Эмиграционные процессы и формирование русского зарубежья в xviii в.
На правах рукописи
МАЗИН КОНСТАНТИН АНАТОЛЬЕВИЧ
ЭМИГРАЦИОННЫЕ ПРОЦЕССЫ И ФОРМИРОВАНИЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ В XVIII В.
07.00.02 – Отечественная история
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
доктора исторических наук
Москва – 2010
Работа выполнена на кафедре истории и политологии ФГОУВПО «Российский государственный университет туризма и сервиса»
Научный консультант: доктор исторических наук, профессор
ФЕДУЛИН Александр Алексеевич
Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор
САБЕННИКОВА Ирина Вячеславовна
доктор исторических наук, профессор
ЗАХАРОВ Виктор Николаевич
доктор исторических наук, профессор
ТЕЛИЦЫН Вадим Леонидович
Ведущая организация: Российский государственный гуманитарный университет
Защита состоится 25 ноября 2010 года в 15.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.150.01 при ФГОУВПО «Российский государственный университет туризма и сервиса» по адресу: 141221, Московская обл., Пушкинский р-н, пос. Черкизово, ул. Главная, 99, каб. 1209. Зал заседаний советов.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ФГОУ ВПО «Российский государственный университет туризма и сервиса» по адресу: 141221 Московская область, Пушкинский район, пос. Черкизово, ул. Главная, д. 99.
Автореферат разослан ______ октября 2010 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета
доктор исторических наук,
профессор Д.А.Киселева
Общая характеристика работы
Актуальность темы. Исследовательская актуализация истории эмиграции в разные периоды существования российской государственности стала заметной тенденцией развития современной отечественной науки[1]. Появляется большое количество научных и публицистических исследований, авторы которых с с различных методологических позиций пытаются определить общее и особенное в развитии российских миграционных процессов в рамках исторической ретроспективы.
Основной причиной такого исследовательского внимания стало превращение миграционных процессов в экономические и социальные реалии современного мирового пространства[2].
Поэтому эмиграционный процесс должен выступать в современном исследовании во всей своей совокупности: от начальной стадии, где принималось решение оставить родину; собственно миграции, т.е. пути от места проживания к месту жительства в стране пребывания; до завершающей стадии — адаптации в стране-реципиенте.
Исходя из этого, особенно важным представляется изучение не просто эмиграционных тенденций в развитии российской государственности, а процесса системного перерастания их в масштаб Русского Зарубежья.
Являясь составной частью исследовательского направления по истории Русского Зарубежья, аналитическая история российской эмиграции XVIII в. связана с изучением соотношения экономики и политики и, в частности, с допустимой мерой социальных издержек экономических мероприятий.
Данная проблематика коррелируется с определением эволюции общественной психологии, сдвигов в сознании граждан, включая появление «кризисного сознания», парализующего активность социума или отдельных его составляющих.
И, наконец, нельзя не отметить, что история эмиграционных процессов и Русского Зарубежья XVIII в. сопряжена с анализом массовых движений, роль которых в переломные периоды отечественной истории актуализируется, как никогда.
Степень научной разработанности проблемы. В отечественной историографии история российской эмиграции при постоянстве активного обращения к ней историков до сих пор относится к числу изучаемых, открываясь в новых исследовательских гипотезах.
Общетеоретические и методологические проблемы изучения эмиграционных процессов и Русского Зарубежья на протяжении всей исторической ретроспективы данного явления нашли освещение в работах Ю.А. Полякова[3], Г.Я. Тарле[4], Е.И. Пивовара[5], В.А.Ионцева[6], В.А. Тишкова[7], В.М. Селунской[8], Н.А. Пушкаревой[9], А.В. Квакина[10], Т.Л. Пархоменко[11] и других авторов.
Особенно выделяются труды академика Ю.А. Полякова, который фактически стал основоположником этого научного направления. Именно ему принадлежит приоритет в самой постановке проблемы изучения эмиграции и доведении масштабов исследования до формата российского зарубежья. Стоял ученый и у истоков разработки периодизации[12] и типологии[13] эмиграции. Внес он свой вклад и в уточнение экспликации данной проблематики, проанализировав одну из основных ее дефиниций — диаспору[14]. И, наконец, исследования Ю.А. Полякова позволили ему сделать вывод о том, что история Русского Зарубежья «имеет непреходящее научное значение, как часть истории России»[15]. Это определенно новый подход к истории эмиграционных процессов и Русского Зарубежья, т.к. до этого в историографии существовала тенденция к отнесению данных сюжетов к истории стран-реципиентов, и, таким образом, к искусственному исключению очень важной составляющей из отечественной истории.
Многополярность оценочных характеристик российской эмиграции, транслируемая в попытки ее периодизации, типологии, экспликации отражает общий уровень исследования Русского Зарубежья.
В определенной степени это обусловлено недостаточной изученностью отдельных периодов российской эмиграции как в региональном, так и мировом масштабе. Однако, позитивно, что уже обозначены безусловные точки соприкосновения позиций авторов, пишущих о российской эмиграции. Это делает перспективным дальнейшие усилия в плане разработке периодизации истории российской эмиграции.
В связи с этим требуется отметить еще одну общую черту подавляющего большинства перечисленных публикаций. Обосновывая свои теоретико-методологические выводы, их авторы в качестве подтверждения манипулируют историческими свидетельствами, относящимися в основном к XX в., гораздо реже — ко второй половине XIX в. и почти никогда - событиями более ранних периодов. Это еще раз подтверждает правильность выбранного объекта исследования, т.к. отнесение генезиса Русского Зарубежья к XVIII столетию пока еще не нашло своего подтверждения на диссертационном уровне.
Старообрядческая эмиграция получила достаточно широкое освещение в научной литературе, правда, так и не став предметом самостоятельного исследования, так же, как и вся религиозная российская эмиграция в целом.
Изучение истории возникновения старообрядческих колоний, находящихся за пределами России, началось еще до 1917 г.[16] Самым большим достижением отечественной историографии того периода является фундаментальная работа Н.И. Субботина[17]. Она написана на основе большого количества архивных материалов, что делает ее очень обстоятельной и достоверной. Эти качества позволяют труду Н.И. Субботина сохранять свою актуальность до настоящего времени.
Хотя Белокриницкое согласие окончательно оформилось в 1846 г., подробный рассказ о его формировании начинается здесь с 1730 г., когда состоялась первая попытка старообрядцев обрести полноту трехчинной иерархии. Важно, что ни одно из согласий ревнителей старой веры не получило такого полного освещения своей начальной истории.
В советское время исследователи неоднократно обращались к истории старообрядчества. Однако эмиграционные сюжеты нашли в них очень краткое и фрагментарное отражение[18].
Современная историография не богата публикациями, касающимися эмиграции старообрядцев в XVIII в. В основном исследователи идут по пути этнографического изучения сегодняшних потомков изгнанников за Веру[19]. Здесь действительно большое поле для изучения. Если Русское Зарубежье в целом квалифицируется как социально-культурный феномен, то старообрядческие колонии за границей — это суперфеномен многовековой устойчивости к ассимиляции в инокультурной среде, поразительный пример долголетнего сохранения веры, языка, обычаев и традиций. Однако и здесь бывают приятные отступления в сторону истории формирования этой интереснейшей составляющей Русского Зарубежья[20].
Все вышесказанное в основном касалось старообрядцев-липован, поселившихся в Добрудже и Буковине в XVIII в. Колонии ревнителей старой веры, которые появились в Прибалтике в том же столетии, получили в современной историографии уже чисто историческое исследование. Эта традиция возникла еще до 1917 г.[21], была продолжена в советское время[22] и не осталась без внимания историков после распада СССР[23].
Настоящим прорывом в истории старообрядчества, причем всех согласий, явилась публикация труда С.Г. Вургафта и И.А. Ушакова[24], в котором содержатся сведения о государственной политике в отношении старообрядцев в разные периоды, дается характеристика согласий ревнителей старой веры и отдельных сообществ староверов. Например, статья о некрасовцах содержит фактически краткую, но с упоминанием всех важнейших событий вплоть до современности, историю этой очень своеобразной составляющей русского зарубежья. Отдельные статьи посвящены наиболее значимым персоналиям в истории старообрядчества.
История русского православия за рубежом всегда была предметом пристального интереса как облеченных церковным саном, так и светских историков. В XVIII в. Русская Православная церковь делала за границей только первые шаги, поэтому дореволюционные авторы основное внимание уделили главному событию этого периода — основанию и деятельности Духовной миссии в Пекине[25]. Гораздо реже встречаются описания других сюжетов[26].
В современной историографии также превалируют исследования деятельности Духовной миссии в Китае. Она стала объектом изучения даже иностранных ученых[27]. Особого оживления интерес к теме достиг в первой половине 1990-х гг., когда отмечалось 275-летие с момента основания Православной миссии в Китае[28]. Исследования в этой области продолжались и далее[29], достигнув стадии изучения на диссертационном уровне[30].
Получила определенные результаты разработка тематики Русского Православия в Северной Америке[31], а также русская церковная жизнь в отдельных регионах[32] или европейских столицах[33].
Еще одним объектом для исследования стало пребывание русских монахов на Афоне[34]. Теме, кстати, не столько новой, сколько хорошо забытой старой, ведь начало ее разработки восходит к XIX в.[35]
Самым заметным событием в историографии истории Православия за рубежом является появление фундаментального труда И.К. Смолича, который стал новой вехой, как для освещения всего синодального периода церковной истории, так и для ретроспективы XVIII столетия[36].
События изучаемого периода изложены там подробно с привлечением огромного исторического материала. В то же время такой тотальный охват исторических фактов наглядно показал недостаточную изученность определенных сюжетов церковной истории. Например, от внимания исследователей ускользнула деятельность православных монастырей за пределами России, которых только в XVIII в. было открыто более десятка[37].
После определенных успехов 1990-х гг. в изучении Русской Православной церкви за рубежом в XVIII в. интерес к этой тематике в последние шесть лет заметно снизился. На взгляд соискателя, данная проблема может дать очень неплохие и большие по объему исследования не только статейного, но и монографического масштаба. Примером тому может послужить книга Игумена Александра (Зеркалова) о присутствии Русской Православной церкви в стране, в которой даже трудно представить хоть какой-нибудь след православия[38].
По замечанию современного исследователя истории казаков-некрасовцев Д.В. Сеня, «ни одной компактной группе восточнославянского старообрядческого поселения за границей в XVIII- XIX вв. не выказывал российский царизм такого адресного, целенаправленного внимания, как сделал это он по отношению к некрасовским казакам на Кубани и в Османской империи»[39]. То же самое можно сказать об интересе отечественных исследователей к этой, пожалуй, самой малочисленной, по совершенно феноменальной в плане консервации основных устоев бытия и невосприимчивости к ассимиляции составляющей Русского Зарубежья, насчитывающей более трехсот лет своего существования.
Начало изучения истории казаков-некрасовцев относится к XIX в. Некоторые авторы рассматривали данные сюжеты в контексте всего русскоязычного населения Османской империи[40], другие посвящали свои работы исключительно последователям заветов Игната Некрасова[41]. Среди них нужно выделить работы П.П. Короленко[42] и Ф.А. Щербины[43].
Особо следует выделить фундаментальные работы конца XIX — начала ХХ вв., хотя и не касавшиеся непосредственно истории казаков-некрасовцев, но указывающие на прямую связь казачьей эмиграции с поражением движения донских старообрядцев конца XVIII в., а также тесное взаимодействие старообрядчества с Булавинским восстанием. К подобного рода исследованиям относятся публикации В.Д. Сухорукова[44], В.Г. Дружинина[45], Е. Овсянникова[46].
После долгого перерыва, связанного с известными идеологическими запретами, исследователи вернулись к истории казаков-некрасовцев только во второй половине 1950-х гг. Они были выполнены в присущей тогдашней историографической манере изложения материала в русле антифеодального движения[47] и несколько гипертрофировали масштабы казачьей эмиграции.
В 1960-1980-х гг. определенный вклад в разработку тематики казаков-некрасовцев внесли А.Д. Бачинский[48], И.В. Смирнов[49], И.Г Волкова и Л.Б. Заседателева[50]. Особо следует упомянуть «ростовского классика» изучения народных движений на Дону А.П. Пронштейна[51].
Однако время системного анализа всех сторон данного эмигрантского сообщества пришло лишь в 1990-е гг. Это связано с именами Н.А. Минникова[52], В.И. Шкуро[53] и особенно Д.В. Сеня, внесшего основной вклад в разработку истории казаков-некрасовцев.
Именно целый ряд его публикаций[54], а также выдержавшая уже два издания монография[55] дали ответы на множество спорных вопросов (например, общая численность казаков-эмигрантов, их первичная адаптация в Крымском ханстве, род хозяйственных занятий, время переезда на территорию Османской империи). Состоялось, наконец, и окончательное, подкрепленное фактами, размежевание казаков-некрасовцев и старообрядцев-липован, которых в исторической литературе очень часто отождествляли.
Таким образом, работы Д.В. Сеня и других современных авторов[56] сделали историю эмиграции казаков-некрасовцев одной из самых изученных составляющих Русского Зарубежья.
Историография эмиграции запорожских казаков ведёт своё начало с XIX в., когда историю их исхода после Полтавской битвы и пребывания в течение десятков лет на территории Крымского ханства создал замечательный историк Д.И. Эварницкий.[57] Его труд по фактологическому уровню остаётся по некоторым параметрам непревзойдённым. Однако хронология исследования Эварницкого завершается 1775 г., когда ликвидируется «Новая Сечь» и начинается вторая эмиграция запорожцев. Отрывочные сведения о задунайском периоде добровольного изгнания запорожских казаков в XIX в. были крайне туманны и основывались более на мифах, чем на научных фактах[58].
Во второй половине XX в. наиболее заметные исследования эмиграции запорожцев связаны с именами В.А. Голобуцкого[59] и А.Д. Бачинского.[60]
Переход Украины в состояние суверенного государства естественно привёл к новому всплеску изучения запорожского казачества, затрагивая и эмиграционные моменты их истории.[61] Здесь надо выделить работы В.И. Мильчева, сумевшего пролить свет на самый неизученный сюжет второй эмиграции сечевиков – их пребывание в австрийском Батане. Вводя в научный оборот новые архивные источники, отложившиеся на территории Австрии, Сербии и Хорватии, автор сумел развенчать многие стереотипы, укоренившиеся в историографии. Речь идёт и о численности запорожцев, взятых на австрийскую службу, их социальном статусе в данной стране, времени пребывания в её пределах и даже о существовании правильно организованной Сечи на территории Австро-Венгрии.[62]
Это особенно отрадно, потому что «задунайский» период запорожской эмиграции крайне редко становился объектом изучения. Например, в учебном пособии, посвященном всей истории эмиграционных процессов из Украины, о нём вообще не упоминается.[63]
Продолжалось исследование и первой «волны» эмиграции запорожцев. Правда, здесь проявились совсем иные тенденции. Так, в диссертационной работе Г.М. Яценюк «Украинская политическая эмиграция и Гетманщина в 1710-1742гг.: политико-дипломатический аспект»[64] проводится уже ставшая привычной мифологизация И.С. Мазепы и сменившего его на посту «гетмана Украины в изгнании» Ф. Орлика. Постоянно подчёркивается, что интересы России, начавшей Северную войну, полностью не совпадали с интересами Украины, что оправдывает переход Мазепы и части запорожцев на сторону шведского короля Карла XII.[65] Ведётся скрупулёзный подсчёт материальных и физических потерь украинского народа вследствие действий русской армии в русско-турецкой войне 1735-1739 гг.[66] Современная украинская историография функционирует совершенно в другом измерении, создавая свою «новую» историю, где Россия выступает в роли абсолютно негативного исторического фактора.
Национальная составляющая эмиграционных потоков из Российской империи изучена крайне неравномерно. Например, эмиграция калмыков нашла достаточно полное отражение в современной историографии в отличие от некоторых других сюжетов российской эмиграции по национально-политическим признакам.
