Трансформация сакральных жанров в творчестве е.ю. кузьминой-караваевой
На правах рукописи
Овчинникова Марина Николаевна
ТРАНСФОРМАЦИЯ САКРАЛЬНЫХ ЖАНРОВ
В ТВОРЧЕСТВЕ Е.Ю. КУЗЬМИНОЙ-КАРАВАЕВОЙ
10.01.01 – Русская литература
Автореферат
диссертации на соискание учёной степени
кандидата филологических наук
Екатеринбург - 2012
Работа выполнена в ФГБОУ ВПО
«Уральский государственный педагогический университет»
Научный руководитель кандидат филологических наук, доцент
Гутрина Лилия Дмитриевна
Официальные оппоненты:
Пономарёва Елена Владимировна, доктор филологических наук, доцент, ФГБОУ ВПО «Южно-Уральский государственный университет (НИУ)», заведующий кафедрой русского языка и литературы
Матвеева Юлия Владимировна, доктор филологических наук, доцент, ФГАОУ ВПО «Уральский федеральный университет им. Первого президента России Б.Н. Ельцина», доцент кафедры литературы XX и XXI вв. Института гуманитарных наук и искусства
Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Пермский государственный гуманитарно-педагогический университет»
Защита состоится 5 декабря 2012 г. в 14.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.283.01 при ФГБОУ ВПО «Уральский государственный педагогический университет» по адресу: 620017, г. Екатеринбург, пр. Космонавтов, 26, ауд. 316.
С диссертацией можно ознакомиться в диссертационном зале информационно-интеллектуального центра (научная библиотека) Уральского государственного педагогического университета.
Автореферат разослан « » ноября 2012 г.
Учёный секретарь
диссертационного совета Кубасов Александр Васильевич
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Рубежные годы XX – XXI вв., охваченные настроением неблагополучия и предчувствием катастроф, представили различные модели жизненного поведения в ситуации тотального кризиса. Одной из ярких фигур в культурном пространстве первой половины XX в. стала Е.Ю. Кузьмина-Караваева (Елизавета Пиленко, Е.Ю. Скобцова, мать Мария) (1891–1945 гг.), поэт, религиозный философ, публицист, художник, монахиня.
Синтетический характер творчества Е.Ю. Кузьминой-Караваевой позволяет исследовать её жизненный и творческий путь в разных аспектах. Мемуары и биографические очерки Д. Десанти, К. Кривошеиной, К. Мочульского, Г.П. Струве, А.Н. Шустова, Е.Г. Эткинда раскрыли неординарную личность монахини – участницы Французского Сопротивления, погибшей в фашистском концлагере. В конце 1980-х годов появляются первые научные исследования литературного творчества Е.Ю. Кузьминой-Караваевой. М.В. Юрьева в диссертации «Поэтическое творчество Е.Ю. Кузьминой-Караваевой» (2005 г.) рассматривает ранний сборник «Скифские черепки», С.Н. Бунина в докторской диссертации «Поэты маргинального сознания» (2007 г.) посвящает одну из глав творчеству Е.Ю. Кузьминой-Караваевой. Т.В. Емельянова в кандидатской диссертации «Типология жанра мистерии в английской и русской драматургии первой половины XX в. (Ч. Уильямс, Дороти Сэйерс, К. Фрай, Е.Ю. Кузьмина-Караваева)» (1998 г.) анализирует мистерию матери Марии «Анна». Агиография матери Марии стала областью научных интересов магистра богословия Свято-Филаретинского института Л.В. Крошкиной. Исследованию живописи и рисунков матери Марии посвящены работы Г. Беневича, А.С. Сытовой, Кс. Кривошеиной.
Вместе с тем, нельзя считать завершенными изыскания в области жанровой специфики творчества Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, с его сложной диалектикой традиций и новаторства, церковного и светского, публицистического и лирического. По замечанию Е.В. Ивановой, Е.Ю. Кузьмина-Караваева стала жертвой собственной биографии: неординарность личности матери Марии несколько заслонила изучение собственно эстетических параметров ее художественной системы. Основная часть реферируемого диссертационного исследования посвящена жанровой системе Е.Ю. Кузьминой-Караваевой 1930-1940-х гг., поскольку именно в этот период ее творчество достигло своей зрелости, приобрело философскую глубину: принятие в 1932 г. пострига обусловило установку на соединение христианства и творчества.
Актуальность исследования художественной системы Е.Ю. Кузьминой-Караваевой связана с повышенным вниманием современной науки к жанровым трансформациям и механизмам функционирования устойчивых культурных моделей в новейшей литературе, с необходимостью возможно более полного воссоздания истории литературы Русского Зарубежья. Кроме того, возросшая за последние годы потребность современного общества обрести устойчивую систему нравственных ценностей, стремление к восстановлению духовных ориентиров делают актуальным обращение к творчеству Е.Ю. Кузьминой-Караваевой.
Объектом исследования являются сакральные жанры в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой.
Предмет исследования – трансформация сакральных жанров в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой в 1930–1940-е г. XX в., механизмы обновления канонических моделей, способы взаимодействия традиционных принципов и приемов с инновационными, собственно «лирическими» способами выражения авторской концепции мира и человека.
Цель данного диссертационного исследования – выявление механизма трансформации в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой канонических жанровых моделей под воздействием индивидуального опыта человека трагического XX века, исследование взаимодействия поэтики сакральных жанров с приёмами обостренной экспрессивности.
Цель исследования достигается последовательным решением ряда конкретных задач:
- определить специфику религиозно-философских взглядов Е.Ю. Кузьминой-Караваевой и их воплощение в её художественном творчестве;
- наметить историко-литературный контекст, в котором осуществлялось творчество Е.Ю. Кузьминой-Караваевой;
- рассмотреть сакральные жанры в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой в аспекте литературных связей с традицией;
- исследовать трансформацию художественной традиции, ее индивидуально-личностное преломление;
- сделать вывод о сути этико-эстетической концепции человека и мира в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой.
Методологические принципы исследования. Исходя из методологических идей М.М. Бахтина о единстве духовного пространства гуманитарных наук, мы сочли возможным выполнить диссертацию на стыке нескольких научных областей: литературоведения, культурологии, богословия. Теоретической основой послужили фундаментальные труды по теории жанра М.М. Бахтина и Н.Л. Лейдермана. В исследовании лирических жанров мы опирались на работы М.Л. Гаспарова, Л.Я. Гинзбург, Г.А. Гуковского, Б.О. Кормана, определивших методику анализа поэтического текста. Принципиально важным для определения исследовательского инструментария лирических жанров стало обращение к трудам С.И. Ермоленко и Т.А. Ложковой. Методологической основой исследования сакральных жанров явились работы ведущих культурологов и литературоведов: С.С. Аверинцева, М.М. Дунаева, И.А. Есаулова, В.В. Лепахина, Д.С. Лихачёва, А.М. Любомудрова, а также работы Э.М. Афанасьевой, И.В. Козлова, А.В. Маркова, А.В. Третьякова и др.
Научная новизна исследования заключается в том, что в нем впервые системно рассматриваются сакральные жанры в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой 1930-х – 1940-х гг. в контексте традиций и новаторства, выявляются изменения функций канонических жанров в ходе эволюции всей художественной системы Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, намечается ближайший историко-культурный контекст творчества данного автора, а также его рефлексия в поэзии конца XX – XXI вв.
Теоретическая значимость работы состоит в исследовании механизма жанровых трансформаций в аспекте традиций (канона) и новаторства.
Практическая значимость. Материалы исследования могут быть использованы в вузовских лекционных курсах по поэзии Серебряного века и литературе Русского Зарубежья, в соответствующих спецкурсах и семинарах, а также в школьной практике преподавания русской литературы конца XIX – начала XX вв. в филологических классах, классах гуманитарного профиля.
Положения, выносимые на защиту
1. Творчество Е.Ю. Кузьминой-Караваевой (матери Марии) остаётся актуальным в культуре рубежа XX–XXI вв. Один из важнейших компонентов её творческой стратегии – трансформация сакральных жанров, насыщение канонических моделей глубоко личностным содержанием.
