История посемья – курской волости на рубеже эпох (ix – xi века)
На правах рукописи
Енуков Владимир Васильевич
ИСТОРИЯ ПОСЕМЬЯ – КУРСКОЙ ВОЛОСТИ
НА РУБЕЖЕ ЭПОХ (IX–XI века)
Специальности 07.00.02 – Отечественная история
07.00.06 – Археология
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
доктора исторических наук
Курск – 2007
Работа выполнена на кафедре истории России
Курского государственного университета
| Официальные оппоненты: | доктор исторических наук, профессор Винников Анатолий Захарович |
| доктор исторических наук, профессор Петрухин Владимир Яковлевич | |
| доктор исторических наук, профессор Шинаков Евгений Александрович | |
| Ведущая организация: | Институт археологии Российской академии наук |
Защита состоится 29 октября 2007 г. в 14 часов на заседании диссертационного совета Д 212.038.12 при Воронежском государственном университете по адресу: 394068, г. Воронеж, Московский пр-т, 88, ауд. 211а.
С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Воронежского государственного университета.
Автореферат разослан «__» __________ 2007 г.
| Ученый секретарь диссертационного совета | Акиньшин А.Н. |
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. В летописных статьях домонгольского времени имеются относительно многочисленные упоминания Курского княжения или Посемья (от древнего названия р. Сейм – Семь), игравшего заметную роль на политической сцене Южной Руси домонгольского времени. Во многом это являлось следствием важного стратегического положения региона, который имел выход как через гидросеть, так и через сухопутье в Северо–Восточную Русь, Волжскую Булгарию и степи.
Однако формирование Посемья как некоего социально–политического единства относится еще к периоду, предшествующему включению региона в состав Киевского государства. Изучение славянских социумов предгосударственного периода имеет обширную историографию, хотя большая часть исследований посвящена либо анализу отдельных сторон их истории, либо опирается на один из видов источников (письменных, археологических, лингвистических). В последние десятилетия все большее распространение получает точка зрения, согласно которой многие славянские объединения стояли на пороге создания собственной государственности. Однако нет сомнений в том, что ступени, которые они занимали на лестнице социально-политического развития, были разными. В этой ситуации ощущается заметный недостаток в конкретно-исторических исследованиях, базирующихся на синтезе разноплановых источников.
Содержание ранних этапов формирования Киевской Руси во многом определялось расширением ее территории, что достигалось разными путями, среди которых пока можно выделить только ведущие. Полюдье сменилось системой «погостов», параллельно проводились походы, направленные на захват племенных земель, причем процесс колонизации соседних земель с применением военной силы постепенно активизировался, что особенно хорошо заметно на примере деятельности киевских князей во 2-й пол. – кон. X в. В то же время характер экспансии в ее конкретных проявлениях и последовавший за ней процесс организации новых административно–территориальных единиц Руси в современной историографии изучены явно недостаточно. Археологический аспект этой проблемы подразумевает определение конкретных путей формирования древнерусской культуры во всем ее многообразии, ее соотношения с культурами предшествующего времени. Применительно к исследуемой территории речь идет о крайне дискуссионном комплексе вопросов финала роменской культуры и дальнейших судьбах ее носителей.
Объектом исследования является социально-политические и этнокультурные процессы в среде славян Восточной Европы накануне их подчинения Руси и на начальных этапах формирования новых административно–территориальных образований в составе государства. В кон. X – нач. XII в. эти компоненты древнерусской территориальной структуры обычно выступали в форме волостей, которыми владели князья из рода Рюриковичей, реализующие свои права либо непосредственно путем организации княжеских столов, либо через своих посадников.
Предметом исследования является история становления и развития Посемья в качестве сложного социально–политического образования «племенной» эпохи и последовавших за ней начальных этапов формирования Курской волости.
Географические рамки исследования охватывают земли по курскому течению Сейма и верхнему Пслу. Обоснование и детализация границ Посемья «докиевского» периода относятся к числу одной из задач работы.
Хронологические границы исследования включают в себя период с IX по XI в., который является переходным между двумя историческими эпохами в жизни восточных славян – родоплеменной и «цивилизационной», начало которой было связано со становлением и развитием первого раннегосударственного образования – Древней Руси. Завершающий этап первой из них, который можно условно определить как «докиевский», характеризуется появлением «союзов племенных княжений» или «вождеств», имеющих отдельные признаки государственности. В Посемье, являвшемся частью Северской земли, он приходится на IX–X вв. Новая историческая эпоха начинается с возникновением Руси с центром в Киеве, которая в своем развитии постепенно начинает обгонять другие социально-политические объединения. Частью этого процесса являлось расширение территории Руси за счет распространения власти киевских князей на соседние земли с последующим их освоением. В случае с Посемьем «киевский» этап, начало которому было положено военным вторжением русских дружин в кон. X в., приходится на XI в.
Цель и задачи исследования. Основной целью работы является реконструкция социально–экономических, политических и этнокультурных процессов, протекавших на территории междуречья Сейма и Псла в IX–XI вв. Для достижения этой цели были поставлены следующие задачи:
- определение сущности известного по летописям термина «Посемье»;
- выявление археологического эквивалента историческим понятиям «Посемье» и «семичи» в культурах I тысячелетия н. э. Днепровского Левобережья;
- реконструкция истории Посемья в IX–X вв., включая как внутренние, так и внешние факторы его становления и развития;
- определение судьбы объединения семичей в контексте исторических и археологических реалий;
- определение характера взаимоотношений роменской и древнерусской археологической культур, включая хронологические аспекты;
- анализ социально-политических и этнокультурных процессов в Курской волости после включения в состав Руси.
Историография проблемы. Начало изучения истории Курского княжества восходит к кон. XVIII в. и связана с именем С.И. Ларионова (1786). Его труд, судя по близкому изложению ряда фактов, использовался автором хорошо известного «Географического словаря Российского государства» А.М. Щекатовым, который полагал, что Курск был «…достоверно построен… вятичами» «прежде IX столетия» (Щекатов А.М., 1804). Начиная с этой работы получил распространение географический подход к трактовке термина летописей «Посемье».
В XIX – нач. XX в. курские краеведы неоднократно обращались к проблемам истории Курского княжения (Робуш С., 1849; Головащенко А.А, 1854; Танков А.А., 1913), однако их авторы зачастую начинали свои изыскания только с самого кон. XI в. Сюжеты курской истории попали и на страницы трудов известных русских историков, посвященных как ведущим социально–политическим формированиям Днепровского Левобережья – Переяславской и Чернигово–Северской землям (П.В. Голубовский, Д.И. Багалей, В.Г. Ляскоронский), так и проблемам древнерусской истории в целом (В.Н. Татищев, Н.М. Карамзин, М.П. Погодин, С.М. Соловьев и др.), однако основное внимание все также уделялось событиям, которые получили относительно подробное отражение на страницах русских летописей. Тем не менее отнесение курских земель к числу северянских уже практически не вызывало сомнений. Что касается термина «Посемье», то его трактовка с географических позиций оставалась неизменной как в краеведческой литературе, так и трудах историков: под ним понимались земли Курского княжения по Семи от Курска до Путивля и Выря включительно (Барсов Н.П., 1865; Багалей Д.И., 1882; Ляскоронский В.Г., 1897). А.А. Танков относил к Посемью также Глухов (Танков А.А., 1913).
В советской историографии обращения к вопросам истории Посемья оставались редкими, хотя в некоторых случаях были получены результаты, имеющие принципиальное значение для исторических реконструкций, обращенных к малоизученному «докиевскому» периоду. К их числу относится одно из наблюдений В.Л. Янина в исследовании, посвященном денежно-весовым системам русского средневековья (Янин В.Л., 1956). Автор обратил внимание на то, что в «Курской земле» в сер. X в. появляются обрезанные в кружок монеты, тяготеющие к идеальному весу в 1,02 г. По его мнению, это был номинал, соответствующий новой денежно-весовой системе, которая в XI в. получает широкое распространение на Руси. Этот факт, представляющий значительный интерес не только для региональной истории, в течение последующей четверти века остался практически незамеченным.
Следует отметить фундаментальные монографии И.И. Ляпушкина (1968) и О.В. Сухобокова (1975). В этих работах непосредственно «посемьская» тематика не рассматривалась, хотя материалы региона и вошли в них составной частью. Однако без этих исследований представить себе дальнейшее изучение круга вопросов, связанных с роменскими древностями, невозможно.
В понимании сущности термина Посемье продолжал господствовать географический подход, который встречается и в настоящее время (Мавродин В.В., 1940; Кучера М.П., 1987; Поляков Г.В., 1996). Однако в этой позиции появляются бреши. А.Н. Насонов впервые высказал сомнение, можно ли включать вырьские города в Посемье (Насонов А.Н., 1951). Четверть века спустя эти взгляды получили развитие в работе А.К. Зайцева. Опираясь на исторические, археологические и некоторые другие источники, исследователь пришел к выводу о том, что государственное освоение Посемья было связано с Владимиром Святославичем и завершилось в кон. X – нач. XI в. Территория Посемья, по его мнению, охватывала только часть бассейна Сейма (в пределах его курского течения) и верхний Псел (Зайцев А.К., 1975). Объективно такое решение вопроса подразумевало отрицание изначальных географических основ термина, однако исследователь в своих изысканиях далее не пошел, продолжая видеть в Посемье территориальное определение земель Курской волости-княжения.
К ранней истории Курска обращался Г.Н. Анпилогов, который связал его возникновение с конкретными направлениями деятельности киевских князей. Он предположил, что город был основан после походов Владимира на вятичей в 981 и 982 гг. (Анпилогов Г.Н., 1979).
В 1980-х гг. начинает постепенно увеличиваться удельный вес исследований, в которых сюжеты ранней «курской» истории рассматриваются с опорой на археологические источники. Начало этому было положено раскопками 1971–1973 гг. Большого Горнальского городища. Впервые в истории изучения не только Посемья, но и всего Днепровского Левобережья был исследован памятник, интерпретация которого в качестве «племенного центра» или «протогорода» не вызывает сомнений (Куза А.В., 1981). Этнокультурная характеристика процесса освоения Русью территории племенного Посемья на материалах погребальных памятников была представлена в работах А.Е Шинакова, особо отметившего быструю, в пределах рубежа X–XI вв., «русификацию» ближайшей округи Курска (Шинаков Е.А., 1980; 1982; 1991). Этот вывод подтвердил А.П. Моця, предположивший, что государственное освоение «Курского Посеймья» исходило из района летописного Перяславля Русского (Моця А.П., 1990). А.П. Моце принадлежит и конкретизация маршрута сухопутного пути из Киева в Булгар, сыгравшего заметную роль в исторических судьбах семичей (Моця А.П., 1985). Три крупнейшие станции для отдыха караванов – Зеленый Гай, Горналь и Гочево – располагались на курском участке трассы.
В 1980-е – нач. 1990-х гг. наблюдается определенный хронологический «перекос» в подходе к историческим реконструкциям. Накопление информации о роменских древностях значительно опережало процесс изучения древнерусских памятников, однако «племенная» тематика обычно рассматривалась только в тех случаях, когда она затрагивала проблемы формирования Киевского государства. К числу исключений относятся изыскания А.А. Узянова, который выделил на территории летописных северян семь групп концентраций поселений, отождествив их с «малыми племенами» (Узянов А.А., 1991). А.А. Узяновым был сделан и еще один чрезвычайно важный для понимания характера исторических процессов вывод о заметных различиях в системе расселения в роменское и древнерусское время (Узянов А.А., 1985; 1993).
Начиная с 1990-х гг. археологические исследования в регионе приобрели поступательный и стабильный характер, при этом был в определенной мере преодолен «роменский» перекос. Выявление пласта поселенческих древностей этапов становления древнерусской культуры позволило уточнить характер финала роменцев. Первые результаты изучения культурных напластований в Курске, которые, как считалось долгое время, были практически уничтожены современной застройкой, позволили выявить динамичную картину развития города (Енуков В.В., 1998). В сер. 1990-х гг. нами была сформулирована гипотеза, согласно которой в поисках «Посемья» и «семичей» необходимо обратиться к эпохе, по времени предшествующей началу широкой колонизационной деятельности Руси в восточном от Среднего Поднепровья направлении (Енуков В.В., 1992; 1995; 1997; 1998). В это же время к проблеме путей развития Посемья в «докиевский» период обратились Ю.Ю. Моргунов и С.П. Щавелев, которыми была предпринята попытка на основе привлечения широкого круга источников определить место, которое занимал Курск и его округа в процессе формирования русской государственности. Построения авторов, касающиеся направлений колонизации, предпринятой «северными конфедератами», к которым были отнесены скандинавы, кривичи и частично новгородские словене, существенным образом отличаются от общепринятой в историографии картины взаимоотношений во 2-й пол. IX в. Северной и Южной Руси (Моргунов Ю.Ю., Щавелев С.П., 1997).
На протяжении 1990-х гг. «северянская» тематика с позиций археологических источников активно разрабатывалась А.В. Григорьевым (1990; 1990; 1993 и т.д.). Результаты исследований были изложены в монографии «Северская земля в VIII – начале XI века по археологическим данным» (2000). Автор выдвинул гипотезу органичного и взаимовыгодного существования Северской земли под протекторатом Хазарии, что привело к атрофированию у северян ремесленной деятельности. Специально «посемьская» проблематика в работе не рассматривается, хотя автор вскользь высказывает сомнение в том, что Посемье могло сформироваться в IX–X вв. (Григорьев А.В., 2000).
В начале 2000-х гг. автор настоящего исследования подвел в ряде работ некоторые итоги изучения Посемья, в первую очередь на «племенной» стадии его развития. В них были развиты высказанные ранее идеи, при этом предлагались аргументы в пользу сложного характера сформировавшейся племенной структуры, имевшей отдельные признаки государственности.
Таким образом, следует констатировать, что комплекс вопросов, связанных с историей Посемья и Курской волости на начальных этапах его становления, на сегодняшний день относится к числу недостаточно разработанных.
