Я-повествование в современной отечественной прозе: принципы организации и коммуникативные стратегии
На правах рукописи
ШУНИКОВ ВЛАДИМИР ЛЕОНТЬЕВИЧ
«Я»-повествование в современной отечественной прозе:
принципы организации и коммуникативные стратегии
Специальность 10.01.08 – Теория литературы. Текстология
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Москва – 2006
Работа выполнена на кафедре теоретической и исторической поэтики Российского государственного гуманитарного университета
Научный руководитель:
доктор филологических наук, профессор Тюпа Валерий Игоревич
Официальные оппоненты:
доктор филологических наук, проф. Миловидов Виктор Александрович
кандидат филологических наук Прохоров Георгий Сергеевич
Ведущая организация:
Новосибирский государственный университет
Защита состоится «16» ноября 2006 года в __ часов на заседании диссертационного совета Д 212.198.04 в Российском государственном гуманитарном университете по адресу: 125993, Москва, ГСП-3, Миусская пл., д. 6.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке РГГУ по адресу: 125267, Россия, Москва, Миусская пл., д. 6.
Автореферат разослан «___»_____________ 2006 года.
Ученый секретарь
диссертационного совета
кандидат филологических наук В.Я. Малкина
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Предмет диссертационного исследования – «я»-повествование в современной литературе. Данная разновидность нарратива, выделенная немецкоязычными (В. Фюгером, Ф.К. Штанцелем, В. Шмидом и др.) и англоязычными нарратологами (Н. Фридманом, С. Лансер, Дж. Манфредом и др.), признается большинством современных литературоведов особой формой субъектной организации произведения, связанной с наличием в нем повествующего субъекта, который излагает историю и словесно описывает мир от своего «я». Все разнообразие терминов, обозначающих этого нарратора – «личный» (Б. Корман), «персональный» (М.-Л. Рьян), «эксплицитный» (В. Шмид) – прежде всего подчеркивает манифестацию его в тексте как некой «персоны», образ которой может быть реконструирован читателем. К атрибутивным чертам «я»-повествования относят «лимит человеческих возможностей» (С. Лансер) повествующего субъекта и его участие в истории в качестве «протагониста», «свидетеля» и т.д. Исследователями отмечается возможность представления «я»-нарратора с разной степенью подробности и варьирование его функциональных полномочий. Такой набор свойств признается традиционным для перволичного нарратора и зарубежными, и российскими литературоведами.
В литературе 20 века наиболее радикальные изменения в организации повествования от «я» происходят в художественной практике постмодернизма. Идет развоплощение субъекта речи: из всех «симптоматических линий», «маркеров» персональности оказывается невозможно собрать целостный образ нарратора. «Я» вырождается в грамматическую категорию, за которой – референциальная пустота.
Предполагаемое завершение эпохи постмодернизма (конец которой в отечественной литературе М. Липовецкий определяет 90-ым годами 20 в.) связано с преодолением кризиса идентификации, выработкой в разных культурных сферах программ «воскрешения субъекта» – выявления его в контексте вербальных практик. В литературе «я»-повествование начинает оцениваться как позволяющее достичь «новой искренности и аутентичности» (М. Пеше). Возрастающая значимость данной разновидности повествования обуславливает актуальность нашего исследования.
Но возвращение к «я»-нарративу не является воспроизведением «классических»[1] характеристик повествовательной организации; напротив, как и в постмодернистской литературе, продолжается их трансформация. Активнее всего идет устранение функциональных различий (а тем самым – иерархии) между «я»-нарратором и героями, обладающими «голосами», а также между разновидностями «я»-нарратора – повествователем и рассказчиком.
В связи с этим возникают вопросы: насколько эти изменения отличаются от постмодернистских формально – и позволяют ли выразить иные целевые установки говорящего субъекта? Какое сознание, взгляд на мир они отражают и какую ответную реакцию реципиента предполагают?
Данный круг проблем определяет цель настоящего диссертационного исследования – выявить систему конструктивных принципов и репертуар коммуникативных стратегий, манифестирующих специфику «я»-нарратива в современной отечественной прозе.
Заявленная цель достигается посредством решения следующих задач:
- Выявить этапы и приемы трансформации «классических» принципов организации «я»-повествования, охарактеризовать формируемое в результате подобных изменений соотношение субъектов речи и их компетенций.
- Охарактеризовать роль повествования в современном произведении: описать соотношение субъектной и объектной сторон художественной структуры, влияние нарратива на жанр и род произведений.
- Рассмотреть художественное повествование как коммуникативное событие, обладающее своей стратегией. Соотнеся с базовыми коммуникативными стратегиями культуры, выделенными В.И. Тюпой, определить репертуар коммуникативных стратегий, характерный для «я»-нарратива в современной литературе.
Таким образом, в своей работе мы рассматриваем повествовательную организацию произведений современной литературы в ракурсе исторической поэтики: пытаемся выявить его особенности на современном нам этапе литературного процесса.
