Кулаки в социальной политике государства в конце 1920-х – первой половине 1930-х гг. (на материалах северного края)
На правах рукописи
Доброноженко Галина Федоровна
«Кулаки» в социальной политике государства
в конце 1920-х – первой половине 1930-х гг.
(на материалах Северного края)
Специальность 07.00.02 – Отечественная история
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
доктора исторических наук
Архангельск
2010
Работа выполнена на кафедре Отечественной истории Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова
Научный консультант: доктор исторических наук, профессор
Н.А. Ивницкий
Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор
Н.Л. Рогалина
доктор исторических наук, профессор
заслуженный деятель науки РФ
Г.Е Корнилов
доктор исторических наук, профессор
В.А. Саблин
Ведущая организация: Институт языка, литературы и истории Коми научного центра Уральского отделения Российской академии наук
Защита состоится ___________________ 2010 г. в ____ часов на заседании диссертационного совета Д 212. 191. 02. по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора исторических наук Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова по адресу: 163006, г. Архангельск, ул. Смольный Буян, д.7., учебный корпус № 2, ауд. 201.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Поморского государственного университета имени М.В. Ломоносова.
Автореферат разослан …………….. 2010 года
Ученый секретарь диссертационного совета,
доктор исторических наук, профессор Ф.Х. Соколова
I. Общая характеристика работы
Актуальность темы исследования определяется научно-познавательной целесообразностью. Потребность переосмысления сложившихся ранее представлений на социальную политику государства в отношении группы «кулаки» обусловлена противоречием между большим объемом историко-эмпирического материала и недостаточной степенью ее теоретического анализа и обобщения в системном виде. Поэтому важным аспектом актуальности является необходимость разработки новых теоретических подходов на основе различных концепций и теорий, применяемых в современных социальных науках. Практически-политическая актуальность исследования определяется необходимостью осмысления социально-генетического наследия, которое «досталось» современному обществу. Модернизационные процессы, происходящие в стране, актуализируют интерес исследователей к анализу опыта российских модернизаций, в том числе и «советской» модели 1920–1930-х гг. Изучение истории крестьянства в годы драматических преобразований в аграрной сфере 1930-х гг. имеет актуальное нравственное значение. Забвение своей истории, а тем более ее самых мрачных страниц, обернувшихся разорением, унижением и уничтожением миллионов наших соотечественников, чревато повторением пережитой трагедии.
Степень научной разработанности темы. В основу историографического обзора литературы, анализ которой представлен в первой главе диссертации, положен хронологический принцип.
На основе качественных изменений в уровне теоретического осмысления темы, состояния источниковой базы и круга изучаемых вопросов в развитии историографического процесса в советский период автор выделяет три этапа.
Основной качественной характеристикой первого этапа (1930-е – середина 1950-х гг.) является постановка исследований в жесткие идеологические рамки соответствия «генеральной линии партии». Публикации, изданные в 1930–1940-е гг., носили пропагандистский характер и не оказали влияния на последующее развитие исследовательских работ. Первые работы, имевшие историографическое значение, вышли в конце 1940 – первой половине 1950-х гг.
Серьезные сдвиги в единомыслии ученых приходятся на вторую половину 1950 – середину 1960-х гг. В годы «хрущевской оттепели» были опубликованы исследования, выводы и положения которых ставили под сомнение основные положения «сталинской концепции коллективизации».
Во второй половине 1960 – первой половине 1980-х гг. историки-аграрники вновь были поставлены в жесткие идеологические рамки. Однако исследования историков-«шестидесятников» стали историографическим фактом и восстановить «сталинскую концепцию» в полном объеме не удалось. Резко увеличилось количество исследований, появились фундаментальные издания по аграрной истории, не потерявшие своей научной значимости и сегодня.
Постсоветский период в развитии научной историографии аграрной истории, как и всей отечественной исторической науки, в решающей степени явился результатом идейных, социально-политических и экономических перемен, происходивших в стране. Радикально обновляется источниковая база и расширяется проблематика исследований, идет процесс активного концептуального переосмысления истории российской деревни.
Историографический обзор литературы по теме диссертационного исследования предполагает анализ: 1) теоретических моделей группы «кулаки» как объекта научного анализа, 2) социальной политики в отношении группы «кулаки» как предмета исследований в исторической литературе.
Характеристика теоретических подходов, применяемых при изучении социальной группы «кулаки», позволяет сделать следующие выводы.
В современной литературе доминирует традиционный объективистский подход, рассматривающий категории социальной политики государства как теоретические слепки реальных социальных групп («кулаки», «середняки», «бедняки»), как они понимались в 1920–1930-е гг.
Историки-«объективисты» признают существование в нэповской деревне социальной группы «сельские эксплуататоры» («кулаки»), после ликвидации которой (в конце 1920 – начале 1930-х гг.) экспроприировались хозяйства середняков и бедняков. Следовательно, термином «кулак» называются две разные по своему социальному составу группы: в 1920-е гг.– «сельские эксплуататоры», первой половине 1930-х – «трудовые крестьяне». Противоречие между традиционной трактовкой группы «кулаки» и утверждением о массовом раскулачивании крестьян, принадлежащих к другим социальным группам, историки-«объективисты» пытаются разрешить изменением терминологии в отношении раскулаченных крестьян («зажиточные»). Современное состояние с используемой историками системы терминов и понятий свидетельствует о необходимости переосмысления объективистского подхода.
Противоречие между традиционным подходом и новыми представлениями о социальных границах группы «раскулаченные» приводит к возникновению конструктивистской позиции, сторонники которой отрицают существование эксплуататоров (кулаков) после массовой экспроприации 1918–1919 гг. «Кулаки» – это идеологический персонаж, созданный в большевистской идеологии.
В 1990-е гг. появились исторические исследования, в которых при анализе социальной дифференциации российского общества проявилась новая интегративная тенденция. Высказывается мнение об определяющей роли в структурировании социального пространства советского государства, которое в условиях слома старой социальной структуры и создания новой присвоило себе все объективные классовообразующие функции общества. Признается создание административными мерами государства новых социальных групп («спецпереселенцы», «колхозное крестьянство» и пр.).
Изучение исторических знаний о социальной политике государства в отношении группы «кулаки» в общероссийской литературе позволяет диссертанту сделать следующие выводы. Исследователи активно изучают формы государственного принуждения в отношении крестьян при проведении налоговых и заготовительных кампаний конца 1920 – первой половины 1930-х гг. В научный оборот введен новый комплекс исторических источников, раскрывающих политические репрессии по решениям органов исполнительной власти и ОГПУ при проведении политики «ликвидации кулачества как класса». Одной из малоизученных проблем следует признать эволюцию признаков кулацких хозяйств в законодательстве и социальной практике 1928–1936 гг. Фрагментарно затрагиваются вопросы, связанные с репрессиями по решению судебных органов при проведении политики «ликвидации кулачества как класса». По-прежнему не принадлежит к приоритетным темам исследований социальная политика в отношении группы «кулаки» в 1933–1936 гг.
Для современных исследований историков-аграрников Европейского Севера характерно заметное расширение тематики и формирование системных исторических представлений о процессе раскрестьянивания в 1930–1960-е гг. В исследованиях, посвященных социальной политике в отношении единоличников, приводятся отдельные сведения, касающиеся кулацких хозяйств. В центре внимания историков – административное раскулачивание в начале 1930-х гг. и история депортации раскулаченных семей из других регионов страны в Северный край. Не стала предметом специального анализа проблема социальных границ группы «кулаки». К числу тематических лакун следует отнести дискриминационные меры и экспроприацию кулацких хозяйств за невыполнение государственных повинностей, репрессии по решению судебных органов.
Из вышесказанного следует, что в региональной литературе отсутствуют обобщающие исследования социальной политики в отношении группы «кулаки» в Северном крае в конце 1920 – первой половине 1930-х гг.
Объектом исследования является социальная группа «кулаки».
Слово «кулак», появившееся в середине XIX в., употреблялось в деревне как бранное, соответствующее «плуту» и «негодяю». Презренную кличку «кулак» получали крестьяне, имевшие нечестный, нетрудовой доход (ростовщики, скупщики и торговцы)[1]. Слово, применяемое для негативной оценочной характеристики односельчан, не являлось понятием, используемым в деревне в отношении какой-либо социальной группы крестьян.
В художественно-публицистической и научной литературе противопоставлялись кулаки (ростовщики и торговцы) и зажиточные мужики (крестьяне-земледельцы), «кулаческие» и производственные методы хозяйствования. Кулаком считали зажиточного крестьянина, в хозяйстве которого доминировали торговая и ростовщическая формы капитала[2].
В.И. Ленин в работах дореволюционного периода также выделял два типа сельской буржуазии: торгово-ростовщическая» («кулаки») и «капиталистические предприниматели» («зажиточные хозяева»). «Кулака-ростовщика В.И. Ленин считал исторически преходящим типом буржуазии, соответствующим незрелым формам капитализма в деревне[3].
В программных документах власти в годы военного коммунизма термин «кулак» стал использоваться для обозначения «классового врага», который трактовался как синоним понятия «крестьянская буржуазия»[4].
Синонимичность терминов «кулак» и «крестьянская буржуазия» («сельские эксплуататоры») утверждается в отечественной литературе с 1930-х гг.[5]
Одним из наиболее сложных и принципиальных является вопрос о соответствии большевистской трактовки группы («класса») «кулачество» социальным реалиям исследуемого периода.
В основе авторской концепции лежит положение, что социальные рамки группы «кулаки» как объекта политики государства в конце 1920–первой половине 1930-х гг. были значительно шире социальных рамок официально декларируемой социальной категории «кулаки» как «сельских эксплуататоров». Диссертант считает необходимым отказаться от использования терминов «кулаки» и «сельские эксплуататоры» как синонимов. «Кулаки» – это социальная группа крестьян, подвергшаяся дискриминации и репрессиям по социально-политическим мотивам.
Предметом исследования является политика государства в отношении социальной группы «кулаки» в 1928–1936 гг.
Социальная политика государства направлена на регулирование социальной структуры и представляет собой совокупность разноуровневых управленческих воздействий на жизнедеятельность различных групп населения с целью обеспечения стабильности политической власти и воспроизводство тех социальных ресурсов, из которых она черпает себе поддержку[6]. Цели и социальные приоритеты политики определяются государственной идеологией.
В основе советской модели социальной политики лежала большевистская идеология, которая определяла цели власти и факторы, способствующие или препятствующие реализации этой цели. Важнейшим элементом идеологии было представление о том, какие социальные группы являются опорой государства («союзники»), а какие играют разрушительную роль («враги»).
Социальная политика государства в деревне была направлена на повышение политико-административными средствами статуса группы, воспринимаемой как «лояльная», и понижение статуса или ликвидацию (в годы военного коммунизма и коллективизации) группы, воспринимаемой как «враждебная».
Предмет исследования охватывает следующие ключевые проблемы: 1) конструирование идеологемы «кулак» в программно-политических документах правящей партии; 2) создание социально-правовой модели группы «кулаки» с помощью законов и подзаконных актов, в которых конструируются социальные границы и социальный статус группы; 3) социальная практика государства в отношении группы «кулаки», направленная на превращение идеологического конструкта в реальную социальную группу крестьян.
Детальное рассмотрение всех аспектов социальной политики в отношении группы «кулаки» в рамках одной работы невозможно. Поэтому автору пришлось сделать некоторые ограничения. Во-первых, в работе не ставится задача изучения всех дискриминационных мер, применяемых к кулакам. Основное внимание сосредоточено на характеристике дискриминации кулаков при определении государственных заданий и повинностей, за которыми неизбежно следовали репрессии за их невыполнение. Во-вторых, в диссертации не рассматривается история функционирования кулацкой ссылки в Северном крае и социальная политика в отношении социально-правовой группы «спецпереселенцы».
Целью диссертации является комплексное исследование целей, механизма и результатов социальной политики в отношении группы «кулаки» в 1928–1936 гг. В соответствии с поставленной целью автор решает следующие основные задачи:
– дать оценку основным методологическим подходам, применяемым исследователями при изучении социальной группы «кулаки», разработать авторскую концептуальную модель исследования темы;
– обобщить исторические знания для выяснения степени исследования проблемы и повышения информационного обеспечения данной работы;
– сформировать репрезентативную источниковую базу по теме исследования;
– изучить идейно-политические основы социальной политики государства в отношении группы «кулаки» и конструирование идеологемы «кулак» в программно-политических документах правящей партии;
– раскрыть особенности социальной политики в отношении группы «кулаки» в годы военного коммунизма и в нэповский период;
– показать конструирование социальных границ и социально-правового статуса группы «кулаки», законодательную базу и нормативно-правовые аспекты социальной политики государства в конце 1920 – первой половине 1930-х гг.;
– изучить эволюцию и особенности социальной практики в отношении группы «кулаки» на материалах Северного края.
Хронологические рамки исследования ограничены периодом 1928–1936 гг. В 1928–1929 гг. впервые была законодательно определена социально-правовая модель группы «кулаки» (критерии идентификации и социальный статус). Объектом политики становятся конкретные лица, а применяемые к ним дискриминационные ограничения и репрессии за индивидуальный или групповой социальный статус носят политический характер. С принятием в декабре 1936 г. новой конституции, закрепившей положение об окончательном уничтожении «класса» сельских эксплуататоров, категория «кулаки» была исключена из законодательства как отдельная социально-правовая группа.
Территориальные рамки исследования охватывают Северный край, образованный в январе 1929 г. (центр – г. Архангельск). В его состав вошли бывшие Архангельская, Вологодская, Северо-Двинская губернии и Коми автономная область. В прежних границах край оставался до конца 1936 г. В течение всего исследуемого периода руководство страны придавало Северному краю особое значение. Во-первых, край был определен как крупнейший регион заготовок леса, который стал одним из важнейших источников получения валюты для индустриализации. Организация крестьян в колхозы была подчинена выполнению основной «хозяйственно-политической» задачи края – форсированное развитие лесозаготовок и обеспечение отрасли организованной рабочей силой (колхозниками). Экспроприация кулацких хозяйств и судебное преследование за невыполнение заданий по лесозаготовкам стали важнейшим методом проведения политики «ликвидация кулачества как класса». Во-вторых, Северный край с 1930 г. стал крупнейшим регионом массовой депортации раскулаченных семей из южных районов страны, своеобразным полигоном для отработки основных методов организации и функционирования кулацкой ссылки.
Методология исследования. В диссертации проведен анализ основных концептуальных традиций в трактовке социальных структур, противостоящих в обществоведении на протяжении длительного времени, – объективистской и субъективистской, структуралистской и конструктивистской.
Авторская позиция по вопросам методологии исследования политики государства в отношении социальной группы «кулаки» состоит в рассмотрении данной темы в рамках новой концепции, сформулированной в социальной теории 1970-х гг. – «структуралистский конструктивизм». В основе новой концептуальной модели лежит стремление к диалектическому снятию противоположных подходов, преодолению пропасти субъект/объектных воззрений на социальный мир. Наиболее основательно теоретический синтез структурализма и конструктивизма проработан в трудах Пьера Бурдье[7].
Особенность новой концепции, развивающей классическую структуралистскую традицию, состоит в смещении акцента исследования с описания социального неравенства и социальных структур, механизма их функционирования, на процесс их формирования (конструирования).
В современной кратологии одной из основных особенностей власти признается способность властной номинации конструировать социальный мир и создавать новые социальные структуры. Власть «является источником (если не всех, то большинства) социальных преобразований, осознанного проектирования и корректировки общественных отношений». В этом смысле «власть является не просто регулятором, но и конструктором социальности, средством преобразования социального (политического) пространства»[8].
П. Бурдье ввел в социальную теорию понятие «теоретически сконструированный класс» («класс на бумаге»), который рассматривается не как «реальный класс», а как «возможный класс». Совокупность людей, занимающих однородные позиции, превращается в реальный коллектив в результате политической работы, «нацеленной на производство социальных классов». Возможность трансформации сконструированного класса в реальную социальную группу зависит от верности выделения «класса на бумаге»: властное конструирование групп «не может быть конструированием из ничего», «оно может быть тем более успешным, чем в большей степени базируется на реальности, <…> на объективных связях между людьми, которые предстоит объединить»[9].
