Идеологическое воздействие политики самодержавия на сознание элиты российского дворянства второй половины xviii века (по материалам законодательства и переписки)

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ

На правах рукописи

Марасинова Елена Нигметовна

ИДЕОЛОГИЧЕСКОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ ПОЛИТИКИ САМОДЕРЖАВИЯ НА СОЗНАНИЕ ЭЛИТЫ

РОССИЙСКОГО ДВОРЯНСТВА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII ВЕКА

(По материалам законодательства и переписки)

Специальность 07.00.02 – Отечественная история

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

Москва - 2008

Работа выполнена в Центре истории русского феодализма

Института российской истории РАН

Официальные оппоненты:	доктор исторических наук Гросул Владислав Якимович, Институт российской истории РАН доктор исторических наук Козлова Наталья Вадимовна, Московский государственный университет им. Ломоносова доктор филологических наук Песков Алексей Михайлович, Институт высших гуманитарных исследований им. Е.М.Мелетинского РГГУ
Ведущая организация:	Институт российской истории РАН (Санкт-Петербург)

Защита состоится « ___ » ________________ 2008 г. в 11.00 часов на заседании диссертационного совета Д 002.018.01 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора исторических наук при Институте российской истории РАН по адресу: 117036, Москва, ул. Дм.Ульянова, 19, ауд. 2.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Института российской истории РАН

Автореферат разослан « ___ » ________________ 2008 г.

Ученый секретарь

Диссертационного совета,

кандидат исторических наук Е.И.Малето

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. Работа посвящена одной из узловых проблем русской истории – взаимоотношениям власти и образованной элиты. Разработка этой тематики позволяет дать более точную и полную характеристику ключевым чертам российской цивилизации и понять глубинные, а главное – объективные, причины некоторых важных противоречий современности. Применительно к России XVIII века данная проблема приобретает особую остроту. Жесткие обстоятельства существования страны с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта и необходимость решения серьезных геополитических задач обусловили доминирующую роль государства во всех сферах жизни общества и установление самодержавной власти. Предпринятый Россией XVIII столетия прорыв, сопровождающийся как стремительной европеизацией, так и неизбежным ужесточением крепостничества, а также расширением сферы его действия, привел к усилению социальной напряженности. Внутренние проблемы усугублялись включением в состав державы народов, различающихся по социально-экономическому уровню, этноконфессиональной принадлежности и историческому опыту. В этих обстоятельствах целенаправленное формирование результативных механизмов воздействия на сознание многонациональной элиты, а также символов и понятий, способных поддержать идеологическую целостность расширяющей свои границы евразийской империи, могут рассматриваться как важнейшее условие жизнеспособности общества, средство амортизации нагнетающихся противоречий. Таким образом, изучение каналов влияния абсолютистской доктрины на ценностные ориентации дворянства даст возможность в новом ракурсе взглянуть на типологию российской государственности и оценить роль самодержавной власти и как инициатора и гаранта имперского могущества, и как главной силы, противостоящей фрондерским настроениям первых поколений русской интеллигенции. Проблема идеологического и социопсихологического аспектов взаимоотношений власти и элиты не мене актуальна и для концептуального исследования социальной истории высшего класса, анализ психологии которого даст возможность оценить результативность функционирования абсолютистской идеи, а также выявить причины сбоя механизма влияния престола на сознание дворянина и возникновения фрондерских настроений в среде образованной элиты. Наконец, изучение идеологической политики самодержавия и степени ее успешности предполагает выявление в документах сведений о сложнейших процессах, протекающих в общественном сознании, социальной психологии и менталитете. Научное решение данной проблемы приобретает особую актуальность для совершенствования методов источниковедения и повышения информативной отдачи текстов с помощью междисциплинарных исследовательских приемов. Таким образом, центральной темой исследования стала идейная составляющая мобилизационной политики государства, вынужденного существовать в жестких природно-климатических условиях и в режиме нарастающей конкуренции со стороны других монархий.

Предмет исследования в диссертации охватывает следующие явления и процессы:

1. Идея абсолютизма, направленная на создание социальной опоры власти в лице преданного самодержавию высшего сословия, по уровню образования и социальной мобильности соответствующего веку европейского Просвещения;
2. Механизмы социального контроля власти, призванные воспитать государственное сознание у дворянства;
3. Степень результативности идеологической политики монархии или характер «обратной связи», на которую рассчитана любая государственная доктрина.

Объект исследования в диссертации включает в себя целый ряд характеристик идеологии, сознания, психологии и менталитета русского общества второй половины XVIII века: содержание государственной доктрины, под которым понимается совокупность идей, ценностей и символов, направленных на обеспечение внутренней стабильности и мобилизацию человеческих ресурсов, решение внешнеполитических задач, а также создание образа власти и императора; каналы воздействия власти на сознание дворянства; политическое мышление элиты дворянства проявившееся в таких процессах, протекающих в общественном сознании высшего сословия, как: восприятие образа императора; смысл, который вкладывал дворянин в понятие «служба монарху и отечеству»; идеи, обеспечивающие психологическую сплоченность господствующего класса. Глубина неизбежно возникающего зазора между мобилизационными усилиями власти, которая определялась ее представлениями о государственном престиже, идеальном устройстве общества, обязанностях подданного, и реальными предпочтениями дворянина будет оценена через анализ фрондерских и оппозиционных настроений в среде элиты высшего сословия.

Хронологические рамки работы ограничены второй половиной XVIII века, когда интенсифицировалось именно идеологическое воздействие власти на сознание «благородных подданных». В диссертации особое внимание уделяется Манифесту о вольности дворянства и детально анализируется отношение самодержавия к господствующему классу после отмены обязательного характера службы. Период правления Екатерины II может быть признан апогеем реализации дворянской политики абсолютизма и по-своему уникальным этапом в истории высшего сословия. Эти годы стали достаточно кратковременным моментом баланса между мобилизационными усилиями власти и степенью доверия просвещенной политической элиты к престолу. Таким образом, как дворянская политика самодержавия, так и сознание правящего сословия рассматриваются в момент высшей точки их развития, когда наиболее очевидны все связи и опосредования. В то же время, в диссертации предпринимается попытка понять истоки и основные тенденции дальнейшей трансформации взаимоотношений власти и элиты в Российской империи. В данном контексте затрагивается период, когда был дан мощный импульс законодательному в масштабах всего государства формированию статуса дворянства, т.е. время Петровского правления, и, с другой стороны, ставится вопрос о влиянии исканий образованной элиты второй половины XVIII века на величайшие достижения русской культуры начала XIX столетия. Таким образом, в диссертации автор обращается к так называемому «долгому XVIII веку», который начался, выражаясь метафорически, с великого посольства Петра 1698 года, и завершился на Сенатской площади.

Цели и задачи диссертации логично объединяются в несколько тематических блоков:

1. Выявить факторы, объективно связанные с природно-климатическими условиями существования исторического ядра российского государства, которые повлияли на сословную политику самодержавия. Определить роль идеологии в предпринятой властью мобилизации всех внутренних ресурсов и создании надежной социальной опоры в лице образованной преданной элиты. Воссоздать основное содержание государственной доктрины, рассматривая ее при этом как внутренне логичную, эволюционирующую концепцию, востребованную обстоятельствами и призванную облегчить решение стоящих перед страной задач.
2. Вскрыть действие механизмов социального контроля, направленных на воспитание государственного сознания у представителей высшего сословия.
3. Определить степень зависимости элиты от официальных ценностей путем анализа психологии высшего сословия и, в частности, ее отношения к власти, личности монарха, светскому обществу, государственной службе, крестьянству и т.д.

Методология исследования. Теоретической основой диссертации стал прежде всего принцип историзма и цивилизационного подхода. В контексте работы это означает поиск глубинных причин, определивших специфику российской государственности, которые обусловили такие важнейшие черты развития русского общества, как сильная власть государства, установление самодержавия и его ведущая роль во всех социальных сферах, включая идеологию, культуру, образование и повседневную жизнь подданных; доминанта внеэкономического принуждения крестьянина и жесткий режим крепостничества; закономерная потребность престола иметь надежную опору в лице консолидированного слоя светских феодалов. В этом контексте особый смысл приобретает сравнительный подход, суть которого заключается не только в эвристическом значении сопоставления социальных процессов в русском обществе XVIII века и в других государствах, но и в отказе от европоцентризма и классики западной модели развития.

На основании методологического принципа признания главенствующей роли гео-климатических и социально-экономических факторов в развитии общества констатируется определяющее влияние всех перечисленных выше обстоятельств на идеологическую политику власти, сознание элиты и психологию образованного дворянина. Иначе говоря, такие часто резко критикуемые в историографии факты российского прошлого, как самодержавие, крепостничество, зависимость высшего сословия от государства и т.д., рассматриваются в работе как компенсационные механизмы, закономерное возникновение которых непосредственно связано с фундаментальными особенностями исторического развития России. Данный объективный подход исключает недопустимые в историческом исследовании нравственно-этические оценки и использование при изучении прошлого дихотомии «хорошо-плохо».

В то же время работа строится на основе принципа причинности и признании обратного влияния психологического склада русского народа, а также сознания элиты дворянства и индивидуальных качеств личности, в особенности личности монарха, на все социальные катаклизмы драматичного XVIII века. То есть важнейшим аспектом теоретической базы диссертации является антропологический метод исследования, который предполагает выявление человеческого содержания исторического процесса. Использование основных положений теории элит в качестве одного из методологических принципов исследования позволило констатировать определяющее влияние взаимоотношений дворянства и власти на семантическую карту русского общества второй половины XVIII века. Наконец, еще одним приемом изучения идеологического воздействия абсолютизма на менталитет высшего сословия стал принцип системного анализа. В работе использованы такие его составляющие как, эффективность всестороннего исследования явления в момент его максимального развития, а также закон противоречивого единства центра и периферии, когда, например, новые явления в психологии дворянства давали о себе знать не в эпицентре действия общепринятых ценностей, а в сферах, от него удаленных.

Наконец, теоретическая база диссертации строится на основе методов научного источниковедения, которые заключаются в следующем:

1. Формирование источниковой базы в соответствии с генеральной совокупностью реально существовавших текстов, социальными функция привлекаемых к работе документов и исследовательскими задачами.
2. Структурная обработка содержащейся в документах информации и комплексное сопоставление сведений, извлеченных из источников различного вида, что предполагает прочтение исторического текста с применением междисциплинарных методов контент-анализа и понятийной истории, а также исследовательских приемов, использующихся в семиотике, социальной психологии, антропологии, литературоведении.
3. Целенаправленный лексический и терминологический анализ источника, базирующийся на признании того факта, что язык эпохи являлся индикатором изменений в обществе, фактором, влияющим на сознание современников, действенным орудием социального контроля со стороны политической власти.

Новизна работы. В диссертации впервые в историографии предпринята попытка концептуальной характеристики взаимоотношений власти и дворянства в широком социокультурном контексте истории XVIII столетия с помощью междисциплинарных приемов комплексного источниковедения, использующихся на основе принципа историзма и цивилизационного подхода. В работе исследуется практически не изученная проблема каналов воздействия идеологии власти на сознание высшего сословия. Убедительно доказывается, что именно зарождение оппозиционных настроений в среде образованной элиты второй половины XVIII века предопределило появление первых поколений интеллигенции и расцвет русской литературы в XIX столетии. Наконец, в работе применен метод структурного текстологического анализа законодательства и переписки, что позволило актуализировать информацию, не доступную при иллюстративном использовании документов.

Практическое значение диссертации заключается не только в возможности использовать результаты исследования в учебных курсах по русской истории, литературе, культуре. Важно, что в работе вскрываются объективные причины существования сильной верховной власти в стране, вынужденной существовать в режиме мобилизационной экономики и жесткой конкуренции других государств. В данном контексте становится очевидной закономерность одного из главных противоречий русской истории Нового времени – противоречия между достоинством подданного сильной державы и свободой индивидуальности образованной личности, усвоившей ценности европейского индивидуализма века Просвещения. Понимание глубинных корней этого конфликта даст возможность более мудро отнестись к катаклизмам прошлого, что в, конечном итоге, приведет к углублению чувства патриотической гордости и причастности к драматичной тысячелетней истории русской цивилизации. Апробация очерченного круга проблем была отражена в двух монографиях (общим объемом 50 п.л. издательства «РОССПЭН» и «Наука»), более чем в 50 статьях (из них 12 в журналах, рекомендованных ВАК для опубликования основных результатов диссертаций на соискание ученой степени доктора наук), (общим объемом более 50 п.л.), а также в трех тематических сборниках, главным редактором которых является соискатель. Основные идеи работы обсуждались на конгрессах, симпозиумах, конференциях, межвузовских семинарах, циклах лекций по источниковедению и русской культуре в МГУ им. М.В.Ломоносова и ряде зарубежных университетов, на заседаниях научного производственного совета и центра по изучению русского феодализма ИРИ РАН.

Структура работы. Диссертация включает введение, историографический обзор, критику источниковой базы, четыре главы, заключение, список привлеченных архивных источников и опубликованных источников, а также библиографию. Первая глава посвящена формированию основ государственной доктрины самодержавия, во второй главе рассматривается державная идея и результативность сословной политики в царствование Екатерины II, третья глава затрагивает отражение взаимоотношений власти и личности в политическом языке XVIII века, и, наконец, в четвертой главе анализируется возникновение оппозиционных настроений в среде образованного дворянства, в заключении подводятся основные итоги исследования.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Несмотря на отсутствие обобщающих работ, посвященных сословной политике власти по отношению к верхушке общества и особенностям государственного сознания правящего класса, данная тема затрагивается во многих правовых, литературоведческих и собственно исторических работах, обзор которых дается в разделе «ПРОБЛЕМНО-ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ ОЧЕРК». Существующее в науке единодушное признание активного воздействия государства на законодательное оформление социальной дифференциации общества соседствует с самыми различными трактовками этого процесса, проанализированными в параграфе «Основные итоги изучения сословного строя Российского государства»^[1] . Большинство историков полагает, что элементы сословной организации общества возникли вместе с древнерусским государством в XI в., развивались на протяжении столетий и получили окончательное законодательное оформление в Жалованной грамоте городам и дворянству. При этом высшее сословие или, по терминологии советских ученых, «класс-сословие» оказалось наиболее статуированным в результате целенаправленных усилий власти в XVIII веке.

