ОБЩЕТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ПРАКТИЧЕСКИЕ
ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
И ЛИНГВОДИДАКТИКИ

Материалы
Международной научно-практической
конференции
27–28 апреля 2006 г.,
Екатеринбург

Федеральное агентство по образованию

ГОУ ВПО «Российский государственный профессионально-педагогический университет»

Уральское отделение Российской академии образования

Академия профессионального образования

ОБЩЕТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ПРАКТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ И ЛИНГВОДИДАКТИКИ

Материалы
Международной научно-практической конференции
27–28 апреля 2006 г., Екатеринбург

Екатеринбург
2006

Общетеоретические и практические проблемы языкознания и лингво­ди­дактики: Материалы Междун. науч.-практ. конф., Екатеринбург, 27–28 апреля 2006 г. / ГОУ ВПО «Рос. гос. проф.-пед. ун-т». Екатеринбург, 2006. 294 с.

В сборнике представлены материалы Международной научно-прак­тической конференции «Общетеоретические и практические проблемы языкознания и лингводидактики». Статьи сгруппированы в два раздела с учетом основных проблем, вынесенных на обсуждение участниками конференции.

Сборник адресован ученым и специалистам, интересующимся проблемами филологии, языкознания и лингводидактики.

Научный редактор канд. филол. наук, проф. Т. А. Знаменская

Ответственный за выпуск В. В. Пузырев

© ГОУ ВПО «Российский государственный профессионально-педагогический университет», 2006

Раздел 1.

Общетеоретические и практические проблемы языкознания и литературоведения

Ф. Ш. Акмалова

Семантическая и формально-структурная репрезентация амбиентного состояния в английском и русском языках

Вслед за философами (Аристотель, В. И. Кем­кин, А. Л. Си­ма­нов, А. Г. Спир­кин, В. И. Сто­ля­ров и др.) можно утверждать, что существует некоторый набор общечеловеческих понятий, одним из которых является состояние. Эта понятийно-мыс­ли­тель­ная категория, наряду с та­ки­ми категориями, как, например, «качество», «количество», «действие», отражает одну из форм бытия вещей и яв­ля­ет­ся основой семантики языковых единиц.

В то время как многие философы склонны понимать состояние широко – как любое проявление предмета в не­ко­то­рый момент его существования, в лингвис­ти­ке состояние трактуется как «отражение в язы­ке специфической формы бытия предмета, которая возникает под воздействием определенных факторов, не влияет на его сущностные свойства, характеризуется стабильностью в те­че­ние некоторого периода времени и по­тен­ци­аль­ной изменяемостью» [5, с. 101]. Состояние охватывает физическое самочувствие одушевленного партиципанта, его чувства и эмо­ции, положение партиципантов, а так­же природные явления.

Состояние предстает как категория сложной природы. В опо­ре на философский взгляд на противоречивый характер состояния, отмечается, что с од­ной стороны оно характеризуется устойчивостью, то есть сохранением, стабильностью определенных признаков того или иного предмета в те­че­ние некоторого времени. С дру­гой стороны состоянию присуща изменчивость [6, с. 28–29] состояние не является постоянным, оно вытекает из предыдущего состояния и не­из­беж­но сменяется какимто другим, новым состоянием.

Понятийная категория «состояние», представляющая собой отраженный человеческим сознанием особый способ существования субстанции, играет посредствующую роль между действительностью и язы­ком и, как и лю­бая мыслительная категория, находит выражение в средствах языка.

Объективная действительность, признаваемая начальной точкой отсчета в че­ло­ве­чес­кой деятельности любого рода существует и да­на человеку не как сумма отдельных, абсолютно изолированных предметов: «Во внеязыковой реальности не существует предметов отдельно от процессов, в ко­то­рые они вовлечены, и от­дель­но от свойственных им признаков. Все предметы, количественные и ка­чествен­ные признаки, процессы, состояния и действия, представленные в лек­си­чес­кой системе языка как обособленные значения, в са­мой реальности даны лишь как моменты целостных событий и по­ло­же­ний» [3, с. 149]. Ситуацию внеязыковой действительности следует рассматривать как совокупность существующих вне сознания человека и не­за­ви­си­мо от него материальных предметов, явлений, их отношений и вза­имос­вя­зей. Познание действительности заключается в вы­де­ле­нии не отдельных ее объектов, а фраг­мен­тов внеязыковой действительности, состоящих из предмета (некоторой субстанции) и при­пи­сы­ва­емо­го ему проявления бытия, признаков, отношений с дру­ги­ми предметами во времени и пространстве. Из вышесказанного следует то, что ситуацию действительности образуют элементы-участни­ки разных типов: с од­ной стороны – предметы (вещи, сущности), с дру­гой – их проявления, признаки.

В свя­зи с тем, что «состояние» представляет собой лишь акциденцию субстанции и сто­ит в ря­ду таких обобщенных понятий, как упомянутые выше «качество», «количество», «действие», «отношение» и др., которые обозначают нечто, предицируемое предмету [1, с. 91], наиболее продуктивным является рассмотрение состояния в свя­зи с его носителем и, следовательно, обращение не к от­дель­ным лексическим единицам, а к син­так­си­су – к пред­ло­же­нию, где находит выражение предицирование признака предмету. Исходя из сущности предложения, которая «во всех языках мира заключается в раз­вер­ты­ва­нии признаков предмета» [7, с. 238], приходим к вы­во­ду, что предложение обязательно содержит два главных компонента, один из которых выражает предмет, а дру­гой – приписываемый ему признак [4, с. 177], причем предметы выражаются в фор­ме имени, а их признаки – в фор­ме глаголов.

Состояние является структурно и се­ман­ти­чес­ки неоднородной категорией, поддающейся субкатегоризации, то есть разбиению разнообразных ситуаций состояния на подвиды, обладающие определенной спецификой. В ос­но­ве типологии состояний лежит признак «сфера существования состояния», который позволяет выделить, вопервых, внутреннее состояние, затрагивающее внутренний мир некоторого предмета (в большинстве случаев – одушевленного), локализованное внутри него и не выходящее за рамки его телесной и ду­хов­ной сферы, и, вовторых, внешнее состояние, которое локализовано за пределами тела предмета и при­су­ще объекту действительности как целому. Дальнейшая субкатегоризация состояний опирается на онтологическую природу статичной манифестации предмета и от­но­ше­ний предмета к ис­пы­ты­ва­емо­му им состоянию, а так­же учитывает характер носителя состояния.

К внеш­ним состояниям, наряду с бе­не­фак­тив­ным состоянием (состоянием обладания), положением предмета в пространстве, локативным состоянием (местонахождением предмета), социальным состоянием, относится состояние среды.

В ка­ком-ли­бо состоянии находится само окружение, пространство, в ко­то­ром протекает деятельность организмов и че­ло­ве­ка. Это состояние специфично ввиду того, что в та­ком положении дел, рассматриваемого как нерасчлененное, нет отдельного, явного предмета, находящегося в не­ко­то­ром состоянии. Оно, как отмечает У. Л. Чейф, охватывает все окружение и яв­ля­ет­ся всеохватывающим, или амбиентным (ambient) [9, с. 120]. Соответствующую этому положению дел семантическую структуру предложения формирует семантический предикат амбиентного состояния (stateamb), не открывающий мест для актантов. В пред­ло­же­ни­ях с се­ман­ти­кой состояния среды описываются температурные, цвето-све­то­вые, звуковые, структурные и др. признаки окружающей среды [5, с. 107]. То, что пребывает в сос­то­янии – окружающая обстановка, совокупность природных условий – слишком аморфно и все­объем­лю­ще, чтобы быть определено как конкретный партиципант. Однако амбиентное состояние может быть локативно ограничено и не ограничено.

Типовое значение «амбиентное состояние» на формально-струк­тур­ном уровне предложения реализуется в сле­ду­ющих структурных схемах.

Стремление английского языка к обя­за­тель­но­му присутствию подлежащего в син­так­си­чес­кой структуре предложения реализуется в на­ли­чии в нем такой безличной структурной схемы, как It – belink – Adj, где позицию подлежащего занимает формальный компонент it, которому, по утверждению У. Л. Чейфа, нет соответствия в се­ман­ти­чес­кой структуре [9, с. 120]. Безличное подлежащее, «пустое» по содержанию [8, с. 41], выполняет структурную, строевую роль в пред­ло­же­нии, обеспечивая таким образом двусоставность предложения, когда позиция синтаксического предмета не подкреплена семантически [4, с. 204]. Например, англ. It’s cold (P. G. Wodehouse), It was sunny again (D. H. Lawrence)

Что касается русского языка, то здесь мы тоже находим безличные предложения, которые строятся по модели (N) – belink – Adjpred, в ко­то­рой выражением состояния среды является прилагательное в крат­кой форме – т. н. бессубъектное прилагательное, в от­сутствии обозначения носителя состояния утратившее согласовательные грамматические категории: Да, морозно (М. А. Шо­ло­хов), Было душно и пыльно (В. Бы­ков), Около минуты было очень тихо и спо­койно (В. Ва­силь­ев), Сегодня пасмурно (ТСРЯ). Следует заметить, что наименование среды в по­доб­ных примерах отсутствует, но это не значит, что структурно русское предложение, выражающее состояние среды, состоит лишь из глагола-связ­ки и при­ла­га­тель­но­го, образующих составное сказуемое. Вопрос о сос­та­ве модели предложения решается на основе отграничения того абстрактного образца, который существует в язы­ке, и его конкретно-ре­че­вой реализации. Как отмечалось выше, предложение обладает особой характеристикой – двусоставностью, то есть обязательно имеет в своей синтаксической структуре и под­ле­жа­щее, и ска­зу­емое. В на­ших примерах, мы признаем это вслед за Г. А. Зо­ло­то­вой [2, с. 113], Ю. А. Ле­виц­ким [4, с. 181] и др., отсутствие компонента, называющего среду, обусловлено контекстно.

