Закономерности и особенности российской модернизации в 1902-1935 гг.: опыт применения теоретических концепций развития крестьянских обществ
На правах рукописи
БАБАШКИН Владимир Валентинович
ЗАКОНОМЕРНОСТИ И ОСОБЕННОСТИ РОССИЙСКОЙ МОДЕРНИЗАЦИИ В 1902-1935 гг.: ОПЫТ ПРИМЕНЕНИЯ ТЕОРЕТИЧЕСКИХ КОНЦЕПЦИЙ РАЗВИТИЯ КРЕСТЬЯНСКИХ ОБЩЕСТВ
Специальность 07.00.02 – Отечественная история
Автореферат диссертации на соискание ученой степени
доктора исторических наук
Тамбов - 2010
Работа выполнена на кафедре гуманитарных дисциплин экономического факультета Академии народного хозяйства при Правительстве Российской Федерации
Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор
Есиков Сергей Альбертович
доктор исторических наук, профессор
Кондрашин Виктор Викторович
доктор исторических наук, профессор
Корнилов Геннадий Егорович
Ведущая организация: Рязанский государственный
университет имени С.А. Есенина
Защита состоится 18 июня 2010 г. в 12.00 на заседании диссертационного совета ДМ. 212.261.08 при Тамбовском государственном университете имени Г.Р. Державина по адресу: 392002, г. Тамбов, ул. Советская, 6, зал заседаний диссертационных советов.
С диссертацией и авторефератом можно ознакомиться в научной библиотеке Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина и на официальном сайте ВАК Минобрнауки России http://vak.ed.gov.ru/.
Автореферат разослан «____» мая 2010 г.
Ученый секретарь Диссертационного
совета ДМ 212.261 08, к.и.н., доцент Морозова Э.А.
I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность исследования в том, что предлагаемый в нем общий взгляд на характер и внутреннюю логику основных событий отечественной истории первых трех десятилетий ХХ века изначально стремится уйти от идеологических крайностей, которые характерны для исторической литературы при формулировании связанных с этим обобщений и выводов.
В недавнем историческом прошлом наша страна представляла собой классическое аграрно-крестьянское общество со всеми теми характерными чертами и особенностями, которые описывает современное крестьяноведение. Воздействие этих особенностей на то, каким образом осуществлялась отечественная модернизация, невозможно переоценить. А вот недооценка была и остается обычным делом для нашей историографии места и роли крестьянства в революционных событиях в России. В исследованиях советского периода и постсоветских лет можно обнаружить существенно различные оценки в отношении городского, политического фактора этих событий, но в признании второстепенности и подчиненности деревенского фактора они в основном согласны, поскольку в основе обоих подходов – разные варианты теории прогресса[1]. Современные концепции аграрного развития, концепция «моральной экономики» крестьянства, содержат возможность третьего исследовательского подхода[2], который бы исходил из относительно автономного положения деревни в русской революции ХХ века и значительно большего влияния общинного крестьянства на происходящее в городах, чем принято полагать в рамках первых двух подходов.
Сейчас ведутся очень актуальные споры, по каким учебникам преподавать отечественную историю в школе и вузе, при помощи каких экзаменов оценивать правильное отношение молодого поколения к прошлому своей страны. Отношение к прошлому, закрепленное институционально, т.е. в целой системе общественно-организованных идеологических институтов, начиная с рассказов по родной истории в школе и кончая газетной и телепропагандой, – это одна из важнейших характеристик любого общества. Так, современные американцы не были бы самими собой без своего несколько узколобого патриотизма и панамериканизма, которому учит и школьный учебник, и голливудовский боевик. У нас в советский период исправно функционировала похожая идейно-пропагандистская машина с целью выработки в гражданах СССР совершенно определенного отношения к своей истории. Схема, которая культивировалась в сознании и доводилась до уровня мировоззренческого стереотипа, была очень незамысловатой: до 1917 г. в России существовало несправедливое, эксплуататорское общество, начиная же с большевистской революции, стал складываться новый тип общественных отношений – высший, по сравнению со всеми другими странами мира, – окончательно восторжествовавший в 1930 – 1950-е гг.
Чтобы эта схема выглядела научно, требовалось написать тома по философии и политэкономии, основные положения которых были заведомо сформулированы, и очень доходчиво, в общедоступном издании «История ВКП(б). Краткий курс»[3]. Требовалось также засекретить целый ряд существенных исторических фактов и организовать идейную и административную изоляцию страны от внешнего мира, объявив все другие взгляды на историю СССР «антинаучными» и не заслуживающими внимания. Все это делалось на практике и парадоксальным образом совпадало с мироощущением огромного большинства населения страны[4].
На протяжении 1990-х – начала 2000-х гг. на роль новой государственной идеологии претендовала другая схема, основанная на другом варианте теории прогресса: до 1917 г. наша страна естественным порядком развивалась примерно в том же направлении, что и страны Запада (в «правильном» направлении), а затем это развитие было злокозненно и искусственно прервано большевиками во главе с Лениным и теперь должно быть восстановлено. Актуальнейшая задача современной историографии состоит в разрушении представления о фатальном разломе, связанном с приходом к власти большевиков[5]. Пора уже уходить в прошлое идейному спору о том, что же прервалось в октябре 1917 г. – золотой век российского капитализма или позор эксплуатации человека человеком. В настоящем исследовании акцент переносится на то, что продолжалось в период гражданской войны и в нэповские годы. А продолжалась эволюция России как огромной крестьянской страны, подчиняясь определенным объективным закономерностям такой эволюции, одной из которых был бурный, революционный характер событий на данном ее этапе.
Объект и предмет исследования.
Объектом исследования выступает российская крестьянская община на завершающем этапе своего существования, когда в начале ХХ века начали набирать силу тенденции к разрушению основ «морально-экономического» бытия: нарушение помещиками и государством своих традиционных обязанностей перед крестьянами стало обычным делом, и нарушения одноплеменниками правового обычая и общинной традиции как следствие распространения товарно-денежных отношений превратились в постоянный и раздражающий фактор. Исследование сосредоточено на том, как община приспосабливалась к этим новым условиям, в результате чего сами означенные нарушители чаще всего оказывались в весьма незавидном положении.
Предметом исследования является принципиальная применимость современных концепций аграрного развития, прежде всего разных аспектов теории «моральной экономики» крестьянства, к изучению заявленного периода в отечественной истории.
Хронологические и территориальные рамки исследования.
В последнее время ряд видных аграрников, развивая идеи В.П. Данилова, много пишут о крестьянской революции в России 1902-1922 гг.[6] В этом безусловно есть большой резон, если рассматривать события 1905-1907 гг., широко известные как первая русская революция, в качестве одного из пиков того глобального процесса, который под названием «аграрных беспорядков» начинается в 1902 г. в Полтавской и Харьковской губерниях и цепной реакцией переходит практически на всю территорию гигантской империи. Затишье столыпинских реформ оказывается временным, и 1917 год предстает новым, еще более грозным валом бушующей в стране социальной бури. Не менее бурным и напряженным с точки зрения борьбы крестьян с государственными властями за землю и за право хозяйствовать на ней по собственному разумению представляется 1921 год, начало нэпа. Власти уступают напору крестьянства. Победа крестьян юридически закрепляется Земельным кодексом РСФСР, который был принят в декабре 1922 г. и отменил «социалистическое» земельное законодательство 1918-1920 гг.
Но, начавшись, условно говоря, в 1902 г., российская революция, по убеждению автора, не завершается в 1922 г. Завершается крестьянский ее этап – и на новый круг выходит этап политический. Тот год хоть и был годом полной победы крестьянства в борьбе с центральной властью за собственное представление о наилучшем обустройстве российского общества в целом, но он не стал и не мог стать годом окончательной победы общины над обществом. По словам В.П. Данилова, крестьянская революция победила, однако эта победа оказалась равносильной поражению: крестьянство не смогло создать отвечающую его интересам государственную власть. Таким образом, есть основание обозначить 1922 г. как завершение первого большого, двадцатилетнего этапа российской революции и начало второго ее этапа, на котором многим сложным и драматическим перипетиям модернизации аграрно-крестьянской России еще только предстояло материализоваться. И характер этой модернизации был в значительной мере обусловлен уровнем «крестьянственности» страны, логикой предшествующих эволюционных и революционных процессов в сфере внутриобщинных отношений и отношений крестьян с внешним для общины миром.
Понять эту логику помогает теоретическая концепция циклической мобильности российского крестьянства, разработка которой принадлежит Т. Шанину и Б.Н. Миронову: вопреки широко принятым в историографии представлениям о процессах социального расслоения деревни в условиях капитализма, а затем нэпа, в реальной деревне имели место циклические процессы, поддерживающие социальный статус основной массы деревенского населения на уровне среднего крестьянства. Расслоение, конечно, имело место, но масштабы кулачества сильно преувеличены. Причем это преувеличение по понятным причинам характерно как для советской, так и для антисоветской исторической литературы. События империалистической и гражданской войн существенно притормозили процессы расслоения в пользу выравнивания, заставили крестьян отмобилизоваться в рамках общины против вечного своего антипода – ужесточившейся государственной власти. Именно это социальное единство дало возможность крестьянам полностью победить в своей революции к 1922 г. Но всемерное укрепление общинных институтов под воздействием внешних факторов потребовало от сельского сообщества огромного напряжения внутренних сил. Поэтому в благоприятных условиях нэповской поры естественная для эпохи модернизации эрозия общинных отношений возобновляется. В результате к роковому историческому рубежу – началу коллективизации – община подошла в ослабленном, дезорганизованном состоянии, в то время как власть была отмобилизована и организованна, как никогда.
Коллективизация – центральное событие отечественной истории ХХ столетия, российский вариант модернизации аграрно-крестьянского общества. Теперь крестьянство уже разобщено и дезорганизовано, у него больше нет общины, и оно не может фатально влиять на политику высшей власти. Но у него еще достаточно традиционных средств, чтобы делать результаты этой политики плохо предсказуемыми для государства, выжимая из каждой конкретной ситуации хоть какую-то пользу для себя. Поэтому автор склоняется к тому, чтобы датировать завершение крестьянской революции в России (или революции в крестьянской России) примерно серединой 1930-х гг., когда Примерный устав сельскохозяйственной артели 1935 г. обозначил условия компромисса в отношениях между крестьянством и государственной властью, дозволив колхозникам вести личное подсобное хозяйство, и обязав участвовать в общественном. Для государства это был реванш за победу крестьянской общины в 1922 г., для колхозников – возможность оказывать серьезное влияние на суть и характер советских модернизационных процессов на длительную историческую перспективу.
Территориально исследование ограничено материалами тех монографий и других источников, которые привлечены для подтверждения обоснованности основных положений и выводов диссертации. Это преимущественно Европейская часть Российской Федерации: Центр, Черноземье, Поволжье, Север. Это в отдельных случаях Западная Сибирь. Предлагаемое исследование стремится учитывать региональные особенности крестьянской жизни, но сосредоточивается все же на закономерностях, исходя из предположения, что во многом жизненный уклад и нормы поведения крестьян огромной страны были сходны повсеместно.
Историографическая ситуация подробно рассматривается в первой главе диссертации, где речь идет, в частности, о том, что изучение аграрных отношений в России в интересующий нас период всегда было тесно связано с интересами большой политики и идеологии. Причем это касается не только отечественных, но и зарубежных исследователей. Хотя на личных судьбах российских аграрников эта связь нередко отражалась драматически, иногда просто трагически.
Цель и задачи исследования.
Цель исследования состоит в том, чтобы аргументировано сформулировать некую общую логику основных событий российской истории первой трети ХХ века, исходя из того непреложного факта, что подавляющее большинство российского населения в этот период жило в крестьянской общине. Такая цель может быть достигнута только при опоре на основные достижения современного крестьяноведения.
Основные задачи, которые ставит перед собой автор, чтобы достичь этой цели, сводятся к следующему:
- проанализировать те тенденции и противоречия, которые существовали и существуют в отечественной и зарубежной историографии при исследовании аграрной проблематики России указанного периода;
- показать эволюцию и основные достижения современного крестьяноведения, раскрыть современные теоретические концепции развития аграрных обществ;
- доказать, что Россия в начале ХХ века вполне отвечала основным положениям теории «моральной экономики» крестьянства, и начало длительной крестьянской революции первой трети ХХ века было обусловлено именно тем, что в пореформенный период помещики постепенно утрачивали в глазах крестьян моральное право на крупную земельную собственность;
- показать, что основные неурядицы с осуществлением столыпинского аграрного законодательства также были связаны с глубоким противоречием между политическим курсом правительства и крестьянским ощущением справедливости;
- рассмотреть гражданскую войну в России как пик крестьянской революции, несколько расширив в этой связи хронологические рамки этой войны по сравнению с общепринятыми;
- представить взаимоотношения общинного крестьянства и государства в нэповский период как продолжение крестьянской революции, показав вызревание в этот период в городе и в деревне предпосылок перехода к завершающему ее этапу – коллективизации;
- показать, что политика коллективизации крестьянского хозяйства стала неотъемлемым этапом отечественной модернизации, закономерным результатом развития основных тенденций и противоречий российского общества первых десятилетий ХХ века.
Методология исследования учитывает междисциплинарный характер поставленной проблемы и требует использования основных методов смежных обществоведческих дисциплин и их синтеза при главенстве традиционно-исторических методов. Принцип историзма предполагает признание объективной закономерности исторического процесса, диалектическое взаимодействие объективных и субъективных факторов в конкретно-исторических условиях, осознание и понимание эпохи, отталкиваясь от базовых представлений об основных ее фактах и их глубинных взаимосвязях. Принцип объективности обязывает исследователя черпать свое представление об этих фактах и самых различных их аспектах из разнообразных источников: монографии представителей разных исследовательских школ, имеющие прямое или косвенное отношение к изучаемой теме; документы и статистические материалы; воспоминания – письменные и устные – непосредственных участников событий; фольклор (сказка, поговорка, частушка, анекдот); художественная литература и публицистика.