Книги «Скифские черепки» (1912 г.), «Руфь» (1916 г.), «Стихи» (1937 г.) представляют путь Е.Ю. Кузьминой-Караваевой от поэта-модерниста к выстраиванию личного жизненного «сценария» по высокому библейскому образцу пути Богоматери, материнского со-страдания, с ориентацией на апокрифический сюжет «Хождения Богородицы по мукам».
2. Основные жанры в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой в 1930 – 1940-е г. – сакральные архаические жанры: псалмы, молитвы, жития, мистерии. Во многом сохраняя канон жанра, Е.Ю. Кузьмина-Караваева наполняет их обострённой эмоциональностью и исповедальностью, нередко – с выраженными богоборческими мотивами, которые напрямую связаны с современным ей социально-историческим контекстом, воспринимаемым как время Апокалипсиса.
3. Обращение Е.Ю. Кузьминой-Караваевой к живописи, иконописи, вышивкам и рисункам говорит о синтетическом характере её творчества. Анализ взаимосвязи поэзии и живописи Е.Ю. Кузьминой-Караваевой показал, что на протяжении всего творческого пути поэтическое слово соотносилось с живописными работами по принципу контрапункта. Исповедальный характер ранней лирики, смирение и подготовка к Исходу контрастно «уравновешивались» авангардными техниками в живописи, в то время как страстный, «огненный» характер лирики 1930 – 1940-х гг. «смирялся» тяготением к традиционной иконописи при разнообразии форм и манер исполнения.
4. Творчество Е.Ю. Кузьминой-Караваевой демонстрирует возможность синтеза личностного самовыражения, актуальной проблематики времени, злободневности (в мистериях) – с надвременными, вечными религиозными истинами. Поэзия становится частью жизнетворческого сценария, реализующего «монашество в миру», вопреки заботам о спасении собственной души.
Апробация работы проводилась в форме докладов на трёх Международных конференциях: I Международная научная конференция «Духовная традиция в русской литературе» (13-15 ноября 2008, Ижевск), IX Международная научная конференция «Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. Проблемы жанровых номинаций» (9-11 октября 2008, Екатеринбург), X Международная научная конференция «Русская литература: национальное развитие и региональные особенности» (6-7 октября 2011, Екатеринбург) и двух Всероссийских конференциях: «Кормановские чтения – 2008», (апрель 2008, Ижевск), XV Всероссийская научно-практическая конференция словесников «Актуальные проблемы изучения и преподавания русской литературы в вузе и школе», посвященная памяти д.ф.н., проф. Н.Л. Лейдермана (30 марта 2011, Екатеринбург).
Автором данного исследования проведена определенная работа, направленная на «возвращение» широкому читателю имени Е.Ю. Кузьминой-Караваевой и пробуждение интереса к её творчеству. Так, на Областной выставке-конкурсе «Инновации в системе образования Свердловской области» в 2011 г. авторская программа элективного курса для учащихся 11 класса, посвящённого жизни и творчеству Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, заняла призовое (III) место.
Этапы исследования обсуждались на заседаниях кафедры современной русской литературы Уральского государственного педагогического университета. Основные положения работы нашли отражение в 9 публикациях автора, из которых 3 – в ведущих рецензируемых изданиях, рекомендованных ВАК МОиН РФ.
Структура работы. Работа состоит из введения, трёх глав, заключения, библиографического списка, насчитывающего 128 наименований, и приложения. Общий объём работы составляет 180 страниц.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во Введении обосновывается актуальность темы диссертационного исследования, даётся характеристика степени разработанности проблемы, обозначаются объект и предмет исследования, определяются научная новизна и методологическая база, формулируются основные положения, выносимые на защиту. Указывается теоретическая и практическая значимость работы.
Глава первая «Личность Е.Ю. Кузьминой-Караваевой в контексте религиозных и философских исканий рубежа веков» посвящена истории формирования личности и истокам творчества Е.Ю. Кузьминой-Караваевой.
В первом параграфе «Становление творческой личности Е.Ю. Кузьминой-Караваевой» рассматривается многогранность и противоречивость личности Е.Ю. Кузьминой-Караваевой. В юности она испытает на себе влияние К.П. Победоносцева, которому задаст уже тогда ключевой вопрос, на который будет искать ответ всю жизнь: «Что есть истина?» С этим же вопросом она придёт к А. Блоку, дружба с которым определит её дальнейшие творческие и жизненные ориентиры. Е.Ю. Кузьмина-Караваева была знакома с учением В.С. Соловьева, по мнению которого, только тот имеет право на оценку жизненных явлений, кто добыл и «мучительно испытал» правду жизни, а не придумал её. Последователем многих идей В.С. Соловьёва стал Н. Бердяев, с которым мать Мария будет особенно близка в эмиграции. Е.Ю. Кузьмину-Караваеву привлекает мысль философа о том, что человек призван к творчеству, и творчество есть его нравственный долг, назначение человека на земле, его задача и миссия. Тезис Н. Бердяева об амбивалентности творчества: исправлять пороки человечества и ставить перед собой эстетические цели – также нашел преломление в мировоззренческих и художественных принципах Е.Ю. Кузьминой-Караваевой.
Во втором параграфе – «Предстояние (от «Скифских черепков» к монашескому деланию») – речь идёт о начальном периоде творческого пути Е.Ю. Кузьминой-Караваевой. Ее эстетические установки были связаны с модернистскими исканиями начала XX в., в первую очередь, с акмеизмом, для которого центральной была категория памяти. Именно в этом, по нашему мнению, кроется интерес Е.Ю. Кузьминой-Караваевой к истории родной Кубанской земли, скифству, истории человечества, воплощенной в текстах легенд и мифов. В первом сборнике «Скифские черепки» (1912 г.) лирическая героиня предстаёт «курганной царевной», яростной, «всегда огнем палимой», страстной девой из далекого прошлого, грозящей «дикой местью» завоевателям ее исконных земель. Несмотря на языческие образы поэмы – «курганный владыка», «идол», «владыка кочевный», «жрец» – в ней уже возникают образы «Премудрого судьи» и Бога. Так начинает проявляться истинный смысл устремлений поэтессы – путь в «святой простор», который станет центральной темой сборника «Руфь» (1916 г.).
На смену «скифству» приходит мотив смерти как «исхода», выхода в мир высший, освобождение от тягот земной жизни: «И мой дух так смиренен и строг, / Сердце больше земного не хочет, / Оттого, что мне тайна пророчит: / Близок белый, слепительный срок»[1]. Теперь лирическая героиня предстаёт в образе Моавитянки Руфи из восьмой книги Ветхого Завета – трудолюбивой, бескорыстной, преданной женщины, готовой к самопожертвованию. Интонация стихотворений сборника «Руфь» с экстатичной, как в «Скифских черепках», меняется на элегическую, соответствующую избранному Е.Ю. Кузьминой-Караваевой пути на Высоты. Стихи 1916 г. можно рассматривать как выражение особого, переходного состояния души героини Е.Ю. Кузьминой-Караваевой – пауза, затишье, затаенность, прощание с прошлой жизнью накануне принципиально нового выбора пути.
Поиски лирической героиней своей истории в стихотворениях «Скифских черепков», своего духовного пути в «Руфи» – это воплощение личных религиозно-философских исканий автора в первый период творчества. От своих бед и несчастий Е. Скобцова обращает взоры к горю и несчастью окружающих, готовясь принять монашеский постриг.
Особое понимание Е.Ю. Кузьминой-Караваевой монашеского служения раскрывается в третьем параграфе «Монашество в миру» как модель жизни и творчества». В статье «Под знаком гибели» (1930-е гг.) мать Мария пишет: «Монах отдает себя без остатка на жертву, отрекается от себя, от стяжания своего, от своего куска, крова, благополучия, от устроения собственной души...»,[2] – что входило в противоречие с трактовкой монашеского служения святой Церковью. Избранная стратегия поведения осуждалась церковнослужителями, но, заручившись поддержкой С. Булгакова, который стал в эмиграции духовным отцом матери Марии, она встала на путь деятельного служения людям и не свернула с него до последнего добровольного шага в газовую камеру Равенсбрюка.
