Бронзовый век южного урала (экономические и социальные аспекты)
На правах рукописи
Епимахов Андрей Владимирович
Бронзовый век Южного Урала
(экономические и социальные аспекты)
Специальность 07.00.06 – археология
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
доктора исторических наук
Екатеринбург-2010
Работа выполнена в Отделении археологии и этнографии Учреждения Российской академии наук Института истории и археологии Уральского отделения РАН
Официальные оппоненты:
доктор исторических наук, профессор Бобров Владимир Васильевич
Учреждение Российской академии наук Институт экологии человека Сибирского отделения РАН
доктор исторических наук Бородовский Андрей Павлович
Учреждение Российской академии наук Институт археологии и этнографии Сибирского отделения РАН
доктор исторических наук Кузьмина Елена Ефимовна
Федеральное государственное научно-исследовательское учреждение Российский институт культурологии Министерства культуры РФ
Ведущая организация:
Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Челябинский государственный педагогический университет»
Защита состоится 13 декабря 2010 г. в 10.00 часов на заседании диссертационного совета Д 003.006.01 по защите диссертаций на соискание учёной степени доктора исторических наук при Учреждении Российской академии наук Институте археологии и этнографии Сибирского отделения РАН по адресу: 630090, г. Новосибирск, проспект Академика Лаврентьева, 17
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Учреждения Российской академии наук Институте археологии и этнографии Сибирского отделения РАН
Автореферат разослан « » ___________ 2010 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета
доктор исторических наук С.В. Маркин
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность специального исследования социальных и экономических структур и процессов определяется их значимостью для решения ключевых вопросов реконструкции истории бесписьменных народов. К числу таковых относится население Южного Урала периода бронзового века. Эпоха бронзы является для Северной Евразии в целом и для региона в частности одним из важнейших этапов социальной макроэволюции, поскольку произошедшие изменения коснулись не отдельных обществ, а крупных регионов. Они определили основные формы экономической активности и черты социальной структуры минимум на два тысячелетия.
Бронзовый век Южного Урала является едва ли не самым хорошо изученным в южноуральской археологии. Во многом это обусловлено массовым характером разнообразных памятников данного времени. Кроме того, на этот хронологический отрезок приходится процесс утверждения производящего хозяйства, изменившего экономическую основу существования социума. Производство металла наряду с иными факторами способствовало формированию крупных культурно-исторических общностей в сочетании с ростом специализации индивидов или целых групп. В результате на больших временных промежутках возникают и поддерживаются в относительной стабильности дальние связи. Наконец, эпоха бронзы на Урале – время резкого увеличения социальной сложности обществ.
Несмотря на длительную историю накопления и осмысления археологических материалов бронзового века, целый ряд проблем остается дискуссионным. Основное внимание специалистов, как правило, сосредоточено на культурно-хронологических аспектах, хотя в последние годы появились работы, посвященные анализу форм социальной сложности и экономическим основам функционирования конкретных обществ. Стимулом к изменениям являются открытия последних десятилетий, в свете которых стала очевидна недостаточность традиционных объяснительных моделей.
С другой стороны, ориентация на монографическое изучение археологических культур или отдельных территорий существенно ограничила исследовательские возможности. Для эпохи бронзы такое положение принципиально противоречит реальности: регион развивался в тесной взаимосвязи отдельных частей. Ситуация сильно осложнялась участием населения Урала в обширной системе внешних отношений. Общепризнанными свидетельствами последней является длительное и стабильное функционирование глобальных культурно-исторических общностей равно и металлургических провинций, границы которых не совпадают.
Научная новизна заключается в рассмотрении основных тенденций развития экономики и социальных структур населения Южного Урала в целом на протяжении всего бронзового века. Это позволяет изучить динамику глобального процесса внедрения производящего хозяйства; выявить составляющие формирующейся системы, объединившей разнокультурные компоненты; установить факторы, определяющие интеграцию и дезинтеграцию этой системы. Опыты исследований этого рода в отечественной науке пока крайне немногочисленны.
Цель и задачи исследования. Целью настоящей работы является установление закономерностей функционирования региона как единой системы в период бронзового века, выделение основных фаз культурогенеза, реконструкция тенденций социально-экономического развития населения Южного Урала. В рамках заявленной цели необходимо решить несколько основных задач, вне которых построения общего плана теряют должную основательность.
Задачами исследования выступают:
- Выработка теоретических основ работы на базе существующих концепций поздней первобытности и становления комплексных обществ, оценка эвристической ценности теоретических моделей социальной антропологии по данному вопросу, а также познавательных возможностей различных типов археологических источников.
- Построение системы периодизации эпохи бронзы Южного Урала и ее согласование с другими региональными шкалами.
- Проведение анализа поселенческих и погребальных памятников; сопоставление полученных результатов.
- Выявление динамик культурных, экономических и социальных процессов на протяжении бронзового века; установление системы и характера взаимосвязей населения разных частей региона, а также межрегиональных связей.
- Реконструкция комплекса идей, определявших облик погребальных объектов.
Объектом исследования выступает совокупность обществ бронзового века Южного Урала, представленная в виде археологических памятников.
Предмет исследования – культурные, экономические и социальные структуры этих социумов в исторической динамике.
Методологической основой исследования является признание возможности установить закономерности развития общества в результате комплексного междисциплинарного анализа археологических материалов. Социум рассматривается как система, обладающая свойствами целостности, структурной взаимосвязанности, интегрированности и энергетической устойчивости. Он существует в сумме внешних условий и отношений, однако основная часть связей обращена внутрь. Надсоциумные связи играют важную, а иногда определяющую роль в формировании облика социальной системы. Автор исходит из признания многомерности социальной эволюции, что предполагает отказ от прямого перенесения так называемых «универсальных» моделей на изучаемые материалы. Сопоставимость результатов анализа обеспечивается использованием понятия «социальная сложность (комплексность)», под которой понимается степень (уровень) функциональной дифференциации различных подсистем социума, обеспечивающих его оптимальную адаптацию к внешней среде. Степень социальной сложности (но не ее форма) детерминирована особенностями вмещающего ландшафта и достигнутым уровнем технологического развития. Их изменения (наряду с демографическим ростом и некоторыми иными факторами) являются движущими силами социальной эволюции. Рассмотрение крупных экономических и социальных процессов предполагает использование моделирования и генерализации, поскольку речь идет о сумме разнообразных экзо- и эндогенных факторов. В конечном итоге, этот вариант исследования ориентирован на установление повторяемости, через которую должны проявляться крупные закономерности исторического процесса. В работе широко использованы данные естественных наук: физики, геологии, почвоведения, палинологии, палеозоологии, антропологии.
Территориальные рамки охватывают степную, лесостепную и частично горно-таежную зоны Южного Урала. Южный Урал имеет довольно сложную структуру в геологическом, почвенном, климатическом и прочих аспектах. Горная система состоит из множества хребтов, разделенных глубокими межгорными котловинами. В геологическом отношении Урал разделяется на ряд зон, сложенных различными по составу и возрасту горными породами. Южный Урал с точки зрения рельефа делится на Уфимское плоскогорье; собственно Уральские горы (Уральский кряж); Зауральский пенеплен. К востоку Зауральская равнина переходит в широкую Западно-Сибирскую низменность. Рассматриваемый регион – место сосредоточения разнообразных запасов минерального сырья. Основным богатством недр являются комплексные руды, месторождения которых располагаются в основном на восточном склоне. Характер оруднения существенно различается в пределах территории, что позволяет говорить о существовании трех основных горно-металлургических центров: Среднеуральского, Восточно-Уральского и Предуральского (Каргалинского). Наиболее изученными на сегодня являются Каргалинский и Восточно-Уральский, где достоверно представлены следы выработок бронзового века. Кроме того, Южный Урал характеризуется огромным разнообразием драгоценных и поделочных камней.
Климат региона характеризуется большим разнообразием. Несмотря на небольшую высоту, Предуралье относится к зоне умеренно континентального климата; а Зауралье – к типично континентальной, западносибирской. Легкость проникновения арктических воздушных масс с севера и прогретого воздуха с юга оказывает отчетливое действие в Зауралье, где гораздо выше изменчивость погодных условий. Кроме широтных климатических изменений, для горной зоны Урала характерны и вертикальные. Сильно разнятся высота снежного покрова и его продолжительность, что особенно важно для животноводства, базирующегося на круглогодичном содержании скота на подножном корму.
В административном плане исследуемая территория совпадает с республикой Башкортостан, Курганской, Оренбургской, Челябинской областями Российской Федерации, а также Актюбинской, Кустанайской и Западно-Казахстанской областями республики Казахстан.
Хронологически рамки работы охватывают весь бронзовый век Южного Урала, т.е. III – начало I тыс. до н.э. (калиброванная радиокарбонная шкала). Широта хронологических рамок продиктована целью работы, поскольку динамика процессов может быть прослежена только на большом временном промежутке. В конечном итоге данное утверждение базируется на тезисе о статистическом характере проявления крупных исторических закономерностей, частным случаем которых является становление производящего хозяйства и изменение социальной комплексности. Источниковая база в ее современном виде характеризуется отсутствием надежной внутренней хронологии большинства археологических культур региона, что делает неизбежным изучение экономики и социальной организации обществ, опираясь на материалы культур в целом. Таким образом, конкретные археологические культуры выступают как этапы длительного процесса.
Источниковую базу исследования представляют разнотипные археологические памятники бронзового века, часть которых исследовалась при участии автора. Совокупность материалов проанализирована с точки зрения извлечения информации об экономике и социальной организации конкретных обществ. Для поселений это реконструкция хозяйственной деятельности, демографических параметров коллективов, системы расселения и др. В качестве базовых использованы памятники, изученные широкими площадями, снабженные результатами работы палеозоологов, палинологов и других специалистов. При рассмотрении погребальных памятников изучались степень социальной стратификации, структура смертности, половозрастные характеристики и т.п. Приоритет отдан некрополям, обеспеченным данными антропологии, радиоуглеродного датирования и др.
Практическая значимость определяется возможностью использования результатов при подготовке учебных пособий и обобщающих работ. Часть выводов нашла отражение в учебных курсах «Археология», «История Урала», спецкурса «Методика и методология археологических исследований» в Южно-Уральском государственном университете (г.Челябинск). Основные идеи положены в основу тематико-экспозиционного плана раздела «Бронзовый век», реализованного в экспозиции Челябинского областного краеведческого музея. Кроме того, некоторые положения опубликованы в энциклопедиях «Челябинск» и «Челябинская область», а также в первом томе «Истории башкирского народа».
Апробация. Результаты исследования обсуждались в ходе международных, всероссийских и региональных совещаний, семинаров и конференций в городах Барнауле, Екатеринбурге, Кемерове, Москве, Омске, Самаре, Санкт-Петербурге, Суздале, Томске, Уфе, Чебоксарах, Челябинске, Питтсбурге (США), Задаре (Хорватия), Рива дель Гарда (Италия). Основные положения работы опубликованы в трех авторских монографиях и восьми авторских разделах в коллективных монографиях, а также в 87 статьях, материалах и тезисах конференций на русском, английском и немецком языках, 16 из них – в рецензируемых журналах, рекомендованных ВАК.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, текстовых и иллюстративного приложений. Объем: основной текст – 394 с.; текстовые приложения – 5; таблицы – 23; иллюстративное приложение – 131 ед.; список литературы – 834 позиции. Общий объем работы – 580 с.
СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Глава 1 «Экономические и социальные реконструкции в археологии» является очерком основных концепций, связанных с осмыслением археологических памятников в обозначенном аспекте.
Интерес к вопросам социально-экономического развития в отечественной историографии зародился в период утверждения марксистской методологии в археологических исследованиях (1920-1930-е гг.). Это предполагало обязательное изучение экономического базиса, определяющего уровень и форму развития иных социальных явлений. Правда, археология в этот период еще не обладала необходимым корпусом источников, а методики реконструкции были в стадии формирования. В результате многие из выводов остались на уровне гипотез, а в ряде случаев археологические материалы служили иллюстрацией к теоретическим построениям.
Сложности перевода «ископаемых» фактов в исторические заключения были осознаны в 1960-е гг. Начиная с этого времени, ведутся активные дискуссии по ключевым вопросам интерпретации, терминологическим и содержательным, продолжается совершенствование методики, постепенно утверждается мультидисциплинарный подход. Тем самым отечественная археология делает шаги к переходу от описательного уровня к построению строгой процедуры исследования. Несмотря на то, что в дискуссию было вовлечено явное меньшинство специалистов, их влияние оказалось весьма значительным. Постепенно начинает сказываться и дифференциация науки, определявшая не только тематику конкретных ученых или коллективов, но набор методических средств. В палеосоциологических исследованиях особое место принадлежит работам В.М. Массона (1976 и др.), которые определяли стратегию многих конкретных исследований и формулировали принципы реконструкций.
Начало современному этапу положено в 1990-е гг. постепенной ликвидацией монополии марксизма, альтернативой которому казался цивилизационный подход. Поиски новых объяснительных моделей ведутся, как и прежде, не столько специалистами-археологами, сколько социальными антропологами, располагающими принципиально иным по объему и полноте источником. Традиция социальных реконструкций в современной российской археологии лучше представлена в части изучения номадов. Экономические реконструкции в большей степени характерны для эпох и памятников, обеспеченных разнотипной информацией по данному вопросу. Акценты делаются на моделирование экономики жизнеобеспечения, проблему адаптации населения к природной среде и некоторых другие.
Активно развивается и мультидисциплинарное направление. Примеров подлинно комплексного изучения памятников не так уж много (Каргалинский комплекс, Чича-I и некоторые другие), но они позволяют оценить информационные возможности источника и соответствуют современному мировому уровню. В результате реализации этих масштабных проектов создаются предпосылки для выводов реконструктивного характера, в том числе в экономической и социальной сферах. Возникает принципиально новый уровень аргументации. Еще одно направление – углубленное изучение отдельных категорий источников (производств) – предполагает формулирование и апробирование гипотез о формах организации производства, степени его специализации, уровне профессионализма и т.д. Сегодня наблюдается поэтапный переход от уровня гипотез к их верификации.
Обзор англоязычной историографии позволяет констатировать, что западная археология прошла сложный путь, который лишь частично перекликается с работами российских ученых. Социально-экономические построения, в первую очередь благодаря трудам Г. Чайлда, довольно рано вошли в историографию. Материалистическое объяснение социальной эволюции и поныне имеет множество сторонников. Наиболее последовательно и целенаправленно экономические и социальные процессы изучали приверженцы процессуального подхода. В поиске причин культурных изменений специалисты пришли к рассмотрению культуры как системы, в которой наравне с иными важную роль играют подсистемы экономики, технологии, социальных отношений и пр. Все это вкупе со стремлением к созданию строгой процедуры исследования обеспечили влиятельность направления. Процессуалисты внесли значительный вклад в изучение способов овеществления социальных отношений в археологических источниках, в том числе и с опорой на этноархеологические и экспериментальные данные.
Критики процессуализма (постпроцессуалисты) отказались от поиска массовых повторяющихся связей и процессов, как средства интерпретации. Они настаивают на признании активного личностного участия индивидуумов и групп в формировании облика культуры. Социальность для них не одна из многих подсистем, а всепроникающее явление, которое оказывает определяющее влияние на все сферы жизнедеятельности. Кроме того, акценты делаются на множественности возможных интерпретаций («прочтений») и прямом воздействии самого исследователя на их характер. Позитивные результаты деятельности постпроцессуалистов связаны в основном с теми примерами, когда наряду с собственно археологическими данными имеется информация письменных, изобразительных и иных источников.
В целом можно констатировать чрезвычайное разнообразие параллельно существующих концепций, что нашло воплощение в многочисленных публикациях методологического и методического характера, не говоря уже о примерах приложения к конкретным материалам.
Историография социальных и экономических реконструкций бронзового века Южного Урала представлена внешне довольно внушительным перечнем работ, самые ранние из которых относятся к 1950-м гг. В реальности почти во всех случаях речь идет о разделах «Экономика» и «Социальная организация» в монографиях, посвященных отдельным археологическим культурам. Следует отметить, что процесс накопления материалов и выделения культур активно продолжался вплоть 1980-х гг. Следовательно, источниковая база для заключений была довольно скромной, а данные естественных наук стали широко использоваться только в последние десятилетия. Понимание сложности отражения экономических и социальных реалий в археологическом памятнике также пришло не сразу, поэтому многие заключения базировались на экстраполяции, внешнем сходстве и др. Несмотря на эти трудности, обобщающая работа К.В. Сальникова (1967) содержит целый ряд выводов, выдержавших испытание временем. Исследования более позднего времени по большей части ориентировались на проверку и конкретизацию этих положений.
Редким примером всестороннего рассмотрения широчайшего круга проблем андроновской общности (включая вопросы экономики и социальных отношений) является серия работ Е.Е. Кузьминой (1981, 1994, 2008). Большинство же авторов не пыталось обеспечить максимально широкий территориально-хронологический охват, ориентируясь на изучение культур и общностей. Отдельного внимания заслуживают работы Е.Н. Черных, посвященные развитию металлургии на Урале (1970: 2007) и иных территориях. Сочетание типологических процедур и аналитических методов позволило обосновать наличие самостоятельных очагов для этой территории, выделить основные этапы их функционирования, а в дальнейшем рассмотреть формы организации производства и другие вопросы (2007).
Если экономика попадала в поле зрения многих исследователей, то вопросы социальных отношений явно оказались на периферии интересов. Доминирование формационного подхода и относительная монотонность социального ландшафта южно-уральского бронзового века оставляли для обсуждения только степень «разложения» первобытнообщинных отношений и интерпретацию совместных погребений.
Начало современного этапа ознаменовалось яркими полевыми открытиями, углубленным изучением новых аспектов и поиском иных вариантов интерпретации. Так, В.С. Горбуновым выделены хозяйственно-культурные центры для абашевской и срубной культур Урала (1992). Сделаны важные шаги в изучении животноводства (П.А. Косинцев, А.Г. Петренко, Е.Е. Антипина и др.). Продолжено изучение проблем древней металлургии (Е.Н. Черных, С.В. Кузьминых), в том числе и с привлечением информации о шлаках (С.А. Григорьев).
Наиболее основательно и комплексно изучались синташтинские и петровские памятники, породившие целый спектр гипотез по вопросам экономики и социальной жизни. Именно эти памятники не только широко исследованы раскопками, но и обеспечены смежной информацией (климат, геология, антропология, радиоуглеродное датирование, трасология и пр.). Это позволяет перейти от уровня гипотез к уровню верифицируемых выводов, сформулировать качественно новые экономические и социальные модели, включая изучение долгосрочных тенденций.
Глава 2 «Хронология и периодизация археологических памятников Южного Урала» посвящена созданию региональной системы, призванной служить основой организации материалов археологических культур. Основанием для построения является синтез хронологической информации разных типов. Для археологической хронологии наиболее распространенными методами являются стратиграфический, типологический и датирование по аналогиям. Особенности почвообразования, маловодность многих рек, открытость ландшафтов Южного Урала и другие факторы сильно сужают возможности стратиграфических наблюдений на поселениях. Погребальные памятники даже при наличии четкой стратиграфии редко позволяют установить длительность хронологического разрыва между объектами.
Сумма стратиграфических наблюдений для каждой из зон существенно разнится, но выводы возможны, хотя в некоторых случаях речь идет о единичных примерах. Наиболее ранними памятниками степной зоны являются курганы ямной КИО, одномогильность большинства которых не позволяет реконструировать внутреннюю хронологию. Судя по двум примерам, более ранними были погребения в положении скорченно на спине, поза скорченно на правом боку – несколько позднее. Насыпи ямных курганов достаточно часто использовались для совершения захоронений в более позднее время. Это касается единичных погребений с катакомбными чертами и вольско-лбищенских в степном Приуралье. В свою очередь эти группы стратиграфически предшествуют синташтинским и петровским древностям. Их соотношение надежно аргументировано: петровские могильные ямы и слои поселений перекрывают синташтинские. На некоторых поселениях Южного Зауралья за синташтинскими материалами стратиграфически следуют раннесрубные. Замыкает приуральскую колонку серия срубных погребений.
В степном Зауралье картина более сложная, поскольку синташтинские и петровские древности достаточно часто оказываются ниже алакульских, срубно-алакульских, алакульско-федоровских и материалов финала эпохи бронзы. Соотношение алакульской и федоровской культур надежно не установлено, видимо, они существовали параллельно, хотя некоторые косвенные данные указывают на чуть более поздний возраст федоровских памятников.
Лесостепная и лесная зоны располагают гораздо менее серьезным перечнем фактов. Ташковские материалы Притоболья по одним данным подстилают алакульские, по другим – могут сосуществовать с ними. Не вызывает сомнений постэнеолитический возраст коптяковских и черкаскульских материалов, которые нередко представлены совместно в слоях поселений. Зарегистрирован единичный факт предшествования алакульских материалов черкаскульским. Бархатовская культура (нередко образующая синкретические комплексы с гамаюнской) лесостепного Притоболья относится к более позднему стратиграфическому горизонту в сравнении с федоровской, черкаскульской и пахомовской.
В лесостепном Предуралье хорошо представлены примеры, иллюстрирующие более ранний возраст абашевской культуры относительно срубной. Несколько поселений сохранили информацию о поздней позиции межовского комплекса в сравнении со срубным.
Накопленная сумма наблюдений позволяет относительно подробно установить последовательность основных культур Южного Урала от начала бронзового века до его окончания для каждой из ландшафтных зон. В некоторых случаях синкретический характер памятников позволяет говорить о синхронизации культур. Примеры такого рода имеются для следующих пар культур: абашевская и синташтинская, срубная и алакульская, алкульская и федоровская, коптяковская и черкаскульская, саргаринская и межовская, бархатовская и гамаюнская.
