Роман-апокриф как жанровая форма: методология и поэтика
На правах рукописи
РОТАЙ Сергей Владимирович
РОМАН-АПОКРИФ КАК ЖАНРОВАЯ ФОРМА:
МЕТОДОЛОГИЯ И ПОЭТИКА
10.01.08 – Теория литературы. Текстология
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Краснодар 2010
Диссертация выполнена на кафедре зарубежной литературы ГОУ ВПО «Кубанский государственный университет».
Научный руководитель: доктор филологических наук, профессор
Татаринов Алексей Викторович
Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор
Панеш Учужук Масхудович
кандидат филологических наук, профессор
Голикова Лариса Порфирьевна
Ведущая организация – Ставропольский государственный университет
Защита диссертации состоится «25» декабря 2010 г. в 1300 на заседании диссертационного совета Д 212.101.04 при Кубанском государственном университете по адресу: 350018, г. Краснодар, ул. Сормовская, 7, ауд. 309.
С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Кубанского государственного университета по адресу: 350040, г. Краснодар, ул. Ставро-польская, 149.
Автореферат разослан «24» ноября 2010 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета М.А. Шахбазян
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
В науке о литературе, традиционно много внимания уделяющей главному эпическому жанру последних двух веков, много сказано о необходимости дифференцированного подхода к изучаемому явлению. Часто жанровая конкретизация представляется совершенно необходимой. Наряду с «историческим», «авантюрным», «любовным», «готическим», «детективным» романами, в обозначении которых подчеркивается сюжетная доминанта, выделяются более сложные повествовательные формы: роман-трагедия, роман-миф, новый роман и т.д. Это естественный процесс в рамках той неканонической поэтики, которая отличает литературный процесс XX-XXI веков. Усиливаются экспериментальные тенденции, повышается статус литературной игры с каноническими историями, демифологизация и мифотворчество оказываются звеньями одного процесса. Развитие постмодернистских представлений о культуре приводит к тому, что утверждение новой «версии» воспринимается как более значительный и достоверный факт, чем классическое доверие к истории.
В этом контексте «религиозное» и «литературное» часто встречаются, и, происходящие контакты происходят на условиях художественной словесности. Многие писатели, и в России, и за рубежом, обращаются к тем или иным художественным трансформациям сюжетов, имеющих прямое отношение к Библии, к Ветхому или Новому Завету. Часто новые «пересказы» хорошо известных событий отличают эпические произведения. Помимо «пересказов», явно указывающих на один первоисточник, появляются тексты более сложной природы, но – «апокрифической» по своим содержательным характеристикам.
Романы Т. Манна («Иосиф и его братья») и Л.М. Леонова («Пирамида») – масштабные произведения, разные по отношению к канонам, апокрифам и мифам, но объединенные общим желанием авторов обратиться к взаимодействию «священного» и «современного», представить художественную философию на основе древних сюжетов. Значительно более скромная судьба у недавно опубликованных романов Э. Бутина («Се человек») и А. Лазарчука («Мой старший брат Иешуа»), но и эти тексты – в рамках теоретической проблемы «роман-апокриф».
Актуальность исследования. 1) Активное развитие нетрадиционных жанров в современной литературе и усиление тенденций синтеза различных повествовательных форм, которые часто ставят вопрос о границах литературы как особого типа словесного творчества. 2) Закономерный рост интереса к религиозным, духовно-философским контекстам литературного творчества, в рамках которого ставятся и обсуждаются проблемы, имеющие прямое отношение к теологическому знанию. 3) Современное значение романа как жанра, подверженного разнообразным трансформациям, но сохраняющего статус повествовательной формы, способной максимально полно выражать художественную идеологию автора, его комплексное мировоззрение. 4) Наличие корпуса текстов, которые отвечают основным принципам повествовательной формы «роман-апокриф» и нуждаются в комплексном изучении. 5) Особое место в литературном и литературоведческом процессах романа Л.М. Леонова «Пирамида», который имеет смысл рассмотреть в органичных, но на данный момент не задействованных контекстах.
Новизна исследования. 1) Предпринято совместное (в рамках одной теоретической проблемы) изучение двух объемных романов XX века («Иосиф и его братья» Т. Манна и «Пирамида» Л.М. Леонова), отражающих и трансформирующих библейские идеи. 2) В рамках теоретического исследования системно рассмотрены два современных русских романа («Се человек» Э. Бутина и «Мой старший брат Иешуа» А. Лазарчука), способных показать особенности литературно-апокрифического дискурса на рубеже XX-XXI веков. 3) «Роман-апокриф» выделяется из более объемного понятия «роман-миф» и изучается как отдельная теоретическая проблема. 4) Одна из перспективных жанровых форм современной литературы (роман-апокриф) рассматривается в контексте представлений о сложном взаимодействии принципов разных художественных эпох (синкретизма, традиционализма, художественной модальности).
Объект исследования – эпическая форма современной литературы, которая проходит становление в художественном обращении писателя к событиям, тематически связанным с христианским каноном.
Предмет исследования – художественные процессы становления относительно стабильной литературной формы, которая может быть названа «романом-апокрифом».
Материал исследования – романы XX-XXI веков («Иосиф и его братья» Т. Манна, «Пирамида» Л.М. Леонова, «Се человек» Э. Бутина, «Мой старший брат Иешуа» А. Лазарчука), сюжетной основой которых являются события, в своей классической основе существующие самостоятельно, в источниках, имеющих прямое отношение к религиозной сфере.
Цель исследования – изучение повествовательной формы, сюжетно ориентированной на текстовый первоисточник, тематически связанный с библейской историей, и претерпевающей идейно-художественные трансформации в соответствии с жанром романа, который становится пространством взаимодействия принципов традиционалистской поэтики и поэтики художественной модальности.
Основные задачи исследования: 1) Рассмотрение апокрифа и романа как отдельных жанров в рамках органичных для них художественных систем; обоснование возможности синтеза апокрифа и романа в границах единой формы повествования. 2) Определение художественно-мировоззренческих позиций романа-апокрифа в литературном процессе с учетом концепции «исторической концепции» С.Н. Бройтмана. 3) Определение авторских методологических принципов становления повествования в романе-апокрифе, рассмотрение различных вариантов формирования текстового объема на основе классического (канонического) сюжета. 4) Обращение к проблеме героя романа-апокрифа, который в своем архетипическом содержании ставит проблему мессианской сущности, ставит вопрос о смерти/воскресении, о смысле отношений Бога и человека. 5) Изучение романа-апокрифа как мировоззренческого, идеологического явления, так или иначе, взаимодействующего с каноническим повествованием. 6) Постановка проблемы качества романа-апокрифа, который может быть и целостным выражением авторского мировоззрения, своеобразным делом жизни, и может решать другие, более частные задачи в рамках литературного процесса. 7) Рассмотрение проблемы литературоведческого и духовного восприятия романа-апокрифа, который способен создавать прецеденты обсуждения произведения в иных, отделенных от литературы контекстах.
Методологические основы исследования. 1) Теоретическая концепция «исторической поэтики» (прежде всего, система, предложенная С.Н.Бройтманом) и работы современных ученых (прежде всего, Н.Д.Тамарченко и В.И. Тюпа), посвященные неканонической поэтике художественной литературы. 2) Принципы сравнительно-типологического литературоведения, позволяющие решать проблемы комплексного взаимодействия текстов, созданных в разные эпохи. 3) Литературоведческие и литературно-критические методы оценки художественных произведений, посвященных трансформациям канонических сюжетов. 4) Методология анализа взаимодействия канонического текста и литературного апокрифа, представленная
А.В. Татариновым.
Терминологическое пространство исследования. «Методологическое единство» – основные повествовательные установки, принципы авторского изображения библейских событий, формирующие специфику данного романа. «Пространство героя» – одна из основных форм организации повествования в романе-апокрифе, учитывающая особое положение библейских личностей, принимающих активное участие в реализации замыслов Бога. «Доминантная идея» – мировоззренческий потенциал романа-апокрифа в его лаконичном выражении, в нравственно-философском символе, как правило, находящемся в полемических отношениях с мировоззренческими установками канона. «Концепция речи» – ключевые принципы романного монологизма и диалогизма, позволяющие делать выводы и о художественном уровне романа-апокрифа, и о его дидактических интенциях.
