WWW.DISUS.RU

БЕСПЛАТНАЯ НАУЧНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

 

Мир английского манора (на материалах земельных описей графств ланкашир и уилтшир второй половины xvi – первой трети xvii вв.)

На правах рукописи

Винокурова Марина Владимировна

Мир английского манора

(на материалах земельных описей графств Ланкашир и Уилтшир второй половины XVI – первой трети XVII вв.)

специальность 07.00.03 – всеобщая история

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

Москва – 2003

Работа выполнена в Отделе Западноевропейского Средневековья

и раннего Нового времени Института всеобщей истории

Российской Академии наук

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук М.П. Айзенштат

доктор исторических наук А.Г. Глебов

доктор исторических наук Г.И. Зверева

Ведущая организация – Московский государственный университет им.

М.В. Ломоносова

Защита состоится “ “ ____________ 2003 г. в ___ часов

на заседании Диссертационного совета Д002.249.01 при

Институте всеобщей истории РАН

по адресу: 119334, г. Москва, Ленинский проспект, д.32-а

С диссертацией можно ознакомиться в научном кабинете

Института всеобщей истории РАН

Автореферат разослан “ “ _____________ 2003 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета

кандидат исторических наук А.П.Черных

Общая характеристика работы

Диссертация посвящена исследованию манориального строя Северо-Западной и Юго-Западной Англии второй половины XVI – первой трети XVII вв. и сравнительному анализу аграрного развития этих регионов. В ней предпринимается попытка показать социально-экономическую и правовую специфику английского манора (поместья) как хозяйственной и политико-юридической организации, присущей английской деревне периода Средневековья и раннего Нового времени.

Актуальность исследования.

Исследование социально-экономического развития стран Западной Европы в период их перехода от Средневековья к новому, буржуазному, строю представляет особую научную и методологическую важность, поскольку дает основание для предметного рассмотрения экономических изменений в обществе на стыке эпох. В их число в указанный период, несомненно, входили и изменения в аграрных структурах.

Наиболее динамичным и бурным было аграрное развитие Англии XVI-XVII вв. Общеисторические закономерности перехода европейского средневекового общества к буржуазному строю ярко проявились в экономической (и особенно аграрной) истории именно этой страны, раньше других вступившей на путь капиталистического развития. Начавшаяся в ней в XVI в. экспроприация крестьянства явилась главным движущим рычагом процесса так называемого первоначального накопления капитала. В борьбу за землю на стороне дворянства вмешалась английская буржуазия, поскольку земля в то время все еще была объектом наиболее прибыльного вложения капитала и во многом – основой социального престижа. То обстоятельство, что «ломка» средневекового способа производства, ввиду исторически сложившейся, весьма стойкой, ориентации Англии на европейский рынок шерсти, началась в этой стране раньше в земледелии, чем в промышленности, и происходила в этой сфере наиболее интенсивно, предопределив в том числе локализацию именно в деревне (а не в городе) рассеянной шерстяной мануфактуры, придало особую остроту аграрному вопросу в канун и в ходе революции середины XVII в. Содержание этого социального конфликта поэтому может быть исследовано во многом путем изучения особенностей аграрной революции в Англии и особенно – проблемы копигольда в ней. Ведь от того, могли ли быть превращены крестьянские держания на воле лорда в свободную собственность на общем праве (фригольд) в ходе революции, зависели судьбы английского крестьянства в целом. С помощью изучения аграрного строя Англии в указанное время можно также в известной степени исследовать генезис и течение всего процесса экспроприации английского крестьянства, заключительный «аккорд» которого датируется концом XVIII- началом XIX в. – и в этом процессе увидеть одну из предпосылок промышленного переворота XVIII столетия.

Однако актуальность исследования этим не исчерпывается. В нем предпринимается попытка, на основании анализа целого комплекса источников по аграрной истории, показать социально-экономическую и правовую специфику английского манора как хозяйственной и политико-юридической организации, присущей английской деревне периода Средневековья и раннего Нового времени. Проведенное исследование позволяет не только теоретически определить сущностные черты манора, но и представить его как реальный и динамичный мир повседневности – недаром данная работа носит название «Мир английского манора». Эта необходимость соединения макро- и микроисторического подходов к изучению такого сложного социального явления как английский манор, тем более манор раннего Нового времени в его переходном состоянии, в нашей историографии давно назрела. Между тем этот феномен аграрного строя Англии до сих пор интерпретировался в ней лишь в качестве особой формы для реализации феодальной ренты.

Актуальность исследования определяется еще и необходимостью привлечь внимание научной общественности к той ситуации, которая складывается в нашей историографии в отношении изучения аграрной истории Англии в целом. Дело в том, что все мы, к сожалению, становимся ныне свидетелями утраты научного интереса к этой проблематике, некогда составлявшей предмет гордости отечественной медиевистики и являвшейся исследовательским полем для возникновения и развития в нашей стране плодотворной научной традиции. Зарождение этой традиции было связано с именами таких выдающихся ученых как П.Г. Виноградов, М.М. Ковалевский, А.Н. Савин, Д.М. Петрушевский, а ее дальнейшее творческое развитие представлено в работах Е.А. Косминского, С.И. Архангельского, В.Ф. Семенова, В.М. Лавровского, М.А. Барга, К.Д. Авдеевой. Чрезвычайно важным представляется дальнейшее развитие этой традиции, сохранение преемственности в области изучения социально-экономической истории Англии. Усилия отдельных исследователей в сфере аграрной истории явно не равносильны тем огромным задачам, которые встают перед отечественной историографией в указанной области.



Степень изученности проблемы.

В частности, все более актуальной становится задача обработки массовых источников по аграрной истории Англии (манориальных описей, протоколов курий, сводов обычаев) по отдельным ее регионам и локальным зонам. Дело в том, что в отечественной историографии наилучшим образом исследованы центральные и восточные регионы Англии периода аграрной революции, в то время как периферийные, «маргинальные» ее зоны долге время оставались и на периферии внимания историков. В трудах А.Н. Савина[1], С.И. Архангельского[2], В.Ф. Семенова[3], В.М. Лавровского[4], М.А. Барга[5], освещающих, преимущественно в связи с проблемой копигольда и его исторической судьбы, основные этапы аграрной революции в Англии XVI-конца XVIII вв. и народные восстания указанного периода, манор раннего Нового времени рассмотрен в основном на материале источников, относящихся к наиболее «продвинутым» в отношении буржуазного развития графствам Востока, Юго-Востока и Центра Англии. Другие регионы страны, ввиду недоступности ряда материалов, оказывались вне поля зрения исследователей. Таким образом, картина жизни английского крестьянства эпохи раннего Нового времени долгое время оказывалась «урезанной», исследованной далеко не полностью, прежде всего с точки зрения ее локальной специфики. К этому следует добавить еще и тот факт, что до недавнего времени в нашей историографии в основном исследовались такие классические сюжеты аграрной истории как структура манора, виды рент и их эволюция, дифференциация держателей по земельной площади и пр. Между тем несомненный интерес, как уже подчеркивалось, представляют и картины внутренней жизни английского манора, связанные с крестьянской повседневностью.

Что касается развития локального и регионального подходов к социально-экономической (и, в частности, аграрной) истории в англоязычной историографии, то развитию локально-исторических исследований в ней в значительной мере дала стимул известная дискуссия по поводу джентри 40-50 гг. XX в. И если эти исследования вначале были сосредоточены в основном лишь на проверке (на конкретном материале отдельных маноров, групп маноров или графств) тезисов о «возвышении» или «упадке» нового дворянства[6], то в дальнейшем в английской историографии возникло стремление к комплексному анализу английского провинциального общества, выраженное, в частности, в концепции «локальной автономии» А. Эверитта, появившейся в 60-е годы ХХ столетия.[7] В результате исследования социальной структуры ряда графств Англии, и в особенности «провинциального общества» Кента, состоявшего, как и в других регионах страны, почти исключительно из представителей «местного» нового дворянства, А.Эверитт пришел к выводу о значительной автономности этих обществ, основанной прежде всего, по его мнению, на обладании собственной, автономной, иерархической структурой, опережающей подчас в своей динамике развитие общенациональных структур.[8]

Концепция «локальной автономии» в 70-е годы была развита в трудах последователей А. Эверитта, таких как Р. Хауэл, А.Рутс, А. Джонсон, А. Хассел-Смит, Р.Дор и др. - на источниках, относящихся к различным графствам и городам Англии.[9] Одним из важнейших выводов, содержащихся в этих работах, можно считать вывод о нежелании большей части местного джентри быть вовлеченными в политический конфликт национального масштаба, разгоравшийся в стране в середине XVII в. – очевидно, входить в состав местной замкнутой элиты и соблюдать ее интересы, связанные прежде всего со спецификой социально-экономического развития локальных центров Англии, было несравненно более безопасно, а главное – более выгодно по сравнению с незавидной перспективой быть втянутыми в перипетии гражданских войн и парламентских конфликтов. Темпы формирования национального самосознания в среде провинциального нового дворянства явно уступали темпам развития самосознания «локального уровня», основанного, возможно, не в последнюю очередь на стремлении путем воздержания от участия в масштабных политических и военных конфликтах сберечь свои доходы.

Однако концепция «локальной автономии» подверглась некоторым коррективам в исследовании П. Кларка,[10] написанном в середине 70-х гг. с целью внести определенные коррективы в работу А.Эверитта и посвященном развитию английского провинциального общества на протяжении полутора столетий: от Реформации до Революции. П. Кларк придает большее, чем А.Эверитт, значение наличию достаточно тесных, по его мнению, контактов провинциального джентри Кента с функционерами Парламента на местах и в центре – во всяком случае, он подчеркивает процесс формирования в этом графстве перед революцией и во время революции оппозиции короне на всех уровнях местного общества, включая новое дворянство – фактор, который, пожалуй, уже не укладывался в концепцию «локальной автономии», свидетельствуя о достаточно активном вкладе местного джентри в реализацию «общего, национального дела» революции, пусть и на локальном уровне.

Тезис о «провинциализме» английского джентри был существенно видоизменен и Дж.Моррилом, который внес в понимание этого феномена эпохи революции середины XVII в. в Англии существенные коррективы: он пишет, в частности, что самое наличие «провинциализма» все же не исключало интереса нового дворянства к общенациональным политическим и конституционным проблемам; напротив, он как раз и выражался в том, что «эти проблемы принимали локальный колорит и формулировались в локальных контекстах»[11].

Однако при всем стремлении английских коллег к развитию локальных исследований, специфической чертой последних остается преимущественное внимание к новому дворянству Англии и почти полный их отрыв от проблематики вызревания революционного кризиса 40-х гг. XVII в., от проблемы исторических судеб масс крестьян-копигольдеров в канун и в ходе бурных социально-экономических и политических изменений в Англии XVI-XVII вв. В то же время в исследованиях некоторых английских социальных историков последних лет (в том числе и в исследованиях историков-аграрников) выдвигается целый ряд важных проблем, почти не изученных, а подчас - основательно и не поставленных в нашей историографии. Прежде всего, стоит отметить вновь усилившийся в последние десятилетия интерес к внутренним проблемам английского манора как социально-экономического и правового института крестьянского мира.[12]. Не иссякает также исследовательское внимание историков к таким, казалось бы, частным (а на самом деле классическим) сюжетам как «стратегия» манориальной топографии, направленной прежде всего на рациональное размещение хозяйственных и административных строений внутри манора[13]. К подобного рода исследовательским сюжетам можно отнести и такую важную проблему как стратификация сельского общества Англии периода аграрной революции; причем указанный аспект изучается не только на социальном и правовом уровнях (земельные наделы, ренты, судебные тяжбы держателей различных категорий), но в то же время – и на уровне «микроисторическом» (история отдельных семейств и, когда это возможно, отдельных лиц).[14] Кроме того, наблюдается и весьма интересная тенденция, которая проявляет себя в попытках связать конфессиональную историю и историю земельных держаний, нередко также на уровне монографического исследования отдельных семей[15]. Безусловно важным аспектом аграрной и социальной истории Англии в освещении современной англоязычной историографии является также проблема связи между манором и городом (а, скорее, поселением городского типа, обозначаемым в документах манориальной истории термином «borough») раннего Нового времени[16].

Однако в историографии в целом все же недостаточно изучено аграрное развитие отдаленных от Центра и в этом смысле наиболее «маргинальных» регионов страны; регионов, которые к тому же издавна отличались наибольшей традиционностью, малоподвижностью аграрных структур и характеризовались относительно замедленными темпами развития капитализма в ранее Новое время. Такими регионами, в частности, являются Юго-Запад и Северо-Запад Англии[17]. Сведения, которые можно получить путем изучения аграрных распорядков в указанных «локальных зонах» страны, могут дать более адекватное представление о том, как протекал процесс генезиса капитализма в условиях типично феодальных, чем результаты исследования этого процесса в тех областях, где эти условия относительно рано были нарушены развитием товарно-денежных отношений.

Предмет исследования.

В качестве предмета исследования выступает аграрный (манориальный) строй предреволюционной английской деревни и внутренний мир (отношения повседневности) английского манора в северо-западном графстве Ланкашир и юго-западном графстве Уилтшир, отраженные по преимуществу в документах поместной истории двух крупных владельческих комплексов: коронного поместья Рочдейл, состоявшего из 20 маноров общей площадью более 38 тыс. акров и принадлежавшего на момент описи (1626 г.) генеральному атторнею (поверенному) Короны Роберту Хиту и владений графов Пемброков, состоявших из 29 маноров (общей площадью около 35 тыс. акров), два свода описей которых были составлены в 1566-67 и 1631-32 гг.

