1. Рыцарство и становление придворной культуры

(фрагмент исследования)

(опубликовано: Армагеддон: актуальные проблемы истории, философии, культурологи. Книга десятая. М., 2001)

Рыцарство и придворная культура представляют собой две области, отношения между которыми характеризовались особым напряжением, преодолеть которое удалось лишь в позднем средневековье. Историография рыцарства позволяет судить, что элементы придворной культуры появились уже в раннем средневековье. Здесь прежде всего уместно сослаться на двор Карла Великого, с которого вообще начинается история европейского рыцарства и где впервые сложились дифференцированные элементы дворовой организации и разнообразные формы придворной культуры.

В последующую эпоху, в зрелое средневековье, королевские и княжеские дворы приобретают новое значение и становятся центрами общественной и культурной жизни. Повышению престижа крупнейших дворов не в последнюю очередь способствовало рыцарство, что дает право говорить о рыцарско-придворной культуре.1

1. Когда же начинает проявляться симбиоз рыцарской и придворной культуры и какие именно элементы развивающегося рыцарства оказали влияние на формирование двора? Эти вопросы можно рассмотреть на примере крупнейшего двора германской империи – саксонского курфюрста Генриха Льва, правившего во второй половине XII века, когда и начинают проявляться наиболее выразительные черты рыцарской и придворной культур. Вельфенхоф, Штауферхоф и другие крупнейшие дворы в пределах германской империи являлись именно теми центрами, где начала развиваться и постепенно приобрела реальные очертания новая рыцарская культура. Княжеские дворы были теми сборными пунктами, где встречались и вступали в контакт друг с другом различные группы рыцарства.

Смыслом существования рыцаря и образом его жизни была служба в самых разнообразных формах – служба за лен (земельный надел), служба в коннице феодала или при его дворе. Но любая из этих форм службы базировалась на отношениях доверия и принесения присяги на верность между феодалом и его вассалами. Вассал переходил в зависимость от своего сеньора и клялся ему в верности. Этим вассал обязывался служить словом и делом своему господину, а феодал, со своей стороны, брал на себя ответственность заботиться о содержании и защите своего вассала. Порядок содержания осуществлялся либо передачей земельного надела, либо выплатами за несение службы при дворе феодала. Такие рыцари становились руководителями придворных служб и назывались министериалами.2

Среди придворных служб самыми главными были четыре: прислуживание за княжеским столом – Truchess; заведование винным погребом – Schenker; уход за лошадьми – Marschall;3 казначейская служба – Kmmerer, в обязанности которого входило надзирание за деньгами и другими ценностями двора.

Службы такого рода особенно были востребованы во время придворных праздников и больших званных обедов, которые устраивал сеньор для своих родственников и свиты. Понятно, что для прислуживающих за столом и разносящих напитки такая служба входила в круг их обязанностей. Но и функции маршалла в значительной степени были связаны с праздничными обедами, так как ему приходилось в это время заботиться о лошадях и свите прибывших на пир гостей.

Однако, при всей важности и почетности придворной службы, обязанности вассалов не ограничивались прислуживанием за столом. В любом случае, ношение оружия в особенности меча и щита, считалось более почетным видом службы.

Самыми выразительными формами жизни рыцарства в XII веке были, прежде всего турниры, охота и придворные празднества. Раньше всего турниры появились во Франции. Они родились из старинной игры, которая издревле служила своеобразным видом вооруженных учений для конных воинов. Впоследствие эта игра развилась дальше и в несколько измененной форме стала важной составной частью рыцарского образа жизни. В складывании форм и правил турниров важную роль играла Нижняя Лотарингия, область, где взаимодействие французской и германской рыцарских культур было наиболее интенсивным.

Сложилось три формы поединка: Tjost, Buhurt, Turnier. Tjost – был поединком всадников, вооруженных копьем, Buhurt – борьба рыцарей тупым оружием – первая ступень собственно Turnier, который, в свою очередь, можно охарактеризовать как игровую форму битвы рыцарей, проходящую на открытом поле. Помимо игрового момента, турниры XII века имели и военное значение, так как выполняли функцию коллективных тренировок тяжеловооруженных и бронированных рыцарей. При этом отрабатывались приемы ближнего и коллективного боя. Каждый бронированный конник должен был уметь сражаться в группе и, двигаясь в едином темпе, атаковать противника. Вследствие этого турниры не были такой уж безобидной игрой и, будучи максимально приближенными к настоящей битве, представляли серьезную опасность для их участников, а иногда даже стоили им жизни. О том, что турниры были небезопасны для жизни рыцарей, говорили многочисленные запреты, которые накладывала церковь на проведение турниров. Статистика дает представление о количестве несчастных случаев. Так, в 1175 году только в Саксонии на турнирах погибли 16 рыцарей.4 Это стало основанием для введения церковью еще более строгих запретов на турниры.

Несмотря на строгие меры, турниры к тому времени распространяются во всех северонемецких землях, где становятся излюбленной боевой игрой и приятным времяпрепровождением рыцарства.

Наряду с турнирами, как уже было сказано, стихию жизни рыцарства составляла охота. Интересно отметить, что в раннем средневековье охота большей частью была занятием крестьян. Позже право на охоту для крестьян было существенно ограничено. Так, охота на красную и черную дичь стала привилегией только знати, а крестьянам разрешалось охотиться только на мелкую дичь. Таким образом, как и турниры, охота под влиянием рыцарства и складывающейся придворной культуры, получила дальнейшее развитие в период зрелого средневековья, когда появились охотничьи ритуалы и обычаи, а сами занятия охотой повсеместно стали подчиняться строгим правилам.

Придворные формы охоты концентрировались в основном вокруг соколиной охоты, которая в наибольшей степени подходила придворной публике. Соколиная охота предъявляла очень высокие требования к охотнику. Об этом красноречиво рассказывалось в знаменитой книге о соколиной охоте Фридриха П. Эта книга была переведена на все европейские языки и была самым популярным чтивом у высокопоставленных особ всех королевских и княжеских дворов и в среде военного рыцарства.

Совершенно особую стихию рыцарской жизни составляли пиры. Жизнь в средневековой крепости была бедна событиями, развлечений было мало, поэтому для всех ее обитателей было большой радостью, если в крепости или у соседей намечался какой-нибудь праздник.

Иногда феодал устраивал у себя в крепости празднества по случаю начала или окончания полевых работ, начала весны или по большим церковным праздникам и тогда он приглашал за накрытые столы весь свой люд – министериалов, крестьян, слуг и бесплатно угощал и поил их. Такие празднества сопровождались танцами, песнями, народными гуляниями.

По особым случаям, таким, как счастливое возвращение из крестового похода, получение нового титула, обручение, свадьба, крещение младенца, приглашались важные персоны: светская и духовная знать, друзья-рыцари со своей свитой, именитые соседи, а также музыканты, певцы, циркачи и рассказчики. Такие празднества длились несколько дней. Для их подготовки требовалось несколько месяцев. Прежде всего, отправлялись конные посыльные, чтобы доставить приглашения. Затем составлялся особый список продуктов, которые дополнительно должны были быть доставлены с крестьянских дворов или приобретены в городе на рынке. Все помещения в крепости приводились в порядок, наводилась чистота и блеск, где необходимо - делали ремонт.

Начинался подобный праздник утром с торжественной церковной службы. Центром праздника и его главной частью был турнир, на котором приглашенные рыцари состязались в умении владеть оружием. Вокруг ристалища располагалось множество аттракционов: кукольный театр, танцовщицы на проволоке, певцы и т.д. Сюда приходило большое количество нищих и попрошаек, так как они прекрасно знали, что в такие дни господа всегда необычайно щедры и милостивы. Нищих также кормили и подавали выпить.