Степень изученности проблемы исследования. Здесь надо учитывать, что материалом для решения теоретических задач стали четыре художественных произведения разного уровня востребованности. Современные тексты (романы Э. Бутина и А. Лазарчука) крайне редко становились объектами и критических оценок, и научного изучения. Совершенно иная ситуация с романами Т. Манна и Л.М. Леонова. Историко-литературные и интерпретационные контексты этих произведений представлены в диссертации по-разному. С момента своего опубликования (1994 г.) роман «Пирамида» вызывает большой интерес как текст, который тесно связан с библейскими проблемами и многими исследователями воспринимается именно как «роман-апокриф». Поэтому современное леоноведение (в плане интереса к «Пирамиде») – особая проблема нашего исследования, потребовавшая отдельного решения в последнем параграфе второй главы. Частое обращение к работам А.Г. Лысова А.И. Павловского, А.А. Дырдина, Л.П. Якимовой и других специалистов, писавших о «Пирамиде», вызвано тем, что роман Л.М. Леонова – самый изученный роман-апокриф.
Научный интерес к «Пирамиде», которая стала пространством для решения не только литературоведческих, но и мировоззренческих задач, сопоставим с интересом к роману М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», который может быть прочитан и как роман-апокриф, и как роман-миф. Работы, посвященные жанровой и духовной природе булгаковского текста, были нами изучена и использованы для решения теоретической задачи. Особо стоит отметить научные и литературно-критические тексты
Н. Гаврюшина, М.М. Дунаева, Б.П. Агеева, Б.М. Гаспарова,
М. Золотоносова, А. Кураева].
Достаточно часто отечественные исследователи обращались к роману Т.Манна «Иосиф и его братья». Учитывая теоретический аспект исследования, особый интерес (и конкретно-содержательный, и методологический), вызвали работы М.С. Кургинян, О.Н. Беликовой, В.В.Михайлова, Д.Ю. Савельевой и ряда зарубежных, немецкоязычных исследователей.
Теоретическая проблема литературного обращения к каноническим писаниям возникала в науке и критике неоднократно. Например, в связи с творчеством Л.Н. Андреева, как в статье Н.В. Илюшниковой и О.П.Лавриненко [Илюшникова Н.В.; Лавриненко О.П. Жанр художественного апокрифа в малой прозе Л.Андреева // Пушкинские чтения. 2007. СПб., 2007], или в связи с историей русской литературно-апокрифической традиции, как в диссертации американского исследователя А.С. Брауна [Brown A.S. Modernist Apocrypha: Contexts of the Gospel Plot in Russian Modernism. University of California, Berkeley. Fall, 1998]. Стоит отметить статью И. Кирилловой [Кириллова И. Литературное воплощение образа Христа // Вопросы литературы, 1991, № 8], посвященную литературным воплощениям образа Христа, статью Я. Кротова [Кротов Я. Христос под пером // Иностранная литература, 1998, № 5] о трансформациях образа Иисуса в литературе XX века, книгу А.Е. Нямцу «Идеи и образы Нового Завета в мировой литературе» [Нямцу А.Е. Идеи и образы Нового Завета в мировой литературе. Часть I. Черновцы, 1999], работу
О.А. Савельевой о «русском апокрифическом Христе» [Савельева О.А. Русский апокрифический Христос: к постановке проблемы // Slavia Orientalis, 2003, № 2], монографию А.В. Татаринова об «апокрифических» процессах в мировой литературе [Татаринов А.В. Власть апокрифа: библейский сюжет и кризисное богословие художественного текста. Краснодар, 2008].
Апробация исследования. 1) Обсуждение на кафедре зарубежной литературы КубГУ монографии «Роман-апокриф как теоретическая проблема», представляющей ключевые моменты диссертационного исследования. 2) Очное и заочное участие в литературоведческих конференциях (Ставрополь, Краснодар (КубГТУ, КубГУ)). 3) Обсуждение основных положений диссертации в ходе аспирантской практики (курс «Актуальные проблемы современного литературоведения»).
Научно-практическая значимость исследования. 1) Разработка концепции «роман-апокриф» имеет значение для изучения теоретической проблемы новаторских жанров в литературном процессе. 2) Разделы, в которых материалом исследования стали романы Э. Бутина («Се человек») и А. Лазарчука («Мой старший брат Иешуа»), могут быть использованы в курсах, посвященных современной русской литературе. 3) Общая логика исследования, посвященного литературным воплощениям изначально религиозных сюжетов, способна вызвать интерес у культурологов, синтезирующих данные теории литературы и религиоведения.
Структура исследования. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, библиографического списка. Количество страниц - 179.
Основные положения, выносимые на защиту.
1. Синтетическая повествовательная форма «роман-апокриф» формируется на основе устойчивого интереса к религиозным сюжетам при взаимодействии жанровых принципов и мировоззренческих установок канона (религиозная модель сюжета), апокрифа (инверсия канонического сюжета в границах религиозного сознания) и романа (свободная форма становления духовных проблем).
2. «Роман-апокриф» (как термин) сближается с термином «роман-миф», но сохраняет свою самостоятельность, а в некоторых случаях является более уместным. О романе-апокрифе стоит говорить, когда в произведении очевидна сюжетная основа, восходящая к каноническому тексту, и происходит трансформация общеизвестного события, имеющего религиозное значение.
3. Романы-апокрифы, которые остаются в широких рамках христианской сюжетики, различаются событийной основой, восходя к текстам Ветхого или Нового Завета. По методам трансформации сюжетного материала романы-апокрифы являются парафразами, делающими акцент на творческом (инверсионном) пересказе, или более сложными художественными повествованиями (например, «Пирамида» Л.М. Леонова), в которых канонический или апокрифический сюжет включается в новые контексты.
4. Герой (герои) романа-апокрифа проходит становление через фабульное соотнесение с героем (героями) канонического повествования, частичное сохранение его мифологического контекста, и подвергается содержательным изменениям, «романизации» (усиление любовного, социального, общекультурного контекстов); возникают новые ракурсы, обусловленные авторской «точкой зрения», отличной от канонического первоисточника.
5. Основными факторами становления художественного объема романа-апокрифа являются следующие: а) активность повествователя, чей образ оказывается специальной проблемой текста; б) усиление исторических и псевдоисторических контекстов; в) расширение религиозно-философского дискурса, усиление диалогического фактора; г) введение новых персонажей, отсутствующих в каноническом тексте; д) детальное воссоздание внутреннего мира героев.
6.Существенной представляется проблема художественной состоятельности романов-апокрифов, не внешнего, а внутреннего художественного объема. Прежде всего, имеют значение два критерия: а) объем задействованных архетипов, формирующих и эстетическое, и идеологическое содержание романа; б) наличие ясной, но и сложной авторской мысли, которая способна раскрыться в контакте канонической истории и жанровой формы романа.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении обосновывается актуальность темы исследования, определяются цели, задачи и объект исследования, раскрывается научная новизна, указывается научно-практическая значимость диссертации, формулируются основные положения, выносимые на защиту.
В первой главе «Роман-апокриф как теоретическая проблема» три параграфа «Апокриф: основные особенности жанра эпохи художественного традиционализма», «Роман: основные особенности жанра эпохи художественной модальности», «Роман-апокриф: к проблеме обоснования литературоведческого термина».
Роман-апокриф – жанровое образование, особый тип художественного повествования в рамках неканонической поэтики, которая в последние два столетия приобрела огромное влияние, определяя развитие литературы. Апокриф – достаточно устойчивый жанр, соответствующий традиционалистской поэтике: автор не стремится к принципиальной индивидуализации изображенного мира, сам этот мир имеет тесные контакты с действительностью и с комплексными представлениями о Боге, истине, правде жизни, законах, как метафизических, так и социальных. Апокриф соединен с каноном своеобразной моделью сюжета, которая варьируется, изменяется, но, так или иначе, восходит к образцам, определяющим сознание человека, прежде всего, его веру. По сравнению с каноном в апокрифе усиливаются художественные, литературно-экспериментальные тенденции, но сохраняется соотнесение с «правдой», с тем, что здесь читатель встречается с чем-то большим, чем литература.