Сущность сословной политики самодержавия имеет в науке разнообразные трактовки, которые условно можно объединить в три ведущие историографические концепции: тезис о всеобщем закрепощении сословий в XVI-XVII вв. и их постепенном освобождении на протяжении XVIII и XIX столетий^[2] ; вывод о продворянском характере российской монархии, защищающей интересы господствующего класса^[3] ; и, наконец, признание относительной независимости политических и правовых институтов власти от интересов различных социальных групп^[4]. При этом, на первый взгляд, вызывает недоумение тот факт, что все перечисленные тезисы могут присутствовать в рассуждениях одного исследователя. Однако данный историографический казус объясняется не противоречивостью концепции того или иного ученого и даже не ошибочностью идеи всеобщего закрепощения или, напротив, тезиса о единстве политических целей самодержавия и господствующего класса. Речь идет лишь о различных акцентах и различных ракурсах взгляда на единый, но крайне сложный, детерминированный самой спецификой российской государственности процесс формирования политики власти по отношению к дворянству, которая сочетала принуждение и гарантии высшего положения в обществе, осложняемые периодическими конфликтами власти с олигархическими притязаниями элиты.

Особым этапом этого процесса конституирования дворянского сословия, происходящего по инициативе власти, под ее контролем и отвечающего интересам государства, стало Петровское правление^[5], итоги изучения которого анализируются в параграфе «Историография формирования главных принципов политики самодержавия по отношению к высшему сословию в XVIII веке». В центре внимания исследователей, обращающихся в теме «власть и дворянство», традиционно остаются законодательные акты, регламентирующие характер службы высшего сословия и системы вознаграждения за нее, т.е. прежде всего указ о единонаследии 1714 года и Табель о рангах^[6]. При анализе указа 1714 г. важно проследить внутреннюю взаимосвязь между двумя его положениями - о правилах наследования имений и уравнении статуса поместья со статусом вотчины, а также необходимо дать интерпретацию этого документа в контексте всей сословной политики самодержавия и истории условной формы феодального землевладения, которая «ставила каждого помещика в прямую зависимость от государя, сделав факт обладания дозированной долей земли лишь следствием его верной службы»^[7]. Оформившееся в первой четверти XVIII веке собственно дворянское законодательство, по мнению многих специалистов, свидетельствует, что и после отмены «службы с земли» монархия видела в высшем сословии, прежде всего, кадровых военных, чиновников, придворных. Важнейшим документом, который воплотил «усилия государства» по «модернизации правовых основ службы»^[8], специалисты единодушно признают Табель о рангах, однако, последствия введения принципа выслуги имеют в историографии противоречивые оценки. Одни исследователи в расширении состава высшего сословия в результате действия принципа выслуги усматривают процесс «размывания дворянства», а другие, напротив, явление постепенного «одворянивания» преуспевающих на службе разночинцев, что представляется более аргументированным мнением^[9].

Таким образом, сословная политика Петра в отношении дворянства оценивается преимущественно в плоскости юридической и социальной проблематики. Результаты воздействия власти на приоритеты высшего сословия и методы социального контроля, направленные на создание преданной государству элиты так или иначе затрагиваются в ряде исследований^[10], однако, специальные работы, посвященные данной проблематике, отсутствуют. В итоге создается известный информационный вакуум, препятствующий формированию цельного представления о взаимоотношениях власти и высшего сословия в XVIII столетии и остается неясным, почему продолжала сохранять актуальность Петровская концепция службы и после Манифеста о вольности дворянства в последней трети XVIII. Обзору литературы, рассматривающей сословную политику престола в этот период, посвящен параграф «Историческая наука о взаимоотношениях власти и дворянства после отмены обязательного характера государственной службы». Пристальный интерес исследователей к Манифесту обусловил подробный анализ в научной литературе причин появления этого документа, его реализацию, социальную сущность и последствия. В ряде работ отмена обязательного характера службы непосредственно связывается с ликвидацией условного землевладения и превращением высшего сословия в сословие вотчинников, чьи землевладельческие права приходили все в большее противоречие со служебными обязанностями. К этой точке зрения примыкает наиболее распространенное в историографии мнение о настойчивом стремлении самого дворянства к свободе от тягостной государственной повинности^[11]. Отразилось в некоторых работах представление, что к началу 60-годов XVIII столетия самодержавие не нуждалось более в сохранении всеобщей служебной повинности для господствующего класса, поскольку за десятилетия действия Табели о рангах вырос слой профессиональных чиновников. Таким образом, с одной стороны, у власти был кадровый резерв, с другой – не хватало средств платить всем обязанным служить^[12].

Не меньшее внимание в литературе уделяется собственно нормативной части Манифеста, практике службы высшего сословия после его опубликования, деятельности Комиссии о вольности дворянства^[13], и, наконец, окончательной конфирмации свободы от обязательной службы в Жалованной грамоте^[14]. Многие исследователи разделяют мнение о принципиальном значении Жалованной грамоты в истории сословного строя, которая была отмечена законодательным оформлением социального статуса дворянства, ставшего, по мнению Б.Н.Миронова, «настоящим сословием». При этом одни специалисты усматривают в издании Жалованной грамоты начало формирования гражданских прав в российском обществе, которые постепенно должны были распространиться на все население, другие, напротив, связывают легитимно закрепленное расширение привилегий высшего сословия с еще большим ужесточением крепостничества. Таким образом, в историографии отсутствует единая оценка как целей законодательного оформления статуса высшего сословия, так и результатов, которых ожидала власть от целенаправленного структурирования своих отношений с дворянством. Целый спектр противоречивых взглядов на Манифест и Жалованную грамоту связан в известной степени с недостаточным вниманием специалистов к идеологической составляющей этих документов, которая имела сложное и неожиданное для власти влияние на сознание высшего сословия. Традиция изучения духовной жизни дворянина после отмены обязательного характера службы рассматривается в параграфе «Освещение в историографии результативности идеологического воздействия самодержавия на сознание элиты».

В литературе присутствует давно наметившаяся тенденция к дифференциации «практических» и «психологических» последствий Манифеста о вольности, Жалованной грамоты и в целом дворянского сословного законодательства, под воздействием которых сложились в конечном итоге уникальные условия для развития высшего сословия. Специалисты, так или иначе затрагивающие в своих работах проблемы социальной истории и культуры дворянства, приходят к выводу, что сословная политика престола спровоцировала и отчасти ускорила формирование новых тенденций в сознании и образе жизни господствующего класса. В силу особой сложности и внутренней противоречивости эти тенденции получили в историографии целый ряд различных наименований: появление феномена «неслужащего дворянина» и «частного человека», эмансипация дворянской литературы, возникновение первых поколений русской интеллигенции, распространение фрондерских настроений и т.д.^[15]

Однако традиция изолированного исследования общественного сознания и культуры дворянства, с одной стороны, и политики абсолютизма – с другой, оставила незамеченным факт глубокого противоречия между идеологической составляющей сословного законодательства и его последствиями. Во всех указах, которые были адресованы непосредственно высшему сословию, речь шла о «ревностной преданности» «Нашего вернолюбезного благороднейшего Российского Дворянства» и никак не о самостоятельной элитарной культуре. Тем не менее еще историки и литературные критики XIX века фиксировали наметившийся в царствование Екатерины II раскол власти и образованной элиты^[16]. В целом процесс эмансипации культуры, так или иначе отраженный в исторических и литературоведческих исследованиях, означал формирование «критического» общественного мнения, обретение независимости художественного слова, сакрализацию личности поэта и поэтического творчества, дифференциацию общественного сознания, которому стали тесны рамки единого официозного направления^[17]. В связи с этим ученому предстоит столкнуться с альтернативой – неизбежно ли созданные или отвоеванные у абсолютизма благоприятные условия для внутреннего развития личности приводят к ее конфронтации с правительством. Был ли у самодержавия шанс сохранить чувство имперского патриотизма у просвещенной элиты, которая бы продолжала служить власти, а не расшатывать ее? Масштаб государственной политики самодержавия и огромный внутренний потенциал российской дворянской культуры XVIII столетия потребует больших исследовательских усилий и, прежде всего, особых методик анализа документов.

Общая характеристика привлеченных к диссертации источников, их видовая классификация и главные принципы извлечения сведений, необходимых для решения поставленных исследовательских задач, раскрываются в разделе «ДОКУМЕНТАЛЬНАЯ БАЗА РАБОТЫ И МЕТОДЫ ЕЕ ИСТОЧНИКО­ВЕДЧЕСКОЙ КРИТИКИ». Выводы диссертации стали результатом комплексного и сравнительного изучения нескольких тысяч законодательных актов, опубликованных в Полном собрании законов Российской империи^[18], более трех тысяч писем и около 70-ти художественных и публицистических произведений, мемуаров, записок, дневников, проповедей, донесений, прошений, челобитных и т.д. Основу данного целенаправленно созданного собрания текстов составили такие массовые источники, как законы и переписка, которые и были подвергнуты сплошному анализу. Подобный выбор мотивировался видовыми особенностями указанных исторических документов, признанных наиболее информативными для исследования эволюции доктрины российского самодержавия и результативности ее воздействия на элиту высшего сословия. Законодательство в силу своих императивных и регулятивных функций контролирует мотивацию подданных, содержит сведения об идеологической политике государства, а также о самосознании и саморепрезентации власти. В то же время письма в отличие от мемуаров – источник синхронный, а в отличие от дневников – не просто результат внутренней рефлексии личности, а главное средство коммуникации людей XVIII столетия, факт открытого социального действия. Именно переписка верхушки господствующего сословия наиболее адекватно отразила характер зависимости формирующейся дворянской культуры от самодержавия.

В ходе работы над диссертацией в той или иной степени были учтены и проанализированы практически все законодательные акты, опубликованных в IV-XXIII томах ПСЗ под следующими наименованиями: манифесты, грамоты, уставы, учреждения, регламенты, резолюции, наставления, инструкции, рескрипты, реляции, распоряжения, высочайше утвержденные проекты и доклады, а также акты, сентенции, характерные для начала XVIII столетия артикулы, и, наконец, декларации, трактаты, конвенции, грамоты иностранным дворам, универсалы, которые относились преимущественно к сфере внешней политики Российской империи. Основной массив исходящих от верховной власти законов назвался указами, среди которых в свою очередь различались именные, сенатские, объявленные из Сената, сенатские вследствие именного, синодские, из Военной Коллегии и т.д.

Рабочая группировка привлеченных к диссертации законодательных актов в соответствие с их тематикой, социальными функциями и особенностями преломления основных положений государственной доктрины представлена в параграфе «Специфика отражения официальной идеологии самодержавия в законодательстве». Прежде всего в работе использовались законы, регламентирующие различные аспекты государственной службы дворянина и определяющие обязанности, привилегии и социальную структуру высшего сословия: образцы присяг, приносимых военными, гражданскими и духовными лицами, а также вступающими в службу, повышаемыми в чине и т.д.; инструкции об исправлении самых различных должностей, которые не только ограничивали круг обязанностей, но и задавали тип «идеального чиновника»; указы, регулирующие порядок смотров, продвижения по чиновной лестнице, систему отпусков и отставок, получение из Герольдии сведений о принадлежности чиновника к «благородному сословию», предоставление в Сенат списков произведенных в офицеры, акты, основанные на доносах об уклоняющихся от службы; законодательно закрепленные реестры «радетельных трудов» и соответствующих им поощрений, описание подвигов и отличий, за которые полагался тот или иной орден, указы о награждениях и пожалованиях, дипломы на княжеское, графское, баронское достоинство; постановления, отражающие взаимоотношения власти и «образованной личности», в частности, указы о запрещенных книгах и частных типографиях, об отношении к Франции периода революции, материалы по делу московских розенкрейцеров; наконец, в диссертации детально рассматриваются такие важнейшие документы, как Табель о рангах, Манифест «о даровании вольности и свободы российскому дворянству», «Грамота на права, вольности и преимущества благородного Российского дворянства».

В особую группу источников можно выделить законодательные акты, регулирующие отношения власти и подданных расширяющей свои границы Российской империи, в частности: объявляемые «во всенародное известие» манифесты, указы, грамоты и т.д., исполнению которых придавалось особое значение, - эти документы, рассылались во все присутствия, прибивались «на публичных местах» и читались во время церковных служб; указы, четко определяющие наименования посланий на высочайшее имя, процедуру подачи петиций, прошений, жалоб, челобитных, их формуляр, содержание, строго задаваемые эталоны адресации и подписи, социальный состав групп населения, имеющих право на обращение к престолу, штрафы и наказания, предусмотренные за нарушение протокола; законодательные акты, адресованные населению присоединенных территорий, а также российским подданным неправославного вероисповедания.

Информация, извлеченная из законодательных актов, позволила определить важнейшие ценности и символы государственной доктрины, воссоздать официально задаваемый образ «идеального подданного» и выявить методы социального контроля, призванного обеспечить выполнение этих многочисленных указов, распоряжений, инструкций и т.д. Степень результативности воздействия имперской идеологии на сознание дворянства, главной социальной опоры престола, исследовалась в работе путем детального анализа эпистолярного комплекса, составленного на основе обширной корреспонденции представителей верхушки господствующего сословия, общая характеристика которого дается в параграфе «Письма как источник по социальной истории элиты российского дворянства».

