Образ россии в общественном мнении революционной франции конца xviii в. (по материалам публицистики и печати)
На правах рукописи
Митрофанов Андрей Александрович
ОБРАЗ РОССИИ В ОБЩЕСТВЕННОМ МНЕНИИ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ФРАНЦИИ КОНЦА XVIII в.
(по материалам публицистики и печати)
Специальность 07.00.03 – Всеобщая история
(новая история)
Автореферат диссертации на соискание ученой степени
кандидата исторических наук
Москва 2010
Работа выполнена на Историческом факультете Государственного академического университета гуманитарных наук
Научный руководитель:
доктор исторических наук
Чудинов Александр Викторович
Официальные оппоненты:
доктор исторических наук
Таньшина Наталия Петровна
кандидат исторических наук
Сергиенко Владислава Юрьевна
Ведущая организация: Московский городской педагогический университет
Защита состоится “____”___________ 200 г. в “______” часов на заседании диссертационного совета Д002.249.01.при Институте всеобщей истории РАН по адресу: 119334, Москва, Ленинский просп., 32а (ауд. № 1406)
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института
всеобщей истории РАН.
Автореферат разослан “____”_________200 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета,
кандидат исторических наук Н. Ф. Сокольская
I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы.
Происходящий сегодня в мире процесс глобализации ведет к размыванию и нивелированию национальной специфики во многих сферах общественного бытия. Это побуждает исследователей-гуманитариев активно заниматься в последнее время изучением того, что же собственно представляет собой феномен национальной идентичности. Историки, в частности, активно разрабатывают проблематику формирования и эволюции национальных идентичностей различных народов в прошлом. Ну а поскольку представления о том, что позволяет отдельным индивидам считать себя некой общностью – «своими», всегда неразрывно связаны с представлениями о том, что именно членов данной общности отличает от прочих, в нее не входящих людей, изучение подобной проблематики неизбежно сопряжено с исследованием существовавших у разных народов образов «других». В последние десятилетия сложилось целое направление междисциплинарных исследований в гуманитарных науках – «имагология», в сферу которого входит как теоретическое обоснование, так и раскрытие конкретных механизмов складывания образов «других» у различных социальных, культурных и этнических общностей[1].
Помимо научной актуальности, изучение возникших в прошлом представлений разных народов друг о друге имеет и вполне практическое значение, поскольку стереотипы взаимного восприятия меняются довольно медленно и сформировавшиеся достаточно давно образы, несмотря на изменившиеся условия, продолжают оказывать влияние на кросс-культурные отношения разных народов. В частности, «созданные и распространенные на Западе представления о России и русских оказывают существенное влияние не только на отношение стран и народов Европы и европейской общественной мысли к России и по сей день, но в большой мере влияют и на распространение российского европеизма»[2].
Настоящая диссертационная работа, посвященная изучению представлений французов о России в период Революции XVIII в., когда были заложены основы политической культуры[3] и национальной идентичности[4] современной Франции, выполнена именно в таком жанре имагологического исследования, что определяет ее научную и практическую актуальность.
Целью настоящей работы является комплексное исследование процесса формирования и эволюции устойчивых представлений о России во французском общественном мнении периода Революции 1789-1799 гг.
В соответствии с поставленной целью в диссертации предстояло решить следующие исследовательские задачи:
- выявить особенности образа России во французском обществе эпохи Революции по сравнению с соответствующими представлениями, существовавшими при Старом порядке;
- установить роль идеологических, социальных и субъективно-психологических факторов, определивших отношение представителей французской политической элиты к внешней политике России последних лет правления Екатерины II и первых лет правления Павла I;
- выявить, как восприятие России французским общественным мнением менялось под влиянием политического процесса внутри самой Франции и событий на международной арене;
- реконструировать коллективные представления о России, существовавшие во французском обществе периода Революции (по материалам периодический печати и памфлетов).
Объект исследования – образ России в общественном мнении революционной Франции XVIII в.
Предметом исследования является механизм формирования в общественном мнении революционной Франции и использования в политике революционных властей устойчивых (стереотипных) представлений о России, ее социально-политическом устройстве, правителях, внешнеполитической деятельности, культуре и нравах ее народа, а также способы репрезентации образа России в дискурсах революционной эпохи.
Хронологические рамки исследования охватывают период Французской революции с 1789 г. и до брюмерианского переворота 1799 г. На этот отрезок времени приходится ряд важнейших событий в истории русско-французских связей: постепенное обострение, а затем и разрыв дипломатических отношений между Россией и революционной Францией, обусловленные развитием ситуации как внутри Франции, так и на международной арене, вступление России во Вторую антифранцузскую коалицию, военное противоборство двух стран в 1798-1799 гг. Все эти события стали заметными вехами в эволюции представлений французов о России, что получило отражение в структуре данной работы.
Источниковую базу исследования составляют материалы французской периодической печати и публицистики; мемуары, речи и выступления политических деятелей, ряд архивных документов из фондов Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ)[5] и Архива внешней политики Российской империи[6].
Выявленные источники разделяются на три основные категории: 1) периодика, 2) публицистические сочинения, посвященные непосредственно России 3) произведения на политические темы, в которых российская проблематика затронута опосредованно, в связи с иными темами (например, памфлеты о разделах Речи Посполитой, доклады о внешнеполитическом положении Франции и т.д.).
Периодика. Обширный материал по нашей теме содержат французские газеты. Наиболее влиятельной из них была газета «Moniteur universel», представлявшая панораму новостей политической, экономической и культурной жизни Франции и других стран. Это было официозное издание, а в 1793-1794 гг. оно и вовсе напрямую финансировалось Комитетом общественного спасения. Статьи «Moniteur» копировали другие общенациональные и провинциальные газеты. Материалы о России здесь, в основном, размещались в рубрике «Политика» в виде писем, авторами которых нередко были дипломаты и торговые агенты. В настоящей работе использованы номера «Moniteur» за 1789-1799 гг.
Помимо «Moniteur», нами в качестве источников были привлечены такие периодические издания, как «Annales patriotiques et littraires ou la Tribune de politique et de commerce» (1793-95)[7], «Journal de la Montagne» (1793-94), «Journal des hommes libres de tous les pays ou le Rpublicain» 1793-94), «Rdacteur» (1797), «Gazette de France» (1789-92) и «Mercure de France» (1789-97). Основной материал по международной тематике содержался в редакторских статьях и, гораздо реже, в стенограммах заседаний Конвента.
Заметим, что большинство известных авторских газет-памфлетов – Марата, Демулена, Эбера и пр. обычно новостей из далекого зарубежья не сообщали и интереса к России не проявляли.
Публицистические сочинения о России. В эту группу источников входят произведения Малле дю Пана (1789)[8], Бастеро (1791)[9], Шантро (1794)[10], Шерера (1792)[11], Кастера (1797)[12], Лаво (1797)[13], Форнерода (1799)[14], Рюльера (1-е изд. 1797)[15] и некоторых других авторов. При отборе источников для настоящего исследования за основу был взят каталог «Россики» второй половины XVIII начала XIX вв., подготовленный В.А. Сомовым в 1986 г.[16]. Однако подробное изучение каталогов Российской Государственной Библиотеки, Государственной Публичной Исторической Библиотеки, Российской Национальной Библиотеки, Института научной информации по общественным наукам РАН, а также размещенных в Интернете каталогов зарубежных библиотек, позволило несколько уточнить и расширить этот список работ о России.
Основными критериями при выборе источников была не только дата их издания (с 1789 по 1799 гг.), но и значимость этих сочинений для формирования общественного мнения. Иными словами, работы, изданные значительно позже, а также источники личного характера (независимо от даты их написания), не предназначавшиеся для публикации и не входившие в общий круг чтения эпохи Революции, не могли служить инструментом для формирования общественного мнения.
Произведения на политические темы, опосредованно затрагивающие российскую проблематику. В эту группу входят выступления политиков и дипломатов, драматические и историко-публицистические сочинения, в которых тема России затронута косвенно[17]. В частности, к данной группе источников относятся речи Сен-Жюста[18], Робеспьера[19], Буасси д’Англа, Камбасереса[20], пьеса Марешаля (1793)[21], книги Гарран-Кулона (1795)[22] и Пейсонеля (1789)[23], памфлеты Мейе де ля Туша (1792)[24], Карра (1789)[25] и Ф.П. Пикте (1793)[26], а также ранее не публиковавшийся доклад о положении в Европе, озаглавленный «Доклад, представленный Комитету общественного спасения в июне 1793 г.» из фонда Марка-Антуана Жюльена в РГАСПИ[27].
Мемуары о России времен Екатерины II и Павла I, написанные Л.-Ф. де Сегюром, А.-Т. Фортиа де Пилем, Ш. Массоном[28], в силу своей известности, использовались нами исключительно во вспомогательных целях.
Степень научной разработанности проблемы. Несмотря на то, что исследование сочинений о России периода Французской революции XVIII в. начались только в последние десятилетия, ряд аспектов темы настоящего исследования, в той или иной степени затрагивался исследователями истории французско-русских культурных связей ХVIII в.
На рубеже ХIХ-ХХ вв. вышли в свет первые специальные работы французских исследователей Л. Пенго, Ш. де Ларивьера, Э. Омана о влиянии французской культуры на российскую[29]. Прологом им послужила кропотливая и методичная деятельность российских и французских историков по публикации соответствующих источников в последние десятилетия ХIХ столетия[30].
В этой обширной исторической литературе о дипломатии и российско-европейских культурных контактах косвенно затрагивались и вопросы восприятия России в Западной Европе. Одновременно с этим, вводились в научный оборот все новые и новые сочинения иностранцев о России XVI-XVIII вв.
