Г.Г. ДИЛИГЕНСКИЙ
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ
ПРОГРАММА ОБНОВЛЕНИЕ ГУМАНИТАРНОГО ОБРАЗОВАНИЯ В РОССИИ
Г.Г. ДИЛИГЕНСКИЙ
СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Учебное пособие для высших учебных заведений
Издательство «Наука» 117864 ГСП-7, Москва В-485, Профсоюзная ул., 90
Оглавление
ВВЕДЕНИЕ
Глава I. ПОЗНАНИЕ В СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
Глава II. ПОТРЕБНОСТИ И МОТИВЫ В ОБЩЕСТВЕННЫХ ОТНОШЕНИЯХ
Глава III. ЛИЧНОСТЬ КАК СУБЪЕКТ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
Глава IV. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО ЛИДЕРСТВА
Глава V. ПОЛИТИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК: ПСИХОЛОГИЯ ВЫБОРА
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК РЕКОМЕНДУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ВВЕДЕНИЕ
Сегодня мы заново осмысляем значение проблем психологии для судеб общества и его
граждан. Несколько поколений советских людей формировались в атмосфере
преклонения перед неумолимыми объективными законами общественного развития.
Капитализм в соответствии с этими законами неминуемо сменяется социализмом,
развитой социализм постепенно перерастает в коммунизм - общество всеобщего
изобилия и счастья. Руководящая сила советского общества - Коммунистическая
партия - обладает знанием, необходимым для осуществления триумфального
восхождения к вершинам прогресса; чем лучше каждый член общества будет выполнять ее указания, тем скорее мы достигнем этих вершин. Понятно, что подобная, свободная от какихлибо сложностей и сомнений схема общественной жизни, не оставляла много места для раздумий о самостоятельной роли в ней индивида и его внутренней, психической жизни.
Экономический и социальный, духовный и политический кризис, начавший ощущаться в годы застоя, все больше разлагал эту простую и ясную систему общественных представлений. Перестройка восьмидесятых, до предела обнажившая и обострившая этот кризис, приведшая к распаду государства и общества в их исторически сложившихся геополитических границах, не оставила от нее камня на камне. В высшей степени хаотичный, непредсказуемый и неуправляемый характер экономической и общественно-политической жизни большинства республик бывшего Союза крайне трудно совместить с представлением об якобы направляющих и регулирующих ее «объективных законах».
В «смутное время», которое переживает Россия и страны ближнего зарубежья в
начале 90-х годов, общественное сознание естественно отталкивается от этого
представления. В том числе и в том новом его варианте, в котором вся оветская
история преподносится как производный отход от объективно необходимого, от
нормального и естественного пути развития (по которому следуют страны Запада), а возвращение к этому нормальному пути - как гарантия выхода из кризиса. По всей видимости, это рассуждение во многом обосновано, однако оно никак не объясняет, почему попытки встать на нормальный и закономерный путь рыночной экономики и политического плюрализма ведут на практике к нарастанию хаоса и развала. И именно эта самая практика побуждает общественное сознание искать понимания происходящего не столько в тех или иных объективных закономерностях, сколько в субъективных факторах - в действиях (или бездействии) конкретных людей и групп.
Как показывают данные опросов, в обществе существуют весьма различные мнения
относительно виновников бед, переживаемых страной: одни считают таковыми руководство бывшей КПСС и ее номенклатуру, другие - Горбачева, третьи - Ельцина, президентскую команду и вообще «демократов», четвертые - разогнанный осенью 1993 г. парламент, его спикера и советы в целом. В России относительно широкое признание завоевала и принципиально иная точка зрения, в соответствии с которой во всем виноваты прежде всего сами россияне: их традиционная пассивность, нежелание добросовестно трудиться, неумение брать на себя ответственность за собственную судьбу, покорность власти.
При всех различиях этих позиций их объединяет тенденция к
субъективно-психологическому объяснению того, что происходило, происходит и,
возможно, будет происходить в стране, идет ли речь о психологии отдельных
политических деятелей (например, утверждение типа: трое участников встречи в
Беловежской пуще развалили Союз) или целого народа. Похоже, эта тенденция
отражает шараханье общественного сознания от одной крайности -
дискредитированного оптимистического детерминизма к противоположной -
представлению о прошлой и современной истории собственной страны как не знающей
правил и ничем не контролируемой игре страстей и пороков населяющих ее и
правящих ею людей. По своим практическим последствиям обе крайности сходятся: и
та, и другая питает и воспроизводит общественную пассивность, нежелание и
неумение противостоять обстоятельствам (оправдывается ли оно исторической
неизбежностью или необозримостью ущербных психологических свойств правителей и граждан), низводит стремления и ценности людей к элементарному приспособлению и выживанию.
Подобная духовная и интеллектуальная ситуация придает особо острую актуальность теоретической лишь на первый взгляд проблеме соотношения объективного и субъективного в жизни и развитии общества. Та совокупность явлений и процессов, которую можно назвать социально-политической психологией, образует важнейший и вместе с тем хуже всего изученный и наиболее трудный для понимания компонент субъективной стороны этого отношения. В определенном смысле психология в данном ее аспекте имеет для постсоциалистических обществ и, возможно, особенно для России и близких к ней в социальном и культурном плане бывших советских республик куда более жизненно важное значение, чем для многих стран западной цивилизации. Не потому, что развитие этих стран свободно от острых и трудных конфликтных проблем, а потому, что в них существуют устоявшиеся способы решения подобных проблем - общепризнанные «правила игры», придающие всей общественно-политической жизни значительный элемент саморегулирования, более или менее рутинного автоматизма. Наиболее острые психологические проблемы возникают там скорее в сфере частной, чем общественной жизни. Совершенно иная ситуация в России и других похожих на нее постсоциалистических обществах здесь с психологией граждан, общественных и политических деятелей напрямую связан мучительный выбор самих основ дальнейшего бытия общества, его ценностей и образа жизни. Вот почему духовно-психологическая жизнь этих обществ, возможно, дает более богатый материал для познания самых сложных, темных и затаенных уголков социально-политической, да и вообще человеческой психологии, чем более спокойная и ровная действительность относительно благополучных стран и регионов современного мира.
Предмет и научный статус социально-политической психологии Заглавие этой книги, вероятно, может вызвать недоумение, а то и протест у
читателя, маломальски знакомого с нынешним состоянием гуманитарных наук. Такому
читателю известно, что в последние десятилетия плодятся научные дисциплины, в
наименованиях которых фигурирует слово « психология». Первенцем в этом процессе
была социальная психология, появившаяся в начале века и окончательно
утвердившаяся в своих правах в 20-30-х годах. Затем появились экономическая и
историческая психология (в англо-саксонских странах называемая чаще всего
«психоистория», а во Франции - «история ментальностей»). Наконец уже в 70-е годы
оформилась в самостоятельную дисциплину политическая психология. Все эти
дисциплины, так или иначе отделяющие себя от общей психологии, развивались в
русле единой тенденции гуманитарного знания: поисков взаимосвязей между
психической жизнью человека и его социальным и историческим бытием - социальными
отношениями, историческим развитием, общественно-политическими процессами и
явлениями. Естественно, что по отношению к более «старым» наукам, с одной
стороны, общей психологии, с другой - социологии, политической экономии,
истории, а также политологии они приобрели междисциплинарный характер.
Казалось бы, коль скоро уже существует столько отраслей знания, выражающих
данную тенденцию, зачем изобретать еще одну - социально-политическую психологию?
Претендующую к тому же, судя по названию, на скрещивание и без того уже
«гибридных» (психологосоциологических, психолого-политологических) наук?
Автор хотел бы со всей определенностью предупредить, что он отнюдь не
намеревался «изобретать» некую новую дисциплину. Его задача значительно
скромнее: попытаться «собрать» и по возможности систематизировать те
социально-психологические знания, объектом которых являются взаимоотношения и
взаимосвязи человека и общества.
Здесь важно уточнить понимание обоих компонентов этой взаимосвязи. В научной,
особенно философской литературе понятие «человек» часто употребляется в
обобщенном смысле, фактически равнозначном понятию «человечество».
