Онтология имени в творчестве писателей-арзамасцев, а. с. пушкина, м. ю. лермонтова
На правах рукописи
Афанасьева Эльмира Маратовна
ОНТОЛОГИЯ ИМЕНИ В ТВОРЧЕСТВЕ
ПИСАТЕЛЕЙ-АРЗАМАСЦЕВ, А. С. ПушкинА, М. Ю. ЛермонтовА
Специальность 10.01.01 – Русская литература
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
доктора филологических наук
Москва – 2014
Работа выполнена на кафедре литературы Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего профессионального образования «Томский государственный педагогический университет»
| Научный консультант: |
доктор филологических наук, профессор, Томский государственный педагогический университет | |
Официальные оппоненты: | Анненкова Елена Ивановна – Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена, зав. кафедрой русской литературы | |
Моторин Александр Васильевич – доктор филологических наук, профессор, Новгородский государственный университет им. Ярослава Мудрого, зав. секцией нравственного и эстетического воспитания | ||
Савинков Сергей Владимирович – доктор филологических наук, профессор кафедры теории, истории и методики преподавания русского языка и литературы, Воронежский государственный университет | ||
Ведущая организация: | ФГАОУ ВПО «Уральский федеральный университет» им. первого Президента России Б. Н. Ельцина |
Защита состоится « 24 » апреля 2014 года в 15.30 на заседании диссертационного совета Д 212.198.04, созданного на базе РГГУ, по адресу: 125993, ГСП-3, Москва, Миусская пл., д. 6.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке РГГУ по адресу: 125993, ГСП-3, Москва, Миусская пл., д. 6.
Автореферат разослан « » _____________________ 2014 года
| Ученый секретарь диссертационного совета | С. С. Бойко |
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Реферируемая диссертация посвящена исследованию онтологии имени в коллективной мифологии членов литературного общества «Арзамас», в творчестве А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова. В русской литературе XIX в. имя часто становится объектом эстетической рефлексии, в процессе которой поднимаются вопросы смерти и бессмертия, вечной славы и вечного проклятия. Эти проблемы нашли отражение в художественных произведениях, мемуарно-эпистолярной прозе, в критических статьях и заметках. Как представляется, эстетическая рефлексия над именем – факт, еще должным образом не осмысленный в литературоведении.
Актуальность диссертации. Имя, понятое как слово, наделенное сверхсмыслом, постоянно находится в поле внимания литературоведов. Недостаточная изученность онтологических аспектов номинологии в художественных практиках, с одной стороны, с другой – активный современный интерес к философии имени свидетельствуют о необходимости восполнения существующего пробела. Это становится возможным благодаря публикации трудов, посвященных ономатодоксии. Современные академические издания русской классики и факсимильные воспроизведения рукописных источников XIX в. способствуют проникновению в творческую лабораторию писателей. Выход в свет «Полного собрания сочинений и писем: В 20 тт.» В. А. Жуковского, подготовка исправленного и дополненного собрания сочинений М. Ю. Лермонтова, публикация «Онегинской энциклопедии» отражают новые принципы эдиционной практики и комментирования текстов. Тематические конференции, посвященные литературному обществу «Арзамас», творчеству А. С. Пушкина, а также всплеск интереса к художественному наследию М. Ю. Лермонтова (спровоцированный подготовкой к юбилею 2014 г.) свидетельствуют о своевременности постановки вопроса об исследовании номинологических стратегий в художественных практиках, изучение которых во многом определяет самосознание нации. Как в коллективной мифологии арзамасцев, так и в авторской мифологии А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова процесс творческой самоидентификации сопряжен с осмыслением природы имени.
Степень научной разработанности проблемы. На сегодняшний день библиография работ, посвященных теории литературного имени, охватывает сотни источников, не говоря о тематических изданиях[1] и ономастических словарях. В центре внимания большинства исследований – конкретное имя или ономастическая система в целом. Наиболее разработан этимологический подход, в основе которого соотнесение исконного значения слова с эстетическим событием.
Исследование эпического потенциала имени, его связи с развитием сюжета находится в поле внимания О. М. Фрейденберг. Поэтика имени в контексте историко-литературных процессов раскрывается в работах Д. С. Лихачева, Н. М. Виролайнен, Л. И. Вольперт, Б. М. Гаспарова, Н. М. Герасимовой, О. А. Проскурина, Т. П. Николаевой, Я. В. Хихловской и др. В последнее время в область филологического анализа активно входит изучение номинологической экспрессии авторского имени (Г. Ф. Ковалев, В. В. Мароши), появляется интерес к исследованию поэтики имени в лирике[2].
Наиболее последовательно номинологическая теория оформилась в религиозной философии начала ХХ в. и в работах представителей московско-тартуской семиотической школы. Осмысление имени в контексте логосно-энергийного взаимодействия с миром стало основой философского подхода, оформившегося в трудах А. Ф. Лосева, С. Н. Булгакова, П. А. Флоренского как реакция на споры об имени Божием. Семиотический анализ позволил соотнести имя с фольклорными традициями, мифами, обрядами, а также с историко-культурным контекстом (Ю. М. Лотман, Б. А. Успенский, В. Н. Топоров и др.). Продолжение исследования имени-текста связано с концепциями А. Б. Пеньковского, Е. В. Душечкиной, В. Г. Щукина, А. Ф. Белоусова и др.
Несмотря на то, что непосредственного взаимовлияния философской и семиотической концепций в интерпретации природы имени не было, общим для них стало определение мифологического потенциала номинологии. Еще одной общей чертой является выявление уровневой системы, формирующей полноту словесного бытия. Если московско-тартуская школа помимо лингвистического анализа имени ориентируется на его мифологический, культурно-исторический и непосредственно эстетический потенциал, то философское направление изучает природу слова с позиции христианской ономатодоксии. А. Ф. Лосев, восстанавливая иерархию звуковой структуры слова и структуры значений, возводит имя к логосному первосмыслу. В концепции П. А. Флоренского учитывается генеалогическая составляющая именной реализации, в том числе и духовная генеалогия в истории монашества.
Не случайно именно в 1990-е годы, в период активной публикации работ русских религиозных философов, очевиден всплеск интереса к литературной номинологии и онтологической поэтике.
Объект данного исследования – онтология имени в художественных практиках. Предметом является эстетическая рефлексия над природой имени в творчестве писателей-арзамасцев, А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова.
Постановка вопроса об онтологии имени в литературе неизбежно связана с современными дискуссиями об онтопоэтике как методе или способе гуманитарного исследования. С одной стороны, термин «онтология» утвердился в литературоведческом словаре. С другой – несомненным является факт становления этого понятия и наполнения его терминологической четкостью.
О необходимости обоснования философских основ гуманитарных наук в 1940-е гг. писал М. М. Бахтин: «Предмет гуманитарных наук – выразительное и говорящее бытие. Это бытие никогда не совпадает с самим собою и потому неисчерпаемо в своем смысле и значении»[3]. Номинологическая концепция исследователя во многом определяет методологию изучения онтологии имени. М. М. Бахтин поставил вопрос о соотношении имени и прозвища применительно к разным родам литературы, о роли «другого я» в процессе номинологической идентификации героя. В данной работе бахтинская теория применяется по отношению к исследованию онтологии слова.
На сегодняшний день родословная термина «онтологическая поэтика» соотнесена с автокомментариями тех исследователей, которые в девяностые годы ХХ в. активно искали новые формы и методы толкования феноменологии художественного текста. Среди работ этого времени необходимо отметить статью Л. В. Карасева «Гоголь и онтологический вопрос» (1993), его же монографию «Онтологический взгляд на русскую литературу» (1995) и ряд публикаций в журнале «Вопросы философии». В 1995 г. вышла монография Н. А. Шогенцуковой «Опыт онтологической поэтики», написанная в диалоге с концепцией Л. В. Карасева. Параллельно развивалось направление, связанное с исследованием христианской онтологии русской литературы (работы Е. А. Трофимова).
Литературоведы, обращаясь к онтопоэтике, определяют бытие как универсальную сущность художественного миромоделирования. Разница подходов зависит от того, что становится объектом исследования: художественное целое текста, авторская картина мира или онтология слова. Отдельным предметом исследования может стать «небытие» и поэтика пустоты, что предпринято в монографии Н. Р. Саенко «Онтологическая поэтика пустоты» по отношению к эстетике постмодернизма.
В. И. Тюпа определяет онтологический статус литературного текста и порождаемого им смысла как коммуникативное событие, направленное на читателя[4]. При таком подходе художественная реальность априори онтологична. Точечно она может концентрироваться в имени, в котором бытие и личность находятся в ситуации наибольшего взаимодействия.
В докторской диссертации В. П. Океанского онтопоэтика осмыслена как актуализация бытийной природы слова: «“онтологизм” выступает не как “способ” изучения слова (в ряду других таких способов), но как бытие самого слова».[5] Подход, предложенный В. П. Океанским, позволяет определить онтологический статус номинологии в контексте авторской мифологии и картины мира.
Цель диссертации – выявление особенностей онтологии имени в коллективной мифологии членов литературного общества «Арзамас», в авторской картине мира А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова. Постановка цели, с одной стороны, требует обоснования базового понятия, с другой – анализа отдельных литературных практик и основных номинологических моделей. Этим обусловливаются типологические и историко-литературные задачи:
- разработать теоретико-методологическую базу литературоведческого анализа онтологии имени;
- выявить основные номинологические модели литературной онтологии имени и характер их реализации в художественных практиках;
- исследовать структурирующие принципы и онтологический потенциал номинологического мифа членов литературного общества «Арзамас»;
- определить особенность авторской самоидентификации в персональном именном мифе А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова,
- выявить типологические черты онтологии имени в любовной лирике А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова,
- проанализировать мотивы развоплощения имени и безымянности в трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» и драме М. Ю. Лермонтова «Маскарад»,
- исследовать онтологические горизонты имени в цикле А. С. Пушкина «Песни западных славян»,
- исследовать онтологию имени в поэмах М. Ю. Лермонтова «Песня про купца Калашникова» и «Мцыри».
Материалом диссертации являются арзамасские документы (протоколы заседаний, переписка участников литературного общества, художественные и мемуарные тексты), литературные и эпистолярные произведения А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова. В работе предпринят анализ архивных источников из фонда рукописного отдела ИРЛИ РАН («Пушкинский дом»), привлекаются прижизненные издания произведений А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, а также источники пушкинской и последующих эпох, демонстрирующие наиболее важные аспекты бытия имени в эстетической реальности. Основным критерием отбора материала является наличие в произведении эстетической рефлексии над природой имени. Наиболее репрезентативна в этом отношении лирика А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова. Еще одним источником, в котором природа имени подвергается эстетической рефлексии, является драматургия: трагедия А. С. Пушкина «Борис Годунов» и драма М. Ю. Лермонтова «Маскарад». Межтекстовые связи в процессе онтологизации имени рассмотрены на материале цикла А. С. Пушкина «Песни западных славян» и поэм М. Ю. Лермонтова, опубликованных в сборнике 1840 г. В работе анализируются только те произведения, в которых наиболее очевиден процесс онтологизации имени. Отбор материала ориентирован на выявление особенностей номинологического мифа и типологических черт конкретных художественных практик.
Научная новизна диссертации включает в себя несколько аспектов:
- в работе представлена методология литературоведческого анализа онтологии имени,
- впервые предметом литературоведческого исследования стали онтологические модели имянаречения, имявоплощения и имяомысления, проявленные в коллективной мифологии арзамасцев и в отдельных художественных практиках,
- номинологическая система членов литературного общества «Арзамас» определена с позиции генеалогического кода, структурирующего коллективную мифологию первых русских романтиков,
- выявлены жизнетворческие механизмы онтологизации имени в арзамасской мифологии, юношеском творчестве А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова,
- на основе целостного и комплексного анализа стихотворений, раскрывающих онтологический потенциал авторского имени, описана номинологическая стратегия творческой самоидентификации А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова,
- выявлена типологическая общность мотивов «утаенного чувства» и «тайного страдания» в любовной лирике А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова,
- на основе анализа онтологии имени в трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» и драме М. Ю. Лермонтова «Маскарад» описаны эстетические приемы развоплощения имени, связанные с деструкцией номинологического единства «личность – имя – бытие»,
- впервые системно проанализированы юношеские тетради М. Ю. Лермонтова, введен в научный оборот рукописный сборник 1829 г., исследованы истоки формирования авторской номинологической стратегии,
- на основе анализа цикла А. С. Пушкина «Песни западных славян» и поэм М. Ю. Лермонтова, вошедших в сборник 1840 г., описаны межтекстовые связи, определена авторская стратегия имявоплощения или развоплощения имени.