Четвёртый параграф «Образ лирической героини Е.Ю. Кузьминой-Караваевой в 1930-1940-е годы» посвящён выявлению дальнейшей динамики образа лирической героини.
Именно в 1930–1940–е гг. тема Апокалипсиса, появившаяся уже в первом сборнике «Скифские черепки», обретает особое звучание в связи с надвигающейся катастрофой и находит своё отражение в статьях «Прозрение в войне» и «Под знаком гибели» (ок. 1942 г.).
На пути к постригу, от мира исторического (скифская древность) Е.Ю. Кузьмина-Караваева переходит к метаисторическому восприятию окружающей действительности. Книга «Стихи» (1937 г.) написана уже монахиней матерью Марией и содержит наиболее полное выражение мировоззрения зрелого художника, имеющего четкие творческие ориентиры, эстетические и литературные пристрастия, выразившиеся в жанровой системе: поэтические молитвы, псалмы. Стихотворения этого периода дают представление о сложном, подчас парадоксальном душевном опыте человека, для которого путь к Богу – не воспарение над мирским, а погружение в самый горький, нищенский быт сирых и отверженных. Мотивы странничества, изгнания, потерянной Родины являются основными на этом этапе. Исповедальность – доминирующая тональность в лирике Е.Ю. Кузьминой-Караваевой.
Несмотря на тяжесть испытаний, состояние лирического субъекта нельзя охарактеризовать как опустошенное и катастрофичное. Лирической героине открывается особая, редкая радость духовного преображения, крылатость, поднимающая над бытом и открывающая просторы в бытие: «Смотрю, смотрю, – и нету дна. / Что, – заглянула в преисподню? / Иль в высь бездонную Господню / Дорога стала мне видна». Ситуация распутья обусловлена новым отношением к земле: её удел – «нищенство, и пыль, и мелочь, мелочь / И забота, так, что нету сил». Новое наречение героини – мать – налагает на неё обязательство усыновить каждого «в его заботе», в себя принять его соблазны и грехи.
В стихотворениях матери Марии 1930-х гг. молитвенное высокое звучание часто связано с событиями личной жизни (неустроенность, смерть детей) и глубоко интимно. Из любви к родной «богоданной земле», «к пахарям и виноделам», «курганному праху отцов», из сострадания к простым людям рождается всемирное, всеобъемлющее материнство: «Там лишь, где можно себя отдавать, / Там моя радость, – и в скорби, и в плаче, / Господи, Боже, прости мне, – я мать, – / И полюбить не умею иначе». Материнская любовь ко всем людям становится главной темой стихотворений этого периода. В отличие от монахов-аскетов, мать Мария не знает просветленности, умиления, внутренней тишины и гармонии. Интонация ее стихов вновь, как и в «Скифских черепках», становится грозной, пафосной, иногда надрывной. Усиливается богоборческий мотив, мотив богооставленности, духовного томления. Никаких полутонов – страсть, экспрессия, протестные интонации делают переживание лирической героини эмоционально обострённым.
В своей работе мы сопоставили страстные стихи Е.Ю. Кузьминой-Караваевой с народным типом религиозного чувства, выразившегося в духовных стихах. По мнению Г.П. Федотова, «красота мира для русского певца дана не в соблазнах для страстных сил, а в бесстрастном умилении, утешительном и спасительном, но как бы сквозь благодатные слезы»[3]. Е.Ю. Кузьминой-Караваевой приходится жить другом мире: «Был этот тварный мир добро зело, / Стал тварный мир границей преисподней». В народном сознании именно Богородица является главным действующим лицом Господних Страстей, религия материнства есть религия страдания. Е.Ю. Кузьмина-Караваева выстраивает свою жизнь в русле этой народной религиозной этики.
Различая два типа жизненного поведения (сыновний и материнский), Е.Ю. Кузьмина-Караваева выбирает «материнский путь», восходящий к апокрифу «Хождение Богородицы по мукам». Следуя воле сына, она предстоит чужой жертве, не страдает, а со-страдаeт, не борется, а облегчает участь борющихся. Её удел – не высокая искупительная жертва, а стояние при кресте, тяжкая доля стояния на земле, посреди страданий, несчастий, греха. Вероятно, серьезность миссии побуждает лирическую героиню назвать себя «самозванкой».
Так, образ лирической героини в стихах Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, меняясь от скифской царевны – к Руфи – и далее к со-страдалице – матери Марии, поражает абсолютной верностью себе. Огонь, пламя, смертный бой – эти атрибуты Страшного Суда остаются сквозными на протяжении всего творчества поэтессы. Голос в стихотворениях 1930 – 1940-х гг. звучит пронзительно и твердо, без напевности и мелодичности: «Не хотят колючие слова / В эти мерные вмещаться строки».
Во второй главе «Сакральные жанры в поэтическом творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой в 1930-1940-е гг.» представлен анализ сакральных жанров псалма и молитвы в творчестве поэтессы.
В первом параграфе «Традиции псалма и их трансформация в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой» кратко рассматривается история псалмодической традиции в творчестве поэтов XVIII – XIX вв., содержится обзор работ современных учёных, посвящённых этому жанру. Как отмечает Т.А. Ложкова, «библейский оригинал привлекает к себе внимание художника идеей, мотивом, отдельным образом, которые далее разрабатываются с заметной долей самостоятельности»[4]. По мнению Е.Н. Федосеевой, поэты, взяв из псалма отдельные мотивы, «по-своему их композиционно выстраивают и создают глубоко лирические, молитвенного настроя самостоятельные произведения»[5].
В книге Е.Ю. Кузьминой-Караваевой «Стихи» (1937 г.) мы не найдем прямых переложений псалмов, хотя содержание лирических стихотворений соотносится с тематикой сакральных текстов и их композицией. Сопоставив некоторые стихотворения Е.Ю. Кузьминой-Караваевой и тексты из Псалтири, мы выявили формальное сходство псалмов и стихотворений Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, которое проявляется в формулах-обращениях к Всевышнему, восходящей градацией эпитетов, синтаксическим параллелизмом и анафорами, старославянизмами и библеизмами. Инверсии, аллитерации и ассонансы придают текстам напевное, молитвенное звучание. В отличие от псалмов, где личности авторов нивелированы, лирическая интимность в стихотворениях «мятежной монахини» доведена до предела. Если герои псалмов лишены внутренних противоречий, то лирическая героиня стихотворений Е.Ю. Кузьминой-Караваевой внутренне расщеплена: ее душа стала пленницей плоти, тяжелой, как свинец, она мечется по кругу под бичами «суеты».
В то время как канонический текст имеет оптимистическое звучание, в стихотворениях матери Марии усилен традиционный для неё мотив богооставленности, духовного томления лирического субъекта. Эпически-спокойный тон псалма сменяется в стихотворениях матери Марии взволнованно-обличительными интонациями: звучит упрек Богу, оставившему «невинных» на адские земные страдания. Катастрофичность мира приобретает Вселенский масштаб: «…тысячи людских тщедушных тел…», «…не запомнишь списка всех имен, / Всех, лишенных радости и рая»[6]. Богоборчество «мятежной монахини» достигает предела в вызове, в условии, которое «ставит» она перед Господом: «…иль пошли мне ангельские рати, / Или двери сердца затворю…». Практически для всех произведений эмигрантского периода Е.Ю. Кузьминой-Караваевой источниками послужили эпизоды Священного писания, в том числе, цитаты из псалмов Давида, которые мать Мария осмысляет в соответствии с близким ей социально-политическим контекстом, событиями личной жизни, создавая самостоятельные лирические произведения. Не случайно мать Мария не обозначает жанровую номинацию псалма в названии: её стихотворения – подобие лирики дневникового типа, очень близкой псалму. Мать Мария не подражает образцам, потому что ощущает канон «изнутри», как естественную форму лирического самовыражения. Жанр псалма становится для нее способом саморефлексии, средством восстановления «нравственного императива» в собственном внутреннем мире.