Последний пласт источников исследования нуждается в дополнительном комментарии. Во времена господства методологий высокого модернизма историки, как советские, так и зарубежные, относились к этого рода литературе несколько свысока. Теперь явно происходит реабилитация беллетристики и публицистики как исторического источника[7]. Герменевтические приемы работы с текстом исторического источника все более уверенно входят в практику исторического исследования. Поэтому, рискуя навлечь на себя популярные ныне обвинения в постмодернизме, автор стремится широко опираться как на классические, так и на плохо изученные с этой стороны тексты отечественных авторов для подтверждения своих теоретических позиций. Сегодня наши исторические тексты часто бывают перегружены тяжеловесной, иной раз маловразумительной терминологией, обилие которой оправдывается излишне часто звучащим словом «дискурс». Мы и здесь слегка отстаем от западного постмодернизма, ярчайшие представители которого не только не стеснялись излагать результаты своих исследований удобоваримо и читабельно, но даже и вводили вымышленные персонажи на страницы своих книг, предлагая им действовать определенным образом в предложенных условиях[8]. В этой связи автор во многом солидарен с высказыванием известного современного постмодернистского теоретика истории Ф.Р. Анкерсмита: «Дикое, жадное и безудержное копание в прошлом, вдохновленное желанием обнаружить реальность прошлого и восстановить ее с позиций науки, не является более задачей историка. Мы бы добились большего успеха более внимательным исследованием результатов полутора сотен лет копания в прошлом, чаще спрашивая себя, а что все это составляет в целом. Пришло время скорее подумать о прошлом, чем исследовать его»[9]. Хотя, наверное, нет ничего плохого в том, чтобы и исследовать, и думать.
Неплохую возможность такого сочетания предполагает обращение к принципам методологии двойной рефлексивности, которая уходит корнями в практику включенных исследований в отечественном и зарубежном крестьяноведении. Эта методология доведена до определенной степени совершенства группой современных исследователей российского села, участвующих в научных проектах Т. Шанина, и предполагает поиск оптимального сочетания качественных и количественных исследований, «близости» и «отстраненности» исследователя, особое внимание к личностному значению действий объекта исследования, взаимообогащение объекта и субъекта научного поиска[10].
Научная новизна диссертации заключается в попытке автора реализовать комплексный подход в осмыслении глобальных событий отечественной истории заявленного периода, основываясь на общем представлении о логике и характере модернизационных процессов в аграрно-крестьянских обществах. Это общее представление, общий угол зрения на исторические события складывается из выстраивания по определенной схеме основных современных теоретических концепций аграрного развития в эпоху модернизации: что крестьяне-общинники полагают нормальным, а что из ряда вон выходящим в своих взаимоотношениях с одноплеменниками и с представителями экономической и политической власти; каковы ожидания крестьян и их типичные реакции на обман ожиданий со стороны властей; как, зачем и против чего крестьяне восстают; что происходит с обществом в целом, когда количество открытых крестьянских антиправительственных выступлений переводит ситуацию в новое качество. В настоящее время в исследованиях российских социально-экономических и политических процессов рассматриваемого периода какие-то из этих теоретико-методологических соображений если и принимаются во внимание, то в качестве вспомогательных, второстепенных. Предлагаемая диссертация ставит их во главу угла методологии исторического анализа. При этом автор видит свою задачу не столько в том, чтобы вписать события российской революции в общий контекст аналогичных событий в других крестьянских странах, как это уже делалось западными историками[11]
, сколько в том, чтобы показать специфику крестьянской революции в России, лишь не упуская при этом из виду, что многие ее закономерности подтверждаются историческим опытом других аграрных обществ.
Если вернуться к цитированной выше мысли Ф.Р. Анкерсмита, в настоящей диссертации предпринимается попытка подумать с означенных теоретических позиций над тем огромным фактическим материалом, который исследован историками в монографиях и статьях, опубликован в документальных сборниках, посвященных российской/советской деревне. Привлечены в работе и не опубликованные еще материалы из архива исследовательского проекта «Голоса крестьян». Кроме того, автор стремится подкреплять свои аргументы и выводы образцами фольклора (поговорки, деревенские частушки), зарисовками с натуры и творческими находками мастеров художественной прозы.
Основные положения диссертации, выносимые на защиту:
1. В российской исследовательской литературе досталинской поры интерес к вопросам аграрных отношений и аграрного развития был велик в общем пропорционально удельному весу крестьянского населения и сложности общинно-крестьянской проблематики. С начала 30-х гг. политико-идеологическое давление резко изменило положение, внесло диспропорцию. Крестьяноведческие подходы в отечественных исследованиях были жестко прерваны, их возрождение в 50-е – 60-е гг. сталкивалось с большими административными препятствиями. С конца 80-х гг. в российской историографии наблюдается тенденция к возрождению методологии крестьяноведения.
2. В зарубежной англоязычной историографии существовали и существуют разные традиции в изучении проблем, связанных с темой диссертации. Традиция к определенной идеологизации данной проблематики обусловливалась не столько политическим заказом, сколько господством в обществоведении теории прогресса в ее либерально-демократическом варианте. Фундаментальные труды фактологического характера появлялись как результат стремления некоторых ученых сознательно уходить от идеологем господствующей традиции. Заметное влияние крестьяноведческих подходов на постановку проблем начинается с 60-х – 70-х гг. и связано с именами М. Левина, Т. Шанина, Р. Дэвиса, Д. Филда и др.
3. В 60-е – 70-е годы в западной исторической социологии быстро складываются основы особого научно-дисциплинарного направления – крестьяноведения или теории и истории аграрно-крестьянских обществ. В отечественном обществоведении этого периода аналогичное направление научного поиска сталкивалось с мощным противодействием идейно-политического характера.
4. Разработанная в западном обществоведении система теоретических концепций эволюции аграрных обществ может и должна применяться для историко-социологического анализа российского общества в ХХ веке. Это особенно актуально для исследования периода примерно первых трех десятилетий истекшего столетия, поскольку морально-экономическая теория позволяет несколько расширить общий взгляд на многие принципиальные проблемы отечественной истории той поры. Для последующих периодов истории нашей страны объяснительная сила концепций «моральной экономики» и обыденного сопротивления также довольно велика.
5. В первое десятилетие ХХ века повседневная жизнь подавляющего большинства населения России вполне отвечала основным канонам теоретической концепции «моральной экономики» крестьянства. Начало длительной крестьянской революции в стране, растянувшейся практически на всю первую треть ХХ столетия, было обусловлено именно тем, что в пореформенный период помещики и государство все чаще нарушали свои морально-экономические обязанности перед крестьянами, постепенно утрачивая в глазах последних моральное право на крупную земельную собственность и на распоряжение землей.
6. Практика осуществления столыпинского аграрного законодательства весьма существенно расходилась с ожиданиями реформаторов и их сторонников, натолкнувшись на повседневное сопротивление большинства общинников в рамках «оружия слабых». Это, так же как и начало крестьянской революции с массовыми самозахватами земли по приговорам сельских сходов, было связано с глубоким противоречием между политическим курсом правительства и крестьянским ощущением справедливости.
7. Гражданская война в России стала одним из пиков крестьянской революции. Фактически она стала реальностью после принятия декрета «О земле», с которым слишком многие политические силы страны смириться никак не могли. Окончание же гражданской войны есть основания связывать не с разгромом вооруженных белогвардейских формирований, но с переходом к нэпу, ставшему основой для примирения большевистского режима с восставшим крестьянством.
8. В нэповский период глубинные предпосылки к отказу от товарообмена между городом и деревней складывались не только в умах и действиях политического руководства страны, но и в крестьянской общине, сельском обществе. По сути, это было продолжение крестьянской революции, когда значительная часть жителей деревни ожидали от Советской власти проведения морально-экономической политики и готовы были в этом солидаризироваться с властью.
9. Переход к политике коллективизации крестьянского хозяйства стал неизбежным шагом на пути отечественной модернизации, закономерным результатом развития основных тенденций и противоречий российского общества первых десятилетий ХХ века. Потенциал крестьянского сопротивления этой политике и приспособления к ней был задействован в огромном масштабе, что во многом определило социально-экономическую и идейно-политическую конфигурацию советского общества на последующих этапах исторической эволюции нашей страны.
Теоретическая и практическая значимость исследования.
Представленная диссертация носит концептуальный характер, она содержит общую концепцию сути и смысла основных событий российской истории заявленного периода, логики их развития и характера взаимодействия. Данная концепция основана на изучении теоретических концепций современной теории и истории аграрных обществ и представляет собой опыт применения этих теоретических взглядов к анализу российского исторического материала.
Научные результаты, полученные в ходе диссертационного исследования, могут быть использованы при написании обобщающих трудов по истории России от пореформенного периода до коллективизации, равно как и последующих десятилетий XX века, учебников и учебных пособий для средней и высшей школы. Материалы и выводы диссертации, а также разработанные при этом подходы к анализу исторической информации и источников расширяют возможности для дальнейшего изучения российского общества с учетом особенностей общинного менталитета основной массы его населения в недавнем историческом прошлом.
Возможно также применение результатов исследования в разработке концепции современной аграрной политики, программ экономического, социального и культурного развития сельской местности.
Апробация работы. Автор диссертации неоднократно выступал с докладами на всероссийских и международных конференциях и симпозиумах. Доклад на международной теоретической конференции «Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.)» (Москва, 1994) был затем опубликован журналом «Общественные науки и современность». Автор готовил все англоязычные материалы для заседаний международного теоретического семинара «Современные концепции аграрного развития» (Москва, 1992-1999) участвовал в заседаниях семинара и затем готовил стенографические отчеты об этих заседаниях к публикации в журнале «Отечественная история». Материалы диссертации звучали в трех докладах (1999, 2000, 2008) и одном выступлении (2003) на международном симпозиуме «Пути России», проходящем ежегодно в Москве. Автор является постоянным участником международной конференции «Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития», которая проходит в Омском государственном аграрном университете, и начиная с 1998 г. регулярно выступает с докладами на этой конференции. Доклады по проблематике диссертации также неоднократно делались автором на конференциях в Российском государственном аграрном заочном университете (РГАЗУ).
В разные годы по теме диссертации автором были прочитаны спецкурсы и проведены спецсеминары для студентов РГАЗУ и его многочисленных филиалов в РФ, Российского нового университета (РосНОУ), Академии народного хозяйства при Правительстве РФ (АНХ). Опубликованы авторские главы в двух учебных пособиях «История Отечества» для студентов аграрных вузов в 1994 г. (второе издание – 1996) и в 2009 г. По теме диссертации опубликованы одна индивидуальная монография и разделы в двух коллективных монографиях, а также 30 статей общим объемом 52 п.л.
II. СТРУКТУРА И ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ
Структура диссертации подчинена исследовательской логике и состоит из Введения, шести глав, в которых решаются поставленные задачи, Заключения, подводящего итог проделанной работе, списка использованных источников и литературы.
Во Введении определены актуальность темы, цель и задачи исследования, его методологические основы, хронологические и территориальные рамки, показана степень изученности темы, сформулированы новизна исследования и основные положения, которые выносятся на защиту.
В Главе I «Аграрные отношения в России в 1902-1935 гг.: проблемы отечественной и зарубежной историографии» выявлена степень научной разработки темы, дана характеристика источниковой базы исследования.
Первый параграф главы посвящен российским исследованиям по истории крестьянства. Уже вторая половина XIX века проходит под знаком напряженной полемики между мыслителями и общественными деятелями о сущности и исторических судьбах российской крестьянской общины. Когда одна из спорящих сторон (а точнее, столь радикальное крыло западников, как российские марксисты) в лице В.И. Засулич обратилась за разъяснениями непосредственно к К. Марксу, он ответил, что господствующая форма собственности, а следовательно, и весь общественный уклад России настолько далеки от таковых в Западной Европе, что путь дальнейшего развития российского общества имеет под собой другую основу. Исследование российской крестьянской общины убедило его в том, «что община – это основа социального возрождения России. Но для того чтобы она смогла выполнить эту свою роль, прежде всего необходимо оградить ее от губительных наскоков со всех сторон, а затем обеспечить нормальные условия для ее естественного развития»[12].
К концу XIX века главной ареной полемики патриотов с западниками становится спор между народниками и марксистами. В начале ХХ века в эту полемику оказываются втянутыми и правительственные институты. В январе 1902 г. по инициативе С.Ю. Витте из представителей высшей бюрократии было созвано «Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности», образовавшее 618 местных комитетов. В большинстве своем комитеты пришли к выводу, что община составляет непреодолимое препятствие для аграрной модернизации[13]. Те исходные материалы, что поступили из уездных и губернских комитетов в Редакционную комиссию Министерства внутренних дел, легли в основу аграрной реформы, которую стало проводить правительство П.А. Столыпина. Дебатами по общине был создан прецедент включения результатов историографических исследований в разработку социальной реформы.
Если в 1890-е гг. С.Ю. Витте склонялся к идее поддержки общины, то теперь он выступил решительным противником общины. Его взгляд на историческую судьбу этого института оказался созвучен постановке вопроса В.И. Лениным в «Развитии капитализма в России». «Опять столпы автократии и их абсолютные противники были едины в своих воззрениях на общину, – подчеркивает в этой связи американская исследовательница проблемы Д. Аткинсон, – хотя теперь это было единство на почве неприятия. И министр, и революционер видели в общине фактор сдерживания экономического прогресса...»[14].
