Становление и развитие карачаево-балкарской авторской поэзии второй половины xix – начала xx века: концепция человека, поэтика

На правах рукописи

Тетуев Борис Инзрелович

СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКОЙ

АВТОРСКОЙ ПОЭЗИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX – НАЧАЛА

XX ВЕКА: КОНЦЕПЦИЯ ЧЕЛОВЕКА, ПОЭТИКА

10.01.02 – литература народов Российской Федерации

(кабардино-балкарская и карачаево-черкесская литература)

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора филологических наук

Нальчик – 2008

Работа выполнена на кафедре балкарского языка и литературы Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М. Бербекова

Научный консультант: доктор филологических наук, профессор

Толгуров Зейтун Хамитович

Официальные оппоненты: доктор филологических наук

Бигуаа Вячеслав Акакиевич

Институт мировой литературы

им. А.М.Горького

доктор филологических наук, профессор

Абдуллатипов Абдулкадыр Юсупович

Дагестанский государственный университет

доктор филологических наук

Биттирова Тамара Шамшудиновна

Кабардино-Балкарский Институт гуманитарных исследований Правительства КБР и

КБНЦ РАН

Ведущая организация: Карачаево-Черкесский государственный

университет им. У.Д.Алиева

Защита состоится « » ноября 2008 года в 10.00 часов на заседании диссертационного совета ДМ 212.076.04 при Кабардино-Балкарском государственном университете им. Х.М. Бербекова: (360004, КБР, г. Нальчик, ул. Чернышевского, 173).

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М. Бербекова.

Автореферат разослан «____» октября 2008 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета А. Р. Борова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. Позитивные изменения, происшедшие в нашем обществе на рубеже II – III тысячелетий, позволяют обратиться к исследованию некоторых страниц истории северокавказских литератур XIX века, не ставших по ряду причин объективного и субъективного порядка предметом литературоведческого осмысления. Преодоление идеологизированного подхода к литературному наследию содействует открытию и переоценке значительного по объему фактического материала, а также дает возможность скорректировать в определенной мере представления об истоках и преемственных связях национальных культур, так называемых «малых» народов Российской Федерации.

Определения «новописьменная», «младописьменная», широко использовавшиеся применительно к литературам народов Северного Кавказа, сформировали общепринятое трафаретное представление об «инфантильном» возрасте национальных культур. Согласно этому распространенному тезису, история литератур народов Северного Кавказа началась с Октябрьской революции 1917 года. Подобное представление стало причиной упрощенной характеристики сложного и длительного процесса зарождения и формирования национальных литератур народов Северного Кавказа, что привело к игнорированию исторических корней, к отрицанию преемственности литературных традиций.

Как известно, главным признаком появления «индивидуально-творческого сознания» в той или иной национальной литературе является то, что «центральной категорией поэтики» становится «АВТОР»…, «подчеркнутое стремление к само- и миро-познанию, синтезированному в широком художественном образе» (С. С. Аверинцев и др.). Процесс зарождения и формирования категории «автора», индивидуальной авторской поэзии в каждой национальной литературе уникален, неповторим, ибо «каждая национальная литература XIX в., давая конкретное отражение общелитературного процесса, предлагает свой вариант его развития» (С. С. Аверинцев и др.). В то же время, бесспорным остается положение, что парадигма авторства развивается от «жанровых образов авторов» к «возрастанию индивидуального авторского начала» (Д. С. Лихачев). Показателем зрелости авторского художественного сознания исследователи считают осознание художником факта самого авторства. Исследователи исторической поэтики так отмечают основной признак проявления индивидуального авторства: «…от индивидуального умения до индивидуального авторства – огромная дистанция. Дело не в том, что мы не знаем имен одаренных людей, творивших фольклорные памятники; дело в том, что культивирование индивидуальной манеры как особой ценности, осознаваемой в качестве таковой (курсив мой – Б.Т.), противоречит самому существу фольклора» (С. С. Аверинцев и др.). Осознание факта авторства приводит к тому, что «ценностная ориентация и уплотнение мира вокруг человека создают его эстетическую реальность, отличную от реальности познавательной и этической (курсив мой – Б.Т.) (реальности поступка, нравственной реальности единого и единственного события бытия), но, конечно, не индифферентную к ним» (М.М.Бахтин). «Вненаходимость», «внежизненная активность» автора по отношению к изображаемой действительности является условием, согласно которому происходит акт «преображения обыкновенного человека в творца, исчезновения его из привычной жизни (равносильной смерти) и воскресения уже в ином плане бытия (в пространстве – времени творчества)» (Н.Д. Тамарченко).

Разумеется, приведенные выше суждения представляют классическую схему формирования авторской литературы и осознания его предназначения, которая специфически проявляется в каждой национальной литературе. Для нас же данная концепция является основным методологическим принципом исследования развития карачаево-балкарской индивидуальной авторской поэзии.

В духовном наследии карачаево-балкарского народа авторская устная и письменная поэзия второй половины XIX – начала XX века, синтезирующая в себе художественные традиции национального фольклора и восточно-мусульманской культуры, занимает особое место. На богатейшем наследии карачаево-балкарской словесности XIX века воспитывалось не одно поколение слушателей и читателей, ее эстетико-художественные традиции были продолжены в поэзии XX века. Она явилась основой карачаево-балкарской поэзии, истоком творчества крупнейших поэтов начала XX века – К. Мечиева и И. Семенова, середины и второй половины XX века – К. Кулиева, К. Отарова, Х. Байрамуковой, Т. Зумакуловой и др.

В то же время приходится констатировать, что авторская поэзия карачаевцев и балкарцев второй половины XIX – начала XX века, бытовавшая как в устной, так и письменной форме, мало известна современному читателю. Только в конце XX века начинается публикация произведений индивидуальной авторской поэзии карачаевцев и балкарцев XIX века и возникает интерес к ее изучению, но в основном эти исследования ограничиваются описательно-регистрационным уровнем. Между тем необходимость изучения эволюции поэтических жанров в ее динамике как целостного художественного феномена несомненна. Это позволит рассмотреть диахронический контекст художественного сознания данной литературной эпохи, открыть новую страницу в карачаево-балкарской культурной истории. В силу различных обстоятельств процесс зарождения и формирования авторской карачаево-балкарской поэзии XIX века в литературоведческой науке не рассматривался, нет специальной работы, посвященной изучению данной проблемы. Наше исследование ставит целью восполнить этот пробел.

Актуальность исследования карачаево-балкарской авторской поэзии XIX – начала XX века связана с двуединой задачей. Во-первых, реконструкция одного из важнейших периодов развития литературы позволит выявить ее истоки, показать историческую преемственность литературного развития. Во-вторых, рассмотрение карачаево-балкарской авторской поэзии XIX – начала XX века в ее диахронном срезе важно для воссоздания процесса формирования индивидуального авторского художественного сознания. И, наконец, самое важное, данное исследование позволит ввести в научный обиход неизученный до сих пор, незнакомый современному читателю поэтический материал, использовать его гуманистический потенциал для формирования нравственно-эстетических ориентиров.

Объектом исследования являются поэтические произведения карачаево-балкарских авторов второй половины XIX – начала XX века, опубликованные в основном в последние два десятилетия: Хабичев М.А. Касбот Кочхаров – старейшина народных певцов – Черкесск, 1986; Мечиев К.Б. Собр. соч. в 2-х томах – Нальчик, 1989; Книга веры – Нальчик, 2002; Семенов И. Стихи и песни – М., 1992; Ортабаева Р., Биджиев А. По следам Калай улу Аппы – Черкесск, 1995; Семенов К. Калтур. – Карачаевск, 2003; Шаваев (Абайханов) Д. Раздумья о жизни. Поэмы. Зикиры. Стихи. (В 2-х частях) – Нальчик, 2007; и др. Особое место в данном исследовании занимают религиозно-дидактические произведения А. Дудова, С. Чабдарова, Н. Кудаева, И. Акбаева, Ж. Кулиевой и др., изданные Т.Ш. Биттировой в сборнике «Древняя карачаево-балкарская литература» – Нальчик, 2002. За исключением специально оговоренных случаев в работе используются оригинальные поэтические тексты с параллельным подстрочным переводом автора диссертации.

Хронологические рамки данного исследования охватывают период со второй половины XIX века до 1917 года. Такой выбор обусловлен временем появления первых карачаево-балкарских авторских поэтических произведений, во всяком случае, известных на сегодняшний день; социально-политическими и экономическими изменениями в пореформенный период (1861 г.), утверждением религии ислама, способствовавшего формированию новых мировоззренческих установок. Вторая дата (1917г.) связана с началом утверждения коммунистического режима, осуществлением идеологического диктата большевистской партии над искусством. Вместе с тем, для выявления преемственности поэтических традиций прослеживается развитие некоторых ключевых этнопоэтических констант в творчестве К. Кулиева, крупнейшего балкарского поэта XX века.

Степень научной разработанности темы. В современной литературоведческой науке в значительной мере возрос интерес к изучению духовного наследия прошлых веков. В последние десятилетия появились работы, как принято было говорить, по истории «дореволюционных» литератур, которые ранее оказывались под негласным запретом. Так, к примеру, в северокавказском регионе активный интерес к изучению истоков своих национальных литератур проявляют в Дагестане. В изучение проблем развития литератур «малых» народов значительный вклад внесли: Г. Г. Гамзатов «Литература народов Дагестана дооктябрьского периода» – М. 1982; А.-К. Ю. Абдуллатипов «История кумыкской литературы (до 1917 года)» – Махачкала, Ч. 1, 1985; С. М. Хайбуллаев «Духовная литература аварцев» – Махачкала, 1998; А. Т. Акамов «Суфийские художественные традиции в кумыкской литературе и творчестве Абдурахмана из Какашуры» – Махачкала, 2003; и др.

Большой вклад в изучение генезиса и истории тюркских литератур внесли татарские ученые. В их исследованиях последовательно и доказательно представлена непрерывная картина развития историко-литературного процесса «тюрко-татарской» литературы. Многие положения татарских литературоведов являются методологической основой изучения истории других тюркских литератур народов России, в том числе и карачаево-балкарской: А. Т. Сигбатуллина «В поисках человека. Концепция личности в татарской поэзии XIX в.» – Елабуга, 2001; А. М. Шарипов «Зарождение и становление системы жанров в древнетюркской и тюрко-татарской литературе 13-14 вв.» – Казань, 2001; Н. Ш. Хисамов «Сюжет Йусуфа и Зулейхи в тюрко-татарской поэзии XIII – XV вв. (Проблема версий)» – Казань, 2001.

В карачаево-балкарском литературоведении до 80-х годов XX века вопросы развития историко-литературного процесса XIX столетия практически не затрагивались, исследователи в основном ограничивались упоминанием ключевых поэтических имен рубежа веков (к примеру, К. Мечиева). Тем не менее, материал, содержащийся в монографических работах А. И. Караевой, А. М. Теппеева, З. Х. Толгурова, Ф. А. Урусбиевой, сыграл важную роль для постановки проблем, связанных с данным исследованием.

Первые попытки изучения карачаево-балкарской поэзии XIX века, а также творчества отдельных ее представителей, были предприняты в последние десятилетия в работах Н. М. Кагиевой, З. Б. Караевой, Т.Ш. Биттировой, Х. Х. Малкондуева, К-М. Н. Тотуркулова, М. А. Хабичева, А.М. Биджиева и Р. А-К. Ортабаевой. Однако следует отметить, что до сих пор авторская карачаево-балкарская поэзия второй половины XIX – начала XX века не подвергалась специальному исследованию.

