Генеалогия в эмигрантской мемуаристике 1920-х – 1950-х гг.
На правах рукописи
Алексеев Денис Александрович
Генеалогия в эмигрантской мемуаристике
1920-х – 1950-х гг.
Специальность 07.00.09 - историография, источниковедение и методы исторического исследования
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
кандидата исторических наук
Москва 2009
Диссертация выполнена на кафедре новейшей истории России Московского государственного областного университета
Научный руководитель: доктор исторических наук, профессор
Наумов Олег Николаевич
Официальные оппоненты: доктор исторических наук,
Прохоров Михаил Федорович
кандидат исторических наук
Гудков Андрей Алексеевич
Ведущая организация: государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Воронежский государственный университет»
Защита диссертации состоится 21 октября в 15.00 часов на заседании диссертационного совета Д. 212.155.05 по историческим наукам при Московском государственном областном университете по адресу: 105005, г. Москва, ул. Ф. Энгельса, д. 21а, ауд. 305.
С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Московского государственного областного университета по адресу: 105005, г. Москва, ул. Радио, д. 10а.
Автореферат разослан 19 сентября 2009 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета Д 212.155.05
кандидат исторических наук, доцент Никитаева Е.Б.
Общая характеристика диссертации
Актуальность темы исследования. На рубеже XX – XXI вв. существенно возросло познавательное и социальное значение специальных исторических дисциплин, сложилось понимание их как важной системы гуманитарного знания. Особенно актуальна такая тенденция для отечественной исторической науки, в которой значение этого раздела долгое время недооценивалось или воспринималось прагматически. Только в 1990-е гг. специальные исторические дисциплины заняли достойное место в изучении прошлого. В числе других в России активно развивалась генеалогия.
В советский период эта дисциплина изучалась недостаточно, но ее положение полностью изменилось в конце XX в., когда начался резкий рост числа исследований и расширились их тематические границы, была усовершенствована методика работы с генеалогическими источниками, возобновили работу специализированные общественные организации, начался выпуск периодических изданий. Это бурное развитие было обусловлено тем, что генеалогия, обращенная к человеку и гуманитарным ценностям, обладающая значительным потенциалом, соответствует новейшим тенденциям эволюции современной науки.
К числу наиболее актуальных проблем отечественной генеалогии в настоящее время относятся расширение совокупности источников и совершенствование методики их анализа с целью извлечения максимально возможного объема достоверной информации. В контексте подобных требований для современной науки существенно возрастает источниковедческая ценность мемуаров, которые еще недостаточно используется в родословных исследованиях.
Другая не менее важная задача современной науки России состоит во всестороннем изучении истории русской эмиграции. Среди ее творческого наследия значительное место занимают воспоминания. Тексты, написанные эмигрантами «первой волны», особенно богаты и разнообразны по содержанию, что объясняется высоким интеллектуальным уровнем диаспоры, ее многочисленностью, а также осознанием особого исторического положения, которое эволюционировало в представление о важной исторической миссии. Когда большинство эмигрантов осознало, что скорого возвращения на родину не произойдет, то, как справедливо пишет Э. Гаретто, «индивидуальная и коллективная память приобретает важнейшее значение», а «главной целью становится фиксация того сложного процесса, который привел к революционной катастрофе, и попытка понять его, объяснить себе и грядущим поколениям. Эмиграция осознает себя единственной хранительницей духа русской культуры»[1].
Фиксируя в воспоминаниях образ жизни, быт и семейную культуру императорской России, мемуаристы не могли не отразить генеалогическую традицию, ее роль и место в системе ценностных представлений социума. В связи с потребностями современной генеалогии в расширении круга источников содержащаяся в эмигрантских воспоминаниях информация о родственных отношениях приобретает большое значение. Познавательная ценность этих сведений двояка. С одной стороны, они имеют большую актуальность для реконструкции генеалогии конкретных семей, так как являются неотъемлемой частью микроисторического изучения прошлого; с другой – могут быть использованы для изучения эволюции русской генеалогической традиции в условиях иной культурной, социальной и этнической среды. Последнее обстоятельство позволяет рассматривать изучаемую тему как элемент одной из наиболее активно изучающейся в современной исторической науке, не только отечественной, но и мировой, проблемы взаимодействия и взаимовлияния различных культур.
Все указанные обстоятельства демонстрируют тесную связь поставленной в настоящей диссертации исследовательской проблемы с наиболее перспективными, познавательно ценными направлениями современного исторического знания, что, в конечном счете, определяет ее актуальность.
Степень научной разработанности темы. В историографии до настоящего времени не существует ни одной работы, в которой изучались бы проблемы, схожие с заявленной темой. Генеалогический субстрат в эмигрантской мемуаристике еще не становился предметом целенаправленного и самостоятельного анализа.
Однако при изучении обозначенной проблемы использовались работы, посвященные мемуарным источникам в целом. Методические принципы их изучения, особенности внешней и внутренней критики получили освещение в трудах С.С. Минц, А.Г. Тартаковского и других авторов[2].
В историографии имеются также работы, посвященные воспоминаниям русских эмигрантов. Первые труды об эмигрантской мемуаристике появились в 1920-х гг. В частности, подобной тематики касались книги И.М. Василевского, в которых давалась оценка воспоминаниям лидеров Белого движения и писателей-эмигрантов (И.А. Бунина, А. Валентинова, Б. Лазаревского и др.)[3]. Эти публикации нельзя причислись к научным, их автор преследовал, прежде всего, пропагандистские цели, что обусловило резко отрицательные оценки содержания текстов и предельно критическое отношение к ним.
Интерес к эмигрантской мемуаристике возрос в конце XX в. и был стимулирован многотомным аннотированным указателем,[4] который кардинальным образом изменил ситуацию с поиском соответствующих источников, создал фундаментальную основу для их источниковедческого изучения и использования. Составители справочника уделили внимание семейной истории и генеалогическому субстрату, тщательно отмечая в аннотациях наличие такой информации.
В последние годы было опубликовано несколько статей, содержащих источниковедческий анализ воспоминаний эмигрантов,[5] однако генеалогический субстрат этих текстов осмыслению не подвергался. Не составляет исключения и статья Е.П. Бариновой о насыщенных семейной информацией мемуарах бывшего министра земледелия А.Н. Наумова[6]. Данная ситуация свидетельствует о недооценке генеалогического аспекта воспоминаний в современной историографии.