Теоретические основы и методы исследования. В исторической науке XIX – нач. XX в. изучению славянских социумов накануне появления Киевской Руси уделялось скромное внимание, что объясняется двумя основными причинами. Во-первых, это было следствием лапидарности сведений письменных источников. Во-вторых, самое широкое распространение имели построения, согласно которым Древняя Русь относилась к «родовому» или «общинному быту». На этом фоне заметно выделялись взгляды основоположника «торговой теории» В.О. Ключевского. Как он полагал, образовавшиеся в сер. IX в. «городовые области» или «торговые округи» и «варяжские княжества» нарушили единство племенных территорий, дав начало первой форме Русского государства – Киевскому княжеству (Ключевский В.О., 1987).
Заметный рост интереса к истории восточнославянских племен наблюдается в 1920-е – 1930-е гг., когда начинается активный процесс усвоения советской исторической наукой теории общественно–экономических формаций. Наиболее обстоятельно феодализм на Руси был обоснован в трудах Б.Д. Грекова, в концепции которого выделялось два ведущих положения: земледелие как основа экономики Древней Руси и феодальная собственность на землю. Жесткие рамки формационного подхода неизбежно вели к поискам ростков феодализма в предшествующую эпоху. В результате Б.Д. Греков пришел к выводу о том, что становление феодальных отношений у восточных славян приходится на VI–VIII вв.
В послевоенное время при разработке «племенной» тематики стали все чаще привлекаться данные археологии (Рыбаков Б.А., 1947; Третьяков П.Н., 1948; 1953). Постепенно становится ясно, что построения Б.Д. Грекова не подтверждаются источниками. Л.В. Черепнин пришел к выводу, что верховным собственником на землю на ранних этапах формирования Руси выступало государство в лице князя, а дани являлись формой феодальной ренты (Черепнин Л.В., 1953). Со временем взгляд на дань как форму раннефеодальной эксплуатации занимает преобладающее в историографии положение (Рапов О.М., 1968; 1977; Кизилов Ю.А., 1969; Свердлов М.Б., 1978; 1983; Янин В.Л., 1981; Абрамович Г.В., 1981; Горский А.А., 1982; 1986; Милов Л.В., 1983 и др.). Утверждается схема двухступенчатого построения славянских догосударственных обществ, состоящих из «племенных княжеств» и «союзов племенных княжеств», наиболее полно обоснованная А.А. Горским. Исследователь вслед за Б.А. Рыбаковым отнес «семичей» к редким случаям дошедших до нас названий «племенных княжеств» (Горский А.А., 1982; 1986; 1988).
Разработка методологических основ генезиса русской государственности в 1990-х гг. приобретает определенную специфику. Наблюдается отказ от «феодальной» терминологии, публикуются работы, отрицающие если не полностью, то в заметной части результаты исследований советского периода. Появляется возможность без оглядок на официальную идеологию обратиться к проблеме роли норманнов и Хазарии в становлении русской государственности. Как ответная реакция, в отдельных исследованиях опять утверждается полное отрицание участия североевропейского элемента в политогенезе, вплоть до создания «новой гипотезы происхождения государства на Руси» с очередным объявлением славянского происхождения Рюрика (Анохин Г.И., 2000) или южнобалтийского (не скандинавского) всех варягов (Фомин В.В., 2004).
Признаком оживления в изучении теоретических проблем древнерусской истории, имеющим конструктивное начало, явились исследования Е.А. Мельниковой (Мельникова Е.А., 1993; 1995). Автор, корректно оценивая и используя достижения науки советской эпохи и привлекая современные наработки в других областях гуманитарных знаний, в первую очередь в социальной антропологии, пришла к выводу о том, что ранний период становления Руси (до распространения крупного землевладения) следует вынести за рамки формационных определений. В числе предпосылок возникновения государства выделены внутренние, создаваемые производящим хозяйством и ведущие в первую очередь к стратификации общества, и внешние (война и торговля), которые, как правило, дают результат только в совокупности. На стадии «племенного» или «ранжированного» общества возникает соподчиненность территориальных образований различного уровня (местных, областных, региональных), которой соответствует иерархия вождей. «Вождийства» (chiefdom) являются предшественниками всех известных примитивных государств.
В основном согласен с этими построениями Е.А. Шинаков, автор последней из числа крупных обобщающих работ, посвященных политогенезу славян до ранних этапов сложения Древнерусского государства (Шинаков Е.А., 2002). Исследователь выступает сторонником многообразия форм становления государственности при общих стадиально-этапных чертах. По его мнению, потестарные образования восточных славян обладали «разноуровневостью» и «разнотипностью», однако в целом соответствовали этапу «вождеств» (chiefdom).
Заметная близость позиций Е.А. Мельниковой и Е.А. Шинакова наблюдается и в оценке роли международной торговли, которая рассматривается как главный фактор возникновения городов Восточной Европы, оказавший значительное влияние на первоначальное развитие государства. Фактически к определяющей роли торговли в возникновении на территории Северной Руси как городов, так и раннегосударственных структур пришел Е.А. Носов (Носов Е.А., 2005). Мысль об изначально более высокой торговой активности населения Северной Руси по сравнению с Южной получает распространение (Макаров Н.А., 2005), при этом отмечается, что Южная Русь была вовлечена в более разветвленную систему торговли (Ениосова Н.В., Сарачева Н.В., 2005). В целом роли торговли в процессах урбанизации и генезиса государства начинает уделяться повышенное внимание.
Таким образом, наиболее продуктивное, на наш взгляд, методологическое направление, которое в отечественной историографии постепенно складывалось в течение последней четверти века, в своей основе сочетает ряд результатов наработок советской исторической науки и англо–американской социальной антропологии. Ее сторонников отличает эволюционный подход к решению политогенетических проблем. Однако научное направление «эволюционистов» включает в себя несколько течений. Наибольшее распространение в отечественной науке получил «стадиальный эволюционизм», сформулированный в работах Э. Сервиса, М. Фрида, Р. Карнейро, что, на наш взгляд, вполне объяснимо. Так, исследования Р. Карнейро в немалой степени обращены к стадиальной последовательности в развитии вождеств предгосударственного периода (Карнейро Р., 2000), представление о котором в конкретных условиях Восточной Европы было достаточно схематичным. Кроме того, в этой концепции фиксируются явления, имеющие аналоги из числа известных в «племенной» истории восточных славян.
В основу настоящего исследования был положен комплексный анализ разнообразных источников, главным принципом использования результатов которого является совпадение и непротиворечивость полученных результатов. К числу конкретных методов, позволяющих извлечь историческую информацию для дальнейшего ее синтеза, относятся сравнительно-исторический, типологический, статистической обработки материалов, картографирования, а также гидронимический, стратиграфический, планиграфический и топографический анализы.
Источниковая база исследования. Вопросы реконструкции истории славян Восточной Европы догосударственного периода отличаются исключительной сложностью, что во многом объясняется крайней лаконичностью летописных сведений. На общем фоне Посемье отличает относительное «изобилие» сведений письменных источников, что особенно заметно при его сравнении с образованиями примерно того же социально–политического «ранга». Информация о ранней истории Курска содержится в «Житии Феодосия Печерского», источнике сложном и многоплановом, в котором дается картина города сер. XI в. В «Поучении» Владимира Мономаха фигурируют «семечи» или «семцы». Варианты трактовки этого понятия предлагались самые разнообразные, однако в исследованиях последних десятилетий в них, как правило, видят название «племени», которое во времена Владимира Мономаха уже представляло собой анахронизм. Не подлежит сомнению существование раннего пласта сведений и в «Слове о полку Игореве». Среди них имеются отдельные географические реликты, в первую очередь, связанные с «польским» коридором, который пролегал по водоразделу Сейма и Псла. Эти сведения совпадают с многочисленными следами языков «поля» в летописных статьях широкого хронологического диапазона, анализ которых дает основание для вывода о территориальном единстве двух районов, составляющих Посемье, – «сеймского» и «псельского».
Исключительную ценность имеют упоминания в летописях «Посемья» как особого региона Древнерусского государства. Их контекстный анализ позволяет определить относительную хронологию этого понятия, а также предположить его изначальную социально–политическую сущность. В некоторых случаях оказалось возможным привлечь сведения письменных источников нового времени, что в первую очередь касается историко–географических представлений. К их числу относятся «Переписи польских дорог». Немаловажными при реконструкции исторической топографии древнего Курска, внешние проявления которой практически уничтожены, являются описания Курского острога и план перепланировки города по конфирмату Екатерины II.
Высокую степень значимости при изучении заявленной темы имеют данные археологии. Процесс формирования этих принципиально новых для исторических реконструкций источников относится к XIX в. История археологического изучения «курских древностей» вплоть до нач. XXI в. на сегодняшний день подробнейшим образом проанализирована в целом ряде работ, в том числе монографического характера (Щавелев С.П., 1997; 2002; Кашкин А.В., 1998; Зорин А.В., Стародубцев Г.Ю., Шпилев А.Г., 2000), а также в докторской (Щавелев С.П., 2002) и кандидатской (Старобудцев Г.И., 2006) диссертациях. Отметим, что к нач. XXI в. база данных археологии значительно пополнилась, что сделало возможным проведение на ее основе реконструктивных исследований. Заметная часть материалов, использованная в работе, была получена в ходе исследований археологической экспедиции Курского государственного университета под руководством автора начиная с 1988 г. (раскопки исторического культурного слоя Курска и Рыльска, Ратского городища, Липинского археологического комплекса, ряда других памятников).
При анализе социально–экономического развития Посемья высокой степенью информативности отличаются нумизматические материалы, в первую очередь клады, список которых в последнее время заметно пополнился за счет введения в научный оборот находок из частных коллекций. Монетные клады, с одной стороны, позволяют провести реконструкцию конкретных маршрутов торговых путей и определить место семичей в организации дальней торговли, а с другой – являются первоклассным источником по истории денежно-весовых систем русского средневековья, причем Посемье стояло на магистральном пути их становления и развития.
Заметно дополняют сведения по истории Посемья данные металлографии, гидронимики, археозоологии, палеопочвеведения, геобурения, которые при решении некоторых вопросов (например, хазаро–северянские отношения, историко-географические и топографические реконструкции, специфика хозяйственной деятельности и т.д.) играют ведущую роль.
В целом с точки зрения состояния источниковой базы Посемье представляет собой прекрасный исследовательский полигон, позволяющий рассмотреть процесс формирования социально–политических структур догосударственной эпохи и характер судеб племенного населения в древнерусское время.
Научная новизна исследования заключается в следующем.
1. Впервые предпринимается попытка изучения истории восточнославянского социума, представлявшего собой этнополитический компонент союза племенных княжений, начиная со стадии его формирования и заканчивая периодом его инкорпорации в структуру русской государственности. «Семичи» представляют собой пока единственный пример формирований подобного рода у восточных славян.
2. В работе приводятся доказательства в пользу того, что Посемье накануне активной фазы колонизационной деятельности Руси превратилось в наиболее развитый в социально–экономическом, а возможно, и социально–политическом, отношении регион союза племенных княжений «северы». Являясь «составляющей» северянского объединения, Посемье со временем становится, судя по всему, его ведущим компонентом, который по своим масштабам сопоставим, а в ряде случаев даже превышает известные нам племенные союзы.
3. Пример Посемья дал основания для предположения о возможности существования в восточнославянских объединениях не двух–, а трехступенчатой социально–политической структуры. В результате было обосновано новое понятие – «сложное племенное княжение».
4. Посемье в сер. X в. приобретает отдельные черты, свойственные раннегосударственным образованиям. Наиболее ярко это проявилось в целостности территории, на которую распространялась власть сложившихся потестарных структур, а также в существовании «единого экономического пространства», пределы которого совпадали с ареалом так называемой «северной» денежно–весовой системы в ранний период ее существования.
5. В работе было предложено решение комплекса вопросов, связанных с судьбами семичей, которые, по мнению автора, во многом определялись «восточной» политикой киевских князей. Его археологическим отражениям является крайне спорная проблема взаимоотношения роменской и древнерусской археологических культур.
Апробация исследования. Основные положения исследования были изложены в докладах на научных конференциях в Воронеже (1989 г.), Белополье (1994 г.), Чернигове (1995 г.), Харькове (1997 г.), Липецке (1998, 2006 гг.), Москве (1999 г.), Сумах (2003 г.), Курске (2003–2004 гг., 2006 г.), Ельце (2005 г.), а также в 50 публикациях, в том числе двух монографиях, общим объемом около 60 а. л. Отдельные разделы исследования были выполнены в рамках научно–исследовательских проектов, получивших на конкурсной основе гранты, результатам реализации которых была дана положительная оценка (Министерство науки РФ, 1999–2003 гг., проект № 01.2.00 310807; Федеральная целевая программа «Интеграция науки и высшего образования России на 2002–2005 гг.», 2003–2005 гг., проект № Э3026/1715; Научная программа Минобразования России «Университеты России», 2004–2005 гг., проекты №№ ур.10.01.052, ур.10.01.476; Российский гуманитарный научный фонд, 2005–2007 гг., проекты №№ 05-01-72100а/Ц, 05-01-18066е, 07–01–72108 а/Ц).
Работа над диссертационным исследованием была завершена при выполнении проекта «На рубеже эпох: от «Посемья» к «Курьскому княженью» (Российский гуманитарный научный фонд, 2006–2007 г., проект №06-01-00261а).
Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, четырех глав, заключения, списка использованных источников и литературы, списка сокращений, приложения с таблицами и иллюстраций.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Глава I посвящена анализу понятия «Посемье» в свете письменных, археологических и иных источников. Несомненно, в основе этого названия лежит основная водная артерия, проходящая через курские земли – река Семь (современный Сейм), которая упоминается при характеристике расселения северян еще в недатированной части «Повести временных лет». Уже само словообразование подразумевает понятие «земли по реке Семь», что и определило позиции подавляющей части исследователей, касавшихся этого вопроса. А.К. Зайцев, проанализировав летописные известия, дал принципиально иное решение вопроса. Во-первых, он убедительно доказал, что Путивль и Вырь были центрами самостоятельных волостей, не входящих в Посемье. Во-вторых, устойчивой южной границей Посемья применительно к 1-й пол. XII в. было верхнее течение Псла, что подтверждается известием 1147 г. о том, что занявший курский стол сын Юрия Долгорукого Глеб посадил своих посадников «за полем», под которым понимались безлесные земли междуречья Сейма и Псла. В итоге границы Посемья были определены следующим образом: западная проходила между Рыльском и Путивлем, северная – в районе Крома, устойчивая южная охватывала верховья Псла, возможно, до Сум (Зайцев А.К., 1975).
Таким образом, в представленных построениях присутствует два базовых положения, определяющих пределы Посемья. И если «самостоятельность» Путивля и Выря обоснована сведениями письменных источников, то локализация «поля» имеет характер допущения и требует дополнительной аргументации.
Упоминания «поля» в источниках, описывающих события, предшествующие монгольскому нашествию, весьма многочисленны, при этом термин употребляется в разных значениях. В летописях под «полем» могли пониматься открытые, безлесные, незастроенные равнины. Заметно чаще «поле» фигурирует как место брани или дислокации военного лагеря. Такие «поля» либо имели «привязки» к городам, рядом с которыми располагались (Киев, Муром, Ростов, где-то неподалеку от Булгара), либо обладали собственным названием: «поле Летьское», «Рожне поле».
Еще чаще «поле» напрямую связывается с кочевниками южнорусских степей. Самое раннее из таких упоминаний относится к 968 г., когда Святослав «прогна Печенеги в поли». В 1103 г. русские князья совершили поход на половцев, для чего спустились по Днепру ниже порогов до острова Хортицы, откуда «идоша в поле 4 дни и придоща на Сутень». В 1161 г. Святослав пошел к «Половцем в поле» и, соединившись с ними, «поеха к Переяславою». В этом же году союзники Изяслава – половцы – «бежаша в поле». В 1160 г. Андрей Боголюбский организовал поход на половцев «в поле за Дон далече». Русское войско, несмотря на общий успех, понесло заметный урон «в поле от половцов». В 1180 г. Роман, перейдя Оку, убегает от посланного Всеволодом Большое Гнездо войска «в поле мимо Рязань», т.е. «поле» располагалось где-то к югу от рязанского участка Оки. Статья 1207 г. заметно конкретизирует эти сведения. Во время осады Пронска великий князь Всеволод «ста за рекою с поля Половецьскаго». Другими словами, за рекой Проней (правый приток Оки) и начиналось «поле». Это определение присутствует в статье 1223 г., когда в начале печально известного похода против моногольского экспедиционного корпуса русское войско пошло «в поле Половецькое», «…победиша их и гнаше в поле далече секущи я».
Несмотря на очевидную корреляцию данного значения «поля» или «поля Половецкого» со степняками, полное тождество этого понятия и «страны Куманской» или «Земли Половецкой» отсутствует. Северная граница территории постоянных кочевок половцев, зафиксированная археологически, располагалась гораздо южнее, в частности, в 200–300 км от Прони. То, что «поле» шло значительно севернее этой границы, подтверждается, помимо упомянутых летописных известий, гидронимом с корневой основой «поль-» – Польной Воронеж, верховья которого находятся всего в 70–80 км от Прони. Таким образом, из примера рязано-половецкого порубежья вытекает предположение о том, что в понятие «поле» или «поле Половецкое» входили не только скотоводческие угодья кочевников с их зимовищами, но и земли, по которым проходили освоенные ими маршруты набегов на Русь.
Существование такого «польского» коридора фиксируется и в Днепровском Левобережье. Отчетливо этот факт наблюдается в событиях, связанных с жизнью одного из представителей рода Святославичей – Изяслава Давыдовича. Князь, потеряв киевский стол после столкновения с Ярославом Осмомыслом, начал борьбу за достойный удел в Черниговской земле. После неудачной попытки захватить Чернигов Изяслав «с Половци отъехаша в поле», которое располагается где-то неподалеку, так как погоня ищет его за Десной, на расстоянии дневного перехода. «Поле» многократно фигурирует и в дальнейших событиях, связанных с борьбой Изяслава Давыдовича за удел. Из контекста летописей следует, что оно располагалось и за пределами кочевий половцев, при этом подходило вплотную к Вырю.
Чрезвычайно многочисленны упоминания «поля» в «Слове о полку Игореве» (всего 15), согласно которым оно проходило где-то неподалеку от Курска, а фигурирующие в произведении «полю ворота», судя по всему, соответствовали участку между Посемьем и верховьями Сулы. Многократные известия о «поле» содержатся в описании маршрутов сторож «на польской Украйне Московского государства», относящихся к последней четв. XVI – 1-й четв. XVII в. Несмотря на 400-летний «разрыв», восприятие «поля», северо-западный участок которого проходит по водоразделу Сейма и Псла, остается прежним. Это подтверждается данными топо- и гидронимики. Среди рек, протекавших по «польской» территории, присутствуют названия Полная, Полевая Плота, Полевая Снова, Полевая Рать, Неполка, корневая основа которых связана с термином «польный». Сведения письменных источников точно совпадают с материалами почвоведения. Водораздел Сейма и Псла, а также земли к востоку от Курска заняты в основном черноземами. В древности леса здесь могли быть только в виде дубрав, сравнительно небольших по площади. Серые лесные почвы фиксируются только по пойме Псла и к северу от Сейма в его широтном течении.
Таким образом, есть основания полагать, что в древнерусское время сформировался и стал наиболее распространенным вариант понятия «поля», который во многом был связан с опасностью, исходившей из южнорусских степей, и включал в себя как собственно земли кочевников, так и «языки», проходившие по водоразделам рек к владениям русских князей. Одному из таких «коридоров» соответствовал водораздел Сейма и Псла.
Приведенные факты подтверждают справедливость выводов А.К. Зайцева о локализации «поля» в статье 1147 г. Однако включение в пределы Посемья только части земель по Сейму в его курском течении, да еще в придачу и верховьев Псла, неизбежно приводит к выводу о том, что термин не являлся просто географическим определением «земли по Семи».
Ответ на вопрос, когда могло сложиться понятие «Посемье», содержится в летописях. На протяжении XII в. оно упомянуто 7 раз. Наряду с ним использовался и термин «Курское княжение». О его широком распространении последнего свидетельствуют и многократные упоминания Курска как синонима «волости–княжения». В употреблении этих понятий существуют заметные различия: если Курск фигурирует в понимании административно–политической единицы древней Руси, то Посемье выступает в роли территориально-географического определителя. В XIII в. Посемье уже неизвестно, тогда как понятие «Курское княжение», судя по источникам, известно вплоть до конца этого столетия. Судя по всему, архаичное понятие «Посемье» постепенно было изжито.
Анализ контекста летописей приводит к выводу о том, что термин мог сложиться только до появления на исторической арене Курска в качестве средоточия новых, государственных, «киеворусских» структур власти, т.е. до включения курских земель в состав Древнерусского государства. Следовательно, есть возможность установить верхний хронологический предел существования понятия в его первоначальном значении. Решение вопроса о времени возникновения Курска как форпоста великокняжеской власти на покоренной племенной территории будет рассмотрено ниже, однако ясно, что появиться позднее нач. XI в. он никак не мог. В связи с этим необходимо обратиться к археологическим материалам I тысячелетия н. э.
Анализ позднезарубинецких, киевских, черняховских, колочинских, волынцевских и роменских древностей показывает, что только в числе последних имеются соответствия Посемью. Именно в роменской культуре наблюдаются группы концентрации памятников, одна из которых, отличающаяся наибольшим их количеством, совпадает с предполагаемыми границами Посемья. В связи с этим уместно обратиться к упоминаниям в источниках «семцев» или «семичей», которые в историографии рассматриваются как одно из социально–политических образований в составе северян предгосударственного периода (Рыбаков Б.А., 1992; Горский А.А., 1988). Такая трактовка позволяет связывать понятия «семцы» и «Посемье». Связка «Посемье–семцы» предполагает еще один важный индикатор в определении сущности изначального понятия. Территория Посемья могла сложиться только на достаточно высоком уровне развития социальных отношений «предгосударственного» периода.
В главе II анализируется материальная культура роменского населения Посемья. В основе структуры размещения поселений были минимальные зоны концентрации памятников (МЗКП), которые в большинстве случаев состояли из городища и примыкающих к нему неукрепленных поселений (иногда до 10–12). Общее количество последних соотносится с городищами как 4:1. Городища располагались вдоль рек на расстояниях, тяготеющих к отрезкам в 6–8 км. В целостном виде такая система расположения памятников в ареале роменцев больше нигде не отмечена. В результате появляется возможность детализации границ Посемья. Они проходят по Свапе до устья Усожи, далее на юго-восток, через устье Сновы, правого притока Тускаря, до среднего течения Рати, правого притока Сейма. Затем граница круто поворачивает на юго-запад и выходит на Псел к Картамышевскому городищу. На западе (по Сейму) крайним порубежным пунктом Посемья являлось городище Лещиновка, на юго-западе (по Пслу) – городище Ворожба (Сумская обл. Украины).
Точное определение границ Посемья позволяет оперировать количественными показателями при характеристике памятников, среди которых выделяются три типа: городища, неукрепленные поселения и курганы. На территории Посемья известно 59 городищ, которые располагаются следующим образом: на Сейме с мелкими притоками (Рать и Курица) – 22, Тускаре – 5, Свапе с Усожей – 12 и на Псле – 20. Площадь 82 % городищ не превышает 0,5 га, а памятники с площадью более 1 га вообще единичны. К их числу относятся Мухино (1,1 га) и Старый Город (2 га) на Свапе, Гора Ивана Рыльского (2 га) на Сейме, а также Курское городище (около 3 га).
Традиционно считается, что для роменских городищ характерными являются конструкции укреплений, состоящие из рва с валом, по вершине которого идет вертикальный частокол из бревен. Однако городища Посемья (Ратское, Большое Горнальское, Капыстичанское) демонстрируют иную конструктивную схему, которая в XVII–XVIII вв. была хорошо известна под названием «косой острог».
К числу самых многочисленных роменских памятников Посемья относятся неукрепленные поселения площадью 0,3–0,8 га, представлявшие собой, по сути дела, «хутора», состоящие из одного двора. Примером тому служат исследованные поселение 4 в Тазово на Тускаре, селища в Гремячке и Каменке на Псле и хут. Студеновский на Сейме. Только десятая часть всех поселений имела площадь от 1 до 2 га. Крупные поселения редки. К их числу относятся селища Горналь–1 (5 га), Фоново–2 (3,8 га), Шуклинка (3 га), Куркино–1 (2,6 га), Старково–2 (2,4 га), Лебяжье–1 (более 5 га).
Попытка классификации неукрепленных поселений на основе традиционных признаков топографической приуроченности (расположение на дюнах, разных террасах) показало, что такой подход не в полной мере отражает специфику выбора местности. Большую роль играло размещение над уровнем воды. Три четверти всех памятников (72,2 %) располагаются над ним на высоте до 10 м, при этом пик приходится на интервал между 3 и 6 метрами. Кроме того, в половине случаев использовались слабовыраженные мысовые площадки, имеющие «естественные» пределы.
В домостроительстве населения Посемья господствовала срубная конструкция. Стены дома, как правило, превышали площадь заглубленного в грунт квадратного или прямоугольного котлована, в результате чего по сторонам жилища получались своего рода неподвижные лавы или лавки. Расположенные в углу дома печи вырезались из материкового останца, сооружались из глины и в редких случаях из камня. На Липинском городище зафиксированы двухэтажные жилища. К домам примыкали разнообразные хозяйственные постройки, которые иногда представляли собой срубы, аналогичные жилищам.
Похоронный обряд семичей совершался с использованием курганных насыпей и определялся ритуалом кремации на стороне. К сожалению, погребальные древности роменцев на территории не только Посемья, но и всего Днепровского Левобережья изучены не лучшим образом. Основная часть курганов была исследована еще в XIX в. Считается, что для роменцев было характерно помещение урны с остатками сожжения в верхнюю часть курганной насыпи (Соловьева Г.Ф., 1956; Седов В.В., 1982; Григорьев А.В., 2000), хотя признается и заметная вариативность ритуалов (Сухобоков О.В., 1975). Последнее мнение, на наш взгляд, наиболее объективно отражает сложившуюся на сегодняшний день картину обрядности. Материалы Посемья показывают, что отклонения от «канона» были весьма частыми.
Основой экономической жизни северян вообще и населения Посемья в частности было земледелие. На Шуклинском, Переверзевском 2-м, Мешковском городищах, селище у с. Жерновец были найдены наральники, что свидетельствуют об использовании пашенных орудий с применением тягловой силы. В системе севооборота уже произошел переход в двух–трехполью. К числу других орудий обработки почвы относятся так называемые «мотыжки». Известны находки серпов и кос.
Важную роль в жизни роменцев играло животноводство. В остеологических материалах роменских поселений обычно преобладают кости домашних животных вообще и крупного рогатого скота, в частности. В Посемье, однако, наблюдаются некоторые отличия от этой картины. Во-первых, в мясном рационе здесь весьма заметна доля диких животных, которая может даже преобладать над домашними. Во-вторых, ведущее место среди домашних животных занимала свинья, и только за ней следуют крупный и мелкий рогатый скот. Преобладание костей диких животных позволило полагать, что на Липинском городище наблюдается переход к профессиональной охоте (Антипина Е.Е., Маслов С.П., 1994). Гипотетически можно предложить следующее объяснение этому явлению. В условиях пограничного расположения славянских поселений возрастала угроза набегов кочевников, при этом скот, несомненно, представлял собой достаточно желанную добычу. Возможно, именно условия своеобразной зоны «рискованного» животноводства привели к тому, что, с одной стороны, население ориентировалось на обеспечение мясного рациона за счет охоты, а с другой, делался упор на разведение свиней, так как эти животные малопригодны для угона.