К вечеру, после турнира гости приглашались в рыцарский зал, где их ожидали богато накрытые столы. Почетные гости сидели вместе с хозяином и его женой за особым столом. Он располагался на небольшом возвышении и на отдалении от других гостей. Это так называемый «высокий стол». Ниже за столами сидели другие гости, а их свита и слуги, хотя и том же помещении, но в стороне от главных столов, в нишах. 50 процентов всех кушаний и напитков подавались на «высокий стол», 25 процентов предназначалось для гостей и 25 – для свиты и слуг.

Во время таких празднеств сеньоры старались проявить себя с самой лучшей стороны, прославиться как щедрые и гостеприимные хозяева. Особенно известен был двор герцога Вельфа IV в Верхней Швабии, где развилась богатая рыцарская культура. Этот двор, как отмечают хронисты, был организован по примеру королевского. Помимо блестящих праздников с богатым угощением, Вельф IV устраивал дорогостоящие пиры, на которые съезжалась придворная знать из других земель, организовывал обширные охоты, дарил дорогие подарки и всем этим снискал себе славу и прозвище Щедрого. Герцог Вельф IV, несомненно, принадлежал к самым заметным сеньорам в империи, а его личный пример долгое время считался образцом княжеской щедрости.

Еще более великолепным, превосходящим даже Вельфенхоф в Верхней Швабии, был двор могущественного герцога Генриха Льва, принадлежащий в XII веке к самым знаменитым княжеским дворам империи. Генрих Лев превратил свою резиденцию Брауншвейг в единственное в своем роде княжеское поместье, центром которого стала новая крепость Данквардероде.5 Образцом для возведенных здесь великолепных замковых сооружений послужили королевские дворцы, в особенности императорский дворец Гослар.6

Многое указывает на то, что придворная культура в значительной степени культура застолья. В средневековых источниках содержатся упоминания о том, как обставлялись пиры, что подавалось на стол, какие существовали правила поведения. Не останавливаясь на придворном застольном этикете, отметим, что в этой области придворная и рыцарская культура соприкасались наиболее часто и интенсивно. В результате грубоватые манеры обитателей крепости начали приобретать некоторую утонченность. Поначалу это касалось лишь более тщательного приготовления блюд, улучшения их вкусовых качеств и разнообразия. Однако, несмотря на большое внимание, которое уделялось удовольствиям за столом, в источниках об этом содержится не очень много сведений (в отличие, например, от литературных вкусов). Даже если и есть некоторые упоминания, то передаются они, как правило, общими словами и выражениями, без подробностей. На основе этих свидетельств историкам трудно составить картину истинных вкусов и норм застольной культуры.

По-видимому, это было связано с той критикой, которую традиционно проводила церковь в отношении многих форм светской придворной жизни, особенно излишеств в еде и употреблении напитков. Страх быть заклейменным позором за предание порокам, порицаемым церковью, удерживал придворное общество и его хроникеров от описания застольных пристрастий.

Культуре поведения за столом стали придавать большое значение несколько позже, когда следование нормам этикета стало считаться признаком принадлежности к высшему обществу. Именно тогда придворная культура начала приобретать изысканные манеры и лоск рыцарства.

Как известно, рыцарями в средние века считались и сеньоры – владельцы крепости или замка и вооруженного войска конников, и воины, служившие в этом войске за лен, получаемый в дар от сеньора, и министериалы – низшие рыцари, несшие службу в крепости у сеньора. Однако когда речь идет о рыцарской культуре, рыцарском кодексе чести и рыцарском этикете, то, по нашему мнению, следует иметь в виду прежде всего рыцарское воинство и странствующих рыцарей, которые, много путешествуя, знакомились с культурой разных народов и государств, принимались при дворах знатных правителей, участвовали в королевских рыцарских турнирах и всегда были образцом доблести, мужества и достоинства для прекрасных дам. Кроме того, не будучи связаными с придворными службами, они больше полагались на слово чести, доверие, клятву верности и другие подобные категории, свидетельствующие о высоких моральных принципах людей этого сословия.

Конечно, трудно предположить, что нормы рыцарской культуры приобретали свой законченный вид в палатках походного лагеря рыцарей. Для этого требовались более постоянные формы, какими были парадные залы императорских и княжеских замков, которые неслучайно назывались «рыцарскими». Поэтому понятие «придворно-рыцарская культура» наиболее полно отражает существо и характер этого замечательного явления.

Следует признать, что центрами возникновения и складывания рыцарского сословия и рыцарской придворной культуры были крупнейшие княжеские дворы, такие как Брауншвейгский, Тюрингский, а так же путешествующий императорский двор. Здесь вырастали культурные тенденции разворачивавшегося рыцарства, возникали новые формы придворного этикета, приобретали новое значение образование и воспитание; именно здесь стихотворчество превращалось в сословную поэзию рыцарства.

Вокруг княжеских и императорских дворов проводились большие рыцарские турниры, охоты, пиры, куда неизменно приглашалось блистательное рыцарское общество. При дворах встречались и общались между собой различные группы высшего общества, в особенности обе главные его группы: благородное дворянство (аристократия) и министериалы (чиновничество). Обе группы чувствовали себя одинаково обязанными подчиняться нормам рыцарства и кодексу чести рыцарского сословия. Эта тенденция, возникнув в XII веке, обретает свою выразительную и действенную форму к концу столетия и, особенно, в первой половине XIII века. К этому времени рыцарская придворная культура приобрела свою развитую форму и в полной мере отражала жизнь рыцарского общества.

Идеи рыцарства воодушевляли и другие сословия общества, в особенности городские интеллектуальные слои и нарождающуюся буржуазию. Высшие слои буржуазии и патрициат имперских городов начинают открывать для себя образ мышления и стиль жизни рыцарства. В убранстве домов, в украшениях, гардеробе, правилах поведения за столом и во многом другом они ориентируются на пример рыцарей и отчасти принимают их нормы поведения.

1. Примечания

1. J.Ehlers. Heinrich der Lve. Europisches Frstentum im Hochmittlalter. Gttingen;Zrich: Muster-Schmidt, 1997. S. 72-73.
2. Министериалы – служащие. Первоначально, в средние века ими становились привлеченные на рыцарскую службу в крепости сеньора воины, не обладающие личной свободой и (или) не имеющие достаточно средств для снаряжения коня и вооружения. Постепенно министериалы приобрели равное положение со свободными рыцарями и составили ядро низшего дворянства. Их можно считать родоначальниками современного чиновничества. См.: Der Brockhaus. Achte neu bearbeitete Auflage. F.A.Brockhaus GmbH, Leipzig. 1988. S.604.
3. Маршалл – конюх. Сначала, в средние века он нес службу в конюшне и ухаживал за лошадьми. Позже становится ответственным за княжескую свиту при дворе и во время походов. Также являлся предводителем вооруженного войска, полностью отвечал за его одеяние и вооружение. См.: Das Herkunftswrterbuch. Etymologie der deutschen Sprache. Band 7. Mannheim, 1997. S.443.
4. Heinrich der Lve und seine Zeit. Herrschaft und Reprsentation der Welfen 1125-1235. Braunschweig, 1995.Band 2. S. 508.
5. Heinrich der Lve und seine Zeit. S. 509.
6. К этому времени многие оборонительные крепости стали перестраиваться в замки. Это было связано с тем, что постоянная опасность вторжений иноземцев и феодальных усобиц сменилась более спокойным ритмом жизни вследствие чего отпала необходимость строить хорошо укрепленные сооружения. Замки отличались изяществом стиля, красотой внешнего декора и внутренних интерьеров и, что немаловажно, были больше приспособлены для жизни.
7. Heinrich der Lve und seine Zeit. S. 196.

Технологии повседневной толерантност­­­­­­и

(Опубликовано: Социальные инновации в культурном процессе: искусство менеджмента. Материалы второй международной научно-практической конференции. Самара, 2006 (статья)

В истории либерализма толерантность первоначально появляется как прагматическая установка, позволяющая сохранять гражданский мир в условиях многообразия интересов и убеждений. Необходимость такого подхода резко обнаружилась в Европе в исторических реалиях раннего нового времени, в частности, в период Реформации и Контрреформации, когда противостояние католиков и протестантов приняло форму кровавой резни. Именно в контексте беспощадных протестантско-католических религиозных войн и начинает формироваться в Европе традиция толерантности. Толерантность тогда выражалась в том элементарном смысле, что католики перестали резать протестантов и наоборот; в том, что стали более-менее мирно сосуществовать те, кто раньше друг друга не терпели.