В исследовательских статьях, которые публиковались в качестве предисловий к воспоминаниям эмигрантов, могли отмечаться или пересказываться генеалогические сведения, им давалась оценка в контексте общей источниковедческой критики источника. Родословная информация использовалась для характеристики мемуариста, и исследователи часто опирались при этом на сам публикуемый текст. Такая ситуация, в частности, сложилась в предисловии к воспоминаниям П.Н. Милюкова, где повторялись сведения автора о происхождении отца и матери[7]. В предисловии В. Карповича к воспоминаниям В.П. Зилоти (рожденной Третьяковой) отмечался не только тот факт, что текст имеет «значительный общественный интерес», но и акцентировалась причастность мемуаристки к развитию русской культуры, обусловленная ее происхождением и семейными связями.[8] В предисловии к воспоминаниям барона Н.Е. Врангеля А. Зейде связала редактирование первоначального текста источника с генеалогическими реалиями рода, стремлением представить вариант, который соответствовал бы социальному взлету прежде захудалого рода[9].
Немаловажное значение при изучении генеалогического субстрата эмигрантской мемуаристики имели работы по истории и теории генеалогии, прежде всего – труды Л.М. Савелова, О.Н. Наумова, О.В. Петровой и др.[10]. В них содержатся общие положения о видах родства и методах родословного исследования, даются принятые в современной науке дефиниции дисциплинарных понятий. Это способствовало более глубокому осмыслению соответствующей информации в воспоминаниях эмигрантов, выявлению их терминологического, методического и источниковедческого своеобразия. Труды по истории отечественных генеалогии[11] позволили определить роль и место мемуаров в системе дисциплинарных источников.
Для определения новизны и достоверности информации воспоминаний использовались исследования о конкретных родах, упомянутых эмигрантами,[12] а также изданные в середине XIX – XX вв. справочники (князя П.В. Долгорукова, П.Н. Петрова, В.В. Руммеля, французского исследователя Ж. Феррана).[13]
Для изучения истории дворянства существенное значение имеет информация о земельных владениях. История и быт усадеб также нашли отражение в воспоминаниях представителей русской диаспоры 1920-х – 1950-х гг. Для изучения данного аспекта мемуаристики привлекались исследования А.А. Гудкова о генеалогическом субстрате в отечественном усадьбоведении.[14]
В целом, генеалогический субстрат эмигрантской мемуаристики – уникальный и ценный опыт бытования национальной культуры в условиях иной этической среды – еще не подергался всестороннему изучению в отечественной историографии.
Объектом исследования является мемуарное наследие, созданное русскими эмигрантами в 1920-е – 1950-е гг.
Предмет исследования составляет генеалогический субстрат в эмигрантской мемуаристике 1920-х – 1950-х гг.
Цель исследования состоит во всестороннем, комплексном, источниковедческом изучении генеалогической информации, которая содержится в воспоминания русских эмигрантов, написанных в 1920-е – 1950-е гг. В соответствии с ней были определены следующие логически взаимосвязанные задачи:
– показать цели, которые преследовали эмигранты, включая в мемуарные тексты генеалогические сведения;
– выполнить анализ терминологии родства, которую использовали авторы-эмигранты в воспоминаниях;
– выяснить методические приемы передачи родословной информации в эмигрантских мемуарах;
– выделить приоритетные генеалогические темы в эмигрантской мемуаристике;
– комплексно проанализировать мемуарные тексты, наиболее полно и последовательно отражавшие родословные сюжеты;
– оценить степень достоверности и новизны генеалогической информации, содержащейся в эмигрантской мемуаристике.
Хронологические рамки исследования ограничены, с одной стороны 1920-ми гг., когда происходило формирование русской эмиграции как социокультурного феномена, породившего в числе прочего, обширную мемуаристику, а с другой – 1950-ми гг., что детерминировано тем, что именно к концу данного десятилетия завершается бытование культуры эмигрантов «первой волны», являвшимися носителями традиций, норм и образа жизни императорской России, а также кардинальным образом изменилась генерационная модель культуры и поведения русской диаспоры.
Методология исследования. Изучение заявленной научной проблемы производилось на основе новейших разработок в области методологии и философии истории, предполагающих рациональный учет традиционных и новейших подходов в познании прошлого. Основу методологического подхода составили системный подход к объекту исследования и принцип историзма.
Системный подход позволил интегративно рассмотреть взаимообусловленные между собой элементы единой системы, предполагая целостность изучения избранного объекта. В соответствии с ним оказалось возможным показать обусловленность генеалогического субстрата спецификой культуры российского общества уровнем развития научной генеалогии и источниковедческим своеобразием воспоминаний.
Принцип историзма требует анализировать прошлое как структурируемый объект, находящийся в развитии, в прямой временной последовательности на основе объективного изучения всей совокупности доступных источников.
Изучение генеалогического субстрата эмигрантской мемуаристики основывалось также на комплексном сочетании методов микроисторического и макроисторического анализа, позволяющем достигать целостного представления об исторических процессах, выделять в них общие и частные компоненты.
Анализ любых генеалогических сюжетов немыслим без использования историко-антропологического метода, который способствует воссозданию не только внешней, эмпирической стороны семейной истории, но и восстановлению внутренней жизни рода, моделированию системы внутрисемейных отношений и выявлению особенностей менталитета.
При исследовании эмпирической основы диссертации использовались следующие методы современной исторической науки:
- историко-генетический метод;
- историко-типологический метод;
- метод ретроспективного анализа;
- проблемно-хронологический метод;
- сравнительно-исторический метод, предполагающий анализ генеалогического субстрата мемуаристики в зависимости от общих исторических процессов.
Источниковая база исследования. Изучение генеалогического субстрата в эмигрантской мемуаристике 1920-х – 1950-х гг. проводилось на основании анализа обширной совокупности источников. В соответствии с заявленной темой основным их видом являлись воспоминания 1920-х – 1950-х гг., как опубликованные, так и остающиеся в рукописях.
Были использованы неопубликованные тексты мемуаров Л.М. Савелова, В.Н. Смольянинова, князя И.А. Куракина, княгини Н.П. Грузинской, ранее находившиеся в Русском заграничном историческом архиве в Праге, а после Второй мировой войны вывезенные в СССР и ныне хранящиеся в Государственном архиве Российской Федерации[15].
Значительная часть эмигрантских мемуаров была напечатана в виде самостоятельных изданий или в различных периодических изданиях (журналах «Новик», «Военно-исторический вестник», «Новый журнал», газетах «Возрождение», «Русская мысль», «Новое русское слово» и др.).
