Становление и развитие советской системы политического контроля в 1917-1953 гг. (на примере среднего поволжья)
На правах рукописи
ВОЛОДИНА НАТАЛЬЯ АНАТОЛЬЕВНА
СТАНОВЛЕНИЕ И РАЗВИТИЕ СОВЕТСКОЙ СИСТЕМЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО КОНТРОЛЯ В 1917-1953 гг.
(на примере Среднего Поволжья)
Специальность 07.00.02 – Отечественная история
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
доктора исторических наук
Москва - 2010
Работа выполнена на кафедре истории факультета социологии, экономики и права Московского педагогического государственного университета
Научный консультант: доктор исторических наук, профессор
ХАУСТОВ Владимир Николаевич
Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор
ЗДАНОВИЧ Александр Александрович
доктор исторических наук, профессор
ЧЕРНОБАЕВ Анатолий Александрович
доктор исторических наук
ШИНИН Олег Васильевич
Ведущая организация: Московский государственный университет
им. М.В. Ломоносова
Защита состоится 19 апреля 2010 г. в 11.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.154.01 при Московском педагогическом государственном университете по адресу: 117571, Москва, проспект Вернадского, д. 88, кафедра истории факультета социологии, экономики и права МПГУ, ауд. 817.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Московского педагогического государственного университета по адресу: 119992, ГСП-2, Москва, ул. Малая Пироговская, д.1.
Автореферат разослан «___»__________________ 2010 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета Киселева Л.С.
I. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ИССЛЕДОВАНИЯ
Актуальность темы исследования.
Современные глубокие общественные преобразования в России требуют переосмысления исторического прошлого страны и, прежде всего, советского этапа истории, наложившего беспрецедентный по своим масштабам отпечаток на отечественную государственность, общество и массовое сознание. Тщательный и непредвзятый анализ специфики советской истории, с ее приоритетом политико-идеологических факторов над всеми остальными, со стремлением правящей партии и сросшегося с ней государства максимально контролировать все стороны жизнедеятельности общества и человека позволит выявить, оценить факторы, затрудняющие или прямо дестабилизирующие развитие страны.
Политический контроль является неотъемлемой характеристикой любого государства. Решающее значение имеют масштабы, формы и методы его реализации. По всем этим параметрам, по своей цельности и разветвленности советская система политконтроля не имела исторических прецедентов. Резкой интенсификации процесса становления политического контроля в советскую эпоху и обретению им своих качественно новых характеристик способствовал ряд факторов. Среди них, прежде всего, стоит отметить большевистскую идеологию, требовавшую максимальной мобилизации всех сил и ресурсов страны для строительства социализма и технический прогресс, расширивший возможности контроля, манипулирования информационным пространством.
Весьма злободневным представляется изучение исторического опыта политического контроля и с точки зрения определения пределов допустимого воздействия государства средствами политического контроля на общество.
Еще одним аспектом, определившим актуальность исследования данной проблемы, является международный. В XX в. влияние масс на социально-политические процессы существенно усилилось. В связи с этим возрос интерес к методам политического контроля (и, в частности, советского), применение которых за короткий период позволяет приблизить систему ценностей подавляющего большинства людей к нормам, желательным или прямо определяемым властями. Стремительное развитие средств массовой коммуникации и информационного общества создали благоприятные условия для реализации политического контроля путем манипуляций с представлениями и образами, как уходящими своими корнями в далекое прошлое, так и вновь создаваемыми властью. Эти методы использовались внутри стран и на международной арене. 18 августа 1948 г. Совет национальной безопасности США утвердил директиву 20/1 «Цели США в отношении России», в которой были заложены основы нового вида войны, где оружием служила информация, а борьба шла за целенаправленное изменение массового сознания. После завершения холодной войны информационные войны остаются в арсенале внешней политики ведущих держав.
Актуальность исследования определяется и отсутствием обобщающих работ, посвященных деятельности властей в сфере политического контроля как в регионах, так и по всей стране.
Разработка исторического опыта становления и развития советской системы политического контроля позволяет не только существенно уточнить механизмы управления Советской Россией, СССР, способы создания массовой опоры режиму, но и приблизится к пониманию глубинных факторов развития отечественной истории в советский период. В частности, найти новые аргументы для ответа на давно дискутируемый в западной, а с середины 1980-х гг. – и в отечественной историографии вопрос о соотношении объективных и субъективных начал в советской политике.
Создание советской модели государственности, ее институтов, а также их последующая эволюция является одной из узловых проблем отечественной и зарубежной историографии, которая, несмотря на довольно длительную, интенсивную разработку, сохраняет свою актуальность и поныне. Данная работа посвящена одному из принципиальных и все еще относительно малоисследованных аспектов советской политической и социальной истории – политическому контролю.
Степень изученности темы. Историография политического контроля рассматривается в первой главе диссертации, поэтому здесь мы сосредоточимся лишь на основных проблемах научного освоения данной темы.
Историография становления и развития системы политического контроля в Советской России, СССР имеет две ключевые особенности. Первая из них, обусловленная, прежде всего, спецификой объекта исследования, – заключается в чрезвычайном многообразии работ, которые в той или иной мере затрагивали отдельные аспекты этой многогранной проблемы. Вторая особенность, порожденная длительной монополией «марксистско-ленинской методологии» в отечественной исторической науке, определила крайне ограниченное число исследований, непосредственно посвященных данной теме.
В годы перестройки появилось множество работ, большей частью скорее публицистических, чем научных, в которых предпринимались попытки по-новому взглянуть на российскую историю. Их количество довольно быстро перешло в качество, и в результате была разрушена господствовавшая в СССР официальная историческая концепция. В связи с этим стало возможным изучение «закрытых» ранее тем, в том числе и различных аспектов политического контроля.
Примерно с середины 1990-х гг. открытость архивов и отказ от излишней эмоциональности в оценках стали благоприятными условиями для создания объективной исторической картины, а также позволили оценить условия и причины формирования советской идеологии. Настоящий этап развития исторической науки характеризуется более взвешенными подходами к советской истории и реальным стремлением извлечь исторические уроки, как из негативного, так и из позитивного опыта.
Объект настоящего исследования – становление и развитие советской системы политического контроля.
Предмет исследования – деятельность партийных и государственных органов по созданию и совершенствованию организации и содержания политического контроля в 1917-1953 гг.
Целью диссертационного исследования является системный анализ факторов, сущности, организации и методов советской системы политического контроля, специфики ее становления и функционирования в 1917-1953 гг.
Реализация данной цели предполагает решение следующих задач:
– выявление предпосылок, а также объективных и субъективных факторов, обусловивших становление и укрепление советской системы политического контроля;
– изучение основных тенденций и этапов развития советской системы политического контроля в 1917-1953 гг.;
– определение институционной структуры политического контроля и роли партийных, государственных органов и, в частности, органов государственной безопасности;
– анализ методов советского политического контроля и их эволюции;
– выявление и характеристика основного содержания деятельности институтов политического контроля в 1917-1953 гг.;
– определение итогов действия системы политического контроля к 1953 г.
Хронологические рамки исследования – 1917-1953 гг. – охватывают сложный, насыщенный историческими событиями период отечественной истории. Нижний, исходный пункт диссертации обусловлен Октябрьской революцией, в ходе которой были заложены основы советской государственности в целом и системы политического контроля в частности.
Верхняя хронологическая рамка исследования связана со смертью И.В. Сталина, которая имела серьезные последствия для государства и содержания системы политического контроля. На наш взгляд, уже с весны 1953 г. начинается новый этап в истории деятельности властей в этой сфере. После смерти Сталина активизировалась борьба в высших эшелонах власти, начались перемены в структуре управления страной и в системе политического контроля, прежде всего, в его методах.
Территориальные рамки исследования. Диссертационное исследование охватывает территорию трех областей, составляющих исторически сложившееся ядро Среднего Поволжья – Самарской (до января 1991 г. – Куйбышевской), Пензенской и Ульяновской, имевших административно-территориальную и социально-экономическую общность. Несмотря на то, что в 1928-1939 гг. территория исследуемого региона подверглась серии изменений, на протяжении большей части рассматриваемого периода существовало административное единство территории[1]
. Среднее Поволжье является крупным регионом, по площади (более 134 тыс. кв. км.), превосходящим средние европейские государства (такие, как, например, Греция, Болгария, Венгрия, Португалия и др.), а по населению (свыше 6 млн. человек), сопоставимым с такими странами, как Швейцария, Дания и Финляндия. При этом, что особенно важно, Среднее Поволжье являлось типичным аграрно-индустриальным регионом европейской части России. Анализ материалов рассматриваемой в диссертации территории предоставляет возможность не только для местных, региональных, но и для общероссийских выводов и обобщений.
Методология исследования анализируется в первой главе диссертации, что обусловлено спецификой объекта исследования и важностью системного подхода для достижения поставленной цели.
Источниковая база исследования также специально исследуется в первой главе диссертации. Главными проблемами, с которыми пришлось столкнуться при формировании источникового фундамента работы, явились, во-первых, многообразие источников, во-вторых, недоступность части наиболее важных официальных документов сталинского режима, т.к. многие из них находятся в архиве ФСБ РФ, доступ куда закрыт.
Научная новизна исследования заключается в комплексном исследовании советской системы политического контроля в 1917-1953 гг. (на примере Среднего Поволжья), до сегодняшнего дня не являвшейся предметом специального изучения.
В диссертации впервые с привлечением новых архивных документов, материалов печати, воспоминаний проводится системный анализ политического контроля в контексте конкретно-исторических условий становления и развития советского государства в 1917-1953 гг.
Впервые в комплексе рассматриваются вопросы, связанные с содержанием, методами и результатами деятельности советской системы политического контроля и их изменениями.
С современных позиций проанализирован комплекс предпосылок и факторов, обусловивших становление и развитие политического контроля. Причем, не умаляя важность субъективных обстоятельств, обусловивших становление и ужесточение политического контроля, выявляются, анализируются и объективные факторы.
Впервые определены этапы развития советской системы политического контроля в 1917-1953 гг.
Выявлены основное содержание и структура политического контроля, роль партийных, государственных органов и, в частности, органов государственной безопасности.
В диссертации впервые дан обобщающий анализ механизма действия системы политического контроля и ее эффективности.
В методологическом плане относительно новым моментом является исследование политического контроля как системы, с позиций целостной авторской концепции.
Положения, выносимые на защиту:
1. Некоторые предпосылки советского политического контроля сложились в дореволюционный период. Стремление властей царской России контролировать поведение, а отчасти даже и сознание своих подданных с помощью церкви и государственного аппарата, привело к созданию некоторых структур (в частности, органов политического сыска, цензуры) и методов работы, которые в какой-то мере (а многие методы и кадры цензуры – прямо) были использованы затем большевиками.
2. Создание советской системы политического контроля было обусловлено комплексом причин. Объективными факторами явились, во-первых, ожесточенная гражданская война и наличие (вплоть до середины 1920-х гг.) организованной оппозиции большевистскому режиму; во-вторых, конфронтация с внешним миром и почти постоянное наличие внешнеполитической угрозы; в-третьих, периодическое и резкое ухудшение социально-экономического положения, низкий уровень жизни населения; в-четвертых, разрушение многих социальных институтов, традиций, деклассирование и маргинализация значительной части общества после Октябрьской революции, а затем в ходе массовой коллективизации, форсированной индустриализации, Великой Отечественной войны и послевоенной разрухи. К субъективным факторам относятся, во-первых, стремление большевистской партии, ее руководства любыми средствами завоевать и сохранить свою монополию на власть, обеспечить политическую лояльность населения и его мобилизацию на решение доктринальных, модернизационных и военных, геополитических задач; во-вторых, широкое недовольство населения действиями центральных и местных властей, порой несущее угрозу самому существованию власти; в-третьих, психологическое состояние общества после Первой мировой, Гражданской и Великой Отечественной войн, когда насилие стало восприниматься как норма; в-четвертых, сохранявшееся, несмотря на усилия властей, а с Великой Отечественной войны и вновь возросшее влияние религии, представляющей опасность для монопольной государственной идеологии. Совокупность этих факторов, характеризовавших развитие страны на всем протяжении исследуемого периода, обусловило стремление власти к самосохранению путем создания эффективной системы политического контроля.
3. В исследуемый период советская система политического контроля прошла три основных этапа. Первый этап – во многом стихийное, «импровизационное» формирование основ политического контроля (1917 – 1921 гг.). Второй этап – оформление системы политического контроля, его основных направлений (1921 – 1936 гг.). Третий этап, на протяжении которого система политического контроля изменялась не столь существенно, методы политического контроля оставались в основном неизменными (1936 – март 1953 гг.).
4. В создании и совершенствовании советской системы политического контроля определяющее значение имела деятельность правившей коммунистической партии, направленная на утверждение, монополизацию и сохранение своей власти, решение доктринальных, модернизационных и геополитических задач. Партия являлась системообразующим элементом советской системы политического контроля, подчинившим себе все сферы общественной жизни.
5. Беспрецедентно мощные органы государственной безопасности под непосредственным руководством коммунистической партии позволили утвердить и укрепить систему политического контроля.
6. Институты цензуры, средств массовой информации, образования, культуры и искусства были включены в систему политического контроля, осуществляли свою деятельность под надзором и при непосредственном участии партийного государственного аппарата и спецслужб.
7. В процессе становления и эволюции советской системы политического контроля сформировалась совокупность его методов. Основными методами, применявшимися в 1917-1953 гг., являлись: масштабные и многообразные репрессии; периодическая проверка «чистоты» социального происхождения и политической лояльности; массовая индоктринация населения; выработка и насаждение новых правовых, а также моральных норм и ценностей, часто идущих вразрез с общечеловеческими; политизация быта, публичность частной жизни; новояз.
8. Основное содержание деятельности институтов советской системы политического контроля определяла советская идеология, периодически корректируемая высшим политическим руководством страны.
9. Система политического контроля была иерархична, замыкалась на ЦК РКП(б)-ВКП(б)-КПСС и лично Ленине (в период формирования основ системы), а затем Сталине, нисходя на уровни края, области, района, предприятия и организации. Системный характер политического контроля заключался в неизбежном включении любого носителя информации в общую схему, жесткий контроль над информацией обеспечивал эффективность системы. Случаи отклонения от заданных норм решительно пресекались. Характеристиками советского политического контроля являются системность, которая позволяла задействовать любой вид воздействия; координированность – система обладала единым центром управления; монологичность – все остальные источники, кроме официальных, подавлялись; многоканальность, когда все структурные элементы системы имели единые задачи или производили однотипные сообщения.
10. Деятельность центральных и местных властей по формированию и укреплению советской системы политического контроля являлась успешной с точки зрения тех задач, которые ставила коммунистическая партия. Главная цель – укрепление власти и формирование подконтрольного ей общества – была достигнута. Вместе с тем, это лишило советское общество важных элементов саморазвития и в исторической перспективе обрекло его на стагнацию и системный кризис.
Практическая значимость исследования заключается в возможности использовать его положения в обобщающих трудах по истории советского политического контроля, политической истории, в учебных курсах по отечественной истории, и, в той или иной мере, в работах краеведческого характера. Кроме того, поскольку в диссертации вскрываются причины, механизмы и результаты деятельности советской системы политического контроля на протяжении довольно длительного и исторически насыщенного периода, то некоторые положения работы, определенные выводы и предостережения в какой-то мере созвучны отдельным проблемам современности и могут быть использованы в работе государственных органов.
Апробация результатов исследования. Результаты исследования докладывались на кафедре истории Московского педагогического государственного университета, а также на Всероссийской научной конференции «Реформы и революции в России: XIX-XX вв.» в Москве (2005 г.), Всероссийской научно-практической конференции «Власть и воздействие на массовое сознание» в Пензе (2006, 2009 гг.), Всероссийской научно-практической конференции «Власть. Общество. Личность.» в Пензе (2006, 2008 гг.), V Межрегиональной научно-методической конференции «Культурное и историческое наследие в образовании и науке» в Пензе (2009 г.).
Содержание диссертации отражено в трех монографиях, семи статьях, опубликованных в периодических научных изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ, прочих публикациях общим объемом 79 п.л.
Структура диссертации подчинена достижению цели и решению поставленных задач. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка использованных архивных фондов, источников и литературы.
II. ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении обосновываются актуальность избранной проблемы, определяются объект, предмет, территориальные и хронологические рамки исследования, дается оценка степени изученности темы, показываются научная новизна и практическая значимость работы, формулируются цель и задачи исследования, а также приводятся общие сведения об апробации полученных результатов.
Первая глава – «Историография, источники и методология изучения советского политического контроля» – посвящена анализу отечественной и зарубежной историографии, характеристике источниковой базы и методологии исследования.
В первом параграфе анализируется историография советского политического контроля. За длительный период изучения различных аспектов советской истории 1917-1953 гг. накоплен определенный фактический материал, и весь массив работ, прямо или косвенно связанных с исследуемой проблемой, можно разделить на два этапа: с 1930-х гг. до конца 1980-х гг., и с начала 1990-х гг. по настоящее время.
Для первого этапа характерно то, что исследователи не ставили напрямую задачу изучения системы политического контроля, да и практически не использовали эту категорию в исторических исследованиях, что объясняется жесткими идеологическими рамками. В советский период в исторических исследованиях, как правило, преобладали вопросы партийного руководства теми или иными отраслями, сферами, регионами, т.е., по сути, всеми процессами, происходившими в государстве и обществе, и лишь в этом контексте рассматривались отдельные аспекты проблем, так или иначе относящихся к истории политического контроля. Прежде всего, это характерно для трудов тех историков, которые занимались исследованием политико-идеологической деятельности РКП(б)-ВКП(б)[2].
Ученые, занимавшиеся проблемами коллективизации, также в той или иной степени затрагивали изучаемую тему[3]. Обращают на себя внимание сами названия исторических трудов, которые свидетельствуют о существовавших методах политического контроля[4]. Сведения о решающей роли партийно-государственных органов в осуществлении политического контроля в сфере культуры и искусства содержатся в некоторых исследованиях, посвященных вопросам культурной политики в 1930-х гг. Тема культурного строительства «под руководством партии» нашла широкое освещение в отечественной историографии[5].
Проблемы использования печати в системе политического контроля также нашли довольно одностороннее освещение в советской историографии. Хотя роль печати в идеологической работе отнюдь не была обойдена вниманием. Это не удивительно, поскольку большевики традиционно придавали ей большое значение[6]. В то же время, лишь огромная роль, сыгранная печатью в годы войны и расширение сети газет заставили исследователей осмыслить этот опыт. С 1950-х гг. началось активное изучение средств массовой информации. Работы, посвященные СМИ военных лет, дали материал для сравнительного анализа и основания для оценки их последующей динамики. Особое место в средствах массовой информации как институте политического контроля занимала «Правда»[7]. Роль военной печати в системе политического контроля также была объектом анализа многих диссертационных исследований[8].
Проблемы системы политического контроля затрагивались в работах, посвященных агитационной, пропагандистской или, как стали писать в научных исследованиях с 1970-х гг., идеологической деятельности партии[9]. Первым исследованием идеологической работы партии, написанным на общесоюзном материале и вышедшем на исходе «оттепели», стала монография Г.Д. Комкова[10]. Позже вышел еще целый ряд работ, посвященных этой теме[11]. В целом, во всех этих работах красной нитью проходит утверждение о безошибочности партийного руководства средствами массовой информации, в том числе и в послевоенный период[12]. В историографии 1970 – 1980-х гг. в рамках анализа идеологической деятельности партии большое внимание уделялось средствам массовой информации[13]. Для нас эти исследования представляют интерес с точки зрения изучения доминирующей роли партии в формировании институтов советской системы политического контроля и руководства ими.
Не пользовалась популярностью у советских историков печать 1937-1938 гг. и 1945-1953 гг., что объяснялось «сложностью» указанных периодов, с их «неудобными» в политическом плане проблемами массовых репрессий, борьбы с космополитизмом, голодом и т.д. Кроме того, было не принято открыто говорить о цензуре, ее как бы официально не существовало. Сам термин «цензура» стал использоваться лишь в отношении дореволюционной России или капиталистических стран. Если сам факт существования цензуры замалчивался, то ее история вообще не анализировалась.
Подводя итог, отметим, что практически вся масса исследований советского времени, так или иначе затрагивающих проблемы политического контроля, была жестко построена на идеологических клише той эпохи. Содержавшийся во многих работах значительный фактический материал был дан зачастую без анализа, простым перечислением. Истинной целью большинства трудов был не столько научный анализ конкретных проблем, сколько тенденциозная подборка фактов, помогающих формулировать «верные» выводы. Проблемы политического контроля затрагивались лишь вскользь, в скрытом виде и односторонне, а данный термин вообще не использовался. Все это резко сужает возможности для историографического анализа и позволяет нам избежать более подробной характеристики данных работ.
Даже в период горбачевской «перестройки» (1985-1991 гг.) по инерции продолжали появляться исследования, хотя и содержащие критический материал в адрес партийных организаций и партийного руководства, или называвшиеся несколько иначе, чем прежде, но в целом сохранявшие характерные черты работ предыдущего периода. Так, вместо «идеологической работы» появляются такие синонимы, как «деятельность по развитию социальной активности масс»[14].
Вместе с тем, со второй половины 1980-х гг. все более набирала силу тенденция к переосмыслению накопленного опыта и выработке новых подходов к исследованию сталинской эпохи. Появилось множество работ, в которых предпринимались попытки по-новому взглянуть на советскую историю (правда, первую скрипку здесь играли не историки, а журналисты, философы, экономисты, филологи)[15]. Несмотря на публицистический по преимуществу характер этих работ, в них, тем не менее, затрагивались некоторые специфические черты, свойственные советской идеологии, рассматривались и отдельные аспекты системы политического контроля[16]. О.В. Волобуев и С.В. Кулешов[17] предприняли одну из первых попыток взвешенно проанализировать объективные предпосылки формирования тоталитарного режима. Это было важно в силу того, что в конце 1980-х гг. многие исследователи делали акцент на субъективном моменте – личности Сталина, появился даже термин – «сталинщина». В результате такого подхода советская идеология, которая являлась основным содержанием системы политического контроля, рассматривалась, главным образом, как продукт «сталинщины», что означало, по сути, отказ от признания целого ряда причин и предпосылок для ее формирования[18]. Отличительной особенностью работ, появившихся в 1990-х гг., является отказ от бытовавших годами идеологических штампов и догм, поиск новых подходов, концепций, стремление переосмыслить сложные и противоречивые процессы[19]. Наступил своеобразный период накопления и в обществе в целом, и в исторической науке свежих, «перестроечных» идей. В целом работы периода перестройки подготовили новый этап развития отечественной историографии.
В постсоветскую эпоху интерес к истории политического контроля существенно возрос, а главное, отпали жесткие идеологические, цензурные ограничения, качественно расширился круг источников. Излишняя эмоциональность, стремление к перемене «знаков» на противоположные, примерно с середины 1990-х гг. начинают исчезать, уступая место более взвешенному подходу. Это создало благоприятные условия для появления качественно новых, интересных исследований. Их отличительной особенностью явился не только отказ от бытовавших десятилетиями штампов, поиск новых концепций, но и широкая фактологическая основа и стремление к спокойному, объективному исследованию.
Большой интерес представляет диссертационное исследование В.С. Измозика, положения которого нашли отражение в его монографии[20]. В ней впервые формулируется и на основе нового материала анализируется проблема политического контроля за населением в первые годы советской власти. Правда, автор главным образом исследует цензуру и перлюстрацию, не обращаясь к анализу прочих институтов и методов политического контроля.
Для изучения факторов формирования и функционирования советского политического контроля важна монография А.А. Данилова. Прослеживая историю советского инакомыслия, от которого властям, несмотря на все усилия, так и не удалось избавиться, автор показывает не только почти постоянное сопротивление режиму со стороны некоторой части населения, но, тем самым, и пределы влияния политического контроля на общество[21].