Абсолютная хронология южно-уральского бронзового века опирается на разные линии синхронизации (западную и восточную) и радиоуглеродное датирование. Последнее в рамках работы служило не только для определения календарного возраста культур, но для установления их последовательности. Был задействован 261 анализ по Южному Уралу и 183 в качестве сравнительного материала с территории Восточной Европы, Средней Азии и Сибири. Основной процедурой было получение суммы вероятностей калиброванных значений для каждой из культур (с использование программы OxCal 3.10). Несмотря на малое количество дат по ряду культур и низкое качество некоторых из них, удалось получить следующие значения (вне скобок приведены даты с калибровкой 68,2%, в скобках – 95,4%.): энеолит – 4300–2900 (4700–2200) гг. до н.э.; ямная – 2900–2460 (3400–2300) гг. до н.э.; «сейма-турбино» – 2040–1620 (2150–1600) гг. до н.э.; абашевская – 2200–1650 (2500–1100) гг. до н.э.; синташтинская – 2030–1740 (2300–1400) гг. до н.э.; ташковская – 2290–1880 (2900–1600) гг. до н.э.; петровская – 1880–1750 (1940–1690) гг. до н.э.; алакульская – 1900–1450 (2600–1400) гг. до н.э.; алакульско-федоровская – 1780–1530 (1900–1250) гг. до н.э.; федоровская – 1980–1510 (2150–1450) гг. до н.э.; черкаскульская – 1610–1290 (1900–1100) гг. до н.э.; коптяковская – 2150–1300 (2200–1250) гг. до н.э.; ранняя срубная – 1880–1740 (1920–1690) гг. до н.э.; срубная – 1690–1420 (1900–1300) гг. до н.э.; финальная бронза Зауралья (белоключевская) – 1380–1130 (1400–1050) гг. до н.э.; бархатовская – 1220–770 (1450–750) гг. до н.э.; переход к РЖВ – 980–840 (910–800) гг. до н.э. Полученные цифры в большинстве случаев не противоречат представлениям об относительной хронологии региона и близки интервалам культур бронзового века Северной Евразии (Черных, 2008).
Установление абсолютной хронологии с опорой на аналогии для Южного Урала осложнено удаленностью от цивилизационных центров, небольшим количеством датирующих категорий инвентаря, а также расхождением «традиционной» и радиоуглеродной шкал. Имеются также проблемы датирования китайских материалов дошанского периода. Лучше проработана западная (балканская) линия, восточные (китайские) аналогии связаны в основном с сейминско-турбинским кругом материалов (в меньшей степени с карасукским). Первая опирается на колесничный комплекс и циркульные орнаменты, вторая – на типологию металлических изделий. То и другое сочетается в синташтинских и петровских памятниках. С нашей точки зрения, перечисленные категории не могут быть использованы как средство узкой датировки, однако вполне укладываются в рамки выделяющихся периодов.
Периодизация бронзового века Южного Урала базируется на изложенной сумме фактов, и ее основные этапы должны быть близки ритму исторических процессов евразийского ядра. Хронологические рубежи периодов определялись в соответствии с калиброванной радиокарбонной шкалой. Начало эпохи бронзы региона связано с памятниками ямной КИО (30–23 вв. до н.э.). Разделение на подпериоды (с отсылкой к особенностям обрядовой практики) пока не может быть выражено в цифрах. Это время сосуществования с энеолитическим населением Урала. Ямные памятники Восточной Европы, полтавкинские и афанасьевские в целом синхронны. Последние века III тыс. до н.э. почти не обеспечены материалами и вовсе не имеют дат. Не исключено, что хронологический хиатус отражает реальную ситуацию разрыва культурных традиций в степной зоне.
Абашевско-синташтинский период (21–18 вв. до н.э.), кроме титульных культур, включает семинско-турбинские древности. Близкие интервалы демонстрируют петровские, раннесрубные, ташковские и коптяковские материалы. За пределами региона полностью или отчасти синхронны данному периоду потаповские, елунинские, окуневские памятники, а также некоторые северо-китайские (например, культура Сыба).
Срубно-андроновский период (18–15 вв. до н.э.) объединяет «классические» срубные, алакульские, федоровские памятники и их синкретические варианты. Вероятно, этот список может быть пополнен черкаскульской культурой. Этому интервалу соответствуют датировки андроновских древностей Сибири и Средней Азии, а также срубных Восточной Европы.
Заключительный период (14–8 вв. до н.э.) требует разделения на две части, но пока недостаточно обеспечен материалами, особенно в степной зоне. Он включает белоключевские (берсуатские), межовские и бархатовские материалы. Предложенные рубежи укладываются в общую систему, синхронизирующую ирменскую, саргары-алексеевскую, карасукскую культуры. Бархатовско-гамаюнские материалы близки позднеирменским (Западная Сибирь), каменноложским (Южная Сибирь), а также, видимо, донгальским (Казахстан) и нуринским (Поволжье).
Глава 3 «Характеристика материальной культуры» построена в соответствии с предложенной периодизацией и содержит представленные в едином ключе результаты археологических исследований региона. Возможности социально-экономической интерпретации имеются далеко не для всех культур и типов Южного Урала. По этой причине состав главы ограничен наиболее четко идентифицируемыми культурами, располагающими информацией для социально-экономических построений.
В самом общем виде схема культурогенеза южно-уральской эпохи бронзы выглядит так. Начало бронзового века характеризуется длительным сосуществованием двух разнокультурных компонентов: пришлого (индоевропейского?) и местного (протоугорского?). Первый представлен носителями ямных традиций, привнесших на Урал животноводческие и металлургические навыки, курганный вариант ингумации и пр., второй – позднеэнеолитическим населением, видимо, сохранявшим приверженность присваивающим отраслям. Спорадическое проникновение ямного населения из Предуралья на восток (в основном в бассейн р. Урал) не привело к его утверждению на этих территориях, хотя следы дальнейшей миграции обнаруживаются в виде отдельных погребений на территории Казахстана и ряда сходных черт (в металлокомплексе и антропологии) с афанасьевской культурой Сибири. Судя по всему, лесостепная и горно-лесная зоны были минимально затронуты южным воздействием. Ямные памятники степного Приуралья представлены небольшими по численности насыпей курганными некрополями и следами горных разработок (Каргалы).
Постъямный период в степной зоне пока остается «белым пятном» для лесостепной и горно-лесной зон. Препятствием к прогрессу в понимании культурогенетических процессов является неопределенность хронологии ряда культур доандроновского периода. Очевидно, что эта зона должна была заметно меньше пострадать от предполагаемой аридизации второй половины III тыс. до н.э., и полного запустения территории быть не могло.
Надежные и массовые источники имеются для абашевско-синташтинского периода, стереотипы которого по обе стороны Урала были привнесены извне. Оставив за рамками обсуждения вопрос об исходной территории миграции, ограничимся констатацией отсутствия надежных следов аборигенных культур. Осложняющим фактором картины культурогенеза стал сейминско-турбинский феномен, влияние которого, правда, более очевидно для следующего петровско-раннесрубного горизонта. Памятники этого хронологического отрезка представлены поселениями (для Зауралья – укрепленными), курганными некрополями, горными выработками. Абашевская культура располагает также серией кладов. Если абашевские поселения сравнительно невелики, то синташтинские характеризуются сложной структурой и площадью до 2 га. Несмотря на разницу в размерах и облике, те и другие служили местом повседневного обитания. Некрополи культур невелики по числу курганов и погребенных. Синташтинская погребальная обрядность более вариативна и насыщенна инвентарем, следами ритуальных действий и пр.
С этого времени возобладал эволюционный вариант культурогенеза в сочетании с радикальным территориальным расширением ойкумены в срубно-андроновский период. Для Зауралья наиболее значимым внешним воздействием стал приток носителей федоровских традиций, которые сосуществовали с алакульским населением, оставив наряду с «чистыми» массу синкретических памятников. Кроме того, по обе стороны Уральского хребта выделяется очень представительная группа синкретических срубно-алакульских памятников. Большинство материалов бронзового века относится именно к этому периоду, резко повышается их плотность. Утрачивается традиция сооружения укреплений на поселениях, формируются многочисленные некрополи, некоторые из которых насчитывают сотни погребенных. Судя по всему, не были утрачены и навыки добычи медной руды. Погребальная обрядность унифицируется (особенно для срубного населения).
Очередная смена культурно-генетического кода происходит в финальной части бронзового века. Несмотря на это, архитектура поселений не претерпевает серьезных трансформаций. Более существенны отличия в ритуальной сфере. Полностью утрачивается традиция массовых захоронений, меняется локализация и внешний облик курганов. Ввиду мизерности фактических материалов трудно надежно аргументировать сохранение местной линии развития (хотя это представляется очень вероятным), а вот дальних аналогий обнаруживается множество. Создается впечатление общего нарастания миграционной активности и усиления связей, частным проявлением которых было возникновение общности культур валиковой керамики. На Урале обнаруживаются, прежде всего, следы контактов в восточном и южном направлениях. Параллельно с этим имеет место приток населения таежной зоны в лесостепь (синкретические бархатовско-гамаюнские комплексы).
Таким образом, культурогенетические процессы Южного Урала демонстрируют чередование фаз эволюционного развития с трансформациями традиций, стимулированными причинами экологического порядка и миграциями. Признание последних не обозначает в большинстве случаев полного разрыва с предшествующим периодом. Единственным исключением может быть признана ситуация последней четверти III тыс. до н.э. в степной зоне, когда имеется хронологический хиатус между ямными и абашевско-синташтинскими традициями.
Глава 4 «Социально-экономические структуры и процессы в эпоху бронзы» посвящена рассмотрению основных особенностей каждого из периодов южно-уральского бронзового века, что нашло отражение в составе и облике археологических объектов. Фиксируемые различия обусловлены не только ходом культурогенеза, но и способами взаимодействия с природной и социальной средой. Определяющую роль в характеристике эпохи играет процесс поэтапного утверждения производящих форм хозяйства. В результате система жизнеобеспечения стала базироваться на многоотраслевом животноводстве при сохранении небольшой доли присваивающих отраслей. На специфику облика экономики и социальных структур серьезно влияли и внешние связи, в том числе ассоциированные с производством и обменом металла.
Экономика Южного Урала. Начало бронзового века может быть охарактеризовано как время сосуществования не только разных культурных и технологических традиций, но и принципиально разных экономических систем. Причинами длительного сохранения присваивающих отраслей являются экологические условия и приверженность местного населения традиционной системе жизнеобеспечения, не исчерпавшей своего потенциала. Ямное население, обладавшее навыками животноводства (видимо, подвижного) и металлургии, вполне могло перенять у позднеэнеолитического и некоторые присваивающие отрасли. Однако состав памятников (в распоряжении специалистов почти исключительно погребения) не позволяет уверенно ответить на этот вопрос. Основой жизнеобеспечения все же было животноводство с преобладанием мясного направления. Специализированными направлениями могли быть горное дело и металлургия (отражены в погребальной обрядности). Не исключено, что в это число могла входить и деревообработка, достаточно высокий уровень развития которой известен благодаря находкам колесного транспорта и орудий. Остальные отрасли вряд ли выходили за рамки домашних производств.
