Психология будущего

Материалы научно-практической конференции, посвященной 150-летию со дня рождения З. Фрейда

Пермь 2008

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Пермский государственный университет»

Психология будущего

Материалы

межвузовской научно-практической конференции,

посвященной 150-летию со дня рождения

З.Фрейда

Под редакцией доктора психологических наук, профессора Е.В.Левченко

Пермь 2008

УДК 159.964.2

ББК 736*Ю 91б

П 86

Редакционная коллегия: зав. каф. общей и клинической психологии ПГУ д-р психол. наук, проф. Е.В. Левченко; доц. каф. общей и клинической психологии ПГУ, канд. психол. наук А.Ю. Бергфельд; ст. преп. каф. общей и клинической психологии ПГУ, канд. психол. наук Т.А.Иванова

П 86 Психология будущего: материалы межвуз. науч..-практ. конф., посвященной 150-летию со дня рождения З.Фрейда / под ред. Е.В. Левченко. – Пермь, 2008. 182 с.

ISBN 978-5-7914-1168-3

Сборник содержит материалы, представленные на межвузовской научно-практической конференции «Психология будущего», посвященной 150-летию со дня рождения З.Фрейда. Рассматриваются проблемы восприятия психоанализа и перспективы его применения в современной психологии как науке и сфере практической деятельности психологов.

УДК 159.964.2

ББК 736*Ю 91б

Рецензент: А.И. Щебетенко, доктор психологических наук, профессор кафедры педагогики и психологии Пермского государственного института искусства и культуры

Печатается по постановлению редакционно-издательского совета Пермского государственного университета

ISBN 978-5-7944-1168-3 ©Пермский государственный университет, 2008

РАЗДЕЛ I. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ СОВРЕМЕННОГО ПСИХОАНАЛИЗА

Левченко Е.В.^[1]

ПСИХОАНАЛИЗ И ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ЗНАНИЕ:

ДИНАМИКА ОТОБРАЖЕНИЙ ПСИХОАНАЛИЗА

В ОТЕЧЕСТВЕННЫХ УЧЕБНИКАХ ПСИХОЛОГИИ

Психоанализ может быть рассмотрен с двух позиций. Во-первых, к психоанализу можно подходить как к деятельности, как к психотерапевтической практике. Вовторых, психоанализ можно рассматривать как знание, как психологическую теорию. Поскольку сегодня для научного и профессионального сообщества психологов психоанализ это одна из составляющих, один из фрагментов в динамичной картине психологического знания, изберем вторую позицию. При этом будем следовать точке зрения когнитивной истории психологии [8].

В противовес традиционному историко-психологическому подходу, когда акцент делается на историологических и методологических аспектах развития знания, этот подход направлен на обнаружение в картине развития знания двух взаимодействующих субъектов: того, кто порождает или производит знание, и того, кто воспринимает открытое другим знание. Если первый творец изучается (например, в рамках психобиографических подходов), то второй, как правило, незаслуженно остается в тени. Однако почти всевластным распорядителем, вершителем судьбы открытого Автором знания является не его первооткрыватель, а тот, кто это знание воспринимает, оценивает, переформулирует, транслирует последующим поколениям, т.е. совокупный перципиент (или научное и профессиональное сообщество). Если в картине знания не учтено присутствие этого субъекта, она остается неполной.

Цель настоящей работы показать особенности восприятия психоанализа академическим сообществом психологов нашей страны, а также реконструировать динамику его отображений в учебных и справочных текстах. В соответствии с избранной позицией авторская концепция рассматривается как система взглядов, формирование исходного варианта которой завершается лишь со смертью Автора. Вместе с тем ее дальнейшая эволюция продолжается до тех пор, пока наука и научное знание хранят память об Авторе, пока существуют те или иные отзвуки, отголоски его концепции.

Научное знание существует в виде потока знания (по аналогии с потоком сознания У.Джемса). В нем концепция существует как постепенно являющая себя и развивающаяся система ее образов, в которой представлены, по крайней мере, четыре составляющих. Первой является апокрифический, или авторский образ концепции. Он может быть воссоздан по оставшимся после смерти Автора черновым наброскам, письмам, другим рукописным материалам. Никогда нельзя быть уверенным в том, что этот образ реконструирован полностью, поскольку он существовал изначально лишь в сознании и подсознании Автора. Вторая составляющая это канонический образ концепции. Он может быть воссоздан на основе прижизненных публикаций Автора, его оригинальных работ, а также текстовоткликов на дискуссии, которые развернулись в связи с выходом в свет его базовых публикаций. Третий образ посткритический. Он формируется после смерти Автора и воплощен в текстах, которые посвящены обсуждению и трансляции его системы взглядов. Соответствие содержанию концепции первоначально контролируют последователи и ученики Автора, а затем научное сообщество в целом. И, наконец, существует так называемый читательский образ концепции. Он формируется, если говорить на компьютерном языке, у рядового пользователя концепции, для которого она не предмет специального исследовательского интереса, а одна из составляющих профессионально значимого научного знания.