Представление жанра романа, основных этапов его изучения проясняет основные отличительные черты этого типа повествования, который и совершает переход от традиционалистской (эйдетической) поэтики к поэтике художественной модальности. Апокриф по-своему воспроизводит давно состоявшиеся канонические жанры: Евангелие, Апокалипсис или специфические ветхозаветные формы повествования. Роман, каким он проявил себя со времен «Дон Кихота» Сервантеса, стремится быть оригинальным построением – и сюжета, и общего идейно-художественного мира. Это не значит, что у романа нет очевидных истоков. Дело в другом: система «первоисточник-трансформация» (как в случае взаимодействия канона и апокрифа) здесь не имеет большого значения. Апокриф рассказывает о личностях, которых трудно назвать литературными героями. Все они, как правило, известны из текстов, за которыми закреплено значение «правды», имеющей, чаще всего, и метафизическое значение. Роман отделен от «правды жизни» тем, что сообщает о вымышленных персонажах, не претендуя на явный, можно сказать, документальный историзм. Апокриф воспроизводит не субъективное сознание отдельного автора, а, в большинстве случаев, мировоззрение общины, коллективную идеологию, в которой, так сказать, растворяется отдельная авторская личность. Роман не просто создан одним творческим человеком, он – воплощение идейно-художественной субъективности, стремления обособиться от коллективных представлений в персонально сотворенном мире, имеющем, прежде всего, художественную ценность. Апокриф тесно связан с феноменом веры, он имеет определенные религиозные цели. Роман может затрагивать духовные, религиозные проблемы, ставить перед героями и читателями религиозные вопросы, но никаких специально выраженных конфессиональных задач роман не решает, оставаясь произведением искусства, литературы как типа творческой деятельности. Апокриф значительно ближе к общей словесности, чем к литературе (в значении оппозиции по отношению к сакральным, священным текстам).
В рамках поэтики художественной модальности происходит встреча апокрифа (жанр, принадлежащей древности) и романа (жанра, относящегося к современности). Это значит, что ранее известная история, обладающая очень высоким статусом, оказывается рассказанной как-то иначе, в соответствии с иными мировоззренческими установками и повествовательными принципами. В качестве материала для проведенного теоретического исследования мы использовали четыре текста. Их можно назвать «романами-апокрифами» по следующим причинам. В «Иосифе и его братьях» немецкого писателя Т. Манна автором использована сюжетная основа из нескольких глав ветхозаветной «Книги Бытия». Роман Т. Манна можно воспринять как объемный пересказ библейской истории, но это не пассивная зависимость от первоисточника, а творческое создание нового мира, имеющего и эстетический, и собственно философский смысл. Используются хорошо известные имена и события, которые оказываются задействованными в создании ранее не известной романной реальности. Сюжет, появившийся в эпоху традиционализма, претерпевает трансформацию по законам неканонической поэтики. В «Пирамиде»
Л.М. Леонова одной из самых существенных основ произведения оказывается апокрифическая «Книга Еноха», на что сам автор неоднократно указывает. Если Т. Манн трансформирует канонический текст, то русский писатель пишет роман-апокриф на базе классического апокрифа, не вошедшего в состав священных книг. Т. Манн сохраняет верность исторической основе, например, основательно воспроизводит древнеегипетские реалии. Л.М. Леонов использует «Книгу Еноха» (а также «Откровение Иоанна Богослова» и другие религиозные источники), чтобы показать их своеобразное участие в осмыслении событий середины XX века. В романах современных русских писателей Э. Бутина («Се человек») и
А. Лазарчука («Мой старший брат Иешуа») прослеживаются евангельские основы сюжета, обращение авторов к истории Христа. Все тексты, избранные нами для анализа, для использования в рамках теоретического использования, отвечают главному требованию, которое можно предъявить к роману-апокрифу: они отсылают (в разной форме) читателя к миру, который подразумевает наличие «канонического» смысла, общеизвестно духовного сюжета.
Рассматривая «роман-апокриф» (а не «роман-миф») как термин, соответствующий художественному миру и жанровым критериям указанных текстов, приведем наши аргументы. В последние десятилетия «миф» стал одним из ключевых концептов культуры, который отличается самыми разнообразными смыслами: это и форма архаичного сознания, и особенность современного мышления, стремящегося создавать устойчивые структуры масштабных идей. Достаточно сказать, что «миф» может обозначать вымысел, историю о несуществующем, о том, что придумано. Но при этом миф может быть воспринят и как самый серьезный уровень правды, порождающий коллективное мировосприятие. В контексте этой реальности границы между мифом и тем, что мифом не является, стираются.
В своем классическом значении миф – форма сознания, обладающая внетекстовой свободой. Изначально миф не только отличается устным характером, но существует как пространство, в котором оказывается человек, даже не прибегая к помощи риторики. Миф актуализирует интуитивные силы человека и подвергается редукции, когда записывается, когда сохраняется как текст. Становясь текстом, миф приобретает свойства объекта, утрачивая доминантный мифологический синкретизм. Апокриф – текстовое образование. Поэтому роман, затрагивающий мифологические темы в их определенном развитии, уместнее называть «апокрифом». Текстовая, книжная природа романа больше соответствует этому термину.
Апокриф присутствует там, где есть канон. Апокриф находится во взаимодействии с историей, существующей на более «законных», «доказанных» основаниях. Миф разнообразен, и его бытование вполне может опираться на те, или иные предшествующие сюжеты. Миф подразумевает мифотворчество. Но когда в художественном тексте трансформациям подвергается ранее известный сюжет, обладающий функциями религиозного или общекультурного канона, понятие «апокриф» более уместно.
В литературном процессе XX века большое значение приобретает мировоззренческий поиск, который нельзя однозначно назвать религиозным или атеистическим. Амбивалентность духовной позиции – одна из значимых ситуаций для характеристики героя ушедшего столетия. Впрочем, это замечание сохраняет свою актуальность и для современной литературы. «Религиозное», как правило, не отрицается, а подвергается инверсиям, проходит испытание в новых контекстах. Термин «роман-апокриф» вполне отвечает реальности этой религиозной сложности и неоднозначности, подчеркивает присутствие поиска с учетом классических традиций. Апокриф – в религиозном контексте. Миф – в контексте более обширном. Здесь размышление о религиозной природе возможно, но не обязательно. Вместе с тем «романы-мифы» активно воспроизводят ситуации, касающиеся теологических проблем.
Вторая глава «Методологические основы повествования в романе-апокрифе» состоит из трех параграфов. В параграфе 2.1 «Методологические основы авторской рефлексии в романе-апокрифе» анализируются вводные авторские тексты, предваряющие основной сюжет романа Т. Манна («Иосиф и его братья») и романа Л.М. Леонова («Пирамида»).
Роман «Иосиф и его братья» начинается с «Пролога», который озаглавлен «Сошествие в ад». Как художнику обращаться с прошлым, художественно отображать то, что исчезло без следа, или осталось в эпизодических воспоминаниях, - один из главных вопросов Пролога. Необходимо своеобразное нисхождение в прошлое, которое автор сравнивает с «адом». Не утрачивая историзма, стремясь передать культурный колорит описываемой эпохи, автор считает, что подлинным временем, которое по-настоящему захватывает человека, является «настоящее»: в обряде «грань между «быть» и «значить» стиралась начисто. Это «настоящее», которое тесно связано с мифом и воплощено в обряде; оно принципиально отличается от «настоящего», не связанного с моментом символического проявления смысла, его ритуального переживания. Происходит, по определению
Т. Манна, «уничтожение времени в тайне»; время не абсолютизируется, а преодолевается. Обнаруживаются константы жизни, которые способны сохраняться во все эпохи, так как отмечают само существование человека.
Т. Манн выделяет основные мотивы «вневременного настоящего»: страдать, умирать и воскресать. Эти мотивы не только обнажают суть главного героя романа «Иосиф и его братья», но и позволяют рассматривать его в контексте многих религиозно-мифологических фигур.
Метод Т. Манна нельзя назвать реконструкцией, проецированием основных черт современного человека на представителя далеких времен. Модернизация автора не интересует. Ему значительно интереснее психология в ее основных моментах, зависимых от сохранения ключевых «сюжетов» жизни. Здесь и сложные отношения с братьями, и различные моменты излишней гордости, и расплата за иллюзии, и любовная история. Иосиф – не современный герой: так сказать, «мнимый библейский персонаж», «наш современник». «Вневременное настоящее» может проявиться и в ритуале, и в психологии, которая в романе образует центр повествования значительно чаще, чем ритуал.