Использованная в диссертации корреспонденция в целом адекватно отражает генеральную совокупность чрезвычайно богатого эпистолярного наследия российского дворянства второй половины XVIII века и условно разделяется на традиционную, интимную и интеллектуальную переписку^[19]

. К традиционной переписке, преследующей конкретные, часто прагматичные цели и ориентированной на стандарт письмовников, относились прошения, жалобы, рекомендации, благодарности, соболезнования, поздравления, семейная переписка бытовой тематики. Интимные послания, охватывающие самый широкий круг вопросов и содержащие эмоциональное выражение мыслей и чувств автора, можно уподобить задушевному разговору. Интеллектуальная переписка, свидетельствующая об усложнении внутреннего мира «просвещенной личности» XVIII века, была распространена в среде писателей, драматургов, поэтов, масонов и в целом образованных людей того времени, отличалась тематической и сюжетной определенностью, логической подачей материала и мировоззренческой направленностью обсуждаемых проблем.

Анализ биографий авторов привлеченных к работе писем, обнаружил сложную структуру верхушки господствующего сословия, наличие нескольких пересекающихся по своему составу элит, среди них - элита власти, то есть близкие ко двору сановники; экономическая элита, к которой относились богатые латифундисты; просвещенная элита, первые поколения русской дворянской интеллигенции; и, наконец, элита прошлого, затухающие фамилии с гордой родовой памятью о прежнем могуществе. По активности мысли и интенсивности жизни эти круги составляли наиболее деятельную и думающую часть господствующего сословия, чья переписка отразила степень зависимости всего дворянства от идеологии самодержавия.

Привлеченные к работе эпистолярные источники не были органичены лишь перепиской дворянства. В диссертации также использовались сведения, сожержащиеся в посланиях Петра I (письма Екатерине I, адмиралу Ф.М.Апраксину и др.) и Екатерины II (государственным деятелям, монархам других стран, вел.кн. Павлу Петровичу, Вольтеру и т.д.), а также членов царской фамилии и их родственников, например переписка Вюртембергов; использивались письма дворян властвующим особам и представителям других социальных групп - крестьянам, купцам, иностранцам, и кроме того, разнообразные прошения и челобитные на высочайшее имя.

Помимо частной корреспонденции и законодательства выводы работы основываются также на данных других видов источников, материалы которых, однако, не были подвергнуты сплошному анализу. Эти документы можно ранжировать по видовой принадлежности, социальным функциям и специфике отражения реальности прошлого:

­- Законодательные акты, относящиеся к более раннему периоду, в частности, отдельные статьи Судебников 1497 г., 1550 г., 1589 г. и Соборного Уложения 1649 г., а также некоторые указы конца XVIII – начала XIX вв., опубликованные в XXIV-XXVI томах ПСЗ.

- Источники, проясняющие обстоятельства возникновения тех или иных законов, но не вошедшие непосредственно в их текст, в том числе императорские распоряжения и распоряжения крупных чиновников, донесения, доклады, письма в Сенат. К этой же группе можно отнести нереализованные проекты, которым не суждено было приобрести законодательную силу, но в которых, тем не менее, отразились важные тенденции сословной политики власти и социальной культуры верхушки дворянства. В частности, к работе были привлечены: протоколы заседаний «Комиссии о вольности дворянства» и представленный императрице доклад собрания о «Праве дворянском»; наставления братьев Паниных будущему императору Павлу I, а также их проекты «О реформе Сената и создании Императорского Совета при монархе», «О фундаментальных государственных законах» (в редакции П.И.Папина и записи Д.И.Фонвизина), записка А.А.Безбородко «О потребностях Империи российской» и др.

- Официальная публицистика и памятники общественной мысли XVIII в., а также отдельные произведения более ранних и поздних периодов. Начало столетия представлено в работе прежде всего такими нарративными источниками, как речи самого императора, проповеди Феофана Прокоповича и Гавриила Бужинского, «История Свейской войны», «Рассуждение, какие законные причины Его Царское Величество к начатию войны против короля Карла XII имел» Петра Шафирова, знаменитый учебник хорошего тона «Юности честное зерцало» и др. При воссоздании официальной идеологии и сознания высшего сословия периода Екатерининского правления использовались: «Наказ» Уложенной Комиссии; книга, предназначенная для народных городских училищ, «О должностях человека и гражданина», и ее первоисточник сочинение С.Пуффендорфа «De Officio Hominis Et Civis Juxta Legen Naturalem Libri Duo»; некоторые публицистические произведения таких дворянских авторов, как М.М.Щербатов («О повреждении нравов в России»), М.Н.Муравьев («Понятие благородства»), Я.Б.Княжнин («Отрывок толкового словаря»), Н.И.Новиков (статьи в журнале «Трутень»), Д.И.Фонвизин («Опыт российского словника»), Н.М.Карамзин («Записка о Н.И.Новикове») и ошибочно приписываемая Радищеву анонимная «Беседа о том, что есть сын Отечества», рукопись политического содержания с критикой внешней политики Екатерины II неизвестного автора, «Об Общественном договоре или Принципы политического права» Ж.-Ж.Руссо, «Рассуждения о Франции» Ж.Местра, имитация «Завещания Екатерины II» С.Марешаля и др. Кроме того, в диссертации были использованы публицистические произведения более ранних периодов, в частности, «Сказание о князьях Владимирских», сочинения князя Курбского и его переписка с Иваном Грозным.

- Источники личного происхождения, воспоминания, дневники, журналы, записки и т.п. Реалии Петровского правления были воссозданы в диссертации на основании мемуаров бывшего дипломата А.В.Желябужского, представителей голштинской знати графа Г.-Ф.Бассевича и камер-юнкера Ф.-В.Берхгольца, датского министра Ю.Юля, английского посланника лорда Чарльза Уитворта. Для анализа общественной мысли Екатерининской эпохи использовались «Записки», «Мысли из особой тетради» и «Завещание» самой императрицы, а также «Записки сенатора И.В.Лопухина», «Жизнь и приключения Андрея Болотова», «Дневник» А.В.Храповицкого, «Записки» Е.Р.Дашковой, «Письма русского путешественника» Н.М.Карамзина, «Взгляд на мою жизнь» И.И.Дмитриева, «Записки из известных всем происшествий и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврила Романовича Державина», «Журнал моей поездки в Смирну генеральным консулом» И.И.Хемницера и др.

- Произведения художественной литературы, прежде всего, оды Г.Р.Державина, М.М.Хераскова, В.В.Капниста, басни и эпиграммы И.И.Хемницера, стихотворения Н.А.Львова, Н.М.Карамзина, А.М.Бакунина, пьеса Я.Б.Княжнина «Вадим Новгородский», «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н.Радищева, сентиментальная проза М.Н.Муравьева «Обитатель предместья и Эмилиевы письма», «Недоросль» Д.И.Фонвизина, а также отдельные творения Пушкина, Грибоедова, Лермонтова, Белинского, Герцена.

- Словари и лексиконы, отражающие русскую языковую традицию, а также содержащие сведения о некоторых немецких, английских, французских и польских терминах XVIII столетия: «Материалы для словаря древнерусского языка» И.И.Срезневского, «Словарь русского языка XI-XVII вв.», «Словарь Академии Российской» (1798-1794), «Словарь Академии Российской, по азбучному порядку расположенный» (1806-1822), «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И.Даля, «Этимологический словарь русского языка» М.Фасмера, Историко-этимологический словарь современного русского языка, Teutscher, und Reussischer, Dictionarium. Das Wiener deutsch-russische Wrterbuch (факсимильное издание XVII в.), Allgemeines Haushalts-Lexikon (1751), Dictionnaire universel Franois et latin vulgairement appel dictionnaire de Trvoux (1771), Geschichtliche Grundbegriffe (1972-1975), Lexikon der Aufklrung. Deutschland und Europa (1995), и др.

- Наконец, в отдельную группу источников можно объединить документы эпохи, характеризующие саморепрезентацию власти – описание фейерверков, триумфальных въездов, церемониалов, которые сохранились в законодательных актах, воспоминаниях, извещениях, направляемых к европейским дворам, в произведениях изобразительного искусства и т.д.

В диссертации использовались как опубликованные, так и неопубликованные источники, находящиеся в фондах рукописных отделов библиотек и в архивах Москвы, Петербурга, Германии, Франции, Ирландии и т.д.^[20] В ходе работы было произведено сравнение многих опубликованных в XIX в. текстов с их рукописными оригиналами и черновыми вариантами, что позволило, в частности, воссоздать этапы работы императрицы над «Жалованной грамотой дворянству», выявить «своеручные» замечания Петра I и Екатерины II, сопоставить проект «О фундаментальных законах» и письма братьев Паниных вел.кн. Павлу Петровичу и т.п. Кроме того, изыскания в архивах позволили сделать ряд уникальных открытий, к которым можно отнести обнаружение коллекции манускриптов, принадлежащих историку Александру Брюкнеру, неизвестные письма Петра I Ф.М.Апраксину, «О преимуществе Императорского Величества» Екатерины II, оставленное С.М.Гамалеей описание последних дней жизни Н.И.Новикова и т.д.

Методика исследования документальной базы работы включает следующие приемы научной критик источников: классификация, сплошная обработка информации, хронологический и диахронический сравнительные подходы, которые позволили проследить эволюцию государственной доктрины, специфику отражения официальных идей в текстах с различными социальными функциями, а также каналы и результативность воздействия власти на сознание дворянства. Методы, реализованные на основе детального лексического изучения текстов письменных памятников XVIII в., рассматриваются в параграфе «Источниковедческие принципы понятийного и семиотического анализа документов». Понятия, которые стали важнейшим орудием социального контроля со стороны престола, подтверждением внешнеполитических успехов империи, действенным инструментом политического дискурса просвещенной элиты и власти, рассматриваются на трех уровнях: государственном, сословном и личностном. При прочтении источников были проанализированы следующие термины: император, империя, государь, самодержец и т.п., то есть понятия, с помощью которых происходила самоиндентификация власти, репрезентация образа монарха в официальных источниках и его восприятие элитой высшего сословия; дворянство, благородное сословие, народ, гражданин, служба Отечеству, служба императору, чин и т.п., т.е. понятия, выражающие представления власти и личности об иерархии общества и месте дворянства в этой социальной пирамиде; холоп, раб, верноподданный, сын Отечества, честь и т.п., иначе говоря, терминология, которая собственно определяла взаимоотношения дворянина и власти.

Исследование документальной базы диссертации интенсифицировалось с помощью таких источниковедческих методик, как создание коллекции электронных текстов^[21], что облегчило их интерпретацию и позволило применить «поиск по модели», реконструкция семантических полей того или иного термина, выявление спектра его определений, синонимов и антонимов, а также контекстов употребления в источниках с различными социальными функциями. При анализе законодательных актов, которые исследовались как нарративный текст, особое внимание обращалось на историю создания, преамбулы, толкования, титулатуру монарха, обращение к различным социальным группам подданных, ссылки на предшествующие указы и манифесты и т.д.

Научная критика источниковой базы диссертации позволила выявить основные каналы идеологического воздействия власти на сознание дворянства, узловым этапом в истории которого стало правление Петра I. Глава I «ФОРМИРОВАНИЕ ОСНОВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДОКТРИНЫ САМОДЕРЖАВИЯ» является своеобразной преамбулой диссертации и посвящена сословной дворянской политике первого российского императора, без анализа которой невозможно понимание взаимоотношений власти и элиты на протяжении всего XVIII столетия. Во время правления Петра I создание регулярной армии и реорганизация административного аппарата повлекли за собой кардинальные изменения основных принципов дворянской службы и системы вознаграждения за нее. Именно в этот период формируется единое сословие дворянства, обязанное нести регулярную, пожизненную службу императору и отечеству, вознаграждаемую жалованием, а не земельным наделом, и осуществляемую на основе личной выслуги путем поэтапного прохождения всех рангов, начиная с солдата или мелкого канцеляриста. При комплектовании «дворянскими кадрами» армии, флота и государственных учреждений самодержавие прибегало к помощи фискалов, карательных органов и административной власти, осуществлявшей именные переписи, обязательные смотры под угрозой штрафа, конфискации имений и даже казни за неявку, введение жесткой регламентации отпусков, нарушение сроков которых могло повлечь за собой лишение чина и телесное наказание^[22]. Однако престол не ограничивался только принудительными мерами, но использовал и более тонкие механизмы воздействия на сознание дворянина, которые анализируются в параграфе «Мобилизационная идея всеобщей обязательной государственной службы».

В ходе анализа законодательных актов и нарративных источников Петровской эпохи было обнаружено, что уже в первой четверти XVIII века государственная служба стала ведущим объектом социального престижа личности и главным сословным достоинством дворянства. Еще в 1701 г. было объявлено, что «с земель служилые всякого чина люди служат службы, а даром землями никто не владеет». Такие мероприятия власти, как уравнение статуса вотчины и поместья указом 1714 г. и введение денежного жалованья в качестве вознаграждения сначала военным и позднее чиновникам, означали не уменьшение обязанностей дворянства перед государством, а закрепление одинаковой служебной ответственности и за собственниками наследственных имений, и за владельцами условных держаний. Законодательно было установлено преимущество офицера перед неслужащим дворянином.