Эмиграционный исход большой части калмыцкого народа из пределов Российской империи, или, как его принято называть в современной историографии, «торгоутский побег 1771г.», уже давно стал предметом научного изучения и даже подробно описан в учебниках[67]. В 90-е гг. ушедшего века эта тема была продолжена в работах М.М. Батмаева[68] и Е.В. Дорджиевой.[69]
В последнее десятилетие проблема всей совокупности миграций калмыков в XVII и XVIII вв. разрабатывалась В.И. Колесником, который довёл масштаб исследования до формата всемирной истории. Это позволило ему сделать, хотя и достаточно спорный, но смелый и новаторский вывод о том, что «торгоутский побег 1771 года» можно рассматривать «как событие, формально закрывающее период позднего средневековья и раннего нового времени. Предлагается дополнительный аргумент в поддержку концепции, датирующей начало нового времени концом XVIII в., и калмыцкое возвращение в Азию вводится в ранг событий, имеющих всемирно-историческое значение»[70].
В меньшей степени изучена эмиграция ногайцев. Отдельной темой для исследования она не стала и представлена только как составляющая истории данного этноса в капитальных трудах А.А. Ялбулганова[71], В.В. Трепавлова[72] и А.И-М. Сикалиевой.[73] Например, в диссертации С.-И.-Г. Алиевой[74] совершенно не акцентируется эмиграционный момент, что выводит за рамки исследовательского интереса такие важные вопросы, как численность ногайцев, эмигрировавших после присоединения Крымского ханства к Российской Империи, их социальный состав, нюансы мотивации к исходу и т.п.
Наименее изученной составляющей национально-политической эмиграции является исход крымских татар после потери собственной государственности в 1783 г. Здесь по-прежнему наиболее актуальными остаются работы Ф.Ф. Лашкова[75] - учёного, работавшего над данной тематикой в конце XIX – начале XX вв. Но современные авторы недостаточно подробно освещают миграционные процессы в своих исследованиях.[76]
Польская эмиграция, казалось бы, изучена досконально. Пройти мимо такого феномена как «зарубежная Полония», по численности в новое и новейшее время уступающая только Китаю, Германии и Италии,[77] просто невозможно. Закономерно поэтому появление исследований по данному вопросу в XIX – начале XX вв.[78] и их продолжение в середине XX – начале XXI вв.[79] Однако большинство работ посвящено эмиграционным процессам, возникшим после восстаний 1830-31 и 1863 гг., начальному же этапу польской политической эмиграции уделено внимание лишь в исключительных случаях.[80]
Польская историография, конечно, намного богаче по своей исследовательской базе, но и здесь явный приоритет получила так называемая «Великая эмиграция» после событий 1830-31 гг., когда страну покинули лидер монархического крыла польской эмиграции Адам Чарторыйский, поэты Адам Мицкевич и Юлиуш Словацкий, композитор Фридерик Шопен, историк Иоахим Лелевель и другие представители интеллигенции.[81]
Русское Зарубежье, возникающее вследствие не эмиграции, а длительного пребывания наших соотечественников за рубежом с целью путешествий, лечения, получения образования, по причине необходимости выполнения государственных обязанностей, военных конфликтов и т.п., изучено совершенно недостаточно.
Например, ретроспективный анализ заграничных вояжей и курортного пребывания российских подданных нашёл отражение лишь в нескольких публикациях научного[82] и публицистического[83] характеров. Все они, за редким исключением, как видно из названий, посвящены зарубежным выездам Петра I.
Попытку краткого научного анализа путешествий россиян за границу в XVIII в. предпринял исследователь начала XX столетия К.В. Сивков в предисловии к своей книге «Путешествие русских людей за границу в XVIII веке, которая является хрестоматией путевых записок русских путешественников. Более развёрнутое осмысление проблемы изложено в работе С.Н. Травникова, но опять же, насколько это было возможно в рамках незначительного по объёму учебного пособия[84].
Несколько лучше обстоят дела с историографией российского «академического зарубежья». Один из основоположников этого направления исследований А.Е. Иванов с самого начала определил XVIII в. неотъемлемой частью в данной составляющей Русского Зарубежья[85].
Есть небольшое количество работ по международным научным связям России[86], среди которых можно выделить и диссертационные исследования [87].
Больше всего публикаций связано с темой получения российскими подданными университетского образования за границей. Эта проблема ведёт начало своего освещения с XIX в. и связана с именами выдающихся студентов – А.Н. Радищева, М.В. Ломоносова[88] и других видных россиян того времени[89].
Намного меньше работ посвящалось прикладному обучению вне университетских центров[90]. Сейчас их тоже немного, но они носят гораздо более фундаментальный характер[91].
Наибольшее же количество работ и в современной историографии получила «студенческая тематика». Здесь развитие шло сначала как составная часть биографии какой-нибудь выдающейся личности[92] и лишь в 1990-е гг. вышло на уровень самостоятельного направления[93].
Это было ознаменовано выходом в свет фундаментального труда А.Ю. Андреева[94]. Впервые русские студенты были подсчитаны буквально «по головам» за полтора века. Причём главным ориентиром для этого послужили самые достоверные источники - матрикулы самих немецких университетов. Книга содержит массу достоинств, о которых можно рассуждать бесконечно, тем более что она издана с использованием немецкой историографии этого вопроса, недостаточно известной отечественным историкам[95].
Между тем, у А.Ю. Андреева встречаются и спорные положения (например, о наличии некоего опережения, «существовавшего у малороссийского дворянства перед великорусским в отношении к университетскому образованию»)[96]. Судя по таблицам, составленным самим автором, именно великорусские дворяне по численности более чем в два раза превосходили малороссов[97]. К тому же А.Ю. Андреев делает вывод о том, что оживление интереса к европейскому образованию в среде дворян Малороссии было связано с их происхождением из «семей, члены которых в первой половине XVIII века занимали начальствующие должности в малороссийском войске и именно тогда закрепили за собой владение значительными имениями, обеспечивающими им достаточное богатство, чтобы иметь возможность за собственный счёт посылать детей учиться за границу»[98].Нельзя забывать о всесильном гетмане гр. К.Г. Разумовском, который в течение долгого времени занимал пост президента Академии наук и наверняка оказывал своим землякам протекции в отправке в европейские университеты на средства казны.
Однако этот и другие незначительные недостатки не умаляют того вклада, который внёс в разработку истории академического зарубежья труд А.Ю. Андреева.
Исследовательскую эстафету А.Ю. Андреева воспринял В.П. Шестаков в своей монографии, посвященной обучению россиян в британских университетах.[99]
Необходимо отметить работы калининградских авторов, посвящённые одной из самых больших по численности колоний русских студентов – в Кёнигсбергском университете[100]. Одному из этих авторов, Г.В. Кретинину, принадлежит безусловный приоритет в освещении очень интересной страницы Русского Зарубежья – пребывание оккупационных войск Российской империи в Восточной Пруссии во время Семилетней войны[101]. Судьбу российских подданных на Американском континенте описал В.П. Петров[102]. Африканские маршруты россиян представлены в работах А.Б. Давидсона и В.А. Мокрушина[103]. Данные о странствиях заметных личностей в русской истории можно обнаружить в биографических публикациях[104]. Много авторов потрудились для того, чтобы можно было представить целостную картину Русского Зарубежья XVIII в.[105]
Актуальность теоретической разработки проблем российской эмиграции XVIII в., ее практическая значимость для современных поисков оптимизации модернизационных и инновационных процессов российской политической системы, а также состояние и уровень научной проработанности вопросов истории Русского Зарубежья предопределили цель диссертационного исследования - на основе анализа эмиграционных процессов определить основные тенденции формирования Русского Зарубежья в XVIII веке.
Поставленная цель определяет и комплекс задач, посредством которых она реализуется:
- систематизировать результаты исследований отечественных и зарубежных историков, акцентируя внимание на причинах, ходе и последствиях российской эмиграции в XVIII в.;
- исследовать основные направления сословной эмиграции из России XVIII в.;
- выявить особенности национальной эмиграции из России XVIII в.;
- проанализировать ход и последствия религиозной эмиграции из России XVIII в.;
- раскрыть механизм формирования и эволюции Русского Зарубежья XVIII в.;
- определить роль и место российской эмиграции в трансформации политической системы Российской империи XVIII в.
Объектом диссертационного исследования выступает российская эмиграция XVIII века.
Предметом диссертационного исследования являются политические, экономические и социальные процессы формирования Русского Зарубежья в XVIII в.
Научная гипотеза исследования заключается в предположении, что основные тенденции российских эмиграционных процессов определялись имперским характером функционирования политической системы, в рамках которой формирование Русского Зарубежья представляло собой одну из форм протестного движения против абсолютистской институционализации взаимоотношений власти и общества в России XVIII в.
Хронологические рамки диссертационного исследования определяются границами XVIII века, как периода утверждения российской политической системы в ее абсолютистском институциональном оформлении[106].
В этой связи нельзя не отметить, что XVI век вряд ли может быть определен как точка отсчета истории российской эмиграции. Глобальные и постоянные изменения границ российского государства в XVI и особенно в XVII вв. делают невозможным изучение эмиграционных процессов того времени в современном понимании их содержания как выезда за границу с целью постоянного или длительного проживания.
Источниковая база диссертационного исследования чрезвычайно обширна. Она включает в себя как неопубликованные источники, хранящиеся в архивах, рукописных отделах библиотек и музеев, других архивохранилищах, так и опубликованные документы, содержащиеся в различных сборниках, статистических справочниках, энциклопедических изданиях, воспоминаниях, путевых заметках, в периодической печати.
Наибольшее количество неопубликованных источников отложилось в фондах центральных и местных архивов. Они подразделяются на два главных вида: документы государственных учреждений, отслеживавших жизнь и деятельность российских подданных за рубежом, или решающие с ними те или иные вопросы; а также документальные материалы частных лиц, относящиеся ко времени пребывания их за границей.
К наиболее значимым архивохранилищам относится Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), Российский государственный исторический архив (РГИА), Российский государственный архив древних актов (РГАДА), Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА) и другие.
В ГАРФ особый интерес представляет фонд № 6672 – «Материалы, относящиеся к периоду до воцарения Александра II», хранящий документы о длившемся весь XVIII век процессе изъятия казацких привилегий, о нарушении донскими казаками распоряжений коронной власти и продолжавшихся конфликтах с казацким сообществом, оказавшимся в положении эмигрантов[107]. Находятся здесь и документальные материалы, отражающие взаимоотношения имперской администрации с польским населением земель, полученных Россией в результате трёх разделов Польши. В них приводятся конкретные факты конфликтов, усиливающих эмиграционный поток представителей польской шляхты из России[108]. Для историков путешествий несомненный интерес представляют фрагменты личных фондов, например, здесь можно ознакомиться с подлинником описания вояжа за границу гр. П.Б. Шереметева[109].
В фонде Тайной канцелярии (Ф.1726) отложились документы о преследовании нелегальных эмигрантов и попытках возвращения их на Родину.
В РГИА в фондах Канцелярии Синода (Ф. 796) и Канцелярии обер-прокурора Синода (Ф. 797) хранятся материалы о деятельности заграничных миссий Русской Православной церкви. А в фонде Академии художеств (Ф. 789) — о стажировках российских пенсионеров за рубежом. Определенный интерес представляют и личные фонды крупных землевладельцев, где содержатся данные о бегстве крепостных за границу империи[110].
В РГАДА документальные материалы по истории эмиграции из России и Русского Зарубежья представлены в архивах Сената, в частности, в фонде Раскольничьей конторы (Ф. 288), где имеются данные о попытках вернуть в Россию эмигрировавших из нее старообрядцев. Аналогичные материалы представлены документами Посольского приказа — в фонде Раскольничьи дела (Ф. 163). Находятся здесь и архивные документы делопроизводства собственно старообрядцев, например, в фонде канцелярии старообрядческого архиепископа Московского и Всея Руси (Ф.1475). Сведения о пребывании русских войск на территории Восточной Пруссии хранятся в фонде так называемой «Кёнигсбергской конторы» при российском генерал-губернаторе Восточной Пруссии (Ф.25), в частности, об учёбе в Альбертине русских студентов[111]. Большой комплекс документов, содержащих факты о национальной эмиграции из России в XVIII в., расположен в фондах Посольского приказа: Калмыцкие дела (Ф.119); Сношения России с Крымом (Ф.123); Ногайские дела (Ф. 127).
Среди документальных материалов главного дипломатического ведомства России можно найти многочисленные свидетельства об обучении русских волонтеров за границей. Они отложились в фондах «Сношения с Венецией» (Ф. 41), «Сношения с Испанией» (Ф. 58), «Сношения с Голландией» (Ф. 50).
В фонде «Сношения России с Китаем» (Ф. 63) содержится обширная переписка о выдаче пленных и беглых, а также журнал китайского посланника Тулишэня, с которым прибыла в Пекин первая заграничная миссия Русской Православной церкви. Делами о нелегальных эмигрантах занималась и Тайная канцелярия, поэтому документы по данной тематике отложились и там[112]. Поимкой и возвращением на родину беглых крепостных ведали воеводские канцелярии (фонды 523, 461, 470, 466, 492, 477, 509, 469, 552, 540 и др.) и Ссудный приказ (Ф. 239).
Документы об этих «спецоперациях», связанных с проведением широкомасштабных действий с привлечением военных подразделений для поимки беглых, откладывались в военных учреждениях, фонды которых хранятся в РГВИА. Например, фонд Военной коллегии (Ф. 19). Кроме того, в этом архиве документальные материалы, отражающие исследуемую проблематику, отложились в фонде Кабинета его императорского величества (Ф. 24). Это рапорты А.В.Суворова и П.А.Текели о перемещении войск на южной границе с данными о масштабах эмиграции в связи с военными действиями, доклады князя Г.А.Потемкина о привлечении крымских мурз на русскую службу, а также казаков-некрасовцев, с последующим их расселением по Днепру. Документы о четырехлетнем владении Россией территорией Восточной Пруссии находятся в фонде Конференции при императорском дворе (Ф. 27), специально образованной для руководства военными действиями в Семилетней войне.
Наибольший интерес представляют местные архивы западных и южных регионов бывшей Российской империи. Так, например, материалы по истории эмиграции запорожских казаков наиболее полно представлены в архиве Краснодарского краевого архивного управления. В результате распада СССР в ближнем зарубежье оказались богатые документальные материалы по тематике - в местных архивах Украины и Центральном государственном архиве республики Молдова.
В ведомственных архивохранилищах также содержится много документов по эмиграционной тематике и истории Русского Зарубежья. К ним, в первую очередь, относится АВПРИ. Здесь особый интерес представляют фонды I и II Департаментов, Главного архива, Департамента внутренних сношений, Экономического и Правового департаментов, посольств и консульств России за рубежом. Материалы этих фондов хранят сведения о том, сколько было российских эмигрантов в разных регионах мира, без чего практически невозможно было бы воссоздать общую картину Русского Зарубежья.
Кроме того, в этом архиве содержится Собрание документальных материалов по истории российско-американской компании (РАК) и русских владений в Северной Америке (Ф. 341).
К крупным ведомственным архивам относится и архив Академии наук (АН), в фондах которого отложились документы ее международной деятельности, об обучении за границей русских студентов, в частности, М.В.Ломоносова (Ф.20) и других известнейших деятелей отечественной науки.
Документальные материалы по исследуемой тематике хранятся в архивах и рукописных отделах музеев и библиотек. Особый интерес в этом плане вызывают архивные материалы Отдела письменных источников Государственного Исторического музея. Так, в фонде князей Б.И. и А.Б. Куракиных выявлены документы о повседневном быте русских дипломатических миссий за границей[113], в фонде князей Барятинских (Ф.342) «Пояснительная записка о покупке Петром I вещей во время заграничного путешествия в 1717г.»[114] и письма русского самодержца из Карлсбада осенью 1712г.[115]
Обширен комплекс неопубликованных источников и в зарубежных архивах, библиотеках, различных фондах. В 1966 г. Музей русской культуры в Сан-Франциско издал первый том своих трудов «Хранилища памятников культуры и истории Зарубежной Руси», в котором перечисляются 122 русских зарубежных архива, музея и библиотеки, а также 44 иностранных учреждения, имеющих русские архивные отделы[116].
