Министерство Образования И НАУКИ
Российской Федерации
Кубанский государственный технологический
университет
На правах рукописи
КУСОВ ГЕННАДИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ
ОСКОРБЛЕНИЕ КАК иллокутивнЫЙ ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫЙ концепт
Диссертация
на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
10.02.19 – теория языка
Научный руководитель –
доктор филологических наук,
профессор С. Г. Воркачев
Краснодар – 2004
Содержание
Введение 5
Глава 1. Методологические подходы к изучению концепта «оскорбление» 11
1.1 Методика подходов изучения лингвокультурного
концепта «оскорбление» 11
1.1.1 Направления в методологии исследований
современной лингвистики 11
1.1.2 Исследование лингвокультурного концепта «оскорбление»
в рамках социальной детерминированности языка 14
1.1.3 Правовая кодификация «оскорбления»
как часть лингвокультуры 20
1.2 Прагмалингвистические методы детекции «оскорбления» 23
1.2.1 Детекция «оскорбления» в речевом акте 23
1.2.2 Иллокутивные связи «оскорбления» в речевом акте 25
1.3 Детекция «оскорбления» при помощи методов
лингвокогнитологии 33
1.3.1 «Оскорбление» как иллокутивный концепт 33
1.3.2 Иллокутивные связи концепта «оскорбление» 36
1.3.3 Социокультурные свойства концепта «оскорбление» 44
1.4 Дискурсная реализация иллокутивного
концепта «оскорбление» 49
1.5 Отражение способов верификации «оскорбления»
в научной литературе 56
Выводы 62
Глава 2. Этнокультурологическая интерпретация
инвективного словоупотребления как основа
образования концепта «оскорбление» 63
2.1 Этнокультурологическая основа образования
концепта «оскорбление» 63
2.1.1 Концепт «оскорбление» и его этимологическая память 63
2.1.2 Индоевропейская мифологическая основа
концепта «оскорбление» 68
2.1.3 Ритуально-охранительная первооснова
концепта «оскорбление» 70
2.1.4 Культурологические особенности образования
концепта «оскорбление» в русском языке 74
2.1.5 Роль десакрализации религиозных воззрений
в образовании концепта «оскорбление» 81
2.1.6 Социальная основа концепта «оскорбление» 83
2.2 «Оскорбление» в каноническом религиозном сознании 89
2.2.1 Фиксация «оскорбления» в религиозном сознании 89
2.2.2 Каноническая кодификация концепта «оскорбление» 92
2.2.3 «Оскорбление» как вид аморального поведения 96
2.2.4 Религиозное и правовое единство происхождения
концепта «оскорбление» 98
Выводы 99
Глава 3. Интерпретация концепта «оскорбление» в языковом сознании 101
3.1 Денотативное поле концепта «оскорбление» 101
3.1.1 Выделение денотативного имени концепта
«оскорбление» 101
3.1.2 Интерпретация денотативного значения имени
концепта «оскорбление» 108
3.2 Коннотативное поле концепта «оскорбление» 114
3.2.1 Система лексических оценок «оскорбления» 114
3.2.2 Модель негативной оценки языковой личности 122
3.2.3 Лексикографическое отражение «оскорбления» 127
3.2.4 Лексико-семантические способы описания
«оскорбления»» 128
3.2.5 Семантизация приемов «оскорбления» 133
3.3 Перверсивное поле концепта «оскорбление» 140
3.3.1 Система социальных оценок 140
3.3.2 Социальная дискриминация и коммуникативная
перверсия 143
3.4 Ассоциативное поле концепта «оскорбление» 148
3.4.1 Паремиологические ассоциации концепта «оскорбление» 148
3.4.2 Парадигматические ассоциации концепта «оскорбление» 153
3.5. Игровое преподнесение «оскорбления» 158
Выводы 162
Глава 4. Юридические свойства концепта «оскорбление» 164
4.1 Взаимодействие права и языка 164
4.1.1 Отражение правовых категорий в языке 164
4.1.2. Нормативные свойства концепта «оскорбление» 166
4.2 Юридический компонент концепта «оскорбление» 175
4.3 Правовые способы интерпретации «оскорбления» 180
4.3.1 Описание диспозиции правовой нормы 180
4.3.2 Коммуникативная перверсия как способ
диагностики «оскорбления» в праве 182
4.3.3 Диагностика «оскорбления» в лингвистической
экспертизе 187
Выводы 191
Заключение 193
Источники теоретического материала 204
Источники языкового материала 233
Приложение I 236
Приложение II 238
ВВЕДЕНИЕ
Диссертационная работа посвящена комплексному анализу объективации лингвокультурного концепта «оскорбление» в его историко-этимологическом, этнокультурном, прагматическом и лингвоправовом аспектах. Тема рассматриваемой работы находится на перекрестке важнейших дисциплинарных областей современной лингвистики: лингвокультурологии, лингвоконцептологии, этнопсихолингвистики, социолингвистики, юрислингвистики (языка права), юридической техники, теории судебной лингвистической экспертизы и обращена к рассмотрению вербализованных представлений о духовном мире человека как носителя определенной культуры в рамках антропоцентрической парадигмы.
Актуальность данного исследования объясняется необходимостью углубленного изучения взаимодействия наивного и правового сознания в рамках единой лингвокультуры. Общественные отношения играют большую роль не только в процессах социализации и регулирования коммуникативного поведения языковой личности, но также находят свое отражение в средствах объективации языковой картины мира, которая преобразуется правовым сознанием в особо охраняемые нормы этнокультурного поведения, нарушение которых влечет не только моральное осуждение, но и меры воздействия со стороны правовой системы государства.
Научная новизна данной работы заключается в применении концептологического подхода к рассмотрению лингвистических проблем права и в историко-этимологическом описании социальных явлений, которые стали основой современного толкования концепта «оскорбление». В работе была исследована дискурсная реализация этого концепта и выделена типовая базовая структура иллокутивных концептов, объясняющая прагматическую природу лингвосоциальных явлений. Опираясь на полученные в работе данные, был предложен комплекс методических рекомендаций по требованиям проведения судебной лингвистической экспертизы, ограниченной рамками соблюдения материальных и процессуальных норм права.
Научная проблема оскорбления и оскорбительности в языке и в праве до сих пор не получила должного освещения по следующим причинам: 1) в научных работах не всегда учитывается влияние естественного права (jus naturale), которое видоизменяет представление об оскорблении как о негативном проявлении вербальной агрессии против личности; 2) различное понимание оскорбления в обыденном и в правовом сознании создает трудности в квалификации правовой нормы «оскорбление»; 3) на практике зафиксирован переход квалификации «оскорбления» из сферы уголовного права (преступление) в сферу гражданского права (деликт); 4) лингвистические способы юридической диагностики оскорбления не систематизированы и не описан их терминологический аппарат.
К решению лингвистических или правовых задач оскорбления обращались многие исследователи, которые проанализировали эту проблему со следующих позиций, представляющих: этнокультурологические особенности формирования и функционирования инвективной лексики в различных лингвокультурах (Осорин 1983, Жельвис 1990, Топоров 1991, Сорокин 1994, Маковский 1996, Успенский 1998); теорию речевых оценочных жанров – похвалу и порицание (Бахтин 1979, Вольф 1985, Апресян 1995); анализ стилистики «нонстандарта» текста (Кестер-Тома 1993); оценку поведения человека с точки зрения эмотивной и экспрессивной лексики языка, описывающую систему «лексических оценок» (Арнольд 1959, Бондаренко 1972, Телия 1980, Шаховский 1982, Бабенко 1989, Мягкова 1990 и др.) и анализ «аффективной» речи (Матвеева 1986); анализ шкалы стилистических помет и перспективы создания словаря «инвектированных смыслов» русской лингвокультуры (Шмелев 1977, Девкин 1979, Шаховский 1983, Будагов 1989, Голев 2003); вербальную агрессию (Жельвис 1992), коммуникативное давление (Вендлер 1985, Шилихина 2000, Стернин 2003), моральное воздействие (Карасик 2002); коммуникативный кодекс (Клюев 1998) или аксиологический кодекс языковой личности, составляющий ценностную основу культуры общества и представляющий собой комплекс поведенческих норм общества, определяющих социальный статус человека (Карасик 2002); анализ языка права, где при решении юридических проблем была сделана попытка раскрытия правовой природы социолингвистических явлений языка права, связанного с ведением судебных дел по защите чести, достоинства и деловой репутации («Rechtslinguistik» – Подлех 1976, Малеина 1991, Анисимов 1992, Белянин 1994, Горбаневский, 1997, Ратинов 1997, Эрделевский 2000); анализ этнокультурологических особенностей и фреймовых составляющих концептов «обида», «оскорбление» (Зализняк 1999, Голев 2002); анализ стратегий причинения вреда самоуважению при описании концепта «самоуважение» (Зеленова 2003).
