Голод в поволжье, 1919 – 1925 гг.: происхождение, особенности, последствия
На правах рукописи
ПОЛЯКОВ Вячеслав Александрович
ГОЛОД В ПОВОЛЖЬЕ, 1919–1925 гг.:
ПРОИСХОЖДЕНИЕ, ОСОБЕННОСТИ, ПОСЛЕДСТВИЯ
Специальность 07.00.02 – «Отечественная история»
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание учёной степени
доктора исторических наук
Саратов – 2010
Работа выполнена в ГОУ ВПО
«Волгоградский государственный университет»
Научный консультант – доктор исторических наук, профессор
Сидоров Сергей Григорьевич
Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор
Кондрашин Виктор Викторович
доктор исторических наук, профессор
Маруцкий Эдуард Сергеевич
доктор исторических наук, профессор
Савельев Сергей Иванович
Ведущая организация: ГОУ ВПО «Нижегородский государственный
университет имени Н. И. Лобачевского»
Защита диссертации состоится «20» апреля 2010 г. в 12 часов на заседании диссертационного совета Д. 212.241.01 при Саратовском государственном социально-экономическом университете по адресу: 410003, Саратов, ул. Радищева, 89, ауд. 843.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Саратовского государственного социально-экономического университета по тому же адресу.
Автореферат разослан «___» февраля 2010 г.
Учёный секретарь
диссертационного совета Донин А. Н.
I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. Проблема продовольственного обеспечения населения земного шара приобрела острый характер ещё в прошлом столетии, а к концу первого десятилетия нынешнего XXI в. число голодающих приблизилось к миллиарду человек, то есть голод стал испытывать каждый шестой житель Земли. Эти масштабы бедствия усугубились текущим мировым экономическим кризисом, что, по мнению генерального директора продовольственной и сельскохозяйственной организации Объединённых Наций (ФАО) Ж. Диуфа, сделало необходимым установление нового мирового аграрного порядка, который сможет, наконец, гарантировать человечеству достаточное количество питания. В канун Всемирного зернового форума, проходившего в Санкт-Петербурге в июне 2009 г., он, обратив внимание на вопросы о более эффективной продовольственной помощи в кризисных ситуациях, роли продовольственных резервов и механизмах раннего реагирования, сделал упор на урок, «заключающийся в том, что необходимо внимательно оценить их значение и понять, как управлять этими резервами в контексте государственной и всемирной продовольственной безопасности», чтобы вдвое сократить численность населения страдающего на Земле от голода[1].
В решении этой проблемы важная роль принадлежит России, которая вновь, как это было в начале ХХ в., превратилась в ведущего производителя пшеницы наравне с США, а также вошла в четвёрку крупнейших экспортёров зерна в мире. Вместе с тем из-за значительной доли импорта ряда других продуктов питания актуальной остаётся задача и собственной продовольственной безопасности, которая разрешима через наращивание своего многопрофильного производства. Иной характер развития аграрного сектора экономики не может исключать повторения голода, трижды случавшегося в недавней истории нашей страны. В связи с этим развернувшаяся дискуссия о голоде начала 1930-х гг. делает актуальным обращение к идентичному по своему характеру событию из предшествующего десятилетия, а равно голоду 1940-х гг. Во всех трёх случаях наряду с особенным есть много общего, но именно история голода в Поволжье в первой половине 1920-х гг. создаёт условия для полноценного понимания явлений последующих. Все они стали судьбоносными для развития российской деревни. Крестьяне всегда играли значимую роль в общественном развитии. В силу сложившегося в России своеобразного характера взаимоотношений государства и общества разрыв между интересами государства и крестьян, будучи непомерно великим, ещё более усугубился с приходом к власти большевиков. Реализация на практике идеи гегемонии пролетариата, как одного из программных положений марксизма-ленинизма, ущемляя крестьян, поставила их на грань вымирания. Они приносились в жертву целям партии. Деревня рассматривалась только в качестве основного поставщика продуктов питания для рабочих и сырья для промышленности. Продовольственная диктатура, продовольственная развёрстка и продовольственный налог, последовательно сменявшиеся в РСФСР, увеличивали изъятия из деревни и привели к голоду 1919–1925 гг. в Поволжье, как общероссийскому бедствию. Его уроки представляют несомненный интерес, потому что позволяют оценивать характер принимаемых государственных решений и исключать возможность повторения таких явлений впредь.
По этой причине столь же актуальным предстаёт и региональный аспект исследования, потому что Поволжье – один из важнейших регионов России. Регионализация общественной жизни, сложные экономические и национально-религиозные проблемы требуют особого внимания к историческому опыту конкретных субъектов Российской Федерации. В полной мере это относится к Поволжью с его значительным промышленным потенциалом и многоотраслевым аграрным сектором, где в настоящее время идёт сложный процесс экономического возрождения и перехода к рыночным отношениям. В связи с этим история голода 1920-х гг. остаётся полезной для современных руководителей как российского, так и регионального уровня.
Степень изученности темы. Советская историческая наука проблемам голода, который трижды охватывал страну в советскую эпоху, значительного внимания не уделяла. Голод начала 1930-х гг., теперь нашедший отражение и в монографических исследованиях[2], замалчивался вплоть до 1991 г.[3] Такой же была историографическая ситуация и с голодом 1946–1947 гг., о котором впервые упомянули в 1988 г.[4], а специальные исследования стали появляться только с начала 1990-х гг.[5]
Иной была историографическая ситуация с первым голодом 1920-х гг. Хотя его факт не отрицался, но до полномасштабной реконструкции картины произошедшего ни современники, ни авторы последних исторических работ всё равно подняться не смогли. Первопроходцами в исследовании тех событий стали специалисты в области народного быта Б. М. Соколов и председатель Саратовского общества истории, археологии и этнографии профессор Саратовского университета С. Н. Чернов, в декабре 1921 г. создавшие Музей голода[6]. Тогда же с философско-социологических позиций к проблеме голода обратился П. А. Сорокин. Его книга «Голод как фактор», увидевшая свет в 1921 г., решающим образом сказалась на решении о высылке учёного из страны.
Не могли обойти своим вниманием масштабный голод и большевистские деятели той эпохи. Ряд небольших агитационно-пропагандистских брошюр, подготовленных ими, включает речи, выступления, доклады и беседы[7] важные тем, что содержат методологические посылки, сводящие причины голода к деятельности царского и Временного правительств, к отсутствию дождей и оправданию своей причастности к народной трагедии. То есть всё то, на чём позже будет базироваться советская историография. Но при этом один из её основоположников, видный марксистский историк М. Н. Покровский, тогда же выразился иначе: «Мы по старой привычке всё больше считаемся со стихийными, природными силами, и, конечно, считаться с ними нужно, но забывать социальные причины отнюдь не следует»[8]. Скорее всего, эта фраза и стала основанием для долгого забвения названной публикации.
Во второй половине 1920-х – начале 1930-х гг. проблематика первого советского голода нашла отражение только в двух статьях «Большой Советской Энциклопедии». Автором первой был К. И. Ландер, в своё время занимавший пост представителя правительства РСФСР при всех заграничных организациях помощи голодающим в России. Располагая доступными материалами, он и показал деятельность самой крупной из них, назвав численность 5 млн детей и 5 млн взрослых, получивших продукты от АРА на конец 1922 г.[9] Автором второй статьи был С. Д. Мстиславский, который, подводя, как тогда казалось, окончательные итоги, резюмировал: голод охватил 35 губерний с населением в 90 млн человек, из которых голодало не менее 40 млн. От голода 1921–1922 гг. и его последствий погибло около 5 млн человек[10].
После этих публикаций чего-либо существенного о первом голоде в советской историографии не было до тех пор, пока в конце 1930-х гг. не появился «Краткий курс истории ВКП(б)». В нём правда о том бедствии скрывалась двумя фразами, сводящими всё к объяснению природным катаклизмом, с каким партия большевиков-ленинцев якобы успешно справилась по решению своего XI съезда. В первой указывалось, что «вдобавок в 1920 году многие губернии были охвачены неурожаем», а во второй следовала победная реляция: «Успешно были ликвидированы последствия постигшего страну недорода»[11]. Эта трактовка долго оставалась неизменной, о чём можно судить как по узкоспециальным работам, включая диссертации[12], так и по последующим энциклопедическим изданиям. Они, хотя и сохранят прежние названия[13], но потеряют былую информативность и приобретут чётко выраженную антиамериканскую направленность с оценкой АРА как шпионской организации.
По иному на эти события смотрели западные специалисты, видевшие причины голода не только в недостатке влаги, но и в продовольственной политике советского правительства. Из широкого круг работ, затрагивающих проблему голода в советской России, выделяется учебник Г. В. Вернадского. Его данные о численности россиян, умерших в 1921–1922 гг. от голода в количестве около 5 млн человек были близкими к действительности[14].
В 1952 г. наш соотечественник экономист С. Н. Прокопович, который в июле – августе 1921 г. являлся одним из руководителей ВКПГ, со ссылкой на советские источники привёл более точные данные о потерях. Они по стране составили от роста смертности и уменьшения числа рождений 5 053 000 человек. При этом он назвал и причины трагедии, которые заключались в сокращении посевных площадей «в губерниях средневолжских, нижневолжских, приуральских и киргизских… с 1920 по 1922 г. на 45%». А после того как «на этой территории урожай 1920 г. был изъят "под метёлку", а 1921 г. оказался засушливым и неурожайным, наступил голод»[15]. Позже эту тему, уже как традицию в эмигрантской среде, продолжили М. Я. Геллер и А. М. Некрич. Приняв те же данные потерь от голода в 5 053 000 человек, они через историю отношений с АРА сформулировали модель поведения советской власти по отношению к тем, кто приходил ей на помощь: 1) уступки, если нет иного выхода, 2) отказ от уступок, если необходимость миновала, и 3) месть[16]. Важной частью сюжета книги В. Степанова (Русака), изданной в Нью-Йорке в 1987 г., стало изъятие церковных ценностей в период голода и репрессии против верующих и священнослужителей. Автор особое внимание уделил раскрытию шахматного хода советской власти, решившей разом «убить двух зайцев»: декларировать попытку накормить голодных в Поволжье и подрубить жизненную основу Православной Церкви[17].
В 1968 г. руководитель группы по истории советского крестьянства Института истории АН СССР В. П. Данилов, опираясь на материалы переписи 1926 г., число погибших в период первого советского голодомора 1921–1922 гг. уточнил в сторону увеличения до 5 200 тыс. человек[18]. Но это уточнение осталось всего лишь эпизодом в советской историографии, о чём можно судить по работам, сохранявшим прежнюю концепцию и увязывавшим помощь западных стран голодавшей России с некой антисоветской диверсией[19].
Ничего, кроме упования на «страшное стихийное бедствие 1921 г., а затем засуху 1924 г.»[20], не мог сказать и автор двухтомного исследования аграрно-крестьянского вопроса С. П. Трапезников. С его участием с малозаметной разницей в содержании получился и параграф «Оживление сельского хозяйства. Борьба с голодом»[21] в одной из книг многотомной «Истории Коммунистической партии Советского Союза».
Повторили эти суждения в 1986 г. и авторы первого тома «Истории советского крестьянства». В этом исследовании, ставшем последним академическим изданием в СССР, вновь приводились заниженные данные «около 1 млн. крестьян», умерших от голода и болезней к маю 1922 г.[22] Вскоре в таком же методологическом ключе заявил о себе Е. М. Хенкин, констатировавший, что «основной причиной голода явилась отсталость сельского хозяйства России»[23]. Одновременно с этим в конце 1980-х гг. в СССР проявились признаки торжества действительно новых принципов и подходов. В 1987 г. В. З. Дробижев, который, хотя и сослался на засуху 1921 г., к поражённому голодом региону отнёс более 30 губерний с населением свыше 30 млн человек. При этом в динамике воспроизводства населения об убыли в отдельных местностях Поволжья за 1922 г. он привёл следующие достоверные данные: Казань – 31,0 %, Оренбург – 104,9 %, Уфа – 24,8 %, Саратов – 61,2 %[24].
Симптоматично важным подтверждением начавшихся в стране изменений стала и публикация в 1988 г. интервью с В. П. Даниловым относительно объёмов иностранной помощи западных государств РСФСР в период голода 1921–1922 гг., где он повторил и ранее упоминавшуюся цифру погибших в 5,2 млн человек[25]. Спустя год он же сделал важное уточнение о продолжительности того голодного бедствия: «В Поволжье, на Дону и Северном Кавказе, на Украине голодание деревни продолжалось и в 1923, и в 1924 годах»[26]. Тогда же обратили на себя внимание две публикации профессора Гуверовского института (Стэнфорд, США) Р. Конквеста. В начале 1990 г. в журнале «Вопросы истории» появился фрагмент статьи[27], а тремя годами позже российский читатель смог взять в руки книгу. Сущность проделанного автором хорошо видна из следующего вывода: «Страшный голод 1921 года произошёл не потому, что кто-то принял решение уничтожить крестьян таким методом. Однако полагать, что он произошёл стихийно, тоже неверно. Погода была плохой, но уж не настолько, чтобы вызвать подобное бедствие. Главным фактором голода был метод Советского правительства добывать хлеб с помощью реквизиции: частично потому, что у крестьян отбирали весь хлеб, почти ничего не оставляя на пропитание, но главным образом потому, что крестьян лишили какого-либо побудительного мотива этот хлеб производить»[28].
Почти одновременно и в унисон с работами Р. Конквеста прозвучало несколько публицистических статей в периодических изданиях как столичных, так и региональных[29]. Вслед за этим появились и научные публикации[30].