В публикациях ученых предприняты попытки синтеза субъкт/объектных воззрений на социальную структуру российского общества, раскрываются инструменты, с помощью которых власть конструирует социальную реальность[10].
Сформулировать однозначно соотношение объективистских и субъективистских подходов невозможно, поскольку в одних случаях выходит на первый план один аспект, в других – второй[11]. В обществах этакратического типа (в том числе и в Советской России) на первый план выступает конструктивистское начало. Одной из важнейших характеристик этого общества исследователи называют «сословно-слоевую стратификацию иерархического типа». Государство «структурирует, конструирует общество и основным критерием социальной стратификации выступают отношения поданных к государству», «позиции индивидуумов и сословных групп распределяются местом в структуре власти» [12].
Методологической основой диссертационного исследования является теория модернизации, активно применяемая исследователями в изучении истории России/СССР. Несомненно, что объективной исторической задачей, перед решением которой оказались взявшие власть большевики, являлось осуществление индустриальной модернизации, прерванной антимодернизационным взрывом 1917 г. «Большевистский социализм» был продолжением и ужесточением прежней политики имперской модернизации, которая реализовывалась под другими идеологическими лозунгами.
По мнению диссертанта, социальную политику государства в 1920–1930-е гг. необходимо рассматривать как один из инструментов, способствующих или препятствующих осуществлению модернизации. Центральной в модернизационной теории является проблема социальных субъектов и социальной базы модернизации. Успех модернизации в огромной степени зависел от того, удалось ли носителям модернизационных идей сформировать положительный социальный консенсус. Поиски социальной поддержки «советской модернизации» осложнялись ее идеологическим обрамлением.
В 1920-е гг. власть должна была сделать выбор, от которого зависела судьба нэповской модели модернизации: или опора на антимодернизаторские слои – малоимущих крестьян, или опора на промодернизаторские слои – состоятельных и предприимчивых крестьян. По мнению диссертанта, перманентная «чрезвычайщина» в отношениях власти и крестьянства в конце 1920-х гг. – свидетельство провала попыток решить задачу социальной поддержки крестьянства, главной причиной которой была невозможность компромисса между экономической целесообразностью (решение задачи модернизации) и политической доктриной («построение социализма»). Результатом модернизационного срыва 1928–1929 гг. стал отказ от постепенной модернизации и переход к радикальной, форсированной этатистской модели, основанной на тотальном огосударствлении экономики. Коллективизация и «ликвидация кулачества как класса» являются подпроцессами советской модернизации, в ходе которых решалась задача накопления капиталов для индустриализации путем разорения и эксплуатации крестьянства, приведшей к созданию системы мер по выкачке сельхозпродукции на нужды промышленного строительства.
Автор решает поставленные в диссертации задачи, руководствуясь основополагающими научными принципами и методами исторического исследования. Принцип объективности налагает на исследователя обязанность выявления всей совокупности исторических фактов и их непредвзятый анализ. При этом подчеркнем, что ни один сколько-нибудь значимый факт или событие не поддается однозначной интерпретации и может быть переосмыслен в рамках иной концепции или теории. Принцип историзма предполагает изучение социальной политики как конкретно-исторического процесса, последовательно развивающегося во времени, обладающего преемственностью по отношению к предыдущему этапу (что определяет необходимость «выходить» за пределы хронологических рамок исследования), порождающего в ходе собственной эволюции новую традицию и, в свою очередь, являющегося предпосылкой последующих процессов. Принцип системности требует рассмотрения общества как системной целостности. Изучая политику государства, направленную на регулирование социальной структуры как составной части функционирования всей государственно-политической системы конца 1920–первой половины 1930-х гг., необходимо видеть всю совокупность взаимосвязей, определяющих социальную сферу и позволяющих ей, в свою очередь, оказывать детерминирующее воздействие на те или иные стороны жизнедеятельности общества.
В работе применялся проблемно-хронологический метод, позволивший выделить ключевые проблемы предмета исследования и рассмотреть их в хронологической последовательности. На основе применения историко-генетического метода раскрыты причинно-следственные связи между историческими событиями и явлениями, проанализирована динамика изменений и показана преемственность в социальной политике государства в различные временные отрезки. Историко-сравнительный и историко-типологический методы позволили путем использования исторических сравнительных параллелей и типологического сравнения проанализировать предмет исследования в широкой исторической ретроспективе и, сопоставив центральную и региональную составляющие политики в разные хронологические периоды, выявить общее и особенное в политике государства в отношении социальной группы «кулаки». Из методов смежных наук применялись: метод структурно-функционального анализа, метод описательной статистики и первичной статистической обработки данных, социально-психологический метод.
Источниковая база исследования представлена разнообразными источниками, детальный анализ которых приведен в первой главе диссертации. В основу анализа источников положена их традиционная видовая классификация. К документам официального происхождения отнесем программные и директивные партийные документы, законодательные документы, делопроизводственные материалы центральных и региональных властных органов, судебно-следственную документацию, периодическую печать и др. Несомненное предпочтение отдавалось комплексам архивных документов, извлеченных из 105 фондов 8 российских архивов. При выявлении архивных источников применялся метод фронтального просмотра больших документальных комплексов, многие из которых впервые вводятся в научный оборот.
В исследовании широко представлены документы личного происхождения: заявления и жалобы крестьян в государственные органы и письма в редакции газет, выявленные в архивных фондах, а также воспоминания современников, записанные исследователями, в том числе и автором диссертации.
Научная новизна исследования состоит прежде всего в предпринятой попытке системного изучения группы «кулаки» как объекта социальной политики государства в 1928–1936 гг.
Впервые в отечественной литературе политика государства в отношении социальной группы «кулаки» рассматривается в логическом единстве трех основных проблем: идейно-политические основы социальной политики и конструирование идеологемы «кулак» в программно-политических документах; создание социально-правовой модели группы «кулаки»; социальная практика, направленная на превращение идеологического конструкта в реальную социальную группу крестьян.
Диссертация является первым в историографии Европейского Севера России комплексным исследованием группы «кулаки» как объекта социальной политики государства в данных территориально-хронологических рамках (Северный край в конце 1920 – первой половине 1930-х гг.).
Впервые в региональной историографии исследуются признаки идентификации кулаков в решениях региональных органов управления и социальной практике; система государственных повинностей крестьян и репрессии по решению судебных органов в хронологических рамках всего рассматриваемого периода; выселение кулацких семей из районов постоянного проживания в северные районы края. Введение в научный оборот новых комплексов исторических источников позволило расширить существующие в региональной историографии представления о механизме проведения политики «ликвидации кулацких хозяйств» по решению органов исполнительной власти и ОГПУ.
Основные положения, выносимые на защиту.
1. Определяющую роль в структурировании социального пространства советского общества играло государство, создававшее новые конфигурации социальной структуры. В основе социального конструирования в постреволюционной России/СССР лежал идеологический проект, определявший цели («построение социализма»), «союзников» и «врагов» новой власти. Идеологические конструкции превращались в объективные социальные структуры, когда становились ориентиром в социальной политике государства. Усилия власти были направлены на повышение политико-административными средствами социального статуса групп, воспринимаемых как «лояльные», и понижение статуса (или ликвидацию) групп, оцениваемых как «враждебные».
2. В годы военного коммунизма в программно-политических документах различается два типа крестьян-собственников по социально-политическому признаку: сторонники и противники новой политики в деревне. Для обозначения крестьян, сопротивляющихся государственной хлебной монополии и объявленных «врагами», стал использоваться термин «кулак», применяемый как синоним понятия «крестьянская буржуазия».
Большевики создали теоретическую модель «класса кулаки» и наделили ее определенными социальными и политическими характеристиками. «Кулаки» – это социально-политическая группа крестьян, сконструированная по идейно-политическим критериям для устранения потенциальных и реальных противников политики власти в деревне.
В результате политики «классового террора», направленного на ликвидацию группы «кулаки», идеологический конструкт превращается в реальную социальную группу крестьян с общими интересами, толкаемой к общему типу реакции на политику власти, с общей трагической судьбой. В этой социальной группе крестьян, подвергавшейся дискриминации и репрессиям, были представители разных групп сельского населения, однако несомненно, что зажиточные крестьяне и сельские эксплуататоры в ней преобладали.
3. Социальная политика в нэповский период была направлена на регулирование социально-экономических процессов, ограничение, недопущение усиления капиталистического уклада. Объектом ограничительной политики были социальные отношения, а не конкретные лица за социальную принадлежность к кулакам. «Кулаки» как самостоятельная социальная группа не была законодательно оформлена и потому не имела четких социальных границ.
4. В 1928–1929 гг. впервые со времен Гражданской войны в программно-политических документах кулак конструируется не только как сельский эксплуататор, но и как «враг экономической политики Советской власти». В законодательстве впервые были сконструированы социальный статус и социальные границы группы «кулаки», определен механизм отбора крестьян, попадающих в эту часть социального пространства. Особенность социальной политики состояла в том, что дискриминационные меры и политические репрессии применялись к крестьянам за индивидуальный статус («кулак»), а не за принадлежность к групповой статусной позиции («кулаки»). В Северном крае дискриминационные меры в отношении кулаков перерастают в массовые репрессии (экспроприация хозяйств в административном порядке и привлечение кулаков к судебной ответственности) с осени 1929 г.
5. В конце 1929 г. была провозглашена задача ликвидации «класса единоличное крестьянство» и создание «класса колхозное крестьянство». На первом этапе (1930–1932 гг.) реализация этой стратегической задачи шла под лозунгом «ликвидация кулачества как класса». В официальном названии политики определены ее основная цель и особенность – ликвидации за групповой социальный («классовый») статус подлежали хозяйства, признанные кулацкими.
Формы внесудебных репрессий, осуществляемых по решению органов исполнительной власти и ОГПУ, определялись в зависимости от приписывания кулака к одной из трех категорий на основании политического (мера лояльности политике власти) и социального (степень зажиточности) признаков. Репрессии по решению судебных органов носят политический характер: наказание крестьянина определялось не только совершенным им «преступлением» (социально-опасным действием), но и его социальным статусом.
Самыми массовыми формами насилия в отношении кулаков в Северном крае были дискриминация и репрессии при выполнении государственных заданий и повинностей. В северной деревне депортация раскулаченных семей в административном порядке в первой половине 1930 г. не приобрела массового характера; крупномасштабная операция по выселению разворачивается летом 1931 г. В 1930–1932 гг. было репрессировано подавляющее большинство крестьян, отнесенных к кулакам.
6. В программно-политических партийных документах 1933–1934 гг. конструируется новый образ «классового врага» в крестьянстве. «Врагами» объявляются единоличники, не выполняющие государственных заданий и занимающиеся «спекуляцией», «бывшие колхозники», исключенные из колхоза за «вредительскую, подрывную работу». За счет этих «антисоветских, антигосударственных элементов» расширялись социальные границы группы «кулаки».
Социальная политика в деревне в 1933–1936 гг. была направлена не только на ликвидацию крестьянских хозяйств, отнесенных к кулакам, но и ликвидацию оставшихся в деревне хозяйств крестьян-единоличников. За невыполнение государственных повинностей применялись репрессии по решению органов исполнительной власти и судебным приговорам, в результате которых хозяйства экспроприировались, а трудоспособные единоличники привлекались к судебной ответственности.
«Социалистические преобразования сельского хозяйства» завершались ликвидацией «класса мелкобуржуазное крестьянство» и созданием нового «класса» – «колхозное крестьянство».
Теоретическая значимость исследования. Впервые в отечественной исторической науке осуществлен системный анализ социальной политики государства в отношении группы «кулаки» в рамках новой концептуальной модели, в основе которой лежит положение об определяющей роли государства в структурировании социального пространства России/СССР.
Особенность проведенного исследования состоит в смещении акцента с описания механизма функционирования социальной политики в отношении группы «кулаки» на анализ властного проектирования (идеологического конструкта) и целенаправленной социальной политики государства по формированию новой социальной группы крестьян.
Диссертационное исследование позволило преодолеть существующее в отечественной историографии противоречие между традиционной трактовкой социальной группы «кулаки» как сельских эксплуататоров и новыми представлениями о социальном облике группы крестьян, ликвидированной за социальную принадлежность к кулакам. Диссертант определяет социальную группу «кулаки» как реальную социальную общность, состоящую из разных групп сельского населения, подвергавшуюся дискриминации и репрессиям по социально-политическим мотивам.
Реконструкция на примере социальной группы «кулаки» механизма конструирования социальных структур применима с большими или меньшими коррективами к широкому спектру проблем истории социального неравенства в России/СССР.
Практическое значимость исследования. Основные положения и выводы могут способствовать целям дальнейшего развития исторического знания и использоваться в научных работах. Результаты исследования предназначены и для разработки современных учебных курсов по российской истории и спецкурсов по указанной проблематике.
Апробация и внедрение результатов исследования. Основные положения диссертации изложены в трех монографиях, четырех главах коллективных монографий, в шести сборниках документов, в которых имеются большие исследовательские разделы, а также в семи статьях, опубликованных в ведущих научных журналах и изданиях в соответствии с перечнем ВАК Министерства образования и науки РФ. Всего по теме исследования опубликовано 70 работ общим объемом около 360 печ. л. Отдельные аспекты и положения нашли отражение в выступлениях более чем на 30 международных, общероссийских и региональных научных и научно-практических конференциях. Основные положения и выводы исследования апробированы в докладах диссертанта на заседании кафедры отечественной истории XX – начала XXI вв. Московского государственного университета (май 2007 г.) и кафедры отечественной истории Поморского государственного университета (ноябрь 2009 г.). Конкретно-исторический материал по теме исследования был использован при разработке автором программы поисковой работы по составлению списка кулаков Коми области, опубликованного в издании «Покаяние: Мартиролог» (Т. 6).
Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, списка источников и литературы.
II. Основное содержание работы
Во Введении обосновывается актуальность темы диссертации, ее объект и предмет, цель и основные задачи исследования, показывается степень научной разработанности темы, определяются хронологические и территориальные рамки, источниковая база, раскрывается методология исследования, сформулированы основные положения, которые выносятся на защиту, показана научная новизна, теоретическая и практическая значимость исследования.
В первой главе «Историография и источниковая база темы исследования» дан детальный историографический обзор литературы и анализ основных комплексов исторических источников.
В главе рассматриваются теоретические модели группы «кулаки» как объекта научного анализа в отечественной литературе. В советской науке исследование социальных структур развивалось в рамках объективистского подхода, который по-прежнему доминирует в современной литературе. Историки-«объективисты» придерживаются мнения о расслоении крестьянства в 1920-е гг. на социально различающиеся слои, среди которых были и эксплуатируемые, и эксплуатирующие.
Все более популярным становится мнение, что после осени 1929 г. не осталось хозяйств, имевших «кулацкие признаки»; фактическое раскулачивание уже состоялось[13]. Большинство историков-«объективистов» полагают, что социально-имущественная группа «кулаки» прекратила свое существование к лету 1930 г., и в 1931–1932 гг. реально функционирующих кулацких хозяйств уже не было; раскулачиванию подвергались «трудовые хозяйства» (зажиточные, середняки и бедняки)[14]. Термин «кулак» «все больше терял социально-экономическое значение и превращался в политический жупел борьбы с крестьянством, под него подгонялись все крестьяне, недовольные проводившейся политикой». К кулакам относили крестьян по политическому признаку; кулак уже «не реальный социальный персонаж, а мифическая фигура»[15]. Общепринятым является утверждение, что только незначительная часть раскулаченных крестьян принадлежала к эксплуататорскому слою деревни. Следовательно, социальные рамки объекта политики «ликвидация кулачества как класса» были значительно шире социальных рамок группы «сельские эксплуататоры».
Явное противоречие между общепризнанным определением «кулак – сельский эксплуататор» и утверждением о раскулачивании крестьян, принадлежащих к разным социальным группам, историки пытаются разрешить изменением терминологии. Слово «кулак» берется в кавычки или используется термин «зажиточный». Использование нового термина подразумевает, что раскулачиванию подвергались преимущественно состоятельные хозяйства, что не соответствует выводам исследователей о раскулачивании не только зажиточных, но и середняков и бедняков.