Специально к теме лингвистики права и теории диагностики оскорбления в конфликтных текстах при проведении судебной лингвистической экспертизы обращались лингвисты, участвующие в работе Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам (г. Москва) и лаборатории «Юрислингвистики» (г. Барнаул), которые проанализировали затрагиваемую тему с позиций: использования оскорбительных слов, вовлеченных в широкий языковой контекст языкового коллектива (Сперанская 1999, Капленко 2002); анализа конфликтного высказывания с точки зрения интерпретатора (Гридина 1999, Третьякова 1999); исследования «преступного умысла» автора текста и оценки его намерений (Орлова 1999, Сыпченко 2000); исследования наиболее частотных тактических ходов, ведущих к нанесению обиды, издевке и оскорблению (Иссерс 1999); коммуникативного конфликта (Третьякова 2000); суггестивного эффекта референтивных связей (Сорокин 2000); стилистической несовместимости речевых единиц (Чернышова 2000).
Вместе с тем, обширный комплексный анализ средств объективации оскорбления до сих пор не проводился, что и предопределило выбор темы диссертационного исследования.
Объектом данного диссертационного исследования является иллокутивный лингвокультурный концепт «оскорбление», вербализованный посредством языковых и речевых единиц в обыденном сознании и ставший языковой формой выражения правовой нормы. Под объектом исследования в широком смысле понимается оскорбление как интенциональный речевой акт языковой личности, а в узком смысле оскорбление – это правовая норма, реализующая этносоциальное содержание концепта «оскорбление» в рамках его юридических свойств, которые приобрели форму правового запрета.
Предмет исследования составляют этнокультурологические характеристики языковых и речевых средств, наносящих вред социальному статусу языковой личности, квалифицируемые как оскорбление в русском языковом сознании, а также способы и приемы их диагностики при помощи лингвистической экспертизы, направленной на установление языковой и правовой диверсификации конфликтного высказывания и составляющей процессуальную основу судебных решений, связанных с юридической квалификацией «оскорбления».
Цель данной работы состоит в выявлении, описании и классификации лексико-семантических средств объективации иллокутивного концепта (ИК) «оскорбление» в русском языке.
В соответствии с поставленной целью выдвигаются следующие задачи: определить типологию концепта «оскорбление» и описать его имя, отражающее место концепта в когнитивной системе языка; установить историко-этимологическое происхождение концепта «оскорбление» в русской лингвокультуре; создать обобщенный семантический прототип оскорбления в обыденном сознании на основе прагматических и психолингвистических исследований языка; изучить реализацию концепта «оскорбление» в одной из сфер бытования – правовом дискурсе; описать уровни различного понимания оскорбления в обыденном и правовом сознании; выделить языковые единицы, реализующие в своей семантической структуре значение «оскорбления» в русском языке, и на основе полученных данных описать средства и наиболее типичные сценарии вербализации речевого акта «оскорбление»; установить характер отношений концепта «оскорбление» с другими абстрактными концептами; определить ассоциативные связи концепта «оскорбление» в русском языке.
Цель и задачи настоящей работы определили выбор следующих методов анализа: дискурсного анализа, раскрывающего содержание концепта в обыденном, религиозном и правовом сознании; дефиниционно-компонентного анализа, используемого для описания ядерных элементов концептуального поля оскорбления; этимологического анализа, применяемого с целью изучения концепта в диахронии и установления механизма его формирования; контекстуального анализа, позволяющего выявить специфику функционирования языковых средств в тексте; интерпретативного анализа, устанавливающего характер преломления концепта в языковом сознании на основе различных средств его реализации.
Материалом исследования явились тексты современной художественной и публицистической прозы русскоязычных авторов последней четверти ХХ века, современная публицистика, переводы Нового Завета, первоисточники права романо-германской правовой семьи, содержащие юридические определения по теме исследования, хрестоматии по «Истории государства и права России и зарубежных стран», архивные данные Советского народного суда г. Краснодара, тексты лингвистических экспертиз, Постановления Пленума Верховного суда РФ. Корпус сплошной выборки составил около 7000 примеров. Источником языкового материала послужили также толковые, ассоциативные, этимологические, фразеологические, паремиологические и юридические словари; привлекались для анализа тексты права и тексты толкования права.
В качестве методологической основы исследования следует рассматривать базовые положения теории речевых актов и лингвистической прагматики (Ю.Д. Апресян, Н.Д. Арутюнова, А. Вежбицка, З. Вендлер, И.Н. Горелов, Е.С. Кубрякова, Д.Л. Остин, Р.И. Павиленис, Д.Р. Серль, П.Ф. Стросон, В.Н. Телия), лингвокультурологической концептологии (С.Г. Воркачев, В.И. Карасик, Д.С. Лихачев, С.Х. Ляпин, В.А. Маслова, Ю.С. Степанов, И.А. Стернин и др.), социолингвистики (В.И. Жельвис, Ю.Н. Караулов, Е.В. Клюев, К.М. Шилихина), языка права (Ю.А. Бельчиков, Н.Д. Голев, М.В. Горбаневский, А. Подлех и др.).
Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в развитии основных положений когнитивной лингвистики, лингвокультурологии, теории судебной лингвистической экспертизы и теории речевых актов применительно к концепту «оскорбление» в русском языке.
Практическая ценность данной работы заключается в возможности применения выводов и материалов исследования при подготовке специалистов филологического и юридического профиля, изучающих специальные дисциплины по социолингвистике, конфликтологии речи на филологических факультетах, факультетах журналистики и отделениях по связям с общественностью, а также при изучении тем, связанных с анализом состава преступления и деликта «оскорбление» на юридических факультетах. Выводы диссертационного исследования могут служить теоретической основой при издании специальной методической литературы для судебных работников и экспертных криминалистических лабораторий, практикующих юристов-адвокатов, сталкивающихся с необходимостью правовой квалификации речевого акта «оскорбление».
На защиту выносятся следующие положения:
1. Оскорбление является иллокутивным концептом, представляющим собой ментально-вербальную единицу, универсальные признаки которой проявляются в общении, раскрывающем этнокультурные, социальные и прагматические аспекты иллокутивного речевого акта.
2. Негативная модель оценки личности строится на основе норм аксиологического кодекса языка, т. к. в коммуникативном общении речевой акт «оскорбление» социально детерминирован правилами речевого поведения, которые фиксируют фрагменты действительности в зависимости от их важности для общественных отношений этноса.
3. Правовая норма «оскорбление» отображает элементы лингвокультуры не зеркально, а фрагментарно, в соответствии с коммуникативными нормами, отвечающими за сохранение социальной стабильности в обществе.
4. Способы лингвистической детекции и правовой диагностики оскорбления диверсифицированы по способу описания действительности.
Структура работы определяется ее исследовательскими задачами. Диссертационная работа состоит из введения, четырех глав, заключения, библиографического списка, Приложения I и Приложения II.
