поэтического» была специфицирована в русской литературе В.К. Тредиаковским, положившим начало художественному этапу ее эволюции. У Тредиаковского был предшественник – Феофан Прокопович, после которого учет поэтических правил при создании литературных произведений сделался компонентом креативной компетенции дискурса. Но лишь к 1730-м изменилась компетентность аудитории. Осознание красоты как самостоятельной ценности становится несомненным, когда по поводу него возникает спор (эстетическая полемика Сумарокова с Тредиаковским и Ломоносовым, за которой с участием следили императрица и свет). Мало креативной инициативы Феофана; только наличие у писателя аудитории, способной занять адекватную рецептивную позицию, позволяет говорить о переменах.
Формирование институции «поэтического» в русской литературе относится к эпохе классицизма. Зрелость русского классицизма связывается с именем А.П. Сумарокова, который стремился в своем творчестве дать образец законченной жанровой системы классицистического типа. Осмыслив канон французского классицизма и особенности российской литературной традиции, Сумароков пришел к созданию собственного канона. Творчество русских классицистов и в тематическом отношении обнаружило национальную специфику. Они обращались не только с топосами христианства и античности, но и с топосами русской истории, данными в индексальном слове киевской летописи. Космос, который моделировал Сумароков – это «русский космос», со своими специфическими образами и формами. В ценностном отношении Сумароков сделал попытку отойти и от «абсолютистской» аксиологии в пользу ценностей христианского средневековья. В драме «Пустынник» (1757) писатель организовал конфликт между государственным и религиозным долгом: Евмений, герой драмы, отрекается от семьи, от любимой женщины, от служения обществу ради того, чтобы посвятить свою жизнь Богу.
Творчество Сумарокова обозначает критический момент в литературной эволюции. Он связан с проявлением зазора между креативной компетенцией классицистского дискурса и креативной компетентностью писателя как носителя и проводника социокультурного опыта. Классицистические нормативные модели текстопорождения обнаружили свою недостаточность как в лингвопоэтическом, так и в тематическом, и в аксиологическом отношении.
Этот эволюционный момент находит типологическую параллель в письменности XI века. Помимо общего сходства периодов, обусловленного доминантой заимствования и активизацией рецептивной составляющей макродискурса, есть соответствие, связанное с дискурсивным устройством «Слова о Законе и Благодати». Рецептивная компетентность древнерусской образованной аудитории, которой было адресовано «Слово», задавалась, помимо христианских ценностей, еще и ценностями национально-родовыми. Креативная компетентность составителя «Слова» подразумевала умение соединить эти две доминанты. Аналогично, рецептивная компетентность сумароковской аудитории задавалась не только абсолютистским идеалом классицизма, но и ценностями христианства, неразрывно сплавленными с родовыми и в этом качестве предстающими как традиционные. Креативная компетентность Сумарокова-писателя диктовала ему задание соединить классицистскую и традиционную доминанты (в структуре «русского космоса») и показать их неразрешимую в нормативной эстетике конфликтность (в драме «Пустынник»).
Усматривается закономерность: следующей критической точкой в эволюции словесности после начала действия импульса экспонирования оказывается точка адаптирования. Заимствуемая институция и свойственная ей парадигма, модифицируясь, адаптируются к устройству макродискурса. Характер «поэтического» приобретает национальную специфику: ценностную, образно-тематическую, языковую. Эта закономерность видна на схеме.
Схема 4. Макродискурсивные процессы XI – XVIII вв.
1730 год условно принят как время, с которым связывается начало действия стратегии спецификации художественного. Две другие даты, введенные в модель – 1047 год (предполагаемое время создания «Слова о Законе и Благодати») и 1760 («русский космос» Сумарокова). Этими датами отмечено действие фактора адаптирования. Начальные периоды действия стратегии спецификации в средневековом и нововременном периодах оказываются, таким образом, изоморфны.
В разделе 3. «Динамика критериев и смена парадигм художественности» показано, что дальнейшая эволюция словесности осуществлялась путем заполнения заимствованной европейской системы оригинальными образцами. Аналогичным образом обстояло дело в XI – XII веках, на типологически подобном этапе средневекового цикла. Однако нововременной цикл обладает спецификой относительно средневекового: новая парадигма динамична. Начиная с эпохи Просвещения в европейской (и российской) эстетической мысли стал осуществляться поиск новых пониманий художественного. На эволюционные процессы накладывалась модификация эстетических взглядов.
