МОСКОВСКИЙ ОБЩЕСТВЕННЫЙ НАУЧНЫЙ ФОНД
Образы власти
в политической культуре
России
Под редакцией проф. Е.Б.Шестопал
Москва
2000
УДК 321 (470) (082)
ББК 66.0
О-23
Коллективная монография посвящена одной из наиболее актуальных проблем российской политологии - тому месту, которое занимает власть в нашем политическом сознании. В работе анализируются как историческое измерение проблемы, так и ее современные аспекты. Особое внимание уделено не столько самой трактовке власти как системы институтов, сколько тем образам власти, которые составляют ядро российской политической культуры. Работа носит междисциплинарный характер и представляет интерес для широкого круга политологов, историков, философов, социологов.
Публикация осуществлена в рамках программы
"Российские общественные науки: новая перспектива"
при поддержке Фонда Форда (США).
Мнения, высказанные в докладах серии, отражают исключительно личные взгляды авторов и не обязательно совпадают с позициями Московского общественного научного фонда.
Книга распространяется бесплатно.
ISBN 5-89554-167-4
| © | Шестопал Е.Б. (редакция), 2000 |
| © | Коллектив авторов, 2000 |
| © | Московский общественный научный фонд, 2000 |
СОДЕРЖАНИЕ
Введение 5
Часть I. Методология исследования политической культуры
Глава 1
..
Политическая культура: процессы формирования и изменения (о некоторых гипотетических основаниях одной теоретической модели) 12
Глава 2
..
Власть и политическая культура: воздействие политических институтов на советские и постсоветские культурные ценности 28
Глава 3
..
Элементы традиционной власти в постсоветской политической культуре: антропологический подход 51
Глава 4
..
Когнитивно-географическое изучение региональных политических процессов 74
Часть II. Российская политическая культура в историческом измерении
Глава 5
..
Образ империи: церемониальные процессии в России в XVII-XVIII вв. (сравнительный анализ) 95
Глава 6
..
“Тайные общества” 1810-1820-х гг.: феномен культуры в контексте политики 116
Глава 7
..
Идеология правого антипарламентаризма в России рубежа веков 142
Глава 8
..
Между прошлым и будущим: повседневность 1930-х годов в интерпретации современников 168
Часть III. Образы власти в современной России и традиции
политической культуры
Глава 9
..
Либерализм и политическая культура современной России (на примере анализа партийных идеологий) 193
Глава 10
..
Динамика политико-культурных предпочтений россиян и трансформация партийной системы Российской Федерации в 90-е гг. 210
Глава 11
.
Типология политических ценностей. Результаты эмпирического исследования российских граждан конца 90-х 216
Глава 12
..
Некоторые особенности восприятия политических лидеров в современной России 228
Введение
П
редставляя читателям сборник работ молодых историков, социологов, политологов и политических психологов — грантополучателей Московского общественно-научного фонда, над которым мы работали в конце 1999-начале 2000 года, хочется отметить необычайно актуальное звучание заявленной в названии темы. Образы власти в нашей стране поистине неуловимы, изменчивы и притягательны.
Россия как всегда “вдруг” (а у нас все случается неожиданно: выборы, зима, отставки президентов) оказалась на очередном переломе своей политической истории. Новое лицо власти, в которое вглядываются и сами россияне, и внешний мир, и, кажется даже она сама,- все еще не проявилось. Образы будущего российской власти, возможно станут яснее, если посмотреть на них сквозь наше прошлое, сквозь призму традиций российской политической культуры.
Даже отвлекаясь от всякого рода мистики, связанной со страхом перед рубежом веков и тысячелетий и оставаясь на почве чисто политологического анализа, тем не менее, понимаешь, что произошла не просто смена лиц в политике. Речь идет о новом этапе в развитии страны, наступившем со сменой власти.
Предшествующее десятилетие было десятилетием разрыва с прошлым. Одновременно нарастали противоречия между территориями, расширялась пропасть между социальными группами. Все это поставило страну на грань социального распада и утраты национальной целостности. Трещины в обществе проходят по многим направлениям. Но, прежде всего, это раскол во времени.
Россия — страна, в которой не однажды рвалась “связь времен”. Вспомним хотя бы петровские реформы, революцию 1917 года, перестройку Горбачева. Общество каждый раз находило в себе силы, чтобы передать новым поколениям коренные ценности, позволяющие сохранить национальную идентичность. Даже после революции 1917 года, которая, казалось бы, разрушила преемственность политической культуры “до основания”, были воссозданы многие из российских традиций. При этом одним из ключевых был вопрос о правопреемстве и признании ответственности СССР за то, что происходило в российской империи. И на новом витке после крушения СССР перед Россией Ельцина возник тот же вопрос об отношении к прошлому, которое для многих оказалось “непредсказуемым”.
После очередного разрыва истории в начале 90-х годов произошла постепенная кристаллизация нового набора ценностей, составляющих модифицированную политическую культуру. В этой связи возникает множество теоретических вопросов, касающихся как тех ее элементов, которые видоизменились, так и тех, которые составляют ядро российской политической культуры на протяжении веков. Как они соотносятся? Насколько велика преемственность? Не прорастут ли сквозь заимствования старые побеги?
Есть и актуальные практические вопросы, встающие перед новой политической властью. Новому Президенту и новой Думе помимо решения проблем Чечни, обеспечения людей теплом и светом и выплаты зарплаты бюджетникам приходится решать и перспективные задачи. Понимание того, что необходима долгосрочная стратегия со всей остротой ставит вопрос о том, как примет ее общество, насколько эта стратегия власти окажется органичной для российской политической культуры?
Опыт реформ начала девяностых показал, что, во-первых, пренебрежение спецификой российского менталитета, укорененных в психологии людей ценностей, привело к тому, что многие постсоветские реформаторы были вытеснены на периферию политической жизни. Во-вторых, поиск нового курса политическим поколением, пришедшим после Ельцина, не будет плодотворным, если ушедшее десятилетие вновь подвергнется ревизии для того, чтобы на ушедшую власть списать все просчеты и тем самым вновь оборвать начавшуюся складываться консолидацию.
Мы живем действительно на рубеже эпох. Это относится прежде всего к нашему внутреннему миру, к миру представлений и ценностей. Если старые политические ценности оказались разрушенными, то новые демократические ценности, а значит, и личностные идентичности, пока не сформированы. Новые ценностные кластеры пока выглядят размытыми, несвязными и противоречивыми. Примером тому может служить тот факт, что около 70% россиян верят в необходимость демократических институтов и примерно те же 70% хотят “сильной руки”.
Анализ эмпирических данных, полученных в последнее десятилетие, выявил два набора ценностей. Первый включает свободу, равенство и индивидуальную автономию, которые занимают первые ранги в трактовке демократии. Условно можно назвать это либеральным определением демократии. Хотя в российском варианте в него входит и такая коммунитарная ценность, как равенство.
Второй набор приписывает демократии такие ценности, как сильное государство, ответственность и подчинение закону. В этом варианте мы явно имеем этатистское представление о демократии. Те, кто выбирает данную модель, далеки от либеральных взглядов и склонны к более жестким авторитарным моделям поведения, хотя на словах они признают демократию в силу того, что она является официальной политической ценностью.
Прежде всего, следует отметить отсутствие жесткой дихотомии ценностей в политическом сознании российских граждан: либерализм не противостоит жестко коллективистским и коммунитаристским ценностям. Эти два набора существуют, но не в оппозиции друг другу.
При этом российские либералы воспитаны в коллективистской политической культуре, благодаря чему в их сознании коммунитаристские ценности можно найти в имплицитной форме. Собственно либеральные взгляды формируются чаще под влиянием культурной среды, семейной социализации и образования, чем являются результатом “рационального выбора”. Авторитарные коммунитаристы, напротив, на вербальном уровне вполне лояльны официальным либеральным ценностям.
У наших демократов, как и у автократов, есть общие проблемы. Прежде всего, и у одних, и у других политические взгляды непоследовательны и размыты. Чтобы прояснить и артикулировать, их индивид должен опираться на идеологию, вырабатываемую политическими партиями. Но у нас партийные системы формируется медленно, оставляя личность перед необходимостью в одиночку делать то, над чем должны работать партийные идеологи. Еще одна общая проблема у противоположных политических типов в России — это упадок таких ценностей, как ответственность и активизм среди молодых когорт в сравнении с более старшими.
