На правах рукописи

Московский государственный университет имени М.В.Ломоносова

Факультет политологии

Кафедра социологии и психологии политики

БУЛГАКОВ СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ

ОБРАЗ МЕЖДУНАРОДНОГО ТЕРРОРИЗМА В СЕТИ ИНТЕРНЕТ

(ПО МАТЕРИАЛАМ РУНЕТА)

Диссертация на соискание ученой степени кандидата политических наук по специальности 19.00.12. –политическая психология

Научный руководитель: к.ист. наук, доцент

Евгеньева Т.В

Москва 2011

СОДЕРЖАНИЕ

Введение………………………………………………………………………3

Глава 1. Теоретические аспекты изучения образа международного терроризма как политико-психологического феномена……………..17

1.1.Международный терроризм как объект политико-психологического исследования………………………………………………………………..18

1.2.Подходы к изучению образа в современной политико-психологической науке…………………………………………………………………………..39

1.3.Интернет как политико-психологическое пространство формирования образа международного терроризма…………………………………………55

1.4. Концептуальная модель политико-психологического изучения образа международного терроризма в сети Интернет……………………………..72

Глава 2. Анализ образа международного терроризма в Интернет-пространстве (по материалам Рунета)…………………………………83

2.1. Общая характеристика эмпирического исследования образа международного терроризма……………………………………………….83

2.2.Образ международного терроризма как социально-политического явления……………………………………………………………………….88

2.3. Формирование образа международной террористической организации в сети Интернет (по материалам исследования образа «Аль-Кайды» в Рунете)………………………………………………………………………..116

2.4.Образ международного террористического лидера в сети Интернет (анализ политических представлений пользователей Рунета о «террористе №1» У. Бен Ладене)…………………………………………………………..128

Заключение………………………………………………………………….143

Библиография……………………………………………………………..153

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность темы диссертационного исследования

Проблема изучения международного терроризма занимает одно из важных мест в российской и зарубежной политической науке. Её значимость обусловлена, в первую очередь тем, что всплеск международный терроризма выступает одной из наиболее очевидных тенденций мирового политического развития в начале третьего тысячелетия^[1]. Как отмечают исследователи, «за последние несколько лет проблема терроризма приобрела глобальные масштабы и имеет тенденцию к устойчивому росту. Террористические акты с каждым годом становятся все более тщательно организованными и жестокими»^[2].

Необходимость изучения международного терроризма как сложного, многогранного и эволюционирующего политико-психологического феномена объясняется и рядом других факторов.

Во-первых, международный терроризм (в отличие от политического терроризма в целом) представляет собой относительно новое явление, которое нуждается в системном осмыслении в рамках политических наук. При этом в целях комплексного его изучения необходимо использовать как макрополитические (рассмотрение данного феномена в глобальном и макрорегиональном ракурсах), политико-социологические, так и прикладные политико-психологические методы научного анализа.

Во-вторых, динамика глобального политического развития характеризуется тенденциями дальнейшего роста активности и расширения пространства деятельности субъектов международного терроризма. Можно констатировать, что в начале ХХI столетия международный терроризм стал неотъемлемым фактором мировой и национальной политики. Потенциал его влияния на политические процессы крайне существенен и, по мнению ряда исследователей, в долгосрочной перспективе будет взрастать. Поэтому системное изучение международного терроризма – важный элемент понимания динамики глобальных и национальных политических трансформаций в средне- и долгосрочной перспективе.

В-третьих, международный терроризм как многомерное и синтетическое по своей природе явление, несёт в себе значимую психологическую составляющую. В современных условиях одна из ключевых целей международного терроризма – максимизировать деструктивный психоэмоциональный эффект (через страх, генерирование чувства незащищенности и т.п.) террористического акта, способствуя, таким образом, развитию дисфункциональных процессов в социетальном и политическом пространстве. Поэтому особую актуальность приобретает анализ психологического компонента международного терроризма, его изучение как сложноорганизованного и динамического политико-психологического явления.

В-четвертых, политико-психологическое изучение международного терроризма предполагает обращение к проблеме его отражения в информационном пространстве. Стремительное развитие новых форм политической коммуникации, формирование глобальных сетевых сообществ, поэтапное становление постиндустриальной социально-политической культуры («информационно-сервисной цивилизации») радикально усиливают роль медийного фактора в формировании массовых представлений о международном терроризме. При этом речь идет как о традиционных СМИ (электронные масс-медиа и пресса), так и о сети Интернет. Глобальная Сеть может рассматриваться как многоуровневое, сложноорганизованное в морфологическом плане, подвижное коммуникативное пространство, в котором активно протекает процесс структуризации образа международного терроризма. На сегодняшний день этот процесс находится в начальной стадии развития и изучен крайне слабо, что еще раз подчеркивает актуальность выбранной тематики исследования

В-пятых, информационно-политическое пространство современной России характеризуется серьезными изменениями, которые связаны с активной «интернетизацией» российского общества, резким ростом числа юзеров в 2005- 2011 гг.^[3]

В этих условиях Интернет приобретает принципиально новую для себя функцию политической организации и мобилизации, становится одним из ведущих инструментов формирования политической картины мира и политических настроений российских граждан. Образ международного терроризма, активно складывающийся в Рунете, «конкурирует» с иными, телевизионными образами данного явления и становится важным (а если говорить о молодежи и жителях двух «столиц» - ведущим) аспектом формирования целостной системы представлений о терроризме. В связи с этим, необходимо отметить, что образ терроризма в Рунете, механизмы его трансформации, не были подвергнуты системному политико-психологическому анализу. Поэтому важной задачей современной политической психологии является комплексное изучение образа международного терроризма, кристаллизовавшегося в политическом сознании пользователей Рунета.

В-шестых, политическое развитие постсоветской России в 1990-х -2000-х гг. характеризуется, в том числе, и обострением проблемы терроризма. В частности, общепризнанным является факт появления на территории РФ международных террористических групп, которые приняли участие в наиболее резонансных террористических акциях 2000-х гг. (захват театрального центра на Дубровке в октябре 2002 г.; захват школы в г. Беслане в сентябре 2004 г.; организация взрывов в московском метро в марте 2010 г. и т.д.). В силу близости террористической угрозы к российскому обществу у значительной части граждан, включая юзеров, сформировался широкий спектр разнообразных представлений о терроризме, которые находят свое отражение в Рунете. Изучение данных представлений, их систематизация, должны рассматриваться как одна из актуальных задач политико-психологической науки.

Исследовательская проблема заключается в необходимости изучения политико-психологической специфики образа международного терроризма в сети Интернет.

Степень научной разработанности проблемы

Проблема международного терроризма и формирования его образа является одной из наиболее значимых ниш эвристического поля современной политической науки и привлекает к себе интерес ученых, представляющих различные отрасли политического знания (глобалистика, геополитика, этнополитология, политическая социология, политическая психология и т.д.).

Широкий спектр трудов по указанной проблематике может быть структурирован в четыре блока.

1.Исследования международного терроризма как политического феномена, эволюционирующего в контексте макросоциальных, макрополитических и геокультурных трансформаций современности (глобализационные процессы, развитие информационных технологий и т.д.)

2..Исследования Интернета как многоуровневого социально-политического пространства и инструмента воздействия на политические процессы современности

3.Политико-психологические работы, в которых исследуется психологическая природа социальных и политических образов.

4. Научные труды, посвященные психологической природе терроризма в целом и международного (транснационального, глобального) терроризма как его разновидности. В рамках данного блока особо выделяются работы, акцентирующие внимание на синтетической, политико-психологической природе современного международного терроризма.