В подразделе 3.1. «Критерии художественности в писательской рефлексии (конец XVIII – начало XIX вв.)» отмечается, что изменение представлений о поэзии связано с кризисом парадигмы рефлективного традиционализма. Представление о литературном творчестве как о деятельности по образцам перестало соответствовать новому культурному опыту. К концу XVIII столетия европейская эстетика освободилась от нормативных оснований, которые поддерживали ее на протяжении эпохи рефлективного традиционализма. У Дидро и Канта в основе искусства находится гений художника, противопоставленный подражанию.
В России зарождение новых взглядов на поэзию связано с литературной деятельностью Н.М. Карамзина. В статье «О сравнении древней, а особливо греческой, с немецкою и новейшею литературою» (1791) писатель показал качественное различие между классической («древней») и современной литературами. Оно связано с типом рецепции: «Различие древней и новой поэзии состоит в различности цели их. Образование и просвещение диких людей было целию древних, а у нас только удовольствие и забава»[11]. Взаимная корреляция дискурсивных составляющих (рецептивной и референтной) интуитивно осознавалась Карамзиным: «Различность содержания поэзии есть необходимое сего следствие»[12]. Кроме того, разница цели порождает различные типы риторического поведения, то есть требует и иной креативной составляющей: «Благородная трогательная простота есть характер древних; а новых украшение и искусство»[13]. Фактически Карамзин противопоставил нормативному «древнему» новый тип дискурса, складывающийся в «дивергентной» (В.И. Тюпа) формации.
Понимание качественной новизны современного искусства было свойственно В.А. Жуковскому, Д.В. Веневитинову, В.Ф. Одоевскому. Их объединяло представление о том, что современность противостоит и античности, и средневековью как эпохам, ориентированным на образцы прошлого. Литераторы конца XVIII – начала XIX вв. видели свою эпоху как отмеченную эмансипацией авторской субъективности и новизной задач искусства. Сдвиг художественной парадигмы породил новый для русской словесности феномен – рефлексию об исторической природе поэзии.
В подразделе 3.2. «Дискурсивный традиционализм и жанровые новации (1760-е гг.)» показывается, что на новом этапе дискурсивное устройство произведений претерпевает перемены, влияющие на их жанровую природу.
С кризисом классицизма во второй половине XVIII столетия в жанровой системе драматургии на первый план вышел «средний» жанр драмы (сумароковский «Пустынник» предвосхитил сочинения В. Лукина). Этот жанр был адресован «третьесословному» зрителю. В референтном отношении драма являла мир долженствования: выбор ее героя между добродетелью и пороком имел предсказуемые последствия. Креативная компетенция драмы отмечена трансформацией установки на готовое слово. У Лукина нет мифологических героев, за которыми стоят заданные значения; однако появляются персонажи с индексальными фамилиями. Кроме того, и прямые поучения (самого автора в Предисловии и резонеров) присутствуют. Автор продолжает ощущать себя обладателем правильного мировидения и сообщает его аудитории, а рецептивная установка направлена на извлечение урока. Однако меняется рецептивная компетентность: классический культурный тезаурус и соответствующие ему ожидания уступают место интересу к реальной действительности.
В эпическом роде в рассматриваемый период также появился жанр, отличавшийся внешней новизной, но традиционный в плане дискурсивной организации. Это эпистолярный роман. В Европе эпистолярный роман с его фиктивной событийностью был жанром обновленной философской прозы, точно отвечавшим запросам времени. В нем осуществлялась нарративизация философского дискурса, в свою очередь, знаменовавшая совершавшийся в дневной культуре европейских государств переход к доминированию нарративного типа текста в противоположность ментативному[14]. Эпистолярная художественная проза – роман в письмах – при сохранении хронотопической референции, характерной для нарратива, по типу содержания преимущественно опирается на референцию ментальную.
Первым в России образцом эпистолярного романа стало произведение Ф. Эмина «Письма Эрнеста и Доравры» (1766). Роман в письмах открыл путь в литературу прозаическим сочинениям, ранее стоявшим вне художественной системы. В нем также происходило включение в нарративный дискурс ментативных компонентов – новое для российской художественной литературы явление. При рассмотрении романа Эмина (а также и драмы В. Лукина) в поле зрения держится тот факт, что эти произведения созданы путем жанрового заимствования. Российский писатель Ф. Эмин не шел, в поисках контакта с аудиторией, путем от ментатива к нарративу, на котором в Европе был открыт роман в письмах. Напротив, он двигался путем внедрения рефлексивных фрагментов в приключенческое повествование. Креативная установка писателя сложилась под влиянием образца. Ожидания российского читателя, в свою очередь, формировались знакомством с европейской литературой.