В XX – XXI вв. жанр псалма вновь оказывается востребованным. Имена таких авторов, как М. Гейде, В. Павлова, О. Седакова, Е. Шварц, связаны с продолжением в русской словесности традиции переложения (парафразы) сакрального текста и в разной степени перекликаются с псалмами Е.Ю. Кузьминой-Караваевой. Творческие усилия Е.Ю. Кузьминой-Караваевой по интимизации псалма, «модернизации» канона жанра оказались продуктивными в перспективе дальнейшего развития гендерного аспекта русской поэзии.
Во втором параграфе анализируются «Стихотворения-молитвы «На смерть» в творчестве А. Блока, Е. Гуро, М. Цветаевой, Е.Ю. Кузьминой-Караваевой».
Исповедальный характер поэзии матери Марии, интимность в выражении чувств, безусловно, являются одной из определяющих черт её лирики. Так, смерть младшей дочери Настеньки, повлиявшая на принятие решения о постриге, смерть старшей дочери Гаяны, стали поводом для написания стихотворений в жанре стихотворной молитвы «на смерть». Данный жанр нельзя назвать каноничным, стихотворения, написанные по поводу смерти близкого человека, могут сближаться с элегией, одним из самых «старинных» жанров лирики, эпитафией. Мы избрали определение «стихотворение-молитва», близкое элегии по постановке одного из главных вопросов – об отношении к смерти. В лирике поэтов Серебряного века жанр элегии был весьма продуктивным, так как «экзистенциальная оппозиция «Человек и Смерть» в рубежное время становится наиболее адекватным выражением «духа времени»,[7] что подтверждают многочисленные стилизации В. Брюсова, И. Бунина, Вяч. Иванова и трансформации в духе общих тенденций рубежа веков.
Попытку соединить высокую поэзию и лично пережитую драму предпринимают в начале XX в. А. Блок («На смерть младенца» 1909 г.), Е. Гуро («Памяти моего незабвенного единственного сына В.В. Нотенберг» (1912 г.), М. Цветаева («Две руки, легко опущенные…» (1920 г.), Е.Ю. Кузьмина-Караваева («Не слепи меня, Боже, светом…» 1937 г.), откликнувшиеся стихами на смерть своих детей.
Е.Ю. Кузьмина-Караваева воспринимает смерть старшей дочери очередным испытанием (к этому времени она уже похоронила младшую дочь Настю), которое посылает Господь, чтоб «мукой освятить рабу». Ни слова упрёка Всевышнему, лишь просьба «не терзать <…> страданиями» и дать сил «сердце смирять». Стихотворение Е.Ю. Кузьминой-Караваевой строится в соответствии с молитвенным каноном: призыв к божеству, молитвенное прошение, составляющее основное содержание молитвы.
В структуре стихотворения А. Блока «На смерть младенца» из цикла «Возмездие» также «проступает» молитвенный жанр. Но, в отличие от Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, стихотворение А. Блока представляет собой крик отчаяния, зреющий протест против Бога. Не желая мириться с Божьей волей, лирический герой всё же понимает, что испытания посланы Богом, хочет подавить «глухую злобу» и «молиться <…> по ночам» «святому маленькому гробу»[8].
Стихотворение М. Цветаевой написано на смерть дочери Ирины, которую поэтесса, как и Е.Ю. Кузьмина-Караваева, сама не предавала земле. Если стихотворение Е. Кузьминой-Караваевой близко молитвенному канону, то стихотворение М. Цветаевой ближе к народному поминальному плачу. Поминальная речь, в отличие от молитвы, которой память жанра диктует определённую композицию, более «свободна». Неровный хорей, подобный выкрикам, выражает смятенное состояние лирической героини. Стихотворение лишено высокого пафоса, высокой скорби. Его можно воспринять как способ рефлексии, душевной терапии, которые могут помочь матери «утишить» горе.
Кубофутуристка Е. Гуро, в отличие от реальных потерь А. Блока, М. Цветаевой, Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, воплощает в стихотворении миф об умершем юноше-сыне, «ключевую метафору своего творчества»[9]. Образ матери, оплакивающей сына, и образ праматери-земли, принимающей в себя ребёнка, смыкаются в стихотворении Е. Гуро и близки к теме всеобъемлющего материнства у Е.Ю. Кузьминой-Караваевой. Стихотворение построено на воспоминаниях матери о своём ребёнке. Фрагментарность, незавершённость, короткие предложения, многоточия, редукция формы стихотворения, свойственная футуристам, передаёт характер спонтанных воспоминаний и фраз. В стихотворении о смерти Е. Гуро употребляет в основном лексику, связанную с концептом «жизнь»: дважды повторяется слово «мечта», дублируется слово «жизнь». Возможно, так лирическая героиня пытается отвергнуть смерть. На пересечении вертикали, представляющей живое и действующее: дюны-сосны – и горизонтали, связанной с мёртвым и неподвижным: «он лежит спокойно» – вырисовывается образ креста, осеняющий могилу и поддерживающий мать в её неизбывном горе.
Таким образом, религиозный Ренессанс актуализировал лирический жанр молитвы, близкий элегии, плачу. Объединяет стихотворения А. Блока, Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, Е. Гуро, М. Цветаевой чувство боли по потерянным детям и желание высказать эту боль в молитвенном слове, преодолеть смерть. Рассмотренный контекст позволил ярче высветить позицию Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, воспринимающей смерть дочери как очередное испытание на жизненном пути, а также проанализировать механизм лиризации сакрального жанра.
В параграфе втором «Традиции и новаторство в поэзии, живописи и иконописи Е.Ю. Кузьминой-Караваевой (матери Марии)» рассматриваются взаимосвязи и взаимовлияния её поэтического и живописного, декоративно-прикладного творчества. Стихи матери Марии живут единой жизнью с вышивками, иконами, рисунками. Желание Е.Ю. Кузьминой-Караваевой реализоваться в поэзии, философии, живописи подтверждает универсальность её личности.
Акварель «Горний путь» (1917 г.) есть результат размышлений Е.Ю. Кузьминой-Караваевой о христианском подвиге восхождения на высоты, тематически сближающийся со сборником «Руфь». В стихотворениях «Исход», «Вестники» звучит мотив смирения, полная отдача себя воле Бога и задаётся вектор от горизонтали к вертикали. Акварели «Горний путь», «Ангелы трубящие» (1913 – 1917 гг.), «Добрый пастырь» (1913 – 1917 гг.) представляют Е.Ю. Кузьмину-Караваеву натурой страстной, лишённой кротости и смирения. Она пользуется локальной цветописью, яркие цветовые пятна на общем фоне очерчены четким деформированным контуром. Горы-треугольники на картинах сродни духовным треугольникам-горам В. Кандинского, постоянно движущимся «вперёд и вверх». Данная техника говорит о тяготении к авангарду, о влиянии творчества П. Гогена, которым Е.Ю. Кузьмина-Караваева была увлечена в юности. Акварели напоминают эскизы, подготовленные для фресковой живописи, которая активно будет использована матерью Марией в эмиграции для росписи устроенного ей храма на улице Лурмель.
В своей работе мы сочли возможным сравнить работы «Добрый Пастырь» Е.Ю. Кузьминой-Караваевой и современного японского художника Садао Ватанабэ (1913-1996), принявшего в 1930 г. христианство.
Нельзя не увидеть аналогии между акварелью «Пророки» (1913-1917 гг.) и картинами Н. Гончаровой «Евангелисты» (1911 г.): темные краски, статичность фигур, которые напоминают застывших «каменных баб», что является намеренной декларацией интереса к Востоку, древним культурам, который проявился у Е.Ю. Кузьминой-Караваевой и в «Скифских черепках».
Светлое чувство всеобъемлющей любви матери к детям в стихотворениях и рисунках к циклу «Стихи» (1937 г.) контрастно изображенному в акварели «Материнство» (1913-1917 гг.), с которой на нас глядят предельно напряжённые лица характерного восточного типа. Общий мрачный тон акварели, «охристые» лица женщин и тела детей, тянущих к ним руки и взгляды, полные неизбывной тоски и страдания, передают ощущение трагичности мира.