Психологическая, в том числе и социальнопсихологическая наука имеют дело с
«эмпирическим», индивидуальным человеком, и именно о нем пойдет речь в этой
книге. Понятие «общество» трактуется как совокупность многообразных отношений
между людьми в границах определенного национально-государственного или
цивилизационно-исторического пространства. Оно вряд ли бы нуждалось в
дополнительном разъяснении, если бы структура этих образующих общество отношений
не имела «многоэтажного», иерархического
5
характера - от непосредственных «контактных» отношений между людьми в первичных
социальных группах до отношений «макроуровня» - между большими социальными
группами (классами, нациями, слоями и т.д.) и внутри них или между гражданами и
политической властью. История науки показывает, что те или иные уровни этой
структуры в силу их специфики и неоднородности методов их изучения могут
выступать как предмет отдельных отраслей знания. В любом случае отношения,
функционирующие внутри общества, рассматриваются как социальные, однако
поскольку это определение весьма многозначно (а в западных языках синонимично
слову «общественный»), оно может обозначать такие разные вещи, как, например,
отношения внутри семьи или между политическими партиями и избирателями. Именно
поэтому необходимо подчеркнуть, что отношения, психологические аспекты которых
образуют сюжет данной книги, - отношения макросоциального (социэтального)
уровня. Иными словами, это отношения не столько между непосредственно
контактирующими друг с другом индивидами, сколько их отношения с общественным
организмом в целом, внутри больших, т.е. функционирующих в масштабах всего
общества, групп и между ними, а также отношения между разными обществами.
Уже из этой характеристики нашего «предмета» становится ясным, что его
действительно не нужно изобретать: психология отношений человека и общества
привлекала внимание научной мысли на протяжении многих столетий. Любой историк,
начиная со времен античности, стремился нарисовать психологические портреты,
понять мотивы действий своих героев: политических деятелей, народов, групп
общества. Психология наций и классов глубоко интересовала многих философов,
представителей общественной и политической мысли. Один из наиболее ярких
примеров - книга французского политического мыслителя первой половины XIX в.
Алексиса де Токвилля «Демократия в Америке», которая и сегодня остается во
многом непревзойденным образцом анализа национального характера американцев.
Другой пример - ранняя работа Ф. Энгельса «Положение рабочего класса в Англии» -
одна из первых попыток исследования классовой психологии.
С выделением социологии в качестве самостоятельной науки психологические аспекты
и факторы общественной жизни заняли видное место в разрабатываемой ею
проблематике. Ни один крупный социолог не мог обойти их (даже если подобно Максу
Веберу считал психологический подход в принципе неприемлемым для
социологического анализа). Интерес к общественно-историческим, культурным
аспектам и связям человеческой психики возрастал и в среде представителей
психологической науки (что особенно характерно для Фрейда и фрейдизма, Л.С.
Выготского и его школы). Выделение социальной психологии в качестве особой
отрасли знания в сущности явилось результатом «встречи» социологии и психологии.
Примечательно, что в числе первых, наиболее значительных
социально-психологических теорий второй половины XIX - начале XX века были
«психология народов» М. Лаца
6
руса и В. Вундта и «психология масс» Г. Тарда и Г. Лебона, трактующие прежде
всего макросоциальный уровень психических явлений1.
Сегодня этот уровень является объектом интереса специалистов различных областей
обществознания. И потребность в его выделении в предмет особой научной
дисциплины вызывается отнюдь не дефицитом теоретических и эмпирических
исследований, во всяком случае не главным образом таким дефицитом. Источник этой
потребности в другом: ни одна из существующих дисциплин не рассматривает
макросоциальный (социэтальный) уровень психологических отношений и процессов как
особую сферу психической жизни людей, обладающую своим собственным системным
единством и своими специфическими механизмами и закономерностями. Можно сказать,
что «мозговая атака» на эту сферу ведется с разных сторон и в разных (часто
пересекающихся) направлениях, не имеет четко выявленных стратегических целей и
очень часто подчиняется целям и интересам других сфер знания. Между тем такая
цель существует и давно уже осознана научной мыслью. В самом первом приближении
и в самом кратком и обобщенном виде ее можно было бы сформулировать следующим
образом: познание психической жизни людей одновременно как продукта и движущей
силы функционирования и развития общества.
Казалось бы, ближе всего к исследовательской работе в данном направлении должна
находиться социальная психология. Не только в силу принятого ею наименования
(социальная, сиречь общественная), но и следуя тем «декларациям о намерениях»,
которые провозглашают многие ее представители. «Социальная психология, -
утверждает, например, автор одного из наиболее известных американских учебников
по этой дисциплине Э.П. Холландер, изучает психологию индивида в обществе» 2.
Лидер французской социально-психологической школы С. Московиси определяет
социальную психологию как «науку о конфликте между индивидом и обществом». И
далее предлагает другое, уточняющее определение: «...наука о феноменах идеологии
(социальные знания и представления) и о феноменах коммуникации»3. Понятно, что
такие категории, как «общество», «идеология», «социальные представления»,
относятся именно к социэтальному уровню общественных явлений.
Представление о предмете социально-психологической науки, которое могут создать
подобные определения, не подтверждается, однако, реальным положением дел в
данной области знания. Здесь нет необходимости касаться идущих многие годы
споров о предмете социальной психологии, иллюстрировать отмечаемый многими ее
представителями факт нечеткости ее границ и структуры, «кризис идентичности»,
ощущение неясности собственного лица, который испытывает социаль
1 Подробнее см.: Андреева Г.М. Социальная психология, М., 1980. С. 36-39.
2 Hollander E.P. Principles and Methods of Social Psychology. Third Edition.
N.Y. 1976. P. 31.
3 Psychologie sociale. Sous la direction de Serge Moscovici. P., 1984. P. 6-7.
7
ная психология в последние десятилетия. Важно отметить лишь две принципиальные
особенности социально-психологической науки, сложившиеся в результате ее почти
векового исторического развития. Во-первых, при всем многообразии конкретных
интересов социопсихологов и разрабатываемых ими сюжетов их интересуют главным
образом те психические феномены, которые формируются на основе непосредственных,
«контактных» отношений между людьми. Прежде всего под этим углом зрения и в этих
рамках социальная психология изучает социальное влияние и конформизм, процессы
социализации индивида, динамику установок (аттитюдов) и ценностей людей,
внутригрупповые отношения и лидерство, межгрупповые конфликты и многое, многое
другое. Автор одной из наиболее известных обобщающих работ по социальной
психологии Т. Шибутани считает основополагающим для сферы ее интересов тот факт,
что «простое присутствие другого человека, даже совершенно постороннего,
безусловно, изменяет поведение любой социализированной личности»4. Слово
«присутствие», бесспорно, является ключевым в этом тезисе, выражает
направленность, пафос основного массива социально-психологических исследований и
учебных курсов.
Вторая особенность существующей сегодня социально-психологической науки состоит
в том, что механизмы взаимодействия и общения людей, их социализации, усвоения
ими социальных норм, ценностей и т.п. интересуют ее в целом гораздо больше, чем
исторически и социально определенное содержание изучаемых психических
образований и поведения. Иными словами, вопрос о том, как формируется отношение
людей друг к другу и к окружающему миру для нее важнее, чем вопрос, что
представляет собой запечатленный в их психике образ этого мира, стимулируемые им
мотивы, цели, ценности.
Видимо, вторая из названных особенностей тесно связана с первой. На основе
одного лишь изучения непосредственного общения и взаимодействия людей невозможно
объяснить содержание и направленность их мыслей, эмоций, действий, типичных для
определенных периодов и определенной социальной среды: они формируются и
изменяются в процессе взаимоотношений человека как носителя психики с рядом
макросоциальных ситуаций. Или, проще говоря, с историческим развитием. А такие
взаимоотношения по определению выходят далеко за рамки непосредственных
межличностных контактов, они опосредованы и закреплены в культуре и традициях
опытом прошлых поколений, социальными и политическими институтами, отношениями
между большими социальными группами, процессами и событиями исторического
масштаба. Социальная психология не особенно дружит с историей, она предпочитает
в основном заниматься человеком вообще, а не конкретно-историческим человеком. В
изучаемом ею отношении «человек-общество» вторая его сторона - представлена
поэтому довольно расплывчато - ведь общество всегда имеет конкретно-исторический
характер.