Новая политическая ситуация в стране открыла учёным возможность для освещения исторических событий независимого от прежней идеологии. Это позволило перейти к проблеме исследования поволжского голода начала 1920-х гг. на уровне монографических и диссертационных работ. Одну из первых позиций в этом ряду заняла книга А. А. Германа, показавшего на материалах немецкой автономии регионально-национальные особенности той трагедии. Проанализировав и обобщив реальные данные о большевистском продовольственном «нажиме» 1919–1920 гг., он в дальнейшем и хронологические рамки голода раздвинул до конца 1924 г.[31]
Наряду с подготовкой обобщающих научных исследований, и это естественно, выходили в большем числе научные статьи в периодических изданиях, сборниках трудов, материалах симпозиумов и конференций. В 1992 г. увидела свет статья «Немцы Поволжья и голод 1921 года» профессора Колорадского университета (США) Дж. Лонга. Опираясь на материалы Американской организации помощи голодающим (АРА), хранящиеся в Гуверовском институте войны, революции и мира, он, разделяя мнение, что голод вызывается не столько климатическими отклонениями, сколько «внутренней слабостью общества», пришёл к выводу: «Голод, постигший в 1921 г. немцев Поволжья, породила, главным образом политика центральной власти». Эта публикация нашла отклик у российских историков[32]. В материалах российско-американской научной конференции, проходившей 18–22 мая 1992 г. в Саратове, был опубликован его доклад по той же проблеме с однозначным выводом: «Большевики выдумали миф, что голод в начале 20-х годов был вызван засухой…». Поэтому и ответственность возлагал на тех, кто проводил «правительственную политику продразвёрстки. Уже в 1920 г. стало известно о крайне тяжёлом положении в Области Немцев Поволжья, но не было сделано ничего в отношении прекращения продразвёрстки и организации скорейшей помощи…»[33]. Схожие взгляды нашли отражение в ряде статей российских историков, одновременно коснувшихся отдельных аспектов сложных взаимоотношений властных структур советского государства с представителями иностранных организаций. Сравнительный анализ помощи голодающим со стороны одних и других обозначил новые подходы в исследовании этой трагической «страницы» отечественной истории[34]. Тогда же продолжали появляться работы, авторы которых остались на прежних позициях. Это отразилось не только в тематике, посвящённой, к примеру, «Деятельности комсомольских организаций Поволжья по преодолению голода…», но и в объяснении его причин «отсталостью сельского хозяйства», хотя и с элементами новизны, что выразилось в упоминании о «процессе "раскрестьянивания" и отрицательной мотивации крестьянского труда»[35].
Процесс наработки советским чиновничьим аппаратом навыков по отбору у крестьян продовольствия сначала методом продовольственной развёрстки, затем продовольственного налога, с которым в 1922 г. было совмещено изъятие церковных ценностей, характер антицерковных мероприятий в широкой богоборческой кампании и её ход первыми из российских историков отразили О.Ю.Васильева и П. Н. Кнышевский. Они не только показали, как «в Кремле ломали головы над тем, как в разрухе и бедствии укрепить шаткие столпы власти, как придать "уникальному" явлению голода классовое содержание и как взобраться на его костях к очередной победной вершине революции», но и назвали близкую к реальной цифру – около 6 миллионов человек, умерших от голода[36].
Возросший интерес к проблеме первого советского голода нашёл отражение в диссертации А. М. Кристкална, где в рамках одного 1921 г. автор пришёл к выводу о социальных причинах трагедии, заявив: «Большевиков нельзя называть виновниками голода. Виновны были все: и царское правительство, консервировавшее вековую отсталость российского сельского хозяйства, и белые, не желавшие отказаться от планов сохранения помещичьих латифундий, и интервенты, стремившиеся подорвать экономику России блокадой»[37].
В начале XXI в. появились новые исследования, в которых затрагивались существенные компоненты проблемы первого советского голода. В кандидатской диссертации Е. Н. Бадмаевой, наряду с прежними объяснением «объективным фактором, а именно засухой 1921 года», звучало упоминание, что «засуху народное хозяйство Калмыкии встречало фактически обескровленным»[38], но при этом не раскрывались те властные структуры, которые были причастны к случившемуся. В один года с названной диссертацией вышла из печати объёмная монография И. В. Нарского. Автор при показе широкого спектра факторов бедственного положения населения одного из крупнейших регионов России на начальной стадии «коммунистического экспериментирования» в своём выводе о катастрофе начала 1920-х гг. использовал данные западных исследователей, определивших число умерших голодной смертью или подорвавших здоровье от 10 до 15 млн человек[39].
В работах, посвящённых сюжетам локального характера, получили обоснование как более полные данные о спаде сельскохозяйственного производства и людских потерях, так и нашли подтверждение те мероприятия советского руководства, которые обернулись обострением голодного бедствия. Новым содержанием наполнилась проблематика взаимоотношения советского государства с Русской Православной Церковью, что позволило констатировать решающую роль последней в развёртывании международной помощи погибающим от голода россиянам и одновременно выявить методы формирования негативного общественного мнения во время голода в отношении духовенства и религиозных организаций[40].
В научных статьях нашла отражение проблема миграции населения в период голода и получила негативную оценку деятельность центральных и местных структур власти, в 1918–1921 гг. «посадивших на "голодный паёк" практически всё население России», которое в отдельных районах Поволжья продолжало голодать почти до конца 1926 г.[41] Близкий по смыслу вывод о большей опасности стихии политической, чем природной, прозвучал в статье, совместно подготовленной российским и зарубежным автором[42].
В конце первого десятилетия XXI в. внимание историков привлекла деятельность западных общественных организаций по оказанию помощи голодающему населению Советской России[43].
Вполне ясно, что проблему смертности в период голода не могли обойти своим вниманием демографы. Одни из них, в частности, в справочных изданиях, со ссылкой на авторитетных учёных повторили ранее введённые в научный оборот данные о людских потерях от голода. Другие сделали уточнения, доводящие число умерших в нашей стране в 1921–1922 гг. до 10,8 млн человек. Если бы не было войны, голода и эпидемий то потери были бы значительно меньше[44]. Эти расчёты ещё раз подтверждают близость к реальной цифры о более 5 млн людей, умерших от голода на 1922 г.
В завершение предпринятого анализа можно констатировать, что почти за 90-летний период, прошедший с момента появления первой книги о голоде начала 1920-х гг., его отдельные стороны исследовались, но работы обобщающего характера до сих пор нет. По этой причине вне поля зрения остались и составные компоненты взаимосвязанных с голодом проблем, которые вобрали в себя как теоретические воззрения большевиков о путях революционного преобразования российской экономики, так и практическую сторону, отразившуюся в сложившихся при них производственных отношениях, что предстало в тяжелейшем кризисе аграрного сектора, промышленности и транспорта. В связи с этим в настоящей диссертации предпринимается попытка восполнить обозначенный пробел.
Объектом диссертационного исследования является голод 1919–1925 гг. в Поволжье как общероссийское бедствие.
Предмет исследования – политика партии большевиков и советских государственных структур в сфере экономики, отразившаяся на её аграрном секторе в разных фазах голода, а равно мероприятия общественных и иностранных организаций по оказанию помощи бедствовавшему населению.
Целью диссертации является формулирование развёрнутой концепции исследования голода в Поволжье в 1919–1925 гг. через комплексный анализ причин его происхождения, особенностей и последствий.
Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:
– отразить роль В. И. Ленина в формировании экономической политики и проследить характер взаимоотношений советского государства с производителями сельскохозяйственной продукции в период от продовольственной диктатуры к продовольственной развёрстке и продовольственному налогу;
– рассмотреть изменения на транспорте во взаимосвязи с голодом;
– проанализировать деятельность государственных продовольственных структур в 1920 г. и выделить мероприятия, направленные на подготовку и проведение «великой посевной» кампании 1921 г.;
– выяснить погодные условия весны-лета 1921 г., включая показатели температуры и количество осадков в сопоставлении с годом предыдущим;
– вскрыть подробности принятия высшими партийно-советскими руководителями решения о переходе к продовольственному налогу и, акцентируя внимание на его размерах и росте числа голодающего сельского населения, обозначить характерные для Поволжья черты продовольственной политики;
– осветить начальную стадию голодной катастрофы, её особенности и попытки организации государственной помощи с опорой на медицинские критерии голода;
– раскрыть роль и характер деятельности русской общественности по организации иностранной помощи населению остро голодавших регионов и мероприятия высшего большевистского партийно-государственного руководства;
– показать вклад Русской Православной Церкви в борьбу с голодом и содержание атеистических мероприятий РКП(б) и советской власти;
– обрисовать положение голодающего населения в Поволжье через систематизацию сведений о рецидивах, вызванных голодом, одновременно сопоставляя это с продовольственным обеспечением партийного и советского аппарата вплоть до его высшего звена, а также сравнивая характер и размеры помощи иностранных общественных организаций с помощью советского государства своим гражданам;
– обозначить наиболее существенные изменения в налоговом обложении крестьянства во время голода;
– уточнить количество погибших от голода и привести в систему другие последствия хозяйственной деятельности РКП(б) и государственных структур в 1919–1925 гг.
Хронологические рамки работы охватывают период с 1919 по 1925 г. Начальная дата обусловлена принятием 11 января 1919 г. «Декрета СНК о развёрстке зерновых хлебов и фуража, подлежащих отчуждению в распоряжение государства, между производящими губерниями», а конечная – преодолением такого рубежа в обеспеченности населения продуктами питания, при котором только со второй половины 1925 г. отказались от дополнительной продовольственной помощи.
Территориальные границы Поволжья обосновываются экономическим районированием, два варианта которого в начале 1920-х годов нашли отражение в плане ГОЭЛРО и Генеральном плане народного комиссариата земледелия РСФСР[45]. Опираясь на аргументы второго варианта, в основу которого были положены доводы профессора А. Н. Челинцева, в бассейне Волги выделяем три экономических района: Заволжский, состоявший из Оренбургской, Челябинской, Уфимской губерний и Башкирской АССР; Средневолжский, включавший Нижегородскую, Симбирскую, Пензенскую, Самарскую, Саратовскую губернии, Татарскую АССР и Марийскую, Чувашскую, Немецкую области; Юго-Восточный, объединявший две области – Уральскую и Калмыцкую, и две губернии – Царицынскую и Астраханскую.
Методологической основой диссертации стали те принципы, в разработку которых важный вклад внёс А. С. Лаппо-Данилевский. Для него любые сообщества людей были, по сути, индивидуальностями. Исторический факт трактовался как «воздействие сознания данной индивидуальности на среду, в особенности на общественную среду». В середине 1900-х гг. он пришёл к выводу, что «законов истории» ещё никому не удалось установить, а историки, стремящиеся открыть их, довольствуются в лучшем случае эмпирическими обобщениями. Понятию закономерности А. С. Лаппо-Данилевский противопоставил категорию ценности, которую рассматривал как критерий интерпретации исторических фактов, учитывающий этические, эстетические и другие факторы. По его убеждению выявление исторической связи фактов с вызвавшими их причинами и порождёнными ими следствиями служит основанием для формирования у историка объёмного представления о прошлом, позволяет осмыслить историю как непрерывный процесс[46].
Разделяя эти взгляды на путь познания и одновременно стремясь к возможно полному и точному изложению событий на принципах историзма, в данном исследовании предполагается подходить к изучению проблемы первого советского голода через раскрытие этого многообразного явления в конкретно-исторических и экономических условиях Поволжья с момента зарождения, в процессе развития и перехода в иное состояние.
Такой подход предполагает использование как общеисторических, так и специальных методов исследования, а равно и данные иных научных дисциплин. На этом основании в изучении голода, как явления по своему характеру двойственного – патологического и социального, нельзя обходить медицинский аспект, ресурсы которого историки практически ещё не использовали. А ведь только медицина даёт его научные параметры, что чётко сформулировано в специальной литературе[47].
Ключевым для задач данного исследования является историко-сравнительный метод, который даёт возможность рассматривать голод как явление общее для страны, а значит и повторяющееся в её отдельных регионах, но одновременно здесь же и неповторимое в специфичных чертах. Это позволяет выявлять типологию Поволжья, различия и сходство во времени и по характеру голодных проявлений в его административно-территориальных частях и отдельных поселениях, что ведёт к достижению обобщающих представлений. Одновременно этот метод позволяет наиболее продуктивно изучить психологию голодного и сытого человека, раскрыть общее и особенное в проявлении массовых психологических явлений, проследить их историческую эволюцию. При этом следует отметить, что особое значение для нашей проблематики имеет такая прикладная область психологической науки, как психология выживания в экстремальных ситуациях.
Наряду с историко-сравнительным в работе применяется целый комплекс других общеисторических методов: описательно-повествовательный, историко-генетический, историко-системный, биографический и др.
В связи со сложностью, многоуровневостью и малой степенью изученности проблемы важно не только её чёткое структурирование, теоретическое осмысление взаимосвязей её элементов, но и адекватный выбор и интерпретация источников. В представляемой диссертации исторический источник рассматривается как произведение, созданное человеком, как продукт культуры. Акцент делается на понимании психологической и социальной природы исторического источника, которая и обусловливает его пригодность «для изучения фактов с историческим значением»[48]. Поэтому такое большое значение для темы имеет как общегуманитарный метод источниковедения, так и собственно источниковедческие методы, включающие проверку достоверности и репрезентативности источников, анализ их содержания и источниковедческий синтез. При этом сравнительный анализ явлений основывается на сопоставлении однотипных источников, относящихся к разным территориям, в сочетании с проверкой этих данных на основе комплексного метода.
Источниковой базой исследования послужил широкий круг разнообразных источников, значительная часть из которых впервые вводится в научный оборот. Исходя из логики построения работы, прежде всего, выделим документы, появившиеся в результате теоретической и практической деятельности В.И.Ленина. Его причастность ко всему, что произошло в России после октября 1917 г., не только не подвергалась сомнению с чьей-либо стороны, но именно ленинскими сторонниками всегда чётко выделялась. Свою ответственность он и сам осознавал, если 8 марта 1921 г. на Х съезде РКП(б) в момент принятия важных решений обронил фразу о том, что разбор ошибок должно составлять дело будущих историков[49]. Это сделало необходимым наш тщательный поиск и анализ в его биографии[50] и опубликованном наследии всего того, что с проблемой голода было связано.
Важным дополнением к ленинским документам, опубликованным в советский период нашей истории, стали прежде засекреченные произведения[51] и материалы, извлечённые нами из фонда «Секретариата председателя СНК и СТО В.И.Ленина» Российского государственного архива социально-политической истории. Практическую значимость для разрешения задач данного исследования представляют те сведения, которые поступали на имя главы правительства о размерах изъятого у населения трудгужевого налога и реализованных ценностях из музеев страны, доклады управляющего делами СНК о посланиях Патриарха Тихона, переписка относительно деятельности Комиссии помощи голодающим (Помгол) и ряд других. Из этого же архива были проанализированы материалы фондов «Дзержинского Феликса Эдмундовича» и «Калинина Михаила Ивановича». Эти документы отразили деятельность двух ленинских сподвижников, занимавших высшие должности в советском государстве. Ф. Э. Дзержинский, будучи председателем ВЧК, ГПУ, ОГПУ и НКВД, проводил не только репрессивные мероприятия, но и ратовал за активное вмешательство чекистов в хозяйственную жизнь, добивался от заградительных отрядов наивысшей эффективности в борьбе с несанкционированным большевиками перемещением по стране продуктов, от чего он не отказался и на посту наркома путей сообщения в наиболее острый период голода. Об этом свидетельствуют подписанные им циркуляры и распоряжения, аналитические записки, адресованные в Политбюро ЦК РКП(б).
М. И. Калинин, являясь председателем ВЦИК, возглавлял все центральные правительственные комиссии, которые проблемами голода занимались. Его роль во всех мероприятиях советской власти нашла широкое отражение и в документах Государственного архива Российской Федерации, где наши изыскания были связаны с фондами «ЦК Помгол при ВЦИК» и «ЦК Последгол при ВЦИК», в которых сохранились стенограммы и протоколы заседаний этих структур за период с 18 июля 1921 по 20 июня 1923 г. Кроме того, целый ряд ценных материалов, отражающих решения законотворческого характера, а также взаимоотношения с региональными структурами власти, был извлечён из фонда «Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов (ВЦИК)».