Рубежной в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой можно считать «Икону преподобной Марии Египетской», которую она пишет в 1932 г. в период подготовки к постригу. Если в ранний период творчества картины, связанные с евангельскими эпизодами, демонстрировали максимализм, активность, энергию и страстность юной художницы, то данная икона свидетельствует о преображении души человека. Зная, что цель иконы не в том, чтобы возбудить то или иное человеческое чувство, не в индивидуальном понимании изображённого на иконе, мать Мария, тем не менее, не хочет остаться бесстрастной и «отстранённой», а пытается выразить в иконе «эмоциональный внутренний огонь и напряжение»[10].
Можно утверждать, что живопись Е.Ю. Кузьминой-Караваевой в контексте её духовных исканий указывает на верность избранному творческому пути с «религиозным уклоном». Несмотря на эстетическую доминанту поэтической личности Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, которая основывается на чувственно-эмоциональном и христианском отношении к миру, нельзя не заметить влияния на её творчество искусства авангарда. Не противореча друг другу, а скорее дополняя друг друга, стихи и живопись Е.Ю. Кузьминой-Караваевой соотносятся по принципу контрапункта, отражая сложные поиски своего Иерусалима. Исповедальный характер «Руфи» отражается в авангардистских образах ангелов, Пастыря, евангелистов, в то время как гневные, богоборческие стихи 1930 – 1940-х гг. «смиряются» тяготением к древнерусской монументальной живописи при разнообразии форм, техник и манер исполнения. Такой подход к творчеству, по нашему мнению, не входит в противоречие с духовными поисками монахини, а скорее проясняет их.
В главе третьей «Трансформация житийного и мистериального канона в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой» рассматриваются такие сакральные жанры, как жития и мистерии, переосмысленные Е.Ю. Кузьминой-Караваевой.
Параграф первый «Жития в изводе Е.Ю. Кузьминой-Караваевой (Сборник «Жатва Духа». 1927 г.)» посвящен трансформации житийного канона в творчестве матери Марии.
Экспериментаторский характер литературы XX в. проявлялся по-разному, в том числе – через активный диалог современного искусства и предшествующего ему классического типа культуры. Н.Л. Лейдерман, исследуя проблему «памяти жанра», утверждал, что «жанр никогда не повторяется: оживая или актуализируясь, жанровый канон каждый раз воплощается в исторически своеобычной типологической разновидности, со-формной новому социальному и культурному контексту»[11]. В 1920 – 1930-е гг. XX в. актуализируется жанр литературной биографии, представленный в творчестве М. Алданова, Н. Берберовой, Б. Зайцева, Д. Мережковского, А.М. Ремизова, И. Шмелёва. На пути к постригу Е.Ю. Кузьмина-Караваева также составляет сборник житий «Жатва духа» (1927 г.).
Новаторство матери Марии заключается в том, что она, в отличие от других писателей-эмигрантов, обращается не к великим русским святым, а исследует редкие жития, в которых ищет «откровения собственного пути»[12].
Жития «Виталий-монах», «Праведный Филарет», «Преподобная Марина» и другие рассказывают читателю о подвижниках, которые были обращены к миру, потому что, как писала Е.Ю. Кузьмина-Караваева, «любили этот образ Божий мира, образ Божий человека, прозревали его в грехе и гное исторической действительности»,[13] готовые отдать все ради спасения ближнего.
Главная тема « Жатвы духа» – жертвенное служение ближним во имя их спасения, «ибо мир лежит во зле» (Ин. 5:19). Об этом же Е.Ю. Кузьмина-Караваева пишет в своих философских статьях: «Ещё о монашестве», «Христианство», «Православное дело» (1935 г.). Таким образом, жития в изводе Е.Ю. Кузьминой-Караваевой концентрируются вокруг главной темы: полагание своей души за других. В этом нам видятся причины обращения Е.Ю. Кузьминой-Караваевой к жанру житий и принцип их отбора для сборника.
Герой житийной литературы – святой человек. В житиях Е.Ю. Кузьминой-Караваевой действуют не «святые» люди. Они могут заблуждаться, ошибаться, и главное – они, как истинно духовные люди, не противопоставляют себя грешным, падшим людям, а принимают на себя ответственность за них в этой жизни и перед Богом. Выражением такого пути к человеческим душам является житие «Виталий-монах». Избранный матерью Марией святой повторяет путь Марии Египетской, в честь которой она наречена после принятия пострига.
Обработанное Е.Ю. Кузьминой-Караваевой житие «разбавлено» реалистическими деталями, которые напомнят читателю будние дни скитальцев из России. Сохраняя в основном стилистику жанра жития, Е.Ю. Кузьмина-Караваева производит необходимые ей синонимические замены, учитывая временной контекст. Слово «блудилище», свойственное церковным жанрам, она заменяет на современное «играла музыка в притоне», вместо «читал псалмы Давида» – «начал молиться». Так происходит транспозиция канонического жанра в современность. Также Е.Ю. Кузьмина-Караваева считает возможным досочинить диалоги Виталия с блудницами, его рассказ «о трудностях пути отшельнического». Она «убирает» сюжет о юноше-блуднике, о посмертных чудесах, исцелениях, тем самым заостряя внимание на подвиге великой любви и сострадании к людям.
Вопреки условностям агиографического канона, в текстах Е.Ю. Кузьминой-Караваевой очевидны добавления, указывающие на факты её личной биографии. В пейзажных зарисовках прослеживаются приметы родной кубанской земли. Так, в житии «Филарет милостивый» описываются «виноградники, приносящие» ему «большой доход», как воспоминание Е.Ю. Кузьминой-Караваевой о виноградниках Джемете. Для многих эмигрантов такие воспоминания о молодости, счастливой жизни в России скрашивали горечь будней в чужой стране.
Нельзя не отметить связь текстов Е.Ю. Кузьминой-Караваевой с фольклорной традицией, что придаёт текстам особую лиричность и торжественность, сближая их с экспрессивно-эмоциональными текстами житий Митрополита Киприана, Пахомия Логофета. Е.Ю. Кузьмина-Караваева исключает из житий многочисленные амплификации, богатые сравнения, метафоры – акмеистическая школа удерживает ее от «плетения словес» Епифания Премудрого. В переложениях найдут своё воплощение ключевые концепты творчества Е.Ю. Кузьминой-Караваевой: огонь, горы («паронимическая связь слов “гора” и “гореть” отсылают к возвышенной сфере небесного вечного света»)[14]. По мнению А. Ханзен-Лёве, это самая утончённая форма проявления огня – «облучение» сверху божественным огнем.
В житии преподобной Марины нельзя не обратить внимания на эпизоды взятия на себя чужого греха, в которых сосредоточена центральная мысль богословия матери Марии, выраженная в экзистенциальном чувстве всеобъемлющего материнства.
Очевидно, что, создавая другую реальность, к которой сама Е.Ю. Кузьмина-Караваева не принадлежала, она так организует текст, так компонует сюжеты, что выявляет свои индивидуальные черты. Выстраивая художественный мир произведения, ориентируя читателя на свою точку зрения, автор находится, как писал Б.О. Корман, «на границе создаваемого <…> мира как активный творец его <…> не разрушая его эстетическую устойчивость»[15].
Таким образом, сохраняя фабульную сторону канонического текста, беря за основу сакрально-онтологические координаты жития, сохраняя стилистику житийных текстов: высокий житийный стиль, упорядоченный напевный ритм развёрнутых периодов – автор соотносит их с современным ему социально-историческим контекстом.
Почитая традиции, Е.Ю. Кузьмина-Караваева смело трансформирует жанр, следуя двум главным целям: представить путь благочестия как возможный в условиях новой исторической реальности для поддержки русских за рубежами оставленной Родины и предъявить свой путь монашеского служения. Близкие к беллетристике, жития святых явились еще одной возможной формой деятельного служения людям, источником радости и надежд, в которых так нуждались оказавшиеся в чужой стране соотечественники. Читая жития, им, как полагает С. Тимченко, «оставалось только подражать примеру и шествовать предложенным путем». Мать Мария проповедовала русскую духовную традицию любовно-целительного отношения к страдающему, падшему миру.