Каким будет грядущее десятилетие? Какая из тенденций, живущих в недрах российской политической культуры, окажется доминирующей? Этот вопрос сегодня не может не волновать. Уже появились прогнозы возврата к авторитарному прошлому, основанные на данных опросов, свидетельствующих о тяге населения к порядку. Можно ли их интерпретировать как стремление к авторитаризму? Представляется, что такие прогнозы основаны на прямолинейных клише и не учитывают “длинных волн” нашей политической культуры.
Трудно рассчитывать на то, что экономические или политические проблемы Россия может решить, изолировавшись от мира, закрыв глаза на то, что мы являемся частью более сложной системы. Наши стратегические цели не могут быть целями спасения отдельно взятой страны. Не могут они сводиться и к национальному эгоизму или стремлению обогатиться за счет других. В России, как и в СССР, да и в Российской империи, мобилизация населения на реформы достигалась только за счет наднациональных целей.
Перед страной стоит задача не просто выживания, но нового рывка политической модернизации, прорыва в мировое политическое и экономическое сообщество. И главным условием успешного ее решения является консолидация политических элит, формирование нового образа власти. Следующее десятилетие должно стать десятилетием собирания земель и сплочения общества. Без этого кризис не удастся преодолеть.
Тема политической культуры России достаточно много обсуждается в последние годы в нашей политологической литературе. Вклад в ее исследование внесли историки, философы, культурологи. В центре многообразных проблем, возникающих при изучении российской политической культуры, стоит феномен политической власти. В данной работе авторы исследуют образ власти в контексте политической культуры с разных сторон и с помощью разных инструментов анализа. Объединяет их общий интерес к теме преемственности и прерывистости в передаче политических ценностей от одного поколения другому, от одной исторической эпохи — другой.
Книга построена так, чтобы от общеметодологических проблем и исторического экскурса перейти к актуальным проблемам новейшей российской власти. Разделы, написанные Л. Арутюнян и Ю.Шевченко, позволяют читателю познакомиться с новейшими теоретическими подходами к понятию политической культуры. Если в первом случае взят курс на исследование проблемы преемственности политических ценностей и их генезиса, то во втором — акцент сделан на их институциональном закреплении. Одновременно Ю.Шевченко показывает, что политические институты являются самостоятельным ресурсом не только сохранения политической традиции, но и ее изменения.
Несомненный интерес представляют попытки Н.Крадина и Н.Ю. Замятиной использовать необычные для традиционной политологии методы изучения власти и политической культуры. Антропологический подход к исследованию постсоветской политической культуры позволил Н.Крадину показать, что за громкими декларациями о демократических трансформациях нередко скрываются процессы возврата к механизмам традиционной власти.
Такие явления, как клановость, землячество, этническая дискриминация при рекрутировании политической элиты, — встречаются отнюдь не только в политике наших южных соседей из бывшего СССР или в автономиях Российской Федерации. Думается, что его выводы могут трактоваться и применительно к собственно российской власти как в губерниях, так и в центре. В этих архаических элементах политической культуры скрывается большая опасность для модернизации страны.
Когнитивно-географический метод изучения российских регионов, предпринятый Н.Замятиной, дал возможность рассмотреть проблему национальной идентичности в ее региональном аспекте. При этом оригинален сам объект исследования — сайты местных администраций в Интернете, дающие возможность исследователю получить срез восприятия своего региона как в психологическом, так и в политико-географическом измерении.
Вторая часть книги написана не политологами, а историками. Но объект их изучения — политическая культура в ее конкретно-исторических воплощениях. Этот раздел позволяет читателю погрузиться в мир великолепных дворцовых процессий 17-18 веков, проникнуть в атмосферу тайных обществ начала 19 века, увидеть споры современных консерваторов и либералов под углом зрения дискуссий их исторических предшественников конца 19- начала 20 веков, почувствовать суть политической культуры через повседневность наших отцов и дедов, живших в страшных тридцатых.
Надо сказать, что работы наших авторов-историков — О.Мельниковой, Т.Жуковской, А.Карцева, С.Быковой интересны не только архивными находками, которые они вводят в научный оборот, деталями, не известными широкой публике, особенно из жизни провинции. Они позволяют увидеть именно те глубинные ценностные пласты российской политической культуры, которые подобно подводной части айсберга уже не видны на поверхности, но во многом определяют направление движение нашей власти и нашего общества. И читая эти главы, ловишь себя на мысли о том, что чем больше все меняется, тем больше все остается по-прежнему. Многие детали повторяются буквально в современной политической жизни.
Третья часть книги решает противоположную задачу: авторы исследуют современный политический процесс. Но в образах современной российской власти они угадывают ее исторические истоки, те якоря, которые связывают нынешние политические институты и лидеров с их генеалогическим древом. Так, О.Малинова в качестве объекта изучения выбрала дискурс современного либерализма, представленный в текстах программ ведущих либеральных партий и движений. Вывод, к которому приходит автор, состоит в том, что современные либералы, как и их предшественники прошлого столетия, желая походить на своих западных “однофамильцев”, так же плохо поняты согражданами и живут в виртуальном политическом пространстве.
А.Шатилов, описывающий преимущественно левую часть спектра российской политической культуры, показывает ее отношения с властью во всей сложности и неоднозначности, характерных для российской политической культуры не только в 90-е годы ХХ века, но и в начале века.
Содержание политической культуры в ее современной модификации нуждается в предметном социологическом понимании. Набор каких политических ценностей сложился в последние годы на российской политической сцене? Здесь необходимы точные знания, основанные не только на вычленении этих ценностей, но и на их операционализации. Данные, которыми пользуется Н.Лайдинен, заслуживают доверия, так как получены одним из наиболее надежных социологических центров — РОМИРом, где работает автор.
На основании статистического анализа получены не только представления о том, какие ценности преобладают в нашем сознании, но и каков процент тех, кто их придерживается. На основании этих эмпирических данных автор строит любопытную типологию российских граждан, основанную на доминирующих в их сознании ценностях: “советский патриот”, “отчужденный либерал”, “автаркический уравнитель” и другие не менее примечательные типажи.
Нет необходимости доказывать, что российская политика персонифицирована. Может быть, это одна из ключевых особенностей нашей политической культуры. Образ власти у нас окрашивается теми цветами, какими окрашены образы лидеров. Работа С.Нестеровой, с которой я знакома по нашим многолетним совместным исследованиям, представляет данные последних замеров восприятия ведущих российских политиков в их политико-психологическом аспекте. Мне приятно отметить, что перед читателем выступает вполне самостоятельный и интересный исследователь, получивший неординарные данные и давший им серьезную интерпретацию, позволяющую глубже понять сам процесс восприятия власти.
В заключение хочется пожелать всем моим молодым коллегам творческих успехов. Несмотря на трудности развития науки, талантливые ученые все же пробивают себе дорогу. Московский общественно-научный фонд, давший многим из них возможность опубликовать свои первые серьезные работы, не только создал условия, без которых само их существование в науке нередко было поставлено под вопрос. Фонд поддержал их творческий поиск, помог найти единомышленников, организовал по-новому научную коммуникацию. Может быть, это тоже одна из тех традиций в нашей культуре, которая проросла из давно забытого прошлого. Такую преемственность стоит поддержать.
Научный редактор издания
профессор МГУ, Вице-президент
Международной ассоциации политических наук
Е.Шестопал
7 февраля 2000 г., Москва
Часть I. Методология исследования
политической культуры
Глава 1
Л.Н.Арутюнян
Политическая культура: процессы формирования и изменения (о некоторых гипотетических основаниях одной теоретической модели)
П
олитическая культура — термин широко известный и достаточно разработанный (мы можем судить об этом хотя бы по количеству работ и статей, посвященных данной теме). Тем не менее проблемное поле не исчерпано: во-первых, существует множество трактовок как собственно термина “политическая культура”, так и его содержания. Во-вторых, методологические основания исследования политической культуры представляют собой скорее конвенционально установленные позиции, нежели аргументированные эмпирически подтвержденные принципы. В-третьих, цели и эффективность проводящихся национальных и сравнительных исследований политической культуры не до конца прояснены. Как правило, их результатом становятся описания моделей той или иной политической культуры, что не дает достаточного основания для их использования в анализе социально-политических процессов.