В современной исторической науке проявляется большой интерес к истории эмиграции, активно публикуются архивные источники, переиздаются тексты, которые печатались за рубежом. Это в полной мере относится и к мемуарному наследию. За последние 20 лет многие из написанных в 1920-е – 1950-е гг. воспоминаний эмигрантов изданы в России. Эти тексты значительно расширили совокупность источников о русской диаспоре. В некоторых из них содержится значительная генеалогическая информация, в частности – в мемуарах Н.А. Бердяева, М.П. Бок (рожденной Столыпиной), П.А. Бурышкина, барона Н.Е. Врангеля и др.[16]. Были также переизданы периодические эмигрантские издания, в которые оказались воспоминания со значительным генеалогическим субстратом[17].
В оборот современной науки введены воспоминания эмигрантов, в основе которых – архивные тексты. Для изучения генеалогии среди них особый интерес представляет фрагмент мемуаров известного историка дворянства и генеалога, основателя Историко-родословного общества в Москве Л.М. Савелова (1868 – 1947)[18].
Социальный и профессиональный состав авторов изученных в настоящей диссертации воспоминаний достаточно широк. Среди них были члены императорской фамилии (Гавриил Константинович, Вера Константиновна), представители аристократии (князь С.М. Волконский, князь С.Е. Трубецкой), древнего дворянства (Б.А. Татищев, В.Н. Челищев) и купечества (П.А. Бурышкин), крупные чиновники (министр А.Н. Наумов, сенатор В.Н. Смольянинов), известные политические деятели (В.А. Маклаков, П.Н. Милюков), ученые (Н.С. Арсеньев, Н.А. Бердяев, Л.М. Савелов), военные (П.Н. Шатилов), творческая интеллигенция (М.Ф. Кшесинская, М.А. Осоргин). Такой широкий состав свидетельствует о репрезентативности использованных источников, которые дают представление о бытовании генеалогической культуры в различных слоях и группах российской эмиграции.
Всего для подготовки диссертационного исследования было привлечено около 80 воспоминаний. Они позволяют составить полное представление о всех аспектах отражения генеалогической информации в эмигрантской мемуаристике 1920-х – 1950-х гг., а также о ее источниковедческих особенностях, т.е. в полной мере разрешить поставленные задачи.
Научная новизна исследования. В настоящей диссертации впервые был выполнен комплексный анализ генеалогического субстрата в эмигрантской мемуаристики 1920-1950-х гг., никогда ранее не являвшийся предметом изучения. Эта проблема не нашла отражения в историографии, а информационный потенциал подобных источников для родословных изысканий недооценивался, их информация использовалась недостаточно. В настоящем исследовании устанавливается структурный состав родословных сведений, оценивается их методическое и терминологическое своеобразие. Впервые проведена всесторонняя внешняя и внутренняя критика данного субстрата в контексте развития мемуаристики, с одной стороны, и генеалогии – с другой.
Исследование обладает методической новизной, поскольку выделенные аспекты анализа и структура генеалогической информации в мемуаристике может быть использована для изучения аналогичных источников, относящихся к другим периодам или странам.
Практическая значимость исследования. Диссертационное исследование восполняет пробел, существовавший в отечественной генеалогии. Его эмпирический материал и выводы могут быть использованы в обобщающих трудах по истории дворянства, русской эмиграции и культуры, в работах по источниковедению, в генеалогических и краеведческих исследованиях, а также при разработке соответствующих лекционных курсов и проведения семинарских занятий в высших учебных заведениях.
Положения, выносимые на защиту:
- Эмигрантская мемуаристика 1920-х – 1950-х гг. является важным источником для родословных исследований, изучения семейно-родовой культуры русского общества.
- Модель генеалогической информации, методические приемы ее изложения и терминология в воспоминаниях эмигрантов соответствует традиции, бытовавшей во второй половине XIX – начале XX вв.
- Приоритетное внимание мемуаристов-эмигрантов было сосредоточено на происхождении родов, связях с древними, титулованными семьями или с известными лицами, на матримониальных взаимоотношениях.
- Генеалогическая терминология эмигрантской мемуаристики была многообразной, часто полисемантичной, описательной и в ней преобладали термины, отражавшие восходящее родство.
- Основной единицей генеалогического описания мемуаристов-эмигрантов являлась семья (три поколения рода с ближайшими боковыми родственниками и свойственниками, жившие на рубеже XIX – XX вв.).
- Достоверность генеалогических сведений в эмигрантской мемуаристике различна и определяется родственным положением описываемых лиц к автору; наиболее точны и полны сведения о семье мемуариста, о других родственниках, предках и знакомых – фрагментарны и иногда мифологичны.
- Воспоминания эмигрантов обладают скрытым потенциалом генеалогической информации, выявление которого требует комплексного, критического, сравнительного анализа, а также сопоставления с другими источниками и литературой.
Апробация работы. Результаты исследования отражены в 3 публикациях. Рукопись обсуждалась на заседании кафедры новейшей истории России Московского государственного областного университета и получила одобрение. Отдельные положения диссертации были доложены на научно-практической конференции в Московском государственном областном университете (2009 г.).
Структура работы. Диссертационная работа состоит из введения, восьми глав, заключения, списка использованных источников и литературы.
Основное содержание работы
Во введении обосновывается актуальность темы и степень ее разработанности; определяются объект и предмет исследования, его хронологические рамки, а также цель и задачи работы, ее методологические основы; обосновывается научная новизна и практическая значимость диссертации; сформулированы положения, выносимые на защиту.
В первой главе «Генеалогический субстрат в эмигрантской мемуаристике: проблемы целеполагания» дается обзор того, какие причины преследовали мемуаристы, включая в тексты сведения генеалогического характера. В условиях эмиграции, оторванности от русской культуры, традиций быта и привычного образа жизни понимание мемуаров как способа трансляции национальной памяти обострялось и приобретало доминантный характер.
Цели, которые преследовали эмигранты, описывая родственные связи, были различны. Одни стремились создать текст, представляющий интерес для собственных потомков. Другими история предков понималась не только как нечто личное, интимное, интересное только для ближайших родственников. Они оценивали значение имеющейся у них информации гораздо шире, рассматривая историю своего рода как неотъемлемую часть общей истории русского дворянства, истории всего Российского государства.