Вестфальский мир 1648 года, который историки считают началом европейской системы государственности, положил конец религиозным войнам и 30-летней войне – первой войне общеевропейского масштаба, подвел политический итог целой эпохе противоборства реформационных сил и их противников. После него папский престол перестал быть главным центром европейской политики и, по сути, началось становление наций-государств.

Таким образом, на первом этапе толерантность имела смысл и контекст веротерпимости. Сочинение Джона Локка, которого считают отцом либеральной концепции толерантности, так и называется: трактат «О веротерпимости». Следующий этап становления идеи толерантности был ускорен Английской революцией, когда потребовалось решать те же, в принципе, проблемы, что и в 30-летней войне, но только в рамках одного государства. Проблема толерантности помимо нравственного вопроса политики стала еще и вопросом элементарного выживания государства. Локк первым высказал идею, что для сохранения государства необходимо разделить частную и публичную сферу жизни людей.

i Другими словами, то, что относится к частной стороне жизни людей, не должно быть предметом государственного вмешательства. А так как вера есть частное дело гражданина, то государство ни при каких условиях не должно вмешиваться в эту сферу. Это был очень важный сдвиг, который во многом определил дальнейший ход политической истории Европы. Однако эту новацию далеко не все смогли принять: если для протестантов с их приматом Личной Веры это было логично, то для католиков действительно очень сложно, так как им пришлось бы отказаться от признания примата Святого Римского престола, т.е. признать, что их религия перестает иметь отношение к политическим публичным делам.

Позднее толерантность получает осмысление как одна из ключевых ценностей либерализма, что обусловлено тем, что она как бы соединяет в себе остальные важнейшие либеральные ценности – свободу, равенство, многообразие и, в то же время, выступает условием их реализации.

Последующее развитие идеи толерантности шло в практическом ключе, в русле реальной политической борьбы вокруг проблемы границ толерантности и соответственно вокруг проблемы включения в зону толерантности тех, кто был раньше исключен. То, что у толерантности есть границы, прописано еще у Локка. Это утверждение и сейчас не утратило силы и актуальности. Современные авторы также считают, что нет и не может быть никакого режима толерантности, не исключающего никого. «Кто-то неизбежно оказывается исключен, кто-то неизбежно поражается в правах, у кого-то неизбежно отрицаются права человека. Кто-то нетерпим абсолютно, и это есть политическая реалия», - пишет доктор философских наук, специалист по проблемам политической философии Б.Капустин.

ii

Границы толерантности не являются неизменными. Они меняются тогда, когда ранее исключенная группа способна бросить политически значимый вызов тому режиму толерантности, который обеспечивается существующей властью. Эта власть осуществляет насилие (пусть и легитимно, посредством законодательства, но все же насилие!) по отношению к исключенным. Изменение границ толерантности, таким образом, есть процесс и следствие политической борьбы.

События последних двух-трех лет во Франции, Бельгии, в несколько менее выраженной форме – в Германии и Норвегии и других европейских странах отчетливо показывают трансформацию либерального сознания и изменение границ толерантности. Не случайно сейчас, говоря о толерантности, подчеркивают, что это терпимость к инакомыслию, но не к действиям! Совершенно очевидно, что Европа стала в определенной мере заложницей своей либеральной системы ценностей, столкнувшись с иной, отнюдь не либеральной и не демократической ценностной доминантой в умонастроениях уже довольно значительной части населения из так называемых переселенцев и беженцев. Польстившись на западный образ жизни, прежде всего на жизненный стандарт, переселившиеся из стран Азии и Африки, с одной стороны полагаются на состоятельность западных культурных и политических норм в виде равенства, свободы, справедливости, правового государства, с другой стороны, не стремятся воспроизводить их в своей социокультурной модели поведения. По той простой причине, что эти ценности для них не родные, не выстраданные, не полученные ценой тяжелых потерь и заблуждений, а, значит, и не прочувствованные в той мере, в какой это сделали европейцы.

В новелле Клер Дэни «Поезд на Нанси» из известного документального кинопроекта «На десять минут старше» есть интересный диалог о двойственном отношении к иностранцам.

Молодая девушка говорит, что ей, когда она приехала во Францию, хотелось быть незаметной, насколько это возможно, хотелось внедриться, чтобы никто не заметил, что она другая и главное – никак не нарушить установленный порядок вещей, чтобы не давать повода быть отвергнутой, выдворенной из страны. (Рискну предположить, что именно такая форма духовного инкорпорирования характерна для европейцев).

На это умудренный жизненным опытом и знаниями профессор резонно отвечает, что быть незаметной дословно означает, что тебя не видно; хотеть быть незаметной, значит хотеть, чтобы тебя никто не видел, чтобы никто не заметил, что ты иностранка.

С другой стороны, отмечает профессор, существуют определенные условности, определенная, даже навязанная нам, либеральным сознанием сформированная, форма принятия иностранцев, суть которой состоит в том, что различий как бы и нет, словно все делают вид, что чернокожий вовсе и не чернокожий. Но ведь в иностранце должна присутствовать какая-то необычность, непохожесть, иначе он уже не иностранец!

Наверное, дело действительно в форме приема иностранца. Если прием означает ассимиляцию, а именно это слово чаще всего применяют по отношению к иностранцу, иммигранту, то здесь имеется в виду американская концепция «плавильного котла», в котором стираются, «переплавляются» все различия между людьми и люди действительно, как сказала девушка, становятся незаметными, неразличимыми.

Хотя, с другой стороны, любая дискуссия о приемлемости или неприемлемости различий заставляет признать по крайне мере два факта: во-первых, что различия существуют, уже хотя бы потому, что мы о них дискутируем, а во-вторых, что в наше время уже нет таких сильных центров ассимиляции и интеграции, как, например, в XIX веке, а значит, следует выйти из рамок устаревших моделей межнационального и межцивилизационного общения. По мнению профессора из новеллы, такие понятия, как «интеграция» и «ассимиляция» уже не вполне отражают существо реально происходящих в современном мире изменений. Он называет это процессами гомогенизации и иммунизации, а современную цивилизацию – цивилизацией гомогенизации. Когда гомогенизируется весь мир – наступит эра глобализации.

Европейские ученые склонны рассматривать процесс глобализации не только как распространение капитализма особого типа и гомогенизацию мирового пространства. Как в прошлом, так и в современных условиях глобализация происходит наряду с «локализацией», т.е. адаптацией культурных элементов к различным локальным условиям на основе местных традиций. Поэтому речь следует вести не о стандартизации, а об утверждении гетерогенности жизнедеятельности как нормативного стандарта. Таким образом, в процессе формирования новой мировой культуры сочетаются принципы культурной гомогенности и гетерогенности. Это делает возможным не только сохранение, но и возрождение традиций.

iii

Концепция Евросоюза как раз и не настаивает на «котле» или ассимилиции. Она исходит из признания необходимости тесной интеграции – экономической, внешнеполитической, финансовой, экологической, и, прежде всего интеграции ответственности за благополучие в общем доме, но с сохранением языковой, культурной, национальной самобытности народов, входящих в этот союз. И в том, что это не формальное декларирование – сомневаться не приходится. Это ясно и убедительно показали результаты голосований в национальных парламентах по вопросу о принятии Конституции Евросоюза в 2004 году. Т.е., используя терминологию профессора, можно сказать, что сохраняется гетерогенность (разнообразие) в гомогенном европейском пространстве. А это и есть принцип толерантности. Он отражен в девизе современной Европы: «Мы разные, но не чужие», и в Декларации принципов толерантности, утвержденной резолюцией 5.61 Генеральной конференции ЮНЕСКО 16 ноября 1995 года: «Толерантность – это гармония в многообразии».

