«.Ф. Калина Основы психоанализа «Рефл-бук» «Ваклер» 2001 УДК 159.9

Серия основана в 1998 г. ...»

Выделение этих параметров не является произволь­ным, а обусловлено спецификой психотерапевтического общения. Последняя определяется распределением ком­муникативных ролей и позиций участников терапевтиче­ского процесса, их адресованными друг другу ожидания­ми, динамикой речевых инициатив, общепринятой или установившейся в конкретном случае очередностью гово­рения, слушания и молчания. Субъектами психотерапев­тического дискурса могут быть не только терапевт и кли­ент, но и группа, диада ко-терапевтов; наконец, в ряде направлений (юнгианство, структурный психоанализ, гештальт-терапия, трансакгный анализ) в качестве субъек­тов выступают различные инстанции и подструктуры личности и психики.

Рассмотрим сами признаки более подробно.

1. Дейктические параметры указывают на роли, статус, единство или конфронтацию участников речевого акта. Они определяют временную и пространственную локали­зацию объектов высказываний, в наибольшей степени апеллируют ко внеязыковой действительности, лежащей в основе дискурса; в равной степени они ответственны за формирование контекста терапевтического взаимодейст­вия, обеспечивая семантическую связность дискурсов их участников. Определяя специфику референции (обращения к действительности) в конкретной ситуации психотерапевтического взаимодействия, дейктические категории фактически определяют прагматику этой формы языко­вого общения

Существуют психотерапевтические направления, в ко­торых главным фактором воздействия является именно необычный тип референции и дейксиса. Hапримеp, в онтопсихологии А. Менегетти дейктическим субъектом мо­жет выступать бессознательная внутренняя сущность человека (ин-се), противостоящее ей культурное образо­вание (монитор отклонений) и так далее. Примерно в та­кой же позиции находятся эго-состояния личности (Ро­дитель, Взрослый и Ребенок) в трансактном анализе Э. Берна. Диссоциативные техники НЛП или гештальт-терапии смещают привычные дейктические отношения клиента, благодаря чему изменяются его субъектные ха­рактеристики (различные типы идентичности, социаль­ные установки, роли).

2. Этот параметр подчеркивает характерную для психо­терапии особо тесную связь речи и поведения. Обилие тесно слитых друг с другом речевых и внеречевых акций, преимущественное использование истинностных параме­тров высказываний для регулирования межличностных отношений адресата и адресанта, а не только расширения их знаний и представлений — все это присутствует в ре­чевых практиках психотерапии. Речевые акты терапевта и клиента в качестве единиц социоречевого поведения, рассматриваемые в рамках прагматической ситуации, яв­ляются наиболее удобными и естественными единицами членения психотерапевтического дискурса.

3. Изменение прежних и порождение новых смыслов, активный семиозис составляет основное содержание пси­хотерапевтической деятельности, ее сущность. Целена­правленное изменение системы значений и личностных смыслов, представленных в индивидуальном опыте кли­ента, происходит благодаря формированию единого семи­отического пространства, структуру, внешнюю и внут­реннюю границу которой контролирует психотерапевт. Оперируя значениями (в том числе ассоциативными, коннотативными), предлагая интерпретации, он изменя­ет структуру индивидуального ментального пространства, вписанного в общее (совместное) пространство психоте­рапевтического дискурса. Кроме того, он может действо­вать также и как пансемиотический субъект, преобразуя режим, направление и структуру информационных про­цессов в тексте, описывающем жизнь клиента.

Психотерапевт выбирает семиотическую стратегию в рамках одного или нескольких терапевтических подхо­дов, равно как и точку приложения своих усилий. В за­висимости от того, является ли этой точкой бессознатель­ная сфера психики (все виды глубинной, аналитической психотерапии), мышление и сознавание (когнитивная психотерапия, гештальт-терапия), эмоции и чувства, про­цесс сопереживания (роджерианство), итоги восприятия — сенсорно-перцептивный опыт и его словесное во­площение (нейро-лингвистическое программирование), человеческое тело и процессы в нем (телесно-ориентиро­ванные подходы), семиозис имеет определенную качест­венную специфику. В любом случае психотерапевт как субъект-профессионал опирается на соответствующие на­учные знания и представления, имеет сознательную стра­тегию влияния на клиента, владеет конкретными техни­ками воздействия и способен выделить (эксплицировать), описать и объяснить психологические механизмы своей деятельности.

Текст, создаваемый высказываниями клиента, имеет раз­ное отношение к его жизненной реальности. Клиент может сознательно или неосознанно приукрашивать или прида­вать гротескные черты событиям своей жизни (презентативный иллюзионизм), быть точным (авторепрезентация) или рассказывать вещи целиком выдуманные (антирепре­зентация) — в любом случае взаимная рефлексия и пони­мание возможны лишь при реконструкции подлинных значений и смыслов. Эти механизмы описывают психоте­рапевтическую технику на семантическом уровне — уровне значений и смыслов. Прагматическая (уровень действий) и синтаксическая (уровень отношений) стороны процесса смыслопорождения представлены иначе.

Синтаксический уровень психотерапевтического семиозиса задается отношениями между его знаками и пред­ставлен собственно общением, коммуникацией терапевта и клиента, его динамикой в единстве с семиотической специализацией дискурса. В качестве механизмов на этом уровне работают реляция, референция и импликация*, обеспеченные правидами избранного терапевтом направ­ления или подхода.

* См. подробнее о них в более ранней работе [24].

Наконец, прагматнческий уровень, задающий отноше­ния знаков к их пользователям или интерпретаторам, представлен семиотикой соответствующих терапевтичес­кому направлению или подходу психологических меха­низмов (в гештальт-терапии это семиотика слияния, рет­рофлексии, сознавания, ухода, в НЛП — семиотика опущения, искажения, генерализации, утраченного перформатива). Единая для всей психотерапевтической семиосферы предметная область функционирования цело­стного человека неодинаково членится и описывается на разных языках, с использованием различных метафор.

4. Метафорическая коммуникация, этот непременный атрибут психотерапевтического дискурса, занимает важ­ное место в теоретических основах большинства психоте­рапевтических школ, формируя систему основных поня­тий. Примерами таких системообразующих метафор являются либидо и катексис в психоанализе, персона, анимус, тень и самость в юнгианстве, панцирь (броня) и орган в телесной терапии, якорь в НЛП, перинатальная матрица в трансперсональной терапии Ст. Грофа. Хорошо и точно подобранные индивидуальные метафоры обеспечивают высокий уровень взаимопонимания в процессе терапии.

Психотерапевтический дискурс по своей природе мета­форичен, что обусловлено семиотическими свойствами метафоры как оборота речи (тропа). Метафоре свойст­венны: слияние в ней образа и смысла; контраст с обы­денным называнием или обозначением сущности пред­мета; категориальный сдвиг; актуализация случайных связей (ассоциаций, коннотативных значений и смыс­лов); несводимость к буквальному перефразированию; синтетичность и размытость, диффузность значения; до­пущение различных интерпретаций, отсутствие или нео­бязательность мотивации; апелляция к воображению или интуиции, а не к знанию и логике; выбор кратчайшего пути к сущности объекта. Все эти характеристики нахо­дят применение в той спонтанной, почти неуловимой и одновременно целесообразной игре личностных смыслов и значений, которая и составляет динамику психотерапевтического процесса.

5. Представление о цели и способах ее достижения — со­относит общее понимание целей психотерапии (профес­сиональной помощи при психических и личностных рас­стройствах легкой и средней степени тяжести, содействии в разрешении проблем и преодолении психологических затруднений, в актуализации резервов личностного роста) и конкретные формы их достижения, зависящие от спе­цифики направления или подхода.