С введением 24 января 1722 года Табели о рангах^[23]

принцип приоритета знатности и родовитости при занятии должностей навсегда уступал место принципу личной выслуги, что привело к упрощению системы вассалитета и превращению дворян в прямых подданных монарха. Социальная структура высшего сословия отныне выстраивалась не по коленам генеалогии родовых фамилий, а в соответствие с рангами и милостью императора, который упразднил боярское звание, собственным именем начал возводить придворных в княжеское достоинство, ввел графский и баронский титулы, упорядочил использование фамильных гербов, основал первый русский орден Святого Андрея Первозванного и распорядился «знатное дворянство по годности считать». Чин, в качестве главного показателя успешной службы и благорасположения монарха, приобретал чрезвычайную значимость, подчиняя своему влиянию все социальные сферы существования личности, включая даже повседневную жизнь и приватные человеческие отношения. Количество лошадей в экипаже, ливреи лакеев, место в церкви, приглашение на публичную ассамблею, наряды супруги и дочерей служащего дворянина и т.д. – все определялось его бюрократическим статусом. Требование «выше своего ранга почести» становилось предметом доноса и облагалось штрафом, что стимулировало уважение подданных к чиновной субординации. В то же время «честолюбие и тщеславие» в борьбе за чины всячески поощрялось повышениями по службе, наградами, титулами. В условиях низкой грамотности даже в среде дворянства Петр I вынужден был объявить получение образования также неукоснительной обязанностью и одновременно привилегией российского шляхетства. Дворянский состав высших эшелонов бюрократии и армии, определенный уровень просвещенности усиливали социальный гонор высшего сословия, которое «ради службы от подлости отлично». В то же время именно Табель о рангах давала шанс выходцам из купечества, разночинцев, посадских людей получить личное или даже потомственное дворянство, что также чрезвычайно поднимало престиж государственной службы.

Смысл обязательной повинности и одновременно привилегии дворянства связывался с основополагающими ценностями русского исторического сознания, из которых центральной был образ монарха, персонифицирующего власть, государство и его возрастающую внешнеполитическую силу. Этот ведущий механизм социального контроля престола, получивший мощный импульс развития в Петровское правление, рассматривается в параграфе «Высший авторитет императорской власти и международный престиж России как важнейшее средство воспитания государственного сознания политической элиты». Терминологический анализа законодательных документов и официальной публицистики обнаружил, что настоящий интерес Царя всероссийского, часто называемый в именных указах Наш интерес, выступал как главный смысл, стимул и критерий службы дворянина. В Воинском уставе «Его Величество» был провозглашен «Самовластным Монархом, который никому на свете о своих делах ответа дать не должен»^[24]. Дальнейшее подчинение церкви светской власти повлекло за собой сакрализацию образа венценосного правителя, которого Феофан Прокопович в проповедях называл «министром Всевышнего», «державнейшим» посредником нисходящей на народ милости Божьей^[25]. В отличие от титула монарха термины государство, империя, держава писались, как правило, с маленькой буквы, и имели более приземленное значение, а понятие государственный интерес являлось лишь смысловым усилением ведущей ценности государева интереса и связывалось с проблемой расхищения казны^[26].

Данная смысловая дифференциация понятий государь, государство, отечество, государева служба и т.д. в русском языке первой четверти XVIII века означала не поляризацию их значений, а лишь усиление роли этих приоритетов в качестве главных идеологических ценностей. Абсолютная власть отождествлялась с личностью императора, служба которому сливалась с чувством патриотизма и причастности к победам расширяющейся державы. Тесная связь образа монарха и ведущих канонов официальной доктрины превращала личный пример царя в важнейший канал воздействия на сознание не только его окружения, но и всего высшего сословия. Неслучайно Петр сам, подчиняясь требованиям «всеобщей службы», приносил пользу отечеству в чине сержанта, бомбардира, капитана, не гнушался роли ученика «образованных политизированных народов», стал первым православным царем, покинувшим пределы России, надеясь, что, «на правителя глядя, и подначальные люди» те же стремления усвоят.

Непререкаемый авторитет самодержца можно рассматривать и как важнейший механизм, обеспечивающий исполнение указов, «презрение» которых «ничем разнится с изменою»^[27]. Политическая теория абсолютизма отличалась убежденностью в особой силе закона, здравого смысла и регулярного государства, призванного установить разумный миропорядок. Поток высочайших распоряжений свидетельствовал о готовности престола воспитать общество через слово императора, прозвучавшее в законе. Сам же монарх, по своей незыблемой воле принимающий «вечные» и «неподвижные» указы, с установлением абсолютистского правления выступал как единственный субъект законотворчества. В официальной доктрине и сознании подданных указы отождествлялись с решением императора, более того - мнение самодержца воспринималось как закон. Именной указ «О должности Сената», Генеральный регламент и регламенты отдельных коллегий и прочие установления не просто вводили единую служебную дисциплину и жесткую бюрократическую соподчиненность, но и наделяли закон, в котором воплощалась воля царя, особой силой.

Преподнесение Петру I наименований «Император, Отец Отечества и Великий» 22 октября 1721^[28]

года в связи с триумфальным окончанием Северной войны стало новым этапом в развитии монархического сознания подданных, которое еще более тесно переплелось с патриотической гордостью за победы государства, возглавляемого императором и соответственно провозглашенного империей. Императорский титул, уравнявший статус Петра I и высшего потентата Европы, императора Священной Римской империи, демонстрировал качественно иной уровень притязаний возникшей на окраинах Восточной Европы морской державы. Анализ законодательства и публицистики позволил сделать вывод, что термин империя в русском языке XVIII века означал силу и могущество, что не могло не повлиять на направленность развития государственного мышления общества и, прежде всего, его элиты. Таким образом, именно в царствование Петра I были разработаны основные мобилизационные механизмы реализации государственной доктрины, вобравшей в себя следующие приоритеты: слава расширяющей свои границы России; определенный уровень образованности, соответствующий европейской культуре, который во времена первого императора именовался регулярностью, а во второй половине XVIII столетия – просвещенностью; культ непререкаемой обязанности и высшей привилегии дворянина служить монарху.

В течение последующих десятилетий будет расширяться социальная база этой имперской идеи, пока ни утвердится в сознании всего высшего сословия, став ведущим мотивом деятельности каждого его представителя. Сложнейшему процессу дальнейшего развития государственного мышления дворянства и превращения службы императору после отмены ее обязательного характера из принудительного долга в почетное право посвящена Глава II «ДЕРЖАВНАЯ ИДЕЯ И РЕЗУЛЬТАТИВНОСТЬ СОСЛОВНОЙ ПОЛИ­ТИКИ В ЦАРСТВОВАНИЕ ЕКАТЕРИНЫ II». Приоритеты политической доктрины императрицы, которые она подкрепляла авторитетом «нашего деда Петра Первого», рассматриваются в параграфе «Официальная идеология последней трети XVIII века». Вслед за царем-преобразователем Екатерина провозгласила незыблемой основой государственной идеи самодержавную власть монарха. В ходе работы над диссертацией был обнаружен в РГАДА автограф Екатерины «О преимуществе Императорского Величества», где с характерной четкостью излагались аргументы в пользу самодержавия, как единственно приемлемой для России формы правления: «Особа Императорского Величества», которой, приносится «присяга в верности» является «единовладеющей» и «освященной понеже святым миром помазанной и коронованной»; самодержавие никак не ограничивается законом, более того – законы являются главным орудием реализации намерений царствующего правителя, который «отчету же в делах на сем свете не подвержен»; самодержавное правление - главное условие государственного достоинства России, поскольку «соединение власти в Особе Императорского Величества возбуждает уважение иностранных народов»^[29].

Внешнеполитическая доктрина в царствование Екатерины превратилась в идею имперского могущества, которая отразилась в самых различных документах, приобретая тональность, соответствующую функциям тех или иных текстов. В законодательных актах часто прямо звучала готовность к «распространению пределов великого государства» и продолжению «праведно начатых войн». В реляциях русским послам постоянно напоминалось о «твердости, достоинству Нашего министра сходственной». В указах о награждениях имперская идея трансформировалась в признание «преданной службы» «единственно почтения достойным» делом для «истинного сына отечества»^[30]. Екатерина ревностно относилась к тому, чтобы названия новых территорий своевременно отражались в полном императорском титуле, который становился все более громоздким. Она уже не отстаивала право русских быть в Европе, а непосредственно провозгласила Россию «европейской державой». Самоопределение России как могучего государства происходило и на уровне политики престола, и на личностном уровне индивидуального сознания подданных, методы воздействия на сознание которых претерпели эволюцию во второй половине столетия.

Если в эпоху Петра главная мировоззренческая ценность беззаветной преданности «Самовластному Монарху» провозглашалась через тексты присяг, публичные проповеди и угрозы «отсечения головы», то в документах Екатерины постоянно упоминалось о «природном Нашем человеколюбии» и «материнских увещеваниях». Императрица запретила «бранные и поносные слова» в официальных бумагах, уничтожила Тайную Розыскную Канцелярию и само «ненавистное изражение "слово и дело"», практически не допустила ни одной смертной казни дворянина, о перспективе «лишения живота» упоминала лишь в назидание и на том месте, где Петр рубил головы, устраивала публичные казни «вредных сочинений»^[31]. Это старание власти «о исправлении нравов» и «подготовке их умов для введения лучших законов» было связано не столько с характером и кругом чтения императрицы, сколько с усложняющимися задачами, встающими перед страной. Престол остро нуждался в развитии государственного сознания у подданных и их деятельной поддержке всех мероприятий правительства, но при этом ставка делалась непосредственно на политически активную образованную элиту. «Народом», «усердными детьми своего отечества» были для власти только представители высшего сословия, внутреннюю зависимость которого от имперской идеологии власть всячески поддерживала и усиливала на протяжении десятилетий. Освобождение дворянства от обязательной службы произошло, когда это сословие окончательно превратилось в правящий класс, костяк бюрократического аппарата и армии, основную интеллектуальную силу империи, своего рода несущую конструкцию всего общественного здания.

Политика престола после 18 февраля 1762 г., когда служба императору была лишена экономической и правовой аргументации и перед престолом встала задача предельно повысить эффективность воздействия незафиксированных законодательно стимулов «приохочивания» к государственной службе, рассматриваются в параграфе «Методы воздействия власти на сознание высшего сословия после издания «Манифеста о вольности дворянства». Этот документ по своему пафосу был выдержан в стилистике идеологии абсолютистского государства, продолжающего видеть в господствующем классе не только привилегированное, но и «служилое» сословие. В Манифесте констатировалось, что в результате нескольких десятилетий целенаправленных усилий престола сформировалась мощная социальная опора самодержавия в лице преданного власти образованного дворянства. «Благородные мысли, - говорилось в Манифесте, - вкоренили в сердцах истинных России патриотов беспредельную к Нам верность, а потому и не находим Мы той необходимости в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была». Манифест сохранял Петровскую концепцию службы как почетного долга «благородного дворянина», требовал «презирать» всех, «кои никакой службы не имели», урезал только что провозглашенную свободу рядом условий^[32] и таким образом оказывался документом, призванным не столько расширить привилегии высшего сословия, сколько заявить об ожиданиях власти, а точнее – о более высоком пороге этих ожиданий.

Вступив на престол, Екатерина не отменила, но и не подтвердила дарованную дворянству свободу – именные указы первых месяцев ее правления вообще не содержат упоминаний об этой новой привилегии высшего сословия. Только в 1763 была создана «Комиссия о вольности дворянства» подготовившая «Проект права дворянского», который, однако, не привел к законодательной конфирмации свободы от обязательной службы. Окончательно «вольность службу продолжать» была признана лишь в Жалованной грамоте дворянству 1785 г., где одновременно провозглашалась обязанность «всякого дворянина по первому позыву самодержавной власти не щадить живота для службы государственной». Показательно, что именные и сенатские указы, регламентирующие порядок службы высшего сословия, сохраняли неизменную идеологическую направленность и до, и после издания Жалованной грамоты, и на деле сводились к ограничению возможностей получить отставку: вводился жесткий контроль за послужными списками, подлинными увольнительными указами, свидетельствами о болезни; осложнялось даже получение отпусков и фиксировался их срок; понятие «кампания», во время которой, согласно Манифесту, уход со службы был запрещен, приобрело очень широкое толкование, включающее и такие мирные мероприятия власти как, например, генеральное межевание; при отставке, причем только первой, статус дворянина повышался строго на один чин при условии, если он находился в этом чине не меньше года, в случае возвращения к делам повышение аннулировалось; никогда не служившие недоросли не могли рассчитывать на увольнение и получение паспорта и т.д.^[33]

Таким образом, сословное законодательство всячески стимулировало готовность «ревностно служить императору и отечеству» отточенными за десятилетия методами социального контроля. Престол воздействовал на честолюбивые стремления подданных «придать большую знать своей карьере», разжигал сословный гонор «благородного дворянства», имеющего почетное право «знатной службы», стимулировал конкурентную борьбу за чин, который, навсегда потеснив родовое достоинство, прочно утвердился в общественном сознании как главный показатель сословной иерархии, основной критерий оценки человека в обществе и даже его собственной самооценки.

В царствование Екатерины II внедряемая в сознание высшего сословия самодержавная доктрина становится сложнее и выражается с помощью более богатой лексики. Многочисленные указы настойчиво воспитывали в дворянине качества идеального подданного, предполагающие «нелицемерное отправление должности», отказ от «лихоимства», «точное знание», разумную инициативу и даже иногда смелые решения, чтобы «не поставляло дворянство прямой своей должности в приказных только обрядах», а следовало «памяти прародителей, заслугами отечеству прославившихся». Понятие государственный интерес, означавшее в начале XVIII века наполненную и защищенную от хищений казну, к концу столетия расширяется до «благополучия всей обширной Российской Империи»^[34]. Вместе с усложнением терминологии исходящих от престола бумаг происходило усложнение патриотических чувств, которые сливались в единый порыв объединенные образом самодержавной императрицы. Приверженность дворянства «богоугодному и достохвальному делу беззаветного служения» стимулировалась и реальными материальными благами. Однако ценность наград измерялась не столько их номинальной стоимостью, сколько степенью престижности, поэтому своеручно врученная табакерка с портретом императрицы могла для сановника значить больше, чем пожалованные деревни^[35]

. Механизм подобной социальной регуляции, апеллирующий к стремлению обладать престижной мерой богатства и порождающий у дворянина высокую самооценку, горделивое чувство причастности к власти, господствующему классу, сильной державе, отличался высокой результативностью, которая анализируется в параграфе «Государственная служба императору и чиновный статус - основополагающие ценностные ориентации дворянина».