Цель работы.

Цель работы состояла в выполнении сравнительно-статистического исследования регионального характера (по Северо-Западу и Юго-Западу Англии второй половины XVI – первой трети XVII вв.), дополненного характеристикой английского манора как социально-экономического и правового феномена, с тем, чтобы выявить конкретные особенности и специфические черты процесса экспроприации крестьянства в указанных регионах, отличающие их от классического протекания генезиса капитализма в центральных и восточных частях страны. Цель исследования позволила выделить основные задачи, последующее разрешение которых в диссертации и определило ее новизну:

1.изучить манориальную и держательскую структуру (соотношение юридических типов держаний) указанных владельческих комплексов Ланкашира и Уилтшира;

2.рассмотреть соотношение между сословной принадлежностью держателей и юридическим статусом держаний;

3.выявить преобладающую форму крестьянского держания и его средний размер; исследовать феномен «последнего вилланства», его отличия от держания по обычаю;

4.определить степень дифференциации держателей по земельной площади; степень их материальной и правовой «обеспеченности»;

5.рассмотреть проблему соотношения сумм рентных платежей с площадью держаний различных юридических статусов;

6.определить соотношение сумм рент и дохода с единицы держания различных юридических статусов;

7.выявить соотношение сумм арендных платежей и сумм платежей традиционных держателей (а также держателей на общем праве);

8.дать сословную и экономическую характеристику аренды;

9.показать роль огораживаний и файнов за допуск к держанию в процессе экспроприации крестьянства;

10.исследовать и сравнить между собой свободное держание в указанных регионах; в частности, фригольд «благородный», «городской» и крестьянский; региональную специфику эволюции фригольда, «иллюзорный» и реальный уровни его дифференциации; проблему доходности свободного держания; проблему корреляции доходов и рент с фригольда;

11.исследовать проблему формирования локальных дворянских элит; роль манориальной администрации в этом процессе;

12.изучить сроки традиционных держаний и сроки различных форм аренды;

13.показать роль обычая в жизни английского крестьянства; роль курии и администрации как атрибутов манора;

14.осветить вопрос, связанный с преступлениями и наказаниями в английском маноре;

15.показать «городской» характер ряда английских маноров раннего Нового времени;

16.исследовать проблему имущественных прав женщин в маноре.

Новизна данной работы, как представляется, состоит также в том, что она имеет в своей основе (для северо-западного региона) источники, не использовавшиеся ранее в практике отечественной и англо-американской историографии. Новым является также ракурс анализа указанных источников, включающий, помимо рассмотрения классических аспектов аграрной истории, связанных с землями и рентами, и правовые ее аспекты (в частности, роль манориального обычая), а также – исследование «мира повседневности» английского крестьянства в целом.

Источниковая база исследования.

Основными источниками для работы послужил ряд крупных земельных кадастров, включающих манориальные (поместные) описи и рентали (списки рент держателей). Указанный тип источников является классическим для работ по аграрной истории в отечественной и мировой историографии.

Манориальные описи поместья Рочдейл, входившего в состав северо-западного графства Англии Ланкашир, использованные для подготовки исследования и впервые в историографии введенные в научный оборот,[18] были составлены в 1626 г. Исторически являясь частью королевского домена, земли Рочдейла на момент описи принадлежали генеральному атторнею короны Роберту Хиту, а позднее отошли к семейству Байронов (предкам знаменитого английского поэта). Таким образом, владельческая иерархия Рочдейла включала, как минимум, два слоя номинальных собственников: корону и тех представителей феодальной знати, к которым, как к держателям первой руки от короля, периодически переходили указанные земли. Источники содержат описание четырех приходов восточной части Ланкашира и фиксируют состояние дел в 20 манорах владельческого комплекса Рочдейл. Общая площадь этого массивного земельного комплекса составляла, согласно подсчетам автора исследования, более 38 тысяч акров (включая общинные земли).

Описи поместий графов Пемброков в юго-западном графстве Уилтшир, послужившие основой для исследования указанного региона, были сделаны дважды, с разрывом примерно в 70 лет: в 1566-67 гг.[19] и 1631-32 гг.[20]. Таким образом, путем их сравнения может быть выявлена динамика социально-экономических процессов, имевших место в предреволюционной уилтширской деревне. Описи также необычайно объемны, они содержат описание комплекса земель общей площадью около 35 акров. Первый земельный кадастр содержит описание 12 маноров, второй – 17-ти. Манориальные описи Пемброков частично были использованы для изучения такими известными отечественными историками как С.И. Архангельский и В.Ф. Семенов, а также не менее известными английскими – Р.Г. Тоуни, Э.Керриджем. Однако указанные исследователи использовали их далеко не полностью; никто из них не предпринимал систематического сравнительно-статистического изучения указанных источников по всему комплексу маноров. Такого рода попытка была в свое время предпринята автором настоящего исследования[21]. Однако дело в том, что указанные источники таят в себе практически неисчерпаемые познавательные возможности и позволяют осветить новые вопросы, не затронутые ранее (например, проблемы специфики сроков крестьянских держаний, «последних вилланов» в Англии раннего Нового времени, поселений городского типа в ряду типичных маноров, роли курии как административного и судебного «ядра» манора и т.д.). Да других источников, по-настоящему репрезентативных, по юго-западному региону Англии в отечественной исследовательской традиции попросту и нет. Между тем перспектива сравнения указанного региона, относительно удаленного от Центра, отличающегося собственным, весьма специфичным, типом аграрной эволюции, с другим регионом подобного рода, только расположенным на Северо-Западе, представляется настолько заманчивой с научной точки зрения и важной для развития в нашей историографии исследовательских подходов к локальной истории Англии, что упустить шанс использовать описи Пемброков для работы сравнительно-статистического характера было бы непозволительной роскошью.

Указанные экстенты маноров по Ланкаширу и Уилтширу (компактные массовые источники, пригодные, при условии применения к ним определенной методики, для статистической обработки) дают, во-первых, представление о размерах землевладения и землепользования в Англии – как дворянского, так и крестьянского. Во-вторых, в описях достаточно полно представлена система манориальной администрации. В-третьих, указанные источники дают богатый материал по вопросу о различных типах крестьянских держаний и, следовательно, позволяют изучить вопрос о социально-экономической и юридической дифференциации крестьянства. И, наконец, в них представлен материал, более чем пригодный для исследования рентных отношений (фиксация «обычных» рент, вступных файнов – взносов за допуск к держанию, доходов с единицы держания).

Однако обработка указанных экстентов связана для исследователя с определенными трудностями. Дело в том, что в описях раннего Нового времени проявлялось обусловленное спецификой переходной эпохи противоречие между новыми явлениями в социально-экономической действительности и традиционно средневековыми способами ее отражения в документах манориальной истории. С учетом особенностей источников, для их обработки применялся в качестве основного сравнительно-статистический метод, в качестве вспомогательного – метод семантического анализа, то есть адекватного объективной реальности смыслового толкования источников. Для исследования внутреннего мира английского манора на уровне его повседневности применялись также и методы микроанализа.

Осуществить нужные подсчеты удалось в результате использования следующих принципов сравнительно-статистического исследования регионального характера: 1. территориальные пределы изучаемых регионов должны были совпадать «во времени», то есть относиться к одному и тому же периоду (в нашем случае это вторая половина XVI – первая треть XVII вв.); 2. при сравнении данных земельных кадастров сопоставлялись не только абсолютные величины, но и удельный вес тех или иных показателей; 3. однородность содержания описей послужила основанием для того, чтобы строить их анализ на однотипных, идентичных принципах группировки данных.

В работе использованы также, помимо описей, и документы иного типа. Это, во-первых, протоколы манориальных курий[22], содержание которых дает представление о повседневности английского манора и позволяет осветить такие важные проблемы как состав и принципы работы манориальной администрации, роль курии как судебного и административного «ядра» манора, проблему преступлений и наказаний внутри крестьянской общности, этические нормы и правила, регулировавшие и минимизировавшие «поведенческую анархию» населения поместных комплексов, имущественные права замужних женщин и вдов и многие другие.

Кроме этого, в исследовании использовались и такие редкие документы как своды обычаев поселений городского типа средневековой Англии (borough customs)[23].

Для выявления правового положения основных категорий населения английского манора, были использованы и правовые источники: трактаты знаменитых юристов Англии Т. Литтлтона[24], Э. Кока[25], Д. Нордена[26] Т. Вильсона[27], В. Блэкстона[28]. И, наконец, в научный оборот был введен не использовавшийся ранее для характеристики внутренней жизни манора источник: трактат Флеты (анонимного комментатора Г. Брактона) «Об управлении манором»[29]

.

Апробация материалов исследования.

Диссертация обсуждена на заседании Отдела Западноевропейского Средневековья и раннего Нового времени ИВИ РАН. Основные положения и результаты работы изложены в монографии, научных статьях, главах в коллективных трудах и т.д. общим объемом более 50 п.л. Материалы диссертации также неоднократно представлялись в виде докладов на международных и российских конференциях и коллоквиумах. Кроме того, они были использованы для написания курсов лекций и их чтения в Государственном Университете гуманитарных наук, Воронежском Государственном университете, Казанском Государственном университете, а также в ходе работы летней школы «Как быть медиевистом» (2001 г.), организованной для аспирантов и молодых научных сотрудников российских университетов.

Структура работы.

Работа построена по проблемному принципу. В то же время ее структура характерна для исследований по локальной истории и, следовательно, отражает внутреннюю логику «построения» самих манориальных источников, скомпонованных согласно основным типам земельных держаний. Работа состоит из введения, пяти глав (каждая из которых делится на части-параграфы: от 3 до 7 на главу), заключения, списка источников и литературы. Она включает также 65 таблиц, подготовленных автором на основании статистического анализа источников.

Содержание работы.

Во введении определяются предмет, цель и задачи исследования, а также научная значимость темы.

Глава I «Решенные и нерешенные проблемы английского манора раннего Нового времени» дает представление о состоянии источников поместной истории на примере анализа манориальных описей и ренталей по юго-западному и северо-западному регионам Англии. Показана специфика этих источников в целом, практика их составления в раннее Новое время, особенности терминологии и характер цифрового материала, представленного в них. Обрисованы также и широкие познавательные возможности этих источников (особенно при условии применения к ним специальной методики статистической обработки: как на индивидуально-личностном уровне, так и на уровне целых категорий держателей, а также отдельных маноров и их комплексов). Так, в частности, подчеркивается, что манориальные описи являются весьма надежными и репрезентативными источниками для того, чтобы доскональным образом исследовать манориальную и держательскую структуру поместий, проблемы, связанные с экономической и юридической дифференциацией держателей, рентными отношениями и т.д. В данной главе анализируется также и специфика источников другого рода: протоколов манориальных курий, сводов обычаев, правовых трактатов.

В главе содержится анализ социально-экономической и правовой природы английского манора, а также представлений о нем в отечественной и зарубежной историографии. Автором работы дано определение манора как хозяйственной и политико-правовой организации, присущей английское деревне периода Средневековья и раннего Нового времени и характеризующейся внутренним самоуправлением, осуществляемым лордом, его администрацией и представителями крестьянского мира (через посредство курии) с целью реализации в виде ренты владельческих прав лорда на землю и держательских прав крестьян на их наделы и орудия труда.

В первой главе представлен также анализ достижений отечественной и зарубежной историографии по истории английского манора раннего Нового времени по следующим направлениям: положение «старого» и «нового» дворянства, огораживания, сравнительный анализ рент и файнов за допуск к держанию как фактора экспроприации крестьянства, проблема копигольда и его исторических судеб, соотношение категорий крестьянства, социальная природа нового дворянства, феномен «локальных автономий» и пр. В результате проблемного подхода к изложению основных историографических концепций достаточно отчетливо вырисовываются те важные задачи, которые еще предстоит решить отечественной историографии в области аграрной истории Англии.





В главе 2 «Мир английского манора XVI первой трети XVII вв.: держания на общем праве» удалось выявить специфику свободного держания в Ланкашире и сравнить его с особенностями развития фригольда в Юго-Западной Англии. В результате держание на общем праве в манорах Рочдейла было представлено в работе в качестве комплекса земельных владений, преимущественно представлявших собой дворянский фригольд, часть которого, принадлежа к королевскому домену, вела свое происхождение со времен Книги Страшного Суда. Согласно произведенным подсчетам выяснилось, что благородные фригольдеры поместья Рочдейл, в численном отношении составлявшие в манорах 29,1%, владели земельной площадью, удельный вес которой в общей площади свободного держания составлял около 70%. На долю фригольда крестьянского типа, который по численности его представителей составлял отнюдь не узкую кайму в северо-западном «углу» Англии, приходилось гораздо меньше земли, немногим более 28% (и совсем ничтожным по площади, хотя и доходным, было землевладение клириков и горожан на фригольде). В рамках работы, направленной на решение проблемы типологии держательской структуры, удалось также выявить распределение фригольда по манорам, его пропорциональное соотношение с общинной землей, с землей копигольда и т.д.

В среде благородных фригольдеров был выявлен реальный (хотя и завуалированный описями) процесс интенсивной социально-экономической дифференциации, выражавшейся в размывании их «среднего» ядра. Выяснилось, что верхушка фригольдерской аристократии могла владеть земельными поместьями, порой равными целым манорам (иногда такие поместья достигали 5000 акров), в то время как находившимся на противоположном «полюсе» представителям обедневшего дворянства подчас приходилось довольствоваться земельными участками всего в несколько десятков акров.