Целью исследования является изучение авторской устной и письменной карачаево-балкарской поэзии второй половины XIX – начала XX века, определение ее места и роли в становлении карачаево-балкарской литературы. В соответствии с поставленной целью в работе решаются следующие задачи:

– изучение процесса зарождения и формирования «восточной» и этнонациональной лирической поэзии;

– исследование концепции человека, поэтики и жанровых форм в карачаево-балкарской религиозно-дидактической поэзии;

– рассмотрение социокультурного контекста в развитии авторской поэзии;

– анализ развития поэзии карачаевцев и балкарцев указанного периода в диахроническом разрезе с выявлением тех «пульсирующих» точек, которые стали источником авторского мировидения;

– исследование генезиса индивидуального художественного сознания на основе трех культурообразующих факторов: духовно-религиозной литературы, ориентальной поэзии и национального фольклора;

– определение преемственных связей карачаево-балкарской поэзии XIX века с литературой XX века.

Научная новизна диссертационной работы связана, в первую очередь, с самим материалом исследования. Она является первым опытом целостного изучения процесса зарождения и формирования карачаево-балкарской авторской поэзии второй половины XIX – начала XX века. В научный обиход вводится богатейший материал карачаево-балкарской словесности указанного периода, демонстрирующий развитие индивидуально-авторского художественного сознания в осмыслении действительности, позволяющий внести коррективы в зафиксированную историю карачаево-балкарской литературы. Основные результаты, определяющие научную новизну работы, заключаются в следующем:

– впервые карачаево-балкарская авторская поэзия XIX – начала XX века исследуется в ее диахронном срезе как целостный художественный феномен;

– анализируется процесс зарождения и развития карачаево-балкарской религиозно-дидактической поэзии, рассматриваются истоки возникновения различных поэтических жанров, их специфические особенности, эволюция;

– в диссертационной работе комплексно исследуется развитие поэзии гражданской и общественной направленности в контексте социально-исторических процессов в Карачае и Балкарии XIX – начала XX века;

– одной из главных задач данной работы является исследование генезиса индивидуального авторского художественного сознания;

– устанавливается, что в поэзии К. Мечиева синтезировались основные достижения карачаево-балкарской авторской поэзии XIX века. Следовательно, творчество К. Мечиева является не началом, как было принято считать ранее, а завершением процесса формирования национальной карачаево-балкарской словесности;

– выявляется преемственность художественных традиций и мировоззренческих идей анализируемого периода в карачаево-балкарской поэзии XX века;

– воссоздается историко-культурная панорама поэзии карачаевцев и балкарцев, что позволяет выявить как типологические, универсальные черты, роднящие ее с западноевропейской художественной культурой, так и специфические «северокавказские» этнокультурные свойства, обусловленные факторами национальной истории.

Методологическую основу работы составляет принцип историзма, позволяющий исследовать литературные явления с точки зрения их возникновения и эволюционного развития. В диссертационной работе использовались такие традиционные методы анализа, как типологический, сравнительно-исторический, текстологический. Необходимость рассмотрения анализируемого материала в историко-культурном контексте обусловила обращение к методам культурологического и этноонтологического анализа. При решении общих задач автор опирался на труды известных ориенталистов, тюркологов, фольклористов, литературоведов: С. С. Аверинцева, В. В. Бартольда, Е. Э. Бертельса, Г. Д. Гачева, Г. Г. Грюнебаума, Л. Н. Гумилева, В. М. Жирмунского, И. Ю. Крачковского, А. Б. Куделина, Д. С. Лихачева, Е. М. Мелетинского, И. В. Стеблевой, И. М. Фильштинского. Весьма значимыми для нас в методологическом отношении явились работы ученых, исследующих литературу и фольклор «малых» народов России: А. Ю. Абдуллатипова, Г. Г. Гамзатова, У. Б. Далгат, К. К. Султанова, Р. Ф. Исламова, Н. Ш. Хисамова, М. Х. Шарипова и др.

В своей работе мы руководствовались также исследованиями северокавказских ученых, занимающихся изучением различных аспектов историко-литературного процесса в карачаево-балкарской и адыгских литературах: Х. И. Бакова, Л. А. Бекизовой, Т. Ш Биттировой, А. М. Гутова, З. А. Кучуковой, Х. Х. Малкондуева, А. Х. Мусукаевой, А. М. Теппеева, З. Х. Толгурова, Ю. М. Тхагазитова, Ф. А Урусбиевой, Т. М. Хаджиевой, А. Х. Хакуашева, Р. Х Хашхожевой, Т. Е. Эфендиевой.

Теоретическая значимость работы заключается в том, что исследование зарождения и развития индивидуальной авторской устной и письменной поэзии существенно расширяет представление об истории карачаево-балкарской литературы. На богатом поэтическом материале, выросшем на основе национального фольклора и арабо-мусульманской культуры, рассматривается процесс возникновения эстетической мысли, формирования художественного осознания действительности. Теоретические положения и фактический материал, впервые введенный в научный обиход, могут стать основой нового концептуального осмысления истории карачаево-балкарской литературы, сравнительного изучения тюркоязычных литератур народов Северного Кавказа, России.

Практическая значимость работы состоит в том, что в ней впервые дается характеристика историко-литературного процесса одного из важнейших периодов в становлении карачаево-балкарской словесности. Результаты исследования легли в основу соответствующих разделов готовящихся к изданию «Очерков по истории балкарской литературы». Материалы диссертации используются в лекционных курсах, спецкурсах и спецсеминарах по истории карачаево-балкарской литературы в Институте филологии Кабардино-Балкарского государственного университета.

Исследуемый литературоведческий материал может быть использован при создании учебников и учебно-методических пособий для вузов по истории литератур народов Северного Кавказа, Российской Федерации. Содержащиеся в работе положения и выводы могут найти применение при разработке общих лекционных курсов, спецкурсов и спецсеминаров, проведении семинарских и практических занятий в вузах и других образовательных учреждениях по истории карачаево-балкарской литературы, литератур народов России.

Апробация результатов исследования. Диссертационная работа обсуждена на заседании научного семинара отдела балкарской филологии КБИГИ (ноябрь 2007 г.), на совместном заседании кафедр балкарского языка и литературы, русской литературы и зарубежной литературы КБГУ (декабрь 2007 г.). По теме диссертации опубликовано 38 статей, в том числе 8 статей в ведущих рецензируемых изданиях, рекомендованных ВАК, монография «Карачаево-балкарская авторская поэзия второй половины XIX – начала XX века (генезис, жанровые особенности, поэтика). – Нальчик, 2007 –17, 85 п. л. Основные положения диссертации были изложены и обсуждены на международных, всероссийских, региональных и межвузовских конференциях: «Культурно-историческая общность народов Северного Кавказа и проблема гуманизации отношений на современном этапе» (Черкесск, 1997), «Антропоцентрическая парадигма в филологии» (Ставрополь, 2003), «Интертекст в художественном дискурсе» (Магнитогорск, 2003), «Современность и судьбы национальных литератур» (Нальчик, 2004), «От общего тюркского прошлого к общему тюркскому будущему» (Баку, (II – 2004; III – 2005; V – 2007), «Эпический текст: проблемы и перспективы изучения» (Пятигорск, I – 2006; II – 2007), «Эльбрусские чтения» (Нальчик, III – 2002; V – 2005; VI – 2007).

Структура диссертации определена объектом исследования, целью и задачами диссертационной работы. Она состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается актуальность темы, определены цели и задачи работы, характеризуется научная новизна и научно-практическая значимость диссертационного исследования, его методика и методология.

Первая глава «Карачаево-балкарская религиозно-дидактическая поэзия и проблема авторского художественного сознания» состоит из пяти разделов:

«Особенности религиозного просветительства в карачаево-балкарской модификации «ийман-ислам»; «Эволюция жанра «зикир» в карачаево-балкарской религиозно-дидактической поэзии»; «Архетипические теологемы в карачаево-балкарской версии жанра «мунажат»; «Трансформация религиозно-дидактических жанров в этико-дидактической поэме Д. Шаваева «Грустные думы-размышления Дауут-Хаджи»; «Агиографическая поэзия Д. Шаваева. Архетип пророка».

Анализ эволюции карачаево-балкарской индивидуальной авторской устной и письменной поэзии второй половины XIX – начала XX века показывает ее сложность и многогранность. Важными составляющими ее развития, как и во всякой национальной литературе, являются традиции устного народного творчества, историческая судьба народа. Одним из факторов, существенно повлиявших на духовную жизнь карачаево-балкарского народа, было принятие мусульманства. Распространение ислама на Северном Кавказе, и в частности, на территории Карачая и Балкарии, в XVIII – XIX вв. дает импульс возникновению и развитию различных жанров религиозно-дидактической литературы: зикиров (поминания), йиман-ислама (свода правил веры ислама), мунажата (наставлений) агиографии (повествований о пророках) и других. Это весьма значительный пласт карачаево-балкарской словесности, являющийся неотъемлемой частью национальной духовной культуры.

Религиозно-дидактическая поэзия карачаево-балкарцев оказала существенное влияние на этическое сознание народа. Кораническая этика преломляется здесь через призму насущных потребностей народа в соответствии с этнокультурным сознанием карачаево-балкарцев, в духе «тюркского народного мусульманства» (А. Сигбатуллина) проповедуются идеологические ценности ислама, разъясняются его основные положения.

Характерные черты поэзии начального периода распространения ислама в карачаево-балкарской словесности отразились в религиозно-дидактическом жанре ийман-ислам, ставшем действенным средством познания и популяризации ключевых положений новой веры. Жанр ийман-ислам имеет строго функциональный характер. Первостепенным в нем является познавательный и дидактический смысл, разъяснения сочетаются с эмоциональными призывами следовать морально-этическим нормам ислама. Ийман-ислам явился своеобразным катехизисом, излагавшим в доступной для всех соотечественников форме азбуку и философию новой веры.

Создание произведений жанра ийман-ислам считалось почетной обязанностью карачаево-балкарских авторов, обращавшихся к религиозной проблематике. Авторские модификации «ийман-ислама» сохранились в творчестве А. Дудова, Д. Шаваева, К. Мечиева, Н. Кудаева, И. Акбаева, Я. Каппушева и др. Тематическое единство и следование сложившимся канонам жанра не исключает наличия индивидуальных особенностей в их произведениях. Строгое изложение догм ислама поэты обогащают примерами из собственной жизни, фольклорными образными сравнениями, народными этическими понятиями, придающими тексту своеобразную национально-ментальную окраску.

Анализ авторских произведений жанра ийман-ислам XIX – начала XX века свидетельствует, что начальный период его развития оказался весьма плодотворным. Непосредственность и убедительность разъяснений, присущие произведениям ийман-ислама, расширяли знание постулатов новой веры, соединяли ее с жизнью. Впоследствии эти качества оказываются утраченными, и ийман-ислам постепенно переходит из актуального, востребованного временем литературного явления в разряд своеобразного «пособия», представляющего интерес только для религиозных служителей. Это естественный процесс, в результате которого «тексты, не входящие в круг художественной литературы, при утрате своих практических функций забываются» (С. С. Аверинцев). Синкретизм стал определяющей чертой уникального жанрового образования, в котором органично соединились народные этические представления с религиозным кодексом поведения и морали, адресованным соотечественникам, принимающим мусульманскую религию.

Религиозно-просветительскими задачами обусловлено и обращение поэтов к постижению сакральных понятий, связанных с именем Бога, пророков. Свое адекватное выражение эта потребность находит в жанре зикир. Термин зикир употребляется как в значении религиозного ритуала, так и поэтического жанра религиозно-дидактической поэзии. Данная дефиниция характеризует не только содержательную основу зикира, технику его исполнения, но и назначение. В первом случае – это песнопения на сюжеты из Корана о жизни пророка Мухаммата, молитвы, обращенные к Аллаху, исполняемые во время религиозного ритуала зикира на арабском языке. Во втором – стихотворения сходного содержания, созданные на карачаево-балкарском языке, предназначенные для сольного или хорового пения.