Проблема сопротивления методам политического контроля вызывает растущее внимание исследователей[22]. В частности, значительный интерес представляет статья А.Ю. Ватлина[23], который попытался вписать антисталинское сопротивление в широкий исторический контекст и показать его динамику. Автор полагает, что невиданные темпы сталинской модернизации страны были бы невозможны без постоянного использования машины террора. Террор, репрессии мы рассматриваем как наиболее жесткие методы политического контроля в обществе.
Огромный интерес для исследования проблемы политического контроля, его методов, субъективных факторов формирования представляет работа В.Н. Хаустова и Л. Самуэльсона[24]. На богатейшей, засекреченной ранее архивной базе они рассмотрели развертывание массового террора в 1937-1938 гг., проанализировали факторы, влиявшие на ужесточение репрессий, роль Сталина, партийных и государственных органов в организации и проведении карательного курса.
Этой же теме посвящен труд Й. Баберовски[25]. Уделяя немало внимания психологическим портретам Сталина и его окружения, автор рисует картину того, как осуществление идеи большевиков о новом человеке выродилось в кровавый террор. Осуществлению репрессивной политики государства посвящена статья В.И. Михеева[26], где автор затрагивает и проблему политического контроля, обращаясь к противостоянию власти и крестьянства. Эту же тему освещает А. Грациози, в очерке, представляющем собой переработанный вариант лекции, прочитанной в Гарвардском университете в марте 1995 г.[27] Прослеживая развитие отношений молодого советского государства с основной частью его собственного населения – крестьянством, автор называет этот конфликт «величайшей европейской крестьянской войной» начала ХХ столетия. Считая войну с крестьянством симптомом и последствием социально-экономического и политического регресса, вызванного в Европе Первой мировой войной, автор в то же время указывает, что она была также самостоятельным источником регресса, и вскрывает поразительную близость сталинского режима к деспотизму прежних времен.
В трудах Р.Г. Пихоя для нашего исследования важен анализ механизма принятия важнейших для страны политических решений и деятельности высшего эшелона власти [28]. Автор исследует внутреннюю политику Сталина, обращаясь, в том числе, и к репрессиям среди партаппарата, военных и руководителей промышленности [29]. Исследованию власти в СССР в период 1945-1985 гг., во время укрепления и кризиса сверхдержавы, посвящен еще один труд Р.Г. Пихоя[30]. Заметное место в книге заняло участие СССР в послевоенном устройстве мира, оказавшее влияние на систему политического контроля в стране.
Разрабатывая некоторые аспекты истории советского общества, В.Л. Соскин исследует генетические корни ряда советских идеологем[31]. Он утверждает, что предпосылки и причины появления советской идеологии, которая является содержанием политического контроля, лежат как в историческом прошлом, так и в теоретических доктринах большевизма. В работах другого сибирского историка, И.С. Кузнецова, отражена роль психологических факторов в развитии истории[32]. В этом ключе нами рассматриваются психологические особенности послевоенного общества как один из факторов политического контроля.
В ряде работ, посвященных проблемам культуры, частично затрагиваются многие аспекты политического контроля, его действие в различных социальных группах[33].
В связи с тем, что создание системы политического контроля в обществе практически неизбежно сопровождается формированием образа врага как внутреннего, так и внешнего, большой интерес для нашего исследования представляют работы, посвященные исследованию этой проблемы. Мы согласны с мнением О.В. Волобуева о том, что образ врага имел огромное значение в идеологии советского государства[34], активно использовался институтами пропаганды и агитации, усиливая, на наш взгляд, действенность политического контроля в целом.[35] В 2001 г. в Санкт-Петербурге состоялась международная конференция ««Наши» и «чужие» в российском историческом сознании»[36], где затрагивались проблемы формирования и использования «образа врага» в системе политического контроля. Ряд докладов на этой конференции был непосредственно посвящен проблеме формирования «образа врага», правда, применительно только к периоду Великой Отечественной войны[37]. Не обошли вниманием историки и проблему послевоенной трансформации «образа врага» в официальной советской пропаганде[38].
В последние годы возрос интерес исследователей к проблеме «бывших», «лишенцев», которые в полной мере ощутили на себе влияние политического контроля со стороны государства[39]. Т.М. Смирнова анализирует конкретно-исторические стратегии выживания и интеграции «бывших» в советское общество. Для нашего исследования особый интерес представляет та часть монографии, которая посвящена периоду конца 1920-х – первой половины 1930-х гг., когда метод лишения избирательных прав был действенным методом политического контроля, позволяя отстранить нелояльную к власти часть общества от активного участия в социально-политической жизни. Представляется обоснованной точка зрения автора о том, что «противоречивость и кажущаяся непоследовательность социальной политики в действительности имели хорошо организованный, спланированный характер – протягивая «бывшим» пряник, власть всегда держала наготове «кнут»[40].
В этом аспекте для нас представляют интерес проблемы дискриминации «социально-чуждых элементов», например, в системе народного образования, которые рассматриваются в монографии А.Ю. Рожкова. Автор высказывает мысль о полной безнадежности положения в Советской России детей непролетарских социальных слоев, утверждая, что на них «уже в раннем возрасте была поставлена стигма «классово чуждых элементов», соответствовавшая статусу «прокаженных»»[41]. «Лишенцы» стали объектом изучения в трудах В.И. Тихонова, В.С. Тяжельниковой, И.Ф. Юшина[42]. Не была обойдена и проблема разрыва семейных и поколенных связей, что, несомненно, является одним из проявлений социальной конфронтации в обществе.
Влияние Великой Отечественной войны на различные стороны жизни советского общества по-прежнему вызывает повышенный интерес историков и до сих пор порождает острые споры, в которых так или иначе – чаще всего в скрытом виде – затрагиваются отдельные стороны существовавшей системы политического контроля.
Необходимо особо остановиться на современной историографии институтов политического контроля в годы Великой Отечественной войны. В этот период эффективная деятельность сформировавшихся к тому времени институтов политического контроля играла особую роль, поэтому практически во всех трудах, посвященных войне, эта тема так или иначе затрагивалась. Нельзя огульно осуждать деятельность властей и, в частности, политический контроль в военный период, мы категорически против того, чтобы в качестве причин фронтового и военного героизма назывался казарменный режим, и считаем справедливым мнение Ю.А. Полякова о роли коммунистической партии в войне: «Единая, массовая, хорошо организованная, построенная по принципу жесткого централизма, дисциплинированная, она стала, по существу, важнейшим государственным инструментом»[43]. Добавим – и инструментом политического контроля в том числе.
На наш взгляд, наиболее весомый вклад в изучение психологии военного и частично послевоенного советского общества, которая представляет для нас интерес в аспекте анализа факторов развития политического контроля, был внесен Е.С. Сенявской[44].
Проблемами послевоенной истории в настоящий период занимаются Е.С. Золина, В.Ф. Зима, Е.Ю. Зубкова, В.Т. Анисков, А.Ф. Беда и др.[45]. Подробный анализ послевоенному массовому сознанию был дан Е.Ю. Зубковой[46], в трудах которой частично затрагивается структура системы политического контроля. Для нас огромный интерес представляет классификация источников исследования общественного мнения и их достоверности.
Особое внимание исследователей привлекает проблема сопротивления методам политического контроля[47]. Большой интерес представляет труд А.Ю. Ватлина[48], который попытался вписать антисталинское сопротивление в широкий исторический контекст и показать его динамику. А.Ю. Ватлин считает, что невиданные темпы сталинской модернизации страны были бы невозможны без постоянного использования машины террора. Террор, репрессии мы рассматриваем как наиболее жесткие методы политического контроля в обществе.
Нельзя рассматривать систему политического контроля в отрыве от экономической политики. В ходе исследования мы обращались к работе В.П. Попова «Экономическая политика советского государства. 1946-1953 гг.», в которой содержится богатейший материал об уровне жизни людей, а, по сути, о его систематическом ухудшении, что влекло за собой ужесточение политического контроля[49]. Как работала советская командная экономика, проанализировано в монографии П. Грегори[50]. Ряд аспектов, связанных с темой нашего исследования, затронут в монографии В.В. Кондрашина[51], посвященной трагическим событиям в российской деревне. На основе широкого использования разнообразного комплекса источников (архивных материалов, воспоминаний очевидцев, опубликованной литературы) в монографии охарактеризованы причины, масштабы и последствия голода 1932-1933 гг. в крупнейших аграрных регионах страны.
Повседневная жизнь общества и место политического контроля в этой жизни также оказывается в центре внимания и отечественных исследователей[52]. Особо следует отметить работы Н.Б. Лебиной, посвященные изучению некоторых аспектов повседневной жизни советского общества[53]. Автор отметила неоднократные изменения в перечне явлений, которые советская система считала негативными, а также склонность властей оценивать любое отклонение от общепринятых норм с позиций политической конъюнктуры. Это приводило к репрессиям и лишало людей, склонных к девиации, возможности получения социальной помощи. В центре внимания Е. Осокиной – повседневная жизнь общества в условиях огосударствления экономики, разрушения и возрождения рынка[54]. Автор выявила, что государственная система распределения товаров и услуг, создававшая иерархию потребления, была важным каналом влияния властей на население.
Содержание и механизмы реализации советской жилищной политики рассматриваются в труде М. Мееровича[55], который показал огосударствление жилища как средства управления людьми, как способа прикрепления к месту работы, принуждения к требуемому уровню производительности труда и предписываемому образу жизни.
Одним их средств формирования сознания советских людей власти рассматривали массовые праздники. М. Рольф прослеживает создание «красного календаря» и формирование специфической культуры этих праздников, с помощью которых «инсценирующая диктатура» демонстрировала свои достижения, прививала обществу свои идеологические и культурные стандарты[56]. Фактически речь шла о существенном элементе политического контроля в культуре.
Интерес представляет работа Н.Б. Барановой [57], посвященная исследованию воздействия властей на массовое сознание в 1930-е гг. В ней автором подробно анализируются основные мифологемы, их содержание, условия и способы их внедрения. Особое внимание уделяется роли народного образования, печати и культуры в этом процессе.
Изучение политического контроля невозможно без обращения к деятельности партии, комсомола, общественных организаций. Деятельности ВЛКСМ в 1920-1930-е гг. посвящены труды А.А. Слезина. Для нас особо важно, что автор ставит вопрос о существовании советской системы политического контроля, правда, не рассматривает ее в целом, а останавливается лишь на деятельности комсомола[58].
Что же касается истории послевоенной цензуры, то эту тему, как уже отмечалось выше, исследователи советского периода не рассматривали, по сути, вообще. Специалистом по истории политического контроля в радиовещании 1920-х - 1930-х гг. является Т.М. Горяева[59]. Это объясняет ее повышенное внимание к данному периоду в составленных ею очерках истории советской цензуры[60]. В вышедшей в 2009 г. ее монографии говорится о том, что становление и развитие радио как средства информации совпали с формированием советского тоталитарного режима, который различными методами стремился к созданию системы масс-медиа.
Послевоенная цензура в сфере радиовещания осталась вне поля пристального внимания исследователей. В то же время нельзя отрицать и определенного всплеска внимания ученых к этой проблеме. Интерес представляет исследование О.К. Валитова, где затрагиваются и вопросы истории цензуры в области средств массовой информации[61]. Единственными исследованиями, где объемно анализируется деятельность послевоенной цензуры, является работа Д.Л. Бабиченко[62] (правда, посвященная цензуре так называемой крупноформатной литературы – цензура средств массовой информации в этом труде не рассматривается) и А. Блюма[63].
Близко к исследуемой нами проблеме подошел В.А. Тижов в своем труде, посвященном идеологическим кампаниям 1946-1953 гг.[64], а также А.Л. Никифоров, проанализировавший феномен вождя в послевоенные годы[65]. О массовом сознании студенчества в исследуемый нами период пишет М.В. Силина в своей диссертации[66]. Непосредственно с темой нашей диссертации связана проблема становления «нового человека», нашедшая свое отражение в диссертации Е.М. Балашова[67]. Некоторые аспекты идеологии и пропаганды анализируются в исследованиях С.Н Ушаковой[68]. Частично исследуемая нами проблема затрагивается в работах, где объектом исследования выступают политика властей, социальные и экономические проблемы[69].
Из работ историков, посвященных различным аспектам политического контроля, можно выделить работы А.И. Ломовцева[70], О.А. Мусориной[71], Е.В. Кочетовой[72]. Близка к нашему исследованию диссертация О.Г. Могило «Деятельность властей по воздействию на массовое сознание в послевоенные годы: 1945-1953 (на материалах Пензенской области)»[73]. Что же касается осуществления цензуры в Среднем Поволжье, то эта проблема историками, по сути, не рассматривалась вообще, за исключением нескольких сюжетов в диссертации М.А. Никитиной и трудах А.И. Ломовцева и Е.В. Кочетовой[74].
Хотя работы некоторых западных исследователей были уже упомянуты выше, стоит отметить некоторые особенности соответствующей зарубежной историографии. Многие ее представители уже довольно длительное время (по сравнению с отечественной историографией) рассматривают советскую цивилизацию сквозь призму повседневности. Среди американских историков можно выделить труды Ш. Фицпатрик, чьи исследования посвящены изучению социально-экономических и политических процессов, происходивших в СССР в 1920-1930-е гг.[75]. Поскольку автор уделяет большое внимание проблемам реакции на различные формы политического контроля, ее работы с уверенностью можно отнести и к историографии исследуемой проблемы. В работе «Повседневный сталинизм» много внимания уделено террору. Автор отмечает, что террор в 1930-е гг. «применялся столь часто, что его следует рассматривать как системную характеристику сталинизма 1930-х гг.»[76]. Изучению истории советской деревни Ш. Фицпатрик посвятила монографию «Сталинские крестьяне». Предметом исследования стали «стратегии сопротивления», которыми пользовалось крестьянство. По мнению автора, крестьяне так и не приняли колхозы, а их поведение принимало формы «повседневного сопротивления», характерные для «подневольного и принудительного труда»[77].
Заслуживает внимания точка зрения, высказанная Р. Майером, исследователем стахановского движения. Он отмечал, что «все, у кого вызывали возмущение семейственность и заносчивость многочисленных коммунистических функционеров, одобряли выпады Сталина против троцкизма, сторонников Бухарина и просто бюрократии. Многим было, вероятно, безразлично, как называли притеснителей, главное, что с благословения «сверху» против них можно было принять меры»[78].
В массиве работ советологов есть и исследования, посвященные советским партийным и государственным деятелям сталинской эпохи[79], представляющие интерес и для нашего исследования. Частично интересующая нас проблема была затронута в книге американского историка Р. Пайпса «Россия при большевиках»[80]. В частности, автор говорит об изменениях в языке и его роли в советской культуре[81].
В 1976 г. вышла монография В. Данхэм, анализирующая систему ценностей советского среднего класса и особенности его взаимоотношений с властью (на примере художественной литературы), но эта во многом новаторская работа, к сожалению, довольно мало известна в России. Вопреки мнению о системе страха и террора как главного регулятора общественных отношений в СССР, автор книги вышла на широкий спектр реальных ценностей и механизмов поведения, на которых строился советский режим. Данхэм назвала эту систему отношений (между средним классом общества и властью) «большой сделкой», которая придавала системе стабильность и устойчивость[82].
Проблема политического контроля затрагивалась в трудах французского историка А. Безансона. К идеологии А. Безансон подошел как к определяющему фактору советской системы вообще. Но мы в корне не согласны с его утверждением, что идеология, как феномен, возникает лишь в исключительных обстоятельствах. Автор определяет основную функцию идеологии после прихода к власти: создание ирреальности, миража того, чего нет в реальности. По его определению, советская идеологическая система – это логократия – царство лжи[83]. Мы не склонны разделять полностью эту резкую оценку, поскольку существовали и объективные причины возникновения советской идеологии и политического контроля в исследуемый период.
Дж. Брукс анализирует процесс монополизации печатного слова в Советской России, что нами рассматривается как элемент политического контроля, образы, которыми власть представляла себя, а также образы, в которых она видела своих граждан. Мы согласны с выводом Дж. Брукса о том, что «пресса задавала норму для отношений в обществе в целом и практический шаблон общественного поведения для всех граждан»[84].
В целом, уделяя исследованию отдельных элементов системы политического контроля большое внимание, западные ученые не предпринимали комплексного анализа этой системы в целом, не изучали соотношение и взаимодействие ее компонентов.
Подводя итог анализу историографии исследуемой проблемы, необходимо подчеркнуть, что, за длительный период изучения различных аспектов советской истории 1917-1953 гг. накоплен определенный фактический материал, созданы (особенно за последние полтора десятилетия) некоторые методологические, концептуальные заделы.
Тем не менее, в этих исследованиях проблема политического контроля затрагивается лишь косвенно. Работы, непосредственно посвященные данной теме, пока единичны, а главное, в них рассматриваются лишь те или иные аспекты, но не вся система советского политконтроля. Остаются малоисследованными и ряд конкретных вопросов: факторы, структура и методы системы политического контроля в широком смысле этого понятия; влияние массового террора на общественное сознание; реальная степень индоктринации советского общества, т.е. мера усвоения идеологии населением и ее роль как регулятора общественного поведения и т.д. Попытка ответить на некоторые из этих вопросов предпринята в данной диссертации.
Во втором параграфе приводится источниковая база исследования. Источниковая база диссертации определяется ее задачами и включает широкий спектр исторических источников: материалы фондов центральных и региональных архивов; опубликованные документы, законы и постановления правительства СССР и РСФСР; нормативные акты, партийные и советские циркуляры, постановления, приказы, отчеты, доклады и т.д.; материалы периодической печати, мемуары и воспоминания. Архивные документы составили ядро корпуса использованных источников. Системный характер исследования политического контроля обусловил привлечение разнообразных архивных материалов.
Документы высших органов коммунистической партии, государственной власти, по исследуемому периоду содержатся, в основном, в фондах центральных архивов – Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ) и Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ). Материалы партийных съездов и конференций, решения пленумов ЦК партии, доклады и публикации руководящих членов партии и государства дают представление о взглядах и действиях руководителей партии и государства о сущности, динамике политического контроля и эволюции его методов в связи с изменениями внутренних и внешних факторов. Законодательные акты, постановления правительства, распоряжения органов власти, решения общественных организаций практически повторяют (за исключением цифр) установки, провозглашенные партийными чиновниками. Тем не менее, инструкции, письма и распоряжения из центра, материалы региональных органов власти дают более богатый материал для исследователя, чем источники первой группы. Они конкретизируют партийные декларации и показывают реальные проблемы, стоявшие перед властями в процессе становления и укрепления системы политического контроля в советском государстве.
Установки властей по формированию и развитию политического контроля, содержащиеся в вышеуказанных документах, во многом определялись решениями (к сожалению, зачастую лапидарно изложенными) Политбюро, Оргбюро, Секретариата, отделов, управлений центрального аппарата ЦК РКП(б) –ВКП(б), а также (особенно в начальный период советской власти) – Совета Народных Комиссаров и – в гораздо меньшей степени – ВЦИК. Поэтому в диссертации используются соответствующие постановления, протоколы заседаний, справки, докладные записки (РГАСПИ. Ф. 17 – фонд ЦК ВКП (б); ГАРФ. Ф. 5446 – Совет Народных Комиссаров СССР, Ф.1235 – Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет).
Важное значение для исследования имеет пласт документов названных центральных архивов, позволяющий оценить степень эффективности действия системы политического контроля: письма граждан в Центральный Комитет РКП(б) – ВКП(б) – КПСС и направленные в Приемную Президиума Верховного Совета СССР; письма из личных секретариатов представителей власти; письма в издательства газет, на радио и материалы по их разбору. В фондах органов государственной власти отложились и другие виды архивных документов, содержащих информацию о реакции населения на применяемые властями методы политического контроля: информационные сводки отделов ЦК, докладные записки инспекторов ЦК о положении в регионах; информационные материалы и отчеты местных партийных органов (главным образом, обкомов); перечни вопросов, задаваемых слушателями во время лекций и собраний; материалы обсуждений партийных и правительственных решений среди населения (стенограммы собраний, информационные сводки, письма, сводки писем); информационные записки о настроениях населения, поступающие из других государственных ведомств и общественных организаций.
Доступные в настоящий момент для исследователя материалы хранящихся в РГАСПИ личных архивов Сталина (Ф. 558) и других советских руководителей, в частности, Н.И. Ежова (Ф. 671), в совокупности с другими документами позволяют оценить их личную роль в становлении и укреплении советской системы политического контроля. В частности, о роли Сталина и партийных руководителей в осуществлении цензуры свидетельствуют «Записки» Б.З. Шумяцкого – начальника Главного управления кинофотопромышленности и заместителя председателя Комитета по делам искусства (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 828). В течение нескольких лет Шумяцкий в стенографическом стиле вел записи разговоров и реплик, которыми обменивались Сталин и другие зрители «кремлевского» просмотрового зала, фиксировал стилистические особенности их речи, не отраженные в официальных документах. До настоящего времени сохранилось 63 записи бесед. Некоторые фрагменты из «Записок Шумяцкого» были опубликованы в журналах «Источник» (1995, № 3) и «Родина» (1995, № 9).
Деятельность партии по руководству цензурой в средствах массовой информации отражена также в документах Политбюро, как, например, в проекте «Указаний редакции «Правды» корреспондентам «Правды» в капиталистических странах». (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1624. Л. 148-150).
ГАРФ располагает и другими ценными источниками по теме исследования. К ним относятся сводки ВЧК, доклады инструкторов НКВД и уполномоченных ВЦИК и т.д. (Ф. 393).
В ходе исследования мы обращались к фонду Прокуратуры СССР (ф. 8131, опись 27), который содержит материалы, дающие представление о методах политического контроля, прежде всего, репрессиях, и о взаимодействии прокуратуры с органами государственной безопасности, их роли в системе политического контроля. Кроме того, в Государственном архиве Российской Федерации нами изучены фонды учреждений, осуществлявших контроль над издательствами, полиграфической промышленностью и книжной торговлей, редакции газеты «Известия», государственного комитета СССР по телевидению и радиовещанию, Совинформбюро, что позволило проследить некоторые аспекты реализации политического контроля.
Для освещения вопроса о роли средств массовой информации в системе политического контроля мы изучили документы фонда Телеграфного агентства Советского Союза при Совете Министров СССР (ТАСС) (ГАРФ. Ф. – 4459, с 1925 г.). Анализ ежедневных вестников союзной информации и международной информации (в листах или в форме печатных бюллетеней), оперативных приказов и распоряжений по ТАСС; планов и отчетов о работе редакций и отделов; тематических планов редакций; обзоров иностранной печати, вестников ТАСС; протоколов совещаний у ответственного руководителя ТАСС; информационных сообщений, направленных в ЦК КПСС, Совмин СССР, МИД СССР (переводы статей, записи выступлений политических деятелей, радиоперехваты); дневников руководящих работников ТАСС и записей их бесед с иностранными представителями дает представление о формировании монологичного информационного пространства и единомыслия в процессе формирования системы политического контроля. (Опись 12). Наибольшее внимание среди документов фонда ТАСС мы уделили материалам редакции информации для местной печати, в частности вестникам провинциальной информации и вестникам крестьянской почтовой информации (Опись 7).
В Российском государственном архиве экономики (РГАЭ) изучена «Особая папка» Колхозцентра, в частности, письма крестьян.
Важнейший пласт использованных в диссертации источников составляют материалы архивов областей Среднего Поволжья: Государственного архива Самарской области (ГАСО); Самарского областного государственного архива социально-политической истории (СОГАСПИ); Государственного архива Пензенской области (ГАПО); Государственного архива новейшей истории Ульяновской области (ГАНИ УО) и Государственного архива Ульяновской области (ГАУО). Содержащиеся в данных фондах многочисленные и разнообразные документы позволяют конкретизировать тенденции развития и формы осуществления политического контроля, характерные не только для рассматриваемого региона, но и для страны в целом.