Наиболее ярким примером может служить Славянская библиотека (ныне — Центр русских исследований в Медоне), основанная в 1855 г. под эгидой ордена иезуитов по инициативе кн. И.С.Гагарина. Собранные здесь сочинения русских католиков, идеологов католицизма в России, их православных оппонентов составляют обширную базу источников, позволяющую достаточно полно и объективно представить место русского католицизма в общественной жизни России и Западной Европы конца XVIII — XX вв.[117].
Кроме собственно эмигрантских фондов и фондов Российского Зарубежья, огромный интерес в зарубежных архивах представляют собрания документов государственных учреждений стран-реципиентов.
Комплекс опубликованных источников также разнообразен. В первую очередь, к ним относятся сборники документов, вышедших в свет как до, так и после революции 1917 г. Очень значимы, как источник, «Сборники консульских донесений» из различных стран за разные годы. В них очень часто содержатся сведения о российских эмигрантах, приводятся данные — основанные на зарубежной статистике — о численности подданных России и их положении на территории страны-реципиента.
Большой исследовательский материал дают «Труды» местных статистических комитетов, приводящие данные, основанные на архивных документах. Так, в «Трудах Кубанского областного статистического комитета» использованы сведения об эмиграции ногайцев и калмыков, причем, приводятся точные данные о количественных параметрах этих эмиграционных потоков. Здесь же содержатся сведения об отношении властей к эмигрировавшим казакам-некрасовцам и запорожцам[118].
Публикации архивных документов были крайне редким явлением. Исключение составляют, пожалуй, документальные материалы, относящиеся к преследованию властями старообрядцев[119] и первой «волны» эмиграции запорожских казаков[120].
Довольно часто архивные источники публиковались в «Сборниках» Русского исторического общества. Например, 14-й том этого издания содержит сведения о беглых крепостных на территории Польши.
После 1917 г. публикации источников по истории российской эмиграции XVIII в. также были редки. В 1940 г. вышел 1-й том «Материалов для биографии» Петра I, где помещены сведения о его заграничном путешествии[121]. В 1950-е гг. в «Полном собрании сочинений» М.В.Ломоносова были опубликованы архивные документы, касающиеся его учебы за рубежом[122].
В 1990-е гг. участились публикации документов в различных юбилейных изданиях. Например, в сборнике статей, посвященных 275-летию Российской Духовной миссии в Китае, опубликована «Копия с доношения в Коллегию иностранных дел бывшего в Пекине в духовной свите церковника Степана Зимина, поданаго в 7 июня 1773 году»[123].
В целом, археографическая работа по истории дореволюционного зарубежья и эмиграции из Российской империи в XVIII в. пока явно не достаточна. Исключением в этом плане является сборник «Россия и Африка», первый том которого достаточно полно отражает пребывание на этом континенте наших соотечественников, начиная с высадки на Мадагаскаре в 1770-е гг. группы сбежавших с Камчатки арестантов и заканчивая участием россиян в англо-бурской войне, а также трудовой эмиграцией бывших подданных российской короны в Южную Африку в начале XX столетия[124].
Еще одним важнейшим источником по истории дореволюционного Российского Зарубежья и эмиграции из Российской империи является Полное собрание законов (ПСЗ). Особенно это касается XVIII в., когда все шаги верховной власти почти в обязательном порядке оговаривались указами первых лиц государства. На основании этих материалов можно проследить формирование мотивов оставления родины. Например, массовая эмиграция представителей старообрядческих согласий началась после введения так называемых «12 статей» царевны Софьи, ставящих старообрядцев на грань выживания в России. Мотивы эмиграции казаков-некрасовцев и запорожцев довольно четко прослеживаются на основании указов, лишавших их прежних сословных привилегий. Здесь же можно почерпнуть сведения об отношении имперских властей к эмигрантам, попыткам вернуть их на родину и об условиях реэмиграции.
ПСЗ является ценным источником и по истории обучения россиян за границей. Правительство практически всегда посылало их за рубеж по именным указам, часто снабженным подробными инструкциями, чему и как должны учиться за рубежом российские подданные.
И, наконец, к еще одному виду источников, дающему сведения по истории эмиграции, можно отнести российскую прессу, хотя достоверность такого рода источников достаточно проблематична.
Непрекращающаяся работа по изучению Русского Зарубежья и российской эмиграции, вероятнее всего, будет и дальше расширять источниковую базу данного исследовательского направления.
Теоретико-методологические основы диссертационного исследования определялись:
- конкретно-историческим характером исследования;
- междисциплинарностью исследования;
- соблюдением методологических принципов исследования: объективность познания, его научность и историзм.
В миграционологии существует несколько десятков научно-исследовательских подходов, состоящих из «инструментария», с помощью которого возможно плодотворное изучение такого неоднозначного и многовекторного явления, как эмиграция[125].
Например, В.А.Ионцев насчитал 17 научных подходов в изучении миграции населения, содержащих 45 научных направлений, теорий и концепций, среди которых два имеют непосредственное отношение к исторической науке: историческое и историко-демографическое[126]. Последнее получило развитие и обоснование в исследовании В.М.Кабузана[127], которое, однако, несколько одностороннее, поскольку автор оставил без внимания ряд сугубо исторических аспектов эмиграции как общественного явления.
В данном диссертационном исследовании нашел свое применение также целый комплекс общеисторических методов: историко-системный, историко-сравнительный, историко-типологический, а также весь набор исследовательских методов, в первую очередь, контент-анализ, которые используются при проверке достоверности и репрезентативности источников, а также при извлечении и интерпретации содержащейся информации.
В рамках сказанного особенно важной выступает проблема экспликации, пока еще находящаяся в стадии исследовательских поисков. Доказательством этому может служить дефиниция «диаспора», дискуссия о внутреннем содержании которой продолжается до сих пор[128].
Плодотворное определение внутреннего содержания диаспоры предложил ак. В.А. Тишков, для которого диаспора - это «культурно-отличительная общность на основе представления об общей родине», а также «стиль жизненного поведения, а не жесткая демографическая и тем более этническая реальность»[129].
Применительно к дореволюционному периоду российской эмиграции следует остановиться на термине «Русское Зарубежье», который нетождественен понятию «российская эмиграция». Соискатель соглашается с мнением Г.Я.Тарле, что первое шире второго[130]. Но оно не поглощает «российскую эмиграцию», потому что не каждый эмиграционный поток из России трансформировался в составляющий элемент российского зарубежья.
К отличительным характеристикам феномена Русского Зарубежья относятся русский язык, как средство общения и известная гарантия от окончательной ассимиляции (хотя уже для второго поколения эмигрантов это совсем не обязательно), самоиндентификация человека с русской культурой, а также его взаимодействие с окружающей средой, населением и властями новой страны пребывания, в ходе которого происходит процесс адаптации.
Исследование российской эмиграции XVIII в., как целостной системы, представляется продуктивным на основе системного подхода. Он реализуется в изучении эмиграционных процессов из России XVIII в. с точки зрения его внутренней интеграции, целостности составляющих его структур.
Это позволяет рассматривать российскую эмиграцию XVIII в. как проявление устойчивых признаков взаимодействия российского государства и общества, которые известным ученым Ю.С. Пивоваровым рассматриваются в совокупности своей как «Русская система». Она базируется на самодержавности, подавляющей процессы социальной дифференциации и порождающей архаизацию и склеротизацию социальной жизни[131].
Кроме того, в условиях авторитарного режима социальное и политическое отчуждение народа создает благоприятную почву для формирования патерналистских настроений, которые накладывали определенный отпечаток на эмиграционные процессы и формирование Русского Зарубежья в XVIII веке.
Соискатель поддерживает мнение Э.А. Паина, что сходство поведенческих и ценностных стереотипов представителей российской эмиграции является продуктом ситуационного приспособления людей к однотипным условиям жизни, диктуемым «Русской системой»[132].
Сама же она не традиционна, а инерционна, потому что устойчивость авторитарных компонентов политического режима определяется социальным оскоплением человека, лишением его гражданской и политической субъектности[133].
Лишенное экономической самостоятельности, российское общество было неспособно контролировать государственный аппарат и осознавать свою ведущую роль в политической системе. Поэтому российская эмиграция, в том числе и XVIII в., выступала в качестве реакции и на отсутствие традиционных институтов социального контроля и, как пишет В.П. Булдаков, на укрепление имперского патернализма в форме «выверенного баланса нижайшего верноподданничества и высочайших щедрот»[134].
Российская эмиграция разрушала главное в «Русской системе» - возможность совмещать демократическую легитимность (в форме соборности и общинности) и достаточно авторитарный контроль, позволявший проводить реформы во имя сохранения имперской политической системы[135].
Системный анализ столь сложного и своеобразного социального организма, каковым выступала российская эмиграция XVIII в. в контексте формирования Русского Зарубежья, определил научную новизну диссертационного исследования.
Она определяется суммированием научных результатов в понимании российской эмиграции XVIII в. как проявления трансформации российской политической системы в результате ее модернизационного обновления.
Учитывая многообразие и сложность социальных, национальных и религиозных факторов российской государственности, российская эмиграция XVIII в. даже при своей массовости не могла быть одним единым потоком. Поэтому и Русское Зарубежье XVIII в. представляло собой весьма фрагментарную и неустойчивую социальную конструкцию, обусловленную экономическими интересами, отчасти перекликающимися с гуманитарными.
В связи с этим в ходе проведенного исследования:
- проанализирована степень изученности российской эмиграции и Русского Зарубежья в исторической науке с выявлением основных тенденций и направлений;
- определены основные критерии стратификации российского социума, которые нашли отражение в формировании Русского Зарубежья в XVIII в.;
- выявлена совокупность факторов, определявших содержание, характер и динамику развития миграционных процессов, а также удельный вес и сравнительная значимость этих факторов с точки зрения структурирования властных и управленческих институтов Российской империи в XVIII в.;
- показаны роль и место различных направлений российской эмиграции в формировании Русского Зарубежья XVIII в.;
- раскрыты взаимосвязи между особенностью развития российской государственности и спецификой формирования социально-экономических и политических компонентов российской эмиграции в XVIII в.
Научная новизна получила воплощение в следующих основных положениях диссертационного исследования, выносимых на защиту.
- XVIII век – не только переломный в истории России, когда началось сближение с Европой, а эпохальные реформы Петра I произвели радикальные изменения в жизни нашей страны; это еще и период возникновения совершенно нового явления – массовой эмиграции населения с территории России. Вопрос о массовом характере этого явления, казалось бы, является достаточно спорным. Например, можно ли говорить о массовой эмиграции казаков-некрасовцев, когда речь идет всего о 900-1200 человек? Но если учесть, что все это были последователи Игната Некрасова, то приходится констатировать, что Россию полностью покинули представители этой зарождающейся этнокультурной общности. То же самое можно сказать об эмиграции запорожцев, особенно о второй ее стадии в 1775 г., когда Россию оставило 10 тыс. из 13-14 тыс. сечевиков, то есть подавляющая масса запорожских казаков. Еще более показательны эмиграции калмыков, ногайцев, крымских татар. Эти эмиграционные потоки исчисляются сотнями тысяч беглецов, составлявших не только значительную, но и большую часть перечисленных народностей. Старообрядческая эмиграция, хотя и не увела за рубеж России большую часть ревнителей старой веры, но также исчислялась сотнями тысяч эмигрантов. Исключение в этом плане составляет лишь польская эмиграция, но она включена в работу на этом этапе достаточно условно, чтобы не ломать хронологическую логику дальнейшего исследования.
- В течение XVIII в. Россию покинуло в целом от 700 и более тысяч человек. «Сальдо эмиграции», т.е. разность между числом прибывших (иммигрантов) на какую-то территорию (страну) и числом выбывших (эмигрантов) из нее за определенный срок, составила минусовую величину минимум в 600 тыс. человек. Если воспользоваться современной методикой классификации государств на страны иммиграции (реципиента) и на страны эмиграции (донора), при которой 2% и более от всего населения ушедших за рубеж или переехавших из-за границы на постоянное место жительства определяют его статус, то можно сделать следующее заключение. Россия в XVIII в. стала страной эмиграции (донором), так как из нее эмигрировало не менее 3,2% от среднестатистического количества населения в этом столетии. В то же время, российское государство не стало страной иммиграции (реципиентом), потому что в него переселилось лишь 0,5 % от того же значения. Странами-реципиентами для российских эмигрантов стали главным образом ближайшие к России государства — Турция, Крымское ханство, Речь Посполитая. Здесь сказалась и благоприятная, хотя и нестабильная иммиграционная политика этих государств, предоставлявшая возможность для успешной адаптации. Заметную роль сыграло и то обстоятельство, что изгнанникам требовалась связь с утраченной родиной, а, возможно, и реэмиграции в нее в случае изменения отношения царских властей к определенным группам эмигрантов. Динамика коэффициента эмиграции, т.е. отношение числа эмигрантов, покидающих ту или иную страну, к средней численности ее населения за определенный период выглядит следующим образом. В первую половину XVIII в. она составляла 0,019, а во вторую половину того же столетия — 0,012. Прослеживается тенденция к снижению, хотя в количественном значении число эмигрантов остается приблизительно постоянным — около 350 тыс. человек.
- В первой половине XVIII в. подавляющее число эмигрантов покинуло родину по религиозным мотивам, имела место также сословная составляющая общего эмиграционного потока в лице первой эмиграции запорожцев и безвозвратной эмиграции казаков-некрасовцев.
- Во второй половине XVIII столетия религиозная эмиграция заметно снижается, а в результате гуманитарно-державной политики Екатерины II даже намечается некоторая тенденция к реэмиграции. В этот период на первое место выходит национальная эмиграция калмыков, ногайцев, крымских татар и поляков.
- В XVIII в. меняется тип колонизации, который применяла Российская империя в освоении новых территорий. В XVII столетии российская колонизация Сибири основывалась на меховой и пушной торговле, предусматривающей обязательное сотрудничество и контакт с местными жителями, к которым и было соответствующее отношение царских властей, оберегавших аборигенов как ценнейших плательщиков ясака.
Во второй половине XVIII в. колонизация носила земледельческий характер, а местные жители уже служили помехой. Так было и с населением Крымского ханства, недавно вошедшего в состав России, и с калмыками, 150 лет относительно спокойно жившими в России, пока обладали широкой национально-государственной и хозяйственной автономией. Но после ее утраты и в результате крестьянской, казачьей и помещичьей колонизации, а также вследствие попыток имперских властей унифицировать свои отношения с калмыками, и они предприняли попытку эмиграции.
- Причины российской эмиграции не только XVIII в., но и в целом, включая период до начала ХХ в., обусловливались главной потребностью Российской империи в унификации государственных повинностей всех ее граждан вне зависимости от их сословной, а также национальной или религиозной принадлежности. Доминирующим выступал «служилый» тип государства, при котором все российские подданные имели только одну обязанность – служить своему государству, поскольку все средства производства находились в руках правящей элиты и распределялись в соответствии со службой. Отсюда и возникала у представителей различных сословных, религиозных и национальных общностей мотивация к добровольному изгнанию из страны, где их лишали прежней самобытности. Причем, мотивация эта настолько сильная, что люди уходили с территории России чаще всего совершенно спонтанно, не имея четкого представления о возможной их судьбе в новой стране пребывания, просто не в силах перенести обиду, нанесенную родиной.
- XVIII век - время зарождения имперских амбиций бюрократического аппарата и имперских настроений у правящей элиты. Поэтому чаще всего вместо поиска политического компромисса российская администрация принимала жесткие, порой неоправданные меры к потенциальным эмигрантам, тем самым не решая проблемы, а лишь усиливая мотивацию к эмиграции. Именно имперские порядки абсолютистской, самодержавной России и являются главным источником всех без исключения эмиграционных потоков с ее территории.
- Российская эмиграция в XVIII в. носила преимущественно добровольно-вынужденный характер. Добровольной она была в том плане, что подавляющее число эмигрантов принимало решение об оставлении родины самостоятельно, а вынужденной потому, что к этому шагу их вынуждали те или иные обстоятельства (вхождение в состав российского государства, потеря сословных привилегий или национальной автономии и т.п.). В редких случаях эмиграция являлась преимущественно вынужденной, когда будущим ее представителям угрожала потеря свободы или жизни (политическая ситуация с казаками-некрасовцами). Способом оставления родины в описываемый период почти всегда было простое пересечение сухопутной границы, гораздо реже для этого использовались морские пути.