Многие из мемуаристов-эмигрантов принадлежали к дворянскому сословию, отношение к которому в эмигрантской среде было неоднозначным. Часть диаспоры возлагала на дворянство, обладавшее всей полнотой власти в Российской империи, большую долю ответственности за падение монархического строя, за революцию, за Гражданскую войну и, в итоге, за необходимость покинуть Родину. Это провоцировало ответную реакцию со стороны дворян. Для них приобрела актуальность проблема оправдания своего сословия от нападок, как со стороны эмигрантов, так и со стороны советских идеологов. Важным побудительным мотивом обращения мемуаристов-дворян к генеалогическим сюжетам являлось стремление передать потомству информацию о своем сословии, родственных связях, семейной культуре. Часто создание воспоминаний понималось как возможность сохранения обычаев и национальной самоидентификации.
Распространение генеалогического субстрата в эмигрантской мемуаристике 1920-х – 1950-х гг. стимулировалось также специфическими причинами, которые возникли вследствие исторической ситуации при их создании.
Во-первых, для авторов-дворян акцент на генеалогии детерминировался убеждением в том, что дворянские архивы, оставшиеся в СССР, полностью или почти полностью уничтожены большевиками, и в таких условиях любая мелочь, каждое упоминание о родственниках, о происхождении семей приобретало особую ценность и воспринималось как уникальная информация.
Во-вторых, эмигранты предвидели, что вне родины русская диаспора быстро утратит национальную и сословную идентичность, ассимилируется чуждой этно-культурной средой. «Лет через пятьдесят дворянство перестанет существовать как сословие», – прозорливо писал в 1924 г. В.Н. Смольянинов[19]. Подобное обстоятельство также придавало актуальность сохранению и фиксации информации о сословии, в том числе и генеалогической.
Иногда мемуаристы в качестве побудительного мотива создания текста называли просьбы родственников о фиксации прошлой жизни.
Вторая глава «Генеалогическая терминология в эмигрантской мемуаристике» содержит анализ терминов родства, которые использовались в эмигрантской мемуаристике 1920-х – 1950-х гг.
Для каждого мемуариста характерен индивидуальный подбор терминов и понятий родства, а также способ описания генеалогических связей. В воспоминаниях одних эмигрантов терминология родства скудна и примитивна, в мемуарах других можно встретить сложные, почти профессиональные термины. Минимально необходимая для описания генеалогических отношений совокупность понятий (отец, мать, дед, бабка, сын, дочь, брат, сестра) имеется практически во всех текстах, а наличие иных терминов было обусловлено индивидуальностью авторов, их интересом к генеалогическому субстрату и стремлением его зафиксировать.
Некоторые мемуаристы предпочитали описательный способ передачи родства, избегая использования специфических терминов. Например, употребляли выражение «отец деда» вместо «прадед», «брат матери» вместо «дядя», «сын дяди» вместо «двоюродный брат», «муж дочери» вместо «зять», «брат бабушки» вместо «двоюродный дед» и т.п. Более сложная терминология родства присутствовала в мемуарах лиц, связанных с генеалогическим знанием или принадлежавших к семьям с хорошо развитой семейной культурой. В частности, Н.А. Савелова (1859 – 1934) использовала мало употреблявшиеся понятия «двоюродный брат», «зять», «двоюродная племянница»[20]. Вследствие многочисленных браков между дворянскими семьями могли образовываться сложные родственные связи, которые приводили к запутанным терминологическим ситуациям.
Как свидетельствует эмигрантская мемуаристика, в семейной культуре рубежа XIX – XX вв. не были распространены термины «двоюродная бабка» и «двоюродный дед», обозначающие в современной генеалогии сестру бабки или деда или брата этих лиц соответственно. Его не использовал ни один из известных нам мемуаристов-эмигрантов. А.Н. Наумов, например, называл сестер своего деда просто «бабушками»[21].
В мемуарах эмигрантов проявился распространенный в дворянской среде XVIII – XIX вв. билингвизм, т.е. общение одновременно на русском и иностранном, чаще всего французском языке, в том числе и в сфере именования родственников.
В некоторых мемуарах одно понятие родства могло использоваться в различных значениях. В воспоминаниях князя С.Е. Трубецкого слово «прадед» употреблялось для обозначения действительно, таким образом, доводившимся автору князя П.И. Трубецкого[22] и для наименования так всех давно живших представителей рода.
Авторы воспоминаний были сосредоточены преимущественно на описании восходящего родства, поэтому редко использовали термины, используемые для обозначения категорий нисходящих генеалогических связей.
Мемуаристы последовательно различали родственников и свойственников. При описании свойственных связей общепринятая лексическая традиция отсутствовала. Некоторые мемуаристы употребляли для обозначения девичьих фамилий своих родственниц и жен знакомых термин «рожденная», некоторые «урожденная».
В эмигрантской мемуаристике отразилась неустойчивость генеалогической терминологии России на рубеже XIX – XX вв. Многие авторы не вполне различали основные понятия родства, не знали точных терминологических обозначений для сложных генеалогических ситуаций.
В третьей главе «Методические проблемы изучения генеалогического субстрата в эмигрантской мемуаристике» раскрываются методические аспекты трансляции родословной информации в контексте требований современной генеалогии.
Прежде всего, следует выделять генеалогический субстрат из общего объема информации мемуаров, в частности различать собственно родовые и биографические данные. При изучении родового субстрата мемуаристики существует определенная методическая тонкость. Кроме различения генеалогической и биографической информации следует дифференцировать понятие семьи и рода. Различие между ними состоит, прежде всего, в количестве поколений. Семья в классическом понимании генеалогии насчитывает не более трех поколений, а род – не менее четырех, т.е. превышает семью, как минимум, на одно поколение.
В эмигрантской мемуаристике описания семей встречаются значительно чаще, чем описания родов, что обусловлено не только целенаправленным интересом автора к семейным реалиям, но и потребностями изложения.
В воспоминаниях использовались различные способы передачи информации, в том числе родословные таблицы. Наибольшее их число из известных нам эмигрантских воспоминаний использовал Л.М. Савелов[23]. Это было обусловлено большим объемом генеалогической информации, который содержался в его тексте и методической подготовкой автора.
Специфическая форма подачи информации была использована в воспоминаниях действительного члена Русского историко-родословного общества в Нью-Йорке Г.Н. Одинцова[24]. Его текст представляет собой поколенную роспись по прямой восходящей линии родства, охватывающую XVI – XX вв. В ней содержится 12 поколений, и если о ранних повествование состоит из цитат и напоминает в большей степени научную статью, чем мемуары, то в биографических справках, касавшихся второй половины XIX – начала XX в., много бытовых деталей, семейных рассказов, и они могут быть классифицированы как мемуарный источник.