Ввиду всего вышеизложенного особенно актуальным и сегодня, спустя почти полвека со времени появления концепции политической культуры, является вопрос о методологических принципах и создании инструментария для изучения, прежде всего, проблем формирования и изменения политической культуры. Зачастую проводящиеся в рамках данной концепции эмпирические исследования не дают ответа на вопрос, почему в той или иной стране существует определенная политическая культура. В большинстве случаев эти исследования можно охарактеризовать как описательные. Но назрела научная необходимость в поиске объяснительных схем. Т.е. знание особенностей политической культуры, а следовательно, и факторов ее возникновения и трансформации, должно способствовать формированию представления о самой политической системе. Значит, на повестке дня стоит вопрос о проведении теоретического анализа, не ограничивающегося только сбором и обобщением данных. Первичные данные есть всего лишь отправная точка в изучении сущности и содержания феномена политической культуры.
Итак, как можно использовать концепцию политической культуры в качестве объяснительной схемы для интерпретации политических изменений в том или ином обществе?
Сама постановка вопроса является дискуссионной. В научной литературе выражены позиции как “за”[1] так и “против”[2] использования данной категории в качестве инструмента интерпретации текущего политического процесса. К сожалению, в последнее время практически не предпринимаются попытки научного прогнозирования процессов трансформации социально-политических систем, особенно в отношении России. А ведь еще в 1957 году Р. Арон выдвинул следующее предположение: “Советская система стала тоталитарной постепенно, под влиянием определенных обстоятельств. Но почему же тогда она не может перестать быть тоталитарной, или стать менее тоталитарной, при смене обстоятельств?”[3] Тогда его идеи воспринимались как противопоставление общему мнению советологов, не желавших видеть возможности перемен в советской системе, объявлявших сущностные черты большевизма постоянными. Еще один противник статичного подхода Д. Белл писал: “Наградой за стремление определить сущностную природу системы была бы способность выделить причинные факторы, т.е. изменения, влияющие на все остальные элементы системы”[4]. Аналогичный подход может быть применен и в случае формулирования методологических предпосылок исследования изменения политической культуры. И если признать, что политическая культура во многом определяет особенности функционирования политической системы, то, определив сущность системы более фундаментального порядка (каковой является культура), можно выявить и специфику производной системы. Еще одна причина, побуждающая искать факторы трансформации политической культуры, состоит в том, что изменения в экономической, политической и социальной сферах не обязательно вызревают в недрах самой системы, а могут быть внесены посредством установления соответствующих институций. И возможно, что в политической культуре действуют похожие механизмы.
Многими авторами не раз отмечалось, что при исследовании политической культуры невозможно не учитывать особенности общей культуры, национального характера, события исторического прошлого и настоящего и т.п. Очевидно, что все это до бесконечности расширяет не только рамки исследования, но и затрудняет сам процесс анализа, ибо невозможно учесть все многообразие факторов, оказывающих прямое или косвенное воздействие на процесс формирования политической культуры.
Сразу возникает узел проблем. Какой выбрать подход к исследованию? Как и какие факты истории анализировать? Как интерпретировать, при этом избежать субъективности в оценке, феномены культуры? Подобных вопросов множество. Эти — лишь наиболее часто встречаемые и важные.
В рамках данной статьи не видится возможным ответить на них в полном объеме, но необходимо отметить некоторые ключевые моменты.
Что касается подходов к исследованию политической культуры, то, как отмечает С. Уэлч, в политической науке распространены два основных подхода: бихевиорализм и интерпретативизм[5]. Бихевиорализм предполагает использование в изучении политики количественных методов, а также расширение предмета исследования от анализа институтов до анализа неформального политического поведения. Отличительная черта интерпретативистских подходов в исследовании политической культуры состоит в поиске и анализе “смыслов” политической жизни. Таким образом, политическая культура предстает как смысловой аспект политики. При этом методы исследования могут быть самыми разнообразными: от необъятного описания и обобщения национальной истории до анализа образцов массовой культуры.
Итак, методология может быть либо бихевиоралистская, либо интерпретативистская, либо смешанная. Кроме этого, правомерным оказывается и различение двух способов анализа этого явления: сравнительный и социологический (в рамках сравнительной политологии и политической социологии соответственно). Если речь идет о сравнительной политологии, то не просто исследуются политические культуры различных стран, но и — политическая культура рассматривается как фактор объяснения различий в процессе принятия политических решений и в установленных структурах. Социологический анализ заключается в выявлении определенных закономерностей между переменными самой политической культуры, например, между ценностными установками и моделями электорального поведения.
Те же самые сравнительные или социологические выводы могут быть сделаны в рамках интерпретативистского подхода. Но чем сложнее представление о политической культуре, тем труднее становится процесс сравнения. А в данном случае это неизбежно, т.к. учитывается большой массив данных (исторических, культурных, психологических, социальных).
Особое методологическое значение имеют идеи К. Маркса и М. Вебера. Предложенные ими модели социально-политической системы можно представить в следующих схемах: Структура Нормы Поведение (структурный подход К. Маркса); Нормы Поведение Структура (нормативный подход М. Вебера).
Современная политическая наука не ограничена этими моделями, но тем не менее большинство исследований политической культуры проводятся в методологических рамках, намеченных Максом Вебером. В изучении этой темы господствует нормативный, ценностный подход, принимаемый практически бездоказательно. Но именно этот подход с легкостью оправдывает исследовательский интерес к феномену политической культуры. Ведь знание особенностей политической культуры того или иного общества необходимо хотя бы для таких узких исследовательских целей, как анализ политических процессов и составление прогнозов. И в этом случае поиски первопричины оказываются как никогда кстати. Возможно, что на популярность идей М. Вебера о развитии капитализма, обусловленного распространением протестантской этики на Западе, повлияла именно простота представленной схемы, где “все-объясняющим” фактором выступила религия.
Но такой детерминистский подход таит и определенные опасности. К примеру, как исходя из теории Вебера можно объяснить процессы развития и трансформации социальных структур и отношений, в целом — сам прогресс, идеей о котором насквозь пропитана западная цивилизация? Ведь религия — наиболее консервативная составляющая культуры, a priori не содержащая в себе “идеи” своего видоизменения и адаптации к изменяющимся условиям жизнедеятельности. Религия либо принимается большинством членов данного общества, либо отвергается в пользу другой “идеологии”.
В данной статье представлена попытка создания теоретической модели формирования и динамики политической культуры. Прежде всего необходимо дать рабочее определение анализируемой категории. Что же подразумевается под понятием “политическая культура”? Не стоит акцентировать здесь свое внимание на том большом материале, который изложен во всех статьях, посвященных данной проблематике. Следует отметить лишь то, что будь это определение Г. Алмонда и С. Вербы (бихевиоралистский подход) или исследователей, работающих в рамках интерпретативистского подхода (Л. Диттмер, А. Вилдавский, Р. Такер и др.), — обнаруживается “общий знаменатель”, а именно, структурное понимание данного феномена. Практически все исследователи сходятся на том, что для выявления особенностей политической культуры того или иного общества необходимо изучить такие феномены, как политические установки и ориентации, модели поведения индивидов и групп, особенности функционирования институтов, распространенные в обществе ценности, идеи, символы и т.д. Но это определение требует дополнения.
Говоря о политической культуре, необходимо, прежде всего, иметь в виду, что это культура, и, следовательно, она выполняет одну из важнейших функций — обеспечение преемственности политической истории. Поэтому, когда исследователи говорят о существенном различии “политических культур” России времен Московского царства, Петра I и т.п., они тем самым лишают культуру основного смыcла и содержания. Здесь следует дать небольшие пояснения. Действительно, эпоха Петра I существенно отличается от времен правления Ивана Грозного или Екатерины II и, тем более, от современного периода. Но каждый из этих этапов — это специфические социально-политические отношения, сложившиеся при стечении определенных обстоятельств и под влиянием множества факторов и условий. Таким образом, это могут быть различные социально-политические системы, режимы, ни в коем случае не отождествляемые с политической культурой. Все они характеризуются определенными пространственно-временными проявлениями политической культуры России, сочетающей в себе многообразные и противоречивые черты. И еще одно замечание. Как правило, мы видим лишь внешнее проявление истории. В лучшем случае можно наблюдать, что происходит, или можно почерпнуть из различных источников, что происходило, но реже имеется способ и возможность понять, как и почему, по какой причине. Конечно, в рамках данной статьи не ставилась задача определить собственную философию истории. Можно провести некую аналогию с приведенным примером для понимания сущности и содержания политической культуры. Политическая культура — не механическая совокупность тех или иных ценностей, установок, ориентаций, моделей поведения в отношении политических объектов. Это — специфический способ и образ действия, что, прежде всего, отражает суть понятия культуры вообще, и политической культуры в частности. Другими словами, политическая культура — это не просто распространенные в обществе ценности, но и то, как эти ценности “растворены” в тех или иных системообразующих структурах (т.е. как действуют механизмы распространения и укоренения ценностей) и какое влияние они оказывают на социально-политические процессы. При этом важно учитывать воздействие и других элементов политической культуры, таких, например, как установки, нормы и т.д.