В не­ко­то­рых случаях указание на среду, косвенное по своей природе, всетаки содержится в пред­ло­же­нии. Первым способом локализации амбиентного состояния является кванторное слово: англ. everything, all, рус. все. Подобное подлежащее с обоб­щен­ным и не­оп­ре­де­лен­ным значением легко эллиптируется:

англ. Everything was silent (J. Austen), All was still (K. Mansfield);

рус. Все было мокро (И. А. Бу­нин), Все было тихо, глухо, пусто (С. Т. Ак­са­ков).

Вовторых, рассматриваемая модель допускает распространение:

 имен­ным компонентом:

англ. It is so hot in the dancing-room (Ch. Bronte), It was dark on the porch (J. Smiley);

рус. В ка­мор­ке было прохладно (М. А. Бул­га­ков), В кух­не было полутемно (М. А. Шо­ло­хов), В за­ле было шумно (А. И. Прис­тав­кин);

 на­ре­чи­ем, локально ограничивающими состояние:

англ. It was dark outside (P. G. Wodehouse), It’s so noisy here (Multilex);

рус. Там светло и люд­но (И. А. Бу­нин), Здесь грязно (Л. Н. Толстой), Теперь еще везде мокро и гряз­но (С. Т. Ак­са­ков).

Предложения, построенные по модели N1 – be – (prep N2/Adv), встречаются в английском и русском языках заметно реже и вклю­ча­ют в се­бя полнозначный глагол быть (либо его эквиваленты со значением бытия, нахождения: lie, стоять, висеть и др.) и су­ществи­тель­ное, называющее состояние внешней среды или обстановки и вы­пол­ня­ющее функцию подлежащего. Кроме того, в пред­ло­же­нии может содержаться указание на локализацию данного состояния – наречие или существительное с пред­ло­гом. Таким образом, в пред­ло­же­нии сообщается об опредмеченно представленном состоянии среды, природы:

англ. Stillness lay through the shadowy marble halls (Multilex);

рус. Даже не тепло, а жа­ра, скорее духота (В. Бы­ков), В ком­на­те был нестерпимый жар и ду­хо­та (С. Т. Ак­са­ков), В воз­ду­хе стояла такая жара (В. К. Ар­сень­ев).

Для выражения предметно представленного состояния среды в английс­ком языке встречается конструкция с ввод­ным there и гла­го­лом be – There – be – N1 – (prep N2): There was a hard frost last night (LDCE), There is quite a chill in the air this morning (Multilex).

Таким образом, в свя­зи с не­расчле­нен­ным, всеобъемлющим характером амбиентного состояния его выражение тяготеет к без­лич­ной конструкции, в ко­то­рой среда-но­си­тель не находит явного выражения, а в ан­глий­ском языке используется формальный компонент it для оформления двусоставности предложения.

Библиографический список

1. Гу­ре­вич В. В. Те­оре­ти­чес­кая грамматика английского языка: Учебное пособие для филологических факультетов. М.: МПГУ, 2001. 105 с.

2. Зо­ло­то­ва Г. А. Ком­му­ни­ка­тив­ные аспекты русского синтаксиса. М.: Наука, 1982. 368 с.

3. Кац­нель­сон С. Д. Об­щее и ти­по­ло­ги­чес­кое языкознание / Отв. ред. А. В. Дес­ниц­кая. М.: Наука, 1986. 297 с.

4. Ле­виц­кий Ю. А. Ос­но­вы теории синтаксиса: Учебное пособие по спецкурсу / Пермь: Перм. унт, 2003. 419 с.

5. Мат­ха­но­ва И. П. Ва­ри­атив­ность высказываний с се­ман­ти­кой непроцессуального состояния в сов­ре­мен­ном русском языке // Проблемы функциональной грамматики: Семантическая инвариантность / вариативность. СПб.: Наука, 2003. С. 101–118.

6. Са­ха­ро­ва Т. А. Язы­ко­вая актуализация концепта изменение состояния на примере модели Verb – Adjective: Дис. … канд. филол. наук. Барнаул, 2004. 145 с.

7. Се­реб­рен­ни­ков Б. А. О ма­те­ри­алис­ти­чес­ком подходе к яв­ле­ни­ям языка. М.: Наука, 1983. 319 с.

8. Су­сов И. П. Се­ман­ти­чес­кая структура предложения. Тула: Тул. пед. инт, 1973. 142 с.

9. Чейф У. Л. Зна­че­ние и струк­ту­ра языка. М.: Прогресс, 1975. 432 с.

Ю. В. Алферова

Лексикографические основы сопоставительного исследования метафорического моделирования конкуренции в российском и британско-американском экономическом дискурсе

На сегодняшний день понятие «конкуренция» прочно вошло в на­шу жизнь. Конкуренция присутствует везде и во всем – это постоянная борьба, с ко­то­рой мы с ва­ми сталкиваемся каждый день.

Конечно, основное поле конкурентной борьбы занимают компании, фирмы, предприятия. Их схватка друг с дру­гом довольно часто освещается в рос­сийских и бри­танско-аме­ри­канских СМИ.

В чем же различие между лексемами конкуренция и competition?

Мы поставили перед собой задачу выяснить особенности представления указанных лексем в тол­ко­вых и эн­цик­ло­пе­ди­чес­ких словарях русского и английско­го языков.

Русское слово «конкуренция» этимологически восходит к поздне­ла­тинс­ко­му существительному concurrentia (столкновение), которое в свою очередь произошло от латинского глагола concurrere (сталкиваться).

В английском и русском языках рассматриваемые существительные являются производными: в русском языке производящей основой является конкур, а в английском compet. Русское слово конкуренция и английское слово competition в рассмат­ри­ва­емых словарях представлены как многозначные.

Для начала давайте перейдем к рассмот­ре­нию толкований слова competition в англо-аме­ри­канских лексикографических источниках.

Cambridge International Dictionary of English (2000) дает следующее определение:

Competition: 1) is a state or activity of competing, e. g. The two company are in competition with each other; 2) the person / people who are trying to be better than: e. g. Foreign competition had reduced their sales; 3) competition is a state of an ability esp. a sporting ability.

В оп­ре­де­ле­нии присутствуют семы:

 эко­но­ми­чес­кая деятельность;

 спор­тив­ная деятельность;

 де­ятель­ность, направленная на достижение цели.

В сло­ва­ре Webster’s 3rd New International Dictionary of the English Language (1993) V 1 по­ня­тию competition дается следующее толкование:

Competition – 1) the act/action of seeking to gain what another is seeking to gain at the same time and usually under or as if under fair or equitable rules and circumstances; 2) a contest between rivals: a) the effort of two or more parties to secure the custom of a third party by the offer of the most favorable terms; b) a market condition in which a large number of independent buyers and sellers compete for identical commodities and to retain the right of entry and exit from the market.

Словарь Вебстера дает следующие дифференциальные семы слова competition: экономическую деятельность, деятельность, направленную на достижение каких-ли­бо целей, и спор­тив­ную деятельность.

Словарь Chambers 20th century Dictionary: With supplement (1979) следующим образом раскрывает понятие competition: the act of competing: rivalry in strife for the same object.

В этом случае представлено широкое определение данной лексемы – деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели.

В сло­ва­ре Cambridge Dictionary of American English (2003) competition – 1) an activity done by a number of people or organizations, each of which is trying to do better than all of the others; 2) the people or organizations which are trying to do better than; 3) the ability of a sport in which each of the people or teams is trying to win; or a particular event at which this ability happens.

В дан­ных толкованиях выделяются следующие семы: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели; спортивная деятельность.

The Concise Oxford Dictionary of Current English (1978) предлагает следующую формулировку:

Competition – act of competing for, by exam; in trade,… contest, event in which persons compete.

То есть рассматривается деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели. Таким образом, дается широкое толкование слова «competition».

Определение competition по словарю Funk and Wagnall’s Standard Dictionary of the English Language: 1) contention of 2 or more for the same object or for superiority; 2) the independent endeavor of two or more persons to obtain the business patronage of a third by offering more advantage terms; also the conditions which the endeavor produces.

В при­ве­ден­ном выше толковании присутствует сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели, экономическая деятельность.

Competition – strife, tussle, conflict, clash, running battle, contest, trial, trial of strength, test of endurance.

В дан­ном случае, словарь дает обобщенное толкование конкуренции, не подразделяя ее на конкретные сферы деятельности.

Следовательно, на наш взгляд, можно определить сему: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели [27].

В сло­ва­ре The Oxford Thesaurus of English. Oxford united press, 2000 кон­ку­рен­ция раскрывается следующим образом:

Competition – contest, tournament, match, game, round, heat, event, fight, opposition.

Этот случай идентичен предыдущему: дается общая характеристика слова competition, поэтому мы можем определить аналогичную сему: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели.

Logman dictionary of contemporary English: The compl. guide to written and spoken English – Harlow. 1995.

Competition – 1) a situation in which people or organizations compete with each other; 2) the people or groups that are competing against each other, especially in business or in sport; 3) an organized event in which people or teams compete against each other, especially using their skill.

В этом словаре в од­ной из определений выделяются конкретные сферы: бизнес и спорт, следовательно, на основе этого можно указать на присутствие следующий сем: экономическая, спортивная деятельности и де­ятель­ность, направленная на достижение какой-ли­бо цели.

Competition – a contest in which people compete.

Дается общая формулировка слова competition. Таким образом мы можем рассмотреть в этом случае сему: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели [25].

Competition – it is a situation in which two or more people or groups are trying to get smth. which not everyone can have.

Сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели [13].

Competition – a contest in which a winner is selected from among two or more entrants; the opposition offered by competitors.

Сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели [28].

Competition – a content for some prize, supremacy, advantage & etc.; the rivalry offered by a competition; rivalry between 2 or more persons or groups for an object desired in common, usually resulting in a victor & a loser but not necessary involving the destruction of the latter.

Сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели [29].

Competition – the act of seeking or endeavoring to gain what another is endeavoring to gain at the same time; common contest or striving for the same object; a trial of skill proposed as a test of superiority or comparative fitness.

Сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели [19].

Competition – a striving against another or other for some object, rivalry.

Сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели [22].

Competition – the act of competing; rivalry in strife for the same object.

Сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели [18].

Competition – emulous striving for the same object, emulation, rivalry, the struggle for existence or gain in industrial & mercantile pursuits.

Данный словарь помимо деятельности, направленной на достижение какой-ли­бо цели, выделяет экономическую деятельность слова «конкуренция».

Сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели; экономическая деятельность [16].

A comprehensive dictionary of the English Language. Vol. I. The Book of words. Ed. by Gordon Stowell, London, 1961:

Competition – is a contest or rivalry for a prize and each contestant is a competitor.

Сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели.

На основе анализа слова «competition» в англо-английских толковых словарях, мы можем сделать вывод о том, что сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели встречается во всех 18 сло­ва­рях, рассмотренных нами. Сема: экономическая деятельность представлена в меньшем отношении, а спор­тив­ная и по­ли­ти­чес­кая деятельности встречаются в еди­нич­ных случаях.

Давайте перейдем к ана­ли­зу семной структуры русского слова конкуренция.

В че­ты­рех­том­ном «Словаре русского языка» данное существительное толкуется следующим образом: конкуренция – 1) со­пер­ни­чество на каком-ли­бо поприще, борьба за достижение лучших результатов; 2) борьба между частными производителями за более выгодные условия производства и сбы­та товаров при товарном производстве; борьба между капиталами за обеспечение наивысшей прибыли при капитализме.

В при­ве­ден­ном выше примере мы видим, что выделяются семы: экономическая деятельность и де­ятель­ность, направленная на достижение какой-ли­бо цели.

В дру­гих толковых словарях, например, в «Толковом словаре» В. И. Да­ля представлено следующее определение: Конкуренция – соперничество или состязание в тор­гов­ле и про­мыс­лах, соискательство и со­рев­но­ва­ние.

Следует отметить, что в этом определении четко выделена экономическая деятельность.

Толковый словарь Д. Н. Уша­ко­ва приводит такое определение понятия «конкуренция»: 1) со­рев­но­ва­ние, соперничество на каком-ни­будь поприще; 2) в по­ли­ти­чес­кой экономике – состязание, борьба на рынке различных участков капиталистического производства или торговли.

Как мы видим, в дан­ном толковании присутствует и пер­вая, и вто­рая семы: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели, и эко­но­ми­чес­кая деятельность.

«Словарь русского языка» под редакцией С. И. Оже­го­ва дает следующее определение конкуренции: конкуренция – соперничество, борьба за достижение наивысших выгод и пре­иму­ществ.

Из приведенного толкования мы видим, что данный словарь не дает никакого разграничения на какие-ли­бо виды деятельности, т. е. представ­ле­но широкое понимание слова «конкуренция».

Сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели.

«Словарь современного русского литературного языка в 17 то­мах» предлагает следующее определение конкуренции: конкуренция – соперничество в чемлибо. В эко­но­ми­ке – при товарном производстве, основанном на частной собственности на средствах производства, выгодные условия производства и сбы­та товаров; борьба между капиталистами за получение наивысшей прибыли.

В дан­ном словаре акцент делается на сему: экономическая деятельность, а так­же рассматривается широкое толкование: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели.

Перейдем к рассмот­ре­нию словарей, изданных в Рос­сии в 90-е гг. XX в. и в на­ча­ле XXI в.

В «Толковом словаре современного русского языка. Языковые изменения конец XX в.» конкуренция трактуется следующим образом: конкуренция: 1) со­пер­ни­чество между производителями товаров и ус­луг за лучшие экономически более выгодные условия производства и ре­али­за­ции продукции; соотношение аналогичных товаров, услуг, различных по качеству, ассортименту, цен и т. п.; 2) борьба между капиталистами за обеспечение наивысшей прибыли при капитализме [10].

Представлено узкое толкование лексемы «конкуренция», выделена экономическая деятельность.

В «Словаре иностранных слов» конкуренция рассматривается как соперничество, борьба людей, организаций, учреждений, групп людей за достижение наилучших результатов, близких целей, больших выгод в ка­кой-ли­бо сфере [6].

В «Толковом словаре иноязычных слов» конкуренция представлена как соперничество, борьба за достижение наивысших выгод, преимуществ [3].

В этих словарях «конкуренция» рассматривается в ши­ро­ком значении, т. е. деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели.

«Советский энциклопедический словарь» дает следующее определение конкуренции – антагоническая борьба между частными товаропроизводителями за более выгодные условия производства и сбы­та товаров за получение наивысшей прибыли. Порождается частной собственностью на средства производства и выс­ту­па­ет как механизм стихийного регулирования общественного производства при капитализме.

Представлено узкое толкование: четко выделяется экономическая деятельность.

«Энциклопедический словарь: Современная версия. (М., 2002):

Конкуренция – экономическое соперничество нескольких лиц в дос­ти­же­нии одной и той же промышленной цели.

Выделение семы: экономическая деятельность.

Конкуренция: 1) со­пер­ни­чество, соревнование людей, групп, организаций в дос­ти­же­нии сходных целей, лучших результатов в оп­ре­де­лен­ной общественной сфере; 2) су­ществен­ная черта в раз­лич­ных видах деятельности, в ко­то­рых происходит столкновение интересов [5].

Конкуренция – оперничество, соревнование людей, групп, организаций в дос­ти­же­нии сходных целей, лучших результатов в оп­ре­де­лен­ной общественной сфере [1].

В пре­ды­ду­щих двух толковых словарях лексема «конкуренция» представлена в ши­ро­ком значении.

Сема: деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели.

Подводя итог анализу толкований лексем «конкуренция» в оте­чествен­ных лексикографических источниках, следует отметить, что акцент делается в ос­нов­ном на сему «экономическая деятельность» или сфера деятельности настолько обширна, что она не находит уточнения в дан­ных определениях, т. е. да­ет­ся широкое определение слова «конкуренция».

Таким образом, на основе анализа материала вырисовываются следующие черты сходства и раз­ли­чия русскоязычных и англо­языч­ных словарей в тол­ко­ва­нии слова «конкуренция», которые представлены нами в про­центном отношении в при­ла­га­емой ниже сопоставительной таблице.

Из приведенной выше таблицы мы видим, что в русско­языч­ных словарях доминирует дифференциальная сема: экономическая деятельность (58%) и де­ятель­ность, направленная на достижение какой-ли­бо цели (67%). Четкого выделения на политическую и спор­тив­ную деятельность обнаружено не было при рассмотрении данных словарей.

Диф­фе­рен­ци­аль­ная се­ма	По­зи­ция в русско­языч­ных сло­ва­рях, %	По­зи­ция в англо­языч­ных сло­ва­рях, %
1. Де­ятель­ность эко­но­ми­чес­кая	58	22
2. Де­ятель­ность, нап­рав­лен­ная на дос­ти­же­ние ка­кой-ли­бо це­ли	67	100
3. Де­ятель­ность по­ли­ти­чес­кая	0	6
4. Де­ятель­ность спор­тив­ная	0	17

В англо­языч­ных словарях доминантной дифференциальной семой является деятельность, направленная на достижение какой-ли­бо цели (100%), экономическая деятельность – 22%. А так­же мы находим в двух англоязычных словарях дифференциацию на политическую (6%) и спор­тив­ную деятельности (17%).

Подводя итог выше сказанному, хочется отметить, что выявленные различия в лек­си­ког­ра­фи­чес­ком толковании конкуренции соответствуют различиям в представ­ле­нии о дан­ном явлении, существующих в мен­та­ли­те­те носителей русского и английско­го языков и в на­цио­наль­ных традициях создателей словарей.

Библиографический список

1. Большой энциклопедический словарь 2е изд., перераб. и до­пол. М., 1997.

2. Даль В. И. Тол­ко­вый словарь живого великорусского языка: В 4х т.; Т. 2. М.: Издательство «Русский язык», 1989.

3. Кры­син Л. П. Тол­ко­вый словарь иноязычных слов. М.: Издательство «Русский язык», 1998.

4. Оже­гов С. И. Сло­варь русского языка. Под ред. чл.-корр. АНСССР Н. Ю. Шве­до­вой. 18е изд., стереотип. М.: Издательство «Русский язык», 1986.

5. Рос­сийский энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Про­хо­ро­ва. М.: Большая Российская энциклопедия, 2001.

6. Сло­варь иностранных слов / И. А. Васюкова. М.: АСТ-ПРЕСС, 1998.

7. Сло­варь современного русского литературного языка. Том 5ый. Издательство Академии Наук СССР, М.–Л., 1956. Редакторы тома: А. М. Баб­кин, Ю. С. Со­ро­кин.

8. Сло­варь русского языка в че­ты­рех томах. Изд. 2е: М.: Издательство «Русский язык». Т. 2 // Под ред. А. П. Ев­гень­евой, 1982.

9. Сло­варь энциклопедических слов / Под ред. А. М. Про­хо­ро­ва 4е изд. М.: «Советская энциклопедия», 1986.

10. Тол­ко­вый словарь современного русского языка. Языковые изменения конец XX в. Под ред. Г. Н. Скля­ревской. М.: ООО «Издательство Астрель: ООО «Издательство АСТ», 2001.

11. Тол­ко­вый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Уша­ко­ва. М.: «Терра» – «TERRA», 1996.