Первый блок представлен работами таких авторов как В.В.Наумкин, Г.И.Мирский, Е.А.Степанова, В.Н.Иванов, М.П.Требин, С.А.Эфиров, К.С.Беглова, Г.И.Морозов, Н.Я.Лазарев, Ю.С.Горбунов, А.Е.Тарасов, Е.А.Степанова, Ю.И.Авдеев, А.Г.Арбатов, А.К.Боташова, В.П.Емельянов, В.В.Лунеев, И.А.Яковенко, В.И.Василенко, Б.Хофман, Й. Аррегун-Тофт, И.Байман, Ф.Баргат, Дж. Эспозито, Г.Кепел, А.Бард, Я.Зодерквист и др.^[4]

Второй блок – исследования интернета как политического, социокультурного и психологического феномена. Данная проблематика находит свое отражение в работах А.В.Чугунова, А.А.Бодрова, В.И.Аршинова, И.Л.Балымова. И.М.Зарубина, Р.Дэвиса, Л.Лайтэна, М.Кастельса, Э.Гидденса, Ф.Уэбстера, Р.Флорида и др.^[5]

Третий блок – психологические исследования, посвященные проблеме восприятия и формирования политических образов (А.Н.Леонтьев, С.Д.Смирнов, В.В.Столин, Дж. Герген и др.)^[6]. В данном контексте наибольший интерес представляют политико-психологические исследования, проведенные на кафедре социологии и психологии политики МГУ под руководством Е.Б.Шестопал (Е.Б.Шестопал, Т.Н.Пищева, С.В.Нестерова и др.)^[7]

Четвертый блок, в рамках которого сгруппированы труды, рассматривающие психологию терроризма (в том числе, анализирующие его как синтетический политико-психологический феномен) представлен работами Д.В.Ольшанского, А.И.Юрьева, И.Е.Иванова, В.И.Букреева, И.В.Коновалова, В.В.Щеблановой и др.^[8]

Можно отметить, что указанный спектр научной информации создает теоретический и методологический потенциал дальнейшего исследования проблемы международного терроризма в ракурсе политической психологии.

Объект и предмет исследования

Объект исследования – образ международного терроризма в сети Интернет как сложный политико-психологический конструкт.

Предмет исследования – политико-психологические особенности ы формирования, ключевые содержательные (когнитивные, эмоциональные, поведенческие) компоненты и структурная специфика образа международного терроризма в Рунете.

Цель и задачи исследования

Цель исследования - изучение политико-психологических особенностей формирования, ключевых содержательных компонентов и структурной специфики образа международного терроризма в Рунете.

В рамках достижения поставленной цели представляется необходимым решить несколько взаимосвязанных задач:

1. проанализировать международный терроризм как политический феномен, его генетические и динамические особенности;
2. рассмотреть политико-психологические подходы к изучению образа как фундаментальные теоретические основания проводимого исследования;
3. изучить политико-психологические особенности Рунета как многомерного, динамичного и сложноорганизованного пространства политических коммуникаций;
4. выработать модель политико-психологического исследования образа международного терроризма в Рунете;
5. исследовать общие закономерности, когнитивные и эмоциональные составляющие формирования образа международного терроризма в Рунете;
6. изучить специфику формирования образа международного террористического сообщества в политическом сознании пользователей Рунета (на примере террористической организации «Аль-Кайда»);
7. провести анализ образа международного террористического лидера (на примере У.Бен Ладена), выступающего средством персонализации международного терроризма.

Теоретико-методологические основания исследования

Теоретические концепции, представленные в работах В.В.Наумкина, Г.И.Мирского, Е.А.Степановой, Д.В.Ольшанского, А.Барда, Я.Зодерквиста и других российских и зарубежных авторов, позволили сформировать общее представление о предмете исследования.

Основополагающими теоретико-методологическими элементами проводимого исследования выступили труды политико-психологической школы, возглавляемой Е.Б.Шестопал. В рамках данного подхода политический образ рассматривается как многомерный, сложный, подверженный трансформациям компонент политического сознания, включающий в себя многообразие когнитивных, эмоциональных и поведенческих элементов. При этом особый акцент сделан на гибкости современных политических образов, их зависимости как от долгосрочных, так и от ситуационных информационно-политических факторов.

Опираясь на теоретические разработки научной школы Е.Б.Шестопал, возможно дифференцировать образ международного терроризма на ряд проекций. Первая проекция – это генерализованный образ терроризма как политического и психологического явления, сочетающий в себе когнитивные и эмоциональные компоненты. Вторая проекция – это конкретизация образа терроризма через субъектный профиль террористического сообщества (организации). Третья проекция образа терроризма – персоналистская, в рамках которой данное явление изучается через призму политического лидерства (образ террористического лидера).

Следующий важный теоретико-методологический компонент, который был задействован в ходе диссертационного исследования, - это работы, посвященные политико-психологическим особенностям Интернета. В данном контексте необходимо особо упомянуть концепции таких авторов, как А.В.Чугунов, Р.Дэвис, Р.Лайтен.

В качестве базового метода эмпирического исследования был выбран качественный контент-анализ. Необходимость его использования была обусловлена следующими причинами.

Во-первых, необходимостью выявления ключевых политико-психологических особенностей образа международного терроризма в сети Интернет. В данном ракурсе приемлемым является именно качественный инструментарий, позволяющий диагностировать глубинные (иррациональные, психоэмоциональные, связанные со стереотипией и т.п.) аспекты формирования образа международного терроризма.

Во-вторых, акцентом на изучение внутренней структурной конфигурации образа международного терроризма, в частности:

• соотношения в нём когнитивных и эмоциональных составляющих
• степени его фрагментированности
• наличия/отсутствия типичных психологических эффектов, наиболее часто проявляющихся при формировании политических образов (персонализация, символизация, стереотипия)

В-третьих, помимо самих сообщений (микротекстов) как единиц анализа, особо внимание уделялось коммуникативным контекстам, в рамках которых выражались представления пользователей глобальной Сети о международном терроризме.

В ходе проводимого качественного контент-анализа особый акцент делался на такие характеристики сообщений, как:

• Содержательная (когнитивная) составляющая
• Логическая структура (используемая объяснительная схема)
• Стилистические особенности (язык сообщения, метафоричность, описательный - объяснительный – императивный характер и т.д.)
• Соотношение когнитивного и эмоционального компонентов сообщений (степень эмоциональности)
• Степень конкретизации (размытости, абстрагирования)
• Наличие в сообщении элементов стереотипии (стереотипы и установки, которые находят отражение в текстах)
• Информационный контекст сообщения (на каком ресурсе в рамках какой тематической направленности присутствует сообщение)

Можно отметить, что указанные теоретико-методологические основания способствовали системному изучению образа международного терроризма в сети Интернет

Научная новизна исследования

1. Сформулирована концептуальная модель политико-психологического исследования образа международного терроризма в сети Интернет.

2. Проведено исследование образа международного терроризма в Рунете как политико-психологического феномена. Выявлены такие базовые характеристики образа международного терроризма в сети Интернет, как фрагментарность, аморфность (размытость границ), дисбаланс, выражающийся в превалировании эмоциональной составляющей над когнитивной.

3. Осуществлен анализ лидерского профиля образа международного терроризма, в ходе которого было выявлено, что ведущими психологическими эффектами, сопутствующими эволюции данного образа, выступают персонализация, символизация и стереотипия.

4. В научный оборот введен существенный объём новых эмпирических данных, которые могут быть актуальны как в контексте дальнейших исследований представлений пользователей Интернета о международном терроризме, так и с точки зрения более глубокого осмысления «виртуальной» субкультуры Рунета как политико-психологического феномена современности.

Научно-практическая значимость исследования

Исследуемая проблема имеет существенное теоретическое значение. В современной политической науке наблюдается устойчивый рост интереса к проблематике международного терроризма. Тем не менее, до недавнего времени проблема формирования образа терроризма оставалась за пределами внимания исследователей. Интенсивное развитие новых форм политической коммуникации (прежде всего, Интернета) сделало необходимым проведение комплексных исследований в данной сфере. И в частности, поставило перед современной политической психологией задачу изучения психологических механизмов и социально-политических контекстов формирования и эволюции образа международного терроризма в глобальной Сети.

Более того, можно констатировать, что в современных условиях, ввиду скачкообразного роста числа пользователей Рунета, «виртуальный» образ международного терроризма преодолел границы Интернет-пространства и становится системообразующим фактором формирования массовых представлений о терроризме у российских граждан.

Результаты диссертационного исследования могут быть использованы как в целях дальнейшего изучения процессов формирования и эволюции образа международного терроризма в глобальном и российском информационном пространстве, так и контексте исследования политико-психологических закономерностей становления «виртуальной» субкультуры российских юзеров.

Работа может выступать методологической базой разработки специальных учебных курсов по направлениям «политология», «социология», «международные отношения», «государственное и муниципальное управление».

Практическое значение данной проблемы объясняется возможностью использования полученных результатов:

• в целях оптимизации государственной информационной политики в современной России (а также на уровне субъектов федерации);
• в процессе совершенствования механизмов национальной информационной безопасности с учетом психологических эффектов, порождаемых действиями акторов международного терроризма.