Трактовка историками-«объективистами» группы «кулаки» позволяет сделать следующие выводы: 1) новые оценки социального состава раскулаченных крестьян не укладываются в традиционную схему «кулаки как социальный слой сельских эксплуататоров»; 2) противоречие между новым фактическим материалом и объективистской концепцией и пытаются (не осознанно!) разрешить историки, используя новую терминологию. «Состояние терминологической неопределенности, – как справедливо замечает С.А. Красильников, – есть отражение неопределенности концептуальной»[16] ; 3) современное состояние с используемой системой терминов и понятий свидетельствует, что произошло накопление критической массы нового исторического материала, когда требуется переосмысление объективистского подхода; 4) не вызывает сомнения, что в периоды открытого противостояния власти и крестьянства (в годы военного коммунизма и коллективизации) количество крестьян, получивших клеймо «кулак», значительно превышало официальную статистику сельских эксплуататоров. Под лозунгом борьбы с сельской буржуазией власть вела борьбу с другой социальной группой и по качественным, и по количественным показателям. Поэтому представляется необходимым отказаться от определения терминов «кулак» и «сельские эксплуататоры» как синонимов.
Противоречие между традиционной трактовкой социальной группы «кулаки» и новыми данными о социальном облике группы крестьян, репрессируемой как «кулаки», приводит к распространению конструктивистской позиции, возникновение которой исследователи-«объективисты» объясняют стремлением историков «отмежеваться от пресловутого "классового подхода"». И.Е. Зеленин, критикуя ученых, пытающихся «сконструировать иные принципы выделения групп и слоев доколхозной деревни», пишет: «не надо путать объективные исторические процессы и идеологические установки политической элиты»[17].
Историки-«конструктивисты» утверждают, что после 1918–1919 гг. «никакой сельской буржуазии не существовало», «кулаки» – это «миф», «идеологический персонаж». В 1930-е гг. репрессии были направлены против широких слоев крестьянства и основным критерием отнесения к кулакам (кроме имущественного) был политический (отношение к власти)[18].
Следовательно, при всех различиях в оценках характера дифференциации крестьянства в 1920-е гг. позиции сторонников двух теоретических подходов, оцениваемые ими как «противоположные» и «несовместимые», сходятся при трактовке группы крестьян, репрессированной за социальный статус «кулак».
В современной литературе как одна из актуальных задач теории истории определяется необходимость преодоления разрыва между объективным и субъективным в содержании исторического процесса[19].
Появились исследования, в которых при анализе социальной дифференциации советского общества проявилась новая интегративная тенденция. По мнению И.Б. Орлова и А.Я. Лившина «в условиях слома старой социальной структуры и создания новой государство присвоило себе все объективные классовообразующие функции общества»[20].
В.М. Самосудов считает, что в социальной структуре советского общества существовала особая социальная группа населения – «спецпереселенцы», созданная административными мерами государства[21]. Наиболее ярким примером властной номинации исследователи называют создание социальной общности «колхозное крестьянство», которая сначала была сконструирована идеологическими средствами, а потом строилась административно-политическими средствами на основе планов и директив[22].
Ш. Фицпатрик, рассматривая проблему «классовой» идентичности в послереволюционной России, показывает особенности феномена «приписывания» («зачисления») в «класс», важнейшим аспектом которого был институт «классового клейма». В результате «приписывания к классу» появляются социальные образования, которые автор характеризует как «советские сословия» («классы-сословия»)[23]. К заключению о формировании в результате активного и целенаправленного переструктурирования всех общественных элементов по сути сословной структуры пришли российские исследователи [24].
В главе дана характеристика этапов накопления исторических знаний по истории социальной политики в отношении группы «кулаки».
Первые работы, имевшие историографическое значение, вышли в свет в конце 1940 – первой половине 1950-х гг.[25]. Для них было характерно фактически полное отсутствие использования архивных документов и подмена аналитических приемов изучения темы иллюстрированием бесконечного множества цитат, подтвержденных немногочисленными примерами.
В годы «хрущевской оттепели» в отечественной литературе обозначились два направления: официальное и альтернативное. Диссертант акцентирует внимание на исследованиях ученых альтернативной концепции, в которых были сформулированы положения и высказывались идеи, представляющие особую значимость для оценки современного этапа историографии.
Историки впервые изучают дискриминационные меры в отношении кулаков в конце 1920-х гг. в земельной, налоговой, кредитной и кооперативной политике[26]. Признается применение карательных мер при проведении хлебозаготовок в отношении широких слоев крестьянства, высказывается утверждение, что налоговая и заготовительная политика в конце 1920-х гг. становится средством массовой экспроприации кулацких хозяйств[27].
Региональная историография социальной политики в конце 1920-х гг. представлена главным образом содержательными (с точки зрения использования большого конкретно-исторического материала) исследованиями В.Н. Давыдова, анализирующего проблему на материалах Коми области[28]. Отдельные сведения о «классовой борьбе» приводятся в работах архангельских историков[29].
В годы «хрущевской оттепели» выходят первые серьезные научные исследования, раскрывающие политику «ликвидации кулачества как класса». Анализируются документы комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по коллективизации и специальной подкомиссии о кулаке (декабрь 1929 г.), директивы, регламентирующие порядок проведения выселения раскулаченных[30]. Н.А. Ивницкий ввел в научный оборот документы, выявленные в «Особых папках» ЦК ВКП(б) в кремлевском Архиве Политбюро ЦК КПСС[31].
Политика в отношении кулаков в начале 1930 г. рассматривалась главным образом в контексте проблемы «перегибов и ошибок». Исследователи пишут о «расширительном толковании понятия "кулак"», применении репрессий к середнякам, в результате чего раскулачивание «стало превращаться в рассереднячивание»[32]. Свое несогласие с общепринятым утверждением о ликвидации «перегибов» к лету 1930 г. высказал Н.И. Немаков[33].
Изучая главным образом год «великого перелома», исследователи впервые обращаются и к некоторым сюжетам истории раскулачивания и выселения в 1931–1932 гг. (Ф.А. Каревский, В.А. Сидоров, Ю.А. Мошков, Н.И. Немаков).
В литературе преобладало мнение, что политика «ликвидации кулачества как класса» охватывала период с конца 1929 до 1932 гг. и к концу первой пятилетки эксплуататорские хозяйства прекратили свое существование в большинстве районов страны. Социальная политика в годы второй пятилетки описывалась главным образом в контексте «классовой» борьбы с «замаскировавшимися кулаками и их сторонниками», которые «разлагали колхозы изнутри».
Особенностью изучения истории проведения политики «ликвидации кулачества» в Северном крае является введение в научный оборот конкретно-исторического материала в публикациях общесоюзного характера (Н.А. Ивницкий, В.А. Сидоров и др.). В монографии Н.Н. Немакова впервые в региональной литературе на основе архивных документов анализируются директивы партийных органов Северного края, описывается процесс раскулачивания в Вологодском округе. В работах ученых научных центров Европейского Севера фактографический материал отсутствует. Ограничившись общими словами о раскулачивании зимой 1930 г., историки даже не упоминают о проведении этой политики в последующие годы.
Подводя итоги второго этапа, отметим, что историки-«шестидесятники», вынужденные следовать официальной идеологической трактовке и обходить «острые углы», пытались максимально наполнить свои работы новым конкретным материалом. Уникальность введенных в научный оборот источников, добротная и логически выстроенная фактология ставили под сомнение основные положения «сталинской концепции» и сыграли огромную роль в концептуальном пересмотре истории коллективизации и политики в отношении кулацких хозяйств в современной литературе.
Третий этап (вторая половина 1960 – середина 1980-х гг.) назван в современной литературе «временем исторического ренессанса сталинизма». Однако, несмотря на жесткий идеологический диктат, восстановить в полном объеме «сталинскую концепцию» не удалось.
Новаторский характер носили исследования В.П. Данилова[34]. Социальной политике в отношении «класса кулачество» во второй половине 1920-х гг. посвящены работы Н.Л. Рогалиной и Ю.С. Калинина[35].
Политика наступления на кулацкие хозяйства в 1928–1929 гг. рассматривается в отдельных разделах монографий, раскрывающих проведение «ликвидации кулачества»[36] и в коллективных обобщающих работах[37]. Приводится большой фактический материал о массовом применении чрезвычайных мер в деревне, сведения о количестве экспроприированных и осужденных кулаков[38].
В 1970-е гг. издаются монографические исследования, посвященные истории политики в отношении кулаков в начале 1930-х гг. (Н.Я. Гущин, И.Я. Трифонов и др.). Заметным явлением стала публикация монографии Н.А. Ивницкого, в которой дана наиболее популярная среди исследователей периодизация этапов политики «ликвидации кулачества как класса»[39]
Придерживаясь официального тезиса о тесной взаимосвязи политики «ликвидации кулачества» с проведением коллективизации, историки считали, что их начальный и конечный рубежи в целом совпадают. Высказывалась и неординарная для того времени позиция: ликвидация «кулачества» началась со времен Октябрьской социалистической революции и охватила весь переходный период от капитализма к социализму (1917–1937 гг.)[40].
В годы «застоя» в целом не изменилась оценка социальной политики в годы второй пятилетки (борьба «с отдельными кулацкими и другими классово-чуждыми элементами»). В монографиях Н.Я. Гущина, по-видимому, впервые в советской литературе подвергнута критике сталинская теория «обострения классовой борьбы по мере продвижения к социализму».
В историографии Европейского Севера России произошли некоторые позитивные сдвиги: издаются монографии и серии статей, посвященные истории северной деревни в начале 1930-х гг., очерки по истории партийных организаций. В большинстве публикаций, которые носят историко-партийный характер, акцентируется внимание на вопросах «классовой борьбы» и почти не приводится конкретно-исторический материал[41]. Наиболее развернутая характеристика темы дана Л.С. Шабаловой[42].
Подводя итоги третьего этапа, отметим, что, несмотря на сковывающие историков внешние условия их деятельности, произошли существенные позитивные сдвиги в изучении темы. Исследования В.П. Данилова, Н.А. Ивницкого, И.Е. Зеленина, Ю.А. Мошкова и др. сыграли огромную роль в концептуальном пересмотре истории коллективизации и политики в отношении кулацких хозяйств в современной литературе.
Качественный прорыв в изучении истории российского крестьянства, достигнутый в постсоветский период, был во многом обеспечен радикальным обновлением источниковой базы и изданием новых сборников документов. Пересмотру концепции истории российской деревни способствовало и издание на русском языке работ зарубежных исследователей[43].
Социальная политика в конце 1920-х гг. рассматривается в отдельных разделах монографий, посвященных политике «ликвидации кулачества» и репрессим в деревне. Выходит серия публикаций о налоговой политике, в которых затрагиваются и отдельные сюжеты, касающиеся налогообложения кулаков[44]. Одна из наиболее активно изучаемых проблем – причины возникновения хлебозаготовительных кризисов и методы проведения заготовок. Общепризнанным становится мнение, что массовые репрессии конца 1920-х гг. сделали раскулачивание реальностью и стали началом не объявленной еще официально политики «ликвидации кулачества». В.П. Данилов выделяет два этапа репрессивной политики в отношении кулаков: 1928 – первая половина 1929 гг. – экспроприации в судебном порядке, со второй половины 1929 г. в дополнение к судебным репрессиям начинается массовая экспроприация в административном порядке[45].
Из региональных исследований отметим работы вологодского историка В.А. Саблина, написанные на материалах северной деревни[46]. Исследователь анализирует социальную составляющую государственной политики в деревне, эволюцию налоговой системы в 1920-е гг., приводит сведения о кулацких (эксплуататорских) хозяйствах.
Пересмотр общей концепции истории ликвидации группы «кулаки» в начале 1930-х гг. начался с новой постановки вопроса о причинах (целях) массовых репрессий в деревне. В литературе популярна трактовка понятий «ликвидация кулацких хозяйств» и «раскулачивание» как синонимов. В отношении кулаков применялись многообразные формы репрессий как во внесудебном порядке, осуществляемые по решениям органов исполнительной власти и ОГПУ, так и в судебном порядке. Следовательно, раскулачивание (конфискация имущества) – это одна из форм репрессий в отношении кулацких хозяйств.
К числу наиболее изученных проблем относится нормативно-правовая база и методы административного раскулачивания и выселения[47]. Активно изучается история проведения раскулачивания и депортации на материалах отдельных районов страны. Отметим исследования, в основе которых лежит добротная и логически выстроенная фактография, опубликованные Н.Я. Гущиным (Новосибирск), С.А. Есиковым и Т.А. Кротовой (Тамбов), С.И. Савельевым (Саратов), Т.Д. Надькиным (Саранск), О.А. Никитиной (Петрозаводск)[48].
Отдельные аспекты проблемы на материалах Северного края раскрываются в работах В.Я. Шашкова и А.П. Воробей[49]. Вышли также небольшие публикации, главным образом публицистического типа, показывающие политику раскулачивания в отдельных районах края, газетные статьи, посвященные истории репрессированных семей[50].
Приоритетной темой исследований стала история выселения раскулаченных и кулацкой ссылки как на материалах страны в целом, так и в отдельных регионах[51], в том числе и Северного края[52].
Судебные репрессии в деревне рассматриваются в работах историков-аграрников главным образом при характеристике репрессий 1932–1933 гг. по «закону о пяти колосках» и проведении хлебозаготовок 1932/33 г. Отдельные сведения о нормативно-правовой базе судебных репрессий в деревне приводятся в публикациях, посвященных истории пенитенциарной системы[53].
В исторической литературе подчеркивается откровенно экспроприационный характер налоговой и заготовительной политики. Исследователи приводят отдельные сведения о признаках кулацких хозяйств, определенных в постановлениях региональных исполкомов, размерах выплаченных ими налогов и пр.[54].
Среди публикаций, посвященных исследованию натурального и денежного обложения крестьян, которые рассматриваются как «функционально единые составляющие налогово-податной системы», отметим работы новосибирских историков[55]. Исследованию системы натуральных податей посвящены интересные публикации В.А. Ильиных[56].
В центре внимания отечественной историографии находится проблема голода 1932–1933 гг., которая в последние годы приобрела заметный политический контекст. Особая заслуга в изучении этой темы принадлежит Н.А. Ивницкому, И.Е. Зеленину, В.В. Кондрашину, Е.Н. Осколкову [57].
Социальная политика в отношении группы «кулаки» рассматривается, как правило, в традиционных хронологических рамках. В отдельных исследованиях, посвященных изучению политики ликвидации кулацких хозяйств (решения «кулацкой проблемы»), авторы пытаются расширить хронологию и рассматривать проблему на материалах 1934–1937 гг. и даже в более поздние годы. Однако, несмотря на заявленные в исследованиях хронологические рамки, конкретно-исторический материал, показывающий особенности политики в отношении кулаков в указанные годы, фактически отсутствует[58].
Отдельные проблемы, касающиеся социальной политики в отношении кулаков, затрагиваются преимущественно в работах, посвященных истории единоличных хозяйств. Изучается политика «экономического удушения единоличников» и массовые репрессии в деревне[59]. По мнению Ю.А. Мошкова, экономическая политика 1934–1936 гг. воспринималась местными властями как сигнал к ликвидации индивидуальных хозяйств[60].
В.А.Ильиных, анализируя социальную направленность репрессий, пришел к заключению, что «лозунг ликвидации кулачества с середины 1934 г. фактически сменяется лозунгом полной ликвидации класса крестьян-единоличников»[61].
Среди исследований, раскрывающих проблему, вновь отметим указанные публикации новосибирских ученых, которым несомненно принадлежит приоритет в исследовании политики в отношении единоличников в 1930-е гг. Региональные аспекты проблемы нашли отражение в монографиях В.А. Бондарева, Е.А. Кирьяновой и Г.А. Ташлыкова[62].