Следующий, абашевско-синташтинский период представлен большим объемом информации благодаря поселениям. Обширные остеологические коллекции позволяют составить суждение о видовом составе стада, наметить различия предуральской и зауральской зон, реконструировать способы использования домашних животных. Объединяющим является резкое (60–70% всех костных остатков) преобладание КРС. Эта цифра, видимо, отражает не только долю данного вида в мясном рационе, но и реальный приоритет, тем более, что иные данные подтверждают широкое использование молочных продуктов. Сильно разнятся коллекции за счет доли лошади: от нескольких процентов в абашевских памятниках до пятнадцати в синташтинских. В последнем случае достоверны свидетельства транспортного и ритуального (жертвоприношения) использования лошадей. Разведение свиньи хорошо документировано в абашевских памятниках и единично представлено в синташтинских (возможно, сказывался дефицит естественных кормов).
Карпологические и иные анализы не выявили достоверных следов земледелия, используемого в качестве одного из аргументов протогородской трактовки синташтинских городищ. Интерпретация так называемого «Аркаимского огорода» (Зданович, Батанина, 2007) неоднозначна. Предполагаемая площадь орошения составляла около 0,5 га, что позволяет собрать урожай в 150 кг проса или 500 кг ячменя. Таким образом, земледельческая продукция не играла сколь-нибудь серьезной роли в структуре питания, что подтверждает и анализ антропологических материалов. Дикие виды животных также представлены небольшим числом фаунистических остатков. Основой же существования было многоотраслевое животноводство с круглогодичным содержанием на подножном корму.
Среди специализированных отраслей лучше всего документировано металлопроизводство (от добычи руды до конечных изделий). На фоне иных культур Южного Урала данный период выделяется обильностью находок на поселениях, в кладах и особенно в погребениях. Металлургическая специализация индивидов нашла отражение и в ритуальной деятельности. Высокотехнологичный характер колесничного комплекса и большая доля деревообрабатывающих орудий убеждают в том, что эта часть производства также была узко специализированной, во всяком случае, для синташтинского населения.
В лесной и лесостепной зонах, насколько позволяют судить источники, основными отраслями в этот период оставались рыболовство, охота и собирательство. Знакомство с технологией плавки металла и использование домашних животных (имеющее довольно зыбкую аргументацию) не изменило систему жизнеобеспечения.
В срубно-андроновский период, характеризующийся огромным числом поселений и могильников, животноводческая основа существования местного населения сохранилась в полной мере. Без изменений осталось преобладание КРС в составе костных останков поселений. Фиксируемая вариативность состава остеологических коллекций обусловлена характером вмещающего ландшафта. Срубное животноводство Приуралья (близкое степной модели с небольшой долей лошади и МРС) дополнено, как и в предшествующий период, свиноводством. Следы земледелия (с преобладанием просо) встречаются крайне редко.
Зауральские памятники (алакульские, федоровские и синкретические) более вариативны по видовому составу, что хорошо фиксируется для разных климатических зон. Отсутствуют следы разведения свиней. Материалы черкаскульских поселений (особенно в северной части ареала) свидетельствуют о многоотраслевом хозяйстве со значительной долей присваивающих отраслей (охота и рыболовство). Животноводство также имеет существенные отличия – КРС и лошадь представлены в примерно равных долях при незначительной роли МРС.
Для отраслей, не включенных непосредственно в сферу жизнеобеспечения, в целом можно констатировать углубление процесса производственной специализации, которое более четко проявляется в сфере производства и обработки металла. Не исключено, что разные фазы металлопроизводства оказались разделены не только в пределах одного коллектива, но и между коллективами, что, в свою очередь, стимулировало обменные отношения. Кроме того, явно имеют место устойчивые связи населения Урала в рамках пояса степей и лесостепей. Наиболее отчетливо они фиксируются благодаря распространению оловянистых сплавов, а также типологическому сходству металлических изделий.
Заключительный период бронзового века ознаменован рядом существенных изменений, более контрастно отразившихся в степной зоне. В видовом составе значительное сокращение доли КРС сопровождается ростом долей лошади и МРС. Важным показателем является и более низкая насыщенность культурного слоя, что может оцениваться как тенденция к повышению мобильности животноводства.
В лесостепных бархатовских памятниках на первом месте по численности костей стоит лошадь при заметной доле диких видов. Однако говорить об усилении подвижности населения и стад, видимо, нет оснований. Так, на предуральских межовских поселениях велика доля костей свиньи. Все это подтверждает и облик экономики раннего железного века с многочисленными свидетельствами развития животноводства и прочной оседлости.
Местные металлургия и металлообработка обеспечены фактическими материалами лишь для лесостепной зоны (хотя специализированные поселения не известны), для степных памятников пока нельзя сказать и этого. Отражает ли это реальное падение значения уральского очага (в сравнении, например, с Центральным Казахстаном), покажут новые исследования.
Основные социальные структуры активнее изучаются по погребальным памятникам, хотя материалы поселений способны существенно повлиять на конечные выводы. Некрополи отражают не только существовавшую систему социальных отношений, но представления носителей традиции об этой системе. Это обязывает к формулированию двух взаимодополняющих вариантов интерпретации. В группировке основных социальных ролей избран перечень дифференцирующих признаков (групп) В.С. Ольховского (1995): гендер и возраст; брачные отношения; ранг; имущественное положение; профессиональная и религиозная принадлежность.
Начало бронзового века практически не обеспечено данными для проверки результатов анализа погребальной обрядности. Ямное общество, несомненно, относится к разряду сложных. В пользу такого заключения говорят разница в трудозатратах на возведение насыпей, в способах обращения с телом, количестве и составе инвентаря. Столь же принципиальным является посмертный отбор для погребения в курганах. Малое число покойных (до 15 индивидов) и резкие аномалии структуры смертности (почти полное отсутствие детей, резкое доминирование взрослых мужчин и пр.) прямо аргументируют данный вывод.
Если ранговые различия проиллюстрированы убедительно, то имущественные не могут быть надежно обоснованы. Характер захоронений, предполагаемые человеческие жертвоприношения и другие признаки, видимо, соответствуют индивидуальному варианту социальной дифференциации. Таким образом, вертикальная (иерархическая) составляющая социальной сложности фиксируется хорошо, а горизонтальная (родовые, семейно-брачные отношения) фактически не реализована в обрядности. Производственная атрибутика в небольшом количестве имеется в захоронениях. Ее включение в ритуал мы склонны считать не отражением личной принадлежности покойного к сфере металлургии или деревообработки, а свидетельством знакомства коллектива с этими отраслями.
Обрядность абашевско-синташтинского периода может быть рассмотрена только раздельно ввиду резких различий по основным показателям, за исключением разве что посмертной селекции при формировании некрополя. Даже самый крупный из абашевских некрополей содержит не более 70 покойных. В погребальной обрядности нашли надежное отражение половозрастные структуры и, вероятно, профессиональная принадлежность некоторых индивидов. Остальные социо-дифференцирующие признаки оказались латентны. Поселения дублируют картину, близкую эгалитарной.
Синташтинские фортифицированные центры отражают наличие координации деятельности большой группы людей и характеризуются высокими, по мерками уральского бронзового века, демографическими показателями (около тысячи человек). Курганные некрополи обладают планировочной структурой (центр-периферия), содержат сложные сооружения, обильные жертвоприношения животных, «статусные» категории инвентаря. Количество покойных в могильниках (100–120 человек) абсолютно не соответствует демографии поселений, аномальна структура смертности. Эти и другие факты говорят в пользу селективного сценария формирования погребальных комплексов. Вариативность обрядности во многих случаях основана на возрастных и гендерных различиях. Наглядно реализованы в виде парных погребений в позе объятий семейно-брачные отношения. Впечатляющей серией представлены и производственные (металлургические) атрибуты. В оценке уровня развития синташтинского социума выбор приходится делать между ранжированным и стратифицированным вариантами (по М. Фриду). Если принять во внимание высокий предел (50–60%) погребений детей, то можно прийти к выводу о наследственном характере элиты. Ее внутренняя структура не вполне ясна, во всяком случае, четких градаций не прослеживается.
Для лесостепной зоны можно лишь предполагать начало процесса выделения малых семей в пределах рода, что подтверждено небольшой площадью жилищ ташковской и других культур. Демография поселений (до 60 чел.) указывает на родовой характер поселка.
Высокий уровень унификации обрядовой практики срубно-андроновского периода в сочетании с массовостью курганного обряда захоронения и другими показателями предполагает отсутствие (или незначительное влияние) посмертной селекции. Статусные признаки могут быть вычленены только благодаря редким категориям инвентаря и деталям обряда. Более отчетливы возрастные и гендерные структуры. Полностью отсутствуют признаки имущественной дифференциации (в поселениях и могильниках). Из погребальной сферы оказались исключены свидетельства профессиональной принадлежности индивидов, практически нет военного инвентаря. Размеры коллектива (100–140 чел.) не исключают родовой основы его формирования. Способы отражения системы социальных отношений несколько разнятся (варианты организации подкурганного пространства, облик инвентаря), однако очевидно, что приоритетными для всех культур становятся горизонтальные системы отношений. Близость культурного облика памятников на огромных пространствах указывает не только на единство происхождения, но на поддержание устойчивых межсоциумных связей.
Заключительный период бронзового века Южного Урала крайне скупо представлен в погребальной обрядности. Вместе с тем, судя по поселениям, нет следов радикального сокращения демографических параметров либо резкого изменения облика экономики. Этот тип памятников не располагает аргументами в пользу социальной дифференциации. Таковую можно усматривать в основном благодаря четко выраженному селективному принципу формирования некрополей. Последние могут в отдельных случаях трактоваться как отражение семейно-брачных отношений (парные погребения). Наиболее вероятно существование статусных различий, реализованное в посмертном отборе и военной атрибутике ряда межовских погребений.
Социально-экономический тренд в эпоху бронзы на Южном Урале определялся процессом поэтапного утверждения производящих форм хозяйства и становлением комплексного общества. Динамика изменения основных отраслей экономики несколько отличается в Предуралье и Зауралье, как и для разных ландшафтных зон. Тем не менее, есть возможность проследить основную тенденцию. Наиболее длительным оказался период первоначального утверждения производящей экономики, которое было инициированного извне. Мобильное животноводство с относительно небольшим радиусом перекочевок обеспечило успешное функционирование ямных коллективов, прочно освоивших степной ландшафт. Несмотря на технологический приоритет (металлургия меди), ямное население не смогло распространить новые стереотипы на сопредельные территории. Сказался ряд обстоятельств. Во-первых, металл не был включен в сферу жизнеобеспечения. Во-вторых, ямное население, вероятно, не имело демографического преимущества. В-третьих, потребности позднеэнеолитических коллективов могли быть удовлетворены в рамках традиционных форм хозяйства. Возможности расширения зоны производящего хозяйства оказались также лимитированы тем, что оптимальная экологическая ниша (открытые обводненные участки) была ограничена с севера и востока.
Прорыв к новому состоянию региона в целом состоялся лишь на рубеже III–II тыс. до н.э., его условием стал новый приток мигрантов и, возможно, экологический кризис. Складывается устойчивая модель животноводства с преобладанием КРС, которое в дальнейшем эволюционировало однонаправленно – по линии нарастания комплексности использования продукции, а также увеличения доли лошади и МРС. Локальные различия между Предуральем и Зауральем касаются роли свиньи в поголовье. В лесной зоне роль присваивающих отраслей в системе жизнеобеспечения оставалась заметно выше на протяжении всей эпохи бронзы. Роль земледелия, если таковое и имело место, была более чем скромной. Скорее всего, его распространение связано со срубно-андроновским и завершающим периодами бронзового века.