Деятельность отраслевых ведомств, причастных к проблеме голода, исследовалась на основании документов Российского государственного архива экономики. Фонды «Особого комитета Совета рабоче-крестьянской обороны по проведению военного положения на железных дорогах республики (ОСКОМ)» за 1919 г. и «Народного комиссариата путей сообщения РСФСР (НКПС РСФСР)» за 1920–1921 гг., то есть за время, когда стали нарастать продовольственные трудности, дали документальную базу для выяснения роли и ответственности в случившемся тех управленцев, от которых зависела доставка грузов. В этом же архиве нельзя было обойти вниманием фонд «Народного комиссариата земледелия РСФСР» за 1921–1922 гг. Названный блок документов, включавший протоколы заседаний этих структур, постановления по их реорганизации, переписку с нижестоящими подразделениями позволил увидеть характер и особенности хозяйственной деятельности в условиях острой фазы голода в Поволжье.
Особой значимостью отличаются сведения, отложившиеся в фонде «Организационно-инструкторского отдела ЦК РКП(б)» Российского государственного архива социально-политической истории. В переписке и обобщённых данных по хозяйственной деятельности, включая выполнение налоговых и прочих заданий, которые представлялись в ЦК партии из государственных ведомств и нижестоящих структур РКП(б) наряду с победными реляциями отразились и неудачи. Они позволяют видеть не только последствия, но и причины голода, потому что именно решения деятелей большевистской партии предопределяли мероприятия государственных подразделений.
Важным дополнением к документам из 10 фондов центральных архивов Российской Федерации стали материалы из региональных архивных хранилищ. Изыскания по 29 фондам 10 государственных архивов и центров документации новейшей истории (бывших партийных архивов КПСС) позволили с большей детализацией и полнотой осветить события, происходившие во время голода на местах, то есть в населённых пунктах, волостях и уездах губерний, областей и республик Поволжья. При этом отбор фактов через тщательное обследование значительного массива документов, например, из 9 фондов Государственного архива Волгоградской области и по 4 фондам в каждом из государственных архивов Астрахани, Саратова и Государственного общественно-политического архива Нижегородской области позволили увидеть как типичность, так и исключительность происходившего. Выборка из других архивов с отсылкой к меньшему количеству фондообразователей позволила сделать акцент на факты исключительного характера, так как повсеместное положение голодающих, мероприятия партийно-советских структур кардинальных отличий не имели. К примерам из этого ряда можно отнести материалы из фондов «Исполнительного комитета Симбирского губернского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов» и «Симбирского губернского комитета РКП(б)» архивов Ульяновска.
Особое место в исследовании заняли опубликованные документы центральных структур партии коммунистов[52] и законотворческого характера решения СНК и ВЦИК РСФСР за 1919–1925 гг.[53] Они вполне логично могут быть разделены на две части, где к первой относятся программа РКП(б), резолюции и постановления высших партийных инстанций, которые обусловили новую систему производственных отношений. В часть вторую попадают декреты, циркуляры, постановления, предписания, инструкции, через которые эта система хозяйствования реализовывалась на практике. Дополнением стали материалы советских спецслужб[54], в которых достаточно полно и в многообразных проявлениях предстала реакция голодавших крестьян на мероприятия, какие реализовывались РКП(б) и советской властью как по утверждению нового общественного устройства, так и на кампанейщину в попытках организации помощи бедствовавшим.
Достаточно полное отражение в документальных публикациях нашли богоборческие замыслы, конспиративно разрабатывавшиеся под грифом «Секретно» в высших партийных и государственных структурах в период голода[55]. В посланиях, воззваниях и обращениях Патриарха Тихона (В. И. Беллавина) нашла подтверждение приоритетная роль РПЦ в организации помощи голодающим, в том числе и через призыв к общественности Запада[56].
Особую группу составили документы анонимных и неизвестных авторов, которые в советский период практически не использовались по причине отрицательной оценки действий структур новой власти и наличия в них фактов, персонально обличающих большевиков в бесчинствах и злоупотреблениях[57].
Материалы периодической печати, включая общероссийскую «Правду» и региональные – «Борьбу», «Заря», «Известия», «Нижегородскую коммуну», «Пролетарский путь» и «Экономический путь», отразили характер такой информации, какая была выгодна государственной власти. Эти официальные источники преуменьшали размеры трагедии, пытались формировать негативное мнение о русской общественности и служителях церкви, противопоставляли им в позитивном ракурсе представителей партийных и советских структур пролетарского происхождения. Иной была позиция неподконтрольной большевикам газеты «Голос Руси», которая издавалась в 1919 г. в Царицыне, и органе «Союза С.-Р. Максималистов» – газете «Максималист» за 1921 г.
Научная новизна диссертации заключается в том, что она является не только первой обобщающей работой по данной проблеме, но и предлагает развёрнутую концепцию исследования голода в Поволжье в 1919–1925 гг. через комплексный анализ значительного круга тех важных событий, которые голод предопределяли, сопровождали или становились следствием его.
Эта концепция позволила впервые в историографии добиться следующих результатов: провести взаимосвязь голода с ленинской теорией строительства социалистического общества и реализацией её на практике в период пребывания автора на посту главы советского правительства; обосновать более широкие временные рамки, раздвигающие первый советский голод с 1919 и по 1925 г.; выявить взаимосвязь голода не только с продовольственной развёрсткой, но и продовольственным налогом, за переходом к которому и произошла та грандиозная трагедия; рассмотреть внерыночные производственные отношения как фактор, изменяющие характер труда и снижающие его производительность, что вело к нехватке продовольствия; проанализировать ситуацию на транспорте с позиции того, что перебои в его работе вели к изоляции отдельных территорий и усугубляли голод; раскрыть содержание многочисленных мероприятий кремлёвского руководства, закончившихся срывом посевной кампании 1921 г., что усугубило голод; показать первые неудачные мероприятия со стороны государства по оказанию помощи голодающему населению в начале 1921 г., что позволило опровергнуть долго господствовавшее утверждение о взаимосвязи голода только с природным катаклизмом весны и лета того же года; провести сравнение данных по средней температуре, числу дождливых дней и объёмам осадков за 1920 и 1921 гг., что отразило более благоприятное соотношение именно в пользу последнего из указанных лет; сопоставить помощь иностранных общественных организаций и советских государственных структур с выводом в пользу первых по её объёмам, содержанию и приёмам реализации; проанализировать изменения в налоговом обложении крестьян в период голода, что сопровождалось увеличением видов обложения и наращиванием объёмов, а это усугубляло голод и его последствия для населения; уточнить численность людей, погибших во время голода.
Практическая значимость диссертации заключается в том, что она дополняет общую и региональную историографию по проблеме голода в России и позволяет использовать её результаты как для дальнейшей научной разработки комплексной проблемы голода в ХХ в., так и в экспертных мероприятиях международных организаций, занятых разрешением мирового продовольственного кризиса в сегодняшнюю модернизационную эпоху. Основные положения диссертации логично входят в общий курс Отечественной истории[58] и в региональную историю Поволжья, отдельно читается специальный курс и проводятся спецсеминары со студентами и аспирантами факультета философии, истории, международных отношений и социальных технологий Волгоградского государственного университета. Эти материалы вошли в практику лекционной работы с массовой аудиторией, при проведении конференций и семинаров для учителей истории на курсах повышения квалификации и могут быть использоваться для подготовки учебных пособий, создании музейных экспозиций.
Апробация исследования. Наиболее значимые результаты работы нашли отражение в монографии, за которую автор стал лауреатом Конкурса, проводимого «Фондом развития Отечественного образования» на лучшую научную книгу 2007 г. в номинации «Гуманитарные науки», и научных статьях общим объёмом более 70 п. л. Результаты исследования были представлены в сообщениях на XXIX, XXX и XXXI сессиях Симпозиума по аграрной истории Восточной Европы в Орле (2004 г.), Туле (2006 г.) и Вологде (2008 г.), в докладах на конференциях в Москве, Арзамасе, Волгограде, Йошкар-Оле, Коломне, Оренбурге, Саратове, Тюмени, на ежегодных научных сессиях Волгоградского государственного университета.
Структура диссертации подчинена исследовательской логике, строится по проблемно-хронологическому принципу, состоит из введения, основного содержания, поделённого на две части из 12 глав, заключения, документального приложения, списка источников и литературы.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении обосновывается актуальность темы, научная новизна и практическая значимость, степень изученности поставленной проблемы, определяется объект и предмет, цель и задачи, хронологические рамки и территориальные границы, анализируется источниковая база, характеризуется методология и методы исследования.
Часть первая диссертации – «Продовольственные трудности и происхождение голода, 1919 – весна 1921 года» – состоит из пяти глав, в которых реконструируются наиболее значимые для страны и Поволжского региона события, связанные с изменениями в характере труда при бестоварном общественном производстве, переводом крестьян на продовольственную развёрстку, трудностями на транспорте, итогами продовольственных заготовок 1920 г. и неудачно проведённой «великой посевной» кампании 1921 г. Такой аспект рассматриваемых проблем позволил определить основные причины голода.
Первая глава «Продразвёрстка – стержень аграрной политики большевиков» начинается с краткой характеристики состояния экономики России к середине 1910-х гг., когда страна вышла на самые высокие показатели в своём развитии. В этих результатах народного труда существенная доля приходилась на Поволжье – один из важнейших регионов по производству аграрной продукции. Ситуация кардинально изменилась после революционного потрясения 1917 г., ставшего главным событием отечественной истории начала ХХ в. Разрушительной для экономики стала антирыночная программа большевиков, предполагавшая ликвидацию частной собственности и товарно-денежных отношений. Одним из первых шагов по реализации этих преобразований был декрет СНК от 19 октября 1918 г. о создании области немцев Поволжья с характером трудовой коммуны, положивший начало административно-территориальным изменениям, которые вместе с образованием новых автономий вели к дроблению государства и разрушению хозяйственных связей. Декрет СНК «О развёрстке зерновых хлебов и фуража, подлежащих отчуждению в распоряжение государства, между производящими губерниями» от 11 января 1919 г., дополненный в течение последующих двух лет ещё двумя десятками законов по другим видам изымаемых у крестьян продуктов и сырья, привёл положение с продовольственным обеспечением населения до крайнего обострения.
Потери крестьян из-за развёрстки привели к страху перед продотрядовцем с винтовкой в руках, отбирающим хлеб и другие продукты, перед голодом и смертью. Эта особого рода боязнь вела к сокращению производства, что оправдывалось доводом: а зачем выращивать, если всё заберут. Это стало причиной экономического спада, хорошо видимого на фоне прежде наблюдавшегося, с конца 1870-х по 1916 г., роста аграрного производства. А вот в последующие пять лет всё стало иначе: из представленных в диссертации таблиц хорошо видно общее для Поволжья сокращение к 1921 г. посевных площадей без малого на 40%, а по зерновым культурам на 55%. Более значительным, относительно сокращения посевных площадей, было падение урожайности. В результате валовой сбор зерновых по стране на третьем году большевистской диктатуры составил всего 54,1% среднегодового уровня 1909–1913 гг., то есть уменьшился почти вдвое. Причём в наиболее важных районах этот показатель был ещё ниже. Так, Саратовская губерния – одна из основных житниц европейской России выглядела следующим образом: 1918 г. – 90 млн пудов, 1919 г. – 70 млн пудов, 1920 г. – 45 млн пудов и 1921 г. – 20 млн пудов, что составило только 22,2% от валового сбора 1918 г. Но это не остановило роста изъятий продуктов у крестьян. Если в первую заготовительную кампанию, закончившуюся в августе 1919 г., в Европейской России по развёрстке собрали 107 922 тыс. пудов хлеба, крупы и зернового фуража, то во вторую уже 180 428 тыс. пудов. Именно поэтому встала угроза полной остановки промышленности и голода, который наиболее страшными последствиями обернулся для Поволжья.
Во второй главе «Изменения в характере труда» рассматриваются теоретические воззрения В. И. Ленина по этой проблеме, переводимой им в рамки «строго выдержанной коммунистической линии», что на практике было реализацией решений кремлёвского руководства, отрицающего законы рыночной экономики. Она признавалась только за форму проверки на «коммунистичность» того, как «рабочая и крестьянская масса на деле строит нечто новое в своей будничной работе». Сущность этого во второй программе РКП(б) выражалась в «равенстве вознаграждения за всякий труд», а в последующих уточнениях ленинских сподвижников определение коммунизма сводилось к «работе на общий котёл». Энтузиазма у трудящихся масс, что впервые показано в диссертации, это не вызвало, поэтому и начинания с идеями неких починов о воскресниках и субботниках исходили не от рабочих, а из партийных структур. Одновременно нельзя считать тот труд под принуждением ещё и бесплатным, если за него натурой выдавали где-то полфунта хлеба, а где-то по одной рыбке – по вобле. На практике это вылилось в «обязанность безоговорочно исполнять все поручения партии», что контролировалось председателем Главкомтруда при СТО Ф. Э. Дзержинским, одновременно являвшимся председателем ВЧК и наркомом внутренних дел РСФСР. В его ведении были созданные в 1919 г. «лагеря принудительных работ», где содержались «трудовые дезертиры», то есть рабочие, самовольно покидавшие предприятия. Желающих работать в таких условиях находилось мало, поэтому стимулирующим рычагом было насилие в виде мобилизаций. При этом принципиально важно то, что отрицание товарно-денежные отношений и материальных стимулов к производительному труду, не мешало советскому руководству это отрицаемое использовать в процессе реализации продовольственной развёрстки. Согласно принятому 2 сентября 1919 г. «Положению СНК о премировании рабочих продовольственных отрядов» это делалось с целью «ускорения работы по изъятию излишков хлеба». Из этого предстаёт невольное признание представителями власти своей абсолютной несостоятельности в реализации провозглашаемых планов, если что-либо созидательное сводилось к минимуму. Катастрофа становилась неизбежной. Она обусловливалась двумя факторами: символическими подачками в виде «куска хлеба» действительным труженикам и значительно более крупными «кусками» карательным органам для стимулирования репрессивных действий, в том числе по изъятию хлеба и других продуктов. Следствием этого был общий спад производства, в нарастающих объёмах недостаток продовольствия и голод.