Основные идеи и положения диссертации отражены в 9 публикациях
Глава 1. Методологические ПОДХОДЫ К изучениЮ
концепта «оскорбление»
1.1 Методика подходов изучения лингвокультурного концепта «оскорбление»
1.1.1 Направления в методологии исследований современной лингвистики
Научные работы в области языкознания, появившиеся в последней четверти ХХ века, подтверждают тезис о том, что в парадигме науки о языке наметился определенный поворот от изучения языка самого по себе к изучению речи говорящего человека. Речь, таким образом, рассматривается как часть деятельности человека (Балли 1961, Леонтьев 1966, Шерковин 1967, Хомский 1973, Дридзе 1976, Лурия 1979, Бахтин 1979, Горелов 1980, Гальперин 1981, Жинкин 1982, Засурский 1988, Стриженко 1988, Крючкова 1989, Сорокин 1994, Телия 1996, Степанов 1997).
Это означает, что все большее значение приобретает лингвистика коммуникативно-ориентированная или «субъективно опредмеченная»: эмотивная лингвистика, психолингвистика, социо- и этнолингвистика, когнитивная лингвистика, юрислингвистика, т. е. появились новые предметы исследований: субъект коммуникации, языковое поведение социальных групп, функционирование языка в социокультурном контексте, взаимосвязь языка и права (Бромлей 1983, Верещагин 1984, Шанский 1985, Зильберг 1986, Бабенко 1989, Виняревская 1989, Жельвис 1992, Мягкова 1990, Шаховский 1995, Карасик 1996, Горбаневский 1998, Воркачев 2000, Голев 2000).
Окончание идеологического противостояния (Волкогонов 1987, Горелов 1976, Дешериев 1970 и др.), которое пришлось на конец XX века, дало новый импульс в развитии российского языкознания как самодостаточной науки о языке – важнейшем источнике знаний не только об окружающей действительности, но и о лингвистических явлениях, как открыто вербализованных в лексической семантике, так и неявных – имплицитных, категориальных, подсознательных, концептуальных.
Обращение к ментальной сфере речевой деятельности человека в качестве предмета научного поиска стало, с одной стороны, следствием исчерпания методов исследования, представленных в работах по изучению эмоциональной стороны речи или эмотивной лингвистики, а с другой – необходимостью проведения более глубокого анализа речи homo loquens, «когда адресат из безропотного исполнителя воли адресанта превратился в полноправного участника коммуникации» (Прибыток 2003: 17) со своими коммуникативными правами и коммуникативными обязанностями. Хотя полностью исключать лингвистику эмоций из сферы научного внимания нельзя, т. к. методы исследования эмотиологии стали аксиоматичными и универсальными, в силу своей очевидности и постоянной востребованности.
Эмоционально-волевая сфера человека в лингвистике была освещена со следующих позиций: «языкового выражения эмоций говорящего человека» (Шаховский 1983), «эмоционального компонента значения слова», «эмоциональной нагрузки слова» (Рейковский 1979; Мягкова 1990), «коннотативного значения слова» (Говердовский 1977), «стилистической коннотации» (Кожина 1983), «эмоциональных и оценочных коннотативных сем» (Попова, Стернин 1984), «компонентов семантической структуры» (Булдагов 1977), «лексико-семантических вариантов» (Вайгла 1976), «эмотивной стилистики текста» (Киселева 1978, Болотов 1981), «экспрессивного синтаксиса» (Александрова, 1984), «стереотипных ракурсов изображения эмоций» (Бабенко 1989), «вербальной агрессии» (Жельвис 1990), «экспрессивных характеристик языкового сознания» (Дридзе 1976; Носенко 1976; Торсуева 1976), «эмоциональных концептов» (Красавский 2001, Дорофеева 2002).
Ментальная сфера человека – не просто одна из систем, участвующая в описании поведения человека, в том числе и речевого, но также является системообразующей структурой, объединяющей все остальные жизненно важные системы: восприятие, состояния, реакции, деятельность, желания, эмоции, речь – в одно системное целое (Рябцева 2000: 2). Составляющие «ментальную» лексику слова могут быть опознаны в своем значении не только через свою семантику, но и могут быть «восстановлены» в словах и выражениях, относящихся к субъекту, т. е. человеку, связывающему слова в предложения по правилам, мотивированным социальной сущностью с позиций деонтической модальности: долга, чести, совести, морали, права, закона. Общество не случайно порождает социальные институты контроля, которые служат для его сохранения путем установления правил поведения, смысл которых сводится к тому, чтобы при удовлетворении личных потребностей и желаний не нанести урон интересам социальной группы, интересам отдельного человека, а также и своему социальному «Я». Эти «этические максимы» имеют вес только в условиях наличия «другого» человека и объективируются в межличностных отношениях, т. е. в социальном контексте. Поэтому частое обращение к эмоциональным характеристикам слова оправдано также и тем, что лексицентрическая семасиология исходит из принципиальной выделимости слова как основной единицы лексикологического исследования (Медникова 1974: 10), а также опирается на результаты психолингвистических экспериментов, убедительно показавших, что предъявляемое испытуемым изолированное слово немедленно включается в «контекст» предшествующего опыта индивида (Залевская 1971: 167; 1982: 11) и что, так называемое, «внеконтекстное» значение слова, как социально осознаваемый факт, всегда связано с определенными видами коммуникативных ситуаций (Сахарный 1976: 108).
При этом необходимо учитывать, что в общении личность выступает в конкретных социальных ролях как член различных социальных групп и с употреблением отдельных языковых знаков связывает не только свою идентификационную эмоциональную оценку, но и этнический стереотип эмоциональных оценок, сложившийся в общении членов социальных групп и воспринятый личностью в процессе социализации.
В связи с этим возникает вопрос об адекватности и полноте лингвистических методов изучения значения слова, систематически абстрагирующихся от его экспрессивно-смысловой окраски, где как раз и зафиксированы социально-групповые эмоциональные оценки (Тарасов 1979: 83). В условиях перенесения акцента с описания абстрактной языковой системы на исследование конкретно-онтологической сущности языка (Мельничук 1980: 4) и с учетом важности интегрирования знаний об эмоциональной сфере человека, полученных в рамках ряда смежных наук, все большую популярность приобретает подход, при котором слово выступает как элемент речевой (языковой) способности индивида. Такой методологический подход оправдан еще и потому, что становление опыта проявления эмоциональных переживаний и способность эмоционального воздействия речи является результатом социализации личности, обладающей универсальным кодом. Выход за рамки «классической» лингвистики необходим и потому, что требуется применение иных методов исследования, чем те, которые пока не дали возможности разносторонне и непротиворечиво описать узуальные характеристики значения слова.
1.1.2 Исследование лингвокультурного концепта «оскорбление» в рамках социальной детерминированности языка.
В речи слово выступает не как единица абстрактной языковой системы, а как единица речевой способности языковой личности, вовлеченная в «языковой круг». В таком понимании слово представляет собой не совокупность статичных компонентов, а процесс соотнесения словоформы с некоторой совокупностью «продуктов» переработки чувственного и рационального, индивидуального и социального опыта человека. Объективируясь в слове, идеальная форма существования предметного мира включается в систему общественно выработанного знания и приобретает «отностительную самостоятельность, как бы вычленяясь из психической деятельности индивида» (Рубинштейн 1957: 41). Сознание включает «не только логические, но также эмоциональные, волевые, эстетические», правовые и иные отображения действительности, «сливающиеся с понятиями, с самими словесными значениями в сложное семантическое целое» (Головин 1983: 57). Поэтому язык, «материализуя результаты познавательной деятельности, отражает как рациональную, так и чувственную, эмоциональную сторону данной деятельности» (Прокопчук 1983: 64). В языке, наряду с закреплением результатов познавательной деятельности, получают выражение различные переживания и состояния субъекта, его отношение к окружающему, к другим людям и самому себе (Кукушкина 1984: 232).
Основа характерных свойств человека заключается в сфере психической деятельности и эмотивных оценок, т. е. в «способности человека осуществлять мыслительную деятельность и проявлять волю» (Серебренников 1988: 127), реагировать на внешнюю среду, следовать правилам поведения, основанным на социальных, моральных, этических, правовых нормах. Как итог этого антропологического направления в лингвистике – построение языковой картины мира (Сепир, Уорф), т. е. «проявление деятельности человека в языке» (Постовалова 1988: 8). Реальный мир человека в значительной мере неосознанно строится на основе «языковых привычек» той или иной социальной группы (Сепир 1993: 261). В конечном итоге общая модель мира складывается из данных, зафиксированных в языке со всеми его связями, с мышлением, психикой, культурой, т. е. с социальными феноменами.