Наряду со специфическими способами трансляции генеалогическая информация может излагаться в виде текста (очерка). Такой способ трансляции нельзя отнести к собственно генеалогическим, но именно в текстовой форме семейная информация воспроизводилась в эмигрантской мемуаристике чаще всего. Как правило, в подобных случаях род описывался в нисходящей последовательности поколений.
Большинство эмигрантов-мемуаристов не имели устойчивых и четких представлений о способах и методах трансляции генеалогической информации, поэтому в большинстве текстов соответствующие данные излагались в текстовой форме и никаким образом не выделялись из остального словесного массива. Однако в воспоминаниях лиц каким-либо образом близких к исторической науке могли использоваться свойственные генеалогии специфические методы передачи сведений.
Четвертая глава «Проблема происхождения родов в эмигрантской мемуаристике» посвящена тому, как мемуаристы описывали свое происхождение и тому, какое значение имело оно для их самоидентификации.
Сведения о происхождении могли выражаться в эмигрантской мемуаристике 1920-х – 1930-х гг. в общем виде (о принадлежности к определенной социальной группе или конкретной региональной корпорации, о древности рода, его испомещении на некоей территории и т.п.) или более конкретно – как биографические данные о родоначальнике. Часто рассказ о происхождении представлял собой изложение семейного предания, иногда зафиксированного в соответствующих родословных документах, иногда – бытовавшего только среди членов семьи. В последнем случае мемуары отражали устную традицию и могли являться уникальным свидетельством, нигде более не закрепленным.
Некоторые мемуаристы-эмигранты проявляли к вопросу о происхождении своего рода повышенное внимание. Оно, как правило, было обусловлено конкретными обстоятельствами семейной истории.
Во-первых, недостоверностью, противоречивостью или фрагментарностью информации о родоначальнике. В связи с этим для автора представлялось важным осмыслить разрозненные факты, собрать их в некий связный рассказ, придать им завершенность, иногда оценить критически, попытавшись выявить рациональное, исторически достоверное начало.
Во-вторых, акцент на проблеме происхождения мог быть связан с трудностями, которые испытывали представители древних дворянских родов при юридическом признании своего сословного положения в конце XVIII – начале XX вв., выражавшемся через внесение в соответствующую часть дворянской родословной книги одной из губерний Российской империи.
В-третьих, акцент на происхождении рода мог быть обусловлен утратой титула или претензиями на пользование им, что в реалиях императорской России в большинстве случаев являлось индикатором принадлежности к аристократическому слою дворянства. К данной группе можно отнести, например, мемуары действительного статского советника С.А. Юрьевича (1876 – 1969)[25].
Мемуаристы-эмигранты упоминали о родовых легендах, но относились к ним не критически и уклонялись от оценки их достоверности. Бывший председатель Московской судебной палаты В.Н. Челищев (1870 – 1952) пересказал, но никак не прокомментировал предание о происхождении своего рода от герцога люнебургского, сына короля Оттона II Брауншевейгского, якобы жившего в XIII в. и приехавшего служить к Александру Невскому[26].
Русское дворянство в этническом отношении было неоднородным и состояло из представителей различных национальностей, что отразилось и в генеалогическом субстрате эмигрантской мемуаристики. Авторы текстов стремились подчеркнуть свои иностранные корни или принадлежность к каким-либо национальным группам, жившим в Российской империи. Это, видимо, также было связано с традицией иметь легенду о родоначальнике - знатном иностранце. Для эмигрантов иностранное происхождение приобретало дополнительный смысл, как бы оправдывая факт пребывания авторов за границей.
Наряду с иностранным происхождением большое значение в генеалогической культуре русского дворянства имела древность рода. Следуя этой традиции, барон Н.Е. Врангель подчеркивал, что о его семье имеются сведения, относящиеся к XII в., но происхождение ее неизвестно и можно говорить лишь о пребывании предков в Швеции[27].
В подавляющем большинстве случаев мемуаристы стремились приукрасить свое происхождение, подчеркнуть древнее и знатное происхождение или, как минимум, добропорядочность и высокие нравственные качества собственной семьи. Проблема происхождения имела для мемуаристов – эмигрантов первостепенное значение. Те из них, кто стремился к трансляции генеалогической информации, обязательно сообщали некий объем информации о социальном и этническом положении своего родоначальника, стремились локализовать его во временном отношении.
Интерес к проблеме происхождения проявлялся в источниках независимо от принадлежности автора к социальной группе. О нем писали выходцы из дворянской и купеческой среды, а также из интеллигенции. Присутствие этой информации в тексте определялось не столько социальными факторами, сколько культурно-генеалогической ситуацией в конкретной семье, наличием у автора соответствующих данных.
В пятой главе «Отображение родственных связей в эмигрантской мемуаристике» выявляются типы и разновидности родственных связей, о которых сообщали эмигранты. Как правило, сначала в эмигрантской мемуаристике описывались семьи со стороны отца, затем – предки и родственники по материнской линии. Однако встречалась и противоположная последовательность изложения восходящего родства.
В некоторых воспоминаниях присутствовала сложная, дискретная последовательность описания родства. Графиня М.Н. Толстая сначала охарактеризовала семью бабки (матери отца), затем – отца, и только в конце сообщила сведения о роде матери[28].
В горизонтальном отношении генеалогическая информация мемуаров была ограничена, как правило, двоюродными братьями и сестрами. Причем особенных различий, по отцу они или по матери, не делалось. Гораздо реже в текстах излагались сведения о троюродных братьях и сестрах и совсем редко – о более отдаленных родственниках.
Многие мемуаристы последовательно раскрывали состав, генеалогическую структуру и биографии родственных семей, переходя последовательно от одной к другой в зависимости от того, в какой степени родства они находились.
В модели генеалогической культуры, отраженной в эмигрантской мемуаристике, немаловажное место занимали родственные связи со знатными, известными, титулованными семьями. Такое родство воспринималось как фактор социального престижа, а в научном отношении оно часто позволяет объяснить карьерные перемещения и служебные назначения авторов и их ближайшего окружения. Имела также большое значение родственная связь, даже очень отдаленная и призрачная с владетельными домами и правящими династиями.
Существенную ценность в генеалогическом отношении представляло для мемуаристов родство с государственными деятелями, военачальниками, писателями, учеными и иными лицами, пользовавшимися известностью. Некоторые из мемуаристов стремились также отметить наличие личных контактов с известными людьми, что органически дополняло родственную связь с ними. М.П. Наумов указывал, что его дед, М.М. Наумов, являлся не только родственником, но и другом известных славянофилов и деятелей русской культуры братьев И.С. и К.С. Аксаковых[29]. Мог отмечаться не только факт примечательного родства самого автора, но и его знакомых или соседей. Иногда описывалось родство сразу с несколькими историческими деятелями или с известными лицами по обеим восходящим линиям – отцовской и материнской.