Большой вклад в изучение истории единоличного крестьянского двора внесли ученые Европейского Севера. В центре внимания М.А. Безнина и Т.М. Димони – модернизационные изменения аграрной экономики и раскрестьянивание в 1930–1960-е гг.[63] Вологодские историки анализируют трансформацию крестьянского двора в колхозный период, систему крестьянских повинностей; социальный протест крестьянства[64]. Особенно отметим работы М.Н. Глумной, посвященные истории единоличных хозяйств[65]. Историк рассматривает основные демографические и социальные характеристики единоличного крестьянства, анализирует принципы обложения сельхозналогом и порядок выполнения обязательных поставок сельхозпродуктов, приводит сведения о количестве выявленных кулацких хозяйств и размерах выплаченных ими налогов и пр.
В первой главе рассматриваются источниковые основы диссертационного исследования: видовая классификация документальных комплексов и информационные возможности изученных источников для решения поставленных исследовательских задач.
В диссертации широко представлены программно-политические и директивные документы высших органов ВКП(б), статьи теоретического и аналитико-директивного характера партийных лидеров страны, законодательные документы, делопроизводственная документация управленческого уровня[66].
Важнейшим документальным комплексом являются материалы высших финансовых ведомств страны[67], большая часть которых выявлена диссертантом в фондах наркомфинов СССР и РСФСР. Отметим среди них протоколы и стенограммы совещаний и комиссий, создаваемых для разработки законов о сельхозналоге, нормативно-распорядительные документы (инструкции и циркуляры, разъясняющие определенные в законодательстве признаки кулацких хозяйств, особенности начисления на них налоговых платежей, порядок проведения конфискации имущества и пр.). Изучались документы информационно-статистического и аналитико-динамического характера, позволяющие рассмотреть динамику выявления кулацких хозяйств по стране в целом и отдельным регионам, проанализировать признаки идентификации кулаков, получить сведения о выплате налогов и количестве экспроприированных хозяйств.
Высокую информационную насыщенностью имеют документы НКЮ РСФСР и Верховного суда РСФСР, ОГПУ–НКВД. Нормативно-правовая база судебных репрессий изучалась на основе анализа Уголовного Кодекса РСФСР, дополнений и изменений к кодексу, публиковавшихся в издании «СУ РСФСР», а также директив органов юстиции, выходивших отдельными изданиями[68].
Отметим важность изучения материалов, публиковавшихся в журналах «За социалистическую законность» (Орган Прокуратуры СССР), «Советская юстиция» (Орган НКЮ РСФСР), «Судебная практика РСФСР» (Приложение к журналу «Советская юстиция»), которые почти не привлекаются в качестве источника в работах историков-аграрников[69].
При изучении официальных документов, раскрывающих социальную политику в северной деревне, применялся метод фронтального просмотра больших документальных комплексов документов, которые в значительной мере и составили источниковую базу исследования. Выделим среди них два типа новых документальных комплекса. Во-первых, документы, фактически всегда находившиеся на открытом доступе, но не привлекавшиеся ранее для изучения политики в отношении группы «кулаки» (документы финансовых органов, сельских и районных налоговых комиссий, а также комиссий, создаваемых при исполкомах для рассмотрения крестьянских жалоб, поименные списки и книги учета кулацких хозяйств и пр.). Во-вторых, рассекреченные документы, подавляющее большинство которых вводится в научный оборот впервые (материалы региональных властных структур, органов суда и прокуратуры, ОГПУ–НКВД).
Среди документов партийных структур[70] отметим три основных комплекса: протокольная и нормативно-распорядительная документация; текущая переписка с вышестоящими и нижестоящими партийными органами, государственными структурами, ОГПУ и НКВД, суда и прокуратуры; информационно-аналитические и отчетные материалы (отчеты и доклады, справки партийных структур по всей вертикали власти, докладные записки и сообщения комиссий, проверяющих выполнение директив нижестоящими партийными организациями, сообщения и отчеты, предоставлявшиеся партийным органам другими государственными структурами и карательными органами).
В фондах исполкомов[71] изучались нормативные документы, протокольная и распорядительная документация, материалы комиссий, создаваемых при исполкомах для проверки проведения различных «хозяйственно-политических кампаний» нижестоящими организациями. В отчетных материалах содержится разносторонняя статистическая информация, в том числе о численности выявленных кулаков и раскулаченных семей[72]. Изучались также документы отделов РКИ (материалы комиссий, проверяющих районные органы и сельсоветы, а также комиссий, рассматривающих жалобы крестьян в органы РКИ).
Большой объем фактической информации выявлен в документах региональных финансовых органов[73]. Нормативно-распорядительные документы позволили изучить критерии идентификации и порядок выявления кулаков, получить разнообразный статистический материал (о количестве кулацких хозяйств, налоговых платежах и конфискации имущества неплательщиков и пр.).
Отметим среди новых комплексов архивных документов материалы сельских и районных налоговых комиссий[74], а также комиссий, создаваемых при исполкомах для рассмотрения крестьянских жалоб[75].
Изучение этих документов позволило рассмотреть изменения в трактовке признаков, которыми обосновывался эксплуататорский характер хозяйства, и понять, за какие «антисоветские» действия крестьян относили к кулакам по признаку «политическая нелояльность», раскрыть механизм выявления кулаков и показать, из каких категорий крестьян ежегодно пополнялись «кулацкие списки».
Большой объем разносторонней информации содержится в именных (как правило, годовых) списках и книгах учета кулацких хозяйств по отдельным сельсоветам и значительно реже по районам[76].
Наиболее полные и систематические материалы по истории репрессивной политики представлены в документах органов юстиции Северного края[77]. Изучались нормативные документы, регламентирующие порядок определения «классовой принадлежности» привлекаемых к судебной ответственности, особый порядок рассмотрения дел на кулаков и применения мер социальной защиты, участие органов юстиции в проведении «хозяйственно-политических кампаний». Широко представлена деловая переписка органов юстиции, судебно-следственная документация и протоколы совещаний работников органов прокуратуры и суда. Среди отчетных документов отметим периодические отчеты об итогах деятельности карательных органов.
Особую сложность для историка представляют документы отделов ОГПУ–НКВД, которые в основном хранятся в собственных архивах ФСБ и закрыты для исследователей. Документы выявлялись главным образом в фондах властных структур, которые информировались об «оперативно-следственной деятельности» органов ОГПУ–НКВД. Это информационные материалы в виде спецсводок (посвященных какой-либо одной специальной проблеме) и оперсводок (содержащих оперативную информацию о ситуации и основных происшествиях за определенный период). В сводках есть материалы о политических настроениях населения и «контрреволюционных выступлениях».
При работе над диссертацией были изучены коллекции 17 центральных и 11 региональных периодических изданий, которые позволили не только получить дополнительный конкретно-фактический материал по теме, но и оценить идеологическое оформление и пропагандистскую деятельность власти.
В диссертационном исследовании широко представлены две группы документов личного происхождения. Во-первых, это документы 1920–1930-х гг., выявленные в архивах (различные формы апелляции крестьян в государственные органы, написанные в форме жалоб, письма крестьян в редакции «Крестьянская газета» и местных газет, так называемые товарищеские письма местных активистов). Во-вторых, воспоминания современников, собранные диссертантом и другими исследователями в последние годы[78]. Значительная часть собранных источников личного происхождения представлена в тематических сборниках документов и материалов, опубликованных в Республике Коми.
Таким образом, при работе над диссертацией была сформирована репрезентативная источниковая база, позволяющая в полной мере достичь поставленной цели и решить исследовательские задачи.
Во второй главе «"Кулаки" в большевистской теории и политической практике 1917–1927 гг.» показаны особенности социальной политики государства в первое послереволюционное десятилетие.
В главе рассматривается конструирование идеологемы «кулаки» в программно-политических документах новой власти 1917–1920 гг., социальная политика периода военного коммунизма, направленная на превращение «класса на бумаге» в реальную социальную группу крестьян.
Ликвидация частной собственности и объединение крестьян в коллективные хозяйства были определены в коммунистической программе как важнейшая из задач «диктатуры пролетариата». В борьбе за социализм «союзником пролетариата», в представлении большевиков, может быть только «класс пролетариев и полупролетариев» (батраки и беднейшие крестьяне), только их признавали «трудовым крестьянством». Все остальное крестьянство, крестьянин-собственник, – это «мелкобуржуазный класс», «живущий за счет чужого труда». При характеристике «противников социализма» произошла замена понятия «крестьянская буржуазия» на понятие «мелкобуржуазное крестьянство».
Диссертант пересматривает устойчивый стереотип отечественной историографии в характеристике «классового врага» в крестьянстве в большевистской теории (кулак – сельский эксплуататор) и делает вывод, что стратегическим «врагом социализма» после прихода большевиков к власти был объявлен крестьянин-собственник (мелкобуржуазное крестьянство).
С введением продовольственной диктатуры и созданием комбедов различаются два типа крестьян-собственников по социально-политическому признаку: сторонники и противники новой политики в деревне. Крестьяне, которые сопротивлялись государственной хлебной монополии, объявлялись «врагами экономических мероприятий Советской власти».
Для обозначения враждебно настроенной группы крестьян большевики с 1918 г. стали использовать термин «кулак», принятый в крестьянском лексиконе для негативной оценочной характеристики, а поэтому и наиболее оптимальный в пропагандистском отношении – «кулак». Категория обыденного крестьянского сознания интегрируется в марксистскую категорию «классового» анализа. В общественном сознании формируется негативный имидж «врага» в виде хорошо известного плакатного кулака в зверином обличии. Термин «кулак» превращается в идеологему, внедряемую в общественное сознание для обозначения «классового врага» в крестьянстве.
Крестьянские волнения, охватившие страну и названные «кулацкими», заставили большевиков в 1919 г. внести существенные коррективы в характеристики «классового деления крестьянства» и вспомнить о забытой ими социальной группе «середняки». Теперь уже и середняки (а не только бедняки) признаются «трудовым крестьянством». Основной социально-экономический признак середняка: он не применяет наемный труд и не эксплуатирует бедноту. Между тем, по-прежнему проводится дифференциация крестьянина-собственника по социально-политическому признаку: середняк, выполняющий требования новой власти – «наш союзник, наш друг, наш соратник»; тот, кто не делает этого, – по-прежнему «классовый враг». Таким образом, большевики создали теоретическую модель «класса кулаки» и наделили его определенными социальными и политическими характеристиками. «Кулаки» в большевистской теории – это социальная группа крестьян, которая была сконструирована по идейно-политическим критериям для устранения потенциальных и реальных противников большевистской политики в деревне.
Социальная политика была направлена на поддержку и повышение социального статуса группы, воспринимаемой как «лояльная» («бедняки»), и ликвидацию группы, названной «враждебной» («кулаки»). «Классовый террор» в отношении массовой категории крестьян, отнесенных к кулакам, превращал еще совсем недавних союзников новой власти во врагов правящего режима, что служило объективной основой для проведения против них репрессивной политики.
Важнейшую роль в создании новых социальных отношений в деревне сыграла политика власти, направленная на сознательное углубление расколов в крестьянстве и создание «классового» конфликта, при этом активно использовались ранее сложившиеся в деревне противоречия между богатыми и бедными. Сконструированная в большевистской теории социально-политическая группа «кулаки» в результате социальной политики становится реальной социальной общностью крестьян с общими интересами, толкаемой к общему типу реакции на политику власти, с общей трагической судьбой. К кулакам относили крестьян, принадлежащих к разным социальным группам, однако доля зажиточных, в том числе и сельских эксплуататоров, была повышенной.
Одна из основных особенностей формирования социальной группы «кулаки» в годы военного коммунизма заключается в том, что большевики сконструировали теоретическую модель «класса» и перешли к политике репрессий против крестьян, получивших клеймо «кулак», не определив законодательно социальные границы и социально-правовую модель группы.
Анализируя особенности политики «ограничения эксплуататорских тенденций в деревне" в нэповский период диссертант акцентирует внимание на проблеме интеграции теории, политики и права
Новая экономическая политика формировалась как временное отступление от реализации партийной программы. Власть пошла на уступки крестьянину и установила «с этим последним капиталистическим классом» вынужденный (и главное – временный) союз. В программно-политических документах провозглашался принцип «классовой» социальной политики в деревне, направленной на регулирование социально-экономических процессов, ограничение, недопущение усиления капиталистического уклада.
Законодательство, определяющее земельную правоспособность крестьянина, правовое регулирование арендных отношений и применения наемного труда, было направлено на недопущение использования земельного надела как источника нетрудовых доходов и расширения эксплуататорских отношений. Оно не связывало земельную правоспособность с социальным положением гражданина или с его избирательной правоспособностью, не предусматривало каких-либо существенных ограничений или дискриминации за социальный статус «сельский эксплуататор» («кулак»).
Характеристика законодательства о сельхозналоге показывает, что в начале нэпа налоговая политика решала фискальные, а не «классовые» задачи, размер налога зависел исключительно от величины дохода хозяйства. Элементы «классовости» появляются лишь с введением в 1925/1926 г. необлагаемого минимума для маломощных и усилением прогрессивности налогообложения для экономически крепких хозяйств. Законодательство не выделяло кулацкие (эксплуататорские) хозяйства в самостоятельную налоговую группу и не предусматривало особого порядка выплаты налога в зависимости от социального статуса.
Нормативно-правовая база, регламентирующая условия предоставления государственного кредита, до 1925 г. не содержала каких-либо указаний на различие в условиях кредитования в зависимости от социальной принадлежности. Принцип кредитования по социальным категориям крестьян был провозглашен в 1925 г., однако дифференциация условий предоставления кредитов по «классовому» признаку в законодательстве так и не была проведена до 1928 г.
Таким образом, диссертант пересматривает общепринятое в отечественной историографии утверждение о прямой «классовой» направленности социальной политики нэповского периода против кулацких (эксплуататорских) хозяйств. Объектом ограничительной политики были отношения, а не конкретные лица; она не была дискриминационной по признаку социальной принадлежности[79]. Этим во многом объясняется отсутствие в законодательстве нэповского периода критериев идентификации кулаков и законодательного закрепления его социально-правового статуса. «Кулаки» как самостоятельная социальная группа не была юридически оформлена и потому не имела четких социальных границ.
В нэповский период ярко проявилось несоответствие между «классовой» направленностью социальной политики против кулацких (эксплуататорских) хозяйств, определенной в программно-политических документах, и реализацией ее в правовую норму и политическую практику. Причину нереализованности партийных лозунгов следует искать во внутренней противоречивости нэповской политики в деревне. Социальная политика государства была обречена на своего рода поиск «золотой середины» между политической доктриной (требовавшей ограничить возрождение эксплуататорских хозяйств) и экономической целесообразностью (требовавшей подъема сельского хозяйства, максимально возможного увеличения продукции крестьянского хозяйства).
Содержание третьей главы диссертации раскрывает ее название –«"Кулаки" как объект социальной политики в 1928–1929 гг.».
В главе рассматривается конструирование "классового врага" в программно-политических документах власти и законодательное закрепление социально-правового статуса группы «кулаки».
Диссертант показывает конструирование теории обострения «классовой борьбы» в условиях «наступления социализма», «врагов народа» и идеологемы «кулак». Подчеркивается, что впервые со времен Гражданской войны ставится задача борьбы с кулаком не только как с держателем хлеба, но как с «врагом социализма». В документах власти признается, что при проведении хлебозаготовок середняков, успешно ведущих хозяйство и отказывающихся от продажи своей продукции государству, относили к эксплуататорам («кулацко-спекулятивным элементам»).
В конце 1920-х гг. впервые была законодательно закреплена социально-правовая модель группы «кулаки». Новое законодательство предусматривало применение дискриминационных мер к кулакам: ограничение прав на пользование землей, сдачу ее в аренду и применение наемного труда, введение запрета на кредитование и приобретение сельхозорудий и машин, вступление в колхоз. Наиболее значимыми дискриминационными мерами было определение размера налогов и заданий по заготовкам в индивидуальном порядке.