Особенностью северо-западного региона явился выявленный в ходе исследования процесс «собирания» земель представителями крупного «благородного» фригольда, в то время как, например, на Юго-Западе страны манориальные лорды, с целью извлечения максимальной прибыли, превращали его, нарушая при этом и обычай, и общее право, в более выгодные с экономической точки зрения копигольд и аренду.

Итак, специфика дворянского фригольда в графстве Ланкашир в раннее Новое время по сравнению, в частности, с юго-западным регионом страны, состояла, прежде всего, в наличии огромных блоков земли этого юридического статуса, площадь которых подчас достигала не сотен (как в Уилтшире), а тысяч акров. Думается, что этот факт можно объяснить не только тем, что в нем в какой-то мере мог проявляться итог субинфеодации королевского домена, длившейся на протяжении Средневековья и выражавшейся в «росте» маноров и появлении «блоков» дворянского фригольда – процесс, конечный результат которого, вероятно, фиксируют описи поместья Рочдейл. Особенность отмеченного явления состояла еще и в том, что внутренним импульсом процесса генезиса крупного «благородного» фригольда за счет собирания среднего и мелкого в данном регионе в период аграрной революции являлись земельные передвижки внутри маноров, инициируемые фригольдерской аристократией, и проводимые, по всей видимости, под покровительством манориальной администрации. О «разрешающем» участии последней в процессе внутренних перемещений земельной собственности свидетельствует тот факт, что подобного рода операции с фригольдом, заключавшиеся в недопущении мелких и средних фригольдеров, благородных по происхождению и защищенных общим правом страны (а не «низких» держателей по обычаю), в глубины маноров, могли производиться крупной фригольдерской аристократией лишь с ведома лорда или замещающего его стюарда, решение о чем принималось в курии. Таким образом, «внутрипоместная демократия» в среде фригольдеров, которая издавна, казалось бы, основывалась на их свободном состоянии, принадлежности к сфере общего права и включенности в число «всех граждан королевства», оказывалась в реальной жизни манора весьма относительной, если не иллюзорной, а на самом деле полностью зависела от «материального фактора».

Очевидно, что хозяйственная деятельность фригольдеров-дворян на больших участках свободной земли, по размерам приближавшимся подчас к крупным манорам, была прежде всего выгодна им самим – достаточно высокий доход с этого фригольда (при низких рентах) дает основание предположить коммерческую направленность этой деятельности, а людей, занимавшихся ею, отнести к представителям крупного джентри указанного региона. Но была ли такого рода хозяйственная деятельность выгодна лордам поместья Рочдейл? Низкие ренты крупных фригольдеров-дворян свидетельствуют о том, что манориальный бюджет пополнялся явно не за счет благородного фригольда, а скорее (хотя тоже совсем незначительно) за счет копигольда. Очевидно, терпимое и даже покровительственное отношение администрации к процессу собирания земель отдельными предприимчивыми фригольдерами-дворянами за счет ущемления материальных интересов мелких и средних, причем тоже благородных, фригольдеров внутри самих маноров, могло объясняться вовсе не особой доходностью этого типа фригольда для собственников земли, а высоким, «выше обычного», сословным статусом тех, кто занимался выявленной в исследовании концентрацией земли. И действительно, это подтверждается текстом источников.

Итак, мы не наблюдаем в Ланкашире 20-х гг. XVII столетия тех «эволюций» с фригольдом, которыми была отмечена, как уже указывалось, в это же время деятельность графов Пемброков в Уилтшире по превращению обширного свободного держания, причем преимущественно дворянского, в более выгодные им копигольд и аренду, где ренты регулировались не столько традицией, сколько рыночной конъюнктурой.

Операции с фригольдом, согласно «северному» их типу, проходили не на стыке «статусного состояния» земель (фригольд-копигольд; фригольд-аренда), а на «внутристатусном» уровне - в форме роста крупного «благородного» фригольда за счет среднего и мелкого: свободное держание в 20 манорах поместья Рочдейл в Ланкашире перед революцией не исчезает (как именно в эти же годы в Уилтшире), а процветает, свидетельствуя об особых условиях его развития в указанный период. Однако, как, надеюсь, удалось выяснить, наличие здесь гораздо более крупных блоков дворянского фригольда (по сравнению с Юго-Западом) и отсутствие данных о превращении его в другие виды держаний свидетельствует все же не о статике аграрного развития на Северо-Западе Англии, а просто о динамике иного рода, которая была не явной, а скрытой, протекая внутри самого фригольда и способствуя превращению в данном регионе этого вида держания в источник значительных доходов для его непосредственных владельцев.

Помимо дворянского фригольда, на основе соответствующей методики был изучен также и «городской» его тип, в результате чего, в частности, появилась возможность сравнить уровень доходности различных видов этого вида держания в целом. Так, на основе анализа описей маноров Рочдейла, например, выяснилось, что наиболее выгодным с точки зрения его владельцев мог быть внутригородской «благородный» фригольд (уровень дохода на акр земельной площади этого вида держания был равен огромной цифре:16,2Ј). Затем следовал внутригородской фригольд крестьянского типа (доход на акр: 6Ј), за ним – внегородской крестьянский фригольд (0,7Ј) и, наконец, фригольд «манориального» типа (0,3Ј). Таким образом, оказалось, что традиционно считавшийся в историографии прибыльным типичный дворянский манориальный фригольд не мог соперничать (во всяком случае, в северно-западном регионе Англии первой трети XVII в.) по уровню доходности с городскими видами свободного держания. Маленькие держания внутригородского фригольда были подчас несравненно более выгодными для его благородных владельцев, нежели их владения, раскинувшиеся на просторах типичных маноров. Недаром, как показывает проведенное исследование, крупное дворянство (в частности, в Ланкашире) стремилось к повышению общего уровня доходности своих поместий не только за счет обозначенной выше концентрации владений манориального типа или проникновения на территорию обычного держания, но и за счет внедрения на внутригородской фригольд – фактор очень важный для анализа «роста джентри» в эпоху аграрного капитализма.

Причем, видимо, сам факт наличия высокого годового дохода при относительно малой площади городских держаний не зависел от сословного статуса держателей. Дворянин или крестьянин, жившие внутри поселения городского типа раннего Нового времени, получали с малых участков земли (иногда измеряемых долями акра) значительный доход, о чем прежде всего свидетельствовало обратно пропорциональное его соотношение с годовой рентой и его высокий уровень, получаемый с акра держания на общем праве. Возможность получения такого дохода определялась не сословным статусом держателей, а идентичным («городским») типом их хозяйственной деятельности. Однако различия в сословном статусе могли влиять если не на сам факт получения высоких доходов с «городских» держаний, то, очевидно, определяли приоритеты в возможностях и путях их достижения. Человеку благородного происхождения было, несомненно, легче, чем простолюдину, достичь определенных высот в реализации своей хозяйственной активности.

Вопрос о специфике внутригородского фригольда связан в исследовании с рассмотрением такого социального феномена как манор городского типа периода раннего Нового времени (или просто: «манор-город»), определяемого в источниках манориальной истории (описях и ренталях) термином “borough”, который обычно применяется для обозначения поселений городского типа.

Вопрос о соотношении города и манора раннего Нового времени в историографии не поставлен основательно (так, традиционно проводилось скорее сравнение между деревней и манором; деревней как базисным организационным началом крестьянского мира (общины) и манором как административной надстройкой поместных институтов); кроме того, в отечественной историографии основательно проработана проблема соотношения города и деревни.

Как представляется, вопрос о корреляции между «городом» и «манором» может быть предметно рассмотрен прежде всего на основании такого рода источников как документы именно манориальной истории раннего Нового времени, которые содержат сведения как о землях и рентах, так и о манориальной организации, базирующейся на средневековых обычаях и традициях. Так, в частности, в данной работе этот вопрос исследован на примере двух маноров «городского типа», представленных в изученных сводах источников: один из них, Вилтон, являлся центром манориальных владений графов Пемброков в Уилтшире, а второй, Варделверф, – центром группы маноров Рочдейл в Ланкашире второй половины XVI – первой трети XVII вв.

Если мы попробуем подвести некоторые итоги по проблеме английского «манора-города» раннего Нового времени на примере изучения Вилтонa и Варделверфа, которые обозначены в документах манориальной истории «городскими» терминами и представляют юго-западный и северо-западный типы локального развития, то, пожалуй, наши наблюдения в этой области могли бы быть сведены к следующему. Во-первых, представляется достаточно важным самое наличие феномена «манора-города» в сельской действительности Англии указанного времени, свидетельствующее, наряду с другими факторами, уже отмеченными ранее в отечественной историографии (раннее развитие английского капитализма именно в деревне, а не в городе; локализация в ней рассеянной мануфактуры раннекапиталистического типа), о переходном характере эпохи. Во- вторых, проведенное исследование дает основание считать яркой чертой указанного феномена его двойственность, «незавершенность» основных структурообразующих характеристик, отмеченных чертами одновременно города и манора.

В качестве основных черт указанного феномена, характеризующих его как манор, можно было бы выделить следующие: а) значительная роль сельскохозяйственных занятий населения; б) наличие домена, хотя и сданного в аренду или фригольд; в) наличие копигольда и копигольдеров – держания и держателей типично внутриманориального типа; г) организация хозяйственной жизни по типу манора, то есть специфические, характерные именно для манора, операции с землей (превращение фригольда в копигольда в аренду); д) правовая и административная организация внутренней жизни по типу манора: наличие курии (а не городского совета, например), роль манориального обычая как регулятора внутренней жизни.

В качестве специфически «городских» черт исследованного феномена можно было бы выделить такие: а) относительно незначительная площадь поселения, несоизмеримая с просторами типичного манора; б) дополнительные неземледельческие занятия населения – ремесло, торговля, совмещаемые с сельскохозяйственным трудом; в) наличие рынка; г) топография скорее городского, чем сельского типа; д) небольшая, в основном, площадь земельных наделов; е) высокая рентабельность городских участков – годовой доход, в десятки и сотни раз превышающий ренты за держания, – фактор, являвшийся особенно притягательным для держателей различных сословных статусов, в том числе и для «благородных» фригольдеров.

В работе рассмотрена также и проблема крестьянского фригольда, основу представителей которого, как принято считать в историографии, составляли в исследуемое время преимущественно владельцы одной-двух виргат земли, имевшие 40-шиллинговый доход, на этой основе ведшие полноправное гражданское существование (вплоть до возможности участвовать в выборах представителей от графств в Палату общин).

Внести некоторые коррективы в указанную концепцию представилось возможным преимущественно на основе анализа источников манориальной истории, относящихся к графству Ланкашир (в уилтширских манорах Пемброков крестьянский фригольд – по сравнению с дворянским – являлся «чужеродным элементом», то есть был практически не развит: свободные держатели крестьянского типа составляли лишь 5,9% всего держательского состава, а площадь земли, находившейся в их руках, не достигала и 3% общей площади маноров). Оказалось, что в манориальном комплексе Рочдейл крестьянский фригольд по численности его представителей явно преобладал над фригольдом «благородным», хотя и уступал последнему в отношении земельной площади. Так, если соотношение держателей крестьянского и дворянского фригольда выражалось пропорцией 66,9% : 21,9%, то соотношение площадей было обратным: 28,6%:70%. Однако в результате работы над проблемой дифференциации фригольдеров крестьянского типа выяснилось, что, несмотря на небольшую площадь наделов, мелкое (владельцы участков до 15 акров) и среднее (до 60 акров) крестьянство графства Ланкашир предреволюционной поры было вполне обеспеченным, что выражалось, в частности, в высокой доходности их участков (при практическом отсутствии рент и вступных файнов). Так, например, на основании соответствующих подсчетов удалось показать, что «классический» для фригольдеров доход в 40 шиллингов в Ланкашире могли приносить даже не участки в 1-2 виргаты, а совсем небольшие, чуть ли не коттерские, наделы, не превышавшие 7 акров. Фригольдеры-«виргитарии», а тем более обладатели двух виргат земли, получали доход, уровень которого измерялся десятками фунтов. Таким образом, как удалось выяснить, участки земли в 1-2 виргаты вполне могли служить материальной основой для извлечения годового дохода, в десятки раз превышавшего 40-шиллинговый ценз, служивший допуском в ряды «полноправных граждан». Похоже, что к их числу, во всяком случае, в Ланкашире, могло принадлежать вполне значительное количество фригольдеров, не отягощенных крупными земельными наделами, что, разумеется, расширяет наши представления о материальных «пределах» демократии. Разумеется, что мы вынуждены принимать во внимание относительный характер всех «измерений», связанных с проблемой корреляции доходов и земельной площади – корреляции, колебания которой зависели от превратностей рыночной конъюнктуры, цены и качества земли, «регионального фактора» и пр. Однако, как представляется, и с учетом указанных факторов выявленная зависимость между высотой доходов фригольдеров крестьянского типа и земельной площадью, с которой поступали эти доходы, вносят некоторые нюансы в наши представления о специфике не только аграрной, но и социальной истории Англии раннего Нового времени.