Философия повествования – одна из главных проблем авторского введения в «Иосифе и его братьях». Повествование подобно смерти. Для того чтобы обратиться к целостному рассказу о «другом», надо как бы выйти из себя, покинуть знакомый мир, расстаться с обыденностью, с «бытовым настоящим», которое является самым стандартным временем для человека. Писатель – «авантюрист», идущий на риск, но этот риск оправдан – в категориях архетипов, вызывающих ассоциации с путешествием по подземному миру (Осирис, Таммуз, Одиссей, Эней, Данте, Христос). Повествование есть поиск человека. Из предыдущего тезиса можно сделать вывод о том, что раз необходимо нисхождение к «смерти», будет проведена некая деперсонализация, которая всегда связывается со смертью. Но в данном случае, что подтверждают образы Иштар и Исет, движение «вниз», к прошлому осуществляется ради человека. Повествование оценивается как своеобразное «воскрешение». Роман «Иосиф и его братья» нельзя назвать религиозным, по крайней мере, ни с какой конкретной духовной конфессией он не связан. Религия для Т. Манна важна, прежде всего, своей психологической силой, верой в то, что психологическое состояние человека имеет отношение к высшим мирам, к правде, обладающей объективностью. Т. Манна нельзя отнести к религиозным писателям, зависящим от определенных догматов. Литература у него не заменяет религию, но выявляет ее психологическое содержание, использует мифологические основания. «Воскрешение», на которую способна литература, представляется Т. Манну не менее значимым действием. Это «воскрешение» создает мир, позволяет увидеть «прошлое» - не в объективности исторических деталей, а в душевном приобщении к другим эпохам, в которых всегда есть нечто, имеющее отношение к современности. Повествование – совмещение «верха» и «низа», воплощенная амбивалентность. В романе «Иосиф и его братья» очень часто говорится об «аде», о «преисподней», о движении «вниз». Но не менее очевидно и движение в обратную сторону. Одним из главных принципов повествования оказывается «нисхождение» (познание прошлого, воссоздание уже не существующего) в единстве с «восхождением» (сотворением мира, которому суждено существовать и в будущем). «Канон» совершившихся когда-то событий не может быть обнаружен, но «апокриф» - достойная форма бытования слова о некогда произошедшем. Рефлексия и полемика, к которым часто обращается писатель (в Прологе, прежде всего) не есть постмодернистская деконструкция истины-реальности, а определенная корректность в отношениях с «прошлым», которое всегда больше и значительней наших мыслей о нем. Сомнения и достаточно ограниченная ирония, используемая Т. Манном, никогда не приводят к появлению сарказма. В основе авторского метода – уважение к первоисточнику, но и уверенность в том, что известный нам первоисточник сам находится в зависимости от еще более древнего свидетельства, которое, в свою очередь, уходит в такие глубины памяти, что надеяться на письменную канонизацию просто невозможно.
Предисловие Л.М. Леонова к роману незначительно по объему, но именно оно сообщает об авторской стратегии. Читатель узнает, что для самого писателя роман не является законченным произведением и не может быть воспринят в исключительном контексте литературы, изолированном от других контекстов. Как следует из Предисловия, Л.М. Леонов не стал бы публиковать роман, если бы не возраст, не позволяющий надеяться на органичное завершение произведения в будущем. Другой аргумент, выдвигаемый автором, еще весомее: старение самого человечества, его приближение к концу мира, заставляющее ускорить издание текста, который предупреждает об угрозе. Читатель должен решить, пусть и неокончательно, без необратимости, как относиться к тому, что двухтомный текст, названный «романом», в авторском Предисловии не только сближается с реальностью, но и претендует на знание о судьбах мира, которые никогда не могут быть решены в контексте художественного произведения. Литературное произведение, при всей возможной значительности сюжета и нравственного масштаба проблем, связано с реальностью образами, подтекстами, тем или иным сходством речей, но не календарными соответствиями. Л.М. Леонов пишет о событиях, предшествовавших началу Великой Отечественной войны, но Предисловие указывает на близость катастрофы, по своим последствиям превышающим опасность любым военных действий. С одной стороны, художественный текст не должен восприниматься как «правда» или «пророчество», ведь это может нарушить логику искусства, его самостоятельность. С другой стороны, писатель, явно сохраняющий в Предисловии личностное присутствие, действительное, а не иллюзорно-повествовательное «я», в пророческом, пусть и без особого пафоса, стиле сообщает о «закате» человечества, следовательно, сообщает и о трансформации художественного текста в нечто иное, чем классической роман. Мотивы конца мира, активно задействованные Л.М. Леоновым в Предисловии, их соотнесенность с привычными формами эсхатологического сознания ставят вопрос о каноничности или неканоничности леоновской версии апокалиптических событий. Этот вопрос можно было бы считать не слишком существенным, но с конца прошлого века в русской словесности заметно вырос интерес к проблеме христианской или антихристианской природы художественного текста. Возникает вопрос о том, как воспринимать леоновское отношение к «Книге Еноха»? Она – апокриф, но любой апокриф, сближаясь с художественным текстом, как правило, эпического направления, все-таки претендует на особое отражение реальности. Апокриф как бы пытается оказаться в контексте канона, в итоге, оказывается за его пределами, становится альтернативным повествованием о тех или иных канонических событиях. Л.М. Леонов дает понять, что «Книга Еноха» - определенная порождающая модель, сам роман – «земная версия» древнего апокрифа.
Предисловие к «Пирамиде» координирует не только устойчивую модель восприятия мира романа, но имеет ярко выраженный методологический характер. Особо следует отметить избранную автором тенденцию многозначности, неочевидности и своеобразной вопросительной интонации дискурса. Происходящее в романе объявляется «земной версией» «Книги Еноха». Это значит, что, по меньшей мере, одной из основ повествования оказывается апокриф. «Пирамида», учитывая объявленное Леоновым отношение к древнему тексту, предстает «апокрифом апокрифа», заметно усложняя и образ реальности, и жанровую модель произведения. С одной стороны, этот процесс, который можно обозначить как «вторичную апокрифизацию», показывает, насколько шатким и недоказательным является положение канона как формы подтвержденного, общезначимого явления смысла. Там, где «миф» или «апокриф», канон (как некий закон сюжета и четкая модель его интерпретации) перестает играть заметную роль, становится второстепенной структурой. Но, с другой стороны, «апокриф» для
Л.М. Леонова отнюдь не синоним «фантастического», «выдуманного», или «лживого». Скорее, апокриф в леоновском сознании – модель сжатия весьма объемных смыслов, прежде всего, философских и метафизических, имеющих отношение в к правде жизни. Нельзя не заметить, что, художественно создавая «апокриф апокрифа», автор делает акцент на конкретном отношении своего произведения к исторической реальности. Если в Предисловии к художественному тексту писатель связывает свой текст с вероятным «концом мира», значит, произведение мыслится им не только в литературном контексте.
В жанрово-методологическом плане «Пирамида» выстраивается (согласно повествовательной модели, обозначенной в Предисловии) как эсхатологическое произведение. Предчувствие «атомной метлы» и «небытия» как следствий событий конца XX века, в том числе «междоусобицы среди вчерашних добрососедей», заставляют обратиться не только к «Книге Еноха», чье присутствие специально оговаривается
Л.М. Леоновым, но и к классике христианской эсхатологии – к «Откровению Иоанна Богослова». Согласно авторскому предисловию, «Пирамида» тоже может быть воспринята в контексте определенного жанра, имеющего больше отношении к религиозной словесности, чем к художественной литературе. В тексте леоновского романа «Книга Еноха» появляется довольно часто, многие герои вспоминают этот ветхозаветный апокриф. Но еще чаще происходит обращение к последнему библейскому типу, который и завершает сюжет Ветхого и Нового Заветов, и является пророчеством о завершении человеческой истории в целом.
В параграфе 2.2 «Трансформация прецедентного текста и проблема объема романа-апокрифа» исследуются процессы, которые приводят к становлению значительного объема (как формального, так и содержательного) романа-апокрифа. Решая проблему метода художественной апокрифизации, трансформации изначального канонического повествования об Иосифе (эйдетическая поэтика) в роман «Иосиф и его братья» (поэтика художественной модальности), целесообразно выяснить, за счет чего разрастается объем текста, как относительно небольшой рассказ, не составляющий в Ветхом Завете самостоятельной книги, превращается в один из самых больших литературных эпосов в истории литературы. Факторы, используемые Т. Манном, следующие: активность повествователя, которая открывает желание автора не только формально присутствовать в тексте, но и постоянно сообщать об авторской философии, о творческой личности, ответственной за целостное произведение; внимание к историческим контекстам, художественное воссоздание картин египетской жизни, позволяющее усилить читательский «эффект присутствия»; религиозно-философский дискурс, который позволяет проявиться интеллектуальному потенциалу произведения; художественное распространение образов эпизодических героев «Книги Бытия», введение новых персонажей; художественная и идеологическая детализация религиоведческих концепций, оказывающих влияние на нравственную философию романа; включение в роман ветхозаветных событий, предшествующих «истории Иосифа», и художественная детализация этих событий; подробнейшее авторское введение («Пролог»), имеющее, прежде всего, методологическое значение.