В работе самарского историка Л.В. Теляк освещаются все основные направления исследований столыпинской реформы, что называется, по горячим следам, отражается отношение ученых, политиков, общественных деятелей тогдашней России к тому, что происходило в деревне, к тому, что проделывалось с деревней[15]. Автор дает обзор многих десятков монографий, брошюр, статей, публичных выступлений тех лет. Подчеркивается большое разнообразие аналитических подходов современников реформы к проблеме заимствования Россией западного аграрного опыта. Речь идет о весьма обширной экономической, юридической, даже философской литературе, в которой крайне критически оценивались ход и перспективы реформы. Отечественная социальная наука явно находилась в то время на подъеме. Л.В. Теляк в своей работе не ограничивается обзором выступлений либеральных, радикальных, консервативных и народнических теоретиков и политиков, но показывает также и отклики крупнейших мастеров художественной литературы на проводимую правительством политику в деревне, отображение ее в их художественных произведениях и публицистике. Наверное, пришла пора и сегодня преодолевать сложившийся в нашей академической традиции снобизм, расширяя круг источников знания по этой ключевой для отечественной истории проблематике за счет свидетельств больших художников слова[16].
В 1909-1913 гг. складывается организационно-производственное направление в изучении аграрных проблем России (ОПН). «В работах ученых, представлявших ОПН, и лидера этой школы (А.В. Чаянова), – пишет А.В. Гордон, – были аккумулированы творческие потенции аграрной мысли и свершения аграрно-экономической науки России всего пореформенного периода[17], а в опосредованном виде – особенности самого аграрного развития страны»[18]. Прекрасные возможности для осуществления исследований и для пропаганды своих научно-теоретических убеждений были у ученых ОПН в нэповские 1920-е годы, когда не было еще жесткой идейно-политической необходимости игнорировать реальное разнообразие форм и укладов в советской экономике и ее аграрном секторе. Идеи ОПН лежали в основе мощной политической платформы, которую занимали ряд руководителей партии и правительства во главе с Н.И. Бухариным и А.И. Рыковым. Однако «Краткий курс» истории ВКП(б) в 1938 г. дал набор добротных шаблонов и лекал, шаг влево – шаг вправо от которых для историков был уже весьма затруднителен.
В 1950-е гг. было по-прежнему небезопасно рассматривать проблемы истории российского сельского хозяйства с иной точки зрения, чем канонизированное развитие капитализма в деревне в дооктябрьский период и успешное вытеснение его социализмом после Октября[19]. В 1958 г. ученые из группы по истории советского крестьянства Института истории СССР АН СССР приступили к написанию двухтомной истории коллективизации. В 1963 г. рукопись первого тома была сдана в издательство «Мысль», и даже состоялся типографский набор. В октябре 1968 г. после разгромной рецензии кафедры истории КПСС АОН с формулировками «очернительство, ревизионизм» набор тома был рассыпан.
С середины 60-х гг. в советском востоковедении начинается обсуждение вопросов о характере и значении сельской общины как часть широкой дискуссии об азиатском способе производства. Историки отечества подхватывают инициативу. К началу 70-х гг. в рамках Симпозиума по аграрной истории активно работает секция по исследованию российской крестьянской общины разных регионов страны на разных этапах истории. Руководству Симпозиума удалось организовать публикацию ряда работ участников секции[20]. Однако широкая открытая полемика с защитниками официальных теоретических позиций на равных была уже невозможна. В 1970 г. А.И. Левковский публикует работу, в которой показывает, насколько бесплодно изучать так называемые развивающиеся страны с общетеоретических позиций социалистической или капиталистической ориентации. На основе обширной фактуры он делает заключение: «Перед нами смесь относительно сильных и устойчивых укладов. Это – стойкая многоукладность. Именно потому государства в мире делятся, если принять общий критерий, на капиталистические, социалистические и многоукладные»[21]. Это уже была заявка на особую методологию. В.П. Данилов писал о взаимодействии социально-экономических укладов в доколхозной деревне. Он открытым текстом заявил, как официальная идеология бьет и будет бить защитников этих теоретических позиций[22].
С этого времени и вплоть до 1990-х гг. деятельность историков нового направления оказывается невостребованной, хотя исследования в этом направлении продолжались, и отдельными учеными достигнуто очень многое[23]. Известный специалист по изучению столыпинской аграрной реформы А.Я. Аврех, завершил свою последнюю монографию незадолго до своей смерти в 1988 г. И ему уже тогда удалось предвидеть тот «энтузиазм» по поводу столыпинских преобразований, который тогда еще не успел развернуться в полной мере[24]. В 90-е годы были опубликованы результаты научно-творческой деятельности таких великолепных знатоков общинной проблематики, как М.М. Громыко, Б.Н. Миронов, П.Н. Зырянов[25].
Наконец, и в 90-е гг., и в текущем десятилетии опубликован на русском языке ряд исследований российских и зарубежных историков, освещающих многие проблемы и аспекты истории аграрных отношений в России в интересующий нас период с позиций новых теоретических подходов[26].
Во втором параграфе главы показаны некоторые важные достижения западной англоязычной историографии в изучении аграрных отношений в России в интересующий нас период. В зарубежной историографии проблематика аграрного развития России в определенном смысле появляется с подачи выходцев из нашей страны – серьезных специалистов, ставших таковыми и на Западе[27]. Это фундаментальные работы, для которых не характерно присутствие какой бы то ни было идеологии и буржуазно-социалистической риторики, зато характерно чрезвычайно внимательное, скрупулезное отношение к фактам и данным, в основном историко-экономического характера. Данную традицию в последующем продолжают такие ученые, как Г. Хантер (США)[28], считающий себя учеником Н. Ясного, Р.У. Дэвис (Великобритания), С.Г. Уиткрофт (Автсралия)[29]. Впрочем, их работам уже свойственен выход от обширнейшего экономико-статистического материала, который они обрабатывают самым добросовестным и тщательным образом, на те или иные теоретические обобщения.
Помимо аграрно-экономических проблем в западной историографии в разное время и с разных идейно-теоретических позиций поднималось много вопросов, связанных с социальной организацией российского крестьянства в первые десятилетия ХХ века, его культурными и ценностными ориентациями, с направлениями правительственной аграрной политики. Специально рассматривались вопросы общины на завершающей стадии ее существования[30]. Исследовались быт, настроения крестьян, их отношение к властям, отношение власти к крестьянству[31]. Во многих исследованиях большое место уделяется столыпинской аграрной реформе, которая, как правило, рассматривается с позиций, прямо противоположных официальной советской историографии, но очень сходных с теми, что возобладали в отечественной исторической литературе и публицистике в 90-е гг.[32].
Нас не слишком интересовали исторические исследования, отражающие однобокие политизированные подходы к анализу места и роли сельской общины в российской революции, к рассмотрению эволюции общественных отношений в стране в советский период, каковых в зарубежной историографии хватает. Как подчеркивает М. Левин, подмена изучения советского общества антикоммунизмом – первая и главная ошибка многих западных историков[33]. Однако научное творчество самого М. Левина может служить образцом того, как следует избегать этого идеологического перекоса. Его монография «Российские крестьяне и Советская власть»[34], стала заметным событием в западной советологии. В монографии, в частности, показано, как деревня успешно до поры до времени нейтрализовала поползновения центральной власти усилить свое присутствие здесь через советы, через сельских коммунистов, кооперацию, колхозы. Крестьянам какое-то время удавалось практично приспосабливать все это к своей привычной повседневности. Однако постепенно сложная игра всех этих факторов, важнейшим из которых стал ход и исход борьбы в верхах по вопросам политики в деревне, стала складываться в систему прямых предпосылок коллективизации по Сталину.
Известный английский историк-социолог Т. Шанин также рассматривает вопросы сельской общины и закономерностей развития этого института в своем исследовании «Россия как “развивающееся общество”». При этом он пользуется широкими историческими аналогиями, полагая, что национальные особенности русской передельной общины в специальной литературе явно преувеличены, и аналогичные институты существовали и существуют во всех регионах мира во все времена[35]. Его исследования российской проблематики также являют собою прекрасный пример того, что вещи недоступные ни для научного коммунизма, ни для антикоммунизма, аналитически улавливаются в рамках третьего, особого, крестьяноведческого подхода. В предисловии к русскому переводу монографии «Революция как момент истины»[36], которое Т. Шанин озаглавил «В третьей России», он дает любопытную классификацию историографических традиций при изучении событий и процессов русской революции. Сущность основных теоретических подходов может быть выражена словами: прогресс, заговор, непознаваемость и обратная связь реалий и познания. Быстрый переход многих российских историков из «ярых марксо-прогрессистов в не менее завзятые рынко-прогрессисты сегодняшнего дня» Т. Шанин склонен без всякого скепсиса или сарказма объяснять не столько оппортунизмом, сколько общностью методологии, принадлежностью к первому из этих подходов. Просто данный тип мышления схож с таковым сильных мира сего. Бегло обрисовав особенности исторических работ, которые могут быть отнесены ко второй и третьей категориям, свое исследование Т. Шанин сознательно и однозначно относит к четвертой: «Это “теории среднего уровня”, которые не признают как всеопределяющих ни однолинейности теории прогресса, ни господства случая в заговорщической историографии, ни абсолютной непознаваемости истории... Это историческая социология, особенности и внимание которой сфокусированы на перекличке, противоречивости, взаимосвязи и взаимопереходе “объективного” и “субъективного” в их обратной связи и особенно ее выражении “уроков истории” в массовом как и в элитном познании»[37].
Крестьяноведение как специальная теория для анализа проблем истории и современности аграрных обществ в его современном виде стало формироваться на Западе на рубеже 1950 – 60-х гг., когда стал очевиден кризис господствующей там либерально-демократической теории прогресса. За последнее время появился ряд интересных публикаций зарубежных ученых, в том числе и в русском переводе, связанных с аграрной политикой в России в первой трети ХХ в., в которых в той или иной мере задействована методология крестьяноведения[38]. Так, в монографии американского историка Я. Коцониса «Как крестьян делали отсталыми» детально рассматривается все тот же принципиальный вопрос: насколько у российских реформаторов пореформенного периода, теоретиков и практиков социально-экономического преобразования аграрно-крестьянской России доставало готовности и желания рассматривать крестьянина тем, кто он есть в действительности, а не в соответствии с их амбициозными схемами общественного прогресса. Один из выводов исследования представляется принципиальным: корни трагических событий конца 1920-х гг., когда в ходе раскулачивания и военных рейдов в «кулацкие районы» местные особенности полностью растворились в социальной схеме, следует искать в вечной российской культурной дискриминации крестьян некрестьянами, полагавшими себя социальной и интеллектуальной элитой[39].
В 1992 г. увидел свет русский перевод сборника хрестоматийных текстов ученых прошлого и современности по крестьяноведению под названием «Крестьяне и крестьянские общества»[40]. На Западе под редакцией Т. Шанина эта книга переиздавалась на английском языке восемь (!) раз, с каждым разом обогащаясь новыми отрывками из работ специалистов и специально написанными для издания статьями. На русском языке она вышла под характерным названием «Великий незнакомец»[41] с явным намеком на то, что очень мало внимания и уважения к образу жизни и образу мысли крестьянина уделялось в российской исторической литературе, непропорционально месту и роли его в истории страны. Нельзя сказать, чтобы эта методология сегодня торжествовала победу в нашей или западной исследовательской практике – да это и не нужно. Достаточно того, чтобы «незнакомец» поскорее превращался в знакомца, а крестьяноведение – в один из общепринятых методологических подходов современной отечественной историографии.
В Главе II. «Современные концепции аграрного развития» рассматриваются принципиальные теоретические взгляды ученых по вопросам общих закономерностей внутреннего устройства аграрно-крестьянских обществ и основных особенностей их исторической эволюции. Основное внимание уделяется воззрениям западных историков и обществоведов, поскольку возрождение крестьяноведческих подходов в отечественной исследовательской литературе по известным причинам осуществлялось примерно с 30-летней задержкой по сравнению с западной практикой. Смысл работы международного теоретического семинара «Современные концепции аграрного развития», который под эгидой Института российской истории РАН и Междисциплинарного академического центра социальных наук (Интерцентра) работал на протяжении 1990-х годов[42], состоял именно в том, чтобы поскорее сделать основные достижения западного обществоведения в этом направлении достоянием широкой научной общественности в России.
Труды историка-этнографа (или антрополога, как он сам себя позиционировал в традициях американского гуманитарного знания) Р. Редфилда, а также таких историков-социологов, как Э. Вулф, Т. Шанин снимают вопрос о том, необходимо ли теоретическое определение крестьянства как такового. Вопреки убежденным сторонникам разных вариаций теории прогресса, настаивающих на изучении сельских тружеников разных стран в разные эпохи по отдельности, в конкретно-историческом контексте, крестьяноведы убеждены, что крестьянское общество и культура обладают некоторыми родовыми признаками, определяя некоторый тип обустройства повседневной жизни людей, обнаруживающий какое-то сходство по всему миру. Малое крестьянское сообщество, аналог российской крестьянской общины, это чрезвычайно важная социальная форма, которая присутствует во всех уголках мира во все времена человеческой истории. Осознание этого оказывается возможным только через «взгляд изнутри» – через способность исследователя воспринять, впитать то мироощущение, которое характерно для самих обитателей изучаемого сообщества. Принадлежность к высокой академической культуре дает ученому возможность опираться на определенный теоретический аппарат и методологический задел при рассмотрении и трактовке главнейших сторон жизни малого сообщества. Но он не должен вставать в позицию внешнего наблюдателя прежде, чем он выработает достаточно внимательный «взгляд изнутри», то есть научится разбираться в ценностных ориентациях, верованиях, стереотипах социального поведения изучаемых людей.
Общая картина всемирно-исторического процесса в крестьяноведении в целом не противоречит знаменитому формационному подходу или теории прогресса, стадий экономического роста, но существенно дополняет эти воззрения, делая главным героем истории не столько носителей того, что приверженцы этих теоретических подходов называют общественным прогрессом, сколько огромное большинство населения обществ – земледельцев, крестьян, обитателей малых сообществ. Как следствие, корректируется однолинейность формационного подхода (движение от низших формаций, или стадий экономического роста, к высшим), дается представление о многообразии и разнонаправленности эволюции разных обществ.