Вместе с тем в диссертации в результате описанных трансформаций выявляются «неклассические» принципы организации «я»-повествования, а также нарратив рассматривается как обладающий своими коммуникативными стратегиями, для каждой из которых определяется набор особенностей повествовательной организации. Все это относит проблематику исследования и к области теоретической поэтики.
В связи с этим методологической основой диссертации являются нарраталогические концепции о повествовательных уровнях и функциональном соотношении составляющих их инстанций (к выше перечисленным исследованиям добавим работы Ж. Женетта, М. Баль, Б.А. Успенского и др.) – и теоретические труды по дискурсивному анализу, авторы которых выявляют исторически продуктивные интенции коммуникантов (Т.А. ван Дейк, М. Фуко, М. Пеше, М. Бахтин, В.И. Тюпа).
Как предмет изучения, так и рассмотрение нарратива через призму историко-культурных типов речевого взаимодействия определяют научную новизну исследования.
Изучение особенностей «я»-нарратива в современной отечественной прозе осуществляется на материале произведений, в которых устраняются функциональные (и не только) различия между всеми говорящими «лицами». Отбор текстов обусловила разная степень унификации «носителей» речи в них, многообразие путей, приводящих к таковому результату, и набор интенций коммуникантов, ведущих к нивелированию говорящих. Рассматриваются романы Н. Кононова «Похороны кузнечика» (1993, 1999) и «Нежный театр» (1996, 2004), В. Маканина «Андеграунд, или герой нашего времени» (1998), А. Слаповского «Я – не я» (1994), М. Шишкина «Взятие Измаила» (1996-1998), О. Дарка «Смерть в гриме» (1998), А. Гольдштейна «Помни о Фамагусте» (2002-2003), повесть А. Кабакова «Поздний гость» (1998-2000). Чтобы продемонстрировать зарождение отслеживаемых нами модификаций нарратива в литературе предыдущих десятилетий, мы берем в качестве показательного примера произведение 80-х – повесть А. Битова «Преподаватель симметрии» (1986-1988).
Научная и практическая ценность: исследование может иметь существенное значение для изучения поэтики современной литературы в аспекте нарратологии – как вопроса о соотношении нарративных инстанций, так и проблемы коммуникативных стратегий художественного письма.
Результаты исследования могут найти практическое применение в аналитической работе с повествовательными текстами, а также в учебном процессе в рамках занятий по теоретической и исторической поэтике, по истории новейшей литературы.
Апробация работы: материалы диссертации обсуждались в рамках семинаров по компаративистике и на заседаниях кафедры теоретической и исторической поэтики института филологии и истории РГГУ, на собраниях аспирантского научного объединения филологического факультета МГУ. Основные положения работы были представлены в статьях и докладах на межвузовской научной конференции «Русская литература XX-XXI веков: проблемы теории и методологии изучения» (Москва, МГУ, 2004 год), международной научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов» (Москва, МГУ, 2005, 2006) и научных конференциях ЯГПУ (Ярославль, 2004, 2005). Материалы диссертации были использованы на занятиях по курсу «Анализ художественного текста» (РГГУ).
Поставленные в диссертации цель и задачи определили ее структуру: работа состоит из введения, трех глав и заключения.
СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении мотивируется выбор предмета исследования, формулируются цель и задачи работы, обосновываются актуальность и научная новизна диссертации, ее теоретическая и практическая значимость.
В первой главе диссертации – «Основные направления нарратологии: теория повествовательных уровней и анализ дискурса» – критически анализируются теоретические положения нарратологии, связанные с повествованием от «я», и суммируются наиболее продуктивные из них.
Проблематика исследования мотивирует обращение к постулатам двух основных направлений нарратологии – 1) теория повествовательных уровней и 2) анализ дискурса.
Излагая положения теории повествовательных уровней, мы обобщаем представления о «классических» принципах организации повествования от «я».
Рассматриваем вопрос о различении нарратора и коммуникантов иных уровней общения: с одной стороны, автора (реального и абстрактного), с другой – герой.
Отмечаем, что фигура «я»-нарратора может совмещать в себе оба функциональных аспекта – и персонажный, и повествовательский. Однако при этом они не смешиваются, реализуются каждый самостоятельно и полноценно, почему одно «лицо» может генерировать две речевые партии – и выступать в двух качествах: как субъект изображающей речи («повествующее я») и как «носитель» речи изображенной («действующее я»).
Выделение нарратора как самостоятельного повествующего субъекта ставит вопрос о текстовых «маркерах», позволяющих реконструировать его сознание (а в нашем случае – и образ). В работе представлены несколько классификаций таковых «сигналов», эксплицирующих личностное восприятие «я»-нарратора: излагается инструментальный подход В. Шмида, в рамках которого отслеживаются особенности речевой деятельности нарратора. Рассматривается попытка Дж. Манфреда соотнести эти «маркеры» с коммуникативной триадой «субъект – объект – адресат».
Наконец, в работе анализируется функциональное дифференцирование «я»-нарраторов. Функциональными разновидностями вслед за Н.Д. Тамарченко признаются «повествователь» и «рассказчик»: утверждается, что обе данные разновидности могут быть представлены от «я», выделяются критерии для их противопоставления[2].