В научной литературе отмечается, что политическая культура — некий синтез культуры и политики. Смыслообразующая компонента составляет социокультурное содержание политической культуры. Но это не единственная точка зрения, так же как и нет однозначного понимания природы политического характера этого синтеза. Некоторые исследователи утверждают, что политическая культура — всего лишь политический аспект общей культуры, а отсюда и единые источники формирования и культуры вообще, и ее политического вида в частности. В противоположность этому А.И. Соловьев считает, что политические ценности имеют статус исторически ограниченной формы ориентации человека[6]. Более того, политическая культура, а точнее источники ее возникновения, не могут находиться в гражданском обществе, в сфере, основанной на принципе самоорганизации и отрицающей регулирование со стороны государства и иных властных институтов.
Главным в решении проблемы является правильное понимание политического сознания, т.е. “совокупности тех представлений, которые обусловливают содержание управленческих решений, восприятие авторитета лидера… и т.д.”.[7]
И в этих представлениях безусловен приоритет собственно политических, а не только мировоззренческих, рациональных или других общесоциальных воззрений. Отсюда понимание политики как области целенаправленных связей и отношений субъектов, которые используют институты государственной власти для реализации своих властно значимых интересов. Именно эта точка зрения представляется интересной в контексте дальнейших рассуждений о динамике политической культуры.
В обобщенном виде предлагается понимать под политической культурой определенный способ существования (или в терминах парсоновской социологии — способ действия) политической системы. Таким образом, политическая культура рассматривается как подсистема политической системы, и в то же время — как ее окружающая среда. Основная функция политической культуры — воспроизводство образца, а в процессе развития — обеспечивать генерализацию ценностей. Основная исследовательская задача заключается в том, чтобы определить факторы изменения политической культуры, а также степень автономности происходящих в этой системе изменений.
Политическая культура, как и общая культура, — система, в наименьшей степени подверженная изменениям. Благодаря этому неотъемлемому свойству культура выполняет одну из важнейших функций — обеспечение преемственности, — тем самым гарантируя эволюционный ход развития истории (в нашем случае — политической истории).
Политическая культура предстает как противоречивая система, в которой в динамичном отношении находятся прошлое, настоящее и прогнозируемое будущее. В этом смысле можно говорить о своеобразии политической культуры любой нации вне зависимости от определенного исторического континуума. Политическая культура — единая смысловая схема, которая при заданных изначальных условиях дает на “выходе” те или иные результаты. Таким образом, политическая культура представляет собой динамическую модель, но эта динамика в меньшей степени проявляется на уровне всей системы и в большей мере — на уровне изменения значимости (“удельного веса”) отдельных структурообразующих взаимосвязей и отношений между элементами и уровнями. В этом случае трансформация политической культуры заключается не в появлении качественно иной системы с абсолютно новыми элементами, а в переходе элементов с одного “уровня влияния” на другой. Это обеспечивает преемственность политической истории, т.к. политическая культура является механизмом поддержания целостности всей политической системы. И чем сложнее и многограннее политическая культура, тем большими адаптационными ресурсами обладает политическая система. Таким образом, политическая культура может рассматриваться как подсистема политической системы по аналогии с предложенным Т. Парсонсом пониманием культуры как подсистемы социальной системы[8].
Говоря об уровнях проявления политической культуры, необходимо иметь в виду, что существует несколько оснований для их выделения. Первое основание можно было бы определить как историко-хронологическое. Политическая культура представляет собой непрерывно обогащающуюся совокупность элементов. Это — “матрица” с неограниченным числом ячеек, причем накапливаемая информация никогда не стирается, а только меняет свой код (т.е. в данный момент та или иная характеристика политической культуры может быть значимой, а в другое время — несущественной). В таком историческом аспекте можно говорить о трех уровнях: элементы “прошлого”, “недавнего прошлого” и “настоящего”. К. Маркс отмечал: “Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбирали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого. Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых”[9]. На эту схему накладывается и другая, включающая в себя два уровня: “ядро” (доминирующий уровень) и “периферия” (второстепенный).
Здесь следует сразу оговориться, что в политическую культуру включены, прежде всего, те элементы, которые оказались наиболее устойчивыми, распространенными и долговременно функционирующими. Именно они и составляют так называемое “ядро” политической культуры. Эти характеристики проявляются и действуют как основной фон, на котором происходят социально-политические процессы. По мнению Б.Г. Капустина, этот “нижний” уровень определяется как средоточие многовекового цивилизационного опыта, совокупность “сверхисторических ценностей”[10]. Есть и не столь значимые элементы, проявляющиеся под воздействием сложившейся ситуации на определенном коротком временном отрезке, которые тем не менее тоже важны для понимания политической культуры в целом. Изучение политической культуры может проводится и по конкретной совокупности структурных элементов, объединенных в следующие уровни: мировоззренческий (идеологический), религиозный, символический.[11] Кроме того, конкретная политическая культура может содержать и довольно противоречивые элементы, характеризующие политическую культуру с позиций консерватизма — реформизма, стабильности — изменения и др.
В качестве одного из методов изучения процесса формирования политической культуры может быть предложен так называемый метод исторической реконструкции, т.е. анализа социальной истории как процессов динамики (воспроизводства, изменения и взаимодействия) структур социального пространства. Так, например, Ю.С. Пивоваров предлагает рассматривать особенности формирования политической культуры России сквозь призму отношений между государством и церковью в сфере идеологического (и даже шире — культурного, или символического) производства[12]. Основной вывод его исследования заключается в том, что на протяжении христианской истории России наблюдается постоянная борьба между двумя структурами за символическое господство, т.е. монополию в сфере “культурного строительства”, мифотворчества, формирования идеологии, национальной идеи и т.п. Постепенное исключение церкви из сферы символического производства привело к тому, что данная функция полностью перешла в ведение государства. Именно власть является “творцом” политической культуры и инициатором ее изменения. Источники формирования политической культуры России находятся не в обществе, а в государстве. Возможно, что именно этот принципиальный момент отражает сущность политической культуры России.
Сегодня особую значимость приобретает анализ соотношения культурных и цивилизационных факторов, распространенных в том или ином обществе. О. Шпенглер в своей работе “Закат Европы” высказал очень существенную идею о том, что с приходом цивилизации заканчивается эпоха культуры. Используя идеи А. Моля, можно предположить, что трудно определить основные правила игры (или фоновую культуру), не имея основной схемы ее функционирования. В понимании Моля, “традиционная культура” в противоположность пришедшей в эпоху цивилизации “массовой” имеет определенную схему интерпретации и объяснения.[13] Принимая во внимание тот факт, что политическая культура является частью общей культуры, логично предположить, что с увеличением влияния информационного поля и цивилизационного фактора все труднее вырабатывать какие бы то ни было прогностические схемы. Н. А. Бердяев писал: “Культура — символична по своей природе. Все достижения культуры по природе своей символичны. В ней даны не последние достижения бытия, а лишь символические его знаки... Этого нельзя сказать про цивилизацию. Цивилизация всегда имеет такой вид, точно она возникла сегодня или вчера. Все в ней новенькое, все приспособлено к удобствам сегодняшнего дня...”.[14]
Как отмечает большинство исследователей, самые существенные изменения политическая культура претерпевает в так называемые переходные периоды, в периоды революционных изменений или реформирования общества и государства, когда происходят определенные ценностные, идеологические сдвиги в массовом сознании, обусловленные резким изменением (ухудшением или улучшением привычного образа) жизни, повседневной практики. Однако при таком понимании динамики политической культуры становится невозможным прогнозирование социально-политических процессов, т.к. под воздействием новых условий каждый раз меняется политическая культура, что, в конечном счете, препятствует достижению стабильности. Напротив, учет особенностей политической культуры должен способствовать пониманию происходящих процессов, только в этом случае можно рассчитывать на принятие оптимальных решений, которые именно в силу сложившейся определенной политической культуры могут быть реализованы на практике. Вновь возникает вопрос о выборе методологической схемы: “по Веберу” или “по Марксу”. Обе модели условны и требуют уточнения. С учетом современных представлений о социальной системе необходимо установить обратные связи. Достаточно применить простейшее “дополнительное построение”, а именно, замкнуть предложенные схемы, и обе модели становятся идентичными.