Разработка теоретической концепции «моральной экономики» крестьянства принадлежит одному из ведущих американских исследователей крестьян и крестьянских обществ Дж. Скотту. Она сформулирована в монографии, посвященной процессам модернизации в некоторых странах азиатско-тихоокеанского региона и, по авторитетному свидетельству В.П. Данилова, «может многое прояснить в поведении крестьян, например, в период столыпинской реформы, в ходе революции и гражданской войны, в условиях нэпа и коллективизации. Но даже и после коллективизации крестьянское сопротивление государственному насилию в общем и целом соответствует тому, что Дж. Скотт описал и представил как естественные свойства моральной экономики».
Суть концепции состоит в том, что каждая крестьянская семья любыми мыслимыми средствами стремится избежать потенциальной угрозы голода, которая в истории таких обществ слишком часто перерастает во вполне реальную и очень страшную опасность. Это стремление всячески подстраховаться от голода объясняет многие особенности технической, социальной и моральной организации крестьянского общества, которые без этого понять невозможно. Если взглянуть на действия земледельца, его взаимоотношения с соседями, с земельной знатью, с государством под тем углом зрения, насколько все это способствует решению его исконной задачи по обеспечению самого существования своего и своих близких, проясняются многие вещи, необъяснимые с позиций привычных социально-экономических теорий.
Общинная деревня разных стран и разных исторических эпох при всем разнообразии внешних форм сводится к единой категории общим принципом: всем деревенским семьям гарантируется минимальный прожиточный минимум в тех размерах, в каких это позволяют сделать находящиеся в распоряжении деревни ресурсы. Весьма выразительной в этом плане представляется отечественная практика периодических земельных переделов в рамках общин. «Выживание слабейших» освящено деревенским общественным мнением, укоренено в обычном праве, что делает членство в общине социально привлекательным для любого крестьянина. Знаменитый крестьянский консерватизм проявляется, прежде всего, именно в стремлении крепко держаться за общинные институты и установления. Это, по представлениям общинников, по их жизненному опыту, наиболее эффективно страхует их от постоянной угрозы оказаться за нижней чертой потребления.
В такой системе координат помещик это не столько эксплуататор и классовый враг, сколько полноценный и очень важный участник социально-экономических отношений, сутью которых является существование и пропитание. В хороший год крестьяне с готовностью отдают помещику должное в виде барщины и оброка, ожидая от него помощи в случае недородов, которые, к сожалению, не редкость. Крестьяне глубоко убеждены, что государство и арендодатели, изымающие часть их продукции, поступают правомерно и логично, но они не должны делать это так, чтобы возникала голодная угроза самому существованию крестьянских семей, а в случае возникновения таковой – обязаны делать что-то, чтобы отвратить эту угрозу. На этом убеждении основывается то моральное негодование, которое явилось топливом для бесчисленных восстаний в крестьянских обществах – часто беспощадных, но отнюдь не бессмысленных. Их смысл в том, чтобы просигналить имущим классам и властям о нарушении ими этики существования и пропитания.
«Морально-экономический» подход, однако, отнюдь не отрицает постановку вопроса о классовой борьбе между крестьянством и дворянством и властью в более широком смысле. Борьба со стороны крестьянства против многих установлений и узаконений властей велась и ведется беспрестанно. Масштабы этой борьбы куда более внушительны, чем можно себе представить по имеющимся сведениям о крестьянских войнах и открытых выступлениях. Дж. Скотт разрабатывает специальную теорию обыденных форм крестьянского сопротивления. Наиболее действенны такие формы крестьянского противостояния властям, как браконьерство, воровство, потравы и другие нарушения прав собственности власть имущих, происходящие постоянно и при молчаливом одобрении соплеменников; разные способы уклонения от налогов и прочих повинностей; дезертирство. Огромная сила этого сопротивления – именно в повседневном его характере и молчаливой солидарности односельчан.
Открытое возмущение крестьян, бунт, восстание и т.п. – это почти всегда реакция на попытки резких изменений в сложившемся жизненном укладе со стороны помещиков и других властей. Крестьяне восстают не против помещиков и властей, т.е. не против существующего строя, а как раз за таковой – против случающегося временами слишком уж вопиющего нарушения помещиками и администрацией канонов «моральной экономики», обычного права и этики пропитания. В эпоху модернизации характер крестьянского восстания существенно изменяется, все чаще имеет место развитие событий по типу цепной реакции, что делает масштабы выступлений поистине безграничными. Здесь уже требуется особое теоретическое осмысление, новые концептуальные подходы, которые разрабатываются в современном крестьяноведении.
В Главе III «Россия в 1902-1916 гг. под углом зрения современного крестьяноведения» автор ставит своей задачей проведение доказательства того, что основные закономерности существования и развития аграрно-крестьянских обществ, описанные теоретической концепцией «моральной экономики» крестьянства, так или иначе реализовывались в России не только в пореформенный период, т.е. накануне бурных общественно-политических событий ХХ века, но и на протяжении первых полутора десятилетий истекшего столетия. Это создает теоретическую базу для анализа того качественного сдвига, который произошел к 1902 г. в противостоянии общинной деревни и структур экономической и политической власти в России.
Основательные исторические труды Б.Н. Миронова, П.Н. Зырянова, М.М. Громыко и др. дают достаточно материала для решения этой задачи. Яркие картины обычаев взаимопомощи в деревне разных регионов России в конце XIX в., которые приводят, например, М.М. Громыко, В.Б. Безгин, сопровождаются авторскими комментариями, вполне созвучными с выводами разработчика концепции «моральной экономики» Дж. Скотта. Доказывать, что история аграрной России имеет прямое отношение к основным положениям морально-экономической теории – это ломиться в открытые ворота. Этика пропитания и выживания слабейшего (subsistence ethic) составляет основу основ данной теории. Освященная обычным правом практика земельных переделов по справедливости, по едокам, в российском крестьянском «обчестве», наряду с помочью, заставляет внимательнее отнестись к теориям современного крестьяноведения, а через их призму и к литературным свидетельствам бытия деревенского мира.
Поэтому в главе приводится довольно много свидетельств мастеров художественного слова в пользу того, что деревенское бытие, т.е. каждодневная жизнь огромного большинства россиян, во второй половине XIX века вполне соответствовало тому, как жили и живут крестьяне вообще. Например, Н.Н. Златовратский в глубоком художественно-социологическом исследовании «Деревенские будни» (1879) изучил двенадцать видов деревенских «помочей», сообразно их характеру, вытекающему из условий, при которых они оказывались. А.А. Потехин в повести «Крестьянские дети» опоэтизировал мирскую помочь, назвав ее «высоконравственной христианской формой благотворительности, выработанной русским сердцем, русской общинной жизнью». Апеллируя к произведениям Э. Золя, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Н.А. Некрасова, А.И. Гончарова, А.И. Эртеля, А.П. Чехова, Н.Н. Златовратского, Г.И. Успенского, С. Каронина, Н.И. Наумова, автор стремится доказать, что российские крестьяне в своих житейских проявлениях мало чем отличаются от крестьян как таковых.
Глубинная предпосылка российской крестьянской революции сводится к утрате в глазах крестьянства помещиками и другими крупными земельными собственниками морального права на эту собственность. Первые два съезда Всероссийского крестьянского союза в Москве в июле-августе и ноябре 1905 г. вполне показали сознательность и самостоятельную (вне зависимости от деятельности и претензий политических партий) организованность крестьянских общин в борьбе за свои цели. Чем ближе подходила крестьянская революция к своему первому пику 1905-1907 гг., тем яснее осознавало правительство, что ни ружьями, ни артиллерией проблему уже не решить.
Для социологического мышления в России было весьма характерно представление о том, что полным ходом развивается некий спонтанный процесс исчезновения крестьянства через расслоение его под влиянием развития капитализма в стране. Было убеждение, что достаточно скоро Россия, подобно Западу, станет капиталистической, индустриальной, здоровой, богатой и т.д. Однако, история страны в целом пошла совсем не тем путем, какой мыслила себе образованная российская общественность. В революционных событиях 1905-1907 гг. практически не происходило ожидавшихся столкновений внутри крестьянства между бедными и богатыми за имущественный передел. Напротив, деревня с неожиданным единодушием составила оппозицию помещичьему землевладению, правительственной политике. Объяснение этому единству содержит крестьяноведческая концепция циклической социально-экономической мобильности крестьянства на первых порах развития процессов модернизации. Расслоение в деревне, впрочем, имело место, хотя его масштаб и темп его нарастания был не тот, о каком писали и говорили теоретики и практики революции и реформ. Этот рост богатства на одном полюсе деревенского социума и усиление роли денег в сельской жизни зафиксировала и художественная литература, и публицистика, и крестьянские поговорки. Но этот фактор не смог перевесить общинное единство и обеспечить революционерам успешную ставку на сельский пролетариат или реформаторам – на «трезвых и крепких».
Тот исторический факт, что российские крестьяне в большинстве своем не восприняли и не поддержали реформаторские усилия правительства П.А. Столыпина, также находит свое объяснение, если принимать во внимание одну из закономерностей поведения общинных крестьян в условиях нарастания модернизационных процессов. Э. Вульф описывает эту закономерность в своей классической монографии «Крестьяне». Если в условиях развития модернизационных процессов центральная власть в крестьянском обществе представляет собой жесткий политический режим диктаторского плана, то крестьяне инстинктивно стремятся к укреплению привычных устоев общинной организации. Дело здесь в том, что обитатели деревни естественным порядком воспринимают энергичное вмешательство извне в свои дела как претензию не только на положенную к уплате в качестве налогов и податей часть своей продукции, но и на необходимую для пропитания семьи продукцию. А здесь проходит та грань, за которой крестьянское сопротивление власти приобретает новое качество, когда молчаливый и пассивный саботаж административных инициатив в любую минуту готов смениться открытым бунтом. Поэтому крестьяне всячески укрепляются в своей общинной организации, зная по опыту, что это их оружие отстаивания своих интересов непобедимо. И наоборот, если режим «поплыл», заигрался в либерализм, политический плюрализм и т.д. – значит ему не до деревни. Тогда набирают силу те естественные процессы эрозии общинных отношений, которые на материалах пореформенной России убедительно описал В.И. Ленин в книге «Развитие капитализма в России». В условиях либерального режима политика правительства по отношению к деревне, как правило, этому способствует: льготное кредитование, инвестиции в инфраструктуру и т.п. Естественные процессы разложения общины связаны с проникновением товарно-денежных отношений в деревню. Только рубль способен трансформировать экономику пропитания (моральную экономику крестьянства) в экономику рынка. Но для этого требуется очень много рублей и много лет – не двадцать и не тридцать.
Поколение реформаторов, представителями которого были и С.Ю. Витте и П.А. Столыпин, в условиях «аграрных беспорядков», а фактически – начала народной революции, было обречено на попытку форсированными темпами доделать то, что в свое время не дали доделать Н.Х. Бунге, и мечтать при этом о двадцати годах покоя, внутреннего и внешнего. Но все дело как раз в этих форсированных темпах и методах. Столыпин допускал насилие при демонтаже общинных институтов. Имея в виду закономерную реакцию общины на административный пресс, можно сказать, что Столыпин полагал разрушить общину именно тем способом, который мог повлечь лишь укрепление ее. Масштабы насилия были огромны, размах повседневного скрытого (а впоследствии и открытого) сопротивления крестьян им соответствовал.
Желание местного чиновничества выслужиться перед начальством, продемонстрировав быстрое выполнение его воли, становилось основной движущей силой реформы, а сопротивление крестьянских общин – основным тормозом. Чиновники стремились давать отлакированные победные реляции наверх о ходе «приватизации» земли. Английская исследовательница проблемы Дж. Пэллот приводит множество свидетельств того, что социально-экономические последствия реформы на бумаге выглядят куда более радикально, чем это было в реальности. В восприятии крестьян очень часто вступление их или их одноплеменников в наследственное владение землей совсем не означало выхода из земельной общины. По мнению П.Н. Зырянова, статистика также преуменьшает размах противодействия деревни реформаторским поползновениям правительства, поскольку многое из того, что реально делалось крестьянами в этом направлении, делалось скрытно, чтобы как можно меньше привлекать внимание властей, и поэтому часто как статистический факт не отмечалось. Причем самым разнообразным действиям крестьян было свойственно чередоваться в зависимости от конкретной обстановки. Главное было добиваться хоть малых, но конкретных результатов, всячески избегая регистрации своих действий как антиправительственной деятельности.
Примерами этого разнообразия форм антистолыпинских действий может служить крестьянский отказ избирать из своей среды членов уездных землеустроительных комиссий и бойкот этих выборов; составление приговоров и наказов во II и III Думы вразрез с реформенным аграрным законодательством, но в соответствии с нормами обычного права; составление и принятие подобного рода приговоров на сходах как бы для «внутреннего пользования», своего рода торжественные обещания, которыми односельчане связывали себя в своих дальнейших действиях; прямые выступления на сельских сходах против реформы; агитация против реформы вне схода; отказ схода в составлении приговоров о выходе из общины, сопровождавшийся негласным давлением на «укрепленцев». Имели место также «самовольные» переделы земли, когда в передел общиной включались уже укрепленные или даже отмежеванные участки; случалось, что изгоняли землемеров, происходили столкновения с полицией, громились и поджигались хутора. П.Н. Зырянов образно писал, что статистика крестьянского движения «показывает нам лишь видимую, измеряемую часть тех рифов, на которые напоролся столыпинский корабль. Рифы не казались высокими и прочными. Столыпин же и его окружение были решительными, но малоискусными лоцманами. Они плохо представляли себе то, что было скрыто под поверхностью народной жизни. И им не удалось “протаранить” толщу крестьянства, чтобы окончательно навязать стране путь развития, выгодный горстке помещиков, но обрекающий основную часть народа на долгие годы нищеты и голодовок».