Методология исследования определяется целями и задачами диссертации. В работе используются сравнительно-типологический, историко-литературный, структурно-семиотический, мифопоэтический методы анализа.
Теоретической базой диссертации являются работы по поэтике, мифологии и философии имени. Это, прежде всего, исследования Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского, А. Б. Пеньковского, В. Н. Топорова, а также публикации последних десятилетий О. А. Проскурина, К. Э. Штайн, Д. И. Петренко. Разработка концепции шла в диалоге с трудами мифологов, этнографов (А. ван Геннепа, Д. Д. Фрезера, М. Элиаде) и религиозных философов (С. Н. Булгакова, А. Ф. Лосева, П. А. Флоренского). Литературоведческой базой диссертации являются работы М. М. Бахтина, В. И. Тюпы, В. П. Океанского, в которых представлена проблема философской основы филологического анализа, а также исследования по истории литературы первой половины XIX в.: В. Э. Вацуро, М. Н. Виролайнен, Л. И. Вольперт, Б. М. Гаспарова, В. А. Грехнёва, А. И. Журавлевой, Р. В. Иезуитовой, Я. Л. Левкович, С. А. Кибальника, Л. Н. Киселевой, Г. П. Макогоненко, Ю. В. Манна, В. М. Марковича, Н. И. Михайловой, А. В. Моторина, Э. Э. Найдича, А. А. Смирнова, В. М. Строганова, И. З. Сурат, У. М. Тодда III, Б. В. Томашевского, Ю. Н. Тынянова, Т. Т. Уразаевой, С. А. Фомичёва, Б. М. Эйхенбаума, А. С. Янушкевича и др.
Теоретическая значимость. Диссертационное исследование восполняет пробел в области литературоведческого анализа имени в соотнесении с художественным миром и героем, а также с авторской мифологией. Представляется перспективным использовать разработанную методику применительно к исследованиям в области жанрово-родовых принципов именования. Выявленные номинологические модели могут служить основой изучения отдельных художественных систем и литературных закономерностей разных эпох.
Практическая значимость диссертации заключается в возможности использования ее положений в научной и педагогической деятельности: в области изучения истории русской литературы, в эдиционной практике, в междисциплинарных исследованиях по истории и теории имени, в общих и специальных филологических курсах для бакалавров, магистров, аспирантов и пр. Материалы диссертации имеют ценность для таких наук, как лингвистика, культурология, философия.
Основные положения диссертации изложены в монографии «Онтология имени в творчестве русских писателей начала XIX века: литературное общество «Арзамас», А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов», в статьях, включенных в Перечень ВАК Минобрнауки РФ, и в ряде других публикаций. Концепция исследования прошла апробацию на международных и всероссийских конференциях: «Православие и русская культура» (Санкт-Петербург ИРЛИ РАН (Пушкинский Дом), 2003), «Евроазиатский культурный диалог» (Томск, ТГУ, 2004), «Русская словесность и православие» (Москва, РГГУ, ГАСК, 2004), «Русская литература ХХ–ХХI веков: проблемы теории и методологии изучения» (Москва, МГУ, 2004), «Дневники русских писателей в литературном и историческом контексте» (Варшава, Instytut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego, 2005), «Дневники, записные книжки, письма русских писателей» (Варшава, Instytut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego, 2007), «М. Ю. Лермонтов: художественная картина мира» (Кемерово, КемГУ, 2006); «International Medieval Congress» (Leeds, (Великобритания), 2006), «Духовные начала русского искусства и образования» («Никитские чтения»; Великий Новгород, НовГУ 2005, 2008), «Герценовские чтения» (Санкт-Петербург, РГПУ им. А. И. Герцена, 2002, 2007, 2009), «Томские филологические чтения. Исследования русской и мировой культуры в языке и тексте» (Томск, ТГУ, 2008), «Лермонтовские чтения» (Санкт-Петербург, Комитет по культуре Правительства Санкт-Петербурга; МЦБС им. М. Ю. Лермонтова, Санкт-Петербург, 2007–2012), «Православная культура в современном мире» (Кемерово, КемГУКИ, 2008), «Семиотика художественной культуры. Образ России в межкультурной коммуникации» (Кемерово – Санкт-Петербург, КемГУКИ, 2009), III Международный симпозиум «Русская словесность в мировом культурном контексте» (Москва, Фонд Ф. М. Достоевского, 2009), «Филологические чтения» (Санкт-Петербург, СПбГУ, 2011, 2012), «Слово и образ в художественной культуре» (Кемерово – Далянь, КемГУКИ, 2011), VII Летняя лингвистическая школа «Теоретические и прикладные проблемы современной лингвистики» (Кемерово, КемГУ, 2012), «Христианство и славянское культурное наследие» (Кемерово, КемГУ–КемГУКИ, 2013), «Сюжетно-мотивная динамика художественного текста» (Новосибирск, Институт филологии СО РАН, 2013).
Практическая апробация результатов исследования осуществлялась в рамках учебных курсов, читаемых у специалистов, бакалавров и магистров на факультете филологии и журналистики Кемеровского государственного университета, а также в авторских спецкурсах: «Онтология имени в творчестве русских писателей XIX в.», «Молитвенная лирика XIX в.». Некоторые положения адаптированы в двух изданиях учебного пособия «Феномен книги в художественном мире М. Ю. Лермонтова» (2007, 2012), имеющего грифы УМО и СибРУМЦ.
Положения, выносимые на защиту:
- Онтология имени концентрирует в себе двустороннюю связь между субъектом и эстетически организованным миром. Базовой онтологической триадой является триада «личность–имя–бытие». Деформация взаимодействия элементов внутри триады ведет к деформации онтологического единства личности и мира.
- К основным номинологическим моделям относятся имянаречение, имявоплощение, имяосмысление. Онтологический потенциал имянаречения связан с формированием «номинологического коридора», задающего перспективу самосознания личности в художественном мире. Имяосмысление и имявоплощение определяют номинологические горизонты субъекта эстетической деятельности. Наиболее репрезентативным для имяосмысления родом литературы является лирика.
- Структурообразующим элементом коллективной мифологии участников литературного общества «Арзамас» является генеалогический код. Имянаречение и имявоплощение – основные модели, проявленные в номинологическом мифе первых русских романтиков. В системе литературных имен воплотились представления о первостихиях, микро- и макрокосме. Игровая мифология основана на принципе зеркального отражения: эстетически воссозданный мир структурировался через имя, а имя отражало явленный в нем мир.
- Онтология имени формирует персональный миф в лирике А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова. Основу пушкинской «философии имени» составляют стихотворения «Желание славы» и «Что в имени тебе моем?». Осмысление природы «моего имени» в этих произведениях осуществляется в парадигмах отрыва слова от личности с последующим восстановлением ценностной триады «я–мое имя–бытие». Онтологическое единство формируется в зоне контакта с другим «я».
Маркированным элементом номинологического мифа Лермонтова является эстетический комплекс «мое названье». Отстраненная позиция «другого» по отношению к лермонтовскому герою часто соотносится с негативной оценкой. Это определяет энергийное поле имени, которое балансирует на грани славы и проклятия.
- Авторская номинологическая стратегия в персональном мифе А. С. Пушкина связана с онтологизацией фамилии (лирика 1814–1830 гг.). Лицейские тексты воссоздают процесс творческой самоидентификации героя. В поэтическом диалоге с В. Л. Пушкиным и стихотворении «Моя родословная» происходит соотнесение собственной фамилии с комплексом общих родовых качеств.
Основу персонального именного мифа М. Ю. Лермонтова составили аллюзии на ветхозаветную историю (князь Михаил) и Апокалипсис (архангел Михаил). Процесс имяосмысления определяется христианской парадигмой покровительства святого, именем которого называется человек.
- Мотивы «утаенной любви» А. С. Пушкина и «тайного страдания» М. Ю. Лермонтова раскрываются с помощью приема номинологического намека. В лирике Пушкина «утаенная любовь» связана с сокрытием имени возлюбленной от других. В лирике Лермонтова «тайное страдание» включается в ситуацию двойного сокрытия: от других и от себя. В постромантический период прием утаения имени возлюбленной осмысляется как эстетический штамп в творчестве обоих поэтов.
- В «Борисе Годунове» А. С. Пушкина и «Маскараде» М. Ю. Лермонтова происходит деформация онтологического единства «личность–имя–бытие». В пушкинской трагедии это связано с деятельной активностью героя-самозванца. Онтологические горизонты имени определяются вечностью: «вечная слава» царевичу Димитрию, «анафема» – Гришке Отрепьеву. В драме Лермонтова номинологическая деструкция обусловлена давлением законов светского общества на человека. Утрата имени и замена его ролевой функцией становятся знаком обезличивания героев. В обоих произведениях отсутствие онтологического единства личности и имени характеризует искажение ценностных основ жизни.
- Имяосмысление в контексте национально-этнических, культурно-исторических традиций связано с проблемой «имя и социум». Онтология имени в «Песнях западных славян» А. С. Пушкина формирует горизонты национально-этнического мировосприятия и самосознания. Актуализация имени в цикле соотносится с ситуациями христианской молитвы, языческого обряда нанесения порчи, переименования, табу. В поэмах Лермонтова, вошедших в сборник 1840 г., мотив утраты имени обостряет конфликт между личностными устремлениями и жизненными обстоятельствами. В «Песне про купца Калашникова» ритуальная безымянность не отпетого после смерти героя преодолевается народной памятью о нем. В «Мцыри» номинологическое развоплощение – признак незавершенности самоидентификации личности как в контексте национально-родовых традиций, так и в монашеском служении.
- Онтологический потенциал имени включает в себя самореализацию или идентификацию субъекта эстетической деятельности. В мифологии арзамасцев и в лирике А. С. Пушкина номинологическая ретроспекция связана с генеалогическим кодом. В лирике Лермонтова она реализуется в аспекте осмысления христианских традиций имянаречения. Номинологическая перспектива определена возможностью имявоплощения при жизни и после смерти. Несовпадение или слияние онтологических границ личности и имени обусловливает эстетическую рефлексию о номинологии в ее связи с законами миропорядка.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка литературы, включающего 592 единицы.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во Введении обосновывается выбор темы, представлена история вопроса, обозначены дискуссионные аспекты исследования литературного имени. Определены актуальность, цели и задачи, теоретическая и практическая значимость, научная новизна, материал, методы исследования, апробация работы, сформулированы основные положения, выносимые на защиту.
Первая глава диссертации «Онтология имени: литературоведческий аспект» носит теоретический характер. В ней дается обоснование базового понятия, выявляются основные номинологические модели. В § 1 «Личность и мир в онтологии имени» с опорой на концепции мифологов, философов, филологов выявляются специфические особенности номинологии. Категория бытия – центральная для онтологии. Имя, понятое в его соотнесении с бытием, получает онтологический статус. Первостепенным в исследовании онтологии имени в художественной реальности является обнаружение его связи как с субъектом, так и с эстетически воссозданным миром. Данная проблема получает несколько дополнительных акцентов интерпретации в процессе осмысления природы номинологии в следующих парадигмах: «я» и «мое имя»; «мое имя» «вне меня»; «я, явленное в имени» и «другой»; «я, явленное в имени» и «другой, явленный в имени»; «мое имя» и «бытие». Таковы некоторые из проявлений онтологичной природы слова, наиболее близко соприкасающегося с личностью или отождествляемого с нею. Комплекс художественно-эстетических взаимоотношений, в которые включены личность, имя, бытие, может быть назван онтологическим горизонтом имени.