В третьей главе «Трудности транспорта – важный фактор продовольственного кризиса» всесторонне рассмотрена взаимосвязь состояния транспортной отрасли с голодом в стране. От характера работы транспорта, выполняющего функцию распределения, в прямой зависимости находится положение всего хозяйства страны. При этом, если прежде в нормальной рыночной экономике развитие транспортных коммуникаций было благоприятствующим фактором в деле экономического совершенствования, то с осени 1917 г. всё в корне изменилось: отказ от товарно-денежных отношений превратил эту отрасль не просто в сферу, усугубляющую и без того падавшие грузовые и пассажирские перевозки, а в фактор голода. На ситуацию не смогли кардинально повлиять ни перестановки в управленческом звене, ни организационно-структурные изменения формы управления транспортом, в первую очередь железными дорогами.
В ряде таблиц этой главы представлены данные, отражающие динамику спада грузоперевозок, ухудшающегося состояния железнодорожных путей, поломок паровозов и вагонов, уменьшающейся заготовки топлива, нарастающего недостатка кадров. В их числе преобладали квалифицированные специалисты, «протестовавшие ногами», то есть покидавшие производство. В связи с этим даже в лесистой местности большевики удосуживались оставлять паровозы без дров. В случаях же проявления каких-либо явлений, меняющих обычную обстановку, например, смена погоды, то последняя для сферы хозяйственной деятельности становилась абсолютно непреодолимой преградой. Именно в этом качестве стали сказываться осадки в виде снега – снежные заносы, а весной размыв талыми водами железнодорожных путей. Это многообразное проявление разрухи тогда выражалось краткой, но ёмкой фразой – транспортный паралич. Он последовал после перехода на так называемое централизованное управление и другие меры некоего «оздоровления», включавшие смену наркомов, создание всё новых и новых административных структур типа Оскома, Цутопа, желескомов, снегопути и прочих, так и не решивших ни одну из задач перед ними ставившихся. Единственным рычагом, позволявшим некоторое время сохранять возможность для минимального продвижения грузов и людей, были насильственные мероприятия военного, милицейского и чекистского ведомств по мобилизации людей и инвентаря на транспорт и одновременная его же и остановка заградотрядами ВОХР. Поэтому созидания и не было, что подтверждают многочисленные факты пропажи сотен тысяч пудов пшеницы, находившейся под открытым небом на железнодорожных перегонах. Вследствие произошедших изменений на транспорте связь между отраслями и регионами приняла бессистемный характер, что привело к локализации отдельных территорий, нарушению товарообмена между городом и деревней, усугублению голода.
В четвёртой главе «Итоги заготовительной кампании 1920 года» раскрывается сложная обстановка в Поволжье. Серьёзными причинами были те нарушения, какими сопровождалась деятельность продработников при изъятии продуктов у крестьян по развёрстке. Значительные издержки наблюдались и на последующих этапах транспортировки и хранения. Ведь для большей части таким способом полученного продовольствия не было ни складских помещений, ни кадров соответствующих специалистов, ни инвентаря и оборудования, а главное весь опыт людей был иным и такую форму деятельности они в подавляющем большинстве не могли воспринять из-за психологии частных собственников. В качестве перевалочных пунктов для свозимого продовольствия по стране была создана целая система новых учреждений – ссыпных пунктов. Их функционирование предполагало довольно многочисленные штаты сотрудников, занятых только приёмом продуктов. Отсутствие надлежащего качества амбаров вело к использованию мелких помещений, которые были разбросаны на больших расстояниях друг от друга, а это осложняло их. Не было зерноочистительных машин и дров. Помещения не отапливались. Не хватало керосина для освещения, а основная работа по приёму продовольствия приходилась на исключительно тёмные осенне-зимние месяцы. При этом продотряды стремились осуществлять ссыпку хлеба именно ночью. Не было канцелярских принадлежностей, включая карандаши, и документы надлежащим образом не оформлялись. Прикрепление волостей к ссыпным пунктам осуществлялось хаотично, что влекло перегрузку одних и недогрузку других. Там, где помещения были переполнены, продотряды ссыпали зерно прямо под открытым небом.
Явно не благоприятными для индивидуальных хозяев были и цены, произвольно устанавливавшиеся советскими органами на продукты, если крестьяне сдавали их добровольно. Однако «добровольность» наблюдалась только тогда, когда в населённые пункты вводились вооружённые формирования из продармейцев. В случае не сдачи продуктов по реквизиции за гроши крестьяне обрекались на их безвозмездную конфискацию. Высшее руководство страны такую ситуацию считало «продовольственным фронтом» и требовало выполнения назначенных развёрсток в размере 100%. В Поволжье это вылилось в 1919–1920 гг. в «2-х кратное и 3-х кратное непосильное наложение развёрстки», что на местах затем стали называть главной причиной голода. В этих условиях на конец февраля 1921 г., выполнив развёрстку лишь на 61%, по стране всё же собрали 258 707 тыс. пудов хлебофуража, а в конечном итоге общие заготовки на конец года по хлебу составили 367 млн пудов. Результат впечатляющий, потому что в предыдущий год хлеба было собрано только 210 млн пудов.
В пятой главе «Сложности "великой посевной" кампании 1921 года» анализируются причины неудачного осеннего засева крестьянских полей в 1920 г., когда площадь обрабатываемой земли по стране снизилась до 62% от довоенных объёмов, а в отдельных районах Поволжья посевщики и вовсе не появились в поле ввиду отсутствия семян. В связи с этим подготовка к весенней посевной кампании 1921 г., получившей наименование «великой», была развёрнута небывало рано – в декабре 1920 г. Тогда постановлением VIII Всероссийского съезда советов «О мерах укрепления и развития крестьянского сельского хозяйства» было решено на местах создать комитеты по расширению посевов и улучшению обработки земли – посевкомы. При них учреждались сельскохозяйственные советы, а при сельсоветах – крестьянские комитеты. Главной задачей новых структур на селе стало создание методом семенной развёрстки семенного фонда. Эта мера вслед за январским 1921 г. правительственным предписанием о начале проведения в жизнь кампании по обязательному засеву полей привела в Поволжье к ряду вооружённых крестьянских выступлений, сопровождавшихся расхищением хлеба. Причины восстаний заключались в недовольстве продовольственной политикой, нежелании ссыпать семена, а уже с февраля в чекистских сводках пошли сообщения о волнениях на почве голода. Представители власти действовали жёстко. Для вывоза хлеба из общественных амбаров на госсыпные пункты уезды для проведения этих операций разбивались на районы, куда во главе контингента красноармейцев направлялись чрезвычайные уполномоченные. С марта в сводках появилась информация о фактах голодной смерти крестьян, самоубийствах на почве голода и новых массовых выступлениях по всему Поволжью. Ситуация была острейшей, а новые правительственные инструкции, отражая неизменность курса, с классовых позиций, то есть за счёт зажиточных крестьян, предлагали осуществлять внутри поселений перераспределение семян в «целях обработки и обсеменения маломощных и красноармейских хозяйств».
В апреле 1921 г. подготовительная фаза «великой посевной» кампании правительственным предписанием была переведена в «начало посевной кампании». Это сопровождалось чередой решений, касавшихся, кроме зерновых культур, ещё картофеля и подсолнуха.
Важным сюжетом этой главы является рассмотрение климатических условий того трагического года. Из впервые используемых данных видно, что погода с весны 1921 г. отличалась более ранним приходом тепла и несколько меньшим, чем обычно, количеством осадков, но с июня дожди стали выпадать. Одно это уже расходится с прежним мнением об исключительной засухе лета 1921 г. О том, что и в целом этот год был более благоприятным, чем предыдущий 1920-й, свидетельствуют и сравнительные научные данные по метеорологическим наблюдениям, представленным в виде таблицы. Три показателя – температура, количество осадков и количество дождливых дней, что за пять месяцев весны и лета, то и в суммированном виде по двум соседствующим годам говорят о том, что в 1921 г. средние температурные показатели лета были ниже, осадков больше, как и дней дождливых. Но именно в этот год народная трагедия голода приняла всеобъемлющий характер. Отсюда вывод – главная причина кроется не в природном катаклизме или объективных условиях, на что сразу стали ссылаться стоявшие у власти, а в характере деятельности людей. Ведь и с дождями на незасеянных полях урожая не будет. А тем угодьям, что засеяли очень поздно, осадки уже были не впрок – вызреть зерновые культуры не успели. Из-за нехватки семян зерновых культур площади посевов по докладам из регионов составили: в Нижегородской губернии – 92%, в Марийской автономной области – 64,9%, в Башкирии – 49,3%, в Симбирской губернии – до 50%, в Самарской губернии – 65%, в Саратовской губернии – до 60%, в Области немцев Поволжья всего лишь 10%. В отчёте Чувашской автономной области со ссылкой на III съезд посевкомов констатировалось, что «посевы яровых хлебов не вызрели по причине позднего высева из-за отсутствия семян и тем самым создали полный голод на местах». Таким образом, «великая посевная» кампания 1921 г., закончившаяся фактическим срывом, стала прологом голода, который подтвердил полную исчерпанность системы продовольственной развёрстки.
Часть вторая – «Поволжский голод: его особенности и последствия, лето 1921–1925 год» – состоит из семи глав, в которых воссоздаётся тяжёлое положение населения в Поволжье во время голода с выделением его особенностей и последствий с лета 1921 до конца 1925 г. Передаются события, сопровождавшие процесс перехода в отношениях советского государства с крестьянами на продовольственный налог, особенности неудачной государственной помощи голодавшим, противостояние русской общественности и большевиков на почве иностранной помощи, вклад РПЦ в борьбу с голодом и атеистические мероприятия РКП(б) и советской власти, испытания в муках голода обычных граждан и обладавших властными полномочиями, изменения в налоговом обложении крестьян во время голода, спад и последствия пережитого бедствия.
Шестая глава «Переход к продовольственному налогу» повествует о перипетиях, какие сопровождали замену продовольственной развёрстки продналогом, и продолжительном неприятии В. И. Лениным новой формы взаимоотношений с крестьянством. Его позиция изменится только под влиянием восстания в тамбовской деревне и опасного выступления в Кронштадте. Именно тогда на Х съезде РКП(б) было принято решение о переходе на продовольственный налог, что глава правительства одновременно сопроводил парадоксальным условием: «Крестьянин должен несколько поголодать, чтобы тем самым избавить от полного голода фабрики и города». Несколько позже, вновь связывая налог с голодом, он заявил: «Если будет неурожай, брать излишки нельзя, потому что излишков не будет. Их пришлось бы взять изо рта крестьян. Если будет урожай, тогда все поголодают немножко, и государство будет спасено».
Сразу после окончания съезда последовал ряд государственных постановлений, включая манифест от имени ВЦИК, где заявлялось, что «налог явится большим облегчением для крестьянского населения». Одновременно Президиум ВЦИК дал распоряжение губернским продовольственным комитетам «впредь до издания правил, устанавливающих натуральный налог, проводить в жизнь ранее изданные законоположения и распоряжения о продовольствии». Дополнительный контроль на местах был возложен на ВЧК. Её местным органам предписывалось принять энергичные меры к охране продуктов от возможного расхищения в случае неправильного истолкования крестьянами постановления съезда. Большую часть тех, кто был причастен к продовольственной работе, такие распоряжения убеждали в сохранении прежней политики, отразившейся в их признаниях принятия её за «шутку», что «так крестьян пока ловят на удочку и что весной опять будет развёрстка, когда крестьяне успокоятся».
Главный подвох был заложен в правительственное постановление от 28 марта 1921 г. Существо заключалось в том, что напоминание о крестьянских трудностях и благих перспективах будущего «свободного распоряжения плодами своих трудов», вытекало из обещания собрать в 1921–22 г. не свыше 240 млн пудов зерновых продуктов вместо планировавшихся 423 млн пудов на прошлый 1920–21 г. Но реально к 1 марта 1921 г. по стране было собрано 258707 тыс. пудов хлебофуража, из которого в производящих губерниях, включая Поволжье, 131069 тыс. пудов. Поэтому обещаемого уменьшения от действительно собранного у крестьян хлеба не было. 27 мая 1921 г. на Х конференции РКП(б) В. И. Ленин внёс новое уточнение об изъятии у крестьян 240 млн пудов хлеба налогом и 160 млн товарообменом, то есть всего 400 млн пудов.
Аналогично выходило с декретами по налогам на картофель и масличные семена, молочные продукты, мясо, масло, яйца, шерсть, сено, чем ещё раз подтверждалось отсутствие какой-либо разницы между новой формой налога и прежней развёрсткой. В конечном итоге завершённая в марте 1922 г. первая продналоговая кампания только по шести видам продуктов дала: хлебофуража – 251,8 млн пуд., масличных семян – 16,5 млн пуд., картофеля – 55,1 млн пуд., мяса – 10,2 млн. пуд., масла – 1,2 млн пуд., сена – 61,2 млн пуд. Помимо этого взимались налоги местные, а также «возврат семенной ссуды» в количестве 13,5 млн пуд., в том числе и с 35 голодавших губерний с населением почти в 90 млн человек. Из них по разным данным голодали до 30–40 млн человек. Их страдания имели прямую связь с продовольственной политикой, что зримо проявилось в государственных мероприятиях, которые были проведены весной и летом 1921 г.
В седьмой главе «Голод как национальная катастрофа, его особенности и первый опыт государственной помощи» представлены научные патологические и социальные параметры голода, его медицинская классификация с делением на варианты. Их два: добровольное исключение человеком пищевого энергоснабжения – лечебное дозированное голодание, и вынужденное недоедание, что наблюдается при социальном неравенстве, в период стихийных бедствий и т. д. Интерпретация, сформулированная председателем ВЦИК М. И. Калининым, «обозначала такое положение, когда нужда в пище достигает высшего предела и является уже неодолимой, безвыходной, как стихийная сила, когда население умирает не только от разного вида эпидемий, развивающихся на почве истощения, как тиф, туберкулёз и прочие болезни, заражающие людей даже и при хорошем питании, но и непосредственно от недостатка питания – голодной смертью».
В соответствии с представленной классификацией в главе рассматриваются первые случаи голодной смерти в феврале 1921 г. в Самарской губернии, анализируется пропагандистского характера циркуляр ЦК РКП(б) с вариантами мероприятий по оказанию помощи голодающим. Все предписания, включая обязанность десяти сытых кормить одного голодного, или 30 рабочим усыновить одного ребёнка, и т. д., на практике были неосуществимы. Но важно то, что этот документ даёт возможность для начала отсчёта острой фазы голода в Поволжье, что разрушает прежнюю официально сформулированную советскую концепцию о причинах голода в летней засухе, а не в предшествующей продовольственной политике. Её следствием стало постановление Президиума ВЦИК «Об организации комиссии ВЦИК по оказанию помощи сельскому населению, пострадавшему от неурожая в Рязанской, Калужской, Орловской, Тульской и Царицынской губерниях» во главе с М. И. Калининым.