Сопоставление авторской позиции в «Пирамиде» и принципов повествования в «Откровении Иоанна Богослова» продуктивно для определения специфики художественного апокрифа Л.М. Леонова. В обоих текстах – эпические тенденции, но если новозаветный Апокалипсис – цепь событий, практически исключающая психологические диалоги, то «Пирамида» отличается заметной ослабленностью сюжетного действия и подчеркнутым вниманием к речевой сфере. Если «Откровение Иоанна Богослова» - «эсхатологический кризис в событиях», то роман
Л.М. Леонова – «эсхатологический кризис в речах», многостраничных диалогах, которые, можно сделать вывод, и образуют главный нерв произведения. Библейский текст обращен к будущему, следовательно, надо признать органичным, что поэтика «Откровения» предельно символична, а не конкретно психологична. Автор новозаветного «Апокалипсиса» стремится в знаковой форме выразить то, что существует как видение, как предчувствие катастроф из далеких времен. Поэтика «Пирамиды» совершенно иная по своей природе. Герои Л.М. Леонова постоянно говорят о будущем, рассуждая о самой стратегии движения к концу мира. Но при этом базовое, так сказать, время романа – настоящее, Москва предвоенной эпохи, со всеми узнаваемыми социальными и историческими реалиями. «Настоящее» всегда объективнее будущее, поэтому особенности художественности романа
Л.М. Леонова более тесно связаны с культурой диалога, портретной детализации и душевной организации героев, нежели «Откровение Иоанна Богослова». «Настоящее» у Л.М. Леонова – и социально-политическая категория: контекст репрессий, атмосфера ожидания ареста, личность Сталина, государственный атеизм воссозданы автором в разнообразных подробностях. В «Откровении Иоанна Богослова» тоже могут быть обнаружены историко-политические реалии, образ Рима, который преследовал христиан, обрекая их на смерть, но историческое содержание новозаветного «Апокалипсиса» нельзя назвать очевидным, бесспорным, скорее оно появляется в толкованиях, которые стремятся сделать акцент на одном из возможных (но не всегда обязательных) подтекстах повествования. «Откровение Иоанна Богослова» в богословском плане находится в полном контексте с общебиблейскими представлениями о Боге, грехе и спасении человека. Апокалипсис в Новом Завете – не уничтожение человека как вида, не пессимистическая катастрофа, после которой практическим исчезает память об истории, а некое преображение, связанное с образом «небесного Иерусалима», с торжеством справедливости, с воскрешением всех и вселением праведников, заслуживших вечную жизнь, в рай. У Леонова много рассуждений о Боге, но гораздо большее значение имеют образы ядерной войны и последнего одичания человечества с его превращением в горстку отсталых существ, напоминающих животных. У Л.М. Леонова нет позитивных представлений о будущем, как нет и богословия в классическом христианском виде, предусматривающем положительные ответы на главные вопросы о судьбе мира.
Упоминания «Книги Еноха» в леоновской «Пирамиде» определяют рассмотрение романа в контексте жанра неканонического (апокрифического) Апокалипсиса. Апокриф Еноха всеми героями, обращающимися к его содержанию, воспринимают древний текст как пессимистическое повествование, не оставляющее человек надежд на позитивные преобразования, на союз с Богом. «Книга Еноха» воспринимается как текст, устанавливающий законы своеобразного космического дуализма: ссора Бога и дьявола воспринимается не в классическом ключе отпадения сатаны, а как ссора близких противников, которым гораздо органичнее быть вместе, нежели отдельно. Философия человека, концепция личности человека в целом далека от любых форм оптимистического сознания; человек есть «промежуточная рабочая ипостась», о высоких целях его существования в связи с «Книгой Еноха» ничего не говорится. Одна из главных идей «Еноха», на которую неоднократно указывается в «Пирамиде», - двусмысленность, этическое несовершенство человеческой истории, важной вехой которой становится брак с падшими ангелами.
В параграфе 2.3 «Роман-апокриф как методологическое единство» - целостный анализ методологических установок в романах-апокрифах
Э. Бутина («Се человек») и А. Лазарчука («Мой старший брат Иешуа»). Заголовок, избранный Э. Бутиным, предоставляет достаточную информацию для первого восприятия текста и для решения проблемы чтения текста или отказа от него. «Се человек» - евангельская конструкция, слова Пилата, призванные обратить внимание толпы на то, что перед ней стоит не Бог, не царь, а человек, избитый, умирающий, требующий снисхождения. Если рассматривать заголовок как временно изолированную часть текста, можно сказать следующее. Читателю дан сигнал о земном, человеческом ракурсе проблемы: избраны евангельские слова, которые подчеркивают уровень личности Христа, понятный всем. Эти слова совсем не означают, что «человеческое» противопоставлено «божественному»: в контексте сцены суда у Пилата слова «се человек» усложняют образ Иисуса. Сам Пилат, не верящий Бога и являющийся типичным римлянином-скептиком, видит в Иисусе земной образ, можно сказать, гениального неудачника, близкого к смерти. Но евангелист-повествователь использует эти слова не для противопоставления «Бога» и «человека» в личности Иисуса Христа. Актуализирована позиция Понтия Пилата, одного из самых неоднозначных героев евангельского повествования. Это позиция может быть признана амбивалентной: скептицизм сочетается с предчувствием метафизической основы Иисуса, равнодушие и опасение за последствия своего милосердия – с желанием оправдать и спасти, ненависть к судьям и палачам Иисуса сочетается с очевидным интересом к его личности, со стремлением понять, почему столь значимый человек не ищет для себя земного царства и не собирается защищать разными способами свою жизнь.
Вторая часть заглавия – «роман-апокриф». Термином «роман-апокриф», вынесенным в название, Э. Бутин хочет подчеркнуть, что для него важны именно религиозные проблемы, а не просто очередное изложение всем известного жизнеописания. Чему, какому жанру противопоставляет писатель свой текст, смысл которого изначально выражается в названии? Классическому реалистическому роману, в котором на первый план выходит частная жизнь человека, не исключающая, конечно, его реализации в социально-исторических контекстах. Апокрифу, который в лаконичной форме, свободной от решения собственно-художественных задач, обращается к проблемам веры и религиозного истолкования священных образов. Историческому или квазиисторическому повествованию (его пример – роман А. Лазарчука «Мой старший брат Иешуа»), в котором читатель может найти интересную иллюзию решения значимой для современной культуры проблемы «как все было на самом деле».
А. Лазарчук, например, избирает в качестве повествователя сестру главного героя, которая должна обладать всеми подробностями, позволяющими выстроить «правдивую» биографию. У Э. Бутина задействован повествователь, не включенный в непосредственные события произведения, а не рассказчик – заинтересованное лицо, участвующее в развитии сюжета.
Последние дни Иисуса перед казнью и первые после воскресения – основные события, формирующие мир романа-апокрифа «Се человек». Но с помощью воспоминаний, которые появляются в тексте часто и выделяются курсивом, создается сюжетный объем, рассказывается предыстория суда и распятия в основных моментах, значимых для психологической характеристики и Равви, и Иуды. Один из достаточно детализированных эпизодов, занимающих более десяти страниц, «свадьба в Канне Галилейской», использованная автором для изображения конфликта Иисуса с семьей, для изложения его аскетической позиции, по сути отрицающей телесную связь мужа и жены, для подробного воссоздания социального и семейно-бытового контекстов, необходимых для становления сюжета «Се человек». Еще один прием – расширение контекстов, привлечение пространств/миров, не свойственных каноническим текстам. В частности, расширительное значение имеют беседы Иисуса с эллинами, а также «индийская тема», которая, прежде всего, связана с мотивом Абсолюта в речах Иисуса. В редких, но значимых для общей философии текста, случаях в повествование включаются те или иные данные из древних апокрифов. Так, в частности, беседа Иуды и Фомы о том, что последний был продан Иисусом в рабство индийскому купцу для проповеди в далекой стране, восходит к сирийскому апокрифу «Деяния Фомы». Общая концепция текста формируется взаимодействием двух типов повествования о Христе – «Евангелия от Матфея» и «Евангелия от Иоанна». На первый взгляд, большее влияние оказывает «Евангелие Иоанна»: многие события романа
Э. Бутина (например, свадьба в Канне, воскрешение Лазаря) связаны с этим произведением. Но есть в романе-апокрифе и специально выделенный социальный аспект, мотив духовно-социальной революции, связанный с образом Иуды. Здесь надо отметить влияние «Евангелия от Матфея», более социально актуализированного текста. Канонические Евангелия – лаконичные тексты, решающие главную задачу: рассказать о земной жизни Христа и сообщить основы его учения. Описаний, независимых от проповеди, там практически нет. В «Се человек» описаний, отступлений, подробных характеристик, психологических комментариев очень много. Речи Иисуса, и это нечасто бывает в произведениях по евангельским мотивам, сохранены в своей основе. Более того, речи приобрели серьезный объем и, судя по всему, особое место в тексте. Неоднократно повествователь останавливает наше внимание на реакции слушателей (прежде всего, учеников, включая Иуду), которым слова Иисуса кажутся странными, сложными, скучными или чрезвычайно требовательными по отношению к простому человеку. Некоторые звенья сюжета соотносимого с евангельским, прописаны особенно подробно. Это относится к событиям, связанным с образом Пилата, и с детализацией явления Иисуса после своего воскресения. «Евангелие от Фомы», столь значимое для Э. Бутина уже в эпиграфе, изображает Иисуса беседующим с учениками после своего воскресения. Возможно, именно поэтому писатель так подробно представляет Равви после воскресения. Впрочем, в апокрифическом «Евангелии от Фомы» фабула отсутствует, только – поучения Иисуса. Поэтика романа «Се человек» предусматривает сохранение фабулы произведения и тогда, когда Иисус появляется после креста и смерти.