Глава IV «Гражданская война в России как форма противоборства крестьян и власти в условиях пика революции» открывается рассмотрением того, на каких теоретических позициях стояли и какие практические шаги предпринимали эсеры и большевики как две партии, имевшие реальную перспективу не только взять, но и удержать государственную власть в стране, когда весной 1917 г. самовольный захват крестьянами по приговорам сходов юридически не принадлежавших им земель вышел из-под контроля государства. Авторская гипотеза состоит в том, что у власти в тех условиях могла оказаться лишь та организованная политическая сила, которая могла бы дать крестьянам то, чего они вполне осознанно добивались к тому времени уже в течение полутора десятилетий. Большевики и левые эсеры оказались в этом плане куда решительнее правых эсеров. Последние скомпрометировали себя в глазах крестьянских представителей, когда, осуществляя руководство работой I Всероссийского съезда крестьянских депутатов, их лидеры предпринимали отчаянные усилия, чтобы удержать делегатов в рамках верности Временному правительству и соответствующих резолюций о законодательных полномочиях Учредительного собрания. Состоявшиеся к тому времени уездные и губернские крестьянские съезды ставили вопросы более бескомпромиссно. И крестьяне, осуществляя свои революционные действия, использовали резолюции этих местных съездов как законодательные акты.
Большевики же, по свидетельствам современников, думали, чувствовали и поступали иначе, чем представители всех других политических партий страны. Более того, они были в непримиримой оппозиции ко всей остальной политической палитре города – от буржуазных либералов и социал-демократов до реакционеров и черносотенцев. Не аналогичное ли отношение к хитросплетениям городской политики и политической риторики было характерно для российского крестьянства начала ХХ века, искренне недоумевавшего, почему нельзя в стране решить земельный вопрос в одночасье и по уму, как это веками делалось на мирских сходах?
Есть определенный резон утверждать, что именно революционное крестьянство вознесло большевиков в 1917 г. к вершинам государственной власти. Неизбежной платой за это был Декрет о земле. Крестьянский натиск к осени был таков, что В.П. Данилов назвал это «настоящей крестьянской войной», подчеркнув, что в ходе ее положения этого Декрета уже фактически осуществлялись, и не дай его большевики, он все равно к весне 1918 г. был бы реализован крестьянами по всей стране. А вслед за этим Декретом с неизбежностью последовала Гражданская война в России. В узком смысле так принято называть военные действия, которые велись Красной Армией против регулярных частей белогвардейцев и интервентов. Но у этого словосочетания явно прочитывается и более широкий смысл: так можно и нужно называть те бурные события, которые в конечном итоге заставили большевистскую партию не на словах, а на деле признать не частную и не государственную собственность на землю, а именно крестьянское, общинное владение землей. Выход из гражданской войны в этом смысле данного словосочетания был возможен только через радикальное решение задач крестьянской революции.
Не будет ошибкой сказать, что гражданская война по сути началась уже тогда, когда Временное правительство по требованию помещиков готовилось снимать казачьи и офицерские подразделения с фронта, поскольку местные гарнизоны в основном сочувствовали «беспорядкам», т.е. самочинному захвату крестьянами помещичьих земель. Но когда лидер большевиков Декретом о земле легализировал этот самозахват, развитие крестьянской революции в направлении гражданской войны стало необратимым. Слишком многие политические силы страны не готовы были с смириться с таким статус кво.
О том, что идейно-политические позиции большевиков осенью 1917 г. на какое-то время совпали с общей направленностью крестьянской революции, сейчас пишут в специальной исследовательской литературе. Акцентируя эту мысль, итальянский историк А. Грациози даже ставит вопрос о столкновении двух большевизмов в гражданской войне – крестьянского большевизма и собственно большевизма ленинской гвардии. Использование это изрядно мифологизированного в нашей историографии и публицистике слова не только для деятельности ленинской партии, но и для характеристики действий крестьян в своей революции обусловлено следующими соображениями. Во-первых, это четкое видение конечной цели революции. Для крестьян это полнота владения и распоряжения всей сельскохозяйственной землей в стране при минимальном участии государства в делах деревни. Для большевиков это вся полнота власти в стране, для чего непременным условием было как раз максимальное присутствие государства в крестьянской деревне. Во-вторых, это неуклонное движение к достижению данной цели с использованием всех мыслимых и немыслимых средств, например, обращение крестьян не только к открытым формам борьбы, но и к арсеналу непобедимого «оружия слабых». Наконец, в-третьих, это звериная, средневековая жестокость, которой не гнушались и те и другие носители большевизма в годы гражданской войны. Идея ментальной близости крестьян и большевиков разрабатывается и у Н.А. Бердяева в «Истоках и смысле русского коммунизма».
Решить продовольственную проблему в ущерб деревне пытались в России и другие правительства. Большевики наполнили свою политику хлебной монополии новым содержанием: продовольственная диктатура, ленинское письмо к петроградским рабочим с призывом возглавить великий «крестовый поход» против «спекулянтов и кулаков», мобилизация в продотряды, организация комбедов. Даже в словах «продотряды», «продармия» отражается тот факт, что противостояние между государственно организованной политической верхушкой и общинно организованным народом принимает характер настоящей войны. В.В. Кондрашин пишет о докомбедовском и комбедовском периодах гражданской войны в 1918 г., подчеркивая, что если на первом этапе конфликты общин с властью сосуществовали с межобщинными и внутриобщинными конфликтами, то сутью второго этапа стало противостояние государства и крестьянства, борьба крестьян против государственной политики. Массовость, длительность и выраженная антибольшевистская направленность многих из крестьянских восстаний в 1918-1919 гг. – это в значительной мере заслуга комбедов, которые через злоупотребление властью, данной сверху, через разрушение сельской кооперации и последовательное уничтожение всех ростков мелкотоварной собственности (мельницы, крупорушки, потребительские лавки, постоялые дворы и т.д.) способствовали объединению деревни на общинной основе. Впрочем, искоренение ростков рыночных отношений в деревне – оборотная сторона небывалого укрепления сельской общины, закономерного и неизбежного в ситуации такого давления со стороны государства.
М.Л. Левин даже вводит в историческую литературу специальное понятие «архаизация деревни» применительно к периоду гражданской войны, чтобы подчеркнуть важность этого исторического явления: российская деревня в эти годы в плане социально-экономического развития вернулась на десятилетия назад в своем стремлении обособиться, автономизироваться от города со всеми его политическими амбициями. Можно поставить вопрос и так, что главным содержанием российской революции в этот период становится вторжение города в деревню с целью не дать ей окончательно замкнуться в своей скорлупе, что делало бы бессмысленными политические амбиции города и обрекало на голод население его.
Деревня ответила волной восстаний. Напряженное противостояние общины и государства сохранялось на всех последующих этапах гражданской войны – даже после формального упразднения комбедов. В 1919 г. важнейшим содержанием гражданской войны стало массовое обращение крестьян к такому виду «оружия слабых», как дезертирство из армий обеих воюющих сторон. Неявка крестьян на призывные пункты по центральным губерниям достигала 80-90%. Десятки тысяч дезертиров организовывались в армии «зеленых» и давали бой как Красной Армии, так и белогвардейцам. Крестьянский фронт в гражданской войне это те формы, в которых деревня вела свою войну с внешним миром. Во-первых, это спонтанные бунты в масштабах отдельных деревень, самосуды, акты насилия и жестокости против агентов режима. Они легко подавлялись властями, но их сила и опасность была в массовости, в постоянной готовности крестьян к таким взрывам негодования. Во-вторых, это масштабные пожары народного возмущения, почти мгновенно распространявшиеся от очага возгорания. Они отличались высокой степенью крестьянской самоорганизации и массовой поддержкой со стороны сельских жителей охваченных пожаром территорий. Такие восстания сковывали значительные силы регулярных армий, в первую очередь, Красной Армии. В-третьих, это мятежи в самой Красной Армии (А.П. Сапожков, Ф.К. Миронов и др.) и партизанская борьба дезертиров, сбивавшихся в банды «зеленых» в тылу воюющих армий.
В докладе главкома вооруженными силами страны С.С. Каменева председателю РВС Л.Д. Троцкому от 9 февраля 1921 г. говорится о шести больших очагах вооруженного сопротивления: Тамбовская губерния, Западная Сибирь, Правобережная и Левобережная Украина, Средняя Азия, Дагестан. Победа государства в «антоновщине» и других локальных крестьянских войнах стала возможна на основе сознательного поворота Советской власти от состояния гражданской войны с деревенским народом к новой экономической политике. Но этот поворот можно рассматривать и как поражение государства в той войне. «В гражданской войне крестьянство по-своему победило ”белых” и “красных”, – подчеркивает Т.В. Осипова. – Но оно недолго пользовалось плодами своей горькой победы, которой умело воспользовались коммунисты. В конечном итоге крестьянство оказалось обманутым классом, потерпевшим поражение в борьбе с коммунистическим государством».
Глава V «Нэп как победа крестьянской революции в России и начало ее поражения» посвящена анализу сложного комплекса тех противоречий, которые вызревали в экономике, политике и идеологии нашей страны в нэповский период. Поворот к нэпу и, как логическое его продолжение, принятие в декабре 1922 г. Земельного кодекса РСФСР, приводившего решение земельного вопроса в соответствие с требованиями крестьянского Наказа 1917 года, трактуется рядом современных историков как полная победа общинного крестьянства в своей революции 1902-1922 гг. В декабре 1921 г. Всероссийский съезд Советов поручил Наркомзему в кратчайший срок выработать свод законов о земле, «доступный пониманию каждого земледельца». Предшествующее земельное законодательство мало считалось с мнением и пониманием земледельцев. Практика показала, что у последних имеется целый арсенал способов спускать на тормозах действие таких законов.
Но логическим продолжением нэпа было и нечто противоположное узаконению общинных поземельных отношений: денежная реформа 1922-1924 гг., введение в обращение твердого червонца, постепенное возвращение товарно-денежных отношений в деревню. Наделив крестьян землей сообразно крестьянским ожиданиям, государство оказалось достаточно последовательным и в своей налоговой политике первых нэповских лет.
С 1924/25 г. единый сельскохозяйственный налог начинает взиматься только в денежной форме, что свидетельствует о полном восстановлении внутреннего рынка и об определенной степени интеграции крестьянства в этот рынок, т.е. денатурализации крестьянского хозяйства. При этом Советская власть, верная своей коммунистической доктрине, проводит дифференцированную политику в области налогообложения деревни. В 1924/25 г. до 20% крестьянских хозяйств, или основная часть бедноты, были освобождены от уплаты сельхозналога. Для огромного большинства деревенского населения такие действия властей были понятными и обоснованными, шли в унисон с общинным мировоззрением, отвечая базовым представлениям общинников о справедливости и равенстве. Деревенская община готова была к делегированию своих уравнительных функций наверх.
Анализ широкого потока крестьянских писем в журнал «Крестьянка» и «Крестьянскую газету» в 1923-1924 гг. позволяет говорить о своеобразной «государственно-централистской» направленности сознания, характерной чертой которой является ориентация не столько на собственные силы, сколько на помощь «сверху». После тягостного периода гражданской войны и «архаизации» деревни, когда крестьянство стремилось обособиться в общине, отгородиться от бурного и враждебного внешнего мира, усиливая натурально-потребительский характер своего производства, пришел государственно регулируемый рынок и практически невмешательство государства в дела деревни (хотя, как оказалось, временное). Это не могло не обусловить стремительное возрождение деревенской кооперации.
Если община оказывается востребованной в наиболее тяжелых для крестьян условиях, когда «не до жиру, быть бы живу», то крестьянская кооперация – это свидетельство того, что тяжкие дни миновали (временно), и рынок (тот самый «жир») продолжает разлагать устои общинного натурально-потребительского уклада, как это было и в достолыпинский, и в довоенный период, когда процессы социального расслоения деревни шли своим чередом. Нэповский кулак по масштабу своего хозяйства, конечно, не достигал уровня кулака довоенного, но его возрождение не вызывало сомнения. И не только представители большевистского руководства из идейно-политических соображений склонны были считать его капиталистом-эксплуататором. Нечто подобное ощущали и многие его односельчане.
В 1924-1925 гг. на страницах «Крестьянской газеты» широко освещалась дискуссия на тему «Кого считать кулаком, кого – тружеником? Что говорят об этом крестьяне?». Раздражение ловкачеством тех, кого прежде именовали мироедами, чувствовалось в крестьянских письмах. Против чего почти единодушно протестовали авторы писем, так это против определения кулака исключительно по имущественному признаку, что, как известно, впоследствии все же возобладало в партийной политике. Партийные теоретики, нащупывая контуры будущей политической линии, стремились аналитически вычленить кулаков в отдельный класс сельских производителей и поставить знак тождества между ними и имущим классом капиталистического общества, противопоставив их трудовому крестьянству.
Крестьянская деревня, организованная в земельные общества, действительно оказалась в 20-е гг. победителем в российской революции, и ей удавалось пользоваться основными плодами этой победы на протяжении периода нэпа. А.С. Енукидзе в выступлении на XV съезде ВКП(б) говорил о множестве примеров, «когда земельные общества являлись действительной властью на местах, где они распоряжаются землей, одним из основных объектов жизни и деятельности местных Советов», и предлагал «законодательным порядком установить такие отношения, чтобы Советы являлись хозяином деревни».
Предпосылки крутого поворота от нэпа к линии на коллективизацию вызревали в умах известных представителей партийно-государственного руководства страны в связи с целым комплексом обстоятельств в экономике страны, в партийно-политической борьбе, на внешнеполитической арене. Но таковые предпосылки складывались и в советской деревне в связи с теми социально-экономическими противоречиями, что были обусловлены эрозией общинных отношений и денатурализацией крестьянского хозяйства под воздействием нэповского рынка. Молодая в возрастном отношении деревня ожидала от Советской власти такого изменения политической линии, которое помогло бы быстро и радикально разрешить означенные противоречия. И нельзя недооценивать энергию этого ожидания как один из важнейших факторов, сделавших переход к коллективизации реальным. По мнению В.В. Кабанова, «нэпу мог, должен, просто обязан был быть противопоставлен только один метод – а-ля “военный коммунизм”, сравнительно мягкий, что маловероятно, а скорее всего жесткий, как оно и вышло. И никаких альтернатив!»