В большинстве зикиров главным героем является пророк Мухаммат. В них изображаются основные вехи его жизни, связанные с богоизбранничеством. Широкую известность в народе получили зикиры Д. Шаваева «Расул», К. Мечиева «Предание об Ибрагиме», И. Акбаева «Предание о рождении пророка Мухаммата»; «Предание о вознесении пророка Мухаммата на небо»; «Предание об уходе пророка Мухаммата из этого мира». В жанре зикира на первый план выступает стремление представить пророка, которому будет передано откровение Бога. Зачины зикиров отличает сказовый стиль, присущий фольклорной поэзии. В них не случаен подзаголовок «хапар» (повествование, предание), приближающий сакральный сюжет к новообращенным мусульманам.

Одна из излюбленных тем зикиров инициируется преданием об испытании жертвоприношением пророка Ибрагима. Среди произведений на подобный сюжет выделяется зикир К. Мечиева «Предание об Ибрагиме». Известен он в народе также под названием «Белый баран», видимо, потому, что искупительной жертвой Ибрагима в карачаево-балкарской версии предания выступает белый баран. Данный зикир, где переплетаются сюжеты и мотивы Библии и Корана, представляет собой образец классической полиямной поэтики. Поэт, обращаясь к преданию, подробно останавливается на эпизоде, где Ибрагим должен сделать выбор между долгом отца и покорностью воле Всевышнего. Узнав, что для ответствования Богу он должен принести в жертву сына Исмаила, Ибрагим проявляет «сильные стороны человеческого характера» и отправляется исполнить предельный поступок своей жизни. Как факт чудесного спасения Исмаила, так и твердость духа отца и сына являются свидетельством выражения абсолюта веры во всемогущество Бога.

Следует отметить, что композиционно зикир «Предание об Ибрагиме» в значительной мере обогащен диалогами и внутренними монологами Ибрагима, Исмаила, Хажар, в которых изнутри переживаются самые драматические моменты их жизни. Отступая от канона зикира, К. Мечиев, как «рассказчик стихотворения об Ибрагиме», обращается к Богу с традиционной для верующего формулой, где в качестве поощрения за проделанный труд звучит просьба приумножить его добродетели и уменьшить грехи. Авторское присутствие более ощутимо передается и последней строфой зикира, где жертвенный белый баран превращается в метафору чудесного спасения человека от беды. Показательно также и то, что поэт переводит сакральное понятие в реальный, бытовой план, благодаря которому божественное чудо используется в широком, гуманистическом смысле, в ее, если можно так сказать, эмпатичной семантике: «К каждому дитя беда, // Когда в трудный час придет,// Белый баран, блея, // Пусть явится к нему!».

Тексты авторских зикиров со временем изменяются. Их первооснова (поминание Бога, пророков, молитва, обращенная к Ним) в значительной мере обогащается медитативными размышлениями, исповедью, усиливающими степень лирического самовыражения поэта, иллюстрирующими все более явственно проступающие элементы авторского сознания и формирования его индивидуальной поэтики. В духовной практике отправления обряда зикира в Карачае и Балкарии эти тексты практически не применяются. На наш взгляд, это свидетельство ассимиляции жанра авторским мировоззрением. Указанная тенденция позволяет мотивированно утверждать наличие эволюции жанровой традиции зикира, трансформации ее в стихи медитативного содержания, развитии в них признаков религиозно-дидактического жанра мунажат.

В мунажате просветительские установки религиозно-дидактических жанров (ийман-ислам, зикир) постепенно трансформируются, приобретая художественную образность, литературную форму. На первый план выходит не только разъяснение тех или иных постулатов ислама, а назидание, убеждение, обращенное к человеческой душе. Анализ мунажатов Д. Шаваева, К. Мечиева, Л. Ахметова, Ю. Хачирова и др. позволяет утверждать, что их основные нравственно-этические мотивы базируются на коранических преданиях, вместе с тем вбирают в себя метафизические представления карачаево-балкарского этноса. Мунажат переводит исламские постулаты из сферы религии в сферу литературы, максимально адаптируя универсальные теологические принципы к когнитивному сознанию и практической деятельности человека. Доминирующие мотивы мунажата - «нельзя обманываться (мнимым) могуществом мира», «бессмертия нет, оставайтесь с верой», превращаясь в устойчивые теологемы, утверждают должную религиозно-ментальную формулу бытия, выполняют дидактическую функцию «воспитания человека». Вышеизложенное позволяет зафиксировать наличие в народном сознании существенных изменений, приобретающих художественное выражение. На смену нартскому эпосу с его «каталогом» героизма приходит религиозно-дидактическая поэзия, претендующая на роль «учителя жизни». Она выполняет пастырские функции, что закладывает основы генетического кода карачаево-балкарской поэзии нового времени.

Этапной вехой в развитии карачаево-балкарской религиозно-дидактической поэзии XIX века стала поэма Д. Шаваева «Грустные думы-размышления Дауут-Хаджи». Показательно заглавие поэмы, в котором отражена уже проявившаяся в жанре мунажат тенденция перехода от канонических религиозно-дидактических жанров (ийман-ислам, зикир) к субъективно-лирическому, авторскому самовыражению, где религиозная проблематика сменяется секуляризованной, светской.

Основные сюжетные мотивы поэмы свидетельствуют о том, что она могла быть написана в середине ХIX века, когда в Карачае и Балкарии происходит активный процесс исламизации местного населения, завершается расслоение родовой общины. Этим можно объяснить использование поэтом весьма разнообразного материала: коранических текстов, хадисов, исторических фактов, связанных с жизнью арабского халифата, сюжетов и мотивов арабоязычной литературы и национального фольклора. Помимо «иноязычных» источников, основанных на арабоязычной литературной традиции, в поэме содержатся этно-бытовые реалии, исторические факты из жизни Карачая и Балкарии. Вместе с тем, в ней подводятся своеобразные итоги жизни автора, человека, живущего в условиях реальной действительности Балкарии XIX века. Повествовательным стержнем, объединяющим разнообразные сюжетно-повествовательные элементы, являются «думы, размышления», которые уместно назвать медитативными.

В «размышлениях» заключена житейская мораль, требующая умения жить в согласии с миром. Этические категории ислама, освобожденные от ортодоксальной ритуальности, подвергаются естественной трансформации, приводятся в соответствие и органично соединяются с этнокультурным сознанием карачаево-балкарцев. В результате такого взаимопроникновения формируется целостная программа метафизики народного бытия, в которой религиозные этические положения пронизываются «народными», а законы адата – понятиями ислама. Обращение к исторической памяти, своеобразная «маркировка» нравственных норм жизни, в которые трансформировались мусульманская система ценностей и духовно-этические категории национального, ментального ряда, свидетельствуют о стремлении поэта к национальной самоидентификации.

Новаторским в «Грустных думах-размышлениях…» Д. Шаваева является то, что в них присутствует лирический герой и его отношение к широкому кругу явлений действительности. Осмысление целого ряда проблем с позиции лирического героя свидетельствует о зарождении индивидуального мировидения, тенденции к формированию элементов нового этапа национального художественного сознания, заключающегося в переходе от дидактики, назидания к постижению мира сквозь призму собственного восприятия.

В духовном наследии карачаево-балкарского народа XIX века значительное место занимает агиографическая поэзия (повествования о пророках, их сподвижниках и последователях). Ее развитие тесно связано с активизацией распространения ислама в Карачае и Балкарии в XIX веке. Авторитет веры ислама укреплялся в новой среде прежде всего благодаря народному восприятию пророков как учителей, наставников жизни.

Круг имен пророков, встречающихся в произведениях духовно-религиозной поэзии карачаевцев и балкарцев, обширен: Иса (Иисус), Юсуф (Иосиф), Муса (Моисей), Ибрагим (Авраам), Харун (Арон), Мухаммат и др. Типологические черты образа пророка в карачаево-балкарской агиографической поэзии XIX века отчетливо проявляются в творчестве Д. Шаваева. Его перу принадлежат поэмы «Пророк Иса», «Пророк Мусса», «Пророк Дауут», «Пророк Юсуф и его братья», «Пророк Мухаммат», «Расул». Исходя из духовных потребностей своего народа, поэт воплощает в образах пророков концептуальные черты праведности и верности, отвечающие представлениям религиозного и этического сознания карачаевцев и балкарцев, дает свое понимание центральной антропологической проблемы – предназначения человека. В основном поэт использует традиционные фабульные ситуации, мотивы, выбирая из них те, которые могут максимально приблизить, сделать понятными для соотечественников жизнь пророков. Повествование о судьбе пророка предполагает, что изображаемые события происходят в иной физико-географической среде, странах Востока, в каноническом сакральном топосе. Неотъемлемым атрибутом агиографических поэм являются отсылки к источникам сюжета: священным текстам о пророках, произведениям письменной арабской литературы. То, что «факт заимствования отнюдь не замалчивался» (Н.И. Конрад), служит признанием традиции, которой поэт следует, а также усиливает причастность к знаниям, являющимся феноменом мусульманского религиозного мира.

Актуальная для времени распространения ислама в Карачае и Балкарии борьба с языческими верованиями обусловила акцентирование Д. Шаваевым внимания на деятельности пророков, определяющей вектор движения человека от язычества к монотеизму. Так, в поэме Д. Шаваева «Пророк Юсуф и его братья» в заголовок выносятся имена героев, конфликт между которыми и определяет развитие фабулы. Развитие в душе братьев «дьявольского» начала и противостояние ему праведности Юсуфа является основным сюжетообразующим мотивом поэмы. При этом в качестве основного мотива выдвигается верность Юсуфа заветам ислама и осуждается языческая безнравственность братьев, оказавшихся во власти дьявола. В противовес ему братья редко называются по именам, что подчеркивает их языческое нежелание подчинять себя тому или иному авторитету. Исходя из духовных потребностей жизни своего народа, активно усваивающего в XIX веке основы ислама, Д. Шаваев воплощает в образе пророка черты, отвечающие концептуальным представлением религиозного и этического сознания карачаевцев и балкарцев. Об этом свидетельствует и тот факт, что центральный конфликт Юсуфа с братьями проявляется как столкновение мусульманской благочестивости и языческой безнравственности. Более того, он дополняется изображением внутреннего конфликта главного героя, преодолевающего свою гордыню. Это предопределено следованием героя нравственным постулатам ислама, что становится основой духовного возвышения героя, превращения человека в пророка.

Особый интерес в религиозно-просветительской литературе карачаево-балкарцев представляет образ Исы в силу того, что это имя является главным в христианской религии и занимает приоритетное место в учении ислама. Образ пророка Исы в поэме Д. Шаваева раскрывается в русле конфликта приверженцев единобожия и языческого многобожия, трактуемого поэтом как противоборство света и тьмы, добра и зла. Поскольку язычество предполагает природное существование для каждого человека индивидуально понимаемого Бога, то оно деструктивно по своей сути, порождает эгоцентризм, разъединяющий людей. Устами пророка Исы утверждается новая форма единства людей, основанная на идее родства душ, идее единобожия, понимаемого в широком культурологическом плане. Утверждение пророком необходимости единого вероустава в поэме Д. Шаваева перерастает в идею единения людей, перехода от раздробленного этнического сознания к монотеистической культуре.