Положения, выносимые на защиту

1.Образ международного терроризма в Рунете представляет собой сложный, многомерный, структурно неоднородный политико-психологический феномен, содержание и эволюция которого определяется как макрополитическим (в т.ч. политико-событийным) контекстом, так и спецификой современных Интернет-коммуникаций.

2. Среди основных характеристик политических коммуникаций Рунета, в наибольшей степени воздействующих на формирование образа международного терроризма, необходимо выделить: преобладание сетевых (горизонтальных) информационных обменов, диалоговый характер, эпизодичность, динамизм «виртуальной повестки дня».

3. Образ международного терроризма, сформировавшийся в Рунете, характеризуется такими ключевыми особенностями, как фрагментарность, когнитивная бедность, доминирование эмоционально-оценочной составляющей; аморфность (размытость когнитивных границ «международного терроризма»).

4. В Интернет-образе международного терроризма прослеживаются такие политико-психологические особенности, как:

• структурный дисбаланс, выражающийся в преобладании эмоциональной составляющей над когнитивной;
• эффекты стереотипии, в частности, находящие свое отражение в двух доминирующих объяснительных схемах причин международного терроризма («антиисламской» и «антиамериканской»)
• эффекты персонализации ( восприятие международного терроризма через призму деятельности наиболее крупных террористических лидеров).

5. В политическом сознании пользователей сети Интернет сложились три базовые модели, объясняющие происхождение международного терроризма. Первая – наиболее сложная в когнитивном плане – модель рассматривает терроризм как генетически неоднородное явление, вызванное объективными тенденциями развития мировой политической системы. Вторая модель апеллирует к «исламским» истокам международного терроризма. Третья модель базируется на «антиамериканской» установке. Согласно ей, международные терроризм - инструмент реализации геополитических интересов западных акторов в глобальном масштабе.

6. Образ международной террористической организации «Аль-Кайда» характеризуется слабой когнитивной основой, декомпозицией (отрывочные представления преобладают над систематизированными), выраженной эмоциональной составляющей.

7. Центральное место в персонализации современного международного терроризма занимает фигура У.Бен Ладена. Образ «террориста №1» в Рунете характеризуется противоречивостью, эффектами символизации (Бен Ладен как репрезентация международного терроризма) и мифологизации.

Структура диссертационного исследования

Рукопись диссертации состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.

ГЛАВА 1. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ИЗУЧЕНИЯ ОБРАЗА МЕЖДУНАРОДНОГО ТЕРРОРИЗМА КАК ПОЛИТИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ФЕНОМЕНА

Проблема изучения международного терроризма является одним из наиболее актуальных исследовательских направлений современной политической науки. Её значимость обусловлена, в большей степени, практическим интересом, теми социально-политическими событиями, которые имели место на рубеже ХХ-ХХ1 столетий и во многом продолжают определять политическую повестку «дня сегодняшнего».

По существу, в последние два десятилетия мир вплотную столкнулся с новым для себя феноменом – международным терроризмом. В этом смысле необходимо признать, что терроризм и психологическом, и в технологическом ракурсе - безусловно «оружие ХХ1 века», которое эффективно использует все новейшие (прежде всего, информационные) технологии, влечет за собой грандиозный «эффект масштаба», при котором материальный и физический ущерб террористического акта минимален по сравнению с ущербом психологическим и социально-политическим.

Этот феномен «максимизации ущерба» на примере террористической атаки на Всемирный торговый центр объясняет Е.А.Степанова: «теракты 11 сентября 2001 г. в США особенно ярко продемонстрировали, что в эпоху глобализации и развития информационных технологий и средств коммуникации все большее значение приобретает даже не столько реальный масштаб насилия, сколько возможность с его помощью создать эффект дестабилизации, многократно превышающий прямой ущерб от вооруженного инцидента, и, таким образом, асимметрично влиять на конкретную политическую ситуацию или мировую политику и международную безопасность»^[9]. Можно констатировать, что терроризм начала третьего тысячелетия – это высокотехнологичный инструмент концентрированного, «точечного» воздействия, приводящий к частичной дезорганизации крупных политических систем, смене ведущих внутри - (а нередко, как было после «событий 11 сентября») и внешнеполитических трендов и рассчитанный, в первую очередь, на соответствующий эмоционально-психологический «ответ» населения.

Таким образом, проблема международного терроризма приобретает важное научное значение не только в силу масштабности политических, экономических, психологических последствий осуществляемых террористических актов, но и ввиду того, что осмысление феномена международного терроризма в его политико-психологическом измерении – есть важный шаг на пути к пониманию закономерностей социально-политической динамики начала ХХI века.

1. Международный терроризм как объект политико-психологического исследования

Международный терроризм по содержанию и основным формам проявления является столь же сложным социально-политическим явлением, как и терроризм в целом, причем его общественная опасность на протяжении последних десятилетий неуклонно возрастает. Отражением его многогранности и комплексной многофакторной природы является большое количество определений международного терроризма и их противоречивость^[10]. Т.Ю.Введенская и Е.А.Дзигумская отмечают, что хотя «в XX века тема международного терроризма приобрела особое звучание… до сих пор нет общепринятого определения, что же такое терроризм. Оценка часто зависит от политических взглядов, религиозных убеждений и этнической принадлежности, и поиск единого подхода к проблеме терроризма продолжается по сей день»^[11].

Отечественный исследователь, И.Яковенко, осмысливая проблему теоретизации политического феномена терроризма, указывает, что «терроризм — явление многоплановое, разветвленное, имеющее как минимум полуторавековую историю и претерпевшее значительную эволюцию в части форм и методов деятельности. Кроме того, это явление имеет устойчивую негативную оценку, что порождает произвольное толкование. С одной стороны, существует тенденция неоправданно расширенной трактовки, когда некоторые политические силы без достаточных оснований называют террористами любых своих противников. С другой — безосновательного сужения понятия, в частности, придания ему сугубо национальной или конфессиональной окрашенности»^[12]. При этом «сами террористы склонны называть себя солдатами, партизанами, диверсантами … Отсюда трудности как юридически-правовых дефиниций, так и общетеоретического осмысления терроризма»^[13].

Следует особо подчеркнуть, что проблема терроризма (политического терроризма) не нова. В ХХ столетии ей был посвящен целый ряд как собственно политологических, так и психологических, и социокультурных исследований^[14]. Вместе с тем, одной из ключевых теоретических проблем, в которую упирались вышеуказанные труды, явилась сложность формулирования научно обоснованного определения понятия «терроризм», которое позволило бы отобразить наиболее важные специфические черты данного социально-политического явления. Отсутствие четкого определения, достаточного числа критериев, которые позволяли бы квалифицировать то или иное действие как «террористическое», влекло за собой непропорциональное, иногда хаотическое использование наименования «терроризм» применительно к тем или иным социальным, политическим, историческим событиям. Поэтому в исторической и политологической литературе второй половины ХХ века стало постепенно утверждаться представление о внеисторической природе терроризма, рассмотрение последнего в качестве явления, имманентного по отношению к социально-политическим системам на всех этапах их исторического развития (от древних сообществ и «протогосударств» до современных «информационных» политий).

Восполнить указанную лакуну в понимании терроризма как политического явления удалось только на рубеже ХХ-ХХ1 вв. Современные исследователи определяют терроризм как «преднамеренное использование насилия или угроза его применения со стороны негосударственных игроков против гражданских лиц … ради достижения политических целей путем давления на государство и общество (или группу государств, международную организацию и даже мировое сообщество)»^[15]

.

На наш взгляд, данное определение открывает ряд методологических возможностей для более четкого понимания природы терроризма именно как политического феномена.

Во-первых, подчеркивается, что основополагающими акторами (непосредственными организаторами и исполнителями) террористической деятельности являются так называемые «негосударственные игроки», что помогает в теоретическом плане разграничить проявления государственной (террор против собственного населения, внешняя военная агрессия) и негосударственной деструктивной политической деятельности. Таким образом, частично очерчивается (сокращается) методологическое «пространство интерпретаций» терроризма^[16].

Во-вторых, в указанном определении акцент делается на то, что жертвами террористических атак выступают преимущественно мирные граждане, лица, не задействованные в военных или правоохранительных действиях.