Во втором параграфе «Актуализация мистериального жанра в творчестве Е. Ю. Кузьминой-Караваевой в 1930-е – 1940-е гг.» исследуются содержательный и структурный аспекты написанных ею пьес.
Тема Страшного Суда и спасения души вновь актуализируются в 1930 – 1940-е гг. при обращении матери Марии к жанру мистерии, который насыщается новым содержанием. Считавшийся устаревшим, жанр мистерии неожиданно получает новую жизнь в новой системе координат. Серебряный век понимал мистерию как драму, для которой характерна сакральная заданность сюжета («Голгофа»), жертва в качестве ситуативного центра, мотив искупления /спасения. «Любая сцена, любой раздел средневековой драматической игры, выросшей из богослужения, – часть единой всегда одной и той же цепи: это великая драма, начало которой составляет сотворение мира и грехопадение, кульминация которой – вочеловечение Христа и Страшный суд»[16]. Идею искупительной жертвы и крестного страдания можно увидеть в произведениях З.Н. Гиппиус, Л.Д. Зиновьевой-Аннибал, М.А. Кузмина, А.М. Ремизова.
Исследованиям в области поэтики и хронотопа мистериального жанра посвящены работы современных исследователей: Э. Ауэрбаха, Н.В. Барковской, В.Е. Головчинер, Т.В. Емельяновой, М.И. Ибрагимова. По мнению Т.В. Емельяновой, всё творчество матери Марии «восходит к парадигме мистериального жанра»[17]. М.В. Юрьева полагает, что жанр мистерий в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой развивается в связи с «общим духом» русского религиозного возрождения, для которого мистериальность являлась категорией мышления[18].
Как «христианский театр средневековья широко раскрывает объятия, чтобы принять в своё лоно простых, неграмотных людей, чтобы от конкретного и повседневного повести их к сокровенному и истинному», так и мать Мария «библейские реминисценции включает в жгучий социально-политический материал современности <…> эпизируя “зло”, предъявляя его не в виде отдельных недостатков, “казусов”, а как явление сущностное в определённых исторических условиях»[19]. «Воссоздание событий, близких реальным, было сущностью мистерии»,– утверждает Марина Свобода[20]. Три стихотворные мистерии Е.Ю. Кузьминой-Караваевой: «Анна», «Семь чаш» и «Солдаты» – являются, по мнению Т.В.Емельяновой, своего рода синтезом современной драмы и средневековой мистерии. А.Н. Шустов, автор многочисленных статей о матери Марии, считает эти произведения продолжением её публицистики.
Мистерия «Анна» развивает дискуссию матери Марии с представителями русской Церкви за рубежом о роли монашества, который она начала в философских статьях «О монашестве», «Типы религиозной жизни», «Аскетизм» (1930-е гг.) и, таким образом, является программным произведением поэта.
Изначально мистерия, состоящая из ряда последовательных драматургических действий, иллюстрировала мифы, связанные с божествами – объектами культа. Начиная с XII – XIII вв., полагают исследователи, литургическая драма «отделяется от обряда и вытесняется сначала на паперть, затем на улицу перед церковью, наконец, на городскую площадь…»[21]. К концу XIV века литургическая драма ещё более секуляризируется, постепенно «теряя связь с обрядом, наполняясь светскими литературно-театральными элементами»[22]. В итоге, религиозная тематика мистерий «становится лишь поводом для создания занимательных зрелищ, которые более развлекают зрителей, чем поучают их в морально-религиозном отношении»[23]. Однако слово «мистерия», вынесенное в название, сразу сообщало происходящему в пьесе Е.Ю. Кузьминой-Караваевой координаты вневременного, вечного пространства человеческой культуры, указывало на авторское понимание определённого исторического момента, имеющего, по её мнению, всеобщее значение.
В этом смысле мистерия «Анна» – поворот к традиции, которая связана с наставлением на путь истинный людей, потерявших веру. Проводя героиню через ряд искушений к искупительной жертве, автор оправдывает «мятежную монахиню».
Противостояние сторонников аскетического монашества и монашества «в миру» является сюжетообразующим в мистерии «Анна», реализуясь через основной структурный принцип драматической поэтики – диалогичность. Диалог монахинь представляет различные пути служения: «заботиться о всех больных» (Анна) или жизнь «…для спасения <…> многогрешной души» (Павла). Главная героиня мистерии Анна по существу выступает резонёром автора драмы, который не просто «ходит в народ», а спускается в ад русской эмиграции. Для усиления авторской позиции мать Мария включает в мистерию житие Виталия-монаха, ходившего в притоны и наставлявшего на путь истинный падших женщин.
В основном мать Мария следует в мистерии традиции: пьесы открывают развернутые экспозиционные ремарки, указывающие на место действия. Они стилизуют мифологическое пространство монастыря и представляют реальное историческое время: «Монастырь. Трапезная рядом с церковью. Очень чисто и бедно. Столы, около них скамьи. Из церкви доносится пение. Потом пение смолкает» («Анна»); «Арестное помещение при комендатуре. Своды. По стенам скамьи. Ночь» («Солдаты»).
Ремарки традиционно передают психологическое состояние героя: «молча», «уходит молча», «молчанье», а также являются средством формирования подтекста: в душе героини происходит что-то, невыразимое словами. В то же время, в текст драмы включены ремарки, отсылающие к мифологии античности, или несущие метафорические смыслы: ночь, свет, рассвет.
Мать Мария наполняет мистериальное действо бытовыми деталями, включает комические, игровые элементы, что свойственно было средневековой мистерии, использует сниженно-просторечный стиль в рассказе Архимандрита об архиерее, в песенке слепого Василия Блаженного.
В мистерии мать Мария оспаривает разработанный до мельчайших подробностей быт монаха, «который блюдёт посты <…> зажигает лампады, когда это положено, он правильно творит крестное знамениe <…> он до тонкости изучил богослужебный устав, он сердится и негодует, если что-нибудь в церковной службе пропущено, потому что это не полагается»[24]. По мнению матери Марии, «монашество нужно, главным образом, на дорогах жизни, в самой гуще её, поэтому Анна уходит из монастыря, помогая словом или делом тем, кто в этом нуждается.
Свойственная мистериальному хронотопу дихотомия сакрального и профанного пространства подчёркивается в пьесе матери Марии символами-мифологемами: монастырь, Церковь, Господен рай, Неопалимая Купина. Сама героиня занимает «пограничное» положение в этом пространстве, что также свойственно мистериальной картине мира. Сохранённое трёхчастное пространство: Земля – будни монастыря, ад – жизнь странников, скитальцев, блудниц, рай – «небесный престол», куда подымается душа Анны, также восходит к традиции.
В эстетике мистериального жанра всегда рядом с героем, потерявшим веру, согрешившим, появляется герой, обретший истину или путь к ней. Анна успела пройти свой путь познания истины, и физическая смерть уже не может стать ей препятствием на пути в жизнь Вечную. Мотив жертвенности, появившийся в стихотворениях 1930 – 1940-х гг., вновь заявляет о себе: жертва становится ситуативным центром пьесы: повстречавшись с грешным скитальцем, Анна сознательно принимает его грехи на себя: «Но заплачу я за тебя, / За душу душу дам в обмен, / Приму навеки вражий плен, / Спасу тебя, себя губя».
На биографическом материале строится ещё одна пьеса-мистерия «Семь чаш». В ней мать Мария выражает мысль о необходимости активного сопротивления злу. В пьесе, написанной в 1942 г., мать Мария клеймит не только фашистский режим, но и тоталитаризм вообще. Структурное пространство мистерии главами разделено на профанное (земное) – и сакральное (вечное). Действие пьесы переносит читателя с пустынного острова (где Иоанн Богослов, которому Господь дал знания о конечной судьбе мира, беседует с отроком Прохором) в толпу пленных, которых солдаты грузят в товарные вагоны для отправки в Германию. Автор сравнивает это действо с Исходом евреев из Израиля: «И молодые, / И старые согнули низко спины. / Идут, как обречённые на казнь».