- Эмиграция из России в XVIII в. была почти на 100% нелегальной. Российское законодательство, впрочем, как и мировая практика в целом, не предполагало каких-либо способов законного исхода из отчизны. Стремление имперских властей вообще не отпускать за границу тяглеца приводило к постепенному формированию образа эмигранта как врага, предавшего интересы не только государства, но и всего российского народа. Этот фактор информационного проектирования эмигранта имел довольно сильное воздействие на российское общество XVIII века.
- Российская эмиграция с момента своего возникновения носила определенный драматический, иногда доходивший до трагизма оттенок. Возможно, поэтому до сих пор уже в само это понятие вкладывается не историко-демографический, а философский смысл. Даже Русское Зарубежье как уникальный феномен развития российской государственности до сих пор воспринимается в массовом сознании как оппозиция подавляющей массе русского народа, не ведавшего европейского опыта и, что самое главное, не обладающего такой перспективой в обозримом будущем.
- Русское Зарубежье XVIII в. несопоставимо по своим масштабам, общественно-политической и культурной значимости с этим феноменом начала XX в. Однако именно в XVIII в. произошло зарождение и стартовое развитие Русского Зарубежья. Оно имеет крайне сложную и противоречивую динамику системного функционирования, тесно связанного с трансформацией самой российской государственности вплоть до настоящего времени.
Указанные положения соответствуют следующим пунктам Паспорта специальностей ВАК РФ: п. 3. Социально-экономическая политика Российского государства и ее реализация на различных этапах его развития; п. 5. История международного положения и внешней политики страны на различных этапах ее развития; п. 10. Национальная политика Российского государства и ее реализация. История национальных отношений; п. 11. Социальная политика государства и ее реализация в соответствующий период развития страны; п. 18. Исторические изменения ментальностей народов и социальных групп российского общества.
Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается:
- в новизне постановки и решении важной научной проблемы, что позволяет рассматривать диссертацию как определенную ступень в дальнейшем исследовании политической истории России;
- во вкладе в становление одного из научных направлений в рамках изучения российской истории XVIII столетия;
- в создании историко-теоретической и фактологической базы авторской научно-исследовательской концепции особенностей эмиграции в социально-политической ситуации XVIII века.
Практическая значимость диссертации заключается в том, что ее основные положения и выводы, а также новый фактологический материал помогут исследователям и всем изучающим историю России детальнее разобраться в парадоксах российской эмиграции в XVIII в.
Материалы диссертации целесообразно применять в преподавании общих и специальных курсов по истории России, в процессе дальнейшего теоретико-методологического осмысления узловых проблем гуманитарного знания, а также в научных исследованиях, связанных с изучением эволюционного развития миграционных процессов и формирования Русского Зарубежья как политического и социального институтов государственной политики.
Апробация результатов диссертационного исследования состоялась в докладах и сообщениях на научных всероссийских, межрегиональных и межвузовских конференциях и семинарах, посвященных проблемам эмиграции, миграции и реэмиграции граждан России. Положения, отраженные в диссертации, включены в учебный курс по истории России и спецкурс по истории российской эмиграции.
Основное содержание исследования и его результаты опубликованы в виде монографии и более 20 статей, а также тезисов докладов самого широкого профиля общим объемом около 40 печатных листов.
Структура работы. Исследование состоит из введения, пяти глав, заключения и cписка использованных источников и литературы.
Основное содержание работы
Во Введении обоснована актуальность темы, дана характеристика методологии, показан уровень развития историографии проблемы, проанализирован комплекс использованных источников, сформулированы цель и задачи исследования, его научная новизна и практическая значимость.
В I главе «Российская эмиграция ХVIII в. в историографических практиках исследовательского процесса» на основе анализа солидного комплекса научной литературы по проблеме российской эмиграции, в целом, определяются основные тенденции и направления изучения Русского Зарубежья до 1917 г. и место, которое занимает в них собственно XVIII в.
В диссертации подчеркивается, что история российской эмиграции относится к числу тех проблем в исторической науке, которые отличаются крайне неравномерным и разноуровневым характером исследования, несмотря на заметную активизацию теоретико-методологических разработок в том направлении[136]. Это определяется спецификой развития российской государственности, которая обусловлена универсальными конструктами человеческой психики - соборностью и бунтарством. Эти архетипы обеспечивают структуру исследовательской мотивации и основные направления исторического познания.
Разработка истории эмиграционных потоков и элементов Русского Зарубежья началась еще до Русской революции 1917 г. При этом ряд работ конца ХIХ - начала ХХ вв. до сих пор не утрачивают своей актуальности, особенно в плане аккумулированного статистического материала и анализа причин эмиграции россиян[137].
Очередное усиление интереса к проблемам российской эмиграции приходится на 1920-е гг.[138]. Однако, начиная с 1930-х гг., эмиграционная тематика перестала укладываться в жесткие рамки официальной историографии. Вынужденный «антракт» в изучении эмиграционных процессов продлился чуть ли не тридцать лет.
Новый всплеск публикаций по эмиграции относится ко второй половине 1950-х гг. Именно в это время появляются первые работы, предопределившие основные направления изучения эмиграционной тематики в последующие годы – политической (революционной), трудовой и экономической эмиграции [139].
С 1970-х гг. начался качественно новый этап в историографии российской дореволюционной эмиграции. От эмпирической стадии накопления исторического знания исследователи начали переходить к созданию обобщающих трудов по отдельным вопросам эмиграционной проблематики. Безусловно, доминировали работы о большевистской эмиграции, наиболее обеспеченные социальным заказом той эпохи[140]. Но самыми значимыми, не потерявшими до сих пор своей актуальности стали публикации обобщающего характера[141]. Среди них необходимо выделить работу В.Я. Гросула, носившую теоретико-методологический характер для изучения российской эмиграции[142]. Инновационными выглядели исследования по иммиграционной проблематике[143].
1980-е гг. стали рубежным этапом по изучению трудовой эмиграции. Не в последнюю очередь этому способствовало появление монографий Н.Л. Тудоряну, А.А.Стрелко [144]. Однако по-прежнему лидировали работы, посвященные изучению международных революционных связей России и географии рассеивания политэмигрантов за границей [145]..
Наиболее значимыми в этом направлении трудами явились две монографии В.Я.Гросула[146] и работа А.Я.Кипермана[147], а также исследование В.В. Комина и М.М.Червяковой, в котором применяется даже более широкий, чем ранее, охват событий[148].
1990-е гг. в связи с преодолением многих стереотипов в осмыслении эмиграции, стали подлинным «золотым веком» историографии эмиграционных процессов и Русского Зарубежья.
Окрасилась в либеральные тона история политической эмиграции[149]. Инновационными стали толкования адаптации российских эмигрантов[150], а также изучение Русского Зарубежья сквозь призму не только культурологических, но и национально-психологических, социальных проблем, в контексте литературных связей[151]. Особенно показательно это для исследований В.М.Кабузана, широко известного своими капитальными трудами в области исторической демографии[152].
Заметным явлением стало появление солидного комплекса исследований, связанных с миграционными процессами на Северном Кавказе[153], а также с историей российской эмиграции в целом[154] и в географическом аспекте, в частности[155].
Среди работ последних лет следует выделить исследования А.Ю. Андреева, В.Я. Гросула, Е.И. Пивовара[156], в которых представлен широкий круг вопросов, характеризующих различные аспекты истории российской эмиграции в XVIII- XIX вв. Вместе с тем, они наглядно показали недостаточную изученность эмиграционных процессов в XVIII в. как составляющих формирования Русского Зарубежья.
Современный этап в изучении истории российской эмиграции и Русского Зарубежья XVIII в. отличается плюрализмом исследовательских подходов, который формируется в процессе соприкосновения позитивизма, модернизма и постмодернизма[157]. Всеобщий культурный сдвиг определяет характер интеллектуальных процессов в сфере гуманитарного знания, все более ориентированных на проблемы методологического синтеза. Начинают доминировать исследования эмпирического характера, претендующие на воссоздание общей картины развития миграционного процесса в рамках развития российской государственности. Более актуальными становятся теории интерпретации текстов. Наблюдается возврат к нарративу и признание стилистического измерения исторического произведения. Современные исследователи российской эмиграции все больше отмечают ограниченность возможностей истории ментальностей и неизбежное расширение познавательных границ антропологически ориентированной историографии[158].
Современное изучение российской эмиграции XVIII в. тяготеет к социокультурному подходу, чтобы раскрывать механизм социального взаимодействия в системе Русского Зарубежья. Лидирующее развитие интеллектуальной истории и исторической антропологии свидетельствует о формировании нового исторического сознания, способного создать новый образ Русского Зарубежья[159].
Специфика современной историографической ситуации заключается в том, что изучение истории российской эмиграции XVIII в. все чаще идет не по пути включения в исследовательское пространство новых источников. Актуальной становится проблема осмысления уже исследованного путем сопоставления его с новым информационным ресурсом. Современные исследователи стремятся реконструировать самосознание отдельных персонажей Русского Зарубежья XVIII в. как систему важных ценностно-значимых представлений. Определяющим становится достижение баланса соотношений языков изучаемой эпохи, ее реконструкции и научного постулирования[160].
При этом крайне важно понимание того, как определяется знание о Русском Зарубежье XVIII в., как это знание формирует определенные социально-политические параметры личности в обществе и как на такой базе складывается коллективная идентичность. Современный дискурс в изучении российской эмиграции отражает ценностно-ориентированные потребности, выделяемые по принципу социально-гуманистической ориентации[161].
Заметное место занимают исследования по истории российской эмиграции XVIII в., в которых используется политический дискурс, как политическая вербальная формула удержания политической власти и ее упрочения. В подобного типа работах создаются традиции и ритуалы приложения власти, осуществляется их вербализация в ритуальном дискурсе[162].
В современном исследовательском пространстве заметно сближении истории и литературы, результатом которого стало появление исследований по истории российской эмиграции, в том числе и ХVIII в., достаточно четко дифференцирующихся на так называемые «событийные», когда за сюжетную основу берутся исторические события[163] ; «историографические», когда собираются полярные исследовательские точки зрения[164] ; и «текстовые», когда документы подбираются по принципу несовпадения семиотических кодов[165].
В рамках сказанного изучение истории российской эмиграции вообще, и ХVIII в., в частности, представляет собой сложный процесс познавательной деятельности человека. В рамках гуманитарного знания он нацелен на объединение воедино философии науки, социологии науки и социологии образования, которое трансформируется в зависимости от спектра используемых научных парадигм.
Во II главе «Религиозная эмиграция из России ХVIII века» главное внимание концентрируется на проблемах взаимоотношений Русской Православной церкви и государства, которые относятся к числу приоритетных в области изучения истории российской государственности XVIII в. Современные исследователи концентрируют свое внимание на выяснении влияния Русской Православной церкви на происходившую в петровскую эпоху модернизацию российской политической системы, а также на изменение ментальных ценностей самого российского общества.
В данном контексте религиозная эмиграция из России представляется как один из важных аспектов осмысления российской государственности XVIII в. Особое внимание уделяется старообрядческой эмиграции как одному из важных аспектов в изучении тенденций формирования российской идентичности.
Среди эмиграционных потоков России религиозная эмиграция является одним из самых ранних и массовых видов «исхода» россиян за границу. Ее главным и определяющим мотивом являлась невозможность для отдельных представителей или целых религиозных сообществ (старообрядческих, этноконфессиональных, сектантских и др.) соблюдать в полном объеме самые существенные обрядово-конфессиональные нормы исповедуемой веры.
В диссертации подчеркивается, что начало эмиграции представителей старообрядческих общин совпало с религиозной реформой патриарха Никона. Однако массовой эмиграция ревнителей старой веры стала лишь после разгрома царским правительством «хованщины» и указов 1684-1685 гг., вводивших смертную казнь за возвращение в старую веру после покаяния.[166]
Преследования царского правительства, неприемлемые для старообрядцев изменения в законодательстве стран-реципиентов, а также традиционное для ревнителей старой веры желание максимально отгородиться от враждебного им мира «антихриста» постоянно расширяли географию расселения староверов как внутри страны, так и за ее пределами.
Наиболее крупным и значимым центром старообрядчества за границами российского государства в конце XVII — первой половине XVIII вв. являлись поселения на реке Сож с главной слободой на острове Ветка, откуда и пошло собирательное название этой колонии староверов. К началу XVIII в. Ветковская колония насчитывала уже четырнадцать слобод с населением около 40 тыс. человек[167].
Ветка являлась далеко не единственным местом эмиграции российских ревнителей старой веры на территории Речи Посполитой. Колонии староверов растянулись на шестьсот километров от Нарвы до Витебска. Они были малочисленны, но постоянно пополнялись «утеклецами» в основном из Новгорода и Пскова.
Как и в случае с Веткой, именно заграничный ареал расселения старообрядцев дал одного из самых заметных адептов старой веры — беспоповского, так называемого федосеевского согласия. Его основатель, Феодосий Васильев в 1699 г. он был вынужден эмигрировать на территорию Прибалтики, принадлежащую тогда Швеции, где основал несколько беспоповских общин близ деревни Русаново под Ревелем.
Состав старообрядческих общин в Прибалтийском крае был первоначально крестьянский, с небольшим процентом посадского элемента. Однако трудолюбие, отказ от употребления алкоголя, корпоративная солидарность сыграли свою роль. Постепенно хозяйственное положение российских старообрядцев стабилизируется. Оставив крестьянский труд и перейдя в купеческое сословие, некоторые из них добиваются серьезных успехов в торговле.
Зажиточные старообрядцы в скором времени уже не могли удовлетвориться ни старыми нормами, ни традиционной эсхатологической идеологией, ни неопределенным социальным статусом иммигранта.
Судьбоносным стал манифест Екатерины II от 4 декабря 1762 г., который приглашал в Россию людей всех наций, особенно русских беглецов, обещая им прощение всех преступлений и другие «матерния щедроты»[168]. Значительное число федосеевцев переселилось в Россию и образовало общины в Петербурге, Новгороде, Ярославле, Стародубье (Злынске), Старой Руссе, Пскове и Риге.
Еще одним регионом русских старообрядцев была Турция, где была возможность занятия земледелием, в частности, Добруджа - местность в устье Дуная, часть современной южной Румынии и северной Болгарии. Здесь первые поселения староверов появились в самом начале XVIII в.
В течение этого столетия появляются селения приверженцев древлеправославной веры Вилково, Камень (вблизи Мачина), Новинка (близ Чирсова), Татарица (на пути из Силистрии к Туртукаю). Значительное число старообрядцев проживало в городах Тульча, Исакча, Мачин, Бабадаг и разных местечках, рассеянных вдоль Черного моря до Адрианополя.
Другой страной, после Речи Посполитой и Турции принявшей на свою территорию российских эмигрантов по религиозным убеждениям, была Австро-Венгрия, которой в XVIII в. принадлежала Буковина. Первое поселение — Соломинцев — возникло здесь еще в конце XVII в. Одним из крупнейших староверческих центров было урочище Белая Криница – «Беловодье», численность которой достигала 900 человек[169].
Интенсивность религиозной эмиграции резко снижается во второй половине XVIII в. Возникла даже тенденция к реэмиграции. Важной вехой явился указ 1800 г. об учреждении «единоверия».
Учреждение «единоверия» можно рассматривать как попытку сотрудничества власти со своими ущемленными в религиозном плане гражданами - предоставление, хотя и очень иллюзорной, возможности сравняться в правах с основной частью населения России, придерживающегося канонов официальной православной церкви. По сути своей это был итог более чем векового противостояния властей Российской империи и старообрядчества.
Появление православных церквей заграницей было следствием расширения дипломатических, торговых и культурных связей России с другими государствами Западной Европы, Юго-Восточной Азии и Америки в XVII — XVIII вв.