В-третьих, еще раз фиксируется тот факт, что современная террористическая деятельность всегда влечет за собой уже упомянутый «эффект масштаба»: деструктивные психоэмоциональные и политические последствия во много крат «перевешивают» физическую «зону поражения». Это позволяет говорить об ассиметричной природе террористического акта. «Она состоит в том, что главная задача теракта выходит за рамки его непосредственных жертв и прямого ущерба. Теракт служит катализатором более широкого общественно-политического резонанса, который необходим террористам для дестабилизации и давления на их основного – статусного и более сильного – противника»^[17]

.

Следовательно, современный политический терроризм может рассматриваться как ассиметричная по своей природе деструктивная деятельность, направленная на нанесение «противнику» максимального информационного и психологического ущерба, поддержание атмосферы страха и высокого уровня эмоционального напряжения (тревожных ожиданий) в обществе. Указанные особенности позволяют говорить, что помимо общепризнанных идеологических и социокультурных оснований, современная террористическая угроза содержит в себе не менее значимый, политико-психологический элемент.

Актуальной научной проблемой является историческая периодизация терроризма. По нашему мнению, наиболее продуктивный в научно-методологическом плане вариант такой периодизации предлагает В.Л.Васильев. Он говорит о «трех с половиной» волнах терроризма, которые имели и продолжают иметь место в мировой истории.

Первая волна, зародившаяся на рубеже 18-19 столетий, носила с политико-идеологический характер. Она «покатилась с Великой французской революции (кстати, сам термин впервые появился в 1798 году) и затухла в карбонариях 1820-е годы».

Вторая волна «стартовала в последней трети девятнадцатого века и была представлена радикально-националистическим терроризмом в Ирландии, Македонии, Сербии и ряде других стран (цель — создание национального государства); революционно-демократическим терроризмом во Франции, Италии, Испании …России».

Третья волна политического терроризма началась на рубеже 60-70-х гг. прошлого века. «Причем захлестнула она именно те страны, где произошло послевоенное «экономическое чудо» — Италию, Германию, Японию — и где социальные структуры и институты не поспевали за экономическими изменениями».

Характерной особенностью набирающей силу «четвертой волны» терроризма стал «исламский фактор», всё усиливающееся привнесение религиозных элементов (не только истинных, но и объяснительных) в «набор мотиваций» террористической деятельности^[18].

Одной из важных теоретико-методологических проблем политической науки выступает вопрос, связанный с классификацией разнообразных форм террористической активности. При этом важно подчеркнуть, что до 80-х гг. прошлого столетия терроризм рассматривался, преимущественно, в трёх плоскостях:

- политико-идеологический терроризм («борцы за идею»);

- этнополитический терроризм («борцы за независимость»)

- индивидуальный «фанатский» терроризм (слабо мотивированный террористический акт, направленный, как правило, против конкретного лица, совершаемый террористом-одиночкой или малой террористической группой).

Первый тип – политико-идеологический терроризм – был характерен преимущественно для обществ, находящихся в неустойчивой ситуации внутреннего социально-экономического, политического, идеологического раскола, противостояния элит и масс, конфликтов внутри самого социального массива. Его специфическая особенность – это так называемая «идеологическая окрашенность» и, соответственно, направленность против идеологических оппонентов.

Второй тип - этнополитический терроризм является наиболее распространенным видом террористической активности и активизируется в условиях обострения различных этнополитических конфликтов, среди которых преобладают столкновения этносепаратистской направленности. Указанная разновидность терроризма, будучи достаточно хорошо известной в прошлом обрела новое звучание в конце ХХ – начале ХХI веков. Подобный всплеск «этнического терроризма» был обусловлен как глобальными тенденциями социально-политического развития (прежде всего, совершенствованием технологий политической коммуникации, ростом влияния СМИ на политические процессы современности и, как следствие, увеличением информационно-психологического эффекта от террористического акта), так и макрорегиональными политическими процессами (пересмотром государственных границ в восточной Европе и Азии, распадом ряда полиэтнических сообществ).

«Фанатский» политический терроризм носит преимущественно, персонализированный характер и направлен против конкретного должностного лица или «символической персоны», социального или политического лидера, гибель которого способна существенным образом изменить политическую ситуацию, резко радикализировать общественные настроения. Вместе с тем, говоря о данной разновидности терроризма, следует отличать её от индивидуального террористического акта как технологического инструмента «идеологического» либо «этнического» терроризма.

На сегодняшний день проблема классификации терроризма получила дальнейшее развитие. Она нашла свое отражение в трудах таких авторов, как Ю.И.Авдеев, А.Г.Арбатов, А.К.Боташова, В.П.Емельянов, В.В.Лунеев, А.Миськевич, И.А.Яковенко.^[19]

Так, И. Яковенко фиксирует два возможных основания такой классификации – характер субъекта террористической деятельности и её целевую направленность.

Он считает, что характеру субъекта терроризм может быть дифференцирован на: неорганизованный, или индивидуальный, «когда теракт совершают один-два человека, за которыми не стоит никакая организация», и организованный, коллективный (когда террористическая деятельность осуществляется специальной организацией)^[20].

Используя целевой критерий классификации (цели террористической активности), он выделяет следующие три вида терроризма:

• националистический (преследующий сепаратистские или национально-освободительные цели);
• религиозный (связанный либо с борьбой приверженцев одной религии против приверженцев другой, либо с задачей подорвать светскую власть и утвердить власть религиозную);
• социальный (осуществляется для коренного или частичного изменения экономической или политической системы), который называют еще революционным^[21].

Указанная классификация в целом достаточно полно отражает многогранную сущность современного терроризма. Тем не менее, она содержит и ряд дискуссионных моментов. Во-первых, крайне спорным представляется использование наименования «националистический» для обозначения вида терроризма, преследующего сепаратистские цели. Можно предположить, что «националистическая» направленность тех или иных субъектов политического процесса далёко не синонимична этническому «сепаратизму» и, тем более, терроризму. Национализм в его современном понимании (как чувство нации, включая резонансные его проявления: гипертрофированные его формы и сопутствующую их распространению повышенную этнополитическую конфликтогенность) не может служить исчерпывающим объяснительным основанием радикальных проявлений этнополитического сепаратизма и связанных с ним форм террористической активности. Не менее острый и пока открытый теоретический вопрос, вытекающий из данной классификации, – это разграничение «сепаратистских» и «национально-освободительных» целей современных террористических субъектов. Еще один дискуссионный аспект анализируемой классификации состоит в том, что она не охватывает структурно более сложные, «синтетические» формы терроризма. Например, общеизвестно, что религиозная составляющая может выступать как фундаментальным основанием террористической деятельности, так и «дополнением» к этническим мотивам. Более того, она нередко является только инструментально-пропогандистской «оболочкой», используемой в целях «политической рекламу» террористического сообщества, его легитимации в массовом сознании и привлечения дополнительных сторонников в свои ряды.

С точки зрения проводимого нами анализа серьёзный интерес представляет классификация терроризма по пространственному признаку, предложенная А.К.Боташовой. Она выделяет следующие уровни терроризма:

• глобальный (в масштабе всего мирового сообщества);
• международный (контролируемый интернациональными террористическими организациями и проводимый на территории нескольких государств»);
• транснациональный (контролируемый государством и действующий с территории одной страны в пределах других»);
• национальный (осуществляемый в пределах одного государства, вызванный и реализуемый субъектами внутренней политики)^[22].

На наш взгляд, указанная классификация содержит в себе ряд противоречий, вытекающих в первую очередь из специфики современных террористических практик. Во-первых, не очевидно различие между глобальным и международным уровнями терроризма. Во-вторых, по нашему мнению в процессе разграничения «международного» и «транснационального» терроризма имеет место смешение организационно-пространственного (уровни) и субъектного (акторы) критериев. И та, и другая разновидность связаны с «пересечением границ», осуществлением теракта на «чужой» территории (причем, речь идёт о группе стран). Но налицо разница в «источниках» терроризма. В первом случае субъект террористического действия – некая «интернациональная» организация, во втором – некто, «контролируемый государством». К этому следует добавить, что, вопрос «контроля» внешнего государства над той или иной террористической организацией, сопричастности конкретных национальных политических режимов к международному терроризму является одним из наиболее сложных и неизменно подвержен конъюнктурным оценкам. Поэтому разделение «международного» и «транснационального» уровней терроризма, хотя и выглядит интересным методологическим приёмом, тем не менее, не опирается на очевидный или верифицируемый критерий. Общеизвестно, что практически каждой крупной международной террористической организации систематически «приписывается» наличие «покровителей» в лице числа государств или правящих элит. В то же время данная типологизация представляется ценной с точки зрения понимания внутренней неоднородности международного терроризма, осмысления его многофакторной и дифференцированной природы.