Из создавшегося замкнутого круга взаимовлияния политической культуры и политической ситуации можно выйти при помощи выявления фактора, детерминирующего изменения и в политической культуре, и в социально-политических отношениях. Т.е. для понимания сущности системы необходимо определить, что заставляет функционировать данную систему, воздействуя на все ее блоки, будь то политическая культура или политические структуры. На сегодняшний день самым значительным в этом смысле является фактор, который можно обозначить как информационное поле, или коммуникационное взаимодействие. Данное предположение во многом основано на идеях американского политолога К. Дойча, разрабатывавшего в 1950-70-е годы так называемую “информационно-кибернетическую модель”. К. Дойч предлагает рассматривать политическую систему как сеть коммуникаций и информационных потоков[15]. Модель политической системы К. Дойча состоит из четырех блоков, каждый из которых связан с различными фазами прохождения информационно-коммуникативных потоков: 1) получение и отбор информации; 2) обработка и оценка информации; 3) принятие решений и 4) осуществление решений с обратной связью. Политическая система принимает информацию через так называемые “рецепторы” (внешнеполитические — информационные службы и др., внутриполитические — центры изучения общественного мнения), где происходит селекция, систематизация и первичный анализ поступивших данных. На следующей фазе новая информация обрабатывается в рамках блока “памяти и ценностей”, где сравнивается с уже имеющейся старой информацией и оценивается сквозь призму ценностей, норм и стереотипов. После чего правительство (“центр принятия решений”), уже имея окончательное представление о том, насколько сложившаяся под воздействием информации новая политическая ситуация соответствует интересам и целям, принимает соответствующее решение по регулированию текущего состояния системы. И наконец, “эффекторы” (исполнительные органы и др.) на последней фазе реализуют решения, результаты которых в виде новой информации по “обратной связи” поступают к “рецепторам” и, таким образом, система вступает в новый цикл функционирования.
Важность влияния информации на все социальные процессы неоспорима. Прежде всего, это относится к процессу взаимодействия культур, а значит, и взаимопроникновения ценностей, норм и др. В то же время информированность непосредственно связана с общим образовательным фоном. Каждый человек как один из важных субъектов (носителей) политической культуры приобретает способность не только восприятия, но и творческого переосмысления и смыслоопределения таких компонентов политической культуры, как ценности, нормы, традиции и т.д. Очевидно, что поведение определяется мотивами, а следовательно, потребностями, в формировании которых не последнюю роль играет информация и коммуникация. Следовательно, контроль за информацией, а проще говоря, цензура, есть средство сохранения ценностей, норм, традиций, т.е. политической культуры. Являясь и внутренним, и внешним, по отношению к политической культуре, полем, информация играет существенную роль в изменении ее содержания. Чем мощнее внешний поток информации, тем сильнее реакция на этот натиск. В данном случае политическая культура может характеризоваться высокой пропускной способностью либо высоким уровнем отсеивания и фильтрации информации.
Сегодня уже с трудом верится в существование какого-нибудь технического препятствия для поступления информации извне (будь то внешняя среда по отношению ко всей социальной системе или по отношению к ее подсистемам). И именно культура первая реагирует на новые знания, либо органично впитывая их, либо отвергая. Но при “слабости” культуры и сильном внешнем давлении может произойти значительное изменение всей системы ценностей, что приводит к существенным социальным изменениям.
Один из важных вопросов сегодня может быть сформулирован следующим образом: насколько концепция политической культуры является необходимой и существенной для понимания политического процесса? По этому поводу возникли различные предположения о судьбах данной концепции. Возможно, именно изучение системы коммуникации как важной цивилизационной составляющей, а не исследование достаточно абстрактного феномена — политической культуры, является в наши дни наиболее существенным фактором в понимании процессов, происходящих как в отдельных странах, так и в мировом, глобальном масштабе.
Изучение механизмов распространения информации создает предпосылки для понимания политической культуры. От того, где находятся источники формирования и изменения политической культуры (в обществе или в государстве), зависят особенности ее функционирования.
Все вышеизложенное лишь очерчивает контуры теоретической модели анализа политической культуры. В основании ее лежат следующие предположения: определение факторов и источников формирования и изменения политической культуры отражает сущность данного феномена; отказ от универсальных типологий, а взамен — рассматривать специфику и неповторимость национальных моделей политической культуры; трансформация политической культуры заключается в структурной динамике, т.е. изменении значимости элементов и уровней политической культуры, а не в приобретении нового качественного состояния системы в целом; метод частичной исторической реконструкции (описание лишь некоторых процессов, рассматриваемых как взаимодействие нескольких производств: политического, символического и т.д.) видится более адекватным, нежели историческое описание эпохи в целом. Несомненно, эти гипотезы требуют проверки теорией, эмпирическими данными и временем. Постановка этих вопросов — хороший стимул для продолжения исследований политической культуры.
* * *
(Некоторые общие замечания по теме)
Уже такой беглый взгляд на концепцию политической культуры позволяет сформулировать некоторые выводы. На сегодняшний день политическая культура является неким теоретическим конструктом, не имеющим однозначного и единого содержания. В основном данная концепция используется для объяснения того, почему произошли те или иные события, сложилась та или иная ситуация, и практически не оправдывает себя в предвидении изменения политической системы и развития социально-политических процессов. Что, по сути, дало нам понимание политических культур разных стран? Те же знания, которые и до возникновения данной концепции были известны. А потому концепция политической культуры больше походит на энциклопедический справочник — в ней собраны отрывочные, несистематизированные сведения из самых различных дисциплин и теорий: политической психологии, теории национального характера, концепции политической социализации, антропологии, этнографии, культурологии, истории и т.п. Но аккумуляция знаний еще не означает новое знание. До сих пор остается проблема: о каком уровне разработанности можно говорить применительно к политической культуре — об уровне понятия, концепции или теории. В науке представлены все три точки зрения. Существует также мнение, что данное понятие пока не заняло свое место в системе категорий политической науки[16].
Подобная ситуация во многом обусловлена условиями возникновения данной концепции. Нельзя исключать тот факт, что в этом процессе присутствовала определенная идеологическая мотивация. Типологические модели политической культуры, разработанные исследователями разных стран и в разное время, как правило, служат критерием оценки уровня демократизации общества и возможности установления в данной стране стабильной демократии. Кроме того, возникновение концепции политической культуры и ее частая эксплуатация явились результатом дифференциации научного знания и, тем самым, средством занять “место под солнцем” в политической науке, и даже шире — в системе гуманитарных наук. Существенным катализатором был и политический (идеологический) заказ, требовавший разработки определенных идеальных образцов политических систем, в основе которых лежала бы модель Соединенных Штатов Америки.
За сорок лет со времени появления первой концепции политической культуры проведено немало исследований, как национальных, так и сравнительных, кросс-национальных. Но основные выводы этих научных работ, как правило, не выходили за рамки замечаний, что по одним показателям есть сходство, а по другим — нет. Однако основная цель изучения политической культуры не сводится к выявлению установок, ценностей, ориентаций, ожиданий и даже моделей поведения. Самое важное, на что может пролить свет понимание политической культуры, — это возможность выявления закономерностей развития и функционирования политической системы, и в конечном счете всей социальной системы. Концепция политической культуры в ее современной интерпретации представляется не более чем теоретической абстрактной моделью, основанной на конвенциональном одобрении субъектов научной деятельности. Большинство ее постулатов, таких как выделение массовой и элитной политических культур, политических культур различных социальных слоев, групп, приняты либо вовсе бездоказательно, либо под них ведется сбор определенных социальных фактов, а не наоборот — выведение теоретических обобщений из наблюдаемых данных. Н.А. Бердяев отмечал, что необходимо искать смысл истории. Этот смысл должен быть и у политической истории, в противном случае в науке будет господствовать фатализм. То есть исследование политической культуры предполагает, прежде всего, выявление смыслообразующих связей между ее элементами и уровнями.