Положение и генеалогические связи по отцовской линии, как правило, имели приоритет перед родством со стороны матери, которое приобретало доминантное значение только в исключительных случаях.
В шестой главе «Матримониальная культура и рождение детей в эмигрантской мемуаристике» исследованы матримониальные связи и логически связанная с ней проблема отношения к детям в контексте родства.
Для мемуаристов-дворян происхождение являлось важным характеризующим признаком конкретного человека, определявшим его мировоззрение, культуру, образование и другие качества. В связи с этим социальный и генеалогический статус часто акцентировался при описании брака и воспринимался многими авторами, как залог счастливой семейной жизни. Мемуаристы фиксировали также факты неравноценных, неудачных браков.
Принадлежность супругов к одинаковым социальным группам, их равенство в генеалогическом и экономическом отношениях имели ценность не только для мемуаристов-дворян, но и для текстов, происходивших из иной социальной среды. Предприниматели гордились принадлежностью к старым и известным торговым родам не меньше, чем дворяне. В.П. Зилоти при описании браков постоянно подчеркивала, что невеста была из купеческого сословия. Это касалось как семей знакомых, так и ее собственных предков (например, брака деда М.З. Третьякова и А.Д. Борисовой)[30].
Итогом описания многочисленных матримониальных связей мог стать вывод мемуаристов о разветвленных связях дворянских родов между собой, о высокой степени генеалогической консолидации русского дворянства. При этом речь шла и о родовом единстве сословия в целом, и об общности в пределах конкретной территории.
В воспоминаниях эмигрантов отмечались запутанные или курьезные степени родственных отношений, которые обычно возникали вследствие заключения браков между лицами, находившимися в различных степенях родства. В результате оказывалось, что один и тот же человек сам себе доводился родственником несколько раз.
С описанием матримониальных связей в мемуарах часто интегрировалась информация о рождении детей. В дворянской семье особое значение придавали появлению на свет сыновей, которые воспринимались как продолжатели рода. Наличие нескольких дочерей при отсутствии потомства мужского рода считалось семейным несчастьем или могло служить поводом для шуток. Независимо от сословной принадлежности все мемуаристы относились положительно к большому количеству детей. Они воспринимали многочисленность потомства как гарантию продолжения рода.
При описании потомства мемуаристы всегда четко отделяли детей от разных браков. Отношение к единокровным и единоутробным братьям и сестрам было у авторов различным. Некоторые из них не делали никаких отличий, подробно описывая судьбы и родственные связи этих людей, другие просто игнорировали.
Описание матримониальных связей в эмигрантской мемуаристике носит ясно выраженный оценочный характер. Авторы воспоминаний не просто фиксировали наличие матримониальных связей между родами, но практически всегда стремились подчеркнуть их позитивное или негативное влияние на ситуацию в своей семье.
В седьмой главе «Генеалогическая информация в эмигрантской мемуаристике: проблемы интенсивности» изучаются источники, в которых содержаться наиболее обстоятельное и последовательное изложение генеалогической информации.
Повышенное внимание к родословной информации может быть обусловлено видовым своеобразием источника, социальными взглядами, происхождением или профессиональными интересами автора, поставленной им конкретной задачей. Кроме того, наличие значительного количества генеалогических фактов детерминировалось хронологией повествования.
Социальный состав мемуаристов, которые оставили наиболее подробные и обстоятельные заметки по генеалогии или же проявили целенаправленный интерес к родословным сведениям, был неоднородным. Преобладали дворяне, причем в большинстве происходившие из древних поместных родов, преимущественно те, кого до 1917 г. причисляли к средним слоям дворянства. Наряду с дворянами в эмигрантской мемуаристике проявился четкий интерес к генеалогии со стороны купечества и духовенства. Имелись также авторы из крестьянской среды, которые стремились последовательно сообщать сведения о своей семье. Небольшую долю среди авторов составляли также лица, принадлежавшие к неродовитой интеллигенции, преимущественно связанные с творческими профессиями.
В видовом отношении из источников с постоянным генеалогическим субстратом следует отметить некрологи. Родословные сведения могли помещаться в тех из них, которые фактически представляли собой мемуарные очерки о покойных.
В тематическом отношении следует также выделить группу мемуаров, связанных с литературными сюжетами. Генеалогическая информация содержится в мемуарах И.А. Бунина, М.А. Осоргина (Ильина), В.В. Набокова, Н.А. Бердяева, З.Н. Гиппиус[31]. Часто она излагалась в беллетризированном виде, степень ее точности и достоверности сильно различалась.
По разнообразию, обширности и своеобразному пониманию роли и места генеалогической информации в структуре знания о прошлом в пространстве эмигрантской мемуаристики выделяются воспоминания лиц, интересовавшихся генеалогией. Многие из этих авторов имели дореволюционный опыт соответствующих исследований, а в эмиграции участвовали в деятельности дворянских организаций США и Франции, генеалогических обществ (в частности Русского историко-родословного общества в Нью-Йорке, созданного в 1937 г.), а также в издании историко-генеалогического журнала «Новик». К данной группе относятся тексты С.А. Юрьевича, К.Д. Бендерова, О. В. Епанчиной, А.В. Муравьева, Н.А. Савеловой, но особенно выделяются мемуары Л.М. Савелова и В.Н. Смольянинова.
Интенсивность родословных сведений в эмигрантской мемуаристике имела не только видовые и авторские, но и хронологические особенности. Временные границы родословного субстрата в подавляющем большинстве текстов ограничивались второй половиной XIX – началом XX вв., т.е. периодом, непосредственно доступным для наблюдения мемуаристам или их родителям. Хронологические границы генеалогического субстрата эмигрантской мемуаристики ограничивались четырьмя поколениями (тремя в восходящем и одним – в нисходящем отношении от автора).
В числе факторов, способствовавших повышению объема генеалогического субстрата в источнике, следует отнести наличие у автора известных предков, его принадлежность к старшему поколению семьи, стремление изменить традиционный генеалогический статус рода, долголетие родственников. Фактором, который способствовал неосведомленности в родовой истории, следует считать раннюю смерть представителей восходящих поколений, которая влекла культурно-информационный генерационный разрыв.