Некоторые специалисты более осторожны в своем анализе, полагая, что и в экономическом, и в социальном плане объективно было возможно относительно длительное сохранение тенденций развития, присущих нэповским временам. Это означало более или менее безболезненный для непосредственного производителя путь медленного экстенсивного роста сельского хозяйства, которое поглощало бы практически все трудовые ресурсы страны. Незначительным бы оказался отток населения из деревни, замедлился бы процесс урбанизации. В городе развивались бы главным образом те производства, которые не требуют больших капиталовложений, сложной техники, быстро дают отдачу. «Прыжок» к индустриальному обществу был бы, вероятно, невозможен. Но эта альтернатива политической линии, возобладавшей на рубеже 20-х – 30-х годов, по каким-то причинам не реализовалась. Думается, что внутренняя ситуация в стране и, конечно же, внешнеполитическая обстановка настоятельно требовали этого «прыжка» в области развития индустрии. И это чувствовали и понимали не только «левые» сторонники сталинского большинства, но и те, кого называли «правыми».
Говоря о внутренней ситуации в стране, еще раз подчеркнем тот ее важнейший аспект, каким была общая атмосфера в самой доколхозной деревне. Многие в деревне сами были готовы отказаться от нэпа. Реальная политика, проводимая в эти годы, несла в себе детонатор его уничтожения. Не были заинтересованы в его продолжении в том же виде достаточно широкие слои деревенских жителей. Предпосылки свертывания нэпа имелись не только в городе, но и на селе.
Глава VI называется «Коллективизация крестьянского хозяйства как отечественный вариант модернизации аграрных обществ». Она начинается с констатации того факта, что экономически наша страна на рубеже 20-х – 30-х гг. была зависима от западного капитала, западных технологий. И средства на преодоление этой зависимости могли быть изысканы только в крестьянском производстве. Других источников экономического развития, модернизации не существовало. О взаимовыгодном партнерстве с Западом речь не шла и идти не могла.
В 1926-1927 гг. хлебный рынок страны был окончательно ремонополизирован государством, а рыночный механизм ценообразования заменен на директивный. Чрезвычайные меры хлебозаготовок в 1928 г. дали, с точки зрения государства, позитивный экономический эффект, что сыграло свою роль в стремительном восхождении Сталина как главного поборника данных мер в тот период к вершине государственной власти. Весной 1928 г. Сталин в своих публичных выступлениях щедр на похвалу чрезвычайным мерам и на критику тех товарищей, которые отказываются видеть здесь научно обоснованную «линию».
В какой-то момент новый культ личности, видимо, попал в резонанс и со стереотипами крестьянского менталитета, с вековечной привычкой крестьян во времена чиновного произвола обращаться к мысли о «добром царе-заступнике», который о безобразиях на местах не знает, а узнает – накажет виновных, перед которым все равны – и обычный крестьянин, и партийный функционер любого ранга. В дальнейшем Сталин неоднократно и очень старательно пытался изображать из себя перед крестьянами такого царя, хотя и не всегда успешно. Наибольший успех в этой роли он имел в марте 1930 г. в связи с «Головокружением от успехов». Весной-летом 1930 г. этот трюк сработал вполне, позволив разобщить открытое крестьянское сопротивление коллективизации и раскулачиванию. В последующие годы, когда крестьянство под невиданным давлением военно-репрессивной машины сталинского государства было вынуждено обратиться к «оружию слабых», подобные попытки «царя» терпели провал у деревенской публики. Этому не приходится удивляться, если вспомнить, сколь важное место в арсенале «оружия слабых» занимает злословие в отношении высшей власти, хлесткая деревенская частушка, политический анекдот.
Государственные хлебозаготовки 1929 года были выполнены в минимальные сроки, и при почти завершенной к началу декабря заготовительной кампании в распоряжении властей оставалась мощная репрессивно-административная машина, созданная для этой кампании, которую можно было использовать и для других целей. Опыт заготовок и полученные в ходе их тактические уроки подталкивали режим к тому решению, что вся эта мощь должна быть брошена на коллективизацию.
Статистика открытых крестьянских бунтов и восстаний против линии на коллективизацию в 1928, 1929 и первой половине 1930 г. говорит о том, что основная часть крестьянской деревни быстро расставалась со своими иллюзиями и надеждами на то, что правительственная линия будет соответствовать тому, чего ожидали, о чем многочисленные селькоры писали во власть, в «Крестьянскую газету». Но упомянутый тактический маневр Сталина в сочетании с мощью репрессивного механизма государства сделали свое дело, заставляя крестьян уходить от открытого сопротивления, обращаясь к привычным замаскированным формам повседневного сопротивления политике властей. Более того, непременным условием решительного перехода государства к коллективизации стал сокрушительный удар по традиционным общинным организациям сельского населения, поэтому теперь обыденное сопротивление, эффективность которого напрямую связана с общинной солидарностью, часто сочетается с теми или иными способами индивидуального приспособления к стремительно меняющимся условиям. В августе 1930 г., когда исход из колхозов в связи с публикацией мартовским номером «Правды» «Головокружения от успехов» прекратился, 21,4% крестьянских хозяйств все же оставались в колхозах. Этим подтверждается тот факт, что деревня была разобщена, уже не представляла собою той «задруги», того монолита, о который разбивались все благие намерения и реформаторские поползновения предшествующих политико-административных режимов по демонтажу общины.
Цели, которые государство преследовало при осуществлении масштабной политики раскулачивания, сводились к тому, чтобы разобщить деревню и сломать сопротивление коллективизации; решить проблему аграрного перенаселения центральных районов страны; направить трудовые ресурсы в необжитые и малонаселенные регионы; обеспечить гигантские стройки пятилетки дешевой рабочей силой.
Бегство ссыльных крестьян из спецпоселений под управлением ОГПУ стало главной формой борьбы раскулаченных против произвола властей. Непродуманность и анархия при депортации тех, что шли под раскулачивание по второй и третьей категориям, порождали такую беспрецедентную форму перемещения людей, как «высылка-забвение». С течением времени использование трудпоселений становилось все более эффективным, спецпереселенцы перемещались поближе к большим стройкам, шахтам и промышленным предприятиям. В некоторых районах их доля среди рабочих была очень значительной и даже преобладающей. Вчерашние раскулаченные и «самораскулаченные» быстро входили в новое общество в новом качестве – жителей городов-новостроек, строителей заводов и электростанций. Они несли сюда свой менталитет, взгляд на мир, базовые стереотипы социального поведения, в том числе, в области взаимоотношений с представителями экономической и политической власти.
Зерновую проблему в 1930 г. удалось решить в основном за счет необычайно хороших погодных условий, давших небывалый урожай. Кроме того, коллективизация свыше 20% крестьянских хозяйств существенно облегчила государству изъятие из деревни порядка 20% собранного зерна в качестве госпоставок. В свою очередь, наличие в казне достаточного количества зерна облегчало задачу дальнейшей коллективизации. Поэтому, когда в следующем году погодные условия и валовой сбор оказались существенно хуже, благодаря значительному проценту коллективизации в хлебопроизводящих регионах, государству удалось не только не сократить, но значительно увеличить объем поставок и экспорт зерна. При этом доля поставок превысила треть крестьянского урожая. Ситуация повторилась в 1932 г.
О голоде 1933 года исследователи часто пишут как о страшном возмездии сталинского режима за непокорность крестьян, их упорство в повседневном сопротивлении коллективизации – убой скота, саботаж, воровство и т.д. Есть в историографии и стремление к более сдержанному анализу проблемы: урожаи 1931 и 1932 годов были ниже, чем принято думать, что ограничивало реальные возможности государства по предотвращению голода; кроме погодных условий на плохих урожаях отражалась организационная неразбериха, характерная для форсированного перехода к новым формам организации в сельском хозяйстве. В политике центрального руководства было много неопределенности, импульсивности, компромиссов. Хаос и нерешительность были столь же характерны для политики центра, как грубый напор и репрессии. Существенным было воздействие агротехнических факторов: значительное расширение посевов истощило почву и обусловило всплеск заболеваемости растений; недостаток зерна в деревне из-за фанатизма в хлебозаготовках обернулся резким сокращением рабочего стада, что, в свою очередь, повлекло серьезные затяжки со сроками вспашки, сева и уборки.
1933 год стал переломным для осуществления политики коллективизации. Пассивное сопротивление этой политике, частью которого было бегство из деревни в города и на стройки, стало постепенно сменяться пассивным приспособлением к новой реальности, к колхозам, которые, похоже, пришли всерьез и надолго. Стратегия приспособления в основном оставалась прежняя, как и при крепостном праве: побольше работать на себя, поменьше на хозяина; всячески приспосабливать хозяйское для своих нужд. Не случайно крестьяне повсеместно расшифровывали ВКП(б) как «второе крепостное право». Пишут сейчас также и о стратегиях активного приспособления части сельских жителей к колхозной системе: стремление занять руководящую должность в правлении, стать механизатором на местной МТС или влиться в энергично поощряемое государством движение ударников труда. Колхозному руководству часто приходилось лавировать, многие председатели и бригадиры руководствуясь практической целесообразностью, старались любыми способами предохранить вверенное им хозяйство или бригаду от разорения, создать запасы на будущее, сохранить работников. Они самыми изощренными средствами ослабляли прессинг государства. В 1933 г. среди осужденных за преступления, связанные с хлебоуборкой высок был процент местных должностных лиц.
Если анализировать статистику урожайности зерновых и производства другой крестьянской продукции в 30-е годы, нельзя все же не отметить, что валовые показатели сельского хозяйства обнаруживают тенденцию к росту, несмотря на резкое сокращение занятых в производстве. Можно говорить и о сокращении фатальной зависимости этих валовых показателей от погодных условий, которая столь характерна для средневекового общинного производства. Наконец, обращает на себя внимание процесс замены конной тяги на машинную. Это можно объяснять вынужденным напряжением сил государства в ответ на массовый убой крестьянами своего скота, резкое сокращение рабочего стада, а можно рассматривать как характерный факт отечественной модернизации.
К 1935 г. основное противостояние между центральной властью и колхозным крестьянством сводилось к тому, что колхозники оказывали всемерное давление на государство, отстаивая свои права по ведению личного подсобного хозяйства. Государственное руководство не могло не видеть, что все «неонэповские» меры имеют наибольший материальный эффект именно здесь. Созданные решением пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) в январе 1933 г. политотделы МТС, «партийный глаз и контроль» на селе, раньше всех поняли, что сферой компромиссов между государством и крестьянством могло стать только приусадебное хозяйство колхозника. Усилия политотделов были направлены на то, чтобы преодолеть негативное отношение к ЛПХ, изменить представление о нем как пережитке прошлого, отвлекающем крестьянина от работы в общественном хозяйстве.
На II съезде колхозников-ударников, состоявшемся в феврале 1935 г., проект нового Примерного устава сельскохозяйственной артели обсуждался чрезвычайно заинтересованно и конструктивно. 17 февраля принятый съездом Устав был утвержден СНК СССР и ЦК ВКП(б), и колхозники получили известную юридическую гарантию своего главного социально-экономического права – на ведение приусадебного хозяйства. На долгие десятилетия вперед ЛПХ становилось главным источником продуктов питания и денег для огромной части населения страны, составляя одну из важнейших черт всего облика советского общества. Не сумев добиться при обсуждении на съезде включения в Устав пункта, который бы обязывал правления колхозов заботиться об обеспечении нужд ЛПХ, колхозники в последующем реализовывали это явочным порядком, часто рассматривая колхозное хозяйство как подсобное по отношению к своему собственному.
В Заключении обобщаются основные выводы по главам диссертации. Здесь вновь акцентируется вопрос о том, что, по убеждению автора, горючим материалом для русской революция ХХ века стала жадность реформаторов, их отношение к жителям деревни как к людям второго сорта и ясно осознаваемая последними утрата крупными земельными собственниками морального права на такую собственность и несправедливость основных правительственных подходов к решению земельного вопроса.
Революция эта, как и в ряде других регионов так называемого «третьего мира», оказалась крестьянской по сути и консервативной по определению, т.е. как и положено крестьянской революции. Шанс взять политическую власть в этой революции мог быть только у партии, которая готова была считаться с позицией крестьянства. Большевизм как идейно-организационная основа этой партии приходил в резонанс с действиями общинников на пиках революции.
Крестьянская революция отдала власть в городе большевикам, коммунально-организованное крестьянство заставило коммунистов к началу 20-х гг. признать де-юре победу общинной революции де-факто. После этого в годы нэпа, а затем и перехода к коллективизации обе стороны вековечного противостояния – крестьяне и власть – с большевистской энергией и крестьянской практичностью приспосабливались к новой реальности. Новая реальность состояла, в частности, в том, что сбылась мечта реформаторов предшествующих десятилетий: громада российской крестьянской общины рухнула в одночасье. Общество оказалось завалено обломками этого гигантского обрушения, и для строительства нового общественного здания не было под руками другого материала. Небывалые темпы советской урбанизации позволяют даже говорить, что социальную основу советской политико-экономической модели составили коллективизированные крестьяне в деревнях и урбанизированные крестьяне в городах. Советское общество унаследовало от общины многие существенные черты в области социально-экономического и духовно-культурного уклада повседневной жизни.
В результате гиперурбанизации крестьяне пришли в советский город, принеся сюда свои ценности и стереотипы поведения. Переизбыток неквалифицированной рабочей силы в советской индустрии не позволяет и речь вести о рынке труда, а в условиях форсированного становления командно-распределительной экономики потребительский рынок также надолго ушел в прошлое и будущее. Деньги – в полном согласии с общинной традицией – продолжают носить в системе общественных отношений второстепенный, подчиненный характер по сравнению с личными связями, знакомством, родством.