Принимая Декларацию принципов толерантности, ЮНЕСКО учла все существующие на тот момент документы, отражающие историю и традицию толерантности в Европе. Прежде всего, это Устав Организации Объединенных наций, в котором говорится «… мы, народы Объединенных наций, преисполненные решимости избавить грядущие поколения от бедствий войны … вновь утвердить веру в основные права человека, в достоинство и ценность человеческой личности … и в этих целях проявлять толерантность и жить вместе, в мире друг с другом, как добрые соседи». Это Устав самой ЮНЕСКО, принятый 16 ноября 1945 года, где подчеркивается, что «мир должен базироваться на интеллектуальной и нравственной солидарности человечества». Это также Всеобщая декларация прав человека, в которой провозглашается, что «каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии» (статья 18), «на свободу убеждений и на свободное выражение их» (статья 19), и что образование «должно содействовать взаимопониманию, терпимости и дружбе между всеми народами, расовыми и религиозными группами» (статья 26). Были приняты во внимание и другие международные акты: Международный пакт о гражданских и политических правах; Международный пакт об экономических и культурных правах; Международная конвенция о ликвидации всех форм расовой дискриминации; Конвенция о предупреждении преступления геноцида и наказании за него; Конвенция 1951 года о статусе беженцев и Протокол 1967 года, касающийся статуса беженцев, а также региональные правовые акты в этой области; Декларация о ликвидации всех форм нетерпимости и дискриминации на основе религии или убеждений; Декларация о правах лиц, принадлежащих к национальным или этническим, религиозным и языковым меньшинствам; Декларация о мерах по ликвидации международного терроризма; Венская декларация и Программа действий Всемирной конференции по правам человека; Декларация ЮНЕСКО о расе и расовых предрассудках и др.

Однако, от девизов, призывов, деклараций и резолюций различных форумов до повседневной толерантности путь очень длинный. Он идет через культуру, воспитание, гуманное отношение к животным, природе, уважительное – к человеку – любому, даже совсем не похожему на тебя. Этот другой может думать по-другому, одеваться по-другому, любить другую музыку, предпочитать другие напитки и блюда; он может быть атлетом или передвигаться в инвалидной коляске; он может мечтать о мировой славе или о романтическом ужине в уютном кафе. Но при всем этом он не утрачивает своего основного – родового – качества: быть человеком, Homo sapiens, т.е. разумным, а значит способным понять, что рядом тоже находится всего лишь человек, такой же, как он.

Кроме того, намного сложнее, но гораздо более важно быть терпимым к тому, кто реально, каждый день живет, работает, учится рядом с тобой. На один показательный шаг толерантного отношения к иностранцу, например, чернокожему, или в хиджабе, душевных сил может и хватить. А вот к повседневной толерантности способны не многие.

Хотя и этому можно научиться – любить и уважать соседа, и хотя бы из уважения к истории своих народов преодолеть неприязнь и отчуждение и жить в мире и взаимопризнании. И если внимательнее приглядеться, можно разглядеть и технологии толерантности – часто незаметные, безыскусные, повседневные, незамысловатые, но, тем не менее, проверенные жизнью и очень действенные.

Когда случалось по служебным или личным делам бывать в европейских городах, всегда обращала на это внимание, старалась уловить, почувствовать атмосферу города, дух, ритм, стиль, настроение жизни горожан, а самое главное – понять, как эта атмосфера создается, чем поддерживается, какие структуры повседневности ее задают, существуют ли какие-нибудь технологии, запускающие механизм толерантности.

Еще для меня, как для иностранца, т.е. в принципе чужого, постороннего человека важно было почувствовать, а как мне здесь: комфортно ли, чувствую я здесь себя свободно или напряженно, должна скрывать свою национальность и язык или могу открыто об этом говорить, не опасаясь нарушить не мной установленный порядок вещей.

В Европе, правда, есть своя специфика: здесь всегда жили тесно, скученно, а потому привыкли ценить, беречь и обихаживать каждый квадратный метр земли. Отсюда – необыкновенная чистота и красота на улицах и во дворах. Здесь люди давно поняли, что каждое их действие – хорошее или плохое – непременно тут же отзовется во всем квартале. Отсюда – умение уважать право соседа на отдых. И сейчас, например, в Германии в выходные дни с 14 ч. до 16 ч. никому в голову не придет позвонить другу или родственнику по телефону, – а вдруг человек отдыхает. А все ремонтные и строительные работы в жилых кварталах прекращаются не позднее 17 ч. – время, когда основная масса бюргеров возвращается с работы, а стало быть, заслужила отдых и тишину. По-моему, это и есть повседневная толерантность. Возможно, и не know how, но технология неплохая.

В Европе во всех местах общественного отдыха: парках, музеях, театрах, кафе всегда можно увидеть много инвалидов-колясочников. Потому что там инвалидность не является причиной, вынуждающей человека ограничивать себя в общении, прогулках, получении образования, путешествиях. Они и по миру путешествуют в своих колясках, потому что во всем цивилизованном мире все общественные места и транспорт оборудованы специальными пандусами. В первое время я думала, что в Европе, в силу каких-то генетических сдвигов, больше инвалидов рождается. Потом поняла: у нас их не меньше, просто мы их не видим, потому что они дома сидят. Т.е., разруха, как известно, не в клозетах, а в головах.

В европейских городах нет бездомных кошек и собак, тоскливо подбирающих остатки еды вокруг мусорных контейнеров. Там и пищевых отбросов-то вокруг контейнеров нет – там цветы, как правило, маргаритки, вокруг контейнеров растут. А все кошки и собаки – домашние, зарегистрированные и привитые. У каждой и паспорт на этот счет имеется. В этом – тоже толерантность, причем самая повседневная. Мне она кажется очень технологичной, и при этом не слишком затратной.

Все эти повседневные мелочи – структуры повседневности – и создают ту особую атмосферу, в которой человек чувствует себя свободно, комфортно, защищенно, надежно. Причем, любой человек – каждый и всякий – независимо от его важности и значимости для судеб родной страны. (Не как в известном анекдоте: «Все – во имя человека, все – для блага человека. И я даже знаю имя этого человека».)

Интересно, что и памятники там ставят не только в честь вождей и героев, но и среднестатистическому горожанину, в котором каждый может узнать себя, или друга, или соседа. Например, не может не вызвать улыбку и желание подойти поближе, рассмотреть, скульптурная композиция в Аахене. Там вокруг фонтана в городском парке расположилась в непринужденных позах веселая компания – наверное, засиделись допоздна в кабачке и вот, навеселе, возвращаются домой, хохочут, обнимаются, пританцовывают. С ними обязательно хочется сфотографироваться, а на фотографии потом трудно различить, где живые люди, а где скульптура. Прохожие на городских улицах долго напоминают тех, у фонтана.

Или скульптурная миниатюра в городе Штаде (Северная Германия). Опрятная торговка в кокетливой шляпке несет в трактир неподалеку на продажу большую рыбину (Штаде стоит на Эльбе). Рядом с ней огромная корзина доверху наполненная рыбой – наверное, ее муж вернулся с утренней рыбалки с хорошим уловом. О корзинку трется симпатичный котенок, знает, что его тоже щедро угостят. Котенка непременно хочется погладить – у него и спинка блестит от многочисленных прикосновений.

А вот в Любеке есть памятник черту, и не где-нибудь на окраине, а прямо у городского собора, рядом с главной площадью. Легенда гласит: когда в городе начали возводить собор, все горожане решили принять посильное участие: кто денежными средствами, а кто – поработать на строительстве. Решил и черт в общем деле поучаствовать. Схватил бревно побольше и потащил его к месту строительства. Но то ли бревно оказалось слишком тяжелым, то ли энтузиазм быстро закончился. Сбросил черт бревно с плеча и присел на него отдохнуть. Так и сидит по сей день у южного портала собора. Горожане, проходя мимо, улыбаются ему: «Спасибо и тебе за твой трудовой порыв!»