Представители русского православия выполняли за границей многофункциональные задачи, порой вынужденно подменяя функции государственных учреждений. Первоочередным было удовлетворение духовных потребностей русских людей, по различным причинам и в разных обстоятельствах оказавшихся за границей России. Для них церковь была не только важнейшим условием адаптации вдали от родины, она часто служила барьером против морально-этического разложения русских эмигрантов, не выдержавших испытания чужбиной.
В диссертации подчеркивается, что религиозная эмиграция из России XVIII в. была закономерным процессом, связанным с дальнейшим развитием российской политической системы в ее имперском оформлении. Проектирование имперских национальных идеалов в рамках единого политического суверенитета требовало разрушения национально выраженной, самобытной религии, которая проявлялась в национальной мифологии и религиозной традиции.
Имперский идеал, направленный на сохранение российской государственности средствами легитимных институтов власти, базировался на религиозно-политической утопии, признающей суверенитет монарха и правящей политической элиты.
В поисках социальной опоры последняя стремилась инкорпорировать в мифологию народа и в формировавшуюся государственную идеологию тезис о богоизбранности народа с его правителем, провозглашая таким образом политический режим «народного самодержавия». Правящая элита постоянно доказывала, что российский самодержец имел право безответственного и бесконтрольного управления.
Это и определяло характерные черты религиозной эмиграции из России XVIII в., проявлявшиеся одновременно и в протесте против укреплявшегося самодержавия, и в попытках сохранения этого самодержавия.
По сути дела, религиозная эмиграция из России XVIII в. выполняла роль мифотворческой структуры, внося в сознание бывших россиян основные понятия о добре, о зле, о сотворении мира, о преодолении политического хаоса. Это было чрезвычайно важно, потому что именно реформы Петра Великого были самой радикальной попыткой структурирования российской государственности и придания ей цивилизационных форм развития.
Являясь следствием вводимых в России экономических и социокультурных принципов западной цивилизации, религиозная эмиграция расшатывала монолит российского самодержавия в сторону радикального изменения взаимоотношений власти и общества.
В III главе «Сословная эмиграция из России ХVIII века» рассматриваются проблемы миграционных процессов среди казаков-некрасовцев и запорожских казаков. Особо подчеркивается, что именно XVIII в. стал временем рождения еще одного направления российской эмиграции — сословного. Его представляло специфическое сословие российского общества — казачество. В результате полной или частичной утраты прежних сословных привилегий, ведущих, как правило, не только к снижению их социально-политического статуса, но и к серьезным экономическим осложнениям, казачество покидало Россию.
Это было достаточно опасно для стабильности политической системы Российской империи XVIII в. Оно свидетельствовало о нарушении ее структурно-функционального механизма, проявлявшегося в деформации политических институтов и социальной стратификации российского общества.
Начало сословной эмиграции можно связать с казаками-некрасовцами и отнести его к 1708 г. Ее причины во многом схожи с причинами и мотивами казацкого протеста, поскольку непосредственно связаны с крестьянским волнением во главе с К.А. Булавиным. Эмиграция казаков-некрасовцев носила вынужденный характер. Процесс адаптации проходил крайне сложно. Принимая некрасовцев на своей территории, крымский хан Каплан-Гирей нарушал субординацию, не ставя в известность турецкого султана. Кроме этого, нарушались и условия Константинопольского договора между Россией и Турцией.
В 1708–1709 гг. казаки-некрасовцы постоянно передвигались, спасаясь от преследования, даже в Закубанье. Только активная роль, которую сыграли казаки-некрасовцы (в составе вооруженных сил Крымского ханства) во время русско-турецкой войны 1710–1711 гг. вызвала, наконец, благосклонность к ним хана.[170]
Однако приближение границ Российской империи к местам проживания некрасовцев в Крымском ханстве породило во второй половине XVIII в. их новую эмиграцию на территорию Османской империи. Долгое проживание казаков-некрасовцев за границей, особенности местных геополитических факторов во многом предопределили их дальнейшее этнокультурное развитие, которое привело, по сути дела, к появлению довольно замкнутой сословно-политической разновидности казачества, близкой, по мнению диссертанта, к этноконфессиональной общности.
Причины эмиграции казаков-запорожцев во многом схожи с причинами ухода из России казаков-некрасовцев. Ограничение Петром I сословных привилегий казаков, в частности, приема беглых крестьян, автономного самоуправления, доступа запорожцев на территорию левобережной Украины (для этого была специально построена вблизи северной границы казачьих земель крепость «Каменный затон»), усиление контроля за поставкой хлеба в Запорожье и постоянная задержка жалованья порождали волнения в среде запорожских казаков.
Кроме того, Украина продолжала оставаться узлом противоречий между Россией, Речью Посполитой и Крымским ханством. Естественно, что запорожцы в этих условиях во главе с бывшим гетманом Мазепой и кошевым атаманом Гордиенко стали активными участниками Полтавской битвы на шведской стороне. Исход битвы в пользу России предопределил дальнейшую судьбу запорожцев: им нужно было спасаться бегством, т.к. захваченных под Полтавой в плен казаков Петр I приказал казнить. Поэтому значительное число запорожцев ушло во владения Турецкой империи, а затем в Крымское ханство.[171]
Здесь их положение становилось все более сложным. Крымский хан отобрал у запорожцев все земли от Великого лимана до порогов Днепра, и передал их во владение ногайцам. В самой Сечи казакам запретили всякую торговлю. Поэтому взоры казаков вновь и вновь обращались к России.
Судьба запорожцев была решена в 1731 г. В связи с постоянной угрозой, исходящей от Турции и Крымского ханства, русское правительство приняло решение о строительстве укрепленной линии, состоящей из редутов и крепостей и проходящей по южной границе от Новобогородицкого городка у реки Самары до Северного Донца. Одновременно Анна Ивановна обещала взять казаков «под свое крыло», но просила повременить с возвращением до очередного разрыва отношений между Россией и Турцией.[172]
В результате военно-политических перипетий казаки 27 марта 1734 г. основали "Новую Сечь" в урочище Базавлук в устье реки Подпильная, что в 5-7 верстах от Старой Сечи. Однако после ликвидации "Новой Сечи" в 1775 г. состоялась вторая «волна» эмиграция запорожцев, носившая на сей раз гораздо более длительный характер.
Таким образом, сословная эмиграция из России XVII в. отражала глубокие изменения в развитии российской государственности. Бесконечные бунты XVI в. заставили власть внести кардинальные поправки в сложившуюся систему обязанностей и прав сословий. Если раньше все сословия были перед государством равно бесправны, то теперь дворяне получали над народом власть не только по долгу государственной службы, но еще и как частные лица. С учетом европейского образования дворян в России шел мощный процесс формирования двух ценностных систем как противостояния власти и общества.
Оставив народ лишенным собственности и прав, Российская империя петровского образца заложила основы социальных протестов, в том числе и в форме казачьей эмиграции. Деструктированный социум мог существовать только в нестабильной политической системе. Все попытки власти достичь известной стабильности без самого участия народа приводили к отчуждению последнего от власти.
Поэтому протестное движение могло развиваться только в двух направлениях. Одним из них был русский бунт как стихийный протест против существующего политического насилия.
Эмиграция, как еще одна форма протеста, исключала реальное противодействие политическому насилию. Но она была очень ярким показателем высокого уровня социальной депривации как воспринимаемого индивидами расхождения между ценностными экспектациями и ценностными возможностями. Казачья эмиграция соединяла в себе эти оба направления, а потому представляла серьезную опасность для развития российской государственности в XVII в.
В главе IV «Национальная эмиграция из России ХVII века» российская эмиграция представлена через призму развития наций и народностей Российской империи в период ее модернизационной трансформации.
XVIII в. стал отправной точкой для национальной эмиграции, не прекращавшейся в последующие периоды существования Российской империи и трансформировавшейся в зависимости от функционирования российской политической системы. Она была самой многочисленной и означала уход за границы России значительной части какого-либо этнического сообщества вследствие утраты перспективы сохранения своих этнокультурных, социально-экономических особенностей в местах прежнего обитания. В большинстве случаев значимым был религиозный фактор, проявлявшийся в том, что эмигранты исповедовали религию, отличную от православия.
Одним из первых народов России, у которого появилась тенденция к эмиграции, стали калмыки, которые были приняты в состав России в середине 1650-х гг. Калмыцкое ханство существовало в составе российского государства в 1664-1771 гг. Во взаимоотношениях царского правительства и вожаков калмыцкого ханства прослеживаются моменты только частичного подданства, причем в рамках очень широкой автономии. Калмыки постоянно нарушали данные обязательства, вступая в сепаратные отношения с Крымским ханством, совершая набеги на соседей, в первую очередь, башкир и ногайцев.
В своей политике по отношению к ханской власти российское правительство пыталось совместить несовместимое. С одной стороны, опасаясь чрезмерного усиления власти ханов, оно не давало им полной свободы в плане управления владетелями, а, с другой, для проведения нужных мероприятий, на время усиливало ее. Естественно, что все это вызывало недовольство и внутрикалмыцкие конфликты.
В правление Екатерины II вмешательство царской администрации во внутренние дела Калмыцкого ханства усилилось. Правительство ставило под свой контроль распределение улусов и айменов, решение судебных дел вплоть до бракоразводных процессов. Заметно активизировался и процесс христианизации калмыков, вызывавшие резкие протесты со стороны, главным образом, знати. К эмиграции калмыков подталкивали и внешнеполитические события (разгром Джунгарского ханства, русско-турецкая война 1768-1774 гг.).
Количество эмигрировавших калмыков определено с гораздо большей точностью, в отличие от неопределенного числа эмигрантов запорожцев или некрасовцев и не говоря уже о масштабах исхода старообрядцев. Трудностью для более-менее точных подсчетов в данном случае является то, что учет велся не по числу людей, а по количеству кибиток, т.е. семей эмигрировавших калмыков. Большинство исследователей определяет число эмигрантов в пределах 200 тыс. чел.[173]
Значительное место в диссертации отведено изучению эмиграции ногайцев. Ногайская орда вошла в соприкосновение с российской властью после присоединения к России Казанского и Астраханского ханств. В XVII в. некогда могущественное ногайское государство, играющее заметную геополитическую роль в своем регионе, вступило в период раздробленности. Большие и Малые Ногаи окончательно разделились на отдельные орды.
Раздробленные национальные формирования ногаев уже не в силах были сопротивляться внешнему влиянию. Оставаясь в местах прежнего обитания, они фактически кочевали на территории различных государств и поэтому очень скоро превратились в «разменную монету» в противоборстве крымских и калмыцких ханов, а также в геополитическом противостоянии Российской и Османской империй.
Началась длительная, перманентная череда принудительного увода ногайских орд из одного государства в другое, прерываемая нередкими самостоятельными переходами ногаями границ в поисках более благоприятных условий существования. В диссертации достаточно подробно описываются миграционные движения ногайцев с выделением особой роли в этом Калмыцкого и Крымского ханств, а также русско-турецких военных столкновений.
Общая численность эмигрировавших в Турецкую империю ногаев в исследовательской литературе не определена. Большинство исследователей сходятся на цифре в 100 тыс. чел[174]. При подсчете численности ногаев-мигрантов необходимо учитывать, что в большинстве случаев их передвижения, как в пределах Крымского ханства, так и на территории России чаще всего носили вынужденный, а подчас и принудительный характер. Они не уходили, их уводили на другие земли, не спрашивая согласия самих ногаев. Российские власти после присоединения Крымского ханства переняли те же самые приемы обращения с ногаями, от которых они страдали и раньше. Это и явилось главной причиной бегства значительной, а, может быть, и большей части ногайского народа за пределы Российской империи. Ни у ногайских мурз, ни у простых ногаев не было надежной, стабильной перспективы дальнейшего пребывая на ее территории.
В диссертации исследуется история и крымских татар как подданных Крымского ханства и России, взаимоотношения которых определяли миграционную ситуацию на юге Российской империи. Переменные военные успехи России и Турции в первой половине XVIII столетия закономерно стали перерастать во все более ощутимые достижения Российской империи в районе северного Причерноморья, Османская Порта и Крымское ханство постепенно теряли свои территории и свой авторитет.
После присоединения Крыма в 1783 г., пытаясь привлечь на свою сторону крымскую знать, Россия по указу от 23 февраля 1784 г. предоставила высшему сословию Крыма все преимущества российского дворянства. Указ Сената от 9 ноября 1794 г. оставлял всем крымским татарам их недвижимость с правами передачи ее по наследству.
Однако эмиграция крымских татар в Турцию продолжалась, что вызывало беспокойство правящей элиты. В августе 1787 г. русской администрации Крыма было поручено «войти в причины переселения» и оказать «защиту и покровительство» новым подданным.
Вопрос о численности татарского населения, покинувшего территорию бывшего Крымского ханства, решается в рамках 100 тыс. человек[175]. Причины их эмиграции вполне ясны и понятны. Среди них можно назвать и непредсказуемость их социально-политического положения в составе русского государства, и известную привязанность к единоверной Турции, и активную агитацию к эмиграции мусульманского духовенства, и пример сородичей, покинувших Россию.
Еще одной ярко выраженной национальной составляющей эмиграционного потока XVIII в. явилась эмиграция поляков. Она стала результатом трех разделов Речи Посполитой между Россией, Австрией и Пруссией. Основная масса эмигрантов оказалась в Париже, где было создано польское представительство в изгнании во главе с Ф. Барссом. В выборе места эмиграции сыграли свою роль и симпатии к Великой французской революции польских сторонников якобинства.
Политика Российской империи на вновь обретенных территориях не оставляла сомнений по поводу возможной автономии поляков в составе русского государства. Екатерина II ввела общероссийское административное управление, заставляя новых подданных приносить присягу. Не желающим становиться гражданами России предоставлялась право распродать свое имущество и в течение трех месяцев покинуть ее пределы. Но особенно раздражала польскую шляхту необходимость доказывать свое дворянское происхождение, правда, главное гражданское право — литовский статут — осталось неприкосновенно[176].
Сложившаяся ситуация хотя и не породила массовой эмиграции, однако привела к метаниям среди польской шляхты, а также к возникновению тайных обществ, вырабатывавших планы возвращения независимости. Они возникали в основном на территориях, отошедших во время разделов к Австрии и Пруссии. Вырабатывали варианты возрождения польского государства и эмиграционные организации. Парижское представительство придерживалось прусской ориентации, предлагая образование польского королевства под протекторатом Пруссии или во главе с одним из представителей династии Гогенцоллернов. Группа эмигрантов в Венеции избрала «Депутацию» для обращения за содействием к французскому правительству и делало ставку на будущую войну Франции, Швеции и Турции против России[177].
Однако участие польских легионов в вооруженных действиях на стороне Франции являлось тактическим ходом верхушки шляхетской политической эмиграции, пытавшейся таким образом показать ценность восстановленной Польши в качестве союзника. Но этот ход не принес ощутимой пользы для возрождения Речи Посполитой и обернулся огромной человеческой трагедией для тысяч поляков-эмигрантов.
Таким образом, национальная эмиграция из России XVIII в. представляла собой одну из форм внутриполитической гражданской борьбы. Нежелание людей мириться со своей экономической и политической маргинальностью способствовало росту этнического самосознания и появлению различных форм противостояния господствующей политической элите.
Баланс между централизацией и децентрализацией в Российской империи XVIII в. определялся целым рядом географических, исторических, культурных, экономических и политических факторов. Главным из них была абсолютная власть царя, определявшая облик России XVIII в. Укоренявшиеся в национальной традиции институты неограниченной монархии определяли и основные параметры идеологической доктрины особой российской цивилизации. Одним из определяющих факторов выступал имперский патернализм, неизбежно порождавший национальную эмиграцию. Она сопровождалась зарождением мифотворчества в качестве типичной черты диаспориального сознания с его комплексом неполноценности. С помощью модели «пионеров-первопроходцев» эмигранты пытались узаконить свое пребывание на новой территории. С помощью модели «блудного сына» они пытались претендовать на роль «старшего брата». В основе геополитической модели лежала идея неизбежности аккультурации и ассимиляции.