Своеобразием в советском обществе отличался и такой чисто крестьянский ценностный ориентир, как уверенность в завтрашнем дне. Если прежде ее воплощали полный амбар и членство в общине, то теперь на первых порах это были рабочая продуктовая карточка и вера в крепость Советской власти. Эта «уверенность» на всех этапах развития советского общества составляла самый крупный козырь партийной пропаганды.
Очень органично для советской идеологической системы звучал тот же тезис, но со знаком минус: а «они» там, по ту сторону «железного занавеса», такой уверенности не имеют и иметь не могут. Воззрение на мир через призму «мы – они», как известно, является одной из базовых характеристик общинной ментальности. «Они» там чем-то смутно притягательны, но в основном непонятны и враждебны, от «них» исходит угроза. Такая социально-психологическая особенность огромного большинства населения страны, видимо, сыграла важную роль в идейно-политической самоизоляции СССР как непременном условии становления тоталитарного режима. Сам тоталитаризм, кстати, глубоко согласен с общинной соборностью, привычкой решать все важнейшие вопросы единогласием.
Слабые материальные стимулы к труду в советской экономике были связаны с чисто крестьянскими мотивациями трудовой деятельности. И вряд ли правомерно было усматривать причину низкой производительности и невысокого качества труда в общественном секторе этой экономики только в слабом материальном стимулировании. Ненацеленность крестьянского труда на получение прибыли в сочетании с такими социально-психологическими характеристиками, как минимизация трудозатрат, стремление сохранить энергию и силы для работы на семью, во многом объясняет, почему в колхозно-совхозном производстве нередко отсутствовала забота о своевременной уборке и рациональном хранении урожая, дорогая импортная техника доводилась до ума кувалдой, а отделочные работы в домах-новостройках производились «тяп-ляп».
Параллельно существовала другая экономика, в которой всех этих явлений попросту не было (или они присутствовали в зависимости от личностных особенностей того, кто осуществлял работу), поскольку были другие мотивации. Очень многие важнейшие социально-экономические проблемы решаются в посткрестьянских обществах именно в этой сфере. И не принимая этого во внимание, исследователь крайне затрудняет себе анализ особенностей таких обществ.
Таким образом, рассмотрение закономерностей российской революции ХХ века как крестьянской революции позволяет увидеть какие-то закономерности в эволюции нашего общества и в последующие периоды истекшего столетия.
Основные положения и научные результаты диссертационного исследования изложены в следующих работах:
Монографии
1. Бабашкин В.В. Россия в 1902-1935 гг. как аграрное общество: закономерности и особенности отечественной модернизации. [Текст] /В.В. Бабашкин. – М.: Изд-во РГАЗУ, 2007. – 232 c. (14,5 п.л.)
2. Земельный вопрос. [Текст] /Е.С. Строев (отв. ред.), В.В. Бабашкин, Н.А. Борхунов, Г.Е. Быстров, И.Н. Буздалов, П. Гвидичини, У. Германсторфер, С.Д. Домников, С.С. Емельянова, Т.Н. Ивлева, И.А. Иконицкая, В.И. Кирюшин, И.Е. Кознова, М.А. Коробейников, Т.А. Кузьмина, У. Кульман, Г. Леркен, С.Б. Маркарьян, С.А. Маруев, Ф. Марасти, И.Ю. Морозова, А.С. Мугрузин, А.В. Никифоров, С.А. Никольский, Н.А. Новикова, Э.И. Павлова, В.Г. Растянников, Н.Л. Рогалина, А.В. Федорченко, Л.П. Фомина, П.Ю. Фомичев, В.Н. Шердаков /Под ред. Е.С. Строева. Коллективная монография. – М.: Колос, 1999. – 536 с., [30] л. ил. (43,5 п.л. Авторский вклад – 1,0 п.л.)
3. Многоукладная аграрная экономика и российская деревня (середина 80-х – 90-е годы ХХ столетия). [Текст] /Е.С. Строев (отв. ред.), В.В. Бабашкин, Н.А. Борхунов, М.В. Гончарова, В.В. Демьяненко, В.Н. Демьяненко, Н.П. Доценко, А.Л. Злочевский, Н.В. Зубаревич, В.П. Иванова, О.В. Карамышева, В.И. Кирюшин, В.А. Клюкач, И.Е. Кознова, М.А. Коробейников, Н.В. Краснощеков, А.И. Манелля, С.Б. Маркарьян, С.А. Никольский, Э.И. Павлова, М.И. Палладина, Н.А. Проскурякова, Г.А. Родионова, В.В. Устюкова, А.В. Федорченко, С.В. Фефелов, В.П. Филимонов, П.Ю. Фомичев, Г.И. Шмелев, И.Е. Штейнберг, Ю.А. Шушкевич, Г.А. Ястребинская /Под ред. Е.С. Строева. Коллективная монография. – М.: Колос, 2001. – 622 с. (50,7 п.л. Авторский вклад – 1,0 п.л.)
Работы, опубликованные в периодических научных изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ
4. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге Дж. Скотта «Моральная экономика крестьянства» (Выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // – Отечественная история. – 1992. – № 5. – С. 23-24. (0,1 п.л.)
5. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге Т. Шанина «Определяя крестьянство» (Выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // –Отечественная история. – 1993. – № 2. – С. 20-21. (0,1 п.л.)
6. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге Э. Вульфа «Крестьяне» (Выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // – Отечественная история. – 1993. – № 6. – С. 100-101. (0,1 п.л.)
7. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге А. Мандра «Конец крестьянства» (Выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // – Отечественная история. – 1994. – № 2. – С. 56-57. (0,1 п.л.)
8. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге М. Левина «Российские крестьяне и Советская власть» (Выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // – Отечественная история. – 1994. – № 4-5. – С. 70 (0,1 п.л.)
9. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге Р. Редфилда «Малое сообщество. Крестьянское общество и культура» (Выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // – Отечественная история. – 1994. – № 6. – С. 27-28. (0,1 п.л.)
10. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге Ш. Мерля «Аграрный рынок и новая политика» (выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // –Отечественная история. – 1995. – № 3. – С. 131-132. (0,1 п.л.)
11. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге Р. Сиви «Голод в крестьянских обществах» (выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // –Отечественная история. – 1995. – № 4. – С. 22-23. (0,1 п.л.)
12. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге Г. Хантера и Я. Ширмера «Негодные основы. Советская экономическая политика. 1928-1940. Гл.VI. Аграрная политика необольшевиков и альтернатива» (выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // – Отечественная история. – 1995. – № 6. – С. 165-166. (0,2 п.л.)
13. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге Д. Филда «Повстанцы во имя царя» (выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // –Отечественная история. – 1996. – № 4. – С. 151-152. (0,1 п.л.)
14. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге О.Вебера «Из мужиков во французы» (выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // –Отечественная история. – 1997. – № 2. – С. 158. (0,1 п.л.)
15. Бабашкин В.В. Выступление. Современные концепции аграрного развития. Теоретический семинар по книге научному докладу С.Г. Уиткрофта и Р.У. Дэвиса «Кризис в советском сельском хозяйстве (1931-1933 гг.) (выступление В.В. Бабашкина) [Текст] /В.В. Бабашкин // –Отечественная история. – 1998. – № 6. – С. 122-123. (0,1 п.л.)
16. Бабашкин В.В. Крестьянский менталитет: наследие России царской в России коммунистической // – Общественные науки и современность. –1995. – № 3. – С. 99-110. (1,0 п.л.)
17. Бабашкин В.В. Крестьянская революция в России и концепции аграрного развития // – Общественные науки и современность. – 1998. – № 2. – С. 84-94. (1,0 п.л.)
18. Бабашкин В.В. Кто и за что воевал в гражданской войне? // –Общественные науки и современность. – 2005. – № 4. – С. 113-123. (1,2 п.л.)
19. Бабашкин В.В. Коллективизация крестьянского хозяйства как отечественный вариант модернизации аграрных обществ // – Гуманитарные науки в Сибири. – 2009. – № 2. – С. 78-82. (0,5 п.л.)
Работы, опубликованные в других научных изданиях
20. Бабашкин В.В., Пелевина Е.А. Идеологическая борьба: возможен ли компромисс? [Текст] /В.В. Бабашкин, Е.А. Пелевина. – Ярославль: Верхневолж. книж. издат., 1988. – 96 с. (4,0 п.л. Авторский вклад – 3,0 п.л.)
21. Бабашкин В.В. Крестьянский менталитет как системообразующий фактор советского общества // Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.). Материалы международной конференции 14-15 июня 1994 г. – М.: РОССПЭН, 1996. – С. 276-284, 414-416. (0,7 п.л.)
22. Бабашкин В.В. Современные концепции аграрного развития: теоретический семинар // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. 1996. – М.: МВШСЭН-Интерцентр, 1996. – С. 291-300. (0,5 п.л.)
23. Бабашкин В.В. Крестьяноведение как особое научно-дисциплинарное направление // Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития. – Омск: ОмГАУ, 1998. – С. 3-5. (0,2 п.л.)
24. Бабашкин В.В. Вузовский курс «Отечественная история» с позиций крестьяноведения // Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития. – Омск: ОмГАУ, 1998. – С. 202-204. (0,2 п.л.)
25. Бабашкин В.В. Современные концепции аграрного развития: семинар продолжается // Крестьяноведение. Теория. История. Современность.Ученые записки. 1999. – М.: МВШСЭН-Интерцентр, 1999. – С. 280-288. (0,5 п.л.)
26. Бабашкин В.В. Россия ХХ века: о некоторых подходах современной западной историографии // Куда идет Россия. Международный симпозиум 15-16 января 1999 г. – М.: МВШСЭН-Интерцентр, 1999. – С. 68-75. (1,0 п.л.)
27. Бабашкин В.В. История как область знания // Общество, экономика и научно-технический прогресс. – М.: РГАЗУ, 1999. – С. 5-8. (0,2 п.л.)
28. Бабашкин В.В. О некоторых закономерностях эволюции власти в посткрестьянском обществе // Куда идет Россия. Международный симпозиум 17-18 января 2000 г. – М.: МВШСЭН-Интерцентр, 2000. – С. 105-111. (1,0 п.л.)
29. Бабашкин В.В. О некоторых явлениях в современной англоязычной историографии советской деревни // Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития. – Омск: ОмГАУ, 2000. – С. 7-8. (0,2 п.л.)
30. Бабашкин В.В. Об А.В. Чаянове и организационно-производственном направлении в российском крестьяноведении // Общество, экономика и научно-технический прогресс. – М.: РГАЗУ, 2002. – С. 110-113. (0,2 п.л.)
31. Бабашкин В.В. Зарубежные исследования крестьянства России // Общество, экономика и научно-технический прогресс. – М.: РГАЗУ, 2003. – С. 75-87. (0,5 п.л.)
32. Бабашкин В.В. К вопросу о конфликте поколений в России // Куда идет Россия? – М.: МВШСЭН-Интерцентр, 2003. – С. 159-161. (0,1 п.л.)
33. Бабашкин В.В. К вопросу о роли крестьянства в российской модернизации первой трети ХХ в. // Актуальные проблемы социогуманитарного знания. Сборник научных трудов. Вып. XVII. – М.: МПГУ, 2003. – С. 17-23. (0,4 п.л.)
34. Бабашкин В.В. К вопросу о мировоззренческой роли крестьяноведения // Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития. Ч. I. – Омск: ОмГАУ, 2004. – С. 10-12. (0,3 п.л.)
35. Бабашкин В.В Как и почему деревня отвергла столыпинскую реформу // Вестник Российского нового университета. Выпуск 7. – М.: РосНОУ, 2005. – С. 42-49. (1,2 п.л.)
36. Бабашкин В.В. Современное крестьяноведение: почему «Великий незнакомец» продолжает оставаться незнакомцем? // Информационные технологии в управлении и подготовке кадров АПК. – М.: РГАЗУ, 2005. – С. 140-143. (0,3 п.л.)
37. Бабашкин В.В. НЭП в российской деревне и закономерность коллективизации // Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития. – Омск: ОмГАУ, 2006. – 271-274. (0,3 п.л.)
38. Бабашкин В.В. О терминологических ловушках при анализе путей России в ХХ в. // Вестник Российского государственного аграрного университета. – М.: РГАЗУ, 2006. – №1(6). – С. 21-22. (0,1 п.л.)
39. Бабашкин В.В. Крестьянское сопротивление коллективизации: частушка в арсенале «оружия слабых» // Наука и инновационное развитие России. Материалы международной научной конференции 25 апреля 2007 года. – М.: РГАЗУ, 2007. – С. 9-11. (0,2 п.л.)
40. Бабашкин В.В. Предпосылки коллективизации: экономические, политические, культурно-психологические // Цивилизация знаний: российские реалии: Труды Восьмой Всероссийской научной конференции Москва, 20-21 апреля 2007 г. Ч. I. – М.: РосНОУ. – С. 30-42. (1,2 п.л.)
41. Бабашкин В.В. О противоречиях коллективизации // Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития. – Омск: ОмГАУ, 2008. – 118-122. (0,3 п.л.)
42. Бабашкин В.В. О некоторых особенностях социального поведения крестьян: историк и художественная литература // Пути России: культура-общество-человек: материалы Международного симпозиума (25-26 января 2008 г.) – М.: МВШСЭН-Интерцентр, 2008. – С. 365-375. (0,5 п.л.)
43. Бабашкин В.В. 1930-е годы как время складывания основной модели взаимоотношений между народом и властью на длительную историческую перспективу // Проблемы аграрного и демографического развития Сибири в ХХ – начале XXI в.: Материалы всероссийской научной конференции. – Новосибирск: Институт истории СО РАН, 2009. – С. 64-67. (0,2 п.л.)