Все это – технологии толерантности в чистом виде! И, скорее всего, не запатентованные. Это как добрая воля – ее ни купить, ни продать, ни взять поносить нельзя. Она или есть, или ее нет. Еще хуже, когда нет желания и готовности ее проявлять. В европейцах она есть определенно, иначе они не взялись бы строить Общий Дом. Потому есть и уверенность, что они найдут пути и способы преодоления трудностей, с которыми сейчас столкнулись. Можно, искать причины этих трудностей в том, что Европа одряхлела и на фоне своего материального благополучия утратила энергетику и пламенный христианский порыв, сделавший ее в свое время великой, - как считает, например доктор исторических наук Н. Нарочницкая.

iv

По ее мнению, сейчас берут верх «новые» цивилизации – с бурной энергетикой и колоссальным демографическим потенциалом. Они не видят в европейцах сильной нации, сцементированной единой религией и культурой, а потому и не стремятся в эту культуру влиться. Они просто живут в Европе, пользуются ее благами и перековывают ее под себя. Однако все же хочется думать, что эти молодые цивилизации когда-нибудь минуют «точку роста» и тоже придут к пониманию значения общечеловеческих приоритетов, среди которых либеральные ценности находятся на одном из первых мест, а европейцы сумеют их до того времени отстоять и сохранить.

Примечания

---

Локк Дж. Сочинения. Т.3. М., 1988. С.78-79.

Капустин Б.Г. Толерантность – насилие. http//www.igpi.ru/ seminars/russ-georgia/kapustin.html/С.4.

См.: Ерасов Б.С. Цивилизации: Универсалии и самобытность. М., 2002. С.494-502.

См.: Нарочницкая Н. Интервью газете АиФ. 2006. №3

Формы адаптации культуры в условиях глобализации

Чичёва С.Е., к.и.н., Молевич Е.Ф., д.ф.н.

Опубликовано: Вестник Самарского Государственного Университета, №1 (75), 2010

Содержание процесса глобализации, характеризующего мировое развитие в начале XXI в. – состоит в резком расширении и усложнении взаимосвязей и взаимозависимостей народов и государств. Это – новая стадия общественного развития, новое качество социальных связей и общественных процессов, происходящих в различных сферах человеческой деятельности. Сам этот процесс подготовлен всем ходом исторического развития: промышленная революция, создание новых средств транспорта и связи, формирование мирового рынка, массовые миграции, интенсификация международных контактов и обменов положили конец изолированному существованию стран и народов. Мир становится все более единым и цельным, а это значит, что всех людей на планете объединяет единое жизненное пространство, и мировые дела все больше формируются процессами, не признающими границ и требующими коллективной реакции всех или многих правительств. В этом состоит характерная особенность глобализации, отличающая ее от процессов интеграции и интернационализации: нарастают масштаб и глубина осознания мира как единого пространства, а внутренние события в той или иной стране оказывают более сильное воздействие на другие народы и государства, чем внешнеполитические акции. Т.е., на смену международному миру приходит мир глобальный.

Таким образом, глобализацию в самом широком смысле можно представить как процесс расширения, углубления и ускорения мирового сотрудничества, затрагивающий все аспекты современной социальной жизни - от финансовой и экономической до культурной и криминальной. Однако, несмотря на признание глобализации объективным фактом современной реальности, и в обыденном сознании, и в научных дискуссиях ныне существует множество точек зрения как на содержание самого процесса глобализации, так и на ее причинную обусловленность, и ее структурные последствия. Для одних глобализация – это просто распространение по всему миру достижений современной западной цивилизации, так называемая вестернизация. В этом случае глобализация приравнивается к распространению западного капитализма и западных институтов. Другие, напротив, проводят различия между вестернизацией и глобализацией, понимая глобализацию как нечто больше, нежели только расширение сферы влияния и могущества Запада. В рамках этих дискуссий сложилось три школы, представителей которых назвали гиперглобалистами, скептиками и трансформистами.

Для гиперглобалистов современная глобализация означает новую эру, отличительная черта которой состоит в том, что люди повсюду во все большей степени попадают в зависимость от порядков, царящих на мировом рынке. Скептики, напротив, доказывают, что глобализация – это на самом деле миф, за которым скрывается тот факт, что в рамках мирового хозяйства все более выделяются три основных региональных блока, где национальные правительства остаются очень сильными. С точки зрения трансформистов, среди которых Дж.Розенау и Э.Гидденс, современная глобализация является исторически беспрецедентной, а государства и общества во всех уголках земного шара испытывают глубокие изменения по мере того, как пытаются адаптироваться к более связанному изнутри, но весьма изменчивому миру. [1. С.2-12.]

Как скептики, так и гиперглобалисты опираются на такую концепцию глобализации, согласно которой она представляется как исключительное состояние, некий «идеальный тип» глобального государства с полностью интегрированным глобальным рынком, с одинаковым уровнем цен, единой системой ценностей, норм, символов и т.д. Такой подход предполагает признание некоего линейного движения вперед к заданному будущему конечному состоянию, а глобализацию - этим фиксированным конечным состоянием. На самом деле современные социально-исторические теории предполагают поливариативность форм и динамики развития общества в современную эпоху, а глобализацию расценивают как процесс, у которого нет строго фиксированного или определенного исторического «пункта назначения», будь то полностью интегрированный мировой рынок, глобальное общество или глобальная цивилизация. Да и за самой глобализацией нет оснований признавать лишь одно единственное направление развития.

Поскольку многие ученые рассматривают глобализацию как мировой экономический процесс, большинство определений понятия «глобализация» дано с позиций экономического подхода, в которых глобализация рассматривается преимущественно как новая неолиберальная стадия мирового капиталистического развития. Тезис о том, что процесс формирования мирового экономического сотрудничества является закономерным и исторически обусловленным переходом от интернационализации (с середины XIX века) через транснационализацию (после окончания второй мировой войны) к глобализации (с развитием глобальных сетей производства, финансов и информации с 80-х годов ХХ века) практически не вызывает возражений и дискуссий. Вместе с тем, политологи, экономисты, исследующие процессы глобализации, отмечают, что ее интенсивность неодинакова и неоднородна в различных географических регионах мира (в Китае, например, достаточно эффективно уживаются открытая экономика и авторитарный политический режим). И уж весьма спорным, наряду с признанием действенности процессов формирования глобальных систем в хозяйственной, политической, социальной областях, представляется целесообразность и успешность подобных процессов в культурной сфере. Закономерно возникает вопрос: могут ли культурные ареалы и цивилизации Земли утрачивать качества, свидетельствующие об их своеобразии и идентичности, и поглощаться глобальной экономической системой? Не разрушит ли это антропологическое равновесие культуры, базирующееся на диалектическом единстве общего и единичного и какими могут быть последствия такого разрушения?

Первым, кто открыто сформулировал и обозначил эту проблему, был директор центра стратегических исследований при Гарвардском университете С. Хантингтон. На основе данных, полученных в ходе исследований по проблемам взаимодействия цивилизаций, взаимовлияния различного типа культур, аккультурации, изучения субъектов и форм межцивилизационного взаимодействия, а также самобытности как явления, все больше распространявшемся во второй половине ХХ века, он сделал вывод, что основой для мировых войн XXI века станут межцивилизационные конфликты. “В нарождающемся мире, - подчеркнул он, основным источником конфликтов будет уже не идеология и не экономика. Важнейшие границы, разделяющие человечество, и преобладающие источники конфликтов будут определяться культурой”. 2.

Социальный статус культуры, таким образом, и в сознании людей, и в теоретических представлениях, связанных с динамикой человеческих сообществ, их перспективами, видится сегодня чрезвычайно высоким. Более того, именно в культуре наиболее заметны и широко распространены проявления глобализации: это и всемирное проникновение торговых марок потребительских товаров, и глобальное господство популярных культурных символов и артефактов, и одновременное освещение событий с помощью спутникового вещания для сотен миллионов людей на всех континентах и многое другое. Как бы мы ни оценивали практическую значимость всех этих явлений, трудно не согласиться с тем, что одной из наиболее воспринимаемых и остро ощущаемых форм глобализации является культурная. Просто не существует исторического эквивалента глобальному проникновению и объему культурного обмена с помощью современных телекоммуникаций, радиовещания и транспортных инфраструктур.