Однако отчужденный от власти и от общества человек легко принимает навязываемые ему идеи и так же быстро от них отказывается, особенно если подключаются механизмы политического насилия. Специфика Российской империи XVIII в. заключалась в наличии разнообразных вертикальных барьеров, препятствовавших политической интеграции общества. Кроме того, огромные дистанции между правящей элитой и огромным большинством населения делали невозможным формирование горизонтальных связей национального родства. Это, безусловно, накладывало свой отпечаток на национальную эмиграцию из России XVIII в.
В главе V «Социокультурный дизайн Русского Зарубежья в ХVIII веке» отмечается, что активизация миграционных процессов в XVIII в. являлась одним из показателей углубления интеграционных процессов в мировой политике, экономике и культуре. В то же время миграционные процессы свидетельствовали о наличии противоречий в рамках российской социальной системы, так или иначе выталкивавших человека из среды своего первоначального обитания.
В этом разделе диссертации подробно описываются путешествия и курортное времяпровождение россиян за границей, приводятся сведения о продолжающемся паломничестве в Святую Землю. Дается общая картина всего спектра обучения подданных Российской империи в Западной Европе. Анализируются исторические сюжеты, когда за рубеж русских людей выталкивали не личные мотивы, а просто случай или необходимость отдания долга Родине, как, например, длительная "оккупация" русскими войсками Восточной Пруссии во время Семилетней войны.
Как уже отмечалось, причины и мотивы миграции, вообще и в XVIII в., в частности, сложны и трудно сводимы к одному знаменателю, даже такому, как «поиски лучшей жизни». Они зависели и от социального статуса, и от национальной принадлежности, и от политической ориентации, и от длительности и мощности миграционных потоков, и от степени участия государства и т.п. Среди мигрантов из одной культуры можно было выделить экономически заинтересованных людей, для которых само географическое перемещение являлось средством решения определенных жизненных задач, а также тех, для которых просто важно было покинуть страну пребывания в призрачной надежде на улучшение своего положения. Между тем проблема миграции глубоко личностная, амбивалентная по самой своей сути. Она не решается сменой бытовых и социальных условий, а требует коренной перестройки личности, смены ценностных и поведенческих стереотипов, трансформации социальной и личностной идентичности.
Многочисленные исследования показывают, что, несмотря на значимость экономического, а также политического факторов, более важными аспектами являлись причины психологического характера. Среди последних доминировали попытки обрести смысл жизни в другой атмосфере. Свое влияние оказывал и кризис идентичности, когда человек в условиях идеологического вакуума не мог самостоятельно разобраться, кто он такой и в какой стране живет.
Контакт с европейской культурой выражался в так называемом культурном шоке, сопровождаемом напряжением, чувствами потери, лишения, отверженности, неполноценности, тревоги, ролевыми сбоями, отвращением и негодованием в результате осознания культурных различий на ментальном уровне. Если акцентировать внимание на страданиях и лишениях, то миграция всегда выступает исключительно как «опыт утраты».
При этом адекватность ожиданий мигрантов от жизни в новой стране непосредственно влияла на их адаптацию. Как правило, низкие ожидания проводили к лучшему приспособлению, а завышенные ожидания влекли за собой жестокие разочарования, а значит и тяжелую форму адаптации. Степень различий ценностей между страной выхода и страной поселения мигрантов прямо пропорциональна количеству трудностей, переживаемых человеком в процессе адаптации.
В эмиграции неизбежен был разрыв поколений, так как ценности родителей, сформированные под влиянием исходной культуры, в сильной степени отличаются от ценностей детей, растущих в условиях других культур. По ценностям, преобладавшим в ценностной системе мигрантов, и по тому, характеризовали ли они минорное состояние или отражали способы, с помощью которых можно справиться с стрессом, можно судить о том, как человек XVIII века преодолевал собственное отчуждение в иной культуре.
При этом большое значение имела сформированность мотиваций, проявляемая в желании мигранта интегрироваться в новую среду, в наличии у него установок на усвоение новых культурных феноменов, в его стремлении к преодолению информационной изоляции и к установлению связей с окружающей средой. Для относительно плавного протекания адаптационного процесса важны были высокий коммуникативный потенциал индивида как объекта общения; готовность к изменению хода индивидуального развития; устойчивость к нервно-психическим перегрузкам; высокий уровень трудоспособности и жизнеспособности.
Стресс аккультурации, как изменение элементов оригинальной культуры в результате взаимодействия индивидов различных культурных пространств, мог проявляться в ассимиляционном варианте (когда мигрант полностью идентифицировался с новой культурой); в сепаративном варианте (когда представители этнического меньшинства отрицали культуру большинства и сохраняли свои этнические ценности); в маргинальном варианте (когда мигрант не идентифицировал себя ни со старой, ни с новой культурой); а также в интеграционном варианте (когда мигрант идентифицировал себя и со старой, и с новой культурой). В свою очередь культурная интеграция проходила через этапы культурного шока, культурного контакта, конфликтности и слияния элементов собственной и чужой культур.
К специфическим чертам российской эмиграции как особого социокультурного феномена можно отнести устойчивую преемственную связь всех «волн» по сохранению и развитию национальной культуры, а также открытость к культурам стран проживания и свободное взаимодействие с ними. В совокупности своей они обусловливали приверженность русских мигрантов к корням, оставленным в России, дававшее возможность не утрачивать духовно-культурную целостность.
Социально-психологическая адаптация проходила в основном по типу сепарации с обязательным сохранением российской культуры. В процессе ее мигранты переживали эмоциональное восприятие происходящего; приобретение необходимой информации о жизни в незнакомом обществе; расширение социального пространства происходившего; депрессивное состояние; преодоление депрессии в различных формах самореализации личности.
В диссертации подчеркивается, что социокультурное изучение российской эмиграции XVIII в. возможно только через рассмотрение судеб отдельных ее представителей самого различного сословного происхождения и оказавшихся за границей по самых разным причинам.
Через анализ жизни и деятельности в эмиграции отдельных представителей российского общества в диссертации доказывается, что российская эмиграция XVIII в. представляла собой уникальный феномен в формировании Русского Зарубежья. Она являла собой часть преобразований петровской эпохи, направленных, как отмечал с В.О. Ключевский, на то, чтобы найти на Западе не цивилизацию, а технику[178]. Поэтому так называемая гуманитарная эмиграция из России выступала как «настоящая воровская экспедиция (рекогносцировка) за западной наукой»[179].
Гуманитарный дизайн российской эмиграции XVIII в. в значительной степени определялся стремлением правящей элиты к уничтожению политических противников во всех их видах, к искоренению любых проявлений какого-либо инакомыслия. В своих попытках принудительного народного образования Петр I не мог достичь огромного успеха. Однако часть обучавшихся заграницей начинала понимать, что политическая стабильность в государстве может обеспечиваться не только произволом государственной администрации, что есть альтернативные пути развития российской государственности.
В диссертации показывается, что именно в контексте «нравственных последствий» следует оценивать гуманитарную составляющую российскую эмиграции из России в XVIII в. Несмотря на появление отдельных личностей, исповедовавших в той или иной мере ценности западной культуры, основная часть российских эмигрантов сохраняла в себе черты как общинной, так и имперской традиционалистской этики.
И это имело свое продолжение в развитии и функционировании Русского Зарубежья в последующие периоды.
В Заключении делается ряд выводов, немаловажных для понимания характера российской эмиграции и формирования Русского Зарубежья в XVIII веке.
CПИСОК РАБОТ, ОПУБЛИКОВАННЫХ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ
I.Монографии
1. Мазин К.А. Российская эмиграция и российское зарубежье. XVIII век: политический и культурный феномен. – М.: Издательство МГОУ, 2009. –– 384 с. (24,1 п.л.)
II.Публикации в ведущих рецензируемых научных журналах, рекомендованных ВАК
2. Мазин К.А. Религиозная эмиграция из дореволюционной России (краткий историографический очерк) // Исторические записки. 2003. №6 (124). – С.241-295 (2,4 п.л.).
3. Мазин К.А. Первая эмиграция запорожских казаков // Вестник МГОУ. Серия «История и политические науки». 2009. №3.– С.7-19 (1 п.л.).
4. Мазин К.А. «Окно в Европу» и начало российского «академического зарубежья» // Новый исторический вестник. 2009. №4. – С.5-15(0,6 п.л.).
5. Мазин К.А. Переселение ногайцев // Преподавание истории в школе. 2010. №1. – С.64-66 (0,5 п.л.).
6. Мазин К.А. Россияне за границей в XVIII в.: случай и судьба // Вестник МГОУ. Серия «История и политические науки». №1.– С.16-23 (0,7 п.л.).
7. Мазин К.А. История российской эмиграции и российского зарубежья. Основные термины и понятия: в поисках разумного инструментария // Наука и школа. 2010. №1. – С.143-148 (0,6 п.л.).
8. Мазин К.А. Становление имперской власти в России и генезис массовой эмиграции // Власть. 2010. №4.– С.95-102 (0,5 п.л.).
III.Статьи в профессиональных журналах и научных сборниках, доклады на конференциях
9. Мазин К.А. Первый русский курортник // Материалы 2-ой науч.-практ. конф. «Туризм – подготовка кадров: проблемы и перспективы развития». – М.: МГУС, 2001. – С.7-14(0,5 п.л.).
10. Мазин К.А. Некоторые тенденции развития историографии дореволюционного российского зарубежья за последнее десятилетие XX века // Сб.ст. «История российского зарубежья. Проблемы историографии». – М.: Институт российской истории РАН, 2004. –– С.88-96 (0,5 п.л.).
11. Мазин К.А. Российские путешественники и курортники в Европе // Сб. науч. тр. – М.: МГУС, 2006. – С.357-398 (2,3 п.л.).
12. Мазин К.А. Генезис выездного туризма из России // Сб. науч. тр. «Миграции и туризм в России». – М.: Институт российской истории РАН, 2007. – С.229-256 (2 п.л.).
13. Мазин К.А. Заграничные путешествия Петра Великого // Туризм и сервис в панораме тысячелетий. Альманах. Вып.1. – М.: РГУТИС, 2009.– С.85-98 (0,9 п.л.).
14. Мазин К.А. Павел, бедный Павел, бедный князь // Туризм и сервис в панораме тысячелетий. Альманах. Вып.1. – М.: РГУТИС, 2009.– С.98-119 (1,3 п.л.).
15. Мазин К.А. Николай I: царь-технократ // Туризм и сервис в панораме тысячелетий. Альманах. Вып.1. - М.: РГУТИС, 2009. – С.119-152 (2 п.л.).
16. Мазин К.А. Александр I: «человек путешествующий» // Туризм и сервис в панораме тысячелетий. Альманах. Вып.1. - М.: РГУТИС, 2009. –– С.152-188 (2,1 п.л.).
17. Мазин К.А. Александр II. Свобода передвижений // Туризм и сервис в панораме тысячелетий. Альманах. Вып.1. - М.: РГУТИС, 2009.– С.188-252 (4 п.л.).
18. Мазин К.А. Всю жизнь в дороге – и умер в Таганроге: странствия императора Александра I // Современные проблемы сервиса и туризма. 2009. №2.– С.9-23 (1,5 п.л.).
19. Мазин К.А. Полтавская битва и эмиграция запорожских казаков // Мат. междунар. науч. конф. «Славная победа русского оружия (к 300-летию Полтавской баталии)». - М.: МПЭМИ, 2009.– С.51-61(0,5 п.л.).
20. Мазин К.А. Русский бомонд на европейских курортах XVIII – первая половина XIX в. // Современные проблемы сервиса и туризма. 2009. №3.– С.8-25(1,1 п.л.).
21. Мазин К.А. Паломничество и туризм: сравнение сквозь призму тысячелетий // Современные проблемы сервиса и туризма. 2009. №4. –– С.8-25 (1,2 п.л.).
22. Мазин К.А. Эпоха дворцовых переворотов: «невыездные» государи // Туризм и сервис в панораме тысячелетий. Альманах. Вып.2. - М.: РГУТИС, 2010. – С.117-136 (1,2 п.л.).
23. Мазин К.А. Правление Екатерины Великой: преддверие эпохи путешествий // Туризм и сервис в панораме тысячелетий. Альманах. Вып.2. - М.: РГУТИС, 2010.– С.136-156 (1,2 п.л.).
24. Мазин К.А. Европа может подождать, пока русский царь ловит рыбу // Туризм и сервис в панораме тысячелетий. Альманах. Вып.2. – М.: РГУТИС, 2010.– С.156-189 (2,1 п.л.).
25. Мазин К.А. Последнее путешествие императора // Туризм и сервис в панораме тысячелетий. Альманах. Вып.2. – М.: РГУТИС, 2010.– С.189-253 (3,9 п.л.).
[1] См.: Бондырева С.К., Колесов Д.Б. Миграция. Сущность и явление. М., 2007; Глущенко Г.И., Пономарев В.А. Миграция и развитие. М., 2009; Рязанцев С.В., Ткаченко М.Ф. Мировой рынок труда и международная миграция. М., 2010 и др.
[2] См.: Метелев С.Е. Международная миграция и социально-экономическое развитие России. М., 2007; Акопов С., Розанова М. Идентичности в эпоху глобальных миграций. М., 2010; Русские в Евразии XYII – XIX вв.: миграции и социокультурная адаптация в иноэтнической среде. М., 2008.
[3] Поляков Ю.А. Российское зарубежье: проблемы истории // Проблемы изучения истории российского зарубежья. Сб.статей/ под ред. Акад. Ю.А. Полякова и д.и.н. Г.Я. Тарле – М.: ИРИ РАН, 1993; Его же. Адаптация и миграция — важные факторы исторического процесса// История российского зарубежья. Проблемы адаптации мигрантов в XIX-ХХ вв. Сб.статей – М.: ИРИ РАН, 1996; Его же. Предисловие// Национальные диаспоры в России и за рубежом в XIX-ХХ вв. Сб.ст./ под ред. Акад. Ю.А. Полякова и д.и.н. Г.Я. Тарле — М.: ИРИ РАН, 2002.
[4] См.: Тарле Г.Я. История российского зарубежья: некоторые понятия и основные этапы// Проблемы изучения истории российского зарубежья… М., 1993; Ее же. Российское зарубежье и родина. М., 1993.
[5] См.: Пивовар Е.И. Российское зарубежье XIX — первой половины ХХ века: некоторые итоги изучения проблемы // Исторические записки. М., 2000 №3 (121); Его же. Изучение и преподавание истории российского зарубежья в высшей школе 1990-х гг.: опыт, проблемы, перспективы// Историческая наука и образование на рубеже веков/ Сост. А.А. Данилов. М., 2004; Его же. Российское зарубежье: социально-культурный феномен, роль и место в культурно-историческом наследии. М.: РГГУ, 2008 и др.
[6] Ионцев В.А. Международная миграция населения: теория и история изучения. М., 1993.
[7] Тишков В.А. Исторический феномен диаспоры// Национальные диаспоры в России… М., 2002.
[8] Селунская В.М. Проблема «Российское зарубежье ХХ века», ее изучение и преподавание на историческом факультете МГУ// Проблемы изучения российского зарубежья… М., 1993.
[9] Пушкарева Н.Н. Возникновение и формирование российской диаспоры за рубежом // Отечественная история. 1996. №1.
[10] Квакин А.В. Некоторые вопросы истории ассимиляции российской интеллигенции в эмиграции // История российского зарубежья. Проблемы адаптации… М., 1996.
[11] Пархоменко Т.Л. Русская эмиграция: истоки, проблемы и перспективы // Российское зарубежье: история и современность. М., 1998.
[12] Поляков Ю.А. Предисловие // История российского зарубежья. Проблемы адаптации... С.13.
[13] Там же. С. 10.
[14] Там же. С. 3-5.
[15] Там же С. 6.
[16] См.: Очерк истории старообрядцев в Добрудже // Славянский сборник. СПб., 1875, Т.1; Мошкин Н. Придунайская Болгария// Славянский сборник. СПб., 1877, Т.2; Бахталовский Г. Посад Вилков. Кишинев, 1881; Лопулеску И. Русские колонии в Добрудже // Киевская старина. 1889. Январь-март и др.
[17] Субботин Н.И. История так называемого Австрийского или Белокриницкого священства. Вып. 1-2. М., 1886-1899.