Наши данные, относящиеся к этому типу землевладения и землепользования в указанном регионе, свидетельствуют о каких-то особенных условиях функционирования крестьянских хозяйств в эпоху аграрной революции; условиях, благоприятствовавших развитию не только крупного дворянского, но и крестьянского фригольда. И действительно, на крестьянский, «неблагородный», фригольд (как мелкий, средний, так и крупный), как это ни странно, совсем не посягали фригольдеры-дворяне, те самые «собиратели земель», которые хозяйствовали на фригольде благородном, сосредотачивая в одних руках сотни и тысячи акров земель. Таким образом, создается впечатление, что свободное крестьянство северных территорий берегли, очевидно, для выполнения какой-то важной функции, причем не последнюю роль в этом процессе могла играть и манориальная администрация. Думаю, что данный факт вполне можно связать с установившимся в нашей историографии мнением о роли свободного крестьянства северных территорий как традиционно, на протяжении столетий, с успехом использовавшегося короной «коллективного защитника» границ государства в его многочисленных международных конфликтах, в том числе и с соседней Шотландией.

В главе 3 «Держание на обычном праве: копигольд. Правовые аспекты» представлена проблема копигольда – держания на воле лорда и по обычаю манора, которое закреплялось за крестьянами на основании копии манориального суда. В данной главе копигольд исследован как правовой феномен истории Англии. Копигольду уделено, возможно, наибольшее внимание на страницах работы, и прежде всего потому, что держатели по копии составляли наиболее значительную часть крестьянства предреволюционной Англии в целом.

Очень важную роль в жизни этих держателей играл манориальный обычай – «душа и жизнь» копигольда, средоточие памяти целых поколений. В связи с этим проведенное исследование копигольда как правового феномена представляется необходимым. Между тем до недавнего времени в отечественной историографии советского периода дело обстояло именно так: после работы А.Н. Савина по истории английского крестьянства эпохи Тюдоров (1903 г.), эволюция английского манора была представлена лишь с точки зрения раскрытия ее социально-экономического содержания, то есть на основе анализа преимущественно таких проблем как рентные отношения, дифференциация крестьянства, сроки держаний, зависимость изменения структуры манора от эволюции форм феодальной ренты и т.д. А ведь домены и держательские земли, службы и ренты еще не составляли всего манора, хотя и являлись его экономическим фундаментом. Существовала не менее важная грань внутрипоместной истории – манориальный обычай, являвшийся, с одной стороны, материальным правом обычного держания, а с другой – его внутренним нравственным законом, этическим регулятором средневековой деревенской общности, ее цементирующим началом. Эта сторона манориальной истории, так сильно повлиявшая на ее эволюцию, исследована в современной отечественной историографии далеко недостаточно.

Обычай действительно можно считать душой копигольда. Регулирующая и направляющая его роль, как показано в исследовании, проявлялась повсюду, обеспечивая определенные, повседневно закрепляемые традицией нормы: 1. в области материальной жизни, 2. в сфере наследования, 3. в сфере управления манором, 4. в области манориальной юрисдикции (обеспечение судебной защиты в тяжбах с лордом и межкрестьянских тяжбах), 5. в соблюдении поведенческих норм. Наиболее интересной и важной для понимания процесса «фиксации» статуса копигольдера местным правом являлась, как удалось показать, проблема условий его держания, то есть, во-первых, сроков этого держания, и, во-вторых, высоты различного рода платежей лорду, которые требовались с копигольдера.

Проблема сроков держания по копии, напрямую зависевших от обычаев передачи недвижимости внутри манора, представлена в исследовании как отражение специфичной терминологии источников манориальной истории, в свою очередь, отражающей тонкости манориального права в области наследования. Так, в частности, считавшиеся ранее в историографии идентичными термины «копигольдер» и «обычный держатель», как оказалось, были весьма неодинаковы в повседневности английского манора, отражая различные правила и нормы передачи земельных участков по линии кровных или, напротив, некровных родственников.

Что касается держательских платежей, то в исследовании систематизируются данные источников по указанной проблематике и на этой основе – многолетние наблюдения автора в этой области. Так, представлена не только классификация платежей, но и факторы, определявшие их высоту в реальной жизни манора. В очень обобщенном виде можно отметить, что их высота в период аграрной революции могла зависеть от следующих факторов: 1. от экономических потенций земли, в том числе от наличия или отсутствия «коммерческих» типов угодий (например, пастбищ для овец) в составе держаний; 2. от имущественного положения держателя; 3. от сословного его положения (так, по моим наблюдениям, дворяне и горожане, проникавшие на копигольд, нередко платили ничуть не более высокую ренту, чем обычные держатели, а во многих случаях – более низкую, или не платили ее вовсе, чем, кстати, не в последнюю очередь и объяснялось стремление «благородных» на копигольд); 4. от того, был ли копигольд «срочным» или наследственным (нередко более привилегированные «copyholders by inheritance» платили относительно более низкие ренты, чем держатели «на жизнь» или «жизни»); и, наконец, 5. от разновременности складывания обычая.

В связи с последним утверждением отметим, что ренты копигольдеров, при всем различии их природы и уровня, объединяло то важное обстоятельство, что они были определенными, фиксированными, «твердыми», то есть не могли меняться из года в год по воле лорда. В данном случае воля лорда, от которой во многом действительно зависела судьба копигольдеров, отступала перед манориальным обычаем, который как раз и был «цементирующим началом», скреплявшим права крестьян в сфере выплаты ими ежегодных рент. Чем дальше в глубь веков уходил обычай, тем тверже могли быть ренты, фиксируемые им. Ведь именно незапамятность обычая являлась критерием его легитимности в английском маноре. Если по отношению к средневековому английскому крестьянству и можно говорить об относительной его обеспеченности, то только потому, что в реальной жизни манора существовал такой важный феномен как обычай твердых рент. Время складывания обычая, очевидно, могло влиять на высоту рент: если в том или ином маноре обычай, регулирующий отношения между крестьянином и лордом в указанной области, возникал и укреплялся в период невыгодной для крестьянства экономической конъюнктуры (скажем, в эпоху «феодальной реакции» в Англии XIII в.), то ренты могли закрепляться как высокие. Если же обычай, напротив, складывался во времена, с экономической точки зрения тяжелые для господ, то ренты могли быть зафиксированы обычаем как относительно низкие для крестьянства. Эта, практически совсем не изученная, зависимость рент от времени складывания обычая, требует дальнейшего тщательного исследования на материале первоисточников по различным регионам Англии.

В ряду держательских платежей важную роль играли взносы за допуск к держанию или вступные файны. В отличие от фиксированных обычаем годовых рент, файны являлись наиболее подвижной частью держательских платежей, так как зависели от воли лорда. Анализ источников манориальной истории показывает, что в период формирования копигольда как особой формы крестьянско-парцеллярного хозяйства в эпоху коммутации рент и «спонтанного» освобождения крестьянства, файны могли быть относительно низкими или, по крайней мере, разумными. Критерий «разумности» подразумевал, что их высота не должна превышать уровня двухгодичного дохода с участка земли с тем, чтобы не привести крестьянское хозяйство к экономическому «дисбалансу» и обеспечить хотя бы его простое воспроизводство.

Что касается эпохи бурных перемен XVI-XVII вв. в жизни английской деревни, то, как удалось показать, именно файны являлись тем самым «компенсационным фактором», с помощью которого лорды стремились уменьшить свои убытки, связанные с неподвижностью обычных рент. По сути, именно вступные файны, многократно «взвинчиваемые» лордами маноров, играли роль «улучшенной ренты» или «ренты-мечты», о которой писали отечественные исследователи советского периода. Именно в указанное время ориентированная на рыночную конъюнктуру воля лорда наиболее явственно деформировала обычай. Фактор повышения файнов за допуск к держанию являлся одним из важных механизмов экспроприации крестьянства, особенно в юго-западной части Англии (в отличие от ее северо-западного региона, где, как указывалось, крестьяне практически не платили вступительных взносов.). В работе, далее, имеются также конкретные данные (по обоим исследуемым регионам) о таких повинностях крестьян как гериоты (посмертные платежи), все еще практиковавшихся в XVI-XVII вв., «отработки», натуральные ренты и т.д.

В работе показано также, что, поскольку в раннее Новое время в Англии имела место упомянутая выше насильственная деформация обычая манориальными лордами с помощью особых «рычагов» экспроприации крестьянского хозяйства, крестьяне в своих тяжбах с лордами начинают обращаться в суды общего правы Англии, стремясь к тому, чтобы упомянутые суды при разборе этих тяжб опирались на обычай каждой данной местности (в чем и могла бы выражаться рецепция манориального обычая судами общего права). Однако, как показали еще исследования А.Н. Савина, указанные суды принимали, но полноценно не рассматривали жалоб обычных держателей, лишь имитируя, таким образом, стремление пойти навстречу крестьянству в деле поддержки его притязаний на ведение самостоятельного хозяйства. Очевидно, что речь могла идти лишь об имитации рецепции обычая судами общего права страны, что, по моему мнению, вполне могло входить в представления господствующих классов, старавшихся создать иллюзию соблюдения интересов масс держателей, о стратегии отношений с крестьянством в предреволюционную эпоху.

В исследовании показано также, каким был мир английского манора с точки зрения местного закона, «сконцентрированного» в курии и ответственного за крестьянские преступления и наказания. Таким образом, исследуется роль обычая как инструмента местной полицейской юрисдикции, исходившего прежде всего из принципа разумности в его стремлении максимально образцово организовать повседневную жизнь манора. Так, на основе анализа различных видов проступков и преступлений в крестьянской повседневности, в работе показано, что обычай, играя роль этического регулятора этой повседневности, минимизировал дестабилизирующую нормальное течение жизни крестьянскую «поведенческую анархию». Кроме того, он во многом способствовал и правильному управлению манором, закрепляя, как, в частности, показано на основе анализа трактата Флеты «Об обязанностях в маноре», за представителями администрации манора (стюардом, бейлифом, старостой) их повседневные обязанности, усиливая тем самым роль каждого из них внутри крестьянского мира, – что в конечном итоге приводило к относительно образцовому ведению господского хозяйства и повышению его доходности.

Очерченная в работе проблема «последнего вилланства», поставленная в свое время А.Н. Савиным, но с тех пор совершенно не разрабатывавшаяся в нашей историографии на материале источников, изучена, как минимум, в двух отношениях. Во-первых, с точки зрения конкретного, «прикладного», исследования условий жизни крепостных-вилланов, все еще остававшихся в порах манора эпохи аграрного капитализма – на примерах 12 маноров владений Пемброков в графстве Уилтшир и 2 маноров владельческого комплекса Рочдейл в Ланкашире. В обоих регионах было обнаружено значительное количество «последних вилланов», в функционировании хозяйств которых, между прочим, были заинтересованы владельцы поместий со своей администрацией, которые взимали с этих хозяйств довольно высокую ренту, подчас даже создавая особые условия для их функционирования в виде неких «колоний», состоявших из крепостных (северо-западный манор Россендейл) и скрывая от правительственных комиссаров, назначаемых короной для проведения выкупа такого рода крепостных (нередко весьма зажиточных), наличие этого дополнительного – пусть не такого уж изобильного, но зато постоянного – источника доходов.

Во-вторых, на основе изучения конкретных данных источников по указанному вопросу, в исследовании впервые выявляются, помимо терминологических нюансов, различия и сходные черты юридического и социально-экономического статуса «последних вилланов». Так, в частности, показано, что в отличие от классических копигольдеров «последние вилланы» не имели документальных подтверждений своих прав на землю (в виде копии протокола о держании); при реверсиях переход их участков из рук в руки фиксировался соломинкой или прутом, как в период раннего и классического Средневековья. «Последние вилланы» обычно платили более высокие денежные ренты и были обязаны большим количеством натуральных и отработочных (особенно «низких», «грязных» – вроде чистки выгребных ям и канав) повинностей. Им также назначали более высокие, чем обычным держателям, вступные файны. И, конечно, «последние вилланы» не могли даже думать о том, чтобы апеллировать в случае тяжб с лордом, в суды общего права, в то время как копигольдеры постепенно (с конца XV в.) начинают инициировать этот процесс.

В исследовании представлена, далее, совершенно не изученная и даже не поставленная ранее в отечественной историографии проблема имущественных прав женщин в средневековой Англии – точнее, тот весьма важный аспект этой проблематики, который связан с перемещением недвижимости внутри локальных общностей и, в частности, внутри мира английского средневекового манора. Специфика изучения указанной проблемы состоит в том, что она исследуется не только на основании манориальных описей (которые являют для данного случая пусть и интересные, но все же немногочисленные примеры), но, прежде всего, – на введении в научный оборот таких источников как упомянутые выше “borough customs” – своды местных обычаев (имеющихся практически для большинства регионов сельской средневековой Англии и Англии раннего Нового времени, включая ее Север и Запад). В работе исследуются имущественные права как замужних женщин, так и вдов (например, специфика «назначения» вдовьей доли и приданого, выраженных в недвижимости, наследственные права вдов, особенности таких феноменов как «вдовье право» и «право вдовца», специфика перемещения недвижимости при рождении и смерти ребенка и многие другие проблемы). При этом делается вывод, что обычай в большей степени (нежели нормы общего права) защищал вдов и даже замужних женщин в сфере реализации их имущественных прав, так как он распространял свое влияние на лиц, непосредственно участвовавших в хозяйственной деятельности, регулируя, таким образом, нормы жизни женщин низших сословий. Обычай, таким образом, не ставил вне неписаного закона хозяйственной жизнедеятельности (как практически, так и юридически) не только вдову, но и замужнюю именно на основании того, что она работала. Обычай не игнорировал такую женщину, не молчал по поводу ее возможностей, свидетельством чему, кстати, служит и самое наличие в своде “borough customs” многочисленных разделов, посвященных имущественным правам замужних и вдов.

Глава 4. «Обычное держание в Юго-Западной и Северо-Западной Англии во второй половине XVI первой трети XVII в. Социально-экономические аспекты».