В заключение еще раз стоит отметить, что, хотя всестороннее изучение политической культуры на основе использования многообразия методов и подходов политической науки ведется на протяжении уже более четырех десятков лет, все же остается открытым вопрос о сущности и содержании данного понятия и об основаниях его концептуализации. Думается, это обеспечит исследовательский интерес к данной проблематике, по крайней мере, на ближайшие десять лет.
Глава 2
Ю.Д. Шевченко
Власть и политическая культура: воздействие политических институтов на советские и постсоветские культурные ценности
“Гражданская” политическая культура
П
олитико-культурные нормы, ценности и установки во многом определяют исход политических процессов. Так, преобладание в политической культуре общества либеральных ценностей способствует росту стабильности демократических политических институтов. Напротив, антидемократические установки способны препятствовать политической либерализации (Almond and Verba, 1963; Dahl, 1989). Судьба российской демократизации в конечном итоге будет зависеть от степени поддержки россиянами либеральных норм и ценностей (Гаджиев и др., 1994). Поэтому исследование российской политической культуры имеет не только теоретическую, но и сугубо практическую значимость. Эта статья ставит цель описать и сравнить особенности советской и постсоветской политических культур, формировавшихся в различных политико-институциональных контекстах. Такое двойное сравнение поможет выяснить, способствует ли постсоветская политическая культура развитию российской демократии или, напротив, препятствует этому процессу.
Каковы отличительные характеристики политической культуры демократических обществ? Возможный ответ на этот вопрос содержится в работе Г.Алмонда и С.Вербы “Гражданская культура” (Almond and Verba, 1963). Изучая политическую культуру в либеральных демократиях, Алмонд и Верба обнаружили характерный тип, присущий наиболее развитым из них. Условно такая политическая культура была названа “гражданской”.
Исследователями было выделено три “идеальных” — не встречающихся в реальности в “чистом” виде — типа политической культуры: приходская, подданическая и партиципаторная (участвующая). Первый характеризуется отсутствием у людей данного общества интереса к политике и происходящим событиям. Второй — как явствует уже из его названия — означает подчиненное положение граждан по отношению к власти: люди могут интересоваться политикой, признавать или нет легитимность существующего режима, но активно в политике они не задействованы. Первые два типа сближает практически полное отсутствие участия граждан в политическом процессе, и это свойство отличает их от третьего типа — партиципаторной культуры, когда граждане не только интересуются политикой, но и ориентированы на активное участие (Almond and Verba, 1963). Сочетание всех трех типов, когда третий доминирует над первыми двумя, и создает “гражданскую” культуру.
Возможно, такая расстановка акцентов сужает представление о политической культуре в целом. Ведь участие отражает только ту ее сторону, которая доступна фактическому наблюдению. Но в этом и состоит важное преимущество подхода Алмонда и Вербы: на основании наблюдаемого поведения можно сравнивать различные общества.
Какова мера соответствия советской и постсоветской политической культуры образцу “гражданской”? Ответ на этот вопрос поможет прояснить границы применимости понятия “гражданская культура” к анализу политической культуры общества, переживающего процессы трансформации.
Политическая культура:
неизменная традиция или рациональная адаптация?
Политическая культура зачастую рассматривается как устойчивый феномен. Формирование культуры – долговременный процесс, поэтому трудно ожидать от норм и ценностей быстрой изменчивости (Almond and Verba, 1963). По мнению многих исследователей, унаследованные от советского прошлого политико-культурные ценности значительно влияют на процессы постсоветского развития (McAuley, 1997). Каков же характер унаследованной политической культуры? Существует два противоположных ответа на этот вопрос.
Ряд исследователей политической культуры России считали, что автократизм, эгалитаризм и патернализм всегда доминировали в сознании русских (Friedrich and Brzezinski, 1956; Barghoorn, 1965; Keenan, 1986). Многие советологи сходились на том, что советская политическая культура — в ее зрелом виде — воспроизвела дореволюционные политические установки и ценности, а именно, “слабость и неэффективность представительства, низкий уровень политического участия, авторитаризм и бюрократизм” (White, 1979: 64). Ряд постсоветских исследований также следуют этой теоретической модели (Lloyd, 1993; Finifter and Mickiewicz, 1992). Например, А. Финифтер подчеркивает “авторитарный характер” постсоветских политических ценностей: “изменились институты, но не нормы” (Finifter, 1996: 149). Базовые ценности нелегко изменить, поэтому демократизация обречена на неудачу (Laqueur, 1989: 8).
Другие советологи утверждали, что и в советский период политическая культура была далека от желательной для репрессивной системы (Brown, 1984; Brown and Gray, 1977). Теоретическим основанием для подобных суждений стала теория модернизации (Lipset, 1959; Inkeles and Smith, 1974). Высказывалось мнение, что под влиянием социально-экономического прогресса даже коммунистические системы постепенно демократизируются. Согласно этой теоретической традиции, после смерти Сталина российская политическая культура постепенно становилась либеральной (Hough, 1972; Little, 1976; Lewin, 1988; Hahn, 1988). Следуя этой традиции, многие постсоветские исследования также отмечают значительный “удельный вес” демократических ценностей в политическом сознании россиян (Bahry and Silver, 1990; Hahn, 1993; Willerton and Sigelman, 1993).
Некоторые советологи считают, что культурные трансформации в постсоветской России являются результатом адаптации общества к новой политико-экономической среде. Действительно, принимая во внимание трудности переходного периода, поддержка россиянами идей реформирования заметно снизилась. Но если реформы будут проводиться с бoльшим успехом, можно ожидать усиления демократических норм и ценностей. С этой точки зрения, постсоветская политическая культура находится в стадии интенсивного формирования (Whitefield and Evans, 1994; Bahry and Way, 1994).
Очевидно, каждая из исследовательских традиций заслуживает определенной доли доверия. Советская политическая культура в разные периоды и с точки зрения различных исследователей могла казаться и лояльной, и оппозиционной авторитарному режиму. Думается, основным недостатком “тоталитарной” модели советской политической культуры является тезис о неизменности и устойчивости политико-культурных ценностей. Утверждение о стабильности политической культуры опровергается многими исследованиями. Среди факторов, ответственных за политико-культурные трансформации, ученые отмечают особую роль политических институтов (Almond and Verba, 1980; Eckstein, 1988; Inglehart, 1989).
Можно предположить, что нормы поведения, определявшие облик советской политической культуры, формировались под давлением внешних обстоятельств. “Внешние обстоятельства” были заданы политико-институциональным контекстом того периода. Можно ожидать, что политико-культурные ценности способны меняться, адаптируясь к изменяющимся условиям. Конечно, институты вряд ли могут трансформировать политическую культуру фундаментально, но они могут заставлять граждан приспосабливать их культурные нормы к требованиям системы. А если допустить, что демонстрируемая советскими гражданами лояльность режиму была лишь способом адаптации к существовавшим политическим условиям? При этом подлинные ценности людей могли быть далеки от ценностей авторитаризма.
Теоретической основой такого подхода может стать теория рационального выбора, точнее, одна из ее версий, включающая в анализ культурные ценности. Это — “культурная рациональность” (Lane, 1992). В рамках этого подхода утверждается, что политическая культура — не альтернатива рациональному поведению, а сама — рациональная адаптация установок к требованиям институциональной среды. Вступая во взаимоотношения с властью, люди постепенно осваивают наиболее предпочтительные стратегии поведения (Wildavsky, 1987:3, 5, 18). Представляется, что концепция культурной рациональности охватывает не только комплексное содержание политической культуры данного общества, но и политическую культуру отдельных возрастных когорт, социализировавшихся в специфических политико-институциональных условиях. “Культурная рациональность” и станет тем подходом, который поможет прояснить сущность советской и постсоветской политической культуры.
Таким образом, культурная рациональность проявляется во взаимоотношениях граждан и политической системы. По мнению М. Вебера, любая власть стремится к поддержанию собственной легитимности, убеждая общество в том, что действующие политические институты имеют законное право на существование (Вебер, 1990). В долгосрочном плане, задача легитимации системы не может быть решена, если системе не удалось стать эффективной, т.е. способной удовлетворять материальные потребности граждан (Lipset, 1960: 68). Правда, лояльность системе может поддерживаться репрессивными мерами. Однако угрозы репрессий не могут обеспечить политическую стабильность в течение длительного срока.