Развернутую поликритериальную классификацию терроризма предлагает А.Миськевич. В своем исследовании «Терроризм как глобальная угроза современности» он выделяет целый ряд оснований типологизации террористической деятельности, среди которых, по нашему мнению, наиболее актуальны два основания.

Первое основание – целевая направленность террористической деятельности. В данном разрезе выделяются следующие разновидности:

• «объединяющий» терроризм, направленный на консолидацию различных террористических субъектов, действующих в политическом пространстве;
• демонстрационный терроризм, «призванный обеспечить рекламу» террористической организации, её идеологии и целям;
• конфронтационный терроризм как радикальное проявление насильственного противостояния конфликтующих сил;
• провокационный терроризм, «когда субъекты насильственных действий стремятся заставить своего политического противника перейти к выгодным для террористов действиям».

Второе основание – «характер влияния на межгосударственные отношения и зависимость от гражданской принадлежности субъекта». Руководствуясь им, можно выделить внутренний и международный терроризм, «акции которого, осуществляемые гражданами одно или нескольких стран, направлены на подрыв конституционного строя иных государств либо международный правопорядок и международные отношения в целом»^[23].

Указанные два варианты классификации, которые основаны на различных критериях, безусловно, оставляют пространство для научной дискуссии и дальнейшего, более детального уточнения содержательных сторон предлагаемых типов терроризма. В частности, очевидно, что любая форма террористической активности несёт в себе конфронтационные и провокационные элементы. На практике террористический акт, совершаемый в современных условиях динамичного и пронизанного коммуникативными сетями «информационного мира», в той или иной комбинации нацелен на достижение всех указанных целей (противодействие противникам, мобилизация и частичная интеграция террористического сообщества, принуждение к смене политического курса, самореклама и запугивание населения).

Вместе с тем, выделяя в качестве самостоятельного типа «международный терроризм», А.Миськевич акцентирует внимание не только на констатации общеизвестного факта расширения пространства террористической активности в планетарных масштабах, но и на субъектно-целевой специфике данного явления. Первый элемент такой специфики – это национальная разнородность и культурно-психологическая «многосоставность» современных террористических сообществ. То есть, налицо «интернационализация» терроризма с точки зрения многообразия его участников: современные террористические формирования часто представляют собой гетерогенные в этническом плане (этнически смешанные) и сложные по своему внутреннему психологическому микроклимату (с точки зрения мотивов вовлеченности участников) конгломераты. С другой стороны, достижение целей террористической активности зачастую прямо предполагает выход за национальные границы, атаки на территории зарубежных государств. Третий аспект современного терроризма, связанный с его выходом на глобальный уровень – это «транснационализация эффектов» террористических действий, попытки и возможности одновременно воздействовать на политику группы государств или даже всего международного сообщества.

Таким образом, международный характер современного терроризма поддается наиболее продуктивному объяснению с точки зрения категории «транснационализации» в трех её измерениях: субъектном, пространственном и «эффектном».

Схема 1. Измерения транснационализации современного терроризма

Представленная выше схема нуждается в ряде комментариев.

Во-первых «транснационализация субъектов» террористической деятельности предполагает не количественную диверсификацию национальных террористических сообществ, а более глубокое качественное изменение, связанное с «интернационализацией» состава конкретных террористических конгломератов, вовлеченных в какой-либо (этнический, религиозный) политический конфликт.

Во-вторых, транснационализация пространства принципиально не сводима к расширению масштабов террористической активности (которая нарастает по своей интенсивности и охватывает всё большее число стран). Она предполагает, что террористическая атака в отношении внешнего субъекта (зарубежного государства) может быть направлена на решение, в том числе, внутриполитических задач, стоящих перед террористическим актором.

В-третьих, под транснационализацией эффектов мы понимаем воздействие террористического акта, произошедшего на территории конкретного государства, на глобальный уровень политического процесса (в частности, на политику других государств).

Необходимо оговориться, что в современном интеллектуальном сообществе ведутся достаточно серьезные дискуссии о применимости характеристики «международный» к понятию «терроризм». Более того, концепция «международного терроризма» подвергается усиленной критике по параметру целостности угрозы, структурного единства предполагаемого «врага» - носителя террористической опасности. Звучат мнения, что «международный терроризм» - не более чем информационный «психовирус», распространение которого связано с особенностями современной медиа-цивилизации. Д.В.Тренин пишет: международный терроризм как общий противник - это миф: на самом деле "терроризмов" много, каждый со своей историей и своей перспективой. Правда, миф об общем враге в известной степени полезен…»^[24]. На наш взгляд, подобные интерпретации сопровождаются достаточно узким пониманием терроризма, попыткой анализировать его исключительно через призму наличия / отсутствия «общего» врага, наделенного некой универсальной мета-идеей, единого в организационном и целевом плане. Указанный подход, оставляет вне поля зрения качественные трансформации терроризма в современном мире, прежде всего, характер порождаемых им эффектов. Проведенный нами анализ классификаций и мнений позволяет говорить, что «международность» - не есть организационная и мотивационная монолитность террористических акторов, но, главным образом, характеристика, отражающая интернациональный, трансграничный характер эффектов, вызываемых террористическими действиями.

В силу этого, одной из важных научных проблем является выработка приемлемого определения международного терроризма с учетом многообразия его эффектов. В качестве генерализованной версии, в наиболее общем виде отражающей трансграничный характер данного явления, можно привести следующую дефиницию: «международный терроризм – это политическая практика насилия, включающая в себя совокупность насильственных уголовно-наказуемых деяний, совершаемых негосударственными субъектами политики на территории другого государства/государств, посягающими на международный правопорядок и международную безопасность путем опосредованного устрашения противника»^[25].

Во многом схожий взгляд на рассматриваемую проблему демонстрирует Н.А.Баранов. Он считает, что «международный терроризм - это тот же терроризм, но, переступивший уже государственные границы, это система надежных связей как террористических организаций между собой, так и со своими «спонсорами». Его можно также рассматривать как некую силу, несущую идею глобальной децентрализации…».^[26]

В указанном определении наиболее интересны два момента. Во-первых, это идея «глобальной децентрализации», которая может означать как активное использование современными террористическими сетями горизонтальных связей, «эффекта масштаба», так и стремление через генерирование макрополитической нестабильности решать конкретные политические и, нередко, социально-экономические задачи национального, субнационального или даже локального масштаба. В этом случае деструктивный международно-политический контекст, глобальная или макрорегиональная дестабилизация, эскалация разнообразных социально-политических конфликтов могут рассматриваться как благоприятный фон для дальнейшего развертывания политического насилия и, через него, достижения локальных политических результатов. Во-вторых, говоря о «спонсорах», Н.А.Баранов отмечает такую важную черту современного терроризма как ресурсная (финансовая, человеческая, технологическая) транснационализация.