Среди работ русских ученых дореволюционного периода, касавшихся данной тематики, прежде всего, стоит отметить труд В.А. Бильбасова «История Екатерины II»[31], один из томов которого содержит подробный анализ сочинений иностранцев о России последней трети ХVIII в.
Один из важнейших аспектов эволюции представлений французов о России – образ страны в дипломатических источниках конца XVIII в. Основы изучения данного сюжета были заложены еще А. Сорелем. Много работавший в архиве МИД Франции, Сорель отметил эволюцию образа России от традиционных клише «русского варварства» и ожиданий нового «Аттилы» до появившихся при Директории проектов французско-русского сближения и даже союза[32]. История французско-российских отношений в типичном для позитивистской историографии конца ХIХ в. ключе рассматривалась также в работах отечественных историков В.И. Иконникова и П. В. Безобразова[33].
С 30-х гг. XX в. восприятие образа России в европейской культуре XVIII-XIX вв. становится важной темой для мировой историографии. Изучению этой темы в условиях идеологического противостояния социалистической и капиталистической систем придавалось повышенное идеологическое значение обеими сторонами. Соответственно, далеко не все исторические исследования того времени оказались свободны от модернизации исторических фактов. Особенностью того периода стало повышенное внимание к изучению преимущественно двух составляющих образа России так называемого «русского миража» и истории русофобии в Западной Европе XVIII-XIX вв.[34]
Уже в работах середины века подчеркивалась необходимость изучения материалов периода Революции, посвященных России. В конечном итоге новые источники были необходимы для доказательства преемственности (или разрыва) в комплексе представлений о России существовавших до и после Французской революции и наполеоновских войн.
В 1936 г. вышла в свет книга профессора Колумбийского университета Д. Мореншильдта[35]. Это была первая монография посвященная складыванию представлений о России, в которой рассматривалось все столетие, включая эпоху Французской революции. Важным вкладом в разработку данной тематики стало монографическое исследование французского историка А. Лортолари (1951 г.)[36]. Проанализировав труды ряда литераторов и философов Просвещения, он показал всю противоречивость «русского миража», созданного французской литературой XVIII в., и наметил пути дальнейшего изучения восприятия России в среде философов и литераторов Франции.
Впрочем, непосредственное отношение к теме настоящей диссертации имеет только последняя глава труда Лортолари, посвященная реакции Екатерины II на Французскую революцию, где автор попытался показать, что Революция стала, по сути, переломным временем для русско-французского межкультурного диалога. Рассматривая период русско-шведской войны 1788-1791 гг., он обратил внимание на подчеркнуто негативное отношение французских литераторов и журналистов к Екатерине, олицетворявшей собою политику России. Однако Лортолари являлся пленником созданной им концепции «русского миража», полагая, что это явление европейской культуры стало результатом планомерных пропагандистских усилий российской императрицы по созданию положительного образа своей страны в глазах Европы.
Лортолари наметил направление дальнейшего изучения этой тематики, поставив вопрос о том, к каким изменениям в восприятии образа России привела Французская революция XVIII в. Показал он и важную функцию «русского миража» для критической мысли французского Просвещения. Примеры из истории и культуры далеких стран, в том числе России, приводились философами для критики некоторых порядков в своей собственной стране, для разоблачения господствовавших в ней «заблуждений» и «предрассудков»[37]. Обратил внимание Лортолари и на то, что «мираж» был важным звеном в политико-дипломатической игре Екатерины II: философы помогали императрице побороть «предубеждения Запада» против России, а она оказывла им поддержку в их собственной борьбе. Революция конца XVIII в., показавшая, чем в конечном счете обернулись гуманистические идеи просветителей, стала финальной точкой в истории этого «союза»[38]. От более подробного рассмотрения вопросов восприятия России в философии и публицистке революционной Франции Лортолари воздержался, оставив поле для дальнейших исследований.
Таким образом, благодаря работе Лортолари в историографии впервые была нарисована целостная картина взаимодействия друг с другом различных образов России, существовавших во французской культуре Просвещения. Тем самым был намечен путь для дальнейшего изучения темы, что и было сделано, прежде всего, в трудах французских исследователей М. Кадо и Ш. Корбе[39].
Шарль Корбе в своей книге охватил большой временной промежуток и на основе обширного материала проследил эволюцию отношения французов к России на протяжении без малого ста лет 1799-1894 гг.[40] Кратко охарактеризовав во введении к работе основные произведения «Россики» XVIII в., включая сочинения Левека, Леклерка, Рюльера, Малле дю Пана, Шантро, Фортиа де Пиля, Кастера и Лаво, Корбе заявил о необходимости специального исторического исследования, посвященного отношению французских революционных политиков и публицистов к России[41].
Другим известным исследователем русско-французских литературных и культурных контактов, стал Мишель Кадо, автор одной из наиболее обстоятельных монографий по истории эволюции образа России на Западе. Книга «Образ России во французской интеллектуальной жизни. 1839-1856 гг.» (1967), посвящена сравнительно небольшому, но чрезвычайно важному периоду для формирования образа России в Европе: от выхода книги Кюстина «Россия в 1839 году» до окончания Крымской войны[42]. Непосредственное отношение к теме настоящего исследования имеет принадлежащий также перу Кадо подробный анализ одного из публицистических произведений «Россики» революционной эпохи «Путешествия в Россию» П.-Н. Шантро (1794)[43]. Соглашаясь с тем, что «Путешествие» являлось компиляцией, Кадо опроверг господствовавшую в литературе точку зрения об источниках сведений Шантро и выявил ряд совпадений между его текстом и книгой голландца Петера Ван Вунсела «О современном состоянии России» (1783)[44].
В советский период отечественная историография рассматривала проблемы французско-российских отношений периода Французской революции преимущественно в плане влияния революционных событий на Россию. Этой теме посвящены монографии М.М. Штранге, К.Е. Джеджулы, О.В. Орлик, Б.С. Итенберга[45], однако на рубеже 1990-х гг. российские историки развернули поиск новых тем исследований и обратились к новым источникам по истории французско-русского политического и культурного диалога в XVIII в.[46]. Впрочем, за исключением отдельных статей, отражение российской проблематики в общественном мнении революционной и послереволюционной Франции отечественными исследователями практически не изучалось. И только относительно недавно были сделаны первые шаги в этом направлении[47]. Так, С.Е. Летчфорд, опираясь на материалы прессы, показал некоторые важные особенности восприятия образа России в общественном сознании Франции рубежа ХVIII-ХIХ вв. и подчеркнул особое значение памфлетной публицистики и периодической печати для изучения французско-российских культурных и политических связей[48].
Начало последнего по времени – третьего этапа изучения темы «образ России во Франции конца XVIII в.», можно отнести к концу 1980-х гг. Принципиальная новизна этого этапа заключалась в повышенном внимании, которое было проявлено в исторической науке и смежных отраслях научного знания к изучению образа «Другого» в культуре прошлого. Историческая имагология, как направление междисциплинарных исследований, приобрела самостоятельность и в повестке дня оказалось не только изучение идеологем и политических концепций новейшего времени, но и коллективных представлений о «чуждости», «инаковости», образе врага. Кроме того, российская наука также смогла принять активное участие в разработке этой темы. Если раньше преимущественно анализировались тексты, посвященные собственно России, то теперь пришло время вовлечения в научный оборот источников, затрагивавших более широкий круг международных проблем, и материалов периодической печати.
В отличие от вопроса о восприятии России в эпоху Французской революции, вопросы формирования образа России в общественном мнении Франции Старого порядка активно разрабатываются в современной научной литературе, как отечественной, так и зарубежной. Р. Бартлетт[49], Дж. Годжи[50], Ж. Дюлак[51], С.Я. Карп[52], Е.И. Лебедева[53], С.А. Мезин[54], К. Мерво[55], Р. Минути[56], Н.Ю. Плавинская[57], П.П. Черкасов[58], А.В. Чудинов[59] ввели в научный оборот много новых источников по истории российского и европейского Просвещения и русско-французских научных, политических, литературных связей. В работах этих авторов рассматриваются не только философские аспекты теории цивилизации, разработанной просветителями, но и меры по ее практическому воплощению в различных странах Европы, освещаются ранее неизвестные страницы истории дипломатии и культуры[60].
В 1994 г. увидел свет новый обобщающий труд, посвященный формированию в литературе ХVIII в. образов стран Восточной Европы, в том числе России. На основе широкого спектра источников американский исследователь Л.Вульф рассмотрел проблему конструирования учеными и политиками Века Просвещения образа восточноевропейского региона как «единого целого»[61]. В центре внимания Вульфа находились не отношения деятелей западноевропейского Просвещения с Восточной Европой, а представления интеллектуалов о странах и народах, населявших эту часть континента. Вульф продолжил традицию, представленную трудами Мореншильдта и Лортолари, для которых мираж, «миф о России» был основным предметом исследования[62].
Традиционно особой популярностью в историографии пользуется сюжет так называемого «Завещания Петра Великого». Вопреки некоторым утверждениям о том, что текст возник в годы Первой империи, сегодня установлено, что данный апокриф появился несколько раньше. В годы Революции критики творчества «философов», разработавших теорию «просвещенного деспотизма», подвергли нападкам также петровский миф и екатерининскую легенду. На смену апологетике «просвещенных деспотов Севера» пришла «черная легенда» о существовании «завещаний» Петра Великого и Екатерины II, в которой отразился страх перед Россией и ее возможной агрессией против Западной Европы. Начиная с середины ХIХ в. историки разных стран не оставляли попыток установить имя подлинного автора и обстоятельств появления знаменитого «Завещания Ветра Великого». С середины ХIХ в. о «Завещании» было написано немало исследований, среди прочих отметим работы К. Н. Бестужева-Рюмина, С. Н. Шубинского, Е.Н. Даниловой, Н.И. Павленко, С.А. Мезина, М. Сокольницкого, С. Блан, Э. Журдан[63]. Изучение истории «Завещания» привело исследователей к заключению о том, что речь идет о пропагандистской фальшивке, созданной с политическими целями в последние годы ХVIII в. Как явствует из исследований Блан, Мезина и Журдан, данный вопрос необходимо рассматривать в общем контексте эволюции тезиса о «русской угрозе»в общественной мысли ХVIII в..