4 Шибутани Т. Социальная психология. М., 1969. С. 24.
8
Не случайно понятию «общество» многие социальные психологи предпочитают термин
«социальное окружение».
Подчеркнем, что речь идет, разумеется, не о всеобщих, не знающих существенных
исключений чертах социальной психологии, но лишь о наиболее типичных для нее
тенденциях. В среде самих социальных психологов эти тенденции подвергаются
критике. Такие крупные представители этой науки, как Л. Тэшфел и уже
упоминавшийся С. Московиси, вводят в социальную психологию макросоциальный
уровень. В сущности к этому уровню относятся такие направления
социально-психологических исследований, как изучение общественного мнения,
психологии массовых коммуникаций, кросскультурные исследования ценностей. Перу
таких социальных психологов, как Д. Янкелович в США и Б. Катля во Франции,
принадлежат интересные исследования исторической динамики массовой психологии и
поведения в соответствующих странах.
Стремление выйти за пределы «классической» социально-психологической тематики
особенно отчетливо прослеживается в работах советских социальных психологов. В
этом сказалась, очевидно, их связь с марксистской обществоведческой традицией:
ведь для марксизма определяющее значение имеют такие масштабные общественные
категории, как «формация», «способ производства», «класс», «массы». В середине
20-х годов появлялись монографии, посвященные психологии масс и общественных
движений5. В годы сталинизма развитие социальной психологии, как и социологии,
надолго прервалось, а возродившись в 60-е годы, она стала развиваться по
несколько иному пути, стремясь освоить и интегрировать накопившиеся к тому
времени достижения западной (главным образом американской) социальной
психологии. Тем не менее интерес к макросоциальной тематике сохранился. Так, в
наиболее фундаментальные обобщающие работы и учебники по социальной психологии
включались главы, посвященные психологии больших социальных групп6, в 1985 г.
появилась коллективная монография «Социальная психология классов»7.
Тем не менее в советской социальной психологии 60-80-х годов макросоциальная
тематика остается все же маргинальной, расположенной как бы на периферии ее
интересов. В этом отношении характерно определение предмета социальной
психологии, предложенное редактором и соавтором одной из наиболее значительных
обобщающих работ по этой дисциплине - Е.С. Кузьминым: «Центральным явлением в
социальной психологии следует признать общение... Острая потребность в
социальной психологии как науке и возникает из необходимости
5 См.: Войтоловский Л.Н. Очерки коллективной психологии. М.; Пг., 1923-1925. Ч.
I. Психология масс; Ч. II. Психология общественных движений.
6 См.: Андреева Г.М. Указ, соч.; Социальная психология. История, теория,
эмпирические исследования / Под ред. Е.С. Кузьмина, В.Е. Семенова. Л., 1979.
Далее: Социальная психология.
7 См.: Социальная психология классов. Проблемы классовой психологии в
современном капиталистическом обществе / Рук. авторского коллектива Г.Г.
Дилигенский. М., 1985.
9
изучения непосредственных, психологических способов, форм и средств общения
между людьми... В результате общения складывается социально-психологическая
структура личности, особенности малых групп и коллективов, психология более
широких общностей (классов, наций и т.д.)»8.
Против последнего утверждения трудно возразить: общение является, несомненно,
неотъемлемым механизмом формирования всех (в том числе и макрогрупповых)
социально-психологических феноменов. Но в состоянии ли одно лишь общение, тем
более общение непосредственное объяснить содержательные психические процессы,
содержание личных и групповых потребностей, ориентации, ценностей, знаний? Вряд
ли это содержание может быть понято без анализа тех психологических процессов, в
которых «участвуют» не только непосредственно общающиеся между собой люди, но и
отдаленные от них во времени и в пространстве явления и события общественной
жизни. Акцент на непосредственность, который мы встречаем в данном случае у
марксистского автора, свидетельствует о том, что профессиональные, типичные для
современной мировой социопсихологии традиции и установки оказываются сильнее,
чем идеологические и общетеоретические предпочтения.
Я далек от мысли, что те границы непосредственного общения и малых групп,
которые определяют центральный предмет социальной психологии, те трудности,
которые она встречает, пытаясь преодолеть подобные границы, - свидетельство
какой-то ущербности этой науки. Эти трудности, по-видимому, говорят о другом:
достаточно подвижные, но все же ясно проявляющиеся границы, в которых происходит
длительное развитие социопсихологии, следует рассматривать не как ее
«недостаток», но, скорее, как выражение неких объективных потребностей научного
знания. Процесс дифференциации, являющийся общей закономерностью развития как
естественных, так и гуманитарных наук, в конечном счете обусловлен накоплением
эмпирических и теоретических знаний, ведущим к постоянному умножению и все
большей конкретизации научной проблематики. В этих условиях становится все более
трудным мобилизовать постоянно возрастающий арсенал смежных наук для
исследования каждого конкретного круга явлений. Эта трудность связана во многом
с умножением типов «технологии», методов исследования, каждый из которых в той
или иной мере специфичен именно для анализа определенной сферы или уровня
действительности и не «работает» за его пределами. Чем глубже проникает
исследователь (или отрасль знания) в избранную им область, чем интенсивнее он
стремится разработать адекватный ей аппарат исследования, тем труднее ему
сохранять в поле зрения то, что происходит в других областях. Можно, конечно,
иронизировать над профессиональными предрассудками ученых (в духе известного
афоризма «специалист подобен флюсу»), но нельзя не видеть, что без возрастающей
дифференциации научного знания, позволяющей создавать все более глубокую и
8 Социальная психология. С. 47, 50.
10
конкретную картину природного и социального мира, невозможен научный прогресс.
Сказанное целиком относится к социальной психологии. Непосредственные
психологические отношения между людьми - органическая составляющая человеческого
бытия и без их профессионального изучения невозможно понять это бытие в его
статических и динамических аспектах, невозможно, следовательно, понять самого
человека. Специфика данного круга отношений вызвала к жизни и адекватный им
метод исследования - лабораторный эксперимент, который практически неприменим в
большинстве других социальных наук. Лабораторный эксперимент, будучи далеко не
единственным методом, применяемым социальной психологией, занимает в ней (как и
в одной из ее «родительских» дисциплин - общей психологии) центральное место, и
именно экспериментальные исследования лежат в основе важнейших ее открытий и
достижений.
На примере социальной психологии видно и другое: дифференциация наук чревата
опасностью чрезмерного разрыва, взаимного абстрагирования в действительности
неразрывно связанных между собой явлений и уровней реального мира. В социальной
психологии она проявилась особенно ярко в тех трудностях, на которые
наталкивается формирование социально-психологической теории. Отставание
теоретической работы от эмпирических исследований, сведение ее к выработке
многочисленных «микротеорий», обобщающих лишь данные серии экспериментов,
посвященных какому-то конкретному, частному вопросу, таковы характерные
«болезни» социальной психологии, которые многие представители этой науки
характеризуют как проявление ее кризиса. Корни этой болезни в общем понятны:
вряд ли можно создать какуюлибо общую социально-психологическую теорию, не
опираясь на психологическую жизнь общества в целом, не интегрируя и обобщая все
ее взаимосвязанные уровни - от индивидуальной психики до феноменов общественного
сознания. Ведь в действительности психические феномены, связанные с
непосредственным общением, никак не отделены ни от того, что происходит «внутри»
личности, ни от психических процессов, происходящих в «большом обществе». Все
эти уровни психической жизни взаимно проникают друг в друга, и если можно
искусственно абстрагировать один от другого в интересах конкретного анализа, то
крайне трудно, если вообще возможно, осуществлять теоретический синтез одного,
взятого отдельно уровня.