Психотерапевты различной ориентации по-разному описывают задачи своей работы. Зигмунд Фрейд говорит, что психоаналитическая терапия — это освобождение че­ловека от его невротических симптомов, запретов и ано­малий характера. Карл Густав Юнг называет ею содейст­вие процессу индивидуации, личностного роста. Ролло Мэй считает самым важным развитие человеческой сво­боды, индивидуальности, социальной интегрированности и духовной глубины. Отто Кернберг работает с проблема­ми объектных отношений, Хайнц Кохут исследует процесс развития и становления Самости (сущности человеческо­го Я), Эрик Эриксон трактует личностные проблемы как нарушения психосоциальной идентичности. Фредерик Перлз учит сознаванию, Антонио Менегетти — умению слушать голос своей сущности (ин-се) и игнорировать идущие во вред здоровью личности влияния монитора отклонений (источника искажений и помех в системе психики). Людвиг Бинсвангер стремится понять уникаль­ность бытия человека в мире на основе анализа экзистен­циального априори его существования. Эрик Берн расска­зывает о манипуляциях и играх в отношениях между людьми, описывает жизненные сценарии, которые дети на­следуют от родителей, Вильгельм Райх и Александр Лоуэн сосредоточены на телесных коррелятах невротических нарушений характера. Джон Гриндер и Ричард Бэндлер помогают распознавать ограничения в моделях окружаю­щей реальности и расширяют возможности выбора и принятия решений, Вирджиния Ceйтеp устраняет неконгруэнтность в поведении. Виктор Франкл содействует процессу поиска и нахождения смысла человеческой жизни, Ирвин Ялом помогает освободиться от экзистен­циальной зависимости, Носсрат Пезешкиан учит видеть позитивные стороны жизненных событий, Пауль Тиллих — мужеству быть.

6. Наконец, необходимость выделения шестого — уза­конивающего — параметра обусловлена многочисленны­ми попытками сторонников различных психотерапевтических школ легитимировать свои "правила игры" в ка­честве наилучших или единственно правильных. Легити­мирующий дискурс научной теории в отношении собст­венного статуса принято называть философской методологией [Ж.-Ф. Лиотар, см. 116]. В психотерапии этот метадискурс весьма и весьма специфичен. Напри­мер, психоаналитики рассматривают калифорнийские школы (НЛП, эриксонианство) как пример легковеснос­ти и антиинтеллектуализма. Друг друга они упрекают в мистицизме (самым виновным считается юнгианство*), выхолащивании и примитивизме аналитической практи­ки вследствие измены духу фрейдовского учения (Ж. Лакан об американском психоаналитическом движении и эго -психологии) и т.п.

* См., например, недавно переведенную у нас pаботy Э. Гловера "Фрейд или Юнг" — СПб.: Академический проект, 1999. - 206 с.

Типологический анализ и описание дискурсивных практик психотерапии требует не только формализации оснований для их выделения, но и учета особенностей конституирующей активности самих практик. Вполне очевидна возможность существования внутри одной и той же дискурсивной практики различных, противопо­ложных, а то и взаимоисключающих мнений, противоре­чащих друг другу выборов. Иными словами в психотера­пии, помимо структурного или генетического родства школ и подходов, существует также и система рассеива­ний (термин М. Фуко), формы распределения дискурса внутри отдельных практик и психотерапевтической семиосферы в целом.

Предельно индивидуализированный, субъективный ха­рактер психотерапевтического дискурса предлагает каж­дому терапевту множество различных возможностей, то­чек выбора речевых стратегий и форм реализации речевой интенции. В речевой практике отдельного субъ­екта (психотерапевта) наряду с постоянными темами, концептами и мнениями остается место для неосознава­емых интересов, внутренних конфликтов, интуитивных догадок, обуславливающих тематические предпочтения среди стратегических и технических возможностей вы­бранного направления или подхода.

Стоит задать вопрос — а на чем же основана общность, целостность семиотического пространства психотерапии? На полной, содержательно очерченной, обособленной и логически непротиворечивой классификации объектов, составляющих ее предметную область? Нет, скорее речь идет о лакунарных сцеплениях и рядах, о различных вза­имодействиях, замещениях и трансформациях. Приняты ли определенные, нормативные типы речевых актов и пропозиций, существует ли тематическое постоянство, те­заурус конкретных понятий? Лишь отчасти. В большинст­ве конкретных случаев формулировки столь отличны, а функции их столь гетерогенны, что трудно представить себе, как они сводятся в единую фигуру, определяющую законы структурирования дискурса. В психотерапии как нигде приходится сталкиваться с концептами различной семиотической природы, правила применения которых игнорируют и исключают друг друга, так что эти понятия не могут входить в логически обоснованные общности (например, трактовка категории желания в классическом и структурном психоанализе, или представления о челове­ческой экзистенции в дазейн-анализе (Л. Бинсвангер, М. Босс) и сэлф-теориях (Х. Кохут).

Поэтому при анализе дискурсивных практик психотерапии необходимо, на мой взгляд, описывать как рассеивания сами по себе, так и вычленять среди элементов указанных практик такиe, что не организуются ни в виде постоянно выводимой системы, ни в виде устойчивого гено-текста; в отношении которых регулярность и после­довательность появления, взаимное соответствие и функционирование, обусловленные и иерархичные трансфор­мации, установить трудно. Эти правила распределения, рассеивания дискурса являются важными сторонами семиосферы психотерапии, их описание наряду с правилами формации дискурса позволит лучше понять специфичес­кую природу харизмы, свойственной отдельным пансемиотическим субъектам психотерапевтической деятельности.

На основе изложенных выше представлений можно выделить несколько типов дискурсивных практик, воз­можное число которых намного меньше количества реально существующих в психотерапии форм. При этом, разумеется, уже существующие, исторически сложившие­ся способы классификации психотерапевтических на­правлений и школ не обязательно совместятся с предла­гаемой классификацией. Я и не ставила себе такой задачи, хотя некоторые пересечения и совпадения пред­ставляют несомненный теоретический интерес и имеют любопытные практические следствия.

Исторически первой, наиболее известной и авторитет­ной, хорошо институциализированной и целостной явля­ется дискурсивная практика психоанализа, различные формации которой описаны в настоящей книге. Пред­ставляется интересным сравнить ее с другими дискурса­ми, существующими в психотерапии.

Альтернативным психоанализу типом речевой практики является когнитивно-бихевиоральный или рациоиалыю-эмотивный (РЭТ) подход, представленный работами А. Бека, А. Эллиса, А. Лазаруса, Д. Мейхенбаума, С. Уолена и др. Когнитивной психотерапией принято называть совокуп­ность психотерапевтических методов, в основе которых лежит представление о примате сознательной, рациональ­ной стороны психики в разрешении психологических проблем, в том числе личностных и эмоциональных. Ме­тодологические основы этого направления сформированы в русле классической рациональности, так что опирается оно прежде всего на силу сознательного разума, здравого смысла к эффективно в той мере, насколько эта сила и впрямь велика и значительна. Дискурсивная практика когнитивной терапии имеет свою специфику.

Дейктическая позиция психотерапевта подчеркнуто ди­рективна и активна. Процесс порождения речевых выска­зываний опирается на развитые навыки самонаблюдения (интроспекции), хорошее логическое мышление, склон­ность к абстрактному рассмотрению конкретных жизнен­ных ситуаций. Позиция клиента является подчиненной и маркирована низким уровнем развития рефлексивных способностей. А.Эллис указывает, что РЭТ-терапия "со­стоит в том, чтобы ликвидировать мысли, чувства и спо­собы поведения, которые мешают клиенту и окружающим его людям быть счастливыми и помочь ему увидеть, как он своими руками делает себя несчастным" [91, т.2, с.172]. Иными словами, внеязыковая действительность, лежащая в основе дискурса клиента, намеренно игнори­руется терапевтом во всех случаях, когда тот считает ее иррациональной. Место анализа субъективной психичес­кой реальности занимает элиминация (устранение) тех ее аспектов, которые, с точки зрения психотерапевта, нега­тивно влияют на когнитивные, эмоциональные и мотивационные аспекты поведения и деятельности клиента.

Семиотические механизмы производства и/или изме­нения смыслов в когнитивной терапии представлены ло­гическими закономерностями мышления. Рациональ­ность (или иррациональность) любого знания, мнения или представления проверяется лишь после того, как воз­никает сомнение. Рациональность как особый слой зна­ний о действительности, нечто такое, в чем не сомнева­ются только потому, что не подозревают самой возможности усомниться — вот где точка приложения идей А. Бека и А. Эллиса. Они прослеживают в составе внутреннего опыта личности рационально выделяемые очевидные образования, в которых усматриваются фунда­ментальные характеристики мира, и показывают, как можно усомниться в этих "непреложных данностях". По­скольку психические и личностные расстройства (трево­га, депрессия, панические страхи, скука, ощущение своей неполноценности и т.п.) считаются возникающими из-за нарушений и сбоев в информационных процессах, психотерапевт в качестве пансемиотического субъекта ра­ботает подобно хорошему ("системному") программисту, который способен найти и устранить сбой в программе и даже (в идеале) научить этому пользователя (клиента).