В своей статье Симона Блан предложила ответы на целый ряд вопросов, связанных с историей создания и изучения историками этого апокрифа.[64]. На основе документов архива МИД Франции она проследила эволюцию отношения правящих кругов этой страны к тезису о «русской угрозе» в ХVIII начале ХIХ в. Как отмечает исследовательница, эта идея, на протяжении долгого времени имевшая хождение в дипломатической среде, приобрела в годы Революции, а затем Первой империи особую остроту и драматизм. Проведя подробный анализ идеологии тайной дипломатии Людовика ХV, Блан убедительно опровергла давнюю версию о том, что автором «Завещания Петра Великого» был известный авантюрист шевалье д’Эон и указала на польские корни данного апокрифического произведения, которое, по ее мнению, появилось в 1797 г. в среде польских эмигрантов.
Важным шагом вперед по разработке темы представлений французов о России стали исследования В.А. Сомова по истории французской «Россики», в которых, использовав фонды ряда архивов и библиотек, историк показал, каким было отношение к французской «Россике» в русской читательской среде. В.А. Сомовым составлен первый современный научный каталог французской «Россики» второй половины XVIII в.[65] Внес он свой вклад и в изучение истории создания «Жизни Екатерины» Кастера, «Истории Петра III» Лаво и «Анекдотов о революции 1762 года в России» Рюльера, их восприятия современниками[66].
Восприятию русской культуры французскими мемуаристами последней трети XVIII – первого десятилетия XIX вв. посвящены исследования Е.Ю. Артемовой[67]. Автор использует богатый материал источников личного происхождения, чтобы показать, как представители французской культуры воспринимали различные явления русской действительности, светской и духовной культуры. В силу того, что объектом исследования являлась культура екатерининской России, сочинения Сегюра, Ромма, Сен-При, Корберона, Фортиа де Пиля, Жоржеля рассматривались вне контекста просветительской мысли Франции того времени, что не могло способствовать достаточно полному выявлению причин «суперкритичности и предвзятости французов в оценке России»[68]. В данной работе не прослеживается и связь эволюции стереотипов восприятия России с происходившими во Франции событиями.
Важное значение для темы нашей работы имеет обстоятельное монографическое исследование С.А. Мезина, посвященное восприятию и осмыслению темы петровских реформ в век Просвещения и Французской революции. В качестве источников С.А. Мезин использовал не только историко-публицистические и философские произведения, но также документы французского МИДа и публицистики конца ХVIII в. (в том числе работы Мирабо, Марешаля). Как в свое время и С. Блан, Мезин затронул историю эволюции идеи «русской угрозы», длительное время существовавшей в тени секретной дипломатии Версаля, а затем выплеснувшейся в сферу публичной политики. Не обошел вниманием С.А. Мезин и вопрос о «Завещании Петра Великого», показав, созвучность идей этого апокрифа общим настроениям французской элиты последних десятилетий XVIII в., и то, что набиравшая популярность в европейской среде идеология «русской опасности» не имела прямой связи с представлениями русских того времени о Европе, не была сколько-нибудь адекватным их отражением.
В раннее Новое время конфессиональная принадлежность нередко имела большее значение, чем национальная идентификация. Соответственно религиозный фактор в восприятии России жителями Западной Европы, по мнению ряда современных исследователей, играл чрезвычайно важную роль на протяжении XVI-XVII и большей части XVIII вв. Наиболее значительной работой из числа современных исследований на эту тему является монография французской исследовательницы Ф.-Д. Лиштенан «Три христианства и Россия»[69]. Она проследила эволюцию отношения европейцев к православию на протяжении ХV-ХVIII вв., включая период Французской революции. Отметив то обстоятельство, что события 1789 г. не только не ослабили, а скорее, обострили давнюю дискуссию о России, придали ей новый импульс, она проанализировала свидетельства Шерера, Шантро, Фортиа де Пиля, Форнерода и Массона[70]. К сожалению, в число источников данной монографии не вошла периодическая печать, хотя в формировании общественного мнения ХVIII в. ведущая роль принадлежала именно прессе[71].
Междисциплинарный характер имагологических исследований предопределил повышенное внимание к интересующей нас теме со стороны филологов, философов, культурологов и политологов[72].
В кандидатской диссертации по философии петербургской исследовательницы Т.В. Партаненко привлечены в качестве источника многочисленные французские мемуары и дневники ХV-ХХ вв.[73] Однако попытка рассмотреть эволюцию образа России за такой большой период времени привела к упрощению конечных выводов. Фактически Т.В. Партаненко считает, что образ России в революционной Франции можно сузить к стереотипу «русской угрозы», ограничившись пересказом хорошо известной дискуссии о происхождении апокрифического «Завещания Петра Великого»[74]. Еще труднее согласиться с выводом автора о том, что события Революции «заставили забыть о полемике вокруг России». Напротив, именно в годы Революции давний спор Вольтера и Руссо приобрел новую актуальность: революционеры в своих дебатах апеллировали к наследию просветителей и не могли обойти стороной «русскую тему», что получило широкое отражение в прессе.
Попытка проанализировать социокультурные аспекты восприятия России была предпринята культурологом Н.Ю. Вощинской на основе четырех хорошо известных сочинений французской «Россики» последней трети XVIII в. Ж. Шаппа д'Отроша, Л.-Ф. Сегюра, Ш. Массона и А. Фортиа де Пиля[75] Исследовательница изучила мнения этих авторов о государственном устройстве России, православной церкви, русском национальном характере и ряде других аспектов российской действительности. Недостатком работы является рассмотрение указанных источников вне исторического контекста их появления, в частности, без учета влияния на точку зрения авторов ситуации в самой Франции.
Таким образом, несмотря на обилие серьезных научных работ по проблематике франко-российских отношений конца XVIII в., стойкий исследовательский интерес к ней по-прежнему не ослабевает ввиду постоянного вовлечения в научный оборот новых архивных источников и применения новых исследовательских методик. Однако разные аспекты соответствующей тематики до сих пор изучены далеко не равномерно. Так, история эволюции образа России в общественном сознании Франции периода Революции по-прежнему остается одним из недостаточно исследованных сюжетов.
Методологической основой настоящей диссертации являются принципы научной объективности и историзма. Используются общенаучные методы исследования: анализ и описание, дедукция и индукция. Кроме того, применяются и специальные методы: исторического, логического и дискурсивного анализа, сравнительно-исторический метод.
Одним из основных понятий, использованных автором диссертации в научном анализе, является категория «этнического стереотипа», подробно разработанная и активно применяемая сегодня в научной литературе, освещающей проблемы национальной идентичности. Согласно концепции, предложенной У. Липпманом и сегодня получившей широкое распространение в исследованиях по общественным наукам, стереотип рассматривается как принятый в исторической общности образец восприятия, фильтрации, интерпретации информации при распознавании и узнавании окружающего мира, основанный на предшествующем социальном опыте[76]. В наши дни понятие «стереотипа» прочно вошло как в научный, так и в обыденный язык[77]. Этническим стереотипом называют существующий в коллективном сознании нации устойчивый образ самой себя или другого народа. Всякий стереотип коллективного сознания является своеобразным социальным конструктом и выступает источником мотивации социально значимых действий данной общности; он тесно связан с языковым фактором и имеет дискурсивную природу. Ну а поскольку дискурс как «устоявшийся и закрепленный в языке способ видения мира и упорядочения действительности не только отражает этот мир, но и проектирует, тем самым, участвуя в его создании»[78], то и этнический стереотип, отражая представления нации-этноса о самой себе и о других народах (как правило, очень пристрастные), формирует свою особую реальность. Подобные представления укоренены в прошлом, имеют коллективный характер и наследуются индивидами через воспитание, влияние среды и воздействие общественного мнения[79].
Стереотипы имеют выраженное эмоциональное содержание, поскольку содержат в себе оценку – положительную или отрицательную. Главное в стереотипном мышлении – стремление отделить себя и «своих» от «других», свои национальные признаки от тех, которые якобы принадлежат «аутсайдеру». Стереотипная оценка может распространяться как на свою, так и на другие нации, но при этом всегда является обоюдоострой, характеризуя не только того, кто является объектом стереотипных суждений, но и того, кто такой стереотип создал. Характерным свойством стереотипа является его высокая резистентность и низкая изменяемость под влиянием поступающей информации[80].
Еще одним ключевым понятием для настоящей диссертации является такая категория гуманитарного знания как «общественное мнение».
Несмотря на обилие специальной литературы по этому вопросу[81], в исторической науке не сформировано единого общепринятого определения этого понятия. Можно согласиться с К.М. Бэйкером, отметившим, что «исчерпывающий анализ понятия «общественное мнение» в политической культуре Франции XVIII в. еще предстоит сделать»[82]. В современной литературе доминирует точка зрения о том, что говорить о специфическом феномене «общественного мнения» допустимо начиная с XVIII в.[83], поскольку именно в этот период в европейских странах сложились основные предпосылки для формирования автономной от власти «публичной сферы», в рамках которой стало возможным обсуждение фактов общественной жизни, науки, искусства и т. д. Важно отметить, что просвещенное общественное мнение к концу XVIII в. рассматривалось современниками как решающая политическая сила[84].