Путь к преодолению подобных трудностей видится в сочетании естественной и
необходимой дифференциации наук с их интеграцией. Речь идет не о каком-то
попятном движении, не о возврате к архаическому нерасчлененному знанию (в данном
случае знанию о человеке), но о междисциплинарных научных направлениях, в
пределах которых анализ определенного уровня или сферы явлений всемерно
использует данные и знания о «соседних» или как-то сопряженных с ним уровнях и
сферах. В сущности именно так, на стыке «соседних» наук - психологии и
социологии возникла и развилась социальная психология, объединив
11
изучение отдельно взятого индивидуального человека, которым занималась
психология, с изучением отношений между людьми, составлявшими предмет
социологии. Подобные междисциплинарные науки находятся со своими «родственными»
дисциплинами уже не в «соседских», рядоположенных отношениях, но образуют как бы
зону пересечения, частичного взаимного наложения этих дисциплин. В этом
отношении весьма характерно, что предмет многих социологических и
социально-психологических исследований настолько совпадает, что практически
невозможно различить, к какой «официальной» дисциплине они относятся. Так
происходит, например, в тех случаях, когда социологи исследуют проблемы личности
или группового действия, а социальных психологов интересуют ценностные
ориентации или массовое сознание9. Примерно также выглядят отношения между общей
и социальной психологией.
Кратко охарактеризованное выше состояние социальной психологии свидетельствует,
что назревает потребность в отделении от нее относительно самостоятельного
направления или дисциплины, которая могла бы взять на себя изучение социэтальных
психологических явлений и процессов. Т. Шибутани отмечал, что «социальная
психология стала независимой наукой потому, что специалисты различных отраслей
знания не в состоянии были решить некоторые свои проблемы"10.
Необходимость в социально-политической психологии диктуется сходной ситуацией:
социальные психологи в своем большинстве слабо связывают непосредственные
отношения между людьми с отношениями, охватывающими все общество; представители
других общественных и политических наук, даже понимая важность психологического
измерения изучаемых ими процессов, не испытывают призвания к познанию
специфических закономерностей и механизмов, действующих в психологическом поле
общества. И в то же время из всего сказанного вытекает, что
социально-политическая психология призвана интегрировать относящиеся к ее сфере
знания и методы психологии (общей и социальной), социологии (главным образом ее
макросоциологических направлений), политологии, истории, культурной антропологии
и этнологии, стать новой зоной пересечения всех этих наук. Что же касается
социальной психологии, то она является для социально-политической психологии
главной «материнской» дисциплиной.
Разработанные ею представления о механизмах межчеловеческих отношений,
выражающие их категории и закономерности, действуют не только на микро-, но и на
макроуровне общественной действительности и должны поэтому войти в качестве
органической составной части в изучение этого уровня. Поэтому в этой книге мы
будем неоднократно обращаться к данным и «языку» социальной психологии.
Не в меньшей мере это относится к общей психологии. В сущности нет таких
общепсихических, изучаемых на уровне индивидуального
9 Положение социальной психологии как зоны пересечения психологии и социологии,
видимо, лишает смысла споры о том, является ли она преимущественно
психологической или социологической наукой.
10 Шибутани Т. Указ. соч. С. 22.
12
человека, структур, явлений, процессов и механизмов, которые не действовали бы
на макросоциальном уровне - они образуют наиболее глубокую основу психической
жизни общества. Поэтому ее невозможно изучать, не вооружившись необходимым
минимумом общепсихологических знаний. Эта гносеологическая первичность общей и
социальной (в ее классическом варианте) психологии по отношению к
социальнополитической, значительная общность их «материала» (человеческая
психика на разных ее уровнях и в разных проявлениях) очень помогают исследованию
сложных общественно-политических феноменов. Нередко совершенно разные по
масштабу и содержанию индивидуальные и групповые переживания и типы действия,
например поведение испытуемого в лабораторных условиях или какое-нибудь крупное
общественное движение, возникают и развиваются по сходной схеме. Этот основанный
на общепсихических законах изоморфизм микро- и макроуровней психики, ее
функционирования в искусственно созданной и в естественной социальной ситуации,
имеет для социально-политической психологии, как мы увидим ниже, громадное
эвристическое значение. Он позволяет в самых простых, легко регистрируемых
фактах найти ключ к пониманию гораздо более сложных явлений.
Все это ни в коей мере не означает, что подобные сложные явления могут быть
просто сведены, редуцированы к элементарным общепсихологическим фактам, к
явлениям другого, низшего уровня. Попытки такого редуционизма нередки в науке.
Например, когда социальнопсихологические явления объясняются главным образом или
целиком биогенетическими либо психофизиологическими характеристиками субъекта, а
общепсихическая структура провозглашается определяющей структуру политической
деятельности. Подобные представления противоречат самой природе
субъективно-объективных отношений, лежащих в основе любой направленной на других
людей, на общество психической активности.
Представляются одинаково ложными тезисы как о субъективном, психическом как
простом отражении объективного (ситуации), побуждающем к определенной реакции на
заданный ею стимул, так и о суверенности субъективного по отношению к
объективному, даже о сотворении второго первым. Скорее, их отношения не строятся
ни по той, ни по другой модели, но представляют собой взаимодействие, в котором
нет неизменного разделения ролей между определяемым и определяющим. Субъект на
основе своих собственных внутренних качеств, задатков и предшествующего опыта
активно творит (а не просто воспроизводит) образ объекта, интерпретирует, а в
определенных ситуациях и практически воздействует на него, но интерпретирует он
все же не собственные внутренние побуждения и переживания, а реальный объект,
находящийся вне его психики. Образ объекта, его бытие для субъекта определяется,
следовательно, как самим объектом, так и субъектом и ту же двойственную
детерминацию имеет действие субъекта по отношению к объекту. Образ пирожного как
приятного и вкусного «объекта» не мог бы возникнуть в моем сознании, и не
побудил бы меня купить и съесть его, если бы не было самого
13
пирожного и если бы живущая во мне память о моих специфических вкусовых
ощущениях не пробудила потребность в лакомстве.
Совершенно очевидно, что объект общественно-политической психологии обладает,
как и пирожное, своей спецификой, которая требует для формирования его
психического образа тоже специфических (а не вообще любых) психических свойств и
умений субъекта. Если для формирования положительного образа пирожного нужно
обладать чувствительным к сладкому вкусовым ощущением и памятью о нем, то для
отображения в психике общественно-политической действительности необходимы
другие, значительно более сложные психические посылки. К их числу относится
способность, например, к восприятию объектов, локализованных на больших
временных и пространственных дистанциях от сенсорно ощутимого; к мобилизации не
только личной, но и социально-исторической памяти, к абстрактному мышлению и
оперированию социальными ценностями, к пониманию различных, в том числе
макросоциальных, связей индивида. Естественно, что психические процессы,
формирующие общественно-политическую психологию, не могут (несмотря на
отмеченный выше изоморфизм) строиться только по той же схеме, что те, которые
имеют дело с другими сферами объективного мира; ее нельзя считать простым
продолжением, или проекцией на общество и политику, психологических
закономерностей, выведенных из лабораторных экспериментов или из наблюдения за
поведением людей в их непосредственном окружении.
Эта специфика социально-политических психических процессов является предметом
нашего особого внимания в этой книге.
Задачи, которые мы ставим перед общественно-политической психологией, в той или
иной мере уже решаются психологией политической. Это естественно: в политической
жизни общества сходятся и концентрируются те психологические явления и процессы,
которые относятся к макросоциальному, или социэтальному уровню. Зачем же в таком
случае вводить рядом с политической психологией еще одну, вероятно, более или
менее совпадающую с ней дисциплину?
Ответ на эти вопросы заключается (как и в случае с социальной психологией) в
нынешнем состоянии политико-психологической науки. Редактор-составитель одного
из наиболее фундаментальных американских трудов по политической психологии М.Дж.
Германн отмечает ее разбросанность, фрагментарность, крайне слабую связь между
отдельными направлениями и сферами исследований11. По словам одного из
специалистов, эта дисциплина напоминает Шалтая-Болтая, которого невозможно
собрать12. Этот разнобой приводит к совершенно разным толкованиям предмета
политической психологии. По М. Германн, она изучает взаимодействие политических
и психологических процессов. Советский «Краткий психологический словарь»
определяет ее как
11 Political Psychology. Contemporary Problems and Issues / Ed. M.G. Hermann S.
Francisco; L., 1986. P. 4.