Референциалъные нормы в дискурсе когнитивной пси­хотерапии определяются триадой "рациональное — эм­пирическое — иррациональное". Поскольку ведущим для данного типа дискурса является представление о том, что депрессия и другие виды невроза суть последствия ирра­ционального и нереалистического мышления, то речевые акты терапевта направлены исключительно на изменение мыслей, мнений, убеждений и представлений клиента. Последние называются когнициями или когнитивными переменными делятся на несколько групп: описательные или дескриптивные, оценочные, причинно-следственные (каузативные) и предписывающие или прескриптиеные. Типичной модальной рамкой высказываний терапевта яв­ляется волюнтативная модальность, предполагающая од­ностороннюю зависимость между реальностью и речью.

Метафорическая коммуникация используется в данном типе дискурса преимущественно в процедуре кларификации — прояснения, с помощью которого клиент учится распознавать свои иррациональные установки. Совмест­ное семиотическое пространство в когнитивной психоте­рапии строится как матрица вероятностных значений, которые могут быть приписаны внутреннему опыту кли­ента. Эллис проводит четкую границу между тем, что он называет "адекватными негативными эмоциями" (грус­тью, обидой, страхом, печалью, досадой, сожалением, гневом) и невротическими, депрессивными переживани­ями. С его точки зрения, люди естественно огорчаются в тех случаях, когда их планы или намерения не сбывают­ся, когда окружающие оценивают их ниже, чем следует, когда они болеют или теряют близких. Однако в тех слу­чаях, когда когнитивную основу их дискурса составляет абсолютистское, догматическое мышление, это приводит к депрессивному восприятию мира. Задача терапевта — расшатать подобные репрезентации действительности в сознании клиента и предложить альтернативные страте­гии лингвистического моделирования реальности.

Дискурс клиента отличается преобладанием высказы­ваний, сформулированных с упором на негативный по­люс алетической (необходимость), деонтической (долг) и аксиологической (ценность) нарративных модальностей (см. о них 58, с.113-114). Эти дискурсивные параметры выделены курсивом в приводимых ниже типичных формах языковой репрезентации жизненных установок:

• У личности сложилась отрицательная самооценка на­ряду с убеждением, что нельзя иметь серьезных недостатков, иначе ты будешь ни на что не годным, неуме­стным и неадекватным.
• Человек пессимистически смотрит на свое окружение. Он абсолютно убежден в том, что оно должно быть зна­чительно лучшим, а если не выходит — это совершенно ужасно.
• Будущее воспринимается в мрачном свете, неприятно­сти неизбежны, а невозможность стать более счастли­вым делает жизнь бессмысленной.
• Низкий уровень самоодобрения и высокая склонность к самоосуждению сочетаются с представлением о том, что личность обязана быть совершенной и должна получать одобрение от других, а иначе она не заслуживает хоро­шего отношения к себе и должна быть наказана.
• Ожидание неприятностей предполагает, во-первых, их неизбежность, а во-вторых, человек обязан как-то справляться с ними, а если этого не происходит, зна­чит он хуже всех (А. Эллис,1994).

Соответственно, дискурс терапевта направлен на изме­нение модальной рамки подобных высказываний клиен­та. Личность, скованная иррациональными установками, постоянно находится в плену отрицательных эмоций. Не в силах совладать с ними, в своем поведении она может проявить лишь беспомощную некомпетентность. Психотерапевт строит помощь таким людям в несколько этапов. Сначала — прояснение абсолютистской системы ак­сиом, блокирующих деятельность, затем — обсуждение их как гипотетических, вероятностных. Кроме того, диа­лог с подавленными, депрессивными и тревожными клиентами, не способными быстро изменить свою точку зрения на мир, может реализоваться в серии пропозици­ональных актов, осуществляющих альтернативную рефе­ренцию и предикацию. Например, можно задавать такие вопросы:

• Почему Вы должны все делать хорошо? Разве партнер (муж, начальник, возлюбленный) сразу разочаруется в Вас, если Вы совершите ошибку? Все люди время от времени ошибаются. Конечно, ошибки нужно исправлятъ, но разве за них всегда и всех следует наказывать? Разве Ваши друзья и близкие не умеют прощать?.
• Кто и когда сказал, что Вы должны получать одобрение каждого, в ком Вы заинтересованы? Разве Вы должны всем нравиться? А если Вы кому-то и не нравитесь — это делает Вас плохим? Вспомните, ведь Вам нравятся далеко не все люди, с которыми Вы встречаетесь. И они живут себе при этом спокойно.
• Предположим, Вы действительно посредственный, за­урядный человек. Но разве из этого следует, что Вы еще и обязательно должны быть несчастным? Может быть, Вы действительно не сделаете ничего выдающе­гося. А кто сказал, что Вы обязаны быть незаурядным? Почему быть обычным человеком ужасно? В мире мил­лионы таких людей, и большинство из них счастливы и довольны жизнью.

Помимо нивелирования роли абсолютистских требо­ваний долженствования в дискурсе клиента (А. Эллису принадлежит забавный термин "must-урбация", must-по-ангдийски "должен"), когнитивный терапевт после­довательно реализует стратегию, обучающую невротика отличать свои мысли и мнения, гипотезы и предположе­ния от реальных фактов и событий жизни. По мере то­го, как клиент учится распознавать автоматические мыс­ли и выявлять их неадаптивную сущность, он относится к ним все более объективно, понимая, как они искажа­ют реальность.

Кроме того, дискурсивная практика когнитивной пси­хотерапии учитывает склонность некоторых людей отно­сить к себе и наделять личностным смыслом события, которые не имеют к ним причинного отношения. Де­прессивная женщина чувствует вину не только за подго­ревший пирог, но и за дождь, испортивший загородную прогулку. Параноидальный начальник считает все успехи и достижения своих подчиненных этапами коварного плана, направленного на подрыв его власти и авторитета. Тревожная мать не выпускает подростка гулять и пытает­ся вести его в школу за руку, так как в газетах пишут об очередном скачке количества преступлений против несо­вершеннолетних. Такой тип семиозиса интенсивно бло­кируется терапевтом, предлагающим взамен более про­дуктивные стратегии означивания действительности.

Особые формы дискурсивных практик представляют собой экзистенциальная терапия и дазейи-анализ, неструк­турированные техники психотерапевтического воздейст­вия (роджерианство), терапия реальностью У. Глассера, си­стемная семейная терапия, телесно-ориентированные подходы и т.д. В задачу данной работы не входит их опи­сание, тем более что различия между дискурсивными практиками психотерапии вполне очевидны.

Сравнивая различные психотерапевтические подходы, стоит обсудить смысл, вкладываемый в понятие разли­чий, как они представлены в семиотическом пространст­ве психотерапии. Основные различия между формами дискурсивных практик заданы способами интерпретации речевого поведения участников терапевтического процес­са, интерпретация же возможна лишь при условии внеположности ее автора анализируемому дискурсу. Иначе го­воря, интерпретация различий в речевых практиках психотерапии должна основываться на деконструкции текста (как ее понимает Ж. Деррида), т.е. учитывать всю совокупность условий возможности любого означивания, производящего смысл.

Для психотерапевтического дискурса различие, пони­маемое как "отсрочка" (diffеrance), позволяет определить живое настоящее (фено-текст) психотерапевтической бе­седы как изначально не тождественное жизненному опы­ту, служащему ей гено-текстом (термины Ю. Кристевой). Различие тут не просто несовпадение, но определенный порядок следования внутри дискурсивного объекта: от настоящего (момент беседы) к прошлому (внутренний опыт и его генезис) и снова к настоящему (изменение, переосмысление опыта на психотерапевтическом сеансе). Терапевт как пансемиотический субъект берет на себя роль окончательного устанавливателя различий, роль "связующего элемента или стратегического знака, отно­сительно или предварительно привилегированного, который обозначает приостановку присутствия, вместе с при­остановкой концептуального порядка" [19, с. 405].