В современной науке существует множество различных и порою противоречащих одна другой дефиниций термина «общественное мнение», однако в настоящей диссертации он имеет смысл, соответствующий следующему определению: «Общественное мнение – один из способов существования и проявления массового сознания, в котором выражается реальное отношение большинства народа или социальной группы к фактам, событиям, явлениям и процессам действительности, затрагивающим их потребности и интересы. Формирование и развитие общественного мнения происходит как целенаправленно – в результате воздействия политических организаций и социальных институтов на сознание общества, так и стихийно – под влиянием жизненных обстоятельств, социального опыта и традиций. Общественное мнение – не механическая сумма отдельных мнений, а результат их взаимообмена, обогащения, взаимопроникновения, своего рода концентрированное выражение коллективного разума»[85].
Практическая значимость работы определяется возможностью использовать ее научные результаты при организации лекционно-семинарских занятий по Новой истории Запада, разработке специальных учебных курсов по истории Франции и межкультурной коммуникации, учебных пособий и методологических руководств по истории французско-русских отношений, общественного мнения эпохи Французской революции, а также проведении дальнейших научных исследований по истории взаимных представлений русских и французов друг о друге.
Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования получили отражение в семи научных статьях, опубликованных автором, а также – в его выступлениях на международном коллоквиуме «Наполеон и Россия» посвященном 100-летию со дня рождения А.З. Манфреда (ноябрь 2006 г.), на ежегодном заседании круглого стола «Россия и внешний мир: из истории взаимовосприятия» (3 февраля 2009 г.) и на всероссийских научных конференциях «Взаимодействие культур в историческом контексте» (27-28 ноября 2003 г.), «Россия и мир глазами друг друга: история взаимовосприятия» (25-26 ноября 2008 г.). Работа в целом и ее отдельные части были обсуждены на заседаниях Центра по изучению истории XVIII в. Института всеобщей истории РАН и кафедры новой истории исторического факультета ГАУГН.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, примечаний и библиографии. В первую главу, имеющую вводный и обзорный характер, входят два параграфа, во вторую и третью – по три.
II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении обосновываются актуальность избранной темы, ее научная новизна, определяются объект и предмет исследования, цели, задачи, хронологические рамки работы, получает освещение степень ее изученности в историографии, методологические основы исследования, содержится характеристика использованных в работе источников.
Первая глава «Образ России в общественном мнении Франции XVIII века: От Старого порядка к Революции» имеет обзорный характер и посвящена исследованию процесса складывания устойчивых представлений о России во Франции начиная с рубежа XVI – XVII вв. и заканчивая 1789 г., а также основных факторов, оказывавших влияние на культурные и дипломатические контакты между двумя странами на протяжении двухвекового периода.
В первом параграфе раскрывается роль сочинений путешественников и дипломатов в создании образа России в Европе раннего Нового времени и, в частности, во Франции. На примере сочинений Олеария, Маржерета, Невилля рассматриваются стереотипные представления о категориях «варварства», «деспотизма» и «рабства» по мнению источников, присущих жителям Московского государства. Вместе с тем, образ «русского варварства» тогда еще не был напрямую связан идеей исходящей от России угрозы для Европы.
Отмечается, что восприятие допетровской России во Франции происходило через образы, заимствованные из немецкой, итальянской, английской культур, поскольку между Францией и Россией отсутствовали прочные торговые связи, помехой были религиозные и языковые барьеры, кроме того, постоянные противники России – шведы, поляки и турки – в этот период выступали союзниками Франции по борьбе с Габсбургами.
Второй параграф посвящен анализу представлений о России, существовавших во французском обществе эпохи Просвещения. С первых десятилетий XVIII в. под впечатлением реформ и военных устремлений Петра I изменилось восприятие России во Франции, петровская тема получила широкое освещение в печати, публицистике и мемуаристике. Но даже Петр, «творец» новой России, воспринимался французами изначально как варвар, стремящийся перенять знания и навыки западных соседей, а «варварство» монарха переносилось и на все остальное население Московии.
Спустя несколько десятилетий, именно вокруг петровских реформ и их исторического значения, развернулась полемика между Вольтером и Руссо. В центре ее стоял вопрос о путях цивилизации в России и, в конечном счете, о роли этой страны в европейском балансе сил. В ходе дискуссии выкристаллизовались две противоположных группы: «энциклопедисты» и тяготевшая к ним группа писателей и популяризаторов Просвещения (Дидро, Жокур, Даламбер, Мармонтель) в основном шли в своих суждениях о России за Вольтером и сочувствовали успехам цивилизации в России и успехам в ее войнах с турками. Напротив, Мабли, Рюльер, Кондильяк, Рейналь, Мирабо следовали в своих высказываниях, главным образом, за Руссо, и, соответственно, выступали с жесткой критикой крепостного рабства, отсталости России и «агрессивности» по отношению к Речи Посполитой и Османской империи.
Оптимистический взгляд на Россию ряда просветителей, изменения, произошедшие в середине 1770-х гг., а затем и русско-французское сближение накануне Революции не изменили ведущих тенденций восприятия России широкой общественностью Франции, а скорее, способствовали дальнейшему утверждению двух противоположных трактовок перспектив развития цивилизации России: оптимистической и пессимистической. На основе этих трактовок и происходила дальнейшая эволюция представлений о России в общественном мнении Франции периода Революции.
Во второй половине XVIII в. в процесс создания образа России впервые оказалась включена пресса в качестве важного инструмента формирования общественного мнения.
Вторая глава «Образ России во французской прессе и публицистике первых лет Революции (1789-1792 гг.)» раскрывает ход эволюции представлений о России на основе богатых материалов периодической печати и публицистики первых революционных лет.
В первом параграфе анализируются изменения, произошедшие в отношении к образам Петра I и Екатерины II в прессе и памфлетах данного периода. Отрекаясь от «заблуждений» философов неоправданно превозносивших царицу, революционеры разоблачали ее «коварство» и «интриги». Нередко в связи с хорошо известным враждебным отношением императрицы к Революции, в прессе появлялись утверждения о существовании военной опасности, исходящей от России.
Например, центральное место в «Интересных и секретных анекдотах русского двора» (1792 г.) Жана-Бенуа Шерера занимал образ просвещенного деспота - Петра I, а его преобразования сравнивались с настоящей «революцией». Исходя из этого мнения о первом российском императоре он формировал отношение ко всем последующим правителям России. Достойной наследницей Петра Шерер называл Екатерину II. Отметим, что в опубликованном тексте «Анекдотов» отсутствовало повествование о перевороте 1762 г. и гибели Петра III, хотя, как показал В.А.Сомов, данный текст существовал в рукописи.
Линию на разоблачение «интриг» и «уловок» Екатерины II, начали в памфлетной литературе 1789 г. Так, Жан-Луи Карра в памфлете «Оратор Генеральных штатов» (1789 г.) сравнивая императрицу Марию-Терезию с русской императрицей находил, что женское правление опасно для любого государства в принципе, а России войны с турками стоили больших потерь населения и денежных ресурсов, но, в конечном, итоге эти затраты не помогут России овладеть землями Турции. На материале новейшей истории, в частности переворота 1762 г., в памфлете «Об угрозе политическому балансу Европы или рассмотрение причин, разрушивших его на Севере со времени восшествия Екатерины II на российский престол» (1789 г.) выдвигал обвинения в адрес Екатерины II политический журналист Жак Малле дю Пан (вероятно, памфлет создавался по заказу шведского короля Густава III в период русско-шведской войны). Неодобрительно к российской внешней политике и дальнейшему расширению границ империи за счет соседей относился и бывший дипломат Пейсонель. Свое отношение к императрице и ее замыслам он выразил в сочинении «Политическое положение Франции и ее нынешние отношения со всеми странами Европы» (1789 г.).
Однако «петровский миф» еще продолжал свое существование: во французской политической культуре бытовали устойчивые представления о русском царе-преобразователе, некоем идеальном просвещенном правителе в полуварварской стране, которые в обстановке утверждения во Франции конституционной монархии имели определенную актуальность. Так, образ российского царя-просветителя был использован в пользовавшейся популярностью комической опере А.-М.Гретри по пьесе Н. Буйи.
Второй параграф освещает различные трактовки публицистами первых лет Революции национального характера, культурных и религиозных практик, нравов и обычаев жителей Российской империи. Наиболее информативно в этом отношении упоминавшееся сочинение Ж.-Б. Шерера «Интересные и секретные анекдоты русского двора».
Конструируя представления об «ином» обществе, Шерер открывал важную для просветительского сознания тему, - тему «религиозного фанатизма». По мнению публициста, рабское и униженное сознание не способно стать той средой, в которой рождаются благородные поступки, Шерер, как и многие литераторы Века Просвещения, использовал этот сюжет в качестве примера для французов: с помощью русского примера в духе идей 1789 года призывал к полному истреблению фанатизма. Шерер реалистично оценивал действительность, при всех восхвалениях Екатерины Россия оставалась для него страной «крепостного рабства».
В философии Просвещения прогресс цивилизации, как правило, рассматривался в тесной связи с вопросом о религии. После 1789 г. дискуссии о России приобрели большую идеологическую остроту, но отношение к православию в целом не поменялось. Большинство авторов (католиков, протестантов, деистов или атеистов) объединяло непонимание и неприятие православия, носившее часто иррациональный характер. Традиции и обычаи россиян, не укладывавшиеся в представления публицистов о «цивилизованности» или о христианской морали, объявлялись «предрассудками» и «фанатизмом». Распространенный в публицистике образ казаков как грубых и воинственных варваров, фанатично преданных религии, «дикарей», которых не коснулись еще лучи Просвещения, по мере роста напряженности в отношениях между Францией и Россией, приобретал все большую популярность. В образе казака концентрированно выражались расхожие, чаще всего далекие от реальности, но весьма устойчивые мнения о русских, как о суровых и алчных степных кочевниках.