Заголовок романа А. Лазарчука «Мой старший брат Иешуа» призван сразу же заинтересовать читателя. Имя «Иешуа» вызывает недвусмысленные ассоциации с евангельским Иисусом и самим своим присутствием обещает встречу с одним из центральных сюжетов всей мировой культуры. Лазарчук отдает предпочтение древнееврейской форме знаменитого имени и этим ходом напоминает о булгаковском романе «Мастер и Маргарита», который продолжает оставаться одним из самых читаемых романов XX века. Заголовок сообщает, что функции повествователя отданы не нейтральному лицу, а сестре главного героя, и ее присутствие в качестве рассказчика призвано усилить концепцию объективности. Не каждый читатель поверит, что литературное произведение призвано давать верную информации, соответствующую действительно произошедшим историям, но в любом случае можно надеяться на то, что сработает своеобразный «эффект присутствия». Он сделает иллюзию сопричастности «истине» более правдоподобной.
Позиция активного рассказчика имеет большое значение для автора, который не желает разделять героев своего произведения на главных и второстепенных. Роман, объем которого почти 350 страниц, можно представить как единство двух частей, специально, впрочем, не выделенных. История Иудеи в слабовыраженном контексте истории Римской империи остается предметом изображения в обеих частях. Но в первой части образ Иешуа появляется крайне редко, эпизодически. Значительную часть текста Иешуа далеко не на первых ролях. Дебору интересуют истории иудейских царей, главным образом, Ирода, дворцовые интриги, отравления, судьба Антигоны, убившей десятки приближенных к трону. Рассказчик настаивает на важности многих страниц, которые напоминают отчет-воспоминание о тяжелых проблемам всех, кто причастен к власти. Именно эта объемная часть текста призвана убедить в том, что Иешуа приходит не из религиозного контекста, не из метафизической проблемы отношений человека с Богом. Дебора многократно возвращается к мысли о том, что все, касающееся духовных идей, религиозных областей сознания, на самом деле находится в пределах исключительно земного строительства. Иешуа Деборы, чья речь управляется писателем, вполне реальный герой, исторически объяснимый человек, который может использовать религиозную лексику, но только в символических целях, чтобы приподнять слушателей над социально-историческим, бытовым уровнем.
В параграфе 2.4 «Жанр и метод романа-апокрифа как рецептивные объекты» на примере научного и литературно-критического восприятия романа Л.М. Леонова «Пирамида» изучается проблема романа-апокрифа как рецептивного объекта.
Роман-апокриф рассматривается в литературоведении и критике как художественное явление, которое обладает чертами самостоятельного литературного произведения, но имеет отношение к религиозной словесности, несет в себе потенциал достаточно острого религиозно-культурного дискурса. Часто критики сознательно отказываются от объективного анализа романа-апокрифа, от изучения достоинств его поэтики и обращаются к спорным идеологическим моментам, стремясь выявить то или иное отношение к духовным традициям. Одним из дискуссионных оказывается вопрос об авторском методе, который нередко сближается с постмодернизмом, делающим ставку на инверсию устойчивых сюжетов, прежде всего, библейских, имеющих отношение к вопросам веры. Отмечается сложная жанровая природа подобных произведений, «роман-апокриф» лишь одно из терминологических определений – в ряду других.
Анализ работ М.М. Дунаева, А.А. Дырдина, А.Г. Лысова,
А.М. Любомудрова, А.И. Павловского, В.И. Хрулева, Л.П. Якимовой и других специалистов показывает, что основы леоновской поэтики обнаруживаются в антропоцентризме его творческих установок, в поиске ответов на вопрос о сущности и судьбе человека. Этот антропоцентрический ракурс вполне может быть рассмотрен в контексте реалистического искусства, но при внимательном чтении сразу же обнаруживается особый характер леоновского реализма, требующий неких уточняющих определений. Эти определения, предлагая, по сути, новые термины, свидетельствуют о контакте реализма и модернизма в «Пирамиде», о «символическом», «магическом», «экзистенциальном» характере метода, который восходит к реалистическому искусству, но не останавливается на нем. Об этот синтетическом искусстве говорит и факт постоянного обращения к проблеме конца мира, которая отнюдь не всегда показывает присутствие реализма. Эсхатологический кризис – не просто тема, но жанрообразующий и структурообразующий мотив, показывающий органичность эсхатологии для последнего произведения Л.М. Леонова.
В литературоведении и критике постоянно появляются суждения о синтетическом, «пограничном» характере «Пирамиды». Роман – между реализмом и модернизмом, литературой и религией (философией, богословием, пророчеством), православием и ересью, между классическим романным жанром и своеобразным трактатом, между жанром трагедии и жанром фарса. Достаточно часто в современной филологии авторский метод подвергается критике.
В структуре третьей главы «Проблема героя и доминантной идеи в романе-апокрифе» два параграфа. В параграфе 3.1 «Пространство героя» учитывается, что в священных историях древности концентрация повествования вокруг центральной личности очень велика. Не следует забывать и о том, что большинство историй христианского цикла формируется вокруг образа Иисуса Христа, которой (как в тексте, так и в подтексте) нередко появляется в романах-апокрифах. Иосиф – не только главный герой одного из самых объемных романов в истории мировой литературы, но и безусловный центр произведения, как мифологический/архетипический, так и идеологический.
В диссертации подробно рассматривается взаимодействие романного образа Иосифа с архетипическими образами Осириса, Таммуза, Христа, Авраама, Иакова, Иова, выявляются основные моменты сближения и отталкивания, обеспечивающего ключевому герою романа Т. Манна идейно-художественную самостоятельность. Определяются основные черты романного Иосифа как героя литературного апокрифа: фабульное соотнесение с героем «Книги Бытия», сохранение магистральной фабулы; сохранение исторического и мифологического (архетипического) пространств первоисточника; воссоздание и трансформация религиозных контекстов; смена ключевой повествовательной инстанции; централизация позиции героя; сохранение, но и трансформация конфликтов; романизация библейского героя через расширение «зоны фамильярности» (любовь, картины социальности, культурные контексты).
Общий смысл становления литературно-апокрифического героя видится в следующем. Сохраняется фабульное соответствие первоисточнику и трансформация конкретно-мифологических и религиозных концептов в концепты психологического и общекультурного масштаба. Происходит индивидуализация судьбы и символизация религиозно-мифологических процессов, синтез реализма и мифологизма.
Основные принципы организации поэтики героя в «Пирамиде»: каждый персонаж реализуется не только в фабуле произведения, но и в речевой деятельности, в многословных монологах и диалогах; несмотря на индивидуальный характер речей героев, можно говорить о присутствии в «Пирамиде» общей речевой концепции, предусматривающей авторский выбор стратегии, которую есть смысл определить как «монологический диалогизм»; каждый герой активно включен в социально-исторический контекст, по своим психологическим характеристикам соответствует изображенному Л.М. Леоновым историческому времени; социально-исторический контекст не существует изолированно, он включен в контекст метафизический, который задействован в судьбе всех главных героев; нельзя сказать, что вопрос об окончательном понимании судьбы героя остается открытым в «Пирамиде»; как правило, автор снимает вопрос о дальнейшем развитии персонажа; если говорить о преобладающем векторе духовного движения, то читатель значительно чаще встречается с движением «вниз», что соответствует общей концепции человека, которую выстраивает Л.М. Леонов; все главные герои включены в сюжетно-речевую ситуацию, которую можно назвать «эсхатологический дискурс»; у главных героев текста есть своя мифологическая позиция в тексте, позволяющая получить представление об определенной системе героев в романе-апокрифе; практически полное отсутствие индивидуальных, персональных судеб, независимых от общей романной идеи о кризисности человечества в целом.