Различие как differance имеет дело с анализом некой внеличностной реальности, выходящей за пределы сущ­ности и существования, то есть экзистенциального при­сутствия. Терапевтический психоанализ не развертывает­ся как обычный дискурс, исходящий из устойчивой системы представлений рационалистического образца. Составляющая его основу интерпретация представляет собой проблему стратегии и риска, поскольку не сущест­вует трансцендентной истины, находящейся вне, за пре­делами сферы терапевтических отношений, которая ока­залась бы способной управлять всей тотальностью этой сферы. В каждом отдельном случае выбор конкретной стратегии достаточно случаен, поскольку эта стратегия не единственная из числа тактических возможностей, зада­ваемых конечной целью, доминирующей темой анализа, его техникой или предельной точкой движения. В итоге — это стратегия, не имеющая завершения. В некоторых случаях ее можно назвать слепой тактикой или эмпириче­скими блужданиями, раз уж ценность эмпиризма еще не утратила своего значения в семиосфере психотерапии.

8.3. Анализ психотерапевтического дискурса

Общая схема анализа дискурса в психотерапии опреде­ляется целями и задачами психотерапевтической помо­щи. Для этого терапевту необходимо владеть навыками анализа содержательной стороны высказываний клиента, т.е. уметь выделять бессознательные основы личностных концептов и моделей, лежащих в основе психологических трудностей и проблем (этому посвящены предыдущие главы книги), а также понимать лингвистические и се­мантические механизмы производства речевых высказы­ваний, в которых находят отражение эти проблемы.

В свою очередь, дискурс психотерапевта выстраивается так, чтобы в процессе терапевтического взаимодействия с клиентом он научился понимать роль неосознаваемых компонентов внутреннего опыта в возникновении своих проблем или невротических симптомов и, соответствен­но, находить продуктивные способы их разрешения и снятия. Содержательная сторона анализа определяется психоаналитической традицией (в широком смысле это­го слова), формальная — структурно-лингвистическими принципами текстового анализа.

Анализ дискурса как сложившаяся, устойчивая форма эпистемологической практики сформировался в 60-70 го­ды на стыке логики, лингвистики, психоанализа и фило­софии языка. Перечень его объектов весьма широк — это политические, идеологические, этносоциальные и социо-культурные дискурсы о самых различных сторонах и ас­пектах человеческой жизни — от дискурса вещей (Ж. Бодрийяр) до советского политического дискурса (П. Серио) и дискурса трансгрессивной сексуальности (Ж. Делез). В отечественной традиции он известен очень мало и прак­тически не используется в качестве исследовательской парадигмы. Работы по анализу бессознательной основы психотерапевтического дискурса представлены, в основ­ном, лакановской школой.

Существуют два основных способа понимания предме­та анализа дискурса, выступающего в качестве единого объекта. Лингвистическая модель рассматривает дискурс как объект, с которым сталкивается исследователь, откры­вающий следы субъекта речи и языка, автора высказыва­ния, указывающие на присвоение языка говорящим субъ­ектом. Лакан называет их шнфтерами или индексами, указывающими на того, кто гопорит — разумно мысля­щий клиент или его Другой (желание реального, иррациональный страх, логика психоза). В рамках психологичес­кой модели дискурс понимается как способ языкового конституирования субъекта, полный и всеобъемлющий репрезентант его внутреннего опыта. Психоанализ естест­венно сочетает эти две непротиворечивые и взаимно до­полняющие друг друга точки зрения.

В семиотическом пространстве психотерапии процесс анализа любого дискурса опирается на две материальные основы: архив и язык. Архив (в том понимании, которое сформировал для этого слова М. Фуко) — это, во-первых, совокупность текстов, содержащих описание теории и практики психотерапевтической работы в истории чело­веческой цивилизации. Во-вторых, это социальные ин­ституции, которые сохранили соответствующие формы практики, обеспечив условия для их воспроизводства, расширения, изменения, передачи. В-третьих, это уст­ройство (механизм), создающий разнообразные сочета­ния отдельных элементов, формирующих новые объекты, пополняющие архив. И наконец, это самонастраивающа­яся система с обратной связью, позволяющая регулиро­вать и детерминировать производство смыслов внутри указанного семиотического пространства.

Язык, обеспечивая саму возможность существования и производства значений и смыслов, образующих семиосферу психотерапии, представлен не только уникальнос­тью своих конкретных составляющих (семантики, син­таксиса и прагматики, изменяющихся в другом языке), но и общими (во всяком случае, для основных европей­ских языков) правилами оформления актов "психотерапевтической речи", функция которых представлена преж­де всего целями психотерапевтического воздействия.

Анализ дискурса как объект скорее психологии, чем лингвистики, опирается на ряд принципов, первым и важнейшим из которых является принцип субъектности. В противовес "чисто лингвистической" точке зрения, пола­гающей, что повседневное использование языка людьми (речь) не должно интересовать науку о языке, этот прин­цип восстанавливает в правах субъекта, автора и хозяина языковой реальности.

Прагматика психотерапевтического дискурса изучает не столько систему языка, сколько высказывание и гово­рение — речевые акты в качестве поступков, проявлений личностной активности. Ведь в психотерапии говорить — это не столько обмениваться информацией, сколько осу­ществлять вмешательство, воздействовать на собеседни­ка, владеть коммуникативной ситуацией, менять систему представлений клиента, его мысли и поведение.

Целевая функция актов речи психотерапевта и клиента может быть адекватно понята только в рамках семи­отической целостности аналитического процесса, где синонимия и двусмысленность, семантическое и аргументативное значение высказывания, содержание пресуппозиций гибко смещаются относительно некоего им­плицитного (подразумеваемого) центра, выражающего намерения обоих субъектов. Процесс высказывания, пре­образующий язык (существовавший до этого как возможность) в дискурс, подразумевает доминирующую роль субъекта не только в прагматике, но и в семантико-синтаксических отношениях. "Кто говорит?", "почему?" и "зачем?" — вот основные вопросы, которые задает се­бе психотерапевт, слушая клиента. От ответов на них за­висит стратегия и тактика терапевтического анализа.

Второй принцип — диалогичности — можно назвать уче­том присутствия Другого. Он отсылает аналитика к пред­ставлению о необходимости точно атрибутировать выска­зывание некоему субъекту, который во многих случаях не обязательно совпадает с сознательным Я (эго) говорящего. Во всех случаях, когда один собеседник сказал нечто, чего вовсе не намеревался говорить, а его партнер услышал не то, что было произнесено (или не услышал произнесенно­го), мы имеем дело с удвоением участников диалога. Ре­флексия по поводу Другого, имеющего конститутивный характер, исходит из теории высказывания и под влияни­ем глубинной психологии (особенно структурного психо­анализа) претерпевает существенное расширение, затраги­вая проблему субъекта, тесно связанную с его незнанием как смысла высказывания, так и коннотативной семанти­ки произнесенного.

Присутствие Другого является составной частью речи любого субъекта, причем их диалог в психотерапии чаще понимается как противостояние, взаимоисключение, а не взаимодействие. Связь с Другим заключает рефлексию смысла высказываний в очень жесткие рамки. Кроме того, субъект речи детерминирован своей связью с внеш­ним миром, окружающей действительностью; это децентрализованный, расщепленный субъект, причем расщепление, вводящее Другого, имеет конституирующий (для субъекта) и структурирующий (для дискурса) характер.

Психотерапевт, слушая речь клиента, всегда имеет в виду, что сама материальная структура языка позволяет, чтобы в линейности речевой цепочки звучала непредумы­шленная полифония, через которую и можно выявить следы бессознательного. Когда клиент говорит, он ис­пользует язык в том числе и как поразительный способ создания двусмысленности — к его услугам полисемия, омонимия, безграничные просторы коннотативных зна­чений, тропы (в особенности метафора и метонимия), риторические фигуры речи. В ходе речевого взаимодейст­вия всегда имеется что-нибудь дополнительное и непро­шеное, и не только в случае оговорки, когда "другое оз­начающее" занимает в цепочке место запланированного, а постоянно, за счет избытка смысла по сравнению с тем, что хотелось высказать, так что ни один говорящий субъ­ект не может похвастаться тем, что он имеет власть над многочисленными отзвуками произнесенного.