Духовно-просветительская суть деяний пророка Мухаммата представляется «светоносной». Свет в данном случае связывает человека с небесным светилом, благим небом, олицетворяющим единое объединяющее и просветляющее начало. Не случайно рождение пророка Мухаммата становится событием, преобразующим мир, оно наделяет светом и одухотворяющей силой мир природы. Тяга людей к пророку воспринимается как их внутренняя потребность в просветляющей силе, в духовном озарении. Поэт акцентирует внимание на том, что пророк дарует людям не только и не столько материальные ценности, сколько духовную пищу, свет. К нему тянутся нищие духом, незрячие, жаждущие, которые, получив вожделенные блага, претерпевают внутреннюю трансформацию. Особой наглядностью в этом плане отмечен эпизод о незрячем юноше, которому Пророк дарит свет, воспринимающийся как в буквальном, так и в переносном смысле. Совершенно отчетливо просматривается идейная связь прозрения с преодолением первоначального хаоса, тьмы внутри себя, с обретением исцелительного учения.

Основные архетипические черты пророка актуализируются в поступках Мухаммата: к нему обращаются за помощью, советом люди разных национальностей, разной веры. В многочисленных эпизодах, заимствованных из различных преданий, выстроенных в логической последовательности, поэт изображает любовь пророка к человеку, определяемую не кровным родством, а ощущением духовного единства. Обаяние пророка, его умение притягивать к себе людей связано с тем, что он является носителем божественного слова. Влияние пророка усиливается благодаря тому, что, выступая «преобразователем человеческих душ», он пользуется авторитетом божественного слова. Узость локального мира ограниченным сознанием язычества и авторитетом местного адата («у нас так принято») пророк подменяет на масштабное и возвышенное миропредставление («у Аллаха так принято»).

Пророк Мухаммат как художественный образ в поэзии Д. Шаваева символизирует качественно новый этап национального самосознания. Его деяния позволяют зримо представить процесс проникновения ислама, отраженный в художественном сознании карачаево-балкарцев. Исторический сдвиг в культуре, ментальности, происшедший благодаря новой религии ислама, представляется поэтом как «синхронизированный» с соответствующими законами адата, но, прежде всего основывающийся на авторитете божественного слова. Их взаимопроникновение порождает новый уровень единения людей, основанного не на родовом, кровном родстве, а духовном.

Таким образом, следуя устоявшимся традициям восточной агиографической литературы, Д. Шаваев изображает в поэмах процесс трансцендентного превращения человека в пророка. Художественный образ пророка является не только воплощением определенного стереотипа религиозного сознания, но и олицетворенным образом концептуальных представлений эпохи о совершенном человеке. Повествования о пророках стали своеобразными этическими трактатами, где на примере их жизни утверждаются определенные поведенческие нормы, создается идеал совершенного человека, созвучный времени. Жизнеописание пророка позволяет авторам выразить универсальную антропологическую идею, подчиненную дидактическим целям – формированию идеала истинного верующего, преодолевающего языческую распущенность. В таком герое равно сочетаются божественное и земное начало, идея служения человека не только Аллаху, но и людям. Этические принципы и нормы карачаево-балкарского народа обогащаются нравственными идеалами, утверждаемыми мусульманской аксиологией.

В целом, Д. Шаваев, используя коранические сюжеты и хадисы о жизни пророков, интерпретирует их в духе «тюркского народного мусульманства». Проявляется это многообразно, но прежде всего в богатой образности художественной речи, в многочисленных стилистических приемах, фразеологических выражениях, которые являются этнологическими «микротекстами», усиливающими национальный колорит поэмы. В поэмах Д. Шаваева представлен локальный карачаево-балкарский вариант «национальной адаптации» (Н.И. Конрад) общевосточных агиографических архифабул, приведенных в соответствие с этно-культурным сознанием народа, что свидетельствует о формировании ярко выраженной творческой индивидуальности. Несомненно, это новый этап литературы, выражающийся в развитии авторского художественного сознания.

Вторая глава «Генезис авторского художественного сознания в карачаево-балкарской поэзии» состоит из пяти разделов: «Текст и прототекст в восточных поэмах Д. Шаваева и К. Мечиева (антропология любви или конфликт «пассионарности» и «прагматики»); «Этнонациональные основы авторской карачаево-балкарской лирики XIX – начала XX века»; «Отражение истории карачаево-балкарского народа в авторской историко-героической поэзии XIX века»; «Типологические черты карачаево-балкарской авторской набеговой песни»; «Эволюция карачаево-балкарской авторской набеговой песни».

Важное место в системе жанров национальной поэзии XIX занимает авторская любовная лирика. В условиях, сложившихся в Карачае и Балкарии, формирующаяся авторская лирическая поэзия опирается на бытующие жанры народной любовной лирики, обогащается элементами арабо-мусульманской поэзии. Соответственно, в зарождающейся авторской любовной поэзии выделяются два внутрижанровых направления, которые условно можно назвать «ориентальным» (восточным), и «нативистским» (родным). Произведения первой группы обращены к традициям арабоязычной поэзии, к сюжетам и мотивам художественных памятников Востока (Д. Шаваев, К. Мечиев и др.).

Благодатной почвой для появления первых произведений авторской поэзии в карачаево-балкарской литературе стали широко известные в восточном культурном мире архетипические фабулы о трагической любви Тахира и Зухуры, Лейлы и Межнуна, Юсуфа и Зулейхи. Имена этих героев к XIX веку настолько популярны в тюркоязычных литературах Северного Кавказа, что зачастую используются как своеобразные интертекстемы, являющиеся выражением определенной модели, типа любви. В карачаево-балкарской авторской поэзии XIX века версии названных сюжетов встречаются в ряде произведений: Д. Шаваева – «Пророк Юсуф и его братья», «Межнун и Лейла», «Тахир и Зухура»; К. Мечиева – «Тахир и Зухура», «Бузжигит». Арабоязычный и тюркоязычный поэтический материал в ином культурном пространстве трансформируется, обогащаясь национальными реалиями. Ориентальная архетипическая фабула становится основой для изображения существенных сторон социальной и духовной жизни карачаево-балкарского народа и приобретает востребованную читателем национальную художественную форму, что свидетельствует о создании самобытных версий произведений, формировании творческой индивидуальности автора.

Актуализация архетипической фабулы о любви молодых героев, которой препятствует родительская воля, выдвигает в поэмах Д. Шаваева и К. Мечиева на первый план не историю, а характер любви. Она представляется как любовь запретная, поскольку не поддается разумному объяснению, не соответствует понятию здравого смысла. В экспозиции указанных поэм присутствует распространенная в восточной поэтической традиции отсылка к источнику сюжета. Поэт не претендует на оригинальность фабулы своих произведений, но вместе с тем, трансформируя классические восточные фабулы, обнаруживает стремление актуализировать ключевые идеи в соответствии со своей этноментальной средой. Авторская задача, формулируемая Д. Шаваевым в поэме «Межнун и Лейла», сводится к функции пересказчика сюжета, транслирующего содержание на родной язык. Но уже в поэме «Пророк Юсуф и его братья» назидательно-дидактическая направленность усиливается авторским обращением, опирающимся на собственный опыт жизни. Миссия поэта в значительной мере усложняется – передать известную ему историю в духе народной поэзии горцев: «Я все, что знаю, выражаю на языке горской песни».

Характерным типологическим признаком, присущим восточным поэмам Д. Шаваева и К. Мечиева, является использование мотива необычного появления на свет главных героев. Чудесное рождение у пожилых бездетных родителей долгожданного ребенка, с которым связываются надежды семьи, налагает особую ответственность на него. Появившийся на свет ребенок аккумулирует в себе силу родительской любви и божественного благорасположения, заключает в себе намек на их инаковость, отличие от прочих персонажей, трагическую предопределенность судьбы. Акцент делается не на неизбежности судьбы, а на возможности ее личностной трансформации, изменении своего онтологического положения.

Исключительность главных героев подчеркивается и изображением их необычной красоты, которая становится главным стимулом любви. Возникшая внезапно любовь героев отождествляется со счастьем в жизни, единственно возможной формой самореализации. Однако желанная перспектива гармоничного соединения двух судеб совершенно не акцентируется из-за ощущения роковой развязки. Она во многом становится следствием характера «открытой» любви. Тайна любви, культивируемая в западноевропейской лирике, где хранить тайну любви – первейшая обязанность влюбленного, в восточной поэзии отсутствует. Напротив, она «известна», объявлена, обращена не только к объекту любви, но и вовне – к миру. Не прячет своих чувств к Юсуфу Зулейха. Межнун повсюду поет песни, в которых признается в своей любви к Лейле. Подобная «открытость», обнаженность чувства любви делает героев уязвимыми, беззащитными перед миром. Воспринимая любовь как естественную форму жизни, влюбленные сталкиваются с непониманием окружающего мира, который низводит их до статуса безумцев. Они, по обывательским представлениям, являются людьми, лишенными разума. Трансформируя эту мысль, поэт изображает влюбленных, слывущих безумными, понимающими мир яснее и глубже окружающих.

В поэме «Тахир и Зухура» Д. Шаваева взаимной любви героев препятствует конфликт между родителями влюбленных. Дух соперничества между бухарским и казанским ханами, приводящий к вражде между ними, передает исторически достоверную картину социально-бытовых реалий Балкарии ХIХ века. Однако социально-политический мотив в тексте полностью «свертывается», выдвигая на первое место внутрисемейный, личностный конфликт. Сохраняя диспозицию героев в архетипе фабулы, поэт акцентирует внимание на конфликте Тахира со своим отцом – бухарским ханом. Безумная любовь Тахира противозаконна с точки зрения общественных норм поведения, поскольку сталкивается и с сыновним долгом, и с законами социума.

Проблема выбора между любовью и социальным статусом (ханством) определяет всю остроту внутреннего конфликта, вносит новые акценты в характеристику образов Тахира и хана. Традиционный конфликт чувства любви с прагматическим миром приобретает национально-ментальный колорит, выражающий сущностные черты феодальной чести. Оказаться в плену любви, утверждает отец, недостойно мужчины – это признак его слабости. Неприятие Тахиром этических принципов отца, его концепции мужской чести, в которой нет места любви, приводит к игнорированию им мира меркантильно-разумных отношений.

Конфликт между земным, реальным и духовно-пассионарным является ведущим и в поэме «Межнун и Лейла» Д. Шаваева. Любовь Межнуна – это любовь-страдание, в которой звучит идея одержимости. В поступках Межнуна – путь жертвенного отречения от всего земного во имя любви к Лейле, предопределенной генетически, родовыми корнями. Любовь героя приводит к конфликту с общепринятыми поведенческими нормами, она разрушает семейные связи, лишает способности исполнить свой социальный, человеческий долг: стать продолжателем родовых традиций, хранителем семейного очага. Взаимоотношения героя с миром рушатся, он обречен на непонимание всеми, кто соприкасается с ним, только потому, что не способен отказаться от своей сущности.

Архетипическая ситуация «безумия героя», широко используемая как в восточных лиро-эпических поэмах, так и в средневековом рыцарском романе Запада, видоизменяется в поэмах Д. Шаваева, приобретая реальную, конкретную этнокультурную основу. Поэт избегает использования приключенческих фабульных элементов, которые в определенной мере «романтизируют» безумие, его истоки. К примеру, в поэме «Тахир и Зухура» лекарь констатирует безумие: разум Тахира сгорел в огне любви, а этот недуг неподвластен лечению. Духовный диктат отца, продиктованный любовью к сыну, приводит к буквальному безумию (сумасшествию) героя. Безумие Межнуна существует только в восприятии окружающих, на самом деле, в другом измерении, поступки его выглядят осмысленными, целенаправленными. Отказываясь от приключенческих мотивов канонической фабулы (события, связанные с Науфалем и др.), поэт вносит многочисленные повествовательные подробности, позволяющие характеризировать внутренний мир Лейлы и Межнуна. Характер чувства Межнуна как безумной страсти изменяется. Межнун ясно осознает свою цель, направленную на достижение обыкновенного человеческого счастья. Разлучение влюбленных изображается как расплата за нарушение «запрета» на любовь, духовное насилие окружающего мира. Романтическая легенда гибели героев приобретает характер драмы, обусловленной поступками людей.