Развиваясь в социуме, индивид получает некоторую часть общественного комплекса знаний о мире и, тем самым, он приобщается к миру представлений и понятий, существующих в лингвокультуре этноса. Психическая деятельность человека формируется под влиянием системы коллективных представлений о мире, имеющих в свою очередь этносоциальную обусловленность. Такая социализация сознания объясняется тем, что каждый человек, будучи представителем общества «носит в себе и проявляет свойственные этому обществу сознание и психический уклад» (Мягкова 1990: 12).
Социальная природа языка, характер воздействия социальных отношений на язык, роль языка в социализации личности, коммуникативное поведение – все это области соприкосновения языка и общества, раскрывающие стандарты, заложенные в групповом контексте оценок и соотносимые с реализацией речевых навыков языковой личности, управляемые упорядоченными социальными признаками. Язык является источником социальной самоидентификации и референтной диверсификации. При формировании своих установок и убеждений или при осуществлении своих действий индивид сравнивает себя с сообществами себе подобных, чьи установки, убеждения и действия воспринимаются им как достойные подражания, или противопоставляет себя воображаемой референтной группе, которая воплощает в себе социальный «антиобразец», подчеркивая различие между собой и другим индивидом: ср., предатель – сотрудничающий с врагами, католик – вероотступник, педофил – извращенец, нахлебник – лентяй (Волков 2000: 167). Социальные различия проявляются в потоке коммуникативного взаимодействия.
Адресат может и не принадлежать на самом деле к указанной в речи референтной группе. Но из-за того, что адресат не может быстро доказать при помощи средств логического отрицания принадлежность к социально непривлекательной группе (ксенолекту), у пассивных реципиентов создается негативное мнение об индивиде, который стал объектом вербальной агрессии. Осознание этого факта или его предположение вызывает у адресата чувство утратившего свою социальную значимость в глазах окружающих. Предоставление негативной информации об адресате, не соответствующей действительности приводит к искажению социального образа личности среди остальных членов общества, т. е. уменьшает ее социальную привлекательность.
Не всякая вербальная агрессия может вызвать эффект искажения социального портрета личности в общественном восприятии. Например, инвектива (Жельвис 1985), произнесенная для выражения своего внутреннего состояния не может нанести вред социальной значимости другого лица. Но речевая единица, которая в своем прагматическом выражении опирается на систему социальных стереотипов осуждаемого поведения, автоматически включается во взаимодействие социальных субъективных оценок и изменяет сложившийся социальный портрет как адресанта, так и адресата. Адресная негативная информация о лице создает предпосылки образования в сознании окружающих его людей новый образ, который будет отличаться от первоначального своим искаженным или «извращенным» видом (ср., лат. perverto – губить, портить, извращать). Таким образом, при адресной направленности вербальной агрессии и ее способности понизить социальную привлекательность личности, можно говорить о том, что лицо подверглось насилию в виде коммуникативной перверсии.
Искажение социального образа личности способно причинить моральный вред чувствам, т. к. наносит урон имиджу, портит социальный портрет и ведет к утрате предыдущей социальной значимости в глазах коллектива, от которого личность ждет социального признания. Не зря в древних обществах самым суровым наказанием признавалась социальная смерть в виде изгнания провинившегося из общины, что приводило к физической смерти или попаданию в зависимость (Исаев 1994: 14).
Коммуникативная перверсия инициирует протест против навязываемой в речи социальной идентификации с социально непривлекательной группой и порождает убежденность в необходимости восстановить в первоначальном объеме заниженный социальный статус при помощи норм социального контроля.
Коммуникативная перверсия имеет два плана определения: 1) искажение персональной информации о лице – социометрический критерий оценки, т. е. прямая негативная оценка качеств человека; 2) пренебрежение коммуникативной нормой – социально-стилистический критерий оценки, т. е. создание условий умаления качеств социальной репрезентативности языковой личности.
Функциональной основой проявления коммуникативной перверсии в лингвокультуре являются признаки социальной дифференциации, которые имеют «внешний и внутренний» планы выражения в языке (Карасик 2002), состоящие в демонстрации социальной ранговой позиции индивида. Явление коммуникативной перверсии заключается в преднамеренном или неумышленном речевом искажении социального статуса оппонента в негативную сторону с точки зрения норм морали. Эффект коммуникативной перверсии реализуется через индексы социальных отношений и приводит к коммуникативному конфликту.
Под конфликтом в областях научного знания, изучающих социальные и межличностные отношения между людьми, понимается столкновение противоположных интересов, взглядов, серьезное разногласие. Коммуникативные конфликты возникают в процессе общения и представляют собой «результат особого речевого поведения», основной «причиной которого является противоречие коммуникативных целей или коммуникативных ролей адресанта и адресата» (Муравьева 2002: 5).
В общении, чтобы выполнить прагматические цели, необходимо следовать речевым стратегиям, гарантирующим успешность коммуникативного поведения. К проблеме описания «коммуникативной компетенции» или «коммуникативных способностей» обращались многие исследователи (Емельянов 1985, Хараш 1987, Петровская 1989, Леонтьев 1997), однако, недостатком отображения в научном познании данного направления языкознания является неразработанность лингвопрагматического механизма технологий причинения вреда социальной значимости языковой личности, т. к. все предыдущие исследования заканчивались на анализе состояний «переоценки субъектом собственной ценностной шкалы и аксиоматичных выводах, следующих из признанного приоритета общечеловеческих ценностей» (Муравьева 2002: 6).
Рассмотрение проявлений вербальной перверсии с позиций коммуникативного поведения оправдано еще и тем, что коммуникативные правила не освещаются писаным законом, они вырабатываются в практике общения с учетом факторов результативности и принимаются, признаются на основе общего соглашения. При этом несоблюдение одних правил подвергается более строгому осуждению, а к нарушению других участники общения относятся более терпимо. Совокупность правил и постулатов коммуникативного общения составляет коммуникативный кодекс языка (Винокур 1925). Стереотипный способ принятия коммуникативного решения, выполнения того или иного правила представляет собой модель коммуникативного или речевого поведения, которая формируется на основе стереотипов, представленных в лингвокультуре.
Выбор типа коммуникативного поведения регулируется в зависимости от социальной дистанции в общении, которая может быть интимной, персональной, социальной и публичной. Дистанцированный план социального статуса выражается в «погашении» индивидуальных характеристик человека, занимающего определенную социальную позицию, и в актуализации отношений неравноправия между участниками общения (Карасик 2002: 15).
По степени участия аппарата логического анализа конфликтного высказывания, коммуникативная перверсия выделяется из иллокутивного речевого акта, характеризующего следующие виды речевого поведения: угрозу, совет, шантаж, хамство, недоверие. Без логического анализа высказывания коммуникативная перверсия включена в следующие виды речевого поведения: обижать, оскорблять, позорить, порочить, срамить и др. Таким образом, вербализованный механизм агрессии против личности, приводящей к коммуникативному конфликту в рамках проявления иллокутивных сил концепта «оскорбление», вызывает эффект коммуникативной перверсии, т. е. снижает социальную привлекательность личности.
По видам дискурсной активности лингвокультурный концепт «оскорбление» имеет следующую реализацию: 1) мифологический тип дискурса – установление норм коммуникативного поведения, заключающееся в выделение имени божества из религиозного, социального, этического, правового единства как субъекта культового почитания и оформление запрета на неупоминание его имени вне культа; 2) религиозный тип дискурса – нравоучительное поведение; 3) реализация в обыденном сознании – оценка поведения с точки зрения утилитарных норм: справедливости, целесообразности, экономии и др.; 4) правовой тип дискурса – установление точного соответствия предписаниям правовой нормы, т. е. квалификация правовой нормы, оценка соответствия поведения человека диспозиции правовой нормы.