12. Эн­цик­ло­пе­ди­чес­кий словарь. Современная версия / Под ред. Ф. А. Брок­га­уз, И. А. Еф­рон, М., 2002.

13. BBC English Dictionary: A dictionary for the world. London: BBC English: Harper Collins, 1992.

14. Cambridge Dictionary of American English, Edited by Sidney I. Landau, Hong Kong, China, 2003.

15. Cambridge International Dictionary of English, Cambridge University Press, 2000.

16. Cassel’s New English Language. Ed. by Ernest A. Baker. English & rev. By Arthur L. Hayward. 15th edition. London, 1949.

17. Chambers 20th c. Dictionary: With Supplement, Great Britain. Edited by A. M. MacDonald OBE BA, 1979.

18. Chambers 20th c. Dictionary. Ed. by A. M. MacDonald, New ed. London, W & R Chambers, 1972.

19. The Century Dictionary. An encyclopedic lexicon of the English language. Prepared under the superintendence of William Dwight Whitmy. New York The Century co., 1914.

20. A Comprehensive Dictionary of the English language, Vol. I The Book of words. Ed. by Gordon Stowell, London, 1961.

21. The Concise Oxford Dictionary of Current English: Based on the Oxford English Dictionary. Edited by J. B. Sykes. 6th edition. Great Britain // Oxford University Press, 1978.

22. Funk & Wagnalls. Standard Dictionary: 82000 entries – New York: New American Literature cop., 1983.

23. Funk & Wagnalls. Standard Dictionary of the English Language: International Edition, V. I, New York, 1963.

24. Logman Dictionary of Contemporary English: The compl. guide to written & spoken english 3 ed. Harlow, 1995.

25. The New Lexicon Webster’s dictionary of the English Language – New York: Lexicon, 1990.

26. The New Oxford Thesaurus of English: Oxford unit. press, 2000.

27. Rogest’s Thesaurus of English words & Phrases – Harlow: Logman, 1987.

28. The Times English Dictionary & Thesaurus – 2ed – Glasgow: Harper Collins; London: Times books, 2000.

29. Webster’s encyclopedic unabridged dictionary of the English language – Updated rev. Deluxe ed. – New York, 1996.

30. Webster’s 3rd New International Dictionary of the English Language (Unabridged) Editor-inchief-Phillip Babcok Gave. Springfield, Massachusetts, Merriam-Webster Inc., 1993.

М. А. Ананьина

Особенности стилистического приема антономасии

Сфера действия стилистического приема антономасии является широкой и вклю­ча­ет большое количество случаев использования имен, сопровождающихся созданием экспрессивного, эмоционального эффекта и вы­ра­же­ни­ем оценочности. В лингвис­ти­чес­ких работах в ка­честве примера антономасии приводятся разнообразные случаи использования антропонимов, топонимов, названий культурно-ис­то­ри­чес­ко­го характера. Например, употребление имен Van Dyck, Goya, Dickens для обозначения результатов творчества референтов имен – картин или книг, расценивается некоторыми авторами как примеры антономасии. Кроме того, такие имена, как Sedan в зна­че­нии «полное поражение», Dunkirk «предварительная эвакуация войск в ус­ло­ви­ях сильной бомбардировки», Coventry «разрушение города в ре­зуль­та­те воздушной атаки» также приводятся для иллюстрации данного стилистического приема [10, с. 166]. Изучение языковых особенностей антономасии, изложенных в раз­лич­ных лингвистических источниках, приводит исследователя к ря­ду вопросов, в частнос­ти, таких, как зависит ли экспрессивный эффект, создаваемый при использовании антономасии от наличия одушевленного или неодушевленного референта; в чем состоит специфика использования имен во вторичной функции, обладающих ярким экспрессивным эффектом, и тех имен, которые такой образностью не обладают; какой тип переноса преобладает при использовании антономасии: метафорический или метонимический. В дан­ной работе излагаются собственные результаты исследования стилистического приема антономасии в со­от­ветствии с пос­тав­лен­ны­ми вопросами.

Обратимся к эти­мо­ло­гии термина «антономасия» (или, как принято в ря­де словарей, «антономазия»). Согласно английскому толковому словарю Merriam-Webster, антономасия (antonomasia) определяется как «использование эпитета вместо имени собственного», слово происходит от греческого «antonomazein» «назвать новым именем». Данное слово состоит из приставки anti-, обозначающей «противо-», и onomazein «называть» (onoma – «имя»). Дале приводится разъяснение данного термина, который имеет два значения:

 ис­поль­зо­ва­ние имени собственного для обозначения представителя какого-ли­бо класса, например, a Solomon вместо «a wise ruler»;

 ис­поль­зо­ва­ние эпитета или звания, титула вместо собственного имени, например, Bard вместо Shakespeare (Britannica, De Lux Edition). Таким образом, речь в ос­нов­ном идет о слу­ча­ях именования людей.

В Сло­ва­ре иностранных слов приводится следующее определение антономазии (гр. antonomasia):

 обоз­на­че­ние лица словом, имеющим отвлеченное значение свойственного или приписываемого данному лицу качества, напр., нечистый вместо черт;

 упот­реб­ле­ние собственного имени для обозначения лица, наделенного свойствами известного по литературе, истории носителя этого имени, напр., Отелло вместо «ревнивец», Обломов и т. д.;

 сти­лис­ти­чес­кая фигура, состоящая в опи­са­тель­ном обозначении лица [8, с. 46].

В дан­ном определении также подчеркивается, что референтом имени выступает лицо, а не какой-ли­бо неодушевленный предмет или событие. Это определение дополняет вышеприведенное тем, что включают в сфе­ру антономасии также случаи образного перифраза, акцентирует стилистическую природу антономасии, а так­же выделяет признак известности лица, имя которого используется для номинации другого референта.

В эн­цик­ло­пе­ди­чес­ком словаре Брокгауза-Евфро­на используется термин «антономазия», который определяется как риторическая фигура, состоящая в за­ме­не собственного имени описательным выражением и на­обо­рот, например, вместо «Бог»: «Всемогущий», вместо наши «ораторы и пол­ко­вод­цы»: наши «Цицероны и На­по­ле­оны». [7, с. 181]. Примеры свидетельствуют о том, что сфера действия этого приема преимущественно ограничена случаями, когда в ка­честве референта выступает человек.

Отметим, что во многом трактовка антономасии зависит от филологического ракурса, в ко­то­ром исследователь рассматривает данное явление. Например, в лек­си­ко­ло­гии имеются свои особенности понимания лингвистической природы антономасии. В дан­ной работе антономасия изучается в сти­лис­ти­чес­ком аспекте.

На основе приведенных определений, а так­же примеров функционирования антономасии мы пришли к вы­во­ду, что правомерно выделять случаи, в ко­то­рых референтом имени, участвующим в соз­да­нии стилистического приема, является лицо, человек, а так­же случаи антономасии с не­оду­шев­лен­ным референтом. Употребление антономасии с ука­за­ни­ем на лицо встречается в ху­до­жествен­ной литературе значительно чаще, чем аналогичные случаи антономасии с ука­за­ни­ем на неодушевленный референт. Приведем в ка­честве примера отрывок из романа P. Lovesey «The Summons» (1995): Little Hitlers, everyone, Diamond thought. How does anything ever get decided these days? Maybe on the orders of a bigger Hitler, like me [11, с. 112]. Герой книги называет тех, с кем он сталкивается, «маленькими Гитлерами», таким образом, выделяя основной, отличительный признак персонажей – их склонность к дик­та­торству и ти­ра­нии, и зак­реп­ляя этот признак в на­име­но­ва­нии. Аналогично можно трактовать значение словосочетания «a bigger Hitler».

Случаи использования антропонима для обозначения неодушевленного объекта могут быть охарактеризованы как разновидность олицетворения, заключающегося в на­де­ле­нии неодушевленных предметов признаками и свойст­ва­ми человека. В пуб­ли­цис­ти­ке, газетных статьях наблюдаются случаи антономасии, основанной на неодушевленном референте, как правило, такие случаи используются для создания комического эффекта.

Точка зрения о пре­иму­ществен­ном использовании в ка­честве референта антономасии одушевленного объекта прослеживается в ря­де работ по стилистике. Ю. М. Скреб­нев определяет антономасию как разновидность метафоры и ал­лю­зии, как «использование имени исторического, литературного, мифологического или библейского персонажа применительно к че­ло­ве­ку, характерные черты которого имеют сходства с дан­ным общеизвестным персонажем» [8, с. 117]. И. Р. Гальпе­рин понимает антономасию широко, как прием, основанный на игре номинативного и ло­ги­чес­ко­го значений [10, с. 164]. Т. А. Зна­менская также предлагает широкое определение антономасии как стилистического приема, основанного на использовании собственного имени вместо нарицательного и на­обо­рот, с целью подчеркнуть, выделить какую-ли­бо черту или качество [5, с. 188]. И. Р. Гальпе­рин отмечает, что антономасия может служить для выделения отличительных черт, как человека, так и со­бы­тия. Однако большинство примеров, приводимых автором, являются именами людей: the Bores and the Bored (пример из Байрона), Miss Blue Eyes, Scrooge, Mr. Zero, Gradgrind, Korobochka, Sobakevich, Sir John Pottledeep и дру­гие. Специфической чертой антономасии признается выделение особенной характеристики человека или события и ис­поль­зо­ва­ние данного обозначения в ка­честве имени собственного [10, с. 165].