Различие компетенций и иерархическое соотношение «я»-повествователя – «я»-рассказчика – героя формирует нарративную модель, которую мы называем «классической».
Обращение ко второму направлению нарратологии – анализ дискурса – связано со стремлением изучить целевые установки «я»-нарратора, определяющие особенности его речевой деятельности (и интенций иных участников коммуникации – как этого, так и более глобального уровней).
Исследователи, разрабатывавшие теорию коммуникации, выдвинули тезис об историческом характере речевого общения, функционировании и сосуществовании в человеческой культуре разновременных типов дискурса (концепция «речевых жанров» М.М. Бахтина, понятие «риторической стратегии» в работах Т.А. ван Дейка, теория «дискурсных формаций» М. Фуко и французской школы анализа дискурса во главе с М. Пеше).
Опыт этих исследователей оказался синтезирован в концепции коммуникативных стратегий В.И. Тюпы. Исследователем выделяются четыре базовые коммуникативные стратегии, которые на разных исторических этапах определяют характер взаимодействия культурного сообщества во всех сферах его существования. В них, по мнению автора, отражается эволюция представлений о задачах художественной деятельности – базовые стратегии в его работах последовательно соотнесены с парадигмами художественности.
Первая коммуникативная стратегия, сложившаяся ранее остальных, названа хоровой. Высказывание, строящееся в такой стратегии, манифестирует невыделенность как говорящего, так и слушателя из человеческого сообщества, стремление обоих обрести свою идентичность в ощущении себя частью «единомножества».
В процессе культурного развития человечества хоровую коммуникативную стратегию сменяет регламентарная. Она связана уже с четким дифференцированием участников коммуникации и их иерархией. Автор высказывания – обладатель истинных представлений о мире, однозначно понимаемом и подчиненном устойчивым законам, передающий их читателю как поучающий поучаемому.
Следующую по хронологии стратегию исследователь называет дивергентной. Возникновение данной стратегии связано с доминированием в художественном сознании эгоцентрических представлений о мироустройстве. Главной задачей как текстопорождения, так и его восприятия становится самопрезентация себя, соответственно, автором и читателем, манифестация их уникальных, не совпадающих взглядов на мир.
Наконец, последняя из выделяемых в истории культуры – конвергентная коммуникативная стратегия. Она связана с преодолением эгоцентризма, поэтому задача автора и читателя в их коммуникации – познание себя в диалоге с «другим» посредством текста произведения.
Неклассическая парадигма художественности в связи с множественностью векторов эстетических исканий открывает возможность для одновременного сосуществования всех четырех стратегий. В частности – постмодернизм мыслится как радикальная и вместе с тем тупиковая реализация дивергентной коммуникативной стратегии, эксплицирующая кризис уединенного сознания.
В работах ряда авторов взаимосвязь коммуникативной стратегии и жанра мыслится жесткой и прямолинейной. Но в поэтике эпохи художественной модальности, когда ключевым фактором, определяющим своеобразие произведения, становится индивидуальность автора, жанровое «клише» перестает быть доминантным критерием для определения стратегии коммуникативного взаимодействия.
Выявленная ограниченность жанрового подхода обнажает более существенную методологическую проблему – отсутствие альтернативной технологии анализа произведения для определения коммуникативной стратегии, реализованной в нем. На наш взгляд, точкой приложения усилий с целью выработки алгоритма анализа может стать рассмотрение художественной структуры произведения, разных ее уровней и компонентов, в том числе – фиктивной коммуникативной ситуации, т.е. взаимодействия нарратора и наррататора.
В диссертации разрабатывается концепция коммуникативных стратегий нарратива: в силу того, что нарратор является субъектом сознания, отличным от абстрактного автора, мы считаем необходимым предположить, что а) речевое взаимодействие повествующего субъекта с наррататором осуществляется в определенной коммуникативной стратегии и б) возможно несовпадение стратегий коммуникативных актов разных уровней.
Более того, утверждаем, что между коммуникацией по линии ‘автор – читатель‘ и ‘нарратор – наррататор‘ не только возможно содержательное, но и обязательно качественное различие. Оно выявляется на основании следующих критериев:
1) Вербальный / невербальный характер взаимодействия: Автор «облечен в молчание» (М. Бахтин), поэтому стратегия его взаимодействия с читателем – феномен когнитивный. Она может быть реконструирована только посредством целостной интерпретации произведения.
Напротив, повествующий субъект ведет «рассказ», его интенция определяется исходя из специфики речевой партии. В этом коммуникативном акте совершается речевое воздействие говорящего на слушающего.
Анализируя субъектную организацию, мы можем лишь выдвинуть гипотезу о том, какова креативная интенция автора-творца. Она будет требовать своего подтверждения и коррекции – анализом иных элементов и уровней структуры произведения.
2) Единство / множественность высказываний: В отличие от автора (единое «высказывание» которого есть все произведение), повествующий субъект – фигура, подверженная трансформациям. Смена нарратора, его статуса, расширение/сужение полномочий меняют точку зрения, голос повествующего субъекта и тем самым становятся границами его высказываний. Новое высказывание может осуществляться в иной коммуникативной стратегии по сравнению с предшествующим.