§ 2 «Онтологические модели актуализации имени в литературном произведении» состоит из трех разделов, посвященных соответственно трем номинологическим моделям: имянаречение, имявоплощение, имяосмысление. В каждой из них задействованы разные субъекты творческого процесса. В акте имянаречения активная роль принадлежит «имядателю», который наделяет именем и тем самым формирует «номинологический коридор» для его носителя. По своей природе этот процесс ритуализован, связан с разного рода традициями, восходящими к инициальной основе. «Номинологический коридор» задает возможность актуализации героя в заданной именной парадигме (или в отступлении от нее). Нарушение субъектно-объектных взаимодействий в процессе номинологического волеизъявления порождает новые варианты имянаречения. В то время, когда не «другой», а «я» берет на себя функции имядателя, возникает стяжение номинологических полюсов (ситуация самонаречения). В этом случае формируется предсказуемый эстетический сценарий в заявленной именной парадигме. Вариантом реализации этой модели является переименование. Каждый из новых номинологических акцентов формирует новые онтологические особенности взаимодействия личности с миром. Имявоплощение зависит от самого героя, с ним связана эстетическая данность личного бытия. В литературном тексте важен каждая деталь эстетической номинологии: первое появление в тексте, самопрезентация или авторская презентация героя, межличностное общение, появление номинологических вариантов и т.д. В этом комплексе художественного именования формируется имявоплощение субъекта эстетической реальности. Имяосмысление – наиболее продуктивная модель онтологизации имени в литературном произведении. В ее основе рефлексия по отношению и к имени (его воплощению, сокрытию, искажению, утрате и т.д.), и к его носителю, и к мирозданию. В художественном мире субъектом, рефлектирующим о природе имени и именования, может быть автор (автор-творец или нарратор), сам носитель имени и «другой» (например, «другой» герой). Наиболее интересные случаи его проявления в литературе – тексты, в которых имяосмысление становится мотивом или темой произведения.
В диссертации дается обоснование онтологизации имени в лирическом перформативе, для которого важна «личностная самоактуализация» (В. И. Тюпа). В том случае, когда имя и личность находятся в неразрывном единстве, возникает ситуация лирического имявоплощения. Эстетическое дистанцирование имени от личности или имени от мира связано с процессом онтологической деформации.
В § 3 «Онтология имени в авторской картине мира» восстанавливается номинологический комплекс авторского самоопределения в отдельной художественной системе. В данный комплекс может входить, во-первых, эстетически организованная биография писателя, где имя является фактом конкретной творческой судьбы. Во-вторых, именная сфера в контексте сердечных тайн, когда «другое» имя становится частью «моей» жизни. Высшая форма художественной номинологии – Божественное имя и сакральная сущность мира.
Номинологический аспект персонального мифа автора (3.1 «Онтология имени в персональном мифе автора») может быть проявлен в фамилии, с ее генеалогическим потенциалом, и в имени собственном, формирующим горизонты единичной самодостаточности и неповторимости. С художественно осмысленной биографией поэтов связано появление мотива тоски по далекой прародине. В творчестве Пушкина он соотносим с образом Африки и текстами с «негритянской доминантой»[6]. Для Лермонтова на разных этапах творчества мотив тоски по прародине включает в себя топосы Шотландии и Испании[7]. Экзотичностью происхождения подчеркивалась инаковость, чужеродность поэта, чья судьба завуалирована родовой тайной, а потому непознаваема.
В центре внимания раздела 3.2 «Сокрытое имя» эстетическая природа мотива утаивания имени в любовной лирике. В диссертации представлен обзор методик восстановления конкретных имен, не названных в художественном тексте: биографический комментарий к мотиву «утаенной любви» А. С. Пушкина, раскрытие тайны Н.Ф.И. в лирике М. Ю. Лермонтова (И. Л. Андроников), а также анализ анаграмм, проведенный Ф. Соссюром, В. Н. Топоровым, П. А. Флоренским, К. Э. Штайн. Провокационная природа тайны породила методику дешифровки имени. Неназванное слово обязательно называлось. В диссертационном исследовании предложен анализ тайны имени с позиции ее эстетической обусловленности.
В разделе 3.3 «Имя возлюбленной: между тайной и обнаружением» речь идет об амбивалентной природе тайны в любовной лирике. С одной стороны, тайна герметизируется в себе самой, с другой – обладает потенциалом сознательного или неосознанного разрушения сдерживающих ее границ. В большинстве случаев мотив сокрытия имени вводится в художественный мир произведения с помощью намека, проявленного в инициалах, в посвятительной номинации «К…». Неназванное слово стало воплощением романтического табу на имя возлюбленной. В то же время прием умолчания был органичен для мотива невыразимости чувств. В разделе представлен анализ стихотворения В. А. Жуковского «К ней» («Имя где для тебя?»), поэтика которого соотносится с философией любви, разработанной в дерптских дневничках писателя 1814–1815 гг.
Имя возлюбленной, балансирующее на грани тайны и возможности ее раскрытия, стало своего рода художественной интригой. Невербализованное слово могло насыщаться сверхсмыслом, находясь в ситуации онтологического уплотнения. В тот момент, когда прием намека на имя воспринимается как литературный штамп, происходит обесценивание его онтологического потенциала.
Раздел 3.4 «Сакральное имя в художественной картине мира» посвящен онтологии божественного имени, в наибольшей степени проявленной в молитвенной лирике русских поэтов. Путь от эстетических экспериментов сакрализации «бога поэтов» к Богопознанию свидетельствует о формировании христианской доминанты в молитвенной лирике постромантического периода. Свидетельством тому являются стихотворные переложения канонической молитвы «Отче наш»[8]. В стихотворениях, воссоздающих архитектонику просительных молитв, имя Бога – явление гармонизации миропорядка. Вынесение сакрального имени за пределы ситуации богообщения – знак дисгармонии, а нередко и катастрофичности мира. Молитвенный дискурс создает наиболее благоприятную почву для реализации онтологии сакрального имени. Через него формируются и ценностные основы миропорядка, и самосознание субъекта, вступающего в диалог с высшим божественным началом.
В конце первой главы делается вывод о том, что в процессе эстетического осмысления природы имени базовым стал принцип его соотношения с личностью и мирозданием. Что есть имя? какова его природа? – центральные вопросы при выявлении онтологии слова, наиболее близко соприкасающегося с личностью или отождествляемого с нею. Через связь с самосознающим «я» номинология соотносится с законами бытия. Три составляющих авторского самоопределения: «мое» имя, имя любимого человека, сакральное имя, – способны формировать ценностные акценты миропереживания и мировосприятия в русской литературе первой трети XIX в.
Вторая глава диссертации «Литературное общество «Арзамас»: имянаречение поэтов и генеалогический миф первых русских романтиков» посвящена исследованию арзамасских документов и мифотворчеству писателей, объединившихся вокруг В. А. Жуковского.
В § 1 «Общество «бессмертных гениев»: истоки генеалогического мифа о поэтическом братстве» восстанавливаются предпосылки формирования генеалогического кода в мифологии участников литературного общества «Арзамас». Отдельное внимание уделяется реальным родственным связям арзамасцев, значимости родословного принципа для дворянского общества и национального самоопределения.
Игровое имянаречение первых русских романтиков воссоздавало модель поэтической семьи с аллюзиями на античные и славянские мифы, религиозные источники и литературные тексты. Наиболее актуальными оказались следующие генеалогические модели. Во-первых, арзамасцы, называя себя братьями по Аполлону, апеллировали к античной традиции избранничества тех, кто приобщен к творчеству. Во-вторых, генеалогический принцип переносился на процесс творения: поэт и его произведения осмыслялись в родственной парадигме (произведение – дитя автора). В-третьих, арзамасцы в эстетическом мифе о поэтическом родстве определили жизнетворческий потенциал баллад (поэт – дитя творчества). Литературный текст существовал не только как эстетическое событие, но и являлся имяпорождающим источником.
§ 2 «“Новый мир” и “новое братство” арзамасской мифологии» посвящен выявлению и описанию структурообразующих элементов эстетической мифологии первых русских романтиков.
В разделе 2.1 «От Паздерника до Зарева: мотивы преодоления старого времени и создания нового мира» анализируются особенности славянского месяцеслова, закрепленного в протоколах общества. Древнерусские названия месяцев соотнесены с наблюдениями за растениями, животными, сменой погоды и т. д. В восстанавливаемом арзамасцами славянском календаре очевидной является идея нестабильности «ветхого» мира. Жуковский не упускает возможности в разные годы по-разному именовать один и тот же месяц, но неизменно выделяет эти слова прописными буквами (например, февраль называется Лютый и Сечень; март – Березозол и Сухой; апрель – Травень и Березозол; август – Серпень и Зарев). В то же время, одно название применяется к разным месяцам (например, Березозолом называется и март, и апрель). Своего рода кульминацией эксперимента с времяисчислением станет «Стихотворный отчет В. А. Жуковского» (июнь 1817 г.). В нем обыгрывается мифологическая природа календарного круга, в контекст которого внедряется родственный сюжет с супружеской метафорой. В этом отчете архаичное название месяцев входит в обыденный ритм жизни «Арзамаса», что устраняет установку на двойное времяисчисление, характерную для протоколов общества.
В разделе 2.2 «Метафоры поэтического родства и братство бессмертных гениев» исследуется иерархия генеалогических структур и характер их функционирования в документах литературного общества. В создаваемой арзамасцами родовой модели доминирующим является мотив братства. Арзамасцы называли себя «братьями по Аполлону» и выстраивали генеалогическую иерархию, в которой роль старшего брата отводилась Н. М. Карамзину, а младшего – А. Пушкину. Метафоры родства формируют стилистику арзамасских документов, соотносясь с игровой моделью творения нового рода поэтов.
Генеалогическая модель также включала гендерные оппозиции: помимо мужского варианта именований в арзамасских документах использовался женский. Последний соотносился с литературными именами Светлана (В. А. Жуковский), Старушка (С. С. Уваров), Рейн (М. Ф. Орлов). Это создало условие для появления литературных «сестер», «мамушек». Подвижность границ терминов родства нередко формировала матрешечную структуру, когда одна игра порождала другую.
Стремление первых русских романтиков к закреплению темы родовой связи выводит генеалогическую модель на мессианский уровень. Категории «нового имени», «единого предка», «поэтического родства», «материнского лона», «творческой семьи» придавали эстетической генеалогии участников литературного общества ореол избранничества.
В разделе 2.3. «“Поэтический гусятник”: орнитологическая метафора в эстетической генеалогии арзамасцев» исследуются элементы самопародии в литературной мифологии первых русских романтиков. Арзамасцы именовали себя «гусями», свое братство – «гусятником», а учителей – «почетными гусями». В этих метафорах концентрируется один из признаков эстетической игры, когда единая тема может рассматриваться в разных аспектах.
Пародийное разрастание «гусиных тем» вбирало в себя гастрономические, демиургические, эстетико-литературные аспекты. Образы «братьев–друзей арзамасцев», с одной стороны, и «дружных гусей» единого гусятника – с другой, стали воплощением одной родовой модели, усиленной пародийно-карнавальной основой арзамасской стилистики. Мотивы исключительности поэтической родословной при соотнесении с орнитологическими образами неизбежно превращались в объекты самоосмеяния. Идея творения нового мира в данном ракурсе преображала быт в бытие, усложняя мифологическими ассоциациями земные реалии, но, в то же время, подвергая высокие темы эстетическому осмеянию через соприкосновение с низменной стороной жизни.
В последнем параграфе второй главы (§ 3 «Имянаречение в контексте литературного мифа арзамасцев») анализируется система литературных имен членов общества. Сложность определения природы арзамасского имени заключается в его двойственности. С одной стороны, оно тяготеет к прозвищу. Это связано с условностью имянаречения по модели литературного текста. Однако применительно к «бессмертным гениям» процесс именования и имявоплощения соотнесен с ритуально-обрядовым контекстом, который воссоздает особого рода онтологическое поле для «нового» литературного имени.[9] Учитывая второй аспект, можно отметить следующее: игровая номинология членов общества, осмысленная в комплексе, ориентирована на воссоздание микро- и макрокосма.