Возникновение названных инновационных явлений обусловлено кризисом художественной парадигмы рефлективного традиционализма. Сам этот кризис сделался возможным на фоне более масштабного перелома, затронувшего все сферы общественной коммуникации и заключавшегося в архаизации нормативной и становлении «дивергентной» дискурсной формации.
В подразделе 3.3. «Переход к дивергентной формации в нарративном дискурсе» характеризуется дивергентная формация и рассматриваются переходные процессы. Дивергентная формация предполагает иные, чем нормативная, контуры креативной, рецептивной и референтной компетенций дискурса. Референтная компетенция опирается на «окказиональную» (Х. Перельман), релятивную картину мира. Особенность креативной компетенции связана с использованием иконической (Ч. Пирс) знаковости, в противовес эмблематической знаковости «авторитетного» слова в нормативной формации. Рецептивная компетенция подразумевает критическое отношение к высказыванию и «акратическую» (Р. Барт) его интерпретацию.
В эпоху классицизма проза существовала как вненормативное явление и развивалась преимущественно в сочинениях третьесословных писателей. Ситуация стала меняться в последней трети XVIII столетия, когда сословные границы перестали жестко определять сферы функционирования различных типов литературного дискурса. Третье сословие стало все активнее проникать в литературу (Ф. Эмин, М. Чулков, М. Комаров, В. Левшин и другие). Эти авторы испытали большое влияние новеллистической прозы XVIIXVIII веков, а также фольклорных жанров, прежде всего сказки. В названных жанрах занимательность находится на первом месте, подчиняя себе нравоучение. Жанровая стратегия анекдота в творчестве третьесословных писателей доминировала. Но в их произведениях стала складываться новая разновидность дискурса. Она наследует от новеллистической прозы ее референтную составляющую: авантюрный, «случайностный» мир. Однако иной становится позиция писательского сознания, обращенного на этот мир; иные, соответственно, креативная и рецептивная составляющие. Такой дискурс учитывает зазор между «благородным» адресатом и «демократическим». Поскольку конвенционален «благородный» читатель, то формально дискурс обращается к нему. Формальность этой манифестации нередко приобретает откровенно пародийный, даже сатирический характер – например, у М. Чулкова в разделе «Посвящение» «Пригожей поварихи». С формальной концепцией адресата связаны этикетные оговорки писателя, ссылки на собственное несовершенство, условность которых осознавалась и автором, и аудиторией. По существу же дела писатель обращался именно к демократическому читателю. Креативная позиция автора обнаруживается в композиционных принципах, заставляющих вспомнить либо о сказке (сказки В. Левшина), либо об авантюрном романе (М. Чулков), либо о басне (Ф. Эмин). Рецептивная установка повестей находит выражение в их стилистике, которая воссоздает живой язык разговорного просторечия.
Поиск новой дискурсивной модели сопровождался неизменной оглядкой на литературную традицию. Использование композиционных приемов, устоявшихся в этой традиции, зачастую могло оказываться искусственным, натянутым – оттого, что породившая их жанровая стратегия утрачивала свою действенность. Так, басни Ф. Эмина реализовали жанровую стратегию притчи, доминантную для нарративов нормативно-ролевой дискурсной формации, но в светской культуре конца XVIII века уже несколько архаичную. При этом между основным текстом и моралью в них возникал разрыв. Наличие морали – это формальное указание на притчевую жанровую стратегию, заявленную в метатексте, но не подкреплённую текстом. На примере басен Эмина видно действие универсальной закономерности, отличающей переходные периоды в процессах текстообразования и проявляющейся в наличии разрыва между метатекстом и текстом. Этот разрыв – признак неосуществлённости номинально заявленной жанровой стратегии. Провозглашаемые в метатексте намерения вступают в противоречие с инерцией текстопорождающих моделей. Возникающий разрыв – знак движения к новой норме.
Жанровая стратегия анекдота в демократических повестях XVIII века преобладала. Нравоучение если и использовалось такими писателями, как В. Левшин, то лишь как элемент общелитературного этикета. В баснях Ф. Эмина наличие композиционных приемов, свойственных притчевому дискурсу, объяснялось описанным явлением двойной адресованности и процессуальностью движения к новой текстообразовательной модели. Даже эти традиционно нравоучительные жанровые формы оказывались пронизанными занимательностью. Развлечение читателя сделалось общей нормой писательского поведения в демократической литературе.