Газеты упрекали Екатерину II в том, что еще вчера казалось высшим проявлением толерантности. Прием в России католических священников и представителей запрещенного в Европе Ордена иезуитов оборачивались тем, что веротерпимость царицы, приобретала контрреволюционный оттенок. Упрекал императрицу за такое отношение к иезуитам и Шерер.
В третьем параграфе представления о России рассматриваются на фоне ее возросшей роли в международной политике и войн конца столетия. Широкую возможность выразить отношение к России предоставили второй и третий разделы Польши, русско-турецкая и русско-шведская войны. Не порывая с традицией Старого порядка, французская пресса и после 1789 г. рассматривала Турцию как союзницу Франции и, соответственно, в освещении русско-турецкой войны симпатии парижских журналистов принадлежали Оттоманской Порте. Публицисты (в т.ч. Карра, Малле дю Пан, Пейсонель) разоблачали планы русского кабинета по разделу Турции и Польши, смене власти в Швеции. Особой критике подвергался «Греческий проект» Екатерины, согласно которому турок надлежало изгнать из Европы, а в Константинополе восстановить православную монархию. При этом в обществе существовал плюрализм взглядов. В то время, как Карра и Вольней придерживались мнения о том, что раздел Османской империи необходим, Малле дю Пан предостерегал против него, предупреждая Порту о двойной угрозе, исходящей от союза Австрии с Россией против Константинополя.
Любопытные рассуждения о возможности участия Франция в войне с Турцией на стороне России принадлежали некоему автору, скрывавшемуся под именем де Бастеро. В «Рассуждениях о современном положении Франции» (1791 г.) весьма прозорливо автор заявлял, что возможный союз с Россией не только предоставит Франции безопасность от извечной соперницы – Англии, но и поможет в будущем завоевать Египет.
Зимой и весной 1791 г. в газетах разных направлений публиковались сведения о штурме Измаила. Кровавые события у стен турецкой крепости произвели неизгладимое впечатление на читающую публику, а Суворов, другие генералы и русские войска в целом обрели стойкую репутацию жестоких, кровожадных и безжалостных воинов.
Огромное количество сведений о России содержалось в газетных статьях, посвященных Польше. Обсуждая Конституцию 3 мая 1791 г. публицисты отмечали, что привилегии шляхты и зависимое состояние крестьянства сохранялись, положение некатолического населения не улучшилось, а «буржуа» не получили ни настоящего представительства, ни гарантий против узурпаций со стороны знати. Весной 1792 г. силы Тарговицкой конфедерации при поддержке России заняли Варшаву, Конституция была отменена, «патриоты» отправлены в отставку, но Франция ограничивалась дипломатическими мерами и реакцией в прессе.
Образ истощенной войнами России, не желавшей отказываться от агрессивных завоевательных планов, проявлялся в размышлениях ряда публицистов первых лет Революции. Принимая во внимание откровенное неприятие Екатериной революционных идей и покровительство, оказываемое ею эмигрантам, идея опасности, исходящей от России, получала идеологическую окраску. Именно в этот период в прессе появился устойчивый слух о грядущем вторжении «северных варваров», страх перед которым журналисты пытались смягчить гротескным описанием русского войска.
Третья глава «Внешняя политика России и российское общество в оценках революционной публицистики (1792-1799 гг.)» посвящена анализу газетных материалов и памфлетов периода Республики (до брюмерианского переворота) о роли Российской империи в системе международных отношений, происходивших изменений во взглядах на перспективы развития цивилизации в России.
В первом параграфе освещается внешняя политика России в связи с формированием в общественном мнении Франции 1792-1799 гг. концепции «русской угрозы».
Французское общественное мнение воспринимало внешнюю политику России сквозь призму стереотипных представлений, тиражируемых официальной печатью. Россию чаще стали изображать как страну, чьи завоевательные планы простираются далеко за пределы ее границ. Робеспьер, Буасси д’Англа, Сиейс и другие революционные политики, независимо от их расхождений во взглядах по внутриполитическим проблемам, видели в Российской империи потенциального противника. Кроме того, схожесть революционной ситуации во Франции и в Польше первой половины 1790-х гг. способствовала росту интереса в Париже к дальнейшей судьбе этого государства, а также тому, что симпатии французских наблюдателей принадлежали «свободолюбивым полякам», однако, теперь наблюдатели не склонны были идеализировать традиции «шляхетской вольности». В реальной же помощи польским повстанцам в Париже отказывали.
В антимонархических памфлетах Конвента французы призывались на бой с «коронованными тиранами» Европы. Перед лицом военной угрозы в стремлении создать образ врага, представления о реальном состоянии России намеренно искажались, происходил переход от «мифологизированного» восприятия России к восприятию пронизанному политической идеологией: республиканская Франция сравнивалась с античной демократией, а на Россию времен Екатерины переносились черты азиатской деспотии.
Вполне закономерным было появление среди политической элиты Франции «Завещания Петра Великого», где российская внешняя политика трактовалась как последовательная реализация замыслов Петра I. Идеи, содержавшиеся в «Завещании», получили широкое отражение во французской публицистике и печати конца 1790-х гг.
Походы русской армии под командованием Суворова газеты сравнивали с вторжением новых «варваров». Благодаря усилиям пропаганды Директории военный конфликт Франции и России осмысливался не как противостояние республики с коалицией «тиранов», но как борьба «цивилизации» против «варварства».
Во втором параграфе исследуется эволюция оценок и мнений французских публицистов о Екатерине II и Павле I, анализируются причины снижения образов российских правителей.
Отношение наблюдателей к российскому самодержавию в эпоху Революции было подвержено изменениям, продиктованным политической конъюнктурой. В условиях пропаганды войны против «коронованных тиранов», использовавшей образы Екатерины II и Павла I в качестве примеров «деспотизма», сам персонифицированный образ российской монархии сохранялся.
При Директории вышли в свет сочинения т. н. «антиекатерининского» цикла (К.Рюльера, Ж. Кастера, Ж.-Ш. Лаво), разоблачавшие «заблуждения и иллюзии» великих философов относительно успехов Просвещения в России. Критика правления Екатерины и анекдоты из жизни двора ее продолжали разоблачительную традицию предреволюционных десятилетий. Вступление России во вторую коалицию, увлечение императора Павла I Мальтийским орденом, его непоследовательность, цензура, запреты на ношение модной одежды и суровая армейская дисциплина сначала изображались как чудачества тирана и самодура, а потом стали представляться проявлением безумия. Преемника Екатерины II сравнивали с Аттилой, Робеспьером и Петром III.
Альтернативные версии репрезентации России («русофильские», либо более реалистичные) в 1797-1799 гг. не приобрели популярности, поскольку после фрюктидорианского переворота любые попытки идеализации России в печати властями связывались с монархической оппозицией. И еще более настойчиво, чем сама Директория, заявляли о «русской угрозе» неоякобинцы в 1799 г.
В третьем параграфе раскрываются и анализируются оценки ведущими публицистами революционной Франции культурных, религиозных практик, общественных нравов и образования в России.
В силу тотального господства политической идеологии в период Революции для французской публицистики о России приоритетом был не поиск новых сведений и не осмысление нового опыта взаимоотношений с Россией, а переосмысление прежних представлений об этой стране, родившихся под влиянием идей Просвещения. А в канун и в разгар Итальянской кампании 1799 г. пропаганда старалась усилить представление о «нецивилизованной» и оторванной от Европы России. Об этом свидетельствует изучение работ Ж.Ф. Гарран-Кулона, П.Н. Шантро, И. Форнерода. Например, в 1799 Форнерод объявлял о полной неудаче просвещенных реформ XVIII в. начатых «сверху» и вновь изображал Россию в виде «колосса на глиняных ногах», готового вот-вот обрушиться на Европу.
Несмотря на прекращение дипломатических и торговых отношений между двумя странами, именно в период 1792-1799 гг. рядовые французы – читатели газет, посетители секций и других политических собраний стали более реалистично воспринимать Россию как важного политического игрока на европейской сцене. Соответственно и внимание широкой публики было приковано теперь в большей степени к политическим новостям из России, а отнюдь не только к ее истории, перспективам развития в ней наук, искусств, промышленности.
Существовавшие с начала XVIII в. оптимистическая и пессимистическая оценки цивилизации России сохранились, однако обе теперь были идеологизированы: одни публицисты стремились развенчать образ России (подавляющее большинство представляли Россию антиподом революционной Франции), другие идеализировали ее (меньшинство, монархисты-эмигранты). Однако, частные мнения публицистов относительно путей развития России не переросли в полноценную политическую или философскую дискуссию. Оптимистичный взгляд на будущее России также приобрел революционный оттенок и был связан с надеждой на изменения, которые должны произойти в стране после новых восстаний против царского деспотизма.
В заключении диссертации на основе исследуемого материала излагаются основные выводы исследования.
Представления о России, существовавшие во французском обществе эпохи Революции 1789-1799 гг. явились закономерным результатом развития просветительских дискуссий о цивилизации.
Парижская революционная периодика не занималась изучением реального положения вещей в России, а освещала наиболее важные для внешней политики Франции моменты, поэтому внимание журналистов, как и до 1789 г., было сосредоточено на царствующих особах и политике их кабинетов. Культурная жизнь России, ее экономика, духовная сфера, достижения науки интересовали некоторых литераторов и представителей научного сообщества, но находились на периферии общественных интересов. Поэтому основное внимание в диссертации уделено именно информации, наиболее полно отраженной в печати.