Среди сохранившихся материалов встречаются документы, посвященные настроениям населения, однако преобладает информация отчетного характера: о пленумах, партактивах, итогах выполнения планов или о сборе урожая. О настроениях в партийной среде наряду с информационными сводками дают представления и другие источники, например, материалы обсуждения различных политических решений (стенограммы собраний партийных организаций, письма в партийные органы, сводки предложений и замечаний на партийные документы).
Нами были изучены фонды краевого (Средневолжского), губернских (Симбирского (Ульяновского), Самарского (Куйбышевского), Пензенского), уездных, некоторых волостных исполкомов Советов, в которых содержатся протоколы губернских партийных съездов и заседаний президиума губкомов большевиков, отчеты секретарей первичных парторганизаций о своей работе, материалы различного рода совещаний ответственных работников края, периодические сообщения с мест о состоянии партработы, отчетные доклады агитаторов, протоколы общих собраний ячеек, парткомов различных уровней и их президиумов, циркулярные письма Центрального Комитета РКП(б), его запросы, ответы на них местных партийных руководителей и т.д.
В фондах революционных комитетов, профсоюзов, комбедов, губревтрибуналов, различных общественных организаций значительный интерес представляли документы, отражающие трудности и успехи реализации политического контроля на местах. Это, в частности: информационные бюллетени, доклады агитаторов, инспекторов, организаторов, отчеты ревизоров, телеграммы из Центра и ответные – с мест, протоколы заседаний ревкомов, отделов исполкомов, собраний, митингов, стенограммы разговоров «по прямому проводу» ответственных работников, разного рода постановления, решения, обращение к населению местных властей и пр.
В Государственном архиве Самарской области (ГАСО) несомненный интерес представляют регулярные информационные сводки ОГПУ – НКВД (ф.р-779 – Исполнительный комитет Средневолжской области и Куйбышевского Краевого Совета рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов (Крайсполком). Информационные сводки ОГПУ-НКВД хранятся в ф.1 Самарского губкома ВКП(б) (СОГАСПИ).
Деятельность институтов политического контроля в областях Среднего Поволжья отражают различные группы документов.
Материал о роли пропаганды и агитации содержится в многочисленных справках, докладных записках о состоянии массово-политической, агитационно-пропагандистской работы, в агитационных делах, отчетах и справках инструкторов, соответствующей переписке с ЦК ВКП(б), докладах об идейно-политическом воспитании коммунистов, отчетах отделов пропаганды горкомов ВКП(б), докладах райкомов ВКП(б) о состоянии партийной пропаганды, справках и информациях о проведенных кампаниях.
Деятельность средневолжских средств массовой информации в системе политического контроля отражена в справках о работе печати, радиофикации, радиовещания и кинофикации, отчетах редакций и издательств областных и районных газет, тематических обзорах районных газет и обзорах материалов районного радиовещания, справках, информациях руководителей ведомств о подписке на периодическую печать, справках о работе областных книжных издательств, управлений кинофикации, комитетов радиоинформации. Сюжеты, связанные с ролью радио и кино в системе политического контроля, во многом основаны на документах Пензенского областного производственно-технического управления связи (Ф. 2477. Оп. 1,2) и Пензенской областной дирекции радиотрансляционной сети (Ф. 2132. Оп. 1,2).
Основой для исследования деятельности цензуры в рамках системы политического контроля стали приказы и информационные письма областных управлений по делам литературы и издательств, отчеты областных издательств обкомов ВКП(б), справки о состоянии и мерах по совершенствованию работы облитов, протоколы производственных совещаний обллитов и совещаний при начальниках обллитов, а также материалы книжных издательств и областных отделений книготоргового объединения государственного издательства (КОГИЗ). Образование и просвещение, культура и искусство в системе политического контроля в Среднем Поволжье изучались нами на основе материалов отделов культурно-просветительской работы облисполкомов, управлений культуры и образования облисполкомов, отделов культуры горисполкомов.
Определенную ценность имели для нас документы из фондов личного происхождения и коллекций документов, хранящихся в ГАПО, например, из фондов Ф.П. Вазерского (Ф. 2389), И.С. Горюшкина-Сорокопудова (Ф. 2149), Г.В. Мясникова (Ф.2672), Ю.И. Нехорошева (Ф. 2772), М.Р. Полесских (Ф.2399), А.И. Смирновой (Ф. 2258); из коллекции рукописных, печатных и иллюстративных материалов по истории Пензы и Пензенского края (Ф. 2378). Весьма интересный материал мы обнаружили в фонде 6028 – «Воспоминания лектора ОК КПСС Владимира Петровича Грановского о Пензе военных лет «Увиденное, пережитое, проделанное»» (Опись 8).
Таким образом, в целом центральные и региональные архивы содержат богатейший материал по изучаемой нами проблеме. Однако при этом нельзя не сделать два существенных замечания.
Многообразный и ценный для исследования политического контроля корпус документов содержат Центральный и региональные архивы ФСБ, однако они остаются недоступными для нас, как и для подавляющего большинства исследователей.
Принадлежность того или иного источника к числу архивных отнюдь не является гарантией достоверности содержащейся в нем информации. В первую очередь, это относится к официальным идеологизированным и тенденциозным документам, которые широко применяются в нашем исследовании. Поэтому соотнесение информации, содержащейся в них, с современным уровнем исторического знания об эпохе стало необходимым условием их использования. Кроме того, подлинность содержащейся в официальном источнике информации мы сопоставляли, во-первых, с материалами других источников ведомственного происхождения; во-вторых, с тенденциями, отмечаемыми при анализе однородных источников, особенно массового характера. В целом, на наш взгляд, степень достоверности документов, которые предназначались для внутреннего, не выходящего за рамки правящих кругов использования, значительно выше, чем у источников официального происхождения, подлежавших широкой огласке.
Важная группа источников, использованных в диссертации, – многочисленные документы, включенные в крупные тематические сборники[85]. Подавляющая их часть вышла в свет уже в постсоветскую эпоху. Они содержат богатейший, во многом закрытый ранее материал, который в целом все еще не получил адекватного осмысления в историографии.
В диссертации активно использовались различные статистические сборники и справочники, в т.ч. по Средневолжскому краю[86]. Это весьма сложный тип источников. Они содержат ценный, необходимый для данного исследования материал. Вместе с тем, известно, что статистические данные в рассматриваемый период содержали элемент пропаганды, зачастую подгонялись под победные рапорты, поэтому они требуют критического отношения[87].
Специфика исследования политического контроля предполагает, что важную роль в качестве источника приобретают материалы центральной, местной и районной периодической печати. Разумеется, для советской периодической печати, полностью монополизированной коммунистической партией, приоритетом служила политическая пропаганда, отсюда – тенденциозность в подборе материалов, намеренное искажение информации. Многие исследователи справедливо критикуют средства массовой информации рассматриваемого периода за несоответствие реалиям жизни. Например, Ш. Фицпатрик писала: «Журналы 30-х гг. часто приносят разочарование. Можно перерыть годовую подшивку журнала «Социалистическая реконструкция сельского хозяйства», так и не встретив фигуры реального крестьянина»[88]. Однако нам ближе точка зрения С.Н. Носова: «Правды о себе эпоха лжи оставить не может, но это не значит, что документы, заведомо лживые, не способны быть историческими источниками – они много говорят о психологии власти...»[89].
Для нашего исследования пресса той эпохи имеет важное источниковое значение, поскольку дает представление не только о языке власти, но и о целях политического контроля, методах его осуществления, роли средств массовой информации. Мы полагаем, что при анализе системы политического контроля можно и должно критически использовать и «заведомо лживые» источники, т.к. содержащаяся в них информация часто является образом желаемого для властей состояния общества.
В процессе работы над исследуемой проблемой мы просмотрели ряд журналов: «Большевик» за 1925, 1933-1935, 1942 гг.; «Литература и искусство» за 1931 г.; «Красный библиотекарь» за 1932 г. и др. Были проанализированы публикации в центральных газетах: «Правда», «Известия», «Комсомольская правда», «Литературная газета». Широко использовались материалы региональных газет и журналов: «Средневолжская коммуна» (с декабря 1929 г. «Волжская коммуна») – орган Средневолжского крайкома; «Средневолжский комсомолец» (с 1935 г. – «Волжский комсомолец») – орган Средневолжского обкома ВЛКСМ, Самарского окружкома и Самарского горкома ВЛКСМ; журнал «Коммунист» – орган Средневолжского областного, а затем краевого комитета ВКП (б), а с 1937 по 1941 гг. – Куйбышевского обкома партии; журнал «Под знаменем ленинизма» – орган Пензенского губкома ВКП(б), губисполкома (с 1928 г. выходит как журнал «Работай и учись»), «Рабочая Пенза», «Ульяновская правда», «Сталинское знамя» – орган Пензенского обкома и горкома КПСС и Пензенского областного Совета депутатов трудящихся. В диссертации использованы и материалы ряда номеров районных газет.
Мемуары в диссертации использовались довольно широко, причем не только опубликованные, но и хранящиеся в архивных фондах. Разумеется, многие из этих воспоминаний содержат неточности, отличаются субъективизмом. Но все же ценность мемуаров несомненна, так как они передают реакцию людей, общественного мнения на политико-идеологическое воздействие властей в исследуемый период, а также характеризуют специфику действия системы политического контроля[90]. В ходе исследования мы обращались к дневникам В.И. Вернадского[91], М. Пришвина (1931-1932 гг.)[92], К. Чуковского[93], а также к неопубликованным воспоминаниям И.С. Горюшкина-Сорокопудова, хранящимся в Государственном архиве Пензенской области[94]. По-своему интересен взгляд на советское общество 1930-х гг. со стороны, поэтому были использованы дневники и воспоминания Р. Роллана[95], А. Жида и Л. Фейхтвангера[96].
Специфика темы исследования продиктовала обращение к такому источнику, как литературные произведения и публицистика. Среди авторов использованных нами произведений классики социалистического реализма М. Горький, Н. Островский, М. Шолохов, Э. Багрицкий, И. Ильф, Е. Петров, М. Зощенко и многие другие, ставшие символами своей эпохи, творившие по законам времени и причисленные властями к «инженерам человеческих душ».
Таким образом, имеющиеся источники с различной степенью полноты и достоверности, но предоставляют в целом возможности для исследования большинства аспектов советской системы политического контроля. Вместе с тем, практическая недоступность для нас архивов ФСБ способствовала тому, что репрессии, как форма политического контроля, рассматриваются в диссертации, как правило, без детализации. Благо эта специфическая тема является предметом самостоятельного исследования многих историков.
В третьем параграфе рассматривается методология исследования. Советский период в российской науке в силу политико-идеологических причин отличался единством научного метода, независимо от отраслевой принадлежности. В качестве такового выступала «материалистическая диалектика» или «диалектический материализм»[97]. В настоящее время в отечественной науке наблюдается полифония подходов, направлений и концепций, т.е. методологический плюрализм. Об этом свидетельствует и содержание дискуссий на философских конференциях[98].
Методологической основой исследования стали традиционно применяющиеся в исторической науке принципы и методы. Прежде всего, это принципы историзма и научной объективности. Применение принципа историзма к изучению системы политического контроля предполагает анализ объективных и субъективных причин ее становления и развития, развития основных институтов и методов политического контроля в контексте социально-политического, экономического и культурного развития страны. Под научной объективностью понимается изучение предмета исследования максимально беспристрастно, с использованием широкого круга источников, вне зависимости от идеологических и иных субъективных наслоений, содержащихся как в источниках, так и в оценочных суждениях историков. Объективность подразумевает также и корректность в оценке фактов и явлений.
Диалектический метод подразумевает, в частности, принципы динамичности, применяемый для анализа изменений социальных систем и диалогизма, согласно которому взаимодействие властных структур и членов общества рассматривается как диалог, в котором власть, создавая и развивая систему политического контроля, как правило, выступала инициатором, но, вместе с тем, по-своему нередко откликалась на процессы, происходившие в обществе.
Специфика объекта исследования обусловила особую роль в методологии диссертации системного метода, который предполагает целостное исследование сложных систем, состоящих из подсистем и элементов, и позволяет рассматривать общество как сложноорганизованную систему, элементами (подсистемами) которой являются, в частности, политические и социальные структуры. В рамках этого метода институты политического контроля рассматриваются как единство взаимосвязанных и взаимодействующих элементов, как части сложного целого – советского политического контроля. Кроме того, данный подход позволяет рассматривать взаимоотношения массового сознания и политического контроля как двух систем. При анализе деятельности властей по формированию политического контроля большое значение имеют способы взаимодействия его структурных элементов, а также роль процессов изменения и стабилизации системы. Немаловажную роль в методологии диссертации играет положение теории систем о влиянии изменений самой системы (государственной политики в целом) на элементы этой системы (направления политики), а также принцип целостности системы.
В качестве одного из основных методов исследования в данной работе используется историческая индукция, которая позволяет на основе конкретных фактов делать более или менее широкие обобщения, а также методы причинно-следственного анализа, описательный и сравнительный.
Относительная новизна проблемы изучения политического контроля в историографии требует остановиться на терминах, понятиях и категориях, использованных в исследовании.
В советскую эпоху термин не получил широкого распространения, несмотря на то, что фактически в СССР была создана самая мощная, разветвленная система политического контроля в мире. Она представляла собой и форму контроля за поведением индивида на предмет соответствия целям властей и идеологическим канонам, и способ воздействия на массовое сознание, т.е. массовую индоктринацию.
Идеология – это система взглядов и идей, в которых выражается отношение к действительности, интересы, цели, намерения, умонастроения людей, классов, партий, субъектов политики и власти[99]. Роль идеологии велика, поскольку и отдельно взятый человек, и общество в целом живут в идеологическом пространстве точно так же, как и в мире политики, культуры, экономических отношений. По словам А. Амальрика, идеология – это «социально значимая система идей,...служащая закреплению или изменению общественных отношений»[100]. Таким образом, идеология в значительной мере направляет жизнь общества и человека, осуществляя организационные, регулятивные и контрольные функции. При этом она непосредственно, функционально связана с политической системой общества, с политическим режимом, государством, политической культурой. На идеологию возлагаются, в частности, функции обоснования, легитимизации власти и формы правления. Через систему политического контроля внедрялись идеологические установки, которые сознательно и целенаправленно формировали властные структуры.
Массовая индоктринация – это целенаправленное распространение политической доктрины, учения в обществе для формирования определенного массового сознания.
В настоящем исследовании используется понятие «институт». Под ним понимаются исторически сложившиеся формы организации и регулирования общественной жизни. Институты обеспечивают выполнение важных для общества и государства функций и включают в себя совокупность норм, предписаний, образцов поведения, специальных учреждений и систему контроля[101].
Пропаганда служит одним из необходимых в ХХ в. атрибутов политической жизни, а в советской системе политического контроля она являлась важнейшим инструментом. Под пропагандой мы понимаем систематически осуществляемые усилия, направленные на то, чтобы повлиять на сознание индивидов, групп, общества для достижения определенного, заранее намеченного результата, например, распространение и популяризация определенных идей в общественном сознании. В тоталитарном государстве, как отмечал Ф. Хайек, пропаганда «подчинена одной цели и все ее инструменты тщательно скоординированы для решения идеологических задач»[102].
Поскольку проблема политического контроля связана с проблемой массового сознания, остановимся на самом понятии и терминологии. Начиная с середины 1990-х гг., различным аспектам изучения теории массового сознания был посвящен целый ряд диссертаций[103]. Исследователи предложили различные характеристики этого феномена. В обобщенном варианте в качестве основы для такой оценки выступает совокупность трех параметров: средний уровень развития сознания масс в обществе, включающий не только когнитивные элементы (объем знаний и суждений о тех или иных социально-политических явлениях и процессах), но и направленность чувств и фантазий, способность эмоционально реагировать на окружающую действительность; диапазон и направленность потребностей, интересов, запросов масс; диапазон информации, широко циркулирующей в обществе, в т.ч. специально направляемой властями через многочисленные каналы воспитательных и образовательных институтов и средств массовой информации. В целом массовое сознание, на наш взгляд, необходимо рассматривать как результат взаимодействия активности масс, направленной на свойственное человеку осмысление собственной жизни и тех социально-политических условий, в которых эта жизнь протекает.
В диссертации использовалось и понятие «общественное мнение», которое является основополагающим для ряда исследователей. Известный немецкий социолог Э. Ноэль-Нойман общественным мнением считает то, которое человек высказывает публично, вслух, в присутствии других людей, не боясь оказаться в изоляции[104]. Именно в такой интерпретации общественное мнение рассматривалось Е.Ю. Зубковой[105]. Для нас публичность общественного мнения и является тем критерием, который отделяет его от более широкого по содержанию понятия «массового сознания».
Мы рассматривали политический контроль как функцию сросшегося с коммунистической партией советского государства. Политический контроль имманентно присущ любому государству, но тоталитарный режим многократно, на порядок усиливает его.
Первым отечественным исследователем, который ввел в научный оборот понятие «политический контроль», а также разработал ряд методологических подходов к его исследованию, стал петербургский историк В.С. Измозик[106]. По его мнению, под «политическим контролем» следует понимать систему регулярного сбора и анализа информации различными звеньями государственного аппарата о настроениях в обществе, отношении различных его слоев к действиям властей, о поведении и намерениях экстремистских и антиправительственных групп и организаций. Политический контроль всегда включает несколько основных элементов: сбор информации, ее оценку, принятие решений, учитывающих настроения общественных групп и призванных воздействовать в нужном для властей направлении, а также политический сыск и репрессии при наличии угрозы (реальной или мнимой) государству и обществу[107]. Н.А. Ломагин в своей докторской диссертации «Политический контроль и негативные настроения ленинградцев в период Великой Отечественной войны» воспользовался определением, сформулированным В.С. Измозиком[108].
Данное В.С. Измозиком и поддержанное исследователями (практически всеми, мы не встречали никакой критики) определение политического контроля не отражает важнейшего, на наш взгляд, аспекта: формирования – всеми возможными способами – общественного мнения, т.е. воздействия на массовое сознание. На наш взгляд, изучение отдельных, пусть и очень важных аспектов, методов и институтов политического контроля не позволяет объективно оценить действие всей советской системы политического контроля, проанализировать ее объективные и субъективные причины становления, оценить развитие и взаимодействие ее институтов и методов, выявить причины столь высокой ее эффективности. Одна из ключевых особенностей советского режима заключалась в том, что власти не только выясняли характер настроений в обществе, но и активнейшим образом, в небывалых ранее масштабах их формировали, воспитывали «нового человека».
В связи с этим мы предлагаем следующее определение политического контроля. Политический контроль – это имманентно присущее любому, но в особенности тоталитарному государству качество, представляющее собой комплекс мероприятий власти, направленных не только на контроль поведения индивида, всех социальных групп, но и на формирование мировоззрения и поведения основной массы населения на основе задаваемых идеологических канонов и практических потребностей режима.
Вторая глава – «Становление и сущность политического контроля в советском государстве» – состоит из трех параграфов.
В первом параграфе проводится анализ предпосылок формирования советской системы политического контроля. Система политического контроля, созданная в советском государстве, не является изобретением большевиков - опыт контроля государства над обществом накапливался веками. Безусловно, советская среда обитания, новые социальные и моральные ценности, новый образ жизни формировались властями на основе новой идеологии, однако определенные методы политического контроля были уже наработаны.
Еще в дореволюционные годы в царской России сформировались предпосылки возникновения этого феномена, выразившиеся в стремлении властей держать под наблюдением не только поведение, но и сознание своих подданных, что привело к созданию особых, предназначенных для этого структур. На наш взгляд, о предпосылках формирования всеохватной системы политического контроля, возникшей в советский период, можно говорить с эпохи Петра I, обязавшего священнослужителей нарушать тайну исповеди и доносить на своих прихожан, если те признавались в преступных умыслах против государства. Безусловно, речь идет лишь о процессе медленной кристаллизации предпосылок политического контроля, но с петровского периода ведет отсчет стремление властей поставить под контроль не только поведение, но и сознание своих подданных. Именно это стремление властей мы считаем первой предпосылкой формирования системы политического контроля.
С утверждением абсолютизма политическая полиция занимает прочное место в системе карательных органов Российского государства. Более ярко и четко желание власти контролировать все и вся в государстве проявилось в царствование Николая I, когда было создано Третье отделение императорской Канцелярии, которому, среди прочего, были переданы и функции цензуры. Доказательством намерения властей контролировать сознание своих граждан является так называемая теория официальной народности С.С. Уварова. Не ставя целью дать ей оценку, все же подчеркнем, что, несмотря на определенную роль в формировании системы политического контроля и создания единой общеобязательной идеологии, эта теория сыграла и позитивную роль. Очевидно, что идеологические концепции были объективной необходимостью развития не только государства, но и общества того времени. Необходимость некой универсальной государственной идеологии является еще одной предпосылкой возникновения системы политического контроля.
Радикальные революционные группировки, народнический и эсеровский террор подталкивали власти к усилению политического контроля. Число сочувствующих народникам постоянно росло. Увеличивалось и количество стремившихся к разрушению существующего строя. Это заставило власти стремиться к контролю не только поведения, но и сознания своих подданных. Правда, успеха на этом поприще достигнуто не было.
Показателем понимания властями необходимости политического контроля в охваченной беспорядками и революционными настроениями стране явился т.н. полицейский социализм, созданные в 1901 г. рабочие союзы С.В. Зубатова, призванные отсечь рабочих от радикалов. Идея была, по сути, сорвана его отстранением от должности в результате придворных интриг, а затем – Кровавым воскресеньем 9 января 1905 г.
Одной из характерных черт Российской империи практически на всем протяжении ее истории является мощный чиновничий аппарат: чиновничество было важнейшей частью государственной системы. На наш взгляд, этот феномен мог предопределять имманентность стремления властей к политическому контролю, поскольку разветвленность бюрократического аппарата сама по себе располагает к усилению контроля.
Богатый опыт дореволюционной цензуры был использован и обогащен большевиками, которые не только сохранили, но и во много раз усилили и расширили присутствие этого института в государственной и общественной жизни. Многие цензоры, перлюстраторы царской эпохи, используя свои навыки, продолжили свою работу в советское время[109]. Огромный опыт российского государства в сфере цензуры облегчил большевиками воссоздание этого института как элемента советской системы политического контроля.
Таким образом, еще в царской России сложился определенный тип политического контроля, который опирался на мощные традиции самодержавной государственности, препятствовавшей развитию гражданского общества, политических свобод и стремившейся к регламентации всех сфер жизни общества, несмотря на масштабные изменения, связанные с бурным развитием капитализма.
В дореволюционную эпоху сформировался целый ряд предпосылок, способствовавших в дальнейшем политике большевиков, направленной на тотальный контроль над обществом.
Во втором параграфе рассматриваются факторы формирования советской системы политического контроля. Необходимость действий власти, направленных на создание и укрепление системы политического контроля в советском государстве была продиктована совокупностью объективных и субъективных факторов, возникающих и развивающихся на протяжении 1917-1953 гг.
Объективным фактором становления советской системы политического контроля является наличие постоянной угрозы, исходившей со стороны внешнего мира, перманентное противостояние советского государства Западу. По словам Сталина: «Буржуазные страны... окружают Советский Союз, выжидая случая, для того чтобы напасть на него, разбить его или, во всяком случае – подорвать его мощь и ослабить его»[110]. В сталинском тезисе об обострении классовой борьбы нашла свое отражение не только внутренняя конфронтация, но и конфронтация с внешним миром. Рост напряженности на внешнеполитической арене, как считалось, неизбежно должен был привести к росту враждебных проявлений со стороны тех социальных слоев, чья лояльность советской власти подвергалась сомнению. Ожидание новой войны создавало почву для роста конфронтации в обществе, подогревало ненависть к потенциальным врагам внутри страны, способствовало усилению политического контроля, оправдывало применение репрессивных мер. Вскоре после окончания войны, уже в 1946 г., возник новый аспект внешнего фактора, который предопределил главные критерии в работе государства, в правотворчестве и практике идеологических и репрессивных органов, – «холодная война».