В подразделе 3.4. «Контаминации жанровых стратегий в дивергентной формации» рассматривается литература конца XVIII – первой трети XIX вв. Поскольку понимание прозы как художественного явления не имело традиции в отечественной литературе, то образцом для Н.М. Карамзина, осуществившего именно такое ее понимание, послужила европейская повесть. При этом совершавшаяся в европейской культуре смена дискурсной формации стала толчком к аналогичному процессу в русской литературе. В творчестве Карамзина макростратегия спецификации поэзии и тактика заимствования проявились с очевидностью. Карамзин заимствует как руссоистскую модель повести, нравоучительный «притчевый» дискурс («Юлия»); так и характерную для предромантизма новеллистическую повесть, в основе которой лежит жанровая стратегия анекдота («Бедная Лиза», «Наталья, боярская дочь», «Остров Борнгольм»). Смена жанровых стратегий как дискурсивных доминант в европейской культуре инициировала смену доминант в его творчестве.
Повести Н.М. Карамзина явились прецедентом, способствовавшим проникновению в «высокую» литературу жанровой стратегии анекдота. Проза следовавшего за Карамзиным поколения писателей-романтиков, с ее доминирующей установкой на занимательность, в основном подчинялась именно этой жанровой стратегии – хотя многие образцы начала XIX столетия сохраняли связь и с дидактической жанровой стратегией притчи. Но наставление, даже когда оно имелось, должно было обязательно сопровождаться занимательностью. Открытый дидактизм не устраивал читателя XIX века. Рецептивная составляющая литературного дискурса сместилась в сторону того типа, который свойствен жанровой стратегии анекдота. Однако гомогенизация литературной аудитории и связанный с ней плюрализм читательских ожиданий вели к поиску внутренне диалогизированных дискурсивных моделей. В литературе все чаще использовались приемы контаминации двух основных на тот момент жанровых стратегий нарратива, притчевой и анекдотической, выражавшиеся в формах стилизации, пародии, в экспериментальных образованиях. Такие образцы имеются в творчестве самого Карамзина («Моя исповедь»), А.А. Бестужева-Марлинского («Будочник-оратор», «Часы и зеркало»), М.П. Погодина («Русая коса», «Преступница»), А.С. Пушкина («Повести Белкина»). Перечисленные образцы подвергнуты в исследованию дискурсному анализу. Делается вывод, что магистральным вектором трансформации литературного дискурса стало усиление роли многоголосого слова.
В разделе 4. «Макростратегия интерференции художественного и вне-художественного слова в русской литературе Нового времени» отмечается, что стратегия спецификации поэзии интенсивнее всего проявлялась в период образования дивергентной дискурсной формации и постклассицистской эстетической парадигмы – период, приходящийся на первую половину XIX века и традиционно рассматриваемый как время расцвета русской поэтической классики. Затем начался поиск путей сближения художественного и вне-художественного слова, свидетельствующий о смене макростратегии, о начале действия стратегии интерференции. Этот поиск совершался по двум направлениям. Первое направление касалось складывания такого угла зрения на природу искусства, под которым из нее устраняется понятие красоты (вследствие чего искусство лишается своей эстетической сути). Второе направление касалось изменения типа дискурсивности конкретных произведений, введения в них текстуальных фрагментов, прежде считавшихся в искусстве неприемлемыми. И то и другое направления целенаправленно осуществлялись в литературной деятельности Л. Толстого начиная с 1860-х годов.
Эстетической функции литературы Л. Толстой предпочитал коммуникативную, каковая установка сказалась уже на устройстве «Войны и мира», а позднее была теоретически оформлена в трактате «Что такое искусство?». Этот поворот свидетельствует начало действия в русской литературе макростратегии интерференции художественного и вне-художественного слова. Понятие художественности изначально опиралось на идею красоты; и отказ от нее означал поворот культурно маркированной поэтической риторики к немаркированной вне-поэтической.
Создание «Войны и мира» (186369) может рассматриваться как критическая точка эволюции, открывающая новую стратегию, поскольку здесь писатель встраивает в риторическую фактуру иной, нежели поэтический, тип дискурса, а именно философско-исторический. Синтез двух начал в архитектонике толстовского романа находит реализацию на текстовом уровне, в чередовании нарративных и ментативных компонентов[15]. Ментатив, соответствующий историко-философской части романного дискурса, становится естественной составляющей текста «Войны и мира».