Создается законодательная база репрессий в судебном и административном порядке. Особенность нормативно-правовой базы репрессий по решению судебных органов состояла в том, что УК РСФСР 1926 г. и новые редакции статей, принятые в 1927–1929 гг., не предусматривали каких-либо различий в наказаниях за социальный статус. Особые меры социальной защиты и особый порядок возбуждения уголовного преследования в отношении кулаков определялись в секретных подзаконных актах НКЮ и Верховного суда РСФСР. Органы юстиции должны были руководствоваться не соображениями формально-юридического характера (статьями УК РСФСР 1926 г. и новыми редакциями статей), а главным образом «теневым законодательством», регламентирующим «классовый подход».
Существенные изменения были внесены в порядок применения наказаний и репрессий по решению административных органов: летом 1929 г. была узаконена полная конфискация имущества крестьян по решению сельского совета за невыполнение заданий по заготовкам и невыплату налоговых платежей, определены особые условия конфискации имущества кулаков.
В главе анализируется проблема конструирования социальных границ группы «кулаки». Диссертант рассматривает дискуссии в центральных финансовых органах страны о введении новой системы налогообложения и определении признаков нетрудовых хозяйств, изменения в критериях идентификации кулацких хозяйств в законодательстве и решениях региональных властных органов, выявление кулаков в социальной практике конца 1920-х гг.
В современной литературе популярны два утверждения, которые, по мнению диссертанта, требуют уточнения и корректировки: четкие объективные «классовые критерии» определения кулацких хозяйств, «к которым стремились большевики», не были найдены; политические признаки являлись результатом неопределенности социально-экономических признаков[80].
В законодательстве о сельхозналоге на 1928/29 г. выделяются две новые группы налогоплательщиков: выплачивающие налог с процентной надбавкой (зажиточные) и в индивидуальном порядке (эксплуататорские, кулацкие хозяйства). В самой общей форме в нормативных документах наркомфинов СССР и РСФСР был приведен перечень признаков кулацких хозяйств и определены контрольные задания по их выявлению.
Первые итоги проведения кампании по выявлению кулаков (лето 1928 г.) показали, что, при непонимании местными работниками нового метода обложения и субъективного подхода к определению социальной принадлежности, к кулацким относились «трудовые» хозяйства. Особенностью проверочной кампании 1928 г., отличающей ее от всех последующих, было не выявление новых кулаков, а исключение хозяйств, не имеющих эксплуататорских доходов.
Положение о сельхозналоге на 1929/30 г. выделяло две группы кулаков: «явно кулацкие хозяйства», которые облагались налогом на общих с «трудовыми» хозяйствами основаниях, но лишались предусмотренных законодательством льгот, и «наиболее богатые», выплачивающие налог в индивидуальном порядке (не менее 2 и не более 3% всех крестьянских хозяйств).
Установление признаков «явно кулацких хозяйств» (в союзном законодательстве они были сформулированы в самой общей форме) относилось к компетенции союзных республик.
Признаки «наиболее богатых» кулацких хозяйств были перечислены в законе о сельхозналоге. В документах центральных финансовых органов разъяснялись такие наиболее распространенные эксплуататорские признаки, как применение наемного труда, скупка и торговля. Определялся также ряд существенных ограничений в их трактовке. Во-первых, оговаривался срок действия нетрудовых доходов (предшествующий окладный год): хозяйства, имеющие нетрудовые доходы до мая 1928 г., индивидуальному обложению не подлежали. Во-вторых, указывался ограничительный минимум размера дохода, ниже которого хозяйство не могло облагаться налогом в индивидуальном порядке (500 руб., в том числе нетрудовой доход – более 125-150 руб.). В-третьих, в постановлениях местных исполкомов оговаривались количественные ограничители и по другим эксплуататорским признакам, в том числе за применение наемного труда. Предоставив краевым и областным исполкомам право вносить изменения в перечень признаков «применительно к особенностям отдельных районов», директивы центральных финансовых органов в начальный период налоговой кампании предупреждали о недопустимости чрезмерного их расширения и дополнения, чтобы не допустить повторения ошибок предыдущего года.
В обязательных постановлениях о признаках кулацких хозяйств многих региональных органов управления, в том числе и Европейского Севера, а в налоговой практике повсеместно, установленные законодательством две категории кулаков фактически не выделялись, и все хозяйства, признанные эксплуататорскими, облагались налогом в индивидуальном порядке.
Сравнительная характеристика союзного законодательства – налогового, трудового (постановление СНК СССР 21 мая 1929 г.) и законодательства о выборах в советы (инструкция 1926 г.) позволила придти к заключению о серьезных разночтениях в определении признаков эксплуататорских хозяйств.
Итоги проведения учетной кампании (май-июль 1929 г.) показали невыполнение минимальных заданий по выявлению 2% кулацких хозяйств в большинстве районов страны. Сформулированные в законодательстве признаки эксплуататорских хозяйств и требования их строго соблюдения являлись существенным ограничителем в выявлении кулацких хозяйств.
В сентябре-октябре 1929 г. секретными директивами НКФ СССР вносятся изменения в нормативно-правовую базу, регламентирующую эксплуататорские признаки, с целью устранения «всех формальных моментов, которые в малейшей степени препятствовали полному выявлению кулацких хозяйств». В сентябре 1929 г. НКФ СССР отменил установленный весной минимальный суммовой признак дохода, при наличии которого допускалось привлекать хозяйство к индивидуальному обложению. Местным исполкомам предписывается внести изменения в обязательные постановления: расширить признаки, служащие для определения кулацких хозяйств, и пересмотреть (или отменить) установленные ранее количественные ограничители, в том числе и по признаку применения наемного труда. НКФ СССР потребовал привлекать к обложению в индивидуальном порядке все кулацкие хозяйства, имеющие один из признаков, вне зависимости от размеров дохода (в том числе и нетрудового) или наемного труда.
С осени 1929 г. региональные органы управления в директивах, а местные работники в своей практической деятельности руководствовались не нормативно-правовой базой первой половины 1929 г., а секретными директивами центральных финансовых ведомств, принятыми осенью 1929 г.
В диссертации показан процесс пересмотра признаков кулацких хозяйств в документах местных исполкомов и финансовых органов Северного края, проведения осенью-зимой кампании «довыявления» кулаков, в результате которой их численность в течение сентября-декабря выросла более чем в четыре раза.
Из проведенного диссертантом исследования следует, что в законодательстве 1928 – первой половины 1929 гг. были сформулированы четкие и достаточно однозначные социально-экономические признаки определения эксплуататорских хозяйств. Но, позволяя выявлять эксплуататоров (их было в деревне очень мало), они ограничивали возможности выявления крестьян, с точки зрения власти «враждебно настроенных к экономической политике». Отмена основных ограничений в трактовке эксплуататорских признаков устранила существовавшие ранее серьезные препятствия и позволила при необходимости определять «классовое лицо» по политическим критериям, формально подкрепляя их социально-экономическими. Таким образом, была создана необходимая «правовая» база для превращения «кулаков» из социально-экономической группы сельских эксплуататоров в социально-политическую группу «врагов».
Анализируя социальную политику в северной деревне, диссертант рассматривает формы дискриминации и репрессий в отношении кулаков при проведении «хозяйственно-политических» кампаний.
В исследовании показаны особенности начисления и выплаты сельхозналога основными категориями налогоплательщиков, в том числе и кулацкими хозяйствами. Документы финансовых органов показывают, что с осени 1929 г. в северной деревне начинается экспроприация кулацких хозяйств и привлечение к судебной ответственности особо «злостных» неплательщиков.
На примере северной деревни раскрываются причины организации и методы проведения хлебозаготовок в потребляющих регионах страны. Подчеркивается отсутствие какой-либо экономической целесообразности в их проведении: кампания рассматривалась как средство «классового перераспределения хлебных ресурсов» и наступления на кулака, а с осени 1929 г. – и раскулачивания хозяйств. В диссертации приведены директивы центральных и региональных органов, определяющие порядок раскладки заданий по заготовкам по крестьянским дворам и методы воздействия на крестьян, не выполняющих возложенных на них задания. Осенью 1929 г. начинается кампания по «довыявлению» хозяйств, выполняющих заготовки на основе твердых (индивидуальных) заданий, в списки «твердозаданцев» включаются хозяйства, не имеющие эксплуататорских признаков. Одновременно с определением для них твердого задания начислялся и сельхозналог в индивидуальном порядке. В документах краевых властных органов зимой 1929/30 г. открыто говорилось о необходимости увеличения заданий по хлебозаготовкам для кулацких хозяйств с целью «подвести» их под раскулачивание. Экспроприация хозяйств начинается осенью 1929 г., а зимой 1929/30 г. раскулачивание приобретает массовые масштабы.
В диссертации рассматривается складывание системы принудительного труда на лесозаготовках. Дореволюционный уровень заготовок в регионе был превзойден в середине 1920-х гг. и возможности увеличения их объемов за счет добровольного привлечения рабочей силы местного крестьянства (при почти полном отсутствии механизации лесозаготовок) были практически исчерпаны. Решить поставленную руководством страны задачу увеличения объемов лесозаготовок к концу первой пятилетки в 7-8 раз (без введения системы принудительного труда и массовых репрессий) было невозможно.
В лесозаготовительный сезон 1929/30 г. вводились «твердые» задания для кулаков. В директивах центральных и региональных органов власти не содержалось каких-либо указаний об особых условиях работы и оплаты труда «твердозаданцев». По-видимому, впервые они были определены в начале 1930 г. (повышенные задания, худшие виды работ на изолированных от общей массы крестьян участках, пониженная оплата труда и пр.).
В репрессивной политике в отношении кулаков можно выделить два периода. В 1928 – первой половине 1929 гг. применяются репрессии по решению судебных органов за невыполнение заданий по заготовкам и привлечение крестьян органами прокуратуры и ОГПУ за «контрреволюционные преступления». Во второй половине 1929 г. в дополнение к указанным репрессиям начинается экспроприация кулацких хозяйств по решению органов исполнительной власти за невыполнение государственных заданий и повинностей.
В отличие от хлебозаготовительных регионов страны, где политика в отношении кулаков уже с начала 1928 г. приобретает ярко выраженный репрессивный характер, в Северном крае дискриминационные меры перерастают в массовые репрессии в административном и судебном порядке осенью1929 г.
В диссертации приведены сведения органов юстиции края о количестве осужденных (по «хозяйственно-политическим кампаниям» и социальным категориям крестьян) и применяемых мерах социальной защиты. Сравнительные данные о количестве выявленных кулацких хозяйств и осужденных кулаков показывают массовые масштабы судебных репрессий до официального провозглашения политики «ликвидации кулачества как класса».
Проведенное исследование позволило диссертанту определить особенность социальной политики рассматриваемого периода: дискриминационные меры и политические репрессии применялись к крестьянам за индивидуальный статус («кулак»), а не за принадлежность к групповой статусной позиции («кулаки»).
В конце 1929 г. власть объявила о переходе к реализации главной стратегической задачи, определенной большевистской теорией, – ликвидации «класса единоличное крестьянство» и созданию «класса колхозное крестьянство». Характеристике первого этапа реализации этой задачи посвящена четвертая глава диссертации – «"Кулаки" как реальная социальная группа репрессированных крестьян (1930–1932 гг.)». Диссертант подчеркивает, что в официальном названии политики («ликвидация кулачества как класса») определены ее основная цель и особенность – ликвидации подлежали хозяйства, отнесенные к кулацким, за групповой «классовый» статус.
В главе рассматривается нормативно-правовой механизм репрессий, проводимых по решениям внесудебных и судебных органов.
Формы внесудебных репрессий, осуществляемых по решению органов исполнительной власти и ОГПУ, определялись в зависимости от приписывания кулака к одной из трех категорий на основании политического (лояльность по отношению к «мероприятиям партии по социалистической реконструкции хозяйства») и социального (степень зажиточности) признаков.
Контрольные задания, определенные в нормативных документах, предусматривали ликвидировать к лету 1930 г. в основных зерновых районах 3–5% крестьянских хозяйств, что в два раза превышало официальную статистику сельских эксплуататоров (от 1,2 до 2,5% по разным районам). Таким образом, определенные властью социальные границы группы «кулаки», подлежащей ликвидации, были значительно шире социальных границ группы «сельские эксплуататоры».
В начале 1930 г. были расширены права органов исполнительной власти на применение репрессий. Во-первых, основанием для применения репрессий в форме конфискации имущества теперь уже было не только невыполнение заданий по заготовкам и невыплата налогов, но и «хищнический убой скота», распродажа имущества и «самовольное» переселение кулацкой семьи и пр. Фактически это позволяло раскулачить любую семью, внесенную в «кулацкие» списки. Следовательно, основанием для проведения экспроприации крестьянского хозяйства стал не индивидуальный статус («кулак»), а принадлежность к социальной группе «кулаки». Во-вторых, в дополнение к уже существующему с лета 1929 г. праву на конфискацию имущества, органы исполнительной власти получили и право принимать решение о выселении раскулаченных семей (ответственность за проведение «операции» возлагалась на органы ОГПУ).
В диссертации проанализированы директивы властных органов Северного края, в которых определялся порядок проведения политики «ликвидации кулачества как класса» по решению внесудебных органов.
В 1930–1932 гг. были внесены существенные изменения в нормативно-правовую базу репрессий по решению судебных органов. Новые редакции статей УК РСФСР 1926 г., во-первых, установили, что в отношении кулаков для применения репрессий не требовалось обязательного предварительного административного воздействия, во-вторых, определили применение особых мер социальной защиты и особого порядка возбуждения уголовного преследования к кулакам. Следовательно, применяемые судебными органами карательные меры определялись не только совершенным преступлением («социально-опасным действием»), но и «классовой принадлежностью». Диссертант проанализировал директивные документы НКЮ и Верховного суда РСФСР, разъясняющие порядок «выявления классовой социальной физиономии обвиняемого», и предоставившие судам право переквалификации дел и мер социальной защиты в зависимости от «классовой принадлежности».
В диссертации излагаются директивы органов юстиции Северного края, раскрывающие механизм осуществления судебных репрессий, «классовый подход» в применении наказаний. Особое внимание уделяется характеристике карательной политики за преступления, связанные с лесозаготовками.
Отметим отличия в применении двух типов репрессий (по решению внесудебных и судебных органов). В отличие от административной высылки, которая носила семейный и бессрочный характер, выселение по решению суда в 1930 г. применялось в отношении лица, приговоренного к этой (основной или дополнительной) мере социальной защиты, и не затрагивало членов семьи осужденного; срок высылки определялся приговором суда. С 1931 г. эти различия исчезают и выселению подлежат все члены семьи кулаков, находящихся под следствием или осужденных судами и органами ОГПУ. В отличие от полной конфискации всего имущества кулацкой семьи в административном порядке, в соответствии с УК РСФСР 1926 г. и новыми редакциями статей по судебному приговору отчуждалось только имущество, принадлежащее осужденному. Допускалось применение конфискации всего имущества, даже если это противоречило «формальным, ныне существующим правовым нормам».
Анализируя критерии принадлежности к социальной группе "кулаки"» диссертант рассматривает дискуссии в НКФ СССР о введении новых признаков идентификации кулацких хозяйств, изменения, внесенные в трактовку эксплуататорских признаков в законодательстве и решениях региональных органов, документы сельских и районных налоговых комиссий, показывающие выявление кулаков в социальной практике в северной деревне.
Особенность определения социальных границ группы «кулаки» в 1930–1932 гг. состояла в том, что власть, объявив в качестве задачи ликвидацию «сельских эксплуататоров бедноты», превратила «кулаков» в особую группу крестьян, к которой официально приписывали на основе политического признака. Социальные границы группы «кулаки» расширялись за счет включения в нее все большего числа крестьян, объявленных «врагами Советской власти».
К концу 1930 г., когда в деревне было раскулачено и депортировано в северные районы страны подавляющее большинство хозяйств, выявленных в предшествующие годы, а единоличные хозяйства «ликвидировали» «кулацкие» признаки, возможности выявления новых кулаков на основе традиционных эксплуататорских признаков были фактически исчерпаны.