Разрушение многих социальных структур традиционного общества и появление так называемого «массового общества» с присущими ему институтами и моделями поведения, социальная дезориентация многих людей являются непременным последствием всех революций и объективным фактором формирования советской системы политического контроля. «Государственность, вся социальная и экономическая структура России пережили небывалую трансформацию. Образно говоря, страна была «разделана» и «пропущена» через гигантскую «мясорубку» истории, и из этого кровавого «фарша» началось формирование новых государственных структур, классов и социальных групп»[111]. Придя к власти, большевики столкнулись с необходимостью управления обществом, большинство членов которого в результате военных и социальных катаклизмов были дезориентированы в социальном плане. Необходимо было практически вновь создавать социальную структуру общества, основой которой объявлялись рабочие и крестьяне. Однако в ходе индустриализации и коллективизации эти социальные группы по инициативе большевиков также претерпели значительное воздействие. Управление подобным обществом было возможно только при жестком контроле со стороны государства.
Объективным фактором формирования советской системы политического контроля были и постоянные экономические трудности в стране, возникшие вследствие революции, Гражданской войны, индустриализации и коллективизации, Великой Отечественной войны – характерные для всего рассматриваемого периода.
Субъективным фактором становления и укрепления советской системы политического контроля мы считаем недовольство действиями властей. Став во главе нового государства, большевики перестали признавать за рабочими право на отстаивание своих экономических интересов, тем более путем забастовок. Резко изменилась и позиция профсоюзов. Полностью огосударствленные, они тоже стали рассматривать стачечную борьбу как подрыв советской власти, ущерб народному хозяйству и нарушение дисциплины, т.е., наряду с другими общественными организациями были включены в систему политического контроля. Экономическое положение населения не улучшалось, что вызвало необходимость практического применения методов политического контроля к недовольным (начавшиеся аресты, увольнения, «чистки», лишение политических прав, которое неизбежно влекло за собой и экономические ограничения). Голод и его последствия обострили социальную ситуацию в Среднем Поволжье. В информационных сводках ОГПУ отмечалось, что среди населения в связи с голодом ведется антисоветская агитация, отношение к компартии и советской власти враждебное[112]. Информационное сообщение Пензенского губкома РКП(б) от 21 апреля 1921 г. констатировало начавшийся массовый выход населения из партии в связи с тяжелым материальным положением[113]. Тогда же в информационном докладе о положении дел в Симбирской парторганизации сообщалось о том, что «голод, поразивший губернию, застал …весь аппарат власти неподготовленным. Растерянность, граничащая с паникой, ослабление партийной работы, упадок энергии, рост расхлябанности среди власти повлекли за собой анархические попытки масс спасаться поодиночке и стихийным переселением среди крестьян, забастовки на заводах и т.п.»[114].
К субъективным факторам укрепления политического контроля мы относим и психологические особенности общества, вышедшего из войны. Война всегда оказывает негативное, разрушительное воздействие на человека, на его психику, формирует представления о необходимости и оправданности насилия во имя преобразования общества, присущие революционной традиции. Под ее влиянием меняются моральные установки и общественные идеалы. Именно Гражданская война приучила управлять посредством террора, создав тем самым предпосылку для репрессий: появилось стремление перенести радикальные формы борьбы времен революции и Гражданской войны в мирную жизнь. Например, в 1925 г. один из самарских комсомольцев заявил на заседании бюро ячейки ВЛКСМ: «Наша комсомольская работа встала на месте. Мне хотелось бы, чтобы комсомол был таким, как в 1918 году клеш, наган и т.д. Это тип комсомольца в моем понимании»[115].
Субъективным фактором, определившим динамику политического контроля после Победы, было увеличение популярности религии. Еще в 1944 г. ЦК ВКП(б) принял специальное постановление «Об организации научно-просветительной пропаганды»[116]. В нем отмечалось, что «за последнее время партийные организации и наркомпросы союзных республик ослабили внимание к делу научно-просветительной пропаганды среди населения», которая «приобретает в нынешних условиях особо важное значение в деле дальнейшего подъема культурного уровня широких слоев трудящихся и преодоления пережитков бескультурья, суеверий и предрассудков»[117]. Это обусловило необходимость усиления антирелигиозной пропаганды и, следовательно, привело к возрастанию значения пропаганды и агитации в системе политического контроля.
В третьем параграфе определяются и обосновываются этапы развития советской системы политического контроля.
Первым этапом стал период с октября 1917 по март 1921 гг. На его протяжении политический контроль формировался стихийно, поскольку к октябрю 1917 г. у большевиков не было конкретных планов строительства социализма и создания нового государства. Первая советская Конституция, принятая 10 июля 1918 г. V Всероссийским съездом Советов, не столько создавала новые формы правления, сколько закрепляла стихийно складывающиеся в ходе революции[118]. Для сохранения власти большевикам пришлось отказаться от идеи отмирания государства и перейти к жесткой политике государственного строительства. Уже на первом этапе власти начали борьбу с оппозицией. В Постановлении Политбюро «О положении в Москве» от 28 февраля 1921 г. говорилось: «Меньшевиков не освобождать, поручить ЧК усилить аресты среди меньшевиков и С.Р., не исключая одиночек рабочих, особенно в тех случаях, когда они выдаются своей активностью. Срочно запросить ВЧК о деятельности анархистов и других несоветских партий в связи с теперешними контрреволюционными выступлениями»[119]. Власти избрали путь откровенного устрашения. Призывы к уничтожению людей на месте, массовые казни по решениям властей и другие акты террора начались с 1917 г., невзирая на лозунги об уважении к личности: «тут нужна чистка террористическая, суд на месте и расстрел безоговорочно», «напрячь все силы... навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти … бывших офицеров и т.п.»[120].
Большевики, как уже говорилось выше, не только не отказались от цензуры, но и многократно ее усилили. В проекте постановления ЦК о цензуре материалов на внешнеполитические темы от 31 декабря 1919 г. говорится: «На главных редакторов каждой газеты и на ответственного редактора «Роста» возлагается обязанность цензурирования всего, касающегося внешней политики… Наиболее строгою должна быть цензура речей известных советских деятелей и передовиц»[121]. Было принято решение о прекращении доступа для буржуазных журналистов, а несколько позднее Наркоминдел и Особый отдел ВЧК сообща приняли решение о полном прекращении разрешений иностранцам въезда в Россию за исключением «особых случаев, подлежащих каждый раз строжайшему разбору»[122].
Второй этап развития политического контроля – 1921 – 1936 гг. Его начало связано с введением новой экономической политики. Отметим сразу, что речь шла именно о временных уступках населению и об обязательном сохранении верховенства государства прежде всего в политике и в идеологии.
К середине 1930-х гг. завершается становление советской системы политического контроля, на которую существенное влияние оказала задача построения социализма в кратчайшие сроки в условиях международной изоляции и самоизоляции. В 1921 – 1936 гг. основные направления политического контроля и вся система контроля в целом, стихийно сложившиеся в первые послереволюционные годы, укрепились, а сам контроль ужесточился. Временная либерализация произошла в экономике, а в общественной жизни сохранялась и усиливалась диктатура партии.
Власти начали окончательное искоренение многопартийности. Резолюция Х съезда РКП(б) «О единстве партии» поставила под запрет оппозиционные группы[123], в стране насаждалось единомыслие. Прекратили свое существование партии левых и правых эсеров, началась борьба с интеллигенцией: «лучше, чтобы десятки и сотни интеллигентов посидели деньки и недельки, чем чтобы 10000 было перебито. Ей-ей, лучше»[124]. К концу второго этапа интеллигенция была поставлена под жесточайший политический контроль, чему способствовала изобретенная властями система творческих союзов, а также создание новой советской интеллигенции. Уже с конца 1920-х гг. в стране сворачивается весьма ограниченный плюрализм, под флагом консолидации культурных сил распускаются литературные и художественные группировки, научные и философские общества.
В начале второго этапа были изменены задачи и частично методы органов государственной безопасности, которые стали главным поставщиком секретной информации о политических настроениях населения. Кроме того, на них был возложен контроль над экономическими отношениями. Важнейшим каналом получения информации о настроениях в обществе (помимо органов безопасности) были сводки и обзоры партийных органов: отделов ЦК; докладные записки инспекторов ЦК; информационные материалы, поступившие из регионов; перечни вопросов, заданных в ходе собраний или лекций; стенограммы собраний; сводки писем. Обкомы и горкомы получали материалы из райкомов партии, которые имели своих информаторов. В этой роли выступали секретари первичных парторганизаций и так называемые внештатные информаторы, которые работали «на общественных началах». Доносительство с самых первых лет советской власти стало неотъемлемой частью жизни, культивировалось, насаждалось, поощрялось. На крупном предприятии таких информаторов могло быть несколько. Как правило, они давали сведения не только о деятельности парторганизаций, но и о высказываниях, услышанных в частных разговорах, сообщали даже о слухах, сплетнях. Партийными информаторами выступали и сотрудники спецотделов, а иногда и внештатные сотрудники органов безопасности.
В первые годы советской власти существовала система перлюстрации, которая постоянно совершенствовалась и расширялась. Материалы, полученные с ее помощью, регулярно представлялись высшему руководству страны, эта практика была заведена еще В.И. Лениным[125].
Распространение системы контроля из центра к периферии достигалось созданием во всех местных партийных организациях специальных отделов, подчиняющихся непосредственно сталинскому секретариату. В их задачу входило наблюдение за парторганизациями и представление регулярных отчетов о них. Обмен информацией между центром и периферией также велся по каналам спецотделов. Большое значение придавалось сбору информации, компрометирующей высших руководителей. В ведомствах содержались тысячи секретных сотрудников. Тайный сбор сведений для досье был обычной практикой[126].
Формирование мощного репрессивного аппарата, используемого в целях политического контроля, было завершено в 1934 г. В это время речь уже идет не только массовых репрессиях в отношении крестьян, но и в отношении практически всех слоев населения. После первого наказания множество людей повергались репрессиям неоднократно. Так, в 1931-1932 гг. приказами и инструкциями ОГПУ запрещалось освобождать без предварительного пересмотра дел. При необходимости срок изоляции продлевался или заменялся иной «мерой социальной защиты»[127].
Большую роль в укреплении системы политического контроля на этом этапе сыграло введение в 1932 г. паспортной системы и обязательной прописки граждан. Начавшиеся индустриализация и массовая насильственная коллективизация села могли быть проведены только фактическим введением принудительного труда, невозможного при легитимационной системе. Поэтому 27 декабря 1932 г. ЦИК и СНК СССР издали постановление, которым в СССР вводилась паспортная система и обязательная прописка паспортов[128]. Колхозники были лишены паспортов, и это обстоятельство сразу ставило их в положение прикрепленных к месту жительства, к своему колхозу. Уехать в город и жить там без паспорта они не могли: согласно п.11 постановления о паспортах такие «беспаспортные» подвергаются штрафу до 100 руб. и «удалению распоряжением органов милиции»[129]. Повторное нарушение влекло за собою уголовную ответственность. Введенная 1 июля 1934 г. в УК РСФСР 1926 г. статья 192а предусматривала за это лишение свободы на срок до двух лет[130]. Ограничение свободы места жительства для колхозника стало абсолютным. Положение «паспортизованных» жителей городов было немногим лучше: выбор постоянного места жительства был ограничен необходимостью прописки, причем паспорт стал единственно допустимым для этого документом. Таким образом, механизм прописки стал мощным инструментом регулирования расселения граждан по территории СССР. При этом колоссально возросли возможности политического контроля: возникла система «всесоюзного розыска» через сеть «паспортных столов», созданных в населенных пунктах.
В первой половине 1930-х гг. окончательно сложилась и система идеологии, ставшая содержанием политического контроля. Для ее внедрения в массовое сознание был создан мощный пропагандистский аппарат. К концу второго этапа была создана система общественных связей, которые в немалой степени обеспечивали политический контроль масс, то есть контроль за поведением людей в границах определенных общественных институтов, контроль за подчинением индивида государству и властвующей элите общества. Политический контроль к этому времени эффективно функционировал как система влияния на человека массы, как система регулирования отношений между «массовым» человеком и властью. Но интенсивный контроль над обществом, над массовым сознанием достигнет пика после полной ликвидации оппозиции.
В 1921 – 1936 гг. вся система контроля в целом, стихийно сложившаяся в первые послереволюционные годы, укрепилась, а сам контроль ужесточился и охватывал уже все сферы общества.
Третий этап развития системы политического контроля начался в 1936 г. и закончился со смертью Сталина. Мы относим начало третьего этапа именно к 1936 г., а не к концу 1930-х гг., когда завершилось формирование административно-командной системы, поскольку отправной точкой считаем пик небывалых репрессий. После августовских процессов второй половины 1936 г. происходит резкое ужесточение политического контроля. На первый взгляд, это слишком укрупненный подход – ведь в рамках этого периода - и Великая Отечественная война, и борьба с космополитизмом, и «дело врачей». Но сама система политического контроля в это время изменялась очень мало, да и формы и способы политического контроля оставались практически неизменными. Перемены касались интенсивности политического контроля и расширения подконтрольных сфер общественной и личной жизни. ОГПУ и его местные органы получили право использовать в своих целях их гласный состав и негласную агентурную сеть в рамках системы политического контроля. Значительную роль в необходимости выделения третьего этапа играет и тот факт, что в 1936 г. была принята Конституция, которая, пусть в завуалированной форме, но закрепила сращивание партийного и государственного аппарата, диктат партии и, по сути, окончательное формирование системы политического контроля. Кроме того, во второй половине 1930-х гг. было завершено создание громадной политико-просветительной сети.
Безусловно, можно говорить о послевоенном этапе – на первый взгляд, именно в это время меняется содержание политического контроля. Так, например, в насаждаемых идеологемах явственно звучат антисемитские нотки. Однако формирование латентной политики государственного антисемитизма началось гораздо раньше. Это убедительно показано в опубликованном корпусе документов «Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации. 1938 – 1953»[131]. Во введении Г.В. Костырченко говорит о том, что «после середины 1930–х гг. … сформировалась и новая национально-государственная доктрина»[132]. Конечно, речь о борьбе с космополитизмом может идти только применительно к 1945 – 1953 гг., когда дело не ограничилось только антисемитизмом, но в рамках холодной войны началась кампания нагнетания антизападных настроений в обществе[133]. Смысл этой кампании не только и не столько в реакции на нападки США и в стремлении одержать верх в холодной войне, но и в стремлении подавить творческую самостоятельность интеллигенции. Однако такое стремление не является характерным лишь для послевоенного периода – система жесткого политического контроля над интеллигентской средой сформировалась к середине 1930-х гг. Это еще раз доказывает правомерность выделения столь продолжительного этапа вместо «нарезки» его на мелкие периоды с непринципиальными отличиями.
Характерной чертой третьего этапа является небывалый размах репрессий 1936 - 1937 гг. В ходе организованных властями процессов 1936 – 1938 гг., когда соратники Ленина были обвинены во вредительстве, шпионаже и умышленных преступлениях, решалась задача укрепления личной власти Сталина как вершины системы политического контроля[134]. Протестные настроения в то время не были выдумкой властей: террор, коллективизация, индустриализация, не ставившая целью улучшение материального благосостояния людей, были основой этих настроений. В то же время, согласно результатам исследований В.Н. Хаустова, органы государственной безопасности целенаправленно формировали у руководства страны убежденность в контрреволюционной вредительско-шпионской деятельности троцкистов и правых[135]. 20 марта 1940 г. издается циркуляр НКВД СССР, согласно которому СНК СССР обязывал органы прокуратуры и суды освобождение арестованных по делам, ведущимся чекистами, предварительно согласовывать с органами НКВД. Ни один арестованный без согласия НКВД не освобождался. В случае вынесения оправдательного приговора, а также решения суда (или прокуратуры) о прекращении дела, с которыми НКВД не согласен, надлежало вносить протесты[136]. Репрессии не останавливались и во время войны. 16 августа 1941 г. в период отступления советских войск, Сталин издал приказ № 270, согласно которому следовало «расстреливать на месте» дезертиров из начсостава, а попавшим в окружение – в плен не сдаваться, драться до последнего патрона[137].
Задача восстановления разрушенной страны и противостояния Западу потребовала изменения форм и методов деятельности системы политического контроля применительно к мирным условиям. Другой серьезной проблемой в первые послевоенные годы явилось знакомство в годы войны большого количества советских людей с западным образом жизни. Уже в первые послевоенные месяцы были ликвидированы послабления, на которые власть пошла во время войны, и начались массовые идеологические проработки отечественной интеллигенции, направленные на поддержание и усиление атмосферы страха. Цель системы политического контроля осталась прежней – сохранение и укрепление существующей власти.
После войны под непосредственным руководством Сталина происходит «консервация» созданной в 1920-1930-х гг. системы политического контроля. В годы войны она обрела определенную завершенность и самодостаточность, способность успешно противостоять попыткам ее изменения. Десятилетия страха, чисток, репрессий, «железный занавес» создали в стране атмосферу единомыслия, конформизма. Подавляющая часть взрослого населения воспринимала сталинский режим как данность. Победа над фашизмом, распространение советской модели на ряд стран Восточной Европы и Азии, обретение Советским Союзом статуса «сверхдержавы» лишь подтверждали правильность выбранного пути. В этих условиях в стране не было и не могло быть реальной организованной оппозиции режиму. У Сталина после Победы не осталось не только политических соперников, но и оппонентов. В первое послевоенное десятилетие советская система обладала значительным запасом прочности.
Обоснованием политико-идеологических кампаний и сфабрикованных процессов послевоенного времени стала концепция соревнования «двух систем», трансформировавшаяся во времена холодной войны в концепцию «двух лагерей» (военный термин лишь подчеркивал конфронтационность).
С лета 1947 г. партийное и советское руководство принимало жесткие меры по предотвращению публикаций материалов, якобы представляющих государственную тайну. Началось глушение заграничных радиостанций, запрещались браки с иностранцами. В «целях содействия воспитанию работников государственных органов в духе советского патриотизма и преданности интересам Советского государства» вводятся суды чести[138]. Власть рассчитывала обрести новую форму воспитания советской интеллигенции, однако скрытое сопротивление партийной и государственной бюрократии парализовало работу судов, и к лету 1948 г. Сталин утрачивает к ним интерес. Тем не менее, суды чести вместе со всей кампанией за повышение бдительности создают в конце 1940-х гг. в стране общественно-политическую атмосферу, отчасти напоминающую ситуацию накануне «большого террора».
Спецификой данного периода развития системы политического контроля стали откровенно репрессивные политико-идеологические кампании внутри страны наряду с усиливающейся конфронтацией с внешним миром; репрессии против творческой интеллигенции, антизападничество, особенно ярко проявившееся в кампании против космополитизма. Антисемитизм, по сути, был поднят на государственный уровень. Изменения в характере Сталина, частично вызванные его возрастом, очевидно, предопределили его возросшую подозрительность (и без того гипертрофированную) и инициировали Ленинградское дело (1949-1950) и дело о «сионистском заговоре» (1948- начало 1953 г.), ответвлением которого было дело врачей.
Безусловно, в рамках столь обширного этапа развития советской системы политического контроля можно выделить подэтапы: 1936 – 1941 гг. – массовые репрессии. В предвоенные годы в общественно-политической и духовной жизни утвердилось полное господство идеологической и политико-воспитательной деятельности партии, установлен жесточайший политический контроль. Подчеркнем, что репрессии остались действенным методом системы политического контроля вплоть до смерти Сталина; 1941 – 1945 гг. – период приспособления системы политического контроля к военным условиям; 1945 – 1953 гг. – адаптация политического контроля к изменившемуся послевоенному миру, холодной войне, появление национальных оттенков в содержании политического контроля.
Третья глава – «Организация и методы советской системы политического контроля» – состоит из трех параграфов.
В первом параграфе освещается роль партийных органов в системе политконтроля.
Система политического контроля советского государства тесно связана с динамикой взглядов большевиков на сущность и роль в общественной жизни самого государства. В процессе становления советской системы политического контроля практически все социальные институты и организации оказались огосударствленными в явной или скрытой форме. Становление и развитие системы политического контроля происходило под непосредственным руководством и при непосредственном участии коммунистической партии на всем протяжении рассматриваемого периода. Особенно явно это прослеживается в утрате советами статуса органов полновластия трудящихся, чем они фактически являлись с момента своего возникновения. Партийное руководство местными органами управления официально ужесточилось уже в 1920-е годы: согласно Положению о горсоветах 1925 г., утвержденному ВЦИК РСФСР, контроль за их работой со стороны партийных комитетов был усилен[139]. Деятельность советских органов регулярно обсуждалась на заседаниях горкомов ВКП (б) [140]. Партийные органы занимались проблемой подбора и подготовки кадров аппарата горсоветов. Партия контролировала советы через своих кандидатов, занимавших основные посты в управленческом аппарате: в составе советских органов в большинстве оказывались члены и кандидаты в ВКП (б). В частности, в 1933 г. их число в составе Пензенского горсовета достигло 60,6%, в 1934 г. – 61,6% [141]. В том же году в Ульяновском горсовете было 76,3% членов и кандидатов партии[142]. В целом контроль за государственным аппаратом осуществлялся партией по трем основным направлениям: определение политической линии деятельности государственного аппарата путем выработки директив по важным вопросам, подбор и выдвижение кадров для работы в государственных органах; контроль за исполнением партийных решений[143]. Краевые, городские, областные комитеты партии вмешивались в деятельность советов, которые стали полностью подконтрольными партии.
Особое внимание партия уделяла росту первичных партийных организаций. ЦК партии подробно инструктировал, каким образом следует создавать новые партийные ячейки: «вы пишете, что мало у вас большевиков, но пусть и эта малая часть организуется в нашу партийную ячейку. … Мы со своей стороны сделаем все, чтобы поддержать вас»[144]. Тенденция к постоянному расширению сети первичных партийных организаций оставалась неизменной на протяжении всего рассматриваемого периода. Например, в Куйбышевской партийной организации первичных организаций, в том числе и в сельском хозяйстве, в 1940 г. насчитывалось 1826, в 1947 г. – 3166, в 1953 г. их стало 4584, в том числе 826 колхозных[145]. Разветвленный аппарат позволял партийным властям внимательно следить за состоянием массового сознания, за состоянием общественного мнения. Главными источниками информации для обкомов были сведения, полученные от городских и районных комитетов партии. Те, в свою очередь, имели своих информаторов в низовых партийных организациях. Обычно о состоянии дел в той или иной партийной организации, на предприятии, в колхозе, в районе и городе вышестоящие партийные инстанции информировал секретарь партийного комитета. Например, в приказе №15 Кошкинского Военно-революционного комитета от 2 апреля 1921 г. говорилось: «Всем волсоветам и заведывающим военотделениями вменяется в обязанность два раза в неделю давать оперативные сводки о политическом настроении волости в Кошки на имя районного члена исполкома тов. Щипакина»[146].
Партия постоянно контролировала исполнение своих решений государственными органами. Ни одно важное решение не принималось ими без соответствующих указаний со стороны ВКП (б). Одной из форм партийного руководства являлось принятие совместных решений партийными и государственными органами по наиболее значительным вопросам жизни страны [147].
Большое значение для усиления политического контроля имела проведенная в 1948 г. реорганизация аппаратов обкомов, крайкомов, ЦК компартий союзных республик, в результате которой обкомы ВКП(б) укрепили руководство горкомами и райкомами партии, а через них – и первичными организациями. Только в Пензенской области с 1946 по 1950 гг. их число возросло на 1,1 тысячу. Позже, в связи с укрупнением колхозов, сеть первичных организаций несколько сократилась и в 1952 г. составила 2,9 тысячи[148]. Первичные партийные организации, как и прежде, активно влияли на работу промышленных и сельскохозяйственных предприятий, учреждений и учебных заведений.