Все перечисленные выше сюжеты истории копигольда, относящиеся к правовым аспектам его развития, дополнены и углублены в работе на основе «прикладного» исследования обычного держания предреволюционной поры в юго-западном и северо-западном регионах Англии. Этому уделено особенно пристальное внимание – ведь именно история копигольдеров, преобладающих по численности и – нередко – по суммарной площади земли, сосредоточенной в их руках, совпадала на большей части территории Англии с историей английского крестьянства в целом. В предреволюционную эпоху именно копигольд являлся преобладающим видом крестьянского держания. И если мы заинтересованы в том, чтобы иметь представление о развитии судьбы английского крестьянства как класса в эпоху аграрной революции, то наше внимание, несомненно, должно быть сосредоточено на реальном землевладении копигольдеров и условиях их держаний.

В работе показано (на примере исследования поместий Пемброков, в которых копигольд составлял до 63-69% земельной площади и до 80% численного состава держателей), что в юго-западной части Англии ведущим процессом «расшатывания» традиционных отношений на копигольде был не процесс захвата его дворянами или горожанами (их присутствие на этом виде земельного держания измерялась единицами), а внутренняя дифференциация, происходившая в среде держателей на обычном праве. Так, около 12% держателей, зафиксированных в описях указанного времени в качестве копигольдеров, ничего общего с крестьянством не имели, т.к. их участки намного превышали 120 акров – площадь, которая традиционно считается в отечественной историографии верхним пределом земельного надела крестьянского хозяйства, не прибегавшего к использованию наемного труда. Эти богатые крестьяне сосредоточили в своих руках около 32% общей площади копигольда, по-видимому, прибегая с целью ее обработки к использованию труда субдержателей. Это была как раз та сельская аристократия периода аграрного капитализма в Англии, которая еще не обладала дворянскими титулами (хотя и могла легко приобрести их за деньги), но являлась настолько привилегированной по своему материальному положению, что породниться с кем-нибудь из ее среды в те времена было не зазорно и джентльменам.

Таким образом, как показано в исследовании, копигольдерам собственно крестьянского типа фактически уже не принадлежала третья часть земли, зафиксированной манориальными описями в качестве обычного держания. Этот факт заслуживает пристального внимания. В нем, с одной стороны, отразился итог борьбы за землю в манорах юго-западной Англии между заинтересованными в ней прослойками общества, с другой – стержневая линия этой борьбы, которую в отечественной литературе традиционно связывают с огораживаниями и их последствиями для крестьянства. Однако анализ манориальных описей показывает, что в некоторых регионах Англии периода аграрной революции огораживания играли далеко не решающую роль, были незначительными и не имели в качестве последствий массовых эвикций и депопуляции населения, характерных, пожалуй, лишь для центральной части страны. Так, на Юго-Западе огораживания были эпизодическими; площадь огороженных участков в различных манорах колебалась, согласно нашим данным, между 3 и 6 % пахоты. Неизмеримо большей угрозой для стабильности крестьянского землевладения являлся процесс постепенного вытеснения трудовых крестьянских семейств с копигольдерских держаний, внедрение на эти держания представителей тех общественных прослоек, которые не стремились «крестьянствовать» на этой земле, а хотели превратить ее в источник рентных доходов (сдавая субдержателям) или коммерческой прибыли (применяя труд наемных рабочих, зачастую из числа тех же субдержателей). Обычно это «внедрение» происходило в тот момент, когда сроки крестьянского держания истекали, а лорд манора, нарушая обычай, требовал при реверсии после смерти держателя (или просто в момент смены копий) столь высокий вступной файн, в десятки, а иногда и в сотни раз превышающий установленные обычаем размеры, что «принимающий» землю в курии был вынужден отказываться от нее. Вот эта-то угроза, связанная с фактором повышения файнов за допуск при смене копий, неизмеримо более реальная по сравнению с огораживаниями той поры, оставалась почти незамеченной не только современниками, но и последующими исследователями вопроса. И в самом деле, на первый взгляд, традиционные устои английской деревни, казалось бы, не претерпевали деформации: ведь "некрестьянский элемент" действительно, как правило, внедрялся в крестьянский копигольд в рамках манориального обычая (при смене копий, во время установленной обычаем реверсии), а не наперекор ему. Однако по сути это был процесс скрытого, неявного обезземеливания английского крестьянства, узурпации его держательских прав так называемыми мирными средствами, применяемыми в рамках манориального обычая (при реверсиях).

В работе показано также, что специфическим фактором экспроприации крестьянства на Юго-Западе был «срочный» характер держаний по копии. Причем в ходе исследования этого сюжета пришлось столкнуться с выявленным на основе цифрового анализа описей довольно труднообъяснимым и совсем нехарактерным для периода аграрной революции явлением: оказалось, что, вопреки «общеанглийской» тенденции, традиционно подчеркиваемой в историографии, к сокращению манориальными лордами сроков обычных держаний, в манорах Пемброков на Юго-Западе эти сроки за исследованные три четверти века несколько возросли. Так, описи 30-х гг. XVII в., в отличие от описей 60-х гг. XVI фиксируют уже преимущественно держания не на одну жизнь (7 лет), а на 3 (21 год). К тому же появляется и наследственный копигольд. Все, что можно было бы предположить в связи с интересующим нас сюжетом, состоит в следующем. Возможно, сроки копигольда в течение тех 70 с лишним лет, которые разделили наши описи, постепенно увеличивались именно по той причине, что в манорах Пемброков за этот период возросло количество крупных крестьянских держаний, которыми владели представители зажиточной крестьянской аристократии, чье хозяйственное положение было обрисовано выше. И действительно, почти все они держали на сроки 3-х жизней, хотя и гораздо реже являлись владельцами наследственного копигольда. Очевидно, манориальная администрация в какой-то степени была вынуждена идти на уступки в определении сроков держаний этим «крепким хозяевам», будучи заинтересована в денежных поступлениях в манориальный бюджет с их участков. Конечно же, покровительственное, «разрешающее», участие администрации не могло простираться так далеко, чтобы в период бурных изменений в хозяйственном строе позволить повсеместно «учредить» наследственный копигольд. Однако копигольд на три жизни, очевидно, был вполне приемлем, как и в большинстве регионов страны, для более или менее нормального хозяйственного функционирования маноров Пемброков.

В этом предположении нас укрепляет и анализ сроков держаний на «чисто» крестьянском копигольде. Наиболее краткие сроки, на одну жизнь, позволявшие лордам максимально динамично «расправляться» с крестьянами путем инициации эвикций при смене копий, были присущи держаниям, наименее обеспеченным с социально-экономической точки зрения. Назначение же типичных сроков держаний «на три жизни» в эпоху аграрной революции имело, очевидно, своего рода поощряющий оттенок; эти сроки могли присваиваться наиболее зажиточным элементам в маноре. Так что срочный характер держаний в указанное время четко дифференцировался. Думается, что наибольшую опасность для английских земледельцев на Юго-Западе представляли уже не держания на три жизни, как принято считать в отечественной историографии, а на одну жизнь.

Итак, основной путь развития капиталистических отношений в уилтширской деревне предреволюционного периода пролегал под покровом наиболее традиционной формы земельного держания – копигольда, территория которого не сокращалась за счет огораживаний и эвикций, а даже несколько расширялась за счет свободного держания, хотя и подвергалась кардинальной внутренней «ломке» в результате формирования мощного слоя зажиточного крестьянства, приближавшегося по своему имущественному положению к мелким джентри, и сокращения землевладения среднего и особенно – беднейшего крестьянства, разоряемого непомерными файнами (в десятки и даже сотни раз превышавшими традиционные) и обреченного на сокращение сроков держаний до одной жизни. Для массы копигольдеров, не защищенных, в отличие от свободных держателей, общим правом Англии, этот путь означал крестьянское парцеллярное бесправие, процесс постепенной узурпации (причем задолго до революции) их возможностей реально хозяйствовать на земле копигольда.

В отличие от юго-западного региона Англии предреволюционной эпохи (не говоря уж о центральных регионах страны с их высоким «процентом» обычного держания), копигольд Северо-Запада Англии и, в частности, исследованного в работе графства Ланкашир, не являлся наиболее широко распространенной формой землевладения и землепользования – в этом смысле первенство здесь, как уже упоминалось, принадлежало держанию на общем праве (фригольду). Согласно описям маноров поместья Рочдейл, удельный вес копигольдеров составлял в них 41,5 % численности всего держательского состава; еще меньше была площадь земли, находившейся в хозяйственном распоряжении копигольдеров: она приближалась лишь к 20% общей площади держательского клина и составляла 14,7% всей площади маноров (с учетом общинной земли). Так что история обычного держания не так явно, как это было в других регионах страны, совпадала здесь с историей крестьянства в целом – часть этой истории вполне можно было проследить, как это было сделано в исследовании, и на основе развития крестьянского фригольда.

Однако особенность развития аграрных отношений на Северо-Западе (в отличие от Юго-Запада) в исследуемое время заключалась в проникновении на копигольд маноров поместья Рочдейл весьма компактной группы «благородных», состоявшей в целом из дворян-фригольдеров этого же комплекса. Составляя по численности 18,4% общего состава держателей по обычаю, дворяне сосредоточили в своих руках почти 50% площади этого вида держания. Так что угроза стабильности крестьянского землевладения в указанном регионе заключалась вовсе не в интенсивной внутренней дифференциации, протекавшей в среде обычных держателей, как это было в Уилтшире, а в проникновении на территорию копигольда «чуждых социальных элементов» в лице представителей джентри.

В этой выявленной в работе тенденции не было бы ничего необычного (она и раньше отмечалась в историографии), если бы не несколько обстоятельств. Во-первых, процент «дворянского» землевладения на копигольде Рочдейла был очень высок (мы помним, насколько невелик он был в манорах Пемброков в Уилтшире). Во-вторых, «благородные» проникали на территорию очень «скудного», весьма необеспеченного крестьянского копигольда, с которого они получали совсем невысокий доход. Так, в частности, согласно произведенным подсчетам, оказалось, что доход с акра «дворянского» копигольда поместья Рочдейл составлял в среднем по всему комплексу маноров лишь 2 s/акр, в то время как (напомню) средний уровень дохода с дворянского фригольда манориального типа составлял 6,7s/акр (0,3) – не говоря уж о чрезвычайно высоком доходе с акра внутригородского дворянского фригольда, составлявшего 16,2 (324s.) с акра. Эти цифры свидетельствуют о том, что проникновение «благородных» на копигольд было не особенно выгодно для них самих. «Классические» фригольдерские держания манориального и внутригородского типа приносили куда больший доход. И, наконец, в третьих, оказывается, что на копигольд маноров поместья Рочдейл стремились, как показывает изучение именного состава держателей, не «пришельцы извне», а зажиточные эсквайры – «собиратели фригольда» в этих же манорах.

В связи с указанными особенностями процесса проникновения «благородных» не только на территорию среднего и мелкого дворянского фригольда, но и совершенно необеспеченного, «низкого», к тому же явно бездоходного в данном регионе копигольда, в работе представилось возможным сделать следующий вывод. Очевидно, в исследуемый период копигольд северо-западного региона привлекал джентльменов вовсе не как какой-то особый, а как дополнительный источник дохода, которым отнюдь не пренебрегали местные сквайры-фригольдеры, настроенные на максимальное использование земли любого юридического статуса. Причем в Ланкашире проникновение дворян на копигольд вовсе не носило насильственного характера (как, например, в Средней или Восточной Англии), оно не было связано с движением огораживаний, а, следовательно, не провоцировало многочисленных и бурных эвикций.

В менее «продвинутых» с точки зрения развития огораживаний, и в частности, в «маргинальных», отдаленных от Центра, регионах страны, к каковым относились и Юго-Запад, и Северо-Запад, специфика проникновения дворян на копигольд была иной. Она носила более «мирный», ненасильственный характер, связанный или с повышением вступных файнов в момент смены копий (Уилтшир), или с разрешающим участием манориальной администрации на допуск благородных к обычному держанию (Ланкашир) – факторы, до настоящего времени не учитывавшиеся в нашей историографии. Ведь до недавнего времени по отношению к эпохе аграрной революции в ней преобладал тезис о решающей роли огораживаний как основного фактора экспроприации крестьянства. Этот тезис был основан на сугубом внимании историков-аграрников советского периода к концепции К. Маркса, высказанной им в 24 главе I тома «Капитала». Однако практика скрупулезного исследования таких репрезентативных (именно ввиду их массового характера) источников, как манориальные описи, показывает, что в маргинальных, отстоящих от центра регионах Англии дело обстояло совершенно иначе.

Так, в манорах Рочдейла именно «свои», местные сквайры получали у манориальной администрации разрешение на смену владельцев участков копигольда (в период реверсий) и фиксировали «сделку» в манориальной курии, клерки которой отмечали в протоколе точную дату «приобретения» участка, имя и сословный статус нового владельца. Для северо-западного региона был характерен не столько «великий исход» коммерчески настроенного дворянства из города в деревню, о котором писал еще Р.Г. Тоуни, сколько гораздо менее энергичный, но зато более основательный и эффективный переход к новым видам хозяйственной деятельности тех самых поместных оседлых сквайров, которые не пренебрегали ни единым клочком земли любого юридического статуса. В этом упорстве и «неприметности» внедрения джентри на обычное держание, происходившего, в сущности, в рамках традиционной, «обычной», процедуры вступления в держание по копии, и могла состоять в данном регионе основная угроза этому виду землепользования.