В восьмой главе «Генеалогическая информация в эмигрантской мемуаристике: проблемы достоверности и новизны информации» изучаются основополагающие проблемы внутренней критики генеалогического субстрата эмигрантской мемуаристики: его достоверность и новизна в контексте имеющегося фонда родословной информации.
Сведения по генеалогии изначально устремлены в далекое прошлое, поскольку модель изложения родословных, требующая, как минимум известий о происхождении семьи, предопределяет воспроизведение таких данных, непосредственным свидетелем которых мемуарист быть не мог. Это обстоятельство означает, что степень достоверности генеалогического субстрата мемуаристики в большей степени, чем весь остальной текст источника, зависит от тех письменных и устных свидетельств, которые использовал автор, устанавливает прямую зависимость между содержанием родословного компонента и доступной литературой и архивными материалами. В эмиграции ситуация с источниками оказалась тяжелой, архивные материалы были для мемуаристов недоступны, а возможность пользоваться опубликованными источниками была крайне ограниченной. В воспоминаниях нередко отмечался факт невозможности проверить, дополнить или уточнить сообщаемые сведения.
Небольшое количество эмигрантов использовали материалы дворянских собраний для описания родственных связей в эмигрантской мемуаристике, но это было большой редкостью. Гораздо чаще использовались документы из личных архивов, как правило, также крайне немногочисленные и случайно уцелевшие.
Наряду с источниками при создании мемуаров могла использоваться научная литература как дореволюционная, так и вышедшая уже в эмиграции. В.Н. Смольянинов, в частности, при описании происхождении своего рода привлекал генеалогический справочник П.В. Долгорукова, сочинение профессора Н.М. Коркунова по русскому государственному праву и труд Л.М. Савелова о древнем русском дворянстве[32].
Источниками генеалогических сведений для мемуаристов-эмигрантов часто была устная информация, полученная от родственников, в том числе старшего поколения. В эмигрантской мемуаристике сведения, полученные от родственников, приобрели большее источниковедческое значение, чем в начале XX в. Это расширяло информационный потенциал текстов, способствовало появлению в них психологических характеристик, интересных бытовых деталей, но, с другой стороны, учитывая существенный временной разрыв между событиями и их фиксацией, а также невозможность мемуаристов проверить данные по письменным источникам, указанное обстоятельство требует большого критического отношения к достоверности сообщаемых фактов.
Комплексному, критическому анализу следует подвергать любые сведения о семье, содержащиеся в воспоминаниях, поскольку в каждом из тематических блоков генеалогического субстрата могут содержаться фактические ошибки и неверные интерпретации. Они могли быть допущены ненамеренно, вследствие ошибок памяти, укоренившихся в семье преданий или недостаточной осведомленности автора в исторической реальности описываемых событий.
В системе семейных ценностей русской эмиграции большое место занимали проблемы происхождения рода и связи с известными деятелями, то достоверность именно этих сюжетов могла быть сниженной по сравнению с иной генеалогической информацией, например, с описанием семьи мемуариста.
Требуют серьезной критической проверки также распространенные в воспоминаниях эмигрантов данные об иностранном происхождении семей. Казалось бы, обстоятельные и относящиеся к сравнительно недавнему прошлому (рубеж XVIII – XIX вв.) сведения, которые сообщал о своем предке Ф.П. Герарди П.Н. Шатилов,[33] должны обладать высокой степенью достоверности, но на самом деле в начальной части они не выдерживают критического источниковедческого анализа.
Несмотря на приведенные примеры, информация мемуаристов о происхождении семей не всегда была недостоверной, даже когда относилась к довольно раннему периоду. Некоторая ее часть вполне соответствует историческим реалиям и подтверждается источниками.
С проблемой выяснения достоверности мемуарной информации тесно связана степень новизны сообщаемых данных, что определяет использование данного вида источников для генеалогических исследований. Наибольший информационный эффект от использования эмигрантской мемуаристики для реконструкции родословных достигается при комплексном использовании этих источников вместе с информацией из генеалогических справочников и архивных материалов. Взаимно дополняя друг друга, они помогают достичь значительной степени полноты и достоверности представлений о родственных связях.
В заключении подведены итоги исследования.
Распространение и степень интенсивности генеалогического субстрата в эмигрантской мемуаристике была различной и определялась совокупностью субъективных факторов, прямо зависела от личности автора и тех задач, которые он перед собой ставил. Акцент на родословной тематике определялся не социальной принадлежностью, а наличием у мемуаристов опыта родословных исследований или принадлежностью к семьям с особенно развитой генеалогической культурой.
Родословные сюжеты понимались в эмигрантской мемуаристике 1920-х – 1950-х гг. как неотъемлемая часть семейной русской культуры, как часть национальной культуры в целом. Эмигрантская среда оказывала влияние на трактовку некоторых генеалогических сюжетов. В частности, мемуаристы 1920-х – 1950-х гг. стали делать акцент на родстве с иностранными семьями, которые обретали особый прагматический смысл как некое оправдание пребывания в той или иной стране. Основной единицей генеалогического описания мемуаристов-эмигрантов являлась не род, а семья, т.е. три поколения рода с ближайшими боковыми родственниками и свойственниками, жившие на рубеже XIX – XX вв. Достоверность генеалогической информации в мемуарах была различной и зависела от близости конкретных описываемых лиц к автору.
Воспоминания эмигрантов, созданные в 1920-е – 1950-е гг., являются ценным источником по генеалогии российского общества второй половины XIX – начала XX вв. Они содержат значительный объем конкретной информации о семьях различного социального положения и о национальной родовой культуре, ее традициях и ценностях. В генеалогическом субстрате эмигрантской мемуаристики отразилась основополагающая идентифицирующая характеристика менталитета эпохи, определявшая положение человека относительно прошлого и настоящего, а также его место в сложной системе личностных взаимосвязей.
Основные положения диссертации
отражены в следующих публикациях:
- Новые источники по истории Тотлебенов // Вестник Московского государственного областного университета. Серия «История и политические науки». 2007. № 2. С. 114 – 118. (входит в перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий ВАК)
- Генеалогическая терминология в эмигрантской мемуаристике // Вестник Московского государственного областного университета. Серия «История и политические науки». 2009. № 3. С. 73 – 78. (входит в перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий ВАК)
- Семейный архив Тотлебенов // Армагеддон. Кн. 13. М., 2003. С. 88 – 94.
Общий объём публикаций по теме диссертации – 1,8 п.л.
[1] Гаретто Э. Мемуары и тема памяти в литературе русского Зарубежья // Блоковский сборник. Т. 13. Тарту, 1996. С. 101.