Интенсификация сложного механизма идеологического и социально-психологического воздействия официальной доктрины на сознание дворянина увенчалась успехом, и власти удалось, предоставив господствующему классу широчайшие привилегии, сохранить его в качестве служилого сословия, главной социальной опоры абсолютизма. Данный вывод основывается на письмах последней трети XVIII столетия, т.е. на текстах, в которых запечатлелась стойкая приверженность дворянства к государственной службе уже после отмены ее обязательного характера в феврале 1762 г. Одобрительные отзывы по поводу издания Манифеста о вольности быстро сменяются почти полным забвением в переписке последней трети XVIII века этого важнейшего права высшего сословия. Показательно, что даже желание получить отставку или отпуск объяснялось прежде всего состоянием здоровья или полным расстройством хозяйственных дел и лишь в отдельных случаях аргументировалось однажды провозглашенной свободой. Большинство авторов писем признают государственную службу важнейшим условием преданности императору, основной обязанностью дворянства перед отчеством. Юридически установленная повинность, заставляющая представителей господствующего сословия подчиняться закону, постепенно превратилась во внутренне осознанный долг. Критерии оценки личности в дворянском обществе также основывались на признании государственной службы основной и наиболее почетной сферой приложения сил. Такие характеристики, как «государственный человек», «заслуженный человек», «чиновный человек» свидетельствовали о высоких нравственных качествах людей, которым они давались^[36]

.

Идея верноподданнической обязанности затмевала собой собственно сословные цели дворянства, растворяла их в государственном интересе и препятствовала формированию политической культуры господствующего класса. Отсутствие сложной, складывающейся поколениями иерархической структуры российского сословия феодалов привело к возникновению у каждого дворянина чувства личной зависимости от монарха. Не сложная система вассально-сеньориальных связей гарантировала единство высшего сословия, а милость двора и дарованный императорской властью чин объединяли прямых подданных монарха. Вертикально направленный механизм психологической сплоченности высшего класса, ориентированный на авторитет престола и слабое развитие сословного самоопределения дворянства, обусловили социально-психологическую возможность раскола в среде господствующего сословия. Постепенная деформация в сознании образованной элиты внушаемых властью ценностей, которую удалось обнаружить с помощью сравнительного анализа лексики официальных источников и переписки, а также художественных произведений дворянских писателей и публицистов, рассматривается в Главе III «ОТРАЖЕНИЕ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ ВЛАСТИ И ЛИЧНОСТИ В ПОЛИТИЧЕСКОМ ЯЗЫКЕ XVIII ВЕКА». Такие формулировки, как «Наш народ», «все обитатели вверенной Нам от Бога Империи» и т.п., иначе говоря, термины, идентифицирующие все население, довольно часто встречаются в официальных документах, то понятия, отражающие специфику взаимоотношений престола и индивидуальности значительно сложнее вычленить в историческом материале. В этом плане интересную информацию содержат образцы посланий на высочайшее имя, официально установленные наименования в подписях авторов петиций и челобитных, титулатура монарха, которые на основе широкого текстологического сравнения с другими видами нарративных источников исследуются в параграфе «Понятия "холоп", "раб", "подданный"».

К концу XVII столетия социальная иерархия общества следующим образом отражалась в высочайше заданном «понятийном аппарате» прошений на высочайшее имя: представители податного населения должны были подписываться «сирота твой», духовенства – «богомолец твой», а служилым людям следовало именовать себя «холоп твой». В 1702 г. формуляр посланий монарху был изменен именным указом Петра «О форме прошений, подаваемых на высочайшее имя»: "На Москве и во всех городах Российского царства всякого чину людям писать в челобитных нижайший раб»^[37]. Объединение населения страны наименованием «раб» в отношении верховного правителя означало терминологическую фиксацию роста самодержавной власти, увеличение дистанции между престолом и подданными и стимулировало сакрализацию личности монарха в русском общественном сознании. В данном контексте понятие «раб» было практически лишено уничижительного значения. В России XVIII века, где служба монарху возводилась в ранг важнейшей мировоззренческой ценности, роль «слуги царя» столь же возвышала подданного, как смирение «раба Божьего» украшало праведника. Анализ прошений на высочайшее имя после 1702 г. свидетельствует, что новый формуляр и, в частности, подпись «Вашего Величества нижайший раб» легко был усвоен челобитчиками и быстро перешел в разряд автоматически воспроизводимых штампов.

Официально заданное наименование подданных сохранялось и неоднократно подтверждалось вплоть до 1786 г., т.е. до указа Екатерины II «Об отмене употребления слов и речений в прошениях на Высочайшее имя»^[38], согласно которому подпись «верноподданный раб», трансформировалась в посланиях на высочайшее имя в понятие «верный подданный». Подобный терминологический выбор власти стал лаконичным выражением провозглашенного и узаконенного изменения официальной концепции отношений престола и личности, а также импульсом для развития института подданства в российском обществе. Законодательство XVIII столетия, особенно его второй половины, свидетельствовало о все более интенсивном использовании властью этого понятия в качестве орудия социального контроля. Терминологический анализ исходящих от престола документов обнаружил дифференцированное отношение к подданным империи: абсолютизм Екатерининского царствования различал «старых», «природных» и «новых» подданных, кроме того - «временных» и «постоянных» подданных, в официальных текстах также упоминаются «полезные», «просвещенные», «истинные» верноподданные, и, наконец, признается существование «знатных» и «низких» подданных. Главной референтной группой для власти были, разумеется, «знатные подданные», что распространялось, в частности, на немногочисленную элиту «иноверцев» и населения присоединенных территорий, так называемых «новых подданных».

В русском языке XVIII века существовал еще один термин – гражданин, выражающий взаимоотношения государства и личности и встречающийся в законодательстве, публицистике, а также в художественной и переводной литературе, содержание которого рассматривается в параграфе «Образ «гражданина» и «сына отечества» в официальной идеологии и общественном самосознании». Важнейшим этапом углубления смыслового значения понятия гражданин в русском языке второй половины XVIII века стал «Наказ» Уложенной комиссии, на страницах которого возникал абстрактный образ «гражданина», имеющего в отличие от «ревностного российского подданного» не только обязанности, но и права. «Имение, честь и безопасность» этого отвлеченного социального субъекта, проживающего в неком «благоучрежденном государстве», охранялись одинаковыми для всех «сограждан» законами^[39]. Гигантское расстояние между социальной утопией «Наказа» и реальностью не умаляет, тем не менее, принципиального воздействия юридических штудий императрицы на образ мыслей образованной элиты. Сам факт присутствия в документах, исходящих от престола, пространных рассуждений о «гражданской вольности», «равенстве всех граждан», «гражданских обществах» и т.п., подспудно стимулировал усложнение содержания этих понятий в языке и сознании современников.

Однако контексты, в которых встречается понятие гражданин в официальных текстах, обнаруживает всю специфику его употребления в русском политическом языке XVIII века. Обращает на себя внимание полное отсутствие конфликтного противопоставления терминов гражданин и подданный, свидетельствовавшее о том, что в середине XVIII века и для власти, и для большинства современников понятие гражданин не было символом противостояния абсолютизму. Этот термин часто употреблялся с тем, чтобы акцентировать не только существование всеобщей зависимости подданных от престола, но и наличие так называемых горизонтальных отношений между жителями империи, которые в данном случае именовались согражданами^[40]. Однако в крепостнической России на это звание могла рассчитывать прежде всего элита общества. Податное население исключалось из разряда «hominess politici» и к «гражданам» не причислялось^[41]. И если в идеологически направленных манифестах престола еще встречались обобщенные термины народ, нация, подданные, граждане, за которыми угадывался идеальный образ всего населения империи, то в таком документе повседневности, как переписка, наименование крестьянства ограничивалось понятиями души, подлое сословие, простой народ. В сознании власти и дворянства жила уверенностью в полной психологической и интеллектуальной неготовности крепостных приобрести «звание свободных граждан»^[42]. Таким образом, в развитии политической терминологии русского языка второй половины XVIII века понятие гражданин парадоксально становилось нравственным оправданием существования крепостничества.

Лишь отдельные представители дворянской элиты понятие гражданин сопоставляли с понятием человек. Следуя за взглядами Руссо «о переходе от состояния естественного к состоянию гражданскому», Радищев полагал, что «человек родится в мир равен во всем другому», соответственно «государство, где две трети граждан лишены гражданского звания, и частию в законе мертвы» не может назваться «блаженными» - «земледельцы и доднесь между нами рабы; мы в них не познаем сограждан нам равных, забыли в них человека»^[43]. В то же время среди фрондирующего дворянства нашлись и те, кто осмелился противопоставить понятие подданный понятию гражданин и превратить данное противопоставление в орудие политического дискурса. За несколько лет до указа Екатерины о запрещении упоминать слово «раб» в посланиях на высочайшее имя и обязательной замене его на слово «подданный» в проекте Н.И.Панина «О фундаментальных законах», который сохранился в записи его друга и единомышленника Дениса Фонвизина, говорилось: «Где же произвол одного есть закон верховный тамо есть Государство, но нет Отечества; есть подданные, но нет граждан»^[44]. Приведенные слова канцлера Панина и писателя Фонвизина являются одним из первых случаев употребления прямой антитезы «подданный»-«гражданин».

Таким образом, в общественном сознании второй половины XVIII века постепенно складывалась иная, альтернативная официальной, трактовка слова «гражданин», в котором высшая политическая элита дворянства начинала видеть человека, защищенного законом от своеволия самодержца и его личных высочайших пристрастий. При этом мыслящий дворянин ожидал от «истинного гражданина», коим почитал и себя, определенной политической зрелости и чувства личной ответственности за Отечество, но не за самодержавное государство. Неслучайно в проекте Панина-Фонвизна отчетливо прозвучало мнение, что понятие «Отечество» не исчерпывается образом абсолютной монархии Екатерины. Начавшееся ослабление союза образованной элиты и государства применительно к данному периоду проявится на уровне оценочных реакций и терминологических предпочтений. Преодоление непререкаемого авторитета самодержавного правления будет заключаться в поиске иных сфер реализации личности, относительно независимых от имперского аппарата, престола, светской массы. Сложному социально-психологическому процессу отстранения наиболее думающей и остро чувствующей части интеллектуалов от верховной власти посвящена Глава IV «ФРОНДА РОССИЙСКОГО ДВОРЯНСТВА».

Эволюция предпочтений образованных представителей высшего сословия, пошедшая по линии ослабления актуальности официальных идеалов, разрушения неоспоримой значимости успешной государственной службы, пересмотра содержания социального престижа рассматривается в параграфе «Постепенная девальвация ценности чина и служебной карьеры в сознании фрондирующей элиты». Подобные настроения, обнаружение которых потребовало специальных методик контент-анализа, еще только зарождались, часто были ограничены лишь словесными заявлениями, не реализовывались в продуманных действиях и отразились в косвенных заявлениях, нарушениях этикета, нестандартном восприятии стереотипных ситуаций. Сплошной учет всех негативных высказываний в переписке, привлеченной к работе, обнаружил, что сфера государственной службы вызывала наибольший негативизм у авторов, которые особенно болезненно воспринимали общепринятые средства продвижения по чиновной лестнице, «выхаживания», «доискивания» и «идолопоклонство», т.е. систему прошений, рекомендаций, протекций^[45]. В сознании некоторых представителей образованной элиты чин утрачивал значение основной мировоззренческой ценности, интересы служебного успеха переставали доминировать в сознании, а такое понятие как «награда» приобретало широкий спектр этических определений: награда без прошения, «заслуженная» награда, «сторонняя» награда, «выпрошенная» награда, награда, полученная через фаворита и т.д.^[46] Переписка позволила уловить и постепенное усложнение представлений о высшем содержании самой государственной службы, разрушение неделимой для традиционного сознания формулы ревностной преданности императору и Отечеству, когда авторы, принадлежащие особенно к высшим эшелонам власти, начинали различать службу государю, Отечеству, общему благу, придворную службу^[47].

Данные настроения усугублялись критикой «интриг самых пакостных и стряпческих, нападений клеветливых»^[48], нравов и взаимоотношений, господствующих в светской среде, низость которых отмечали все без исключения авторы использованной в работе переписки, вне зависимости от чина, близости к трону, положения в правящей иерархии. Так социально-психологический склад большинства отрицался самим же большинством, а прямые подданные императора оказывались разъединенными и идеологически, и духовно. Важнейшим поведенческим проявлением этического конфликта личности и светской среды можно считать обретение дворянином внутренней независимости от господствующего общественного мнения, которое определялось как болтание, разглашение, молва, слухи, толки, сплетни, злословие и т.п. В результате происходило изменение референтной группы авторов писем, откуда постепенно вытеснялась окружающая среда, заменяемая на умозрительное малочисленное сообщество особых людей, именуемых в переписке как умные, честные просвещенные люди, прямо благородные люди, истинный патриот, общество добронравных^[49].

Ослабление воздействия идеологических доктрин абсолютизма и господствующих в светской среде предпочтений привело к угасанию традиционных ценностей в сознании дворянина «острого разума, преисполненного знаний и честности», «надменности и тщеславия о себе»^[50] и попытке направить нереализованные возможности в иные социальные области, удаленные и относительно независимые от бюрократического аппарата, престола, светской массы. Данный процесс внутренней переориентации представителей господствующего сословия, располагающих определенной бытовой свободой и потому имеющих возможность совмещать несколько типов социальной реализации, рассматривается в параграфе «Возникновение феномена “частного человека” и “приватной” сферы существования». Привилегированное положение предоставляло дворянину уникальную возможность удалиться от придворной жизни, светского окружения, изматывающей борьбы за карьеру и обрести пусть временное, а порой и иллюзорное, но успокоение в замкнутом мире дворянской усадьбы, в семейном счастье, дружеском кружке; в масонских исканиях, книгах, писательском труде; в автономной социальной деятельности, например, в благотворительности или частном издательстве. Именно в усадьбе часто предавался дворянин, «душевно отставший от всяких великосветских замыслов», «покойному в отставке житью», наслаждению «спокойствием и собственностью своею»^[51]. В загородных домах интеллектуальной элиты царил особый микроклимат дружеского эмоционального общения, расцвеченный любительским поэтизированием и литературными играми. Такими островками «приватного существования» стали Никольское Львова в Тверской губернии, Обуховка Капниста в Малороссии, Премухино Бакунина возле Торжка, Знаменское Плещеева в Орловской губернии, Званка Державина на реке Волхов, подмосковное Тихвинское Новикова, Надеждино Александра Куракина.