Синташтинская модель, характеризуемая высокой степенью концентрации населения на небольшой площади, оказалась экономически нежизнеспособна. Происходит снижение демографических параметров отдельного социума (децентрализация), параллельно уменьшается уровень военной активности. Это сокращает недоиспользуемые (пограничные) площади, увеличив тем самым потолок несущей способности территории. Кроме того, идет процесс активного освоения сопредельных участков, т.е. используется и экстенсивный путь развития. Лишь демографический рост в условиях стабильного существования и климатические колебания стимулировали освоение пастбищ междуречий и, в конечном итоге, привели степное население к номадизму.
Динамика изменения социальных структур выражена в двух аспектах: в их составе и в способах отображения. Эта сложная картина существенно отличается от относительной стабильности системы жизнеобеспечения. Пики социальной сложности (воплощенные совершенно по-разному) связаны с ямными и синташтинскими древностями. Они совпадают с двумя этапами утверждения производящего хозяйства, а территориально приурочены к условной границе ареалов культур с присваивающей экономикой. Преобладающей оказалась вертикальная составляющая социальной комплексности. Несмотря на это, оценка синташтинских и петровских материалов с точки зрения концепции цивилизации либо протоцивилизации (Г.Б. Зданович) кажется неоправданной модернизацией. Основные параметры поселений, их демография, основа хозяйственной жизни и пр. не позволяют рассматривать эти памятники как отражение процесса урбанизации. Не менее уязвим тезис о формирующемся государстве, который не может быть аргументирован археологическими данными. Вряд ли стоит говорить о ярко выраженной социальной дифференциации, специализированном ремесле и пр.
Следующий период не демонстрирует явных следов координации коллективных действий и концентрации населения, хотя общее число носителей традиции вряд ли снизилось, да и элементы экономической специализации выражено более наглядно. Произошел переход от координации деятельности крупного социального организма к установлению и поддержанию межсоциумных связей. Наиболее очевидной становится горизонтальная составляющая социальной структуры. При этом общая сложность социальной системы сопоставима с предшествующим периодом, хотя и совершенно отлична по форме. Как повлияло повышение мобильности населения на социальные структуры финала бронзового века оценить трудно ввиду дефицита фактических данных не только по некрополям, но и по поселениям.
Таким образом, в ходе адаптации к местным условиям были выработаны неиерархические варианты эффективного управления, обеспечившие длительное и стабильное существование крупных сообществ, включенных в систему дальних связей. Наличие неиерархических сетевых структур имеет множество исторических примеров, при этом их совокупная сложность сопоставима со средними мирами-империями (Бондаренко, 2005). Обозначенный процесс можно рассматривать как фазу формирования Евразийской Мир-Системы (Гринин, Коротаев, 2009).
Глава 5 «Отражение идеологии социума в погребальной обрядности» посвящена изменениям в духовной сфере, которые имели место в эпоху бронзы. Основное внимание сосредоточено на диагностировании круга идей, определивших облик похоронной обрядности, и, как следствие, погребального памятника. Селективный принцип формирования некрополя (почти для всех периодов), а значит относительная редкость совершения ритуалов, наводит на мысль об их неординарности и семантической насыщенности. Это позволяет перенести акцент на самоидентификацию социума, на коллективные представления об его идеальной структуре. Реконструкция «портрета» социума возможна благодаря воплощению образов в наглядной форме и, как следствие, доступности для распознавания. В связи с лакунарностью доступной информации о населении эпохи бронзы Южного Урала построения имеют характер гипотез. Обзор материалов демонстрирует существенные изменения основных характеристик погребальных памятников и столь же существенные колебания в составе и способах отображения в погребальной обрядности социальных структур.
Для интерпретации памятников начала бронзового века наиболее важны следующие черты: малое число некрополей и курганов, возмужалый или взрослый возраст большинства погребенных, резкое преобладание мужчин, индивидуальность захоронений, отсутствие следов использования инвентаря. Производственная сфера представлена в основном орудиями деревообработки и металлургии. Заметная часть остальных находок (включая детали повозок) гендерно нейтральна. Все изложенное может рассматриваться как воплощение концепции демиурга, главной системообразующей чертой в характеристике которого является креативная деятельность. Погребение в этом случае воспринималось как жертвоприношение божеству от имени коллектива в целом, а создание тафокомплекса выступало как акт поддержания космического порядка, нарушенного вторжением смерти.
Абашевско-синташтинский период располагает гораздо большими и разнообразными возможностями интерпретации. Правда, абашевские погребения в большинстве своем лишены антропологических определений, не говоря уже об их ограблении. В результате не удается вычленить даже черты погребальной обрядности или категории инвентаря, служившие маркерами статуса. Почти универсально присутствующая в культурах бронзового века военная атрибутика для абашевской обрядности совершенно нехарактерна, хотя комплекс вооружения (включающий топоры, наконечники копий, кинжалы и пр.) вполне можно реконструировать по многочисленным случайным находкам и кладам. Последние, как и Турбинский могильник, имеют синкретический облик либо расположены близ границ распространения культуры, в непосредственной близости от зоны распространения сейминско-турбинских древностей. Нет сомнений в знакомстве абашевского населения с колесничным комплексом, но в погребениях эти находки столь фрагментарны, что можно счесть их заимствованиями извне.
Синташтинские некрополи более информативны, особенно в совокупности с поселениями. Анализ комплексов памятников предполагает, что освоение территории, в отличие от ямной культуры, шло не путем создания маркеров (крупных курганов), а через преобразование ландшафта и формирование относительно небольших участков пространства, где хаос преобразован в космос. Представления об «очеловеченном» пространстве, видимо, были уже достаточно сложными, о чем свидетельствуют выявленные закономерности взаиморасположения поселений и некрополей (локализация значительной части могильников в северных румбах и разделение частей комплекса водной преградой). Признаками структурированности обладают курганы, демонстрирующие не только принцип противопоставления центра и периферии, но и парности. При этом важнейшей характеристикой погребальной обрядности является коллективность могильных ям в сочетании с безусловной селективностью формирования тафокомплекса. Именно она является главным воплощением ранговой дифференциации. Погребенная в курганах элита, судя по атрибутике, должна была воплощать очень широкий круг идеалов: военная доблесть, священный брак, плодовитость, гендерная и возрастная дифференциация, профессиональная (металлургическая) принадлежность.
Разнообразие диагностируемых социальных ипостасей немногочисленных индивидов – яркий пример дублирования содержания основного обрядового «текста», подчеркивающего слитность основных социальных ролей. Коллективность может рассматриваться как символ принадлежности к конкретной группе либо к социуму в целом. Нам кажется вполне вероятным, что в рамках тафокомплекса (кургана) погребены люди, объединенные при жизни горизонтальными связями. Несмотря на наличие признаков элитного комплекса, основным мотивом оказывается социальная солидарность. Возможна и иная оценка, признающая групповую солидарность элиты, противопоставленной остальной части общества. Однако она кажется менее правдоподобной в свете «эгалитарной» картины поселений, отсутствия следов накопления сокровищ и т.п.
Срубно-андроновский период, несмотря на хронологическое единство, близость культурного облика и наличие очевидных связей, характеризуется существенными различиями в идейной основе обрядности срубного, алакульского и особенно федоровского населения, объединяемых массовостью курганного варианта захоронения. Столь же чувствительны расхождения в принципах портретирования с предшествующим периодом, хотя в некоторых случаях генетическая связь не подлежит сомнению. Понижается вариативность похоронной практики и количество трудозатрат на погребение, в зауральских памятниках возрастает доля индивидуальных захоронений (включая подавляющее большинство детских). Существование элиты иллюстрируют только отдельные редкие находки, т.е. изменился способ портретирования этой группы. «Вымывание» из обрядности производственной атрибутики находится в прямом противоречии с углублением специализации (по материалам поселений). Напрашивается вывод о десакрализации этой сферы или о захоронении данной категории по иным канонам. В целом подчеркнута возрастная и гендерная дифференциация, а также горизонтальная составляющая социальных связей вне рамок централизованной системы. В алакульских памятниках можно увидеть признаки моделирования парности брака, многодетности семьи, что гораздо труднее проследить для срубных и федоровских.
Заключительный период бронзового века, для которого фактически отсутствуют систематические исследования монокультурных поселений и имеется минимальное количество погребальных памятников, оставляет мало шансов для уверенных выводов. В погребальной обрядности селективный принцип явно доминирует, о чем красноречиво говорят и размеры некрополей, и состав погребенных. На фоне такого вывода особенно контрастна минимизация трудозатрат на совершение захоронений, включая инвентарь. Тенденция к минимализму затрат на обряд погребения прослеживается также в Северном и Центральном Казахстане.
Говоря о динамике портретирования социума в бронзовом веке, мы обязаны отметить неоднократную смену принципов портретирования, что наиболее наглядно отражено в основаниях отбора индивидов, погребенных по курганному варианту; способах организации ритуального пространства; взаиморасположении покойных; сопровождающем инвентаре. В зависимости от внутреннего состояния социума и системы взаимодействий с окружающей средой (природной и культурной) на первый план в ритуальной деятельности выдвигались разные идеи – индивидуального воплощения культурного героя, священного брака и пр. Это отнюдь не обозначает, что иные социальные отношения и структуры отсутствовали вовсе, скорее следует подозревать, что они были латентны либо не фиксируются археологическими методами.
Заключение
Формирование основных черт археологических культур бронзового века Южного Урала определялось не только особенностями их генезиса, но также характером экономической активности и системой социальных отношений. К тому же, масштабы и формы межкультурного взаимодействия в эпоху бронзы принципиально отличались от предшествующего периода, формируя наравне с другими факторами облик социальных организмов. Тем не менее, южноуральский регион функционировал в эпоху бронзы как единое целое, что подтверждают многочисленные следы контактов и заимствований, а также относительная синхронность смены культурных стереотипов. На основании суммы стратиграфических данных, информации о закрытых комплексах, использовании датированных аналогий и серии радиокарбонных дат была сформулирована региональная система периодизации и выражена в абсолютных датах. Ее основные параметры соответствуют другим региональным системам Северной Евразии. Выделенные периоды в рамках работы фигурируют как условные этапы единого процесса, что обеспечило возможность генерализации данных, реконструкции экономического и социального трендов, их сопоставления между собой.
Процесс формирования и развития культур эпохи бронзы региона включал достаточно длительные эволюции и относительно краткие периоды трансформации традиций. Причины изменений могут быть разделены на внутренние и внешние. Первые в основном обеспечивали эволюционный сценарий, вторые наряду с этим могли обеспечивать и полную смену культурно-генетического кода. На протяжении II – начала I тыс. до н.э. не обнаруживается таких полных разрывов, во многих случаях надежно установлена генетическая преемственность либо родственность культур. Действительно радикальные трансформации связаны с началом эпохи бронзы, формированием абашевско-синташтинских стереотипов и переходом к номадизму на рубеже с ранним железным веком. Во всех случаях эти процессы сопровождались притоком нового населения.