12 Political Psychology. 1979. N 1. P. 106.
14
"область психологии, изучающую психологические компоненты политической жизни
общества»13. В специальной литературе существует гораздо более узкое
определение: «...изучение людей, принимающих властные решения для общества, а
также тех, кто пытается влиять на эти решения»14. По мнению петербургского
психолога А.И. Юрьева, предметом политической психологии являются «психические
процессы, состояния и свойства человека, модифицирующиеся в процессе
взаимодействия с властью»15.
В целом понимание предмета политической психологии колеблется между двумя
полюсами. Или она интерпретируется как психология политиков (политических
лидеров, активистов, членов партий, парламентариев), т.е. политической
деятельности, или ее понимают (явно либо неявно) как изучение всех психических
процессов, так или иначе влияющих на политику. В первом случае политическая
психология наиболее адекватна своему наименованию, обнаруживает значительную
близость к психологии личности и значительный удельный вес в ней приобретают
прикладные разделы, например разработка оптимальных способов принятия
политических решений. Во втором случае она весьма походит на то, что мы назвали
социально-политической психологией. Это вполне естественно: если не замыкать
изучение политики в ней самой, а пытаться выяснить ее роль и место в обществе,
направляющие ее мотивы и интересы, ее влияние на общество, волей-неволей
приходится обращаться к сферам общественной жизни, лежащим за пределами
собственно политической деятельности. Ведь если политика есть опирающееся на
власть регулирование общественных отношений и процессов, а также отношений между
обществами, что же можно понять в ее содержании, целях и т.д., изучая ее вне
связи с этими отношениями и процессами?
В сущности реальная практика политической психологии показывает, что в своем
развитии она - сознательно или стихийно - идет по этому второму пути. Знакомство
с тематикой многих монографий и статей, а также обобщающих учебных работ по
политической психологии показывает, что весьма значительная их часть трактует
сюжеты, либо выходящие за рамки психологии политической деятельности, либо даже
имеющие лишь косвенное отношение к политике. Особенно типично это для работ,
посвященных массовым политическим процессам и массовому сознанию, отношениям
между идеологией и общественным мнением, потребностям и ценностям, влияющим на
политическое развитие, политической социализации. В основе этой тенденции лежит
очевидный факт: нельзя понять психологию «политического человека», не узнав его
как человека вообще, как личность, принадлежащую к определенному обществу и
связанную с определенными социальными группами.
13 Краткий психологический словарь. М., 1985. С. 249.
14 Barner-Barrv С., Rosenwein R. Psychological Perspectives of Politics.
Englewood Cliffs, 1985. P. 7/
15 Юрьев А.И. Введение в политическую психологию. СПб., 1992. С. 13.
15
Характерна в этом отношении позиция Е.Б. Шестопал, автора первого отечественного
курса по политической психологии. В предмет этой дисциплины она включает в
частности массовые формы политического поведения, политико-психологические
аспекты массовых чувств, потребностей, настроений, мотивов, процессы становления
личности как участника политических процессов16. Но ведь совершенно очевидно,
что политические характеристики психологии масс и личности во многом производны
от их обще психологических и социально-психологических характеристик, не могут
быть поняты вне связи с последними. Получается, что понимаемая широко
политическая психология не может не быть социально-политической, или
макросоциальной психологией.
Нынешнее состояние политической психологии - еще одно доказательство в пользу
выделения особой междисциплинарной области гуманитарного знания, рассматривающей
социэтальный уровень общественной психологии. Этот уровень объединяет
соответствующие ему направления и проблемы социальной психологии с проблематикой
психологии политической, поскольку принадлежащие ему процессы и явления
неразрывно связаны с политическими. Данная фактически уже существующая, но слабо
систематизированная и объединенная область знания может быть поэтому названа
социально-политической психологией.
Из наших размышлений о предмете данной дисциплины вытекает, что для нее можно
было бы предложить и иное, достаточно адекватное название - макросоциальная
психология. Мы предпочитаем, однако, название, вынесенное в заглавие книги,
поскольку оно кажется более ясным и отражает междисциплинарный характер
охватываемой в ней проблематики.
В заключение необходимо отметить, что предлагаемая книга не претендует на
сколько-нибудь полное раскрытие этой проблематики, всех ее составных частей. Не
только потому, что такая задача автору не под силу, но и потому, что попытка
объять необъятное неизбежно привела бы к скороговорке, которой нам очень
хотелось избежать. Наряду с учебными или справочными изданиями, дающими
максимально полный обзор изучаемого предмета, как бы его конспект - по
необходимости за счет глубины и многогранности освещения конкретных проблем, -
могут быть полезны и работы, ставящие перед собой более узкие цели: по
возможности обстоятельно проанализировать лишь некоторые существенные,
«ключевые» проблемы, дать представление о путях их решения. Это позволяет
представить изучаемую область науки в ее становлении и развитии - не столько как
некую сумму бесспорных истин, сколько как трудный и противоречивый процесс
познания.
16 См.: Шестопал Е.Б. Очерки политической психологии. М., 1990. С. 18-19.
16
Глава I. ПОЗНАНИЕ В СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ
1. Особенности социально-политического знания
Когнитивистская тенденция в психологии
Из представленного во введении понимания социально-политической психологии
вытекает, что она представляет собой столь же психологическую, сколь
социологическую и политологическую дисциплину. Более того, как мы увидим ниже
есть серьезные основания предполагать, что как совокупность психических явлений
и процессов социально-политическая психология представляет собой не какой-то
необязательный довесок к человеческой психике, но органична самой ее природе,
образует ее неотъемлемый компонент. Чтобы понять как специфику данного
компонента, так и его роль и место в структуре психики человека, нам придется
обратиться к более общим проблемам психической жизни.
Было бы непосильной задачей пытаться сколько-нибудь полно и систематически
осветить их в данной книге. Для этого пришлось бы пересказывать чуть ли не всю
историю философской мысли и историю психологических теорий, анализировать и
оценивать выработанные различными научными школами концепции природы человека.
Читателю, глубоко интересующемуся данной проблематикой, можно посоветовать
обратиться к соответствующей специальной литературе1. Мы же ограничимся
рассмотрением лишь тех теоретико-психологических вопросов, которые имеют
наиболее непосредственное отношение к нашей теме. Первый из таких вопросов можно
сформулировать следующим образом: какие именно свойства человеческой психики
порождают ее макросоциальный уровень, социально-политическую психологию как ее
особую сферу? Или, иными словами, в чем состоят общепсихические основы
социально-политической психологии?2
Скажем сразу, что сколько-нибудь однозначный ответ на этот
1 См.. например: Ярошевский М.Г. Психология в XX столетии: Теоретические
проблемы развития психологической науки. М., 1984.
2 Здесь следует предупредить читателя о специфической языковой трудности,
связанной с двусмысленным словоупотреблением понятия «психология» в русском
языке. В строгом смысле психология - это наука о психике, однако на практике тем
же словом обозначают и совокупность психических явлений и процессов: мы говорим
о психологии того или иного человека, группы, нации, на самом деле имея в виду
их психику. Сломать эту вносящую известную путаницу традицию трудно, и в данной
книге понятие «социально-политическая психология» не только обозначает
определенную область знания, но и заменяет семантически более точное, но «не
звучащее» по-русски «социально-политическая психика».
17
вопрос представляется невозможным. Его исключает прежде всего современное
состояние психологической науки, для которого характерно сосуществование и
соперничество весьма различных «образов» человеческой психики. И хотя это
положение, очевидно, отражает чрезвычайные сложность и многогранность
психической жизни и отнюдь не исключает совместимости, взаимодополняемости
различных «образов», их научно обоснованный синтез пока что является делом
будущего. Поэтому на поставленный выше вопрос приходится вначале давать не один,
а несколько ответов и лишь затем пытаться на основе их сопоставления сложить
относительно целостную картину социальнополитического уровня психической жизни.