Современные ученые фиксируют внимание на изменении качественных параметров, и говорят о том, что в террористических сообществах «преобладают сетевые методы, а не традиционный иерархический. Сети отличает: координационный принцип строения, свободное обращение информации, секретное взаимодействие по каналам массовых коммуникаций, экстерриториальность и мобильность»^[27]

. При этом «основными способами террористической деятельности в современных условиях становятся: убийства, взятие заложников, использование (либо угроза применения) оружия массового уничтожения, использование самоубийц-смертников, кибертерроризм, информационная война»^[28]. Последние два способа напрямую свидетельствуют о процессах информатизации терроризма и активного применения террористическими субъектами новых форм политической коммуникации. Наиболее выразительный пример использования информационных технологий, связанный с террористическим актом 11 сентября 2001 г., приводят авторы «Нетократии» А.Бард и Я.Зодерквист: «те, кто атаковал ВТЦ, на самом деле были хорошо образованы и прекрасно осведомлены о том, как жить в Сети. Эти ребята даже свои билеты забронировали он-лайн. Они обладали необходимыми финансовыми возможностями, но что еще более важно, навыками построения эффективных сетевых коммуникаций, необходимых для реализации их планов»^[29]. Но следует понимать, что инструментальное вовлечение информационно-технологической составляющей в террористическую деятельность – это только одна из проекций информатизации международного терроризма. Вторая, не менее важная проекция – это превращение глобального информационного пространства в поле для террористических атак, феномен «информационных войн», которые ведут террористические сообщества. Подчеркивая технологизацию инструментария терроризма, его смещение в информационную сферу, В.Л.Васильев пишет: «получает все большее развитие компьютерный терроризм. Перспектива электронной войны беспокоит руководителей США. Эта страна – самая компьютеризованная, самая «интернетизированная», вся повседневная деловая жизнь ее всецело связана с Интернетом, это и есть «ахиллесова пята» Америки. Экономические потери при возможной атаке могут быть колоссальными. За последние три года Интернет-хакеры взломали сотни компьютерных сетей и украли у Пентагона тысячи файлов высшей секретности. Таким же путем они выкрали множество секретнейших разработок НАСА (управление США по аэронавтике и космическим летательным аппаратам). Группа хакеров, именующая себя «Лунным лабиринтом» продолжает время от времени вторгаться в базы данных ФБР, ЦРУ и агентства национальной безопасности»^[30].

Следующий аспект, который выделяют исследователи современного терроризма, связан с ключевой ролью психологического фактора. Информационно-психологическую доминанту терроризма особо выделяют целый ряд ученых. Д.В.Ольшанский указывает, что в основе террористического акта лежит использование мотива страха как наиболее сильной эмоции современного человека^[31]. В.Б.Петухов пишет: «специфика терроризма заключается в откровенной демонстративной природе насильственного действия, рассчитанного на превентивное устрашающее воздействие на социум. Эта основная целеполагающая установка характерна для всех направлений терроризма. При проведении террористических акций их организаторы делают ставку на информационный эффект, который становится императивом в сознании и практической деятельности экстремистов»^[32].

Российские ученые С.С.Галахов и К.М.Тарсуков среди многообразия специфических черт терроризма в постсоветской России выделяют психологические, символические и персоналистские (лидерские) его аспекты. Они подчеркивают, что «любое политическое движение совершаемыми террористическими актами преднамеренно стремилось оказать психологическое воздействие на определенные группы населения насилием, с тем, чтобы изменить их отношение или политическое поведение». Кроме того, «существовала модель символического и представительского (репрезентативного) выбора жертв и объектов террористических акций». В то же время важным элементом успеха террористической деятельности является «наличие лидеров, способных мобилизовать людей на совершение террористических актов»^[33].

Таким образом, современный международный терроризм может быть определен как транснациональное явление, в основе которого лежат ассиметричные действия, сопряженные с насилием или угрозой его применения и направленных на дестабилизацию социально-политической ситуации через использование деструктивных информационно-психологических эффектов.

Опираясь на данную формулировку, можно выделить несколько наиболее важных черт современного международного терроризма.

Первая черта, которая была зафиксирована нами в определении, - это транснационализация, которая принципиально не водится к «трансграничному» характеру террористических актов, но содержит в себе также и ресурсную, и субъектную, и трансформационную составляющие.

Вторая черта заключается в использовании «эффекта масштаба», предполагающего преобладание нематериального (социально-психологического, политического) и опосредованно материального (репутационные издержки, негативные экономические тренды) над физическим материальным ущербом.

Третья особенность заключается в том, что современный международный терроризм ориентирован не только на психологические (эмоциональные) эффекты (страх, панические настроения в обществе, спонтанные протестные выступления), но именно на информационно-психологическую «отдачу» от совершаемого насильственного действия. То есть, в современных условиях многократно возрастает роль СМИ, которые выступаю не только средством освещения террористических актов, но и также средством конструирования образа терроризма, включая его эмоциональные аспекты. СМИ обладают уникальной возможностью усиливать или сглаживать степень накала массовых настроений в период террористической атаки и после её окончания. Зарубежные и российские практики работы средств массовой информации с избытком демонстрируют примеры и того, и другого. К технологиям «сглаживания» социально-психологических последствий террористического акта в массовом сознании, в первую очередь, относят либо умалчивание о самом факте террористического нападения, либо попытку его представить другим образом («взрыв баллона с газом», «убийство на бытовой почве» и т.д.), либо резкую смену повестки дня. К технологиям усиления негативного эмоционального состояния общества относятся как прямое запугивание населения («это только начало»), так и более завуалированные приёмы манипулирования. (Например, использование эффекта «смерти в прямом эфире»: трансляции сцен гибели людей «с места событий», интервью с заложниками в прямом эфире и т.д.).

Следует подчеркнуть, что эмоциональная составляющая (а также усиленное «тиражирование» негативных эмоций, которое может осуществляться через СМИ) – часто основная точка приложения сил современных террористов, поскольку террористический акт в психоэмоциональном плане не ограничивается рамками «здесь и сейчас», а предполагает целый спектр долгосрочных негативных переживаний: паника и гипертрофированный страх сменяются фрустрацией и социальной апатией.

Таким образом, еще одна особенность современного терроризма – его информатизация. Её суть состоит в том, что при подготовке и совершении террористических актов ставка делается на внимание со стороны СМИ, максимизацию информационнго эффекта, а через него – и силы эмоционального воздействия на общество.

Следующая специфическая черта современного терроризма – технологизация, активное использование современных технологий в собственных целях.

Одна из производных информационно-технологической природы современного терроризма – символическая составляющая. Она имеет две стороны. Первая – это выбор «символического» объекта террористической атаки. Несомненно, таким символическим объектом экономического лидерства США и всего «золотого миллиарда» являлся расположенный в «столице мира» Всемирный торговый центр. При этом символизм данного акта был «выдержан» как в статической (выбор объекта атаки), так и в динамической (медийная «картинка» падающих небоскребов как символ «начала конца» эпохи доминирования США на мировой арене) проекции. Вторая – это использование образов самих террористов в символических целях. Выразительный пример такого использования приводит Д.В.Ольшанский: «не прошло и суток после убийства президента Египта А.Садата в результате весьма успешно осуществленного исламистами террористического акта, как одна из площадей сирийской столицы Дамаска была весьма срочно переименована и названа именем его убийцы»^[34]. Таким образом, символический эффект, порождаемый информационным полем вокруг террористического акта, может также иметь существенное значение для массовых настроений, складывающихся в обществе.

Еще одной важной составляющей современного международного терроризма является ключевая роль фигуры террористического лидера. В современных террористических сообществах лидер – не только «менеджер» и стратег, но нередко и символ, вокруг которого консолидируются различные деструктивные силы и формируется соответствующий информационный ареал. Доказательством резкого роста значимости лидерского фактора в террористической деятельности служит, в том числе, и «популяризация» руководителей террористических формирований (У.Бен Ладен, мулла Омар, А.Ясин, Ш.Басаев, А.Масхадов и др.), которые всё чаще приобретают не только всемирную известность, но и в некоторых случаях - неформальный статус политиков международного уровня. Поэтому в нашем исследовании мы уделяем особое внимание исследованию образа террористического лидера в Интернете.

В заключении параграфа 1.1. можно сделать ряд выводов.

Во-первых, «международный терроризм» представляет собой один из наиболее сложных и многогранных феноменов современной политической жизни. Трудности его научно-политического анализа связаны как с множественностью концептуальных подходов и объяснительных моделей, затрагивающих данную проблему, так и высоким динамизмом самого явления, его выраженной взаимосвязью с политическими трансформациями начала ХХI века.

Во-вторых, под международным терроризмом мы понимаем транснациональное социально-политическое явление, в основе которого лежат ассиметричные действия, сопряженные с насилием или угрозой его применения и направленных на дестабилизацию социально-политической ситуации через использование деструктивных информационно-психологических эффектов.

В-третьих, с методологической точки зрения представляется оправданным рассматривать в качестве субъектов международного терроризма негосударственные акторы, различая, таким образом, «терроризм» и государственный террор. При этом следует учитывать, что государственно-политические структуры могут быть также опосредованно вовлечены в террористическую деятельность (финансирование международных террористических организаций, их размещение на собственной территории, создание им благоприятной информационной среды и т.д.).