Таким образом, в большинстве работ по стилистике говорится о том, что антономасия является стилистическим приемом, основанном на использовании собственного имени вместо нарицательного, либо нарицательного вместо собственного, при этом для возникновения стилистического эффекта необходима одновременная реализация двух значений имени: номинативного и ло­ги­чес­ко­го. Вторичным референтом антономасии может быть как одушевленный, так и не­оду­шев­лен­ный объект. Анализ определений антономасии в сло­ва­рях, стилистических источниках, изучение произведений художественной литературы, а так­же анализ многочисленных примеров Словаря аллюзий позволяет нам сделать вывод о том, что в большинстве случаев в ху­до­жествен­ной литературе референтом антономасии является одушевленный объект – человек. Использование неодушевленного объекта в ка­честве референта в большей степени характерно для публицистики, где подобные случаи играют важную роль в соз­да­нии комического эффекта.

Второй вопрос касается типа переноса значения, лежащего в ос­но­ве антономасии. Стилистический прием антономасии в лингвис­ти­чес­ком плане представляет собой случай вторичной номинации, в ос­но­ве которой может лежать как метафорический, так и ме­то­ни­ми­чес­кий перенос, либо метонимический перенос с до­ба­воч­ной метафоризацией.

В ра­бо­тах по стилистике, однако, наблюдаются различные точки зрения по данному вопросу. Ю. М. Скреб­нев считает антономасию разновидностью метафоры и ал­лю­зии. Эту точку зрения разделяют М. П. Иваш­кин, В. В. Сдоб­ни­ков и А. В. Се­ля­ев [6, с. 10]. Ю. М. Скреб­нев также отмечает, что в ра­бо­тах по лексикологии наряду с ме­та­фо­ри­чес­кой антономасией выделяется метонимическая антономасия. Метонимическая антономасия имеет место в слу­ча­ях, когда антропоним начинает использоваться для обозначения продукта творчества данного лица, например, I am fond of Dickens. По мнению Ю. М. Скреб­не­ва, подобные случаи употребления имени собственного не обладают стилистической значимостью, так же, как слова, образованные на основе антропонимов: mackintosh, sandwich, и дру­гие. На наш взгляд, здесь получает подтверждение точка зрения И. Р. Гальпе­ри­на о том, что условием антономасии является одновременная реализация номинативного и ло­ги­чес­ко­го значений. В дан­ных примерах доминирует логическое значение, поэтому экспрессивный эффект отсутствует.

И. В. Ар­нольд рассматривает антономасию как разновидность метонимии. Специально не оговаривая тип референта, исследовательница отмечает, что антономасия представляет собой «переход собственных имен в на­ри­ца­тель­ные (Дон Жуан), или превращение слова, раскрывающего суть характера, в собствен­ное имя персонажа, как в ко­ме­ди­ях Р. Ше­ри­да­на, или замена собственного имени названием связанного с дан­ным лицом события или предмета» [1, с. 128]. Отметим, что под антономасией в та­кой трактовке понимается сам процесс образования слова в язы­ке: Имя Don Juan первоначально обозначает лицо, а за­тем, на основе принципа смежности, начинает обозначать качества, особенности этого лица. Обратный процесс, также основанный на метонимической связи, происходит, когда лицо, обладающее определенными качествами, которые обозначаются нарицательными именами, получает имя, в ос­но­ве которого лежит это качество, черта характера, например, слова «cruel», «devil» несут в се­бе представление о жес­то­кос­ти и ле­жат в ос­но­ве имени Cruella de Vil, героини известного произведения Д. Сми­та «One Hundred and One Dalmatians» (1956). Поведение Круэллы полностью соответствует заложенному в име­ни значению: богатая, злая, обладающая неприятным визгливым голосом героиня занимается тем, что крадет девяносто девять далматинцев, чтобы сшить себе шубу. В дан­ном случае происходит номинация человека при помощи слов, раскрывающих характер (так называемое говорящее имя). В ос­но­ве данной номинации лежит метонимическая связь слова, обозначающего качество, с конкрет­ным референтом, для которого название качества возводится в ранг имени собственного и при­об­ре­та­ет индивидуализирующее значение.

И. Б. Го­луб, автор работ по стилистике русского языка, также рассматривает антономазию (исследовательница использует термин «антономазия») как особый вид метонимии [2]. Автор отмечает, что, начиная со второй половины XIX в., антономазия, восходящая к ан­тич­ной мифологии и по­эзии, начинает использоваться все реже. Референтом антономасии может быть как человек, так и абстрактное понятие, например, использование имени Терпсихора для обозначения искусства танца или имени Мельпомена для обозначения трагедии. Как отмечает И. Б. Го­луб, в нас­то­ящее время использование античных имен в по­эзии уходит в прош­лое. На наш взгляд, процесс образования имени собственного на основе нарицательного и об­рат­ный ему процесс частичного или полного перехода имени собственного в класс нарицательных имен для обозначения качества, черты характера или отдельного произведения референта, акта творчества носит характер метонимического переосмысления. Однако реальное функционирование в кон­тексте антономасии, когда имя используется в функ­ции вторичной номинации, может быть основано как на метафорическом, так и на метонимическом переносе значений. Более того, как отмечает Д. И. Ер­мо­ло­вич, «на метонимическую номинацию может накладываться добавочная метафора или добавочная метонимия» [3, с. 233].

Отметим, что наименее экспрессивными из рассмотренных примеров являются те, в ко­то­рых какая-ли­бо особенность или черта референта является не внутренне присущей, индивидуальной особенностью, а слу­жит в ка­честве проявления онтологической связи данного референта с дру­гим, т. е. име­ют­ся в ви­ду случаи метонимической связи по типу «автор  творение». Dickens, Titian как обозначения картин представляют собой не внутренние качества творцов, а яв­ля­ют­ся отчуждаемыми продуктами, поэтому их экспрессивный эффект слабее. Наиболее сильный экспрессивный эффект возникает при наличии переноса по типу «образ  абстрактная идея, связанная с об­ра­зом», который имеет место, например, при использовании имен James Bond, Adonis для обозначения смекалки, авантюризма (Имя Bond) и мужской привлекательности, красоты (имя Adonis).

Итак, изучение языковых особенностей антономасии, изложенных в раз­лич­ных лингвистических источниках, приводит к сле­ду­ющим выводам. Референтом антономасии чаще всего является человек, что, возможно, объясняется, помимо всего прочего, тем, что данный прием основан на реализации индивидуализирующего значения, которое в ос­нов­ном присуще человеку. Значительно реже используется антономасияна основе топонимов. Антономасия может быть основана на использовании нарицательного имени, служащего для обозначения какогото присущего человеку качества, и воз­ве­ден­но­го в ранг антропонима, либо представляет собой использование аллюзивного антропонима в функции вторичной номинации. В ос­но­ве функционировании антономасии может лежать как метафорический, так и ме­то­ни­ми­чес­кий типы переноса значения. Кроме того, в ря­де случает метонимическая номинация может сопровождаться добавочной метафоризацией или добавочной метонимией.

Библиографический список

1. Ар­нольд И. В. Сти­лис­ти­ка. Современный английский язык. 5е изд., испр. и доп. М.: Флинта: Наука, 2002. 384 с.

2. Го­луб И. Б. Сти­лис­ти­ка русского языка. 4е изд. М.: Айрис-пресс, 2003. 448 с.

3. Ер­мо­ло­вич Д. И. Англо-русский словарь персоналий. 3е изд., доп. М.: Рус. яз., 2000. 352 с.

4. Ер­мо­ло­вич Д. И. Име­на собственные: теория и прак­ти­ка межъязыковой передачи. М.: Р. Ва­лент, 2005. 416 с.

5. Зна­менская Т. А. Сти­лис­ти­ка английского языка: Основы курса. М.: Едиториал УРСС, 2002. 208 с.

6. Иваш­кин М. П. Прак­ти­кум по стилистике английского языка. = A Manual of English Stylistics / М. П. Иваш­кин, В. В. Сдоб­ни­ков, А. В. Се­ля­ев. М.: АСТ: Восток-За­пад, 2005. 101 с.

7. Ма­лый энциклопедический словарь: В 4 т. Т. 1 / Репринтное воспроизведение издания Брокгауза-Евфро­на. Т.: ТЕРРА, 1997. 544 с.

8. Скреб­нев Ю. М. Ос­но­вы стилистики английского языка. 2е изд., испр. М.: ООО «Издательство Астрель»; ООО «Издательство АСТ», 2003. 221 с.

9. Сло­варь иностранных слов. 18е изд., стер. М.: Рус. яз., 1989. 624 с.

10. Galperin I. R. Stylistics. Moscow: Higher scool, 1977.

11. The Oxford Dictionary of Allusions / Edited by Andrew Delahunty, Sheila Dignen, and Penny Stock. Oxford, New York, 2003. 453 p.

С. Н. Балашов

Взаимодействие когнитивных карт в ироническом дискурсе

Как и лю­бой другой вид дискурсивной ситуации, иронический дискурс – это текст, погруженный в си­ту­ацию непосредственной коммуникации. Отличием от других видов дискурса будет качество общения адресанта и ад­ре­са­та в иро­ни­чес­ком дискурсе. В своей монографии «Языковой круг: личность, концепты, дискурс» В. И. Ка­ра­сик относит подобный дискурс к праг­ма­лингвис­ти­чес­ким типам дискурсивной ситуации [2, с. 304–333]. В упо­мя­ну­том исследовании затронута проблема юмористического дискурса, а так как ирония обладает большим количеством схожих черт с юмо­ром, будет правомерно провести параллели между юмористическим и иро­ни­чес­ким дискурсами. При компаративном взгляде на оба типа, обнаруживается ряд схожих, но не идентичных характеристик, которые свойственны комическим дискурсам. Так, если при юмористическом дискурсе наблюдается намерение участников уйти от серьезного разговора, то иронический дискурс можно охарактеризовать как ведение серьезного разговора в не­серь­ез­ной форме. В обо­их типах комического дискурса наблюдается стремление критически переосмыслить актуальные проблемы, но если юмористический дискурс – это преобладание «мягкой формы критики», то иронический – это характерно едкая критика, а иног­да грубая насмешка в слу­чае сарказма. При этом разным будет и по­ве­де­ние адресанта: в юмо­рис­ти­чес­ком дискурсе адресант пытается сократить дистанцию с ад­ре­са­том, а в иро­ни­чес­ком – адресант не только не сближается с ад­ре­са­том, а, скорее, ставит себя на позицию выше. Но в ка­честве общей характеристики можно отметить существование парадигмы моделей комического взаимодействия, которые будут актуальны для обоих участников дискурса, а зна­чит, будут приняты во взятой лингвокультуре.