Становление культур тесно связано с кардинальной перестройкой всей социальной системы. В результате происходит становление принципиально новой социально-экономической структуры, базирующейся на производящем хозяйстве в форме комплексного животноводства. Новации охватили основные подсистемы социума, резко усложнили социальную структуру, изменили идеологию.
Одним из главных условий перехода к новому социально-экономическому состоянию стала сумма природных особенностей территории: ландшафтное разнообразие, относительно высокая обеспеченность водными и лесными ресурсами и т.д. Важную роль сыграла доступность месторождений медьсодержащих руд, обеспечив региону статус очага металлургии на протяжении всего бронзового века. Это сделало уральское население участником глобальных структур и процессов, протекавших на территории Северной Евразии.
Диахронный анализ экономики показал, что на протяжении бронзового века отсутствует ярко выраженная динамика системы жизнеобеспечения. Базовой отраслью оставалось многоотраслевое животноводство, достоверных следов знакомства с земледелием на данный момент нет. Хронологические различия облика животноводства касаются соотношения видов в стаде (с преобладанием КРС). Есть и территориальное своеобразие в соотношении костных остатков для Предуралья и Зауралья (в основном за счет наличия или отсутствия свиноводства). В целом нарастает комплексность использования продукции животноводства. Экономическая динамика прослеживается для отраслей, не включенных прямо в производство продуктов питания, например, для металлопроизводства.
По глубине воздействия на всю общественную систему экономические процессы могут быть разделены на макроэволюционные, эволюционные и неэволюционные (Гринин, Коротаев, 2009). Первые два предполагают возникновение форм или структур, качественно отличающихся от предшествующих. Для Южного Урала кардинальные изменения в системе жизнеобеспечения крайне редки: становление производящего хозяйства в начале эпохи бронзы и переход к номадизму в степной зоне на рубеже с ранним железным веком. Оба процесса могут быть определены как макроэволюционные, поскольку они явно имеют надсоциумный характер, а их последствия долгосрочны. Примеры неэволюционного развития связаны с циклом жизни отдельного поселения, начиная с освоения конкретного участка, строительства и т.д. Этот вариант развития фактически воспроизводит уже сложившуюся модель без принципиальных изменений, хотя элемент адаптации к конкретным условиям всегда имеет место. Это обстоятельство наряду с другими факторами обеспечивает не только стабильность существования, но динамику. Эволюционные изменения имели место в технологической сфере, правда, часто речь идет об отраслях, лишь косвенно включенных в общественную систему.
Направление эволюции и ее формы задавались суммой условий, среди которых важнейшим является потолок несущей способности территории при достигнутом технологическом уровне. Развитие животноводства в бронзовом веке могло идти только по экстенсивному пути, что вряд ли существенно сказывалось в начальный период, но оказалось критическим в дальнейшем. В абашевско-синташтинский период проблема пастбищ смягчалась за счет относительно крупных размеров социума, поскольку пояс неиспользуемых земель (вдоль границ территории) в этом случае занимает меньшую площадь, чем при большом числе коллективов малых размеров. Однако высокий уровень концентрации населения оказался неэффективным, что имело следствием сокращение средних размеров социума и более равномерное распределение людских ресурсов по территории. Судя по всему, параллельно происходит снижение уровня военного противостояния, что сократило маргинальные малоиспользуемые зоны между коллективами и увеличило несущую способность территории.
Стабильное существование не могло не привести к существенному демографическому росту. Таким образом, снижение военной активности, первоначально давшее положительный эффект, породило новую проблему, решение которой было найдено в повышении миграционной активности. Следующим же шагом стало освоение в качестве пастбищ земель междуречий, т.е. зарождение номадизма.
В начале бронзового века происходит скачок в уровне развития производительных сил, обеспечивший возникновение и длительное существование сложного (комплексного) общества. Вместе с тем, сквозное рассмотрение социальных структур (даже при обобщенном рассмотрении по группам – возрастные и гендерные, семейно-брачные, статусные (ранговые), имущественное положение, профессиональные, религиозные) продемонстрировало существенные различия в составе и способах их отображения в погребальных памятниках. Полученная картина корректировалась за счет материалов поселений. В результате была реконструирована динамика колебаний социальной сложности, которая оказалась многомерной и внешне противоречивой.
Говоря о социальной комплексности, следует иметь в виду не только ее вертикальную (иерархическую) составляющую, но и количество функционально различающихся компонентов и характер распределения населения между ними. Внешне очевидные пики социальной сложности (за счет вертикальных отношений) связаны с ямными и синташтинскими памятниками, но наибольшая плотность населения приходится на срубно-андроновский период. Изменяется форма комплексности – иерархический вариант сменяется гетерархическим, т.е. такой системой взаимоотношений между элементами (в том числе общественными), когда они не ранжированы или могут быть ранжированы разными способами. Иерархический путь социальной эволюции оказался тупиковым в условиях сформировавшейся системы жизнеобеспечения. Однако совокупная сложность социальной системы, например, в срубно-алакульский период, не была существенно меньше, правда, основной «вклад» в этот показатель внесли не отношения вертикального подчинения (неравенство), а количество функционально различающихся компонентов.
На облик археологических памятников (особенно погребальных) существенное влияние оказывали не только реалии социальной практики, но и представления носителей традиции об идеале социального устройства (социальный «автопортрет»). Такое заключение аргументировано очевидной неполнотой социальных ролей, отраженных в погребальной обрядности, особенно хорошо заметной при сопоставлении культур. В ряде случаев оказались латентны гендерные, семейно-брачные или профессиональные структуры. С нашей точки зрения, в ходе похоронной церемонии находили воплощения только ключевые важнейшие для носителей традиции социальные роли. Реальная картина социальной жизни всегда была заметно богаче списка отражаемых в погребальной обрядности социальных структур.
Поскольку полномасштабная реконструкция такого портрета – задача неразрешимая без дополнительных источников, основное внимание было уделено поиску и анализу основных наглядных образов. Четко легко диагностируется разница систем в акцентах на индивидуальном либо коллективном характере обрядности, в количестве и составе военной атрибутики в погребениях, наличии или отсутствии производственного инвентаря в могилах и др. На протяжении рассматриваемого периода способы манифестирования социальной позиции индивида и группы менялись неоднократно.
Таким образом, начало бронзового века сопряжено с кардинальным изменением всей общественной системы. Главным звеном этого процесса стало утверждение новых форм экономики. При оценке уровня развития производительных сил не вызывают сомнения усложнение их структуры, повышение производительности труда и трансформация способов взаимодействия с природой. Новая система подтвердила свою способность к внутреннему развитию, территориальному распространению и к заимствованию достижений извне, избегнув при этом коренной трансформации. Она обеспечила некоторый излишек благ и, тем самым, возможность возникновения и устойчивого существования достаточно сложных социальных, культурных и политических систем (Гринин, 2006). Как показывает история региона, процесс был комплексным, системным и необратимым.
Список основных работ, опубликованных по теме диссертации
(общий авторский вклад 92,75 п.л.)
Статьи в журналах, рекомендованных ВАК:
- Епимахов A.B. Проблема генезиса цивилизаций и их диагностирования по археологическим данным // Вестник Южно-Уральского государственного университета. – Серия «Социально–гуманитарные науки». – Вып. 1 (10). – Челябинск, 2002. – С. 17–28. (авторский вклад 1,5 п.л.)
- Епимахов A.B. Анализ долгосрочных тенденций развития экономики и социальной структуры населения Урала эпохи бронзы // Российская археология. – 2003. – № 1. – С. 83–90. (авторский вклад 1,0 п.л.)
- Епимахов A.B. Верхне-Кизильский клад – варианты интерпретации // Археология, этнография и антропология Евразии. – 2003. – № 4. – С. 96–102. (авторский вклад 1,0 п.л.)
Epimakhov A.V. Verkhne-Kizil’skii hoards // Archaeology, Ethnology & Anthropology of Eurasia. – 2003. – № 4. – P. 96–102.
- Епимахов A.B., Ражев Д.И. Тафокомплекс и социальная реальность (по материалам синташтинских памятников) // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия «Социально–гуманитарные науки». – Вып. 2. – Челябинск, 2003. – С. 29–32. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Епимахов A.B., Епимахова М.Г. Новые материалы по алакульскому костюму // Вестник Челябинского государственного педагогического университета. Серия 1 «Исторические науки». – № 2. – Челябинск, 2004. – С. 112–128. (авторский вклад 0,5 п.л.)
- Епимахов A.B. К вопросу о «деградации» колесничного комплекса в период поздней бронзы в Южном Зауралье (по материалам могильника Николаевка II) // Вестник Челябинского государственного педагогического университета. Серия 1 «Исторические науки». – № 2. – Челябинск, 2004. С. 105–111. (авторский вклад 0,5 п.л.).
- Епимахов A.B. О некоторых аспектах современного этапа развития археологической методологии // Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия «Социально–гуманитарные науки». – Вып. 3 (6). – Челябинск, 2004. – С. 35–39. (авторский вклад 0,6 п.л.)
- Епимахов A.B., Хэнкс Б., Ренфрю К. Радиоуглеродная хронология памятников бронзового века Зауралья // Российская археология. – 2005. – № 4. – С. 92–102. (авторский вклад 0,5 п.л.)
- Епимахов A.B., Епимахова М.Г. Случайные находки бронзового века с территории Челябинской области // Вестник Челябинского государственного педагогического университета. Серия 1 «Исторические науки». – Челябинск, 2005. – С. 75–83. (авторский вклад 0,5 п.л.)
- Hanks B.K., Epimakhov A.V., Renfrew A.C. Towards a Refined Chronology for the Bronze Age of the Southern Urals, Russia // Antiquity. – Vol. 81. – Num. 312. – 2007. – P. 353–367. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Епимахов A.B., Чечушков И.В. «Горизонт колесничных культур» Северной Евразии: поэтическая метафора и историческое содержание // Проблемы истории, филологии, культуры. – Вып. XXI. – М.–Магнитогорск–Новосибирск, 2008. – С. 480–500. (авторский вклад 0,7 п.л.)
- Епимахов А.В. Бронзовый век Южного Урала: экономическая стабильность и социальная динамика // Проблемы истории, филологии, культуры. – № 1 (23). – М.–Магнитогорск–Новосибирск, 2009. – С. 180–202. (авторский вклад 1 п.л.)
- Епимахов А.В. От археологии памятника к археологии социума: эпоха бронзы Южного Зауралья // Проблемы истории, филологии, культуры. – № 3 (25). – М.–Магнитогорск–Новосибирск, 2009. – С. 92–104. (авторский вклад 0,8 п.л.)
- Епимахов А.В. От типологии керамики к реконструкции процесса культурогенеза (бронзовый век Волго-Уралья) / Рец. на Мочалов О.Д. Керамика погребальных памятников эпохи бронзы лесостепи Волго-Уральского междуречья. Самара: Самарский гос. пед. ун-т, 2008. 252 с.: с ил. // Российская археология. – 2010. – № 1. – С. 181–182. (авторский вклад 0,2 п.л.)
- Епимахов А.В. «Темные века» эпохи бронзы Южного Зауралья // Российская археология. – 2010. – № 2. – С. 39–50. (авторский вклад 1,0 п.л.)
- Епимахов A.B. Бронзовый век Южного Урала: экономическая и социальная эволюция // Уральский исторический вестник. – 2010. – № 2. – С. 131–138. (авторский вклад 0,7 п.л.)