Как свидетельствуют архивные материалы, неподконтрольных партии областей жизни фактически не осталось. Подчеркнем, что абсолютное большинство вопросов, обсуждавшихся местными партийными организациями, имело, как правило, хозяйственный характер, хотя для партии было привычным контролировать и личную жизнь, о чем свидетельствуют многочисленные материалы личных дел и «разборов» жалоб на «аморалку». На партийных собраниях, заседаниях парткомов разбирали случаи супружеских измен, пьянства, бытового хулиганства. В частности, среди предложений, поступивших в ходе обсуждения проекта Устава партии, были и такие: «член партии обязан постоянно проявлять самообладание и самодисциплину в личной жизни, во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, максимальную серьезность и ответственность в деле строительства подлинно социалистической семьи»[149].
Партийные власти контролировали состав и работу комсомольской организации. Комсомол активно привлекался к агитационно-пропагандистской деятельности. Расширившаяся в 1930-е гг. сеть культмассовых учреждений, в работе которых использовались, в первую очередь, устные и наглядные методы, сделала возможным политический контроль неграмотных и малограмотных слоев населения.
Не только комсомол был под пристальным контролем партии. Так, в ноябре 1948 года пленум Пензенского горкома ВКП (б) обсудил вопрос «О состоянии и мерах усиления партийного руководства профсоюзами»[150].
Еще одним вектором деятельности партии в процессе осуществления политического контроля было установление жесткого контроля над церковью. В начале 1920-х гг. активно продолжала свою деятельность Религиозная комиссия при Агитпропе[151]. На местах она делегировала свои полномочия организуемым «двойкам» и «тройкам» (в зависимости от местных условий), которые сосредотачивали в себе информацию обо всей антирелигиозной пропаганде в регионах и проведении планов религиозной комиссии в жизнь. 13 октября 1922 г. при Агитационно-пропагандистском отделе ЦК была создана Комиссия по антирелигиозной пропаганде, в состав которой были включены Менжинский от ГПУ и Смидович – председатель комиссии по сектантским делам[152]. Комиссия осуществляла полномочия «как по ведению дел церковной политики (связь с церковными группами, с ВЦУ)», так и «по выработке директив по печатной и устной пропаганде и агитации». Комиссия работала в тесной и постоянной связи с ГПУ, Церковным отделом Наркомюста и АПО ЦК[153].
Создание громоздкой и эффективной пропагандистской машины играло огромную роль в процессе воздействия партийных органов на формирование массового сознания в системе политического контроля. Партия ставила своей целью «проводить в жизнь все декреты, выработанные Советом Народных Комиссаров, распространять учение партии и вести необходимую борьбу с партиями контрреволюционного направления, вести среди населения агитацию и пропаганду»[154]. Активная пропагандистская и агитационная деятельность во многом обусловила формирование подконтрольного, идеологически стабильного, политически устойчивого, подготовленного к выполнению директив партии общества.
Во втором параграфе анализируется деятельность органов государственной безопасности в системе политического контроля. Опыт спецслужб Российской империи был в полной мере учтен большевиками после их прихода к власти. Непосредственно испытав на себе сильные и слабые стороны деятельности царской охранки, они создали мощнейшую систему политического контроля, одной из основ которой стали органы государственной безопасности. По справедливому утверждению С.В. Леонова, «система политического контроля за населением, заложенная в годы Гражданской войны, в целом смогла превзойти уже известную нам царскую»[155].
Для защиты новой государственности объективно требовалось создание органов государственной безопасности, которые наряду с партией и под ее непосредственным руководством стали системообразующим институтом советской системы политического контроля. Советские спецслужбы с момента своего создания являлись, по сути, партийно-государственными. Главной и постоянной задачей чекистских органов было воплощение в жизнь господствующей идеологии. Как отмечалось в феврале 1919 г. в обращении ЦК РКП(б) к коммунистам – работникам чрезвычайных комиссий, «ЧК созданы, существуют и работают лишь как прямые органы партии под ее директивами и под ее контролем»[156]. Проблему политического руководства органами ВЧК–ОГПУ правящая партия рассматривала как возможность укрепления собственной власти, устранение оппозиции в любом ее проявлении[157]. Именно с помощью органов государственной безопасности большевикам удалось осуществить важнейшую функцию политического контроля – формирование массового сознания и общественного мнения. Политический контроль с самого начала был основан на устрашении и истреблении массы людей. Отряд ЧК упоминается всякий раз, когда в отчетах ГубЧК говорится о подавлении выступлений и волнений: восстание гарнизона в Чембаре послужившее началом волнений в Чембарском, Нижне-Ломовском и Керенском уездах (Пензенская губерния – Н.В.), подавлено отрядом ГубЧК[158]. Чекисты практиковали и взятие заложников. Так, в Инсарском уезде крестьяне оказали вооруженное сопротивление аресту помещицы Слепцовой, обыску и реквизициям в Яковлевском женском монастыре. Отряд ЧК расстрелял пять крестьян и 300 взял в заложники, наложив контрибуцию в 50 000 рублей[159]. После того, как в селе Бакуры в ходе крестьянских волнений в марте 1919 г. были убиты председатель уездного исполкома Губин, его заместитель Федулов, милиционер Мидзяев и тяжело ранен начальник милиции, было расстреляно 60 человек[160].
Вся страна покрылась сетью всесильных чрезвычайных комиссий. Губернские, городские, уездные (на первых порах — волостные, сельские и даже фабричные), железнодорожные, транспортные или особые отделы ЧК, «каждая первичная парторганизация, каждый райком, руководящий работник, все до едина должны держать «ухо востро», должны на каждом факте, на каждом случае делать соответствующие выводы, вовремя угадывать классового врага» [161].
Решение спецслужбами поставленных задач по защите советского строя в условиях правового закрепления и широкого распространения практики применения чрезвычайных внесудебных мер привело к значительным нарушениям законности. Такая практика полностью соответствовала установкам политического руководства страны и задаче установления тотального политического контроля. На всем протяжении своего существования происходило дальнейшее превращение органов государственной безопасности в орудие правящей партии, которые обеспечивали ей всеобъемлющий контроль над обществом.
Помимо штатных сотрудников, органы государственной безопасности включали в себя политическую составляющую — партийцев, и представительскую, которая образовывалась в силу возникающих конкретных обстоятельств. Параллельно с постоянным совершенствованием административной части, власти особое внимание уделяли общественно-политической структуре органов. Правящая партия предметно руководила всеми аспектами деятельности органов государственной безопасности, чему в немалой степени способствовала широкая сеть первичных партийных организаций. И агентурная сеть ЧК опиралась, в основном, на партийные организации и ответственных советских работников. Количество членов партии в органах государственной безопасности было больше, чем в других ведомствах[162]. Вообще, классовый подход и принцип партийности был главенствующим в подборе кадров с самого начала их существования: «Хороший коммунист в то же время есть и хороший чекист» [163].
Важнейшим направлением деятельности органов государственной безопасности в советской системе политического контроля было информирование партийных комитетов и органов советской власти[164] о состоянии общественного мнения. Созданными «тройками» подобные сведения поставлялись в губкомы и исполкомы каждые три дня [165]. Использование органов государственной безопасности как одного из важнейших средств управления, контроля, проверки исполнения принятых решений и непосредственного принуждения стало важнейшей особенностью экономического строительства в СССР.
Поражения на фронте на первом этапе Великой Отечественной войны привели к резкому ужесточению политического контроля. С началом войны роль спецслужб в осуществлении политического контроля возросла, функции расширились. Не останавливаясь на моральном аспекте, отметим, что приобретенный опыт спецслужб в ситуации, когда существовала угроза самому существованию государства, и, следовательно, советской власти, оказался востребованным. В годы войны органы государственной безопасности вновь получили внесудебные полномочия для борьбы с дезертирами и некоторыми другими категориями преступников. Военно-политическое руководство страны как в годы Гражданской, так и Великой Отечественной войн привлекало для борьбы с рядом воинских преступлений органы государственной безопасности. Организуя борьбу с дезертирством, членовредительством, органы военной контрразведки выполняли, по сути, не свойственные спецслужбам функции военной полиции. Только за период с начала войны и до начала 1942 года было задержано более 710 тысяч дезертиров-военнослужащих, более 71 тысячи уклонистов от призыва по мобилизации[166].
Партия и органы государственной безопасности стали основными элементами политического контроля в советской России. Именно система партийно-государственных органов в тесном взаимодействии со спецслужбами позволяла эффективно воздействовать на мысли и настроения граждан. На наш взгляд, «секрет» сталинской и большевистской школы управления и власти заключался именно в реальном (формально он существовал) отсутствии самого механизма принятия решений - вместо него был «волюнтаризм и субъективизм» Сталина. Одновременно существовал высокоэффективный механизм по реализации этих решений - репрессивные органы, комиссии партийного и советского контроля, профсоюзы, комсомол, творческие союзы, цензура, миллионная армия доносчиков, и т.д.
Третий параграф посвящен методам формирования подконтрольного общества. Путь к новому обществу вылился в идеологию перманентной борьбы, в ходе которой были созданы институты советской системы политического контроля, сформировалась совокупность его методов.
В процессе создания подконтрольного общества для удержания власти стала необходима высылка интеллигенции. В первые годы существования советской власти в эмиграции оказались свыше двухсот политических деятелей, ученых и писателей. Эта акция, получившая название «философский пароход» и ставшая своеобразным символом русской эмиграции, в значительной степени обеднила общественную жизнь страны, ее науку и культуру, но спасла жизнь самим изгнанникам[167]. В отношении оставшихся на родине интеллигентов применялись жесткие репрессивные меры.
Одним из методов политического контроля стала проверка чистоты социального происхождения. На граждан возлагалась обязанность прохождения разного рода регистраций (учетов). Сначала в целях мобилизации проводилась регистрация специалистов[168], учет бывших офицеров и военных чиновников. Затем учитывались граждане, лишенные избирательных прав[169]. Поводом для лишения избирательных прав могло стать не только социальное происхождение, но и род занятий. Например, в с. Тоцком Бузулукского уезда сельский избирком лишил голоса «одного бывшего члена ВКП (б), красноармейца лояльно относящегося к советской власти и партии, но временно торговавшего бакалейным товаром»[170].
Термины «социально-чуждый», «социально-вредный» имели синоним в разговорной речи – «бывшие». В анкетах пункт о социальном положении был обязательным, в качестве одного из предлагавшихся вариантов фигурировал и такой: «бывшие люди и нетрудовой элемент»[171]. От человека требовали указать множество сведений о себе и родственниках в автобиографии и иных документах. Личный листок по учету кадров и особенно анкета напоминают протокол допроса, а отдел кадров – сыскную службу. В результате, если человек позволял себе проявить строптивость, находили рычаги давления. Все это средства партийно-государственного шантажа, превращения людей в хорошо управляемых марионеток. Их деление на несколько «сортов» в зависимости от «хорошей анкеты», «чистой автобиографии» – способ изолировать человека от той или иной деятельности.
Официально в категорию граждан, «лишенных прав, которые используются ими в ущерб социалистической революции» (в соответствие с принятой 10 июля 1918 года «Декларацией прав трудящегося и эксплуатируемого народа РСФСР»), зачислялись торговцы, служители культа, бывшие помещики, служащие и агенты царской полиции, «иные классово чуждые и эксплуататорские элементы», на практике «лишенцем» мог оказаться кто угодно. Существовал и термин «социально-близкие» – так официально в сталинских лагерях именовались уголовники, в отличие от «социально-чуждых» политических. Однако слово это просуществовало недолго. В 1936 г. была принята «сталинская» конституция, в которой утверждалось, что в стране не осталось никаких «классово чуждых элементов», лишенных гражданских прав.
Следующий метод – насаждение новых моральных норм и ценностей, взамен прежних «буржуазных». Одним из наиболее ярких показателей трансформации моральных норм и нравственных ценностей стало изменение отношения к самому факту доноса. Власти поощряли доносительство: сотрудничество с властями в выявлении и подавлении «врагов народа» оценивалось как действие патриотическое и благородное. Именно так оценивали свой поступок и сами авторы доносов. Один из таких добровольных доносителей писал в Пензенский горком ВКП(б): «Считаю своим большевистским долгом сообщить Вам для принятия решительных мер ликвидации остатков гнезд контрреволюционного охвостья»[172]. Донос превратился в своеобразный канал, благодаря которому осуществлялась обратная связь народа и власти. Однако, донос некоторым образом можно рассматривать и как попытку самозащиты, поскольку, обвиняя другого, автор доноса демонстрировал собственную лояльность и благонадежность. Изменение отношения к доносам в обществе проявилось в том, что они перестали носить исключительно анонимный характер. Часто доносы принимали вид заявлений, направляемых в различные организации. Проводимая чистка партийных рядов вызвала целый поток подобных заявлений. Основная масса подобных заявлений-доносов содержит, прежде всего, просьбы проверить именно социальное происхождение, либо уже сообщают сведения об утаивании чуждого социального происхождения. Поводом для доноса могли стать и неосторожные высказывания. Так, например, один из доброжелателей сообщал властям о том, что «работница Мельникова контрреволюционно отзывалась о вождях партии»[173]. В то же время сохранялось значительное количество анонимных доносов, либо подписанных псевдонимами. Некто «Пензяк» сообщал, что на работу секретарем приняли Ходакову, «дочь бывшего губернатора, ранее уволенную за связь с чуждыми элементами, имеющую ограничения в работе»[174].
Методом политического контроля стала политизация быта, окружающей среды. Советская эпоха стала эпохой переименований. Симбирск переименовали в Ульяновск, в честь В. Куйбышева Самара стала Куйбышевым, Сталина - Царицын-на-Волге стал Сталинградом, Юзовка в Донбассе – Сталино. Но и другие лидеры удостаивались чести дать свое имя городу или району. Город Владикавказ стал Орджоникидзе, Пермь – Молотовом, а Луганск – Ворошиловоградом. Улицам тоже присваивали имена политических лидеров или известных деятелей культуры. Так, главная улица Москвы Тверская стала улицей Горького, Мясницкая – улицей Кирова, Большая Лубянка – улицей Дзержинского.
Методом политического контроля мы считаем и утверждение принципа публичности частной жизни. Степень свободы человека от вмешательства в его частную жизнь со стороны государственных и общественных организаций, должностных и других лиц зависит от существующего в государстве и обществе политического режима. Коммунистический режим не оставлял места для автономии частной жизни и безопасности человека. Не существовало закона, в котором детально регламентировался бы порядок проверки гражданином собранных о нем сведений. Не было и надежных гарантий от произвольных арестов, обысков, прослушивания телефонных разговоров и иного вторжения в частную жизнь.
Один из самых трагических и жестоких методов политического контроля - метод репрессий. Вся система политического контроля, установленная коммунистическим режимом, была основана на насилии – политическом, моральном и физическом.
Как показал исторический опыт, политический режим, установленный коммунистической партией, не мог существовать без репрессий, без широкого применения методов насилия в управлении страной. И до, и после 1917 г. Ленин подчеркивал: «Научное понятие диктатуры пролетариата означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть»[175].
Власть легализовала право на уничтожение «вредных» социальных элементов, в числе которых неизбежно оказывались неугодные ей. Некоторые категории населения представляли опасность самим фактом своего существования. Чтобы придать «законность» превентивным мерам воздействия, им приписывались будущие преступления. Например, нередки были утверждения, что наличие «остатков кулацких элементов и кулацкое влияние на единоличные хозяйства и на отдельные прослойки колхозников указывают на неизбежность сопротивления кулацких элементов делу хлебозаготовок...»[176].
Язык также является одним из эффективных методов политического контроля. Отмечая, что именно за словами идут массы, Н.А. Бердяев писал: «Всякая агитация в значительной степени основана на власти слов, на гипнозе слов. Привычная фразеология скрепляется с инстинктами масс»[177]. Уже в 1920-е гг. язык становится политизированным. С одной стороны, он предельно обезличился и упростился. Сложные обороты речи практически исчезли из употребления, а с другой стороны, появился так называемый новояз, один из атрибутов новой жизни. Новояз активно использовался в пропаганде и агитации. Овладение новоязом помогало многим занять свое место в обществе, делало причастными власти и новой жизни. Использование военных терминов приобрело небывало широкий размах. Газетные материалы, какой бы теме они не были посвящены, больше напоминали фронтовые сводки: «Объявить беспощадную войну обезличке!», «Добьем классового врага на идеологическом фронте», «Сломить сопротивление хозяйственников», «Атака на засуху», «Борись за большое искусство большевизма»[178].
Итак, в ходе становления и развития советской системы политического контроля сформировались следующие методы: проверка чистоты социального происхождения, практика лишения избирательных прав, выработка новых моральных норм и ценностей, политизация быта, публичность частной жизни, массовые репрессии, новояз. Каждый институт политического контроля, в свою очередь, оперировал специфическими методами. Например, в системе народного образования вводились жестко регламентированные методические программы, цензура «вымарывала» и запрещала к изданию и т.п. В своем исследовании мы рассматривали общие, универсальные методы, которые власти использовали во всех институтах советской системы политического контроля, и которые во многом позволили достичь цели - сформировать «подконтрольное» общество.
Четвертая глава - «Массовая индоктринация общества как средство осуществления политического контроля» - состоит из четырех параграфов.
В первом параграфе анализируется роль средств массовой информации в формировании политического единомыслия.
Программа советской прессы изложена в ряде работ Ленина, написанных им вскоре после революции. К ним относятся: «Как организовать соревнование?», статья «О характере наших газет»[179], в которых настойчиво проводятся идеологические установки большевистской партии, определившие характер и содержание советской печати, превратившие ее в активного проводника воли административно-командной системы, сделавшие эффективным институтом политического контроля.
В процессе монополизации средств массовой информации, превращения их в институт советской системы политического контроля в стране складывается советская система издательств. Кроме издательств «Прибой» (Петроград) и «Волна» (Москва), созданных еще в дооктябрьскую пору большевиками, в ноябре-декабре 1917 г. начали функционировать издательские отделы ВЦИК, Московского и Петроградского Советов, Народного Комиссариата по делам национальностей, которые в течение первой половины 1918 г. выпустили около 200 названий различных книг, брошюр, плакатов и другой печатной продукции. В Симбирске за печатание «контрреволюционного» воззвания патриарха Тихона была конфискована типография Токарева. Самого Токарева арестовали[180].
Для расширения политического контроля большевикам требовались издания периодики для различных слоев населения. Местная пресса была организована по единой схеме: массовой рабоче-крестьянской политической и производственной газеты; партийного еженедельника или двухнедельника и «Известий» губисполкома. В уездах издавались популярные политические газеты для крестьянства. Первостепенной задачей было обеспечение максимального охвата широких слоев населения средствами массовой информации, ведь «сила большевистской печати заключается, прежде всего, в ее массовости»[181]. В эти годы партийные органы обязывают всех членов партии выписывать партийные и советские издания. Тиражи центральных газет становятся огромными. Разовый ежедневный тираж почти 10 тысяч газет этого времени составлял в 1936 г. 38 миллионов экземпляров. Если в первые дни основания (март 1923 г.) разовый тираж Ульяновской губернской газеты «Пролетарский путь» составлял 2465 экземпляров, то в сентябре он достиг 8400. Тираж Ульяновской крестьянской газеты «Красная жатва» в мае 1924 г. составлял 1825 экземпляров, в сентябре – 9380.[182]
Важнейшими требованиями стали партийность периодической печати, действенность, наступательный и критический характер, непримиримость к врагам революции, народность. «В советском обществе нет и не может быть той грани, которая существует в буржуазном обществе между людьми, делающими газету и читающими ее. У нас пишут в газеты и читают эти газеты одни и те же люди – массы трудящихся, творцы нового общественного строя…»[183].
Средства массовой информации на всем протяжении 1917-1953 гг. были полностью подчинены партийному диктату, принимали активное участие в формировании культа личности Сталина, были средством проведения партийной идеологии, а также инструментом расправы над теми, кто не выполнял директив партии и подчиненной ей печати. Анализ протоколов заседаний и планов работы бюро обкомов показал, что работа печати была постоянным вопросом: рассматривались и утверждались планы работы газеты «Сталинское знамя»[184], работа районных газет, проводились областные совещания редакторов газет и «отличников заочной учебы рабселькоров», «слушали вопрос» о работе с авторским коллективом газет, «о состоянии политической информации в области, передаваемой по радио», проверялись радиокомитет, радиоузлы, стенная печать[185].
Методы, которые использовали СМИ в своей деятельности, позволяли максимально эффективно воздействовать на массовое сознание, формировать общественное мнение. Воздействие пропаганды многократно усиливалось путем навязчивого повторения. Этот метод продемонстрировал свою высокую эффективность. В местной прессе обязательно дублировались материалы, посвященные крупным политическим процессам. При этом, местная печать, перепечатывая материалы центральных изданий по этим процессам, не менее значительное место отводила публикациям, в которых разоблачались действия врагов на «местном уровне».
В связи с тем, что о полной радиофикации говорить было пока преждевременно, ведущая позиция в средствах массовой информации по-прежнему принадлежала печати. Однако уровень грамотности населения, особенно в сельскохозяйственных районах, был невысок. В 1920-е гг. неудачи в борьбе с неграмотностью, довольно слабое распространение средств массовой информации не позволяло властям в полной мере использовать этот элемент системы политического контроля. В этой ситуации радио в определенной степени компенсировало недостаток информационного воздействия.
1947 г. стал началом резкого повышения роли отечественного радиовещания не только в информировании масс и повышении их культурного уровня, но в рамках системы политического контроля. Каждый месяц секретарь райкома партии должен был присылать в обком отчет о работе местного радиовещания[186]. Наблюдение и контроль за работой местного радио был возложен на вторых секретарей райкомов, а редактирование материалов для радио – на редакторов районных газет[187]. В результате материалы местного радио фактически копировали центральные и местные газеты[188].
Формирование системы однопартийной печати и жесткое ограничение свободы слова, идеологический и партийный диктат во всех сферах жизни, в том числе и в прессе, борьба с инакомыслием, закрытие всех оппозиционных и частных изданий, монополизация права издания, использование информации как инструмента политического воздействия на людей способствовало превращению СМИ в институт советской системы политического контроля.
Во втором параграфе анализируется социально-классовая направленность системы образования в системе политического контроля.
В связи с изменением после Октябрьской революции фундаментальных основ общественного строя на образование были возложены не свойственные ему прежде функции. Как призывала программа РКП(б), образование должно было стать «орудием» разрушения господства буржуазии, полного уничтожения деления общества на классы, проводником влияния пролетариата на полупролетарские и непролетарские слои «в целях воспитания поколения, способного окончательно осуществить коммунизм»[189].
Для осуществления политического контроля возникла необходимость в установлении монополии государства и партии большевиков в народном образовании. Повышение образовательного уровня жителей страны - Советский Союз в середине 1920-х гг. занимал только девятнадцатое место в Европе по уровню грамотности населения[190] – было обязательным условием эффективности действия политического контроля.
Практически с первых лет прихода к власти большевики приняли меры по установлению своей монополии в образовании. Декретом СНК от 20 января 1918 г. «О свободе совести, церковных о религиозных обществах» запрещалось преподавание религиозных вероучений во всех государственных, общественных, а также частных учебных заведениях. Создание новых органов управления народным образованием, несмотря на военные мобилизации, сопровождалось увеличением численности членов партии в них[191]. I Всероссийский съезд по просвещению наметил программу ознакомления всех учителей с принципами перестройки школы на новых, социалистических началах, распространения среди них знаний по важнейшим историко-социологическим дисциплинам. После постановления о введении всеобщего обязательного начального обучения в политике центральных властей делается акцент на системное и планомерное вовлечение в образовательный процесс подрастающего поколения. «Для проведения в жизнь настоящего постановления на родителей и … опекунов, а так же на учреждения и лица, на попечении которых находятся дети указанных возрастов (8-11 лет), возложить ответственность за посылку детей в школы»[192].