В союзном законодательстве в 1931 г. впервые не были установлены контрольные задания по выявлению кулаков, а также отсутствовал традиционный перечень эксплуататорских признаков, которые теперь устанавливались СНК союзных и автономных республик, а также краевыми и областными исполкомами. Это положение вошло и в законодательство 1932 г. В Положениях 1931 и 1932 гг. и инструкциях НКФ СССР отсутствовали количественные ограничительные критерии признаков кулаков. Единственное ограничение предусматривало обложение сельхозналогом в индивидуальном порядке хозяйств, которые имели признаки «к моменту учета» или «в предшествующем окладном году».
Кардинально решить проблему выявления новых кулаков можно было двумя способами: отменить ограничение срока действия «нетрудовых доходов» и придумать новые признаки.
Региональные органы управления РСФСР изменили срок действия «кулацких» признаков, воспользовавшись отсутствием в постановлениях СНК РСФСР 1931 и 1932 гг. указаний на ограничение срока их учета предшествующим годом. В решениях местных исполкомов в 1931 г. признаки учитывались на момент введения индивидуального обложения (1928/29 г.), или, как в постановлении Севкрайисполкома, устанавливался год учета по каждому признаку. В 1932 г., как правило, указание на год учета признаков отсутствовало.
С 1931 г. в постановления многих региональных исполкомов, в том числе и Северного края, был включен новый признак, широко применявшийся в практике выявления кулаков с осени 1929 г., но официально не указанный в законодательстве: «наличие значительных материальных накоплений» в хозяйствах «бывших крупных торговцев, промышленников».
Анализ документов сельских и районных налоговых комиссий, а также комиссий для рассмотрения жалоб крестьян позволяет сделать следующие заключения. Во-первых, в новые списки включались все хозяйства, которые не были раскулачены (или «частично раскулачены») в предыдущем году. Во-вторых, среди впервые выявленных кулаков подавляющее большинство было отнесено к этой группе по новому признаку: «проживание на ранее накопленные нетрудовые доходы», а также за такие «скрытые признаки эксплуататорской деятельности», как торговля и спекуляция. В-третьих, основным «резервом» для пополнения «кулацких» списков были крестьяне, признанные ранее «трудовыми» и исключенные из числа кулаков, а также зажиточные[81] и исключенные из колхозов. В-четвертых, главную роль в определении социальной принадлежности крестьянина играл политический признак («лояльность к Советской власти»). Подтверждение политического признака «фактами эксплуататорских действий» было столь сложным делом, что налоговые комиссии постоянно обвинялись в «не оформлении фактическим материалом признаков индивидуального обложения». Как свидетельствуют крестьянские жалобы, наиболее распространенным способом «подкрепления» было придумывание признаков.
В четвертой главе рассматривается проведение политики «ликвидация кулачества как класса» в северной деревне внесудебными органами («изъятие» органами ОГПУ «контрреволюционного кулацкого актива», экспроприация кулацких хозяйств по решению органов исполнительной власти и внутрикраевое выселение раскулаченных семей), репрессии по решениям судебных органов.
Диссертант отмечает одну из особенностей проведения политики «ликвидации кулачества как класса» в северной деревне: в связи с загрузкой края переселенцами из других районов страны в первой половине 1930 г. выселение раскулаченных в административном порядке не приобрело массового характера. Крупномасштабная операция по выселению разворачивается весной-летом 1931 г. В Коми область были выселены фактически все хозяйства, числящиеся на тот момент в «кулацких» списках и имеющие трудоспособных работников. Выселение в «индивидуальном порядке» кулацких семей, члены которых были репрессированы органами ОГПУ и судами, продолжалось и в последующие годы.
Самыми массовыми формами применяемых в отношении кулаков наказаний в Северном крае были дискриминация и репрессии при выполнении налоговых платежей и государственных заданий (особенно крестьянская повинность по лесозаготовкам). Характеристика законодательства о порядке начисления налогов и заданий по заготовкам, директивных документов, регламентирующих выполнение государственных повинностей, конкретно-исторический материал, показывающий проведение этих кампаний в северной деревне, свидетельствуют об их прямой направленности на экспроприацию кулацких хозяйств.
В 1930 г. репрессии в отношении кулаков за невыполнение государственных повинностей применялись по решению органов исполнительной власти (экспроприация) и в судебном порядке (экспроприация, принудительные работы, высылка, лишение свободы), а в 1931–1932 гг. – преимущественно в судебном порядке. В работе приведены сведения о карательной политике в крае по этим видам «преступлений» (количество крестьян, привлеченных к судебной ответственности, примененные к осужденным меры социальной защиты). К концу 1932 г. было ликвидировано подавляющее большинство хозяйств, внесенных в списки кулаков с 1928 по 1932 гг.
Пятая глава диссертации – «Социальная политика в 1933–1936 гг.: от ликвидации "класса кулаки" к ликвидации "класса единоличное крестьянство"».
В главе рассматривается проблема конструирования нового образа "классового врага" в программно-политических документах власти.
Диссертант показывает, что после провозглашенного в конце 1932 г. завершения политики «ликвидация кулачества как класса» власть конструирует новый образ «врага» в деревне, который не исчез, а лишь изменил свое «классовое лицо». Помимо «недобитого» кулака» появились «новые враги», выступающие против экономической политики власти. «Новыми врагами» объявлялись единоличники, не выполняющие государственных заданий и занимающиеся «спекуляцией», и «бывшие колхозники», исключенные из колхоза за «вредительскую работу». Изменилась и трактовка «политической лояльности» власти: если в начале 1930-х гг. – это главным образом готовность вступить в колхоз, то теперь – безропотное выполнение государственных повинностей.
В документах краевых органов выделяется два типа единоличников: «трудящиеся, выполняющие свои обязательства перед государством», и «саботирующие» их «бывшие бедняки и середняки» («спекулянты», «контрреволюционная свора саботажников»). Единоличники, которые уклоняются от выполнения налогов и заданий, «по своим антисоветским тенденциям ничем не отличаются от кулака», и, следовательно, «борьба с этими антигосударственными элементами» должна быть как с «врагами Советского государства».
Новая трактовка «классового врага» определила характер изменений, внесенных в 1933 г. в налоговое законодательство, и применяемые в социальной практике признаки социальной идентичности кулаков.
К основным «кулацким» признакам в 1933 г. относятся: 1) проживание «на ранее нажитые доходы» («бывший кулак» – сельский эксплуататор бедноты»), 2) невыполнение государственных заданий и занятие спекуляцией, исключение из колхоза («новые типы» кулаков»).
Из законодательства 1934 г. была исключена статья об отнесении к кулацким хозяйств, «злостно не выполняющих заданных им планов посева и других установленных законом государственных обязательств». В 1935 г. было продлено действие «Положения» 1934 г. Существовавший порядок налогообложения кулацких хозяйств был отменен постановлением ЦИК и СНК СССР «О продлении действия Положения о сельхозналоге» от 20 июля 1936 г.
При изучении документов налоговых комиссий не были выявлены хозяйства, впервые отнесенные к кулакам в 1933–1935 гг. на основании традиционных эксплуататорских признаков, обоснованных конкретными фактами эксплуатации после 1928 г. Применение наемного труда, аренды-сдачи земли и средств производства, наличие промышленного заведения и пр. указывались в дополнение к новым признакам, установленным налоговым законодательством.
Подавляющее большинство «новых» кулаков в 1933 г. имели признак: «невыполнение государственных обязательств». После отмены этого признака большая их часть (не раскулаченных) вновь оказалась в списках 1934 и 1935 гг., и эксплуататорский характер (в дополнение к другим признакам) подтверждался невыполнением госпоставок. К кулакам относили за «проживание на ранее нажитые доходы» («дореволюционное прошлое»), «вычищенных» из колхозов и занимающихся «систематической спекуляцией». После исключения из законодательства осенью 1933 г. отдельной группы «зажиточные» почти все из них автоматически были записаны в списки кулаков. В протоколах, как правило, или отсутствовали конкретные факты, подтверждающие наличие эксплуататорских признаков, или указывались придуманные признаки. Количество не подтвержденных фактами постановлений налоговых комиссий из года в год возрастало. Среди признаков кулацких хозяйств указывался, как и ранее, политический признак.
Многие крестьянские хозяйства, отнесенные к кулакам в 1933–1935 гг., в предыдущие годы уже побывали (иногда и несколько раз) в кулаках, причем подавляющее большинство из них были исключены из списков кулаков из-за «отсутствия признаков эксплуатации». В 1933–1935 гг. у этих хозяйств были вновь «обнаружены» эксплуататорские признаки за счет новых, установленных законодательством признаков, а также в результате придумывания таких признаков, как «эксплуатация наемного труда», «закабаление бедноты путем ростовщичества», «сдача в аренду сельскохозяйственных угодий» и др.
Анализируя социальную политику в северной деревне, диссертант показывает, что она была направлена не только на ликвидацию крестьянских хозяйств, официально объявленных «кулаками», но и ликвидацию оставшихся в деревне хозяйств крестьян-единоличников.
В исследовании показан экспроприационный характер налоговой политики в отношении различных категорий единоличных хозяйств. Для кулацких хозяйств были введены твердые ставки, устанавливаемые с целью конфискации имущества неплательщиков. Размеры налогов превышали не только «доходы», но и денежные суммы, вырученные от продажи имущества.
В условиях общей политики наступления на единоличников увеличиваются налоговые платежи «трудовых» хозяйств. Приведенные в диссертации сведения о размерах обязательных налоговых платежей, а также документы, характеризующие налоговую практику в северной деревне, показывают, что сельсоветы «завышали учет доходов» единоличников, «искусственно создавали неплательщиков» и «встали на путь ликвидации последних».
Экспроприационный характер в отношении единоличников носит и заготовительная политика. Была изменена система заготовок сельхозпродукции и установлены «имеющие силу налога» твердые обязательства по сдаче продуктов по государственным ценам. Кулакам определялись повышенные нормы заготовок (полуторный или двойной размер к нормам «трудовых» единоличников в зависимости от видов сельхоззаготовок). К выполнению госпоставок привлекались все единоличники «независимо от их имущественного положения» и наличия сельскохозяйственных продуктов, по которым проводятся заготовки» (в том числе и безземельные, и не имеющие скота).
Ужесточаются карательные меры за невыполнение повинностей в отношении всех категорий единоличников. Во-первых, был изменен порядок привлечения крестьян к административной и судебной ответственности за сокрытие имущества и невыполнение налоговых платежей. Если по действующему ранее законодательству за сокрытие имущества от налогового обложения крестьянин привлекался в первый раз к ответственности в административном порядке, то с ноября 1932 г. этот вид «преступлений» сразу преследовался в уголовном порядке. Во-вторых, для всех единоличников (а не только кулаков) в январе 1933 г. было отменено обязательное применение административных мер за невыполнение натуральных поставок и установлена судебная ответственность. В-третьих, в конце 1934 г. была отменена юридическая неприкосновенность имущества «трудовых» единоличников, ограждавшая их раньше от конфискации всего имущества.
За невыполнение государственных повинностей применялись репрессии по решению органов исполнительной власти и судебным приговорам, в результате которых хозяйства единоличников ликвидировались. В массовом масштабе трудоспособные единоличники привлекались к судебной ответственности.
Террор в отношении крестьян-собственников из избирательного (за социальную принадлежность к группе «кулаки») превращается в террор всеобщий (за принадлежность к группе «единоличники»).
В Заключении подведены основные итоги диссертационного исследования.
Определяющую роль в структурировании социального пространства России/СССР периода «построения социализма» играло государство, создававшее новые конфигурации социальной структуры. В основе социального конструирования лежал идеологический проект, определявший лояльные и враждебные государству социальные группы. Идеологические конструкции «союзников» и «врагов» превращались в объективные социальные конструкции, когда они становились руководством к действию государственных органов.
Социальная группа «кулаки» – один из наиболее ярких примеров как идеологический конструкт приобретает форму реального (объективного) социального существования.
Идеологема «кулак» конструировалась в программно-политических документах власти для обозначения «врагов социализма» («экономической политики Советской власти») и «эксплуататоров трудового народа» для устранения потенциальных и реальных противников большевистской политики в деревне.
Особенностью механизма конструирования социальной группы «кулаки» является отсутствие до конца 1920-х гг. нормативно закрепленного правового статуса группы и критериев социальной идентификации. «Кулаки» как самостоятельная социальная группа не была законодательно оформлена и потому не имела четких социальных границ.
В конце 1920 – первой половине 1930-х гг. с помощью законов и подзаконных актов, определявших дискриминационных меры и репрессии в отношении кулаков, был сконструирован социальный статус группы, определены ее социальные границы и механизм отбора крестьян, попадающих в эту часть социального пространства. При определении конкретных лиц, обладавших «кулацкими» признаками, происходила целевая интерпретация фактов и поступков крестьян.
«Статус на бумаге», существующий в нормативных актах, становился реальным социальным статусом в результате социальной политики государства.
В политике государства в отношении группы «кулаки» в конце 1920 – первой половине 1930-х гг. можно выделить три этапа. Особенность первого этапа (1928–1929 гг.) состояла в том, что дискриминационные меры и репрессии применялись к крестьянам за индивидуальный статус («кулак»), а не за принадлежность к групповой статусной позиции («кулаки»). Основная цель и особенность социальной политики на втором этапе (1930–1932 гг.), включавшей применение многообразных дискриминационных и репрессивных мер, определены в ее в официальном названии – ликвидации подлежали хозяйства, отнесенные к кулацким за групповой социальный («классовый») статус. На третьем этапе (1933–1936 гг.), после официально провозглашенного завершения политики «ликвидации кулачества как класса», социальная политика в деревне была направлена не только на ликвидацию крестьянских хозяйств, отнесенных к кулакам («недобитый кулак»), но и ликвидацию хозяйств единоличников.
В результате «социалистических преобразований сельского хозяйства» был ликвидирован «класс мелкобуржуазное крестьянство» («класс мелких собственников») и создан новый «класс» – «колхозное крестьянство».
Публикации по теме диссертации
Монографии:
1. Доброноженко Г.Ф. Коллективизация на Севере. 1929–1932 гг.: Монография. Сыктывкар: СыктГУ, 1994. 12,0 п.л.
2. Доброноженко Г.Ф. Коми деревня в 30-е годы ХХ в.: политические репрессии и раскулачивание: Монография. Сыктывкар: СыктГУ, 2007. - 21,0 п.л.
3. Доброноженко Г.Ф. Кулак как объект социальной политики в 20-е – первой половине 30-х годов ХХ века (на материалах Европейского Севера России): Монография. СПб: Наука, 2008. - 42,5 п.л.
4. Доброноженко Г.Ф. «Ликвидировать как класс» // Покаяние: Мартиролог. Том 1. Сыктывкар: Коми кн. изд-во, 1998. – 103,6 п.л./3,5 п.л.
5. Доброноженко Г.Ф., Шабалова Л.С. Спецпереселенцы в Ухтпечлаге (1932–1936 гг.) // Покаяние: Мартиролог. Т. 8. Ч. 3. Сыктывкар: Коми респ. благотв. общ. фонд жертв полит. репрессий «Покаяние», 2008. - 7,5 п.л./3,75 п.л.
Документальные издания
6. ВЧК-ОГПУ о политических настроениях северного крестьянства 1921–1927 гг. (По материалам информационных сводок ВЧК-ОГПУ) / Сост. Г.Ф. Доброноженко. Сыктывкар: СыктГУ 1995. - 11,2 п.л.
7. Спецпоселки в Коми области. По материалам сплошного обследования (май-июнь 1933 г.): Сб. документов / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова. Науч. консультант Н.А. Ивницкий. Сыктывкар: СыктГУ 1997. - 16,8 п.л./8,4 п.л.
8. Покаяние: Мартиролог. Кулацкая ссылка в Коми области в первой половине 1930-х годов / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова. Науч. ред. Г.Ф. Доброноженко. Т. 4. Ч. 1. Сыктывкар: Коми респ. благотв. общ. фонд жертв полит. репрессий «Покаяние», 2001. - 102,2 п.л./51,1 п.л.
9. Покаяние: Мартиролог. Раскулачивание в Коми области в первой половине 1930-х годов / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова. Т. 6. Сыктывкар: Коми респ. благотв. общ. фонд жертв полит. репрессий «Покаяние», 2004. - 103,6 п.л./56 п.л.