Но соотношение между собой целеустановок нарратора(ов) – одно из средств экспликации креативной интенции автора.
3) Непосредственность интенции автора / моделирование целеустановок речевой деятельности нарратора: Автор свою креативную интенцию избирает как нерефлексируемую до конца и тем искреннюю, лишенную наигранности.
Повествующий субъект, наоборот, фигура вымышленная, «сконструированная», поэтому его целеустановка отрефлексирована и создана абстрактным автором при помощи определенных приемов, как и образ нарратора в целом.
В своей работе мы и попытаемся выявить особенности «я»-нарратива, которые манифестируют ту или иную коммуникативную стратегию – а также, возможно, стратегию общения автора с читателем.
Так как мы анализируем повествование в художественном произведении, то не вводим новых номинаций для обозначения стратегий нарратива, а используем набор стратегий, выделенных В.И. Тюпой, – с целью сохранить единство категориального аппарата в характеристике как компонентов, так и всего художественного целого.
Наиболее важным оказывается анализ следующих сторон художественного повествования:
- референтая сторона дискурса представлена речевой картиной мира, образами персонажей и самого нарратора, формируемыми его словом.
- креативная интенция (каждого) нарратора может быть эксплицирована через сопоставление точек зрения и речевых партий повествующих субъектов (если таковых множество), «своего» и «чужого» слова.
- реконструкция рецептивной стороны повествовательного дискурса предполагает анализ взаимодействия нарратора(ов) с наррататором, прояснение компетенции адресата.
На основе постулатов двух направлений нарратологии, изложенных в первой главе, формируется методология анализа, использованная в нашей работе; оба направления очерчивают проблемное «поле», исследованию которого посвящена диссертация.
Вторая глава – «Трансформация «классических» принципов организации «я»-повествования и его роли в структуре произведений новейшей литературы» – состоит из двух параграфов. В первом параграфе рассматривается ключевое направление модификации организационных принципов нарратива – унификация компетенций повествователя, рассказчика и героя.
В процессе функционального сближения и уравнивания нарратора с героем можно отметить определенную стадиальность:
1) устраняются различия между их точками зрения в идеологическом, психологическом планах, более того – в пространственно-временном и речевом;
следовательно, 2) смешиваются и становятся функционально идентичными их высказывания;
а это 3) уравнивает их компетенции.
Для каждого этапа сближения нарратора и персонажа можно выделить ряд приемов.
1) унификация точек зрения героя и нарратора возникает благодаря:
- общности мотивов, определяющих поведение героя и построение рассказа нарратора; сходного влияния, оказываемого сюжетными событиями на первого – и собственным дискурсом на второго (Наиболее показательные примеры подобного сближения – в романах В. Маканина и Н. Кононова, где таковые параллели являются сквозными).
- Намечается харктерное и поведенческое сходство повествователя и героя.
Совпадение интенций нарратора и героя обуславливает синхронизацию времени изображенного – и длительности повествования (в романах А. Гольдштейна, М. Шишкина, повестях А. Битова и А. Кабакова).
Универсальность временной шкалы порождает дальнейшее сближение героя и нарратора – сокращается временная дистанция между ними. Это открывает возможность для приближения кругозора персонажа к масштабу видения нарратора: в речи героя соединяются впечатления, возникшие «тогда», – и знания, которые он получит в «возрасте» повествователя (См. романы Н. Кононова).
– Отсюда возникает наложение точек зрения персонажа и нарратора. Оно совершается во всех планах – идеологическом, психологическом, пространственно-временном.
Особо же значимым становится их совпадение в плане фразеологическом, ибо обуславливает 2) сближение речи изображающей и изображенной.
Это ведет к разнообразным смешениям речевых партий:
- «сливаются» в едином текстовом массиве повествование и прямая речь героев (См. романы А. Гольдштейна, М. Шишкина, О. Дарка, А. Слаповского и др.).
- Смешиваются повествование и внутренняя речь персонажа (в произведениях О. Дарка, А. Слаповского, А. Битова).
- Фрагмент, представленный изначально как устная речь героя, объявляется в итоге письменной речью повествователя (в романах М. Шишкина и О. Дарка, в связи с чем авторство передается от персонажа-рассказчика к повествователю).
- В некоторых фрагментах возникает феномен «двойного авторства», когда высказывание может быть приписано и персонажу, и повествователю (в произведениях Н. Кононова, А. Кабакова, А. Битова, А. Слаповского).
- Усложняет структуру нарратива введение цитат из иных текстов. Цитируемые фрагменты из сочинений иных авторов в романах О. Дарка, М. Шишкина и др. произведениях не выделяются графически, поэтому привносимые ими нарраторы получают равный статус с «исконными» повествующими субъектами.
В целом столь сложное смешение делает весь нарратив адресованным прежде всего читателю. Читатель разделяет однородный массив текста на речевые партии разных нарраторов. Однако устраняются не только формальные, но и функциональные различия между речью изображающей и изображенной: невозможно определить, в каком фрагменте речевого массива превалирует информационная функция, в каком – характеризующая.