Недопустимым явлением считался отход от установленной программы, любое проявление инакомыслия. Преподавание в школе должно было быть «поставлено таким образом, чтобы каждый урок был коммунистически направлен и пронизан воспитательными моментами»[193]. На основе показа «героической борьбы в прошлом и настоящем рабочего класса с угнетателями», следовало «воспитывать интернациональное чувство и любовь к угнетенным всех национальностей»[194]. Установление монополии государства в книжном деле привело к тому, что ни один учебник, пособие, методическая рекомендация не могли быть использованы без одобрения соответствующего общегосударственного или губернского отдела народного образования. В условиях острой нехватки учебной литературы значительная часть ее была уничтожена по идеологическим принципам. Так, одно из первых решений Пензенского губоно от 23 ноября 1918 г. запрещало иметь в продаже книги духовного содержания. Все учебники предварительным решением были разделены на три категории: рекомендуемые, условно годные и вредные (их оказалось больше всего)[195].
Сами учащиеся также были объектом строгого политического контроля. Пионерской и комсомольской организациям отводилась немаловажная роль в процессе воспитания «нового человека». Особую роль в работе учебных заведений играли общественные организации. Улучшение работы этих организаций считалось «частью наступления на капиталистические элементы в нашей стране»[196]. Под пристальным вниманием как пионерской, так и комсомольской организаций оказывалась жизнь подрастающего поколения не только в стенах учебных заведений, но и вне них. За счет многочисленных мероприятий, организуемых пионерскими и комсомольскими активами, свободное время молодежи сводилось к минимуму.
Власти тщательно отслеживали качественный и количественный рост партийных рядов в системе образования. Например, за 5 послевоенных лет значительно выросла парторганизация Пензенского педагогического института. В марте 1946 г. в ней состояло 72 коммуниста, в январе 1948 г. – 117, в январе 1949 г. – 136. Рост рядов шел, прежде всего, за счет студентов. Одни из них вступили в ВКП (б) еще до института, другие - уже обучаясь в нем. В январе 1948 г. среди коммунистов было 44 преподавателя, 59 студентов; на январь 1949 г.: преподавателей - 51, студентов - 69 человек.
Анализ содержания работы средневолжских отделов народного образования показывает, что все их решения определялись соответствующими постановлениями органов ВКП(б). Так решались не только вопросы утверждения бюджета ОНО[197], но и кадровые назначения[198], проведение различных месячников, кампаний[199], итоги работы школы за отчетный период: «…в развитие постановления ЦИК Союза от 19 сентября крайисполком (Средневолжский – Н.В.) постановляет: Для постоянного руководства вузами, втузами и техникумами по техническому образованию, рассмотрению и утверждению планов, программ и методов преподавания … и контроля за ходом учебных работ организовать при крайисполкоме комитет»[200].
Итак, в Среднем Поволжье, так же как и в других регионах, устанавливалась государственная монополия на руководство народным образованием, что обеспечивало деятельность образования как института советской системы политического контроля. К началу 1930-х гг. основная масса населения Среднего Поволжья (так же в целом по России) была включена в семиотическое пространство власти путем преодоления элементарной неграмотности, обязательного обучения для детей и возможности, а часто необходимости повышения уровня грамотности. Система народного образования была безальтернативна, благодаря чему стало возможным формирование единообразия мировосприятия, определенных моделей поведения.
В третьем параграфе проводится анализ цензуры и ее роли в системе политического контроля.
Деятельность цензуры как института советской системы политического контроля проходила под непосредственным руководством партийно-государственного аппарата и спецслужб. Главная функция института цензуры – контроль не только за образом мыслей людей, но и за самим его формированием путем недопущения «вредной» информации в общество и, в случае ее проникновения, немедленного изъятия. Постановлением Малого Совнаркома от 5 мая 1921 г. при ВЧК был создан специальный отдел под руководством Г.И. Бокия. В «Постановлении Политбюро «О военно-политической цензуре ГПУ»» от 22 марта 1922 г. признается «необходимым объединения всех видов цензуры в одном центре при Наркомпросе с выделением и оставлением под руководством ГПУ наблюдения за типографиями»[201]. Для объединения всех видов цензуры печатных произведений в июне 1922 г. государство учреждает Главное управление по делам издательств (Главлит) при Наркомпросе и его местные отделы при губернских отделах народного образования.
9 февраля 1923 г. при Главлите был создан Комитет по контролю за репертуаром и зрелищами (Главрепертком). Ему принадлежало право разрешать к постановке драматические, музыкальные, кинематографические произведения. С 1926 г. предварительной цензуре стали подвергаться афиши, плакаты, пригласительные билеты, почтовые конверты, спичечные наклейки, граммофонные пластинки и даже стенные газеты: «необходим просмотр стенных газет достаточно развитым партийным товарищем»[202]. В 1927 г. появились уполномоченные Главлита на радиостанциях.
Органы цензуры действовали в тесной связи со спецслужбами, а к концу 1920-х гг. стали им фактически подконтрольны. По мере окончательного формирования советской системы политического контроля, влияние ОГПУ на деятельность цензуры становится все более очевидным и всеобъемлющим. Практически все, касающееся деятельности ОГПУ, должно было проходить его собственную цензуру. Запрету подвергались даже сугубо исторические книги, повествующие о деятельности охранки в дореволюционное время. Очевидно, это связано с тем, что в них публиковались сведения о самом механизме, технике тайного политического сыска, взятые на вооружение советскими чекистами.
Не заставило себя ждать и законодательное оформление активно развивавшейся практики цензуры. В Уголовном кодексе РСФСР (редакция 1926 г.) пропаганда и агитация, направленные в той или иной форме против советской власти, «а равно распространение, изготовление и хранение литературы того же содержания влекут за собой – лишение свободы на срок не ниже шести месяцев»[203]. Если указанные действия приводили к массовым волнениям, применялась высшая мера социальной защиты – расстрел, либо конфискация имущества и высылка за пределы СССР. За «нарушение правил, установленных для размножения и выпуска в свет печатных произведений, а равно правил фото-кино-цензуры», а так же за «нарушение правил о порядке открытия и эксплуатации типографий, литографий и т.п. произведений» – принудительные работы на срок до шести месяцев или штраф до трехсот рублей[204].
Таким образом, цензура являлась одним из институтов советской системы политического контроля. Органы цензуры возникли и развивались по инициативе, при непосредственном участии и под жестким контролем со стороны госпарторганов и спецслужб. Методы осуществления цензуры по мере формирования системы политического контроля в СССР все более ужесточались – от экономических мер воздействия (кредиты, заказы и т.п.) в начале 1920-х гг. до запрета издаваться за рубежом, административного и судебного преследования к концу десятилетия. Постепенно оформляясь и укрепляясь, цензура приобретала все новые дополнительные функции и, наряду с чисто контролирующими и запретительскими, стала выполнять еще и карательные и доносительские задачи. Был достигнут всеохватывающий контроль над печатным словом, способствовавший формированию общества, где каждый гражданин был обречен стать жертвой контроля или его активным соавтором. Созданная система край-, обл- и райлитов фактически не оставляла возможности проникновения в общества какой-либо нежелательной и вредной с точки зрения властей информации.
Продолжалась практика изъятия книг – она использовалась властями еще в 1920-х гг.[205] Обкомы ВКП(б) периодически обсуждали на заседаниях бюро вопрос об изъятии политически вредной литературы и в послевоенные годы.
Обллиты осуществляли контроль за радиовещанием[206]. Так, например, в протоколе производственного совещания Пензенского обллита от 24.11.1947 г. говорится: «Слушали: О нарушении, допущенном Радиовещанием (трансляция 23 ноября). Постановили: направить материал о нарушении в МГБ. Работников Радиокомитета, разрешивших трансляцию, привлечь к ответственности через МГБ»[207].
Осуществлялся жесткий цензурный надзор за деятельностью учреждений культуры. В приказе начальника Пензенского обллита от марта 1950 г. отмечалось: «Большинство цензоров области … разрешают к постановке запрещенные пьесы, песни и другое. На основании вышеизложенного требую: при регистрации приезжающих в районы на гастроли художественных коллективов требовать от последних: разрешение на исполнение репертуара, выданное Пензенским Облреперткомом, направление организации, от которой выступает исполнитель или коллектив»[208]. Цензоры осуществляли контроль над театрами, цирками, концертными эстрадными площадками[209].
Цензура тщательно следила за тем, чтобы превращение партийного или советского руководителя, хозяйственника, ученого во врага обязательно повлекло за собой исчезновение его цитат из работ, а позже и упоминаний о нем из средств массовой информации[210]. Например, в связи с Ленинградским делом была проверена работа журнала «Большевик».[211] В деятельности цензуры отразилась и борьба с космополитизмом. Мы не нашли в архивах подтверждения тому, что в Среднем Поволжье ярко проявились националистическая составляющая кампании борьбы с космополитизмом. Единственным ее отражением стали слабые попытки цензоров не допускать критических статей и высказываний в адрес пензенского облдрамтеатра[212].
На наш взгляд, в послевоенное десятилетие ужесточение цензуры частично было оправдано. С началом холодной войны активизировались разведки бывших союзников, причем одним из основных источников была печать. Задача цензора состояла в том, чтобы «давать разрешение на печатание материала, дать его таким, чтобы противник при самом тщательном его изучении не мог получить сведений, представляющих для него ценность»[213].
Итак, ни один источник информации и каналы, по которым она поступала в общество, не были в рассматриваемый период хоть в какой-то мере самостоятельными. Напротив, власти предпринимали целенаправленные действия по ее ужесточению, что обусловило превращению цензуры в один из основных и наиболее действенных институтов советской системы политического контроля.
В четвертом параграфе освещается политическая направленность культуры и искусства в развитии советского общества. Культура и искусство постепенно становились одним из институтов советской системы политического контроля, сформировавшимся, пожалуй, последним, что объясняется самой природой этих сфер жизнедеятельности социума. Власть эксплуатировала способность культуры и искусства воздействовать на поведение людей, влиять на их психологическое состояние, эмоции. Основы политизации культуры и искусства были заложены практически с первых дней существования советской власти. Множество стилей и направлений, существовавшее в предреволюционной России, никак не могло способствовать достижению главной задачи власти – установлению тотального контроля, укреплению новой политической системы. Стремление властей контролировать культуру и искусство выразилось, во-первых, в их организационном оформлении, что прослеживается уже с начала 1920-х гг., во-вторых, в целенаправленном формировании лояльной интеллигенции. Режим интересовало, прежде всего, установление тотального господства над литературой и искусством как над сферой производственной деятельности, создание механизма контроля с его системой принуждения и поощрений. Создание организаций работников культуры и искусства облегчало властям, во-первых, политический контроль над этой сферой, во-вторых, использование деятелей культуры в политических кампаниях. Формирование «марионеточной» интеллигенции было не менее эффективным способом политического контроля. В 1925 г., на встрече с советской интеллигенцией Н. Бухарин откровенно заявил: «Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их как на фабрике»[214].
В 1932-1934 гг. идет работа по формированию концепции соцреализма как унифицированного мировоззрения. Тогда же завершается перестройка художественной школы, которая была призвана гарантировать единое направление воспитания новых творческих кадров. «Самарская ассоциация пролетарских писателей» (АПП) возникла в 1927 г. … В 1928 г. АПП насчитывала 32 члена. … Ассоциация принимает меры к своему росту за счет рабочих, для чего создаются литкружки на предприятиях (завод им. Масленникова, СВ завод и союз строителей). Ассоциацией подготавливаются к выпуску альманах, литстраница, посвященная борьбе с правым уклоном в литературе»[215]. К числу недостатков своей работы руководство ассоциации относило: «… небольшой процент рабочего ядра, слаб. массовая работа (вечера в рабочих клубах)»[216].
Репрезентация соцреализма сопровождалась конкретными указаниями форм и стилей искусства, неприемлемых властями. Шла глобальная селекция творческих кадров. Чиновник от литературы И. Лежнев на I Съезде писателей заявлял: «Многое дал писателю его идейный перелом 1931 г. Остальное ему дал своим постановлением ЦК в 1932 г.»[217]. Так появляется моностилистическая культура, к которой можно отнести слова М. Пришвина, сказанные им, правда, о литературе: «Нынешняя литература похожа на бумажку, привязанную детьми к хвосту кота: государственный кот бежит, а на хвосте у него бумажка болтается – эта бумажка, в которой восхваляются подвиги кота, и есть наша литература»[218]. Само название единого метода, провозглашенного властью – социалистический, скорее относилось не к искусству, а к пропаганде – «никто ведь не может отличить социалистически изваянную ногу от империалистически изваянной ноги»[219].
В самом начале 1930-х гг. был взят жесткий курс на организационные основы политического контроля над литературой. М. Горький на Первом съезде писателей говорил, что быть гуманистом – значит не только любить свой народ, партию, государство, Сталина; это значит еще – ненавидеть их врагов. Ему вторил А. Сурков, упрекая советских писателей в том, что они обходят стороной важную черту гуманизма, «выраженную в суровом и прекрасном понятии «ненависть»», и в качестве примера гуманизма нового человека привел знакомого ему председателя уездной ЧК, который 13 лет провел на работе в карательных органах, посылая на расстрел сотни людей[220]. Произошла аппаратизация культуры – аппарат руководил тем, какие идеи должны продуцироваться, а какие не должны, и, наконец, власти довели до конца борьбу со всеми стилями и тенденциями в искусстве, объявляя их реакционными[221]. О явлениях литературы говорили не в эстетических, а в политических категориях, внося в литературную критику на многие годы внеэстетические термины: «Споры наши с классовыми врагами на литературном фронте лучше всего вскрываются в зале советского суда»[222].
Не остался без внимания властей и театр, сила его воздействия на мысли и эмоции людей. А. Глебов в статье «Театр сегодня» писал, что «театр – это фабрика идеологии», непосредственный возбудитель и проводник в массу идей и эмоций». Автор подчеркивал, что «роль театра, сильнейшего агитатора и пропагандиста, мощного рупора идей, будет расти и дальше… Театр сегодняшнего дня формирует общественную психологию, этику и эстетику, воздействуя на эмоции, повышает волю к борьбе и победе».[223] Количество театров возрастало. Только в Куйбышевской области к началу 1940 г. было 10 театров[224]. Характерной фразой отчетов региональных театров того времени была следующая: «Из репертуара был изъят ряд пьес слабых по своему идейному значению»[225].
Особое внимание уделялось кино, так как, являясь одним из самых эффективных методов транслирования идеологических установок, оно помогало привить населению желательные для власти взгляды. Осуществление художественно-идеологического руководства возлагалось на киноорганизации, тогда как политический контроль считался прерогативой Главрепеткома.[226] Роль непосредственных творцов произведений киноискусства сводилась к строгому следованию обозначенной линии, которая выстраивалась в соответствии с главной задачей – «всемерно усилить руководство работой киноорганизаций и, обеспечивая идеологическую выдержанность кинопродукции, решительно бороться с попытками приспособления советского кино к идеологии непролетарских слоев».[227]
Политика властей по отношению к интеллигенции как к прослойке, для которой имманентно присущ индивидуализм, была характерной чертой политического контроля исследуемого периода. Кампании борьбы против космополитизма, низкопоклонства перед Западом усилили двойственное восприятие интеллигенции в массовом сознании. Кампания быстро охватила все творческие союзы и организации, научные учреждения, приняв откровенно антисемитский характер.
На всем протяжении исследуемого периода Центральный комитет партии периодически принимал постановления, направленные на усиление политического контроля, идеологизации культуры. Приведем строки из постановления от 27 октября 1952 г. о задачах Комиссии по идеологическим вопросам при Президиуме ЦК КПСС: «Возложить на Комиссию… проведение мер по повышению теоретического уровня статей по идеологическим вопросам, публикуемым в литературно-художественных журналах…»[228]. В ноябре этого же года было принято постановление о структуре и аппарате этой комиссии[229].
Итак, культура и искусство были включены в систему политического контроля. Начало этого процесса – в 1932-1934 гг., активизация, на наш взгляд – начало 1935 г., кульминация – первая половина 1936 г.
Таким образом, основными институтами советской системы политического контроля мы считаем цензуру, средства массовой информации, образование, культуру и искусство, сформировавшиеся, в основном, в 1930-е гг. Основным содержанием деятельности институтов системы политического контроля была советская идеология.
В заключение работы подведены итоги исследования и сформулированы общие выводы, рекомендации.
Политический контроль над всеми сторонами жизни общества и человека является одной из характерных черт существования советской цивилизации. Политика, государство, власть традиционно играли ведущую роль в развитии российского общества в силу его исторических, культурных, территориальных, географических особенностей. Создание системы политического контроля стало результатом Октябрьской революции и проходило на фоне деклассации части общества, вызванной этим процессом миграции населения, низким уровнем общей культуры и грамотности, «усталостью» общества от политических, военных и экономических катаклизмов, готовностью массового сознания к введению жестких форм управления для наведения порядка. В ХХ в. Россия пережила несколько страшных войн. Самыми тяжелыми и кровопролитными были две мировые войны. Межвоенный период также был насыщен военными событиями – Гражданской войной и всевозможными военными конфликтами. Особенный отпечаток на общество наложила именно Гражданская война. Психологические основы эффективности политического контроля состоят в приобретенных массовым сознанием в предыдущие годы стереотипах, тесно связанных с военным прошлым.
Система политического контроля вначале не была четко спланированной и всеобъемлющей. Однако с первых дней существования советской власти были заложены основы политизации науки, культуры, массового сознания (учение о буржуазной и пролетарской культуре, буржуазной и социалистической науке и т.д.), что послужило теоретическим основанием ликвидации (в интересах пролетариата) идеологического и политического плюрализма, явилось оправданием насильственного насаждения идеологического единомыслия.
Идеологизировав всю жизнь индивида, в том числе и духовную, подчинив себе средства массовой информации, создав разветвленную сеть политпросветительских и культмассовых учреждений, поставив себе на службу образование и искусство, власть получила неограниченную возможность политического контроля. Государство монополизировало все формы и средства художественной жизни России и создало аппарат контроля и управления искусством.
Воздействие системы политического контроля эксплуатировало естественные психологические потребности человека: потребность в безопасности; потребность принадлежать общности; потребность в уважении, признании; потребность в самореализации; потребность в положительных эмоциях. Власть, используя политический контроль и не прибегая к значительным материальным затратам, получала возможность решить целый ряд стоящих перед ней проблем. Прежде всего, это давало ей возможность мобилизовать население страны для достижения поставленных целей, позволяло дистанцироваться практически от любых негативных явлений, и, таким образом, сгладить внутригосударственный конфликт между властью и обществом. При этом власть была способна не только устранить возможный конфликт, но и получала при этом особые полномочия на применение чрезвычайных мер, вплоть до террора, аргументируя необходимость их применения наличием угрозы для общества.
Конфронтация с внешним миром существенно облегчала мобилизацию сил общества на проведение масштабных преобразований, осуществляемых в рассматриваемый период. Их реализация в условиях дефицита необходимых ресурсов была бы весьма затруднена, не будь всеобщей убежденности в неизбежности грядущей войны. В послевоенный период, не располагая реальными возможностями для соревнования с Западом в повышении жизненного уровня населения, в насыщении быта и труда техникой, руководство страны пришло к единственному решению – к «идеологической борьбе», к безудержному, зачастую голословному осуждению западного образа жизни, западной политики и к такому же восхвалению всего «социалистического», «советского». Выполнение этой задачи выпало не только на управление пропаганды и агитации, но и на средства массовой информации.
Функционирование системы политического контроля имело определенные последствия: формирование гомогенного общества; деиндивидуализация личности; равнение на усредненного человека; всесилие политической власти (особенно ее высших эшелонов) в решении всех проблем развития и функционирования общества; доведенная до предела интеграция различных систем власти в одних руках (политической, экономической и идеологической); приоритет власти исполнительной над властью законодательной; односторонняя связь в системе социальной иерархии, идущая сверху; субъективизм и волюнтаризм в управлении всеми делами общества; духовное производство стало функцией политической власти; роль общественных наук свелась в этих условиях к пропагандистской функции.
Значительное большинство населения было вполне лояльно режиму. Это было обусловлено тем, что режим держался не только на страхе и насилии, но в гораздо большей степени на системе идеологических иллюзий, которыми манипулировала власть. Внедрялась всеохватывающая мобилизационная идеология, обращенная, прежде всего, к чувствам, эмоциям и инстинктам человека, а не к его разуму.
Разгадка силы и опасности подобного типа управления страной кроется в факторе непредсказуемости, в постоянных метаморфозах, в демагогической мимикрии и во всесильном и не менее беспринципном бюрократическом аппарате, который мгновенно мог быть перестроен на проведение диаметрально противоположной политики.
В современном государстве также сохраняется функция политического контроля. На наш взгляд, меняются лишь его содержание, формы и интенсивность. По мере исторического прогресса должно формироваться гражданское общество, в котором отношения между частными лицами не опосредованы публичной властью и в котором все члены общества в равной мере формально свободны. Государство при этом не должно мешать реализации частных устремлений, конкурирующих в сфере гражданского общества. В современном демократическом правовом государстве отдельный человек, его права и свободы признаются высшей ценностью и имеют приоритет по отношению к общим, или государственным, интересам. Этому принципу соответствует формулировка ст. 2 Конституции РФ «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина - обязанность государства».
Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях
Монографии:
- Володина Н.А. Становление и развитие советской системы политического контроля: 1917-1953 гг. Монография. В 2-х частях. – Пенза: ПГПУ им. В.Г. Белинского, 2006. - Ч. I: 292с. (18 п.л.); ч. II: 258 с. (13,5 п.л.).
- Володина Н.А., Мику Н.В. Политический контроль и формирование социально-конфронтационных настроений в советском обществе в 1928-1941 гг. Монография. – Пенза: ПГУАС, 2008. – 220с. (13,8 п.л., авт. вклад – 6,9 п.л.).
- Володина Н.А. Политический контроль в советском государстве: 1917-1953 гг. – Пенза: ПГУАС, 2009. – 403 с. (25 п.л.)
Работы, опубликованные в периодических научных изданиях,
рекомендованных в перечне ВАК Министерства образования РФ:
- Володина Н.А. Роль народного образования в становлении и укреплении советской системы политического контроля (1917-1941 годы) // Преподаватель XXI век. – 2007. – №3. – С.54-61 (0,5 п.л.).
- Володина Н.А. Деятельность властей по формированию советской системы политического контроля в 1917 – 1941 гг. // Преподавание истории в школе (Спецвыпуск). – 2008. - №2. – С.70-73 (0,4 п.л.).
- Володина Н.А. Советская система политического контроля в 1945-1953 гг. // Преподавание истории в школе (Спецвыпуск). – 2008. - №3. – С.39-42 (0,4 п.л.).
- Володина Н.А. Факторы развития советской системы политического контроля в 1945-1953 гг. // Преподаватель XXI век. – 2008. - №4. – С.131-136 (0,6 п.л.).
- Володина Н.А. Социально-экономические условия формирования советской системы политического контроля (1917 – начало 1930-х годов) // Преподавание истории в школе (Спецвыпуск). – 2008. - №5. – С.33-36 (0,4 п.л.).
- Володина Н.А. Пропагандистская и агитационная деятельность партии в системе политического контроля в СССР в 1930-е годы // Преподавание истории в школе (Спецвыпуск). – 2008. - №5. – С.37-41 (0,4 п.л.).
- Володина Н.А. Культура и искусство в советской системе политического контроля // Известия Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. // 2009. - №111. – С.9-16 (0,7 п.л.).