Наиболее элементарный и исторически наиболее ранний научный «образ» человеческой
психики фактически основан на понимании человека как существа, ощущающего и
воспринимающего явления внешнего предметного мира, вырабатывающего представления
о них. Впоследствии в психологии сложилось научное направление, ставившее своей
задачей экспериментально доказать способность психики вырабатывать целостные
образы, природа которых не сводима к сумме или мозаике отдельных ощущений (так
называемая гештальтпсихология от немецкого слова «гештальт» - форма, структура,
целостная конфигурация). Эти, как и многие возникшие позже направления
психологической науки, в сущности интересовались человеческой психикой прежде
всего как аппаратом познания мира, за ними стоит подход к человеку как к
познающему существу. В современной литературе их иногда объединяют поэтому в
общую когнитивистскую (от латинского «когнитио» - знание) тенденцию
психологической науки.
Когнитивистская тенденция выражается не столько в какой-то определенной
теоретической концепции (она проявляется в весьма различных концепциях), сколько
в общей направленности изучения психики, в том угле зрения, который избирает
психолог. В отечественном психологическом словаре психика определяется как
«системное свойство высокоорганизованной материи, заключающееся в активном
отражении субъектом объективного мира, в построении субъектом неотчуждаемой от
него картины этого мира и саморегуляции на этой основе своего поведения и
деятельности»3. Как видим, в этом определении отражательные, познавательные
свойства психики явно доминируют над всеми иными, в том числе и над теми,
которые направляют собственную деятельность, активность человеческого субъекта и
представлены в данном случае лишь как производные от «отражения». Человек
познающий оказывается как бы «главнее» человека действующего.
Для марксистски ориентированных авторов когнитивистский подход вполне естествен:
он соответствует тезису диалектического материализма о первичности объективного
бытия и вторичности субъективного - психики, сознания, особенно в ленинской
теории отражения. Это отнюдь не означает ни совпадения когнитивистской тенденции
с марк
3 Краткий психологический словарь. М., 1985. С. 265.
18
систскими психологическими концепциями, во многих отношениях преодолевающими ее
ограниченность, ни вообще ее жесткой связи с какой-либо определенной
философско-теоретической «базой». Так, одним из наиболее ярких ее представителей
был знаменитый (и критикуемый марксистами) швейцарский психолог Ж. Пиаже,
творчество которого посвящено формированию познавательных структур у ребенка в
процессе взаимодействия психики с внешней средой.
Противники когнитивистской тенденции критикуют ее за недооценку мотивационных и
аффективных аспектов психики, а особенно ее социальной природы, за подход к
человеку лишь как к отдельно взятому индивиду. Эта критика справедлива:
влечения, потребности и мотивы, равно как и выражающие их эмоциональные
переживания субъекта не менее важные составляющие человеческой психики, чем
познавательно-ориентационные функции; верно и то, что психика, в том числе и ее
когнитивные свойства не может быть адекватно понята в отрыве от социальной
природы человека, межиндивидных связей и общения. Далее мы обратимся к этим ее
аспектам, сейчас же важно отметить другое: когнитивистский подход, несмотря на
его ограниченность, является не только одним из возможных, но и необходимым
звеном анализа психики человека, неотъемлемым разделом психологии как науки. Без
изучения когнитивных процессов как таковых нельзя понять и всех иных
психологических явлений. Это целиком относится и к социально-политической
психологии.
Автор одной из немногочисленных отечественных работ по политической психологии
А.И. Юрьев полагает, что ведущим фактором формирования и развития
соответствующего уровня психики является потребность в ориентации, т.е. в
познании внешнего социального мира, в информации о нем. Именно ориентировочная
потребность «стоит за политической деятельностью», «составляет психологическое
существо различного рода политических учений, теорий, идей», удовлетворяющих
«латентную живущую, в каждом человеке страсть - знать, где он находится, в каком
направлении проявлять активность, какими методами изменять свое положение в
политическом, экономическом, правовом пространстве"4. В этой формулировке хорошо
раскрыта познавательно-ориентировочная основа политической и, говоря шире,
социально-политической психологии. Важно, правда, учитывать, что это лишь одна
из ее основ, избегать односторонне-гипертрофированного, «информационного»
подхода к общественно-политическим психологическим феноменам. Такой подход,
представляющий собой как бы проекцию в социально-политическую сферу
когнитивистской тенденции общей психологии, страдает теми же недостатками, что и
эта тенденция. И в то же время аналогично ей отражает весьма важную сторону
психической реальности.
4 Юрьев A.M. Введение в политическую психологию. СПб., 1992. С. 91.
19
Абстрактнонадындивидуальный характер социально-политических знаний
Поскольку жизнь человека включена в сложную систему социальных связей, зависит
от существующей системы общественных отношений, процессов и событий,
развертывающихся в обществе, от политики государства, его ориентация в
окружающем мире требует какого-то минимума знаний о социально-политической
действительности. Приобретение этих знаний неизбежно опирается на те же
психические способности и механизмы, что и общепсихический познавательный
процесс. Важнейшие из них - восприятие (перцепция), т.е.
непосредственно-чувственная информация об явлениях внешнего мира и выработка
представлений - более обобщенных образов этого мира; в познавательном процессе
человека, как это известно из общей психологии, в той или иной мере участвуют
память, внимание, воображение, мышление. В то же время объект
социально-политических знаний обладает существенными особенностями, выделяющими
его из общей массы объектов общепсихического познавательного процесса. Если
общая психология уделяет большое внимание, например, таким объектам восприятий и
представлений, как цвет, звук, форма и иные свойства материальных предметов, то
объектом познания макросоциального, или социально-политической действительности
являются социальные отношения и их конкретные проявления в форме многообразных
общественных и политических событий и процессов. Иными словами, объект данного
вида познания - не вещи и предметы, но другие люди, отношения между людьми, в
которых так или иначе участвует субъект познания, воплощающие эти отношения
общественные институты.
Очевидно, что познание такого рода «объектов» существенно отличается от тех
видов познания, которые изучаются в психологических лабораториях. Прежде всего -
тем, что оно в гораздо меньшей мере основано на чувственном восприятии,
непосредственном контакте субъекта с объектом. Конечно, цепь таких контактов,
скажем мои отношения с членами моей семьи, соседями, приятелями, коллегами по
работе или учебе, с конкретными представителями различных административных
структур, в той или иной мере включена в систему общественнополитических
отношений моей страны. Однако она образует самое большее, лишь иерархически
низшее, непосредственно воспринимаемое звено этой системы. Конечно, и через это
звено, через эмпирическое восприятие событий моей собственной жизни и через мои
непосредственные контакты с другими людьми до меня «доходят» макросоциальные и
политические отношения и процессы. Если мои родители отказывают мне в деньгах на
полюбившийся мне магнитофон, я сталкиваюсь не столько с их отношением ко мне,
сколько с существующим в обществе распределением статусов и доходов, в котором
моя семья занимает положение, не соответствующее моим потребительским
притязаниям. Если меня ограбили и избили на улице, я скорее всего буду винить в
этом не только злую волю грабителей, но и политику властей, не обеспечивающую
безопасность граждан. Точно также, столкнувшись с новым скачком цен в магазинах,
я увижу в этом не
20
результат алчности продавцов, собственников и управляющих, но проявление
инфляционного процесса и слабости не справляющейся с ним экономической политики
правительства.
Во всех этих и подобных случаях непосредственное восприятие факта и
соответствующие ряду таких восприятий эмпирические представления (о доступности
тех или иных материальных благ, степени личной безопасности и проч., и проч.)
включены в познавательный процесс, но включены лишь как его первичный, наиболее
элементарный элемент. Ибо общественная действительность в целом находится за
пределами непосредственно чувственного опыта индивида. Поэтому последовательное,
законченное осуществление ее познания требует использования уже не
непосредственных восприятий и основанных на них, почерпнутых из личного опыта
представлений, но знаний опосредованных и обобщенных.
Что же представляют собой эти обобщенные и опосредованные знания, как они
обобщаются и чем опосредуются?
Прежде всего, поскольку социально-политическая психология имеет дело с
социэтальным уровнем общественной действительности, с отношениями, выходящими
далеко за рамки отношений межличностных, она не может обойтись без весьма
высокого уровня абстракции от непосредственно ощущаемого и воспринимаемого.