3) Компетенции повествователя и героя становятся идентичными
Идет их прямое уравнивание: персонаж обретает всевидение и всезнание – напротив, проницательность нарратора лимитируется, не превосходит персонажной (в произведениях А. Кабакова, А. Битова, Н. Кононова, А. Слаповского).
- Оказывается возможным варьирование функциональных полномочий повествующего субъекта. Трансформируется точка зрения нарратора: он переходит от взгляда изнутри на изображаемый мир к внешней точке зрения – и наоборот. При этом масштаб и проницательность его восприятия могут увеличиваться/уменьшаться, а могут оставаться изначальными (в романах М. Шишкина, О. Дарка, А. Гольдштейна, повести А. Битова).
- Между нарратором и героями устраняется хронотопическая граница. Преодоление спациального рубежа может идти путем установления вербального контакта между персонажами и нарратором (См. романы М. Шишкина, А. Гольдштейна). Переход совершается и непосредственно: в повести А. Кабакова «Поздний гость» повествователь и герой оказываются в одной пространственной точке, где происходит их встреча.
- Возможность прямого общения нарратора и персонажа обуславливает незавершенность высказываний каждого из них. Повествователь отказывается от проговаривания фраз целиком: их смысл и так понятен – исходя из переживаний и поступков героя. Но и фразы героя могут быть не закончены, так как восполняются нарративным контекстом.
- Герой функционально превосходит нарратора: оказывается способен дать более проницательную, «завершающую» характеристику (в произведениях А. Кабакова, А. Гольдштейна, А. Битова).
В итоге снимается различие между нарратором и героем как фигурами изображающей и изображенной. Все оппозиции, которые помогали разделять их, нивелируются. Компетенция повествователя лимитируется, а функциональные возможности персонажа наращиваются, приближая его к статусу нарративного субъекта. Вместе с тем номинации «повествователь» и «рассказчик» утрачивают свою актуальность – в силу свободного сочетания и варьирования их функциональных признаков у говорящих.
Тем самым остается продуктивным лишь минимальное разделение реплик всех говорящих на ситуативные, связанные с актуальными в данный момент событиями, – и описательные, содержащие в себе рефлексию образов участвующих в коммуникативной ситуации, их интенций, условий диалога и пр. Вторые можно назвать повествовательными.
Во втором параграфе описывается влияние субъектной организации на сюжет, жанр и родовую принадлежность произведений.
Нарративный сюжет: в отобранных для анализа сочинениях выделить целенаправленный набор поступков героев и происшествий в их жизни, традиционно именуемых «событиями», составляющими «сюжет», оказывается невозможно. Во всех этих произведениях сюжетными событиями становятся нарративные «перипетии» – трансформации повествующих субъектов. Так, именно отношения нарратора и героя (обретение последним независимости и переход в ранг субъекта) вносят сквозную «интригу» и создают художественное единство повести А. Битова. Выделение среди множества нарраторов доминирующего субъекта (Автора-повествователя) венчается роман А. Гольдштейна. Устранение «чуждости» не только изображенного слова собственных героев, но и цитируемых текстов – итог романов О. Дарка, М. Шишкина и т.д.
Унификация жанров произведений: в своей работе мы анализируем произведения двух жанров – романы и повести. В характеристике канона повести мы опираемся на работы Н.Д. Тамарченко; роман вслед за М. Бахтиным рассматриваем как неканонический. Выясняем, насколько оказываются применимы дефиниции данных жанров к рассматриваемым нами произведениям.
Оказывается, что все анализируемые произведения тяготеют к жанру романа. Но нам важно не столько присвоить данным текстам жанровый «label», сколько показать, что трансформация нарративных моделей приводит к неразличимости жанров.
Синтез в произведении черт разных литературных родов – эпоса и драмы: функциональное уравнивание всех нарраторов и персонажей, одинаковый статус их речевых партий уподобляет текст драматическому – с его равной весомостью всех говорящих субъектов. Процесс словесного оформления истории и эстетического завершения изображенного мира совершается не внутри одного сознания, а оказывается распределен между несколькими. Все это сближает данные произведения с драмой. Унификация компетенций всех говорящих в мире произведении обуславливает межродовой статус этих текстов – они сочетают в себе черты как эпоса, так и драмы.
По результатам анализа, проведенного во второй главе диссертации, можно констатировать: с позиций теории повествовательных уровней (опирающейся на систему формальных критериев) в организации «я»-повествования в современной отечественной литературе используются принципы, в большей мере характерные для поэтики постмодернизма. Об этом свидетельствуют выявленные особенности:
- произведение интересно прежде всего как конфигурация высказываний; особенности повествовательной организации определяют все остальные уровни художественной структуры;
- смешение и унификация говорящих делают субъектную структуру хаотичной: в этом проявляется установка на игру с литературной (и литературоведческой) традицией, «классическими» нарративными моделями и типологиями. Задачи игры соответствуют установке постмодернизма – игра имеет антииерархическую направленность;
- происходит релятивизация жанровой характеристики и родовой принадлежности произведения.