Статьи:
- Володина Н.А. Развитие средств массовой информации в 30-е гг. ХХ в. в СССР // Основные проблемы гуманитарного знания. Сборник научных трудов. – Пенза, 2005. – С.292-296 (0,3 п.л.).
- Володина Н.А. Некоторые аспекты идеологизации воспитания и образования в СССР в 1930-е гг. // Общество. Культура. Цивилизация. Сборник научных трудов. – Пенза, 2005. – С. 26-33 (0,5 п.л.).
- Володина Н.А. Власть и интеллигенция: проблема формирования «нового человека» в первые годы советской власти // Реформы и революции в России: XIX-XX вв. Сборник материалов Всероссийской научной конференции. – Москва: МПГУ, 2005. – С.20-26 (0,5 п.л.).
- Володина Н.А., Никитина М.Э. Идеология в СССР в начале Великой Отечественной войны // Социогуманитарные проблемы прошлого и настоящего. Сборник научных трудов. – Пенза, 2006. - С.41-46 (0,4 п.л., авт. вклад – 0,2 п.л.)
- Володина Н.А. Факторы усиления политического контроля в 30-е гг. ХХ в.: информационная диктатура, система образования, формирование «нового человека» // Финансовая стабилизация экономического развития: теория и практика. Коллективная монография. – Пенза, 2006. – С.27-36 (0,6 п.л.).
- Володина Н.А. Социально-конфронтационный характер советской идеологии в 1930-е гг. // Финансовая стабилизация экономического развития: теория и практика. Коллективная монография. – Пенза, 2006. – С.163-170 (0,55 п.л.).
- Володина Н.А. Деятельность властей по реализации политического контроля в годы Великой Отечественной войны // Известия ПГПУ: Научные и учебно-методические вопросы. – 2006. - №2(4). – С. 240-243 (0,6 п.л.).
- Володина Н.А. Формирование социальной конфронтации в советском обществе в 1930-е гг. (на материалах Среднего Поволжья) // Финансовая стабилизация экономического развития: теория и практика. Коллективная монография. – Пенза, 2006. – С. 155-163 (0,55 п.л.).
- Володина Н.А., Мику Н.В. Социально-исторические корни социальной конфронтации 1930-х годов // Основные проблемы гуманитарного знания: сборник научных трудов. Вып. 5.– Пенза, 2006. С.18-25 (0,5 п.л., авт. Вклад – 0,3 п.л.).
- Володина Н.А. Специфика идеологической работы в СССР в 30-е гг. ХХ в. // Социогуманитарные проблемы прошлого и настоящего. Сборник научных трудов. – Пенза, 2006. – С.36-41 (0,35 п.л.).
- Володина Н.А. Идеология в СССР в 30-е гг. ХХ в. // Власть и воздействие на массовое сознание. Материалы второй Всероссийской научно-практической конференции. – Пенза, 2006. – С. 6-10 (0,25 п.л.).
- Володина Н.А. Система народного образования как способ политического контроля // Власть и воздействие на массовое сознание. Материалы второй всероссийской научно-практической конференции. – Пенза, 2006. – С. 21-26 (0,45 п.л.).
- Володина Н.А. Государственная политика воздействия на массовое сознание в послевоенный период (1945-1953) // Вопросы теории и практики российской правовой науки. Сборник материалов второй Международной научно-практической конференции. – Пенза, 2006. – С. 24-27 (0,2 п.л.).
- Володина Н.А. Основные характеристики советского общества первых послереволюционных лет: 1917-1921 // Нравственность и хлеб насущный. Научно-практическая конференция, посвященная 55-летию Пензенской государственной сельскохозяйственной академии и кафедры философии. Сборник материалов. – Пенза, 2006. – С.108-113 (0,4 п.л.).
- Володина Н.А. Формирование системы политического контроля в СССР // Власть. Общество. Личность. Сборник статей Всероссийской научно-практической конференции. - Пенза, 2006. С.7-10 (0,3 п.л.).
- Володина Н.А. Роль советской идеологии в становлении системы политического контроля // Материалы международной научно-технической конференции, посвященной 50-летию образования ПГУАС 23-25 апреля 2007 г. В 2-х ч. Ч. 2. – Пенза, 2007. С. 42-46 (0,4 п.л.).
- Володина Н.А., Панкратова Е.В. Борьба за лидерство в высших эшелонах власти и советская система политического контроля в 1930-начале 1953 гг. // Социогуманитарные проблемы прошлого и настоящего: сборник науч. трудов. Вып. 3. – Пенза, 2007. С.3-12 (0,6 п.л., авт. вклад 0,3 п.л.).
- Володина Н.А. Роль репрессий 1928-1941 гг. в советской системе политического контроля // Приволжский научный журнал. (Нижний Новгород) – 2007. - №4. – С. 181-185 (0,7 п.л.).
- Володина Н.А. Становление и структура советской системы политического контроля // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Серия «Гуманитарные науки». ПГУ. – 2007. – №2. - С. 35-43 (0,8 п.л.).
- Володина Н.А. Культмассовая и пропагандистская работа в 1945-1953 гг. // Власть. Общество. Личность. Сборник статей третьей Всероссийской научно-практической конференции. – Пенза, 2008. – С.42-44 (0,3 п.л.).
- Володина Н.А. Факторы формирования советской системы политического контроля в 1917-1941 гг. // Общество. Культура. Цивилизация: сборник научных трудов. Вып. 2. – Пенза, 2008. С.27-35 (0,5 п.л.).
- Володина Н.А. Пропагандистская и агитационная деятельность партии и ее роль в системе политического контроля // Социогуманитарные проблемы прошлого и настоящего. Сборник научных трудов. – Пенза, 2008. – С. 28-36 (0,5 п.л.).
- Володина Н.А. Средства массовой информации в советской системе политического контроля // Власть и воздействие на массовое сознание: сборник статей V Всероссийской научно-практической конференции. – Пенза, 2009. С. 30-33 (0,3 п.л.).
- Володина Н.А. Кино в системе политического контроля в условиях военного времени // Культурное и историческое наследие в образовании и науке: материалы V Межрегиональной научно-методической конференции. – Пенза, 2009. С. 79-84 (0,4 п.л.).
- Володина Н.А. Деятельность цензуры в 1920-1940-е гг. (на материалах Среднего Поволжья) // Общество. Культура. Цивилизация: сборник научных трудов. Вып. 3. – Пенза, 2009. С.18-25 (0,5 п.л.).
- Володина Н.А. Факторы формирования советской системы политического контроля // Человек и общество: на рубеже тысячелетий. Международный сборник научных трудов. – Воронеж, 2009. – С.304-312 (1 п.л.).
[1] В 1928-1939 гг. территория исследуемого региона подверглась серии сложных административных изменений. 14 мая 1928 года на основе Самарской, Оренбургской, Пензенской и Ульяновской губерний была создана Средне-Волжская область с центром в Самаре. 22 октября 1929 г. Средне-Волжская область была переименована в Средне-Волжский край. 7 декабря 1934 года из состава Средне-Волжского края была выделена Оренбургская область. 27 января 1935 года Средне-Волжский край был переименован в Куйбышевский край, а 5 декабря 1936 года в связи с выходом из него Мордовской АССР – в Куйбышевскую область. 27 сентября 1937 года была образована Тамбовская область, объединившая северо-восточные районы Воронежской области и западные районы Куйбышевской области, в т.ч. Пензу. 4 февраля 1939 года была образована Пензенская область, объединившая восточные районы Тамбовской области, западные районы Куйбышевской области и северные районы Саратовской области.
[2] Брейтман А. О выдвижении рабочих в государственный аппарат. – Л., 1929; Белькович Н.Н. Социально-культурное строительство в РСФСР. – М., 1938; Богомолов Н. О постановке распределительной работы // Известия ЦК ВКП (б). – 1927. – № 209; Деборин А. Марксизм и культура // Революция и культура. – 1927. – №3-4; Кравченко А.Г. Деревенские ячейки партии и культурная работа в деревне. – М., 1925; Лебедь Д. Партия в борьбе с бюрократизмом. – М.-Л., 1928; Фрид Л.Е. Очерки по истории культурно-просветительской работы в РСФСР (1917-1929 гг.). – М., 1941 и т.д.
[3] Кукушкин Ю.С. Сельские советы и классовая борьба в деревне (1921 – 1932). – М., 1968; Вылцан М.А. Советская деревня накануне Великой Отечественной войны (1938 – 1941). – М., 1970; Сидоров В.А. Классовая борьба в доколхозной деревне. 1921 – 1929 гг. – М., 1978; Данилов В.П. Советская доколхозная деревня: социальная структура, социальные отношения. – М., 1979; Ивницкий Н.А. Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса (1929 – 1932). – М., 1972.
[4] Трифонов И.Я. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. – М., 1975.
[5] Куманев В.А. Некоторые вопросы историографии культурной революции в СССР / Очерки по историографии советского общества. – М., 1965; его же. Социализм и всенародная грамотность. – М., 1967; его же. Революция и просвещение масс. – М., 1973; Зак Л.М. Строительство социалистической культуры в СССР (1933-1937). – М., 1966; ее же. История изучения советской культуры. – М., 1981; Федюкин С.А. Партия и интеллигенция. – М., 1983; Кривцун Д.В. Актуальные проблемы региональных историко-партийных исследований процесса культурной революции в СССР. – Свердловск, 1983; его же. Деятельность Коммунистической партии по осуществлению культурной революции в СССР в годы довоенных пятилеток. – М., 1981; Митяева О.И. Коммунистическая партия – руководитель культурного роста крестьянства в годы коллективизации. – М., 1978; Веселов А.Я. Борьба Коммунистической партии за проведение культурной революции в деревне в годы коллективизации. – Л., 1978; Чунаков А.В. Коммунистическая партия в борьбе за культурное строительство деревни (1927-1937). – М., 1981; Бордюгов Г.А., Борисов Ю.С., Ермаков В.Т. История советской культуры: теоретико-методологические и конкретно-исторические проблемы изучения. – М., 1987 и др.
[6] Смирнов В.П. Ленинские принципы партийного руководства печатью. – М., 1975; Евсеев В.Е. Партийное воздействие прессы. – М., 1980; Средства массовой информации в социалистическом обществе. – М., 1989.
[7] Балуев Б.П. Газета «Правда» в годы Великой Отечественной войны». – М., 1970; Лисицына М.Б. Роль газеты «Правда» в организации и развертывании агитационной работы в тылу в период Великой Отечественной войны // Труды Воронежского университета. Т. 60. – Воронеж, 1957; Меримкина М.М. Роль «Правды» в постановке политической агитации на предприятиях в 1941-1942 гг. // Известия Крымского педагогического института. Т. 27. – Симферополь, 1957.
[8] Селиванов Н.И. Печать – могучее оружие Коммунистической партии в мобилизации воинов и трудящихся на оборону Севастополя. 1941-1942 гг. Дисс. … канд. ист. наук. – Киев, 1962; Соболев Н. Роль печати в идеологической работе партии в тылу врага в годы Великой Отечественной войны (1941-1943 гг.). – М., 1964; Демьянчук И.Л. Оружие слова. Печать партизанского подполья и партизанских формирований периода Великой Отечественной войны. Дисс. … канд. ист. наук. – Киев, 1966; Ревуцкий М.И. Фронтовая печать сибирских дивизий в битве за Ленинград (декабрь 1941-август 1944 гг.). Дисс. … канд. ист. наук. – Томск, 1973; Слободянюк И.П. Славные страницы истории. Печать подполья и партизан в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. – М., 1962; Коваль А.Е., Соседов С.В. Партийная подпольная и партизанская печать в тылу врага (1941- 1944 гг.) // Вопросы истории КПСС. – 1962. – №2; Жуков С.И. Фронтовая печать в годы Великой Отечественной войны. – М., 1968.
[9] Заруцкая Е.В. Массово-политическая работа КПСС в советском тылу в годы Великой Отечественной войны. Автореф. дисс. … канд. ист. наук. – М., 1955.
[10] Комков Г.Д. Идейно-политическая работа КПСС в 1941-1945 гг. – М., 1965.
[11] Кондакова Н.И. Идеологическая победа над фашизмом. 1941-1945 гг. – М., 1982; Комков Г.Д. На идеологическом фронте Великой Отечественной. – М., 1983.
[12] См., например: Смирнов В.П. Ленинские принципы партийного руководства печатью. – М., 1975; Евсеев В.Е. Партийное воздействие прессы. – М., 1980; Средства массовой информации в социалистическом обществе. – М., 1989.
[13] Кондакова Н.И. Идейно-политическая работа Коммунистической партии в освобожденных районах РСФСР. 1941-1945. – Воронеж, 1971; Киселев В.П. Идеологическая работа партийных организаций среди тружеников тыла в годы Великой Отечественной войны. – Горький, 1975; Силой большевистского слова: Идеологическая деятельность Коммунистической партии в условиях Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.). – М., 1985; Очерки истории идеологической деятельности КПСС. 1938-1961. – М., 1986.
[14] См., например: Жеребкин М.В. Деятельность печати по развитию социальной активности масс (на материалах газет «Правда Украины» и «Радянська Украина» 1986-1989 гг.). Дисс. … канд. ист. наук. – М., 1990.
[15] Попов В., Шмелев Н. На развилке дорог. Была ли альтернатива сталинской модели развития // Осмыслить культ Сталина. – М., 1989; Шмелев Н. Либо сила, либо рубль // Знамя. – 1989. - №1; Бутенко А.П. О социально-классовой природе сталинской власти // Вопросы философии. – 1989. - № 3; его же. Откуда и куда идем: Взгляд философа на историю советского общества. – Л., 1990; Бестужев-Лада И.В. Аморальность и антинародность «политической доктрины» сталинизма // История СССР. – 1989. - №5.
[16] Гордон Л.А., Клопов Э.В. Что это было? Размышления о предпосылках и итогах того, что случилось. – М., 1989.
[17] Волобуев О.В., Кулешов С.В. Очищение: История и перестройка. Публицистические заметки. – М., 1989.
[18] Зевелев А.И. Истоки сталинизма: Лекция к курсу политической истории XX века. – М., 1990. С.94.
[19] Данилов А.А. История инакомыслия в России. Советский период. 1917-1991. – Уфа, 1995; Хлевнюк О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы. – М., 1996.
[20] Измозик В.С. Глаза и уши режима. Государственный политический контроль за населением Советской России в 1918-1921 гг. – СПб., 1995.
[21] Данилов А.А. История инакомыслия в России. Советский период. 1917-1991. – Уфа, 1995.
[22] См.: Ломагин Н.А. «Политический контроль и негативные настроения ленинградцев в период Великой Отечественной войны». Дисс… докт. ист. наук. – СПб., 2005.
[23] Ватлин А.Ю. Сопротивление диктатуре как научная проблема: германский опыт и российская перспектива // Вопросы истории. – 2000. - №11-12.
[24] Хаустов В., Самуэльсон Л.. Сталин, НКВД и репрессии 1936-1938 гг. – М., 2009.
[25] Баберовски Й. Красный террор. История сталинизма. – М., 2007.
[26] Михеев В.И. Роль спецслужб в осуществлении репрессивной политики советской власти в 1920-х – начале 1930-х годов. // Отечественная история. - 2005. - №6.
[27] Грациози А. Великая крестьянская война в СССР. Большевики и крестьяне. 1917-1953 гг. – М., 2008.
[28] Пихоя Р.Г. Советский союз. История власти. 1945-1991. – М., 2000.
[29] Его же. СССР. История великой империи. Под знаком Сталина. – СПб., 2009.
[30] Его же. Москва. Кремль. Власть. 40 лет после войны. 1945-1985. – СПб., 2007.
[31] Соскин В.Л. Об исторических корнях сталинизма как разновидности тоталитаризма // Международный научный семинар: Закономерность, угроза, вызов. – Новосибирск, 1995.
[32] Кузнецов И.С. Генезис тоталитаризма в России. Социально-психологический аспект. – Новосибирск, 1993.
[33] Куманев В.А. 30-е годы в судьбах отечественной интеллигенции. – М., 1991; Дайч З.Г. Школьная политика в СССР: уроки партийно-государственного руководства, перспективы развития. – М., 1991; Красовицкая Т.Ю. Проблемы государственного руководства национально-культурным строительством в РСФСР. Дисс. … докт. ист. наук. – М., 1991; Галин С.А. Исторический опыт культурного строительства в Советской России. Дисс. … докт. ист. наук. – М., 1991.
[34] Тоталитаризм и личность. / Материалы Всероссийской конференции. – Пермь, 1994.
[35] Багдасарян В.Э. Образ врага в исторических фильмах 1930-1940-х годов. // Отечественная история. – 2003. – № 6.
[36] Сенявский А.С. Проблема «свой» – «чужой» в историческом сознании: теоретико-методологический аспект; Сенявская Е.С. Проблема «свой» – «чужой» в условиях войны и типология образа врага; Морозов И.Л. Формирование в народном сознании «образа врага» как способ политической мобилизации в России; Кривенков С.Г. Об использовании искусственного противопоставления людей по принципу «свой» – «чужой» для управления общностями через психические состояния; Квакин А.В. Архетипы, ментальность и оппозиция «свой» – «чужой» в контексте истории / «Наши» и «чужие» в российском историческом сознании: материалы Международной научной конференции. – СПб., 2001.
[37] См.: Сомов В.А. Образ врага в сознании гражданского населения в годы Великой Отечественной войны. – СПб., 2001.
[38] Фатеев А.В. Образ врага в советской пропаганде 1945 – 1954 гг. – Дисс. … канд. ист. наук. – М., 1998.
[39] Смирнова Т.М. «Бывшие люди» Советской России: стратегии выживания и пути интеграции.1917 – 1936 годы. – М., 2003; Тихонов В.И., Тяжельникова В.С., Юшин И.Ф. Лишение избирательных прав в Москве в 1920 – 1930-е годы. Новые архивные материалы и методы обработки. – М., 1998; Рожков А.Ю. Молодой человек в советской России 1920-х гг.: повседневная жизнь в группах сверстников (школьники, студенты, красноармейцы). Дисс. … д.и.н. – Краснодар, 2003; его же. В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в Советской России 1920-х годов. В 2 т. – Краснодар, 2002.
[40] Смирнова Т.М. «Бывшие люди» Советской России: стратегии выживания и пути интеграции.1917 – 1936 годы. – М., 2003. С.223.
[41] Рожков А.Ю. В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в Советской России 1920-х годов. Т.1. – Краснодар, 2002. С.66-67.
[42] Тихонов В.И., Тяжельникова В.С., Юшин И.Ф. Лишение избирательных прав в Москве в 1920 – 1930-е годы. Новые архивные материалы и методы обработки. – М., 1998.
[43] Поляков Ю.А. Предисловие / Анисков В.Т. Крестьянство против фашизма. 1941-1945. История и психология подвига. – М., 2003. С. 19.
[44] Сенявская Е.С. 1941 – 1945. Фронтовое поколение: историко-психологическое исследование. – М., 1996; ее же. Героические символы: реальность и мифология войны // Отечественная история. – 1995. – № 5; ее же. Человек на войне: опыт историко-психологической характеристики российского комбатанта // Отечественная история. – 1995. – №3; ее же. Проблема «свой-чужой» в условиях войны и типология образа врага / «Наши» и «чужие» в российском историческом сознании: Материалы международной научной конференции – СПб., 2001; ее же. Литература фронтового поколения как исторический источник // Отечественная история. – 2002. – №1.
[45] Золина Е.С. Концепции западных политологов о процессах десталинизации советского общества (50-80-е годы). Дисс. … канд. ист. наук. – М., 1992.; Зима В.Ф. Голод в СССР 1946-1947 гг.: происхождение и последствия. Дисс. … докт. ист. наук. – М., 1996; Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. – М., 2000; Анисков В.Т. Крестьянство против фашизма. 1941-1945. История и психология подвига. – М., 2003 и др.
[46] Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. М. 2000; ее же. Общественные настроения в послевоенной России. Дисс. … д.и.н. – М., 2000.
[47] Ломагин Н.А. «Политический контроль и негативные настроения ленинградцев в период Великой Отечественной войны». Дисс. … докт. ист. наук. – СПб., 2005.
[48] Ватлин А.Ю. Сопротивление диктатуре как научная проблема: германский опыт и российская перспектива // Вопросы истории. – 2000. - №11-12.
[49] Попов В.П. Экономическая политика советского государства. 1946-1953. – М.–Тамбов, 2000.
[50] Грегори П. Политическая экономия сталинизма. – М., 2008.
[51] Кондрашин В.В. Голод 1932-1933 годов. Трагедия российской деревни. – М., 2008.
[52] Российская повседневность. 1921-1941 гг. Новые подходы. – СПб., 1995.
[53] Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии. – СПб., 1999.
[54] Осокина Е. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения. – М., 1993; ее же. За фасадом «сталинского изобилия». Распределение и рынок в снабжении населения в годы индустриализации. 1927-1941. – М., 2008.
[55] Меерович М. Наказание жилищем. Жилищная политика в СССР как средство управления людьми. 1917-1937. – М., 2008.
[56] Рольф М. Советские массовые праздники. – М., 2009.
[57] Баранова Н.Б. Мифологизация массового сознания в 1930-е гг. – М., 1996.
[58] Слезин А.А. «Легкая кавалерия» комсомола в системе политического контроля. // Вопросы истории. – 2001. – № 11-12.
[59] Горяева Т.М. Радио России: Политический контроль радиовещания в 1920-х – начале 1930-х гг. – М. 2000; ее же. Радио России. Политический контроль советского радиовещания в 1920-х – 1930-х гг. Документированная история. – М., 2009.
[60] Исключить всякие упоминания… / Очерки истории советской цензуры. – М., 1995.
[61] Валитов О.К. Печать и цензура. – Уфа, 1995.
[62] Бабиченко Д.Л. Писатели и цензоры. Советская литература 1940-х годов под политическим контролем ЦК. – М., 1994.
[63] Блюм А.В. Советская цензура в эпоху тотального террора. 1929-1953. – М., 1993.
[64] Тижов В.А. Идеологические кампании 1946-1953 гг. в российской провинции (по материалам Саратовской и Куйбышевской областей). Автореф. дисс. … канд. ист. наук. – М., 2004.
[65] Никифоров А.Л. Феномен вождя в официальной пропаганде и обыденном сознании в 1945-1956 гг. Автореф. дис. … канд. ист. наук. – СПб., 2002.
[66] Силина М.В. Настроения советского студенчества в послевоенный период (1945-1964). Автореф. дисс. … канд. ист. наук. – М., 2002.
[67] Балашов Е.М. Школа в российском обществе 1917 – 1927 годов: становление «нового человека». – Дисс. … докт. ист. наук. – СПб., 2005.
[68] Ушакова С.Н. Идеолого-пропагандистские кампании как способ социальной мобилизации советского общества в конце 1920– начале 1940-х гг. (на материалах Западной Сибири). Дисс. … канд. ист. наук. – Новосибирск, 2001.