Это свойство акта речи я, вслед за Ж. Отье-Ревю [27], склонна считать неизбежным и позитивным. Психоанали­тическая терапия имеет сугубо лингвистический характер. Она возможна лишь постольку, поскольку клиенты гово­рят больше, чем знают, не знают, что говорят, говорят не то, что произносят и т.п. Дискурс весь пронизан бессозна­тельным вследствие того, что структурно внутри субъекта имеется Другой. Разведение позиций субъекта и Другого, равно как и атрибуция дискурса одному из них, возможны чисто лингвистическим способом, при котором Я рассма­тривается как означающее, "шифтер" или индикатив, ука­зывающий в подлежащем того, кто ведет речь. Соответст­венно, ответ аналитика может быть обращен к субъекту, или Другому, или адресоваться им обоим. Так анализ дискурса позволяет терапевту в ходе беседы с клиентом вклю­читься в полифонию составляющих ее голосов.

Третий принцип — это принцип идеологичности. Понятие идеологии здесь используется в буквалистском его значе­нии, как совокупность некоторых скрытых идей, не всегда и не полностью осознаваемое влияние которых обуславливает смысл высказываний, слагающих дискурс. Идеи, вы­ступающие как вторичные означающие дискурса, распола­гаются в пространстве коннотативной семантики высказы­ваний и определяют скрытый смысл речи, который способен заменить и вытеснить явный в любой момент. В психотерапии искусство аналитика должно быть выше способности клиента жонглировать скрытым смыслом своего дискурса, иначе терапевт не сможет проводить осознанную стратегию воздействия и рано или поздно окажется в плену бессознательных намерений своего собеседника. Множество пустых, ни к чему не ведущих тера­певтических сеансов возникает именно по этой причине.

Изучение различных способов идеологической "дефор­мации" дискурса клиента позволяет аналитику наметить конечную цель терапии. Учитывая коннотативные смыс­лы, последний лучше понимает, совокупность каких бес­сознательных идей (содержаний, мотивов) пропитывает речь пациента и может прямо указать на них, осуществив тем самым демистификацию совместного дискурсивного пространства.

Четвертый принцип — интенциональности — предпола­гает понимание сознательных и учет бессознательных ин­тенций клиента в качестве множественного субъекта вы­сказываний. Как правило, даже небольшие по объему фрагменты дискурса могут содержать несколько различ­ных, часто противоположно направленных и даже взаим­но исключающих друг друга намерений и стремлений. Процесс вытеснения, безусловно, определяет основные противоречия, связанные с желанием одновременно вы­сказать и утаить бессознательные означаемые, связанные с личностью клиента и историей его жизни.

Различные интенции клиента в дискурсе могут быть представлены как интенции высказываний и интенции сопровождающих эти высказывания значимых пережива­ний. Поэтому (в особенности, если переживания интен­сивно эмоционально окрашены и очевидно модулируют процесс порождения высказываний) необходим феноме­нологический анализ, позволяющий развести указанные типы намерений. Это важно прежде всего для тех особенностей высказываний клиента, которые обусловлены трансферентнымн отношениями. В равной степени в дискурсе терапевта должны быть замечены и учтены ин­тенции, вызванные контр-переносом.

Помимо этих четырех основных принципов, которые могут быть положены в основу анализа психотерапевти­ческого дискурса, нужно учитывать также следующее. В процессе анализа рассеянное множество высказываний приводится к позиционному единству. Производимая пе­регруппировка высказываний соответствует некоторой "точке зарождения" дискурса, понимаемой не как субъ­ективная форма, а, скорее, как позиция субъекта, задаю­щая определенную формацию дискурса. Каждая дискурс-ная формация определяет то, что может и должно быть сказано в зависимости от позиции субъекта. Комплекс дискурсных формаций в целом определяет "универсум" высказываемого и устанавливает границы речи клиента.

При анализе высказываемое в отношении субъекта оп­ределяется связью между различными дискурсными фор­мациями. Эти формации очерчивают некоторую иден­тичность, не обязательно совпадающую с предъявляемой в ходе терапии (в психоанализе — обязательно не совпа­дающую). Учитывая, что клиент не всегда говорит "от своего имени", можно предполагать, что он имеет статус субъекта высказывания, который определяется той дис­курсивной формацией, в которую он попадает. Аналитик обязан помнить, что разнообразие дискурсивных форма­ций отнюдь не является случайным, оно детерминирова­но ядром устойчивых смыслов, конфигурация которых и составляет основу проблемы клиента.

Как для терапевта, так и для клиента актуальный дис­курс всегда соотносится с "уже сказанным" и "уже слы­шанным". В концептуальной практике анализа дискурса эти особенности конкретного дискурса называют преконструктом. В психотерапии преконструкг образуют рамки терапевтических отношений, взаимно направленные ожидания терапевта и клиента и их устойчивые личностно-смысловые системы, актуализирующиеся в процессе понимания и оценки личности собеседника. В качестве отметок, "следов" предшествующих дискурсов (или от­дельных высказываний) преконструкт обеспечивает эф­фект очевидности. Любой терапевт хорошо знаком с са­мо собой разумеющимися, очевидными выводами и утверждениями клиентов, которые в конечном счете ока­зываются либо неверными от начала до конца, либо во­обще не поддающимися верификации в силу нарушения логики предикатов*.

* Ср. формулировку парадокса Мура: "Идет дождь, но я так не считаю" с утверждением типа "Муж обеспечивает семью, но я так не думаю".

Очевидность, на которую рассчитывает клиент, при­дает его речевой деятельности иллюзорность, являющую­ся важным аспектом его способа высказывания. Можно говорить о "прозрачности" дискурса клиента, понимая ее как совокупность очевидностей, эффектов дискурса, которые пронизывают производство смыслов; парадок­сальным образом в результате формируется "затемненность" границ между смыслом и его субъектом. Клиент в определенном смысле постепенно становится залож­ником высказанного им, он уже не может изменить смысл в соответствии со внезапно возникшим намере­нием. В его распоряжении остается лишь иносказание (перифраз).

Для терапевта-аналитика выделение иносказаний в речи клиента имеет первостепенное значение. С его по­мощью можно наблюдать связь между различными по­зициями субъекта, его переходы из одной дискурсной форм.щии с другую, поскольку все они связаны между собой отношениями перифразирования. Иносказание — безошибочный диагностический признак присутствия Другого (Иного), а вся совокупность перифраз задает расстояния между смыслами в различных, связанных между собой дискурсных образованиях. Посредством иносказаний смыслы (и субъекты) сближаются друг с другом и удаляются друг от друга, смешиваются и раз­личаются. Это происходит в силу того, что субъект (кли­ент), сконцентрировавшись в самом себе (на своей про­блеме), при производстве смысла рассматривает себя не как предмет высказывания (референции), а как сово­купность связей между различными дискурсными фор­мациями.

Наличие преконструктов обеспечивает порождение эф­фекта значения внутри дискурсной формации, благодаря чему субъект высказывания (клиент) может занять поло­жение, способствующее иллюзии субъективности, т.е. ил­люзии того, что он (субъект) и есть источник смысла. Все происходит таким образом, как если бы язык сам по себе поставлял элементы, требуемые для создания "необходи­мой конституирующей иллюзии субъекта". Фактически же в процессе производства дискурса имеет место двойное вытеснение: сначала клиент отторгает тот факт, что смысл высказывания формируется в процессе, детерминирован­ном законами языка (внележащими частной логике субъ­екта)*. Затем он "забывает" о разделении субъективного семиотического пространства, посредством которого в нем формируется зона высказанного (явного) и отбро­шенного (невысказанного, тайного). Разумеется, чаще всего отбрасываются (в качестве второстепенных, неваж­ных) как раз те моменты, совокупность которых составля­ет "неудобные" аспекты смысла. Могу добавить, что в анализе литературно-художественных и политических дискурсов это называется "эффектом Мюнхгаузена".

* Клиент произносит, например, фразу "Не могy сказать, что я свою жену ненавижу", полагая, что ее смысл состоит в утверждении, что он не испытывает ненависти к жене. На самом деле значение этой фразы — в том, что он не может сказать о своей ненависти.