Наиболее вероятный маршрут, по которому транслируется знание, это появление сначала апокрифического образа концепции, затем его преобразование в канонический образ. Автор решает, какие идеи ему представить, какие придержать, в каком виде ему подать саму концепцию, ее предпосылки, источники, историю создания. При этом Автор являет научному сообществу далеко не все, фильтрует и трансформирует открытое им знание и сопутствующие открытию обстоятельства. Далее осуществляется формирование посткритического образа концепции, а затем появляется читательский образ концепции. В процессе обучения будущий психолог-специалист, как правило, первоначально знакомится с вариантами отображения концепции, репрезентирующими ее посткритический образ. К каноническому образу концепции читатель обращается не так уж и часто, знакомится не с каждой системой взглядов. К апокрифическому образу концепции он проявляет внимание совсем редко (при работе с архивными материалами, если у него возникает специальный исследовательский интерес). Можно предполагать, что именно вторичные отображения концепции, выполненные не Автором, а критиками (трансляторами авторского знания) и представленные в учебной и справочной литературе, существенно влияют на восприятие новыми поколениями психологов авторской системы взглядов, задают параметры читательского образа концепции, формируют отношение к ней.

Относительно формирования канонического образа концепции можно сделать интересные наблюдения. В частности, у Е.А. Климова есть мысль о том, что стратегии создания канонического образа у российских и зарубежных исследователей различаются: "У авторов в российской традиции не принято было рекламировать себя, придавать "товарный вид" и звучные названия интеллектуальному продукту…вешать яркие компактные "вывески" на свои научные направления, достижения, в частности, оригинальные идеи, концепции" [6, с.138139]. Сопоставление текстов справочных статей об отечественных и зарубежных концепциях из психологического словаря позволило этому исследователю выявить следующее отличие: зарубежные концепции обозначены лаконично, ярко, образно, а отечественные описаны многословно, громоздко, так что содержание их основных идей приходится еще дополнительно извлекать из имеющихся текстов.

З.Фрейд специально занимался деятельностью, направленной на представление открытого им знания: "…однажды он сравнил В.Вундта с легендарным великаном, у которого была снесена голова, а он в пылу битвы, не замечая этого, продолжал сражаться. Фрейд заметил, что традиционная психология, по-видимому, умерщвлена его учением о сновидениях, но она этого пока не замечает и продолжает поучать дальше" [2, с.89]. Ему принадлежат яркие, полемичные высказывания, которые повышают ценность его собственных взглядов. Фрейд предложил считать непринятие идей психоанализа проявлением механизмов защиты, вытеснения, которые присущи не только отдельному человеку, но и человечеству. Трудно назвать другого исследователя, который нашел бы такой интересный ход в научной полемике. Это весьма выгодная интерпретация критики: любая полемика развертывается в пользу Автора. З.Фрейд использовал образный, хлесткий язык. В частности, своим противникам ученикам, которые разошлись с ним во взглядах, он пожелал легкого подъема из преисподней психоанализа [19, с.70]. Фрейд предпринимал очень много усилий для презентации (говоря на современном языке) психоанализа как целостного учения.

Тем не менее факты истории науки свидетельствуют о том, что несоответствие посткритического образа концепции (и, как правило, несоответствие весьма значительное) авторским образам (не только апокрифическому, но и каноническому) это, скорее, правило, чем исключение. Так, О.Конт был далек от приписываемой ему точки зрения, согласно которой тот, кто наблюдает факты, не нуждается в теоретической конструкции. Можно говорить и о не менее трагической судьбе А.Ф.Лазурского [8]. Научное сообщество выделило в его наследии идею естественного эксперимента, которая отнюдь не была для него ведущей. Можно только удивляться тому, почему о естественном эксперименте до сих пор говорят. При этом не известны исследования, проведенные с применением этого метода. Если они и были, то единичные, не очень значимые. Тем не менее в заслугу А.Ф.Лазурскому упорно ставят разработку метода естественного эксперимента.

Итак, эволюция концепции осуществляется не только в трудах последователей и учеников (как развитие концепции в традиционном понимании) Автора, но и после смерти Автора, при всяком последующем воспроизведении авторских идей. В старые времена в русском языке было слово "мимовольно". Вот так, помимо воли Автора, неуправляемо, спонтанно осуществляется эволюция авторских идей.

Как же обстоит дело с концепцией З.Фрейда, каковы особенности ее посткритического образа? Изберем для анализа такой вариант отображения этой концепции, такую составляющую посткритического образа, как ее критику (понимаемую в данном случае как указание на слабые места, недостатки, ограничения концепции). Содержание научной критики, несомненно, определяется эталоном, соответствие или несоответствие которому и рассматривается. Вариант нормативного описания того, какой должна быть психологическая теория, находим у Е.А.Климова. Он указывает, что теория, или концепция должна быть связной, непротиворечивой системой взглядов, утверждений, что она должна содержать определение той целостности, которая рассматривается, связный набор идей или основную идею, более или менее непротиворечиво организованную. Она должна включать представления о методах и приемах, позволяющих получать достоверные знания о выделенной реальности, а также более или менее связную мысленную картину изучаемой предметной области, частично обоснованную эмпирически, частично гипотетически. В идеальном случае или в перспективе теория должна быть средством понимания и преобразования соответствующей области практики. Теория должна пересматриваться, совершенствоваться сообразно фактам, сообразно практической проверке [6, с.140].