Комиссия просуществовала с 1 марта по 23 июня 1921 г. Принимавшиеся решения носили закрытый характер и никакого влияния на положение в районах голодного бедствия не оказали, потому что основной формой неотложной помощи были лишь обещания об отмене или приостановке налога, что реально не изменяло положение крестьян уже ничего не имевших. Десятки миллионов людей оказались без продуктов питания, что даёт основание относить голод к явлению социальному. Его скрытый период в виде недоедания горожане стали испытывать с конца 1917 г. С начала 1919 г. тотальное изъятие методом развёрстки продовольствия и сырья из деревни сделало недоедание обычным состоянием и для крестьянского большинства. К концу 1920 г. голод стал уже явным, что руководство РСФСР подтвердило постановлением ВЦИК об организации выше названной комиссии. Вслед за этим заявленная в марте замена продразвёрстки налогом ситуацию усугубила ещё более. Неудачно проведённый весенний сев и несколько меньшее от обычной нормы количество осадков весной и в начале лета привели к тому, что явный голод охватил Поволжье и ряд смежных районов. При этом попытка распространить скрываемую от общественности деятельность комиссии ВЦИК на ряд новых регионов, результатов не дала.
Восьмая глава «Русская общественность и большевики: противостояние на почве иностранной помощи» посвящена сложным перипетиям, какими сопровождалось в Политбюро ЦК РКП(б) решение вопроса о закупках хлеба на заграничных рынках и обращении советского правительства за иностранной помощью для голодающих в Поволжье. Но наибольшей остроты противостояние и интриги достигли в связи с созданием, функционированием и прекращением деятельности общественных организаций по борьбе с голодом. Всё началось с 22 июня 1921 г., когда на совместном заседании делегатов VII Всероссийского съезда по сельскохозяйственному опытному делу с Московским обществом сельского хозяйства видный экономист и в прошлом государственный деятель С. Н. Прокопович предложил создать общественный комитет по борьбе с голодом. К этому времени послание Патриарха Тихона о помощи голодающим Поволжья, адресованное Западу, сняло завесу умолчания с голодной трагедии в РСФСР. Поэтому кремлёвскому руководству стало необходимым как-то реабилитироваться в глазах заграничной общественности и представить себя инициатором в начинаниях помощи голодающим перед своим народом. 28 июня, после получения от А. М. Горького проекта «Комиссии помощи голодающим», председатель СНК дал своё согласие на её создание. Вечером следующего дня Политбюро утвердило несколько изменённое название – «Всероссийский комитет помощи голодающим» (ВКПГ) под председательством Л. Б. Каменева. Однако это решение не стало окончательным. Только после трёх предварительных заседаний ВКПГ Политбюро ЦК РКП(б) постановило допустить и так называемых «буржуазных общественных деятелей», дав им не больше двух мест из семи в Президиуме ВКПГ. В ночь с 18 на 19 июля прошло «Специальное заседание Всероссийского комитета помощи голодающим», оформленное протоколом за № 1. Отсюда понятной становится обусловленность его непродолжительного существования. Подтверждением этого являются факты, связанные с созданием ещё одной структуры – «Центральной Комиссии помощи голодающим ВЦИК» (ЦК Помгол) под председательством М.И.Калинина, предназначавшейся для решения идентичных задач. Её главное отличие от общественного ВКПГ заключалось в государственной принадлежности. По времени она возникла несколькими днями позже, но ранее в советской литературе без ссылок на источники первенство отдавали ЦК Помголу, хотя его заседание под первым номером состоялось только 22 июля 1921 г. Кроме того, надо обратить внимание на то, что из 16 человек второй комиссии 7 одновременно входили в ВКПГ, а Л. Б. Каменев и возглавлял его. Вместе с ним почётным председателем был избран В. Г. Короленко, а большинство составили виднейшие представители русского общества. Фактическое руководство осуществляли С. Н. Прокопович, Е. Д. Кускова, Н. М. Кишкин, по первым буквам фамилий которых советская пропаганда ВКПГ дала второе название – «Прокукиш».
Члены ВКПГ отличались устремлённостью быстрее найти пропитание для голодных с наименьшими потерями сил и времени в бюрократических советских структурах, тогда как лица из ЦК Помгола, сами являвшиеся высокопоставленной частью номенклатурной бюрократии, наоборот не могли что-либо сделать без учёта политической целесообразности. С раздражением советское руководство восприняло обращение общественности из ВКПГ за помощью к Патриарху Тихону, призыв которого был услышан на Западе.
Роспуск ВКПГ последовал вслед за подписанием 20 августа 1921 г. в Риге соглашения между правительством РСФСР и Американской Администрацией Помощи (ААП), в советских документах именовавшейся АРА. Накануне, 18 августа, Политбюро приняло решение отказать представителям ВКПГ в выезде за границу, а предложить «направиться на места в районы голодающих губерний для практической помощи голодающим». За отказом, ввиду бесполезности из-за отсутствия продовольствия, последовал арест «всех без изъятия членов (не-коммунистов) Комитета помощи», а в 1922 г. состоялось судебное решение по «Делу Всероссийского комитета помощи голодающим». Приговоры были вынесены суровые – вплоть до расстрела, которые позже заменили высылкой за границу. Судьба сложилась так, что начало поступления в РСФСР первых грузов с продовольствием из-за границы, спасительных для миллионов голодных, стало роковым для тех, чьи усилия для этого были решающими.
Девятая глава «Вклад Русской Православной Церкви в борьбу с голодом и атеистические мероприятия РКП(б) и советской власти» отражает наиболее трудный период голода в конце 1921 начале 1922 г., когда существенной была только помощь заграничных благотворительных организаций и Всероссийского Церковного Комитета помощи голодающим (ВЦКПГ). Столь значимая для спасения людей работа вплоть до декабря 1921 г. была «незаконна», потому что противоречила инструкции НКЮста о запрещении благотворительной деятельности всем религиозным объединениям. На практике этот запрет носил расширительный характер, потому что 20 апреля 1921 г. от имени ЦК РКП(б) было направлено письмо губернским и областным комитетам РКП(б) со строгим указанием, что «в рабочем государстве при организации государственной помощи обеспечение трудящихся такого рода "благотворительностью" принципиально и совершенно недопустимо». В сложной ситуации, угрожавшей основам власти большевиков, они на короткое время изменили тактику. В секретной директиве ЦК РКП(б), направленной на места в сентябре 1921 г., указывалось, что «переживаемый период меньше всего является удобным для выдвижения на первый план антирелигиозной борьбы». Поэтому 8 декабря ВЦИК официально разрешил РПЦ проводить сбор пожертвований для голодавших.
На дозволение советской власти представители высшего церковного руководства сразу «откликнулись и вошли в сношение с ЦК Помгол». Но там долго медлили и только 1 февраля 1922 г. дали согласие, в соответствии с которым контроль за деятельностью православного духовенства и распределением пожертвований передавался в руки местных Комиссий помощи голодающим. К этому времени ВЦКПГ собрал около 9 млн рублей, не считая ювелирных изделий, золотых монет и помощи натурой. Но спустя месяц церковная организация была признана советским правительством излишней, а собранные денежные суммы переданы в ЦК Помгол.
Православное движение помощи голодавшим не входило в планы советских властей. Более того, тяжёлый экономический кризис, переросший в голодное бедствие на значительной территории РСФСР, в начале 1922 г. неожиданно открылся возможностью проведения антицерковной акции. Опыт в деле экспроприирования церковного имущества накапливался ещё с 1918 г. На рубеже 1921–1922 гг. руководство РКП(б) и советской власти продолжили попытки как-то упорядочить политику прямых экспроприаций имущества церковных организаций. 27 декабря 1921 г. ВЦИК принял декрет о судьбе «колоссальных ценностей, находящихся в церквах и монастырях», отразивший начало изменений в характере принимавшихся решений. 23 февраля 1922 г. последовал декрет ВЦИК об изъятии церковных ценностей на нужды голодающих. Его формулировки были такими, как будто церковь вообще никакой помощи в борьбе с голодом не оказывает и даже многое скрывает. Говорилось об изъятии всех ценностей, какие якобы существенно не затронут интересы культа. Такая расплывчатая формулировка давала возможность забрать практически всё.
Несправедливость была вопиющая. 15 марта в Шуе при изъятии церковных ценностей красноармейцы и ЧОН применили оружие, что привело к гибели 5 и ранению 15 верующих. Большевистские вожди использовали это как повод и перешли к жёстким репрессиям. 19 марта В. И. Ленин, сопроводив припиской «Строго секретно. Просьба ни в коем случае копий не снимать», направил письмо чрезвычайной важности «Товарищу Молотову для членов Политбюро». Основной смысл послания заключался в словах: «Дать самое решительное и беспощадное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий».
Так, запущенному процессу изъятия церковных ценностей был добавлен чёткий ориентир. На следующий день Политбюро согласилось с ленинским предложением. 3 апреля 1922 г. состоялось секретное «совещание Пленума ЦК Помгола ВЦИК совместно с делегатами XI партийного съезда из голодных губерний». В постановлении того собрания было записано: «Просить ЦК РКП принять меры к благополучному доведению до конца голодной кампании… и обеспечить будущую реализацию церковных ценностей».
К концу 1922 г. сумма изъятого из церквей оценивалась специалистами в денежных знаках того времени цифрой чуть большей 8 трлн рублей. О том, что это близко к фактическим объёмам можно судить по оценкам Госбанка РСФСР, озвученным на закрытом заседании пленума ЦК Помгол ВЦИК 5 июля 1922 г. Но этим операция не закончилась. Изъятие продолжалось и на 1 августа 1923 г. оценочная сумма по официальным данным Ликвидационной комиссии ЦК Последгола ВЦИК составила 6 576 932 рублей 66 копеек в золотых рублях. При этом собранные церковные ценности пошли в первую очередь на саму кампанию по их изъятию. Об этом можно сожалеть, одновременно не упуская из виду главного, что это происходило вопреки воле иерархов РПЦ и желания её верных чад, чьи добровольные пожертвования вместе с насильственно взятым из церквей имуществом стали суммированным вкладом в борьбу с голодом.
Десятая глава «Испытание голодом: люди и власть в борьбе за выживание» освещает тяжёлое положение населения во время голода, духовно-нравственные изменения в общественной среде, неприязненные проявления к власти, сопровождавшиеся стихийными, но широкими по территории антиправительственными выступлениями крестьянских масс, что в партийно-советских кругах квалифицировалось как «бандитизм».
Информация о ситуации в голодавших регионах, поделённая на три группы, включает свидетельства самих голодавших, отчёты комиссий, наезжавших в зону бедствия, и материалы «Госинфсводок» и «Бандсводок ВЧК». В документах первой группы, наряду с описанием трагического состояния людей, как основная причина случившегося называется продовольственная развёрстка и сменивший её продналог. Из документов второй группы предстают страшные проявления голода: питание населения лебедой, корой от деревьев, глиной и прочими суррогатами. Они разрушительно сказывались на здоровье населения, сопровождались тяжёлыми заболеваниями и смертью. Матери, спасая детей, подбрасывали их к детским домам, оставляли на произвол судьбы на улицах, пристанях и железных дорогах. Беспризорность вылилась в бродяжничество голодных, холодных в своих жалких лохмотьях детей, заполнявших просёлочные дороги и города, просивших куски хлеба для поддержания жалкого существования. Третью группу документов составили сведения, которые чекисты по своим каналам собирали в местах бедствия для передачи в высшие партийно-государственные структуры власти. Эта информация, представленная в виде таблицы, однотипна предыдущей, но имеет большую ёмкость из-за тщательности фиксирования фактов и их обобщения по административно-территориальному принципу. Кроме того, свой отпечаток наложила нацеленность ВЧК на выявление антисоветских проявлений. Хорошо видно, что все регионы на почве голода были охвачены эпидемиями. Везде были зарегистрированы многочисленные факты массовой смертности от голода, а в половине административных единиц и случаи людоедства. Многочисленными стали самоубийства, иногда они происходили даже целыми семьями. Особое внимание представители государства обращали на проявления враждебности к себе, что было зафиксировано в 1/3 голодавших регионов. При этом повстанческое движение и восстания наблюдались даже чаще, чем глухое недовольство.
Нашло отражение кризисное состояние транспорта, где из-за недостатка топлива, паровозов и вагонов гибли переселенцы, в нужных количествах не могли доставляться грузы и фиксировались многочисленные факты хищения продовольствия, частыми были инциденты со срывом помощи заграничных организаций. В июне 1922 г. они обеспечивали питанием в Поволжских районах – 8 628 482 детей и взрослых, из них на долю АРА приходилось – 7 671 101 человек. В это время внутрироссийскую помощь получали 2 504 068 едоков. Если соотнести число питаемых в советских и иностранных столовых, то получается 1 к 3,5. По официальным данным ЦК Помгол на декабрь 1922 г. эта помощь составляла 60% от потребности. То есть даже по официальной статистике, подверженной тенденции к приукрашиванию, почти половина населения оставалась без пропитания. Помощь со стороны советского государства была не только для меньшего числа людей, но и уступала иностранной по качеству.
В главе приводятся сравнительные данные о рационах питания, калорийности и ассортименте продуктов в советских и иностранных столовых, о продовольственных пайках сотрудников продовольственных комиссий, советского и партийного аппарата. Отмечается отсутствие фактов о смертности коммунистов от голода, что было обусловлено специальными решениями РКП(б), исполняемыми государственными структурами. Одновременно называются их потери, по отдельным губерниям до 1/3 численного состава, в борьбе с так называемым «бандитизмом», по официальной лексике ставших «жертвами хаоса».
В одиннадцатой главе «Изменения в налоговом обложении крестьян во время голода» нашла отражение его взаимосвязь с размерами и количеством видов взимаемых налогов в период 1922–1925 гг. В это время вопрос о выполнении заданий по сбору налогов стоял на первых позициях в деятельности советских государственных и партийных структур, представлявших отчёты в ЦК РКП(б). С начала 1922 г. в них из регионов Поволжья постоянно звучала озабоченность невозможностью выполнения продналога, что объяснялось «условиями всё усиливающегося голода». Крестьяне реагировали нескрываемым ропотом возмущения, отказами от внесения и даже открытыми выступлениями, переходящими в погромы партийно-советских учреждений с посягательством расправы над их сотрудниками. По этой причине секретариат ВЦИК 16 июня 1922 г. постановил сохранить ранее введённое военное положение в ряде губерний РСФСР, куда из Поволжья попали Пензенская, Саратовская и Симбирская, утвердить военное положение, введённое постановлениями местных органов в Царицынской, Астраханской и Трудкоммуне немцев Поволжья, а также ввести военное положение в Самарской, Башкирской Республике и Калмыцкой Автономной Области. Это позволило, несмотря на предельную напряжённость крестьян, усилить административный нажим. В этом нажиме находила воплощение с классовых позиций оправдываемая нацеленность брать из деревни сырьё и продукты в максимальных объёмах и непрерывно, что решающим образом сказалось на тех изменениях в налоговом обложении крестьян, какие произошли в период голода. Из них в ряд существенных можно отнести трудгужевый налог, общегражданский и подворный налоги, промысловый сбор, а также целый ряд натуральных налогов, тогда же заменённых единым сельскохозяйственным налогом с устанавливаемыми в вышестоящих инстанциях разрядами урожайности. Для его уплаты деньгами крестьяне вынуждены были продавать продукты, а затем для своего потребления их же покупать по более высоким ценам. В случае замены налога, измерявшегося в ржаных единицах, другими культурами, он количественно возрастал или предполагал внесение ржи налогоплательщиком купленной. Кроме того, местные сельские, волостные и уездные властные структуры повсеместно вводили «самообложение» и «самовольные налоги», в связи с чем ни крестьяне, ни представители продовольственных органов не находили разницы в продналоге от продразвёрстки. Как и прежде налоговые изъятия стимулировались репрессивными мерами к неплательщикам через взыскания в двойном размере, многопроцентные пени, конфискацию имущества, содержание под стражей и пр. Особенно трудным было положение беженцев-обратников, возвращавшихся в места прежнего жительства и не освобождавшихся от внесения налогов.