В современных дискуссиях по проблемам, связанным с природой и последствиями культурной глобализации также можно выявить три подхода. Гиперглобалисты предсказывают гомогенизацию мира под покровительством американской массовой культуры или западной потребительской культуры в целом. Скептики подчеркивают суррогатный характер глобальных культур по сравнению с национальными культурами, сохраняющееся и даже растущее значение культурных различий, приводя в доказательство конфликты на геополитических границах крупнейших цивилизаций мира. Трансформисты считают, что смешение культур и народов порождает культурные гибриды и новые глобальные культурные сети.[1. С.386-387.] Несмотря на кажущуюся разницу в подходах, все они, тем не менее, пытаются дать ответ на один вопрос: о степени влияния современной культурной глобализации на национальные сообщества и на перспективы развития национальных культур. В результате отчетливо проявились две тенденции. Первая - противопоставляет глобальные потоки культуры культурным потокам и институтам на национальном уровне. Вторая вообще не делает различий между влияниями, которые влекут за собой изменения в культурной идентичности и системе ценностей нации, и теми влияниями, которые трансформируют контекст национальной культуры и процесс ее формирования. На самом деле культурная глобализация изменяет контекст, в котором происходит производство и воспроизводство национальных культур, меняет средства, с помощью которых это осуществляется. Однако ее конкретное влияние на характер и эффективность национальных культур, т.е. на власть традиций, идей, ценностей и содержания пока еще трудно определить.

Специфика культуры по сравнению с другими сферами социальной практики предполагает специфические способы и направления интеграции в этой области, которые, в свою очередь, задаются характером взаимоотношений мировой и этнических культур.

В современном мире практически не осталось чистых этнических культур. Сегодня в любой культуре обнаруживаются этнически нейтральные (общемировые) и этнически окрашенные черты. И если еще несколько десятилетий назад активно шел процесс приобщения народов к общемировой культуре, вытеснения элементов этнической культуры (прежде всего в бытовой сфере), то сегодня происходит сознательное сохранение традиционной материальной и духовной культуры. Это особенно заметно в сохранении духовных ценностей, стереотипов поведения – центральной зоны культуры.

Разница в сочетании этих элементов культуры заметна в деревне и в городе, на разных континентах. Например, в Латинской Америке этническая культура в основном сохраняется средним классом и в деревне, Африка вообще слабо затронута общемировой культурой, в Азии (кроме Японии, где наблюдается явление бикультурализма) носителями общемировой культуры являются городское население и верхушка общества.

Закономерным следствием взаимодействия мировой и этнической культур является формирование культурно-исторических общностей, которые включают в себя соседние этносы, объединенные общностью своей исторической судьбы или историческими условиями своего существования – принадлежностью к одной и той же религии, многовековым союзничеством в борьбе с общей военной опасностью, тесными экономическими, политическими и культурными связями. Эти культурно-исторические общности характеризуются сходством, а порой и единообразием культур составляющих их этносов, т.е. общими чертами образа жизни, формами социальной престижности, картиной мира, символикой и т.п. Но этнические своеобразие культур каждого из этносов сохраняется. В современных условиях наиболее ярким примером такой общности служит Европейский Союз.

Намного более цивилизованная, чем весь остальной мир, Европа, тем не менее уважает, любит, ценит и сохраняет свою культуру, прекрасно понимая, что цивилизацией современные народы сближены, а культурами различены. И в этом, с одной стороны, возможность взаимопонимания, а с другой – красота разнообразия. И вот эту красоту, многообразие, региональную и этническую специфику Европа лелеет и оберегает, находя в этом источник получения новых знаний, ощущений, впечатлений, вдохновения, удовольствия от знакомства с культурой, созданной людьми, такими не похожими на тебя, но совсем тебе не чужими. По-видимому, именно это трепетное отношение европейцев к своей культуре исповедовал Освальд Шпенглер, противопоставлявший культуру, как живое, постоянно развивающееся и самообновляющееся существо холодной, бездушной цивилизации, характеризуя ее как коченеющую, умирающую культуру. 3.

Культурное разнообразие и региональная специфика не помешали, однако осуществлению в Европе интеграционных процессов (по-настоящему культурный человек, как и народ в целом, всегда по достоинству может оценить достижения других народов и преимущества цивилизации и применить их у себя). Здесь создано единое экономическое, торговое, образовательное пространство, ликвидированы “границы”, т.е. контрольно-пропускные пункты при пересечении границ государств, введена единая денежная система, удостоверение личности единого образца для всех членов Европейского союза, нет языковых барьеров. Кстати, последнее обстоятельство вовсе не принуждает европейцев выбирать в качестве универсального языка общения какой-то один и отказываться от своего собственного. Напротив, в каждой, даже самой маленькой европейской стране говорят на стольких языках, на скольких это удобно и целесообразно для ее граждан.

Признавая, тем не менее, объективный характер процесса глобализации, европейские ученые указывают на тот факт, что в наше время уже нет таких сильных центров ассимиляции и интеграции, как, например, в XIX веке, а значит, необходимо выйти из рамок устаревших моделей межнационального и межцивилизационного общения. Нельзя не замечать, что такие понятия, как «интеграция» и «ассимиляция» уже не вполне отражают существо реально происходящих в современном мире изменений. Это, скорее, процессы гомогенизации и иммунизации, а современную цивилизацию следует признать цивилизацией гомогенизации. Кроме того, по их мнению, как в прошлом, так и в современных условиях, глобализация происходит наряду с «локализацией», т.е. адаптацией глобальных культурных элементов к различным локальным условиям на основе местных традиций. Поэтому речь следует вести не о стандартизации, а об утверждении гетерогенности жизнедеятельности как нормативного стандарта. Таким образом, в процессе формирования новой мировой культуры сочетаются принципы культурной гомогенности и гетерогенности. Это делает возможным не только сохранение, но и возрождение традиций. И это дает культурологам основание говорить об обоснованности принципа «селективного восприятия» и «селективного освоения» культурных элементов в процессе взаимодействия и сохранения принципов культурной самобытности. 4. С.494-502..

Такое конструктивное понимание исторически обусловлено. Дело в том, что Евросоюз одним из первых столкнулся с необходимостью и неотвратимостью перехода к глобальному миру, функционирующему по законам, свойственным не классической модели национальных государств, а постклассическим установкам. К ним можно отнести переориентацию рациональности от «модерна» к «постмодерну», комплексность изменений социальных структур, доминирование мозаичности культуры, признание гражданского общества превалирующей формой социальной упорядоченности.5. Эти изменения привели к появлению концепта и практики мультикультурализма.

На начальной стадии мультикультурализм, как теоретическая концепция нового качества полиэтничности в постиндустриальном обществе, в отличие от ставки на ассимиляцию, исходит из возможности и даже полезности параллельного существования этнических общин, представляющих различные культуры. Задача общественных институтов должна состоять в том, чтобы максимально облегчить возможность такого существования, создав для этого благоприятные материальные и бытовые условия.