Мать Мария устами 2-го пленного передаёт позицию не смирившегося перед страшным испытанием человека, отвергающего рабскую покорность; пленная девушка до последнего защищает свою честь и человеческое достоинство, бросая стражнику, обнимавшему её: «Не смей касаться!», – и доказывает это своей жизнью. В образе Старухи-пленницы, которая утешает девушек, знатоки биографии матери Марии узнают саму Е. Ю. Кузьмину-Караваеву, которая в Равенсбрюке, едва держась на ногах от истощения и болезни, находила силы утешать обречённых.
Богоборческие мотивы, которые особенно сильны были в ранний период творчества и в 1930 – 1940-е гг., вновь заявлены в словах героя пьесы Прохора: «Довольно, Боже. Мир не может больше / Существовать средь этой тьмы кромешной, / И сердце истекает состраданьем».
В этой пьесе, более чем в других, сильно влияние религиозного символизма, проявляющееся в использовании цветовой символики (синий, зелёный, золотой – цвета древнерусской иконы), метафорического образа священной лестницы – символа совершенствования души, её путь к Богу. В отличие от вертикального пространства, обозначенного через символы: море – облака, остров – небо, земля – высота, «адское» пространство есть прямая аллюзия к газовым камерам и печам концентрационных лагерей.
В мистерии получает продолжение традиционный мотив искупительной жертвы: «Отец, отец, в крылатый мир вступаем, / В мир царственной, священной белизны, / И в солнце мы горим и не сгораем, / Неопалимой Купине причастны, / Крещаемы Огнём Святого Духа». В этих словах мать Мария провидчески предсказала свой «огнепалый конец». Так мотив огня, сквозной в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, обретает новый смысл.
Мистерия «Солдаты» осталась незаконченной, и, тем не менее, в ней можно увидеть переклички с темой мученической смерти, с темой Исхода в Землю Обетованную, прозвучавшими в «Руфи».
Как и в стихотворении «Исход», жертвы покорны в ожидании конца. Вновь, как и в «Руфи», в словах Старика-еврея и Юноши слышны интонации смирения, внутренней просветлённости, ожидания встречи с Судьёй: «Вестник тихо пространства разрежет, / И начнётся Божественный суд».
Мать Мария хотела показать в мистерии силу божьего слова, силу убеждения крепкого в вере человека, способного заинтересовать даже врага, отправляющего на смерть. В начале пьесы офицер, производящий селекцию, не заинтересован в выслушивании доводов арестованных, о чём свидетельствуют реплики: «Живей! Живей! Мне некогда возиться <…> живо <…> дальше <…> пусть следующий подходит <…> Скорее. Дальше». Вступая в полемику с арестованными коммунистами, офицер остаётся на своих позициях, отказывая в симпатии их взглядам. Но в то же время автор пьесы показывает явное внимание офицера к речам Старика и Юноши: он вступает в разговор с ними, а вскоре, обращаясь к Старику, говорит, заинтересованный словами Юноши: «Немного помолчи. Хочу дослушать <…> Яснее говори». Трудно судить о финале пьесы, но то, что явно в ней присутствует, – это продолжение размышлений матери Марии о тоталитарных системах в статье «Картина Мира» (1939 г.) и о судьбах еврейства в статье «Размышления о судьбах Европы и Азии» (1941 г.).
Рассмотренные мистерии говорят о закреплённых в художественном слове философско-религиозных взглядах Е.Ю. Кузьминой-Караваевой: особом понимании монашества, деятельной помощи ближнему и активном сопротивлении злу (фашизму и тоталитаризму), что противоречит традиционному, созерцательному типу монашества. Бытие, превращённое в художественный текст, в страшную драму жизни, подчёркивает индивидуальность героини, позволяет угадывать автобиографические черты Е.Ю. Кузьминой-Караваевой в героях драм.
В основном сохраняя канон жанра, мать Мария наполняет его повышенно-экспрессивной образностью: образами-символами, цветописью, метафорами, обозначающими сакральное пространство драмы.
Таким образом, пьесы-мистерии матери Марии – это акт жизнетворчества, прикреплённые к определённому историческому (биографическому) моменту размышления религиозного философа, который бросает вызов времени и отражает свои поведенческие реакции в борьбе добра и зла. Это получившая продолжение публицистика матери Марии, только теперь «в лицах».
В заключении резюмируются результаты проведённого исследования,
даётся обобщающий вывод о динамике чувств лирической героини Е.Ю. Кузьминой-Караваевой от акмеистки, заявившей о себе в первом сборнике «Скифские черепки». Героиня этого сборника страстная, «огнём палимая» душа, который она пронесёт через всю жизнь. Страстность, мятежный характер приводят лирическую героиню к богоборческим мотивам, которые с новой силой вспыхнут в 1930 – 1940-е гг. в эмиграции.
Синкретизм языческого и православного контекстов в «Скифских черепках», перерастёт в размышления о вечных «библейских» вопросах и приведёт Е.Ю. Кузьмину-Караваеву к сборнику «Руфь», в котором Моавитянка, избранная теперь в качестве «модели» личности, будет, в отличие от «курганной царевны», олицетворять собой покорность, преданность, самопожертвование, ставшие началом жизнетворчества Е.Ю. Кузьминой-Караваевой.
Перейти от интереса к истории в «Скифских черепках» к библейской истории в «Руфи», а затем к метаистории, Е.Ю. Кузьминой-Караваевой помогает монашеский постриг. Мать Мария по-своему понимала монашеское служение: не аскеза, не жизнь в монастырской келье в ежедневном молитвословии, а монашество «в миру», близкое западному типу монашеского делания. Материнская любовь ко всем людям – главная тема стихотворений этого периода. Путь матери Марии – это путь Богородицы, принимающей всех и помогающей всем. Подобно Страдалице в апокрифе «Хождение Богородицы по мукам», мать Мария выбирает «материнский» путь – путь со-страдания, со-распинания.
Стихотворения этого периода (после «поэтического затишья» 1920-х гг.) вновь демонстрируют читателю страстность «мятежной монахини», израненную душу, болящую болями тысяч соотечественников, попавших в тяжкие условия существования за рубежами своей родины. Пафосность, предельно усиленный богоборческий мотив, наметившийся в «Скифских черепках», станут определяющими в творчестве 1930 – 1940-х гг. Возвращаются и ключевые мотивы (мотив камня, огня, крылатости) с изменённой, приращённой семантикой. Наполненные новым смыслом, они демонстрируют эволюцию лирической героини.
В процессе исследования нами выявлены основные сакральные жанры, к которым обращается Е.Ю. Кузьмина-Караваева в 1930 – 1940-е гг.: псалмы, молитвы, жития, мистерии. Во многом сохраняя канон жанра, отталкиваясь от традиций древнерусской литературы, мать Мария наполняет их обострённой эмоциональностью человека катастрофической эпохи.
Псалмы, молитвы отражают личные, интимные переживания поэта. В житиях и мистериях закреплены взгляды на особый путь монашества и жизнестроительную стратегию, которая может быть взята на вооружение теми, кто потерял опору, оторвавшись от родины. Этим обусловлено сопряжение мифологизма с дневниковым характером творчества Е.Ю. Кузьминой-Караваевой.
За структурными изменениями сакральных жанров последовали изменения, связанные с наделением традиционных жанров новыми функциями: мистерии материи Марии продолжили пафос её публицистических статей. Жития становятся своего рода проповедями, указывающими один из путей спасения. Таким образом, при актуализации сакральных жанров в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой происходили не только композиционные изменения, но и, что гораздо существеннее, менялись их функции. Псалмы отражали глубоко личностное восприятие конкретных исторических и политических событий, служили целям саморефлексии, выполняли роль лирического дневника; жития и мистерии превращались в жанры взволнованной, религиозно насыщенной публицистики.