На поселениях семичей достаточно часто встречаются шлаки, которые свидетельствуют о металлургическом производстве. Наиболее интересно в этом смысле городище 2, исследованное А.А. Узяновым у д. Мешково на Тускаре. Здесь была выявлена мастерская в виде углубленной в грунт постройки и расположенного рядом металлургического горна. Другие сооружения городища имели также производственный характер. Среди находок присутствовали обломки наральников и глиняного сопла, серп, ножи, псалий, трубочка для трута и другие предметы. Городище датируется X в. Памятников такого рода в ареале роменской культуры больше неизвестно. Укрепления в Мешково явно не несли военно-оборонительных функций. Отсутствие жилых помещений подводит к мысли о сезонном использовании поселка. Однако нельзя исключать вариант использования производственных площадей и в зимнее время, если мастера проживали сравнительно недалеко.
Постройка производственного назначения, датирующаяся X в., была найдена на Большом Горнальском городище. Она представляла собой узкое прямоугольное сооружение, немного заглубленное в материк, с одной из сторон которого был сделан «верстак», а в углу располагалась бочка, вероятно, для воды. В заполнении сооружения были найдены железная наковальня, зубило, ножи, боевой топор, коса, наконечник копья и некоторые другие предметы.
Горнальская и мешковская мастерские позволяет судить о прогрессе в организации процесса металлообработки. В обоих случаях использовались специальные, расположенные вне жилья, помещения, в отличие, например, от Новотроицкого городища, погибшего в кон. IX – нач. X в. В целом продукция железообработки на роменских памятниках представлена находками, которые в количественном отношении являются достаточно представительными, хотя нередко малосерийными. Определенное исключение составляют сравнительно многочисленные ножи, а также наконечники стрел. К числу других предметов быта относятся ключи от нутряных замков, футляры для трута, петли от ведер и т.д. С городища 2 в Переверзево происходит кубический замочек от ларца, который, вероятнее всего, был ввезен с территории Руси. Из вооружения чаще встречаются топоры и наконечники копий. На Большом Горнальском городище был найден наконечник сулицы. Единичны предметы, связанные со снаряжением коня. К ним относятся удила с поселения 4 у д. Тазово и псалий из Мешково.
Об уровне развития ювелирного дела семичей свидетельствуют находки обломков тиглей, литейных формочек и глиняных льячек для разлива расплавленного металла. В качестве сырья использовалось привозное серебро в виде арабских монет, что подтверждается химическим анализом остатков металла в тиглях и самих изделий. Определенное представление о ювелирном деле дают украшения и детали одежды, обнаруженные при раскопках, а также в кладах. В целом они отличаются заметным разнообразием, что свидетельствует об отсутствии сложившегося и стабильного набора металлических украшений. Серию, хотя в количественном отношении сравнительно небольшую, образуют пяти- и семилучевые височные кольца, найденные на Большом Горнальском (2 экз.) и Переверзевском 2-м городищах, в кладах у д. Воробьевка 2-я и Жидеевка (4 экз.). Среди браслетов большинство представлено изделиями из толстой проволоки (дрота). Часть их имела относительно стандартную форму: круглый в сечении дрот, концы которого имеют небольшое расширение (Горналь, Тазово, клад из Воробьевки 2-й). Два браслета, у которых концы не имели расширений, присутствовали в составе Жидеевского клада. В целом пяти- и семилучевые височные кольца в сочетании с браслетами, вероятнее всего, составляли парадный убор «племенной аристократии», на что указывает неординарность в большинстве случаев обстоятельств их находок (клады, «княжеская» постройка 1 в Горнале).
Отдельные украшения и детали одежды связаны своим происхождением с Хазарией. На городище 2 в Переверзево была найдена литая серьга салтовского типа, на Шуклинском городище – бронзовая пряжка, близкая типу 3 по классификации С.А. Плетневой. Аналогичен по своим морфологическим признакам салтовскому кругу древностей и перстень из шуклинского кургана из раскопок А.В. Зорина.
Среди основной массы находок многочисленными являются предметы из кости и рога, представленные односторонними гребнями, остриями, в том числе и с зооморфными навершиями (Переверзевское и Ратское городища), кочедыками, астрагалами, нередко имевшими процарапанные знаки или простой орнамент. На Большом Горнальском городище отмечен уникальный случай: на астрагале были прорезаны буквы И и Н. Из рога козы изготовлены предметы, которые можно трактовать как языческие амулеты. Они обнаружены на Ратском городище и селище 1 у с. Липино. На них проработано «улыбающееся лицо». Морфологически близкие находки известны у славян Подонья, в могильниках Хазарии, у финно-угров. Однако у них, как правило, отсутствует «лицо», которое пока можно отнести к числу специфических признаков амулетов Посемья. Сложность изготовления некоторых предметов, в первую очередь односторонних гребней из рога, подразумевает специализацию и, как следствие, должна указывать на выделение косторезного ремесла в самостоятельную отрасль деятельности. Однако свидетельства их местного производства как у северян в целом, так и у семичей в частности отсутствуют, так что, возможно, их появление является результатом торговли.
Глиняная посуда изготовлялась в основном в рамках домашних занятий, на что указывает преобладание в количественном отношении лепной керамики. Большинство ее представлено горшками, у которых плечико расположено в верхней части тулова, а венчик имеет S-видную форму. Выделяются горшки с вертикальным венчиком, морфологическим прототипом которых явно являлась круговая посуда волынцевского культурно-хронологического горизонта. Нередко тесто таких сосудов отличается менее крупными фракциями, а их стенки были более тонкие. Своеобразной «визитной карточкой» роменской керамики является так называемый «веревочный» или ложногребенчатый орнамент, который оставался от штампа из тонкой палочки с намотанной на нее веревкой. Однако заметно более распространенным был декор в виде защипов пальцами по венчику. Нередки совсем небольшие сосудики, большинство которых, видимо, использовалось как чашки или «стаканы». Хорошо известны сковороды в виде дисков с бортиками.
Наряду с лепной посудой в керамическом наборе в небольшом количестве встречаются сосуды, которые в литературе определяются как «правленые», «раннегончарные» или «раннекруговые». Вероятно, они изготовлялись на ручном, медленного вращения круге начиная с IX в., о чем свидетельствуют материалы Горналя. В небольших количествах известна круговая керамика, которая ввозилась в Посемье с территории Среднего Поднепровья начиная с сер. X в. Изредка и зачастую в мелких обломках встречается импортная посуда из причерноморских центров и Хазарии.
Одним из важнейших показателей социально–экономического развития древних обществ является характеристика его торговых связей. На территории Посемья сходились верховья рек, которые были связаны с бассейнами крупнейших восточно-европейских водных артерий: Волги с Окой, Днепра и Дона. Анализ гидросети позволяет предположить существование трех водных трасс, проходивших через регион. Путь на северо-восток пролегал через Сейм и его правые притоки – Свапу или Тускарь со Сновою – и далее по Оке в Волгу. Южная дорога могла проходить от верховьев Сейма (из Донецкой Семицы) в Северский Донец (через его приток Корочку с использованием волока длиной около 2 км) и Дон. Однако местная топография делает этот вариант маловероятным, т.к. верховья Корочки и Донецкой Семицы разделяет крутая возвышенность (около 30 м), у подножья которой бьют ключи, дающие начало истокам рек. Возможен и другой вариант южного пути: от Сейма Пузатого в Оскол, но здесь волок должен был иметь протяженность 7–8 км. Наконец, регион был связан со Средним Поднепровьем путем по Сейму и Десне.
В X в. Посемье начинает играть чрезвычайно важную роль в снабжении Среднего Поднепровья куфическими монетами, поэтому использование юго-западного пути особого сомнения не вызывает. Сложнее решить вопрос, каким образом попадали дирхемы в Посемье, который связан с общей проблемой путей поступления дирхемов на территорию Восточной Европы. Традиционно имеет большое число сторонников мнение о поступлении монет как по Волге через Булгарию, так и по Северскому Донцу и Дону из Хазарии. Анализ кладов (в Посемье известно 17) показывает, что в IX в. дирхемы поступали в регион нестабильно, и вероятнее всего из Поочья, куда большая их часть попадала по Дону. В X в. в Посемье ввоз монет постоянно возрастал, при этом они уже поступали из Булгарии по Волге и Оке.
Помимо дирхемов фиксируются и некоторые другие категории «дальнего» импорта. Наиболее показательными среди них являются сердоликовые и хрустальные бусы из Центральной Азии и стеклянные – с территории Ближнего Востока. Эти товары «вливались» в поток дирхемов. Массовый «западный» импорт представлен круговой керамикой, ножами из трехслойного пакета и шиферными пряслицами, которые завозились из Среднего Поднепровья или через него начиная с сер. X в.
Глава III посвящена вопросам социально–экономической и политической истории Посемья в IX–X вв. В первом разделе анализируются основы социальной организации семичей. Небольшие размеры домов, характерные для славян предгосударственного периода, предполагают проживание в них очень небольших коллективов, которые чаще всего определяются как «малая семья». В современных этнологических и историко-демографических исследованиях существует большое количество классификаций семей, однако заметная их часть определяется принципами отношений родства, что неприменимо при изучении вопросов истории раннего средневековья. В то же время многими авторами выделяют два основных типа семьи: малая и большая, простая и сложная, одинокая и «семьянистая» и т.д. В нашем случае наиболее приемлемой является классификация, в основе которой лежит количество брачных пар (Бромлей Ю.В., Кашуба М.С., 1982), что хотя и не жестко, но связано с общим количеством членов семьи и отражается в размерах жилища. Роменские дома по своей площади (до 20–25 кв. м) больше всего соответствуют месту проживания именно простой (из одной брачной пары) семьи.
Предложенная на примере Новотроицкого городища трактовка И.И. Ляпушкиным роменских домов как жилищ малых семей представляется вполне убедительной. Однако Посемье дает заметно более «чистые» образцы домохозяйств северян, в основе жизнедеятельности которых были коллективы, соотносимые с простыми семьями. Связано это с тем, что в общей структуре памятников региона ведущими в количественном отношении являются небольшие неукрепленные поселения с одним «двором». Отметим, что речь идет о памятниках, раскопанных в основном большими площадями, поэтому достоверность существования «хуторов» не вызывает сомнений.
Прекрасным примером тому являются поселения в округе городища 2 у д. Картамышево на Псле. На селище у д. Гремячка располагались два дома, стоящих на расстоянии 80 м друг от друга. На селищах у дд. Каменка и Песчаное было по одному жилищу. В постройке II Гремячки были найдены глиняное пряслице, указывающее на присутствие в числе обитателей женщины, и мелкие куски железного шлака, что скорее всего соотносится с мужской деятельностью. Глиняное пряслице было найдено и в постройке из Песчаного. На селище 2 у д. Воробьевка 2-я только постройка 2 относилась к роменскому времени. В ней были обнаружены глиняное пряслице, костяные проколки.
Значительным разнообразием находок выделялось жилище на поселении 4 в Тазово. В их числе многочисленные предметы, принадлежность которых женщинам не вызывает сомнений (бронзовый браслет, проволочное височное кольцо, стеклянные бусы, шиферное пряслице). Проживавший в доме мужчина (поясная бляшка) был владельцем верхового коня (удила). Столь редкие для роменцев предметы, в число которых следует включить и часто встречаемое в древнерусских «дружинных» погребениях калачевидное кресало, указывают на неординарный социальный статус хозяина «хутора». При анализе находок еще более отчетливо определяется характер занятий обитателей селища 1 в Воробьевке 2-й. Здесь был найден клад арабских дирхемов с младшей монетой 976 г., в который также входили два серебряных браслета, семилучевое височное кольцо, сердоликовые и стеклянные бусы. Владельцы двора были явно неординарными личностями. Они занимались торговлей, на что указывает даже не столько монеты клада, сколько весовая гирька.
Существование «хуторов» подразумевает значительную экономическую самостоятельность их обитателей, причем такие поселения существовали начиная с самого раннего этапа сложения роменской культуры в Посемье и вплоть до ее окончания. Домохозяйства, ориентированные на земледелие, оказывались максимально приближенными к своим наделам. Можно осторожно предположить, что сроки между переделами общинных земель либо были уже достаточно большими, либо хозяева хуторов имели наделы в полной собственности.
Экономическая самостоятельность простых семей хорошо согласуется с соседской общиной, которой с позиций археологии более всего соответствуют МЗКП. Как правило, они легко выделяются ввиду того, что между ними обычно прослеживаются незаселенные «нейтральные» зоны или характерные элементы рельефа (например, глубокие балки). Всего в Посемье насчитывается 58 МЗКП, что дает некоторое представление об общем количестве общин. Сравнительный анализ с учетом ландшафта и находок позволяет выделить специфику хозяйственной жизни отдельных общинных коллективов.
Городища в рамках МЗКП представляли собой, судя по всему, общинные центры. Уже сам факт существования мощных фортификационных сооружений предполагает, что в число функций таких поселков входила оборонительная, причем ориентированная не только на нужды конкретной общины. В пользу этого свидетельствует заметное тяготение городищ к разделявшим их отрезкам в 6–8 км. В окончательном виде такая структура могла сложиться только в X в., что подтверждается конкретными материалами: все исследованные укрепленные поселения Посемья имели слои этого времени, тогда как напластования IX в. отчетливо выделяются только на Большом Горнальском городище. Можно предположить, что на городищах наряду с рядовыми общинниками проживали представители общинной верхушки или племенной аристократии, в некоторых случаях связанная с ней вооруженная часть населения, проходило становление общинных ремесел, ориентированных на заказ. Если отдельные признаки из этого списка отмечены на большинстве исследованных памятников, то их полный комплекс представлен пока только в материалах Большого Горнальского городища.