Однако существующая на сегодняшний день теория и практика мультикультурализма не дает пока адекватного решения проблем в этой сфере. Дело в том, что в нынешнюю, постиндустриальную эпоху полиэтничность во всех развитых странах проявляется в том, что наряду с традиционным этническим составом появляется довольно значительное по численности пришлое население, которое составляют мигранты и переселенцы. Они отнюдь не стремятся раствориться, органично встроиться, интегрироваться в новую среду. Напротив, они создают свою инфраструктуру жизни – школы, газеты, радио, магазины, целые жилые кварталы; они активно сохраняют свою культуру и даже не считают нужным учить язык той страны, в которую они приехали на постоянное место жительства. Очевидно, что в такой своей практике они, с одной стороны признают и полагаются на состоятельность и действенность либеральных западных ценностей, но, с другой стороны, даже не пытаются скоррелировать с ними свою традиционную систему ценностей. Скорее, они пытаются перестроить Европу под себя (существо происходящих в Америке в этой сфере процессов во многом аналогично европейским). Учитывая, что тенденция увеличения пришлого населения в Европе сохраняется (а уже сейчас в Германии 60 процентов прироста населения дают выходцы из Турции, а в США на первое место по численности среди других групп населения вышли представители Латинской Америки), можно рассчитать, когда этот процесс станет необратимым и Европа перестанет быть Европой. Возможно, возникнет новое «европейское население» или более многообразным станет атрибут «европеец». Во всяком случае, уже сейчас ученые говорят о процессе деевропеизации, как реалии постиндустриального общества. По оценкам демографов, уже к середине 21 века европейцы перестанут быть титульной нацией в Европе.

По данным ООН на сегодняшний день более 175 млн. одних лишь легальных мигрантов – иммигрантов, беженцев, иностранных рабочих, предпринимателей, студентов и многих других групп проживают за пределами страны своего происхождения. 6.. Естественным и неизбежным результатом столь массовых международных миграций становятся различные варианты интеракций мигрантов с принимающим этническим большинством. Опыт такого межкультурного и межэтнического взаимодействия далек от идиллии и консенсуса. Напротив, он изобилует проявлениями этноцентризма и ксенофобии, дискриминации по этническому признаку, межэтнической напряженности и открытых конфликтов. Известные отечественные этносоциологи Ю.В.Арутюнян и Л.М. Дробижева приводят данные Стокгольмского международного института изучения проблем мира: к концу ХХ столетия две трети из происходивших в мире социально-групповых конфликтов носили межэтнический характер. 7.. В этих условиях вопросы межкультурного взаимодействия приобретают особое политическое значение, а разработка и опыт реализации теоретических моделей кросс-культурной адаптации имеют огромный практический интерес.

Процессам кросс-культурной адаптации имманентно присуща поливариантность, поскольку адаптация способна привести или не привести к взаимному соответствию адаптантов и принимающей среды, допускает не только приспособление или всестороннее освоение новой культуры, но и сопротивление, отторжение всего «инородного».

Для рассмотрения динамики кросс-культурного приспособления используется концептуальная модель «U-кривой» адаптации. Эта модель распространилась в мировой науке в 70-80 гг. ХХ столетия и предполагает прохождение переселенцами в иной культуре трех главных стадий адаптации: начальной стадии приподнятости и оптимизма, дальнейшего периода дезориентации, фрустрации и депрессии (стадии «культурного шока»), постепенно сменяющегося достижением психосоциального комфорта жизнедеятельности в новых условиях. 8.. Классический вариант данной модели изложен в работах американского социолога Г.Триандиса, выделяющего пять этапов динамики социокультурной адаптации в иноэтнической среде. 9..

Однако все концептуальные схемы представляют собой лишь некие более или менее типические модели межкультурного взаимодействия, а реальная практика актуализации последнего отличается намного большей вариабельностью. Скорее, обобщение разработанных концепций позволяет говорить о неких базовых адаптационных стратегиях межкультурного общения с непременным учетом конкретных-исторических условий такого общения в каждом отдельном случае, зависимости от целого ряда ситуационных факторов – политической и социально-экономической обстановки, характера иммиграционной и этносоциальной политики властей, уровня коррупции и преступности в каждой отдельной стране и с учетом объективных закономерностей развития культуры и общества в глобальную эпоху.

Такой подход к изучению форм адаптации культуры в условиях глобального мира предложен авторами исследования, проходившего под патронажем Института по изучению экономической культуры при Бостонском университете. Исследование проводилось в десяти странах (Китай, Тайвань, Япония, Индия, Германия, Венгрия, ЮАР, Чили, Турция, США) в течение трех лет под руководством социолога Питера Л.Бергера и политолога Сэмюэля П.Хантингтона. 10..

Авторы проекта исходят из признания факта существования зарождающейся глобальной культуры, в основном западной и американской по своему происхождению, которая распространяется во всем остальном мире на уровне как элит, так и широких масс. Насколько успешно она распространяется оценивается по шкале «принятие», «сосуществование», «синтез», «отрицание». Такая неоднозначность не случайна. Во-первых, как уже говорилось, сам термин «глобализация» вызывает весьма эмоциональное к себе отношение. Одни считают, что это предвестие международного гражданского общества. Для других глобализация означает экономическую и политическую гегемонию Америки, в результате чего культура во всем мире станет однородной и превратиться в нечто вроде филиалов Диснейленда. Во-вторых, экономические и технологические преобразования, которыми обусловлено само явление глобализации, породили серьезные социальные и политические проблемы, такие как разделение на победителей и проигравших и вызов традиционным представлениям о национальном суверенитете.

Как аксиома принимается и то, что языком распространения глобальной культуры является английский язык, скорее в его американском, чем в чисто английском варианте. Миллионы людей во всем мире, которые все чаще используют английский язык в качестве языка международного общения, делают это главным образом из практических соображений.

Но использование иностранного языка не проходит для людей бесследно. Любой язык имеет под собой культурный пласт познавательных, нормативных и даже эмоциональных коннотаций. То же самое справедливо и в отношении американского языка, независимо даже от взглядов и ценностей, которые пропагандируются американскими СМИ.

Зарождающаяся глобальная культура имеет и другие средства распространения, рассчитанные как на представителей элиты, так и на широкие слои населения. Пожалуй, самым важным средством для элиты является то, что С.Хантингтон назвал давосской культурой (по названию швейцарского горного курорта, где ежегодно проходят экономические консультации на высшем уровне) – международной культурой ведущих деловых и политических кругов мира. Ее основной двигатель – международный бизнес, управляющий экономической и технологической глобализацией. Но это культура не только тех немногих, кого приглашают в Давос. Есть еще миллионы таких, кто хотел бы быть туда приглашенным и кто находится в том состоянии, которое социологи называют упреждающей социализацией. Это – честолюбивые молодые люди, занимающиеся бизнесом и другими видами деятельности. Они бегло говорят по-английски, соответствующим образом одеваются и ведут себя, работают и развлекаются, а в какой-то степени и мыслят по-английски – и надеются, что когда-нибудь и они будут участниками элитных саммитов.

Еще один элитный сектор зарождающейся глобальной культуры – глобализация западной интеллигенции, или то, что еще иногда называют клубной культурой интеллектуалов. Распространяется она разными средствами: академическими структурами, фондами, неправительственными организациями, некоторыми правительственными и межправительственными ужреждениями. Она продвигает идеи и правила поведения, выработанные западными, главным образом американскими интеллектуалами, такие как учение о правах человека, концепции феминизма, защиты окружающей среды и мультикультурализма, а также представления о политике и образе жизни, в которых воплощаются эти идеологические построения.

Давосская культура и «клубная культура интеллектуалов» имеют «столичные» центры и «периферию», зависящую от этих центров. Причем центры давосской культуры располагаются в наше время не только исключительно на Западе. Есть и такие мощные центры, как Токио, Гонконг и Сингапур. Столичные же центры глобализированной интеллигенции находятся почти исключительно на Западе, точнее, в Америке.

Еще более наглядное проявление зарождающейся глобальной культуры – средства распространения культуры массовой, которую тиражируют коммерческие предприятия всех видов (такие как Адидас, МакДоналдс, Кока-Кола, Дисней, МТВ и т.п.). Хотя контроль за этими предприятиями осуществляется элитами, массовая культура проникает в широкие слои населения во всем мире. Масштабы этого проникновения существенны. По статистическим данным, в 1970 г. только у 10,3% чилийских семей был телевизор, а в 1999-м их численность составляла 91,4%. Хотя некоторые программы, идущие по чилийскому телевидению, созданы внутри страны, преобладающая их часть приобретена за границей, главным образом у американских информационных агентств.[10. С.14.]