В третьей главе – «Коммуникативные стратегии «я»-повествования в новейшей прозе» – выявляется репертуар стратегий, реализующихся в «я»-нарративе, и набор черт, манифестирующих каждую из них.
Хоровая КС нарратива представлена в произведениях Н. Кононова «Нежный театр», «Похороны кузнечика», М. Шишкина «Взятие Измаила», в начале романа А. Гольдштейна «Помни о Фамагусте» и завуалированно – в романе А. Слаповского «Я – не я».
- соотношение речевых партий нарраторов; «своего» и «чужого» слова:
Голоса всех равно важны, поэтому очевидно тяготение к тому, чтобы количество изображенных «лиц» было равно количеству говорящих.
Нет качественного различия между «своим» и «чужим» словом: речь других регулярно включается в высказывания нарратора без какой-либо трансформации и обработки, опредмечивающей ее. Если чье-либо высказывание и становится предметом рефлексии нарратора, то с единственной целью – прояснить его исходное значение.
Голоса говорящих тяготеют к тому, чтобы звучать в унисон, любой нарратор может продолжить высказывание предыдущего, ибо каждый говорит от/за всех – формально сохраняя свое «я». Это мотивирует объединение высказываний по принципу монтажа, а также рождает «сериизацию» нарраторов (при различии их как героев они тяготеют к тому, чтобы высказываться идентично) и «двойное авторство».
- речевая картина мира, образы других и себя самого, формируемые словом нарратора:
Повествующими субъектами картина мира предлагается читателю как аутентичная. Ее оценки и характеристики выявляют не уникальность взгляда нарратора, но направлены на то, чтобы составить полное и точное представление о мире. Стремление к предельной детализации описываемых явлений порождает громоздкий (или напротив – «атомарный») синтаксис, использование каскадов адъективных характеристик, создание неологизмов.
Нарратив полисубъектен: даже если взгляды на мир нарраторов неидентичны, их множественность формирует «объективный» абрис мироустройства.
Мир мыслится повествующими субъектами целостно: а) в пространственно-предметном плане – исчерпывающе полно; б) в хронологическом плане – в вечности.
Формированию такого образа художественной действительности способствуют следующие особенности нарратива:
а) – высказывания повествующих субъектов отражают видение говорящими мира в целом – выходят за рамки конкретной сюжетной ситуации.
– любой элемент, попадающий в фокус восприятия нарраторов, описывается настолько подробно, чтобы отразить его сущность (историю и характер «лица») – вне зависимости от того, насколько он значим для излагаемых событий. Табуированных тем нет, этическая (допустимо/недопустимо рассказывать об этом) и эстетическая (красиво/некрасиво) оценка не становятся критерием для выбора предмета речи. Возникает «реестр» мироздания, где нет иерархии частей – всему уделяется внимание в равной степени.
б) – не маркируется начало/конец повествования, посредством чего создается иллюзия, что оно «звучит» и до, и после текста произведения, длится бесконечно.
– идет стилизация под художественную речь разных временных периодов (или непосредственно цитируются тексты, созданные в разное время), посредством чего соединяются разные культурные эпохи.
В итоге всякое высказывание прежде всего информативно, в пользу этой интенции жертвуют экспрессивностью и иллокутивностью.
Себя нарратор представляет носителем роевого сознания, некоего «единомножества», стараясь достичь единства с остальными. Это рождает контекстуальное уравнивание по значению всех местоимений, тяготение их к «мы», формирующему различные «группы союзности». Многие нарраторы в указанных произведениях не имеют имен, ощущают свое единство (вплоть до телесного) с иными повествующими субъектами, говорят о себе обобщенно.
- компетенция адресата:
Практически нет обращений нарратора к «слушателю», оговорок своей и его позиции и т.д. Отсутствие таковых представляет наррататора как предельно близкого повествующему субъекту. Нет необходимости что-либо пояснять, оговаривать, ибо восприятие обоих мыслится идентичным.
Снижение иллокутивной направленности нарратива не делает позицию реципиента пассивной. Напротив, предполагается активное реконструирование читателем образа действительности, манифестируемого повествованием, благодаря чему идет «присвоение» картины мира реципиентом, коммуникативный акт формирует искомое синкретичное единство.
Трансформации субъектов слова, описанные во второй главе, открывают, что во всех анализируемых нами текстах коммуникация по линии нарратор – наррататор не локализована внутри мира произведения: внутритекстовой реципиент совпадает с «абстрактным» (В. Шмид) читателем, которому адресуется весь текст. Тем самым можно охарактеризовать коммуникативную компетенцию и затекстового реципиента.
Вместе с тем тезис о прояснении авторской интенции через рассмотрение нарратива в современной литературе оказывается особо актуален – в силу доминантного положения субъектной организации в структуре художественного произведения.