После гибели Битицы в кон. VIII – нач. IX в. зависимость части восточнославянских объединений от Хазарии, несомненно, оставалась. Широко распространенное предположение о «необременительности» хазарской дани дает самое общее представление об отношениях между каганатом и Северской землей, тем более с Посемьем. Своеобразный вариант реконструкции взаимоотношений северы и Хазарии предложил А.В. Григорьев. Наличие у северян собственного железоделательного производства до недавнего времени особых сомнений не вызывало. Однако А.В. Григорьев считает, что для северян был характерен ввоз из Хазарии как технологически сложного оружия, так и орудий труда. Неограниченный импорт изделий из каганата в обмен на зерно привел к тому, что ремесла у северян атрофировались (Григорьев А.В., 2000).
Предложенная гипотеза имеет принципиальное значение для понимания истории как Посемья, так и всей Северской земли. Сравнение морфологии качественных кузнечных поковок показывает, что предметы вооружения у северян вряд ли могли иметь хазарское происхождение. Не подтверждает масштабного импорта и морфология сельскохозяйственных орудий. Общность их форм восходит еще к римскому времени. Противоречат «торговому» решению вопроса о происхождении качественной кузнечной продукции и материалы металлографии. Результаты статистической обработки данных показывают, что в Северской земле и Хазарии получили распространение разные технологические приемы. Заметная часть использованных при анализе северянских материалов изделий происходит с посемьского Большого Горнальского городища.
Приведенные выше факты не стоит понимать в том смысле, что Северская земля развивалась изолированно. Несомненно, жизнь ее населения проходила в условиях самого разного рода контактов с соседями. Торговые связи отмечаются и в кузнечной продукции. Так, горнальские мотыжки были выполнены в технике пакетования, что характерно для хазарских мастерских. В свою очередь, известные на салтовских памятниках фигурные оковки деревянных лопат были изготовлены славянами.
Таким образом, «торговый» симбиоз северян и каганата не подтверждается конкретными фактами. Не исключено, что северяне представляли для Хазарии и реальную военную угрозу, на что указывает система салтовских крепостей между Доном и Северским Донцом, причем ее создание стало результатом целенаправленных мероприятий государственной власти по организации обороны северо-западного пограничья с привлечением византийских мастеров. Вполне вероятно, она была призвана защищать Хазарию от северян и донских славян (Афанасьев Г.Е., 1993; Петрухин В.Я., 2005). Посемье относилось к числу порубежных регионов Северской земли: от него до границ Хазарии шел безлесный «польской» коридор протяжностью всего в 100 км.
Отказ от хазарской дани мог иметь место в кон. IX в. в связи с приходом в степи печенегов, когда северные провинции каганата были серьезно ослаблены, а существовавшая ранее система обороны развалилась. В то же время свидетельства «освобождения» северян отсутствуют, а некоторые сведения еврейско-хазарской переписки указывают на возможную зависимость Северской земли от каганата вплоть до сер. X в. Косвенно это подтверждается сообщением ПВЛ о выплате вплоть до 60-х гг. X в. хазарской дани проживавшими севернее вятичами. Однако характер отношений северян с каганатом в новых условиях не мог не измениться, что имеет и материальное подтверждение в виде заметного уменьшения хазарского импорта, а также многочисленных находках на территории Днепровского Левобережья монетных кладов.
В целом течение социально–экономических процессов на территории Посемья в IX в. можно охарактеризовать как достаточно плавное и поступательное. Это не означает, что регион развивался, минуя конфликты и военные набеги, о чем неопровержимо свидетельствуют неоднократно горевшие укрепления Горнальского и Ратского городищ. Однако источники не фиксируют серьезных социальных катаклизмов или миграций, имевших фатальный характер.
Этому выводу противоречат результаты исследования Ю.Ю. Моргунова и С.П. Щавелева, которые выступили с гипотезой о северном происхождении названия Курска. По мысли исследователей, «северные конфедераты» (словене, кривичи, варяги), заинтересованные в прямом доступе к путям поступления куфических монет, около сер. IX в. появляются в Посемье. Выдвигается идея о двух колонизационных потоках с севера, которые как бы «брали в клещи» Днепровское Левобережье (Моргунов Ю.Ю., Щавелев С.П., 1997).
Анализ приведенных в числе доказательств данных топонимики показывает, что происхождение названий городов с формантом «-ск» могло иметь и обратное направление, с «юга на север», что подтверждается археологически. Так, возникновение смоленско-полоцких длинных курганов, которые на сегодняшний день бесспорно отождествляются с кривичами и полочанами, не может быть связано с расположенными севернее, вплоть до Эстонии, псковскими длинными курганами, на что указывает сравнительный анализ погребальной обрядности (Енуков В.В., 1992). Напротив, процесс формирования смоленско-полоцких кривичей проходил в среде балтского населения при заметном участии славянских переселенцев с юга (Енуков В.В., 1990). С южной «волной» на север попадают лунничные височные кольца, на основе которых формируются типологически близкие им височные кольца с серповидными заходящими концами смоленских кривичей (Седов В.В., 1994). Находки колец обоих типов известны и севернее (Псков, Камно). В миграционную волну, проходящую через Поднепровье, было вовлечено и население волынцевско–роменского круга древностей.
Доказать присутствие «северных конфедератов» в Посемье призван, по мысли исследователей, представительный набор предметов северного происхождения. Однако при ближайшем рассмотрении таких находок остается всего пять. Это височное кольцо с серповидным заходящими концами (Переверзево, городище 2), две биэсовидных подвески (Липинское и Ратмановские городища), трехдырчатая подвеска и подковообразная фибула с многогранными концами (Ратское городище). Последний предмет включен в этот перечень условно, т.к. аналогичные фибулы хорошо известны также у финнов. Малочисленность находок свидетельствует против предполагаемой колонизационной волны, тем более что ее следы отсутствуют в других сферах материальной культуры. В то же время приход какой-то группы переселенцев не вызывает сомнений, однако речь идет не о некой обширной территории «конфедерации», а о вполне конкретном регионе. Набор украшений точно указывает на ареал культуры смоленских длинных курганов, а обстоятельства их находок позволяют считать, что в Посемье они появились не ранее кон. IX в.
Можно предположить, что немногочисленные переселенцы появились в Посемье с иной, например, торговой, миссией. Однако такой трактовке опять-таки противоречат данные археологии. Кривичи при освоении водных путей активно взаимодействовали со скандинавами, что даже приводило к возникновению каких-то форм брачных отношений. Эти контакты фиксируются очень рано, еще в период со 2-й пол. VIII в. до середины 50-х гг. IX в. Однако какие-либо следы северогерманского населения в Посемье не отмечаются. Интересно, что скандинавы, вероятно, знали о существовании Посемья. Так, в географическом сочинении Хаука Эрлендссона (умер в 1334 г.), представлявшем собой компиляцию древнеисландских произведений, среди упомянутых в пределах Руси рек – важнейших водных трасс – имеется «Seimgol», в котором Е.А. Мельникова видит Сейм (Мельникова Е.А., 1976). Этот факт вкупе с отсутствием «варяжских» вещей лишний раз подтверждает как «неколонизационный», так и «неторговый» характер проникновения каких-то групп кривичей в Посемье. Хронологические совпадения также свидетельствуют об иной причине миграции. В кон. IX – нач. X в. в Смоленском Поднепровье появляется новая волна славянских переселенцев, в результате чего наблюдается довольно быстрое исчезновение комплекса признаков культуры смоленских длинных курганов. В этих условиях часть аборигенного населения отошла в Полоцкое Подвинье. Судя по всему, в это же время отдельные общины кривичей переселились в Посемье.
X в. в жизни Посемья знаменуется рядом новых явлений, среди которых самое яркое связано с поступающим во все большем количестве арабским серебром. Роль семичей не сводилась только к участию в организации его транзита. Часть дирхемов шла на сырье при изготовлении ювелирных изделий. Однако несравненно важнее установленный факт использования монет по их прямому назначению, в качестве эквивалента стоимости товаров и услуг. Дирхемы явились материальной основой для создания славянами собственной денежно-весовой системы. В X в. она совершенствуется, появляется ногата, а в середине этого столетия – резана в виде обрезанной в кружок монеты с «идеальным» весом в 1,36 г. Примерно в это же время появляются круглые вырезки из дирхемов с весом, тяготеющим к 1,02 г. Это были резаны новой денежно–весовой системы, которую В.Л. Янин назвал «северной».
В целом круглые вырезки хорошо известны в восточноевропейских кладах в X в. В одном случае несколько неожиданно они встречены даже в кладе IX в., обнаруженном в Посемье (Нижняя Сыроватка). Однако комплексов, где бы они составляли абсолютное большинство, известно сравнительно немного: это – Жидеевский, 1-й Березовский, Воробьевский, Переверзевский, Волобуевский, два Курских, Котовецкий, Ратский, Шпилевский, Боршевский, Безлюдовский и Безымянный (Новозыбковский) клады. Из этого списка 13 кладов происходят с компактной территории, которая точно совпадает с Посемьем. Один из них – Ратский – с младшей монетой 940 г., т.е. выпавший в землю до возникновения северной системы, содержал круглые вырезки, тяготеющие к норме в 1,3 г – резане общерусской системы. В Курском кладе 955 г. средний вес вырезок занимает промежуточное положение между резаной общерусской и северной систем. В Волобуевском кладе присутствовала небольшая часть вырезов, тяготеющих к уже отмеченной норме в 1 г, однако большинство монет имеет вес 0,6–0,8 г с пиком, приходящимся на 0,7 г, что соотносится с двойной веверицей северной системы и находит соответствие в весовых нормах германских пфеннигов и пфеннигов фрисландского типа. Последние начинают поступать на Русь в XI в. и органично «входят» в северную систему. В остальных посемьских кладах преобладали вырезки весом в 1 г.
Анализ весовых норм вырезок из посемьских кладов указывает на динамичное и поступательное развитие местного рынка, явно ориентированного на розничную торговлю какой-то дешевой продукцией с поштучным приемом монет. На территории Восточной Европы большая часть дирхемов в это время принималась по весу, для чего немалое их количество превращалось в обломки.
Стародединский, Новозыбковский и Звеничевский клады, найденные в районе Чернигова и р. Снов, примерно маркируют регион действия «южной» (по В.Л. Янину) системы в ранний период. Она была ориентирована на использование круглых вырезок с иной весовой нормой. География этих кладов позволяет предположить, что южная система была порождена экономикой Киевского государства, не исключено, в ходе торговых контактов с Посемьем, где прием подрезки уже широко применялся. «Государственный» характер формирования новой денежно-весовой системы подтверждается еще и тем, что Стародединский и Новозыбковский клады хронологически смыкаются, а возможно, даже «перекрывают» начало чеканки первой собственно русской монеты – сребреников Владимира, которые представляли собой куну южнорусской системы.
Информацию, полученную при рассмотрении кладов, дополняют отдельные находки монет. Большинство их тяготеет к нормам северной системы. В свою очередь, на территории Восточной Европы они, как и клады, в которых обрезанные дирхемы преобладали, концентрируются только в Посемье.
Отчасти с Посемьем связана еще одна проблема денежного обращения на территории Восточной Европы. Регион входил в зону распространения подражаний дирхемам. В Посемье имитации имели широкое хождение, чему вполне могло способствовать его географическое положение: здесь имелись условия для «оседания» некондиционной монеты, а с сер. X в. – «отходов» от вырезок, идущих на сырье. На Большом Горнальском городище обнаружены находки, предполагающие возможность чеканки его обитателями подражаний.
При определении хронологии денежно–весовых новаций необходимо учитывать разрыв между датой чеканки младшей монеты клада и временем его выпадения. Клады, имеющие точную дату на основе дендрохронологии (Новгород) или стратиграфии (Саркел), как и находки отдельных монет (погребение 123 в Киеве), определяют такую поправку (далее – «неревская») в 10–20 лет. Соответственно, в Посемье новая система появилась в 60-е – 70-е гг. X в. В XI в. она распространилась на большей части Древнерусского государства.
Появившиеся у семичей резаны, тем более меньшие номиналы, были ориентированы на мелкие покупки. Можно осторожно предположить, что возникновение новой денежной системы подтолкнула структура расселения семичей с преобладанием мелких поселений. Как показывают примеры, в каждом случае хозяйство таких «хуторов» строилось с учетом специфики конкретного участка ландшафта. Система мелких домохозяйств требовала развития товарообмена, без чего они вряд ли могли полноценно существовать. В свою очередь, участие в торговле серебром давала возможность использования крайне удобного эквивалента товаров и услуг.
Предполагаемая ориентация резаны на повседневные нужды имеет и еще одно косвенное подтверждение. При операциях с мелкими денежными номиналами значительно чаще требовался их подсчет по сравнению с более крупными фракциями гривны. На круглых вырезках нередко встречаются граффити простых типов, которые отождествляются со знаками подсчетов каких-то денежных сумм (Нахапетян В.Е., Фомин А.В., 1994). Тот факт, что граффити при изготовлении вырезок не нарушались, указывает на то, что они наносились населением уже в процессе совершения торговых операций, т.е. на территории их использования.
Необычная для эпохи раннего средневековья ситуация, когда одной из характеристик социума выступает «единое экономическое пространство», подразумевает серьезные изменения в общественной жизни населения Посемья. В историографии уже высказывалась мысль о том, что семичи являют собой один из редких у восточных славян примеров социально–политического образования типа «племенных княжений», входивших в состав «союза племенных княжений» северян. При такой трактовке поиски следов «племенных князей» являются вполне закономерными. И на территории Посемья имеется памятник, интерпретация которого в качестве племенного центра не вызывает никаких возражений. Это – Большое Горнальское городище, которое имело целый ряд признаков протогорода. Около сер. X в. в его центре на ранее свободной площадке была возведена нетипичная для роменцев обширная двухкамерная постройка 1 с большими хранилищами. В ней был обнаружен богатый инвентарь (серебряные браслеты и семилучевые височные кольца, монеты), который свидетельствует о высоком социальном статусе владельцев. Картина Горналя вполне соответствует месту проживания «князя» племенного княжения.