Познание общественной жизни, осуществляется ли оно на уровне
научно-теоретическом или массовом, предполагает мобилизацию способности
человеческого мышления к абстрагированию - к выделению определенных общих
свойств ряда явлений и отвлечению от остальных. Конечным продуктом
познавательного процесса является в данном случае формирование образа общества,
включающего определенные представления о составляющих его группах и отношениях
между ними, о системе власти и направленности политической деятельности, об его
отношениях с другими обществами (государствами). Такого рода представления могут
быть осмыслены и выражены лишь на основе абстрактных понятий. В зависимости от
исторически и социально обусловленного культурного и интеллектуального уровня
субъектов познания эти понятия могут выражаться в теоретических категориях,
выработанных общественной и научной мыслью (таких, например, как социализм и
капитализм, классы, эксплуатация, социальная справедливость и т.д.) или в
терминах обыденного сознания. Русский крестьянин середины прошлого века не
владел понятиями феодализма или абсолютизма, но его знание общественного и
политического устройства отнюдь не ограничивалось знакомством с собственным
помещиком и местным исправником. Он прекрасно знал, какое место и положение в
обществе занимают дворяне, чиновники, купцы, крестьяне, вообще представлял себе,
кому принадлежит власть и богатство и кто не имеет ни того, ни другого. Словом,
обладал определенной системой абстрактных представлений об общественной
действительности.
Абстрактному знанию об этой действительности, казалось бы, противоречит хорошо
известная тенденция к ее персонификации. Она
21
проявляется далеко не только в относительно ранних и примитивных формах
общественного сознания. В современном российском обществе, для которого
характерны сравнительно высокий уровень образованности населения и мышление,
опирающееся на абстрактно-теоретические категории (социализм, рыночная экономика
и т.д.), имена Ленина и Сталина, Хрущева и Брежнева, Горбачева и Ельцина
являются наиболее распространенными обозначениями исторических периодов и
ведущих политических тенденций. Однако, если приглядеться, подобное
персонифицированное общественно-политическое мышление в сущности оперирует не
столько представлениями о правителях страны как о реальных, эмпирически
воспринимаемых личностях (как это имеет место в межличностных отношениях),
сколько их абстрактными образами, символизирующими те или иные обобщенные
политические понятия и отражающими различные типы политических взглядов. В
зависимости от этих взглядов субъектов сознания один и тот же политический
деятель может, например, символизировать порядок и национальное величие или
деспотизм и террор, социальную справедливость или подавление свободы,
прогрессивные изменения в обществе или его разрушение. В ходе депутатской и
президентской избирательных кампаний Б.Н. Ельцина он символизировал для своих
сторонников антикоммунизм и борьбу с номенклатурой, что предполагало забвение
(абстрагирование от!) его номенклатурного прошлого. Таким образом за
персонификацией нередко стоят те же абстракции, которые лежат в основе
обобщенных социально-политических понятий.
Разумеется, абстрактные понятия не являются каким-то исключительным свойством
социально-политических знаний. В той или иной мере они присутствуют во всех
сферах познавательной деятельности человека и его мышления. Для некоторых же
видов сознания, например научного, нравственного, религиозного, высокий уровень
абстрагирования характерен ничуть не меньше, чем для сознания
общественнополитического. Тем не менее абстракции, используемые в данной сфере
познания, обладают определенной спецификой, обусловленной ее функциональной
основой - потребностью в ориентации в мире общественных отношений. Повседневная
реальность этого мира, непосредственная включенность в него жизненных судеб и
возможностей людей придают данной потребности сугубо прагматический характер,
побуждают к трезвому, рациональному, логическому мышлению о нем. Соответственно
и используемые для его понимания абстрактные понятия несут на себе печать
рационализма и реализма, действительно «отражают» какие-то стороны реальной
действительности.
Последнее утверждение, вероятно, вызовет недоумение у многих читателей. Ведь
хорошо известно, сколь иллюзорными, ложными и иррациональными бывает
общественно-политическое сознание, к каким подчас безумным и абсурдным действиям
толкает оно людей. Подобные факты, однако, не перечеркивают
рационально-реалистических тенденций, присущих познанию общественной
действительности, но лишь свидетельствуют о громадных трудностях, с которыми
сталкивается их осуществление. В них, как мы увидим ниже, сказываются и
22
противоречия самого познавательного процесса, и влияние на него иных, помимо
прагматической потребности в ориентации, психологических факторов.
И все же тенденция именно к реалистическому пониманию общественной
действительности пробивается сквозь множество противостоящих ей преград. Не
случайно апелляция к здравому смыслу, к логике, к реальному опыту людей в
конечном счете оказывается наиболее весомым аргументом в идейно-политической
борьбе. Правда, весьма часто этот аргумент «срабатывает» лишь на протяжении
весьма длительных исторических периодов, в результате мучительного, сопряженного
с множеством трагедий и жертв накопления социально-политического опыта. Тем не
менее в силу самой природы и функций познания общественных процессов реализм и
логика выступают как его имманентные свойства, отличающие его от ряда иных видов
познания. Так, путем логических рассуждений и доводов от реальности невозможно
доказать «правильность» тех или иных нравственных норм: они принимаются,
отвергаются или нарушаются лишь в результате внутренних побуждений, никогда не
подчиняющихся до конца здравому смыслу. Еще меньше рассудок и реализм способны
порождать и укреплять религиозную веру: согласно известной теологической
максиме, «верую потому, что абсурдно». Социально-политическая психология сплошь
и рядом тоже бывает иррациональной и мифологичной, но она так или иначе
стремится к рациональности и реализму как к своим высшим целям и принципу.
Итак, относительно высокий уровень абстрактного мышления и опора на абстрактные
понятия, тяготеющие к рациональному пониманию действительности, являются одной
из важнейших когнитивных (т.е. относящихся к познавательной функции)
характеристик социальнополитической психологии. Другая ее, также когнитивная
характеристика - громадная роль в ее формировании, воспроизводстве и развитии
надындивидуальных, социально-исторических источников знаний, запечатленных в
культуре общества, различных его групп. Во многих отношениях содержание
социально-политической психологии зависит от этих источников больше, чем от
индивидуального и актуального опыта, собственной познавательной деятельности ее
субъектов5.
Конечно, на протяжении своей жизни любой индивид постоянно сталкивается с
социально-политической действительностью, испытывает ее воздействие, так
сказать, «на собственной шкуре». Однако его индивидуального опыта совершенно
недостаточно как для формирования обобщенных, построенных на абстрактных
понятиях представлений о ней, так и для уяснения причинно-следственных связей
между непосредственно воспринимаемыми и испытываемыми явлениями, с одной
5 Культура, в частности культура политическая, и ее взаимоотношение с
общественным и политическим сознанием - особая, чрезвычайно масштабная и сложная
тема, освещение которой не входит в задачи настоящей работы. Общую
характеристику проблемы см.: Гаджиев К.С. Политическая наука // Сорос -
Международные отношения. М., 1994, гл. XIV-XV.
23
стороны, и обусловливающими их факторами - с другой. Ибо эти факторы значительно
удалены от его непосредственного восприятия как во времени, так и в
пространстве. Во времени - потому, что многие явления настоящего обусловлены
событиями исторического прошлого. В пространстве - потому, что такие решающие
факторы общественнополитической жизни, как динамика макроэкономических
процессов, отношений между большими социальными группами, деятельность органов
власти и принятие политических решений, находятся вне сферы непосредственного
наблюдения большинства индивидов. Между тем причинно-следственные связи
социально-политических явлений - совершенно необходимый элемент их познания:
понимания таких связей требует прежде всего прагматическая ориентация данного
вида познания. Социально-политические знания нужны людям прежде всего для того
чтобы знать, чего им ожидать от общества и его институтов, как лучше реагировать
на ожидаемые события. Уже этот стихийнопрогностический характер
социально-политического знания предполагает его каузальную ориентацию, понимание
причин и следствий охватываемых им явлений.
Разительное несоответствие пространственно-временных масштабов данной сферы
познания познавательным возможностям индивидов делает необходимым широкое
использование в нем представлений, черпаемых из багажа социальных знаний, из
коллективного социального опыта. Разумеется, опора на социальные источники, на
знания, добытые другими людьми или человечеством в целом, присуща не только
данному, но и многим другим видам человеческого познания. Без такой опоры было
бы, например, немыслимым научное знание: ни один ученый не начинает изучение
избранного им объекта с нуля, игнорируя сделанное его предшественниками.