Анализ источников показывает, что в этом своем неприметном, почти законном (через посредство курии) проникновении на копигольд (к тому же в целом нерентабельный для них!) сквайры Ланкашира не платили вступных файнов. Мы не наблюдаем здесь их разрушительного воздействия, как, например, на Юго-Западе Англии периода аграрного капитализма. Но тогда возникает вопрос: чем же можно объяснить полное отсутствие файнов при значительной концентрации крестьянского копигольда в руках «благородных» местных сквайров? Ведь известно, что традиционно допуск «дворян» на копигольд осуществлялся при условии выплаты ими тех самых повышенных файнов, которые были не в состоянии вносить крестьяне при смене копий. Очевидно, выявленное нами противоречие (полное отсутствие файнов при значительной концентрации крестьянского копигольда в руках джентри) являлось отражением своеобразной политики местных магнатов вроде манориальных лордов Рочдейла, острие которой вполне сознательно могло быть направлено против наплыва в их маноры «пришельцев извне». В какой-то степени этот процесс мог отражать (на практическом уровне) предпосылки формирования того самого феномена, который А.Эверитт, создавая свою концепцию, именовал “локальной автономией”. Понятно, что я вовсе не имею в виду процесс формирования какой-то автономной, иерархической социальной структуры Ланкашира в предреволюционные годы – для того, чтобы говорить об этом, я не располагаю достаточным количеством подходящих источников; да анализ этих широких социальных процессов никогда даже отдаленно не входил в мои планы. Нет, речь идет о достаточно скромном, «микролокальном» процессе создания некой провинциальной, внутрипоместной элиты, состоящей из местного дворянства, в ряды которой не допускались чужаки. И действительно, как уже показывает наше подробное описание дворянского копигольда, и особенно именной состав тех, в чьих руках он находился, – на территорию обычного держания допускались только свои, местные, хорошо знакомые манориальной администрации (и нам – в процессе изучения описей) «благородные», владевшие к тому же не одной сотней акров фригольда в близлежащих манорах. Думаю, что и в процессе проникновения джентри на копигольд сказалось то самое «сознательно-разрешающее» участие манориальной администрации, о котором речь шла выше, когда мы анализировали процесс концентрации в руках немногих дворянского фригольда.

Номинальные собственники этого огромного комплекса маноров, к которым относились как короли Англии (ведь Рочдейл зафиксирован в описях в качестве королевских владений), так и те представители феодальной знати (включая генерального атторнея короны Роберта Хита, при котором в 1626 г. были составлены описи, и предков английского поэта Дж. Байрона, к которым эти поместья отошли в дальнейшем), которые являлись «реципиентами» земель от короны, имея право собственности на десятки тысяч акров вполне плодородных земель, приносящих их держателям неплохой доход, сами не реализовывали этого права реально. De facto они делегировали реализацию этого права (через администрацию маноров) представителям второго ряда собственников, той самой местной элите, состоявшей из благородных фригольдеров, о которой идет речь. Именно представители этой провинциальной элиты составляли особый, «ланкаширский», вид нового дворянства Англии периода аграрной революции. Они постоянно округляли свои владения, акр за акром собирая вполне легальным путем, через манориальную курию, земли самых разных юридических статусов, включая крестьянский копигольд и земли «последних вилланов».

Ввиду наличия выявленного процесса проникновения местной элиты на крестьянский копигольд, описи являют картину необычной «скудости» этого копигольда в Ланкашире (особенно если сравнивать его с относительно процветающим копигольдом владений графов Пемброков в Уилтшире). Несмотря на значительное количество держателей крестьянского типа, которые составляли в Рочдейле 80,8% всех копигольдеров, в их руках было сосредоточено всего 49,8% площади держания по обычаю. Уже эта, весьма явная диспропорция между численностью держателей крестьянского копигольда и размерами их земельной площади, явно свидетельствует о неблагополучии в среде ланкаширского крестьянства. Свидетельством скудости наделения крестьян Ланкашира землей является и такой «техничный» показатель как средняя площадь крестьянского участка по всему комплексу маноров. Согласно произведенным расчетам, в Рочдейле он был равен всего лишь 14,8 акра (в то время как идентичный «показатель» в манорах Пемброков того же времени равнялся 62 акрам – и это при том, что мы считали и крестьянство юго-западной Англии, ввиду явно проявлявшейся в его среде дифференциации, не вполне «благополучным» с точки зрения обеспеченности землей).

Но удивительна не только сама по себе выявленная в исследовании «скудость» землевладения и землепользования крестьян-копигольдеров Ланкашира, но и весьма специфичная дифференциация, имевшая место в их среде. Эта дифференциация протекла совсем не классически, не так, как в других регионах страны, включая и Юго-Запад. В манорах Рочдейла мы выявили «уродливую», однобокую поляризацию крестьянской деревни: чрезмерное преобладание бедноты, немногочисленный и слабый слой держателей-середняков и почти полное отсутствие сельских богатеев-крестьян. Так, в целом слой зажиточных крестьян-копигольдеров, хозяйствовавших на земельной площади в 60-120 акров, составлял всего 4,2 % общей численности обычных держателей крестьянского типа; при этом они сосредоточили в своих руках лишь 28,8% всей площади копигольда. В манорах же Пемброков на Юго-Западе данный слой был куда более плотным, составляя 34,8% численности представителей крестьянского копигольда, которые сосредоточили в своих руках целых 62% этого вида держания.

В то же время, если обратиться к обычным держателям Рочдейла, чьи участки не превышали 15 акров, то окажется, что таковых в манорах насчитывалось до 71% всего состава крестьян-копигольдеров, в руках которых находилось лишь 25,8% площади копигольда. О чем свидетельствует столь явная диспропорция? О том, что представителям указанной категории явно не хватало земли, их душил земельный голод. Напомню, что в манорах Пемброков на Юго-Западе Англии в 30-е гг. XVII в. насчитывалось лишь 26,1% держателей, чьи наделы не превышали границы в15 акров. Такая однобокая поляризация (по сути – коттеризация) ланкаширской деревни тем более удивительна, что она не была связана, как в центральных регионах страны, с разрушительным воздействием огораживаний или, как на Юго-Западе, – с «ненормированным» повышением файнов за допуск к держанию в момент смены копий. Вполне очевидно, что наличие такого мощного слоя малообеспеченного землей крестьянства в поместье Рочдейл было напрямую связано с проникновением на копигольд представителей местной владельческой элиты. Благородные фригольдеры – «легальные скваттеры», о которых речь шла выше, оформляя в курии документы на те или иные участки копигольда, тем самым лишали значительной части земли самих держателей по обычаю. Недаром землевладение джентри на копигольде Рочдейла достигало почти 50% его площади.

Делегированные номинальными собственниками Рочдейла представителям местной элиты (в составе которой была, по всей видимости, и администрация маноров) права были столь высоки, что в их число входило, как выяснилось на основе тщательного анализа рентных отношений в среде держателей, и право освобождать этих держателей от выплаты в курию ежегодных денежных взносов. Так, в частности, от выплаты ежегодных рент были освобождены целых 2/3 всех крестьян копигольдеров Рочдейла. Это весьма необычное явление явно локального «масштаба». Мы не наблюдали массового характера подобного явления в процессе исследования огромных земельных массивов графов Пемброков в юго-западной Англии, на территории которых ренты, наоборот, поднимались косвенным образом (за счет «взвинчивания» файнов за допуск) до уровня рыночных цен. Не свидетельствуют о практике массового освобождения от рент в период аграрной революции и данные исследований, относящихся к центральной и восточной Англии. Напротив, для указанного периода распространенной была либо практика «консервации» рент (процесс, в котором проявлялась сдерживающая, охранительная роль обычая), либо практика прямого или скрытого их повышения (в последнем случае – также за счет увеличения файнов).

Наше исследование показывает, что в ланкаширских манорах Рочдейла крестьянство могло быть освобождено от рент в следующих случаях:

1.От выплаты рент в указанном регионе Англии освобождали копигольдеров крестьянского типа, связанных реверсией или передачей земли через курию с представителями местной «держательской» элиты, состоявшей из лиц благородного происхождения, чей основной социальный статус в маноре к тому же базировался, как правило, на владении крупными участками фригольда. Очевидно, отношения патронажа и покровительства, связывавшие владельцев этих крупных «локальных вотчин» (своего рода «маноров внутри маноров») со скромными в имущественном отношении копигольдерами могли являться для представителей манориальной администрации побудительным мотивом для проявления избирательного отношения к последним в отношении исполнения ими служб и повинностей в маноре.

2.От выплаты рент нередко освобождали также тех копигольдеров, держания которых характеризовались низким уровнем годового дохода. Анализ источников позволяет выявить уже отмеченный выше скрытый процесс «обратной сдачи» в курии «нерентабельного», бездоходного копигольда, процесс отказа от него лицами благородного происхождения. Вполне вероятно, что после оформления таких «передач» в курии, реципиентов (держателей по обычаю) и могли освобождать от повинностей с тем, чтобы способствовать хотя бы простому воспроизводству их хозяйств.

3.Основанием для освобождения от выплат могло являться и совмещение «держательских» статусов внутри манора. Так, держатели по копии манориального суда могли не выплачивать рент в тех случаях, когда «добавочный» статус крестьянина основывался на договоре об аренде, а тем более – в случае фригольда – базировался на фундаменте общего права. Совмещение статусов, таким образом, могло прибавлять держателю «крестьянской свободы» в отношении несения повинностей.

4.От выплаты годовых рент освобождались также вдовы, что не противоречило нормам местного обычая, включавшего, в качестве одной из «позиций» так называемое «право вдовы», основой которого и являлась свобода от несения части повинностей для тех, кто оставался без кормильца. В наших манорах оно достаточно очевидно превалировало над «волей лорда».

5.Можно также считать, что освобождению от выплаты рент подлежали в большей степени «срочные» копигольдеры, чем те, чьи держания носили наследственный характер. Очевидно, «срочный» копигольд, который по сравнению с наследственным был более подвержен переходам «из рук в руки», в глазах администрации манора мог представать как наиболее слабое звено в «держательской цепи», которое также нуждалось в охранительном отношении со стороны тех, кто на самом деле заботился не столько о крестьянском, сколько о господском хозяйстве.

Итак, еще раз подчеркну, что 2/3 ланкаширского крестьянства были освобождены от выплаты рент, а также файнов, гериотов, натуральных рент и отработок. Выплачиваемые одной третьей частью крестьян ренты были абсолютно невысоки: их уровень составлял лишь 1,5d/акр (в манорах Пемброков эта цифра – при массовом характере выплат – равнялась целым 3,3 d/акр.). Так что, как выяснилось, данное имение было бездоходным для его собственников, хотя очень даже доходным для держателей, хозяйствовавших на землях Рочдейла, особенно для представителей местного джентри. Если доход короны, поступавший с указанных земель в виде рент, составлял лишь 55,5 фунтов, то доход самих держателей Рочдейла превышал его в 150 раз, составляя целых 8400 фунтов. Возникает впечатление, что номинальные владельцы Рочдейла спешили избавиться от своих бездоходных поместий, не имея возможности (или не желая), подобно графам Пемброкам в их образцовых манорах на Юго-Западе, заниматься капитализацией этих поместий. Так, вдобавок к вышеизложенным фактам, в Рочдейле – вопреки «общеанглийской» тенденции периода аграрного капитализма – не сдавали земель в аренду. Рочдейл часто передавали из рук в руки, а многие важные вопросы внутриманориальной жизни (включая вопрос о «назначении» рент) отдавали на откуп администрации маноров.

С другой стороны – хочется подчеркнуть это еще раз – сама бездоходность огромного комплекса ланкаширских земель была, очевидно, для короны не столько причиной, сколько следствием целенаправленной политики формирования сверхзажиточной, властной локальной элиты, на которую можно было опереться. Ради формирования такого мощного слоя земельных собственников, весьма лояльно относящихся к крестьянству данного региона, можно было пожертвовать доходностью королевского домена. Так что, возможно, что стратегия «землеустройства» короны в канун революции середины XVII в. включала не только практику продажи доменов с целью пополнения казны, что неоднократно отмечалось в историографии, но и практику реальной и почти безвозмездной сдачи их в распоряжение дворянских локальных элит, в укреплении которых королевская власть вполне могла быть заинтересована, тем более в период конфликтов с Парламентом 20-х гг. XVII в. Недаром впоследствии, в период Гражданских войн, северные графства поддержали Карла I – законного короля Англии, а не «Божье дело» Кромвеля. Между прочим, сама возможность подобных выводов, сделанных на основе анализа таких источников как описи и рентали, свидетельствует, как представляется, о том, что документы манориальной истории, при условии применения к ним специальной методики исследования, могут являться более чем надежными и репрезентативными источниками для обобщений не только чисто «экономического», но и социально-политического характера.

Что же касается юго-западного региона Англии и, в частности, владений графов Пемброков в графстве Уилтшир практически в то же самое время (30-е гг. XVII в.), то пропорции между доходами собственников земли и доходами ее держателей были там совершенно иными (несмотря на почти одинаковую площадь исследованных манориальных комплексов)[30].

Пемброки, в сословном отношении принадлежавшие к высшей титулованной аристократии, но по типу хозяйственного использования земли тяготевшие, скорее, к новому дворянству Англии, с такого традиционного вида держания, каким являлся копигольд, получали доход (в виде одних лишь «обычных» рент), составлявший 296,5 Ј. Баснословный доход поступал в их бюджет и в виде вступных файнов, общая сумма которых лишь на копигольде составляла в указанное время 12568,5 Ј.