Вопрос о социальной опоре князя тесно связан с проблемой выявления следов дружины у роменского населения. Археологически ее следы обычно фиксируются по погребальным памятникам. Но основная черта роменского похоронного ритуала – малоинвентарная кремация на стороне – не дает такой возможности, что породило сомнение вообще в существовании у северян дружин. Однако расчет «встречаемости» предметов вооружения на единицу исследованной площади дает иное решение вопроса. Для этого были использованы только памятники с изученной площадью не менее 600 кв. м (городища в Шуклинке, Горнале, Переверзево, Липино и на Рати). На общем фоне резко выделяется Горналь, который по указанному показателю занимает место между племенным центром мери на Саре (1 находка на 100 кв. м) и Гнездовским поселением (1 находка на 200 кв. м). Можно в общих чертах описать вооружение горнальских «дружинников». Его основу составляли лук и топор, а в качестве дополнения использовались копье, сулица и кистень. Отсутствуют находки, связанные с оборонительными доспехами и верховой ездой. Полученный облик, конечно же, схематичен, однако имеет заметное сходство с аланами, населявшими северо-западные провинции Хазарии, которые практически не имели доспехов, а до трех четвертей их войска было пешим (Криганов А.В., 1993).
Посемье имело по сравнению с другими северскими землями заметно «повышенную плотность» населения. Более того, сравнение с другими славянскими объединениями показывает, что по количественным параметрам Посемье превосходит многие союзы племенных княжений. В совокупности с рассмотренными качественными характеристиками это свидетельствует в пользу того, что в Посемье сложилась более сложная структура, нежели племенное княжение. Сами понятия «Посемье» и «семичи» указывают на то, что первоначальный источник формирующихся властных структур следует искать на «Семи», при этом Горналь может быть использован как эталон.
«Горнальским» социально–топографическим признакам (крупная укрепленная площадь, наличие ближайшей округи, состоящей из неукрепленных поселений, что свидетельствует о концентрации населения, «сгусток» из нескольких МЗКП и др.) более всего соответствует древний Рыльск. Кроме того, в Посемье особое внимание привлекает округа Курска, где наблюдается наибольшая концентрация роменских памятников и кладов. На большинстве городищ микрорегиона проводились исследования, однако полного соответствия выделенным признакам нигде не отмечено. В результате единственным «претендентом на звание» племенного центра остается Курск. К сожалению, его древнейшая часть покрыта столь плотной современной застройкой, что проведение раскопок здесь практически невозможно. Восстановить пределы городища позволяет описание Курского острога 1652 г., при этом укрепленная площадь получается весьма крупной – около 3 га.
В условиях заметной удаленности от Курска и Рыльска и отмеченного большого количества городищ вероятно существование племенного центра на Свапе, где своей площадью (около 2 га) выделяется городище у д. Старый Город. В размещении предполагаемых племенных центров имеются другие особенности, которые, возможно, отражают какие-то, пока неизвестные нам, закономерности. Во-первых, все они расположены вдоль порубежий Посемья и как бы оконтуривают его, хотя при этом непосредственно на линию границ не выходят, оставаясь несколько в глубине. Во-вторых, расстояния от Курска до Горналя, Рыльска и Старого Города оказываются равными и составляет около 100 км.
Комплекс всех имеющихся фактов позволяет предположить, что в Посемье сложилась особая племенная структура, которая не вписывается в широко распространенную в историографии двухступенчатую систему. Напрашивается вывод о том, что в социальной организации Северской земли существовало три ступени. Для определения в ней места Посемья нами было предложено понятие «сложное племенное княжение». Под ним понимается часть северянского социально–политического объединения в виде совокупности племенных княжений с единой властной структурой, общей и целостной социально-пространственной системой и «единым экономическим пространством». Хронологические совпадения новаций в жизни населения междуречья Сейма и Псла указывают на то, что княжение семичей сложилось около сер. X в.
В X в. несравненно большое влияние на развитие Северской земли оказывала Русь, нежели перенесший печенежский погром каганат, который на рубеже IX–X вв. еще пережил и междоусобные войны. Еще в 884 г., вскоре после захвата Киева, Олег ходил «на северы». Данные археологии свидетельствуют о том, что реально Киеву в это время была подчинена только западная часть Северской земли – Черниговское Подесенье. В результате между северянами и Русью образовалась нейтральная зона, расположенная по течению Десны между устьями рек Снов и Мена. Посемье, заметно удаленное от сложившегося пограничья, в итоге, похоже, осталось в выигрыше, по крайней мере, на первых порах. Во-первых, регион в результате акции Олега получил «демографическую подпитку» в лице северянских беглецов. Именно в кон. IX – нач. X в. быстро осваиваются земли по Тускарю, которые в X в. превращаются в самый густонаселенный район Посемья с предполагаемым центром в Курске. Синхронность двух событий позволяют предположить их взаимосвязь. Примерно в это же время в среде семичей наблюдается инфильтрация кривичей. Во-вторых, Посемье превращается в посредника в транзитной торговле серебром, получив серьезного заказчика в лице Руси с центром в Киеве. Видимо, на значительном протяжении X в. контакты между Русью и Посемьем определяла торговля, которая хорошо фиксируется по археологическим материалам.
Монетные клады позволяют установить основные тенденции и динамику торговых отношений. В 1-й пол. X в. торговля серебром была преимущественно транзитной (4 клада в Посемье и 8 – к западу от него). Ситуация, с учетом «неревской поправки», заметно меняется в 950-х–960-е гг. (комплексы с младшими монетами 940-х – 950-х гг.). Во-первых, количество поступающего серебра существенно возрастает. Во-вторых, около половины арабских дирхемов остается в Посемье (5 кладов против 6 в Поднепровской Руси). Именно в это время становится заметным импорт, источником которого была Русь. Далее в динамике выпадения кладов следует лакуна, особенно хорошо заметная на фоне их изобилия в предшествующее время. В Посемье между Переверзевским (958 г.), с одной стороны, и Жидеевским (975 г.), Воробьевским (976 г.), Котовецким (не ранее конца 970-х гг.) и Коренским (976 г.) кладами – с другой, наблюдается разрыв в 18 лет. То, что этот факт совершенно не случаен, подтверждают и «киевские» клады: между комплексами в Большом Кривце (955 г.) и следующим за ним в Старом Дедине (979 г.) разрыв составляет 24 года.
Таким образом, примерно в 970-е гг. начинается растянувшийся на два десятилетия «бескладовый» период, причиной которого являлось общее состояние арабо-европейской торговли. Завершается он необычно: в Посемье попадают в землю сразу 5 кладов, младшие монеты которых относятся к 970-м гг., причем в 4-х случаях – к середине-концу десятилетия. Это явно указывает на какие-то крупные катаклизмы в жизни семичей. В дальнейшем здесь известен только один – Шпилевский клад, отделенный от времени потрясений двумя десятками лет. И тем многозначительнее выглядит ситуация к западу от Посемья: в дальнейшем здесь опять хорошо известны клады, причем практически в том же количестве, что и в самое «благоприятное» время в сер. X в.
Как правило, перерывы в поступлении арабских монет, зафиксированные в разное время на различных территориях, объясняются политическими событиями, препятствующими нормальному торговому процессу. В связи с этим обратимся к данным археологии. Финал роменской культуры с точки зрения исторической канвы событий особых споров не вызывает: Северская земля вообще и Посемье в частности вошли в состав Киевской державы. Этому предшествовало формирование русско-северянских порубежий в Брянском Подесенье и Посулье, причем археологические материалы указывают на определенное противостояние Руси и северы. Еще ранее сложилась пограничная зона на участке Десны между Сновом и Меной.
Конфликт разрешился военным путем, о чем свидетельствуют практически повсеместно отмеченные слои пожарищ в поздних напластованиях роменских памятников, в том числе и в Посемье. В некоторых случаях имеются яркие иллюстрации штурма крепостей семичей. К их числу относится пример городища Кудеярова гора. В настоящее время памятник значительно поврежден, в том числе и кладоискателями. На его склонах были найдены наконечники стрел и копья, 12 поясных бляшек из одного набора и наконечник ремня, а также серебряный перстень–печатка с изображением либо Св. Дмитрий, либо Св. Феодор. Эти предметы относятся к кругу дружинных древностей Руси и связаны со штурмом городища.
В целом хронология процесса освоения Русью северянских земель является предметом дискуссии и колеблется в пределах с кон. X по 2-й четв. XI в. (Ляпушкин И.И., 1968; Сухобоков О.В., 1975; Седов В.В., 1982; Григорьев А.В., 2000), что объясняется слабыми датирующими возможностями находок из позднероменских объектов. Единственным исключением в этой ситуации является Большое Горнальское городище, гибель которого по монетам с учетом «неревской» поправки датируется 80-ми – 90-ми гг. X в. Уточнить хронологию процесса колонизации Посемья помогает анализ нумизматических данных в контексте исторических событий, связанных с «восточной» политикой Киева.
Военные акции восточной направленности, которые могли затронуть Посемье, Русь начинает предпринимать начиная со Святослава, который в 964 г. ходил к вятичам на Оку, после чего в 965 г. продолжил военные действия, но уже против Хазарии. В 966 г. князь еще раз ходил в землю вятичей. Таким образом, Святослав продемонстрировал активное внимание Киева к Оке, по которой в это время шел поток дирхемов, а возможно, и к самому Булгару, игравшему для Руси в это время роль источника восточных товаров. Маршруты походов Святослава, судя по всему, проходили вне пределов Посемья.
Гораздо более отчетливо «восточная линия» прослеживается в политике Владимира. Едва заняв княжеский стол, он два года подряд (981, 982 гг.) совершал походы на непокорных вятичей, а в 985 г. предпринял крупную военную операцию против Волжской Булгарии. Владимир со своим дядей Добрыней двигался на ладьях, а союзные торки – берегом, на конях. Возможно, Владимир повторял полностью или частично маршруты Святослава, хотя водным путем идти через Посемье было легче. В любом случае, именно в 985 г. киевский князь начинает менять приоритеты в реализации восточной политики. Ранее в попытках Святослава и Владимира можно было усматривать стремление взять под контроль окский участок торгового пути, однако вятичи оказали яростное сопротивление, что отодвинуло их окончательное подчинение вплоть до кон. XI в. Видимо, постепенно формируется новая цель: получить выход непосредственно к Булгарии. Поход 985 г. еще проходил через земли вятичей, так как миновать Оку при движении на ладьях при любом варианте маршрута было невозможно. Но летописец уже о самих вятичах не упоминают, что весьма показательно. Судя по всему, сложившаяся ситуация направляла Владимира Святославича на поиск и организацию кратчайшего пути к воротам в мусульманский мир, который пролегал по сухопутью через Посемье. И как раз клады свидетельствует о том, что «план» Владимира был успешно реализован. Их «обилие» в Среднем Поднепровье и Булгарии в период после массового выпадения в Посемье на фоне их заметного уменьшения в целом в Восточной Европе и постепенного прекращения поступления в Северную Европу говорит о том, что Владимир «развернул» поток серебра на Киев.
Таким образом, поступательное развитие племенного образования семичей было оборвано военным разгромом, который можно датировать по кладам (с учетом «неревской» поправки) в пределах 980-х (исключая начало этого десятилетия) – 990-х гг. В этот период известно три похода Владимира на Волжскую Булгарию, которые могли проходить через территорию Посемья (985, 994 и 997 гг.). Первый из них пролегал по водному пути, два других были, видимо, уже сухопутными. Близкая динамика выпадения кладов в Поочье и Посемье позволяет предположить, что семичи были разгромлены в 985 г. Есть и объяснения причин, зачем позднее потребовались еще две военные компании против Булгарии. Хронология среднеднепровских кладов указывает на то, что по новому торговому пути куфические монеты поступали несколько лет, после чего наблюдается примерно десятилетний перерыв. Он завершается как раз с последними походами Владимира, которые, вероятно, были вызваны нестабильной на первых порах «работой» сухопутной трассы.
Караванный путь пересекал Посемье по правому берегу Псла, где были организованы станции для отдыха, соответствующие археологическим комплексам в Зеленом Гае, Горнале и Гочево. По материалам погребального обряда, они начинают функционировать в кон. X – нач. XI в., что совпадает по времени с булгарскими походами Владимира. В Гочево, за которым вплоть до Подонья шли незаселенные земли, хорошо прослеживается присутствие русской дружины, появившейся здесь не позднее нач. XI в.
В главе IV рассматриваются вопросы этнокультурного и социально–политического развития Курской волости в XI в. Первые разделы посвящены анализу археологических источников с целью выяснения судеб семичей и их роли в формировании населения новой административно–политической единице Древнерусского государства.
При сравнении роменских и древнерусских памятников Посемья оказывается, что количество последних становится значительно меньше. Если роменские напластования были отмечены на 59 городищах и 258 неукрепленных поселениях, то древнерусские – соответственно на 38 и 123. Укрепления на подавляющем большинстве городищ отстраивается уже в XII в. В XI в. они достоверно фиксируются только в центре новой волости – Курске. Вместе с тем отмечается появление крупных, иногда в 10–15 га, поселений.
На рубеже X–XI вв. быстро отстраивается Курск. Примерно к этому времени относятся древнейшие из числа открытых укреплений по ул. Сонина. Конструктивные особенности остатков фортификаций указывают на их близость строительным схемам семичей IX–X вв. Укрепленная часть города в 1-й пол. XI в. составляла около 7 га. За укреплениями также располагалась застройка, начало которой было положено еще в кон. X – нач. XI в. К сожалению, нет сведений, свидетельствующих о возможном «поновлении» укреплений на месте роменского городища.