Пространство архетипов, способствующее пониманию «Пирамиды» как романа-апокрифа, выглядит следующим образом: Енох (мотив эсхатологического знания, пророчества о «конце мира»); Авраам (мотив готовности принести человека (человечества) в жертву; Иов (мотив вопросов о причинах отсутствия справедливости); Христос (мотив воплощения истины в человеке; мотив жертвы ради спасения); Люцифер (мотив бунта, причина которого – в ненависти к человеку); Иуда (мотив предательства); Гамлет (мотив решения «роковых вопросов» в мире, где человек не возлагает надежды на Бога); Фауст (мотив отказа от молитвы и человеческой активности ради решения самых важных проблем; герой Достоевского (Кириллов, Иван Карамазов и другие) (мотив революционного Апокалипсиса); Будда (мотив пустоты, в которой все должно исчезнуть).
Проблема героя оказывается на первом плане в романе Э. Бутина «Се человек». Э. Бутина интересует не один герой (модель канонических Евангелий), а два – Иисус и Иуда. Оба героя с евангельскими именами образуют повествовательный центр. Их сюжетное единение свидетельствует о следующем: автор, сохраняя формальное соответствие первоисточнику (Иисус – жертва, иуда – предатель), предлагает иную версию, которая снимает с Иуды однозначное обвинение в предательстве; выдвижение Иуды в центр повествования, его претензии на роль главного героя романа показывают апокрифическую методологию автора: смена точки зрения, изменение места и роли персонажа – типичный для апокрифического повествования прием; сближение Иисуса и Иуды в рамках романного сюжета показывает авторское стремление к синтезу, который вряд ли можно обнаружить в Новом Завете: можно предположить, даже до распознавания сюжетной конкретики, что для Э. Бутина имеет серьезное значение взаимодействие Иисуса и Иуды как олицетворений особый идеологических установок; cоздание «сдвоенного центра», состоящего из двух героев, которые противостоят друг другу в канонический истории, понижает значение других учеников Иисуса, еще раз подчеркивает их периферийность; с точки зрения оформившихся традиций в интерпретации евангельских событий большое значение имеет гностическая методология истолкования сюжетов Нового Завета. Сближение Иисуса и Иуды посылает сигнал о присутствии именно этой традиции
Основные черты поэтики образа Иисуса в романе Э. Бутина «Се человек» и стилистические черты повествовательной модели в целом: происходит расширение контекста евангельской цитаты: узнаваемое, известное по Новому Завету слово – в ситуативном, житейском контексте; создается образ движения, новой по сравнению с каноном позы, которая фиксирует динамику поведения героя, ритм его внешних и внутренних изменений; отмечается конкретизация характера и настроения, возникают необходимые для романного дискурса полутона, лишающие портрет героя признаков, которые свойственны религиозно-житийным текстам; особое внимание уделяется внутренним процессам, обеспечивающим усложнение образа, таким образом, снижается представление о монолитной природе персонажа; перед читателем вырисовывается не монологическое, а диалогическое, конфликтное повествование, сообщающее информацию о сложных взаимоотношениях двух главных героев романа, чьи образы трансформируют представления о каноническом сюжете «Христос и Иуда».
Главным действующим лицом и одновременно ключевой повествовательной инстанцией в романе «Мой старший брат Иешуа» является Дебора, чья судьба (в форме предельно беллетризованной автобиографии) занимает ключевую позицию текста. Все, о чем узнает читатель, оформляется в сознании Деборы, занимающей очень активную позицию в повествовании, которая не ограничивается внеэмоциональным рассказом, и заинтересованно расставляет акценты, оценивает происходящее. Ее волнуют не только семейные дела, но политические проблемы, дворцовые интриги, богословские рассуждения. Общая мировоззренческая позиция героини-рассказчицы – просвещенный атеизм, в рамках которого возможен интерес к религиозности, но не допустимо принятие целостно выраженной религиозной позиции. Об этот надо помнить, учитывая, что Иешуа – «герой сознания» Деборы, своей сестры, правда, сестры не по крови, а по детству, взрослению и единому стратегическому замыслу.
Основные особенности образа Иешуа как персонажа романа
А. Лазарчука: Иешуа – человек, ни о какой божественной природе, связи с метафизическими сферами не может быть и речи; метафизические темы и предметы присутствуют исключительно в немногочисленных речах, им посвященных, и не имеют объективного характера; главный драматизм образа Иешуа заключается в том, что он – человек с очень непростой судьбой; Иешуа законный наследник иудейского престола, сына Антипатра, внук Ирода, который знает о своем происхождении и связанных с ним целях и задачах; Иешуа – главное действующее лицо в реализации стратегического замысла по спасению наследника и его постепенного возвращению во власть ради справедливого, позитивного царствования; гениальным учителем, принесшим новое слово ои изменении жизни и спасении, Иешуа назвать нельзя; он далек от проповеднических талантов евангельского Иисуса, он не стремится стать учителем жизни, ответственным за новую нравственную систему; следуя этике практического добра, приносящего пользу людям, Иешуа устремлен к решению духовных вопросов в социально-политических контекстах; с помощью соратников он собирает армию, которая должна привести законного царя к справедливой власти; этим царем будет сам герой романа А. Лазарчука; способностями чудотворца Иешуа совсем не обладает; часто доносятся слухи о его чудесной мощи, о способности исцелять и воскрешать, но все эти речи о божественной даре в тексте романа истолковываются позитивистки, рационально – как события речи, но отнюдь не факты самой действительности; эпического характера, отличающего монументальных борцов со злом, у Иешуа нет; ему присущи сомнения, неудовлетворенность, печаль, утрата оптимизма и веры в победу; в событиях, связанных с героем, в его романном образе нет мифологичности и ритуальности; не задействованы механизмы, которые могли бы помочь в истолковании героя как религиозно-мифологической фигуры, обладающей метафизическими мотивами; Иешуа Лазарчука – не религиозная фигура; смерть Иешуа не является отдельным важным событием произведения; час смерти и место захоронения не известны; о воскресении, победе над смертью и личным созданием нового учения о спасении речь не идет; все стремления перевести жизнь Иешуа в религиозно-мифологический контекст оцениваются рассказчиком как усилия, не имеющие отношения к планам самого Иешуа.
В параграфе 3.2 «Идеологическое пространство и концепция речи» имеет серьезное значение рассмотрение проблемы речи и организующей идеи. Именно речь (монологи, диалоги героев, комментарии повествователя, авторское речевое присутствие) показывает уровень идейно-художественного дискурса в романе-апокрифе. Сочетание фабулы и романной речи показывает, насколько серьезна и значительна идея, предложенная автором романа-апокрифа.
Главный субъект речи в романе Т. Манна «Иосиф и его братья» – повествователь, уважительно относящийся к первоисточнику, не стремящийся к игровым трансформациям, но без проблем расширяющий контексты. Бог часто отождествляется в романе с идеалом и становится идейно-художественным центром романа. В «Иосифе и его братьях» Бог это «жадное пламя»; Бог – это наследственная идея; взаимозаменяемость Бога и человека; отсутствие дистанции между ними; стремление к высшему, Бог – сын этого стремления; Бог не и имеет историй, не имеет сюжета – кроме человеческого; Бог против Египта (как типа культуры) и смерти (как стиля мироощущения); но и Египте есть божественное – Атон; Бог есть божественность, также Бог есть правильность, но и непредсказуемость; Бог не может уместиться в храм; Бог не является олицетворением политики, но он и не чужд ей; необходимо видеть в «Боге ужаса» «Бога пощады».