Моделирующую роль в новом, нареченном, мире играют мировые первостихии. Это – свет (Светлана–В. А. Жуковский) и вода (Рейн–М. Ф. Орлов). Наравне с первостихиями в именнике присутствует грозовой миф, воплощенный в образе Громобоя–С. П. Жихарева. Арзамасский макрокосм снабжается медиаторами между мирами: Очарованным Челноком (П. И. Полетика) и Эоловой Арфой (А. И. Тургенев). Имядатель-Жуковский «населяет» новый мир Резвым Котом, Статным Лебедем, Черным Враном, Ивиковым Журавлем, Сверчком и т.д.
Арзамасское имя через аллюзию на литературные, исторические, мифологические сюжеты определяло мифо- и миропорождающий образ эстетического бытия. В этот процесс оказались включены имянаречение, имявоплощение и имяосмысление, что сформировало особого рода номинологический космос «бессмертных гениев» «Арзамаса».
Третья глава «Онтология имени в художественном мире А. С. Пушкина» посвящена исследованию номинологической стратегии в контексте авторского мифа о родовом имени, любовной темы, а также в трагедии «Борис Годунов» и цикле «Песни западных славян».
В § 1 «Имя в контексте персонального мифа А. С. Пушкина» дается обзор источников, в которых используется прием авторской шифровки собственного имени и его актуализации. Несомненный интерес представляет ситуация включения фамилии в систему персонажей.[10] Пушкины появляются в трагедии «Борис Годунов», в исторических трудах «История Петра», «История Пугачева», в публицистике («Опровержение на критики»), в незавершенном биографическом сочинении «<Начало автобиографии>». Интерес к родословной определил следующие формы онтологизации имени в творчестве А. С. Пушкина: «я» и «мой род», «я» и «судьба моей страны». Взаимодействие личности и миропорядка нашло отражение в номинологических парадигмах: «мое имя» как «знак творческой судьбы», «мое имя» вне «меня». В диссертации исследуются мотивы имявоплощения в лицейской лирике, ситуация номинологического «удвоения» в диалоге с дядей В. Л. Пушкиным и категория «моего имени» в лирике 1825–1830 гг.
В разделе 1.1 «Онтология родового имени в лицейской лирике А. Пушкина» выявляются истоки авторского номинологического мифа. Уже в начальный период творчества очевиден процесс онтологизации родового имени. Псевдонимы, под которыми публикуются первые стихотворения поэта, ориентированы на игру с фамилией (Александр Н. к. ш. п., Александр Нкшп., – П –.). В центре внимания данного раздела два лицейских стихотворения: «Mon portrait» (1814) и «Моя эпитафия» (1815). Имя занимает выделительную позицию в композиционной структуре обоих текстов. В произведении 1814 г. оно находится в финале, в «Моей эпитафии» является зачином лирического события. Юный Пушкин, соотнося собственную фамилию с игровыми моделями словесного автопортрета и автоэпитафии, формирует горизонты именного знака, помещая его в полярные сферы жизни и смерти. Несмотря на ироничный модус автоэпиграмм, ценностная природа имени, насыщенная жизненной энергией его носителя, проявляется не только в контексте собственной судьбы, но и в процессе ее осмысления со стороны. Между «я» лирического героя и его фамилией создается насыщенная рефлексией модель бытия. Лирическое событие устремляется к родовому имени, чтобы быть облеченным в него. Или же родовое имя становится источником объективации, когда лирическое «я» задает особого рода информационное поле вокруг него.
В разделе 1.2 «Два Пушкина: к проблеме формирования генеалогических мотивов» исследуется ситуация «номинологического удвоения». Диалог со старшим родственником-поэтом нашел отражение в стихотворениях «Городок» (1814–1815 г.), «Дяде, назвавшему сочинителя братом» (1816 г.), <Из письма В. Л. Пушкину> («Христос воскрес, питомец Феба» (1816 г.)), «Скажи, парнасский мой отец» (1817 г.). В упомянутых текстах имя дяди не называется, но подразумевается. Номинологический принцип реализуется через минус-прием. В работе анализируется игровая природа терминов родства в лирике А. С. Пушкина и ее связь с арзамасской стилистикой.
В юношеской лирике поэта очевидно освоение двух способов имяосмысления. Первый связан с игровой актуализацией фамилии как знака собственной творческой судьбы. Второй – вводит ситуацию интерсубъективности, взаимодействия двух Пушкиных в соотнесении с генеалогическим потенциалом родового имени. В комплексе они создают основу персонального мифа писателя.
В зрелой лирике А. С. Пушкина имя может не называться, однако рефлексия о его природе определяет лирическое движение мысли. Наиболее яркими образцами процесса имяосмысления являются стихотворения «Желание славы» (1825) и «Что в имени тебе моем?» (1829 / 1830). Их анализу посвящен раздел 1.3. «“Мое имя” в лирике А. С. Пушкина 1825–1830 годов».
Эстетический комплекс, проявленный в названии стихотворения «Желание славы», исследуется в соотнесении с категорией желания (1.3.1.«“Желание славы” А. С. Пушкина и философско-эстетические основы лирики желаний»). В разделе восстанавливается философская основа этой категории с учетом концепций Аристотеля, Р. Декарта, Э. Б. Кондильяка, Дж. Локка, А. Шопенгауэра. Учитываются религиозные и фольклорные аспекты ее интерпретации. Сфера желаемого находится за пределами настоящего, она перспективна и вбирает в себя провидение будущего, тоску по несостоявшемуся. Данная категория включает в себя такие характеристики, как «виды желаний», «интенсивность желания», «абсолютное желание», «сверх-желание», «отсутствие желаний» и др. Парадигма мечтаний формирует картину мира, в которой проявлены чувственно-волевые устремления личности. При этом идея желаемого обретает несколько ипостасей. Она может проявляться как тоска по неизвестному, когда ценным является сам процесс переживания желаемого. Другой вариант реализации мотива ставит проблему целесообразности проекции своих устремлений в будущее. В этом случае лирический герой находится перед выбором возможности или невозможности осуществления мечты.
Следующий раздел (1.3.2 «Мотив имявоплощения в стихотворении “Желание славы”») посвящен анализу онтологии имени в стихотворении, играющем ключевую роль в именном мифе А. С. Пушкина. Мотив «желания славы» во многом определяет эстетические поиски романтиков. В творчестве Пушкина он связан с героическим потенциалом личности («Князю А. М. Горчакову») и общественным признанием («Второе послание цензору», «Сцена из Фауста»).
В стихотворении «Желание славы» реализуется онтологическая модель имявоплощения как факта реализации желаемого. Мотивацией переоценки ценностей становится ущемленное самолюбие героя, измена возлюбленной и клевета. Контаминация мотивов славы и любви характеризует личностное самоопределение субъекта эстетического высказывания. Стихотворение отражает одну из граней именного мифа Пушкина. Имя, насыщенное славой, требует реакции и признания окружения. Расширение пространственных границ напоминания о «моем» я сродни завоеванию мира. Волевое устремление героя связанно с имявоплощением во времени и пространстве, это способствует наполнению художественного мира энергией исключительной личности.
Эстетическая рефлексия над природой номинологии исследуется в разделе 1.3.3 «Онтология имени в стихотворении А. С. Пушкина “Что в имени тебе моем?”». В истории интерпретации текста 1830 г. долгое время первостепенным был вопрос о его адресате. Между тем, в стихотворении речь идет об имени самого субъекта эстетического высказывания. Произведение начинается с констатации смерти имени. Риторичность вопроса «Что в имени тебе моем?» сталкивается с неожиданностью ответа – «Оно умрет…». В основе лирического события – осознание природы имени-звука и имени-текста. Первое растворяется в мироздании подобно шуму волны или ночному звуку, второе застывает в своей мертвой письменной ипостаси. Оба мотива восходят к представлению о дихотомичной природе слова. Последние строфы – вторичное осмысление природы имени. Вариация мотивов воспоминания и памяти направляет рефлективный поток в область другого «я». На смену имени-звуку или имени-шуму приходит имя-дыхание, исполненное таинственной тоской, пробуждающей его сверхзначимую природу.
Пушкин неоднократно прибегает к эстетическому эксперименту отрыва «я» от имени. Имя-текст, имя-звук включаются в метафизические процессы саморазрушения или самоактуализации лирического героя.
Завершает параграф, посвященный исследованию онтологии имени в персональном мифе А. С. Пушкина, раздел 1.3.4 «Генеалогические мотивы и онтология родового имени в стихотворении “Моя родословная”». В болдинском произведении семейная история демонстрируется как факт самосознания героя. В исследуемом тексте отдельное лицо представлено в его «генеалогической структуре»[11] и концентрирует в себе собирательные черты предков. Эгоцентрическая модель восстанавливаемой родословной мотивирована поэтикой названия и использованием притяжательных местоимений. В то же время, в стихотворении присутствует мотив единства всех членов рода. Подобные нюансы существенно трансформируют смысловое наполнение местоимения «я», ценностные горизонты которого реализуются в следующих парадигмах: «я и мои предки», «я и история моей страны». Комплекс наследственных качеств, усиливаясь от поколения к поколению, определяет характерные черты всех представителей рода.
В основе пушкинского номинологического мифа, восстанавливаемого в лирике 1814 – 1830 гг., процесс самосознания субъекта лирического высказывания. Имяосмысление и имявоплощение определяется как онтологической перспективой (прижизненная и посмертная слава), так и генеалогической ретроспекцией.
Следующий параграф (§ 2 «“Утаенная любовь”: к проблеме номинологической интерпретации мотива») посвящен исследованию онтологии имени в любовной лирике А. С. Пушкина.
В разделе 2.1. «История изучения мотива “утаенной любви”» дается обзор исследовательских концепций. На основе сформированной и дополняющейся документальной базы интерпретации мотива «утаенной любви» в ХХ в. возникло направление биографического комментария. В острую литературоведческую полемику оказались вовлечены пушкинисты, выдвигающие версии об адресатах текстов, содержащих намек на скрываемое поэтом имя. На определенном этапе литературоведческих разысканий функцию ключа к разгадке стал выполнять «Дон-Жуанский список» Пушкина, вписанный поэтом зимой 1829 / 1930 г. в альбом Ел. Ушаковой. Постепенно расширялся круг предполагаемых адресатов, возникали версии о «северной» и «южной» любви, уточнялись границы функционирования мотива. Были определены «аристократические» и «демократические» версии сердечных увлечений Пушкина. Итогом исследовательских поисков стал обобщающий сборник 1997 г. «Утаенная любовь Пушкина».
Эстетико-теоретическая линия в исследовании данной проблемы связана с анализом особенностей поэтики пушкинских текстов. Наиболее последовательно теоретический аспект интерпретации мотива представил Ю. М. Лотман, восстановив природу поэтической игры автора с читателем. По его наблюдениям, романтическая модель поведения провоцировала жизнетворчество. Любовная тайна в ее эстетическом воплощении неизменно побуждала интерес к личности самого поэта.
Биографический подход обогатил пушкинистику, сформировал методы академического комментария, позволил создать представление о пушкинском окружении. Но этот подход на долгое время затмил эстетическое мировидение Пушкина, в котором имя соотнесено с категорией тайны. Именно тайна как вневербальная модель жизненного переживания создает условие для онтологизации непроизнесенного слова. Мотив имени в этих произведениях становится основой эмоционального напряжения. В возникающем коммуникативном пространстве формируется иллюзия возможности разгадки не столько через воссоздание-восприятие образа героини, сколько в намеке на саму возможность вербализации невербализуемого.
Начальному этапу формирования авторской стратегии номинологической интриги посвящен радел 2.2 « Мотив имени возлюбленной в лицейской лирике А. С. Пушкина». В ранний период творчества поэт, с одной стороны, активно вводит женские имена в стихотворные тексты, с другой стороны, экспериментирует с поэтикой намека. Во втором случае эстетическое воплощение номинологического мотива соотносится с ситуацией произнесения и написания дорогого слова, между тем, само имя остается неизвестным. Отдельного внимания заслуживают стихотворения «К живописцу» (1815) и «Осеннее утро» (1816).