Какие “стимулы” может предложить обществу эффективная политическая система? А. Панебианко отмечает, что существует два вида стимулов, используя которые лидеры политических организаций вербуют своих сторонников: коллективные и селективные. Под коллективными стимулами подразумевается достижение идеологических целей организации, а под селективными – различные материальные “выплаты” (повышение статуса, социальное обеспечение, вспомогательные меры и т.д.) (Panebianco, 1988: 24). Преобладание какого-то одного типа стимулов — это теоретическое допущение; обычно потенциальный член организации стремится выиграть от их комбинации. Панебианко лишь теоретически разграничивает тех, для кого важнее селективные стимулы, и тех, для кого главный интерес сосредоточен на стимулах коллективных. Система стимулов реальных политических организаций должна включать и коллективные, и селективные стимулы. Их соотношение может со временем меняться. На начальном этапе формирования организации преобладают коллективные стимулы, а затем ведущую роль приобретают селективные.
Думается, политическая система использует схожий набор стимулов. Предлагая их гражданам, она взамен требует лояльности, которая должна выражаться в определенных нормах поведения. В зависимости от того, какие стимулы доминируют в данный момент, и от того, что требуется для получения желаемого, культурно-политические установки людей приспосабливаются к политической системе.
Методология исследования
Методология исследования включала как сбор первичных, так и анализ вторичных эмпирических данных. Главным методом исследования стало полуструктурированное интервью. Было проведено 51 полуструктурированное интервью с гражданами, проживающими в Петербурге и Ленинградской области. Респонденты – граждане в возрасте 18-25 лет (25 человек) и 60-65 лет (26 человек), репрезентативные по полу. Возраст стал главным критерием выборки, так как он отражает специфику политической социализации. Представители старшего поколения россиян являются носителями советской политической культуры. Молодое поколение, социализировавшееся в поставторитарный период, представляет политическую культуру постсоветского периода.
В рамках полуструктурированных интервью были изучены следующие компоненты политической культуры: доверие политическим институтам; политическое участие, а также информированность и интерес к политике (Almond and Verba, 1963). Среди политических институтов, потенциально способных быть объектами доверия, выделялись высшие законодательные и исполнительные ветви власти, органы местного самоуправления, а также правоохранительные институты. Информированность и интерес к политике изучались путем анализа интенсивности общения на политические темы. Политическое участие изучалось как в форме реального участия, так и в форме поведенческих установок. Выяснялись предпочтительные типы политической активности. Среди возможных видов политического участия выделялись конвенциональные типы участия (голосование), а также неконвенциональные (митинги, забастовки, акции протеста). Ожидалось, что анализ ответов по этим трем блокам прояснит механизмы адаптации политической культуры к политико-институциональной среде с помощью “культурной рациональности”.
Полученные путем интервью данные были дополнены опубликованными результатами опросов общественного мнения, что дало возможность более глубокого исследования политической культуры советской и постсоветской России.
Советская политическая культура
Интервью с представителями старшего поколения россиян позволило нам реконструировать облик советской политической культуры. Насколько соответствует этот облик представлениям советологов? Рассмотрим прежде особенности доверия пожилых россиян политическим институтам. Выяснилось, что большинство опрошенных склонно относиться к политическим институтам с доверием. Доверие распространяется не только на советские, но и на постсоветские политические институты. Зачастую недовольство вызывают конкретные личности – представители того или иного политического института, а сам институт вызывает доверие. В качестве основных политических институтов фигурировали Государственная Дума (Пятая и Шестая), правительство, суд и милиция, местные органы власти. Вот пример довольно распространенных рассуждений:
Галина Степановна, 64 года: “…Мы как-то привыкли власти доверять… Еще с советского времени. И теперь тоже. Правительству и судам конечно надо доверять... Да, я и сама им доверяю, хотя те, кто там работает, мне не всегда симпатичны. Но одно дело – кто там место занимает, другое дело – сама должность. Сейчас смотрю на некоторых по телевизору и думаю, не на своем месте сидит, только позорит государственный пост…”
Полученные нами данные согласуются с результатами опросов общественного мнения, проводимых ВЦИОМ. Выявлено, что доверие к политическим институтам характерно для представителей старшей возрастной когорты в большей степени, чем для респондентов среднего возраста (ВЦИОМ, 1993а). При этом пожилые люди часто высказывались против современных реформ, проводимых правительством и президентом. Однако негативное отношение вызывали не сами идеи реформирования, а методы, которыми реформы проводятся.
Николай Сергеевич, 61 год: “Да и пусть бы реформы, но если эти реформы доводят людей до нищеты – то и не надо их. Кто бы не согласился с реформами, от которых нам пенсию увеличат? А так – обман один и народные страдания. Если не знают [правящие политики – Ю.Ш.], как улучшить, то и не брались бы…”
Отношение к действующему президенту, ответственному за реформы, было неоднозначным. Респонденты, проживающие в сельских районах Ленинградской области, чаще склонны осуждать президента, утверждать, что он должен уйти в отставку. Подобные настроения в меньшей степени распространены среди опрошенных, проживающих в Петербурге. Отмеченная особенность согласуется с заключениями некоторых исследователей о том, что прореформаторские силы пользуются большей поддержкой среди городского населения, чем среди сельского (Петров, 1996). Наибольшее недовольство вызывали результаты экономической политики президента. Однако даже осуждая его, граждане разграничивали личные характеристики главы государства и президента как политический институт. Институт президента вызывал, скорее, уважение и доверие. В сознании многих пожилых людей демократический президент считался аналогом генеральным секретарям советского периода.
Среди представительных институтов особым доверием у пожилых граждан пользуется Государственная Дума. Отчасти это объясняется доверием к представительным институтам, характерным для пожилых респондентов. Но важно также и то, что представляющее Думу коммунистическое большинство находится в оппозиции к президенту. Поддержка коммунистов зачастую вызвана “экономическими” мотивами, протестом против политики правящих инкумбентов.
Доверие политическим институтам тесно связано с лояльностью политико-институциональному устройству. Даже осуждая советскую власть по тем или иным основаниям, большинство опрошенных фактически были лояльны ей. Каковы были причины этой лояльности?
Константин Петрович, 65 лет: “Как же им [представителям советской власти – Ю.Ш.] было противиться. Положим, надо тебе что в собесе, жилищные условия поправить, к примеру, так пойдешь просить. Вот и были люди послушными… А сегодня… Я ходил тут про льготы узнать [далее следует рассказ о хождениях в жилконтору – Ю.Ш.], сначала думал, что как раньше – положено, так получишь. А мне говорят – средств нету. Разве будет им после этого доверие?…”
В период “строительства социализма” лояльность государству, к представлявшим его институтам было необходимым условием удовлетворения материальных потребностей, повышения социально-экономического статуса (Roeder, 1989). Иными словами, доступ к “селективным” стимулам напрямую связывался с политической лояльностью. В современный период доверие к новым политическим институтам нередко оказывается обманутым: привычные стратегии поведения, в прошлом ассоциировавшиеся с успехом, не приносят желаемых результатов. Отсюда – ощущение разочарования, остро переживаемое пожилыми гражданами. Поэтому, несмотря на традиционную установку лояльности власти, пожилые люди зачастую испытывают недовольство современной политико-институциональной системой.
Исходя из полученных данных, будет преувеличением говорить о политической культуре старшей возрастной когорты как о высоко идеологизированной, содержащей ярко выраженные социалистические ценности. Действительно, для старшего поколения большей привлекательностью обладает время до перестройки. Но мотивированы эти предпочтения не идеологическими причинами, а вполне материальными преимуществами (невысокие стабильные цены, уверенность в завтрашнем дне). Иными словами, “коллективные” стимулы не оказывали ощутимого влияния на культурные установки пожилых граждан. Социализация и значительная часть жизни пожилых людей пришлась на период, когда руководители советской системы стремились поддерживать лояльность общества за счет не столько коллективных, сколько селективных стимулов. Действительно, на раннем этапе становления советской системы (начало 1920-х гг.) фактором, способным консолидировать общество, была идеология (“коллективный” стимул). Однако характерной чертой 1930-х — начала 1950-х гг. стала демонстрация потребительских интересов и материальных достижений “простых советских тружеников”. Приверженность советским ценностям оказывалась важной постольку, поскольку лояльность была эффективным способом достижения селективных стимулов. Сформировавшиеся культурно-политические нормы явились результатом адаптации к требованиям системы с помощью культурной рациональности.
Таким образом, можно ожидать, что если новой политико-институциональной системе удастся повысить собственную эффективность, –доверие и лояльность пожилых людей распространятся и на новые политические институты.