10. Раскулачивание и крестьянская ссылка в социальной памяти людей: Исследования, воспоминания, документы / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова. Сыктывкар: СыктГУ, 2005. - 17,1 п.л /8,55 п.л.
11. Крестьянские дети в детских домах Коми области в 1930-е годы: Исследования, документы, воспоминания / Сост. Г.Ф. Доброноженко, Л.С. Шабалова. Науч. консультант Н.А. Ивницкий. Сыктывкар: Коми респ. благотв. общ. фонд жертв полит. репрессий «Покаяние», 2008. - 62,4 п.л /31,2 п.л.
Статьи в научных журналах (в соответствии с перечнем ВАК):
12. Доброноженко Г.Ф. «Кулак» во второй половине XIX в. – 20-е гг. ХХ в.: общеупотребительное слово – научный термин – идеологема // Вестник Тамбовского университета. Серия «Гуманитарные науки». - 2008. - Выпуск 12 (68). - 0,75 п.л.
13. Доброноженко Г.Ф. «Классовый враг» в крестьянстве в большевистской теории и политике 1917–1937 гг. // Вестник Поморского университета. Серия "Гуманитарные и социальные науки". - 2008. - № 12. - 0,6 п.л.
14. Доброноженко Г.Ф. Дифференциация северного крестьянства в середине 1920-х годов в интерпретации губернских органов: экономическая или классовая? // Вестник Поморского университета. Серия "Гуманитарные и социальные науки". - 2009. - № 1. - 0,45 п.л.
15. Доброноженко Г.Ф. Противоречия налоговой политики в деревне 1921–1927 годов: между «классовой» справедливостью и экономической целесообразностью // Вестник Тамбовского университета. Серия «Гуманитарные науки». - 2009. Выпуск 3 (71). - 0, 65 п.л.
16. Доброноженко Г.Ф. Сельхозналог в 1928/29 и 1929/30 гг. в северной деревне: принципы начисления и методы выполнения // Вестник Поморского университета. Серия "Гуманитарные и социальные науки". - 2009.- № 9. - 0,5 п.л.
17. Доброноженко Г.Ф. Методология анализа социальной группы «кулаки» в отечественной историографии // Российская история. - 2009. - № 5. - 1,25 п.л.
18. Доброноженко Г.Ф. Методы ликвидации эксплуататорских отношений и кулацких хозяйств в партийных дискуссиях 1928–1929 гг. // Вестник Поморского университета. Серия "Гуманитарные и социальные науки". - 2010. - № 1. - 0,25 п.л.
Статьи в научных сборниках, препринты
19. Доброноженко Г.Ф. Коми деревня в начальный период сплошной коллективизации (некоторые итоги и направления изучения проблемы) // Серия препринтов «Научные доклады». Выпуск 291. Сыктывкар: КНЦ УрО РАН., 1992. - 1,25 п.л.
20. Доброноженко Г.Ф. Северная деревня в середине 20-х годов: сельскохозяйственное производство и материальное положение крестьянских хозяйств // Материальное положение, быт и культура северного крестьянства (советский период): Межвузовский сб. науч. трудов. Вологда: ВГПИ, 1992. - 0,6 п.л.
21. Доброноженко Г.Ф. Северная деревня в период «борьбы с перегибами» в колхозном строительстве. Итоги и задачи исследования // Труды института языка, литературы и истории Коми научного Центра УрО РАН. Вып. 54. Сыктывкар, 1993. - 0,5 п.л.
22. Доброноженко Г.Ф. «Классовый противник» диктатуры пролетариата: крестьянская буржуазия или мелкобуржуазное крестьянство? // Рубеж. Альманах социальных исследований. - 1997. - № 10-11. - 0,8 п.л.
23. Доброноженко Г.Ф. Кто такой "кулак": трактовка понятия "кулак" во второй половине ХIХ в. – 20-е гг. ХХ вв.) // Социальная стратификация России: история и современность: Сб. трудов. Сыктывкар: СыктГУ, 1999. - 1,9 п.л.
24. Доброноженко Г.Ф. Дискуссии о дифференциации крестьянства и признаках сельской буржуазии в российской экономической литературе 1920-х гг. // Социальная стратификация России: история и современность: Сб. трудов. Сыктывкар: СыктГУ, 1999. - 2,2 п.л.
25. Доброноженко Г.Ф. Интерпретация социальной группы "кулак" в российской литературе: социально-экономические группы или результат властной номинации? // Российская полития: прошлое, настоящее, будущее: Сб. трудов. Сыктывкар: СыктГУ, 2002. - 1,9 п.л.
26. Доброноженко Г.Ф. «Кулак» в российском обществознании: социально-экономическая группа или результат властной номинации? // Рубеж. Альманах социальных исследований. - 2003. - № 8. - 1, 2 п.л.
27. Доброноженко Г.Ф. «Классы» в крестьянстве и проблем «классовой» принадлежности в политико-идеологической полемике в партии большевиков 1920-х гг. // Российская полития: прошлое, настоящее, будущее: Сб. трудов. Вып. 2. Сыктывкар: СыктГУ, 2006. - 2,8 п.л.
28. Доброноженко Г.Ф. Идеологема «кулак» как инструмент манипулирования общественным сознанием (1918–1920 гг.) // Становление и развитие системы управления в России: Сб. науч. статей. Сыктывкар, 2009. - 1,0 п.л.
Материалы международных, всероссийских и региональных конференций
29. Доброноженко Г.Ф., Сметанин А.Ф. Советская историческая литература о колхозном строительстве на Европейском Севере (1917–1941 гг.) // Итоги и задачи изучения аграрной истории СССР в свете решений XXVII съезда КПСС: Тезисы докладов XXI сессии Всесоюзного симпозиума по изучению проблем аграрной истории. Казань, 1986. - 0,3 п.л./0,15 п.л.
30. Доброноженко Г.Ф. Крестьянство и государственная политика в 1920-е годы: изменения в политических настроениях крестьянства // Материалы Второй Годичной сессии Ученого совета СГУ. Сыктывкар. 1995. - 0,7 п.л.
31. Доброноженко Г.Ф., Ильин В.И. «Кулачество» как феномен социального конструирования // Социальная стратификация: история и современность: Тезисы докл. Всерос. науч. конф. Сыктывкар: СыктГУ. 1996. - 0,4 п.л./0,2 п.л.
32. Доброноженко Г.Ф. Дефиниции понятий "кулак" и "сельская буржуазия" // Политические репрессии в России. XX век: Материалы регион. науч. конф. Сыктывкар: СГУ, 2001. - 0,4 п.л.
33. Доброноженко Г.Ф., Еремина Е.В. «Зажиточный» и «кулак» в интерпретации крестьян Европейского Севера во второй половине 1920-х годов (По материалам крестьянских писем) // Зажиточное крестьянство России в исторической ретроспективе. XXVII сессия по аграрной истории Восточной Европы: Тезисы докладов и сообщений. М., 2000. - 0,3 п.л./0,15 п.л.
34. Доброноженко Г.Ф. Методология анализа социальной группы «кулаки» в российской литературе // Сословия, классы, страты российского общества: история и современность: Материалы междунар. науч.-теор. конф. СПб., 2002. - 0,7 п.л.
35. Доброноженко Г.Ф. Причины социального неравенства и признаки кулака в интерпретации северного крестьянства в 20-е годы XX века // Сельская Россия: прошлое и настоящее (исторические судьбы северной деревни): Материалы докл. Всерос. науч.-практ. конф. Москва-Сыктывкар, 2006. - 0,65 п.л.
36. Доброноженко Г.Ф. От идеологемы «кулак» к реальной социальной группе репрессированных крестьян (1917–1937 гг.) // Репрессивная политика и сопротивление несвободе: Материалы Всерос. науч. конф. Сыктывкар, 2009. - 0,6 п.л.
[1] Определение слова «кулак», распространенного в крестьянской среде, приводится в словаре В. Даля: «Кулак. Скупец, скряга, перекупщик, переторговец, сводчик, <…> живет обманом, обсчетом, обмером» (Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. М., 1989. Т. 2. С. 215).
[2] Сазонов Г.П. Ростовщичество – кулачество. Наблюдения и исследования. СПб., 1884. С. 86, 179; Постников В.Е. Южно-русское крестьянство. М., 1891. С. XVII, 114, 117, 144; Энгельгард А.Н. Письма из деревни. 1872–1887 гг. М., 1987. С. 521-522.
[3] Ленин В.И. Полн. собр. соч. М., 1974. Т. 1. С. 110, 507; Т. 3. С. 69-70, 169, 177-179, 383 и др.
[4] Трактовка большевиками терминов «кулак», «крестьянская буржуазия», «буржуазное крестьянство», «мелкая буржуазия», «крестьянин-хозяин» приведены в главе II § 1 «От идеологемы "кулак" к реальной социальной группе репрессированных крестьян (1917–1920 гг.)».
[5] «Кулачество» – это социально-экономический слой «капиталистических предпринимателей в земледелии, живущий за счет капитала, накопленного на эксплуатации трудящегося крестьянства» (Великая Октябрьская социалистическая революция. Энциклопедия. 3-е изд., доп. М., 1987. С. 262; Краткий политический словарь. 2-е изд., доп. М., 1980. С. 207).
[6] Социологическая энциклопедия. В 2-х т. Т. 2. М., 2003. С. 216; Политология. Энциклопедический словарь. М., 1993. С. 358–359; Социальная политика: парадигмы и приоритеты. М., 2000. С. 5.
[7] Бурдье П. Социология политики. М.,1993; он же. Начала. Сhоses dites. М., 1994; он же. Практический смысл. СПб., 2001 и др.
[8] Соловьев А.И. Политология: Политическая теория, политические технологии: Учебник для студентов вызов. М., 2000. С. 92. См. также: Здравомыслов А.Г. Социология конфликта: Россия на путях преодоления кризиса. М., 1995. С. 155-156:
[9] Бурдье П. Социология политики… С. 59-60; он же. Начала… С. 190, 203-204.
[10] Ильин В. И. Социальное неравенство. М., 2000. С. 88-92; Здравомыслов А.Г. Социология конфликта… С.155-179.
[11] В современных обществах «западного» типа цивилизаций, в основе которых лежит частная собственность, гражданские отношения и индивидуализм, а основные социальные механизмы носят стихийный характер, преобладает структуралистское начало.
[12] Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация: Учебное пособие. М., 1995. С. 196-197; Шкаратан О.И. Этакратизм и российская социетальная система // Общественные науки и современность. 2004. № 4. С. 49-62; Ильин В. И. Социальное неравенство… С. 66-72.
[13] Данилов В.П., Красильников С.А. Вместо предисловия // Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930–весна 1931 гг. Новосибирск, 1992. С. 9.
[14] Зеленин И.Е. «Революция сверху»: завершение и трагические последствия // Вопросы истории. 1994. № 10. С. 30 и др.
[15] Современные концепции аграрного развития // Отечественная история. 1995. № 3. С. 121.
[16] Красильников С.А. Серп и Молох. Крестьянская ссылка в Сибири в 1930-е гг. М., 2003. С. 27.
[17] Современные концепции аграрного развития // Отечественная история. 1993. № 2. С. 23; № 6. С. 101.
[18] Соловьев Э.Ю. Правовой нигилизм и гуманистический смысл права // Квинтэссенция: Философский альманах. М., 1990. С.170; Рянский Л.М., Бочаров А.Н., Травина А.С. Курская деревня в 1920–30-х годах. Коллективизация. Курск, 1993. С. 9; Загорский П.В. Социально-политическая история Центрально-Черноземной области. 1928–1934 гг. Воронеж, 1995. С. 67-68; Таранин А.Б., Угроватов А.П. Дума о кулаке. Кулачество в общественном сознании и политике 20-х годов // ЭКО. 1997. № 1. С. 164; Куренышев А.А. Крестьянство России в период войны и революции 1917–1920 гг. // Вопросы истории. 1999. № 4-5. С. 154.
[19] См. например, выступления И.Д. Ковальченко и В.Н. Шевченко на «круглом столе» по теме «Актуальные проблемы теории истории» (Вопросы истории. 1994. № 6).
[20] Лившин А.Я., Орлов И.Б. Власть и общество: Диалог в письмах. М., 2002. С. 39.
[21] Самосудов В.М. Спецпереселенцы как особая социальная категория советского общества 30–50-х гг. // Вопросы истории и литературы. Омск, 1995. С. 55-62.
[22] Ильин В.И. Государство и социальная стратификация советского и постсоветского общества. 1917–1996 гг.: Опыт конструктивистско-структуралистского анализа. Сыктывкар, 1996. С. 70.
[23] Фицпатрик Ш. «Приписывание к классу» как система социальной дифференциации // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Самара, 2001. С 74-207.
[24] Ильин В. И. Государство и социальная стратификация… С. 48; Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы). Изд. 2-е. Новосибирск, 2007. С. 374.
[25] Глезерман Г.Е. Ликвидация эксплуататорских классов и преодоление классовых различий в СССР. М., 1949; Абрамов Б.А. Партия большевиков – организатор борьбы за ликвидацию кулачества как класса. М., 1952; Краев М.И. Победа колхозного строя в СССР. М., 1954 и др.
[26] Данилов В.П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР. М., 1957; он же. Земельные отношения в советской доколхозной деревне // История СССР. 1958. № 3; он же. К характеристике общественно-политической обстановки в советской деревни накануне коллективизации // Исторические записки. 1966. № 79; Залесский М.Я. Налоговая политика советского государства. М., 1940; Марьяхин Г.А. Очерки истории налогов с населения в СССР. М., 1964; Яковцевский В.Н. Аграрные отношения в СССР в период строительства социализма. М., 1964 и др.
[27] Данилов В.П. К характеристике общественно-политической обстановки… С. 39–48; Мошков Ю.А. Зерновая проблема в годы сплошной коллективизации сельского хозяйства СССР (1928–1932 гг.). М., 1966. С. 64–65; Медведев В.К. Ликвидация кулачества в Нижне-Волжском крае // История СССР. 1958. № 6; Степичев И.С. Победа ленинского кооперативного плана в восточносибирской деревне. Иркутск. 1966; Каревский Ф.А. Ликвидация кулачества как класса в Среднем Поволжье // Исторические записки. М., 1967. Т. 80.
[28] Давыдов В.Н. Подготовка и начало массовой коллективизации в Коми области. Сыктывкар, 1959; он же. Социально-экономические сдвиги в коми деревне в 1926–1929 гг. // Труды Коми филиала АН СССР. Вып. 5. Сыктывкар, 1957; он же. Социально-экономические отношения в коми деревне накануне коллективизации // История советского крестьянства и колхозного строительства в СССР. М., 1963 и др.
[29] Рудалова А.В. Подготовка массового колхозного движения в Архангельской губернии (1927–1929 гг.). Архангельск, 1959; Беданова Л.А. Коллективизация сельского хозяйства в Архангельской области (1927–32 гг.). Архангельск, 1961.
[30] Семернин П.В. О ликвидации кулачества как класса // Вопросы истории КПСС. 1958. № 4; Богденко М.Л. К истории начального этапа сплошной коллективизации сельского хозяйства // Вопросы истории. 1963. № 5; Данилов В.П., Ивницкий Н.А. Ленинский кооперативный план и его осуществление в СССР // Очерки истории коллективизации сельского хозяйства в союзных республиках. М., 1963; Абрамов Б.А. О работе комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) по вопросам сплошной коллективизации // Вопросы истории КПСС. 1964. № 1; Каревский Ф.А. Указ. соч.
[31] Ивницкий Н.А. О критическом анализе источников по истории начального этапа сплошной коллективизации (осень 1929 – весна 1930 гг.) // Исторический архив. 1962; он же. История подготовки постановления ЦК ВКП(б) о темпах коллективизации сельского хозяйства от 5 января 1930 г. // Источниковедение истории советского общества. М., 1964 и др.