В послании «К живописцу» герой, создавая словесный портрет возлюбленной, готов написать ее имя. Прием умолчания уже в лицейский период становится истоком интриги, характерной для любовной лирики Пушкина. Авторское обоснование ситуации утаения имени в послании «К живописцу» связано с мотивом стыдливой любви.
В элегии «Осеннее утро» есть факт вербализации имени, оно звучит, однако остается неизвестным. Герой зовет возлюбленную, и звук ее имени расширяет границы ее отсутствия, завоевывая пространство при помощи эха. Здесь проявлен мотив, который впоследствии определит законы взаимодействия имени с мирозданием в пушкинской поэтике. В стихотворении возникает модель пространственно-временного бытия имени, когда мир измеряется его онтологическими возможностями.
В ранней лирике Пушкина знаком обнаружения сердечной тайны или переполняющих эмоций становится дорогое имя. С одной стороны, поэт осваивает ситуации умолчания и эстетического намека. С другой стороны, сама природа имени, в котором содержится «магия призывания», оказывается в конфликтной ситуации, поскольку в ранних текстах используется художественный прием дистанцирования имени от личности.
В разделе 2.3 «Власть имени в поэтическом диптихе о Доридах» анализируются «поэтическая биография» пушкинских Дорид и номинологические мотивы стихотворений в антологическом роде. Стихотворения «Дорида» и «Дориде» объединяет мотив власти имени. В обоих случаях он проявлен в связи с реакцией лирического героя на взаимоотношения со страстной героиней. В первом произведении герой произносит «другое имя» на пике любовных наслаждений. В основе второго стихотворения – самоубеждение субъекта лирического высказывания в верности возлюбленной. Переход от неистовства страсти, мук ревности к успокоению осуществляется с помощью акустических акцентов, через восприятие звука голоса возлюбленной. В финале стихотворения возникает доверие к «младенческой нежности» «ласковых имен», произносимых Доридой. Звучащее имя, исполненное магией любви, становится окончательным аргументом в ситуации преодоления внутренних переживаний.
Соотнесение модели имявоплощения с актом наречения мира анализируется в разделе 2.4. «“Имя звезды”: астральная природа имени». Романтический принцип тайны имени проник практически во все сферы жизни: от политической до эстетической. Рукописи, письма, художественные произведения первой трети ХIX в. пестрят номинологическими редукциями, пропусками и намеками. Эквивалентами имени в ситуации его сокрытия часто становятся астральные символы, отсюда многочисленные стихотворные послания К*, К***. Астральная природа литературного приема в романтической эстетике дополнена мотивом «имени звезды», воплощенным в элегии Пушкина «Редеет облаков летучая гряда…» 1820 г. Образ звезды для этого текста сквозной. С ним связан и сиюминутно воспринимаемый элегический пейзаж, и пейзаж воспоминаний о «мирной стране». Оба пространственно-временных фрагмента в финале текста сливаются в мотиве «имени звезды», который созвучен имени героини. В диссертации предложен новый аспект интерпретации одного из самых изученных текстов. Композиционно-образная система элегии демонстрирует непреодолимую дистанцию между героями. Они разведены во времени и пространстве. И только через цепь ассоциаций и воспоминаний обнаруживается ценность эпизода из прошлого. Отсюда отсвет обратной перспективы, разворачивающей вереницу впечатлений от одного мгновения. «Редеет облаков летучая гряда…» реализует онтологический принцип имявоплощения. Имя девы и ее судьба не просто находятся в гармоничном единстве, но и утверждаются через номинологическую идентификацию с небесным светилом. Героиня называет своим именем звезду. Таким образом, за «юной девой» закрепляется функция имядателя, облекающего мир в слово. Это придает частной жизни астральный вектор, который буквально пронизывает все стихотворение. И в настоящем, и в прошлом, и вечером, и утром, и в восприятии героя, и в восприятии героини присутствует осознание таинственной сути нареченного мира.
Определяя онтологические горизонты имени в любовной лирике А. С. Пушкина, необходимо учитывать специфику номинологического воплощения «другого я», «другого сознания» с позиции лирического «я». Между героем и героиней возникает сфера межличностного бытия. Именно этот вариант развития онтологии имени сформировал концепцию любовной тайны. Она актуализирована в целом комплексе посвятительных намеков. Еще одним вариантом реализации онтологии имени стало его соотнесение с пространственными реалиями, когда границы воздействия имени поверяются масштабностью мира. Онтологическая модель «я» и «имя» подвергается в эстетике Пушкина как расщеплению, дистанцированному разрыву, так и органичному слиянию в ситуациях имявоплощения и имяосмысления.
§ 3 «Вечная слава и вечное проклятие: онтология имени в трагедии А. С. Пушкина “Борис Годунов”» посвящен исследованию полярных моделей имявоплощения. Отдельное внимание уделяется анализу онтологического единства имени и личности, а также деформации этого единства. Трансцендирование имени во внешний мир провоцирует обострение проблемы «имя и вечность». Она осложняется двойственной мотивировкой: вечная слава и вечное проклятие. В «Борисе Годунове» оба полюса формируются под воздействием христианской модели мировидения. Вечная слава соотносится с житийным каноном и мотивом «вечной памяти». Вечное проклятие определяется через богоотступничество и анафему. Ложное имя встраивается в мирской контекст, рассыпается в слухах и страхах. Истинное имя сакрализуется, достигая высшей сферы онтологизации.
Следуя логике развития номинологических мотивов, связанных с образом Лже-Димитрия, очевидно, что отождествления Отрепьева с царским именем в сильной позиции финала текста не происходит. Имя «Димитрий Иванович», которое предлагает восславить Мосальский в конце трагедии, соотносится не только с законным наследником престола, но и с родом рюриковичей. Последнее авторское именование героя в трагедии (сцена «Лес») – Самозванец. В финале «Бориса Годунова» народная реакция на происходящее устраняет возможность имявоплощения Лже-Димитрия в имени, на которое он претендует.
Вечная слава и вечное проклятие – две проекции онтологии имени в трагедии Пушкина, которые соотнесены с христианскими ценностями. Однако параллельно вводятся эстетические акценты, связанные с народным восприятием происходящего.
В § 4 «Имя в контексте национального самосознания и миромоделирования: цикл А. С. Пушкина “Песни западных славян”» исследуются номинологические парадигмы, на основе которых восстанавливаются принципы национально-этнического мировосприятия и самосознания. Балладные сюжеты большинства текстов «Песен западных славян» персональны. Эстетическое событие концентрируется вокруг судьбы конкретного лица, чье имя выносится в название. Природа именного знака в цикле формирует онтологические горизонты представлений о мире и человеке. Высшей сферой именной реализации является имя Бога, самодостаточное в своей сакральной сущности. Это проявлено в стихотворениях, открывающих цикл («Видение короля», «Янко Марнавич»). На фоне сакрального имени обнаруживается сложная номинологическая парадигма в соотнесении с судьбами героев («Федор и Елена», «Влах в Венеции», «Песня о Георгие Черном»), когда проявляется религиозный, магический, этимологический потенциал словесного бытия. Процесс имяосмысления в «Песнях западных славян» связан с представлениями о мире живых и умерших предков, о сакрализации и профанации имени. Поэтика цикла придает имени особую функцию: оно становится микрокосмом, концентрирующим в себе масштаб национального мировоззрения и мироосмысления.
В исследованных текстах А. С. Пушкина онтология имени связана с проблемами самоидентификации автора; таинственного умолчания или сокрытия имени возлюбленной; соотнесения идей вечной славы и вечного проклятия; с ментально-этническими основами имяосмысления и имявоплощения.
Четвертая глава диссертации – «Онтология имени в художественном мире М. Ю. Лермонтова». В начале главы дается обоснование исследовательской позиции в выборе материала. В творчестве М. Ю. Лермонтова онтология имени соотносима с поэтической философией слова, в основе которой постижение тайн мироздания и души. Помимо ситуации имявоплощения и вербализации номинативного знака в художественном мире писателя значительную роль играет процесс имяосмысления, когда имя не называется, а основу эстетического события составляет определение его бытийных горизонтов. Вторая модель связана с ситуациями сокрытия имени возлюбленной («Стансы. К Д***» 1831), забытого «темного имени» Мцыри-послушника (1839), непроизнесенного сакрального имени («Благодарность» 1840) и др.
В данной главе анализируются рукописи 1829, 1830 гг., которые помогают выявить истоки формирования авторской стратегии в определении онтологии имени. Следующий источник, важный для раскрытия темы, – цикл «Новогодние мадригалы и эпиграммы» 1832 г. Это едва ли не первая публичная самопрезентация Лермонтова как поэта. Восстановление авторского мифа о собственном имени и тайном имени возлюбленной осуществляется с учетом текстов, в которых эти проблемы нашли наиболее яркое воплощение. Последние параграфы посвящены сквозным мотивам зрелого творчества Лермонтова – безымянности и утрате имени – в драме «Маскарад» и поэмах, вошедших в сборник стихотворений 1840 г.
В § 1 «Онтология имени в рукописях М. Ю. Лермонтова 1829–1830 годов: к проблеме формирования авторской стратегии» материалом исследования являются юношеские тетради поэта, хранящиеся в Лермонтовском фонде ИРЛИ РАН («Пушкинский дом»).
Один из первых источников, по которому восстанавливается юношеское наследие Лермонтова, – тетрадь 1829 г. Ее анализу посвящен раздел 1.1 «Рукописный сборник М. Лермонтова 1829 года: истоки формирования онтологии имени». В тетради присутствуют два текстологических слоя. Сначала она заполнялась как рукописное собрание стихотворений. Впоследствии некоторые произведения подвергались авторской рефлексии, и Лермонтов сделал к ним пояснительные записи. Стихотворения, связанные с темой дружбы, снабжаются комментариями с расшифровкой имен <Михаила> Сабурова и <Дмитрия> Дурнова. Любовная проблематика в авторских приписках связана с мотивом тайны. Балансирование на грани намека на адресацию и биографических реалий, проявленное в процессе автокомментирования, обнаруживает авторский интерес к двум номинологическим моделям: имявоплощение и имяосмысление. Поэтому относительно безболезненно в ранних текстах используются олитературенные имена «К Нине», «Наполеон», в то время как ситуацию намека юный автор усиливает напряженно-личностным переживанием драматичных дружеских и любовных отношений.
В авторских приписках к стихотворениям происходит стяжение жизненного факта и его лирической репрезентации. Точкой их максимального сближения становится имя. В дальнейшем творчестве Лермонтов использует подобный прием, при этом эстетическое событие создает возможность для рецептивной провокации расшифровки тайны.
В разделе 1.2 «Мемуарный код в автобиографических записках М. Ю. Лермонтова 1830 года» восстанавливается мемуарная модель мифотворчества писателя. Через ее преодоление обосновывается формирование собственной номинологической стратегии Лермонтова. Основанием для постановки вопроса о мемуарном коде в эстетике писателя служат автобиографические заметки 1830 г. (5 и 6 тетради из фонда Лермонтова в ИРЛИ РАН). Из пятнадцати заметок – шесть непосредственным образом связаны с рефлексией по отношению к событиям, время действия которых четко фиксируется указанием года или возраста пишущего. Несмотря на фрагментарность автобиографических записей, четко восстанавливается оценка событий трехлетнего, восьми-, десяти-, двенадцати-, четырнадцатилетнего возраста. Мотив воспоминаний воссоздает историю исключительного детства. В ранний период творчества Лермонтова очевиден интерес к мемуарно-генеалогическому коду. Это проявлено в автобиографических записках 1830 г., фамильных сокращениях M. Lerma, M. Ler… Четкая приуроченность ко времени, к датам, к возрасту вскоре испытывает кризис. В стихотворении 1832 г. «Поцелуями прежде считал…» возникает преодоление мемуарного кода применительно к собственной судьбе. На смену хронологической четкости приходит новый юношеский вариант самосознания с позиции вечности: «Я счет своих лет потерял».