Синтетический характер творчества позволил сопоставить поэтическое творчество и живопись матери Марии. Зная и почитая традиции, Е.Ю. Кузьмина-Караваева и в живописи не боится идти своим путём, используя новые, а также давно забытые техники (энкаустика, темпера, вышивка, инкрустация икон жемчугом и самоцветами), что говорит о прикладном характере картин и вышивок-облачений. Зная, что цель иконы не в индивидуальном понимании изображённого на ней образа, мать Мария не хочет оставаться бесстрастной и отстранённой, а пытается донести до нас внутренний огонь и напряжение, которыми наполнены и ее стихи 1930 – 1940-х годов. Не противореча друг другу, а скорее дополняя и отражая сложные духовные поиски Е.Ю. Кузьминой-Караваевой, исповедальный характер «Руфи» корреспондирует с «авангардными» по живописному исполнению библейскими образами, в то время как страстный, пламенный характер лирической героини стихотворений 1930 – 1940-х гг. смиряется тяготением к иконописи, фрескам, на которых изображены традиционные для православия сюжеты: «Пресвятая Троица», «Рождество Христово», «Богоявление», «Преображение Господне» (1930-е гг.) и др.
Впитав импульсы модернистских исканий в культуре Серебряного века, творчество Е.Ю. Кузьминой-Караваевой продемонстрировало возможность обновления сакральных жанров, органичного слияния «памяти жанра» с духовными запросами современного человека.
В работе приводились примеры из поэтического творчества авторов рубежа XX–XXI вв., свидетельствующие о продолжении линии актуализации сакральных жанров. Системное и более полное исследование обозначенной тенденции может послужить одним из направлений дальнейшей работы по выявлению диалектики традиций и инноваций в современной литературе.
Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях автора:
Работы, опубликованные в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях, рекомендованных ВАК МОиН РФ:
1. Овчинникова М.Н. Идея духовного служения в стихах и живописи Е.Ю. Кузьминой Караваевой / М.Н. Овчинникова // Международный научный журнал «Мир науки, культуры, образования». – 2010. – № 4 (23). – Ч. II. – C. 17–19.
2. Овчинникова М.Н. Слово Божье против дискурса ненависти / М.Н. Овчинникова // Политическая лингвистика / Гл. ред. А.П. Чудинов; ФГБОУ ВПО «Урал. гос. пед. ун-т». – Екатеринбург, 2011 – № 2 (36). – С. 209-213.
3. Овчинникова М.Н. Актуализация мистериального жанра в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой 1930-1940-х годов / М.Н. Овчинникова // Политическая лингвистика. / Гл. ред. А.П. Чудинов; ФГБОУ ВПО «Урал. гос. пед. ун-т». – Екатеринбург, 2012. – Вып. 2 (40). – С. 248–252.
Публикации в сборниках научных трудов и материалах научных конференций:
4. Овчинникова М.Н. Трансформация сакрального жанра псалма в творчестве Е. Ю. Кузьминой-Караваевой. / М.Н. Овчинникова // Трансформация и функционирование культурных моделей в русской литературе: Материалы III Всероссийской с международным участием научной конференции (7-8 февраля 2008 г.) / Сост. В.Е. Головчинер. – Томск: Изд-во Томск. гос. пед. ун-та, 2008. – C. 195–203.
5. Овчинникова М.Н. Устный журнал «Куда же ветер крыльев деть?». / М.Н. Овчинникова // Филологический класс. Региональный методический журнал учителей-словесников Урала. – 2008. – № 20. С. 58–63.
6. Овчинникова М.Н. Жития святых в обработке Е.Ю. Кузьминой-Караваевой (Сборник «Жатва Духа» 1927 г.) / М.Н. Овчинникова // Духовная традиция в русской литературе: Сборник научных статей / науч. ред., сост. Г.В. Мосалёва. – Ижевск, Издательский дом «Удмуртский университет», 2009. – C. 353-362.
7. Овчинникова М.Н. Традиции псалма в творчестве Е.Ю. Кузьминой-Караваевой 1930-1940-х годов. / М.Н. Овчинникова // Дергачёвские чтения – 2008: Русская литература: национальное развитие и региональные особенности: Проблема жанровых номинаций: материалы IX Междунар. науч. конф. – Екатеринбург, 9-11 окт. 2008 г.: в 2 т. / [Сост. А.В. Подчинёнов]: Екатеринбург: Изд-во Урал. гос. ун-та, 2009. Т. 1. – C. 377–385.
8. Овчинникова М.Н Урок – литературный портрет Е.Ю. Кузьминой-Караваевой. (К 70-летию начала Великой Отечественной войны) / М.Н. Овчинникова // Филологический класс. Региональный методический журнал учителей-словесников Урала. – 2010. – № 23. – С. 44–48.
[1] Кузьмина-Караваева Е.Ю. Равнина русская: Стихотворения и поэмы. Пьесы-мистерии. Художественная и автобиографическая проза. Письма. – СПб.: Искусство - СПб, 2001. – С. 69.
[2] Кузьмина-Караваева Е.Ю. (Мать Мария). Жатва духа: Религиозно-философские сочинения. – СПб.: Искусство, 2004. – С. 438.
[3] Федотов Г. П. Стихи духовные. Русская народная вера по духовным стихам. – М.: Прогресс; Гнозис, 1991. – С. 75.
[4] Ложкова Т.А. Система жанров в лирике декабристов: монография; Урал.гос.пед. ун – т. – Екатеринбург, 2005. – С. 342.
[5] Федосеева Е.Н Диалогическая основа русской лирики первой трети 19 века.: автореферат дис. докт. филол. наук: 10.01.01 / Моск. гос. обл. ун-т. – М, 2009. – С. 39.
[6] Кузьмина-Караваева Е.Ю. Равнина русская. – С. 134.
[7] Лейдерман Н.Л. Теория жанра: Научное издание / ИФИОС «Словесник» УрО РАО; Урал. гос. пед. ун-т.- Екатеринбург, 2010. -С. 350.
[8] Блок А.А. Собрание сочинений: в 8 т. / Под редакцией В.Н. Орлова, А.А. Суркова, К.И. Чуковского. – М. - Л.: ГИХЛ, 1963. – Т. 3. – С. 76-77.
[9] Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: Избранное. – М.: Издат. группа «Прогресс – Культура», 1995. – С. 401-406.
[10] Мать Мария (Скобцова). Красота спасающая: живопись, графика, вышивка. – СПб.: Искусство, 2004. – С. 61.
[11] Лейдерман Н.Л. Теория жанра. Исследования и разборы / ИФИОС «Словесник» УрО РАО; Урал. гос. пед. ун-т.- Екатеринбург, 2010. -С. 86.
[12] Федотов Г.П. Святые Древней Руси. – М.: Московский рабочий, 1990. – С. 27.
[13] Кузьмина-Караваева Е.Ю. (Мать Мария). Жатва духа: Религиозно-философские сочинения. – СПб: Искусство – СПБ, – С. 434.
[14] Ханзен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Мифопоэтический символизм. СПб.: Академический проект, 2003. – С. 228.
[15] Корман Б.О. Практикум по изучению художественного произведения: учебное пособие. – 3-е изд. – Ижевск: Изд-во ИУУ УР, 2003. – С.48.
[16] Ауэрбах Э. Мимесис. Изображение действительности в западноевропейской литературе. – М.: Прогресс, 1976. – С. 168.
[17] Емельянова Т.В. Типология жанра мистерии в английской и русской драматургии первой половины XX века (Ч.Уильямс, Дороти Сойрес, Фрай, Е.Ю. Кузьмина-Караваева): дис. канд. филол. наук: 10.01.05. – М., 1999. – С.149-151.
[18] Юрьева М.В. Поэтическое творчество Е.Ю.Кузьминой-Караваевой: дис. … канд. фил. наук: 10.01.01. – Краснодар, 2004. – С. 138.
[19] Головчинер В.Е. Эпическая драма в русской литературе ХХ века: Монография. – 2-е изд., доп. и испр. – Томск: Изд-во Томск. гос. пед. ун-та. – Томск, 2007. – С. 166.
[20] Swoboda M. The Furnace Play and the Development of Liturgical Drama in Russia // The Russian Review. – 2002. – № 12; 61(2). – С. 225.
[21] Алексеев М.П., Жирмунский В.М. История западно-европейской литературы. Средние века и Возрождение. 5-е изд., испр. и доп. – М.: Академиа, 1999. – С. 141.
[22] Там же. – С. 142.
[23] Там же. – С. 142.
[24] Кузьмина-Караваева Е.Ю. (Мать Мария). Жатва духа. – С. 137.