Таким образом, в виде годовых денежных рент и файнов (без учета стоимости гериотов и рент натуральных) Пемброки получали доход, выражавшийся в сумме 12865 Ј. Кроме того, 5627,3 Ј ежегодно приносила аренда. Следовательно, совокупный доход с земли 17 маноров владельческого комплекса равнялся сумме 18492,3Ј; она более чем в 333 раза превышала доходность владений короны, сосредоточенных в манориальном комплексе Рочдейл в Ланкашире.

Совокупный же доход держателей (копигольдеров и арендаторов) владений Пемброков составлял в 30-е гг. XVII в., согласно нашим подсчетам, цифру 8248,2Ј[31]. Таким образом, кратность между доходностью земли владельцев маноров и доходностью земли их держателей составляла цифру 2,2. Баланс складывался определенно в пользу Пемброков как образцовых хозяев владений частновотчинного типа, не забывавших, однако, вполне рационально подходить и к проблеме «воспроизводства» хозяйств собственных держателей (о чем, несомненно, свидетельствует очень высокий доход хозяйств самих крестьян).

Таким образом, мы не наблюдаем в Уилтшире «многоступенчатой» владельческой иерархии, как это было в Рочдейле. Отношения прямой зависимости в частновотчинных владениях, организованные по типу «лорд-крестьянин», были, пожалуй, более эффективными в отношении развития аграрного капитализма, нежели сложная владельческая иерархия на коронных землях в ланкаширском поместье Рочдейл.

Думается, с этими обстоятельствами в определенной мере была связана и специфика протекания указанного процесса в каждом из изучаемых регионов, отраженная в заключении к работе.

Глава 5. Арендные отношения.

Данная глава посвящена специфике арендных отношений в Англии раннего Нового времени. Как уже укзывалось, в Рочдейле, ввиду отмеченных особенностей «держательской ситуации», совершенно не зарегистрировано аренды (имеются лишь 4 случая таковой), в то время как этот вид поземельных отношений вполне процветал во многих областях предреволюционной Англии, включая ее юго-западный регион. Наши источники по Уилтширу позволили нарисовать любопытную картину развития аренды в этом регионе.

Так, в частности, выяснилось, что главным проводником отношений договорного типа в уилтширской предреволюционной деревне являлось местное дворянство. На долю дворянской аренды, расположенной преимущественно на домениальном клине, приходилось до 70-90% общей площади земель, зарегистрированных в описях в качестве лизгольда. В состав таких крупных аренд (средняя площадь которых по комплексу маноров составляла 500 акров) входили не только пахотные, но и пастбищные земли, позволявшие вести хозяйство, связанное с выпасом овец и использованием их шерсти в коммерческих целях. Сроки такой крупной аренды были еще достаточно длительными для того, чтобы приносить доход не только манориальным лордам, но и самим благородным арендаторам, которые могли присваивать себе избыток над относительно неподвижной рентой, образовывавшейся вследствие отсутствия стабильности рыночных цен. Иногда эти сроки достигали 50-70-99 лет. И это в то время, когда на арендах краткосрочных (7-21 год) хозяйствовал мелкий люд – крестьяне, обладатели незначительных наделов земли. То есть можно говорить об определенном соответствии между сословным статусом арендаторов и длительностью сроков аренды. Джентльмены не просто стремились к крупной аренде пастбищного типа; они обеспечивали себе максимально удобные «временные условия» для хозяйствования, стараясь «врастяжку», то есть в течение весьма длительных сроков, достигавших 99 лет, выплачивать фиксированные договором ренты, которые, ввиду этой долговременной «фиксации», оставались невысокими. Терпеть превратности скачков рыночной конъюнктуры приходилось крестьянам – обладателям краткосрочных аренд.

В обширных владениях Пемброков в графстве Уилтшир постепенное развитие капиталистических отношений выражалась не столько в форме проникновения дворян на территорию фригольда и особенно копигольда (как это было в манорах поместья Рочдейл в Ланкашире), сколько в форме внедрения «благородных» на сдаваемый манориальными лордами в аренду домениальный клин, на земле которого они и устраивали свои хозяйства. Речь в значительной мере идет о том процессе, который Р.Г.Тоуни назвал «ростом джентри», имея в виду усиление экономического могущества части дворянства Англии, совмещавшего получение традиционной ренты с интенсивным накоплением раннекапиталистической прибыли – и прежде всего на основе развития крупной коммерческой аренды.

Однако специфика развития отношений договорного типа в предреволюционной Англии в целом и на ее Юго-Западе в частности, могла состоять и в развитии крестьянской аренды на держательском клине. Так, выяснилось, что за прошедшие между составлением двух сводов описей поместий Пемброков годы, крупную аренду несколько потеснил средний и мелкий лизгольд крестьянского типа. Эта «демократизация» аренды, свидетельствовавшая о дальнейшем развитии ее коммерческого характера, как выяснилось на основе подсчетов, явилась итогом превращения в лизгольд копигольда (и даже, как мы отмечали выше, – фригольда), причем преимущественно в двух крупных манорах владельческого комплекса – Балбридже и Уайли. Очевидно, в интересующий нас период у манориальных лордов имелся в наличии некий механизм, с помощью которого можно было, невзирая на многовековые обычаи, «модернизировать» аграрные отношения по капиталистическому образцу, насильственно низводя держателей по обычаю в ранг арендаторов «на воле лорда». При этом в качестве вознаграждения, компенсации за «согласие» сменить статус держаний бывшим копигольдерам, как выяснилось из работы, связанной со сравнительным анализом сроков лизгольда, «назначались» весьма длительные, подчас доходившие (как и в случае крупной домениальной арендой «благородных») до 99 лет, сроки аренды.

Анализ рентных отношений как на клине дворянского лизгольда, так и на клине крестьянской аренды показал, что механизм приведения арендных платежей в соответствие с колебаниями рыночной конъюнктуры моделировался в изученных манорах Юго-Запада Англии по типу соответствующих «операций», характерных для традиционных держаний по обычаю. Для бесперебойной работы этого механизма огромную роль (так же, как на копигольде) играло произвольное повышение файнов за допуск, с помощью которых, в сущности, и происходила «коммерциализация» земельных отношений в предреволюционной английской деревне. Возрастание и арендных плат, и файнов арендаторов за три четверти века в манорах Пемброков почти в 8 раз свидетельствует, несомненно, о повышении «коммерческой ценности» нетрадиционных, договорного типа отношений в аграрном строе юго-западного региона – отношений, которые позволяли лордам (и именно при условии «взвинчивания» вступных платежей) наиболее динамично реагировать на изменение рыночной конъюнктуры.

Наш анализ развития арендных отношений на Юго-Западе имел не только «прикладной» характер. На основе конкретных исследований источников манориальной истории по поводу эволюции лизгольда, удалось, как кажется, сделать и некоторые обобщения теоретического характера, систематизация которых может оказаться вполне полезной для дальнейших изысканий в этой области. В работе показано, что ренту арендаторов периода аграрной революции в Англии (XVI – первая треть XVII вв.) рано именовать «избытком над средней прибылью». Эта рента, похоже, просто все еще была денежной формой феодальной ренты, то есть тяготела к тому, чтобы являться, как и в случае копигольда, «нормальной формой прибавочной стоимости». Что имеется в виду?

Ренты арендаторов можно было бы считать «чисто капиталистическими», если бы они фактически оказывались твердыми, фиксированными, то есть выплачиваемыми лорду в пределах той суммы, которая была фиксирована в договоре. Для того чтобы понять, о чем идет речь, целесообразно представить себе некую стоимость (совокупный продукт, создаваемый в условиях аренды) в виде привычного вида формулы: W = c + v + m, где с – средства, затраченные арендатором на приобретение средств производства и сырья, v – необходимые средства, идущие на оплату труда наемных рабочих, поденщиков и т.д., а m вновь созданная стоимость (прибавочный продукт), часть которого идет на личное потребление арендатора, часть – на расширение производства, а определенная, фиксированная договором доля, – в виде некоего избытка над собственной прибылью арендатора – является капиталистической рентой, поступающей лорду-собственнику земли.

Но в нашем случае, ввиду того, что дополнительно к формально фиксированной договором арендной плате (ренте) арендаторы, как будто бы они являлись копигольдерами или даже средневековыми вилланами, должны были выплачивать лорду еще и огромные файны, сама природа «капиталистической арендной платы» искажалась, поскольку практически рентые отношения между арендатором и лордом низводились до уровня феодальных. Получалось, что, подобно средневековому крестьянину, который был вынужден отдавать лорду в виде ренты не только прибавочный, но нередко и часть необходимого продукта, арендатор первой трети XVII столетия также, ввиду наличия файнов, дополнительно к фиксированной договором ренте, выплачивал лорду то, чем не был обязан (во всяком случае, не должен бы был быть обязан как арендатор капиталистического типа), поскольку высокие суммы файнов «вмещали» и ту часть прибавочного продукта, которая могла бы быть использована на личное потребление арендатора, на расширение производства и, в частности, – на оплату наемных рабочих. Ренты арендаторов были, таким образом, по характеру и типу их взимания, все еще «генетически» близки платежам традиционных держателей. Видимо, фактор внеэкономического принуждения в отношениях между арендаторами и лордами в изучаемое время, как и встарь, продолжал играть весьма значительную роль, – иначе арендаторы не соглашались бы на выплату файнов, а тем более гериотов и даже – несение отработок, зафиксированных в источниках в качестве их повинностей.

Конечно, не отработки определяли содержание арендных отношений в указанное время, но самое наличие упомянутых выше повинностей в среде арендаторов свидетельствует о том, что до «чистого» капитализма в аграрной сфере было еще очень далеко. «Поворотный момент», который мог бы свидетельствовать о превращении феодальной ренты арендаторов в ее денежной форме в ренту капиталистическую, или был явно впереди, или лишь слабо намечался в исследуемый период. Ясно, что в XVI - первой трети XVII вв. ренты арендаторов еще не представляли собой избытка над средней прибылью. Думается, не следует модернизировать этого периода аграрной и социальной истории Англии: ведь мы только что видели, что в сфере основного производственного отношения – рентного – все еще действовали механизмы, характерные, скорее, для феодального времени. Во всяком случае, рентные отношения на аренде моделировались явно по типу копигольда – этого традиционного, ведущего свое происхождение от средневекового вилланства, вида держания.

Несомненно, поэтому, что без уничтожения средневекового наследия в аграрной сфере, то есть без уничтожения самой «модели» – копигольда – (другими словами – без превращения его в свободное держание на общем праве) не только обычные держатели не могли обезопасить себя от угрозы экспроприации, но и капиталистические отношения, постепенно прививавшиеся в предреволюционной английской деревне, не могли полностью развиться в условиях сохранения господства «воли лорда».

Итак, в ходе анализа арендных отношений на Юго-Западе Англии как будто бы удалось показать, что они не имели во второй половине XVI-первой трети XVII в. чисто «капиталистического» характера – и во многом по той причине, что арендные платы лизгольдеров были «отягощены» платежами феодального происхождения.

Действительно, с одной стороны, нельзя не констатировать явного укрепления позиций раннекапиталистического лизгольда в юго-западной части предреволюционной Англии. Об этом свидетельствуют следующие наблюдения, полученные на основании исследования источников: 1. «демократизация» аренды – сдача по договору не только домениальной земли (хотя на ней и расположены крупные дворянские аренды), но и держательского клина, по преимуществу – «обычной» земли, что являлось «материальной основой» для закрепления тенденции к превращению крестьянства в арендаторов на воле лорда; 2. наличие краткосрочных договоров; 3. высокий удельный вес пастбищного хозяйства в составе аренды; 4. использование в значительных масштабах наемного труда (коттеров, субдержателей); 5. вторжение «джентри» на территорию аренды, по преимуществу «новодворянский» ее характер.

С другой стороны, этот вид поземельных отношений был в значительной степени отмечен реликтами феодального прошлого, нередко напоминая традиционное держание по обычаю манора. Об этом свидетельствует 1. однотипный с копигольдом механизм взимания рент и вступных файнов; 2. наличие натуральных рент, гериотов и даже отработок; 3. нередко – моделирование сроков аренды по типу копигольда на «сроки жизней»; 4. значительный «процент» долгосрочных договоров; 5.частично домениальный характер аренды и т.д.

Очевидно поэтому, что капиталистические отношения, которые развивались в английской предреволюционной деревне, отличаясь в изучаемый период переходным характером, не могли полностью раскрыть свои возможности в условиях юридического и политического господства воли лорда.

В заключении подводятся итоги проведенной работы: показано различие путей аграрного развития Юго-Западного и Северо-Западного регионов Англии в исследуемый период. Так, в графстве Уилтшир развитие аграрного капитализма происходило преимущественно в форме роста капиталистической аренды (в основном «дворянского» типа), в том числе и за счет превращения в нее – с нарушением как местного, так и общего права – копигольда и фригольда, а фактическая узурпация держательских прав крестьянства проводилась в основном не насильственным путем (не за счет огораживаний, как в центральных и восточных регионах страны), а так называемыми «мирными» средствами, в рамках манориального обычая, преимущественно за счет повышения файнов за допуск к держанию в период смены копий. Результатом этого процесса была интенсивная внутренняя дифференциация крестьянства, выражавшаяся в росте коттеров и появлении значительного слоя «крепких хозяев» – крестьян по сословному положению, но «некрестьян» по экономической сущности, прибегавших к использованию труда субдержателей.