Мемуарно-генеалогическая модель актуализации онтологии имени, активно разрабатываемая русскими романтиками, в творчестве Лермонтова соотносится с представлением о конечности земного бытия. Поэтому в художественном мире поэта редуцируется генеалогический потенциал фамилии. Только с учетом специфики самосознания лермонтовского «я» можно говорить об онтологических горизонтах имени в персональном мифе поэта. Ему «тесно» как в мемуарной эстетике, так и в генеалогической цепи связи предков и потомков, его онтологическая сфера – вечность.
Исключительный вариант разработки мотива имени сохранился в черновой тетради 1830 г. (№ 6), где один за другим следуют тексты «Дереву» и «Мое завещание». Анализу этих источников посвящен раздел 1.3 «“Дереву” и “Мое завещание”: мотив имени в эстетическом комплексе 1830 года». В собраниях сочинений поэта эти тексты печатаются в разных томах, что мешает их комплексному восприятию. Стихотворение «Дереву» и прозаическая миниатюра «Мое завещание» – дилогия о жизни и смерти.
В контексте авторской онтологии имени стихотворению «Дереву» принадлежит особое место. Здесь появляется мотив «имени на дереве», имеющий устойчивую литературную традицию. В главе восстанавливаются связи данного мотива с поэмой Т. Тассо (в переводе С. Е. Раича) и комментариями к ней К. Н. Батюшкова. В «Моем завещании» возникает мотив бессмертия имени. Не материализованное в букве, оно становится частью вечности. В комплексе оба текста воссоздают онтологическую модель имявоплощения, которая обусловлена памятью о поэте, пережившем любовную драму и обессмертившем свое имя.
Анализу мотива «славы имени» посвящен параграф 1.4 «Имя и слава в переводе М. Ю. Лермонтова “Napoleon’s Farewell”». В лермонтовском варианте стихотворения Дж. Байрона образ Наполеона настолько масштабен, что его влияние на мироздание «осколочно»: на землю отбрасывается не слава, а её тень; не сама личность определяет судьбу мира, а её славное имя. Имя становится самодостаточным эстетическим явлением. Номинология, подчиняясь судьбоносным событиям, пульсирует, то возносясь к пику славы, то низвергаясь в унижении. От лермонтовского перевода 1830 г. идут две линии в осмыслении мотива имени. Это мотив «имени страны» и поэтический комплекс «имя и покров». Первый вариант проявится в замысле «Имя героя Мстислав…». Второй – в стихотворении «Опять, народные витии…».
§ 2. «Имяосмысление в контексте персонального мифа М. Ю. Лермонтова» посвящен исследованию онтологии собственного имени в творчестве писателя. Процесс имявоплощения и имяосмысления в художественном мире Лермонтова во многом определяется библейскими коннотациями. Впервые апокалипсический сюжет об Архангеле Михаиле с судьбой поэта соотнес Д. С. Мережковский. Современные исследователи К. Э. Штайн и Д. И. Петренко описали влияние христианских представлений об Архистратиге Михаиле на творчество писателя. В данном параграфе восстанавливаются особенности номинологического мифа Лермонтова.
Раздел 2.1. «Явление князя Михаила: мотив чтения судеб в новогоднем цикле М. Ю. Лермонтова 1832 года» посвящен анализу жизнетворческого сценария, связанного с созданием «Новогодних мадригалов и эпиграмм». В январе 1832 г. в московском Благородном собрании состоялся новогодний бал-маскарад, куда Лермонтов явился в костюме Астролога с «огромной книгой судеб под мышкой»[12]
. Готовясь к нему, семнадцатилетний поэт написал лирический цикл, куда вошли стихотворения, обращенные к тем людям, которые были приглашены на празднество. По замыслу автора, этот цикл входил в сценарий предсказания судеб.
В работе выдвигается гипотеза о том, что одним из источников лермонтовской Книги Судеб является образ библейской книги, спасающей всех записанных в нее. В ветхозаветных пророчествах Даниила описывается наступление тяжких времен. На это «последнее время» выпадает явление князя Михаила и чтение им книги: «Спасутся в это время... все, которые найдены будут записанными в книге» (Дан. 12, 1).
Новогодний цикл анализируется в работе в соотнесении с «ролевым сценарием», задуманным поэтом. Ум и глупость, творчество и фиглярство – своего рода «печати», снимаемые с Книги Судеб в процессе ее чтения лермонтовским Астрологом. Явление «князя Михаила» в канун нового года включает в жизнетворческую ситуацию пророческие мотивы поругания и хвалы. Этой задаче отвечает жанровая неоднородность цикла. Книга Судеб формирует систему ценностей, в парадигме которых происходит обличение всего сиюминутного и определение того, что может приобщить человека к вечности. Ветхозаветный сюжет явления князя Михаила и апокалипсический мотив войны Архангела Михаила с драконом – неотъемлемые составляющие авторского мифа о собственном предназначении.
Следующий раздел (2.2 «“Мое названье” в персональном мифе М. Ю. Лермонтова») посвящен анализу приема номинологического намека, когда имя не называется, а подразумевается. Этот прием характерен для лирики, где процесс имяосмысления соотнесен с двумя полярными моделями: с одной стороны – это полюс славы, с другой – полюс проклятия. Маркированным элементом номинологического мифа Лермонтова становится эстетический комплекс «мое названье», который проявлен в стихотворениях «Когда к тебе молвы рассказ» (1830), «К Н. И.» («Я не достоин, может быть» (1831)), «1831-го июня 11 дня», «Ребенку» (1840). В этих текстах упоминание имени связано с любовной темой, в трех текстах из четырех оно соотнесено с ситуацией возможного проклятья. Источником несправедливого обвинения становится или «молвы рассказ», или «ничтожный мир», или случайное знание повзрослевшего ребенка.
Отдельный фрагмент работы посвящен анализу номинологических мотивов стихотворения «Ребенку», где имя балансирует между полюсами славы и проклятия. Полярный принцип имяосмысления соотносим с ритуально-сакральным дискурсом молитвы и с десакрализованным мотивом пустого звука. Все участники лирического события безымянны: сокрыто имя героя, не названо имя ребенка и его матери. Безымянность как явление, характерное для поэтики большинства лирических текстов, в данном случае принципиальна. Она не только определяет текстовую интригу, но и в какой-то степени гарантирует относительное спокойствие всех участников жизненной драмы.
Напряженный поиск ценностного самоопределения, а также онтологическая природа именования создают основу персонального мифа Лермонтова.
В § 3 «Имя возлюбленной и романтический комплекс “тайного страдания” в творчестве М. Ю. Лермонтова» исследуется процесс онтологизации имени возлюбленной в художественном мире поэта. Лермонтоведение прошло тот же путь, что и пушкинистика, в оценке мотива тайны имени. И в том, и в другом случае преобладающим стал биографический подход к интерпретации разного рода умолчаний. Традиция литературоведческих разысканий восходит к работам первого биографа писателя – П. А. Висковатова. В ряду лермонтоведов, восстанавливающих биографический потенциал любовной темы, необходимо назвать И. Л. Андроникова, А. Глассе, Н. П. Пахомова, А. В. Очмана.
В диссертации анализируется мотив «тайного страданья» и отмечается многогранность его воплощения. В ранних записках он имеет биографический характер и связан с воспоминаниями о первых сердечных переживаниях. Детские впечатления характеризуются с позиции исключительности собственной судьбы. В автобиографических записках 1830 г. проявлены две ситуации, связанные с любовной тайной. Первая – это забытое имя, которое автор не может вспомнить. Вторая – сознательно сокрытое, утаенное имя.
Часто вместо понятия «имя» в творчестве писателя используется понятие «названье». Второе слово соотнесено с глаголом «называть». Произнесение имени приравнено к действию, вызывающему у лермонтовского героя страдания. Романтический комплекс «тайного страданья» проявлен в «Стансах. К Д***» (1831), в лирической медитации «1831-го июня 11 дня», в послании «К*» («Мой друг, напрасное старанье!» 1832 г.), а также в поэме «Сашка» (1835–36) и драме «Два брата» (1834–36). В большинстве случаев двойной эффект сокрытия тайны (от себя и от окружающих) усиливает болезненность переживаний. На фоне таких вариаций мотива, как забытое, утаенное, сокрытое имя, в зрелом творчестве Лермонтова очевиден процесс преодоления романтической эстетики. В стихотворении «Журналист, читатель и писатель» 1840 г. тайная мольба к «неведомой красе» уже воспринимается как литературный штамп.
В § 4 «Мотив безымянности в зрелом творчестве М. Ю. Лермонтова» восстанавливается одна из особенностей художественного мира писателя 1835–1840 гг. Номинологическая стратегия Лермонтова в этот период связана с разработкой ситуаций воплощения и развоплощения имени. С последней тесным образом связан мотив безымянности, проявленный в драме «Маскарад» и в зрелых поэмах, вошедших в сборник стихотворений 1840 г.
В разделе 4.1. «Мотив безымянности в драме М. Ю. Лермонтова “Маскарад”» исследуются ситуации именного развоплощения и утраты имени. В истории лермонтоведения к проблеме мотива безымянности в «Маскараде» подходили преимущественно с позиции толкования инфернальной природы Неизвестного[13]. Отмечается, что Неизвестный не просто безымянный, он –неузнанный и незнаемый. Только в конце драмы, после череды непоправимых событий, Арбенин вдруг узнает, кто находится перед ним. Эта тайна открывается только главному герою.
Уже в перечне действующих лиц намечена следующая номинологическая парадигма: полное именование; домашнее имя; именование по титулу. Между тем, пьеса в номинологическом плане расширяется, выходя за рамки изначально заявленных в ней участников. У безымянных слуг в контексте драматического действия «просвечиваются» имена. Намечен и обратный процесс: у титулованных особ имена вытесняются социальной ролью, в авторском именовании остается только титул. Границы между имявоплощением и утратой имени становятся подвижными.
В разделе 4.2. «“А это кто?”: о природе узнавания в драме “Маскарад”» исследуется эстетическая природа безымянности. Дворянское общество подчеркнуто персонально, за каждым именем – история рода, идея дворянской гордости. Вхождение в светский мир это своего рода имяпредставление и имявоплощение тех, кто причастен к общественной элите. Однако именно в этой атмосфере у Лермонтова наличествует безымянность, утвержденная как эстетическая норма.
Начало «Маскарада» задает номинологическую парадигму, обнаруживающую многослойность светского мира. Одни персонажи личностно проявлены, другие – затенены. Сквозным мотивом становится мотив узнавания, семантически маркированный вопросом: «А это кто?». Обратный процесс – разрыв знакомства – фиксируется в риторической формуле: «Я вас не знаю». Парадигма светских отношений раскрывает механизм общественного признания или унижения. В финале драмы ответ на вопрос: «Кто вы?», – обращенный к Неизвестному, не будет получен. Вопрос, используя терминологию Ж. Деррида, разворачивается до пространного «не-ответа»[14]. Неизвестный оставляет право на тайну своего имени, когда за умолчанием скрывается агрессивный риторический ход, в основе которого – установка на месть.
Мотив безымянности связан не столько с потусторонней сферой, сколько с живой жизнью, поражая и искажая ее ценностные основы. Природа данного явления исследуется в разделе 4.3. «Безымянность как художественный прием изображения светского общества в драме “Маскарад”». В произведении Лермонтова, с одной стороны, реализуется ситуация узнавания имен персонажей. С другой, обнаруживается сознательная авторская маркировка безымянности как художественного приема, обезличивающего московское общество. Механистическая модель светской жизни подчеркнута счетом, когда вместо имени появляется цифровое обозначение. Нумерация действующих лиц заявлена в первом действии: 1-й понтер, 2-й понтер, 3-й, 4-й, 5-й. Этот же прием используется при изображении персонажей на маскараде и на балу. Карточная игра, маскарад, бал – сферы светской жизни, в которых имя может быть потеряно, искажено, унижено, уничтожено. Деформация онтологического единства личности и имени в «Маскараде» определяется обесцениванием и того, и другого. Драматизм ситуации заключается в том, что утрата имени не единичный случай, а жизненная норма.