Иронический дискурс как разновидность комической коммуникации обладает рядом черт, характерных для всех форм комического. Среди них можно выделить следующие: элемент агрессии, комический эффект и на­ли­чие диспропорции. Среди факторов, обеспечивающих успешность иронического дискурса, необходимо отметить принадлежность коммуникантов к од­ной группе и адек­ват­ность участников иронического дискурса.

Наличие элемента агрессии в иро­нии обусловлено связью комического с ра­зу­мом. При этом отмечается, что ирония находится в пря­мой зависимости от разума, который находит «психомоторное выражение» в иро­нии, смехе и да­же в улыб­ке, так как «разум связан с аг­рес­сией, враждебностью и са­диз­мом», а ко­ми­чес­кое имеет связь с «подавлением, нарциссизмом и ма­зо­хиз­мом» [8, c. 33]. Подавление агрессии в иро­нии может быть как при максимальном, так и при минимальном участии «ментальной маскировки». От степени ментальной отшлифовки агрессии реализации иронической смысла будут варьироваться от явного сарказма до еле уловимой изящной иронии.

Комический эффект как феномен, часто обеспечивающий реакцию на комизм в ви­де смеха, является необходимым условием для создания и сох­ра­не­ния шутки. При этом данный эффект обусловлен наличием у ком­му­ни­кан­тов так называемого чувства юмора. Как отмечает А. Н. Лук, интеллектуальная деятельность человека в про­цес­се эволюции общества начинает настолько сильно оказывать влияние на чувства, что последние чаще всего не могут даже возникнуть без участия интеллекта. Присутствие аналитической работы человеческого разума, а так­же психического основания чувства, вызывает потерю чувством биологической роли в жиз­ни индивидуума [3, с. 17]. Таким образом, комический эффект, обусловленный наличием чувства юмора, имеет интеллектуальное основание, что, в свою очередь, свидетельствует о при­сутствии когнитивных механизмов при реализации комического.

Наличие диспропорции в объек­те осмеяния является одной из основных причин появления комического эффекта. Определение пропорции берет свое начало у древ­них греков. Пропорция как идеал гармонии, по мнению греков, лежит в ос­но­ве мира. В свою очередь, диспропорция как явление неестественное, может вызывать смеховую реакцию [6, с. 270]. В своей работе «Шутки: форма, содержание и функция» Кристофер П. Уил­сон рассматривает ряд психологических теорий юмора как феномена, построенного на диспропорции [11, c. 10–17]. Данные психологические теории юмора имеют общую идею: комическое – это соединение двух раздельных значений, восприятий или концептов. Феномен комического вызывает две конкретные ассоциации, а диспро­пор­ция находится не в от­но­ше­ни­ях между отдельно взятой ассоциацией и ко­ми­чес­ким, а меж­ду одновременно возникшими ассоциациями. При этом комический эффект появляется при условии, что диспропорция характеризуется быстротой и не­ожи­дан­ностью проявления. При условии, что интеллектуальный уровень коммуникантов достаточен для проведения данных операций, что выражается в адек­ват­ном производстве – восприятии комического, наличии необходимого набора фоновых знаний и др., можно говорить о том, что комическая реализация потенциально содержит комический эффект, а дис­курс является успешным.

Принадлежность коммуникантов к об­щей группе обеспечивает быстроту проявления диспропорции и вла­де­ние необходимым знанием норм и пра­вил, находящихся в диспро­пор­ции. Возникновение и воспри­ятие комического, в пер­вую очередь, зависит от времени создания шутку. Если автора, порождающего юмористическое высказывание, и воспри­ни­ма­юще­го шутку разделяет существенный временной отрезок, то можно предположить, что шутка будет не понята, а ес­ли даже она и бу­дет правильно интерпретирована, это еще не будет означать, что юмористическая фраза имеет комический эффект. Вовторых, общность группы обусловливает наличие определенного набора норм и пра­вил поведения в дан­ной группе. Как было сказано выше, комическое имеет функцию выхода отрицательной энергии в при­ем­ле­мом для коммуникантов виде. Следовательно, определенная система норм и пра­вил должна регулировать действия человека (позволять или запрещать поступать тем или иным образом). Понятие нормы, в частнос­ти, социальной нормы, обусловливает рассмотрение социальной группы, где данная норма характерна. С од­ной стороны, норма может быть актуальна для всего культурного пространства (макросоциальный уровень), с дру­гой – норма может выступать характерной чертой для меньшей, чем социум группы (микросоциальный уровень). К мак­ро­со­ци­аль­но­му уровню относятся такие социальные феномены как общество в це­лом, политика, решение политических и стра­те­ги­чес­ких вопросов, этнические стереотипы, особенности менталитета. Под микросоциальным уровнем понимается отдельная социальная группа, «объединенная в оп­ре­де­лен­но­го рода деятельности, где преобладает процесс преодоления давления социальных установок социальной реальности, общества в це­лом и где, в си­лу этого, юмор приобретает особое значение для членов группы» [1, с. 8]. В дан­ном случае комическое актуально только для частной группы. Иронический дискурс может быть потенциально неуспешным, если коммуниканты относятся к раз­ным социальным группам. На микросоциальном уровне неуспешность дискурса может возникнуть, если коммуниканты принадлежат разным по гендерному или возрастному признаку группам. Общность гендера у участни­ков дискурса обусловлена разделением комического на женский и мужской юмор. Хотя такое разделение видится довольно условным, существует ряд ситуаций, при которых разнополые коммуниканты «не находят общего языка» [10, c. 162]. Общность возрастной группы у ком­му­ни­кан­тов является необходимым условием успешности иронического дискурса, что обусловлено равной степенью ментальной подготовленности участников коммуникации. Если предположить, что автор и воспри­ни­маю­щий – это взрослый и ре­бе­нок, и го­во­ря­щий направляет информацию иронического содержания, не адаптируя ее для детского восприятия, то ирония может быть не понята, так как у ре­бен­ка обнаруживается нехватка данных для адекватной интерпретации.

Адекватность участников иронического дискурса включает в свою структуру вышеизложенные факторы. Но даже при соблюдении фактора общности группы, важным условием успешности дискурса являются личностные качества участников коммуникации. В частнос­ти, психическое состояние коммуникантов на момент протекания иронического дискурса может позитивно или негативно отразиться на продуктивность коммуникации. Так, например, в пси­хо­те­ра­пии известен опыт использования юмора для проверки психического здоровья, эмоционального состояния и ка­честв личности испытуемого. Популярный в про­фес­сио­наль­ных кругах «Тест юмористических фраз» позволяет довольно точно определить соответствие психических данных человека с нор­маль­ным (для современного общества) показателем.

Рассмотрение когнитивной природы иронии обусловлено интеллектуальным основанием данного феномена. Анализ иронического дискурса с по­зи­ции когниции включает изучение механизмов обработки поступающей информации мозгом человека, исследование процесса сопоставления результатов обработки данных с уже имеющимися в па­мя­ти и жиз­нен­ном опыте схемами отражения действительности, а так­же модели репрезентации смысловых структур языковыми средствами посредством когнитивных моделей организации смысла.

Совокупность процессов отбора, обработки и на­коп­ле­ния информации, а так­же процесс извлечения и ор­га­ни­за­ции реакции на поступающую информацию является пошаговым процессом взаимодействия человека с ок­ру­жа­ющей действительностью. Выполнение и ре­гу­ли­ров­ка данного процесса осуществляется отделами мозга, отвечающими за контроль протекания процессов, а так­же базой данных с раз­ной степенью архивации информации: быстрая, рабочая и дол­гов­ре­мен­ная память. Данная система информационных архивов и па­ра­диг­мы механизмов работы с ин­фор­ма­цией может быть обозначена понятием «когнитивная карта».

Под когнитивной картой в дан­ном исследовании понимается вся совокупность когнитивных операций и ме­ха­низ­мов обработки, хранения и дальней­ше­го использования информации об окружающем мире. Подобная когнитивная карта человека представляет собой подвижную парадигму моделей и ин­фор­ма­ци­он­ных архивов, способную изменяться, пополняться и ус­лож­нять­ся по своей структуре. Индивидуальные особенности конкретного человека обусловливают свойственное только ему поведение его когнитивной карты при взаимодействии с действи­тель­ностью. Корреляция поступающей с уже имеющейся в ког­ни­тив­ной карте информации будет зависеть от качества новых данных, в пер­вую очередь, от новизны воспринимаемого материала.

Для ответа на вопрос о том, на каком уровне происходит идентификация информации по признаку новизны и пре­цен­дет­нос­ти, можно также обратиться к устройству операционной системы искусственного интеллекта. Компьютер, получая новую информацию, после первичной обработки быстрой и ра­бо­чей памятью сопоставляет ее с име­ющим­ся накопленным опытом в дол­гов­ре­мен­ной памяти. Таким образом, дальнейшая проработка данных будет зависеть от наличия в дол­гов­ре­мен­ной памяти похожих и зна­ко­мых для воспринимающего информационных моделей. Если учесть, что в ин­фор­ма­ции заложен иронический смысл, то данные информационные модели, или схемы, должны быть социально обусловленными. Другими словами, модель должна содержать социальную норму и при­ем­ле­мые пути поведения (включая языковое поведение), обеспечивающие адекватное отношение к но­вой информации. Данные модели или структурированные информационные архивы могут быть названы концептами. Правомерность такого обозначения основывается на определении концепта: «Концепты – комплексные дискретные единицы сознания, при помощи которых осуществляется процесс человеческого мышления. Концепты выступают как единицы хранения человеческого знания» [7, с. 48].