Исследование антропологии любви в восточных поэмах Д. Шаваева и К. Мечиева позволяет утверждать, что классическая древневосточная фабула подвергается национальной адаптации, подчиняясь эстетическим нормам и этнопсихологическим закономерностям воспринимающей карачаево-балкарской словесности. Архетипическая фабула запретной любви, осуждаемой обществом, развертывается как не соответствующая понятию здравого смысла, подвергается трансформации, обогащается реалиями быта, присущими новой национальной среде. В ней сильно выражается дух пассионарности – безоговорочное следование чувству любви вопреки устоявшимся традициям, нормам, законам социума. По существу, это параллель классицистическому конфликту между долгом и чувством, но решаемому в пользу любви. Следование традиционной восточной концепции любви, мотиву любви-смерти, обогащаясь этноментальными понятиями и нравственными конфликтами, отражающими атмосферу духовной жизни карачаево-балкарского общества XIX века, свидетельствует о дальнейшем развитии авторского индивидуального сознания, способного решать все более масштабные задачи.

«Нативистские» произведения имеют этнонациональную основу, ориентируются на традиции национального фольклора (К. Семенов, К. Кочхаров, З. Джанибеков). Основополагающей чертой авторской поэзии данного направления является ярко выраженный автобиографизм, неразделенность субъекта и объекта повествования на автора и лирического героя. Вместе с тем наличие фиксированного авторства можно расценивать как важный атрибутивный признак, свидетельствующий о зарождении качественно иного уровня поэзии, отделившейся от фольклора. Именно этот фактор, обусловивший состояние «пороговости» статуса повествователя, приводит к почти полному отсутствию барьера между жизненной реальностью и художественной.

В трактовке любви как универсальной антропологической проблемы карачаево-балкарская поэзия указанного направления отличается акцентированием категории «полезности», неразрывно связанной с «духовностью». Отсюда появление, наряду с модификацией «любовь-страдание», новой дискурсивной линии «любовь-семья», опирающейся на прагматику патриархального жизнеустройства с его культом семьи. Тексты любовной лирики отличаются персонажной «двуфигурностью», однако при этом наблюдается ситуация своеобразной гендерной асимметрии: физический и психологический облик избранницы слабо выражен, почти лишен индивидуальных черт.

Процесс формирования авторского художественного сознания в «нативистской» поэзии отчетливо прослеживается в любовной лирике К. Семенова. Лирический рассказ о чувствах поэта, взаимоотношениях с избранницей, названной по имени (Хаммесей) передается через историю его сватовства. Каждый свой шаг лирический герой обдумывает, рассуждая, возражая, полемизируя с потенциальным оппонентом, с избранницей. Конкретика автобиографических фактов дополняется, обогащается элементами художественного вымысла, выводящего текст за рамки одномерного жизнеописания. В результате мы имеем дело не столько с подлинным и искренним выражением чувств поэта, сколько с трансляцией житейской фактографии в литературно-тематический комплекс. Реальная жизненная ситуация становится основой лирико-медитативного диалога повествователя с самим собой, обобщением жизненного (любовного) опыта.

В «психологических розысках» лирического героя содержатся, на первый взгляд, только рассуждения о поиске достойной супруги, способной стать опорой в жизни, привнести в нее надежность и устойчивость. Слабая выраженность в тексте эмоциональной экспрессии объясняется национальной ментальностью: у карачаево-балкарцев не принято открыто проявлять чувства в матримониальных вопросах. В соответствии с требованиями горской этики герой сдержан и выражает свои чувства только иносказательным языком символов и тайных намеков. Выбор девушки для создания семьи мотивируется в шутливой, сказовой форме.

Также следует отметить, что трансформированные элементы фольклорной поэтики, обнаруживаемые типологические параллели с произведениями устного народного творчества, свидетельствуют о том, что это образец устной индивидуальной авторской поэзии, но опирающейся на традиции народной лирики. В то же время усиление личностного начала в художественном сознании поэта позволяет увидеть появление лирической субъективности, важнейшего условия для формирования авторской индивидуальности, ее творческой неповторимости, «узнаваемости». Сказанное свидетельствует об эволюционном переходе литературного явления «жырчы» (певец) к типологически иной категории «назмучу» (поэт).

Развитие авторской историко-героической поэзии в Карачае и Балкарии второй половины XIX – начала XX века обусловлено событиями, определившими существенные этапы в жизни народа. Самый древний пласт этих событий связан с нашествием войск Тимура на Северный Кавказ (1395; 1400) и в частности на территорию предков карачаевцев и балкарцев. Характерные черты авторского художественного сознания проявились в произведениях Д. Шаваева, посвященных историческим событиям, связанным с нашествием войск Тимура: «Предание о Хромом Тимуре» и «Грустные думы-размышления Дауут-Хаджи» Д. Шаваева.

В поэме «Предание о Хромом Тимуре» поэт воссоздает отдельные черты этой эпохи, изображает достоверный образ Тимура как жестокого военачальника. В походах Тимура Д. Шаваева интересуют в основном лишь события, связанные с историей своих предков. Сюжетная основа поэмы «Предание о Хромом Тимуре» определяется идеей Тимура «довести границы своего государства до Минги Тау», склонить словом к миру непокорных жителей, живущих «по отрогам пяти гор». Неизвестно, пользовался ли поэт какими-либо источниками, кроме преданий, но он проявляет осведомленность в названиях племен и народов, предков нынешних карачаево-балкарцев (во всяком случае, соответствующих одной из существующих гипотез). Так, поэт именует карачаево-балкарцев, «обитателей гор и равнин»: таулу, маджар, дюгер, карачай. Автор изображает своих пращуров настоящими патриотами, готовыми защищать родину, не желающими покоряться никому, кроме Аллаха. Весь комплекс художественно-выразительных средств, используемый поэтом для характеристики противоборствующих сторон, свидетельствует о связи поэмы с эпической традицией нартского эпоса.

Поэмы Д. Шаваева, донесшие до нашего времени отголоски событий, связанных с походом войск Тимура на территорию нынешнего Северного Кавказа, представляют исключительную ценность для историка как косвенное свидетельство об одной из трагических страниц в истории карачаево-балкарцев. В то же время для исследователя литературы поэма важна как один из первых опытов авторской поэзии в осмыслении истории. Изображение трагедии карачаево-балкарского народа, сочетание мотива скорби с героическим пафосом придает произведениям Д. Шаваева эпический характер.

Характерные черты эпической поэзии развиваются и обогащаются в карачаево-балкарской авторской исторической поэзии, посвященной Кавказской войне XIX века. В двух историко-героических песнях К. Байрамкулова (1772-1862) «Хасаука» и «Умар», сюжетно связанных между собой, повествуется о реальном историческом событии – сражении, происшедшем между карачаевскими ополченцами и царскими войсками у горы Хасаука (20 октября 1828 года). В песне «Хасаука» элементы героического предания уступают место авторскому видению реальной картины сражения. Бой с противником представляется историческим событием, в котором решается судьба не отдельного героя, общины, а народа. Патриотический пафос песни обусловлен описанием всенародного подъема, самоотверженности героев, сражающихся против «кровавого царя, который хочет набросить ярмо на Карачай».

Если в песне «Хасаука» преобладает описание картины сражения и упоминаются только отдельные имена сражающихся воинов, то песня «Умар» посвящена подвигу и героической гибели главного героя Умара. Влияние эпической традиции проявляется в гиперболизации образа героя: он наделяется сверхфизической силой, воинской удалью. Изображение гибели Умара происходит в соответствии с принципами эпического жанра: он гибнет на поле боя, в неравном поединке, продемонстрировав богатырскую суть. В то же время авторское начало в произведении реализуется в осознанном художественном вымысле, в котором отражается народное представление о героическом идеале. Принцип понимания героического образа трансформируется: герой сознательно повинуется своей трагической судьбе, предназначенности быть защитником Отечества.

Формирование авторского художественного сознания отчетливо просматривается и в набеговых песнях, «поджанре» исторической песни. Типологические черты данного жанра ярко выражаются в произведениях карачаевского поэта К. Кочхарова – «Джандар»; балкарских поэтов, в том числе Д. Шаваева – «Легенда о Кереметове Мухае», «Песня о Хахоеве Борлаке и его Белом Коне», «Песня о Жанхотове Азнауре и его коне Карабуу»; К. Мечиева – «В Желтой Кошаре».

Фабульные основы авторских песен, где повествуется о набегах или отражении его, в основном сходны. Текст, как правило, имеет реально-историческую основу; события, географические названия мест, имена героев даются без изменений, выносятся в заголовок. Повествование начинается с изображения внезапного нападения на кошары пастухов угонщиков скота, во много раз превосходящих их числом. Достижение участниками набега своей цели – угона скота, а затем ухода от преследования, порой завершается описанием сражения, но чаще – гибелью главного героя. При этом в зависимости от авторского взгляда несомненными достоинствами может обладать как тот, кто совершает набег, так и тот, кто отражает. Герой песен о набегах – яркая, сильная личность, которая раскрывается не столько в физическом противоборстве, сколько в безрассудной устремленности к риску, роковой предрешенности судьбы.

Анализ художественно-образной системы «Песен» Д. Шаваева, К. Кочхарова, К. Мечиева, посвященных данной тематике, позволяет сделать заключение о том, что поэты создают произведения, опираясь на традиции фольклорных песен о набегах, но в них преобладающей становится субъективное, авторское осмысление событий. Благодаря художественному вымыслу рассказ повествователя о событиях, характерный для фольклорной песни, трансформируется в авторскую этическую оценку поступков героя, что обогащает «Песню» новыми мотивами, способствует раскрытию внутреннего мира героев. В изображении героев «Песен» поэт акцентирует внимание не столько на изображении поступков, сколько на проблеме этической мотивации, обусловленной верностью данному слову, клятве. Герой не может свернуть с намеченного пути, ибо следование кодексу мужской чести для него превыше жизни.

Исследование эволюции карачаево-балкарской авторской песни о набегах позволяет констатировать, что характерная для фольклорных песен «романтика» набега, поэтизирующая геройство и удаль, постепенно угасает. Созданная воображением героя картина мирной жизни дегероизирует идею набега, становясь ее оппозицией. Изменившееся самосознание народа наиболее яркое выражение получает в поэме К. Мечиева «Желтая Кошара», где именно авторский голос выступает инстанцией, осуждающей идеологию агрессии. В ней поэт, как и предшественники, обратившись к теме набега, следует за реальными событиями, но обобщает их на высоком художественном уровне.

Глава третья «Авторское художественное сознание в жанрово-тематическом преломлении в карачаево-балкарской поэзии конца XIX – начала XX века» состоит из четырех разделов: «Социо-культурный контекст развития авторского художественного сознания»; «Социально-этическая и эстетическая актуализация национального хронотопа в поэмах К. Мечиева «Бузжигит» и «Раненый тур»; «Антропологический дискурс религиозно-дидактической поэзии К. Мечиева»; «Этнопоэтические символы в карачаево-балкарской авторской поэзии: художественная традиция».