Монографии:
- Vinogradov N.B., Yepimakhov A.V. From a Settled Way of Life to Nomadism. Variants in Models of Transition // Kurgans, Ritual Sites, and Settelments: Eurasian Bronze and Iron Age. BAR International Series 890. 2000. – P. 240–246. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Gonzales E., Epimakhov A.V. Habitats et necropoles de l’Age du Fer au carrefour de l’Eussie / Memoires de la missin archeologique francasise en Asie Centrale. – Tome XI. – Paris: Diffusion de Boccard, 2002. – P. 244–253. (авторский вклад 0,6 п.л.)
- Епимахов A.B. Южное Зауралье в период средней бронзы. – Челябинск: Изд-во Южно-Уральского гос. ун-та, 2002. – 170 с. (авторский вклад 12 п.л.)
- Epimakhov A.V. Complex Societies and the Possibilities to Diagnose them on the Basis of Archaeological Data: Sintashta Type Sites of the Middle Bronze Age of the Trans-Urals // Complex Societies of Central Eurasia from the 3rd to the 1st Millennium BC / Regional Specifics in Light of Global Models. Vol. I (Journal of Indo-European Studies Monograph Series 45). – Washington: Institute for the Study of Man, 2002. – P. 139–147. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Epimakhov A.V., Koryakova L.N. Streitwagen der eurasischen Steppe in der Bronzezeit: Das Wolga-Uralgebirge und Kasachan // Rad und Wagen. Der Ursprung einer Innovation. Wagen im Vorderen Orient und Europa. – Mainz am Rhein, 2004. – P. 221–236. (авторский вклад 0,8 п.л.).
- Епимахов A.B. Ранние комплексные общества Севера Центральной Евразии (по материалам могильника Каменный Амбар-5). – Кн. 1. – Челябинск: Челябинский дом печати, 2005. – 192 с. (авторский вклад 20 п.л.)
- Епимахов A.B., Чечушков И.В. Евразийские колесницы: конструктивные особенности и возможности функционирования // Археология Южного Урала. Степь (проблемы культурогенеза). – Челябинск: Рифей, 2006. – С. 168–182. (авторский вклад 0,5 п.л.)
- Koryakova L.N., Epimakhov A.V. The Ural and Western Siberia in the Bronze and Iron Age. (Ser. World Archaeology). – Cambridge: Cambridge University Press, 2007. – 384 p. (авторский вклад 10 п.л.)
- Epimakhov A.V. Settlements and Necropolises of the Bronze Age of the Urals: Opportunities of Reconstruction of Social Dynamics // Social Complexity in Prehistoric Eurasia: Monuments, Metals and Mobility. – Cambridge: Cambridge University Press, 2009. – P. 74–90. (авторский вклад 1 п.л.)
- Епимахов A.B. Общая характеристика бронзового века // История башкирского народа: в 7 т. – Т. 1. – М.: Наука, 2009. – С. 87–90. (авторский вклад 0,5 п.л.)
Епимахов A.B. Синташтинская культура // История башкирского народа: в 7 т. – Т. 1. – М.: Наука, 2009. – С. 90–105. (авторский вклад 2,5 п.л.)
Епимахов A.B. Алакульская культура // История башкирского народа: в 7 т. – Т. 1. – М.: Наука, 2009. – С. 105–122. (авторский вклад 2 п.л.)
27. Чечушков И.В., Епимахов A.B. Колесничный комплекс Урало-Казахстанских степей // Бочкарев В.С., Бужилова А.П., Епимахов А.В. и др. Кони, колесницы и колесничие степей Евразии. –
Екатеринбург – Самара – Донецк – Челябинск, 2010. – С. 182–229. (авторский вклад 1 п.л.)
Статьи в сборниках научных трудов:
- Епимахов A.B. О хронологическом соотношении синташтинских и абашевских памятников // Археологические культуры и культурно-исторические общности Большого Урала. Тез. докл. XII Уральского археологического совещания. – Екатеринбург: Уральский гос. ун-т, 1993. – С. 57–58. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Епимахов A.B. Археологические раскопки в Карталинском и Троицком районах Челябинской области // Археологические открытия 1994 года. – М.: Наука, 1995. – С. 203–204. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Костюков В.П., Епимахов A.B., Нелин Д.В. Новый памятник средней бронзы в Южном Зауралье // Древние индоиранские культуры Волго–Уралья (II тыс. до н. э.). – Самара: Изд-во Самарского гос. пед. ун-та, 1995. – С. 156–207. (авторский вклад 0,5 п.л.)
- Епимахов A.B. Погребальные памятники синташтинского времени (архитектурно-планировочное решение) // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Мат. конф. – Часть V, книга 1. – Челябинск: Челябинский гос. ун-т, 1995. – С. 43–47. (авторский вклад 0,2 п.л.)
- Епимахов A.B. Демографические аспекты социологических реконструкций (по материалам синташтинско–петровских памятников) // XIII Уральское археологическое совещание. Тез. докл. – Часть I. – Уфа: Восточный университет, 1996. – С. 58–60. (авторский вклад 0,2 п.л.)
- Епимахов A.B. Курганный могильник Солнце II – некрополь укрепленного поселения средней бронзы Устье // Материалы по археологии и этнографии Южного Урала. – Челябинск: Каменный пояс, 1996. – С. 22–42. (авторский вклад 1,2 п.л.)
- Костюков В.П., Епимахов A.B., Нелин Д.В. К вопросу о памятниках Южного Зауралья эпохи финальной бронзы // Новое в археологии Южного Урала. – Челябинск: Рифей, 1996. – С. 151–163. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Епимахов A.B. Проблемы хронологии синташтинских памятников // Проблемы истории, филологии, культуры. – Часть 1. История. – Вып. 4. – М.–Магнитогорск: Изд-во Магнитогорского гос. пед. ин-та, 1997. – С. 14–20. (авторский вклад 1 п.л.)
- Епимахов A.B. Возможности урбанистического развития в степной среде эпохи бронзы (по материалам памятников синташтинского типа) // Экология древних и современных обществ. Докл. конф. – Тюмень: Изд-во Ин-та проблем освоения Севера СО РАН, 1999. – С. 119–122. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Епимахов A.B. Комплексные общества и возможности их диагностирования по археологическим материалам // Комплексные общества Центральной Евразии III–I тыс. до н.э.: региональные особенности в свете универсальных моделей. Мат. конф. – Челябинск: Челябинский гос. ун-т, 1999. – C. 64–67. (авторский вклад 0,2 п.л.)
- Епимахов A.B. К вопросу об относительной хронологии предалакульских и раннеалакульских памятников // XIV Уральское археологическое совещание. Тез. докл. – Челябинск: Рифей, 1999. – С. 73–74. (авторский вклад 0,2 п.л.)
- Костюков В.П., Епимахов A.B. Предварительные результаты исследования могильника эпохи бронзы Троицк–7 // 120 лет археологии восточного склона Урала. Первые чтения памяти В.Ф. Генинга. Мат. науч. конф. – Ч. 2. Новейшие открытия уральских археологов. – Екатеринбург: Уральский гос. ун-т, 1999. – С. 66–70. (авторский вклад 0,2 п.л.)
- Епимахов A.B. К вопросу о методике раскопок многомогильных погребальных комплексов // Проблемы изучения энеолита и бронзового века Южного Урала. – Орск: Ин-т Евразийских Исследований, Ин-т Степи УрО РАН, 2000. – С. 97–101. (авторский вклад 0,5 п.л.)
- Епимахов A.B. Социально–экономическое развитие Урала в бронзовом веке // Бронзовый век Восточной Европы: характеристика культур, хронология и периодизация: Мат. междунар. науч. конф. «К столетию периодизации В.А. Городцова бронзового века южной половины Восточной Европы». – Самара: НТЦ, 2001. – С. 193–197. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Епимахов A.B. О границах и соотношении частей абашевской культурно-исторической общности // XV Уральское археологическое совещание. Мат. науч. конф. – Оренбург: Оренбургская губерния, 2001. – С. 73–74. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Епимахов A.B. Материалы к реконструкции конской упряжи бронзового века степного Зауралья // Роль ахалтекинского коня в формировании мирового конезаводства. Мат. междунар. науч. конф. – Ашхабад, 2001. – С. 15–17. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Епимахов A.B. Мало-Кизильское селище и его место в системе культур бронзового века Урала // Степи Евразии в древности и средневековье. Мат. междунар. науч. конф. – Кн. I. – СПб: Изд-во Государственного Эрмитажа, 2002. – С. 133–138. (авторский вклад 0,6 п.л.)
- Епимахов A.B. Верхнее-Кизильский клад // Степи Евразии в эпоху бронзы: производство, время, культура. Сб. науч. тр. – Барнаул: Изд-во Алтайского ун-та, 2002. – С. 169–172. (авторский вклад 0,25 п.л.)
- Епимахов A.B., Епимахова М.Г. Поселение поздней бронзы Каменная Речка III // Вестник археологии, антропологии и этнографии. – Вып. 4. – Тюмень: Изд-во Ин-та проблем освоения Севера СО РАН, 2002. – С. 96–105. (авторский вклад 0,8 п.л.)
- Виноградов Н.Б., Епимахов A.B., Костюков В.П. Памятники древней и средневековой истории г.Челябинска и его ближайших окрестностей. Челябинск // Челябинск неизвестный. – Вып. 3. – Челябинск: Центр историко-культурного наследия, 2002. – С. 7–47. (авторский вклад 1,0 п.л.)
- Епимахов A.B., Епимахова М.Г. О функциональности и нефункциональности погребальной посуды // Древняя керамика: проблемы и перспективы комплексного подхода. – Челябинск: Южно-Уральское кн. изд-во, 2003. – С. 77–84. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Епимахов A.B. Об абашевском «наследии» в культурах бронзового века Урала // Абашевская культурно-историческая общность: истоки, развитие, наследие. Мат. междунар. науч. конф. – Чебоксары, 2003. – С. 133–137. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Епимахов A.B., Епимахова М.Г. O мегалитических традициях эпохи бронзы // Человек в пространстве древних культур. Мат. всеросс. науч. конф. – Челябинск: Центр «Аркаим», 2003. – С. 84–86. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Епимахов A.B., Ражев Д.И. Тафокомплекс и социальная реальность: постановка проблемы // Социально-демографические процессы на территории Сибири (древность и средневековье). – Кемерово: Кузбассиздат, 2003. – С. 24–28. (авторский вклад 0,2 п.л.)
- Епимахов A.B. Атрибуты производственной специализации в погребальных памятниках Урала эпохи бронзы // Международное (XVI Уральское) археологическое совещание. Мат. междунар. конф. – Пермь: Пермский гос. ун-т, 2003. – С. 81–82. (авторский вклад 0,15 п.л.)
- Костюков В.П., Епимахов A.B. Проблема культурной интерпретации памятников финальной бронзы Южного Зауралья // Исторический опыт хозяйственного и культурного освоения Западной Сибири. Сб. науч. тр. – Кн. 1. – Барнаул: Изд-во Алтайского ун-та, 2003 – С. 278–282. (авторский вклад 0,15 п.л.)