Иронический дискурс представляет собой взаимодействие когнитивных карт говорящего и воспри­ни­ма­юще­го. Чаще всего информация, неприемлемая для индивидуального исходного (preexisting) когнитивного представления о ми­ре и о са­мом индивиде (когнитивная карта), представлена в не­ко­мич­ной ситуации. Она может быть воспринята как запутанная, странная, чуждая, или может быть отвергнута как «нонсенс», или же может стать источником дальнейшего интереса и иссле­до­ва­ния [9, c. 83].

Хэиг выделяет тот факт, что при восприятии странной информации, попытка «очеловечить» или, другими словами, перенести нелепость в уже известный индивиду бытовой сценарий, делает рассматриваемое событие потенциально любопытным, и смя­те­ние воспринимающего трансформируется в сме­хо­вую реакцию.

Взаимодействие когнитивной карты индивида с ин­фор­ма­цией может быть представлено в пя­ти базисных моделях взаимодействия информации и соз­на­ния индивида:

Исходная модель. Воспринимаемая информация несовместима с уже существующей когнитивной картой, построенной индивидом до акта восприятия (восприятие нелепости).

Модель 1. Отказ от информации как от непригодной или неважной.

Модель 2. Увеличение объема фактов, изза чего информация становится совместимой с ког­ни­тив­ной картой, и мо­жет быть воспринята далее.

Модель 3. Дополнительное размышление. Когнитивная карта отодвигается на другой план, что дает возможность информации продолжать восприниматься и по­ни­мать­ся. (Это может быть также достигнуто отказом от уже существующей когнитивной карты или постановки получаемой информации в дру­гие условия.).

Модель 4. Изменение размера или вида когнитивной карты, например, изменением системы убеждений, отношений, личностных установок. При этом воспринимаемая информация становится совместимой, и мо­жет быть далее воспринимаема.

Модель 5. Использование юмора для прорыва через когнитивную карту (быстрый процесс).

По словам Хэига, первая модель характерна для человека, находящегося в деп­рес­сив­ном состоянии. Подавленное, угнетенное состояние приводит к от­ка­зу индивида воспринимать информацию.

(1) «Do you smoke it because it makes you feel manly or because you like it?» «Shut up» – said Tom. / – Ты почему куришь – потому что это тебе нравится или чтобы тебя считали взрослым? – Заткнись, – сказал Том [4, с. 137; 5, с. 142].

В при­ме­ре (1) ироничный вопрос героини сталкивается с гру­бым высказыванием партнера, который прерывает начавшийся дискурс. Нежелание воспринимать иронию вызвано угнетенным состоянием молодого человека, которое обусловлено раздражением по отношению к быв­шей любовнице.

Вторая модель актуальна для человека, пытающегося собрать максимальный объем информации о се­бе и об окружающем его мире. Такая модель может перерасти в третью и чет­вер­тую модели при креативном подходе к воспри­ятию. Третья и чет­вер­тая модели характерны для художника, поэта, музыканта или писателя, так как данные модели лежат в ос­но­ве творчества. Применение пятой модели сопровождается чувством удивления, снимающего напряжение. Данная модель становится возможной только, если воспринимающий может «включить игровой метод и “очеловечить” информацию без эмоционального вовлечения в си­ту­ацию» [9, c. 84]. Модель 2 так­же имеет место, если воспринимающий – комедийный писатель, который занимается подбором материала и сти­лис­ти­чес­ких тропов для воспроизводства информации в про­из­ве­де­нии.

(2) «I think you’re a much better man than I am a woman, my sweet» she said. He gave her his good, friendly smile and slightly shook his head. «No, dear, I had a wonderful profile, but you’ve got genius.» – Насколько ты лучше меня, моя лапушка, – сказала она. Майкл улыбнулся своей милой дружелюбной улыбкой и по­ка­чал головой. – Нет, дорогая, у ме­ня был замечательный профиль, но у те­бя есть огромный талант [4, с. 139; 5, с. 144].

Ироническое высказывание героини в при­ме­ре (2) адекватно воспринято собеседником, что подтверждается его ответной репликой, в ко­то­рой иронический смысл приобретает другое направление: с са­мо­иро­нии на иронию, направленную на воспринимающего.

Иронический дискурс как процесс взаимодействия когнитивных карт является потенциально успешным при соблюдении ряда условий:

 ког­ни­тив­ные карты коммуникантов будут иметь достаточное количество общих информационных архивов, что необходимо для построения основания для коммуникации;

 транспо­ни­ру­емая информация должна быть актуальной для обеспечения адекватного восприятия;

 ког­ни­тив­ные механизмы организации, презентации и воспри­ятия информации должны носить конвенциональный характер. Общеизвестность моделей оперирования информацией обеспечивается знанием коммуникантами правил и норм поведения при нейтральном, неироническом, информационном дискурсе.

Таким образом, в рам­ках иронического дискурса происходит взаимодействие когнитивных карт коммуникантов: когнитивная карта адресанта, используя информационные архивы и схе­мы их организации, моделирует противоречивую когнитивную структуру, девиантность которой несет иронический смысл; когнитивная карта адресата, воспринимая данную девиантную структуру, сопоставляет ее с уже имеющейся нейтральной моделью, и ин­терпре­ти­ру­ет полученное несоответствие как наличие иронического смысла. Модель иронического дискурса при этом является девиантным вариантом нейтрального неиронического дискурса, а откло­не­ние от нейтральной модели несет частичный характер, что обеспечивает быструю и адек­ват­ную интерпретацию иронии воспринимающим, и, во многих случаях, комический эффект.

Библиографический список

1. Бо­ро­ден­ко М. В. Два лица Януса-сме­ха. Ростов н/Д: АО «Цветная печать», 1995. 86 с.

2. Ка­ра­сик В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс М., 2004. 390 с.

3. Лук А. Н. О чувстве юмора и остро­умии М.: Искусство, 1968. 191 с.

4. Мо­эм У. С. Те­атр. Роман. На англ. яз. М.: Издательство «Менеджер», 2004. 304 с.

5. Мо­эм У. С. Театр. Роман / Пер. с. англ. М.: ООО «Издательство АСТ», 2004. 317 с.

6. Пар­кин­сон С. Н. Мышеловка на меху // Иностранная литература, № 7, 1975. 48 с.

7. По­по­ва З. Д., Стер­нин И. А. К проб­ле­ме унификации лингвокогнитивной терминологии // Введение в ког­ни­тив­ную лингвистику: Учебн. пособ. Кемерово: Комплекс «Графика», 2004. 146 с. (Серия «Концептуальные исследования». Выпуск 4).

8. Grotjahn M. Beyond laughter. Humor and the subconscious. New York, 1966. 286 р.

9. Haig R. A. The anatomy of humor: Biopsychosocial and therapeutic perspectives. Springfield, 1988. 202 р.

10. Lefcourt H. M. Humor: The psychology of living buoyantly. New York 2001. 208 р.

11. Wilson Ch. P. Jokes: Form, content and function. London, 1979. 252 р.

А. А. Батуева

Мифопоэтическая символика семантических диад «хороший – плохой» в германских языках
(на индоевропейском фоне)

Многочисленные работы и иссле­до­ва­ния, посвященные изучению восприятия язычником окружающей действительности и са­мо­го себя, указывают на нерасчлененность мышления древнего человека. Важно отметить, что в ар­ха­ичес­кой ментальности чувства преобладали над интеллектом, эмоции над мыслью, волевые желания над сознанием. Архаическое сознание не отличает часть от целого, вещь – от свойства, общего – от частного. Все свои впечатления человек черпает из внешних феноменов, его мышление основано на мифологических образах, то есть на чувственных восприятиях, которые выливаются в фор­му конкретной предметности, и при­во­дят к тож­деству разнородных предметов.

Ко всему, что поражало, пугало, восхищало, древние народы относились с осо­бен­ным мистическим страхом и бла­го­го­ве­ни­ем, как к че­муто божественному, сверхъестественному, таинственному, обладавшему магической силой. Язычники считали свое бытие произведением божественных сил и ра­зу­ма, даром богов. Такое восприятие действительности явилось следствием непосредственного взаимодействия человека с при­ро­дой, которая пугала его своей суровостью. В ито­ге, не имея реальных средств борьбы со злыми силами природы, человек создал свой мир, отличный от реального мира. Одним из основных орудий, с по­мощью которых человек стремился отгородиться от реального мира, было стремление не называть те или иные предметы и действия своими именами, а пользо­вать­ся многочисленными метафорами-сим­во­ла­ми. С их помощью он старался сделать свои идеи видимыми и уз­на­ва­емы­ми. Однако многие символы наделены не одним, а мно­жеством значений, так как содержат идеи, несущие различную смысловую нагрузку. Мы вряд ли ошибемся, предположив, что изначально символы отражали основные принципы, которые руководили человеческим обществом. И прин­ци­пов этих было всего два – Добро и Зло. Добро – это то, что хорошо для человека, Зло – это то, что для него плохо. Язычники использовали символы для обозначения всех феноменов окружающего мира: живых существ, явлений природы и да­же божеств.