[18] См.: Миловидов В.Ф. Старообрядчество в прошлом и настоящем. М., 1969; Катунский А. Старообрядчество. М., 1972; Никольский Н.М. История русской церкви. - Минск: Беларусь, 1990.
[19] См.: Липинская С.А. Культурно-бытовые традиции руских-липован в Румынии // Русские в современном мире. Серия «Новые исследования по этноологии и антропологии». М, 1998; Кирилэ Ф. Русская липованская община в Румынии // Традиционная духовная и материальная культура русских старообрядческих поселений в странах Европы, Азии и Америки. Новосибирск, 1992; Керов В.В. Новый строй личности и новый тип религиозности в старообрядчестве // Липоване: история и культура русских старообрядцев/ ред.-сост. А.А. Пригарин. Вып. 2. Одесса, 2005 и др.
[20] Липинская С.А. Исторические предания русских-липован // Этнографическое обозрение. 1997.№6.
[21] Пшеничников П.Г. Русские в Прибалтийском крае. Исторический очерк. Рига, 1910.
[22] Подмазов А.А. Старообрядчество в Латвии. Рига, 1970.
[23] См..: Заволоко И.Н. О старообрядцах г. Риги. Рига, 1993; Поташенко Г. Первые старообрядцы в Литве: 1676 — 1710 // Старообрядцы Литвы: Материалы и исследования. 1996-97. Сб.ст. Вильнюс, 1998; Барановский В. На стезе древнеправославия: очерк истории Зарасайской старообрядческой общины 1735-1997 годы // Там же; Благиявичос П. Староверы Рокшинского края// Там же; Рихтер Е.В. Кто и как жил на земле Эстонии. Этнографические очерки. Таллин, 1996 и др.
[24] Вургафт С.Г., Ушаков И.А. Старообрядчество: лица, предметы, события и символы. Опыт энциклопедического словаря. М., 1996.
[25] См.: Исторический очерк христианской проповеди в Китае // Труды Киевской духовной Академии. 1860. Кн.3; Адоратский Н. История Пекинской духовной Миссии в первый период ее деятельности. Казань, 1887; Архангелов С.А. Наши заграничные миссии: очерк о русских духовных миссиях. СПб, 1899 и др.
[26] Языков А.П. Русская Церковь в Потсдаме 1718-1813гг. // Русская старина. 1875. Т.13. №5-6.
[27] Widmer E. The Russian Ecclesiastical mission in Beijing during the 18th century. - Cambridge (Mass.), 1976.
[28] Православие на Дальнем Востоке. 275-летие Российской духовной миссии в Китае/ сост. Н.А. Самойлов. Авт.ред. М.Н. Богомолов, архимандрит Августин. СПб., 1993.
[29] См.: Нестерова Е.И. Албазинцы и Русская духовная миссия в Пекине: страницы истории// Христианство на Дальнем Востоке. Мат.межд.науч.конф. Т. 41. Владивосток, 2000; Автономов А.С. Дипломатическая деятельность Русской Православной Миссии в Пекине в XVIII- XIX вв. // Вопросы истории. 2005. №7.
30См.: Шубина С.А. Русская Православная миссия в Китае (XVIII — нач. ХХ вв.). Автореф. дис. … канд.ист.наук, Ярославль, 1998; Лебедев Л. «Колумбы Росские»: Апостольство Русской Православной церкви в Америке (XVIII – XIX вв.). М., 2003.
[31] Протоиерей Дмитрий Григорьев От Древнего Валаама до Нового Света: Русская православная миссия в Северной Америке // Записки Русской академической группы в США. 1998. Т.2.
[32] Гаврилин А.В. Строительство православных храмов на территории Латвии до середины XIX века // Православие в Латвии. Исторические очерки. Вып. 3. Рига, 2001.
[33] См.: Кобак А.В., Андреев А.И. Из истории русского храма и некрополя в Стокгольме // Невский архив: историко-краеведческий сборник. М. – СПб., 1995; Сарни М. Русская церковь в Лондоне: очерк истории // Соборный листок: Бюллетень Лондонского кафедрального собора. 2003.
[34] Романенко Е.В., Турилов А.А. Русские иноки на Афоне в XVIII — начале ХХ вв. // Православная энциклопедия. Т.4. М., 2002; Кочетов Д.Б. Русско-афонские связи в XVIII – XIX вв. // Там же.
[35] Дмитриевский А.А. Русские на Афоне. СПб, 1895.
[36] Смолич И.К. История Русской церкви. 1700-1917. М., 1997.
[37] Смолич И.К. Указ. соч. С. 660-667.
[38] Игумен Александр (Зеркалов) Русская Православная церковь в Персии-Иране (1579-2001 гг.). СПб., 2002.
[39] Сень Д.В. «Войско Кубанское Игнатово Кавказское»: исторические пути казаков-некрасовцев (1708 г.- конец 1920-х гг.). Краснодар, 2001. С. 121.
[40] См.: Иванов-Желудков В. Русское село в Малой Азии // Русский вестник. 1886. Т.63; Мошкин Н. Придунайская Болгария // Славянский сборник. СПб., 1877. Т.2; Очерк истории старообрядцев в Добрудже // Славянский сборник. СПб., 1875. Т.1 и др.
[41] См.: Скальковский А.А. Некрасовцы, живущие в Бессарабии // Журнал МВД. 1844 №48; Смирнов Я.И. У некрасовцев на осторове Мада // Живая старина. Вып. 1. 1986; Дмитриенко И.К. К истории некрасовцев на Кубани// ИОЛИКО. Екатеринодар, 1900. Вып.2 и т.д.
[42] См.: Короленко П.П. Двухсотлетие Кубанского Казачьего войска. 1696-1896. Исторический очерк.Екатеринодар, 1896; Он же Некрасовские казаки // ИОЛИКО. 1900. Вып. 2.
[43] Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1910. Т.1.
[44] Сухоруков В.Д. Историческое описание Земли Войска Донского/ Комм., дополнения, вступ.ст. Н.С. Коршикова и В.Н. Королева. Ростов н/Д, 2001.
[45] Дружинин В.Г. Раскол на Дону в конце XVII века. СПб., 1889.
[46] Овсянников Е. Булавинснский бунт как раскольническое движение на Дону. Воронеж, 1915.
[47] Тумилевич Ф.В. Казаки-некрасовцы. К истории антифеодального движения на Дону и Кубани // Дон. 1958. № 8.
[48] См.: Бачинский А.Д. Некрасовкие поселения на Нижнем Дунае и в Южной Бессарабии // Материалы по археологии Северного Причерноморья. Одесса, 1971. Вып.7; Он же Дунайские некрасовцы и задунайские запорожцы // Историческое краеведение Одесщины. Одесса, 1985. Вып.5 и др.
[49] Смирнов Н.В. Некрасовцы // Вопросы истории. 1986. №8.
[50] Волкова Н.Г., Заседателева Л.Б. Казаки-некрасовцы: основные этапы этнического развития // Вестник МГУ. Сер.8 (История). 1986. №4.
[51] Пронштейн А.П. Земля Донская в XVIII веке. Ростов н/Д, 1961.
[52] Минников Н.А. К истории раскола Русской Православной Церкви (малоизвестный эпизод из прошлого донского казачества) // За строкой учебника истории: уч.пос. Ростов на /Д, 1995 и др.
[53] Шкуро В.И. Вольная казачья республика на Кубани и ее обитатели // Из дореволюционного прошлого кубанского казачества. Краснодар, 1993.
[54] См.: Сень Д.В. Казаки-некрасовцы на Кубани в XVIII в. // КЛИО. 1999. №2 (8); Его же. Политика царизма в отношении казаков-некрасовцев: этапы и характеристика // КЛИО. 1997. №4; Его же. Русско-турецкая война 1768-1774 гг. и переселение казаков-некрасовцев в Османскую империю // Голос минувшего. Кубанский исторический журнал. Краснодар, 2000. №1-2 и др.
[55] Сень Д.В. «Войско Кубанское Игнатово Кавказское»: исторические пути казаков-некрасовцев»: исторические пути казаков-некрасовцев (1708 – конец 1920-х гг.). Краснодар, 2001.
[56] См.: Маркедонов С.М. Казачество: единство или многообразие?: проблемы терминологии и типологии казачьих сообществ // Казачество России: прошлое и настоящее. Сб.науч.ст. Ростов н/Д, 2006. Вып.1; Усенко О.Г. Начальная история Кубанского казачества (1692-1708 гг.) // Из архива тверских историков. Сб.науч.ст. Тверь, 2000. Вып.2; Боук Б.М. К истории первого Кубанского казачьего войска: поиски убежища на Северном Кавказе // Восток. 2001. №4; Мильчев В.И. Дискуссия о времени появления некрасовцев в Северо-Западном Причерноморье в свете документов Российского государтвенного архива древних актов// Липоване: история и культура русских-старообрядцев/ Ред.-сост. А.А. Пригарин. Одесса, 2005. Вып. 2 и др.
[57] Эварницкий Д.И. История запорожских казаков. Т.1-3. СПб., 1892-1897.
[58] Кондратович Ф. Задунайская Сечь // Киевская старина. 1883. Т.5 (январь); Сведения о задунайских запорожцах // Киевская старина. 1889. Т.24 (январь).
[59] Голобуцкий В.А. О социальных отношениях в Задунайской Сечи // Исторические записки. Т.30. М.,1949; Его же. Запорожское казачество. Киев, 1957 и др.
[60] См.: Бачинский А.Д. Основные этапы крестьянско-казацкой колонизации Буджакской степи и низовий Дуная в XVIII – начале XIX вв. // Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы. 1964. Кишенёв, 1965; Его же. Дунайские некрасовцы и задунайские запорожцы // Историческое краеведение Одесщины. Вып.6. Одесса, 1985 (на укр. яз.) и др.
[61] Iсторiя україньского козацтва. Нарим у двох томах./ Вїдповiд ред. В.А. Смолiй. Т.1-2. Киев,2006; Гуржiй О.I. Гетьман Iван Скоропадьский i запорожцi (1708-1722 рр.) // Запорожве козацво в українскiй iсторii та нацiональнiй самовидомостi. Матер. наук конф. Київ – Запорiжжя, 1997 и др.
[62] Мильчев В.И. Запорожцi на вiйсковому кордонi Австрiйської iмперiї наприкiнцi XVIII столiття // Пам'ять столiть. №2. Київ, 2003. С.50-56.
[63] Iсторiя української емiграцiї/ Пiд ред. Б. Лановика. Учеб пос. – Київ, 1997.
[64] Яценюк Г.М. Украинская политическая эмиграция и Гетманщина в 1710-1742гг.: политико-дипломатический аспект. Дисс. … канд. ист. наук. Черновцы, 2005 (на укр. яз.).
[65] Там же с. 178.
[66] Там же с. 166.
[67] См.: Очерки истории Калмыцкой АССР. Дооктябрьский период. М.,1964.
[68] Батмаев М.М. Калмыки в XVII-XVIII вв. События, люди, быт. В 2-х кн. Элиста, 1993.
[69] Дорджиева Е.В. Откочёвка большой части калмыков из России в Джунгарию в 1771 году. Автореф. дисс. … канд. ист. наук Волгоград, 1993; Его же. Исход калмыков в Китай в 1771 г. Ростов н/Д, 2002.
[70] Колесник В.И. Последнее великое кочевье: переход калмыков из Центральной Азии в Восточную Европу и обратно в XVII и XVIII веках. Автограф. дисс. … докт. ист. наук. Волгоград, 2003. С.31.
[71] Ялбулганов А.А, Ногайцы: история расселения и демографии. XVII-XIX вв. М.,2001.
[72] Трепавлов В.В. История ногайской орды. М., 2002.
[73] Сикалиева (Шейхалиева) А. И.-М. Ногайский исторический эпос. Черкесск, 1994.
[74] Алиева С.-И.-Г. Ногайцы Северо-Западного Кавказа в исторических процессах XVIII – нач. XX вв. Автореф. дисс. … канд. ист. наук Армавир, 2000.
[75] См.: Лашков Ф.Ф. Исторический очерк крымско-татарского землевладения // ИТУАК. №24. Симферополь, 1896; Его же. Шагин-Гирей, последний крымский хан. Исторический очерк. Симферополь, 1991 и др.
[76] См.: Крючков А.В. Присоединение Крыма к России и начальный этап его включения в общеимперское пространство. Последняя треть XVIII – начало XIX в. Автограф. дисс. … канд.ист. наук. Саратов, 2006.
[77] Kucharski L. Pomkowskiz. Wokoz podstawowych pojec I definicji // Polacy w swiecie. Lublin, 1986. Cz.1 S.19-41.
[78] См.: Берг Н.В. Записки о польских восстаниях и заговорах 1831-1864 гг. Познань, 1883-1885; Драгомаров М.П. Герцен, Бакунин, Чернышевский и польский вопрос. СПб.,1906;Польская эмиграция до и во время последнего мятежа. СПб.,1875.
[79] См.: Белявская И.М. А.И. Герцен и польское национально-освободительное движение 60-х годов XIX в. М., 1954; Фалькович С.М. Из истории польской эмиграции в Османской империи в конце 50 – начале 60-х годов XIX в. // Краткие сообщения Института народов Азии. – Т. XXX. 1961; Гросул В.Я. Польская политическая эмиграция на Балканах в 40-50-х гг. XIX в. // Балканский исторический сборник. II. Кишинёв, 1970; Митина Н.П. Социальный состав участников польского восстания 1830-31 гг. (по спискам эмигрировавших или скрывающихся от репрессий) // Историко-социологические исследования. М., 1970; Попков Б.С. Польский учёный и революционер Иоахим Лелевель. Русская проблематика и контакты. М., 1974; Борисенок Ю.А. Михаил Бакунин и «польская интрига». 1840-е годы. М.,2001 и др.
[80] См.: Корнилов А. Русская политика в Польше со времён разделов до начала XX века. Пг.,1915; Воронков И.А. Польские тайные общества в Литве и Белорусии в конце XVIII и первом тридцатилетии XIX в.// Исторические записки. Т.60. 1957; Комин В.В., Червякова М.М. История российской революционной эмиграции. Калинин, 1985.
[81] См.: Potyra K. Zadanie w upowszechninniu znajomosci jezika Polskiego warod Polonii // Jezyk: Kultura Polska w szkolnictwie I oswiacie polonijnej. – Lublin, 1988. S.1-11;Польская эмиграция: история и современность (Обзор польской литературы) / сост. Н.В. Прасолова ред. Л.К. Шкаренков. М.: ИНИОН, 1989.
[82] См.: Быховская-Иванова Е. Пётр Великий в Карловых Варах. Прага, 1946; Дриссен Й. Пётр I в Южных Нидерландах // Страна Синей Птицы. Русские в Бельгии. М.: Наука, 1995; Мазин К.А. Русский бомонд на европейских курортах XVIII-первая половина XIX в. //Современные проблемы сервиса и туризма. 2009. №2; Брикнер А.Г. Русские дипломаты-туристы в Италии в XVII столетии // Русский вестник Т.128. СПб.,1877; Пыпин А.Н. Путешествия за границу времён Петра Великого // Вестник Европы.1897. Кн.9.
[83] См.: Тучков И. Италия глазами русских путешественников. Очерк первый // Русская мысль. 1998.№ 4210; Черкасов П. Пётр Великий во Франции (май – июнь 1717 года)// Русская мысль. 1997. № 4172.
[84] Сивков К.В. Путешествие русских людей за границу XVIII веке. СПб, 1994. Травников С.Н. Путевые записки петровского времени (проблема историзма).:Учеб. пос. М., 1987.
[85] Иванов А.Е. Российское академическое зарубежье XVIII – начала XX века (к постановке научно-исторической проблемы)//Источники по истории адаптации российских эмигрантов в XIX – XX вв.: Сб. ст. – М.: ИРИ РАН, 1997.
[86] См.: Радовский М.И. Из истории англо-русских научных связей. М.-Л.,1961; Бекасова А.В. Из истории русско-голандских научных связей в XVIII веке// Науковедение. 2001. №1; Панибратцев А.В. Просвещение разума. Становление академической науки в России. СПб., 2002.