Важную информацию о характере перехода к «киевскому» периоду в жизни Посемья несут керамические комплексы. В позднероменских объектах городищ доля круговой керамики, которая ввозилась с территории Руси, колеблется в пределах 4–10 %, увеличиваясь до 22 % только в западной части Посемья (городище Капыстичи). Для неукрепленных поселений с роменской керамикой полные данные для статистической обработки имеются по трем памятникам: поселение 4 в Тазово, селище 1 в Жерновце и селище 1 в Липино. На «хуторе» в Тазово круговая керамика составляет немногим менее 5 %, что соответствует «нормативу» городищ.
Иначе выглядит этот показатель в материалах селища 1 в Жерновце (исследовано 0,5 га). Памятник резко выделяется своими размерами (более 10 га) на фоне роменских «хуторов». Примерно в половине пригодных для статистики сооружений отмечается повышенное содержание круговой посуды (от 10 до 25 %). Объяснить полученную статистическую картину можно, видимо, так: либо население Жерновца получало заметно больше импортных товаров, нежели жители центра МЗКП – Переверзевского городища и расположенного рядом поселения 4 в Тазово, либо памятник или, по крайней мере, часть его сооружений относятся к более позднему времени.
Еще более контрастную картину дают материалы селища 1 в Липино (исследовано около 1 га), в пределах которого роменская керамика была встречена примерно на 10 га. Здесь обнаружено около 80 сооружений, в заполнении которых присутствовала лепная керамика, однако ее доля по сравнению с круговой в подавляющем большинстве случаев колеблется в пределах 1–5 % и только изредка поднимается выше, иногда доходя до 40 %. Среди них имеются датированные комплексы, которые хронологически стыкуются с обоснованным ранее временем гибели городищ Посемья в кон. X в. Следует отметить, что на Липинском поселении в небольших количествах лепная керамика роменского облика продолжала изготовляться даже в XII в., что свидетельствует об «исторической» памяти какой-то части его обитателей. Появление в большом количестве круговой посуды на сформировавшемся у разгромленного городища поселении можно объяснить только ее изготовлением на месте.
Итак, два масштабно изученных памятника Посемья – селища в Жерновце и Липино – явно существуют в то время, когда городища уже были разгромлены. Их объединяют «сверхкрупные», нетипичные для роменцев размеры, множественность объектов, определенная хаотичность в их расположении, а также смена домостроительных схем (вместо котлованных жилищ – наземные постройки с припечными ямами). Эти конструктивные приемы получили широкое распространение в сер. – кон. X в. на территории Киевского Поднепровья, в первую очередь, в Черниговском Подесенье (Енукова О.Н., 2006). Жерновец и Липино выглядят примером своего рода «резерваций», где, с одной стороны, концентрируются значительные массы населения, а с другой обнаруживается присутствие «аборигенов» при несомненном притоке мигрантов. В то же время между двумя поселениями существуют и заметные различия. Липино в кон. XI – нач. XII в. приобретает черты города, что особенно отчетливо проявляется в усадебно-уличной застройке. Жерновец вряд ли «доживает» даже до сер. XI в. Имеющиеся данные указывают на то, что его население вошло в состав жителей Курска, который в кон. X – начале XI в. активно строится. Керамические комплексы самых ранних объектов Курска и сооружений Жерновца демонстрируют заметную близость.
Таким образом, в Посемье хорошо выделяется пласт поселенческих древностей, связанных с предшествующим временем. Он дополняется и погребальными памятниками в виде так называемых «роменских» ингумаций, которые сопровождались лепной керамикой. Такие захоронения известны как на бывшей племенной территории Посемья (Липино, Лебяжье, Мухино, Гочево, Зеленый Гай), так и в других регионах Северской земли (Радичев, Городище на р. Многе, Городное, Глинск). В целом эта группа немногочисленна, однако достаточно компактна по своим признакам. Погребения чаще всего совершались в неглубоких (меньше 1 м) ямах под насыпями курганов. В большинстве случаев в захоронениях было несколько горшков, при этом господствовал ритуал их разбивания. Захоронения, имеющие датирующие вещи, относятся к узкому хронологическому периоду в пределах кон. X – нач. XI в. Наконец, большинство известных курганов с «роменскими» ингумациями привязано к гидросистеме Десна–Сейм.
Попытка осмыслить место таких погребений в процессе эволюции роменской культуры была предпринята А.В. Григорьевым (Григорьев А.В., 1990; 2000). В основу своих построений он положил материалы курганов в Липино, где, в отличие от других кладбищ, была обнаружена целая серия «роменских» ингумаций. Исследователь отнес их к финалу роменской культуры, объяснив появление новой обрядности распространением христианства у северянских племен. По его мнению, после гибели городища новые захоронения начинают совершаться только начиная со 2-й пол. XI в. В этой культурно–хронологической группе самими ранними являлись погребения на горизонте, которые сменили погребения в ямах.
Для проверки положений этой гипотезы были детально рассмотрены материалы липинских курганов, для чего помимо отчетов был использован личный архив автора исследований П.И. Засурцева. В результате в нашем распоряжении оказалось 81 погребение. Материалы были проанализированы согласно делению А.В. Григорьева: этап I – «роменский», этапы II (захоронения на горизонте) и III (захоронения в ямах) – «древнерусские». Для уточнения хронологических обоснований дополнительно была изучена динамика поступления в Восточную Европу разных типов сердоликовых бус.
В результате были получены следующие выводы. Погребения на горизонте малочисленны (всего 9) и отражают обычай населения хоронить таким образом детей и подростков, поэтому выделение их в отдельный этап неправомерно. В свою очередь, между погребениями этапов I и III отсутствует хронологический разрыв, при этом обнаруживается высокая степень сходства как по обрядности, так и по набору украшений, который соответствует комплексу VI по классификации Е.А. Шинакова и интерпретируется как «общерусский» (Шинаков Е.А., 1991). Раннее (кон. X – нач. XI в.) появление «ямной» обрядности объясняется влиянием переселенцев из Среднего Поднепровья, где она получает распространение еще в X в. В целом «роменские» ингумации отражают процесс инкорпорации аборигенного населения в древнерусскую среду.
Для понимания этно- и социокультурных процессов значительные возможности реконструктивного характера представляют материалы и других древнерусских кладбищ Курской волости (Луговое–Мухино, Рыльск – Николаевский монастырь, Гочево, Белгородка, Рождественское, Зеленый Гай). Курганные материалы подтверждают вывод о сложном характере этнокультурных процессов при формировании населения новой волости. Его основу составили потомки местного населения при заметном участии переселенцев из Среднего Поднепровья, где в IX–X вв. складывается значительный демографический потенциал, что хорошо видно на примере памятников междуречья Десны и Днепра. В миграцию были вовлечены и проживающие по соседству с Черниговским Подесеньем обитатели Посожья. Курганные материалы позволяют выделить в Курской волости два региона: северный, занимающий течение Сейма с притоками, и южный (верхний Псел). Для первого характерно активное «нивелирующее» влияние «общерусской» культуры. В рамках второго наблюдается заметно большее «этнографическое» разнообразие.
Материалы погребальных памятников позволяют еще раз обратиться к проблеме становления караванного пути Киев–Булгар. Самыми массовыми находками в составе погребального инвентаря, несомненно, являются бусы. В свою очередь, эти украшения, представляя в XI в. предметы импорта, лучше всего отражают динамику и направление торговых связей. В составе ожерелий можно выделить бусы, источники поступления которых определены достаточно хорошо. Одну группу составляют украшения, которые в днепро–донскую лесостепь попадали через Волжскую Булгарию. Это – стеклянные бусы ближневосточного производства, в первую очередь «лимонки», а также центрально-азиатские бусы из полудрагоценных камней, главным образом, сердолика. Вторая группа своим происхождением связана с Византией. Ведущее место в ней занимали золотостеклянные бусы, которые ввозились по пути «из Варяг в Греки». Поступление данных украшений в регион покрывало XI столетие если не целиком, то, по крайней мере, частично (ближневосточный импорт), что свидетельствует о стабильном, а не импульсивном характере торговых процессов.
Для проведения сравнительного анализа поступления бус целесообразно сравнить два наметившихся при анализе курганных материалов этногеографических микрорегиона волости: северный (бассейн Сейма) и южный (верхний Псел). В первом лучше всего изучены кладбища Липино (26 ожерелий), во втором – Гочево (56 ожерелий). Ю. Л. Щапова выделяет принципы составления ожерелий из бус, которые имеют три вида комбинаций: образцовая, основная и сборная. Для нас особенно важна образцовая комбинация, которая проходила не более двух посредников на пути от изготовителя к потребителю. Сборная составлялась на месте ношения из любых подручных бус. Основная комбинация может тяготеть к той или иной комбинации.
В Липино образцовые комбинации вообще отсутствуют. К числу основных относятся только 6 ожерелий, из них в четырех ведущими являются мелкие ближневосточные бусы-лимонки. Остальные комбинации – смешанные. Совершенно иная картина предстает в Гочево. Здесь на 56 ожерелий приходится 20 (!) образцовых комбинаций, из них в 17 были многочисленные византийские бусы, два ожерелья состояло из ближневосточных бус и одно – из индийских. Таким образом, Гочево, в отличие от Липино, стояло в цепочке торговых операций несравненно ближе к источнику поставок как византийских, так и ближневосточных и центрально-азиатских украшений. Отсюда следует, что погребальный инвентарь курганов Курской волости чутко фиксирует угасание ранее активно действующего окско–сеймско–деснинского пути на фоне динамичного развития трассы Киев–Булгар. В свою очередь, хронология ранних комплексов бус в пределах кон. X – нач. XI в. является еще одним подтверждением тому, что «план» Владимира был успешно реализован.
Начальные этапы формирования Курской волости в составе Киевской Руси проходили на сложном фоне внутриполитической жизни. После смерти Владимира I в 1015 г. развернулась кровопролитная борьба между его сыновьями за обладание киевским столом. Победивший в ней Ярослав Мудрый вскоре столкнулся со своим братом Мстиславом Тмутараканьским, который в 1024 г. вместе с союзными северянами нанес ему поражение у Листвена.
В историографии достаточно традиционно считается, что по договору 1026 г. между Ярославом и Мстиславом последнему отошло Днепровское Левобережье с Черниговом и Переяславлем. В таком случае во владения Мстислава должна была входить и Курская волость. Однако недавно Ю.Ю. Моргунов привел доказательства в пользу того, что реально из левобережных территорий Мстислав владел только Черниговской землей, а Переяславская земля осталась за Ярославом. Исследователь выделяет две «проторенные дороги», которыми Мстислав мог попасть в 1024 г. к Киеву из Приазовья: «северная», пролегавшая по «степному коридору» через Посемье, и «южная», прижимавшаяся к левому берегу Днепра. Исследователь высказывается в пользу южного варианта (Моргунов Ю.Ю., 2005).
При таком решении вопроса можно допустить, что Курская волость в составе Переяславской земли также осталась за Киевом. Однако есть немало аргументов в пользу движения Мстислава по «северному» маршруту. Именно этот вариант, несмотря на увеличение протяженности пути, сулил дополнительные выгоды, среди которых были как военные (обход посульского оборонительного рубежа, отсутствие в это время системы обороны в Курской волости), так и политические (союз с недавно покоренными северянами). Больше он соответствовал и указанной в ПВЛ длительности похода (1023–1024 гг.). «Северный» маршрут находит косвенные подтверждения в археологических материалах. Так, самые ранние укрепления древнего Курска, как и объекты кон. X – нач. XI в., в том числе и «элитные», имеющие сложную планировку, гибнут в пожарах. Не исключено, что Курск, ставший форпостом власти киевских князей, разделил участь Щестовицы, разгромленной Мстиславом. Так или иначе, в дальнейшем князь не мог обойти вниманием Курскую волость, так как именно через нее пролегали пути в Тмутаракань.
Первые сведения письменных источников о структуре власти в Курске дошли до нас в «Житие Феодосия Печерского». Семья Феодосия приехала в Курск после 1036 г., если не в этом же году, сразу после смерти Мстислава. В курских сюжетах произведения отразились реалии сер. XI в., не исключено, даже точнее, 40-х гг. этого столетия. По «Житию» во главе Курска стоит «властелин града», в котором обычно видят посадника киевского князя. В Киево–Печерском Патерике встречается практически идентичное «Житию» словосочетание – «градъский властелинъ» (XV в.), которое трактуется как «местное главное должностное лицо; наместник, предводитель, воевода». Нестор использует в «Житие» термин и во множественном числе – «властелины градов», причем вне связи с конкретными городами, что свидетельствует о существовании целой категории таких должностных лиц. «Властелин града» имел широкие полномочия, которые распространялись скорее всего не только на «град», но и на всю волость. Одна из функций прямо названа в «Житие», когда Нестор вместо «властелина» употребляет слово «судия». Властелин имел свою, вероятно, домовую церковь, у него была возможность раздавать красивую «одежу», в праздничные дни устраивать пиры («обеды») всем «града того вельможамъ».
Значение слова «вельможа» («вельможъ», «вельмуж») во многом близко современному пониманию: знатный, высокородный, могущественный человек. В источниках вельможи, как правило, в перечислении высших слоев общества стоят сразу за князьями и боярами («все князи и бояре и велмужи», «князи и боляре, и прочии велмужи»), причем нередко встречается и употребление слова «вельможи» как собирательное «знать», куда уже входили все перечисленные категории. Большинство историков видят в «вельможах» представителей старшей дружины. Такая трактовка достаточно хорошо увязывается с общей картиной «Жития». При этом имеет основание и предположение Б.Д. Грекова о том, что какая-то часть вельможей Курска являлась землевладельцами. Так, матери Феодосия принадлежало село с «рабами», доставшееся ей после смерти мужа. В городе она имела свой дом, который в одном случае назван даже «храмом». Сведения «Жития» дают первое свидетельство частновладельческой принадлежности села представителям аристократии некняжеского достоинства.