В дискурсе терапевта присутствие преконструкта обус­ловлено прежде всего его теоретическими знаниями и установками, сформировавшимися в рамках одной или нескольких психотерапевтических школ. Элементы дискурсивных практик психоанализа, теории М. Кляйн и интерперсонального подхода Г.С. Салливана могут со­ставлять, к примеру, "материально-историческую объек­тивность" дискурса терапевта, работающего с глубинны­ми нарушениями межличностных отношений; правила индирективной терапии определяют стиль работы и по­рядок дискурса консультанта в ходе проведения роджерианского интервью. Профессиональная идентификация терапевта с той или иной психологической теорией де­терминирует его дискурс, навязывая и одновременно скрывая его подчинение под видимостью независимости субъекта отдельно взятого высказывания.

В процессе рассказывания личной истории дискурс клиента апеллирует к совокупности смыслов внутреннего опыта, используя формулы, конституирующие первона­чальный, воображаемый дискурс, относящийся к области памяти. Это проявляется в ритуалах непрерывности, кото­рые перекраивают время, соединяя смысл актуальных высказываний с прошлыми и будущими формациями ин­дивидуального дискурса. Такие ритуалы наблюдаются также в процессе структурирования продолжительной по времени терапевтической работы психоаналитического характера. Эта ритуализация имеет лингвистическую природу, поскольку опирается на гибкую систему транс­формаций глагольных времен, а не на традиционные ре­чевые формулы. Ритуалы непрерывности соотносятся с формами умолчания — любой психоаналитик знает: то, что не высказано, тоже имеет смысл.

Молчание и умалчивание в анализе психотерапевтиче­ского дискурса важны своей конститутивной ролью. Как правило, в речи клиента всегда имеется основополагаю­щее умолчание, соответствующее сильно вытесненным, глубинным слоям бессознательного, локальное умолча­ние, соотносимое с иррелевантными обсуждаемой про­блеме аспектами опыта, и замещающее умолчание, со­ставляющее суть того, что можно назвать "речевой политикой": говорить об А, чтобы не высказать В. Про­цесс умалчивания связан с борьбой смыслов и нарушени­ем свободы передвижений из одной дискурсной форма­ции к другую. При исключении некоторых смыслов в речи клиента возникают семантические зоны (а, следова­тельно, и позиции субъекта), которые он не может зани­мать, так как они становятся для него запретными. Пси­хотерапевт в качестве пансемиотического субъекта может говорить с этих позиций, возвращая клиента в сферу то­го, о чем он пытался умолчать. Это весьма эффективный способ работы с сопротивлением.

В конечном счете, анализ дискурса в ходе психотера­певтического взаимодействия представляет собой проце­дуру, посредством которой терапевт способен преодолеть исходящее от клиента принуждение к интерпретации (од­ной из возможных, которая, тем не менее, представляет­ся последнему единственно верной). Бессознательная идеология речи клиента образует смысловое и семантиче­ское ядро его проблемы, а запрос определяется возмож­ностью понимания. Задачей аналитика является понима­ние властной (детерминирующей) роли бессознательных содержаний, в рамках которой конкретная интерпрета­ция тяготеет не к недостатку смысла (его сокрытию, ис­кажению, изъяну), а к избытку, насыщению, исчерпыва­ющей полноте, производящей эффект очевидности.

Анализ предоставляет возможность рассматривать смысл как незаполненный, свободный для множества различных интерпретаций. Ассимилируя результаты та­кого взаимодействия, клиент в итоге оказывается спосо­бен включить в свой дискурс сделанные совместно с ана­литиком открытия, проливающие свет на подлинную природу его трудностей и проблем, и выбрать адекватный способ их разрешения и преодоления.

Общая графическая схема анализа психотерапевтичес­кого дискурса представлена на следующей странице:

Схема анализа психотерапевтического дискурса

Таким образом, формальная сторона анализа бессозна­тельных компонентов дискурса, опирающаяся на пере­численные выше принципы, представлена интерпретативными процедурами лингвистического характера. Однако модифицированной парадигмы текстового анализа недо­статочно для того, чтобы обеспечить адекватное и психо­терапевтически конструктивное понимание речи клиента. Необходимо хотя бы в общих чертах описать стратегию идентификации имеющейся у клиента бессознательной основы психического моделирования реальности (см. па­раграф 8.1), которая рассматривается как источник воз­никновения проблем и, следовательно, основной объект терапевтического воздействия. Здесь и далее речь пойдет о способе установления соответствия между дескриптив­ным бессознательным (в его фрейдовском понимании как психического процесса, существование которого следует предполагать, выводить на основе наблюдения явлений душевной жизни, которые иначе оказываются необъясни­мыми), и динамическим бессознательным.

Утверждение реальности бессознательного есть, как известно, ядро психоаналитического теории, ее сущность. Все, что можно с достоверностью узнать о его природе - это общий способ, при помощи которого бессознатель­ные влечения в качестве интенциональных актов органи­зуют и трансформируют опыт субъекта. Различие между сознательным и бессознательным ментальным актом со­стоит в том, что последний выполняется без референции к субъекту, который, таким образом, остается в неведе­нии относительно собственных намерений.

Такое понимание созидающей (конститутивной) функ­ции бессознательного дает возможность прагматически интерпретировать дискурс клиента с точки зрения имею­щихся в нем разрывов ("зияний"), которые и выступают индикаторами глубинных проблем. А поскольку цент­ральным моментом психоаналитической терапии приня­то считать установление связи сознания (Эго) с вытесненными содержаниями и представлениями, то понятно, почему заполнение разрывов и лакун в дискурсе клиента является действенным способом оказания ему психоло­гической помощи. Это, собственно, и есть форма присут­ствия речевых аналитических техник в глубинной психо­терапии как таковой.