[87] Гюлашанян Э.Г. Академия наук и университеты Российской Империи: История международных научно-педагогических связей. 1724-1917. Автореф. дисс. … канд.ист.наук. Невинномыск, 2003.
[88] Сухомлинов М.И. Ломоносов – студент Марбургского университета//Русский вестник.1861. №1.
[89] См.: Подвысоцкий А. Отправка купеческих сыновей в Англию. 1766г. // Русская старина.1875. Июль (Т.13); Арсеньев А.В. История посылки первых русских студентов за границу при Борисе Годунове.СПб.,1887; Шмурло П.В. Постников. Несколько данных для его биографии // Учёные записки имп. Юрьевского университета. 1894. №1; Цветаев Дм. Медики в Московской России и первый русский доктор. Историко-биографический очерк. Варшава, 1896.
[90] Рачинский А.В. Первые русские гардемарины за границей // Русский вестник. 1876. №11.
[91] См.: Михайлова М.В. Русские архитекторы-пенсионеры в Италии (вторая половина XVIII-первая треть XIX века) // Россия и Италия. Встреча культур. Вып.4. М.,2000; Гузевич О. Гузевич И. Великое посольство. СПб.,2003.
[92] См.: Безбородов М.А. Д.И. Виноградов – создатель русского фарфора. М.-Л., 1950; Куприянов В.В. К.И. Щепин – доктор медицины XVIII в. М.-Л.,1953; Райков Б.Е. Академик Василий Зуев, его жизнь и труды. М.-Л., 1955; Морозов А.А. М.В. Ломоносов. Путь к зрелости. 1711-1741 гг. М.-Л., 1962; Мусина Т.А. А.П. Протасов – русский академик XVIII века. М.-Л., 1962; Она же И.И. Лепёхин. М.-Л.,1965; Павлова Г.Е., Фёдоров А.С. Михаил Васильевич Ломоносов. М., 1986; Старцев А.И. Радищев. Годы испытаний. М.,1990.
[93] Осипов В.И. Русские студенты Петербургской академии в немецких университетах в XVIII веке // Памятники культуры. Новые открытия: Ежегодник РАН. 1996. М.,1998; Кузнецов Б.И. «За наукой в чужедальние края»: первые русские студенты за границей// Родина.2000.№10; Андреев А.Ю. «Учёности ради изгнанники»: опыт изучения русского студенчества в немецких университетах XVIII – первой половине XIX века // Россия и Германия. Вып. 3. М.,2004.
[94] Андреев А.Ю. Русские студенты в немецких университетах XVIII – первой половине XIX века. М.: Знак, 2005.
[95] См.:Winter E. Halle aus Ausgangspunkt der deutschen Russulandkunde. Berlin,1953; Его же. L. Blumentrost d.j. und die Anfange der Peterburger Akademie der Wissenschaften // Jahrbuch fr Geshichte der UDSSR und der volkde moknstische Lnder Europas. Bd.8. Berlin, 1964; Mhlpfordt G. Russlands Aufklrer und die mitteldentsche Aufkhrung // Deutsch-Russische Beziehungen im 18. Jahrhendert/Hrsg. von C. Grau, S. Karp. Wisbaden, 1997 и др.
[96] Андреев А.Ю. Русские студенты… С.172.
[97] Там же. С. 44-45.
[98] Там же С.161.
[99] Шестаков В.П. Русские в британских университетах: Опыт интеллектуальной истории и культурного обмена. – СПб.: Нестор – История, 2009.
[100] См.: Костяшов Ю.В., Кретинин Г.В. Российские студенты времён Петра I в Кёнигсберге // Вопросы истории. 1994. №3; Их же. Петровское начало: Кёнигсбергский университет и российское просвещение в XVIII веке. Калининград, 1999.
[101] Кретинин Г.В. Под Российской короной, или русские в Кёнигсберге. 1758-1762. Калининград, 1996.
[102] Петров В.П. Русские в истории Америки. Вашингтон, 1988; См. также: Рейтман М. Знаменитые иммигранты из России. Очерки о россиянах, добившихся успеха в США. Ростов н/Д, 1999.
[103] Давидсон А.Б., Макрушин В.А. Облик далёкой страны. М.,1975; Их же. Зов далёких морей. М., 1979.
[104] См.: Старцев А.И. Ф.В. Каржавин и его американские путешествия // История СССР. 1960. №3.
[105] См.: Чудинов А.В. Ж. Ромм и П. Строганов в революционном Париже // Россия и Франция. XVIII – XX вв. Кн.2. М., 1998; Керов В.А. Французская колонизация Мадагаскара и граф Беневский. М.: РУДН, 2008.
[106] Медушевский А.Н. Утверждение абсолютизма в России. М., 1994. С. 37.
[107] См.: ГАРФ. Ф.6672. Оп.1.Д.16.Л.3-14 (источник: грамоты и акты о привилегиях и государственной печати Войска Донского. 1704-1718гг.); Д.17.Л.1-2.
[108] Там же. Д.8. Л.21-34.
[109] Там же. Д.10. Л.1-54.
[110] См.: РГИА. Ф. 1088. Оп. 20. Д. 638. Л. 1-4 об.
[111] См.: РГАДА. Ф.25.Оп.1.Д.204.
[112] См.: РГАДА. Ф. 7; ГАРФ. Ф. 1726.
[113] ОПИ ГИМ. Ф.3.Оп. «С». Д.58; Д.94.
[114] Там же. Ф.342. Д.40.
[115] Там же. Д.39.
[116] Попов А.В. Русское зарубежье и архивы. М., 1998. С. 111-112.
[117] Цимбаева Е.Н. Русский католицизм. Забытое прошлое российского либерализма. М., 1999. С. 22.
[118] См.: Кубанский сборник. Труды Кубанского областного статистического комитета. Екатеринодар, 1911. Т. XVI.
[119] Есипов Г. Раскольничьи дела XVIII столетия. СПб., 1861.
[120] Сборник материалов для запорожских казаков/сост. Д.И. Эварницкий. СПб., 1888.
[121] Богословский М.М. Петр I. Материалы для биографии. М., 1940. Т.1.
[122] Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 10. Служебные документы. Письма 1734–1765 гг. М.-Л., 1957.
[123] Православие на Дальнем Востоке. 275-летие Российской Духовной миссии в Китае. СПб., 1993.
[124] Россия и Африка. Документы и материалы. XVIII-1960 г. М., 1999.
[125] Блинова М.С. Современные социологические теории миграции населения. М., 2009.
[126] Ионцев В.А. Международная миграция населения: теория и история изучения. М., 1999. Вып. 3. С. 85.
[127] Кабузан В.М. Эмиграция и реэмиграция в России в XVIII — начале XX века. М., 1998.
[128] См.: Дмитриев А.В., Слепцов Н.С. Конфликты миграции. М., 2004; Сухов А.Н., Трыканова С.А. Миграция в Европе и ее последствия. М., 2008; Транзитная миграция и транзитные страны. Теория, практика и политика регулирования. М., 2009.
[129] Тишков В.А. Исторический феномен диаспоры // Национальные диаспоры в России и за рубежом в XIX–XX вв. М., 2001. С. 9, 22.
[130] Тарле Г.Я. История российского зарубежья: некоторые понятия и основные этапы // Проблемы изучения истории российского зарубежья. М., 1993. С. 14.
[131] Пивоваров Ю. С. Русская политика в ее историческом и культурном отношениях. М. 2006. С. 9-11.
[132] Паин Э. А. Распутица: Полемические размышления о предопределенности пути России. М., 2009. С. 35-37.
[133] Там же. С. 41.
[134] Булдаков В.П. Quo vadis? Кризисы в России: пути переосмысления. М., 2007. С. 35.
[135] Медушевский А.Н. Размышления о современном российском конституционализме. М., 2007. С. 164.
136 См.: Блинова М.С. Современные социологические теории миграции населения. М., 2009; Цапенко И. Управление миграцией. Опыт развитых стран. М., 2009; Акопов С., Розанова М. Идентичности в эпоху глобальных миграций. М., 2010.
[137] См.: Филиппов Ю.Д. Эмиграция. СПб., 1906; Воблый К.Г. Заокеанская эмиграция, ее причины и следствие. Варшава, 1904; Тизенко П. Эмиграционный вопрос в России 1820-1910. Либава, 1909; Курчевский Б. О русской эмиграции в Америку. Либава, 1914 и др.
[138] См.: Бонч-Бруевич В.Д. Духоборы в канадских прериях. Пг., 1918; Смолянский Г. Мировая миграция и иммиграция. М., 1926; Оболенский (Осинский) В.В. Международные и межрегиональные миграции в довоенной России. М., 1928; Ларин Ю. Евреи и антисемитизм в СССР. М.;Л., 1929.
[139] См.: Баграмов Л.А. Иммигранты в США. М., 1957; Шлепаков А.Н. Украiнська трудова емиграцiя в США та Канадi: кiнець XIX — початок XX ст. Киев, 1958; Щербатюк И.Е. Социально-экономические причины эмиграции трудящихся масс Галиции, ее формы и последствия (вт. пол. XIX — начало XX столетия): автореф. дисс… к.э.н. Киев, 1965; Богина Ш.А. Иммиграция в США накануне и в период гражданской войны: (1850–1865 гг.) М., 1965; Шлепаков А.Н. Американская историография о роли иммиграции в США // Новая и новейшая история. 1966. № 3.
[140] См.: Арсеньев Ю.М. Ленин и социал-демократическая эмиграция 1900-1904. М., 1971;Якушкина А.П. Ленин и заграничная организация РСДРП (1905-1917). М., 1972; Бернов Ю.В., Манусевич А.Я. Ленин в Кракове. М., 1972 и др.
[141] См.: Григорьева Е.А. Революционно-народническая эмиграция конца XIX в.: Автореф. дисс. … к.и.н. М., 1970; Киперман А.Я. Главные центры русской революционной эмиграции 70-80-х гг. XIX в. // Исторические записки. 1971. Т.88.
[142] Гросул В.Я. Российские революционеры в Юго-Восточной Европе (1859-1864). Кишинев, 1973.
[143] См.: Берзина М.Я. Формирование этнического состава населения Канады (этностатистическое исследование). М., 1971; Ее же. Этнический состав населения США: краткий историко-статистический очерк // Национальные процессы в США. М., 1973; Богина Ш.А. Иммиграция в США в новое время // Основные проблемы истории США в американской историографии. 1861-1918. М., 1974.
[144] См.: Тудоряну Н.Л. Очерки российской трудовой эмиграции периода империализма (в Германию, Скандинавские страны и США). Кишинев, 1986; Стрелко А.А. Славянское население в странах Латинской Америки (исторический очерк). Киев, 1980.
[145] См.: Татоли Т.В. Российско-болгарские революционные связи (1906-1914). Автореф. дисс.... к.и.н. Киев, 1986; Черненко А., Шляхов А. Участники первой русской революции в Аргентине // Латинская Америка. 1980. № 11; Бернов Ю.В., Манусевич А.Я. В краковской эмиграции. Жизнь и деятельность В.И.Ленина в 1912-1914 гг. М., 1988.
[146] См.: Гросул В.Я. Революционная Россия и Балканы (1874-1883). М., 1980; Его же. Российская революционная эмиграция на Балканах в 1883-1895 гг. М., 1988.
[147] Киперман А.Я. Разночинская революционная эмиграция (1861-1895). Тамбов, 1980.
[148] Комин В.В., Червякова М.М. История российской революционной эмиграции. Калинин, 1985.
[149] Русская эмиграция до 1917 года - лаборатория либеральной и революционной мысли. СПб., 1997; Цимбаева Е.Н. Русский католицизм. Забытое прошлое российского либерализма. М., 1999; Россия в изгнании. Судьбы российских эмигрантов за рубежом. М., 1999.
[150] Шулепова Э.А. Роль и место Православной Церкви в процессе адаптации русской эмиграции // Российское зарубежье: история и современность. М., 1998; Пархоменко Т.А. Русская эмиграция: истоки, проблемы и перспективы // Российское зарубежье: история и современность. М., 1998.
[151] См.: Болотов В.Х., Кумыков А.М. Феномен наций и национально-психологические проблемы в социологии русского зарубежья. М., 1998; Казина О. Русские в Англии (русская эмиграция в контексте русско-английских литературных связей в первой половине XX в.). М., 1997.
[152] Кабузан В.М. Эмиграция и реэмиграция в России в XVIII — начале XX века. М., 1998.
[153] См.: Дзагуров Г.А. Переселение горцев в Турцию. Ростов-на-Дону, 1992; Кумыков З.Т. Вопрос о выселении адыгов в Турцию в 50-60-е годах XIX в. в историческом кавказоведении. Нальчик, 1998; Ибрагимова З.Х. Чеченская история: Политика. Экономика. Культура (Вторая половина XIX века). М., 2002 и др.
[154] См.: Атропов О.К. История отечественной эмиграции. Учеб. пос. Астрахань, 1996. Кн.1-2; Семочкина Е.И. История Российской эмиграции XX век. Учеб. пос. Челябинск, 1998.
[155] См.: Рудницкий А.Ю. Русские в Австралии // Голос Родины. 1990. № 3; Владимирская Т.Л. Русские мигранты в Парагвае // Вопросы истории. 1995. № 11-12; Святославский А.В. Русские на североамериканском континенте в XIX — начале XX в. (события, факты, цифры) // Культура Российского зарубежья. М., 1995.
[156] См.: Андреев А.Ю. Русские студенты в немецких университетах XVIII – первой половины XIX века. М., 2005; Гросул В.Я. Русское зарубежье в первой половине XIX века. М., 2008; Пивовар Е.И. Российское зарубежье… 2008.
[157] Медушевская О.М. Теория и методология когнитивной истории. М., 2008.
[158] Журналистика Русского Зарубежья ХIХ – ХХ веков/под ред. Г.В. Жирнова: Учеб. пос. СПб., 2003.
[159] Вандалковская М.Г. Историческая мысль русской эмиграции. 20-30-е гг. ХХ в. М., 2009.
[160] Суомела Ю. Зарубежная Россия. Идейно-политические взгляды русской эмиграции на страницах русской европейской прессы в 1918-1940 гг. СПб., 2004.
[161] Ипполитов С.С. Российская эмиграция и Европа: несостоявшийся альянс. М., 2004.
[162] См.: Боровик М., Шемберко Л. Европейский вектор современной российской эмиграции: проблемы безопасности // Европейская безопасность: события, оценки, прогнозы. М., 2005. Вып. 15; Ахиезер А. С. Эмиграция как индикатор состояния российского общества// Мир России. 1999. № 4. С.163-174.
[163] Ершов В.Ф. Российское военно-политическое зарубежье в 1918-1945 гг. М., 2000.
[164] Ларюль М. Идеология русского евразийства или мысли о величии империи. М., 2004;
[165] Емельянов Ю.Н. История в изгнании. Историческая периодика русской эмиграции (1920-1940-е годы). М., 2008.
[166] Полное собрание законов Российской империи. (ПСЗРИ) Т. II. № 847-850.
[167] РГАДА. Ф. 18. Оп. 1. Д. 306. Л 3-10.
[168] ПСЗРИ. Т. XVI. № 11720.
[169] Кожолянко Г.К. Социально-экономическое положение Северной Буковины в конце XVIII - первой половине XIX в. Автореф. дисс. … канд. ист. наук. Черновцы, 1980. С. 19.
[170] Сечь Д.В. Казаки-некрасовцы на Кубани…. С. 198.
[171] РГАДА. Ф. 89. Оп. 1. Д. 1.
[172] Эварницкий Д.И. Указ. соч. Т. I. СПб., 1892. С. 565.
[173] Колесник В.И. Указ. соч. С. 29.
[174] Кабузан В.М. Эмиграция и реэмиграция… С. 40.
[175] Там же. С. 47.
[176] Воронков И.А. Указ. соч. С. 286.
[177] Комин В.В., Червякова М.М. Указ. соч. С. 61.
[178] См.: Ключевский В.О. Курс русской истории: В 8 т. М., 1958. Т. 4. С. 22.
[179] Там же. С. 372-373.