Результатом таких мер в «Политическом отчёте ЦК на XII съезде РКП(б)» стали с пафосом прозвучавшие в апреле 1923 г. данные о 258 млн пудов зерновых культур, собранных в первую налоговую кампанию, что было на 6,2 млн пудов больше, чем в предыдущем сельскохозяйственном году. Отсюда становится ясно, что и голод не мог отступить. Трагедия продолжалась. В «Обзоре ГПУ о политическом и экономическом состоянии СССР» от 16 июля 1923 г. к голодающим были отнесены 32 губернии, области и республики. Из них наибольшее количество – 9 голодающих губерний дало Поволжье. Тогда же начался процесс свёртывания помощи заграничных организаций, которые, перейдя под бюрократический контроль «Заграничной Комиссии», стали заниматься только «распределением частных продовольственных посылок».
С отъездом иностранцев голод вновь стал внутрироссийской проблемой, которая с лета 1923 г. усугубилась из-за целого ряда новых мероприятий советской власти. В начале июня крестьяне узнали, что правительство выводить страну из тяжёлого положения решило именно с их помощью. Акцию с целью «укрепления Красной Армии… и создания сельского воздушного флота», что обозначило первые шаги к началу индустриализации, предприняли через Центральный комитет крестьянской общественной взаимопомощи, постановившего «отчислять по 25 пуд. зерна от каждого Комитета и дать Рабоче-Крестьянскому Правительству 2 500 000 пудов зерна на постройку 75 аэропланов».
Одновременно более тяжким бременем, чем отчисления на авиацию, стали первые советские займы, дополнившие налоговые повинности продолжавших голодать крестьян. Особую значимость советские руководители придавали двум из них – золотому и хлебному. О том, что не предполагалось брать во внимание положение изголодавшихся крестьян, говорят изменения в налоговом законодательстве, произошедшие 11 июля 1923 г. с принятием «Инструкции о порядке привлечения к ответственности за нарушение декрета об едином сельскохозяйственном налоге и о порядке возбуждения, направления и рассмотрения дел об этих нарушениях». В конце года крестьяне узнали о необходимости возврата под угрозой таких же санкций, как и за неуплату сельскохозяйственного налога, прежней государственной помощи семенами зерновых культур озимого посева 1922 г., ярового посева и картофеля весны 1923 г. с 12% увеличением в золотом исчислении по ценам Наркомата продовольствия. При столь значительной налоговой нагрузке подверженное голоду Поволжье не могло выполнять плановые задания, поэтому из губерний и республик шли постоянные ходатайства к правительству о «сложении недоимок» и «снижении налогов». Этим не только подтверждался продолжавшийся тяжёлый голодный кризис, но одновременно указывались и причины, которые голод вызвали. Из таблиц, представленных в этой главе, как в абсолютных цифрах, так и в процентном выражении, хорошо видно, что доля налоговых поступлений в государственном бюджете СССР с 1922/23 до 1925/26 финансового года, незначительно колеблясь, за исключением одного года, превышала половину доходной части.
Двенадцатая глава «Спад и последствия голода» показывает неустойчивость настроений в крестьянской среде в 1925 г., что было связано с тяжким налоговым бременем, порождавшим неуверенность в завтрашнем дне, несло страх перед новыми угрозами медленно отступавшего голода. Его прежние рецидивы вновь широко проявились, но так как ещё в августе 1923 г. высшее партийно-государственное руководство страны декларировало «победу» над голодом, сообщения об этом в газетах, тогда единственном источнике массовой информации, перестали появляться. Зато это бедственное состояние, остававшееся в Поволжье, не могли обходить советские спецслужбы. В Саратовской губернии по сообщениям чекистов количество голодающих достигло 300 тыс. человек, «на почве усиливающегося недоедания развиваются различные болезни». Однотипной была информация из других мест, гласившая, что «массового физического голодания в деревне нет, но имеется широкий слой крестьянства недоедающего, питающегося хлебом с примесью суррогатов, раскрывающего крыши на корм скоту». В Царицынской губернии доля таких хозяйств колебалась от 10 до 50 % по различным районам, а число нуждающихся в непосредственной помощи достигло 350 000 человек, то есть 30 % всего крестьянского населения. Наблюдались болезненные явления на почве голода и было от 2 до 4 случаев смерти в месяц на уезд. В сводках из Оренбургской губернии говорилось, что «ввиду недостатка семян крестьянство прибегает к продаже скота, пахотной земли и с/х инвентаря». С января «с хлеба на воду» перебивалось до 50% крестьян в Ульяновской губернии. Тревожными ожиданиями была наполнена жизнь самарских крестьян, значительная часть которых из-за «возбужденных ходатайств о сложении с/х налога с погибшей площади посевов в ожидании результатов налога не вносила». По медицинским обследованиям типичным для голодающих территорий был внешний вид людей: бледный цвет лица, отёчные опухоли. Такого характера фактов голодного бедствия, включая территорию от Украины до Дальнего Востока, в том числе губернии в центре европейской части России, Северный Кавказ, Поволжье и Сибирь не станет только в чекистской сводке от 25 июля 1925 г. Поэтому она даёт основание именно этой датой ограничивать продолжительность первого советского голода, что не является основанием для исключения его проявлений в каких-то узких территориальных и временных границах. Черта между обеспеченностью продуктами питания и их недостатком довольно условна. С этим, кстати, связано и мнение, что голод в странах с тоталитарными режимами повторяется с 10–12-летней цикличностью. Такой вывод можно считать вполне обоснованным, но с нашей точки зрения требующим серьёзной поправки. Советский голод был перманентным, то есть непрерывным, поэтому за цикличность можно воспринимать, скорее всего, незначительные паузы с неполной сытостью, что наблюдалось в короткие промежутки между голодными 1920-ми, 1930-ми, 1940-ми годами и балансированием на грани голода в ряду других лет ХХ в. И всё же большинство людей, пройдя через трудные годы, несмотря на усталость от революции, гражданской войны, голода и репрессий, смогли сохранить в себе силы и веру в будущее. Это нашло отражение в подъёме религиозных чувств, приобретении способности к ясному пониманию действительных ценностей в жизни.
В заключении подведены итоги диссертационной работы, которые подтверждают новизну предлагаемой концепции исследования голода 1919–1925 гг. в Поволжье и научную значимость выводов, выносимых на защиту.
Впервые в историографии на основе широкого круга источников был произведён всесторонний и комплексный анализ причин происхождения этого масштабного бедствия с эпицентром в Поволжье, исследованы его особенности и последствия. Голод был обусловлен реализацией программных положений РКП(б) по строительству социализма через разрушение базисных товарно-денежных отношений. Эта теоретическая основа базировалась на ряде ленинских положений, в основной ряд которых, кроме суждений о голоде и его последствиях как явлениях прогрессивных, облегчающих собственный приход к власти, вошли следующие: гегемония коммунистической партии, скрываемая декларацией о диктатуре пролетариата; утопическая идея всеобщего учёта производства и распределения продуктов; хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность с целью осуществления правила «кто не работает, тот не должен есть»; «добыча» хлеба методом реквизиций, ставших государственной нормой. При этом, если в сфере материального производства оплата была введена уравнительная, что подрывало всякую инициативу и делало бессмысленной интенсивность труда и высокое качество продукции, то выполнение плановых заданий по изъятию сырья и продуктов из деревни стали стимулировать через выдачу премий продовольствием, какое у крестьян брали. К тому же использовались административные меры воздействия на людей вплоть до физического насилия, что реализовывалось силовыми структурами через повсеместно создаваемые лагеря принудительных работ.
В крестьянском сознании тяжёлое положение было неразрывно связано с правящей партией и её вождями навязанной продовольственной развёрсткой. Эта форма взаимоотношений государства с производителями сельскохозяйственной продукции не только продолжила систему продовольственной диктатуры, введённой в 1918 г., но и сама с 1921 г. была усугублена переходом на продовольственный налог. Он, превзойдя развёрстку, как по видам изымаемых у крестьян продуктов, так и по их объёмам при прежних насильственных действиях за невнесение в полном размере, привёл к массовым жертвам, достигшим пика к весне 1922 г.
В диссертации впервые рассмотрены изменения на транспорте во взаимосвязи с голодом. Цикл советских реорганизационных мероприятий, включавший смену наркомов, создание окружных комитетов по перевозкам, округов путей сообщения и прочих структурных подразделений, ситуацию к лучшему не изменил. Перевод в 1919 г. крестьян на продовольственную развёрстку совпал с катастрофическим количеством поломок паровозов и подвижного состава на железной дороге. Острейшей стала проблема с топливом, включавшая недостаток дров даже в лесных районах. Зимой снежные заносы, весной размывы на путях сообщений переросли в неразрешимые трудности общегосударственного масштаба. Возможность пространственного перераспределения той незначительной доли продуктов, которая могла остаться у крестьян в каких-либо регионах страны, почти полностью исключалась. При этом заградительные отряды, борясь с «мешочниками», надолго останавливали изредка отправлявшиеся поезда и пароходы. В таком случае положение на транспорте становилось ещё одним фактором, неминуемо обрекавшим людей на голод.
Анализ решений центрального руководства страны и местных партийно-советских структур за 1920 г. показал, что они, будучи нацеленными на 100-процентный сбор развёрстки, хотя этого показателя и не достигли, всё же, при меньшем объёме валового производства всех видов продуктов в крестьянских хозяйствах, смогли изъять у крестьян больше, чем в предыдущий год. Особой трагичностью развёрстка сказалась на животноводстве, где ради выполнения плановых заданий по мясным поставкам на бойню отправляли не только молочное стадо, но и стельных коров, с приплодом овец, а также рабочий скот. В результате крестьянские семьи лишались и молока, и мяса, и тягловой силы.
Размах мероприятий по подготовке к весенней «великой посевной» кампании 1921 г. по своему масштабу был беспрецедентным. Список решений, принятых только на высшем государственном уровне, составили почти три десятка декретов, постановлений, предписаний, инструкций и циркулярных писем, в которых до деталей регламентировали подготовку к весеннему севу, его последовательность и параметры для подведения итогов. Цель всех решений была одна – понудить крестьян осуществить посев зерновых и других культур на максимальных площадях земли. При этом правительство, создав комитеты по расширению посевов и улучшению обработки земли (посевкомы), особые сельскохозяйственные советы и крестьянские комитеты, использовало всё те же методы продразвёрстки, включавшие принудительное изъятие семенного зерна, с классовых позиций внутриселенское и межселенское перераспределение, круговую поруку, жёсткие централизованные команды на начало сельскохозяйственных работ и т. д. Всё это дало нам возможность увидеть систему развёрстки в более широком спектре её реализации. Перечень продуктов, и так превышавший два десятка наименований, был дополнен развёрсткой на семена. Их принудительное изъятие подтолкнуло значительные массы крестьян на противостояние с властью и стало причиной нового обострения Гражданской войны в Поволжье, что естественным образом отразилось на весенних сельскохозяйственных работах. Конечный результат оказался диаметрально иным – вместо планировавшегося на 1921 г. увеличения засева на одну треть относительно года предыдущего, получили именно такого размера спад.
В работе с опорой на метеорологические наблюдения, впервые вводимые в научный оборот, сравниваются климатические условия 1920 и 1921 г., что позволяет опровергать ранее сложившееся мнение об исключительной засухе именно 1921 г. По целому ряду параметров, включая температуру, количество осадков и количество дождливых дней, что за пять месяцев весны и лета, то и в суммированном виде по двум соседствующим годам видно, что в 1921 г. средние температурные показатели лета были ниже, осадков больше, как и дней дождливых, чем в год предыдущий. Кроме того, выпадение дождей летом 1921 г. подтверждается и сообщениями с мест в партийно-советские инстанции, что раньше исследователи предпочитали не упоминать. По этим обстоятельствам засуху надо относить не к 1921, а к 1920 г. Отсюда вывод – главная причина кроется не в природном катаклизме или объективных условиях, на что в связи с катастрофическим ростом смертности с лета 1921 г. стали ссылаться официальные представители власти, а в характере мероприятий, государством проводимых.
В диссертации вскрываются подробности процесса принятия высшими партийно-советскими руководителями решения о переходе к продовольственному налогу, который на крестьянах отразился бльшими изъятиями продуктов и ростом числа голодающего сельского населения. Это было обусловлено тем, что продовольственная политика советского государства и с переходом на продналог сохранила свою прежнюю сущность, проявившуюся в следующих главных чертах: при декларировании меньших размеров продналога относительно развёрстки, за точку отсчёта брали не изъятия предыдущего года, а планы последующего; увеличивалось количество видов сырья и продуктов натурального обложения; не выполнялись объявлявшиеся обязательства о заблаговременном обнародовании точных ставок налога, что было и при развёрстке; сохранялся прежний продовольственный аппарат и практика использования уполномоченных из центра, военно-чекистских и милицейских формирований при сборе продналога; непоколеблемым остался принцип принуждения, реализуемый через систему наказания от многосуточного пребывания под административным арестом до многолетних заключений в тюрьмы с конфискацией имущества; сохранилось широкое использование и таких форм законом не предусматривавшегося принуждения как демонстрация военной силы, довольствие красноармейцев за счёт крестьян, не внёсших или плохо сдающих налог, военные постои, взятие заложников, закрытие рынков и др.; продналог собирался и в районах, объявляемых пострадавшими от голода, путём преобразования его в местный налог. В таких условиях рост катастрофических проявлений уже с зимы 1920/21 г. стал естественным отражением положения людей, у которых слово «голод» не только приобрело обыденный характер, но и стало более устрашающим по смыслу.