[69] Конасов В.Б. Политика советского государства в отношении немецких военнопленных (1941-1956). Дисс. … докт. ист. наук. – М., 1999; Кузнецова Н.В. Нижнее Поволжье в 1945-1953 гг.: экономические и социальные проблемы восстановления и развития. Автореф. дисс.... докт. ист. наук. – М., 2002; Новинская Т.Ю. Благосостояние населения Пензенской области (1946-начало 1960-х гг). Автореф. … канд. ист. наук. – Пенза, 2002; Свечников Е.Ю. Использование труда заключенных на стройках послвоенных пятилеток (на примере строительства Волго-Донского канала: 1948-1953. Автореф. дис. … канд. ист. наук. – Р/Д, 2002; Иваницкий В.В. Исторический опыт и проблемы развития аграрного производства Нижневолжской деревни в 1-е послевоенное десятилетие: 1945-1955. Автореф. дис. … канд. ист. наук. – М., 2002; Кодинцев А.Я. Крестьянство Курганской области в 1941-1953 гг. Автореф. дис.... канд. ист. наук. – М., 2002; Моисеева И.Ю. Социально-экономические взаимоотношения государства и крестьянства в 1946-1952 гг. (по материалам Горьковской области). Автореф. дис.... канд. ист. наук. – М., 2001; Калтукин Д.О. Деятельность молодежной оппозиции в СССР 1945-1960 гг. Автореф. дис.... докт. ист. наук. – М., 2002; Решнецкий А.И. Работники промышленности Поволжья (Демографический состав, образовательный и профессиональный уровень): 1946-1965 гг. Автореф. дис.... канд. ист. наук. – М., 1997; Болотов Н.А. Разработка партийно-государственной социальной политики и ее реализация в Нижнем Поволжье в 1928 – 1941 гг.– Дисс. … докт. ист. наук. – М., 2005; Савельев С.И. Социальная политика советского государства в деревне 1917 – нач. 1930-х гг. (на матер. Ниж. Поволжья). Дисс. … докт. ист. наук. – Саратов, 2005.
[70] Ломовцев А.И. Средства массовой информации и их воздействие на массовое сознание в годы Великой Отечественной войны (на материалах Пензенского региона). Дисс.... канд. ист. наук. – Пенза, 2002.
[71] Мусорина О.А. Язык как способ воздействия на массовое сознание в 1920 – 1930-е гг. (на примере Пензенского региона). Дисс.... канд. ист. наук. – Пенза, 2004.
[72] Кочетова Е.В. Средства массовой информации и их воздействие на массовое сознание в послевоенные годы: 1945-1953 (на материалах Пензенской области). – Дисс. … канд. ист. наук. – Пенза, 2006.
[73] Могило О.Г. Деятельность властей по воздействию на массовое сознание в послевоенные годы: 1945-1953 (на материалах Пензенской области). Дисс. … канд. ист. наук. – Пенза, 2005.
[74] Никитина М.Э. Идеологемы врага и героя и их внедрение в массовое сознание в в годы Великой Отечественной войны (на материалах Пензенской области). Дисс. … канд. ист. наук. – Пенза, 2005.
[75] Fitzpatrick S. After NEP: The Fate of NEP Entrepreneurs, Small Traders, and Artisans in the “Socialist Russia” of the 1930s // Russian History. 1986 Vol. 13. № 2-3; Ascribing>
[76] Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история советской России в 1930-е гг.: город. – М., 2001. С.14.
[77] Ее же. Сталинские крестьяне. Социальная история советской России в 1930-е гг.: деревня. – М., 2001. С.12.
[78] Майер Р. О чудесах и чудовищах: Стахановское движение и сталинизм // Отечественная история – 1993. - №3 - С.57.
[79] Такер Р. Сталин. Путь к власти: 1879 – 1929. История и личность. – М., 1991; Коэн С. Бухарин. Политическая биография. 1888 – 1938. – М., 1988; О’Коннор Т.Э. А. Луначарский и советская политика в области культуры. – М., 1992.
[80] Пайпс Р. Россия при большевиках. – М., 1997.
[81] Там же. С.394.
[82] Dunham V. In Stalin's Time. Middleclass Values in Soviet Fiction. – London–New York–Melbourn, 1976.
[83] Безансон А. Советское настоящее и русское прошлое. – М., 1998. С. 239-241.
[84] Brooks J. Thank You, Comrade Stalin! Soviet Public Culture from Revolution to Cold War. Princeton University Press, 2000. XX, 320 p. c. XVIII.
[85] КПСС о средствах массовой информации и пропаганды. – М., 1987; История советской радиожурналистики 1917-1945. Документы. Тексты. Воспоминания. – М., 1991; Документы свидетельствуют: Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации, 1927 – 1932 гг. – М., 1989; «Литературный фронт». История политической цензуры 1932 – 1946 гг. Сборник документов. – М., 1994; «Проклятья крестьян падут на вашу голову» (Секретные обзоры крестьянских писем в газету «Правда» 1928 – 1930 гг. // Новый мир. – 1993. - № 4; Письма во власть. 1917 – 1927. Заявления, жалобы, доносы, письма в гос. структуры и большевистским вождям. – М., 1998; Общество и власть в 1930-е гг.: Повествование в документах. – М., 1998; Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) – ВКП(б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917 – 1953. – М., 1999; Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. – М., 2003; Письма во власть. 1928-1939: Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и советским вождям. – М., 2002; ЦК ВКП(б) и региональные партийные комитеты. 1945-1953. – М., 2004; Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР. 1945-1953. – М. 2002; Сталин и космополитизм. Документы Агитпропа ЦК КПСС. 1945-1953. – М., 2005; Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране советов. 1917-1956. – М., 2005; Цензура в Советском Союзе. 1917-1991. Документы. – М., 2004; Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации, 1938-1953. – М., 2005 и др.
[86] Сборник статистических сведений по Самарской губернии. Вып.1. – Самара, 1924 г.; Средняя Волга: Социально-экономический справочник. – М.– Самара, 1934; Весь Симбирск. – Симбирск, 1923 г.; Пензенский край. 1917 – 1977: Документы и материалы. – Саратов, 1982; Культурное строительство в Пензенском крае.1917-1938 гг. Документы и материалы. – Саратов, 1986; Куйбышевская область. Историко-экономический очерк. – Куйбышев, 1983; Куйбышевская областная партийная организация в документах и цифрах (1902 – 1977). – Куйбышев, 1978; Самарское Поволжье в ХХ в.: Сборник документов и материалов. – Самара, 2000; Пензенская область в цифрах и фактах. – Саратов, 1987; Пензенская область за 50 лет Советской власти. Статистический сборник. – Саратов – Пенза, 1967; Пензенская партийная организация в цифрах и фактах. – Саратов, 1979; Куйбышевская областная партийная организация в документах и цифрах (1902 – 1977). – Куйбышев, 1978.
[87] См.: 3айончковская Ж.А. Демографическая ситуация и расселение. – М., 1991.
[88] Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня. – М., 2001. С. 361.
[89] Носов С.Н. Реанимация исторического познания // Звезда. – 1995. - №3. – С.52.
[90] Авангард. Воспоминания и документы питерских рабочих. - Л., 1990; Авдеенко А. Наказание без преступления. - М., 1991; Адамова – Слиозберг О. Путь//Доднесь тяготеет: Записки вашей современницы. – М., 1989; Аджубей А. Те десять лет. – М., 1989; Александров Г. Эпоха и кино. – М., 1976; Ангелина П. Люди колхозных полей. – М., 1948; Афанасьев С.В. Далекие тридцатые. – М., 1999; Багаев М.А. Моя жизнь. – Иваново, 1949; Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. – СПб., 1992; Без ретуши: страницы советской истории в фотографиях, документах, воспоминаниях. – Л., 1991; Бусыгин А. Жизнь моя и моих друзей. – М., 1939; Василевский А.М. Накануне войны // Новая и новейшая история. – 1992. – №6; Вишневская Г. Галина. История жизни. – М., 1992; Гершберг С. Завтра газета выходит. – М., 1966; Гинзбург Е.С. Крутой маршрут. Хроника времен культа личности. – М., 1990; Коненков С.Т. Мой век. – М., 1971; Михалков С.В. От и до… – М., 1997; Стейнбек Дж. Русский дневник. – М., 1999; Симонов К. Глазами человека моего поколения. – М., 1989; Фрейлих С. Фильмы и годы. – М., 1964; Из дневников О. Берггольц // Знамя. – 1991. – № 3; Долгое будущее (воспоминания Т. Лещенко-Сухомлиновой). 1945 г. // Согласие. – 1991. – №2; Хрущев Н.С. Время. Люди. Власть. Воспоминания в 4-х книгах. – М., 1999; Эренбург И. Люди. Годы. Жизнь. – М., 1990 и т. д.
[91] Дневник 1938 года. // Дружба народов. – 1991. – № 2-3.
[92] Пришвин М. Дневники. // Октябрь. – 1990. – №1.
[93] Дневник. 1901 – 1929. – М., 1991.
[94] ГАПО (Государственный архив Пензенской области). Ф. 2149. Оп. 1. Д. 4а.
[95] Московский дневник. // Вопросы литературы. - 1993. – №3-5.
[96] Два взгляда из-за рубежа. – М., 1990.
[97] О различии понятий см.: Ойзерман Т.И. Опыт критического осмысления диалектического материализма // Вопросы философии. – 2000. – № 2. – С. 10.
[98] Второй конгресс российских философов: некоторые итоги // Вопросы философии. – 2000. – № 5.
[99] Политология. Энциклопедический словарь. – М., 1993. С.114.
[100] Амальрик А. Идеология в советском обществе // Погружение в трясину. – М., 1991. С.675.
[101] Социологический энциклопедический словарь. – М., 1998. С.5.
[102] Хайек Ф.А. Дорога к рабству. // Вопросы философии. – 1990. – №12. – С.103.
[103] Кириллов Н.П. Массовое сознание как объект социологического анализа: вопросы теории и методологии. Автореф. дисс. … докт. филос. наук. – Томск, 1995; Судас Л.Г. Массовое сознание современного российского общества: философско-политологический аспект исследования. Автореф. дисс. … докт. филос. наук. – М., 1996; Васильева Е.Г. Массовое сознание и политика. Автореф. дисс. … канд. филос. наук. – Волгоград, 1997; Романова М.С. Влияние качества информации на политическое массовое сознание. Автореф. дисс. … канд. политолог. наук. – М., 1999; Базиков Р.В. Социальные стереотипы: концептуальный аспект. Автореф. дисс. …канд. филос. наук. – Р/Д, 1999; Трифанков Ю.Т. Формирование массового сознания рабочих центрального промышленного района России (вторая половина ХIХ – начало ХХ века). Автореф. дисс. … докт. истор. наук. – М., 1999; Лобачева Г.В. Монархическая идея в массовом сознании россиян (1881 – 1917 гг.). Автореф. дисс. … докт истор. наук. – М., 1999; Медведева С.М. Воздействие политических стереотипов на массовое сознание: опыт России, 1990-е годы. Автореф. дисс. … канд. политолог. наук. – М., 2000; Столяренко Л.Д. Трансформация массового сознания российского общества: социально-философский анализ: Автореф. дисс. … докт. филос. наук. – Р/Д, 2000; Ибрагимов А.М. Манипулирование массовым сознанием (социально-философский анализ). Автореф. дисс. … канд. филос. наук. – Р/Д, 2001; Туркина В.Г. Мифологема героя и массовое сознание. Автореф. дисс. … канд. филос. наук. – Саратов, 2001.
[104] Ноэль – Нойман Э. Общественное мнение. Открытие спирали молчания. – М., 1996.
[105] Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945-1953. – М., 2000.
[106] Измозик В.С. Глаза и уши режима. (Государственный политический контроль за населением Советской России в 1918-1928 гг.). – СПб., 1995; его же. Перлюстрация в первые годы советской власти // Вопросы истории. – 1995. – №8; его же. Политический контроль и сыск: методологические аспекты. / Политический сыск в России: история и современность. – СПб., 1997. С.8-17; его же. Политический контроль в Советской России. 1918-1928 гг. // Вопросы истории. – 1997. – №7; его же. Первые советские инструкции по перлюстрации / Минувшее: Исторический альманах. – СПб, 1997. С.155-159; его же. В «зеркале» политконтроля. Политический контроль и российская повседневность в 1918-1928 годах. // Нестор. – 2001. - №1.
[107] Его же. Политический контроль и сыск: методологические аспекты. / Политический сыск в России: история и современность. – СПб., 1997. С.10.
[108] Ломагин Н.А. «Политический контроль и негативные настроения ленинградцев в период Великой Отечественной войны». Автореф. дисс. … докт. ист. наук. – СПб., 2005. С.5.
[109] Леонов С.В. Государственная безопасность Советской республики в пору Октябрьской революции и гражданской войны. / Государственная безопасность России: история и современность. – М., 2004. С.352.
[110] Сталин И.В. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников. Доклад и заключительное слово на Пленуме ЦК ВКП(б) 3– 5 марта 1937 года. – М., 1937. С.9.
[111] Леонов С.В. Государственная безопасность Советской республики в пору Октябрьской революции и Гражданской войны (1917-1922 гг.) / Государственная безопасность России: История и современность. – М., 2004. С.334-335.
[112] См.: Соколов А.С. Из истории становления и развития финансовой системы России в период новой экономической политики. – М., 1998. С.18.
[113] РГАСПИ (Российский государственный архив социально-политической истории). Ф.17. Оп.11. Д.78. Л.42.
[114] Там же. Оп.12. Д.58. Л.36.
[115] СОГАСПИ (Самарский областной государственный архив социально-политической истории). Ф.1. Оп.1. Д. 2203. Л. 44.
[116] КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК (1898-1970). – М., 1970. С. 521-523.
[117] Там же.
[118] Декреты Советской власти. Т. 2. – М., 1957. С. 558.
[119] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 117. Л. 4.
[120] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 234; Т. 50. С.142.
[121] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д.24. Л. 4.
[122] Там же. Ф. 2. Оп. 2. Д. 343. Фотокопия.
[123] Десятый съезд РКП(б). Стенографический отчет. – М., 1963.
[124] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 51. С. 52.
[125] Измозик В.С. Перлюстрация в первые годы советской власти. // Вопросы истории. – 1995. – № 8.
[126] Орлов А. Тайная история сталинских преступлений // Огонек. – 1989. – № 47. – С. 20.
[127] Приказы ОГПУ 1931 г. № 695-373; 1932 г. № 480.
[128] Собрание законов и распоряжений рабоче-крестьянского правительства СССР, издаваемое Управлением Совета народного комиссариата Союза ССР и СТО. – М., 1932. Отд. 1. № 84. Ст. 516. С. 821-822.
[129] Там же.
[130] Герцензон А.А., Грингауз Ш.С., Дурманов Н.Д., Исаев М.М., Утевский Б.С. История советского уголовного права. – М., 1947. С. 394.
[131] Государственный антисемитизм в СССР. От начала до кульминации. 1938 – 1953. – М., 2005.
[132] Там же. С.5.
[133] См.: Сталин и космополитизм. 1945 – 1953. Документы Агитпропа ЦК. – М., 2005.
[134] См.: Хаустов В.Н., Самуэльсон Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936 – 1938 гг. – М., 2009.
[135] Там же. С. 92.
[136] ГАРФ (Государственный архив Российской Федерации). Ф. 9401. Оп. 12. Д. 80. Л. 100.
[137] Цит. по: Краснов В.Г. Жуков. Маршал Великой империи. Лавры и тернии полководца. – М., 2005. С. 225-228.
[138] РГАСПИ. Ф.17. Оп.3. Д. 1064. Л.32, 49-51.
[139] Собрание Узаконений и Распоряжений Рабочего и Крестьянского Правительства РСФСР (СУ РСФСР). 1925 г. №91.
[140] СОГАСПИ. Ф. 46. Оп.1. Д. 53. Л.10; ГАПО (Государственный архив Пензенской области). Ф.37. Оп.1. Д. 350. Л. 254-255.
[141] Там же. Ф.р-453. Оп.1. Д. 840. Л. 53.
[142] ГАУО (Государственный архив Ульяновской области) Ф.р.-634. Оп.1. Д.825. Л.10.
[143] Лесной В.М. Руководящая роль КПСС в Советском государстве. – М., 1966. С.21.
[144] Переписка Секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. Т.2. – М., 1957. С.160.
[145] СОГАСПИ. Ф. 656. Оп.6. Д. 96. Л.55.
[146] ГАСО (Государственный архив Самарской области). Ф. 4018. Оп. 1. Д. 4. Л. 21, 21об.
[147] ГАПО. Ф.р.-2038. Оп.1. Д. 99. Л. 23-25.
[148] Там же. Ф. 148. Оп. 1. Д. 259. Л. 101.
[149] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 131. Д. 291. Л. 31.
[150] Там же. Д. 1222. Л. 59-60.
[151] Там же. Д. 29. Л. 40.
[152] Там же. Оп. 112. Д. 378. Л. 3-4.
[153] Там же. Оп. 60. Д. 624. Л. 111.
[154] ГАНИ УО (Государственный архив новейшей истории Ульяновской области). Ф.57. Оп.1. Д.129. Л.703.
[155] Леонов С.В. Государственная безопасность Советской республики в пору Октябрьской революции и Гражданской войны (1917-1922). / Государственная безопасность России: история и современность. – М., 2004. С.375.
[156] Переписка секретариата ЦК РКП(б) с местными партийными организациями.– М., 1971. С. 62.
[157] См.: Хаустов В.Н. Некоторые проблемы деятельности органов госбезопасности в 1920-1930-е годы. / http: www. fsb. ru/history/read/1999/haustov.html.
[158] Подробнее см. хронику крестьянского движения в Поволжье в 1918-1923 гг., составленную В.В. Кондрашиным в книге «Крестьянское движение в Поволжье в 1918-1922 гг.». – М., 2001.
[159] ГАРФ. Ф. 393. Оп. 4. Д. 27. Л. 238об.
[160] Там же. Оп. 13. Д. 580. Л. 125об.
[161] ГАПО. Ф.37. Оп.1. Д.482. Л.69.
[162] Ф.Э. Дзержинский и охрана границ Советского государства. – М., 1977. С.292.
[163] Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т.40. С.279.
[164] Из истории Всероссийской чрезвычайной комиссии. 1917-1921. – М., 1958. С.418.
[165] ГАРФ. Ф. 1235. Оп. 7. Д.7. Л. 203.
[166] Там же. Ф. 9478. Оп. 1. Д. 63. Л. 14.
[167] См.: Хоружий С. Философский пароход: Как это было // Литературная газета. – 1990. – 9 мая (№ 19), 6 июня (№ 23); Геллер М.С. «Первое предупреждение» - удар хлыстом (к истории высылки из Советского Союза деятелей культуры в 1922 г.) // Вопросы философии. – 1990. – № 9; Рещикова В.А. Высылка из РСФСР // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 11. – СПб., 1992; Гак А.М., Масальская А.С., Селезнева И.Н. Депортация инакомыслящих в 1922 г. (позиция В.И. Ленина) // Кентавр. – 1993. – № 5; Коган Л.А. «Выслать за границу безжалостно» (Новое об изгнании духовной элиты) // Вопросы философии. – 1993. – № 9; Ленин В.И. Неизвестные документы. 1891 - 1922. – М., 1999; Артизов А.Н. Тот самый Семашко // Медицинская газета. – 2001. – № 99 - 100; Христофоров В.С. «Философский пароход»: Высылка ученых и деятелей культуры из России в 1922 г. // Новая и новейшая история. – 2002. – № 5; Макаров В.Г. «Власть ваша, а правда наша» (к 80-летию высылки интеллигенции из Советской России в 1922 г.) // Вопросы философии. – 2002. – № 10.
[168] Декрет СНК РСФСР от 11 мая 1920 г. «О регистрации лиц с высшим юридическим образованием». // СУ РСФСР. – 1920. – №47 (Ст. 211); Постановление Совета Труда и Обороны от 21 мая 1920 г. «Об обязательном учете статистических сил РСФСР». // СУ РСФСР. – 1920. – №49 (Ст. 217).
[169] Циркуляр НКВД СССР от 12 августа 1930 г. «О порядке учета лиц, лишенных избирательных прав». // Бюллетень НКВД СССР. – 1930. – № 26. С. 545-546.
[170] СОГАСПИ. Ф.1. Оп.1. Д. 2383. Л.122.
[171] ГАПО. Ф.37. Оп.1. Д. 452. Л.159.
[172] Там же. Д. 510. Л. 80.
[173] Там же. Д. 452. Л. 59.
[174] Там же. Д. 439. Л. 26.
[175] Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Т. 41. С. 383.
[176] ГАПО. Ф.37. Оп.1. Д. 300. Л.2об.
[177] Бердяев Н.А. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. – М., 1990. С. 188.
[178] По материалам газеты «Рабочая Пенза», 1926 – 1929 гг.
[179] Ленин В. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 195–205; там же. Т. 37. С. 89–91.
[180] ГАНИ УО. Ф. 57. Оп. 1. Д. 125. Л.49.
[181] Сталинское знамя. 1939. 5 мая.
[182] Очерки истории Ульяновской организации КПСС. Ч.II. – Ульяновск, 1972 г. С.54.
[183] Сталинское знамя. 1939. 5 мая.
[184] ГАПО. Ф. 148. Оп. 1. Д. 1425. Л. 2.
[185] Там же. Д. 495. Л. 14, 15, 26.
[186] Там же. Д. 853. Л. 65.
[187] Там же. Л. 113.
[188] ГАПО. Ф. 148. Оп. 1. Д. 1468. Л. 17.
[189] Восьмой съезд РКП(б). Программа Российской коммунистической партии (большевиков) // КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК (1898-1970). 9-е изд. – М., 1970. С.82.
[190] Куйбышевская область. Историко-экономический очерк. – Куйбышев, 1977. С.151.
[191] Известия. 1918. 22 ноября.
[192] ГАПО. Ф.р –515. Оп. 1. Д. 17. Л. 144-145.
[193] СОГАСПИ. Ф.1141. Оп.7. Д.57. Л.33.
[194] ГАПО. Ф.1589. Оп.1. Д.2. Л.52.
[195] Там же. Ф.253. Оп.1. Д.3. Л.72.
[196] СОГАСПИ. Ф.655. Оп.4. Д.12. Л.177-179.
[197] ГАПО. Ф. 36. Оп. 1. Д. 418. ЛЛ. 31, 71.
[198] Там же. ЛЛ. 30, 38, 50, 61.
[199] Там же. ЛЛ. 39-40.
[200] ГАСО. Ф. 779. Оп. 2. Д. 76. Л. 223-229.
[201] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 267. Л. 11.
[202] Цензура в Советском Союзе. 1917-1991. Документы. – М., 2004. С.83.
[203] Уголовный кодекс РСФСР. – М., 1926 г. Ст.58-10.
[204] Там же. Ст.185, 190.
[205] ГАПО. Ф. 148. Оп. 1. Д. 1817. Л. 43.
[206] Там же. Д.1468. Л.7.
[207] Там же. Д. 217. Л. 24.
[208] Там же. Д. 275. Л. 138.
[209] Там же. Л. 175.
[210] Там же. Д. 2203. Л. 43.
[211] РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 132. Д. 105. Л. 34-35.
[212] ГАПО. Ф. 1733. Оп. 1. Д. 211. Л. 11-14.
[213] Там же. Д. 290. Л. 190.
[214] Бухарин Н.И. Судьбы современной интеллигенции. – М., 1925. С. 27.
[215] СОГАСПИ. Ф. 655. Оп. 4. Д. 2. Л. 22-25.
[216] Там же.
[217] Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет. – М., 1934. С.175.
[218] Пришвин М.И. Дневники 1931 – 1932. // Октябрь. – 1990. – №1. – С. 161.
[219] Олеша Ю. Тема интеллигента. // Стройка. – 1930. – № 3. – С.43.
[220] Первый Всесоюзный съезд советских писателей. Стенографический отчет. – М. 1934. С. 315-316.
[221] См.: Эренбург И. Люди. Годы. Жизнь. Т. 3. – М., 1990.
[222] Правда. 1937. 25 сентября.
[223] Глебов А. Театр сегодня. // Печать и революция. – 1929. – №10. – С. 92, 94.
[224] СОГАСПИ. Ф.656. Оп. 4. Д.78. Л. 715.
[225] ГАПО. Ф.2355. Оп.1. Д. 80. Л. 34.
[226] РГАСПИ. Ф.17. Оп. 113. Д. 692. Л. 2.
[227] Там же. Л. 86-87.
[228] РГАСПИ. Ф.83. Оп.1. Д.7. Л.75.
[229] Там же. Ф.17. Оп.163. Д.1627. Л.25.