1.1.3 Правовая кодификация «оскорбления» как часть лингвокультуры
Социальные феномены представляют собой определенным образом выстроенные языковым сознанием «понятийные системы, формирование и дальнейшая эволюция которых подчинены законам общественного развития» (Красавский 2001: 23). Право, несомненно, является феноменом любой культуры, поэтому нельзя не учитывать роль права в развитии лингвокультуры этноса, состоящей из стереотипных образований или компонентов ценностного содержания культурной системы общества (наряду с моральными, эстетическими, религиозными ценностями). Право и возникает в культуре как ценностный механизм социального обеспечения согласованности действий в обществе, призванный поддержать генетическую установку на выживаемость человека как биологического вида.
Этническая обусловленность коммуникативного поведения определяется социо-психо-культурологическими характеристиками конкретного сообщества людей, воплощенными в традиции, обычаи, нравы, особенности мышления, модели поведения, исторически сложившиеся на всем протяжении развития и становления этноса. Именно в развитости правовой системы, влияющей на весь этнос, проявляется воспроизводящая целостность общества, состоящая из множества более мелких подсистем определяющих уклад, строй жизни и мироощущение человека (Вебер 1970). С помощью права определяется система согласованных правил и образцов поведения в обществе, которые исходят из требований правовой нормы, которая лишь фиксирует накопленный культурный опыт человечества.
Поэтому правовая норма, как вид социальной нормы, является регулятором массового поведения, она опирается на единые и общие критерии, определяет меру дозволенного, должного и запрещенного, границы допустимого и обязательного вариантов поведения. Норма права – такой образец, который принимает форму безличного, всеобщего и общеобязательного требования, это всеобщий принцип поведения, результат обобщения массовой социальной практики – однотипных действий и поступков большого числа индивидов при множестве характерных ситуаций (Вебер 1990, Дюркгейм 2001, Парсонс 1996).
Древнее человеческое сознание изначально при освоении действительности и формировании языка, как всеобщего кода познания путем отражения, разделило мир на полезные и бесполезные, хорошие и плохие, красивые и безобразные части. И. Кант заложил основу классификации понятий моральной антропологии, первоначальных задатков, лежащих в основании системы нравственных ценностей человека: а) задатки природные, животные (в форме стремления к самосохранению, продолжения своего рода и влечения к общительности); б) задатки человечности как существа разумного, которое судит о себе, сравниваясь с другими, добивается признания своей ценности во мнении других, но при этом хочет добиться превосходства над другими; в) задатки личности, выраженные в способности воспринимать уважение к моральному закону (Кант 1964: 119).
Влияние права на становление и развитие этнического самосознания, т. е. на формирование моделей стереотипного мышления, происходит через систему культурных ценностей социума. Право унифицирует этнические стереотипы поведения, модифицирует когнитивные представления о социальном запрете. Например, оскорбление в наивном сознании древнего человека воспринималось иначе, чем сейчас, т. к. оскорблением считалось:
1) указание пальцем – ст. 127 кодекса Хаммурапи, 1750 г. до н.э., «Если человек протянет палец против энтум или жены человека и не докажет обвинения, то этого человека должно повергнуть перед судьями, а также обрить ему виски (отдать в рабство)»;
2) распевание песни, содержащей клевету или опозорение другого человека – ст. 1б Законов ХХII таблиц, 450 г. до н.э., «Смертной казни подлежит тот, кто сложил или будет распевать песню, которая содержит в себе клевету или опозорение другого».
Определение оскорбления через понятия чести и достоинства личности – результат современного представления о месте человека в обществе. Поэтому ценность анализа права как составной части лингвокультуры заключается в том, что оно дает представление о понятии не только как о наборе когнитивных элементов, но и разъясняет «оценочные представления о самом понятии» (Красавский 2001: 11). Вербализованный этнический стереотип коммуникативного поведения, базирующийся на ценностном понимании событий и поступков социальной жизни человека, по мере погружения в культурное пространство цивилизации конкретного этноса, обрастает дополнительными признаками и свойствами.
Право, с точки зрения лингвистики, представляет собой сложный сплав, многомерное образование, состоящее из житейское опыта понимания справедливости в обыденном сознании, правового толкования нормы в самом правовом сознании, кодификации правовой нормы в законе и отражения всего вышеперечисленного в лингвокультуре.
Право представляется, по определению А. С. Ященко, «совокупностью действующих в обществе, вследствие коллективно-психического переживания членами общества и принудительного осуществления органами власти, норм поведения, устанавливающих равновесие между интересами личной свободы и общественного блага» (Ященко 1999: 175). Следствием сохранения равновесия, выраженного в преднамеренном «перекраивании» действительности, является появление новой формы существования вербальных формообразований, отличных от ранее сложившихся в обыденном сознании. Поэтому отрицать роль права на формирование картины мироотражения означает отрицание самого права как социального явления.
Право подвергается диффузии в общественном сознании, внедряется и диктует свои правила на социальном уровне, что бессознательно видоизменяет как стереотипы мышления, так и восприятие картины мира на индивидуальном уровне (ср., др.-англ. «lieg» – огонь, тох. «лай» – обида, англ. «lie» – ложь, обман, клевета, т. е. урон словами – логическая формула, из которой выводится способ причинения обиды; укр. «лай» – оскорбление словами, т. е. констатация способа причинения обиды). Диверсификация оскорбления в праве и в обыденном сознании существует на уровне понимания значения права, несущего в себе этнические особенности выражения и квалификации социальных явлений, которые оно обслуживает. В наивно-языковом сознании понимание правовых норм «выражается в абстрактных морально-утилитарных нормах, отраженных в паремиологических единицах, значениях слов, юмористических текстах, выражающих социально-типичные позиции и оценки, свойственные деонтическому кодексу общей культуры» (Палашевская 2001: 6).
Перед современным исследователем и практиком возникает проблема верификации понятия, а именно: какое значение концепта «оскорбление» считать оскорблением по критериям оценки, вытекающим из его определения в обыденном сознании, или исходя из требований норм права. Следовательно, при существовании разных уровней реализации концепта «оскорбление» перед исследователем возникает задача выработки критериев оценки оскорбления и оскорбительности, т. е. критериев детекции оскорбления в обыденном сознании и критериев его диагностики в праве. Проблема верификации валидности концепта в более широком смысле порождает требование выработки терминологического аппарата, описывающего «эталонность» (Воркачев 2002: 85) концептуальных методов исследования.
1.2 Прагмалингвистические методы детекции «оскорбления»
1.2.1 Детекция «оскорбления» в речевом акте
«Человек использует язык, чтобы что-то сделать» (Остин 1962), поэтому всякое коммуникативное общение подразумевает соблюдение речевых конвенций. Отказ от соблюдения социальных правил в речевых конвенциях свидетельствует о том, что адресант имеет не столько коммуникативные цели для передачи информации реципиенту, сколько использует ситуацию коммуникативного контакта в прагматических целях.
Из теорий актуализации и референции известно, что любой переход от языковых значений высказывания к их речевым смыслам требует интерпретационных усилий адресата, т. к. любые формы речевого общения содержат элементы непрямой коммуникации (Дементьев 2003: 6), характеризующие «условия успешности» высказывания. В межличностном общении адресант стремится придерживаться некой общей стратегической линии своей речи, т. к. принятые нормы и условности социальной жизни влияют на общий характер речевого поведения. В любом обществе определенные речевые действия допускаются, другие – не допускаются в силу нарушения социальных норм и норм речевого этикета. Так, в межличностной коммуникации в обществе приняты социальные нормы, которые гарантируют адресату сохранение неприкосновенности чувства собственного достоинства личности и атмосферы доброжелательности, и наоборот, нормы, не допускающие оскорблений в адрес собеседника, унижающих его достоинство. Таким образом, коммуникант в речи должен проявлять социальную компетенцию, под которой понимается совокупность речевых поступков и внеязыковых социальных знаний.