Однако если при Старом порядке сосуществовало несколько альтернативных версий репрезентации России и ни одна из них не была строго доминирующей, а пропагандистские усилия в освещении международных вопросов были скромными, то в официальной печати 1792-1799 гг. доминировали шаблонные клише о России, в основном, отражавшие позицию революционных властей.
Оценки внешней политики России, принадлежавшие различным политическим течениям в 1789-1799 гг., претерпевали существенную эволюцию, которая, однако, была связана не столько с политической программой той или иной группы, сколько с общей тенденцией к идеологизации различных коллективных представлений.
Мнения о российской политике в Турции, Польше, Швеции, в том числе, достаточно радикальные (принадлежавшие Пейсонелю, Карра, Малле дю Пану, Гарран-Кулону) формировались на протяжении 1770-х-1780-х гг. На этом фоне раздавались и отдельные голоса в поддержку петербургского кабинета (Вольней). Новости о сражениях русско-турецкой и русско-шведской войн неизменно привлекали внимание французов, но с таким же постоянством симпатии парижских журналистов чаще склонялись на сторону Стокгольма и Стамбула, чем Петербурга.
Парижская печать эпохи Революции более пристально, чем раньше следила за новостями из Речи Посполитой и ее реакция на события в 1794 г. была вполне предсказуемой: российские войска, Суворов и Екатерина II представали в образе беспощадных душителей свободы.
Периоды острой военной угрозы для Франции (1793,1799 гг.) характеризовались стремительным снижением образа российских правителей, которое направлялось силами республиканской пропаганды. Тема русской опасности становилась все более востребованной во французском обществе по мере приближения к 1799 г., а в пропагандистских целях использовались старые клише о варварстве и агрессивности обитателей «северных пустынь». Опираясь на скептические выводы ряда просветителей относительно процесса цивилизации России, от демонстрации существования «русской угрозы» журналисты переходили к доказательству призрачности русского могущества. Характеристики русской армии в 1799 г. подтверждали «инаковость» русских и «оторванность» России от цивилизованного мира. Во многом такой подход был предопределен отказом от идеальных представлений о «просвещенном деспотизме» и его благотворном влиянии в деле цивилизации народов.
Гневные диатрибы французских публицистов против внешней политики Екатерины II не добавляли ничего принципиально нового к образу царицы сложившемуся в 1780-х гг. Отношение к России и, в частности, к Екатерине, принципиально изменилось во французском обществе не в 1789, а только в 1791-1792 гг. – период упразднения монархии Бурбонов. Однако, спустя семь лет, в 1799 г., когда Россия примкнула ко второй коалиции, в печати вновь вспомнили о «мудрой и осторожной политике» Екатерины, которую сравнивали с «безумием» Павла.
О значительном росте интереса к России в обществе эпохи Директории свидетельствует выход ряда сочинений в жанре исторических памфлетов и биографий, раскрывавших малоизвестные подробности жизни и царствования Петра III, Екатерины II, переворота 1762 г., попытки переворота В.Мировича 1764 г., восстания Е.Пугачева.
Короткое царствование Павла I ознаменовалось столкновением армий России и Франции, а затем и резкой сменой внешнеполитических ориентиров в отношениях двух стран, однако, в период Директории по мере усиления влияния официальной пропаганды, образ российского монарха максимально упрощался под влиянием республиканской идеологии. Кроме того, сам русский император, рыцарственный, но одновременно резкий и деспотичный, являл собой яркое воплощение непредсказуемого «деспота».
Революционные события 1789-1799 гг. стали переломным моментом для всего русско-французского культурного диалога. По отношению к революционной Франции Россия символизировала собой образ «Другого» и на почве этой «инаковости» в политической, культурной и социальной сферах оживал образ «русской угрозы для Европы», нередко встречавшийся в политической литературе Века Просвещения. Служившая для ряда просветителей антимоделью общества Старого порядка, воображаемая Россия теперь поменяла знак с плюса на минус, оказавшись для адептов революционного общественного сознания некоей антимоделью самой Революции, и даже антиподом всей европейской цивилизации. Образ России в общественном сознании революционной эпохи выполнял ту же роль, что и при Старом порядке, оставаясь образом «Другого», в котором общество испытывало острую потребность для конституирования собственных границ и ценностей. Иными были условия формирования этого образа, иной была риторика, к которой прибегали политики, но прежними были основные стереотипы восприятия России и даже механизмы их воспроизводства были схожи с теми, которые бытовали в обществе до 1789 г.
Таким образом, образ России в восприятии французского общества конца XVIII в. эволюционировал от представления об особом цивилизационном, культурном и географическом пространстве, к идеологически детерминированному образу Российской империи как особой политической системы. Этот процесс в самой Франции стал возможным только в условиях демонтажа абсолютистской монархии, свободы печати и острой политической борьбы 1789-1799 гг.
Основные положения диссертации отражены в следующих работах
Статьи, опубликованные в ведущих научных журналах и изданиях, рецензируемых ВАК:
- Митрофанов А.А. Образ России во французском памфлете 1789 года «Об угрозе политическому балансу Европы» // Россия и Франция XVIII-XX вв. М.: Наука, 2006. Вып. 7. С. 57-76. (1,25 п.л.)
- Митрофанов А.А. Граф д’Антрэг: слуга пяти королей и трех императоров // Новая и новейшая история. 2007. № 2. С.188-200. (1,0 п.л.)
- Митрофанов А.А. Революционная публицистика и периодическая печать Франции эпохи якобинской диктатуры о России // Россия и Франция: исторический опыт XVIII-XIX вв. М.: Наука. Вып. 9. С. 69-99. (1,5 п.л.)
Другие опубликованные статьи:
- Митрофанов А.А. Русско-французские отношения в зеркале бонапартистской пропаганды // Французский ежегодник 2006. Наполеон и его время. К 100-летию А.З. Манфреда (1906-1976). М.: КомКнига, 2006. С. 130-145. (1,0 п.л.)
- Митрофанов А.А. Французские публицисты первых лет Консульства о России и франко-русских отношениях // Россия и Франция: исторический опыт XVIII-XIX вв. М.: ИВИ РАН, 2008. С. 250-275. (1,5 п.л.)
- Митрофанов А.А. Образ России в политической публицистике Франции периода якобинской диктатуры (на примере «Путешествия в Россию» П.-Н. Шантро) // Новая и новейшая история: Межвуз. сб. науч. Трудов. Саратов: СГУ им. Н.Г.Чернышевского, 2008. Вып. 23. С. 46-61. (1,6 п.л.)
- Митрофанов А.А., Оливье-Шахновская Ж. Образ в России в прессе революционной Франции 1789-1792 гг. (на примере газеты «Монитёр») // Европа: Международный альманах. Тюмень, 2005. Вып. 5.С. 86-100. (1,4 п.л.)
[1] Подробнее см., например: Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001; Давидсон А.Б. Образ Британии в России XIX И XX столетий // Новая и новейшая история. 2005. №.5; Кросс Э.Г. У темзских берегов. Россияне в Британии в XVIII веке. СПб, 1996; Лучицкая С.И. Образ другого. Мусульмане в хрониках крестовых походов. СПб., 2001; Оболенская С.В. Германия и немцы глазами русских: (XIX век). М., 2000; Россия и внешний мир: диалог культур. М., 1997; Россия и Европа в XIX-XX вв.: проблемы взаимовосприятия народов, социумов, культур. М, 1996; Россия и Запад: Формирование внешнеполитических стереотипов в сознании российского общества первой половины XX века. М., 1998; Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Под. ред. А.В.Голубева. М., 2000-2007. Вып. 1-4; Stereotypes and Nations /Ed. By Teresa Walas. Cracow, 1995; Wahnich S. L' impossible citoyen: l'tranger dans le discours de la Rvolution franaise. P., 1997.
[2] Чубарьян А.О. Стереотипы и образы России в европейском мышлении и массовом сознании // Мир Клио. Сборник статей в честь Л.П. Репиной. В 2-х т. М., 2007. Т.1. С. 211-212.
[3] Подробнее см.: The French Revolution and the creation of modern political culture. 4 vols. Oxford, 1987-1994.
[4] Подробнее см.: Бовыкин Д.Ю. Идея нации во Франции в эпоху от Революции до Второй империи) // Национальная идея в Западной Европе в Новое время. Очерки истории / Под ред. В.С. Бондарчука. М., 2005; Филиппова Е.И. Что такое Франция? Кто такие французы? // Национализм в мировой истории / Под ред. В.А. Тишкова и В.А. Шнирельмана. М., 2007; Пименова Л.А. Представления о национальной и религиозной идентичности во Франции XVIII в. // Религиозные и этнические традиции в формировании национальных идентичностей в Европе. Средние века – Новое время. М., 2008; Чудинов А.В. Хиджаб на родине Шовена (новейшие российские исследования по истории национального вопроса во Франции) // Неприкосновенный запас. 2008. № 5 (61).
[5] РГАСПИ, Ф. 317. Оп. 1, Д. 219.
[6] АВПРИ, Ф. 44/4, Оп. 1, Сношения России с Гамбургом, ед. хран. 323.
[7] В скобках указаны годы подшивок перечисленных изданий (использованных в работе).
[8] [Mallet du Pan J.] Du pril de la balance politique de l’Europe ou Expos des causes qui l’ont altre dans le Nord, depuis l’avnement de Catherine II au trne de Russie. Londres, 1789.