В-четвертых, происхождение современного международного терроризма обусловлено рядом факторов политико-идеологического, социокультурного, социально-экономического, цивилизационного, информационно-психологического характера.

В – пятых, современная стадия развития международного терроризма характеризуется такими особенностями, как транснационализация ресурсов, пространств террористических атак и политико-психологических эффектов, усилением информационной, символической и лидерской составляющих в структуре террористической деятельности.

1.2.Подходы к изучению образа в современной политико-психологической науке

Понятие образа занимает одно из центральных мест в системе политико-психологической науки. Можно констатировать, что «образ» выступает не только основополагающим терминологическим звеном политико-психологического анализа, но и многоуровневым, сложным по своему происхождению и структурному наполнению феноменом, через который происходит «погружение» личности и общества (если речь идёт о коллективных образах и представлениях) в мир политики. В связи с этим необходимо отметить, что изучение политических образов во всём их многообразии (власти, организаций, лидеров, процессов, институтов и т.д.) является приоритетной задачей современной политической психологии.

Становление теории образа связано с развитием отечественной и зарубежной психологии личности (А.Н.Леонтьев, С.Д.Смирнов, В.В.Столин, Ж.Пиаже^[35] ), концепций восприятия (К.Дж.Герген, Дж.Брунер^[36] ), а также социальной психологии и теорий социализации (Ф.Гиддингс, Ж.Пиаже, Е.Б.Шестопал, А.Л.Зверев, Т.Н.Самсонова, И.В.Самаркина)^[37].

Первоначальной идеей, которая легла в основание психологической интерпретации образа, явилась концепция «образа мира», сформулированная А.Н.Леонтьевым, который полагал, что «проблема восприятия как проблема построения в сознании индивида образа реальности или образа мира». Он рассматривал образ в контексте сложного взаимодействия структур психики человека с материальным миром в его смысловом, организационном и культурном многообразии.

В социальной психологии «образ мира» трактуется как интегрированная многоуровневая система представлений человека о мире. Современные исследователи подчеркивают, что «образ мира стал представлять собой целостную конструкцию мира из выделенных сознанием элементов, актуально значимых, ценностных и относительно непротиворечивых для отдельной человеческой личности. Образов мира существует столько, сколько их носителей, и каждый человек является конструктором собственного мира»^[38]

. При этом они обращают внимание также на тот факт, что образ мира – есть культурно и антропологически обусловленная конструкция, продукт конкретно-исторического развития социума или цивилизации. Следовательно, «образы», будучи индивидуальными продуктами личностной психики, уникальными по своей сути, тем не менее, в той или иной мере впитывают в себя различные культурные «инварианты». Это позволяет говорить о существовании конструктов более высокого организационного порядка – так называемых «коллективных образов», образов-результатов деятельности массового сознания, отражающих стереотипы, установки, ценностные ориентации, поведенческие модели, доминирующие в той или иной социокультурной и политической среде.

В связи с этим важно отметить, что образ является своеобразным связующим звеном между человеком и социальной реальностью во всех её проекциях (включая политическую). Именно он выступает «психической призмой», через которую осуществляется объективно-субъективный переход, «перенос» реальности в сознание человека и её последующая реструктуризация.

При этом ученые отмечают центральную, системообразующую функцию образа мира, который не является лишь фильтром, «некоторым средством, привлекательным для обработки навязанного субъекту стимульного воздействия», а вносит «главный вклад» в построение локальных образов (предметов, явлений, процессов), и в то же время подвержен изменчивости под воздействием «сенсорных полуфабрикатов», новой информации, поступающей извне^[39].

Значимым свойством образа, на которое обращают внимание А.Н.Леонтьев и его последователи, является модальность. Под ней понимается чувственная окрашенность реальности, приобретаемая в процессе восприятия. Вместе с тем, ученый подчеркивает, что образ, интегрируясь в сознание человека, часто проходит две стадии. Первая – построение (через процесс восприятия) в сознании «первичной» информационной схемы, модальной по своей сути. Таким образом, «объективный» амодальный мир обретает чувственную оценку. Вторая стадия – обработка полученной в ходе перцепции внешней информации посредством мышления, в ходе которой образ проходит через процедуру логической структуризации, частично освобождаясь от первичных чувственных, эмоционально окрашенных элементов, то есть, вновь приобретает черты амодальности, сбалансированности, но уже в сознании личности.

Опираясь на данную концепцию, Е.Ю.Артемьева предлагает собственную трехуровневую структурную модель образа. В частности, она понимает образ мира как «интегратор» следов взаимодействия человека с объективной действительностью. Первый уровень – «перцептивный мир» – характеризуется системностью значений и модальной перцептивной, чувственной предметностью. Второй уровень – «картина мира» – представлен отношениями, а не чувственными образами, которые сохраняют свою модальную специфичность. Третий уровень – «образ мира» – это слой амодальных структур, которые образуются при обработке предыдущего уровня^[40]. Следует обратить внимание на разночтения, существующие в психологической науке по поводу определения понятия «картина мира». Так, если в рассмотренной выше концепции Е.Ю.Артемьевой картина мира «предшествует» образу, то С.Д.Смирнов интерпретирует её как социокультурный «каркас» образа мира. По его мнению, картина мира – это слой «символической знаковой репрезентации», который «формируется…на основе усвоения субъектом системы выработанных значений, закрепленных в языке, предметах культуры, нормах и эталонах деятельности»^[41]. Современные зарубежные психологи трактуют картину мира как «свод основных допущений и предположений, которые обычно не осознаются и не обсуждаются, но направляют и структурируют поведение представителей» конкретной общности^[42].

Опираясь на указанные выше теоретические разработки, мы можем заключить, что построение социально-политического образа (и «картины» как его символической квинтэссенции) в личностном сознании – это сложный процесс, включающий в себя несколько стадий.

Первая из них – восприятие реальности, «считывание» и первичное декодирование социальной информации, сопровождаемое определенным потоком ощущений и эмоций. Сила и валентность (позитив – нейтральность - негатив) последних, нередко оказывается фактором, определяющим дальнейшие аттитьюды человека по отношению к субъекту, образ которого был запечатлен в сознании. Вторая стадия – обработка перцептивной информации посредством мыслительных процедур, предполагает рационализацию и относительное логическое упорядочение образа (обеспечивающее такое его качество, как непротиворечивость).

На наш взгляд, важным теоретическим моментом, заслуживающим внимания, является взаимосвязь «образа мира» и образа конкретного социально-политического явления (например, терроризма). Очевидно, что указанные выше подходы позволяют говорить не об односторонней связи, а о динамическом взаимодействии, коэволюции этих двух конструкций. С одной стороны, любое отражение социально-политической реальности (субъекта, явления и т.п.) «вписывается» в уже существующую информационно-психологическую палитру. С другой стороны, происходит модификация самого «образа мира», его видоизменение и уточнение.

Анализируя процесс восприятия как базовый механизм формирования образа, исследователи различают собственно восприятие (перцепцию) как психофизиологический процесс и социальное восприятие, обусловленное многообразием общественной динамики, форм и векторов социального развития. В частности, Г.М.Андреева и А.И.Донцов и их коллеги выделяют следующие различия данных двух типов восприятия^[43] :

- во-первых, внимание реципиентов информации сосредоточено не на моментах отражения физической реальности, а на смысловых и оценочных интерпретациях;

-во-вторых, такой тип восприятия характеризуется большей слитностью познавательных и эмоциональных компонентов.

Важным аспектом изучения является вопрос о функциональности образа, конкретных психических и социальных функциях, им выполняемых. По мнению В.С.Тюхтина, к ним относятся: "ориентировочная, регулирующая, предваряющая"^[44]. А.Г.Спиркин предлагает в качестве функций психического образа рассматривать: управление, планирование, программирование, регулирование. При этом центральная, регулирующая функция образа "отнюдь не сводится к тому, что образ субъективно переживается. Он может существовать и действовать, не становясь предметом самонаблюдения"^[45].

Следующим немаловажным направлением, связанным со становлением теории образов в социальных и политических науках, стала получившая широкое развитие в рамках теории отражения идея информационной природы образа. Данное положение, на наш взгляд, важно не само по себе (с точки зрения «онтологии» рассматриваемого феномена), но в контексте тех системных и радикальных изменений информационно-политической картины мира, которые происходят в начале 21 столетия.