В речи человека конвенциональность далеко не всегда «эксплицируется вербально» (Дементьев 2003: 5), кроме того, правила коммуникативного поведения или «коммуникативного кодекса» языковой личности (Клюев 1998: 78) предусматривают, что говорящий открыто «не манифестирует своих намерений» (Вежбицка 1985: 254). Прагматика некоторых видов коммуникативного общения предполагает, что адресант не может себе позволить говорить открыто, т. к. в таком случае не будет достигнута цель речевого поступка, но будут нарушены нормы коммуникативного кодекса, нанесен ущерб коммуникативным отношениям (ср. рус. посл. «в доме повешенного не говорят о веревке»).
Каждый из национальных языков проявляет свою специфику в экспликации норм коммуникативного кодекса, т. к. «на неповторимые особенности языка накладываются особенности обрядов, привычек, всего принятого и непринятого в поведении, разрешенного и запрещенного в социальном этикете данного народа» (Абрамова 2000: 130). Речевое поведение предполагает обращение к готовым моделям общения, отраженным в языковом сознании. Адресант должен отдавать себе отчет в каждом своем речевом действии, которое составляет общий смысл всего высказывания, ведет к достижению поставленной прагматической цели. Коммуникативный кодекс языковой личности, представляющий собой систему коммуникативных принципов, которые регулируют речевое поведение адресанта в коммуникативном акте, основывается на соответствии норм социальных категорий общения утилитарным нормам, использующихся для достижения прагматических целей высказывания. Следовательно, нарушение коммуникативного кодекса – это способность языковой личности взламывать социальные (а не речевые) нормы узуально-речевого поведения для достижения прагматической цели высказывания.
Коммуникант совершает речевой поступок, когда требуется разрешение возникшей «проблемной» прагматической ситуации коммуникативными средствами, т. е. используя набор речевых средств лингвокультуры. Коммуникативное поведение имеет в языке свои номинанты, так или иначе связанные с определенными речемыслительными образами и речемыслительными операциями, входящими в лингвокультуру определенного этноса в качестве «концептуальных сгустков»: общение, вежливость, красивая речь, грубая речь, спор, ссора, прощать, извиняться (Лемяскина 2003: 93).
1.2.2 Иллокутивные связи «оскорбления» в речевом акте
В речи адресант передает не только некий объем информации для достижения своих невербальных целей, но и своим способом передачи информации, выбором тех или иных лексических единиц манифестирует дополнительные сведения. Эти сведения отражают иерархическую систему в обществе, качество исполнения социальных ролей, взаимоотношения: доброжелательность, уважительность, враждебность, т. е. все то, что имеет отношение к установленным в обществе социальным нормам и процедурам их исполнения/неисполнения. Речь также является продуктом социальной жизни человека и, как социальное явление, детерминирована социальными правилами, следование которым приводит к достижению того результата, к которому стремится адресант при выборе речевых ходов, ведущих к успешной реализации невербальных целей. Таким образом, по мнению Стросона успешность достижения коммуникативного результата зависит от соблюдения порядка следования социальным конвенциям (Стросон 1986: 132). Кроме того, любой индивид, вступающий в коммуникативный акт, ожидает от собеседника адекватного к себе коммуникативного поведения, которое является частью единой «социальной системы, включающей права и обязанности» ее членов (Карасик 2002: 5).
Итак, иллокутивный речевой акт – это такой речевой поступок, при котором коммуникативный контакт совершается в соответствии с набором конвенциональных правил (Серль 1986: 155), которые регулируют процедуру выбора семантических и стилистических значений высказывания (Стросон 1986: 134).
Не все иллокутивные глаголы говорения могут быть употреблены перформативно. На это обратил внимание Дж. Остин, который указывал, что «не всегда представляется возможным сведение высказывания к эксплицитному перформативу» (Остин 1986: 67), имея в виду высказывания типа «Я оскорбляю Вас». Остин отмечал, что подсознательно человек отказывается от такой конструкции потому, что «смутно ощущает эту конвенцию», хотя «природа этого препятствия не вполне понятна» (Остин 1986: 43). Такой же точки зрения придерживался и Дж. Серль, утверждая, что «не все иллокутивные глаголы являются перформативными», т. к. нельзя совершать актов, например, похвалы или угрозы, заявив «Настоящим я хвалюсь» или «Настоящим я угрожаю» (Серль 1986: 177). Поэтому «справедливо относить перформативные высказывания» (Клюканов 1987: 85), в которых не может употребляться эксплицитный перформатив, к «имплицитно-перформативной парадигме» (Богданов 1985: 23). Вендлер заметил, что некоторые иллокутивные глаголы говорения не могут употребляться перформативно, потому что первичным употреблением всех глаголов говорения было дескриптивное (ср., говорить – значит подражать движению воды; оскорблять – значит подражать действию огня и т. д.), а перформативное употребление они получили в результате этнокультурного сдвига, за которым последовал и семантический сдвиг. Но для ряда глаголов из-за «наличия подрывного фактора в их семантической структуре этот сдвиг оказался невозможным» (Вендлер 1985: 248), но в «языковой памяти» они сохранились в виде перформативных формул.
Иллокутивная цель речевого акта – это ментальный акт, совершения которого добивается от слушающего говорящий, или ментальное состояние, в которое говорящий намерен привести слушающего. Речь всегда социально детерминирована и поэтому выработала инструменты защиты, которые дают возможность скрывать свои истинные намерения и не допускать «иллокутивного самоубийства» (Вендлер 1985: 243), т. е. раскрытия замысла своих речевых намерений и прагматических целей. Иллокутивная цель высказываний с такими глаголами, как шантажировать, льстить, угрожать, оскорблять, намекать, становится явной при открытом противостоянии, но при социальной иерархичности строения общества она должна быть тщательно замаскирована, иначе открытое объявление прагматической цели высказывания будет восприниматься, как открытый вызов, влекущий незамедлительную «социальную смерть», а в примитивных обществах и смерть физическую.
Нельзя успешно совершить речевое намерение, состоящее из ограниченного числа последовательных конвенциональных ходов, обозначением лишь номинативов речевых действий: ср., я оскорбляю, я обвиняю, я угрожаю, я поношу, я доношу, я предаю, где нет указания на сами действия. Это лишь имена некоторых речевых поступков, поэтому более правильно говорить: этим я его оскорбил (оскорблять), этим я его обвинил (обвинять), этим я ему угрожал, шантажировал (угрожать, шантажировать), этим я его разоблачил (доносить), так я его обманул (обманывать). Данные речевые поступки, кроме собственно языковых единиц, включают некоторый объем речевых посылок, описывающих семантический круг «околоязыковых» ментальных действий, передаваемых атрибутами этнокультурных концептуальных пространств, которые в сфере общекультурного понимания подлежит раскодированию на основе конвенциональных правил общения или коммуникативного и аксиологического кодексов личности, вовлеченных в этносоциальную картину миропонимания.
Коммуникативный кодекс представляет собой сложную систему принципов, регулирующих речевое поведение обеих сторон в ходе коммуникативного акта. Базовыми категориями, регулирующими речевое общение и формирующими коммуникативный кодекс, по мнению Клюева, являются коммуникативная цель и коммуникативное намерение, где цель определяется речевой стратегией, а намерения – тактикой. Коммуникативный кодекс устанавливает социальные принципы общения через: принцип вежливости (такт речи, необременение собеседника, позитивная оценка поведения собеседника, скромность, правдивость, благожелательность); принцип безопасности (непричинение психологического ущерба собеседнику); принцип децентрической направленности речи (непричинение ущерба делу, ради которого стороны вступили в речевое взаимодействие); принцип адекватного восприятия (непричинение ущерба сказанному путем преднамеренного искажения смысла), нарушение которых приводит к дегармонизации общения и в конечном итоге – к коммуникативному конфликту (Клюев 2002: 112).