[9] [Basterot, compte de] Considrations sur la position actuelle de la France avantages auxquelles elle pourroit prtendre en s’alliant avec la Russie et en contribuant an dmembrement de l’empire Ottoman. P., Rainville, 1791.
[10] [Chantreau P.-N.] Voyage philosophique, рolitique et littraire, fait en Russie pendant les annes 1788 et 1789 / Par le citoyen Chantreau trad. du hollandais, avec une augmentation considrable. Vol. 1-2. P., 1794.
[11] [Scherer J.-B.] Anecdotes et recueil de coutumes et de traits d’histoire naturelle particuliers aux diffrens pеuples de la Russie /Par un voyageur qui a sjourn treize ans dans cet Еmpire. T. 1-6. Londres, 1792.
[12] [Castera J.] Vie de Catherine II, impratrice de Russie. T. 1-2. P., 1797.
[13] Laveaux J.-Ch. Histoire De Pierre III, Empereur De Russie, Imprime sur un manuscrit trouv dans les papiers de Montmorin, ancien Ministre des affaires trangres, et compos par un agent secret de Louis XV, la cour de Petersbourg. P.: Maison la Briffe, An VII [1799]. 3 Vol.
[14] [Fornerod I.] Coup d’il sur l’tat actuel de la Russie envisage sous ses rapports physique, moral, conomique, politique et militaire ou les Russes tels qu’ils sont. Par un ami de la Vrit. Lausanne, 1799.
[15] Rulhire Cl.-C. de. Histoire ou anecdotes sur la rvolution de Russie en l’anne 1762. P.,1797.
[16] Сомов В.А. Французская «Россика» эпохи Просвещения и русский читатель // Французская книга в России XVIII в. Л., 1986. С. 173-245. В 2008 г. этот список был дополнен и уточнен В.А.Сомовым, см.: Сомов В.А. Французская книга в русской цензуре конца XVIII века // Век Просвещения. М., 2008. Вып. 2. Кн. 1. С. 153-191.
[17] Gohier L.-J. Mmoires. T. I. P., 1824; [Hautefort, Ch. V., comte d’] Tableau politique de l’Europe depuis la Rvolution Franaise. P., an VI (1797-1798); Lebrun Ch. Comte rendu la Convention nationale par le ministre des affaires trangres dans la sance du 26 septembre 1792. P., 1792; Mirabeau. Doutes sur la libert de l’Escaut. Londres, 1784; Le Sarmate A. Adresse d’Albert le Sarmate /ci-devant Turski, nonce polonais/ la Convention Nationale le dimanche 30 dcembre 1792. P., 1792; Volney C.-F.-Ch., de. Considrations sur la guerre actuelle des Turcs, par Mr. de Volney. Londres, 1788.
[18] Сен-Жюст Л.А. Речи. Трактаты. СПб., 1995.
[19] Робеспьер М. О политическом состоянии Республики. 17 ноября 1793 г. // Избранные произведения. М., 1965. Т. 3.
[20] Moniteur. № 133. 13 pluvise, an III (1 fvrier 1795); № 165. 15 ventse, an III (5 mars 1795).
[21] Марешаль С. Страшный суд над королями // Избранные атеистические произведения. М., 1958.
[22] Garran-Coulon J.-Ph. Recherches politiques sur l’tat ancien et moderne de la Pologne appliques a sa dernire rvolution. P., 1795 (РГБ, Музей книги).
[23] Peysonnel C. de. Situation politique de la France et ses rapports actuels avec toutes les puissances de l’Europe… Adresses au rois, et l’Assemble nationale. Par m. de Peysonnel. S. l., 1789 (ГПИБ, ОИК).
[24] [Mehe de la Touche J.-C.] Histoire de la prtendue rvolution de Pologne. P., 1792.
[25] [Carra Jean-Louis] L’Orateur des Etats-Gnraux. Seconde partie. P., 1789.
[26] Pictet F.-P. Lettre un seigneur tranger sur la position actuelle de la France, relativement aux autres tats de l’Europe. Londres, Houkham-Carpenter, 1793.
[27] РГАСПИ, Ф. 317. Оп. 1, Д. 219. Copie d’une Mmoire prsent au Comit de Salut public en juin 1793. Elmens de la diplomatie. Tableau des alliances naturelles et convenables la France.
[28] Массон Ш. Секретные записки о России. М.,1996; Сегюр Л.-Ф. де. Записки графа Сегюра о его пребывании в России. СПб., 1865; [Fortia de Piles A.] Voyage de deux Franais en Allemagne, Danemark, Sude, Russie et Pologne fait en 1790-1792 et publie en 1796. P., 1796; [Fortia de Piles A.] Examen de trois ouvrages sur la Russie. Voyage de M. Chantreau. Rvolution de 1762. Mmoires secrets. Par l’auteur du voyage de deux franais au Nord de l’Europe. P., an X (1802).
[29] Pingaud L. Les Franais en Russie et les Russes en France. P., 1886; Haumant E. La culture franaise en Russie (1700-1900). P., 1913; Larivire Ch., de. La France et la Russie au XVIII-e sicle. Genve, 1890; Larivire Ch., de. Catherine II et la Rvolution franaise. P., 1895.
[30] См.: Бильбасов В.А. Дидро в Петербурге. СПб., 1884; Минцлов Р. Петр Великий в иностранной литературе. СПб., 1872; Tourneux М. Diderot et Catherine II. Р., 1899. А также многочисленные публикации в «Сборниках Русского исторического общества», «Русском вестнике» «Русском архиве», «Журнале министерства народного просвещения» и ряде других изданий.
[31] Бильбасов В.А. История Екатерины II. В 12 т. Обзор иностранных сочинений о Екатерине II (1774-1796гг.). Берлин, 1896. Т. 12. Ч. 1.
[32] Сорель А. Европа и Французская революция. В 8 тт. СПб., 1892-1908.
[33] Иконников В.И. Сношения Франции и России ХV – ХVIII вв. СПб., 1893; Безобразов П.В. О сношениях России с Францией, М., 1892. Последний посвятил один из своих очерков отношению к русским во Франции, использовав в качестве источников дипломатические документы и мемуары Жоржеля, Мессельера, Массона и др.
[34] Например: Anderson M. S. Britain's Discovery of Russia, 1553-1815. London, 1958; McNally R. The Origins of Russophobia in France 1812-1830 // American Slavic East and European Review. 1958. (17) April. P. 173-189.
[35] Mohrenschildt D.S. von. Russia in the intellectual life of eighteenth-century France. N.Y., 1936.
[36] Lortholary A. Les «Philosophes» du XVIII-e sicle et la Russie: Le mirage russe en France au XVIII-e sicle. P., 1951.
[37] Lortholary A. Op. cit. Р. 271.
[38] Ibid. Р. 273.
[39] Cadot М. L'image de la Russie dans la vie intellectuelle franaise. 1839-1856. P., 1967; Corbet Ch. L'opinion franaise face l'inconnue Russe. P., 1967; L’ours et le coq. Essais en l’honneur de M. Cadot runis par F.-D. Liechtenhan. P., 2000.
[40] Corbet Ch. Op. cit.
[41] Ibid. P. 18 (Notes)
[42] Cadot М. L'image de la Russie…
[43] Cadot M. Le Voyage en Russie du citoyen Chantreau // L’ours et le coq… P. 55 – 66.
[44] [Woenzel, van W.] Etat prsent de la Russie. St.-Petersbourg et Leipzig, 1783.
[45] Штранге М.М. Русское общество и Французская революция 1789-1794 гг. М., 1956; Джеджула К.Е. Россия и Великая французская буржуазная революция конца XVIII в. Киев, 1972; Орлик О.В. Передовая Россия и революционная Франция. М., 1973; Итенберг Б.С. Россия и Великая французская буржуазная революция. М., 1988;
[46] Васильев А.А. Роялистский эмигрантский корпус принца Конде в Российской империи (1798-1799)// Великая Французская революция и Россия. М., 1989. С. 314-338; Карп С.Я. Бриссо о «Наказе» Екатерины II Уложенной Комиссии 1767 г. // Там же. С. 512-516; Сироткин В.Г. Абсолютистская реставрация или компромисс с революцией? (об одной малоизвестной записке Екатерины Великой) // Там же. С. 273-288.
[47] Летчфорд С.Е. Французская революция конца XVIII в. и формирование образа России в общественном мнении Франции // Европейское Просвещение и цивилизация России. М., 2004. С. 77-85; Мильчин К.А. Образ России на страницах газеты «Monituer universel» в 1799 году// Россия и Франция XVIII-XX вв. Вып. 6. М., 2005. С. 53-68.
[48] Летчфорд С.Я. Указ. соч. С. 77-85.
[49] Бартлетт Р. Поселение иностранцев в России при Екатерине II и проекты освобождения крепостных крестьян // Европейское Просвещение и цивилизация России. М, 2004. С. 255-264.
[50] Годжи Дж. Колонизация и цивилизация: русская модель глазами Дидро //Европейское Просвещение... С. 212-236; Goggi G. Diderot et la Ruisse: quelques remarques sur une page de la premire dition de l’ «Histoire des deux Indes» // L’Encyclopdie, Diderot, l’ esthtique. P., 1991; Goggi G. Diderot et l’abb Baudeau: les colonies de Saratov et la civilisation de la Russie // Recherches sur Diderot et sur l’Encyclopdie. №14. Avril. 1993;
[51] Dulac G. Diderot et «la civilisation» de la Ruisse // Denis Diderot 1713-1784. Colloque international. P., 1984.
[52] Карп С.Я. Французские просветители и Россия. Исследования и новые материалы по истории русско-французских культурных связей второй половины XVIII века. М., 1998; Карп С.Я. Образовательные учреждения Екатерины II глазами шведских физиократов (1773-1775) //Отношения между Россией и Францией в европейском контексте (в ХVIII-ХIХ вв.) История науки и международные связи. М., 2002. С. 82-91.