- Ражев Д.И., Епимахов A.B. Некрополи бронзового века: феномен многочисленности детских погребений // Экология древних и современных обществ. Докл. конф. – Вып. 2. – Тюмень: Изд-во Ин-та проблем освоения Севера СО РАН, 2003. – С. 244–247. (авторский вклад 0,2 п.л.)
- Епимахов А.В. Абашевская культура // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2003. – Т. 1 (А–Г). – С. 9–10. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Епимахов А.В. Археологические культуры на территории Челябинской области // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2003. – Т. 1 (А–Г). – С. 186. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Епимахов А.В. Археологическое изучение Южного Зауралья // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2003. – Т. 1 (А–Г). – С. 187. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Епимахов А.В. Бронзовый век в Южном Зауралье // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2003. – Т. 1 (А–Г). – С. 497. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Епимахов A.B., Чечушков И.В. Экспериментальные работы по реконструкции конской упряжи эпохи бронзы // Псалии. Элементы упряжи и конского снаряжения в древности. – Донецк, 2004. – С. 39–45. (авторский вклад 0,5 п.л.)
- Епимахов A.B. Могильник эпохи бронзы Солончанка IА и вопрос интерпретации одиночных синташтинских курганов // Псалии. Элементы упряжи и конского снаряжения в древности. – Донецк, 2004. – С. 99–102. (авторский вклад 0,6 п.л.)
- Чемякин Ю.П., Епимахов A.B. Материалы по конской упряжи периода поздней бронзы Зауралья // Псалии. Элементы упряжи и конского снаряжения в древности. – Донецк, 2004. – С. 106–110. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Ражев Д.И., Епимахов A.B. Феномен многочисленности детских погребений в могильниках эпохи бронзы // Вестник археологии, антропологии и этнографии. – Вып. 5. – Тюмень: Изд-во Ин-та проблем освоения Севера СО РАН, 2004. – С. 107–113. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Епимахов A.B. Об «этнической преемственности» культур поздней бронзы в Южном Зауралье // Этнические взаимодействия на Южном Урале. Мат. II регион. научно-практ. конф. – Челябинск: Рифей, 2004. – С. 53–56. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Епимахов A.B. Абсолютная и относительная хронология бронзового века Урала в свете новых радиокарбонных дат // Комплексные исследования древних и традиционных обществ Евразии. Сб. науч. тр. – Барнаул: Изд-во Алтайского ун-та, 2004. – С. 204–208. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Епимахов A.B. Периодизация памятников эпохи бронзы Урала в свете радиокарбонных датировок // Проблемы археологии Нижнего Поволжья: I Междунар. Нижневолжская археологическая конф.: Тез. докл. – Волгоград: Изд-во Волгоградского гос. ун-та, 2004. – С. 90–95. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Епимахов A.B. Дальний лог, могильник // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2004. – Т. 2 (Д–И). – С. 12. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Епимахов A.B. Каменная Речка III // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2004. – Т. 3 (К–Л). – С. 53. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Батанина И.М., Епимахов A.B., Костюков В.П. Каменный Амбар, комплекс археологических памятников // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2004. – Т. 3 (К–Л). – С. 54–56. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Батанина И.М., Епимахов A.B. Кизильское, комплекс археологических памятников // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2004. – Т. 3 (К–Л). – С. 185–186. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Костюков В.П., Епимахов A.B. Хронология и культурная интерпретация памятников финальной бронзы Южного Зауралья // Вопросы археологии Западного Казахстана. – Вып. 2. – Актюбинск: Актюбинский гос. ун-т, 2005. – С. 73–80. (авторский вклад 0,5 п.л.)
- Епимахов A.B. О возможности формирования единой системы хронологии бронзового века Северной Евразии // Западная и Южная Сибирь в древности. Сб. науч. тр. – Барнаул: Изд-во Алтайского университета, 2005. – С. 169–173. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Епимахов A.B. Мало-Кизильские курганные могильники // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2005. – Т. 4 (М–О). – С. 103–104. (авторский вклад 0,2 п.л.)
- Епимахов A.B. Мало-Кизильское селище // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2005. – Т. 4 (М–О). – С. 104. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Стефанов В.И., Епимахов A.B. Синташтинский III (малый) курган: некоторые подробности и новые сюжеты // Вопросы археологии Поволжья. – Вып. 4. – Самара: НТЦ, 2006. – С. 263–272. (авторский вклад 0,5 п.л.)
- Епимахов A.B. О факторах культурогенеза населения Южного Урала эпохи бронзы // Этнические взаимодействия на Южном Урале. Мат. III регион. научно-практ. конф. – Челябинск: Рифей, 2006. – С. 25–29. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Епимахов A.B. Генезис процесса глобализации в эпоху бронзы // Проблемы этнокультурного взаимодействия в Урало-Поволжье: история и современность. Мат. и тез. докл. межрегион. научно-практ. конф. – Самара: Самарский гос. пед. ун-т, 2006. – С. 53–56. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Епимахов A.B., Епимахова М.Г. Абашевские памятники Южного Зауралья // Урало-Поволжская лесостепь в эпоху бронзового века: сб. статей, посвященный 60-летию В.С. Горбунова. – Уфа: Изд-во Башкирского гос. пед. ун-та, 2006. – С. 53–65. (авторский вклад 0,5 п.л.)
- Епимахов A.B. Синташтинская культура // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2006. – Т. 6 (Си–Ф). – С. 46–47. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Епимахов A.B., Виноградов Н.Б., Костюков В.П. Солнце, комплекс археологических памятников // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2006. – Т. 6 (Си–Ф). – С. 163. (авторский вклад 0,2 п.л.)
- Епимахов A.B., Костюков В.П. Троицк-7, могильник // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2006. – Т. 6 (Си–Ф). – С. 581–582. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Виноградов Н.Б., Епимахов A.B., Костюков В.П. Устье, комплекс археологических памятников // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2006. – Т. 6 (Си–Ф). – С. 775–776. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Епимахов A.B. Относительная и абсолютная хронология синташтинских памятников в свете радиокарбонных датировок // Проблемы истории, филологии, культуры. – Вып. XVII. – М.–Магнитогорск–Новосибирск, 2007. – С. 402–421. (авторский вклад 1 п.л.)
- Епимахов A.B. Понятие социальной комплексности и возможности его применения к археологическим данным бронзового века // XVII Уральское археологическое совещание. Мат. науч. конф.– Екатеринбург-Сургут: Магеллан, 2007. – С. 137–139. (авторский вклад 0,25 п.л.)
- Епимахов A.B., Чемякин Ю.П. Шатрово-1, курганный могильник // Челябинская область: Энциклопедия. – Челябинск: Каменный пояс, 2007. – Т. 7 (Х–Я). – С. 365–366. (авторский вклад 0,1 п.л.)
- Епимахов A.B. «Горизонт колесничных культур» бронзового века: оценка эвристических возможностей // Известия Челябинского научного центра УрО РАН. – 2008. – Вып. 1 (39). – С. 92–96. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Епимахов A.B. Принцип дополнительности и социологические реконструкции в археологии // Россия между прошлым и будущим: исторический опыт национально развития. Мат. Всеросс. науч. конф., посвященной 20-летию Института истории и археологии УрО РАН. – Екатеринбург: УрО РАН, 2008. – С. 75–80. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Епимахов A.B., Чечушков И.В. К вопросу о способах управления пароконной колесницей бронзового века // Происхождение и распространение колесничества. – Луганск: Глобус, 2008. – С. 205–210. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Епимахов А.В. Финал бронзового века в Южном Зауралье // Труды II (XVIII) Всероссийского съезда в Суздале. – Т. I. – М.: ИА РАН, 2008. – С. 398–400. (авторский вклад 0,25 п.л.)
- Берсенев А.Г., Епимахов А. В., Зданович Д.Г. Синташтинский лук: возможности реконструкции // VII исторические чтения памяти Михаила Петровича Грязнова. Сб. науч. тр. – Омск: Изд-во Омского гос. ун-та, 2008. – С. 150–154. (авторский вклад 0,2 п.л.)
- Епимахов А.В. Принципы социального портретирования населения бронзового века Южного Урала // Наука ЮУрГУ: мат. 60-й юбилейной науч. конф. Секция естественнонаучных и гуманитарных наук. – Челябинск: Изд-во Южно-Уральского гос. ун-та, 2008. – Т. 1. – С. 83–87. (авторский вклад 0,25 п.л.)
- Епимахов А.В. Модели освоения территории по данным сплошного археологического обследования (эпоха бронзы Южного Зауралья) // Этнос, общество, цивилизация: II Кузеевские чтения. Мат. Междунар. конф., посвященной 80-летию Р.Г. Кузеева. – Уфа: Уфимский полиграфкомбинат, 2009. – С. 98–100. (авторский вклад 0,25 п.л.)
- Епимахов А.В. Сравнительный анализ палеодемографических оценок для эпохи бронзы (Южное Зауралье) // Человек и Север: Антропология, археология, экология. Мат. всеросс. конф. – Тюмень: Изд-во Ин-та проблем освоения Севера СО РАН, 2009. – Вып. 1. – С. 59–62. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Епимахов А.В. Сравнительный анализ систем погребальной обрядности населения Южного Зауралья и Казахстана конца эпохи бронзы // Маргулановсие чтения – 2009: Мат. междунар. науч. конф. – Петропавл: М. Козыбаев атынгады СКМУ, 2009. – Т. I. – С. 41–43. (авторский вклад 0,4 п.л.)
- Епимахов А.В. Завершающие века эпохи бронзы Южного Зауралья: штрихи к портрету // Проблемы археологического изучения Южного Урала. – Челябинск: АБРИС, 2009. – С. 56–66. (авторский вклад 0,8 п.л.)
- Епимахов A.B. Комплекс синташтинского лучника: текст и контекст // Наука ЮУрГУ: мат. 61-й науч. конф. Секция естественнонаучных и гуманитарных наук. – Челябинск: Изд. центр Южно-Уральского гос. ун-та, 2009. – Т. 1. – С. 154–158. (авторский вклад 0,25 п.л.)
- Епимахов А.В.., Епимахова М.Г. Миасское городище: к вопросу о южной границе бархатовских и гамаюнских древностей // Этнические взаимодействия на Южном Урале. – Челябинск: Изд. центр Южно-Уральского гос. ун-та, 2009. – С. 66–70. (авторский вклад 0,3 п.л.)
- Берсенев А.Г., Епимахов А.В., Зданович Д.Г. Луки синташтинской культуры: материалы и варианты реконструкции // Аркаим – Синташта: древнее наследие Южного Урала. Сб. науч. тр, к 70-летию Г.Б. Здановича. – Ч. 1. – Челябинск: Изд-во Челябинского гос. ун-та, 2010. – С. 82–95. (авторский вклад 0,7 п.л.)
- Епимахов А.В. Соотношение динамики системы жизнеобеспечения и социо-нормативной деятельности населения бронзового века Южного Урала // Культура как система в историческом контексте: Опыт Западно-Сибирских археолого-этнографических совещаний. Мат. XV Междунар. Западно-Сибирской археолого-этнографической конф. – Томск: Аграф-Пресс, 2010. – С. 162–164. (авторский вклад 0,4 п.л.)