[32] Немаков Н.И. Коммунистическая партия – организатор массового колхозного движения (1929–1932 гг.). М., 1966. С. 138-142; Сидоров В.А. Ликвидация кулачества как класса // Вопросы истории. 1968. № 7. С. 30-31; Медведев В.К. Указ. соч. С. 26; Вылцан М.А. Ивницкий Н.А, Поляков Ю.А. Некоторые проблемы истории коллективизации в СССР // Вопросы истории. 1965. № 3. С. 17-18.
[33] Исследователь пишет: «до сих пор в нашей пропагандистской литературе бытует представление, что ошибки и перегибы имели место только зимой 1929/30 г., что дальнейший процесс коллективизации продолжался с соблюдением принципов добровольности»; администрирование, принуждение и грубый произвол применялись и в последующие годы (Немаков Н.А. Указ. соч. С. 20, 236, 238, 254–257).
[34] Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: население, землепользование, хозяйство. М., 1977; он же. Советская доколхозная деревня: социальная структура и социальные отношения. М., 1979.
[35] Рогалина Н.Л. Класс кулачества накануне массовой коллективизации (1926–1929 гг.): Дисс. … канд. ист. наук. М., 1972; она же. Налоговая политика советского государства в отношении деревенской буржуазии до сплошной коллективизации (1926–1929) // Вестник МГУ. Серия IX. История. 1971. № 5 и др.; Калинин Ю.С. Политика экономического вытеснения кулачества и ее отражение в советском законодательстве (1926–1929 гг.): Дисс. … канд. ист. наук. М., 1973; он же. Разработка органами Советского государства налоговой политики в отношении кулачества и ее осуществление в 1926–1929 гг. // Ученые записки Горьковского университета. Вып. 2. Горький, 1972.
[36] Ивницкий Н.А. Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса. М., 1972; Гущин Н.А. Классовая борьба и ликвидация кулачества как класса в сибирской деревне, 1926–1933. Новосибирск, 1972; он же. Сибирская деревня на пути к социализму. Новосибирск, 1973; Трифонов И.Я. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М., 1975.
[37] Вылцан М.А. и др. Коллективизация сельского хозяйства в СССР: пути, формы, достижения. М., 1982; Крестьянство Сибири в период строительства социализма. 1917–1937 гг. Новосибирск, 1983; История советского крестьянства: В 5 т. Том 2. М., 1986.
[38] Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: социальная структура… С. 342, 344; История советского крестьянства… Т. 2. С. 96.
[39] Ивницкий Н.А. Классовая борьба в деревне… С. 350.
[40] Трифонов И.Я., Овсянкин В.А. Проблемы ликвидации эксплуататорских классов в СССР в советской историографии // Советская историография классовой борьбы и революционного движения в России. Ч. II. Л., 1967.
[41] Некрасов К.В. Борьба Коммунистической партии за победу колхозного строя в Северном крае (1927–1937 гг.). Вологда, 1973 и др.
[42] Шабалова Л.С. Классовая борьба и ликвидация кулачества как класса в коми деревне // Актуальные вопросы истории крестьянства Европейского Севера. Сыктывкар, 1982; она же. Осуществление коллективизации в северной древне (1929–1932 гг.). Сыктывкар, 1986 и др.
[43] Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001; Холмс Л. Социальная история России. 1917–1941. Ростов н/Д, 1994; Малиа М. Советская трагедия: История сталинизма в России. 1917–1991. М., 1991 и др.
[44] Ильиных В.А. Налогово-податное обложение сибирской деревни. Конец 1920-х – начало 1950-х гг. Новосибирск, 2004; Околотин В.С. Власть и налоги (1923–1936). Иваново, 2002; Еферина Т.В., Марискин О.И., Надькин Т.Д. Налоговая политика и крестьянское хозяйство в 1920–1930-е годы. Саранск, 1997.
[45] Данилов В.П. Введение (Истоки и начало деревенской трагедии) // Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927–1939: Документы и материалы. Т. 1: май 1927–ноябрь 1929. М., 1999. С. 38, 60–61.
[46] Саблин В.А. Крестьянское хозяйство на Европейском Севере России (1917–1920). М., 2009; он же. Экономика крестьянского двора на Европейском Севере России в 1920-е годы (к проблеме модернизации аграрной подсистемы). Вологда, 2006; он же. Сельскохозяйственный налог в вологодской деревне в годы нэпа (анализ налоговых кампаний 1921/22–1929/30 гг.) // Северная деревня в ХХ веке: актуальные проблемы истории. Вологда, 2001. Вып. 2 и др.
[47] Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 1930-х годов) М., 1994; Виола Л. ОГПУ, раскулачивание и спецпереселенцы // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. М., 1999; Зеленин И.Е. Сталинская «революция сверху» после «великого перелома». 1930–1939 гг.: политика, осуществление, результаты. М., 2006 и др.
[48] Гущин Н.Я. «Раскулачивание» в Сибири (1928–1934 гг.): методы, социально-экономические и демографические последствия. Новосибирск, 1996; Есиков С.А. Коллективизация в Центральном Черноземье: предпосылки и осуществление (1929–1933 гг.). Тамбов, 2005; Кротова Т.А. «Ликвидировать как класс». Из истории раскулачивания тамбовского крестьянства. Тамбов, 1999; Савельев С.И. Раскулачивание: как это было в Нижне-Волжском крае. Саратов, 1994; Надькин Т.Д. Деревня Мордовии в годы коллективизации. Саранск, 1993; Никитина О.А. Коллективизация и раскулачивание в Карелии (1929–1932 года). Петрозаводск, 1997 и др.
[49] Шашков В.Я. Раскулачивание в СССР и судьбы спецпереселенцев. 1930–1954 гг. Мурманск, 1996; Воробей А. П. Влияние структурной перестройки органов ВКП(б) на ход и результаты коллективизации в Северном крае. 1929–1930-е годы: Дисс… канд. ист. наук. Архангельск, 1999; он же. Хроника раскрестьянивания. Социализация сельского хозяйства в Северном крае //Север. 1992. № 1 и др.
[50] Советов П.М. Янгосорский сельсовет: раскулачивание и крестьянские судьбы // Сельское расселение на Европейском Севере. Вологда. 1993; Игнатов М.К. Взгляд сквозь годы. Сыктывкар, 1998; он же. Портрет «кулацкой» семьи Терентия Уляшова // Покаяние: Мартиролог. Сыктывкар, 1998. Т. 1; Свистунов М.А., Трошкин Л.Л. Междуречье. Очерки и документы местной истории (1137–1990 гг.). Вологда, 1993; Угрюмов Б. Раскулачивание // Маяк. 1991. 27 сент., 1, 5, 11, 16 окт. и др.
[51] Красильников С.А. Серп и молох…; Земсков В.Н. Спецпереселенцы. 1930–1960. М., 2003; Ивницкий Н.А. Судьба раскулаченных в СССР. М., 2004; Славко Т.И. Кулацкая ссылка на Урале 1930–1936. М., 1995 и др.
[52] Игнатова Н.М. Горькие судьбы // Покаяние: Мартиролог. Т. 1. Сыктывкар, 1998.; она же. Покаяние: Мартиролог. Т. 4. Ч. 2. Сыктывкар, 2002; она же. Спецпереселенцы в Коми в 1930–1950-е гг. // Этнический фактор в демографическом развитии Республики Коми (середина ХIХ – начало ХХI вв.). Очерки истории народонаселения. Сыктывкар. 2006; она же. Спецпереселенческая политика в 1930–50-е годы // Очерки по истории политических репрессий в Коми. Учебное пособие для студентов высших учебных заведений. Сыктывкар, 2006; Шубин С.И. Северный край в истории России. Проблемы региональной и национальной политики в 1920–1930-е годы. Архангельск, 2000 и др.
[53] Рассказов Л.П. Карательные органы в процессе формирования и функционирования административно-командной системы в советском государстве (1917–1941). Уфа, 1994; Смыкалкин А.С. Колонии и тюрьмы в Советской России. Екатеринбург, 1997; Стецковский Ю. История советских репрессий Т. 1. М., 1997; Сидоркин А.И. Формирование и развитие уголовно-исправительной системы республики Марий-Эл. 1917–1998 гг. Йошкар-Ола, 1999.
[54] См. напр.: Околотин В.С. Указ соч.; Еферина Т.В., Марискин О.И., Надькин Т.Д. Указ соч.
[55] Политика раскрестьянивания в Сибири. Вып. 1: Этапы и методы ликвидации крестьянских хозяйств. 1930–1940 гг. Новосибирск, 2000; Вып. 2: Формы и методы централизованных заготовок. 1930–1941 гг. Новосибирск, 2002.
[56] Ильиных В.А. Податное обложение зернового хозяйства Сибири (конец 1920-х – начало 1940-х гг.) // Урал и Сибирь в сталинской политике. Новосибирск, 2002; он же. Налогово-податное обложение сибирской деревни… и др.
[57] Историографический анализ проблемы дан в монографии Кондрашева В.В. «Голод 1932–1933 годов: трагедия российской деревни» (М., 2008). В книге приведен подробный библиографический список, в котором содержится 180 наименований исследований.
[58] См. в частности указанную выше монографию В.Я. Шашкова.
[59] Зеленин И.Е. Коллективизация и единоличник (1933-й – первая половина 1935 гг.) // Отечественная история. 1993. № 3; он же. Введение. Кульминация крестьянской трагедии // Трагедия советской деревни… Т. 3; он же. Сталинская «революция сверху»...; Вылцан М.А. Репрессии против крестьян. 30-е годы // Власть и общество в СССР: политика репрессий (20–40-е гг.). М., 1999 и др.
[60] Мошков Ю.А. Советское сельское хозяйство и крестьянство в середине 1930-х годов // Трагедия советской деревни… Т. 4. С. 13–15, 17, 35.
[61] Ильиных В.А. Политика раскрестьянивания советской деревни: налогоподатное обложение деревни в конце 1920 – начале 1940-х гг. // Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития. Часть 1. Омск, 2002. С. 8.
[62] Бондарев В.А. Крестьянство и коллективизация: многоукладность социально-экономических отношений деревни в районах Дона, Кубани и Ставрополия в конце 20-х – 30-х гг. ХХ века. Ростов-на-Дону, 2006; Кирьянова Е.А. Деревня Центра России в 1933–1937 годах: социально-экономическое и политическое развитие. Рязань, 2004; Ташпеков Г.А. Советская партийно-государственная политика в отношении единоличных крестьянских хозяйств: историко-политический и экономический аспекты 1932–1940 гг. (На материалах Нижнего Поволжья). Саратов, 2007.
[63] Безнин М.А. Крестьянский двор в Российском Нечерноземье 1950–1965 гг. Вологда, 1991; Безнин М.А., Димони Т.М. Капитализация в российской деревне 1930–1980-х годов. Вологда, 2005; Димони Т.М. Деревня Европейского Севера России в 1930–1960-е годы: процессы экономической модернизации. Вологда, 2006 и др.
[64] Безнин М.А., Димони Т.М. Социальный протест колхозного крестьянства (вторая половина 1940–1960-е гг.) // Отечественная история. 1999. № 3; Димони Т.М. Традиции социального протеста крестьянства и их значение для России XXI века // Россия накануне XXI века. Вып. 2. М., 1995; Безнин М.А., Димони Т.М. Изюмова Л.В. Повинности российского крестьянства в 1930-х – 1960-х годах. Вологда, 2001; Левкова М.В. Радикальный протест крестьян в начале 1930-х гг. (на материалах северной деревни) // Северная деревня в ХХ веке: Актуальные проблемы истории. Вологда, 2000 и др.
[65] Глумная М.Н. Единоличное крестьянское хозяйство на Европейском Севере России в 1933–1937 гг. Дисс. … канд. ист. наук. М., 1994; она же. Землеустройство как фактор классовой политики государства в деревне в 30-х гг. // Крестьянское хозяйство: история и современность. Ч. II. Вологда. 1992; она же. Материалы сельхозналоговых кампаний как источник по истории единоличника первой половины 30-х годов // Материальное положение, быт и культура северного крестьянства (советский период). Вологда, 2000 и др.
[66] Кроме традиционно используемых публикаций официальных документов (стенограммы партийных съездов и конференций, издания «ЦК КПСС в резолюциях и решениях съездов…», СЗ СССР и СУ РСФСР и пр.) широко использованы опубликованные сборники документов, вышедшие в новейшее время (Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927–1939: Документы и материалы: В 5 т. М., 1999–2002; Политбюро и крестьянство: высылка, спецпоселение. 1930–1940: В 2-х кн. М., 2005–2006 и др.).
[67] Большая подборка документов НКФ СССР и РСФСР опубликована в изданиях: «"Тянут с мужика последние жилы…". Налоговая политика в деревне (1928–1937 гг.). Сборник документов и материалов» (М., 2007), Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание…
[68] Сборник действующих разъяснений Верховного суда РСФСР. М., 1930; Сборник циркуляров и разъяснений Народного Комиссариата Юстиции РСФСР, действующих на 1 мая 1934 г. М., 1934.
[69] В названных изданиях опубликованы многие подзаконные акты к новым редакциям статей УК РСФСР, инструкции и разъяснения Верховного суда («об участии судебных органов в осуществлении политики ликвидации кулачества как класса», «установлении классовой принадлежности обвиняемых» и «квалификации дел на подследственных кулаков», «особых мерах социальной защиты в отношении кулацких элементов» и пр.). Интересный материал, раскрывающий правоприменительную практику, содержится в опубликованных материалах заседаний и постановлениях пленумов, отчетах и докладах Верховного суда, постановлениях коллегий и отчетах НКЮ о работе органов юстиции.
[70] Кроме фондов Севкрайкома партии, губкомов и окружкомов, Коми обкома партии изучались документы районных комитетов партии (7 фондов).
[71] Изучены документы 28 фондов региональных исполкомов, в том числе 15 районных и 4 сельских.
[72] В главах диссертации дана характеристика достоверности и полноты статистической информации, приведенной в документах исполкомов различных уровней, а также дается сравнение этой информации с данными других по происхождению источников.
[73] 19 фондов финансовых органов Северного края, в том числе 14 фондов финотделов райисполкомов.
[74] В фондах районных исполкомов и финотделов сохранились протоколы заседаний и постановления комиссий, в которых перечислялись признаки отнесения крестьян к кулакам, различные первичные материалы, прилагаемые к протоколам (решения собраний граждан деревни и групп бедноты об отнесении к кулацкой группе, справки сельсоветов о наличии эксплуататорских доходов, акты и описи изъятия и реализации имущества кулацких хозяйств и др.). В материалах комиссий сохранились заявления и жалобы крестьян на неправильное отнесение к кулакам, различные справки, собранные крестьянами в качестве доказательства отсутствия нетрудовых доходов.
[75] В материалах комиссий есть протоколы заседаний и документы к ним, выписки, статистическая отчетность по итогам рассмотрения жалоб и пр. В документах комиссий по рассмотрению жалоб крестьян на неправильное отнесение к кулакам изучено более 200 личных дел крестьян, в которых сохранились заявления и письма крестьян в различные властные органы и переписка по этим жалобам.
[76] В документах указывался год отнесения к кулакам, состав семьи, «кулацкие» признаки, размер налоговых платежей; иногда приводились сведения о конфискации имущества и осужденных членах семьи, находящихся в «бегах» и пр.
[77] 9 фондов органов прокуратуры и 2 фонда судов.
[78] В научно-исследовательской лаборатории «История крестьянства Европейского Севера в 20–30-е годы ХХ века» Сыктывкарского университета, возглавляемой диссертантом, усилиями сотрудников и студентов создан специальный фонд воспоминаний, фотографий и личных документов.
[79] Прямые правовые ограничения в 1920-е гг. были связаны главным образом с избирательной правоспособностью (ограничения в участии «лишенцев» в деятельности различных видов кооперации). Социальные поля «лишенцев» и «кулаков» пересекались, но не совпадали.
[80] Солопов А. Кого считали кулаком в 1924–1925 годах? // Трудные вопросы истории М., 1991. С. 83-100; Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар // Отечественная история. 1995. № 3. С. 101-135 и др.
[81] В диссертации рассмотрены определенные в директивных документах региональных властных органов и применяемые на практике признаки зажиточных хозяйств.