Встраивание ментатива в художественный текст свидетельствует о том, что сам по себе логически ориентированный тип дискурсии достиг известной сформированности. Дальнейшая эволюция русской словесности показывает, что стратегия интерференции художественного и вне-художественного слова неизменно проявляется на уровне текстовой формы конкретных произведений: ментативные компоненты играют все большую роль в их линейном членении. Кроме того, слово в ментативном тексте диалогизируется, как это свойственно художественному слову, и такая «охудожествленная» эссеистика начинает играть все большую роль в общем составе литературных текстов.
Стратегия интерференции продолжала действовать на протяжении конца XIX и всего ХХ вв. Референция к ментальному событию стала входить в норму как характеристика дискурса, позиционирующего себя в качестве художественного. С другой стороны (креативная составляющая), имел место всплеск производства экспериментальных форм дискурсивности в искусстве модернизма, который представляется эпохой эстетической реакции на ослабление эстетического начала в культуре как такового. Наконец, рецептивная сторона макродискурса отмечена тем, что читательское отношение к произведению становится творческим, читательские ожидания приобретают самостоятельно значимую интенциональность. При этом установка на художественное восприятие оказывается преимущественной, так что даже тексты сугубо эссеистического характера прочитываются как художественные (ср. феномен прозы В.В. Розанова). XIX век сформировал тип рецепции с ожиданием от литературы художественности. В следующем столетии это стимулировало поиск художественности в любом аспекте организации культурно маркированных высказываний и наделение ею текстов самого разного характера. При этом читательские ожидания оказывали вторичное воздействие на креативную интенцию автора, побуждая сообщать элементы художественной организации (стилистические прежде всего) произведениям, жанровая и текстовая традиция которых художественной не являлась (эссе, мемуары).
Сделанные наблюдения отражены на дополненной схеме.
Схема 5. Макродискурсивные стратегии русской словесности
В начале нововременного этапа культурогенный импульс экспонирования сообщил институции поэтического маркированный статус в русской литературе. Началось действие макродискурсивной стратегии спецификации художественности, под влиянием которой риторика художественного слова обособлялась на фоне остальной литературы. Когда спецификация поэзии состоялась вполне, началось действие макродискурсивной стратегии интерференции художественного и вне-художественного слова. Под действием этой стратегии в литературе оказался достигнут баланс между художественным и эссеистическим элементами, в значительной степени характеризуемыми преобладанием хронотопического или ментального типа референции.
Предположительно, действие культурогенного импульса разработки приходится на текущий или относящийся к недалекому будущему период исторического времени. Высказывается гипотеза, что в нынешнем цикле эволюции перенос акцента на референтную составляющую макродискурса инициирует стратегию, под действием которой элементы, характеризуемые ментальной референцией, будут оформляться в самостоятельную и жанрово дифференцированную разновидность текста-ментатива.
В Заключении суммируются выводы и подводятся общие итоги исследования. Констатируется, что главным результатом исследования в русле исторической риторики стало моделирование единых оснований, позволяющих понять процесс становления русской словесности на древнем и новом этапах как системное целое. На средневековом этапе эволюции русской словесности становящейся институцией было письмо, на нововременном – художественность. Эволюция словесности осуществляется как последовательное доминирование одной из трех макродискурсивных компетенций: сначала рецептивной, затем референтной и, наконец, креативной. Приход к доминированию этих компетенций объяснен последовательным действием трех культурогенных импульсов: экспонирования, разработки и форматирования. Действие названных импульсов инициирует последовательную актуализацию четырех макродискурсивных стратегий: спецификации, интерференции, тематизации и фокализации. Логика смены названных стратегий составляет ведущий принцип эволюционирования словесности и поддается моделированию, что и было осуществлено в исследовании.
Исследование литературы Нового времени, эволюция которой определяется становлением институции художественности, показало, что созданная на средневековом материале модель обладает продолжающимся действием. В нововременный период оказалось возможным зафиксировать действие стратегии спецификации (спецификации художественного) и стратегии интерференции (интерференции художественного и вне-художественного слова). Последовательность их та же, что и в средневековом периоде.
Полученные результаты представлены в виде таблицы.
Таблица 3. Стратегии и циклы эволюции русской словесности
| Стратегии / Циклы | Средневековый | Нововременной |
| Спецификации | Спецификация письма | Спецификация художественного слова |
| Интерференции | Интерференция письма и устного слова | Интерференция художественного письма и внехудожественного слова |
| Тематизации | Хронотопическая тематизация письма | Ментальная тематизация литературы |
| Фокализации | Фокализация отношения к событию |
Стратегия ментальной тематизации литературы предположительно относится к настоящему времени и называется лишь гипотетически.