Литература

1. Бажин Е.Ф., Голынкина Е.А., Эткинд A.M. Метод исследова­ния уровня субъективного контроля / Психол. журнал, 1984, № 3, с.152—162.
2. Барт Р. Фрагменты речи влюбленного. — М.: Ad Marginem, 1999. — 432 с.
3. Батай Ж. Внутренний опыт. — СПб.: Аксиома, 1997. — 336 с.
4. Бинсвангер Л. Бытие-в-мире. — М.-К.: Рефл-Бук, Ваклер, 1999. — 336 с.
5. Бодрийяр Ж. О совращении / Ad Marginem '93. Ежегодник Лаборатории постклассических исследований Института философии РАН. — с. 324—353.
6. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. — М.: Добросвет, 2000. — 258 с.
7. Бодрийяр Ж. Символический обмен и смерть. — М.: Добросвет, 2000. — 387.
8. Бондаренко А.Ф. Психологическая помощь: теория и прак­тика. — М.: Изд-во Института психотерапии, 2000. — 368 с.
9. Брилл А. Лекции по психоаналитической психиатрии. — Екатеринбург: Деловая книга, 1998.
   — 336 с.
10. Винникотт Д.В. Маленькие дети и их матери. — М.: Класс, 1998. — 80 с.
11. Винникотт Д.В. Пигля. Отчет о психоаналитическом лече­нии маленькой девочки. — М.: Класс, 1999. — 176 с.
12. Гуггенбюль-Крейг А. Власть архетипа в психотерапии и ме­дицине. — СПб.: Б.С.К., 1997. — 117 с.
13. Гринсон P.P. Техника и практика психоанализа. — Воронеж: МОДЭК, 1994. — 491 с.
14. Делез Ж. Логика смысла. — М.: Академия, 1995. — 298 с.
15. Делез Ж. Ницше. — СПб.: Аксиома, 1997. — 186 с.
16. Делез Ж. Представление Захер-Мазоха // Л. фон Захер-Мазох. Венера в мехах. — М.: Ad Marginem, 1992. — с. 189—312.
17. Делез Ж. Складка. Лейбниц и барокко. — М.: Логос, 1998. — 264 с.
18. Демоз Л. Психоистория. — Р/Д.: Феникс, 2000. — 512 с.
19. Деррида Ж. О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только. — Мн.: Современный литератор, 1999. — 832 с.
20. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. — М.: Художе­ственный журнал, 1999. — 236 с.
21. Западноевропейская поэзия XX века / ред. M. Baксмахеp и др. — М.: Художественная литература, 1977. — 846 с.
22. Зонтаг С. Мысль как страсть. — М.: Русское феноменоло­гическое общество, 1997. — 208 с.
23. Калина Н.Ф. Лингвистическая психотерапия. — К.: Ваклер, 1999. — 282 с.
24. Калина Н.Ф. Основы психотерапии. — К.: Ваклер, 1997. — 266 с.
25. Кан М. Между психотерапевтом и клиентом: новые взаимо­отношения. — СПб.: Б.С.К., 1997. — 143 с.
26. Кальвина И. Незримые города. — К.: Лабиринт, 1993. — 391 с.
27. Квадратура смысла. Французская школа анализа дискурса / ред. Ю.С.Степанов. — М.: Прогресс, 1999. — 416 с.
28. Кернберг О. Агрессия при расстройствах личности и первер­сиях. — М.: Класс, 1998. — 368 с.
29. Кернберг О. Отношения любви (норма и патология). — М.: Класс, 2000. - 256 с.
30. Кернберг О. Тяжелые личностные расстройства (стратегии психотерапии). — М.: Класс, 2000. — 464 с.
31. Кляйн М. Зависть и благодарность. — СПб.: Б.С.К., 1997. — 96 с.
32. Куттер П. Современный психоанализ. — СПб.: Б.С.К., 1997. — 348 с.
33. Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном или судьба разума после Фрейда.- М.: Русское феноменологическое общество, 1997. — 184 с.
34. Лакан Ж. Семинары. Кн.1. — М.: Логос. 1998. — 432 с.
35. Лакан Ж. Семинары. Кн.2. — М.: Логос, 1999. — 520 с.
36. Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. — М.: Гнозис. 1995. — 101 с.
37. Лапланш Ж., Понталис Ж..-Б. Словарь по психоанализу. — М.: Высшая школа, 1996. — 623 с.
38. Леви-Строс К. Сырое и приготовленное. — М. – СПб.: Уни­верситетская книга, 1999. — 406 с.
39. Левинас Э. Время и Другой. Гуманизм другого человека. — СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 1998. — 265 с.
40. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. — М.: Гнозис, 1992. — 272 с.
41. Мак-Вильямс Н. Психоалитическая диагностика. — М.: Класс, 1998. — 480 с.
42. Мак-Дугалл Дж. Тысячеликий Эрос. — СПб.: Б&К, 1999. — 278 с.
43. Мамардашвили М.К., Пятигорский A.M. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символе и язы­ке. — М.: Языки русской культуры, 1997. — 224 с.
44. Менегетти А. Словарь образов. Практическое руководство по имагогике. — Л.: ЭКОС, 1991. — 112 с.
45. Нанси Ж.-Л. Corpus. — М.: Ad Marginem, 1999. — 256 с.
46. Нюнберг Г. Принципы психоанализа. — СПб.: Университет­ская книга, 1999. — 362 с.
47. Овчаренко В.И. Психоаналитический глоссарий. — Минск: Высшая школа. 1994. — 307 с.
48. О'Коннор Д., Сеймор Д. Введение в НЛП. — Челябинск: Вер­сия, 1997. — 256 с.
49. От Я к Другому / ред. А.А. Михайлов. — Мн.: Менск, 1997. — 276 с.
50. Пас О. Поэзия. Критика. Эротика. — М.: Русское феноме­нологическое общество, 1996. — 192 с.
51. Подорога В.А. Феноменология тела. Введение в философ­скую антропологию. — М.: Ad Marginem, 1995. — 357 с.
52. Психоанализ в развитии. Сборник переводов / ред.-сост. А.П. Поршенко, И.Ю. Романов. — Екатеринбург: Деловая книга, 1998. — 176 с.
53. Психоаналитические термины и понятия. Словарь / ред. Б.Э. Мур, Б.Д. Файн. — М.: Класс, 2000. — 304 с.
54. Психотерапия / ред. Б.Д. Карвасарский. — СПб.: Питер, 2000. — 544 с.
55. Психотерапия: новая наука о человеке / ред.-сост. А. Притц. — Екатеринбург: Деловая книга, 1999. — 397 с.
56. Райх В. Анализ характера. — М.: Апрель-Пресс, 2000. — 528с.
57. Рикер П. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевти­ке. — М.: Медиум, 1995. — 415 с.
58. Руднев В.П. Прочь от реальности. — М.: Аграф, 2000. — 432 с.
59. Салецл Р. (Из)вращения любви и ненависти. — М.: Художе­ственный журнал, 1999. — 205 с.
60. Салливан Г.С. Интерперсональная теория в психиатрии. — М.: Ювента, СПб.: КСП+, 1999. — 347 с.
61. Самохвалов В.П. Психоаналитический словарь и работа с символами сновидений и фантазий. — Симферополь: Со­нат, 1999. — 184 с.
62. Современная западная философия (словарь) / ред.-сост. В.С. Малахов, В.П. Филатов. — М.: Политиздат, 1991. — 414с.
63. Современная теория сновидений / ред. С. Фландерс. — М.: Рефл-бук, 1999. — 333 с.
64. Самузлс Э. Юнг и постъюнгианцы. — М.: ЧеРо, 1997. — 416 с.
65. Столороу Р., Брандшафт Б., Атвуд Д. Клинический психо­анализ (интерсубъективный подход). — М.: Когито-Центр, 1999. — 252 с.
66. Ткаченко А.А. Игровой мир трансгрессивной сексуальности: основания к психопатологической феноменологии парафилий. — Ж. "Логос", 1998, № 1, с.204—229.
67. Томэ X., Кэхеле X. Современный психоанализ. — М., 1996. — Т. 1 — 576 с., Т. 2 — 667 с.
68. Тэрнер В. Символ и ритуал. — М.: Наука, 1983. — 277 с.
69. Франкл Дж. Неизведанное Я. — М.: Прогресс, 1998. — 246 с.
70. Французская философская мысль в России 90-х годов / Круглый стол в секторе аналитической антропологии ИФ РАН. - Ж. "Логос", 1999, № 2, с.313- 352.
71. Фрейд А. Психология "Я" и защитные механизмы. — М.: Педагогика-Пресс, 1993. — 144 с.
72. Фрейд А. Теория и практика детского психоанализа. — М.: ЭКСМО-Пресс, 1999. — T.1 — 384 с., Т.2 — 400 с.
73. Фрейд А., Фрейд З. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов. — СПб.: В.-Е. Институт Психоанализа, 1997. — 387 с.
74. З.Фрейд, психоанализ и русская мысль / Ред.-сост. В.М. Лейбин. — М.: Республика, 1994. — 384 с.
75. Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. — М.: Наука, 1991. — 546 с.
76. Фрейд З. Основные принципы психоанализа. — М.-К.: Рефл-бук, Ваклер,1998. — 284 с.
77. Фрейд З. Основные психологические теории в психоанали­зе. — СПб.: Алетейя, 1998. — 251 с.
78. Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. — М.: Про­гресс, 1993. — 458 с.
79. Фрейд З. Психоанализ. Религия. Культура. — М.: Ренессанс, 1992. — 296 с.
80. Фрейд 3. Психоаналитические этюды. — Минск: Беларусь, 1991. — 606 с.
81. Фрейд З. Художник и фантазирование. — М.: Республика, 1995. — 398 с.
82. Фрейд 3. Я и Оно Груды разных лет. — Тбилиси: Мерани, 1991. — T.1 — 398 с., Т.2 — 427 с.
83. Фуко М. Археология знания. — К.: Ника-центр, 1996. — 208с.
84. Фуко М. Воля к истине. — М.: Касталь, 1996. — 448 с.
85. Фуко М. Забота о себе. — К.: Грунт и литера, М.: Рефл-бук, 1998. — 288 с.
86. Фуко М. Надзирать и наказывать (история тюрьмы). — М.: Ad Marginem, 1999. — 478 с.
87. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. — М.: Прогресс, 1977. — 488 с.
88. Хиллман Д. Архетипическая психология. — СПб.: БСК, 1996. — 157 с.
89. Хиллман Д. Исцеляющий вымысел. — СПб.: БСК, 1997. — 181 с.
90. Черноглазов А.К. Разбитое зеркало. — Ж. "Логос", 1999, № 2, с.269—285.
91. Эволюция психотерапии (в 4-х т.) / ред. Дж. Зейг. — М.: Класс, 1998.
92. Эко У. Отсутствующая структура. — СПб.: Петрополис, 1998. — 432 с.
93. Энциклопедия глубинной психологии / ред. Д. Айке. — М.: Интерна, 1998. — 782 с.
94. Юнг К.Г. Архетип и символ. — М.: Ренессанс, 1991. — 304 с.
95. Юнг К.Г. Воспоминания. Сновидения. Размышления. — К.: AirLand, 1994. — 405 с.
96. Юнг К.Г. Критика психоанализа. — СПб.: Академический проект, 2000. — 304 с.
97. Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени. — М.: Про­гресс, 1994. — 336 с.
98. Юнг К.Г. Психология бессознательного. — М.: Канон, 1994. — 320 с.
99. Юнг К.Г. Психология и алхимия. — М.-К.: Рефл-бук, Ваклер.1997. — 587 с.
100. Ялом И. Теория и практика групповой психотерапии. — СПб.: Питер, 2000. — 640 с.
101. Ялом И. Экзистенциальная психотерапия. — М.: Класс, 1999. — 576 с.
102. Apel K.-O. Communication and the foundations of the humani­ties. — Acta sociologica. Copenhagen, 1972, Vol.15, № 1.
103. Balint М. Thrills and Regressions. — London: The Hogarth Press, 1959.
104. Baudrillard J. Simulacres et simulation. — Paris, 1981.
105. Greimas A.J. Du Sens. Paris: Editions du Seuil, 1970.
106. Deleuze J., Guattari F. L'Anti-Qedipe. Capitalisme et schizo­phrenic. — Paris: Gallimard, 1972.
107. Federn P. Ego psychology and the psychoses. — New York: Basic Books, 1952.
108. Freud S. The Standard Edition of the Complete Psychological Work of Sigmund Freud. — London: The Hogarth Press, 1953—1974.
109. Gill M. Analysis of transference. — New York: International Universities Press, 1982.
110. Harfinaini If., Loewensfein R. Notes on the Super-ego. — Psychoanalytic study child, 1962, 2:1, p. 1—38.
111. Kohut H. How does analysis cure? — Chicago: University of Chicago Press, 1984.
112. Kohut H. Restoration of the self. — New York: International Universities Press, 1977.
113. Krisfeva J. La revolution du langage poeticue. — Paris: Les Editions du Seuil, 1981.
114. W.Lacan J. Ecrits. — Paris: Gallimard, 1970.
115. Laplanche J., Pontalis J.-B. Fantasme originaire, fantasme des origines, origine du fantasme. — Paris: Les Editions du Achettes, 1964.
116. Lyotard f.-F. La condition postmoderne. — Paris: Les Editions de Minuit, 1979.
117. Mahler M., Pine F., Bergman A The psychological birth of he human infant. — New York: Basic Books, 1975.
118. Miller J.-A. Sur Ie Gide de Lacan. — "La Cause Freudienne", 1995, № 25.
119. Peirce, C.S. Philosophical Writings of Peirce. New York: Dover Publications, 1955.
120. Rotter J. Generalized expectancies for internal versus external control of reinforcement. — Psychological Monographs, 1966. 80 (1), pp. 1—28.
121. Sartre J.P. L'Etre et Ie Neant. Essai d'ontologie phenomenologique. — Paris: Gallimard, 1943.
122. Sullivan H.S. Clinical studies in psychiatry. — New York: Norton, 1973.
123. Tyson R.L., Sandier J. Problems on the Selection of Patients for Psychoanalysis / British Journal of Medical Psychology, 1971, 44, p. 211-238.
124. Arlow JA., Brenner C. Psychoanalytic Concepts and the Structural Theory. — New York: International Universities Press, 1963.
125. Brenner С. Psychoanalytic Techniques and Psychic Conflict. — New York: Intel national Universities Press, 1976.