Исследование начальной стадии голодной катастрофы даёт основание говорить, что организация 17 февраля 1921 г. комиссии для оказания помощи крестьянству пяти губерний, включая Царицынскую из Поволжья, положения не изменило. Безрезультатно закончилась и попытка распространить её деятельность, скрываемую от общественности, на ряд новых регионов. Это было связано с тем, что её единственной формой помощи стали заявления об уменьшении размеров продовольственной развёрстки для централизованного фонда Наркомпрода с тех районов, которые получали статус голодающих, что реально не вело к улучшению положения населения уже ничего не имеющего. Когда летом 1921 г. голод охватил не только Поволжье, но и ряд смежных районов, то и там «помощь» обещанием о снятии продовольственного налога с озимых культур, голодающим крестьянам ничего не дала.
Важным аспектом исследования первого советского голода является деятельность русской общественности, вошедшей в состав ВКПГ и включившейся в борьбу за организацию иностранной помощи населению остро голодавших регионов страны. Именно это давало реальную надежду на спасение от голодной смерти миллионов людей, но и вызывало неприязнь высшего партийно-государственного руководства, которое пошло на создание параллельной государственной структуры – Центральной комиссии помощи голодающим при ВЦИК. Она, став преемницей «Комиссии ВЦИК по оказанию помощи сельскому населению, пострадавшему от неурожая», масштабную помощь голодавшим оказать не могла. В характере её деятельности повторялись особенности функционирования советского государственного аппарата, создававшегося для внерыночной экономики, которая методом продовольственной развёрстки вводилась в жизнь. Поэтому в условиях продолжавшего усугубляться голода правящие круги РСФСР были вынуждены пойти на полуторагодичное сотрудничество с западными общественными организациями, из которых основная часть помощи пришлась на правительственную организацию США – АРА («Американская Администрация помощи» – «American Relief Administration»).
Диссертация даёт основание для переосмысления роли Всероссийского Церковного Комитета помощи голодающим (ВЦКПГ) и обращения Патриарха Тихона, который первым донёс народам мира информацию об ужасах голода и призыв о помощи, нашедший душевный отклик, как в России, так и в других странах. Но набиравшее силу православное движение помощи голодающим не входило в политические планы советских властей. Более того, тяжёлый экономический кризис, переросший в голодное бедствие на значительной территории РСФСР, в начале 1922 г. был использован для проведения антицерковной богоборческой акции. Она, сопровождаемая жестокими репрессиями против духовенства и верующих, имела целью «провести изъятие церковных ценностей», без которых, по словам В. И. Ленина, «никакая государственная работа вообще, никакое хозяйственное строительство в частности», якобы были «совершенно немыслимы». Приводимые данные об изъятых ценностях, не оправдав ожиданий об их грандиозном количестве, чётко обозначили антицерковный партийный курс на формирование атеистического общества. Это, кроме физических, вылилось и в духовные страдания голодавших людей.
Из материалов диссертации предстаёт панорама ужаса, сопровождавшего голодающее Поволжье, когда смертность населения в отдельных сёлах и деревнях доходила до 95%, люди вымирали целыми семьями. Вся территория была охвачена холерными и другими эпидемиями. Везде происходили самоубийства вплоть до суицида целых семей. Не менее чем в половине населённых пунктов были зарегистрированы случаи людоедства и трупоедства. На этой почве открыто проявилась, переходя в повстанческое движение, враждебность крестьян к советской власти и коммунистам. Причины заключались не только в неумелой организации помощи со стороны государства, но и в массовых хищениях продуктов теми, кто к их распределению был причастен. Полной противоположностью этому была иным образом организуемая и по своим масштабам более объёмная помощь иностранных организаций.
Исследование даёт основание основным фактором продолжительного голода видеть изменения в налоговом обложении крестьян, которые, с переходом на продовольственный налог, в 1922–1925 гг. стали терять значительно большую, чем прежде, долю производимых в хозяйстве продуктов. Существенные потери вызывал трудгужевый, общегражданский и подворный налоги, промысловый сбор, а также целый ряд натуральных налогов, тогда же заменённых единым сельскохозяйственным налогом с устанавливаемыми в вышестоящих инстанциях разрядами урожайности. Для его уплаты деньгами крестьяне вынуждены были продавать продукты, а затем для своего потребления их же покупать по более высоким ценам. В случае замены налога, измерявшегося в ржаных единицах, другими культурами, он количественно возрастал или предполагал внесение ржи налогоплательщиком купленной. Серьёзным довеском, опустошающим крестьянский бюджет, стали золотой и хлебный займы, грабительская по сути, денежная реформа и дополнительные сборы хлеба на нужды индустриализации. Кроме того, местные властные структуры разных уровней повсеместно вводили различного рода «отбывочные» повинности, «самообложение» и «самовольные налоги». Все перечисленные изъятия распространялись и на бедствующие регионы, отягчаемые ещё и необходимостью возврата крестьянством семенной ссуды.
В конечном итоге диссертация позволяет ставить голод 1919–1925 гг. в ряд трагических событий истории России ХХ в. Он обернулся не менее чем шестью миллионами погибших, ростом заболеваемости во всех возрастных группах населения и сокращением продолжительности жизни. В неразрывной связи с этим были потери общества в целом и большинства граждан, как в плане материального обеспечения жизни, так и в духовно-нравственной сфере. Урон оказался невосполнимым в первую очередь для русской деревни. Если в начале 1919 г. партия большевиков признавала, что «как город, так и деревня стоят перед непосредственной опасностью вырождения и гибели», то к середине 1920-х годов для поволжской деревни это стало реальностью. В этом контексте история первого советского голода яркий пример того, к чему может привести государственная политика, игнорирующая интересы деревни и её тружеников.
Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:
Монография:
1. Поляков В. А. Голод в Поволжье, 1919–1925 гг.: происхождение, особенности, последствия: Монография. – Волгоград: Волгоградское научное издательство, 2007. –735 с. (усл. печ. л. 42,7).
Работы, опубликованные в изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки Российской Федерации:
2. Поляков В. А. Большевики и борзые (особенности интернациональной охоты) // Новый исторический вестникъ. 2002. № 1(6). С. 55–64 (0,75 п. л.); Новый исторический вестник: Избранное, 2000–2004. / Отв. ред. С. В. Карпенко. – М.: Изд-во Ипполитова, 2004. С. 127–138 (0,75 п. л.).
3. Поляков В. А. Поволжский голод начала 1920-х гг. (К историографии проблемы) // Новый исторический вестникъ. 2005. № 1(12). С. 36–49 (0,85 п. л.).
4. Поляков В. А. Комиссия М. И. Калинина: Из истории государственной помощи голодающим (1921 г.) // Новый исторический вестникъ. 2007. № 2(16). С. 119–133 (1,5 п. л.).
5. Поляков В. А. Проблема методологии в историческом исследовании: размышления к постановке вопроса // Вестник Саратовского государственного социально-экономического университета. 2009. № 4(28). С. 210–214 (0,52 п. л.).
6. Поляков В. А. Российская деревня в 1922 году: апогей голода – первый итог продналога // Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 12(150). История. Вып. 31. С. 69–78 (0,95 п. л.).
7. «Великая посевная» кампания 1921 г. – пролог голода в Поволжье // Власть. 2009. № 9. С. 141–143 (0,4 п. л.).
8. Поляков В. А. Российская общественность и иностранная помощь голодающим в 1921 г. // Вопросы истории. 2009. № 12. С. 3–23 (1,75 п. л.).
9. Поляков В. А. Голод первой половины 1920-х гг. в советской историографической традиции // Вестник РГГУ. 2009. № 17/09. Серия «Исторические науки. История России». С. 228–236 (0,7 п. л.).
Работы, опубликованные в материалах всероссийских и международных симпозиумов и конференций
10. Поляков В. А. Почему не могла состояться новая экономическая политика? // История Советской России: Новые идеи, суждения. Тезисы докладов республ. науч. конф. Ч. 1. – Тюмень, 1991. С. 95–97 (0,25 п. л.).
11. Поляков В. А. Почему не состоялся переход к рыночным отношениям в начале 1920-х годов // История советской России: новые идеи, суждения. Тезисы докладов второй республ. науч. конф. Ч. 2. – Тюмень, 1993. С. 7–9 (0,25 п. л.).
12. Поляков В. А. К вопросу о продолжительности первого советского голода в 1920-е годы: на материалах Поволжья // Проблемы аграрной истории и крестьянства Среднего Поволжья: Сб. материалов VI региональной науч. конф. историков-аграрников Среднего Поволжья. – Йошкар-Ола: МарГУ, МарНИИ, 2002. С. 328–334 (0,4 п. л.).
13. Поляков В. А. Голод в Поволжье и его взаимосвязь с развёрсткой и продналогом // Динамика и темпы аграрного развития России: инфраструктура и рынок. XXIX сессия Симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. Тезисы докладов и сообщений (Орёл, 21–25 сентября 2004 г.) – М.: Издательский центр Института российской истории РАН, 2004. С. 117–119 (0,15 п. л.).
14. Поляков В. А. Российские железные дороги в 1917–1918 гг.: последствия отказа от либеральных принципов управления // «Новая Россия»: Власть, общество, управление в контексте либеральных ценностей: Материалы междунар. науч. конф. Москва, 22 марта 2004 г. – М.: РГГУ, 2004. С. 79–84 (0,65 п. л.).
15. Поляков В. А. Голод в Поволжье и его взаимосвязь с развёрсткой и продналогом // Динамика и темпы аграрного развития России: инфраструктура и рынок. Материалы XXIX сессии Симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. – Орёл: ОГУ, 2006. С. 384–399 (1,15 п. л.).
16. Поляков В. А. Поволжская деревня в 1925 г.: последствия голода и крестьянские настроения // Неземледельческая деятельность крестьян и особенности российского социума. XXX сессия Симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. Тезисы докладов и сообщений. Тула, 19–23 сентября 2006 г. – М.: Институт российской истории РАН, 2006. С. 108–110 (0,28 п. л.).
17. Поляков В. А. Реализация продналога и голод в Поволжье в начале 1920-х гг. // Политические и социокультурные аспекты современного гуманитарного знания: Материалы Российского межвузовского науч. семинара. Вып. 2. – Саратов: Изд-во «Саратовский источник», 2006. С. 93–97 (0,35 п. л.).
18. Поляков В. А. Проблема голода в аграрной истории: итоги и перспективы // Актуальные проблемы аграрной истории Восточной Европы: историография; методы исследования и методология; опыт и перспективы. XXXI сессия Симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. Тезисы докладов и сообщений. Вологда, 23–26 сентября 2008 г. М.: РАН, 2008. С. 121–122 (0,12 п. л.).
19. Поляков В. А. Проблема голода в аграрной истории: итоги и перспективы // Актуальные проблемы аграрной истории Восточной Европы: историография, методы исследования и методология, опыт и перспективы: Материалы XXXI сессии Симпозиума по аграрной истории Восточной Европы. В 2-х кн. Кн. 2. – Вологда: изд-во ВГПУ, 2009. С. 124–130 (0,42 п. л.).
20. Поляков В. А. Ленинский «трудодень»: налоговая нагрузка на крестьян и голод в начале 1920-х годов // Государственная власть и крестьянство в конце XIX – начале XXI века: сборник научных статей. – Коломна: Коломенский государственный педагогический институт, 2009. С. 187–192 (0, 29 п. л.).
21. Поляков В. А. Принудительный труд как фактор, сближавший рабочих и крестьян в начале 1920-х годов // Проблемы изучения взаимосвязей города и деревни Среднего Поволжья: материалы II Всероссийской (Х межрегиональной) конференции историков-аграрников Среднего Поволжья (г. Йошкар-Ола, 20–21 ноября 2008 г.) – Йошкар-Ола, 2009. С. 321–327 (0,35 п. л.).
Работы, опубликованные в других научных изданиях
22. Поляков В. А. Голод в Царицынской губернии в начале 1920-х годов // Вопросы краеведения: Материалы краевед. чтений. Вып. I. – Волгоград, 1991. С. 150–156 (0,45 п. л.).
23. Поляков В. А. «Новая экономическая политика» – одиозный партийный миф // Дискуссионные проблемы Отечественной истории. Материалы науч.-практич. конф. «Дискуссионные проблемы Отечественной истории в вузовском и школьном курсах». – Арзамас: АГПИ, 1994. С. 125–133 (0,65 п. л.).
24. Поляков В. А. Ленинский «НЭП» – атеистический удар по нравственным силам народа // Христианство: вехи истории. – Волгоград: ВолГУ, 1996. С. 42–46 (0,3 п. л.).
25. Поляков В. А. Советская власть и Русская Православная Церковь // Мир Православия. – Волгоград: ВолГУ, 1997. С. 79–84 (0,35 п. л.).
26. Поляков В. А. Советская власть и голод в 1920-е годы: реакция народных масс (На примере Урюпинской Христорождественской церкви) // Мир Православия. Вып. 2. – Волгоград: ВолГУ, 1998. С. 76–82 (0,45 п. л.).
27. Поляков В. А. Немецкий вопрос в деле районирования Нижнего Поволжья в 1920-е годы // Сарепта и народы Поволжья в истории России (Проблемы взаимодействия национальных культур): Науч. сборник. – Волгоград: «Старая Сарепта», 1998. С. 19–23 (0,27 п. л.).
28. Поляков В. А. А был ли Великий почин? (К вопросу о коммунистических субботниках и воскресниках) // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Философия. Вып. 4, 1999. С. 32–42 (0,98 п. л.).
29. Поляков В. А. Русская Православная Церковь и международная помощь во время первого советского голода в 1920-е годы // Мир Православия: Сб. науч. статей. Вып. 3. – Волгоград: ВолГУ, 2000. С. 183–193 (0,65 п. л.).
30. Поляков В. А. К вопросу о характере коммунистического труда в 1920-е годы (на материалах Поволжья) // Проблемы взаимодействия национальных культур в Нижнем Поволжье. 1999 г. – Волгоград: «Старая Сарепта», 2001. С. 60–62 (0,3 п. л.).
31. Поляков В. А. Ленинская теоретическая и практическая деятельность и проблема обусловленности первого советского голода в ХХ веке // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. Вып. 7. 2002. С. 85–97 (1,45 п. л.).
32. Поляков В. А. К вопросу об историографии поволжского голода 1920-х годов // Сарепта и народы Поволжья в истории и культуре России. 2001 г. – Волгоград: ООО «Фирма Л. Б. Ф.», 2002. С. 120–125 (0,35 п. л.).
33. Поляков В. А. К вопросу о хронологических рамках первого советского голода: на материалах Поволжья // Историческое и этнокультурное развитие Нижнего Поволжья. 2002 г. – Волгоград: ООО «Литера», 2003. С. 172–178 (0,4 п. л.).
34. Поляков В. А. Аграрная политика большевиков в 1919–1920 гг. (На материалах Поволжья) // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. Вып. 9. 2004. С. 134–140 (0,74 п. л.).