Содержание диссертационного исследования
отражено в следующих публикациях:
- Кузнецов И.В. Коммуникативная стратегия притчи в русских повестях XVII-XIX вв. – Новосибирск : НИПКиПРО, 2003. – 165 с. (10,4 п.л.).
- Кузнецов И.В. Историческая риторика: Стратегии русской словесности. – М. : РГГУ, 2007. – 315 с. (20 п.л.).
- Кузнецов И.В. Слово о вере христианской и латинской Ф. Печерского как ранний памятник русской публицистики // Филологические науки. – 2006. – №6. – С. 31-39 (0,4 п.л.).
- Кузнецов И.В. Конфликт «роли» и «личности» в русской прозе первой половины ХХ столетия // Русская словесность. – 2007. – №1. – С. 7-11 (0,3 п.л.).
- Кузнецов И.В., Максимова Н.В. Обособленность / проницаемость речевых автономий текста как его типологический признак // Сибирский филологический журнал. – 2007. – №2. – С. 110-123 (1 / 0,5 п.л.).
- Кузнецов И.В. Опыт анализа эпического произведения: временная и ценностная организация рассказов И. Бунина // Русская словесность. – 2007. – №5. – С. 26-31 (0,4 п.л.).
- Кузнецов И.В. Изменение соотношения «нарратив / ментатив» и архитектонические новации литературы 1760-х гг. // Филологические науки. – 2008. – №3. – С. 25-32 (0,5 п.л.).
- Кузнецов И.В. Лев Толстой: поворот «от художественности» // Сибирский филологический журнал. – 2008. – №4. – С. 66-73 (0,5 п.л.).
- Кузнецов И.В. Риторическая функция повествовательных компонентов в русской ораторской прозе XI века // Вестник Челябинского государственного университета. – 2008. – №30 (131). – Серия «Филология. Искусствоведение». – Вып. 26. – С. 76-80 (0,25 п.л.).
- Кузнецов И.В. «Даниэль Штайн» Л. Улицкой в русской литературной традиции // Русская словесность. – 2008. – №6. – С. 38-42 (0,4 п.л.).
- Кузнецов И.В. Рационализм и русская литература ХХ века // Сибирский учитель. – 1998. – № 0(1). – С. 27–32 (0,6 п.л.).
- Кузнецов И.В. Жанровая модель притчи и тип героя в русской литературе XVII –XVIII вв. // Молодая филология. Вып. 2. – Новосибирск, 1998. – С. 19–32 (0, 75 п.л.).
- Кузнецов И.В. Дискурс онтологического говорения // Дискурс. – №7. 1998. – С. 16–18 (0, 25 п.л.).
- Кузнецов И.В. Человек вне ценностей: анализ новеллы И. Бабеля на уроках литературы // В совместном творчестве (материалы к урокам литературы). – Новосибирск : НИПКиПРО, 1999. – С. 11-20 (0,7 п.л.).
- Кузнецов И.В. Мотив театра как циклообразующее начало в сборнике Вл. Сирина «Возвращение Чорба» // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы: Литературное произведение: Сюжет и мотив. Вып. 3. – Новосибирск : Изд-во «Гуманитарные технологии», 2000. С. 188-195. (0,7 п.л.).
- Кузнецов И.В. Специфика массовой культуры в России и методология педагогической науки // Критика и семиотика. Вып. 1/2. – Новосибирск : Изд-во ИДМИ, 2000. – С. 175-180 (0,4 п.л.).
- Кузнецов И.В. Немецкая тема в новеллах В. Набокова // Немецкий этнос в Сибири : Альманах гуманитарных исследований. Вып. 2. – Новосибирск : Изд-во «Гуманитарные технологии», 2000. – С. 188-195 (0,7 п.л.).
- Кузнецов И.В. Художественный текст как источник познавательного интереса // Сибирский учитель. – 2000. – № 1(5). – С. 37-39 (0,25 п.л.).
- Кузнецов И.В. Техника анализа эпического произведения // Сибирский учитель. – 2000. – №4(8). – С. 20-24 (0,4 п.л.).
- Кузнецов И.В. Мистерия Сирина: анализ новелл Владимира Набокова, материалы для занятий (учебно-методическое пособие). – Новосибирск : НИПКиПРО, 2000. – 100 с (6,2 п.л.).
- Кузнецов И.В. Цикл В. Сирина «Возвращение Чорба» – симфония в прозе // Молодая филология. Вып. 3. – Новосибирск : Изд-во НИПКиПРО, 2001. – С. 183-189 (0,6 п.л.).