Что касается графства Ланкашир, то по отношению к нему если и можно говорить о процессе экспроприации крестьянства, то с большой осторожностью, имея в виду прежде всего такой важный (хотя практически единственный для данного региона) фактор как проникновение представителей местной дворянской элиты, генезис которой был выявлен в работе, не только на мелкий и средний фригольд, но и на копигольд, и на земли «последних вилланов» - крепостных. С другой стороны, усилиями представителей этой же локальной элиты, которые действовали через посредство манориальной администрации, крестьянство северных территорий было освобождено от выплаты файнов, гериотов и даже – по большей части – обычных рент. Таким образом, в этой части Англии аграрный капитализм развивался не за счет роста аренды или дифференциации копигольдеров, разоряемых непомерными файнами (как на Юго-Западе), и не за счет бурного развития огораживаний (как в Центре страны), а за счет капиталистической эволюции держания на общем праве – обширного фригольда местного джентри, развивающегося на землях королевского домена и «культивируемого» короной путем делегирования ее владельческих прав этой местной дворянской элите.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. Монография: Английское крестьянство в канун буржуазной революции середины XVII в. М., 1992. 290 с.

2. О создании предпосылок экспроприации английского крестьянства в XVI – начале XVII вв. // Из истории буржуазных революций нового времени. М., 1985. С. 3-12.

3. Нерешенные проблемы аграрной истории Англии XVI-XVIII вв. // Новая и новейшая история. 1985. №1. С.153-161.

4. Манориальные описи графов Пемброков и Монтгомери как исторический источник // Проблемы Британской истории. М.: Наука, 1987. С. 198-207.

6. Копигольд Юго-Западной Англии в 60-х гг. XVI в. // Экономическая история. М.: Наука, 1987. С.114-126.

7. Эволюция манориальных владений графов Пемброков в Уилтшире // Проблемы Британской истории. М.: Наука, 1991. С. 135-147.

8. История английского манора (тезисы) // Pax Britannica: актуальные проблемы социально-экономической и политической истории Великобритании. Уфа, 1991. С.124-127.

9. Основные проблемы социально-экономического развития Англии XVI в. // История Европы. Том 3. М.: Наука, 1993. С. 40-50.

10. Аграрные отношения в Европе к Западу от Эльбы XVIII в. // История Европы. Том 4. М.: Наука, 1994. С. 261-272.

11. В.М. Лавровский. К столетию со дня рождения // Средние века. № 54. М.: Наука, 1991. С.188-202.

12. Проблемы медиевистики в изданиях Отдела истории средних веков // Средние века. № 54. М.: Наука, 1991. С. 248-251.

13. Памяти М.А. Барга // Средние века. № 54. М.: Наука, 1991. С.282-286.

14. Английский манор как форма деревенской общности // Общности и человек в средневековом мире. Саратов, 1992. С. 96-109.

15. К вопросу о роли парламентских огораживаний в процессе обезземеления английского крестьянства // Из истории английского парламентаризма. М., 1995. С.63-67.

16. Научные чтения памяти М.А. Барга // Ассоциация Британских исследований. М., 1993. С.21-23.

17. 22. К вопросу об эволюции английского манора // Мир истории – жизнь историка. М., 1995. С.38-42.

18. Соотношение обычного и общего права в поземельных отношениях предреволюционной Англии // Право в средневековом мире. М., 1996. С.144-153.

19. Нищие в малых городах Юго-Западной Англии XVI-XVII вв. // Средние века. № 59. М.: Наука, 1997. С. 42-49.

20. К вопросу о формировании капиталистической аренды в юго-западной Англии XVI-XVII вв. // Европа XVII в. М., 1998. С.24-44.

21. Commercial Areas of the Early Modern Europe // XXIX Settimana di Studi: Instituto F. Datini. Prato, 1998. P.785-792.

22. Эволюция форм земельной собственности в Западной Европе // Материалы научной конференции по античности и средневековью. Нижний Новгород, 1999. С. 23-27.

23. Смерть и повседневность в английском маноре XIV в. // Проблем истории и творческое наследие профессора Н.П. Соколова. Материалы научных чтений. Нижний Новгород, 1998. С.75-82.

24. Один день из жизни английского виллана XIV в. // История средних веков. Книга для чтения. М., 1999. С. 353-369.

25.Имущественные права женщин в средневековой Англии // Адам и Ева. Альманах гендерной истории. Вып. 1. М.: ИВИ РАН, 2001. С. 101 – 130.

26. Александр Николаевич Савин: к 125-летию со дня рождения // Средние века. Вып. 61. М.: Наука, 2000. С. 314-333.

27. Кто такие «последние вилланы» в Англии XVI в.? // Средние века. Вып. 62. М.: Наука, 2001. С. 84 –86.

28. Преступления и наказания в средневековом маноре XIV в. // Право в средневековом мире. СПб.: Алетейя, 2001. С. 37-48.

29. История одной жизни // De Mulieribus Illustribus: судьбы и образы женщин Средневековья. СПб.: Алетейя, 2001. С.123 – 137.

30. Александр Николаевич Савин // Портреты историков: время и судьбы. Т.2. М., 2001. С. 143-154.

31. Крестьянство позднесредневековой Англии: Программа спецкурса. ИВИ РАН – ВГУ. Воронеж, 2001. 1,5 п.л.

32. Английский средневековый манор: традиции и перспективы изучения: Программа спецкурса. ИВИ РАН – Казанский ГУ. М.: ИВИ РАН, 2001. 2 п.л.

33. Город – манор? // Средневековый город. Межвузовский научный сборник. Саратов, 2002. С. 70-79.

34.Третьи научные чтения памяти М.А. Барга // Новая и новейшая история. №1. 2002.

35.Человек, который мог остаться неизвестным: Генри Тилсон // Человек XVII столетия. В печати. 0,5 п.л.

36.Историческая судьба копигольда в Англии: юридическая теория и жизненная практика // Переходные эпохи в социальном измерении. История и современность. М.: Наука. – в печати. 1,5 п.л.

37.Михаил Абрамович Барг: путь историка // Средние века. № 64. В печати. 2 п.л.

38.Источники по манориальной истории Англии как свидетельства исторической памяти // Культура исторической памяти. Петрозаводск, 2002. С. 26-35.

49.Держание по обычаю в Юго-Западной Англии второй половины XVI-первой трети XVII вв. // Сборник памяти Ю.Л. Бессмертного. В печати. 2 п.л.

40.Манориальный обычай как средоточие памяти в мире английского копигольда // Образы прошлого и коллективная идентичность. М.: ИВИ РАН, 2003. 1,5 п.л.


[1] Савин А.Н. Английская деревня в эпоху Тюдоров. М., 1903; Он же. История двух маноров // ЖМНП. 1916..№ 4; Он же. История одного восточного манора // Сборник статей в честь М.К. Любавского. Пг., 1917.

[2] Архангельский С.И. Аграрное законодательство Великой Английской революции, ч.1-2. 1643-1660. М., 1935-1940; Он же. Крестьянские движения в Англии 40-50-х гг. XVII в. М., 1960.

[3] Семенов В.Ф. Огораживания и крестьянские движения в Англии XVI в. М., 1949.

[4] Лавровский В.М. Парламентские огораживания общинных земель в Англии конца XVII-начала XIX в. М.; Л., 1940; Он же (совместно с М.А. Баргом). Английская буржуазная революция. М., 1958; Он же. Исследование по аграрной истории Англии XVII-XIX вв. М., 1966.

[5] Барг М.А. (совместно с В.М. Лавровским). Английская буржуазная революция. М., 1958; Он же. Народные низы в Английской буржуазной революции XVII века. М., 1967.

[6] См., например, Hoskins W.G. The Midland Peasant. The Economic and Social History of a Leicestershire Village. London, New York, 1957; Hoskins W.G., Finberg H.R. Devonshire Studies. L., 1952; Hoskins W.G. Provincial England. New York, 1963; Finberg H.R. Gloucestershire Studies. Leicester, 1957; Thirsk J. English Peasant Farming. The Agrarian History of Lincolnshire from Tudor to Recent Times. L., 1957; Finch M.E. The Wealth of the Northamptonshire Families. 1540-1640. Lamport, 1956; Simpson. The Wealth of the Gentry. 1540-1640. Chicago, 1961; Lloyd H.A. The Gentry of South -West Wales. Cardiff, 1968;

Blackwood B.G. The Lancashire Gentry and the Great Rebellion. Manchester, 1978; Wrightson K.E. English Society, 1580-1680. L., 1982. etc. Подробнее об этом см.: Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 1998. С. 87 и далее. В указанной работе дается исчерпывающий анализ этого, и многих других направлений, в историографии.

[7] Everitt A. The Community of Kent and the Great Rebellion, 1600-1660. Leicester, 1966; Idem. The Local Community and the Great Rebellion. L., 1969.

[8] Репина Л.П. Указ. соч. С.87 и далее.

[9] Roots I. The General Government and the Local Community // The English Revolution. 1600-1660. L., 1968; Hassell-Smith A. Country and Court: Government and Politics in Norfolk, 1558-1603. Oxford, 1974; Howell R. Newcastle-upon-Tyne and the Puritan Revolution: a Study of the Civil War in North England. Oxford, 1967; Dore R.N. The Civil War in Cheshire. Chester, 1966; Morrill J.S. The Revolt of the Provinces. 1976, 2-d edn. 1998. Holmes C. Seventeenth Century Lincolnshire, L., 1980; Wrightson K.E., Levine D. Poverty and Piety in an English Village, 1979.

[10] Clark P. English Provincial Society from the Reformation to the Revolution: Religion, Politics and Society in Kent. 1500-1640. Hassocks, 1977.

[11] Morrill J.S. The Revolt of the Provinces: Conservatives and Radicals in the English Civil War, 1630-1650. London – New York, 1976, p.14, 115; См. также Репина Л.П. Указ. соч., С. 93 – 118.

[12] Watson I.K. Manor Woodstock. Countryman Press. 1996.

[13] Rense. Manor House. New York. 1997.

[14] Grffith L.E. Freehold. Dover. 1996.

[15] Cooper J. Ph. Land, Men and Beliefs. Studies in Early Modern History. L., 1983. Spufford M. The World of Rural Dissenters. Cambridge, New York, 1995.

[16] Dyer Chr. Small Towns, 1270-1540 // The Cambridge Urban History of Britain. Vol. 1. Ed. by D. Palliser. Cambridge, 2000. P. 505-537; Idem. Small Places with Large Consequences: the Importance of Small Towns in England, 1000-1540 // Historical Research,75, 2002. P. 1-14.

[17] Конечно, в этом отношении мы не можем упускать из вида научной значимости исследований Э. Керриджа, Р. Мэннинга и Б. Блэквуда, сохраняющих ее и по сей день. См.: Kerridge E. The Revolts in Wiltshire against Charles I // Wiltshire Arch. and Natural History Magazine, vol. 57. 1958-1959; Manning R. Villages Revolts. Social Protest and Popular Disturbances. L., 1988; Blackwood B.G. The Lancashire Gentry and the Great Rebellion. Manchester, 1978. Однако знакомство с интернет-сайтами многочисленных обществ локальной истории интересующих меня, в частности, Ланкашира и Уилтшира показывает преимущественное внимание этих обществ к таким, безусловно важным, аспектам исторического знания как дворянские генеалогии, устная история, гендерная история, история замков и др., но не аграрная история.

[18] The Survey of the Manors of Rochdale in the County of Lancaster, parcel of the Possessions of the Worshipful Sir Robert Heath, Knt., His Majesty’s Attorney General, made in 1626. Ed. by Henry Fishwick. The Chetham Society. M., 1913.

[19] Survey of the Lands of William the First Earl of Pembroke, 1566-1567. Oxford, 1909. Ed. by Ch. Straton.

[20] Survey of the Manors of Philippe the First Earl Pembroke and Montgomery, 1631-1632. Devizes, 1953. Wiltshire Archaeological and Natural History Society. Records Brunch. Vol. 9. Ed. by E. Kerridge.

[21] Винокурова М.В. Английское крестьянство в канун буржуазной революции середины XVII в. М., 1992.

[22] Court Rolls of the Manor of Bruces, Dawbeneys, Pembrokes: 1377 – 1399 // Manor of Tottenham Series, Tottenham, 1961.

[23] Borough Customs. Seldon Society. Ed by M. Bateson. L., 1904-1906. In 2 vol-s.

[24] Littleton T. Tenures. L., 1581.

[25] Coke Ed. The First Part of the Institutes of the Laws of England or a Commentarie upon Littleton, L., 1628, book 1, Ch.9, Section 73.

[26] Norden J. The Surveyors Dialogue. London, 1618.

[27] Wilson T. The State of England. A.D. 1600 // Camden miscellany. 3-d ser., L., 1936.

[28] Blackstone W. Commentaries on English Laws, L., 1765-1769.

[29] Fleta. Of the Offices. // Fleta. Vol. 2: Book 1, Book 2. Ed. and tr. by H.G. Richardson, G.O. Sayles. L., 1955.

[30] Напомню, что площадь владельческого комплекса Рочдейл составляла, по нашим подсчетам, в общей сложности более 38000 акров, а площадь владений Пемброков в Уилтшире – около 35000 акров.

[31] Он был почти идентичным доходу держателей Рочдейла (8400Ј). Разница состояла, однако, в том, что в последнем случае доход формировался в основном за счет поступлений с фригольда, а не с копигольда и аренды, как в манорах Пемброков.



 





<


 
2013 www.disus.ru - «Бесплатная научная электронная библиотека»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.