Стремлением личности к компенсации утраченного смысла, к реализации в суверенных сферах стало важной психологической предпосылкой и для изменения статуса литературного творчества, его постепенного обособления от придворного одописания и превращения из прихоти и досуга в профессиональный труд^[52]

. В результате петровских реформ первой трети XVIII века официальная культурная жизнь, определяющая умственное движение господствующего сословия, сосредоточилась при дворе и служила практическим целям монархии. Самодержавие сознательно поднимало в привилегированный слой образованных людей и стягивало к трону все культурные силы. Сферы науки, искусства, литературы были включены в систему абсолютизма. Новая дворянская культура мыслилась как один из видов государственной службы. К середине XVIII века круг профессионалов, появление которого было санкционировано политическими потребностями абсолютизма, разросся до особого слоя гуманитарно образованного дворянства. Верховная власть уже более не могла удерживать под своим регламентирующим контролем богатую интеллектуальную жизнь правящего сословия. Во второй половине XVIII века дворянская литература имела свою художественную программу, свою критику, свою аудиторию, свои издания, наконец, свои собственные интересы. «Софокл, - писал Екатерине А.П.Сумароков, директора и художественного руководителя «Русского для представлений трагедий и комедий театра», - первый среди трагических поэтов, который был также военным предводителем все же больше известен как поэт, нежели военачальник. Быть великими полководцем и завоевателем - высокое звание, но быть Софоклом - звание не меньшее»^[53]. Добиваясь интеллектуальной независимости от давления официальных ценностей, дворянский поэт начинал претендовать на идейное руководство обществом.

Парадокс русской истории заключался в том, что эмансипация дворянской культуры вдохновлялась не дворянином, глубоко воспринявшим интересы собственного сословия, а самостоятельно мыслящей личностью. Формирование независимого от престола общественного мнения и свободной от высочайшего контроля сферы общественной жцизни осуществлялось «частным человеком». Подобная направленность развития культуры дворянства, драматизирующая этот процесс и придающая ему широкое звучание, рассматривается в параграфе «Усложнение интеллектуальной и эмоциональной жизни образованного дворянина». В переписке второй половины XVIII века можно найти исповедальные откровения, самоанализ, живые реакции на душевное состояние адресата, рассуждения проповеднического характера, мысли, возникающие при чтении произведений философов и богословов. Удельный вес данного эпистолярного материала в корреспонденции различных авторов колеблется от робкой откровенности до практически абсолютного преобладания над другими темами. Нравственные искания составили содержание писем С.И.Гамалеи, А.М.Кутузова, Н. Н. Трубецкого. Им посвящены самые сильные, проникновенные строки в переписке И.И.Дмитриева, В.В.Капниста, Н.М.Карамзина, М.Н.Муравьева, Н.И.Новикова. Наконец, глубинная человеческая духовность, нарушая традиционный этикет, внезапно прорывается в сдержанных полуофициальных, бытовых, родственных посланиях П.А.Демидова, Г.А.Полетико, Н.В.Репнина, И.И.Шувалова и др.

Обретение собственного внутреннего критерия и взгляда на вещи, актуализация иных сфер самореализации, наконец, общее усложнение духовной жизни и активизация интеллектуальной деятельности на фоне развития оппозиционных настроений в среде образованной элиты - все эти факторы стали социально-психологической основой переосмысления целого ряда таких морально-этических категорий, как: честь, гордость, смирение, вольность, просвещенность, чувствительность, чистосердечие. Среди данных понятий «честь» чаще других использовалась в оценочных высказываниях и имела целый спектр порой противоречивых определений - "суетная" честь, "мечтательная", "ложная", "истинная", "основательная", честный по "общему понятию", "почитаемый" честным в глазах публики и т.д. Однако доминирующее в личных источниках дворянского происхождения значение термина «честь» было лишено сословного и фамильного гонора и отождествлялось с категориями «совесть» и «благородство», означающее не принадлежность к господствующему классу, а нравственное достоинство личности.

Понятия «чистосердечие» и «чувствительность» были в первую очередь связаны с областью межличностных отношений и определяли этику дружбы в кругах интеллектуальной элиты. Близкие, эмоционально напряженные контакты играли совершенно особую роль в жизни дворянина, для которого дружба представляла психологическую оппозицию прагматичным связям между представителями высшей чиновной касты. В условиях, когда Екатерина II стремилась сосредоточить культурную и умственную жизнь при дворе, распространить на все ее сферы свое монаршее благоволение, формирование в среде образованного дворянства дружеских кружков, члены которых были объединены эмоционально-интеллектуальной близостью, а не единым порывом «верноподданнической преданности», становилось вызовом политике императрицы.

В «ЗАКЛЮЧЕНИИ» подводятся итоги исследования взаимоотношений самодержавия и элиты российского дворянства второй половины XVIII века, которое было выполнено на основе комплексного анализа законодательства и переписки представителей высшего сословия, а также привлечения данных других нарративных источников, как опубликованных, так и извлеченных из архивных фондов. Сословная политика власти в XVIII столетии определялась в целом закономерностями развития российской государственности и ведущей ролью самодержавия во всех сферах жизни общества, когда именно престолу удалось мобилизовать бльшую часть населения путем ужесточения режима крепостничества и меньшую, элитарную часть, – путем сложного механизма социального контроля и идеологического воздействия. На протяжении всего рассматриваемого периода монархия целенаправленно формировала свою социальную опору в лице объединенной преданностью императору верхушки общества.

В начале столетия, во время Петровского царствования, произошло законодательное оформление статуса дворянства как господствующего и в то же время служилого сословия, имеющего монопольное право на владение землей и крестьянами, а также почетную обязанность служить государству и для этого получать соответствующее образование. Абсолютизм на протяжении нескольких десятилетий из «служилых людей по отечеству» воспитывал господствующий класс «благородного российского шляхетства», который одновременно должен был оставаться служилым сословием, наделенным особой привилегией «ревностной службы Его Императорскому Величеству». В течение рассматриваемого периода монархия постепенно ослабляла экономические и юридические рычаги давления на дворянство и одновременно усиливала интенсивность влияния на его сознание официальной доктрины. Манифест от 18 февраля 1762 г., а также Жалованная грамота 1785 г. убедительно свидетельствуют о смещении центра тяжести в тактике власти по отношению к господствующему классу от непосредственного принуждения к более тонкому и сложному воздействию на мотивацию «благородных подданных». С помощью детального текстологического анализа законодательства и официальной публицистики удалось выяснить, что имперская доктрина, призванная воспитать государственное мышление у представителей высшего сословия, включала идеи, поддерживающие самодержавное правление и непререкаемый авторитет власти, персонифицированной в личности монарха; символы могущества расширяющейся империи и славы русского оружия; общегуманитарные ценности века Просвещения.

Воздействие государственной идеологии на сознание дворянина осуществлялось через следующие каналы социального контроля.

1. Целенаправленное возвышение личности монарха, в образе которого воплощалось величие власти и патернализм престола. Самодержавный правитель представал в сознании подданных как гарант сильного государства, объединяющий символ для сложного по своему составу населения империи, носитель разумной стабилизирующей воли, воплощенной в законе.

2. Постепенная трансформация государственной службы императору из принудительной обязанности в патриотический долг и почетную привилегию, обеспечивающую высшее положение в обществе, ориентация личности на соответствие качествам «идеального подданного» и внедрение в ее сознание набора знаковых предпочтений. Российский дворянин получил от власти возвышающие наименования «благородный» и «сын отечества» как представитель сословия, на протяжении всей своей истории служащего престолу и объединяющего все население страны осознанным чувством «верноподданнической преданности».

3. Непосредственное участие власти в структурировании высшего сословия, подчинение показателей знатности и всей социальной иерархии воле государства. Введение Табели о рангах, сохранение приоритета государственной службы даже после отмены ее обязательного характера, практическое слияние бюрократических разрядов и социальных групп в среде дворянства превратили чин в главный показатель сословного достоинства. Система выслуги, предоставленная разночинцам возможность проникновения в господствующий класс через службу, фаворитизм женских правлений XVIII столетия окончательно потеснили родовое дворянство и превратили высшее сословие в прямых подданных императора.

4. Формирование системы социального престижа и критериев оценки личности, главным показателем которых становились чин, милость императора и успешная карьера. Несмотря на зафиксированную законодательно в 1714 году ликвидацию условного характера дворянского землевладения, введенного в XV-XVI вв. для создания зависимого от власти слоя светских феодалов, господствующий класс по-прежнему оставался для престола сословием государственных деятелей и полководцев. Монархия жестко ориентировала дворянство на службу, а не на успешное ведение собственного хозяйства, и всячески препятствовала отставкам даже после Манифеста о вольности дворянства и Жалованной грамоты.

Действие идеологической составляющей сословной политики самодержавия по отношению в дворянству оказалось высоко результативным – в сознании господствующего сословия прочно утвердились диктуемые престолом ценности, однако, материалы переписки обнаружили, что эти предпочтения были, прежде всего, демонстративно проявляемыми ориентирами. В результате сословной политики власти в отношении высшего сословия концу XVIII столетия сложился слой просвещенной знати, претендующей на идейное лидерство в обществе и усомнившегося в исключительной ценности чинов и высочайшей милости. Однако отсутствие правила майората, несовместимость закона о единонаследии с реалиями российской действительности и как следствие непрерывное перераспределение и деление дворянской собственности, когда имения даже самых богатых фамилий были рассредоточены по многим губерниям, предопределило слабость слоя земельной наследственной аристократии. Интеллектуальная элита не могла противопоставить самодержавию ни экономической мощи крупных земельных владений, ни складывающегося веками прочного положения в провинции, ни монолитной сословной солидарности. Вертикально направленный механизм психологической сплоченности высшего сословия, единство которого определялось не сложной системой вассально-сеньориальных связей, а приобщением к верховной власти через государственную службу, обусловил отход от монарха фрондирующей образованной элиты и поиск ею иных сфер реализации личности.

Во второй половине XVIII века конфликт образованной личности и престола еще только зарождался, проявлялся на уровне обыденного сознания и дал о себе знать на социальной периферии, удаленной от эпицентра действия официальных ценностей. Нарастающее недовольство и стремление к самоизоляции от государства сдерживались презумпцией невиновности царственной особы и высшим авторитетом верховной власти, который усиливался патриотическими чувствами правящего сословия. Гордость за величие империи и возвышающее чувство причастности к ее блистательным победам по-прежнему сохраняли актуальность для представителей господствующего класса. В «золотой век» российского дворянства еще поддерживался баланс между интересами власти и достоинством просвещенной личности. Фрондерские настроения уживались с верноподданническими идеалами в сознании одной личности, порождая причудливые характеры едких пересмешников Екатерининского царствования. Инициированные государством две ведущие тенденции в социальном развитии дворянства XVIII века – формирование бюрократии и интеллигенции – достигли определенного равновесия. Иначе говоря, слой профессиональных чиновников еще не оформился в касту, оттесняющую высшее сословие от управления империей, а дворянская культура первых поколений фрондирующих интеллектуалов не переросла в открытую оппозицию престолу. Идеологический раскол господствующего класса и утрата им своих ведущих позиций произойдет лишь в первой четверти XIX века и будет генетически связан с социальной историей предшествующего столетия.

ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ

ОПУБЛИКОВАНЫ СЛЕДУЮЩИЕ РАБОТЫ:

Монографии:

1. Марасинова Е.Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII в. (По материалам переписки). М., РОССПЭН. 1999. (19 п.л.).

Рец.: Raeff, Marc. The 18th-Century Nobility and the Search for a New Political Culture in Russia // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. Vol.1, №4. Fall 2000. P.769-782; Study Group on Eighteenth-Century Russia. Newsletter. 2000. №29. (Bartlett Roger); Вопросы истории. 2001. №1. С.163-165 (Кошман Л.В.); Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. Vol.4. №4. Fall. 2003. P.982-984 (Farrow, Lee A.). Монография включена в обязательный список литературы для сдачи кандидатского экзамена по отечественной истории в ИРИ РАН и на историческом факультете МГУ им. Ломоносова.

2. Марасинова Е.Н. Власть и личность (Очерки русской истории XVIII века). М., Наука. 2008. (30 п.л.).