Маркеры, подтверждающие в речи действенность коммуникативного кодекса, не столько передают семантический смысл, сколько отражают степень взаимоотношений между коммуникантами. Вендлер выделил класс лексических единиц с сильным прагматическим аспектом через глаголы этикетного поведения, которые бывают двух типов: 1) scold – ругать; berate – поносить; nag – пилить; upbraid – придираться; 2) scoff – высмеивать; mock – дразнить; taunt, gibe – насмехаться; jeer – язвить; belittle – умалять достоинства; flatter – льстить (Вендлер 1985: 247). Объединяет весь этот список глаголов уничижающие коннотации. У глаголов первой группы противопоказание к перформативному употреблению находится на уровне поведения: грубость, назойливость, преувеличение и т.д. Подобные глаголы содержат намек на плохие манеры и преувеличение, и поэтому их употребление уменьшает моральное право говорящего открыто выносить свое суждение, т. к. нарушающий коммуникативный кодекс не может сам выступать в роли морализатора. Такие глаголы содержат указание на неправильное поведение адресата. У глаголов второй группы оно заложено глубже: употребляя эти слова, адресант пытается не только унизить, оскорбить, задеть, высмеять, но и незаслуженно обвиняет адресата в самых немыслимых грехах и проступках.
Оскорбление – иллокутивный речевой акт, принимающий вид речевого поведения, результатом которого является вынесение оценки о моральном поведении или даже проступке адресата. Такое коммуникативное поведение предполагает наличие «условия единства собеседников в оценке друг друга в качестве лиц, полномочных осуществить данную конвенцию» (Клюев 2002: 289), т. е. конвенцию на вынесение и принятие оценки. В случае с оскорблением для адресата отсутствие такой конвенции и порождает чувство «незаслуженной обиды», которое он трактует как оскорбление. При реакции адресата на ругательство, брань или богохульство, которые могут и не содержать негативной оценки адресата, также принимается во внимание отсутствие согласия или конвенции на стилистическую уместность словоупотребления, что квалифицируется как оскорбление из-за того, что взламывается интимное пространство, ввиду отсутствия полномочий на проникновение в сферу приватного социальной личности.
Общество создает для своих членов такие рамки социального поведения, выход за которые принимает форму запрета: оскорбление – это одновременно номинация речевого акта, и в то же время, форма социального запрета, нарушение которого преследуется разнообразными формами социального контроля. Шилихина описывает ситуацию между продавцом и покупателем на одном из рынков г. Воронежа:
«Продавец: Да пошла ты на х…!
Покупатель: Да ты гадина, да ты на кого сама похожа-то, выдра! И еще на х… меня посылаешь!» (Шилихина 2000: 108).
Из приведенной цитаты следует, что покупательница указывает на нарушение коммуникативного запрета (использование инвективы) продавцом констатацией в виде слова «еще», которое косвенно выступает в данном речевом акте подтверждением нарушения норм коммуникативного кодекса. В подобной речевой ситуации нет прямой негативной оценки, но адресат обращает внимание на нарушение его коммуникативных прав.
Оскорбление – это такой иллокутивный речевой акт, при котором вследствие речевой агрессии происходит понижение социального статуса адресата путем морального воздействия на его интеллектуальную деятельность. Успешность воздействия на адресата предопределяется перлокутивной силой высказывания.
При оскорблении осуществляется моральное воздействие на адресата, в сторону желательного изменения поведения объекта. Выявлению прагматических задач оскорбления помогает раскрытие иллокутивных сил при косвенных функциях оскорбления:
1) совет – предполагает установление временной иерархической системы добровольного подчинения: адресант, который советует, наделен статусом вышестоящего; тот, кому дается совет, исполняет роль нижестоящего и выражает одобрительное отношение за оказанную помощь в решении трудной жизненной ситуации; речевая тактика при получении совета требует от адресата того, что он обязан согласиться с констатирующей частью совета, т. е. признать долю своей вины или неумения справиться с обстоятельствами, а также обязан прореагировать на рекомендательную часть совета; оскорбительно отсутствие возможности парировать неподходящие доводы адресанта, иначе диалог превращается в спор;
2) угроза – адресат виновен только в том, что он не может временно физически противостоять оппоненту, т. к. морально подавлен и вынужден следовать указаниям адресанта; оскорбительно незаслуженное подавление интеллектуальной составляющей сознания адресата;
3) шантаж – реципиент не имеет возможности интеллектуального противостояния, т. к. его интеллектуальная деятельность парализована; оскорбление при шантаже заключается в невозможности реализации своей свободы действия, ибо поведение предопределено условиями шантажа; оскорбительно незаслуженное лишение реализации своего права на свободу выбора действий;
4) хамство – немотивированное нарушение правил общественной нравственности, выражающееся в сознательном пренебрежении социальными нормативами речевого поведения, характеризующееся случайным выбором объекта морального воздействия; оскорбителен не сам факт нарушения правил общественного поведения, а направленность на пренебрежение их общественной значимостью;
5) недоверие – отсутствие возможности моментально парировать доводы и причины недоверия, т. к. стратегия недоверия подается завуалированно и ее смысл раскрывается спустя некоторое время, когда выясняются главные обстоятельства события и адресат осознает свою социально-профессиональную несостоятельность; оскорбительно осознание недооценки и необоснованный отказ в возложении новых обязанностей, т. е. оскорбителен не сам речевой акт, а отсутствие правдивых объяснений и невозможность оправдать себя.
При оскорблении коммуникативное воздействие осуществляется при помощи пяти способов: 1) посредством представления интересов институционального носителя более высокого социального статуса (совет); 2) посредством маскировки или неоправданного возложения на себя полномочий институционального носителя более высокого социального статуса (хамство); 3) посредством средств аргументации (шантаж); 4) посредством применения физического или психического насилия (угроза); 5) посредством отказа от предоставления должного внимания и заботы, на которые расчитывало лицо, или вообще безразличным к нему отношением (недоверие).
Таким образом, иллокутивная цель оскорбления заключается в совершении социально значимых поступков, хотя и маркированных отрицательно с точки зрения системы общественных социальных ценностей, но которые влияют на выбор поведения объекта оскорбления, осуществляя: его вербальную социальная казнь, вербальное социальное наказание или его коммуникативную поведенческую превенцию, в силу того, что они вторгаются в ментальную сферу человека посредством ценностной составляющей лингвокультурного концепта «оскорбление».
Социальный статус человека непосредственно связан с использованием перлокутивного эффекта языка как средства вербального воздействия на человека. В роли факторов превращения аспектов речевого акта в орудие совершения перлокутивного акта выступают культурологические универсалии (Почепцов 1986 59), образующие систему ценностных ориентиров в обществе и, следовательно, систему концептуальных пространств языка. Воздействие на личность происходит через воздействие на ее ценностную сферу, составной частью которой является социальный статус индивида. Технология перлокутивного акта очень сложна и включает: а) агента, б) объект, в) способ совершения, г) орудие совершения, д) дополнительные факторы совершения: речевую ситуацию, длительность воздействия, каналы связи, обратную связь (Карасик 2002а: 126).