Одним из определяющих факторов зарождения индивидуального авторского художественного сознания является автономизация личности с ее собственной системой оценок и ценностей, формирующегося личностного мировидения, которое возникает как некий противовес традиционным устоям и взглядам социума. Исторически изменяющиеся обстоятельства жизни карачаево-балкарского народа способствовали эволюции авторского осмысления действительности, приобретающей ярко выраженный социальный контекст. Существенные черты карачаево-балкарской авторской поэзии второй половины XIX – начала XX века определяются активизацией в ней социальных мотивов. Проявляется этот процесс двояко. С одной стороны, в духе зарождающихся социальных конфликтов переосмысляются реальные события, связанные с абречеством, спорами из-за земли, другими объективными причинами. Это такие песни, как «Канамат», «Бекболат», «Песня Атабия» и др. Авторство этих произведений утрачено, они воспринимаются как народные песни. С другой – порицание социального зла носит конкретный характер, оно имеет большей частью автобиографическую основу. Осуждение зла, царящего в обществе, осуществляется с позиции конкретного человека, жертвы социальной несправедливости. Первые произведения авторской поэзии социального содержания, датируемые второй половиной XIX века, в основном восстанавливались по записям сказителей. Аджам – письменность, пришедшая с религией ислама и используемая в религиозно-дидактической поэзии, в данном случае практически не употреблялась.

Масштаб изображения социальный действительности в поэтических произведениях этого направления ограничен. Так, в стихах К. Кочхарова изображается социально-дифференцированный мир, в котором противопоставлено богатство одних и нищета других. В небольших по объему лирических стихотворениях он повествует о своей тяжелой жизни, и вместе с тем индивидуальное, пережитое автором выступает как испытанное одним из многих. Поэт не конкретизирует образ жизни богатых, он создает обобщенное представление о них как о виновниках социальных бедствий. Как правило, выражается эта идея прямым обвинением, декларативно. Так, применительно к ним используется устойчивое понятие «жегиучюле» (буквально, «запрягающие»), с семантическим смыслом «угнетающие, эксплуатирующие».

Анализ произведений К. Кочхарова социального содержания наглядно показывает их близость к фольклорной поэзии. В них нет «выделенности личности», образы богатых и бедных содержат лишь социальную характеристику (в рамках сословия). Авторское «Я» большей частью скрыто за констатацией тех или иных фактов социального насилия, осуждения его.

Переход от обобщенно-декларативного изображения социальной темы к показу реальной картины общественных отношений в карачаево-балкарском обществе ярко выразился в произведениях З. Джанибекова (псевдоним Калай улу Аппа). Его стихи «фактологичны», большей частью направлены на изобличение пороков представителей высших сословий и имеют конкретный адресный характер. Поэт берет образы из живой современной действительности: это мир знакомых людей, которые названы подлинными именами, наделены реальными чертами, фактами биографии. Диапазон осмеяния, изобличения пороков у Калай улу Аппа обширен: от беззлобного укора человеку за неумение пользоваться имеющимся богатством до обвинения его в скупости, скаредности, алчности. Эти понятия даны поэтом в одном парадигматическом ряду с социальным притеснением. Конкретные адресные обвинения служат основой для обобщающей характеристики целой галереи персонажей. В словаре поэта нет понятий «класс», «сословие», в таком значении им используется слово «кауум», семантически близкое понятию «группа», «клан». Значительно реже для обобщенной характеристики носителей социального зла поэт использует абстрактные понятия.

З. Джанибеков является одним из первых карачаево-балкарских авторов, кто глубоко осознает и манифестирует право на самовыражение индивидуального отношения к миру. В его представлении поэт должен быть глашатаем правды, защитником социальной справедливости. Поэт утверждает веру в действенную силу слова, осознает реальную силу воздействия своих песен, которые заставят героев его произведений считаться с ним. Следует отметить, что понимание автором значимости своего поэтического слова связывается им с конкретно-эмпирическим содержанием поэзии. Появление вымышленных сюжетов и героев, элементов художественного обобщения свидетельствует о том, что поэзия З. Джанибекова близка к индивидуальной авторской поэзии, стоящей на стыке между фольклором и письменной литературой.

Новые тенденции – выраженность авторского «Я» – в развитии индивидуального художественного сознания как в содержательном плане, так и в плане поэтики развиваются в поэзии К. Мечиева. В его произведениях реальный «индивидуально-именной» мир героев и мест, обозначенный с топографической точностью, превращается в художественное пространство обобщающего характера. Субъективное, личностное отношение автора к герою приобретает общезначимую ценность и эстетическую завершенность. Показательным в этом плане является стихотворение «Сегодня князь Сюйюнчев бедняка Ахмата …» Появляется вымышленный герой с вымышленным именем. Бедняк Ахмат и князь Сюйюнчев, возможно, и существовали в реальной жизни, но для поэта важна не правда быта, а правда Бытия. Субъективное, личностное отношение автора к реальному герою приобретает общезначимую ценность, представляет самостоятельный эстетический интерес. Поэт создает модель мира, суть которой отражается в системе бинарных оппозиций между социальными категориями: богач – бедняк, этическими: нравственно – безнравственно. Принципиально новаторским шагом К. Мечиева явился переход от фактографического изображения социального противостояния к обобщению, отражающему природу социального антагонизма. В ранних произведениях поэт идеализирует патриархально-родовые отношения, создает масштабный образ «народного» князя как символа и гаранта справедливого социального общества. Но уже в 1903 году поэт с горечью отмечает, что былое единство социума исчезает из жизни, уступая место меркантильным взаимоотношениям, разобщающим людей. «Умер единства отец» – таков заголовок стихотворения, заключающий в своей семантике знаковые перемены в обществе. Человек утратил чувство родовой общности, что привело к разрушению его нравственной основы. Утопическая вера в единство общества, чувство социального оптимизма уступают место глубоким сомнениям в дееспособности князей, своеобразной социофобии. Мечта о социальной гармонии рушится, и уже в стихотворении «Сегодня перед кузней…», датируемом 1914 годом, звучит мысль поэта об антагонистическом противоречии, раскалывающем единство народа. Яркой метафорой передается мысль о неизбежности социального конфликта: «Единство скажем – волк и овца // Видим, объединиться не смогут».

Важным этапом формирования авторской карачаево-балкарской поэзии явился процесс национальной адаптации восточных архифабул о любви. Так, в «восточных» поэмах Д. Шаваева, К. Мечиева явственно обозначилось стремление авторов к использованию художественных традиций национального фольклора, актуализации составляющих своего этномира. Дальнейшее развитие эта тенденция получила в поэме К. Мечиева «Бузжигит», где, опираясь на тюркскую архифабулу о трагической любви Бузжигита и Зулейхи, поэт обозначил основной вектор развития национальной поэзии. Традиционное для восточных поэм предостережение о возможной роковой развязке любви у К. Мечиева приобретает социально мотивированный смысл. Идеальному сказочному миру К. Мечиев противопоставляет правду реальной жизни во всей сложности и противоречивости. Оппозиция «жизнь – сказка», «реальная – вымышленная» определяет установку поэта на отказ от идеализации жизненных противоречий, художественную программу, ориентирующую на правдивое изображение реальной действительности.

Подобный эстетический принцип определяет отход поэта от черно-белого колорита в изображении героев и их противостояния. Это отличие становится явным уже в диспозиции героев, конфликт поэмы приобретает реальный характер, отражающий процесс обострения классовых противоречий в карачаево-балкарском обществе. В поэме К. Мечиева древнетюркская архифабула освобождается от сказочных элементов. Отмеченная тенденция к снижению сказочного, волшебного проявляется и в изображении персонажей поэмы.

Следует отметить, что в поэме К. Мечиева «Бузжигит» основные элементы древнетюркской архифабулы в значительной мере трансформировались, обогатились художественно-эстетическими традициями карачаево-балкарской национальной словесности. В первую очередь, к ним относится широкое использование иносказательности. Самое сокровенное в жизни героев выражается средствами, заимствованными из карачаево-балкарской магической поэзии. Однако в поэме К. Мечиева функция иносказательности модифицируется, ее магический смысл утрачивается, и впоследствии она используется как язык, понятный лишь участникам диалога. По законам горской этики, в которой отразились ментальные особенности карачаево-балкарского народа, не принято прямо говорить о каких-либо интимных вещах между родителями и детьми, открыто выражать чувство любви. Это свойство отчетливо проявляется во взаимоотношениях героев. Ощущается в поэме влияние мунажата и фольклорной песни-плача (кюй), придающих произведению лирико-драматический характер.

Таким образом, эволюция восточной поэмы в карачаево-балкарской поэзии XIX века находит свое завершение в поэме К. Мечиева «Бузжигит». В ней значительно сокращается сказочное, приключенческое начало, что ведет к расширению пространства реально-бытийного повествовательного плана. Реалистическое изображение конфликта, психологии героев позволяет утверждать, что К. Мечиев, творчески переработав поэтические традиции восточных поэм о любви, заложил основы карачаево-балкарской лиро-эпической поэмы.

Этапной вехой в эволюции авторского художественного сознания явилась поэма К. Мечиева «Раненый тур». Метафорическое название поэмы по праву можно считать художественной находкой поэта, выразившей национально-ментальную основу социального конфликта. Устойчивым смысловым ядром этой развернутой метафоры является образ раненого тура, содержащий в своей семантике совокупность значений: боль, страдание, состояние «ранености», неутолимую жажду свободы. Свободный, гордый тур, живущий в горах, преследуем своими основными врагами – волком и человеком. Тур, раненный охотником, сумел уйти от человека, но теперь за ним гонится волк. Второй охотник, а это главный герой поэмы Хашим, отправившийся в горы за дичью, спасая раненого тура от неминуемой гибели, убивает хищника.

Поэт нарушает устойчивую бинарную оппозицию «человек – зверь», основанную на противопоставлении человеческого (гуманного) и звериного (хищнического) начала. Отношения между ними определяются не «родовой» принадлежностью, а нравственной сущностью: человек противостоит человеку, зверь – зверю. Противостояние символических образов поэмы – раненого тура и волка – получает продолжение в событиях, развивающихся строго симметрично в мире людей. Судьбы раненого тура и человека, охотника Хашима, оказываются связанными, «отражаются» друг в друге. Тема социального антагонизма передается в поэме К. Мечиева посредством использования метафоры по контрасту. Поэт выстраивает парадигму насилия, жестокости, ранящей, убивающей все живое, человеческое через образный ряд: волк, князь Жамболат, княжеское сословие. Волк в тюркской мифологии – тотемное животное, но поэт использует в данном контексте негативную символику животного, согласно которой он является олицетворением «свирепости, коварства, жадности, жестокости, зла». Перед нами явный пример авторского переосмысления константных мифологических смыслов, что позволяет говорить о проявлении авторского «произвола», об интерпретационных возможностях индивидуального художественного сознания.

Повествование о трагедии раненого тура (Хашима, народа) служит для поэта основой размышлений о социальном насилии в мире и господстве в нем социальной несправедливости. Будучи глубоко озабочен трагической судьбой родного народа, выступая как его защитник, К. Мечиев апеллирует к слову, – единственному средству, которое, смеет он надеяться, может быть поддержкой для «страдающих сердец» и заставит призадуматься «жестоких тиранов». Раскрывая свое кредо, поэт усиливает, расширяет социальный смысл конфликта поэмы. Трагедия «раненого тура», которую поэт пережил как свою («И моя судьба схожа с твоей»), трансформируется в трагедию авторской личности, обусловленную конфликтом между его гуманистическими представлениями и современной социальной действительностью.