Сведения об авторе

Надежда Федоровна Калина — известный глубинный психолог и психотерапевт. Заведует кафедрой клиничес­кой психологии и психотерапии Таврического Нацио­нального университета им. В.И. Вернадского (Симферо­поль). Автор 5 книг: "Речевое общение в психотерапии" (1994), "Основы юнгианства анализа сновидений" (1996), "Основы психотерапии" (1997), "Лики ментальности и поле политики (1998, в соавт.), "Лингвистическая психо­терапия" (1999).

В апреле 2000 г. в Институте психологии им. Г.С. Костюка (Киев) защитила докторскую диссертацию по теме "Лингвистическая психотерапия". Область научных ин­тересов — глубинная структурный психоанализ, постмо­дернистские рефлексии бессознательного. Практикую­щий и обучающий псиоаналитик, супервизор (Крым).

Содержание

Благодарности 3

Глава 1. Феноменология психотерапии и сущность терапевтического анализа 3

1.1. Начала 3

1.2. Понятие терапевтического анализа 7

1.3. Модели психотерапевтического взаимодействия 11

Глава 2. Теория и техники терапевтического анализа 14

2.1. Структурирование отношений 14

2.2. Завершение терапии 17

2.3. Перенос 20

2.4. Сопротивление и защиты 24

Глава 3. Психоаналитические идеи и представления в терапевтическом анализе 33

3.1. Возможности психоаналитического подхода 33

3.2. Ранние фрейдовские представления о психическом функционировании 34

3.3. Влияние бессознательного на восприятие реальности 38

3.4. Страх 42

3.5. Нарциссизм 44

Глава 4. Терапия проблем, связанных с личностным развитием 47

4.1. Классификация проблем 47

4.2. Пренатальная стадия и травма рождения 49

4.3. Оральная стадия 51

4.4. Анальная проблематика в терапии 54

4.5. Эдипова стадия и эдипов комплекс 59

4.6. Развитие Сверх-Я 63

Глава 5. Межличностные отношения как предмет терапевтического анализа 67

5.1. Понятие объектных отношений 67

5.2. Теория М.Кляин 70

5.3. Д.В. Винникотт и М. Малер: мать и дитя 75

5.4. Развитие теории объектных отношений 78

5.5. Объектные отношения и Самость 79

5.6. Иптерперсональные подходы 82

5.7. Любовь 85

Глава 6. Структурно-аналитический подход в терапии 90

6.1. Лакан и постмодернисты 90

6.2. Регистры психики 91

6.3. Другой и желание 100

6.4. Воображаемое. Симулякр. Порнография 103

6.5. Фантазм в терапии 105

6.6. Конец анализа: Переход за грань желания или По ту сторону речи 108

Глава 7. Современные представления об анализе сновидений 112

7.1. "Долина Царей" 112

7.2. Функции сновидения в терапевтическом анализе 113

7.3. Сновидение как фантазм 116

7.4. Активные техники работы со сновидениями в терапевтическом анализе 121

7.5. Обогащенное сновидение 125

Глава 8. Анализ дискурса в психотерапии 130

8.1. Психотерапевтический дискурс и его "хозяин" — пансемиотический субъект 130

8.2. Дискурсивные практики психотерапии 133

8.3. Анализ психотерапевтического дискурса 140

Литература 146

Сведения об авторе 149

Содержание 149

Калина Н.Ф. Основы психоанализа. Серия "Образовательная библиотека" — М.: "Рефл-бук", К.: "Ваклер". 2001. — 352 с.

© ISBN 966-543-048-3 (серия)

© ISBN 5-87983-100-0 («Рефл-бук»)

© ISBN 966-543-063-7 («Ваклер»)

В книге впервые в системной форме даются теоретические основы, техники и методики различных школ психоанализа. Показана взаимосвязь, взаимозависимость и необходимость применения различных подходов при работе с клиентом. Особое внимание уделяется структурно-аналитическому подходу, а также рассмотрены современные представления об анализе сновидений. Книга насыщена множеством примеров из богатого практического опыта автора.

УДК 159.9

Надежда Федоровиа

Калина

Основы психоанализа

Компьютерная верстка А.Ю. Чижевская

Подписано в печать 01.11.2000. Формат 84х1081/32.

Гарнитура таймс. Печать высокая. Печ. листов 11.

Тираж 3000 экз. Заказ № 2402.

Издательство «Рефл-бук». Москва, 3-я Тверская-Ямская, 11/13.

Лицензия ЛР № 090222 от 08.04.99.

Отпечатано с диапозитивов в ГПП «Печатный двор»

Министерства РФ по делам печати, телерадиовещания

и средств массовых коммуникаций.

197110, Санкт-Петербург, Чкаловский пр., 15.