Основные концепции восприятия доминирующей идеи романа
Л.М. Леонова «Пирамида». 1) «Пирамида» - христианский роман, автор – в контексте православия. В этом случае роман будет рассматриваться как литературный апокриф, не ставящий перед собой задачу выступить против христианской религии. Аргументы в пользу такой позиции следующие: а) без знания Библии и основ христианства понимание романа невозможно; б) все ключевые архетипы, принимающие участие в становлении идейно-художественного мира романа (они перечислены и охарактеризованы в предыдущем параграфе), имеют неоспоримое отношение к христианству; в) Шатаницкий (сатана) и персонажи, с ним связанные, прямо или косвенно, участвуют в уничтожении мира людей, сотворенного Богом; г) автор постоянно, буквально в каждом эпизоде повествования подчеркивает, что христианская Россия – главный объект атаки сил зла. 2) «Пирамида» - гностический, скорее всего, антихристианский текст, позиция и цели Шатаницкого – определяющие для мировоззрения романа. В этом случае роман можно рассматривать как литературный апокриф, далекий от духовных идей православия, о которых есть смысл говорить, если придерживаться первой позиции. Аргументы в пользу гностического мировоззрения «Пирамиды»: а) ключевую позицию в тексте занимает священник, который выражает сомнение в самоценности человека и приходит к выводу о том, что Бог и сатана гораздо ближе друг к другу, чем кажется христианам; б) несмотря на большое число диалогов, занимающих в сумме страниц, общая идея о кризисе и закономерной гибели мира людей имеет отношение ко всем персонажам «Пирамиды»; в) общее недовольство историей, социальными законами существования человека и самой жизнью проходит красной нитью через все произведение; г) позиция Шатаницкого – не локальная ситуация текста, а влиятельная идея, которая отражается в сознании большинства героев: по сути, ни один персонаж леоновского романа не может опровергнуть позицию Шатаницкого, готовящего уничтожение человечества ради примирения метафизических начал мироздания; д) Бог, каким он предстает в речах повествователя и героев, не вызывает ни молитвенных чувств, ни благодарности; Бог в «Пирамиде» - объект критики, отрицания, иронии, но никак не любви и согласия с общемировыми законами; е) Ангел, как единственный представитель Бога, выведен автором слабым, бессильным, проигрывающим существом, для которого вочеловечивание обернулось явным поражением. 3) Роман
Л.М. Леонова – предупреждение о возможной и вполне реальной катастрофе, которую крайне сложно избежать. Эта позиция поддерживается следующими аргументами: а) гностические мотивы, присутствие которых в «Пирамиде» не подлежит сомнению, свидетельствуют не об антихристианской позиции автора, а о реальном гностицизме XX века, на которые своим произведением хочет указать
Л.М. Леонов; б) большое значение имеет авторское предисловие, которое призвано указать на эсхатологический характер переживаемого времени, предупредить об опасности так, как в традиционном христианстве об этом предупреждает «Откровение Иоанна Богослова»; в) еретические суждения героев (в частности, Матвея Лоскутова) объясняются не согласием
Л.М. Леонова с идеей уничтожения человека как изжившего себя вида, а с той исторической обстановкой, которая определилась в России ушедшего столетия: т.е., роман не призывает апокалипсическую действительность, а отражает ее появление в самом историческом процессе; г) роман, даже написанный в рамках жанровой структуры «литературный апокриф», остается в художественном контексте и не является идеологическим и, тем более, богословским трактатом; д) самое ценное в романе – не предсказания, а социально-исторический анализ, психологические портреты идеологов, сделанные на основе авторского анализа российской и мировой истории.
Э. Бутин называет свой романом «апокрифом» вполне закономерно: по сравнению с каноническим первоисточником его художественная версия священных событий является своеобразным интерпретационным вариантом. Но еще одна задача автора – показать, что и само христианство в его состоявшемся историческом варианте – «апокриф» по сравнению с тем, что хотел добиться Иисус. Две основные (и в то же время «апокрифические» или литературно-апокрифические) идеи составляют содержательное своеобразие романа «Се человек». Во-первых, идея сложного, конфликтного единства Иисуса и Иуды, которые в своем взаимодействии выделяются на фоне учеников, совершенно не сведущих в том знании, которые принес Равви. Во-вторых, идея слова и деятельности Ииуса, который выступает против будущего христианства, рассматривая его как искажение собственных усилий, как превращение его в нечто, никак не отвечающее интересам изначальной проповеди. В этом несовпадении первоначального плана и его реализации во времени мы видим основную драматическую интригу романа Э. Бутина.
Роман А. Лазарчука «Мой старший брат Иешуа» является пространством взаимодействия следующих идей. 1) Литературное обращение к жизни Христа не обязано считаться с каноническими источниками. Автор вправе использовать общеизвестный сюжет в своих целях, лишать его религиозных доминант, выявлять в нем социальные и психологические аспекты. 2) За каждым событием, временем и заинтересованными людьми превращенным в миф, находится вполне земная история об уникальном человеке, который настолько удивил современников своими качествами, что они сумели создать предпосылки для трансформации реальности в религиозную историю. 3) При этом Иешуа/Иисус не обладает той уникальностью, которая резко выделила бы его из среды других людей. Особенной предстает не личность героя, а те обстоятельства, которые вынесли его на первый план истории. 4) В становлении этих обстоятельств значительное место занимает не идея судьбы, а мотив планирования, управления историческими событиями. Идея законного возвращения Иешуа царской власти, вслед за чем должна последовать гуманизация и гармонизация мира, накладывает печать на всю жизнь героя, от самого рождения. 5) Важна и другая идея: те, кого можно назвать стратегами, делают ставку на воцарение Иешуа, но есть и другая стратегия – трансформации образа царя-неудачника в образ спасителя, к которому рассказчица и, видимо, сам автор, относятся настороженно, без симпатии. 6) Иешуа не может творить чудес, чудом не является и его отдельно взятая жизнь. Но и мир в целом остается не причастным метафизической проблематике. 7) В творческих усилиях человек способен менять реальность, достигать нравственных результатов в фантазиях и духовных идеях. Но сама жизнь знает, насколько сильным является зло в самых разных проявлениях. Мотив яда, способного незаметно уничтожать множество жизней, включая жизнь царей, проходит через весь текст. Не удается сохранить жизнь и благородному Иешуа. Воскресение в этом мире невозможно. 8) Крест, как символ осмысленного страдания и жертвенной жизни, побеждающей смерть, не появляется в романе. Символ креста, по замыслу автора, никак не связан с жизнью и гибелью главного героя.
И здесь мы подходим к, возможно, основной для А. Лазарчука идее. Это идея управляемости духовно-историческими процессами. Программность, планируемость выше личной гениальности человека. Оронт реализует стратегический план, предполагающий спасение «Иисуса» и «Иоанна Крестителя», подразумевая их будущее ключевое участие в событиях, призванных изменить облик Иудеи. Но и сама жизнь (в многочисленных лицах простых людей, желающих видеть в социально-историческом сакральное, метафизическое) выявляет свой план. В рамках этого плана жизнь Иешуа оказывается неудачей, можно сказать, катастрофой, но в контексте духовного плана катастрофа оказывается успехом. Но этот успех не имеет никакого отношения к реальному Иешуа, место погребения которого неизвестно. Вера в царя-избавителя делает необходимой игру в «евангельские события» (концепция Деборы). Игра выходит из-под контроля тех, кто был уверен в предсказуемости ее правил, и начинает разрастаться, включая объемы новых, уже внеисторических значений.
В заключении подводятся итоги исследования, делаются основные выводы.
Основные положения диссертационного исследования отражены в следующих публикациях:
- * Ротай С.В. Проблема героя в современном русском романе-апокрифе.// Научный журнал КубГАУ, №60(06), Краснодар, 2010.
- * Ротай С.В. Трансформация идейно-художественных первоисточников в романе-апокрифе//Культурная жизнь юга России. Краснодар, № 3(37) 2010. – С.72-73.
- Ротай С.В. Роман-апокриф как теоретическая проблема. //Научное издание. Краснодар, 2009. – 43 с.
- Ротай С.В. Роман-апокриф: к проблеме обоснования литературоведческого термина.//Язык Личность Культура. Сборник научных трудов. Краснодар, 2010. – С.177-181.
- Ротай С.В. Роман-апокриф («Пирамида» Л. М. Леонова): проблема жанрового своеобразия и религиозно-философских координат. //Intuitis mentis русских писателей-классиков. Ставрополь, 2010. – С.408-412.
- Ротай С.В. Повествовательные стратегии в «романе-апокрифе» Эрнста Бутина «Се человек».//Современная литература: поэтика и нравственная философия. Краснодар, 2010. – С.62-67.
- Ротай С.В. Проблема интерпретации авторской стратегии в романе-апокрифе.// Проблемы интерпретации художественного текста. Краснодар 2010. – С.108-113.
- Ротай С.В. Идейно-художественный мир романа Андрея Лазарчука «Мой старший брат Иешуа». //Современная литература: поэтика и нравственная философия. Краснодар, 2010. – С. 68-73.
- Ротай С.В. Апокрифическая составлящая в романе Андрея Лазарчука "Мой старший брат Иешуа" (к вопросу о концепте "апокриф")// Художественная концептосфера в произведениях русских писателей" (Выпуск 2)Магнитогорск, 2010. – С.262-269.
* Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК РФ
Ротай С.В.
РОМАН-АПОКРИФ КАК ЖАНРОВАЯ ФОРМА:
МЕТОДОЛОГИЯ И ПОЭТИКА
Автореферат
__________________________________________________________________
Бумага тип. №2. Печать трафаретная.
Уч.-изд. л. 1,7 Тираж 100 экз. Заказ № 812
350040, г. Краснодар, ул.Ставропольская, 149.
Центр «Универсервис», тел. 21-99-551