Учебные пособия для студентов
44. Бабашкин В.В. Глава XI. Россия в 1917-1940 годах / Алешков В.И., Булашев Ю.В., Бабашкин В.В. История Отечества. Пособие для студентов-заочников. Часть III. /Под общ. ред. В.Н. Окорокова. – М.: ВСХИЗО, 1994 (2-е изд. – М.: ВСХИЗО, 1996). – 133 с. (7,9 п.л. Авторский вклад – 1,5 п.л.)
45. История России: учебное пособие. В 3-х ч. Ч. 2. /А.А. Андросов, В.В. Бабашкин, Д.И. Бараков, Л.В. Бочкова, Ю.В. Булашев, В.Н. Окороков /Под общ ред. Л.В. Бочковой. М.: РГАЗУ, 2009. – 168 с. (10,75 п.л. Авторский вклад – 2,5 п.л.)
[1] Шанин Т. Идея прогресса // Вопросы философии. 1998. № 8; Shanin T. The Idea of Progress // The Post-development reader. L, 1997.
[2] Гиренок Ф.И. Моральная экономика – третий путь // Философия хозяйства. Альманах центра общественных наук экономического факультета МГУ. 1999. № 1.
[3] См.: Бухараев В.М. Идеальный учебник большевизма. Традиция и лингвокультура «Краткого курса истории ВКП(б)» // Новый мир истории России. Форум японских и российских исследователей. М., 2001.
[4] Об этом парадоксе см., напр.: Бабашкин В.В. Крестьянский менталитет: наследие России царской в России коммунистической // Общественные науки и современность. 1995. № 3. С. 107-108.
[5] О необходимости такого разрушения и об актуальности этой проблемы также и в западной историографии говорил, например, столь авторитетный специалист по истории России в ХХ веке, как профессор университета Филадельфии М.Л. Левин. И говорил он об этом в контексте обсуждения современных теоретических концепций развития аграрных обществ. – См.: Отечественная история. 1994. № 4-5. С. 75.
[6] См., напр.: Данилов В.П. Аграрная реформа и аграрные революции в России // Великий незнакомец. Крестьяне и фермеры в современном мире. М., 1992. С. 310-321; он же. Не смей! Не ваше! Крестьянская революция в России. 1902-1922 годы // Россия. 1997, июль; он же. Великая крестьянская революция // Октябрь 1917: смысл и значение. М., 1998; он же. Крестьянская революция в России. 1902-1922 гг. // Крестьяне и власть. М.-Тамбов, 1996; Кондрашин В.В. Крестьянство России в Гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма. М., 2009. С. 56-57; он же. «Крестьянская революция в России. 1902-1922 гг.»: научный проект и научная концепция (предварительные заметки) // Уральский исторический вестник. 2008. № 2 (19) и др.
[7] См.: Бабашкин В.В. О некоторых особенностях социального поведения крестьян: историк и художественная литература // Пути России: культура-общество-человек: материалы международного симпозиума (25-26 января 2008 г.) М., 2008.
[8] Соколов А.Б. Постмодернизм и историческое знание // Проблемы исторического познания. М., ИВИ РАН, 2009. С. 165-168, 176.
[9] Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падения метафоры. М., 2003. С. 341.
[10] Шанин Т. Методология двойной рефлексивности и исследования современной российской деревни // Рефлексивное крестьяноведение. М., 2002.
[11] Wolf E.R. Peasant Wars of the Twentieth Century. L., 1971; Hobsbawm E.J. Peasants and Politics // The Journal of Peasant Studies. October, 1973. Vol. 1. No. 1.
[12] См.: Late Marx and the Russian Road. New York, 1983. P. 124; Маркс К. Письмо В.И. Засулич // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 250-251.
[13] Щербакова И.К. Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности и Редакционная комиссия Министерства внутренних дел как альтернативные центры обсуждения крестьянского вопроса в начале ХХ века (1902-1905 гг.). Дисс… канд. ист. наук. М., 2003.
[14] Atkinson D. The End of the Russian Land Commune, 1905-1930. Stanford, 1983. P. 35.
[15] Теляк Л.В. Столыпинская аграрная реформа: Историография (1906-1917 гг.) Самара, 1995.
[16] Об этом говорили Д. Филд и В.П. Данилов на одном из заседаний семинара «Современные концепции аграрного развития» – см.: Отечественная история. 1997 № 2. С. 148-149, 159-160. См. также: Елуфимова Н.М. Русская художественная литература и публицистика как источник по истории крестьянства // Общество и экономика. М., РГАЗУ, 1998; Елуфимова Н.М. Российское крестьянство второй половины XIX – начала ХХ вв.: исторический дискурс литературных источников. Дисс… канд. культурологии. Балашиха, 2005; Никольский С.А., Филимонов В.П. Миросознание русского земледельца в отечественной философии и классической литературе второй половины XIX – начала XX веков (Философско-литературоведческий анализ) // Вопросы философии. 2005. № 5; Никулин А.М. Андрей Платонов и крестьянская Россия: власть природы и природа власти (1919-1929 гг.) // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ученые записки. 2005. М., 2006; Никольский С.А. Миросозерцание земледельца в русской литературе XIX столетия: горестно-обнадеживающий взгляд Чехова // Вопросы философии. 2007. № 6.
[17] Прекрасный историографический обзор см. в кн.: Макаров Н.П. Крестьянское хозяйство и его эволюция. Т. 1. М., 1920. С. 1-160.
[18] Гордон А.В. Типология семейного хозяйства в крестьяноведении (90-е годы XIX в. - 90-е годы XX в.) // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ученые записки. 1999. М., 1999. С. 7.
[19] См.: Тарновский К.Н. Проблемы аграрной истории России в советской историографии (конец 1930-х – первая половина 1950-х годов) // Исторические записки. 1969. Т. 83.
[20] Проблемы истории русской общины // Ежегодник по аграрной истории. Вып. VI. Вологда, 1976; Александров В.А. Сельская община в России, XVII – XIX в. М., 1976; Крестьянская община в Сибири XVII – начала XX в. Новосибирск, 1977.
[21] Левковский А.И. Третий мир в современном мире (некоторые проблемы социально-экономического развития многоукладных государств). М., 1970. С. 8. Подробнее об этом см.: Многоукладная аграрная экономика и российская деревня (середина 80-х – 90-е годы ХХ столетия). М., 2001. С. 12-14.
[22] См.: Данилов В.П. Социально-экономические уклады в советской доколхозной деревне: их соотношение и взаимодействие // Новая экономическая политика: вопросы теории и истории. М., 1974. С. 70.
[23] См.: Зырянов П.Н. Земельно-распределительная деятельность крестьянской общины в 1907-1914 гг. // Исторические записки. 1988. Т. 116. С. 103-160; он же. Крестьянская община Европейской России в 1907-1914 гг. М., 1992; Кучумова Л.И. Сельская поземельная община Европейской России в 60 – 70-е годы XIX в. // Исторические записки. 1981. Т. 106; она же. Некоторые вопросы методики исследования общинного землевладения сельского населения в пореформенной России // Комплексные методы изучения исторических источников: Сб. статей. М., 1987; Документы по истории крестьянской общины 1861-1880 гг. / Сост. Л.И. Кучумова. М., 1991; Анфимов А.М., Зырянов П.Н. Некоторые черты эволюции русской крестьянской общины в пореформенный период (1861-1914 гг.) // История СССР. 1980. № 4; Кабанов В.В. Октябрьская революция и крестьянская община // Исторические записки. 1984. Т. 111. С. 100-150; Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: Население, землепользование, хозяйство. М., 1977 и др.
[24] См.: Аврех А.Я. Царизм и третьеиюньская система. М., 1966; его же. Столыпин и Третья Дума. М., 1968.
[25] См.: Громыко М.М. Мир русской деревни. М., 1991; Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало ХХ в.). Т. 1, 2. СПб., 1999; Зырянов П.Н. Крестьянская община Европейской России в 1907-1914 гг. М., 1992.
[26] Кабытов П.С. Русское крестьянство в начале ХХ века. Куйбышев, 1990; Буховец О.Г. Социальные конфликты и крестьянская ментальность в Российской империи начала ХХ века: Новые материалы, методы, результаты. М., 1996; Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905-1907 – 1917-1922 гг.: пер. с англ. М., 1997; Левин М. Деревенское бытие: нравы, верования, обычаи // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ежегодник. 1997. М., 1997; Шанин Т. Четыре с половиной аграрных программы Ленина: крестьяне, интерпретаторы Маркса, русская революция // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ученые записки. 1999. М., 1999; Линн В. ОГПУ, раскулачивание и спецпереселенцы // Там же; Миронов Б.Н. Социальная история России. СПб., 1999. Т. 2; Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1994: Кознова И.Е. ХХ век в социальной памяти российского крестьянства. М., 2000; Судьбы российского крестьянства. М., 1996; Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.). Материалы международной конференции. Москва. 14-15 июня. 1994 г. М., 1996; Гордон А. Пореформенная российская деревня в цивилизационном процессе (Размышления о постановке вопроса) // Рефлексивное крестьяноведение: Десятилетие исследований сельской России. М., 2002; Безгин В.Г. Крестьянская повседневность (традиции конца XIX – начала ХХ вв.). М. – Тамбов, 2004; Ковалева Л. Оружие слабых: села Александровка и Плотниково (преданализ) // там же; Линдер П. Колхозы как колыбель публичной сферы в Советском Союзе // Крестьяноведение. Теория. История. Современность. Ученые записки. 2005. М., 2006; Никулин А.М. Андрей Платонов и крестьянская Россия: власть природы и природа власти (1919-1929 гг. // там же; Сухова О.А. Десять мифов крестьянского сознания: Очерки истории социальной психологии и менталитета русского крестьянства (конец XIX – начало ХХ в.) по материалам Среднего Поволжья. М., 2008; Кондрашин В.В. Голод 1932-1933 годов: трагедия российской деревни. М., 2008; Кондрашин В.В. Крестьянство России в гражданской войне: к вопросу об истоках сталинизма. М., 2009; Корнилов Г.Е. Аграрная модернизация России в ХХ в.: региональный аспект // Уральский исторический вестник. № 2 (19), Екатеринбург, 2008 и др.
[27] Timoshenko V.P. Agricultural Russia and the Wheat Problem. Stanford, 1932.; Jasny N. The Socialized agriculture of the USSR. Stanford, 1949; Volin L. A Century of Russian Agriculture: from Alexander II to Khrushchev. Cambridge, Mass., 1970.
[28] Hunter H. The Overambitious First Soviet Five-Year Plan // Slavic Review. 1973. № 2 (June). P. 237-257; Hunter H. Soviet Agriculture with and without Collectivization // Slavic Review. 1988. № 2 (Summer); Hunter H., Szyrmer J.M. Faulty Foundations. Soviet Economic Policies, 1928-1940. Princeton, 1992.
[29] Davies R.W. The Socialist Offensive: The Collectivization of Soviet Agriculture, 1929-1930. Cambridge, 1980; idem. The Soviet Collective Farm, 1929-1930. Cambridge, 1980; Wheatcroft. The Soviet Economic Crisis of 1932: The Crisis in Agriculture. Working Paper. Birmingham, 1985; Уиткрофт С.Г., Дэвис Р.У. Кризис в советском сельском хозяйстве (1931-1933 гг.) // Отечественная история. 1998. № 6. С. 95-109.
[30] Male D.J. Russian Peasant Organization Before Collectivization. Cambridge, Eng., 1971; Atkinson D. The End of the Russian Land Commune, 1905-1930. Stanford, 1983.
[31] Maynard J. The Russian Peasant: and Other Studies. L., 1942; Mitrany D. Marx against the Peasant. A Study in Social Dogmatism. Durham, 1951; Dinerstine H. Communism and the Russian Peasant. Glencoe, 1955; Laird R.D., Laird B.A. Soviet Communism and Agrarian Revolution. Harmondsworth, 1970.
[32] Antsiferov A.N., et al. Russian Agriculture during the War. New York, 1930. Reprint New York, 1968;Treadgold D. The Great Siberian Migration. Princeton, 1957; Pavlovsky G. Agricultural Russia on the Eve of the Revolution. New York, 1968.
[33] Левин М. Советский век. М., 2008. С. 597.
[34] Lewin M. Russian Peasants and the Soviet Power. L., 1975. Впервые опубликовано на фр. яз. Париж, 1966. Обзор содержания книги на русском языке и стенограмму обсуждения ее концепции см.: Отечественная история. 1994. № 4-5. С. 46-78.
[35] Shanin T. Russia as a «Developing Society». London, 1984. P. 72-81; см. Также: Shanin T. The Awkward>
[36] Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905-1907 гг. – 1917-1922 гг. М., 1997; в англ. Варианте: Shanin T. Russia, 1905-1907: Revolution as a Moment of Truth. New Haven, 1986.
[37] См.: Т. Шанин. Революция как момент истины. С. 16-18.
[38] Viola L. The Best Sons of the Fatherland: Workers in the Vanguard of Soviet Collectivization. N.Y., 1987; idem. Peasant Rebels under Stalin: Collectivization and the Culture of Peasant Resistance. Oxford, N. Y., 1996; Figes O. Peasant Russia, Civil War. Oxford, 1989; idem. A People’s Tragedy. The Russian Revolution 1891-1924. London, 1997; Getty A., Manning R.T. (eds.) Stalinist Terror: New Perspectives. Cambridge, N. Y., 1993; Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. М., 2001 и др.
[39] Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861-1914. М., 2006. С. 293.
[40] Shanin T. (ed.) Peasants and Peasant Societies. Harmondsworth, 1971.
[41] Великий незнакомец: крестьяне и фермеры в современном мире: пер. с англ. М., 1992.
[42] См.: Отечественная история. 1992. № 5; 1993. № 2, 6; 1994. № 2, 4-5, 6; 1995. № 2, 4, 6; 1996. № 4; 1997. № 2; 1998. № 1, 6; см. также: Бабашкин В.В. Россия в 1902-1935 гг. как аграрное общество: закономерности и особенности отечественной модернизации. М., 2007. Приложения 1 и 2.