В романах Н. Кононова и М. Шишкина, в которых нарратив целиком строится в хоровой стратегии, креативная интенция автора состоит, вероятно, в «разыгрывании» той же стратегии: акцентировании информативной направленности текста – представлении в нем картины мира, которую нужно оценить как «аутентичную» и тем универсальную для всех участников коммуникации.
Нормативная КС почти не представлена в произведениях как самостоятельная, определяющая нарратив в целом. Мы видим ее черты лишь в речевых партиях отдельных нарраторов в произведениях А. Гольдштейна, А. Битова – как рудиментарную основу, от которой преимущественно идет отталкивание. В этой стратегии для нарратива принципиально соответствие канонам какого-либо (речевого, литературного) жанра, что автоматически задает его позицию и статус реципиента. Восприятие наррататора повествующий субъект постоянно корректирует, для того чтобы обеспечить единственно правильную интерпретацию своих высказываний. На свои способности не полагается, поэтому использует готовое, авторитетное слово. В целом мы видим, что говорить от «я» по принципам ролевого сознания весьма сложно.
Дивергентная КС нарратива реализована в романе О. Дарка «Смерть в гриме», в эксплицитной и имплицитной форме – в повести А. Битова «Преподаватель симметрии», в начале произведений А. Кабакова «Поздний гость» и В. Маканина «Герой нашего времени», как итог нарративных трансформаций – в романе А. Гольдштейна «Помни о Фамагусте».
- соотношение речевых партий нарраторов; «своего» и «чужого» слова:
Высказывания любого говорящего целиком направлены на манифестацию уникальности взгляда и голоса нарратора. Более традиционной для такого нарратора является «игра на повышение» – педалирование исключительной широты своих знаний и проницательности понимания; но возможно и признание лимитированности собственной компетенции – лишь бы подчеркнуть отличие своей точки зрения от иных.
Отношения нарраторов между собой агональны; регулярно наблюдается перехват речевой инициативы. Это проявляется формально в монтажной «склейке» высказываний повествующих субъектов, содержательно – в разрозненности предметов речи.
«Чужое» слово – источник конфронтации: оно осмысляется пародийно, когда вторичная интенция, вкладываемая нарратором, противоречит исходной. Даже сохранение высказываний героев в форме прямой речи не снимает их объектности для нарратора.
- речевая картина мира, образы других и себя самого, формируемые словом нарратора:
Картина мира феноменологична и в этом самодостаточна – образ фрагментарен, вербализация мира идет непоследовательно. Нарратор фронтально манифестирует субъективность собственного восприятия действительности, адекватность которого его не заботит – как и реакция других на предлагаемую модель мироустройства.
Соотношение между словами и явлениями отражает волюнтаризм нарратора: господствует метафоризация, выявляющая творческую свободу повествующего субъекта.
Иные «лица» представляются обобщенно, анонимно. Доминирует антитеза «они» («оно», «один из…») – «я», к полюсам которой, семантизируясь контекстуально, стягиваются иные местоимения.
Регулярным становится прием подстановки: говоря о других, нарратор постоянно забывает о них, возвращается к рассказу о себе.
- компетенция адресата:
Адресат для нарратора – «чужак», его реакция повествующему субъекту неинтересна. Поэтому зачастую наррататор оказывается «брошен» – ему не дается никаких конструктивных рекомендаций, которые бы вели к сближению понимания нарратива с тем, «что хотел сказать» повествующий субъект. Напротив, интерпретация реципиента априори характеризуется как неадекватная, в связи с чем наррататор целенаправленно «отодвигается» повествующим субъектом от себя.
В итоге в дивергентной стратегии повествование насквозь экспрессивно: всякое высказывание имеет главной целью «выговаривание себя» генерирующим его субъектом.
Конвергентная КС нарратива – в финале повестей А. Битова «Преподаватель симметрии» и А. Кабакова «Поздний гость», а также романа В. Маканина «Андеграунд, или герой нашего времени».
- соотношение речевых партий нарраторов; «своего» и «чужого» слова:
Возникновение конвергентной стратегии связано с признанием нарратором субъектности других. В связи с этим появляется не просто множество говорящих, но начинается их взаимодействие. В повествовании это реализуется в позитивном совмещении интенций нескольких говорящих в слове.
«Чужое» слово начинает обрабатываться, в связи с чем не имплантируется в исходном виде в речевую партию нарратора, но передается в форме несобственно-прямой речи.
- речевая картина мира, образы других и себя самого, формируемые словом нарратора:
Нарратор понимает недостаточность лишь собственного взгляда на себя и мир. Ценится иная точка зрения, в чем-то не совпадающая с восприятием повествующего субъекта. Этот зазор, сохраняющий суверенность каждого субъекта, настойчиво подчеркивается – фронтальными высказываниями или стилистически.
Нарратор и себя начинает воспринимать со стороны, говорить о себе в 3-м л., относясь к себе как «своему другому».
- компетенция адресата:
Важность для нарратора адресата делает его высказывания преимущественно иллокутивными – ориентированными на ответную реакцию.
Конвергентная стратегия получает достаточно «скромное» воплощение в повествовании материально. Восполняющие нарратив ответные реплики ожидаются от читателя, продолжение диалога мыслится за пределами текста.