Публикации в журналах, рекомендуемых ВАК:

3. Марасинова Е.Н. Эпистолярные источники о социальной психологии российского дворянства (Последняя треть XVIII в.) // История СССР. 1990. № 4. С.165-173. (0,8 п.л.)
4. Марасинова Е.Н. Российский дворянин второй половины XVIII в. (социопсихология личности) // Вестник МГУ. Серия 8. История. 1991. № 1. С.17-28. (0,8 п.л.)
5. Марасинова Е.Н. «Душевно отстал я от всяких великосветских замыслов» (Опыт исследования сознания российской дворянской элиты последней трети XVIII - начала XIX вв.) // Казус 2000. Индивидуальное и уникальное в истории. М. 2000. С.209-216. (0,5 п.л.)
6. Марасинова Е.Н. Еще раз о восстании декабристов (новые документы из немецкого архива) // Одиссей: : Человек в истории. 2001. С.351-378. (1 п.л.)
7. Марасинова Е.Н. Сельская усадьба и русская литература // «Круглый стол»: Русская усадьба и ее судьбы (Отечественная история. 2002. №5. С.147-149).(0,3 п.л.)
8. Марасинова Е.Н. Российское самодержавие и дворянство в XVIII в. (Идеологический и социопсихологический аспект) // Труды Института Российской истории Российской Академии Наук. М. 2005. Вып.5. С.87-117. (1 п.л.)
9. Марасинова Е.Н. К истории политического языка в России XVIII века // Отечественная история. 2005. №5. C.3-16. (1 п.л.)
10. Марасинова Е.Н. И.И.Хемницер - писатель и дипломат // XVIII век. Сб.24. СПб. 2006. С.219-254. (3 п.л.)
11. Марасинова Е.Н. Вольность российского дворянства (Манифест Петра III и сословное законодательство Екатерины II) // Отечественная история. 2007. №4. С.21-33. (1 п.л.)
12. Марасинова Е.Н. О политическом сознании русского общества во второй половине XVIII в. // Вопросы истории. 2007. №12. С.81-92. (1 п.л.)
13. Марасинова Е.Н. «Шляхетство, нашею милостью в оную честь возведенное» (очерк социальной истории русского дворянства XVIII в.) // Преподавание истории в школе. 2008. №4. С.21-25. (0,7 п.л.)
14. Марасинова Е.Н. «Благородство» и «честь» российского дворянина (Опыт лексического анализа нарративных источников второй половины XVIII в.) // Преподавание истории в школе. 2008. (в печати) (0,7 п.л.)

Статьи:

15. Марасинова Е.Н. К вопросу о типологии и эволюции источников эпистолярного характера: (на примере переписки представителей интеллектуально-аристократической среды российского дворянства последней трети XVIII в.) // Историографические и источниковедческие проблемы истории народов СССР. М. 1987. С.102-119.(0,8 п.л.)
16. Марасинова Е.Н. Опыт контент-анализа переписки как источника по социальной психологии личности и группы // Метод в историческом исследовании. Материалы всесоюзной школы-семинара. Минск. 1991. (0,3 п.л.)
17. Марасинова Е.Н. «Любя дышать свободно» (дворянская усадебная культура последней трети XVIII в.) // Русская провинция. Культура XVIII-XIX веков. М. 1993. С.62-65. (0,7 п.л.)
18. Марасинова Е.Н. Декабристы: аристократическая фронда в России? // Россия. XXI. 1994. № 1-2. С.96-106. (1 п.л.)
19. Марасинова Е.Н. Социальная психология российского дворянства // Сословия и государственная власть в России: XV - середина XIX вв.: Чтения памяти Л.В.Черепниа. М. 1994. Ч.I. С.319-326. (1 п.л.)
20. Марасинова Е.Н. Аристократическая фронда в России второй половины XVIII в. (К проблеме социальной психологии)// Русская история: проблемы менталитета. М. 1994. С.110-112. (0,5 п.л.)
21. Марасинова Е.Н. Вотчинник или помещик? (Эпистолярные источники о социальной психологии российского феодала второй половины XVIII в.) // Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.). М. 1996. С.135-145. (1 п.л.)
22. Марасинова Е.Н. Культурная история жеста. Сборник статей под ред. Я.Бреммера и Г.Руденбурга // История ментальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М. 1996. С.119-128. (В соавторстве с Д.Э.Бромберг) (1 п.л.: вклад соискателя 0,7 п.л.)
23. Marasinova Е. The Russian Enlightenment and the educated nobility // Transaction of the Ninth International Congress on the Enlightenment. Oxford. 1996. Vol.2. P.956-958. (0,2 п.л.)
24. Марасинова Е.Н. Культура русской дворянской усадьбы первой трети XIX в. // Очерки русской культуры XIX века. М. 1998. С.265-316, 368-372. (3 п.л.)
25. Марасинова Е.Н. Образ императора в сознании элиты российского дворянства последней трети XVIII в. (по материалам эпистолярных источников) // Царь и царство в русском общественном сознании. М. 1999. С.141-177. (Переиздание: Studies in Russian Politics, Sociology, and Economics. Lewiston-Queenston-Lampeter: the Edwin Mellen Press. 2000. Vol.14. P.131-162). (1 п.л.)
26. Марасинова Е.Н. Понятие «честь» в сознании российского дворянина (последняя треть XVIII в.) // Россия в средние века и новое время. Сборник статей к 70-летию чл.-корр. РАН Л.В.Милова. М. 1999. С.272-292. (1 п.л.)
27. Марасинова Е.Н. Н.И.Новиков («Частный человек» в России на рубеже XVIII-XIX веков) // Человек в мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала нового времени. М. 2000. С.471-512. (2 п.л.)
28. Марасинова Е.Н. Сознание элиты российского дворянства последней трети XVIII века (По материалам переписки) // Study Group on Eighteenth-Century Russia. Newsletter. № 28. 2000. P.50-86. (1 п.л.)
29. Марасинова Е.Н. Архив Александра Брюкнера // Вестник архивиста. 2000. №5-6. С.126-138. (0,7 п.л.)
30. Марасинова Е.Н. Менталитет российского дворянства последней трети XVIII века (по материалам эпистолярных источников) // Canadian-American Slavic Studies. 2002. Vol.36. №3. P.251-275. (1 п.л.)
31. Марасинова Е.Н. Дворянин и государственная власть в России XVIII века (социопсихологчисекий аспект) // Особенности историко-психоло-гического исследования. Краснодар. 2002. С.144-146. (0,2 п.л.)
32. Марасинова Е.Н. Государственная доктрина российского самодержавия XVIII в. и дворянство (Постановка проблемы) // Е.Р.Дашкова. Личность и эпоха. М. 2003. С.43-57. (1 п.л.)
33. Марасинова Е.Н. Бюрократия и власть в Российской империи (XVIII- начало XX в.): постановка проблемы // Психологические свойства современного исторического знания. Краснодар. 2003. С.120-135. (0,5 п.л.)
34. Марасинова Е.Н. Личность и власть в России XVIII века (Проблемы понятийной истории) // Е.Р.Дашкова. Портрет в контексте истории. М. 2004. С.68-87. (1 п.л.)
35. Марасинова Е.Н. «Раб», «подданный», «сын Отечества» (К проблеме взаимоотношений личности и власти в России XVIII века) // Canadian-American Slavic Studies. 2004. Vol.38. №1-2. P.83-104. (1 п.л.)
36. Марасинова Е.Н. Русский XVIII век. Текст и реальность. (Вместо предисловия) // Canadian-American Slavic Studies. 2004. Vol.38. №1-2. P.1-10. (0,5 п.л.)
37. Марасинова Е.Н. Самодержавие и дворянство (Begriffsgeschichte русского XVIII века) // Study Group on Eighteenth-Century Russia. Newsletter. № 32. 2004. P.21-28. (0,8 п.л.)
38. Марасинова Е.Н. Государственная идея в России первой четверти XVIII в. (К истории формирования понятий и терминов) // Европейское просвещение и развитие цивилизации в России. М. 2004. С.129-149. (1 п.л.)
39. Марасинова Е.Н. Русский XVIII век. Текст и реальность // III Jornadas Andaluzas de Eslavistica. Granada. 2004. P.339-340. (0,2 п.л.)
40. Марасинова Е.Н. Иоганн Хемницер. (Судьбы людей русского XVIII века) // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.). Сборник статей. М. 2004. С.4-57. (3 п.л.)
41. Марасинова Е.Н. Российский подданный в XVIII веке (проблемы понятийной истории) // Материалы Дашковских чтений. М. 2005. C.36-58. (1 п.л.)
42. Марасинова Е.Н. Государство и индивидуальность в России XVIII века // Вестник Российского Гуманитарного Научного Фонда. 2005. №3(40). С.15-24. (0,7 п.л.)
43. Марасинова Е.Н. Абсолютизм // Новая Российская Энциклопедия. М. 2005. Т.2. С.26-27. (0,1 п.л.)
44. Марасинова Е.Н. Российское самодержавие и дворянство в первой четверти XVIII века (Некоторые проблемы историографии) //>
45. Марасинова Е.Н. Черты к портрету современного специалиста по истории русского XVIII века //>
46. Марасинова Е.Н. Манифест о вольности дворянства (К вопросу о механизмах социального контроля) // Е.Р.Дашкова и Золотой век Екатерины. М. 2006. С.84-108. (1 п.л.)
47. Марасинова Е.Н. Имперская доктрина российского самодержавия в XVIII веке // Судьба двух империй. Российская и Австро-Венгерская монархии в историческом развитии от расцвета до крушения. М. 2006. С.149-175. (1 п.л.)
48. Marasinova Е. The Russian Monarch’s Imperial Title (The Formation of Official Russian Imperial Doctrine in the Early Eighteenth Century) // Russian Studies in History. 2006-2007. Vol.45. №3. Winter. P.9-30. (1 п.л.)
49. Марасинова Е.Н. Абсолютизм и дворянское сословие (некоторые проблемы историографии первой четверти XVIII века) // Исследования по источниковедению истории России до 1917 года: Связь веков. Памяти профессора А.А.Преображенского. М. 2007. С.277-302. (1 п.л.)
50. Марасинова Е.Н. Русский двор: новые источники и новые подходы (Вместо предисловия) //>
51. Marasinova Е. On Political Discourse in Russia of the Second Half of the Eighteenth Century // Study Group on Eighteenth-Century Russia. Newsletter. (in print) (0,5 п.л.)
52. Marasinova Е. Semen Ivanovich Gamaleja // SMERSH (The Supplement to the Modern Encyclopedia of Russian, Soviet, and Eurasian History) (in print) (0,2 п.л.)

---

^[1] Проблемы исследования классово-сословного строя были затронуты в ходе дискуссии о русском абсолютизме (История СССР. 1969. №1. С.65-66; 1970. №4. С.60-63). См. некоторые последние историографические обзоры: Wirtschafter E.K. Structures of Society: Imperial Russia’s “People of Various Ranks’”. DeKalb, Il. 1994, а также: Сословия и государственная власть в России: XV - середина XIX вв.: Чтения памяти Л.В.Черепнина. М. 1994. Ч.I-II.

^[2] См. работы Соловьева С.М., К.Д.Кавелина, А.Д.Градовского, Ключевского В.О., Чичерина Б.Н., Павлова-Сильванского Н.П., Лаппо-Данилевского А.С., Романович-Славатинского А.В., Н.М.Коркунова, Милюкова П.Н., Кизеветтера А.А. Порай-Кошица И.А., Яблочкова М.Т. Данной тозки зрения придерживаются и некоторые соременные специалисты, в частности, Миронов Б.Н., Madariaga I, Hartley J.M., Torke H-J., Hellie R., Crummey R., Freeze G.L., Confino M. и др.

^[3] См., например, работы Сахарова А.М., Белявского М.Т., Мавродина В.В. и др.

^[4] Так или иначе эту мысль в своих исследованиях высказывали Аврех А.Я., Буганов В.И., Преображенский А.А., Тихонов Ю.А., Троицкий С.М., Омельченко О.А., Фаизова И.В., Raeff M. и др.

^[5] См. обобщающие историографические обзоры изучения истории России в первой четверти XVIII века в работах Павловой-Сильванской М.П., Павленко Н.И., Анисимова Е.В., Баггера X., Медушевского А.Н., Hughes L., Каменского А.Б.

^[6] См. работы Павлова-Сильванского Н.П., Богословского М.М., Fleischhacker H., Kivelson V., Индовой Е.И., Медушевского А.Н., Писарьковой Л.Ф. и др.

^[7] См.: Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М. 2006. Изд. 2-е, доп. С.532-566.

^[8] См.: Медушевский А.Н. Утверждение абсолютизма в России. Сравнительное историческое исследование. М. 1994. С.295, а также: С.М.Троицкий. Русский абсолютизм и дворянство в XVIII в. Формирование бюрократии. М. 1974.

^[9] Анисимов Е.В. Время петровских реформ. Л. 1989. См. также работы Романович-Славатинского А.В., Богословского М.М., Бахрушин С.В., Федосова А.И., Hughes L. и др.

^[10] См. работы Анисимова Е.В., Павленко Н.И., а также: Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. СПб. 1994; Черная Л.А. Русская культура переходного периода от Средневековья к Новому времени. М. 1999; Хорошке-вич А.Л. Психологическая готовность россиян к реформам Петра Великого (к постановке вопроса) // Российское самодержавие и бюрократия. М., Новосибирск. 2000. С.158-181 и др.

^[11] Об этом, в частности, писали Романович-Славатинский А.В., Рубинштейн Н.Л., Б.Н.Миронов, Фаизова И.В., Наумов В.А.

^[12] См. работы С.М.Троицкого, Raeff M., Jones R.E., Gentin A.

^[13] См. работы Соловьева С.М., Романович-Славатинского А.В., Корфа С.А., Вернадского Г.В., а также: Троицкий С.М. Комиссия о вольности дворянства 1763 г. // Он же. Россия в XVIII веке. М. 1982; Jones R.E.

The Emancipation of the Russian Nobility. Princeton, NJ. 1973; Омельченко О.А. «Законная монархия» Екатерины II. М. 1993; он же. Императорское Собрание 1763 г. (Комиссия о вольности дворянской). М. 2001; Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М. 2002.

^[14] О «Жалованной грамоте дворянству» см., например, работы Порай-Кошица И.А., Яблочкова М.Т., Веселовского К.Н., Dukes P. и др.

^[15] См. об этом, например: Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры: В 3 т. М. 1995. Т.3; Гуковский Г.А. Очерки истории русской литературы XVIII века. Дворянская фронда в литературе 1750-1760-х годов. М.,Л. 1936; Raeff M. Origins of the Russian Intelligentsia. The Eighteenth-Century Nobility. San Diego, NY, L. 1966., Лотман Ю.М. Избранные статьи. В 3-х тт. Таллинн. 1992, а также работы Шмидта С.О., Краснобаева Б.И., Минц С.С., Давыдова М.А., Худушиной И.Ф., Артемьевой Т.В., Пескова А.М., Кулаковой И.П., Geyer D., Jones R.E., Madariaga I., и др.