Знаковый характер поэмы К. Мечиева «Раненый тур» определяется тем, что в ней сконцентрировались ключевые элементы авторского художественного сознания, знаменующего завершение процесса формирования национальной карачаево-балкарской поэзии XIX века. Проявляется это многообразно. Прежде всего, на уровне хронотопа: действие поэмы происходит в реальной действительности современной поэту Балкарии. Национально окрашен и конфликт поэмы: социальный антагонизм проявляется в соответствии с особенностями родовых патриархальных взаимоотношений в балкарском обществе, понятиями горской чести. Наконец, в поэме «Раненый тур» сформировалась целая система национальных этнопоэтических символов (ранености, камня, сочувствия всему сущему и т. д.), которые стали выражением основы национального образа мира, нашли свое многообразное развитие в карачаево-балкарской поэзии XX века, и, прежде всего, в творчестве К. Кулиева.

Одним из важнейших моментов становления авторской поэзии, как известно, считается формирование художественного самосознания, являющегося показателем ее зрелости. Тенденция обращенности поэзии к самоосмыслению отчетливо проявляется в произведениях К. Мечиева начала XX века. В поэме «Бузжигит» поэт открыто манифестирует поэтическую субъективность как эстетическую ценность. Скромно заявляя, что до него «пели о Бузжигите намного лучше», автор метафорическим языком выражает авторское право творца: «У каждой горы – своя вода, // Своя песня, свой соловей». Поэт, «обращаясь к реалиям этносреды», обосновывает эстетическую значимость авторского самовыражения.

Особенности художественного сознания К. Мечиева проявляются также в авторском восприятии и субъективной интерпретации обыденных, неприметных реалий окружающего мира («Воробью, севшему в снежный день на наш двор», «Ослику с израненной спиной», «Стихи, сказанные одинокой ивушке на берегу реки» и др.). Традиционный для этнонационального сознания карачаево-балкарцев критерий эстетического отношения к действительности обогащается открытием красоты мира и его многогранности.

В поэзии К. Мечиева четко прослеживается идея самоценности сознательной работы со словом, идея, которая станет его «именной» авторской эмблемой и основой ярко выраженной неповторимости, самости поэта. К. Мечиев – поэт, ясно осознающий свое авторское право творца литературного произведения. Авторское «я» номинируется, используется как средство самовыражения, утверждения поэтического кредо: «Я – сын Бекки Кязим…»; «Кязим хаджи лживых стихов не создает».

В создаваемом К. Мечиевым поэтическом кодексе первостепенным является акцентирование общественного содержания поэзии, заключающегося в ее полезности человеку, народу. Пользы, понимаемой широко, начиная от конкретной, физически осязаемой, до духовной, метафизической. Открыто заявленная гражданская позиция поэта показывает осознание им своей миссии как носителя правды, борца за социальную справедливость, а также предопределяет поиск адекватной творческой формы для выражения своих идей. Так, одинаково необходимыми представляются поэту овеществленное изделие кузнеца Кязима и его поэтическое произведение.

Особенно ярко общественный смысл поэзии К. Мечиева проявляется в стихах, где автор пытается осмыслить сущность извечной параллели «поэт и поэзия». Несомненно, это стремление к саморефлексии является свидетельством зрелости карачаево-балкарской авторской поэзии XIX века. Характерно, что в личном тезаурусе художника отсутствует абстрактное, обобщающее понятие «поэзия», вместо него он использует емкий конкретный термин «сёз» (слово). Осознанно выделяется поэтом мысль о предназначении поэтического слова, Слова Кязима. В своих программных стихотворениях «Справедливость», «Хорошее слово» Кязим дает четкое субъективное представление о понимании поэтического творчества, подчеркивая, что его цель – служение правде, справедливости. Развернутой метафорой утверждается бессмертие слова, которое «ножом не разрежешь», «бурей не унесешь», «в огне не сожжешь», которое «не имеет цены».

Система ценностей, связанных со значимостью слова в представлении К. Мечиева, органично вписывается в общеевропейский и общевосточный литературный контекст. Возможно, что К. Мечиев не был знаком с конкретными примерами метапоэзии, но его художественное сознание поднимается до уровня философского осмысления окружающей действительности поэтическим словом, его – Кязима – словом о мире, самоценность которого идентифицируется с деянием поэта и человека.

Конец XIX – начало XX века стал важной вехой в развитии карачаево-балкарской авторской поэзии, в трансформации представлений, связанных с концепцией человека, онтологических понятий, основных поэтологических принципов. Так, новым, «светским», содержанием наполняются традиционные религиозно-дидактические понятия. Стремление к овладению религиозным знанием декларируется поэтом как одна из первейших обязанностей и долг каждого мусульманина. Но постепенно тема знания все больше используется в качестве ключевого мотива познания мира, приобретает ярко выраженный антропоцентрический характер. Проповедуя среди соотечественников данную аксиому, К. Мечиев расширяет понятие «кораническое знание», абсолютизирует его общечеловеческое содержание, служащее идее воспитания совершенного человека. Гносеологический ряд, выстраиваемый вокруг понятий «книга» и «грамотность», употребляется не в узком религиозном содержании, а трансформируется в источник знаний о мире. Поэтизация знания, культуры ведет к преодолению теологической, конфессиональной ограниченности, свидетельствует о мировоззренческой и культурной широте понимания поэтом сути образованности.

Обращаясь к центральной антропологической проблеме – предназначения человека, К. Мечиев в значительной мере расширяет содержание религиозно-дидактической поэзии, усиливает её гуманистический характер. Универсальной, доминирующей чертой в поэтической картине мира К.Мечиева утверждается антропологичность, «человековедение», не отрицающее нравственные постулаты ислама, а, скорее, опирающееся на них. Все, что связано с Богом, понятием веры, приобретает для поэта нравственный смысл. Мерилом нравственности, смыслом служения Богу объявляется идея любви к человеку: Бог для человека, а не человек для Бога, совершение хаджа – для постижения души человека.

В этико-религиозной доктрине поэта идея человека как высшей ценности на земле, осмысление мира сквозь призму соответствия или несоответствия этому тезису являются доминирующими. В обращенных напрямую к Богу стихотворениях К. Мечиева начала XX века все более явственно ощущается, что религиозно-просветительская проблематика трансформируется в «религиозно-социальную». Поэт расширяет тематику религиозно-дидактической поэзии, углубляет ее социальную направленность. Сакральное в Боге проявляется не в его возвышении, уходе от земной жизни, а в причастности к ней, к человеческой судьбе. В таком контексте Бог оказывается максимально приземленным, вписанным в ментальное культурное пространство балкарцев. Утверждение поэтом постулатов ислама опирается на синтез народных представлений о мире, согласуется с традиционной национально-этической основой человека. Вопрос, кем станут люди, не знающие Коран, стоит в одном ряду с вопросом, кем станут люди, не соблюдающие традиции народа. Верность народным обычаям расценивается поэтом как тот же гарант нравственности, что и следование заповедям Корана.

Антропоцентрический дискурс в поздней религиозно-дидактической поэзии К. Мечиева все больше приобретает обобщенно-философский характер. Конфликтное состояние мира, в котором сталкиваются в противоборстве бедность и богатство, слабость и сила, рождает ощущение антиномичности, неоднозначности онтологических законов. Бог всесилен, всеведущ, его волей обусловлен дуализм мира, его многоликость и противоречивость. Божественная воля, замысел Бога признает неизбежность дуальности мира, противоборства добра и зла как естественного закона жизни. Стремление людей нарушить сложившийся уклад человеческих взаимоотношений рассматривается поэтом как попытка навязать чуждые этой жизни принципы, разрушить сложившуюся гармонию и равновесие.

Революционные события начала XX века привносят смятение в душу поэта, рождают сомнение в истинности народного представления о равенстве как добре, неравенстве как зле. Меняющаяся на глазах картина социального мира приводит поэта к осознанию, что идея равенства, утверждаемая даже из самых лучших человеческих побуждений, может иметь непредсказуемые последствия. Только в соотнесённости с аксиологической системой мотива «добро – зло» можно судить о ценностной значимости понятия «равенство». Не смирение и покорность проповедует поэт, а признание онтологически обусловленных закономерностей бытия, следование вечным ценностным принципам жизни, являющимся апробированным воплощением истинности добра и зла. Разрушительным, деструктивным силам, категорической непримиримости старого и нового поэт противопоставляет силу духа, созидание, толерантность. Эта ключевая антропологическая идея сводит воедино замысел божий и универсальный опыт жизни человека.

Исследование развития и формирования системы этнопоэтических символов в карачаево-балкарской авторской поэзии XIX века позволяет выявить преемственную связь культурно-исторических ценностей в структуре создаваемого национального образа мира. В национальной «сетке координат» одним из архетипических образов, обретающих статус этнопоэтического символа, является «дом». Генетические корни данного архетипа обнаруживаются в творчестве Д. Шаваева. Духовно-ценностная суть образа дома большей частью раскрывается в оппозиции к хронотопу иного, «большого мира», который окружает лирического героя. Для Д. Шаваева, поэта XIX века, «иной» мир – это жизнь мусульманского Востока, места религиозных святынь в ментальном восприятии представителя «малого» народа. Но как бы ни привораживали названия святых мест, связанные с именами Аллаха и пророков, имеющие магическую силу для каждого верующего мусульманина, притяжение родной земли оказывается сильнее. Топос родной земли актуализируется Д. Шаваевым через ключевые образы природы, внешнего мира, которые приобретают значение архетипов.

Подобное постижение сути «малой» родины в ее оппозиции к «иному, большому» миру органично развивается в поэзии К. Мечиева. В авторском восприятии символам мусульманского мира «противопоставляется» родная земля: в ее «единственности», в ее соответствии духу горца, в ее невыразимом словами ощущении тепла родного очага. Удаленностью и близостью к родному очагу определяется состояние духа поэта. Возвращение к родным горам Бызынгы, неповторимый «дым отечества» вызывают чувство интимной близости, передают дух, эстетику укорененности в этом мире: «В Аравии, Турции, побывав, я вернулся, // Вновь я увидел горы Бызынгы. // Всего более мне приятен // Запах кизячного дыма в моем бедном селе». В то же время привязанность к отчему краю, к своей малой родине не ограничивает представление К. Мечиева о мире, в котором он живет. Духовная общность, объединяющая всех живущих людей сходством судьбы, преодолевает замкнутость географического пространства, расширяет его. Ощущение лирическим героем своей причастности к жизни рождает чувство вселенского единства: «Мир, каким бы ты ни был горьким морем, // Ты для всех нас – отчий дом».

Устойчивый хронотоп «малой» родины, создаваемый в оппозиции «иному, большому» миру Д. Шаваевым и К. Мечиевым, становится одной из характерных черт карачаево-балкарской поэзии XIX века. Заложенная ими художественная традиция в трактовке архетипа отчего дома находит продолжение в карачаево-балкарской поэзии XX века, свидетельствуя о наличии генетической связи между ними. В поэзии К. Кулиева, продолжающего традиции своих предшественников, образ малой Родины в ее противопоставленности «большому миру», обретает новое звучание. Поэт современной эпохи с её тенденцией к глобализации, унификации, к культурному обезличиванию, он знаменует своей поэзией преданность истокам, духовную верность отчему краю, стремление сохранить национальное своеобразие балкарского этноса.

Образ родного края представляется поэту, прежде всего, пространством, замкнутым горами ввысь: их вертикаль открывается в небо, низ – в камень. Такая пространственно-географическая ограниченность формирует у лирического героя обостренное чувство укорененности, причастности к единому родовому сообществу. Вписанность горца в среду скал и камней не приводит его к отрицанию иного жизненного пространства, иных ценностей. Для К. Кулиева – поэта ХХ века, «другой, большой» мир еще более понятен и близок. Любовь к «малой Родине» сочетается у него с чувством единения со всем миром, рождает ощущение сопричастности и ответственности за все события на планете.