Нарратив в произведениях А. Кабакова, А. Битова и В. Маканина представляет и автора с читателем как носителей конвергентного сознания: первого в силу того, что он изображает трансформацию сознания «я»-нарратора(ов), идущую в этом направлении; второго – как способного эту трансформацию отследить, постичь результат.
В диссертации выявлены различные варианты изменения стратегий, в которых строятся высказывания внутритекстовых субъектов:
- от хоровой коммуникативной стратегии нарратива к дивергентной – в романе А. Гольдштейна.
- от дивергентной к конвергентной коммуникативной стратегии нарратива: в финальных главах («Фотография Пушкина», «Стихи из кофейной чашки») повести А. Битова, повести А. Кабакова и романе В. Маканина.
- «мимикрию» хоровой стратегии под дивергентную в романе А. Слаповского – и обратный вариант, «маскировку» дивергентной стратегии под хоровую в главе «Битва при Альфабете» из повести А. Битова.
Наконец, мы обнаружили несовпадение стратегий коммуникации по линии ‘нарратор‘ – ‘наррататор‘ и ‘автор‘ – ‘читатель‘. Ярче всего оно представлено в романе О. Дарка «Смерть в гриме». В данном произведении речевая партия каждого повествующего субъекта в отдельности реализует в себе дивергентную стратегию. Но соотношение этих речевых партий меняет целеустановку нарратива, позволяя выдвинуть гипотезу о метадискурсивном общении автора и читателя в рамках хоровой стратегии (или, как минимум, имитации таковой).
В заключении подводятся итоги проведенного исследования. В диссертации были охарактеризованы особенности повествовательной организации новейшей отечественной прозы. Выявлен ключевой вектор трансформации «классических» принципов повествовательной организации – функциональная унификация повествователя / рассказчика / героя. Эксплицирована стадиальность этого процесса – выделены ключевые этапы и система приемов для осуществления каждого из них.
Отмеченные особенности позволили сделать вывод о формальном сходстве принципов повествовательной организации в современной литературе с постмодернистскими.
Наряду с этим мы рассмотрели содержательное наполнение данной нарративной конфигурации, т.е. систему интенций участников коммуникации.
Подтвердили тезис о том, что возможно говорить о коммуникации ‘нарратор‘ – ‘наррататор‘ как об обладающей своей стратегией.
Выявили совокупности особенностей референтной, креативной и рецептивной сторон дискурса, которые регулярно фиксировались нами в рассмотренных произведениях и в силу этого могут быть признаны атрибутивными характеристиками нарратива в каждой из коммуникативных стратегий.
Охарактеризовали качественное отличие коммуникативной стратегии нарратива от общения автора с читателем. Вместе с тем мы продемонстрировали, как интенции нарраторов, их соотношение, позиция реципиента и картина мира, представленная в произведении, позволяют обоснованно предположить, какова креативная интенция абстрактного автора – и рецептивная концепированного читателя.
Выявили, что при всем формальном сходстве с принципами постмодернизма особенности построения нарратива получают качественно новое содержательное наполнение – манифестируют не только уединенное сознание повествующего субъекта, но и попытки его преодоления – в диалогическом взаимодействии или хоровом слиянии с другими. Тем самым эксплицировали ключевую целеустановку повествующих субъектов во всех произведениях – обретение собственной идентичности.
Основные результаты исследования
отражены в следующих публикациях:
1. Шуников В.Л. Проблема соотношения внутримирных и внешних субъектов в романе В. Маканина «Андеграунд, или герой нашего времени» // Русская литература ХХ–ХХI веков : проблемы теории и методологии изучения : материалы международной научной конференции: 10–11 ноября 2004 г. / Ред.-сост. С.И. Кормилов. – М.: МГУ, 2004. – С. 300–303.
2. Шуников В.Л. Трансформации нарративных инстанций в новейшей русской романистике // Филологический журнал. – 2005. – № 1. – С. 98–112.
3. Шуников В.Л. «Подпольное» сознание в литературе 19-го и 20-го вв.: черты, стратегии манифестации, оценки // Человек в информационном пространстве : межвузовский сборник научных трудов. – Выпуск 3. – Ярославль : Истоки, 2005. – С. 220–225.
4. Шуников В.Л. Влияние повествования на художественную структуру произведения (на материале современной отечественной прозы) // Материалы XIII Международной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Ломоносов». – Т. 3. – М. : МГУ, 2006. – С. 196–198.
[1] Термин «классическая» не означает, что данные принцип построения нарратива реализуется только в классической отечественной литературе 19 в., но отражает сформировавшееся в науке представление о наиболее традиционном варианте организации «я»-повествования в литературе как креативизма, так и неклассической парадигмы художественности.
[2] См..: Тамарченко Н.Д. Теория литературы : учебное пособие. В 2 т. Т. 1. Теория художественного дискурса. Теоретическая поэтика / Н.Д. Тамарченко, В.И. Тюпа, С.Н. Бройтман ; под ред. Н.Д. Тамарченко. – М.: Академия, 2004. – с. 238-242.