35. Поляков В. А. Разруха на транспорте и голод в Поволжье в начале 1920-х гг.: взаимная обусловленность // Проблемы политической и социально-экономической истории России. – Н. Новгород – Арзамас: ННГУ – АГПИ, 2004. С. 242–261 (1,15 п. л.).
36. Поляков В. А. Продовольственная развёрстка и её последствия для экономики: на материалах Поволжья. 1920–1921 гг. // Экономический журнал. 2005. № 9. С. 135–160 (1,5 п. л.).
37. Поляков В. А. Голодный 1921 год в Поволжье и особенности перехода от продразвёрстки к продналогу // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. Вып. 10. 2005. С. 6–20 (1,45 п. л.).
38. Поляков В. А. Отечественная и зарубежная историография о поволжском голоде 1920-х годов // Аграрное развитие и продовольственная политика России в XVIII–ХХ веках: проблемы источников и историографии. – Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2007. С. 259–271 (0,75 п. л.).
39. Поляков В. А. Голод в Поволжье: первый опыт государственной помощи в 1921 году // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. Выпуск 12. 2007. С. 18–32 (1,5 п. л.).
[1] Диуф Жак. Зерно безопасности // Российская газета. 2009. 5 июня.
[2] См., например: Кондрашин В. В. Голод 1932–1933 годов: трагедия российской деревни. М., 2008.
[3] См.: Кондрашин В. В. Голод 1932–1933 гг. в деревнях Поволжья // Вопросы истории. 1991. № 6. С. 176–182; Осокина Е. А. Жертвы голода 1933 года: сколько их? (Анализ демографической статистики ЦГАНХ СССР) // История СССР. 1991. № 5. С. 18–26.
[4] См.: История советского крестьянства. В 5 т. Т. 4. Крестьянство в годы упрочения и развития социалистического общества, 1945 – конец 50-х годов. М., 1988. С. 183.
[5] См.: Волков И. М. Засуха, голод 1946–1947 годов // История СССР. 1991. № 4. С. 3–19; Зима В. Ф. Голод в России 1946–1947 годов // Отечественная история. 1993. № 1. С. 35–52; Его же. Голод в СССР 1946–1947 годов: (Происхождение и последствия): Дис. …д-ра ист. наук: 07.00.02. М., 1996.
[6] См.: Лексин Ю. Первый перелом // Знание-сила. 1988. № 11. С. 70.
[7] См.: Троцкий Л. Д. На борьбу с голодом!: (Речь, произнесённая 9 июня 1918 г. на народном собрании в Сокольниках). М., Пг., 1918; Ярославский Е. ПОЧЕМУ У НАС В РОССИИ ГОЛОД и КАК с НИМ БОРОТЬСЯ? (Простая беседа с крестьянином). Госиздат: Самарское отделение, 1921. С. 5; Антонов-Овсеенко. Спешите на помощь умирающим от голода! М., 1922. С. 3–4; Его же. Закрепим нашу победу! Слово к рабочим и крестьянам председателя конференции голодающих губерний. М., 1922. С. 3, 6–7, 9; и др.
[8] Покровский М. Советская глава нашей истории // Коммунист. 1988. № 16. С. 89.
[9] См.: Ландер К. И. АРА // Большая Советская Энциклопедия. Т. 3. М., 1926. С. 190–192.
[10] См.: Мстиславский С. Д. Голод // Большая Советская Энциклопедия. Т. 17. М., 1930. С. 463.
[11] История Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков). Краткий курс. Одобрен ЦК ВКП(б). 1938 год. М., 1955. С. 237, 248.
[12] См.: Коган А. Н. Антисоветские действия Американской администрации помощи (АРА) в Советской России в 1921–22 гг. // Исторические записки. Т. 29. М., 1949. С. 5–23; Машин М. Д. Борьба советской власти с голодом в 1921–1922 гг. Дис. … канд. ист. наук. М., 1955.
[13] См.: «АРА» // Большая Советская Энциклопедия. 2-е изд. Т. 2. М., 1950. С. 582; Голод // Большая Советская Энциклопедия. 2-е изд. Т. 11. М., 1952. С. 623–626.
[14] См.: Вернадский Г. В. Русская история. Учебник. М., 1997. С. 331–385; Он же. Ленин – красный диктатор / Пер. с англ. В. С. Антонова. М., 1998. С. 273.
[15] Прокопович С. Н. Народное хозяйство СССР. В 2 т. Т. I. Нью-Йорк, 1952. С. 59, 161.
[16] См.: Геллер М., Некрич А. История России 1917–1995: в 4 т. Т. 1: Утопия у власти. Кн. 1: Социализм в одной стране. М., 1996. С. 125–126.
[17] См.: Степанов (Русак) В. Изъятие церковных ценностей // ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои / Под ред. И. В. Добровольского. – Франкфурт/Майн – Москва, 1999. С. 297–304.
[18] См.: Данилов В. П. Динамика населения СССР за 1917–1929 гг. (Опыт археографического и источниковедческого отбора данных для реконструкции демографического процесса) // Археографический ежегодник за 1968 год. М., 1970. С. 246.
[19] См.: Поляков Ю. А. 1921-й: победа над голодом. М., 1975; Поляков А. А. Диверсия под флагом помощи. М., 1985.
[20] Трапезников С. П. Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос: в 2 т. 2-е, доп. изд. Т. 2. Исторический опыт КПСС в осуществлении ленинского кооперативного плана. М., 1976. С. 40.
[21] См.: История Коммунистической партии Советского Союза: в 6 т. Т. 4. Коммунистическая партия в борьбе за построение социализма в СССР. 1921–1937 гг. Кн. 1 (1921–1929 гг.). М., 1970. С. 135–141.
[22] См.: История советского крестьянства: в 5 т. Т. 1. Крестьянство в первое десятилетие Советской власти, 1917–1927. М., 1986. С. 228.
[23] Хенкин Е. М. Очерки истории борьбы Советского государства с голодом (1921–1922 гг.). Красноярск, 1988. С. 11.
[24] См.: Дробижев В. З. У истоков советской демографии. М., 1987. С. 88, 90–91.
[25] См.: Данилов В. П. Какой была международная помощь // Аргументы и факты. 1988. № 19. С. 6.
[26] Данилов В. Аграрная политика РКП(б) – ВКП(б) в 20–30-х годах. «Очерки истории КПСС»: концепция, подходы, контуры. // Коммунист. 1990. № 16. С. 90.
[27] См.: Конквест Р. (США). Жатва скорби (глава из книги) // Вопросы истории. 1990. № 1. С. 137–160.
[28] Конквест Р. Террор голодом (1989 г.) / Пер. с англ. И. Л. Бунича // Бунич И. Л. Золото партии. СПб., 1994. С. 347.
[29] См.: Костиков В. Прожить проклятый год… // Совершенно секретно. 1990. № 6. С. 9–11, 29; Апаликов В. Чёрная година // Нива. 1990. № 2. С. 38–39.
[30] См.: Кулешов С. Лукуллов пир // Родина. 1991. № 9–10. С. 71–76; Поляков В. А. Голод в Царицынской губернии в начале 1920-х годов // Вопросы краеведения: Материалы краеведческих чтений. Вып. 1. Волгоград, 1991. С. 150–156;
[31] См.: Герман А. А. Немецкая автономия на Волге. 1918–1941. Ч. 1.Автономная область. 1918–1924. Саратов, 1992. С. 53, 66. Ч. 2. Автономная республика, 1924–1941. Саратов, 1994. С. 10.
[32] См.: Поликарпов В. В. Немцы Поволжья и голод 1921 года [The Russian Review (Columbus), 1992, № 4] // Вопросы истории. 1993. № 8. С. 181–182.
[33] См.: Лонг Д. Поволжские немцы и голод в начале 20-х годов // История России: диалог российских и американских историков. Материалы российско-американской научной конференции (г. Саратов, 18–22 мая 1992 г.). Саратов, 1994. С. 127, 134.
[34] См.: Винс О. В. Смертность населения АОНП от голода в 1921–1922 гг. // Культура русских и немцев в Поволжском регионе. (Результаты комплексного междисциплинарного гуманитарного исследования). Вып. 1: История, теория, культура. Саратов, 1993. С. 62–69; Его же. Помощь иностранных организаций голодающим автономной области немцев Поволжья в 1921–1922 гг. // Там же. С. 69–82; Завадская Э. Нансен и Россия // Знание-сила. 1993. № 11. С. 133, 135; и др.
[35] См.: Головченко В. И. Деятельность комсомольских организаций Поволжья по преодолению голода и его последствий в 1921–1922 гг. Автореферат дис. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Саратов, 1992. С. 15.
[36] См.: Васильева О. Ю., Кнышевский П. Н. Красные конкистадоры. М., 1994. С. 153–206.
[37] Кристкалн А. М. Голод 1921 г. в Поволжье: (Опыт современного изучения проблемы). Дис. … канд. ист. наук. М., 1997. С. 206–207.
[38] См.: Бадмаева Е. Н. Борьба с массовым голодом и его последствиями в Калмыкии, 1921–1924 гг. Дис. … канд. ист. наук. Элиста, 2001. С. 156.
[39] См.: Нарский И. В. Жизнь в катастрофе: Будни населения Урала в 1917–1922 гг. М., 2001. С. 93–94.
[40] См.: Бадретдинова М. М. Восстановление промышленности // История Оренбуржья. Учеб. пособие. Оренбург, 1996. С. 217–222; Лабузов В. А. Сельское хозяйство // Там же. С. 222–225; Поляков В. А. Советская власть и голод в 1920-е годы: реакция народных масс (на примере Урюпинской Христорождественской церкви) // Мир Православия: Сб. науч. статей. Вып. 2. Волгоград, 1998. С. 76–82; Его же. Русская Православная Церковь и международная помощь во время первого советского голода в 1920-е годы // Мир Православия: Сб. науч. статей. Вып. 3. Волгоград, 2000. С. 183–193; Редькина О. Ю. Религиозные организации и голод в Царицынской губернии 1921–1922 гг. (по материалам местной периодической печати) // Там же. С. 194–225; и др.
[41] См.: Малова Н. А. Миграционные процессы в немецком Поволжье в период голода 1920–1922 гг. // Немцы России в контексте отечественной истории: общие проблемы и региональные особенности. М., 1999. С. 174–184; Чуканов И. А. Политика большевиков Среднего Поволжья в голодные 1918–1921 годы // Вопросы истории. 2001. № 3. С. 128–134; Орлов В. В. Голод 1920-х годов в Чувашии: причины и последствия // Отечественная история. 2008. № 1. С. 106–117.
[42] См.: Мизель П.-К., Фёдорова Н. Голодомор в Поволжье // Родина. 1998. № 1. С. 76–77.
[43] См.: Макаров В., Христофоров В. Гангстеры и филантропы // Родина. 2006. № 8. С. 79–85; Усманов Н. Паломничество смерти // Родина. 2009. № 11. С. 72–74; Космачёва Т. С. Государственные и общественные организации России и зарубежья в борьбе с голодом 1921–1922 гг. на Южном Урале. Автореферат дис. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. Самара, 2009. –20 с.
[44] См.: Андреев Е. М., Дарский Л. Е., Харькова Т. Л. Население Советского Союза. 1922–1991. М., 1993. С. 118; Исупов В. А. Демографические катастрофы и кризисы в России в первой половине ХХ века: Историко-демографические очерки. Новосибирск, 2000. С. 67–68; Эрлихман В. В. Потери народонаселения в ХХ веке. Справочник. М., 2004. С. 19.
[45] См.: План электрификации РСФСР: Доклад VIII съезду Советов Государственной комиссии по электрификации России. 2-е изд. М., 1955; Генеральный план НКЗема РСФСР. 1922 г. // Российский государственный архив экономики. Ф. 478. Оп. 2. Д. 156.
[46] См.: Клибанов А. И. А. С. Лаппо-Данилевский – историк и мыслитель // Лаппо-Данилевский А. С. История русской общественной мысли и культуры XVII–XVIII вв. М., 1990. С. 257–259; Отечественная история: История России с древнейших времён до 1917 года: Энциклопедия. Т. 3: К – М. М., 2000. С. 282–284.
[47] См., например: Голод // Популярная медицинская энциклопедия. В 1 т. Аборт – Ящур. М., 1987. С. 139–141; Николаев Ю. С., Нилов Е. И., Черкасов В. Г. Голодание ради здоровья. 2-е изд., доп. М., 1988. С. 57–58.
[48] См.: Источниковедение: Теория. История. Метод. Источники российской истории: Учеб. пособие / И. Н. Данилевский, В. В. Кабанов, О. М. Медушевская, М. Ф. Румянцева. М., 1998. С. 9.
[49] См.: Ленин В. И. Отчёт о политической деятельности ЦК РКП(б) 8 марта (1921 г.) // Полн. собр. соч. Т. 43. С. 11.
[50] См.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. 1870–1924. Т. 1–12. М., 1970–1982.
[51] См.: В. И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922 гг. М., 2000.
[52] См.: Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК (1898–1986). 9-е изд., доп. и испр. Т. 2. 1917–1922. М., 1983; Т. 3. 1922–1925. М., 1984.
[53] См.: Декреты Советской власти. Т. 2–13. 17 марта 1918 г. – 31 марта 1921 г. М., 1959–1989; Декреты Советской власти. Т. 14. Апрель 1921 г. М., 1997; Декреты Советской власти. Т. 15. М., 1999; Декреты Советской власти. Т. 16. М., 2004.
[54] См.: Советская деревня глазами ВЧК – ОГУ – НКВД. 1918–1939. Документы и материалы. В 4 т. Т. 1. 1918–1922 гг. Т. 2. 1923–1929 гг. / Под ред. А. Береловича, В. Данилова. М., 1998, 2000.
[55] См.: Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941. Документы и фотоматериалы. М., 1996; Архивы Кремля: в 2 кн. Кн. 1, 2. Политбюро и церковь. 1922–1925 гг. М. – Новосибирск, 1997, 1998.
[56] См.: Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти, 1917–1943. Сб. в 2-х ч. / Сост. М. Е. Губонин. М., 1994.
[57] См.: Письма во власть. 1917–1927: Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и большевистским вождям. М., 1998.
[58] См.: Поляков В. А. Аграрная политика большевиков: от продразвёрстки к голоду (глава в учебнике) // История России (Гражданская война в России, 1917–1922): Учебно-методический модуль / Отв. ред. С. В. Карпенко; М-во образования и науки Рос. Федерации, Рос. гос. гуманитарный ун-т. М., 2004. С. 382–411; Его же. Аграрная политика большевиков: от продразвёрстки к голоду (глава в учебнике) // Гражданская война в России, 1917–1922: Лекции и учебно-методические материалы / Отв. ред. С. В. Карпенко. М., 2006. С. 319–349.