[53] Лебедева Е.И. История литературной корреспонденции А. М. Блен де Сен-Мора в Россию // Русско-французские культурные связи в эпоху Просвещения. Материалы и исследования. М., 2001. С. 167-189.
[54] Мезин С.А. Взгляд из Европы. Французские авторы ХVIII в. о Петре 1. Саратов, 2003.
[55] Мерво К. Портреты Екатерины II в переписке Вольтера // Вольтер и Россия. М., 1999. С. 90-97.
[56] Минути Р. Образ России в творчестве Монтескье // Европейское Просвещение... С.31-41.
[57] Плавинская Н. Ю. «Наказ» Екатерины II во Франции в конце 60-х начале 70-х годов ХVIII в.: переводы, цензура, отклики в прессе // Русско-французские культурные связи.... С. 9-36.
[58] Черкасов П.П. Двуглавый орел и королевские лилии. Становление русско-французских отношений в XVIII веке.1700-1775. М.,1995; Он же. Екатерина II и Людовик XVI. Русско-французские отношения: 1774-1792. 2-е изд. М., 2004.
[59] Чудинов А.В. Жильбер Ромм о русской армии ХVIII в. // Россия и Франция XVIII-XX вв. Вып. 3. М., 2000. С. 88-115; Он же. Французские агенты о положении в Крыму накануне русско-турецкой войны 1787-1791 годов // Русско-французские культурные связи.... С. 202-243; Он же. О путешествии Жильбера Ромма в «Сибирь» (1781 г.): гипотезы и факты // Европа. Вып. 7. Тюмень, 2007. С. 84-95.
[60] Коробочко А. И. “Энциклопедия” Дидро и Россия // Труды гос. Эрмитажа. Л., 1975. Т. 16; Wilberger C. H. Peter the Great: an eighteenth–century hero of our times? // Studies on Voltaire and the eighteenth century. Vol. XCVI. Oxford, 1972. P. 93–97.
[61] Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании Европы эпохи Просвещения. М., 2003.
[62] См. об оценке работы Л.Вульфа: Карп С.Я. [Рец. на кн.]: Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании эпохи Просвещения (2003) // Век Просвещения. М., 2006. Вып. 1. С. 502-506, 502.
[63] Бестужев-Рюмин К. Н. Чему учит русская история // Древняя и Новая Россия. 1877.№ 1; Борисовский Б. Водевиль с подлогом // История. Научно-популярные очерки. М., 1985; Данилова Е. Н. «Завещание» Петра Великого // Труды Историко-архивного института. 1946.Т.2.С. 203–270; Козлов В. П. Тайны фальсификации. М.,1994.С.77–89; Мезин С.А. Взгляд из Европы: французские авторы XVIII века о Петре I. Саратов, 2003. Гл. V; Павленко Н. И. Три так называемых завещания Петра I // Вопросы истории. 1979. № 1-2; Шубинский С. Н. Мнимое завещание Петра Великого // Древняя и Новая Россия. 1877. № 1; Blanc S. Op. cit.; Jourdan Е. Le Testament apocryphe de Pierre le Grand // Bulletin de l’Institut Pierre Renouvin.№18, printemps 2004. URL : http://ipr.univP.1.fr/spip.php?article204; Sokolnicki M. Le Testament de Pierre le Grand (Origines d’un prtendu document historique) // Revue de sciences politiques. 1912. T.27, № 1. P. 88–98.
[64] См.: Blanc S. Histoire d’une fobie: le Testament de Pierre le Grand // Cahiers du monde russe et sovitique. 1968. Vol. 9, № 3-4. P. 265-293.
[65] Сомов В.А. Французская «Россика» эпохи Просвещения и русский читатель // Французская книга в России в XVIII в. Очерки истории. Л., 1986. С. 173-245; Somov V. A. Le livre Castera d’Artigues sur Catherine II et sa fortune // Catherine II et l’Europe/ Sous la dir. A. Davidenkoff. P., 1997. P. 211-223.
[66] См. также: Сомов В.А. Французская книга в русской цензуре….// Век Просвещения. Вып.2. Кн.1. М., 2008. С. 153-191.
[67] Артемова Е.Ю. Впечатления французских путешественников о русской культуре последней трети XVIII в. // Культура средних веков и нового времени. М.,1987.С. 69-79; Она же. Записки французских путешественников о культуре России последней трети XVIII в. // История СССР. 1988. №3.С. 165-173; Она же. Облик российских городов в последней трети XVIII в. в записках французских путешественников // Россия и Франция XVIII – XIX вв. М., 1995. Вып. 1. С. 69-82; Она же. Культура России глазами посетивших ее французов (последняя треть XVIII в.) М., 2000.
[68] Артемова Е.Ю. Культура России глазами посетивших ее французов…. С. 213.
[69] Liechtenhan F.-D. Les trois christianismes et la Russie: Les voyageurs occidentaux face l’Eglise orthodoxe russe (XV-e – XVIII-e sicle). P., 2002. См также статью: Лиштенан Ф-Д. Русская церковь ХVIII века глазами западных наблюдателей; политический и философский аспекты // Европейское Просвещение и цивилизация России. М., 2004. С. 65-76.
[70] Liechtenhan F.-D. Op. cit. Р. 175.
[71] См. о роли прессы в создании общественного мнения: Рета П. Исповедь исследователя XVIII века // История продолжается. Изучение восемнадцатого века на пороге двадцать первого. М., СПб., Ферней-Вольтер, 2001. С. 218 и далее. См. также: L’instrument periodique: la fonction de la presse au XVIII sicle. Lyon, 1985; Naissance du journal rvolutionnaire. 1789. Lyon, 1989.
[72] Мильчина В.А. Россия и Франция: дипломаты, литераторы, шпионы. СПб., 2004; Неклюдова М.С. «Общая картина современной России» Виктора Комераса (К вопросу о типологии европейской Россики)//Тыняновский сборник. Вып. 11. М.,2002; Нойманн И. Использование «Другого»: Образы востока в формировании европейских идентичностей. М., 2004; Kabakova G. Mangeur des chandelles: l’image de Cosaque au XIX-e sicle. Philologiques IV. Transfers culturels triangulaires France-Allemagne-Russie / Sous la dir. de K. Dmitrieva et M. Espagne. P., 1996. P. 207-230.
[73] Партаненко Т.В. Образ России во Франции ХV - начала ХХ в. (по материалам мемуарных и дневниковых свидетельств): Автореферат диссертации на соискание уч. степени канд. филос. наук. СПб.: СП6ГУ, 2001.
[74] Партаненко Т.В., Ушаков В.А. Образ России в революционной Франции («Завещание Петра Великого») // Великая французская революция, Империя Наполеона и Европа. Материалы международной научной конференции посвященной памяти профессора В.Г. Ревуненкова. СПб., 2006. Оговоримся, что в рамках особого монографического исследования, посвященного историографии петровской темы во Франции такой подход вполне оправдан (что показано в работе С.А. Мезина), но при иной постановке вопроса, когда автор пытается представить срез общественного сознания определенной эпохи, такое сужение проблематики напротив, кажется не совсем удобным.
[75] Вощинская Н. Ю. Социокультурная проблематика французской "Россики" последней трети XVIII века: Автореф. дис. канд. культурологии. М.:МГУ, 2005.
[76] Цит. по: Ослон А. Уолтер Липпман о стереотипах: выписки из книги общественное мнение // Социальная реальность. 2006. № 4. С. 126. Подробнее см.: Липпман У. Общественное мнение. М., 2004.
[77] См. например: Александренков Э.Г. "Этническое самосознание" или "этническая идентичность" // Этнографическое обозрение. 1996. №3.С.13-23; Кцоева Г.У. Опыт эмпирического исследования этнических стереотипов// Психологический журнал. 1986. Т.7. №2. С.41-50; Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженности. М., 1998.
[78] Миллер А.И. О дискурсивной природе национализмов // Pro et contra. 1997. Т. 2. № 4. С. 141.
[79] См.: также: Stereotypes and Nations /Ed. By Walas Т. Cracow: International Cultural Centre, 1995.
[80] Филюшкина С. Национальный стереотип в массовом сознании и литературе (опыт исследовательского подхода) // Логос. 2005. № 4(49). С. 142.
[81] Farge А. Dire et mal dire: L’Opinion publique au XVIIIe sicle. Paris, 1992; Gunn J.A.V. Queen of the World: Opinion in the Public life of France from the Renaissance to the Revolution. Oxford, 1995; Habermas J. Strukturwandel der ffentlichkeit [1962]. Frankfurt a. M., 1990. (франц. перевод: Habermas J. L’Espace public. Archologie de la publicit comme dimension constitutive de la socit bourgeoise. Paris, 1996); Baker К.M. Politique et opinion publique sous l`Ancien Regime // Annales ESC, 1987. Р.41-71; Baker K.M. Au tribunal de l’opinion. Essai sur l’imagerie politique au XVIII sicle. Paris, 1993; Ozouf M. Le concept de l`opinion publique au XVIII siecle // Ozouf. M. L`homme rgnr: Essais sur la Revolution Franaise. Р., 1989.
[82] Baker K.M. Politique et opinion publique sous l`Ancien Regime… P. 55.
[83] См.: Ноэль-Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания. М., 1996; Тартароло Э. Общественное мнение // Мир Просвещения. М., 2003. С. 290.
[84] См.: Baker K.M. Politique et opinion publique sous l`Ancien Regime… P. 56.
[85] Философский словарь / Под ред. И.Т. Фролова. М., 1991. С. 310.