В условиях «информационного вала», сопровождающего социальную и, в особенности, политическую жизнь современного общества, homo politicos является объектом сверх-интенсивного информационного воздействия, оказывается в центре пересечения сложных и турбулентных^[46] коммуникативных и сетевых «паутин»^[47]. Как следствие, происходят серьезные и на сегодняшний день недостаточно изученные изменения в процессах эволюции социально-политических образов. Модифицируется не только динамика восприятия, объем впитываемой человеком информации, но и паттерны сознания, те рамки, через которые личность создаёт «свой» образ того или иного социально-политического явления, процесса, актора, института и т.д.

Следующим важным этапом в понимании образа явились исследования, проводимые в рамках политической психологии. В первую очередь, изучение политических образов в современной России связано с именами таких ученых, как Е.Б.Шестопал, Т.Н.Пищева, С.В.Нестерова, Д.Н.Замятин, С.Ф.Лисовский, Е.В.Егорова-Гантман^[48].

На наш взгляд, наибольший вклад в понимание комплексной политико-психологической природы образа внесла научная школа, возглавляемая Е.Б.Шестопал. В рамках данной научной парадигмы был проведен целый ряд теоретических и практических исследований. Так, в теоретическом ракурсе было сформулировано определение образа как политико-психологического феномена, указан его имманентные отличительные особенности (Е.Б.Шестопал). Было проведено исследование взаимосвязи процессов восприятия и формирования политического образа (Т.Н.Пищева). В ходе прикладных исследований сотрудниками кафедры политической психологии МГУ имени М.В.Ломоносова был детально изучен целый ряд образов политических акторов (лидеры, партии), геополитических и этнополитических структур (Россия, отдельные регионы), событий и явлений. Накопленный в ходе серии указанных исследований обширный эмпирический материал был не только детально обобщен, проанализирован и систематизирован, но и на его основе были оформлены и уточнены основные положения теории политического образа, сформулированы соответствующие методологические основания исследования изучения данного феномена^[49].

В частности, одной из ключевых теоретических проблем в изучении образа в рамках политической психологии 1990-х гг. стала концептуализация данного понятия. В частности, бурное развитие политической рекламы, прикладных политико-технологических направлений, способствовало широкому распространению понятия «имидж». Е.Б.Шестопал впервые четко сформулировала принципиальное различие данных политико-психологических терминов, подчеркнув что образ – есть результат преимущественно стихийного воздействия разнообразных факторов, влияющих на восприятие человеком того или иного элемента политической реальности. А «имидж» - сознательно конструируемое и тиражируемое впечатление о политическом субъекте, явлении или процессе^[50]. Во многом схожего взгляда на соотношение данных двух понятий придерживается и современный российский психолог Д.А.Леонтьев. Он пишет: «как известно, слово «имидж» является эквивалентом русского слова «образ». Имиджем я называю впечатление, которое конструируется целенаправленно и сознательно, а образом – то, которое формируется спонтанно». При этом «образ есть всегда, образ можно диагностировать и описать – точно и разносторонне…Имидж – это навевание совершенно конкретных ассоциаций и намеков»^[51].

Согласно определению Е.Б.Шестопал, политический образ «представляет собой, как и любой образ, с одной стороны, отражение реальных характеристик объекта восприятия, т.е. политической власти, личности лидера и т.д., а с другой – проекцию ожиданий субъектов восприятия». Следовательно, «в образе…отражаются знания, представления, мнения, оценки, ожидания, эмоции, требования», которые массы предъявляют к конкретным политическим акторам или институтам^[52].

Важно зафиксировать, что современная политико-психологическая наука особо подчеркивает интегративную объективно-субъективную природу политического образа. С одной стороны, процесс построение образа неизбежно предполагает интериоризацию в сознание личности фрагмента существующей социально-политической реальности. С другой стороны, «образ политического» тесно связан с процессами эмоциональной и когнитивной психологической активности человека.

Не менее важный аспект: элемент политической реальности, «погружаясь» в сознание человека, становится «объектом психологического воздействия» не только текущих суждений эмоций и настроений. По-существу, политический образ невозможно рассматривать вне контекстов политической культуры и политической социализации. Первая – отражает то общее, что опосредует процесс массовой апперцепции в конкретном социуме (доминирующие установки, стереотипы, популярные суждения и умонастроения, «общественное мнение» и т.д.). Второй контекстуальный фактор – политическая социализация личности – переводит общественные нормы и представления в индивидуализированную плоскость. Иными словами, жизненный путь «человека политического» предопределяет не только общие контуры («значимый – незначительный»). Исследования, проведенные сотрудниками кафедры социологии и психологии политики МГУ, зарубежными учеными, подтвердили: социализационная специфика серьезно влияет на эмоциональный окрас («положительный – отрицательный») политического восприятия, на соотношение когнитивных и эмоциональных компонентов, детализацию или, наоборот, выстраивание монолитного представления о том или ином элементе политической системы общества^[53].

Одним из важных направлений исследований в современной политико-психологической науке выступает проблематика функций политического образа.

На сегодняшний день, одной из наиболее часто упоминаемых является функция регулирования. С.Ф.Лисовский описывает регулятивную функцию политического образа в следующем контексте: «Образ политического лидера регулирует отношения человека с властью, воплощая идеал справедливости. Образ героя регулирует отношения человека с будущим, воплощая идеал мужественного спасителя. Образ звезды регулирует отношение человека с самим собой, воплощая идеал красоты, выразительности личности и эффективного взаимного общения с другими людьми»^[54]. Из данного определения вытекает, что данная функция призвана решать, как минимум две сопряженные задачи – поведенческого регулирования и регулирования отношений.

Вторая, не менее значимая, на наш взгляд функция политических образов – структурирующая. Поскольку именно посредством системы взаимосвязанных образов у человека выстраивается единая политическая картина мира, политическая реальность обретает не разрозненные, а относительно завершенные черты. То есть, суть указанной функции де факто состоит в устранении «избыточных» элементов политической реальности, в структуризации непротиворечивой, целостной политической картины мира в сознании человека.

Третья функция политических образов – ориентационная. Её суть проявляется в том, что человек, действуя в политической реальности, фактически принимает решение в системе координат, выстроенной из образов. То есть, именно через образы человек:

- осуществляет «вторичное» познание, переосмысление политических практик во всем их многообразии;

- выбирает алгоритм собственного политического действия;

Политическим образам присуща также нормативная функция, которая представляет собой инструмент сравнения «идеального» (эталонного) и референтного ему «реального» элемента политического мира. При этом личность не только сопоставляет, но и, основываясь на результатах сравнения, выносит нормативное суждение, наделяет те или иные политические процессы, субъекты, институты, явления знаком «плюс» или «минус».

Следующим важным аспектом политико-психологического знания является проблема типологизации образов. Так, по мнению Е.В.Егоровой-Гантман и её коллег, образ состоит из трех составляющих: образа – знания, образа – значения и образа потребного будущего. При этом образ-знание рассматривается как наиболее устойчивая структура, посредством которой выстраиваются образ-значение и образ потребного будущего^[55]. Вместе с тем, Е.В.Егорова-Гантман, говоря о различиях указанных типов, затрагивает, на наш взгляд, чрезвычайно важную проблему функционирования (по существу, жизненного цикла) политического образа в культурно-психологической среде как отдельной личности, так и социума в целом. Перед нами во весь рост обозначается актуальная проблема «символизации» образа, то есть той фазы его жизненного цикла, когда стираются сложные когнитивные взаимосвязи, «усредняется» уровень массовых эмоций, но наиболее значимые его элементы рельефно выделяются и фиксируются в массовом сознании. То есть, происходит экстракция и последующее закрепление базовых компонентов политического образа и связанных с ними характеристик. Складывается, своеобразный культурно-психологический каркас («картина»), который с одной стороны, фильтрует и адаптирует к уже существующим структурным «матрицам» новые когнитивные и аффективные конструкты, связанные с конкретным политическим субъектом, явлением, процессом. А с другой стороны – видоизменяется под воздействием новой актуальной информации. Следовательно, «картина» (каркас) политического события, института, феномена и т.п. выступает наиболее устойчивой, символизированной частью референтного ей образа. А уровень жесткости и структурированности «политической картины» позволяет предположить, почему одни образы эластичны и легко стираются, а другие глубоко укоренены в массовом сознании и «упакованы» в оболочку из взаимообусловленных символов и стереотипов.