- Кузнецов И.В. Проблема жанра и теория коммуникативных стратегий нарратива // Критика и семиотика. Вып. 5. – Новосибирск : Изд-во НГУ, 2002. – С. 61-70 (0,6 п.л.).
- Кузнецов И.В. Адекватность и смыслополагание: две модели исследования // Личность в современном мире: от стратегии выживания к стратегии жизнетворчества. – Кемерово : Комплекс «Графика», 2002. – С. 256-259 (0,3 п.л.).
- Кузнецов И.В. Повесть М.П. Погодина «Преступница» и традиции древнерусской словесности // Материалы к Словарю сюжетов и мотивов русской литературы. Сюжеты и мотивы русской литературы. Вып. 5. – Новосибирск : Изд-во НГУ, 2002. – С. 97-105 (0,5 п.л.).
- Кузнецов И.В. Русская литература ХХ века в средней школе (учебно-методическое пособие). – Новосибирск : Изд-во НИПКиПРО, 2002. – 118 с. (7,4 п.л.).
- Кузнецов И.В. Анализ эпического произведения (учебно-методическое пособие). – Новосибирск : Изд-во НИПКиПРО, 2003. – 81 с. (5 п.л.).
- Кузнецов И.В. К вопросу об аудитории «полезных повестей» в русской культуре «переходного периода» // Славянский альманах. 2002. – М. : Индрик, 2003. – С. 319-324 (0,4 п.л.).
- Кузнецов И.В. Аполог как систематическое жанровое понятие // Современное терминоведение Сибири. Язык. Культура. Теория познания. Ч. 2. – Новосибирск : Изд-во НИПКиПРО, 2004. – С. 31-42 (0,7 п.л.).
- Кузнецов И.В. Интерпретация художественного произведения как способ культурной ориентации личности: проблема интерпретации в изучении русской литературы ХХ столетия // Теория и практика культурного самоопределения личности в полиязыковом образовательном пространстве. – Новосибирск : Изд-во НИПКиПРО, 2004. – С. 68-75 (0,4 п.л.).
- Кузнецов И.В., Максимова Н.В. «Слово раскатывается словами…»: внутреннее жанровое нормирование эссеистики И. Бродского // Иосиф Бродский: Стратегии чтения. Материалы международной научной конференции. – М. : Изд-во Ипполитова, 2005. – С. 182-188 (0,5 / 0, 25 п.л.).
- Кузнецов И.В. Рекультивация почвы: заметки на полях «Встреч с прекрасным» кемеровского (Е. Шелиповского) // Контрапункт: Книга статей памяти Г.А. Белой. – М. : РГГУ, 2005. – С. 167-179 (0,75 п.л.).
- Кузнецов И.В. О предмете исторической риторики // Критика и семиотика. Вып. 8. – Новосибирск : НГУ, 2005. – С. 44-65 (1,4 п.л.).
- Кузнецов И.В., Максимова Н.В. Диалектика «чужого» и «своего» и типология коммуникативных стратегий чужой речи // Дискурс. – 2005. – № 12/13. – С. 131-141 (1 / 0,5 п.л.).
- Кузнецов И.В. Роль сюжетных компонентов в древнерусском красноречии // Филологический журнал. – 2006. – № 2(3). – С. 195-199 (0,4 п.л.).
- Кузнецов И.В., Максимова Н.В. Взаимодействие нарратива и ментатива в текстовой эволюции // Слово. Словарь. Словесность: Из прошлого в будущее (к 225-летию со дня рождения А.Х. Востокова): Материалы Всероссийской научной конференции. Санкт-Петербург, 15-17.11.2006 г. – СПб. : Изд-во РГПУ им. А.И. Герцена, 2006. – С. 232-235 (0,3 / 0,15 п.л.).
- Кузнецов И.В. Риторика и основания поэтики: опыт древнерусской словесности // Гуманитарная наука сегодня: Материалы конференции. – М. : Калуга, ИП Кошелев А.Б. (Издательство «Эйдос»), 2006. – С. 194-205 (0,5 п.л.).
- Кузнецов И.В. Конфликт прозы Чехова и его проявления в литературе 1920-1930-х гг. // Русская литература XX-XXI веков: Проблемы теории и методологии изучения. – М. : Изд-во Моск. ун-та, 2006. – С. 46-50 (0,2 п.л.).
- Кузнецов И.В. Адекватность и смыслополагание: две модели исследования // Понимание: Опыт мультидисциплинарного исследования. – М. : Смысл, 2006. – С. 69-73 (0,3 п.л.).