1.3 Детекция «оскорбления» при помощи методов лингвокогнитологии
1.3.1 «Оскорбление» как иллокутивный концепт
Представив концепт в виде термина лингвокогнитологии и проанализировав последние публикации, касающиеся развития темы «концептов» в лингвокультуре (Арутюнова 1993, Лихачев 1993, Нерознак 1996, Степанов 1997, Воробьев 1997, Ляпин 1997, Карасик 2002, Воркачев 2003), в настоящей работе была предпринята попытка выявления аналитической сущности концепта как лингвокогнитивного целого, имеющего следующую градацию атрибутов, свойств и функций, характеризующих концепт:
1) как ментальное образование (Павиленис 1983, Кубрякова 1988, Залевская 1995), которое определяется по отношению к сознанию и памяти; выступает единицей оперативного сознания, имеющей языковое выражение; является единицей воображения, рефлексии, знания; единицей, представляющей базовые когнитивные сущности;
2) как понятийную сущность (Апресян 1995; Неретина 1995; Нерознак 1998; Демьянков 2001; Кубрякова 2002; Воркачев 2002; Яковлева 1998), которая выявляется на основе данных, реконструируемых из языка; определяется из связи с языковыми значениями; характеризует языковую личность; имеет определенный способ языковой реализации и план содержания языкового знака, включающий, помимо предметной отнесенности, всю коммуникативно значимую информацию в виде парадигматических, синтагматических и словообразовательных связей; связана экспрессивной и иллокутивной функциями языка; имеет когнитивную память в виде смысловых характеристик языкового знака, связанных с исконным предназначением и системой духовных ценностей носителей языка; имеет лингвокультурный смысл, т. е. отражение когнитивных, эмотивных и поведенческих особенностей стереопизации этнических представлений об окружающем мире; имеет знаменательный (сигнификатный) образ, отражающий фрагмент национальной картины мира, обобщенный в слове; представляет собой семантическое образование высокой степени абстракции;
3) как культурологическую общность (Ляпин 1997; Степанов 1997; Карасик 2001; Воркачев 2002), которая имеет свою внутреннюю типологию и внешне обусловлена связью с процессами концептуализации и категоризации мира; представляет сгусток культуры в сознании человека, в котором выделяются разные составляющие слои (понятийные, образные, ценностные, поведенческие, этимологические, культурные измерения);
5) как фреймовую структуру, имеющую пропозиции, фреймы, схемы; образы, представления, понятия, оценки, имя; автономную (самостоятельную) ценность, систему образов, эталонов, стереотипов, в которых репрезентированны мировидение и миропонимание (Фесенко 2002: 17);
6) как функционирующую систему, выполняющую следующие основные функции (Кубрякова 2002): замещения, номинации (имени), репрезентации ментального смысла, абстрагирования смыслов, а также вспомогательные функции: концепт образует содержательную основу этических, психологических, логических, религиозных и правовых терминов, которые могут быть одновременно отмечены как составные единицы системы ценностей, так и единицы уровней мышления.
Итак, в обобщенном понимании концепт – это лингвоментальное образование, имеющее этноспецифические свойства, проявляющееся при функционировании в различных сферах общественного сознания и различных типах дискурса, который раскрывается через соотношение и взаимодействие своих составляющих, имеющих понятийную (отражающую признаковую и дефиниционную структуры), образную (фиксирующую когнитивные метафоры, поддерживающие концепт в языковом сознании) и значимостную (определяемую местом, которое занимает имя концепта в лексико-грамматической системе конкретного языка, куда входят также этимологические и ассоциативные характеристики имени) области раскрытия семантики (Воркачев 2003: 4).
Различия в подходах к определению концепта как термина когнитивной семантики и лингвокультурологии в достаточной степени условны и связаны не столько с общими задачами этих дисциплин, сколько с техникой выделения объекта исследования и методикой описания концепта (Воркачев 2003: 9), и, в большей степени, – с отсутствием научной кодификации параметров общей схемы определения типологий (эталонности) всех изученных концептов. Современные лингвокогнитологические исследования в данной области имеют скорее эмпирическую направленность и сфокусированы на выявлении общих закономерностей.
Когнитивная лингвистика иногда сталкивается с трудностями при моделировании структур многокомпонентных ментальных объектов, выявляемых лишь в дискурсной субстанции, которая позволяет определить имя концепта и вербализуемые им смыслы (долг, совесть, честь, достоинство, уважение, обида, оскорбление, клевета). Многомерность концептов, имеющих нежесткую структуру вербализации, которая соотносится со сложностью выделения типологии концепта и требует от лингвокогнитологии применения «нового шага» при анализе внутренней расчлененности концепта до неразложимых единиц его познания. Специфическая черта лингвокультурного концепта может проявиться при его «рассеивании через вертикальный контекст» (Воркачев 2003: 5), формирующий прецедентные свойства концепта – способность взаимодействовать с интенциональными, конвенциональными и нормативными феноменами социолекта.
Основной единицей общения между людьми является иллокутивный акт, имеющий свою прагматику для типичных ситуаций коммуникативного общения. Только в речевом акте проявляются иллокутивные связи, которые способны овеществляться в выраженные психологические взаимоотношения участников общения. Механизм прочтения «анатомической психологии слова» в межличностных отношениях требует от участника общения подключения ментального аппарата детекции, вырабатываемого в процессе социализации личности.
В речи распознавание иллокутивной нагрузки осуществляется через иллокутивные концепты, которые не столько описывают окружающий мир или отношение к нему, сколько создают речевые условия управления коммуникативным поведением в зависимости от выбранных невербальных целей, когда обращение к речевой ситуации служит лишь предлогом для передачи скрываемой информации, которая должна домысливаться адресатом самостоятельно. Иллокутивный речевой акт как раз и инициируется для передачи основного смысла, который «закамуфлирован» в вербальной части высказывания. Речевое оформление иллокутивного акта имеет этнокультурную специфику выражения, т. е. особенности подбора речевых и языковых средств (ср., рус. «горбатого могила исправит» и фр. «le renard mourra dans sa peau»; рус. «дурака озолоти, а он будет все то ж нести» и фр. «un ne charg dor ne laisse pas de braire»; рус. «видна птица по полету» и фр. «au chant on connat loiseau»; рус. «куриная память» и фр. «une mmoire de livre»).
1.3.2 Иллокутивные связи концепта «оскорбление»
Иллокутивный концепт «оскорбление» – это совокупность вербализованных этнокультурных представлений, которые в речи при адресной направленности приводят к оценочному дисбалансу между максимой социальной репрезентации языковой личности (тем, как индивид хотел бы, чтобы о нем думали другие, идентифицируя свою социальную перспективу с «идеальным социальным Я») и максимой социальной самоидентификации языковой личности (тем, как индивид воспринимает себя сам, идентифицируя свой социальный статус с определенным «коллективным Я»). В роли факторов превращения аспектов речевого воздействия в орудие совершения перлокутивного эффекта выступают культурологические универсалии, образующие систему ценностных ориентиров в обществе.
В основе концепта «оскорбление» лежит устойчивый этнический стереотип, который аккумулирует совокупность этнокультурных представлений о путях видоизменения социального «портрета» языковой личности в негативную сторону. Таким образом, иллокутивный концепт «оскорбление» – это набор речевых и языковых тактических средств, описывающих негативную речевую модель лица, противоположную этносоциальному идеалу, представленному в лингвокультуре как образец для подражания. Иначе говоря, оскорбление – это воссозданная речевая картина социального «антиобразца», формируемая из выработанного в процессе социализации личности набора средств лингвокультуры: 1) через создание негативного образа; 2) через умаление положительных качеств лица.
Речевой акт имеет характерные признаки комбинаторной обусловленности, подразделяемой на три типа компонентного выражения признака социального статуса в лексической семантике: 1) собственно статусный признак; 2) статусно-нейтральный признак; 3) статусно-связанный признак. В квалификационной оценке речевого акта «оскорбление» наиболее важным является статусно-связанный (оцениваемый) признак, т. к. именно он характеризует нарушение статусного баланса языковой личности, которое в обществе маркировано как асоциальный тип речевого поведения (Карасик 2002а: 206).
Таким образом, речевой акт «оскорбление» – это такой статусно-связанный иллокутивный акт, который приводит к модели поведения, при которой происходит сдвиг сложившегося в процессе социализации гармоничного баланса отношений между максимой социальной репрезентации языковой личности и максимой социальной самоидентификации языковой личности. Речевой дисбаланс статусного значения, выделяемый из сообщения, при статичной функции максимы социальной самоидентификации языковой личности: 1) по восходящему вектору для максимы социальной репрезентации воспринимается в обществе как хвастовство, лесть и мифоподражание (для 1, 2 и 3 лица) (Рис. 1.1); 2) по нисходящему вектору для максимы социальной репрезентации воспринимается как самоуничижение, оскорбление и клевета (для 1, 2 и 3 лица) (Рис. 1.2).
Максима социальной репрезентации Максима социальной самоидентификации |
Рисунок 1.1 – Оценочный дисбаланс по восходящему вектору МСР
Максима социальной репрезентации Максима социальной самоидентификации |
Рисунок 1.2 – Оценочный дисбаланс по нисходящему вектору МСР
Максима социальной репрезентации Максима социальной самоидентификации |
Рисунок 1.3 – Оценочный дисбаланс по восходящему вектору МСС
Максима социальной репрезентации Максима социальной самоидентификации |