§ 5 «Между забвением и памятью: онтология имени в зрелых поэмах М. Ю. Лермонтова». В контексте зрелого творчества писателя отдельный интерес представляет сборник стихотворений 1840 г. – единственное прижизненное издание, подготовленное к печати самим поэтом. Сквозным мотивом сборника становится безымянность в разных ее проявлениях. В стихотворении «Памяти А. И. О – го» на фоне имявоплощения умершего на чужбине «милого Сашки» возникает образ его безвестной могилы. Всё поколение предстает как «образы бездушные людей» (1-е Января «Как часто, пестрою толпою окружен»). В стихотворении «Ребенку» имя лирического героя находится на грани вербализации и забвения, славы и проклятия. В молитвенном дискурсе «Благодарности» отсутствует сакральное имя. Одним из проявлений авторского мифа об имени в зрелом творчестве М. Ю. Лермонтова станет представление о его посмертном бытии. Эта проблема поднимается в поэмах, включенных в состав сборника 1840 г.: «Песня про купца Калашникова» и «Мцыри».
В разделе 5.1 «Онтология имени в “Песне про купца Калашникова”» предметом исследования являются мотивы имявоплощения и безымянности.
Номинологический комплекс поэмы конкретизирован в названии. Здесь фиксируется уважительное (по имени-отчеству) отношение к царю, безымянность опричника и фамильно-родовое имя купца. В зачине к поэме называются слушатели «старинной были». Из сюжета произведения известны имена главных участников конфликтной ситуации. На фоне стабильной номинологической системы в финале поэмы появляется образ «безымянной могилки». Парадокс заключается в том, что имя героя известно, оно проявлено и в названии, и в сюжете поэмы, однако в посмертной судьбе купца Калашникова фиксируется безымянность.
Номинологическая модель имявоплощения вводится в поэму с помощью мотива прозвания, который выделяет в системе персонажей трех героев, вовлеченных в конфликтную ситуацию. Исследуемый мотив прочно связан с вербальными характеристиками: имя называется, а персонаж прозывается. То есть персональная судьба оглашается, получает общественный статус. Поступки героев подвергаются маятниковой оценке, колеблясь между полюсами восхваления и поругания. Преодоление негативного отношения окружения возможно только в случае публичного восстановления чести. Событием, обладающим общественным статусом, становится кулачный бой.
Казнь Калашникова и захоронение купца не на кладбище, а на перекрестке свидетельствует о том, что над ним не был совершен обряд отпевания. Финальный акцент на утрате имени героя, казненного «позорною смертью», опровергается сюжетом поэмы. В поэме происходит столкновение двух систем: христианских и фольклорных традиций. В религиозной парадигме утверждается «безымянность» не отпетого после смерти героя. Между тем, слава доброго имени закрепляется в «песенной памяти» о купце Калашникове, отстоявшем честь семьи, которая в христианской системе ценностей воспринимается как малая церковь.
Во второй поэме, вошедшей в сборник 1840 г., номинологическая система характеризуется крайней неопределенностью. Природа этого явления исследуется в 5.2. «Мотив безымянности в поэме “Мцыри”». Мотивы утраты имени формируют экспозицию сюжета. В поэме происходит редукция исторической конкретики, это задает установку на забвение, уничтожение в памяти важнейших деталей недавнего прошлого. Главный герой – герой безымянный. Мцыри – это не имя, а название начального этапа подготовки человека к принятию монашеского обета.
Мотив безымянности в поэме соотнесен с целым рядом обрядово-ритуальных ситуаций. Прежде всего, герой готов «принять монашеский обет». В ритуальной практике данная ситуация соотносима с пограничным статусом, когда посвящаемый находится на грани смерти в старом качестве и рождения в новом. Для обряда монашеского пострига важной составляющей является отречение от всего мирского, в том числе и от прежнего имени. В поэме отмечен начальный этап обрядового действа – готовность героя к постригу, но нет его завершения. Таким образом, безымянность становится знаком незавершенности перехода от мирских ценностей к монашескому посвящению жизни Богу.
В финале поэмы появляется мотив «темного имени», который связан с системой именований и переименований героя. Имя, которое уже предано забвению, было дано ребенку до крещения. Этот номинологический пласт редуцирован в поэме. Шестилетний мальчик был «окрещен святым отцом», таким образом, христианское имя скрывает предысторию героя. Очередной этап переименования намечен в монашеском постриге. Сложный процесс смены имен исключает ситуацию имявоплощения, отсюда сожаление лермонтовского героя в финале исповеди о невозможности быть узнанным после смерти.
В художественном мире М. Ю. Лермонтова онтологические горизонты имени испытывают семантические колебания от «пустоты звука» до насыщенности молитвенной энергией, от славы до проклятия, от имявоплощения до развоплощения. Нередко полярные способы имяосмысления концентрируются в одном тексте, что придает процессу самосознания лермонтовского героя напряженный драматизм.
В Заключении подводятся итоги, обобщаются результаты, намечаются перспективы исследования. Онтология литературного имени характеризует его эстетическое бытие. Условно ее можно определить в постановке смыслополагающих вопросов со ссылкой на наблюдения М. М. Бахтина: «то, что ни на какой вопрос не отвечает, лишено для нас смысла»[15]. В данном случае исследовательская задача определяется ответами на вопросы: «какова природа имени?», «что имя из себя представляет?». Поэтому предметом анализа становятся не только тексты, в которых имя «материализовано», но и произведения, где нет факта его вербализации, но есть эстетическая рефлексия о нем.
Онтология имени в коллективной мифологии участников литературного общества «Арзамас», в творчестве А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова имеет общие типологические черты. Номинологическая система первых русских романтиков представлена как результат имянаречения и имявоплощения. Игровая мифология направлена на творческое самоопределение поэтов, причастных к созданию нового литературного направления. Схожие тенденции наблюдаются в авторском творчестве. В основе персонального номинологического мифа А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова – ситуация личностного самосознания. Творческая самоидентификация в художественном мире обоих поэтов представлена как процесс, истоки которого восходят к ранней лирике.
Базовой для эстетической онтологии имени является триада «я – мое имя – бытие», элементы которой часто подвергаются деформации («Борис Годунов» Пушкина, «Маскарад» М. Ю. Лермонтова) или переакцентуации («Песня про купца Калашникова», «Мцыри»).
Процесс имяосмысления определяется теми вопросами, которые нашли отражение в лирике: «Имя где для тебя?» (В. А. Жуковский), «Что в имени тебе моем?» (А. С. Пушкин), «Что имя? – звук пустой!» (М. Ю. Лермонтов). В них концентрируется онтологическая проблема: что есть имя? Номинологические мотивы связаны с философскими размышлениями о смысле человеческой жизни. На одном полюсе – ее абсолютная ценность (вечная слава имени), на другом – обесценивание (проклятие, безымянность). Часто эти мотивы воплощаются в парадигмах христианской аксиологии. Отсюда репрезентация имени в молитвенном дискурсе, в жанре исповеди, в обрядовых таинствах. Онтологический потенциал номинологии в художественном мире проверяется «другим», входит в сложный процесс рефлексии над ее природой.
Дальнейшее исследование онтологии литературного имени может быть связано с возможностью расширения материала изучения, анализом жанрово-родовой специфики онтологизации имени, а также выявлением ментальных парадигм национального самоопределения в эстетической номинологии разных эпох.
Содержание диссертации отражено в следующих публикациях:
- Публикации в ведущих рецензируемых научных журналах,
включенных в Перечень ВАК Минобрнауки РФ
- Афанасьева Э. М. Образ мира в стихотворении Ф. И. Тютчева «Пошли, Господь, свою отраду...» // Вестник Томского государственного педагогического университета. – Серия: «Гуманитарные науки» (филология). – 1999. – Вып. 6 (15). – С. 6–8.
- Афанасьева Э. М. «Моя мольба» и «Юнкерская молитва»: поэтика шутливых «молитв» М. Ю. Лермонтова // Вестник Томского государственного педагогического университета. – Серия: Гуманитарные науки (Филология). – 2000. – Вып. 6 (22). – С. 22–25.
- Афанасьева Э. М. «Отцы пустынники и жены непорочны…»: К проблеме религиозного диалога А. С. Пушкина и П. А. Вяземского // Временник Пушкинской комиссии: Сб. науч. тр. – Вып. 28. – СПб., 2002. – С. 137–141.
- Афанасьева Э. М. «Отче наш…» в русской лирике XIX века // Вестник Томского государственного университета. Сер. «Гуманитарные науки» («Филология»). – Вып. 3 (40). – 2004. – № 3. – С. 50–55.
- Афанасьева Э. М. Образ читателя и феномен чтения в романе М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» // Известия Уральского университета. – Вып. 11. – Сер. 2. Гуманитарные науки. – 2006. – № 41. – С. 35–46.
- Афанасьева Э. М. Генеалогические основы русской литературы начала XIX века (к постановке проблемы) // Вестник Томского государственного университета. Серия «Материалы международных, всероссийских и региональных научный конференций, семинаров, симпозиумов, школ». – 2006. – № 22. – С. 23–27.
- Афанасьева Э. М. Арзамасское имя: ритуально-мифологические основы эстетической шутки // Сибирский филологический журнал. – 2007. – № 3. – С. 9–17.
- Афанасьева Э. М. Поэтика романтических «желаний» в русской лирике XIX века (к постановке проблемы) // Вестник Томского государственного педагогического университета. – 2007. – № 8. – С. 119–125.
- Афанасьева Э. М. Мифологема родового имени в лицейской лирике Пушкина // Вестник Томского государственного университета.– 2009.– № 329. – С. 7–11.
- Афанасьева Э. М. Мотив имени в эстетическом комплексе М. Ю. Лермонтова («Дереву» и «Мое завещание») // Известия Уральского государственного университета. – Сер. 2. Гуманитарные науки. – 2011. – № 2 (90). – С. 129–133.
- Афанасьева Э. М. Поэтика цикла А. С. Пушкина «Песни западных славян» (к проблеме онтологии имени) // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. – 2011. – № 6. – Ч. 2. – С. 35–39.
- Афанасьева Э. М. Генеалогическая пара «дядя и племянник»: к проблеме формирования персонального мифа в лирике А. С. Пушкин // Вестник Кемеровского государственного университета культуры и искусств: журнал теоретических и прикладных исследований. – 2011. – № 16. – С. 119–125.
- Афанасьева Э. М. Мотив власти имени в поэтическом диптихе А. С. Пушкина о Доридах // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2013. – № 9 (27): в 2-х ч. – Ч. II. – С. 38–41.
- Афанасьева Э. М. Мотив имени возлюбленной в лицейской лирике А. С. Пушкина // Вестник Кемеровского государственного университета культуры и искусств: журнал теоретических и прикладных исследований. – 2013. – № 24. – С. 223–230.
- Афанасьева Э. М. Номинологические модели в художественных практиках: к проблеме онтологии имени // Современные проблемы науки и образования. – 2013. – № 5; URL: http://www.science-education.ru/111-10419 (дата обращения: 22.10.2013).
- Афанасьева Э. М. Онтология имени в элегии А. С. Пушкина «Редеет облаков летучая гряда...» // Вестник Кемеровского государственного университета культуры и искусств: журнал теоретических и прикладных исследований. – Кемерово: КемГУКИ, 2013 – № 25. – С. 214–221.
- Монография, антология
- Русская стихотворная «молитва» XIХ века: Антология / [Науч. ред.: д.филол.н., проф. Т. Т. Уразаева]; Вступ. ст., сост., подгот. текста, примеч., библиогр. Э. М. Афанасьевой. – Томск: STT, 2000. – 239 с.
- Афанасьева Э. М. Онтология имени в творчестве русских писателей начала XIX века: литературное общество «Арзамас», А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов. – М.:ЛЕНАНД, 2013. 264 с.
- Учебные пособия
- Афанасьева Э. М. Феномен книги в художественном мире М. Ю. Лермонтова. Учебное пособие. – Кемерово: Кузбассвузиздат, 2007. – 111 с.