[2] Минц С.С. Об особенностях эволюции источников мемуарного характера (к постановке проблемы) // История СССР. 1979. № 6; Тартаковский А.Г. 1812 год и русская мемуаристика. М., 1980; Он же. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX в. М., 1997.
[3] Василевский И.М. Белые мемуары. Пг., 1923; Он же. Генерал Деникин и его мемуары. Берлин, 1924; Он же. Что они пишут (мемуары бывших людей). М., 1925.
[4] Россия и российская эмиграция в воспоминаниях и дневниках: Аннотированный указатель книжных, журнальных и газетных публикаций, изданных за рубежом в 1917 – 1991 гг. М., 2003 – 2006. Т. 1 – 4.
[5] Наумов О.Н. Воспоминания В.Н. Смольянинова как источник по истории русской книжной торговли в Югославии в 1920-е гг. // Букинистическая торговля и история книги. Вып. 7. М., 1998. С. 100 – 108; Попов А.В. Мемуары митрополита Евлогия как источник по истории российского православного зарубежья // Вестник архивиста. 2006. № 2/3. С. 157 – 175.
[6] Баринова Е.П. Воспоминания А.Н. Наумова как исторический источник // Самарский земский сборник. 2005. № 4. С. 91 – 96.
[7] Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. М., 1990. С. 3 – 4.
[8] Зилоти В.П. В доме Третьякова. Нью-Йорк, 1954. С. 7.
[9] Врангель Н.Е. Воспоминания: От крепостного права до большевиков. М., 2003. С. 16.
[10] Савелов Л.М. Лекции по русской генеалогии. М., 1994. Ч. 1 – 2; Наумов О.Н. Генеалогия. М., 2007. Ч. 1; Петрова О.В. Генеалогия и поиск документов личного происхождения XIX – XX в. // Советские архивы. 1973. № 2. С. 33 – 38.
[11] Богатырев С.Н. Историко-генеалогический журнал «Новик» в 1934 – 1963 гг. // Историческая генеалогия. 1993. № 2. С. 87 – 113; Наумов О.Н. Журнал «Новик» и развитие русской генеалогии в эмиграции (1930 – 1950-е годы) // Отечественные архивы. 1994. № 6. С. 7 – 16; Он же. Л.М. Савелов и Историко-родословное общество в Москве // Историческая генеалогия. 1994. № 4. С. 4 – 12; Он же. Николай Петрович Чулков и отечественная историческая наука // Проблемы источниковедения. Вып. 1 (12). М., 2006. С. 444 – 468.
[12] Акиньшин А.Н., Ласунский О.Г. Воронежское дворянство в лицах и судьбах. Воронеж, 1994; Плетнев В.А. О фамильном архиве тверских дворян Милюковых. Тверь, 1889; Наумов О.Н. Воронежская ветвь рода Ржевских // Из истории Воронежского края. Вып. 8. Воронеж, 2000. С. 78 – 85; Думин С.В. Князья Юрьевичи // Летопись Историко-родословного общества в Москве. 2004. Вып. 8/9. С. 50 – 59; Шуринов А.С. Служилые Шуриновы. М., 2007 и др.
[13] Долгоруков П.В. Российская родословная книга. СПб., 1854. Ч. 1; Петров П.Н. История родов русского дворянства. СПб., 1886 – 1887. Т. 1 – 2; Руммель В.В., Голубцов В.В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. СПб., 1886 – 1887. Т. 1 – 2; Ferrand J. Les familles princieres de l'ancien Empire de Russie. 2 ed. Paris, 1997. V. 1.
[14] Гудков А.А. Генеалогический субстрат в русском усадьбоведении XX века // Летопись Историко-родословного общества в Москве. 2005. Вып. 10/11. С. 161 – 168; Он же. Отечественное усадьбоведение XX века: опыт историографии: Автореф. дис. … к. и. н. М., 2006.
[15] Государственный архив Российской Федерации (далее ГА РФ). Ф. 5881. Оп. 1. Д. 97; Оп. 2. Д. 318, 411, 649 – 652; Ф. 6091. Д. 1а.
[16] Бердяев Н.А. Самопознание. Опыт философской автобиографии. М., 1991; Бок М.П. Воспоминания о моем отце П.А. Столыпине. М., 1992; Бурышкин П.А. Москва купеческая. М., 1991; Врангель Н.Е. Указ. соч.
[17] Савелов Л.М. Графиня Прасковья Сергеевна Уварова: Из личных воспоминаний // Новик. 1940. Вып. 4. С. 32 – 37 (переизд. 1993 г.); Юрьевич С.А. Воспоминания детства // Там же. С. 44 – 49.
[18] Савелов Л.М. Воспоминания. Воронеж, 1997.
[19] ГА РФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 649. Л. 35.
[20] Савелова Н.А. Слобода Анастасиевка-Денисова и ее владельцы Денисовы и Егоровы // Новик. 1942. Вып. 1. С. 5, 6, 14.
[21] Наумов А.Н. Из уцелевших воспоминаний. Кн. 1. Нью-Йорк, 1954. С. 2.
[22] Трубецкой С.Е. Минувшее // Россия воспрянет. М., 1996. С. 130.
[23] ГА РФ. Ф. 6091. Д. 1а; Савелов Л.М. Указ. соч.
[24] Одинцов Г.Н. Николай Александрович Одинцов, его предки и семья // Новик. 1947. С. 28 – 52.
[25] Юрьевич С.А. Указ. соч.
[26] Из воспоминаний В.Н. Челищева // Новый журнал. 1988. № 170. С. 230.
[27] Врангель Н.Е. Указ. соч. С. 20.
[28] Толстая М.Н. Воспоминания // Русское возрождение. 1983. № 22. С. 113 – 127.
[29] Наумов М.П. Невозвратное // Новое русское слово. 1970. 20 марта. № 21829. С. 4.
[30] Зилоти В.П. Указ. соч. С. 41, 43 и др.
[31] Бердяев Н.А. Указ. соч.; Осоргин М.А. Сивцев Вражек. М., 1990; Набоков В.Д. Собрание сочинений. Т. 5. СПб., 2000; Бунин И.А. Окаянные дни; Воспоминания. М., 1990; Гиппиус З.Н. Дмитрий Мережковский (1866 – 1941): Воспоминания. Париж, 1951.
[32] ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 652. Л. 11 – 22.
[33] Шатилов П.Н. Семейная хроника // Военно-исторический вестник. 1955. № 25. С. 30.