В системе этнопоэтических констант, используемых в карачаево-балкарской поэзии XIX века для создания облика родного края, отчего дома, безусловно, центральное место занимает образ горы, камня. Это и логично. Карачай и Балкария расположены в горном краю, поэтому горы воспринимаются поэтами одновременно и как ландшафтно-географическая примета отчего края, и как объект самостоятельного эстетического интереса. Отсюда берет начало «вертикальный принцип, положенный в основу балкарской модели мира» (З. Кучукова).

Мир горы, камня, являясь «древнейшим архетипическим ядром карачаево-балкарской этнокультуры», становится неисчерпаемым источником ассоциаций, образов, мотивов в карачаево-балкарской поэзии XIX века. Из мотивного поля, формируемого посредством образов горы и камня, вырастает целая система этнопоэтических констант, являющихся центром и осью национального образа мира. Жизнь гор – образец нравственного максимализма, который становится примером для лирического героя, учит его мужеству терпения, жизнестойкости в трудную минуту. Сравнение человека с горами в поэзии Кулиева является одним из традиционных авторских приемов антропологической характеристики.

Создавая своеобразную «каменную эпопею», Кулиев постоянно переосмысливает традиционные поэтические мотивы, связанные с образом камня. Так, в противовес устоявшейся метафоре «каменное молчанье», привычной для слуха читателя, поэт создает образ «говорящего камня».

Таким образом, исследование формирования и развития ключевых этнопоэтических символов в творчестве карачаево-балкарских поэтов показывает, что уже в поэзии XIX века сложилась целостная система, в которой нашли отражение сущностные черты быта и бытия, духовной жизни народа. Этические нормы горского кодекса с его культом сдержанности, терпения, стойкости, способности выдержать максимум испытаний, выпадающих на человеческую судьбу, выражаются через образ камня, обретающего в карачаево-балкарской культурной традиции статус этнопоэтического символа. Посредством поэтического мира камня, созданного К. Кулиевым, выражаются сущностные черты эстетического и нравственного сознания карачаево-балкарского народа, его философии жизни. Трансформирование основных этнопоэтических символов в творчестве К. Мечиева и развитие их в поэзии К. Кулиева позволяет увидеть наличие преемственной связи, ставшей основой карачаево-балкарской литературной традиции.

В заключении подведены основные итоги исследования.

* Процесс формирования карачаево-балкарской индивидуально-авторской поэзии имеет свои особенности, связанные с конкретными историко-литературными обстоятельствами. Отмечается, что индивидуальное авторское сознание в карачаево-балкарской поэзии зарождается в переломную для карачаево-балкарского этноса эпоху – вхождения в большой мир через культуру Корана.

* Последовательное и обстоятельное изложение основных постулатов мусульманской веры в религиозно-дидактических жанрах, концептуальные положения об онтологическом статусе человека синтезируются с этическими установками карачаево-балкарского народа. Роль автора сводится к функции проповедника-транслятора, соединяющего идеи ислама с потребностями реальной жизни. На смену нартскому эпосу с его «каталогом» героизма приходит религиозно-дидактическая поэзия, претендующая на роль «учителя жизни». Она выполняет пастырские функции, что закладывает основы генетического кода карачаево-балкарской поэзии нового времени.

* Обращаясь к религиозно-дидактическим жанрам, поэты «нарушают» религиозно-поэтические каноны, проповедническое начало обогащается медитативными размышлениями автора, в которых обнаруживается тенденция к субъективно-лирическому, авторскому самовыражению. Процесс осмысления широкого круга проблем с позиции собственного «я» свидетельствует о тенденции формирования нового этапа национального художественного сознания, заключающегося в переходе от дидактики, назидания к постижению мира сквозь призму собственного восприятия.

* Повествования о пророках в агиографической поэзии стали своеобразными этическими трактатами, где на примере протагониста создается идеал совершенного человека, отвечающий концептуальным антропологическим представлениям карачаевцев и балкарцев, их религиозному и этнокультурному сознанию.

* Авторским произведениям, посвященным историческим событиям, присущ синкретизм: эпическая традиция в изображении исторических событий, героев сочетается с элементами песни-плача. В авторском представлении роковая предопределенность судьбы героя оказывается связанной с его сознательным выбором, подвигом во имя Отечества. Отчетливо проявляется также стремление автора к осмыслению истории народа, национальной самоидентификации. В авторской же песне о набегах как «поджанре» исторической песни преобладающим становится субъективное осмысление событий. Изображая героев «Песен», поэт акцентирует внимание не столько на объективной стороне их поступков, сколько на вопросах этической мотивации, обусловленной верностью кодексу чести, что ведет к раскрытию внутреннего мира персонажей.

* Исследование антропологии любви в ориентальных поэмах Д. Шаваева и К. Мечиева показывает, что классические древневосточные и древнетюркские фабулы подвергаются национальной адаптации, подчиняясь эстетическим нормам и этнопсихологическим закономерностям принимающей карачаево-балкарской словесности. Поэт выступает как транслятор восточной концепции любви-смерти, обогащая ее ментальными понятиями, отражающими атмосферу духовной жизни карачаево-балкарского общества XIX века.

* Основополагающей чертой «нативистской» индивидуальной авторской поэзии является ярко выраженный автобиографизм, неразделенность объекта и субъекта повествования на автора и лирического героя. Структурообразующая роль преимущественно принадлежит фактам биографии поэта, эстетически переосмысленным в соответствии с традициями народной лирики. Отсюда, наряду с модификацией «любовь-страдание», появляется новая дискурсивная линия «любовь-семья», опирающаяся на прагматику патриархального жизнеустройства с его культом семьи.

* Складывающаяся социокультурная ситуация рубежа XIX – начала XX веков стала фактором, оказавшим существенное влияние на формирование в карачаево-балкарской поэзии эпического художественного мышления. Этапной вехой в ее эволюции явилась поэзия К. Мечиева, в поэмах которого («Бузжигит», «Раненый тур») традиционный для больших поэтических форм национальной литературы XIX века восточный хронотоп сменяется конкретизацией карачаево-балкарского художественного пространства. Преобладание фактографичности в изображении действительности сменяется широкими философскими обобщениями, раскрывающими парадигму социальных отношений в карачаево-балкарском обществе конца XIX – начала XX века.

* В поэзии К. Мечиева, завершающего процесс формирования карачаево-балкарской поэзии второй половины XIX века, ярко проявилось индивидуальное авторское самосознание через систему онтологических топосов, этнопоэтических символов и своеобразный поэтический кодекс, ставший основой нового этапа развития карачаево-балкарской словесности.

* Указанные тенденции поэзии XIX века подготовили новый этап развития карачаево-балкарской словесности в следующем, XX столетии, породившем феномен кулиевской поэзии с ее ярко выраженным, неповторимым индивидуальным авторством, позволяющим сделать вывод о том, что процесс зарождения индивидуального художественного сознания в карачаево-балкарской поэзии во многом повторяет аналогичный процесс в западноевропейской литературе. Однако следует особо отметить: художественный космос К. Кулиева, его достигшее зрелости индивидуальное художественное сознание непредставимо без вписанности в двойной контекст: этнопоэтики с ее ментальными и художественными константами и западноевропейского культурного универсума.

Основные положения диссертации

отражены в следующих публикациях:

I. Монография.

1. Тетуев Б.И. Карачаево-балкарская авторская поэзия второй половины XIX – начала XX века (генезис, жанровые особенности, поэтика). – Нальчик, 2007. – 17,85 п. л.

II. Ведущие рецензируемые научные журналы, рекомендованные ВАК:

1. Тетуев Б.И. Отражение коранической этики в религиозно-дидактической поэзии К. Мечиева // Культурная жизнь Юга России. – Краснодар, 2006. – №3 (17). – 0,6 п. л.

2. Тетуев Б.И. Жанр мунажата в карачаево-балкарской религиозно-дидактической поэзии XIX – начала XX века // Вопросы филологии. – М., 2006. – № 5. – 0,5 п. л.

3. Тетуев Б.И. К проблеме преемственности этнопоэтических символов в балкарской художественной традиции // Вопросы филологии. – М., 2007. – №3 (27) – 0,5 п. л.

4. Тетуев Б.И. К вопросу о генезисе карачаево-балкарской авторской поэзии XIX века // Культурная жизнь Юга России. – Краснодар, 2008. – №1 (26). – 0,5 п. л.

5. Тетуев Б.И. Трансформация восточных сюжетов в карачаево-балкарской авторской поэзии XIX века // Известия вузов. Северокавказский регион. – Ростов-на-Дону, 2008. – № 2 (144). – 0,5 п. л.

6.Тетуев Б.И. Типологические особенности карачаево-балкарской авторской набеговой поэзии XIX века (на материале одной малоизвестной песни Д. Шаваева) // Вестник Челябинского госуниверситета. Серия «Филология и искусство». Вып. 20, №12 (113). – Челябинск, 2008. – 0,5 п. л.

7. Тетуев Б.И. Карачаево-балкарская поэзия: генезис индивидуального художественного сознания // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. – Санкт-Петербург, 2008. №11(66). – 0,5 п. л.

8. Тетуев Б.И. Образ пророка в художественной антропологии Д. Ш. Шаваева // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. – Волгоград, 2008, №7(31) – 0,5 п. л.

III. Статьи.

9. Тетуев Б.И. К вопросу об интертекстуальном пространстве поэзии К. Кулиева // Интертекст в художественном и публицистическом дискурсе. Сборник докладов международной научной конференции. – Магнитогорск, 2003. – 0,5 п. л.

10. Тетуев Б.И. Гора как этнопоэтическая константа в произведениях К. Кулиева // Антропоцентрическая парадигма в филологии. Ч. 1. Материалы международной научной конференции. – Ставрополь, 2003. – 0,6 п. л.

11. Тетуев Б.И. Медитативная поэтика Шаваева Д.-Х. (на материале поэмы "Грустные думы-размышления Шаваева Д.-Х.) // Вестник КБГУ. Серия «Филологические науки» – Нальчик, 2005. Вып. 7. – 1 п. л.

12. Тетуев Б.И. Карачаево-балкарская версия сюжета об Иосифе Прекрасном (на материале поэмы Д.-Х. Шаваева «Юсуф и его братья») // Известия Кабардино-балкарского научного центра РАН. – Нальчик, 2006. №1 (15). – 0,7 п. л.

13. Тетуев Б.И. Добро и зло в этической парадигме религиозно-дидактической поэзии Д.-Х. Шаваева // Текст и гуманитарный дискурс вчера и сегодня. Сборник научных трудов. – Нальчик, 2006. Вып.3. – 0,7 п. л.

14. Тетуев Б.И. К проблеме становления карачаево-балкарской авторской историко-героической поэзии XIX – XX века // Материалы международной фольклорной конференции. – Баку, 2007. – 1 п. л.

15. Тетуев Б.И. К проблеме формирования авторского художественного самосознания в карачаево-балкарской поэзии // Вестник РУДН. Серия «Литературоведение. Журналистика». – М., 2007. №3-4. – 0,5 п. л.

16. Тетуев Б.И. Особенности жанровой модели «ийман-ислам» в карачаево-балкарской религиозно-дидактической поэзии // Вопросы тюркологии (Межвузовский научно-теоретический журнал). – Махачкала, 2007. – 0,5 п. л.

17. Тетуев Б.И. Архетип пророка в карачаево-балкарской агиографической поэзии XIX века // Вестник МГОУ. Серия «Русская филология». – М., 2007. №3. – 0.6 п.л

18. Тетуев Б.И. Преемственность поэтического кодекса в балкарской поэзии (К. Мечиев – К. Кулиев) // Материалы межвузовской конференции, посвященной 90-летию со дня рождения поэта. – Нальчик, 2007. – 0,5 п. л.

Всего по теме диссертации опубликовано 37 работ объемом около 38 п. л.