Разумеется, большая часть массовой культуры носит поверхностный характер – в том смысле, что не оказывает серьезного влияния на взгляды, систему ценностей и поведение населения. В принципе индивид может носить джинсы и спортивную обувь, есть гамбургеры, смотреть мультфильмы Диснея и при этом целиком оставаться в рамках той или иной традиционной культуры. Перефразируя Фрейда, можно сказать, что иногда гамбургер – это всего лишь гамбургер. Хотя иногда потребление гамбургера в интерьерах ресторана МакДоналдс может служить знаком реальной или воображаемой причастности к глобальной современности. Когда рестораны МакДоналдс были еще новшеством, люди шли в них, чтобы не только съесть гамбургер, но и приобщиться к американскому стилю жизни. Там же, где рестораны МакДоналдс давно уже на каждом углу, прийти сюда – значит выбрать один вариант из массы других: гамбургер – это всего лишь гамбургер.

Возникающую глобальную культуру распространяют и массовые движения того или иного типа. К таким движениям относится евангелический протестантизм, особенно пятидесятничество. Это огромное по своему размаху движение, охватывающее Восточную и Юго-Восточную Азию, острова Тихого океана, африканские страны южнее Сахары и Латинскую Америку. Во всем мире это движение насчитывает около 250 миллионов сторонников, осуществляя подлинную культурную революцию. Чилийские и южноафриканские данные, например, свидетельствуют о том, что обращение в эту религию меняет отношение людей к семье, сексуальному поведению, воспитанию детей, к работе. Эта религия, как и раньше, учит людей «протестантской этике», т.е. воспитывает единственно приемлемую мораль для тех, кто хочет чего-то добиться в условиях современного капитализма. И, хотя эта протестантская этика англосаксонского происхождения, она хорошо приживается везде, куда проникает.

Между различными сферами культурной глобализации существуют как противоречия, так и совпадения – причем и на уровне элиты, и на уровне широких народных масс. Но есть аспект, который присутствует во всех этих сферах. Это – индивидуализация, поскольку все сферы зарождающейся глобальной культуры способствуют независимости индивида от традиции и сообщества. Это во многом объясняет, чем именно привлекательна новая глобальная культура. В первую очередь тем, что она разрушает господство традиции и духа коллективности и автоматически делает индивида более самостоятельным. Это может означать и освобождение, и новое тяжелое бремя. У новой глобальной культуры есть существенное сходство с процессом модернизации, во многих местах они совпадают друг с другом. На ранних стадиях процесса модернизации у людей преобладает сначала лишь ощущение открывающихся перед ними новых возможностей и стремление к большей свободе, осознание бремени обычно приходит к ним позднее. Поэтому появляющаяся глобальная культура весьма привлекательна для всех, кто высоко ценит личную свободу и стремится реализовать ее как можно полнее.

Если расположить страны на шкале «принятие» - «сосуществование» - «синтез» - «отрицание», то картина глобализации в культуре выглядит следующим образом.

Агрессивно не принимают глобальную культуру традиционалистские государства, где все современные лозунги прикрываются либо религиозными знаменами (Талибан), либо идеями национализма (Северная Корея). При этом они, естественно, существенно теряют в другом: изоляция в культурном пространстве неизбежно влечет за собой и изоляцию от глобальной экономики.

Менее выраженные формы неприятия сложились в тех странах, правительства которых пытаются совместить участие своих стран в глобальной экономике с сопротивлением глобальной культуре. Самый яркий пример этого – Китай, где партийное руководство играет роль активного лидера почти во всех аспектах процесса глобализации, в том числе и культурной, благодаря чему надеется сохранить свой авторитет и власть в стране, действуя по принципу: «Уж если и принимать глобальную культуру, то только под нашим партийным руководством и под нашими знаменами!»

Одним из результатов глобализации, как уже отмечалось, является локализация: глобальная культура принимается, но с существенными местными видоизменениями. Например, в Америке Макдоналдс является рестораном быстрого питания, где посетители съедают свой обед и сразу же уходят. А вот в Восточной Азии в таком же Макдоналдсе посетители после обеда задерживаются дольше, особенно такие категории, как домохозяйки, отдыхающие в ресторане после покупок и прочих дел, и школьники по дороге домой. Их привлекают чистое помещение, удобные туалеты и, что очень важно для домохозяек, защита от неуместных приставаний.

Неожиданно выявился интересный результат глобальный воздействий – воскрешение местных культурных форм. Так, например, проникновение с Запада в Индию и Японию ресторанов быстрого питания привело к распространению закусочных, предлагающих блюда традиционной кухни, а вторжение западных стилей в Японию – к появлению местных модельеров, ориентирующихся на чисто японскую эстетику.

Под видом локализации проявляется еще одна разновидность реакции на глобальную культуру, которая характеризуется термином «гибридизация». Ярким примером последней является формирование деловой культуры китайцев, сочетающей наиболее современные методы ведения бизнеса с традиционным китайским персонализмом. С другой стороны, по мере интеграции Китая в систему глобальной экономики, появляются и «гибриды» иного рода, такие, как «конфуцианский торговец».

Существуют и другие реакции на зарождающуюся глобальную культуру. Например, альтернативные глобализации, т.е. культурные движения, возникающие за пределами Запада и оказывающие на него все более сильное влияние. Наличие таких альтернативных моделей глобализации говорит о том, что к модернизации может вести не одна дорога, а несколько и что не только другие культуры испытывают влияние культурной глобализации, исходящее с Запада, но и наоборот. Все это – примеры «синтеза», как результата взаимодействия глобальной культуры и местных, локальных традиций. Такие варианты принято называть альтернативными моделями современности.

По степени способности к творческому приспособлению и усвоению достижений глобализации С.Хантингтон делит культуры на «сильные» и «слабые» (использует он это как описательные категории, а не оценочные суждения). Культуры стран Восточной и Южной Азии, особенно Японии, Китая и Индии относятся к разряду «сильных», а африканские культуры и культуры некоторых европейских стран – к относительно «слабым».

В этом случае интересен пример Германии, культуру которой всегда было принято считать «сильной». Но на деле это оказалось не так. Причина этого – в послевоенной судьбе и самосознании немецкой нации. После поражения во Второй мировой войне немцы стали чрезвычайно осторожны ко всему, что может повлечет за собой обвинение в возрождении национализма и у них ослабилось стремление отстаивать достоинство немецкой культуры и выработалась привычка относиться более или менее безразлично к влияниям, проникающим извне. Это сильно отличает Германию от других европейских стран (особенно от Франции) и, помогает понять, почему Германия оказалась самой «американизированной» страной в Европе.

Все рассмотренные разновидности реакций на вызов возникающей глобальной культуры дают представление о существе происходящих в современную эпоху изменений и складывании новой конфигурации глобальной культурной целостности.

Список использованных источников

1. Д.Хелд, Д.Гольдблатт, Э.Макгрю, Дж.Перратон. Глобальные

трансформации. Политика, экономика и культура. М., 2004,

2. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций// Полис. 1994. № 1. С.
3. Шпенглер.О. Закат Европы Тт. 1-2. М., 1993
4. Ерасов Б.С. Цивилизации: Универсалии и самобытность. М., 2002
5. Моисеева Н.А. Глобализация и «русский вопрос»//Социс, 2003, № 6.
6. Information kit on the United Nations Convention on migrants rights/||www.portal.unesco.org
7. Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М., Сусоколов А.А. Этносоциология. М., 1998
8. Шпак Л.Л. Социокультурная адаптация в советском обществе: философско-социологический аспект. Красноярск, 1991; Сарапас В.Л. Проблема социальной адаптации мигрантов к иной этнокультурной среде. Автореферат дисс…к.ф.н. М., 1993
9. Триандис Гарри К. (Иллинойский университет). Культура и социальное поведение. М., 2007
10. Многоликая глобализация. Культурное разнообразие в современном мире./ Под ред. П.Бергера и С.Хантингтона. М., 2004