- Кузнецов И.В. «Словесность», «Поэзия», «Литература» как научные термины и научные предметы // Современное терминоведение Сибири. Язык. Культура. Образование. Третья международная научно-практическая конференция «Современное терминоведение Сибири. Язык. Культура. Образование». Новосибирск, 21-22.09.2006: Сборник научных статей. – Новосибирск : Изд-во НИПКиПРО, 2007. – С. 50-59 (0, 75 п.л.).
- Кузнецов И.В. Источники художественного смысла: от автора к читателю // Понимание в коммуникации. 2007. Язык. Человек. Концепция. Текст. – М. : НИВЦ МГУ, 2007. – С. 68-70 (0, 25 п.л.).
- Кузнецов И.В. Вопрос понимания в теоретических дискуссиях 1920-х гг. // Филологический журнал. – 2007. – №2(5). – С. 78-87 (0,8 п.л.).
- Кузнецов И.В. Письменность и народная поэзия: одно и иное // Вiсник Харкiвско державно академi дизайну та мистецтв. Мистецтво. Архiтектура. – Харкiв. – 2007. – №3. – С. 193-210 (0,9 п.л.).
- Кузнецов И.В., Максимова Н.В. Текст в становлении: оппозиция «нарратив – ментатив» // Критика и семиотика. Вып. 11. - Новосибирск ; Москва, 2007. – С. 54-67 (0,9/0,45 п.л.).
- Кузнецов И.В. Риторические стратегии русской прозы 1920-х гг: об одной типологической параллели // Вестник Российского государственного гуманитарного университета. – 2007. – №7. – С. 28-34 (0,3 п.л.).
- Кузнецов И.В. Лев Толстой в контексте исторической риторики // Толстовский сборник – 2008. Л.Н. Толстой – это целый мир: Материалы XXXI Междунар. Толстовских чтений, посвящ. 180-летию со дня рождения Л.Н. Толстого: В 2 ч. Ч. II. – Тула : Изд-во Тул. гос. пед. ун-та им. Л.Н. Толстого, 2008. – С. 75-84 (0,5 п.л.).
- Кузнецов И.В. Как сказки в притчи превращались // Русский язык и литература для школьников. – 2008. – №7. – С. 39-44 (0,35 п.л.).
[1] «Объектом изучения в поэтике является художественная литература». – Б. Томашевский. Теория литературы. (Поэтика). Л., 1925. С. 3.
[2] Смирнов А.А. Пути и задачи науки о литературе // Литературная мысль. Вып. II. Пг., 1923. С. 99.
[3] Бахтин М.М. Проблема речевых жанров // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 252.
[4] См.: Лотман Ю.М. Устная речь в историко-культурной перспективе // Лотман Ю.М. Избранные статьи: В 3 т. Т.1. Таллинн, 1992. С. 184 – 190.
[5] Потебня А.А. Из лекций по теории словесности: Басня. Пословица. Поговорка. Харьков, 1894. С. 136.
[6] Иванов Вяч. Ив. Мысли о символизме // Иванов Вяч. Ив. Борозды и межи: Опыты эстетические и критические. М., 1916. С. 149.
[7] Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. Л., 1928. С. 102.
[8] Эволюционный подход побуждает выводить нехудожественные тексты из состава материала с того момента, как понятие художественности в его классицистской трактовке было усвоено русской культурой.
[9] Тюпа В.И. Основания сравнительной риторики // Критика и семиотика. Вып. 7. Новосибирск, 2004. С. 73.
[10] Термин «Автор» в применении к средневековому этапу становления словесности употребляется в смысле «создатель текстов», «субъект текстопорождения».
[11] Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. М., 1982. С. 32.
[12] Там же.
[13] Там же.
[14] Обоснование оппозиции нарратива и ментатива находится в общефилософском (Декарт, Спиноза) различении двух атрибутов субстанции: протяженности и мышления. В нарративе доминирует референция к «протяженности» хронотопа, в ментативе – к ментальной ситуации: «к мышлению как таковому и его речевой форме». – Максимова Н.В. «Чужая речь» как коммуникативная стратегия. М., 2005. С. 110.
[15] Сопоставимое явление наблюдается в творчестве Ф.М. Достоевского. Его «Дневник писателя», в основе своей, представляет собой текст-ментатив публицистического типа; однако в его фактуру встраиваются художественно организованные фрагменты. Здесь тоже проявляется действие стратегии интерференции, но «с другой стороны»: изначально не-художественный текст приобретает «латентную» художественность.