- Афанасьева Э. М. Феномен книги в художественном мире М. Ю. Лермонтова: учебное пособие. – Изд. 2. – Кемерово: Кемеровский государственный университет, 2012. – 107 с.
- Работы, опубликованные в других изданиях
- Афанасьева Э. М. Онтология имени в творчестве русских романтиков // Проблемы литературных жанров. Материалы Х Международной конференции, посвященной 400–летию г. Томска 15–17 октября 2001 г. – Ч. 1. – Томск: ТГУ, 2002. – С. 111–114.
- Афанасьева Э. М. «Книга Судеб» в новогоднем цикле М. Ю. Лермонтова 1832 г. // Историко-литературный сборник. Материалы «Герценовских чтений» 2002 г. – СПб.: Изд-во РГПУ, 2003. – С. 48–56.
- Афанасьева Э. М. Онтология имени в стихотворении А.С. Пушкина «Что в имени тебе моем…» // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Материалы второй Международной конференции. – Т. 1. – М.: Таганка, 2003.– С. 81–85.
- Афанасьева Э. М. «Я так молилась: «Утоли». Природа молитвенного диалога Лермонтова и Ахматовой // Русская литература ХХ–ХХI веков: проблемы теории и методологии изучения. Материалы научной конференции 10–11 ноября 2004 года. –М.: МГУ, 2004. – С. 356–360.
- Афанасьева Э. М. Религия любви в дневничках В. А. Жуковского 1814–1815 гг. // Дневники русских писателей: Литературный и исторический контекст. – Warsawa: Institut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego. – 2005. – С. 29–31.
- Афанасьева Э. М. Молитвенная лирика Ф. И. Тютчева // Духовные начала русского искусства и образования. Сост. А. В. Моторин. – Великий Новгород: НовГУ. – 2005. – С. 180–190.
- Афанасьева Э. М. Религия любви в дневниках В. А. Жуковского 1814–1815 гг. // Dzienniki pisarzy rosyjskich. Studia Rossica XVII / Red. nauk. Alicja Woodko-Butkiewicz, Ludmia ucewicz. – Warszawa: Institut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego, 2006. – С. 21–32.
- Афанасьева Э. М. Мотив «чтения души» в лирике М. Ю. Лермонтова // Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. – Екатеринбург: УрГУ, 2006. – С. 28–33.
- Афанасьева Э. М. Мотив рая в художественном мире поэмы М. Ю. Лермонтова «Демон» // Лермонтовские чтения–2007: Сборник статей / Под ред. С. С. Серейчика. – СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2007.– С. 73–79.
- Афанасьева Э. М. Религиозно-философская основа «Невыразимого» В. А. Жуковского // Классическая словесность и религиозный дискурс (проблемы аксиологии и поэтики): сб. науч. ст. – Серия эволюция форм художественного сознания в русской литературе. – Вып. 2. – Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2007.– С. 71–83.
- Афанасьева Э. М. Русь и русский человек в евроазиатской модели мира романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени» // Евроазиатский межкультурный диалог: «свое» и «чужое» в национальном самосознании культуры. Под ред. О. Б. Лебедевой. – Томск: ТГУ, 2007. – С. 55–63.
- Афанасьева Э. М. Рукопись и книга как эстетический феномен в художественном мире М. Ю. Лермонтова // Studia Rossica. XIX, Dzienniki notatniki listi pisarzy rosyjskich. – Warszawa: Institut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego, 2007. – S. 411–423.
- Афанасьева Э. М. «Эго-текст» в поэтике М. Ю. Лермонтова: рукопись и книга как эстетический феномен // Ego document I literatura. Dzienniki, notatniki, listy pisarzy rosyjskich. Tezy referatw. – Warszava: Institut Rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego, 2007. – S. 27–29.
- Афанасьева Э. М. Архитектоника русской стихотворной молитвы // Studia Slavica Savariensia. 1–2. 2008. – Szombathely Сомбатхей (Венгрия), 2008. – С. 7–15.
- Афанасьева Э. М. «Евгений Онегин» А. С. Пушкина и «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова: к проблеме творческой рефлексии // М. Ю. Лермонтов: Художественная картина мира. Сб. статей. – Томск: ТГПУ, 2008. – С. 150–158.
- Афанасьева Э. М. Имяславские мотивы стихотворения Осипа Мандельштама «И поныне на Афоне…» // Духовные начала русского искусства и просвещения. Материалы VIII Международ. конференции. – Великий Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2008. – С. 303–307.
- Афанасьева Э. М. К проблеме эволюции религиозных взглядов русских романтиков // Традиции русской православной культуры в языковой картине мира. – Кемерово: ИПП «Кузбасс», 2008. – C. 38–44.
- Афанасьева Э. М. Молитвенная лирика русских поэтов XIX – начала ХХ вв. и проблема имяславия // II Международный симпозиум «Русская словесность в мировом культурном контексте» / Под общей редакцией И. Л. Волгина. – М.: Фонд Достоевского, 2008. – С. 387–389.
- Афанасьева Э. М. Мотив имявоплощения в стихотворении А. С. Пушкина «Желание славы» // Теоретические и прикладные аспекты современной филологии: материалы XIII Всероссийских филологических чтений имени проф. Р. Т. Гриб (1928–1995). – Красноярск, 2008. – Вып. 8. – С. 225–228.
- Афанасьева Э. М., Скутина А. Л. (Калашникова А. Л.). Образ душевных ключей: «Поток» М. Ю. Лермонтова и «Silentium» Ф. И. Тютчева // М. Ю. Лермонтов: Художественная картина мира. Сборник статей / Научный редактор Э. М. Афанасьева. – Томск: ТГПУ, 2008. – С. 86–93.
- Афанасьева Э. М. Религиозно-мифологические истоки образа «огромной книги» в творчестве М. Ю. Лермонтова // Русская словесность: проблемы эволюции и поэтики: Сб. научных статей. – СПб.: Наука, САГА, 2008. – С. 24–28.
- Афанасьева Э. М. Молитвенная лирика М. Ю. Лермонтова // Лермонтовские чтения – 2008. – СПб: «Лики России», 2009. – С. 34–40.
- Афанасьева Э. М. Мотив творения «нового мира» в арзамасской мифологии // Русская словесность: проблемы поэтики. Сб. научн. статей. – Вып. 2. – СПб: Изд-во РГГУ им. А. И. Герцена, 2009. – С. 69–76.
- Афанасьева Э. М. Имя возлюбленной и романтический комплекс «тайного страдания» в творчестве М. Ю. Лермонтова // Лермонтовские чтения–2009. – СПб: Лики России, 2010. – С. 47–58.
- Афанасьева Э. М. Онтология имени в трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов» // Пушкин и время. – Томск: Изд-во ТГУ, 2010. – С. 39–46.
- Афанасьева Э. М. Перевод М. Ю. Лермонтова «Napoleon’s farewell»: к проблеме романтической онтологизации имени» // Лермонтовские чтения на Кавминводах–2010. Материалы международ. научн. конференции: ПГЛУ, 20 – 22 мая 2010 г. – Пятигорск: ПГЛУ, 2010. – С. 117–123.
- Афанасьева Э. М. Имяосмысление в контексте персонального мифа М. Ю. Лермонтова // Лермонтовские чтения–2010. – СПб: «Лики России», 2011. – С. 5–10.
- Афанасьева Э. М. «Молитва» («Мира Заступница, Матерь Всепетая») Ю. В. Жадовской: поэтическое слово в ритуальной традиции XXI века // Слово и образ в русской художественной культуре: коллективная монография. – Кемерово: КемГУКИ, 2011. – С. 31–39.
- Афанасьева Э. М. Мотив «говорящего молчания» в эстетическом манифесте В. А. Жуковского «Невыразимое»: к вопросу об онтологической поэтике // Слово и образ в русской художественной культуре: коллективная монография. – Кемерово: КемГУКИ, 2011. – С. 48–56.
- Афанасьева Э. М. Новогодний цикл М. Ю. Лермонтова // Русский вестник / Bilten Nacionalne zajednice Rusa i Akademskog ruskog kluba. – Загреб. – 2011. – № 6. – С. 6–9.
- Афанасьева Э. М. Генеалогические мотивы и онтология родового имени в стихотворении А. С. Пушкина «Моя родословная» // Научное обозрение: гуманитарные исследования. – 2012. – № 1. – С. 100–122.
- Афанасьева Э. М. Мотив безымянности в драме М. Ю. Лермонтова «Маскарад» // Лермонтовские чтения–2011. – СПб: «Лики России», 2012. – С. 114–121.
[1] Имя – сюжет – миф. Межвуз. сб. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского ун-та, 1996;
Имя: Семантическая аура. М.: Языки славянских культур, 2007; Семантика имени (Имя–2). М.: Языки славянских культур, 2010; Чужое имя // Альманах «Канун». Вып. 6. СПб., 2001 и др.
[2] Федосеева Е. Н. Диалогическая основа русской лирики первой трети XIX века: автореферат дис.... доктора филол. наук. М., 2009.
[3] Бахтин М. М. К философским основам гуманитарных наук // Бахтин М. М. Собрание сочинений. Т. 5. М.: Изд-во «Русские словари», 1997. С. 8. Выделено в первоисточнике. – Э. А.
[4] Тюпа В. И. Аналитика художественного. М.: Лабиринт, РГГУ, 2001. С. 10–36.
[5] Океанский В. П. Русская метафизическая лирика XIX века: Е. А. Баратынский, А. С. Хомяков, Ф. И. Тютчев (поэтика пространства). Диссертация… доктора филол. наук. Иваново, 2002. С. 8. Выделено в первоисточнике. – Э. А.
[6] См.: Шеметова Т. Г. Мифологема «потомок негров» как значимый элемент пушкинского мифа в литературе ХХ в. // Вестник Российского университета дружбы народов. 2011. № 1. С. 35–42.
[7] Панфилова С. А. Род Лермонтовых // Лермонтовская энциклопедия. М.: Сов. энциклопедия, 1981. С. 467–468; Воронцов И. В. Поколенная роспись рода Лермонтовых. История рода в архивных документах и семейных материалах Ассоциации «Лермонтовское наследие» М.: ОАО «Типография «Новости», 2004.
[8] Афанасьева Э. М. «Отче наш…» в русской лирике XIX века // Вестник Томского государственного педагогического университета. Сер. «Гуманитарные науки» («Филология»). Вып. 3 (40). 2004, № 3. С. 50–55; Козлов И. В. Гекзаметр в «Таинственной капелле» Ф. Глинки (стихотворное переложение «Отче наш») // Проблемы исторической поэтики. 2011. № 9. С. 79–85.
[9] См.: Проскурин О. А. Имя в «Арзамасе» (Материалы к истории пародической антропонимии) // Лотмановский сборник. М.: ИЦ-Гарант, 1995. Т. 1. С. 353.
[10] См.: Веселовский С. Б. Род и предки А. С. Пушкина в истории. М.: Наука, 1990; Мароши В. В. Имя автора (историко-типологические аспекты экспрессивности). Новосибирск: Изд-во Новосибирского университета, 2000. С. 52–57; Старк В. П. Пушкин и семейные предания его рода. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 1999. С. 66–70.
[11] Флоренский П. А., священник. Сочинения: В 4 т. Т. 3. М.: Мысль, 2000. С. 34.
[12] Шан-Гирей А. П. Лермонтов М. Ю. // Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Худож. лит-ра, 1964. С. 39.
[13] Докусов А. М. Маскарад // Лермонтовская энциклопедия… С. 273; Манн Ю. В. Русская литература XIX века. Эпоха романтизма. М.: Аспект-пресс, 2001. С. 313–316.
[14] Ср.: «искусство не-ответа или отсроченного ответа является риторикой войны, полемической хитростью. Вежливое молчание может стать самым дерзким оружием и самой едкой иронией»: Деррида Ж. Эссе об имени. М.: Ин-т эксперим. социологии; СПб.: Алетейя, 1998. С. 41.
[15] Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества… С. 350.