Одной из отличительных черт политико-культурных норм пожилых людей является склонность к активному политическому участию (см. также Bahry and Way, 1994). Среди возможных форм политического участия исследователи выделяют конвенциональное участие (голосование) и неконвенциональное (митинги, демонстрации, акции протеста) (Barnes and Kaase, 1979; Miller, 1979). Различаются также поведенческие установки и реальное политическое участие (Verba, Nie and Kim, 1978). Больше половины респондентов выразили мнение, что митинги и акции протеста не являются эффективным способом борьбы с экономическим кризисом (см. также ВЦИОМ, 1993б).
Анна Сергеевна, 64 года: “Я на митинги не хожу; здоровье подводит, да и не поможешь тут протестами. Работать надо. На митинги эти какого только народа не набирается, и каждый о своем кричит… На выборы ходила и хожу всю жизнь…”
Реальная вовлеченность в неконвенциональные формы политического участия еще менее распространена (см. также McAllister and White, 1994: 609). Только 3 человека из опрошенных регулярно принимают участие в митингах и акциях протеста, проводимых в последние годы (все они жители Петербурга). Шесть респондентов были на митингах последних лет по одному разу. Остальные избегают таких форм участия, считая их опасными и малоэффективными.
Практически все опрошенные заявили о себе как об активных избирателях. Голосование является частью их устоявшегося жизненного уклада, привычкой, привитой еще в процессе начальной политической социализации. По мнению советологов Д. Бари и Л. Уэя, голосование чаще привлекает тех, кто не обладает ресурсами, необходимыми для более “дорогих” форм политического участия, таких как членство в политических партиях (Bahry and Way, 1994). Однако, если рассуждать о голосовании в терминах “затрат” и “полезности”, то ничтожно малая влиятельность отдельного бюллетеня на исход выборов сводит к минимуму рациональность участия в выборах (Dunleavy, 1991).
Думается, причины высокого уровня мобилизации пожилых россиян следует искать в самом характере советской политической системы. Режим нуждался в поддержании своей легитимности, что и достигалось путем привлечения широких масс советских людей к демонстрации поддержки власти. Для рядовых граждан активное политическое участие было рациональным способом достижения материальных благ, средством повышения социально-экономического статуса. И неудивительно: при существовавших политико-институциональных условиях именно такой тип поведения одобрялся и поощрялся властью.
Константин Петрович, 65 лет: “Как же было не пойти на выборы… У нас в округе все были как на ладони. Не придешь на выборы раз-другой – в парткоме тобой заинтересуются. Проще прийти, проголосовать…”.
Д. Бари и Л. Уэйем отмечено, что высокий уровень политического участия отмечается у пожилых людей, даже если они слабо верят в возможность реального влияния на принятие решений (Bahry and Way, 1994: 350). Это указывает на особенности мотивации участия: важно само действие, а не его содержательная сторона. Эту же тенденцию подтверждают данные группы исследователей во главе с М. Виманом (Wyman et al., 1995: 597).
Каковы особенности электоральных установок старшей возрастной когорты? Как уже было отмечено, среди пожилых людей прокоммунистические силы пользуются популярностью. Поддерживая коммунистов на выборах 1993 и 1995 гг., люди стремились выразить протест против методов реформирования. Протестные настроения усилили патерналистские установки, характерные для пожилых респондентов. Советское государство всегда играло центральную роль в управлении экономикой. Ее результатом стало формирование у населения патерналистских норм, высоких ожиданий от государственной социально-экономической политики. А если государство традиционно воспринимается как главный экономический актор, оно обязано также принять и всю полноту ответственности за результаты проводимой политики (см. также Anderson, 1995). В сознании пожилых граждан КПРФ ассоциируется с политической силой, в период правления которой их жизнь была более стабильной и благополучной. Идеологические мотивы поддержки коммунистов при этом нередко отходят на второй план. В целом политические установки пожилых людей носят умеренно-центристский характер.
Екатерина Семеновна, 62 года: “… Да что там идеология! Я и за реформы буду, если мне да и всей стране лучше будет. При коммунистах тоже с этой идеологией перегибы были… Я считаю, важно сохранить все, что было хорошего раньше, ну и изменять старое понемногу надо. Но я против “резких движений”. Неправильно это”.
Несколько респондентов (4 человека) на думских выборах 1995 года поддержали проправительственный “Наш дом – Россия”. По данным ВЦИОМ, “правящие партии” популярны среди лиц пожилого возраста по крайней мере в той же степени, как и среди других возрастных когорт. В 1993 году 15,1% людей старшего поколения проголосовало за “Выбор России” (это выше, чем в других возрастных когортах). В 1995 году за НДР проголосовало около 10% пожилых избирателей, что приблизительно столько же, как и в среднем по выборке (ВЦИОМ, 1996). Один из проголосовавших за НДР так объяснил свой выбор:
Иван Константинович, 62 года: “Которые из НДР ближе к власти – значит, больше сделать смогут. Как же власть не поддержать… Коммунисты-то что сейчас сделать могут? Только пустой шум поднимают. Вот на прежних выборах [1993 года – Ю.Ш.] мой сосед за Жириновского голосовал. И что, я ему говорю, твой Жириновский сделал за два года? А Черномырдин обстоятельный, умеренный и при власти”.
Думается, выбор партий власти находится в рамках отмеченной тенденции уважения и доверия политическим институтам. Такое голосование – признак лояльности системе, традиционное стремление поддержать тех, от которых зависит распределение “селективных” стимулов.
Третье направление исследования политической культуры пожилых людей затрагивает особенности политической информированности и интереса к политике. Представители старшей возрастной когорты являются, как правило, политически заинтересованными. Многие утверждали, что они охотно и заинтересованно обсуждают политические события с членами семьи, знакомыми и соседями. Большинство пожилых людей регулярно читает газеты, слушает информационные передачи по радио и смотрит новости по телевидению. Чем был мотивирован интерес к политике в советское время?
Степан Вениаминович, 65 лет: “Я всегда интересовался политикой и внутри страны, и международной политикой… Всегда считал важным быть в курсе происходящего. Хотя, конечно, понимал, что всего не говорят. Помню, после того хрущевского доклада все знакомые делились на тех, кто знал о нем [докладе – Ю.Ш.] и не боялся критиковать власть. А были и те, кто или не знал или не верил. Так, они на тех, других, смотрели с ужасом и сторонились. Всe боялись, что за эти разговоры в лагеря отправят. Важно в то время было знать, что в стране происходит…”
Такая норма поведения, как интерес к политике, – продукт значительного влияния советского государства на частную жизнь граждан. Жизненный успех во многом зависел от способности граждан следовать политическим изменениям, умения приспосабливаться к изменяющимся условиям. И действительно, пожилые респонденты часто высказывали мнение, что политические проблемы затрагивают их лично, непосредственно их касаются. Думается, в советский период старшее поколение действительно чувствовало себя включенным в социально-политическую жизнь, но происходило это не столько в силу “высокой сознательности советского человека”, сколько из-за того, что сама система побуждала к активному интересу политикой. Это является ярким примером воздействия культурной рациональности на политико-культурные нормы.
* * *
Наш анализ советской политической культуры показал, что политико-культурные нормы советского периода являлись продуктом влияния политико-институционального дизайна. Институциональный дизайн советской политической системы основывался на доминировании государства над гражданами, что находило отражение и в идеологической риторике, и в политических действиях власти. Какие именно механизмы “культурной рациональности” заставляли советских граждан приспосабливаться к этим политико-институциональным особенностям? Благосостояние отдельной личности прямо зависело от его / ее политической лояльности. В этих условиях советскому гражданину, как рационально мыслящему актору, приходилось приспосабливать свои культурно-политические установки к системе. Наиболее выигрышной стратегией была лояльность. Так сформировалась высокая степень доверия политическим институтам, которая сегодня способна распространиться и на новые политические институты.
Говоря об особенностях политического поведения в СССР, советологи-”тоталитаристы” констатировали, что политическое участие в СССР было не только подчиненным идеологии, но и весьма массовым и активным (Barghoorn, 1965). Это позволяло признать значительную роль “партиципаторного” компонента в советской политической культуре, а саму культуру – приближенной к “гражданской”. Однако возможно ли, чтобы такая политическая культура существовала в условиях коммунистического режима? Думается, наличие “партиципаторной” установки еще не свидетельствует в пользу существования демократической политической культуры. Нельзя судить о культуре в целом исключительно по степени активности граждан. Важно разобраться, чем участие мотивировано.