Зло в представ­ле­нии язычников образует неразрывную дихотомию с доб­ром, наподобие дихотомии дня и но­чи, верха и ни­за, жизни и смер­ти. Поэтому многие корни со значением «добро» могут выступать и со значением «зло». Ср.: русск. зло (и.е. *kel) и греч., «хороший» (и.е. *kel); русск. лихо «зло», но и.е. *lek – «лечить, исцелять»; нем. bse «злой», но др.инд. «bhisaj – лечить, исцелять»; нем. bel «зло», но и.е. ombhel – «пуп, середина, гармония, благоденствие»; русск. плохой, но лат. pulcher «прекрасный, благородный»; прусск. wargs «злой», но осет. warz «любить», русск. благой, но литов. blogas «плохой»; нем. gut «хороший», но русск. диал. жуда «ужас, бедствия».

В свя­зи с этим один и тот же символ имеет противоположное толкование. Понятие «плохой, злой» в соз­на­нии язычника нередко соотносилось с по­ня­ти­ем завязывания узла: узел считался в древ­нос­ти магическим символом, посредством узла можно было «связать» как добро, здоровье и счастье (т. е. на­нес­ти им вред), так и зло (избавление от болезней, страданий) [5, с. 256–261]: ср. англ. bad «плохой», но нем. binden, англ. bind «связывать» (bad понималось как «связанный», «завороженный», «испуганный в ре­зуль­та­те ритуального действия»). Индоевропейский корень (и.е.) *uedh «плести, связывать» (также в фор­ме *uendh-) соотносится со швед. ond «злой»; немецкое слово bel «зло», но bel «плохой» соотносится с и.е. *uebh «связывать»; нем. bse «злой», но и.е. *bhas (k) – «связывать», «узел»; русск. плохой, но и.е. *pelk – «связывать, закручивать»; лат. sgti «связывать», но нем. siech, англ. sick «больной». Но также сравните: кельт. segno «веревка», но нем. segnen «благословлять», англ. string «веревка», но англ. strong «сильный»; и.е. *pik (h) o «узел», но латыш. spks «сила»; и.е. *net «нить» («связывать»), но и.е. *neth «помощь, защита»; др.-англ. leap «плетеная корзина», но нем. leben «жизнь».

Величайшим достижением древности было открытие огня; язычники считали огонь живым существом, спрятанным в де­ре­ве, символом божественного духа и ду­ши. Огонь мог принести людям благо, обогрев и на­кор­мив их, но в то­же время мог причинить боль и смерть [1, с. 184–185]. В свя­зи с этим термины со значением «огонь» нередко соотносятся в ин­до­ев­ро­пейских языках со значением «хороший – плохой». Типологически ср.: др.исл. lkr «schlecht», нем. schlecht «плохой», но и.е. *lek «гореть»; англ. bel «Feuer», нем. диал. Bli «Feuer», но гот. ubils «зло», нем. bel «плохой, злой»; и.е. *el/*al «огонь», др.-англ. lan «жечь», но ирл. olc «плохой», ирл. fel «evil», др.сев. illr «плохой, злой». Но также ср.: др.инд. mathan «Entzndungsholz», но ирл. maith «хороший»; русск. благой, но лат. flagrare «гореть»; и.е. *ker «гореть», но русск. хороший; и.е. *gher – «гореть», но литов. geras «хороший»; и.е. *kel «гореть», но греч. «хороший».

Понятие Огня неразрывно связано с по­ня­ти­ем Воды (ср. др.-англ. lieg «огонь», с од­ной стороны, а с дру­гой стороны, и.-е. *lag «wet» [6, с. 658]). То есть налицо андрогин: вода – огонь. Заполненное водой пространство доисторических времен во многих мифах о сот­во­ре­нии мира является источником всей жизни, но одновременно вода ассоциируется с раство­ре­ни­ем и пог­ру­же­ни­ем в нее [6, с. 95]. Таким образом, в ка­честве символа она двойственна, так как, с од­ной стороны, оживляет и при­но­сит плодородие, а с дру­гой стороны, является намеком на погружение и ги­бель. Типологически сравните переход значений «вода» – «хороший, спасительный»: ирл. dobrun «вода», но русск. добрый; и.е. *leibh – «мокрый», но литов. labas «хороший»; и.е. *mak «мокрый, сырой», но греч. ; «благой»; гот. giutan «лить», но нем. gut «хороший». В этой связи ср. переход «вода» – «источник зла, гибели, смерти»: лат. aqua «вода», но хет. ak «умереть»; тох. A tarp «пруд», но нем. sterben «умереть»; кимр. lliant «поток, море», но лат. letum «смерть»; др.-англ. woel «река, море», но тох. A wal «умирать» [2, с. 76].

Дихотомия «хороший – плохой» соотносится со значением «отверстие, бездна». Отверстие (дверь, окно, сосуд, череп) в ми­фо­по­эти­чес­кой символике имеет бинарную символику: это и «творящее, деятельное начало,… божественное совершенство, символ силы, спасения, но также путь в по­тус­то­рон­ний мир…», образ хаоса, зла. [2, с. 34]. Типологически ср.: др.сев. ond «porch, door» и др.сев. ond «злой»; англ. wicket «калитка», но англ. weak «слабый», англ. wicked «злой»; др.-англ. gad «зияние, пустота», но англ. gate «ворота», но и.е. *kad «зло», но в то же время ср.: и.е. *kel «щель», но греч. «хороший»; и.е. *mad «разрезать, делать отверстие», но ирл. maith «хороший»; литов. duobs «дыра», но русск. добро; др.инд. bila – «дыра», но двн. billih «хороший».

В древ­нос­ти любые сосуды, емкости считались символом Зла, нечистой силы: Ср. нем. trog «корыто», нем. Truhe «ларь, сундук», англ. trough «корыто», но брет. drouk «evil, harm», др.инд. drug «плохой»; лат. urceus, греч., гот. aurkjus «сосуд», но литов. vargas «горе, беда», русск. враг; нем. диал. Kar «сосуд», но англ. диал. car «увечный»; нем. Schale «сосуд», но русск. зло (*kel).

В ря­де случаев понятие «хороший» соотносится с по­ня­ти­ем «середина, гармония, порядок». Центр (середина) – божественная Сущность, основная неизменная составляющая Бытия и сим­вол Совершенства. Древние люди считали, что центр содержит в се­бе в кон­центри­ро­ван­ном виде божественную Энергию. Ср: и.-е. *medh – «середина», но ирл. maith «хороший»; тох. А krant «хороший», но и.-е. *kerd – «середина»; др.-сев. smr «хороший, подходящий», но и.е. *sem – «середина, половина».

Значения «хороший – плохой» соотносятся с по­ня­ти­ем «движение». По поверьям древних, движение по направлению к центру могло принести счастье, движение вовне, в сто­ро­ну периферии – несчастье. Ср. исл. lab «движение», но литовск. labas «хороший»; лат. metio, metus «ход, движение», но ирл. maith «хороший», перс. mtbu «приятный, хороший». Ср. также: швед. ond «злой, плохой», др.сев. vandr, плохой», но нем. wandern, aнгл. wander «бродить, ходить»; нем. bse «плохой, злой», aнгл. busy «занятой», но др.-англ. fysan «стремительно нестись», норв. диал. bysa «быстро двигаться»; др.-англ. lidan «идти, плыть», гот. galeithan «идти», но нем. leidan «страдать», гот. sleids «опасный, плохой», др.-англ. slide «опасный, жестокий», др.сев. lyta «вредить»; швед. aka «двигаться», но авест. aka «плохой».

Значения «хороший – плохой» также соотносились со значением «женщина». Ср. др.-англ. dir «девушка», но литов. tyras «чистый»; др.сев. dis «женщина», но латыш. tiesa «правда»; нем. Frau «женщина», но русск. правый, правда; осет. dis «чудо», и.е. *dhes /*dher – «святой», но др.сев. dis «женщина»; др.-англ. cwen «женщина», но нем. schn «красивый». Женские существа и «женские» явления природы, творящие жизнь на земле, обожествлялись и бы­ли предметом религиозного почитания. Так, понятие середины, которое считалось священным, нередко отождествлялось с жен­щи­ной. Ср. др.сев. skor «женщина», но и.е. *kerd – «середина»; др.-англ. ides «женщина», но литов. vidus «середина»; тох. А kuli «женщина», но др.-англ. healf «половина, середина».

С дру­гой стороны, женщина в ми­фо­по­эти­чес­кой традиции рассматривается как символ нижнего мира, греховности, зла [4, с. 206–208]. Ср.: нем. Weib «женщина», нем. bel «зло»; тох. A kuli «женщина», но русск. зло (и.е. *kel); и.е. *gen «женщина» < * (s) ken (d) –, но и.-е. *kad – «зло, ненависть»; латыш, merga «девочка», русск. мерзкий; и.е. *sor «женщина», но *ser – «осквернять», др.сев. vor «женщина», но русск. вред.

Женщина приравнивается к чис­лу «два» – символ всего земного, тленного, злого: ср. и.е. *duо «два» > *dus «плохой», «грешный», но др.сев. dis «женщина».

Сравните соотношение значений «хороший» > «мужчина». С точ­ки зрения мифопоэтики, Человек, Мужчина представляет собой микрокосм – божественную вертикаль, божественный шест, олицетворяющий Божество.

Человек как середина Вселенной. Ср. лат. vir «мужчина, человек», гот. wair «человек, мужчина», но лат. vis «сила», др.инд. vards «хороший», vayas «жизненная сила» [3, с. 194]; алб. mbare «отличный, хороший»; англ. сленг. bear «отличный, прекрасный»; тох. А prs – «великолепный», но алб. burrе «человек, мужчина»; англ. man, но лат. mane «хороший», греч. «жизненная сила», норв. диал. menna «быть гордым, набираться сил». Однако понятие «человек» может соотноситься с по­ня­ти­ем «плохой, смертный»: ср. тох. A atl «человек», но хет. idalu «плохой, больной, бренный»; англ. man, нем. Mann «человек, мужчина», но др.-англ. man «грех, злоба», ср.ирл. men «прах», исл. sman «презрение».