Социальное происхождение имеют и многие знания, необходимые в повседневной
жизни: в работе, в потреблении и досуге, в личностных отношениях, где часто
действуют нормы, выработанные людьми на протяжении столетий. Социальную природу
имеет и такое решающее средство человеческого познания (особенно на тех его
уровнях, которые связаны с мышлением), каким является язык. Тем не менее,
социально-политические знания существенно отличаются по своим источникам,
способам верификации, воспроизводства и модификации от знаний других видов.
Стереотипы
Главное из этих отличий состоит в их значительной удаленности, можно даже
сказать, отрыве от знания эмпирического. Естественнонаучные знания, даже на
своем абстрактно-теоретическом уровне опираются на систему доказательств,
черпаемых из эмпирических исследований. Знания, регулирующие трудовую и частную
жизнь людей, повседневно проверяются ими на собственном опыте, что позволяет в
соответствии с меняющимся содержанием этого опыта вносить в них необходимые
коррективы, придает гибкость и подвижность представлениям, унаследованным или
воспринятым «от других» - из социальных источников. Что же касается знаний
социально-политических, то в значительной своей части они состоят из информации
о фактах, обобщений, оценок и
24
объяснений, которые с большим трудом поддаются эмпирической проверке. Во-первых,
потому, что в своих концептуальных, оценочных и каузальных аспектах они чаще
всего формируются в рамках идеологий, под влиянием тех или иных
идейно-политических течений и пристрастий, а строгое следование объективной
истине, эмпирическая доказательность выводов отнюдь не являются высшей целью
идеологической деятельности. И хотя идеологии могут более или менее верно
отражать какие-то стороны действительности, они неизбежно «выпрямляют» ее, так
или иначе подгоняют под себя, гипертрофируя одни ее аспекты, замалчивая или
отводя в тень другие. Поэтому идеология является одним из важнейших факторов,
постоянно нарушающих основную прагматически-ориентировочную функцию
социально-политического познания.
Во-вторых, огромная часть социальной информации о фактах
общественно-политической жизни, обобщений и объяснений этих фактов просто не
поддается проверке со стороны потребителей информации. Причем последнее
относится как к традиционным источникам информации, например к слухам,
сообщениям официальных властей и других общественных институтов, так и к
современным средствам массовой информации. Характерно, что, по данным опросов, в
массовых слоях населения различных стран - как капиталистических, так и
принадлежащих в прошлом к социалистической системе - широко распространено
недоверие к информации, поставляемой прессой, радио, телевидением.
Противоречивость ситуации состоит, однако, в том, что по множеству
социально-политических вопросов других источников информации для рядового
гражданина просто не существует. Поэтому, даже сомневаясь в ее достоверности, он
волей-неволей ориентируется на сведения и оценки, распространяемые масс медиа.
Чем дальше отстоит объект социально-политического познания от собственного опыта
и непосредственного восприятия его субъекта, тем труднее этому последнему
подвергнуть проверке характеризующие объект суждения и тем чаще он вынужден
принимать их на веру. Поэтому многие представления об обществе, поступающие к
индивиду из различных социальных источников - семьи, школы, непосредственной
социальной среды, по каналам массовой информации - сплошь и рядом усваиваются им
как бы автоматически и в готовом виде, не подвергаясь какой-либо модификации и
переработке. И столь же автоматически воспроизводятся иногда на протяжении всей
его жизни, а затем передаются новому поколению. В психологии и политологии такие
устойчивые, мало зависимые от эмпирического познания представления о социальных
объектах называются социальными стереотипами (понятие стереотипа было введено в
обиход американским журналистом и политологом У. Липпманом и означает в переводе
с греческого «твердый отпечаток») и считаются одним из важнейших механизмов
социальной перцепции.
Н.Я. Мандельштам (жена поэта О. Мандельштама) рассказывает в своих воспоминаниях
о беседе с деревенской старушкой, ее соседкой
25
во время ссылки на севере России. Рассуждая о своем и своих односельчан
бедняцком бытье, бабушка считала его все же более благополучным, чем жизнь
трудящихся на Западе. «Нам хоть селедку, да керосин завезут, а у них и того
нет». Перед нами яркий пример взаимодействия стереотипа с индивидуальным
сознанием. Даже сталинская пропаганда вряд ли решалась утверждать, что в
капиталистических странах простым людям нечего есть и нечем освещать жилище, она
ограничивалась общими стереотипными утверждениями об их «абсолютном и
относительном обнищании». Русская старушка, для которой тарелка
радиорепродуктора, наверняка, была единственным источником информации о
загранице, не мудрствуя лукаво перевела эту общую схему на язык собственных
представлений о крайней бедности. Абстрактно-схематические стереотипы обладают,
таким образом, свойством воплощаться в конкретные образы, подсказанные
индивидуальным опытом или воображением, и приобретать тем самым еще более
убедительную силу.
Роль стереотипа в системе социально-политических знаний людей наглядно
демонстрирует эволюция «социалистической идеи» в советском и российском
обществе. За годы коммунистической власти стереотип о превосходстве социализма
над всеми иными типами общественного устройства глубоко укоренился в сознании
советских людей. Речь не идет в данном случае ни о степени истинности или
ложности данного тезиса, ни о том, что его разделяло все население Союза, важно,
что в него верили миллионы людей, принадлежащих к самым разным социальным слоям.
После разоблачения Хрущевым культа личности Сталина и особенно в период застоя в
обществе резко усилился социальный критицизм, возрастали социальное
недовольство, скептицизм, цинизм. В то же время вместе с разрядкой появились
бреши в железном занавесе: умножилось число советских людей, посещавших
зарубежные страны и имевших возможность воочию сравнить условия жизни в СССР и
на Западе. Социалистический стереотип в большей мере потерял былую эмоциональную
насыщенность, перестал вызывать энтузиазм, определять общественное поведение и
настроение людей. И все же он продолжал жить! Даже в первые годы перестройки,
когда общество уже не скрывало от себя пороки собственной системы, в
публицистике и общественной мысли преобладали идеи реформирования,
совершенствования социализма, очищения его «истинной сущности» от скверны
тоталитаризма. Еще раньше идейный вождь диссидентства академик А.Д. Сахаров
предлагал осуществить конвергенцию социализма и капитализма, объединить лучшие
качества обеих систем. Некоторые «перестроечные» авторы утверждали, что
истинный, гуманистический социализм уже существует в Скандинавии, ФРГ, даже в
США!
Основа прочности этого стереотипа состояла, очевидно, в том, что помимо чисто
прагматической ориентации в окружающем мире, непосредственно организующей личное
и социальное поведение людей, человек нуждается еще в ориентации ценностной,
мировоззренческой. Той, которая отвечает потребности в различении хорошего и
плохого,
26
причем отвечает ей, как это свойственно природе общественнополитического
познания, языком обобщенных, абстрактных категорий. Но именно такие категории и
наполняющее их ценностное содержание являются для подавляющего большинства людей
«чужими», не ими самими добытыми знаниями и именно поэтому особенно легко
поддаются стереотипизации и идеологизации. Будучи через различные каналы
внедрены в сознание людей, они живут в нем самостоятельной жизнью, сохраняя
относительную независимость от знаний, почерпнутых из собственного опыта, а
потому и значительную устойчивость. Поэтому и оказывается возможным одновременно
осуждать определенную социальную действительность в ее конкретных проявлениях и
признавать правильность якобы лежащих в ее основе общих абстрактно-идеальных
принципов.
Разумеется, разрыв абстрактно-ценностного и эмпирически-конкретного уровней
познания может существовать лишь до поры, до времени: рано или поздно реальная
жизнь разрушает противоречащие ей стереотипы. Но этот процесс нередко охватывает
длительные исторические периоды, связан со сменой поколений и с усвоением людьми
новой системы обобщенно-ценностных представлений, способной заменить старую. В
Советском Союзе в 1990 г., когда социалистическая идеология, казалось бы, уже
была основательно дискредитирована критикой в средствах массовой информации, 20%
опрошенных видели выход из кризиса в «восстановлении «идеалов и ценностей»