В пользу предположения о существовании землевладений курских вельможей помимо примера семьи Феодосия имеются и косвенные доказательства. Насилие, сопровождавшее разрушение властных структур семичей с дальнейшей организацией новой системы расселения, создавало благоприятные условия для возникновения частных владений, которые, в таком случае, были обеспечены и рабочими руками, что при невысокой плотности населения, характерной для средневековья, было немаловажным.
Ситуация с прямым управлением Курской волостью непосредственно из Киева, видимо, продлилась до смерти Ярослава Мудрого в 1054 г. По его завещанию сыновья получили во владения уделы, причем старшим на тот момент Изяславу, Святославу и Всеволоду достались огромные территории. Всеволод по «ряду» был наделен расположенным на крайнем юге Переяславским княжением, а также обширными областями на северо-востоке Руси (Верхнее Поволжье, Ростово-Суздальская и Белозерская земли). Эти владения были связаны между собой через Курск с Посемьем.
В кон. XI – нач. XII в. в развитии Курской волости наступает следующий исторический период, характеризующийся новыми явлениями. Среди них знаковым является проведение в сер. 1090-х гг. первого опыта организации княжеского стола, который занимает сын Владимира Мономаха – Изяслав. В это время начинается бурный рост Курска. Перестраивается детинец, а его площадь превышает всю городскую территорию предшествующего времени. С напольной стороны к нему примыкает быстро отстроенный обширный верхний посад, а на правом берегу Кура возник нижний посад, который имел укрепления. В это же время на Липинском поселении начинает формироваться усадебно–уличная планировка, типичная для древнерусских городов. В 1-й пол. XII в. вокруг Курска и быстро набирающего силу Рыльска возникают мощные укрепрайоны. В течение XII в. фортификации возводятся как на ряде бывших роменских городищ, так и на впервые освоенных площадках. В середине этого столетия в Курске заканчивается территориально–владельческий спор между Переяславлем и Черниговом, что знаменуется окончательным оседанием на столе одной из ветвей Ольговичей.
Таким образом, переходный период между племенной эпохой и рождением нового княжества занял около столетия. В кон. XI в. Курская волость вступила в период своего расцвета, что было характерно и для других административно–политических образований Руси на стадии удельной раздробленности.
В заключении подведены итоги исследования. Анализ комплекса различных по своему происхождению источников показал, что известное в летописях понятие «Посемье» связано с самой крупной группировкой памятников роменской археологической культуры, расположенной на территории курского течения Сейма и верхнего Псла. Первоначальный этап развития социума был достаточно длительным (IX – нач. X в.), а социально–экономические процессы имели плавный и поступательный характер.
Заметные изменения в жизни роменского населения Посемья приходятся на X в., что было обусловлено как внутренними, так и внешними факторами. К числу первых относится развитие сельского хозяйства, в первую очередь, земледелия. Именно с успехами в этой сфере следует связывать появление материальных основ для грандиозного фортификационного строительства. В Посемье создается глубокоэшелонированная система обороны. Отвлечение из сферы производства значительных трудовых ресурсов могло быть только в условиях роста прибавочного продукта. В рамках экономики, в которой результаты хозяйственной деятельности обеспечивали только физиологическое воспроизводство, это было бы невозможно.
Структура оборонительных линий подводит к еще одному выводу. Тяготение крепостей семичей к определенным пространственным отрезкам позволяет видеть в них именно продуманную систему, рождение которой случайностью или стихийностью объяснить сложно. В ее реализации есть основания усматривать результат деятельности некой сложившейся властной структуры, имеющей надплеменной характер. В результате у семичей складывается стройная социально-пространственная система из первичных, «элементарных» ячеек в виде минимальных зон концентраций памятников, которые логичнее всего рассматривать в качестве археологического эквивалента соседских общин.
К числу внешних факторов, повлиявших на ускорение темпов развития региона, относится, без сомнения, торговля. В 1-й пол. X в. семичи принимают непосредственное участие в организации поступления нарастающего потока куфических монет. Регион занимает важное, по сути дела, «геополитическое» положение в лесостепной зоне. Пик новаций в жизни социума приходится на сер. X в., среди которых важнейшей является формирование «единого экономического пространства», основанного на новой денежно-весовой системе. Не исключено, что регион имел непосредственное отношение к чеканке подражаний дирхемам. Широкое использование в быту мелкой монеты, видимо, привело к использованию оригинальной системы счета. В Посемье фиксируется классический пример племенного центра – Большое Горнальское городище с домохозяйством «князя», которое возникло где-то после (или около) сер. X в. Среди обитателей Горналя отмечается присутствие дружины. «Кандидатами» на звание других племенных центров выступают Рыльск и Курск, возможно, Старый Город.
Феномен Посемья заключается в том, что ему не находится места в господствующей в историографии социально-политической схеме социумов славян «докиевской» эпохи, подразумевающей двухступенчатость. Для определения этого явления нами было предложено понятие «сложное племенное княжение». Определить уровень этой ступени в иерархии Северской земли пока сложно ввиду отсутствия аналогов. Вполне возможно, социум семичей отражал процесс ускоренного, динамичного развития части северянского объединения и представлял собой переходное звено между племенным княжением и союзом племенных княжений с перспективой для элиты семичей в дальнейшем занять ведущее положение. Однако не исключен вариант, что эта «господствующая высота» была уже взята.
Финал социально-политического образования семичей в немалой степени был предопределен торговыми интересами набирающего мощь Русского государства. Естественно, это была не единственная причина, обусловившая продвижение Киева в восточном направлении. Но заинтересованность в прямом выходе к арабским товарам сыграла важную роль. Организация полноценно функционирующей трассы Киев–Булгар, которая пролегла по южным пределам Посемья, и разгром городищ, расположенных непосредственно по течению Сейма с последующей организацией форпоста новой власти с центром в Курске, были, судя по всему, синхронны. По данным нумизматики падение племенного Посемья приходится на 980-е – 990-е гг., при этом общая динамика выпадения кладов позволяет предположить «узкую» датировку – 985 г.
Формирование волости проходило в условиях притока населения из Среднего Поднепровья и каких-то групп из Посожья. Наблюдается активный рост центра новых властных структур – Курска. В целом XI в. представлял собой период относительно спокойного развития региона, чему, не исключено, способствовало отсутствие опасности со стороны степей. Только в кон. XI – нач. XII в. в жизни населения волости фиксируются изменения, которые свидетельствуют о наступлении нового этапа исторического развития.
Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:
Публикации в изданиях по перечню ВАК РФ
- Енуков В.В. Эволюция погребального обряда культуры смоленских длинных курганов / В.В. Енуков // Вестник Московского университета. – Сер. История. – 1987. – №3. – С. 77–89 (1,2 а. л.).
- Енуков В.В. Курганы в селе Беседы / В.В. Енуков // Советская археология. – 1987. – №3. – С. 190–201 (1,3 а. л.).
- Енуков В.В. Псковские и смоленские длинные курганы (по данным погребального обряда) / В.В. Енуков // Советская археология. – 1992. – №1. – С. 57–67 (1,1 а. л.).
- Енуков В.В. Курганы у поселка Колодня на Днепре / В.В. Енуков // Российская археология. – 2003. – №3. – С. 123–135 (1,6 а. л.).
- Енуков В.В. Курская волость–княжение как модель эволюции малых структурных элементов древнерусской государственности / В.В. Енуков // Вестник Воронежского государственного университета. – Сер. Гуманитарные науки. – 2005. – №1. – С. 333–337 (0,3 а. л.).
Прочие основные публикации
6. Енуков В.В. Ранние этапы формирования смоленско–полоцких кривичей / В.В. Енуков. – М.: Археологическое агентство экспериментального творческого центра Мосгорисполкома, Курский государственный педагогический институт, 1990. – 262 с. (12,6 а. л.).
7. Енуков В.В. Летописные сведения 1283–1284 гг. и география округи Курска / В.В. Енуков // Вопросы истории и краеведения: Сб. науч. трудов. – Курск: Изд-во КГПИ, 1994. – С. 120–129 (0,6 а. л.)
8. Енуков В.В. «Курскъ и с Посемьемъ» / В.В. Енуков // Слов`яно–рускi старожитностi пiвнiчного Лiвобережжя. – Чернiгiв: Сiверянська думка, 1995. – С. 29–33 (0,3 а. л.).
9. Енуков В.В. Основные направления торговых связей Курской земли в X–XIII вв. / В.В. Енуков, С.П. Щавелев // Торговля Курского края с древнейших времен до начала XX вв. – Курск: Изд-во Комитета по культуре и искусству администрации Курской области, 1996. – С. 12–34 (1,5/1 а. л.).
10. Енуков В.В. О содержании летописного термина «Посемье» / В.В. Енуков // Проблемы истории и археологии Украины: К 140-летию со дня рождения Дмитрия Ивановича Багалея: Тез. докл. науч. конф. – Харьков: АО «Бизнес Информ», 1997. – С. 74–75 (0,2 а. л.).
11. Енуков В.В. Становление и развитие государственных структур малых земель древней Руси в домонгольское время (на примере Посемья) / В.В. Енуков // Проблемы истории государства и права: Россия: Межвуз. сб. науч. работ. – Курск: РОСИ, 1998. – Вып. 2. – С. 2–23 (1 а. л.).
12. Енуков В.В. О топографии Курска в древнерусское время / В.В. Енуков // Историческая археология: Традиции и перспективы. – М.: Памятники исторической мысли, 1998. – С. 82–91 (0,8 а. л.).
13. Енуков В.В. Процессы урбанизации на территории Посеймья в X–XIII вв. / В.В. Енуков // Археология Центрального Черноземья и сопредельных территорий: Тез. докл. науч. конф. – Липецк: ЛПГУ, 1998. – С. 174–178 (0,3 а. л.).
14. Енуков В.В. Археологические памятники / В.В. Енуков // Атлас Курской области. – М.: Федеральная служба геодезии и картографии России, 2000. – С. 39 (карта)
15. Енуков В.В. Посемье и семичи (по данным письменных, археологических и нумизматических источников) / В.В. Енуков // Очерки феодальной России: Сб. статей. – Вып. 6. – М.: Едиториал УРСС, 2002. – С. 3–46 (2,7 а. л.).
16. Енуков В.В. Русь и бывшие племенные территории (на примере Посемья) / В.В. Енуков // Археологiя та iсторiя Пiвнiчно–Схiдного Лiвобережжя: Збiрник наукових праць. – Ч. 1. – Суми: СумДПУ, 2003.– С. 7–15 (0,5 а. л.).
17. Енуков В.В. Некоторые вопросы обороны Курского княжения / В.В. Енуков // Археологiя та iсторiя Пiвнiчно–Схiдного Лiвобережжя: Збiрник наукових праць. – Ч. 2. – Суми: IА НАНУ, Глухiв: РВ ГДПУ, 2003. – С. 93–111 (1,3 а. л.).
18. Енуков В.В. О новом типе поселений в бассейне р. Сейм / В.В. Енуков, А.П. Медведев // Stratum plus. – 2001–2002. – №4. – С. 253 – 257 (0,6/0,3 а. л.).
19. Енуков В.В. Феномен средневекового социума «Посемье» в свете последних исследований / В.В. Енуков // Ученые записки КГУ. – Сер. гуманитарных наук. – 2004. – №1. – С. 229 – 241 (1 а. л.).
20. Енуков В.В. Клад восточных монет X в. из музея г. Дмитриева / В.В. Енуков // Ю.А. Липкинг и археология Курского края: Матер. межрегион. науч. конф. (Курск, 15–17 ноября 2004 г.). – Курск: Комитет по культуре Курской области, Курск. гос. обл. музей археологи, 2005. – С. 60–62 (0,8 а. л.).
21. Енуков В.В. Артюшковские курганы на Сейме / В.В. Енуков, О.Н. Енукова // Археологические памятники Восточной Европы: Межвуз. сб. науч. трудов. – Воронеж: Воронеж. гос. пед. ун-т, 2005. – С. 180–186 (0,7/0,4 а. л.).
22. Енуков В.В. Северные пределы «поля» в древнерусское время / В.В. Енуков // Днепро–донское междуречье в эпоху раннего средневековья: Сб. статей. – Воронеж: Воронеж. гос. ун-т, 2005. – С. 54–61 (0,6 а. л.).
23. Енуков В.В. Славяне до Рюриковичей / В.В. Енуков / Курский край: Cерия в 20 т. – Курск: Учитель, 2005. – Т. III. – 352 с. (22 а. л.).
24. Енуков В.В. Роменское население Посемья в древнерусское время / В.В. Енуков // Археология Юго-востока Руси: Матер. науч. конф. – Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2006. – С. 78–108 (2,8 а. л.).
25. Енуков В.В. Изучение предыстории и истории Курского княжения в проектах Российского гуманитарного научного фонда / В.В. Енуков // Гуманитарная наука в изменяющейся России: Состояние и перспективы развития: Мат. VIII Региональной науч.-практической конф. РГНФ. – Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та, 2006. – С. 105–116 (0,6 а. л.).
26. Енуков В.В. Усадьба Д Липинского археологического комплекса / В.В. Енуков // Археологическое изучение Центральной России: Тез. Международной науч. конф., посвященной 100-летию со дня рождения В.П. Левенка (13–16 ноября 2006 г.) – Липецк: ГОУ ВПО «Липецкий государственный университет», 2006. – С. 316–320 (0,5 а. л.).
Енуков Владимир Васильевич
ИСТОРИЯ ПОСЕМЬЯ – КУРСКОЙ ВОЛОСТИ
НА РУБЕЖЕ ЭПОХ (IX–XI века)
Автореферат
Лицензия на издательскую деятельность
ИД №06248 от 12.11.2001 г.
Подписано в печать 29.05.2007.
Формат 60х84/16.
Тираж 150 экз. Заказ № 1823
Издательство Курского государственного университета
305000, г. Курск, ул. Радищева, 33
Отпечатано в лаборатории информационно-методического обеспечения КГУ