^[16] См.: работы Белинского В.Г., Герцена А.И., Ключевского В.О., Липовского А., Лютша А., Милюкова П.Н. и др.

^[17] См.: Эйдельман Н.Я. Грань веков. Политическая борьба в России. Конец XVIII - начало XIX столетия. М. 1986; Кочеткова Н.Д. Литература русского сентиментализма. СПб. 1994, Живов В.М. Язык и культура в России XVIII века. М. 1996; Smith D. Working the Rough Stone. Freemansonry and Society in Eighteenth-Century Russia. DeKalb.Il. 1999; Гросул В.Я. Русское общество XVIII-XIX веков. Традиции и новации. М. 2003; Клейн И. Пути культурного импорта. Труды по русской литературе XVIII века. М. 2005, и др.

^[18] Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. Собрание 1-ое. СПб. 1830. (далее - ПСЗ)

^[19] К работе привлечено в целом более трех тысяч писем 150 авторов преимущественно на русском, но также на французском, английском и немецком языках. Основу источниковой базы исследования составили 45 комплексов переписки, авторами который были следующие представители элиты российского дворянства: Апраксин С.Ф., Бантыш-Каменский Н.Н., Безбородко А.А., Бецкой И.И., Бибиков А.И., Булгаков Я.И., Воронцов А.Р., Воронцов М.И., Воронцов С.Р., Гамалея С.И., Дашкова Е.Р., Демидов П.А., Державин Г.Р., Дмитриев И.И., Завадовский П.В., Капнист В.В., Карамзин Н.М., Княжнин Я.Б., Куракин Алексей Б., Кутузов А.М., Львов Н.А., Муравьев М.Н., Новиков Н.И., Орлов А.Г., Орлов Г.Г., Орлов И.Г., Панин Н.И., Панин П.И., Полетино Г.А., Разумовский К.Г., Репнин Н.В., Ростопчин Ф.В., Румянцев П.А., Страхов И.В., Суворов А.В., Сумароков А.П., Трошинский Д.П., Трубецкой Н.Н., Тутолмин Т.И., Фонвизин Д.И., Чернышев З.Г., Шереметев Н.П., Шишков А.С., Шувалов И.И., Щербатов М.М.

^[20] РГАДА: Ф.1. Оп.1. Д.17,20,25,53,72; Ф.2. Оп.1. Д.228а; Ф.3. Оп.1. Д.4,10,11; Ф.7. Оп.1. Д.559,637; Ф.10. Оп.1. Д.4,6-8,10,12,17,72,323,583; Оп.2. Д.6,56,70,76-77,86,275,323-327. Оп.3. Д.304,310, 312-313,317,346,464,594; Ф.16. Д.235; Ф.1261. Оп.1. Д.3044; Ф.1274. Оп.1. Ч.1. Д.228а. Ч.2. Д.1504. Ч.3. Д.3276,3383. ОР РГБ: Ф.16. Карт.16а. Д.23,29; Ф.32. Карт.16. Д.59; Ф.41. Булгаковы. Карт.117. Д.4; Ф.129. Карт.63. Д.25; Ф.222. Карт.I. Д.3; Ф.233. Карт.33. Д.12, карт.51. Д.34. ОР РНБ: Ф.73. Д.157,262,1306; Ф.124. Д.2593; Ф.542. Д.660; ОР ИРЛИ РАН (ПД): Ф.309. Тургеневы. Д.783; Hauptstaatsarchiv Stuttgart: Sonde Bestnde 236. Herzog Friedrich Eugen von Wrttemberg. Bschel 1,114-119,120-126,131-134,137-138, 150-151; Handschriftenabteilung der Wrttembergische Landesbibliothek Stuttgart: Frommann J.-H. Etwas von denen Erziehungsanstalten in Russland. (gest. 1775). Folio 90; Handschriftenabteilung der Tubinger Universitatsbibliothek: Md58e. Aktenstcke zur Geschichte Russslands insbesondere der Thronbesteigung Katharina's II; Mg2a. Nachla des Dorpatr Historikers Professor Alexander Brckner. Handschriftenabteilung der Gttinger Universittsbibliothek: 2o Cod.Ms.Asch. Schenkungen (Nachla) von Baron Georg Thomas von Asch; 2o Cod.Ms.Meiners. Nachla von Christoph Meiners. National Archives of Ireland: Ms.12/L.16-35. Wilmot Journals (Daschkov papers). Archives Nationales de France: AF III 79 (Russie). Dossier №324/I; K 1352 (Russie). №67,72, и т.д.

^[21] Коллекция электронных текстов была создана автором диссертации при поддержке РГНФ (проект № 96-01-12056 "Электронная публикация источников по истории сознания российского дворянства XVIII - начала XIX вв.").

^[22] См., например: Указ печатный о бытии шляхетству всякого звания офицерам к смотру. 11 сентября 1722 // РГАДА Ф.9. Кабинет Петра I. Отд.1. Оп.2. Ч.1. Кн.32. Л.345; ПСЗ. Т.V. №2685. С.35, №3228. С.581, №3243 с.595, №3287. С.618, №3419. с.731, Т.VI. №3485. С.15, №4012. С.685; Записки Ивана Афанасьевича Желябужского (1638 - после 1709) // Россия при царевне Софье и Петре I. Записки русских людей. М. 1990. С.273-286; Письма и бумаги императора Петра Великого. Т.13. Вып.1. (январь-июнь 1713 г.) М. 1992. С.130, 361-364) и др.

^[23] См.: Табель о рангах с припискою государевою рукою. 22 февраля 1721 // РГАДА Ф.9. Кабинет Петра I. Отд.1. Оп.2. Ч.1. Кн.37. Л.384; Пункты к учрежденной вышеобъявленной Табели рангов, каким образом с оными рангами каждому поступать и за преступление чем наказаны будут, и пополнение при том чернено и некоторые листы писаны государевою рукою. 22 февраля 1721 // РГАДА Ф.9. Кабинет Петра I. Отд.1. Оп.2. Ч.1. Кн.37. Л.388-406.

^[24] ПСЗ. Т.V. №3006. С.324. 30 марта 1716.

^[25] Феофан Прокопович. Сочинения. М.-Л. 1961. С.114-118,124 и др.

^[26] См.: ПСЗ. Т.V. № 2707. С.51-53, №3006. С.324; Т.VI. №3485. С.5-6,49; Письма и бумаги императора Петра Великого. Т.13. Вып.1. С. 130-131,362-363 и др.

^[27] ПСЗ. Т.V. №3264. С.606. Декабрь 1718.

^[28] Акт поднесения Государю царю Петру I титула Императора Всероссийского и наименования: Великого и Отца Отечества // ПСЗ. Т.VI. №3840. С.444-445. 22 октября 1721.

^[29] Записка императрицы Екатерины "О преимуществе Императорского Величества" // РГАДА. Ф.10. Оп.2. Ед.хр.324. Л.1-4об.

^[30] См., например: ПСЗ. Т.XVI. №11668, Т.XVII. №12341; Hauptstaatsarchiv Stuttgart. Bestand: G 263. Bschel 1, и др.

^[31] Наказ императрицы Екатерины II, данный Комиссии о сочинении проекта нового Уложения. Под ред. Н.Д.Чечулина. СПб. 1907. С. 18-19,27; ПСЗ. Т.XVI. №11588. С.5; №11843. С.270; №11845. С.277; РГАДА. Ф.10. Оп.2. Ед.хр.323. Л.1, и др.

^[32] ПСЗ. Т.XV. №11444. С.912-915.

^[33] РГАДА. Ф.16. Д.235. Ч.1. Лл.240об.,244-275; ПСЗ. Т.XV. №11444. С.914; Т.XVII. №12535. С.472, №12610. С.631-632; Т.XVIII. №13087. С.489, №17073. С.361; Т.XIX. №13452. С.56, №14200. С.1038; Т.XX. №14325. С.142, №14353. С.189; Т.XXI. №15817. С.994; Т.XXIII. №16930. С.201, №17073. С.361, №17321. С.688-690; №17415. С.842, и др.

^[34] См.: ПСЗ. Т.XVII. №12570. С.560-579, №12659. С.716-717; Т.XXIII. №17203. С.511.

^[35] 35 В РГАДА сохранились маленькие, но чрезвычайно значимые для современников своеручные записочки Екатерины о награждении орденом святой Анны генерал-майора Каховского и генерал-майора Хрущову, которые могли полностью изменить судьбу дворянина (См, например: РГАДА. Ф.1. Опись 1. Ед.х.72. Л.140-141). Особенно ценилась награда, сопровождаемая письмом императрицы. Так, в 1794 г. Екатерина писала А.Н.Самойлову: «Граф Александр Николаевич, всемилостивейше пожаловав вас кавалером ордена нашего святого Александра Невского, знаки оного при сем возложения на вас посылаем, пребываем Вам благосклонны» (РГАДА Ф.10. Опись 3. Ед.хр.346).

^[36] См., например, письма И.Гудовича А.А.Безбородко // РГАДА Ф.10. Опись 3. Ед.хр.304; М.Н.Кречетникова А.А.Безбородко // Там же. Ед.хр.310; И.Г.Чернышева И.И.Шувалову // Русский архив. 1869. №1-12. Ст.1825; Н.В.Репнина И.Чарторыжской // Сб. РИО. 1875. Т.16. С.161; М.И.Воронцова И.И.Шувалову // Русский архив. 1864. №4. С.387-388; П.А.Демидова М.И.Хозикову // Русский архив. 1873. Кн.II. №7-12. Ст.2282; С.Ф.Апраксина И.И.Шувалову // Сб. РИО. 1872. Т.9. С.449; А.П.Сумарокова Г.А.Потемкину // Письма русских писателей XVIII века. Л. 1980. С.178 и др.

^[37] ПСЗ. Т.IV. 1702. №1899. С.189.

^[38] ПСЗ. Т.XXII. 1786. №16329. С.534.

^[39] Наказ императрицы Екатерины II. С.1-2,7-9,14-15,24,27-28,102.

^[40] Так собравшиеся для составления нового Уложения депутаты, с одной стороны, «представляли всех Ее Величества верноподданных», а с другой – были «избраны от сограждан» (ПСЗ. Т.XVIII. №12978. С.349-355).

^[41] Еще в 1741 году при вступлении императрицы Елизаветы Петровны на престол «пашенные крестьяне» были исключены из числа лиц, обязанных приносить присягу монарху. С этого момента они как бы признавались подданными не государства, а своих душевладельцев. См.: ПСЗ. Т.XI. №8474. С.538-541; №8577. С.624-625; №8655. С.708-709; Т.XV. №10855. С.236-237; №11166. С.582-584.; №11204. С.649-650 и др.

^[42] См.: ПСЗ. Т.XVIII. №12957. С.290-325; письма А.П.Сумарокова, Н.И.Панина, записки Е.Р.Дашковой и т.д.

^[43] Радищев А.Н. Путешествие из Петербурга в Москву // Он же. Полн. Собр. соч. М.-Л. 1938. Т.1. С.227,248,279,293,313-315,323 др.

^[44] Письма с приложениями графов Никиты и Петра Ивановичей Паниных блаженной памяти к Государю Императору Павлу Петровичу // Император Павел I. Жизнь и царствование (Сост. Е.С.Шумигорский). СПб. 1907. С.4; РГАДА. Ф.1. Оп.1. Ед.хр.17. Л.6об.,13,14.

^[45] См. письма Ф.В.Ростопчина С.Р.Воронцову, А.А.Безбородко С.Р.Воронцову, Е.Р.Дашковой Александру Б.Куракину, Д.И.Фонвизина Я.И.Булгакову, Г.А.Полетико жене, и т.д.

^[46] См. письма М.Н.Муравьева отцу, А.И.Бибикова З.Г.Чернышеву, А.В.Суворова И.М.Рибасу, П.В.Завадовского П.А.Румянцеву, и др..

^[47] Юный Семен Воронцов писал отцу: «Всенижайше прошу, милостивый государь батюшка, постараться о выпуске моем в полевые полки. Я безмерное имел всегда желание служить моему отечеству, но придворной жизни я снести не могу» (Архив князя Воронцова. М. 1880. Кн.16. С.71.)

^[48] См. письма П.А.Сумарокова И.И.Шувалову, Н.В.Репнина Д.П.Трощинскому, А.В.Суворова Д.И.Хвостову, Н.Н.Бантыш-Каменского Александру Б.Куракину, и др.

^[49] См. письма М.Н.Муравьева сестре, Е.Р.Дашковой Александру Б. Куракину, Д.И.Фонвизина П.И.Панину, Я.Б.Княжина Г.Г.Гогелю, и др.

^[50] См., например: письмо А.Р.Воронцова Н.И.Панину. {1768} // Архив князя Воронцова. М. 1882. Кн.26. С.167; письмо Н.Н.Бантыш-Каменского Александру Б.Куракину. 1792 г., сентябрь // Русский архив. 1876. Кн.III. №9-12. С.274.

^[51] См.: письма Н.И.Новикова А.Ф.Лабзину, Алексея Б.Куракина Александру Б.Куракину, В.В.Капниста жене, И.И.Шувалова П.И.Голицыной, А.М.Кутузова И.П.Тургеневу, М.Н.Муравьева сестре, Я.И.Булгакова сыну, И.И.Бецкого доктору Янишу и т.д.

^[52] См. письма В.В.Капниста Г.Р.Державину, Н.М.Карамзина И.И.Дмитриеву, Г.Р.Державина В.В.Капнисту, стихи Г.Р.Державина, Н.А.Львова, Карамзина Н.М., басни И.И.Хемницера, записки Е.Р. Дашковой, Г.Р.Державина и т.д.

^[53] См. письма А.П.Сумарокова Екатерине II. 1764 г., май // Письма русских писателей. Л. 1980. С.96,140-141.