Рассмотрим это описание как руководство для восприятия и оценки психологической концепции. Оно предписывает различать в концепции ее предметное содержание (что изучается?) и методологию (как изучается?). К отображению исследуемой реальности в образной и/или вербальной форме предъявляются требования целостности, связности, непротиворечивости (совпадающие с основными свойствами текста, то есть к отображению предъявляется требование быть текстом). Методологическая составляющая соотносится с требованиями достоверности и обоснованности. Вводится также временная перспектива, требующая обращения к прошлому и будущему концепции для оценки ее рабочих характеристик (практичности) и способности к развитию.

Для наших целей из учебной и справочной психологической литературы выберем фрагменты общедоступных, распространенных текстов, посвященные критике концепции З.Фрейда. Сначала (в качестве фона) рассмотрим работы зарубежных авторов, поскольку за рубежом не было перерыва в процессе включения, врастания, интеграции психоанализа в психологическое знание. В них распространена критика невозможности эмпирически доказать положения концепции Фрейда. Так, Э.Фромм указывает, что эта теория "страдает серьезным недостатком: она опирается на чисто абстрактные спекулятивные рассуждения и не имеет убедительных эмпирических доказательств" [20, с.32]. Отмечают также, что психоаналитическое знание не верифицируемо (положения фрейдистской теории нельзя тестировать, проверить экспериментально [3]), что положения этой теории не соответствуют законам экономии (то есть основные тезисы и объяснения фрейдизма усложнены: налицо несоблюдение принципа разумной скупости объяснения), что теории Фрейда недостает неподтвержденности (она выстроена таким образом, что практически любой факт так или иначе находит объяснение, вписывается в теорию, в ней нет артефактов), что в основу психоаналитической теории положено малое количество отдельных случаев [25]. Наряду с детальным анализом распространены обобщенные оценки этой концепции: в частности, указание на то, что идеи Фрейда были и остаются противоречивыми [24].

Некоторые современные тенденции критики психоаналитической теории отражены в статье, помещенной в биографическом библиографическом словаре "Психология", где говорится: "Недавно на ее научные положения … вновь обрушилась критика, например, Айзенк считает, что она оказывает гибельное воздействие на науку психологию…". Вместе с тем ни одного конкретного аргумента не приведено по существу, содержательной критики нет. Эта справочная статья заканчивается словами: "Сейчас в связи с современными исследованиями в области генетики и биохимии настало время перейти к научному объяснению человеческой психики" [15, с.686]. Здесь также прямо не говорится, что теория Фрейда не научна, но заключительный призыв указывает на ее несоответствие фундаментальному критерию оценки научного знания. Таким образом, в зарубежной учебной и справочной литературе критически оценивается преимущественно методологическая составляющая концепции Фрейда, причем с точки зрения ее несоответствия позитивистским критериям. Неблагоприятный прогноз этой концепции во временной перспективе.

Перейдем к истории психоанализа в нашей стране. 19311933 гг. это начало гонений на психоанализ. С этого времени принято стало говорить, что он "обнаружил свою идеалистическую, глубоко буржуазную, реакционную природу", представляет "по своей социальной природе типичную мелкобуржуазную теорию" [1, с.15]. Тексты Фрейда были помещены в спецхраны. Начиная с тридцатых годов изучение психоанализа осуществлялось в соответствии с распространенным в свое время анекдотом: "Вот все говорят: Робертино Лоретти, Робертино Лоретти. А мне сосед напел ничего особенного". Единственная библиотека, где они были доступны (насколько известно автору), это библиотека Московского государственного университета, в которой имелись машинописные переводы работ Фрейда и куда человеку, имеющему отношение к факультету психологии МГУ, можно было прийти и их прочитать. Во всяком случае так было в 1985 г.

Перелом наступил в 1988 г. Тогда впервые на страницах очень популярной и прогрессивной "Литературной газеты" в рубрике "Зарубежная культура" был напечатан фрагмент сценария ЖанаПоля Сартра "Зигмунд Фрейд, или Договор с дьяволом " с предисловием профессора А.Белкина. Далее прорыв был обозначен еще и выходом в свет первых после долгого перерыва изданий на русском языке работ Фрейда [17, 18].

Рассмотрим, какие тенденции, связанные с отображением концепции Фрейда и ее критическим представлением, можно обнаружить в отечественных психологических текстах общего характера, учебных и справочных изданиях, и их эволюцию в зависимости от событий истории отечественной психологии. Одно из первых упоминаний в учебном тексте о подходе Фрейда и его теории бессознательного находим уже в 1915 г. Оно приводится в связи с психологическим изучением сновидений, имеет констатирующий, информирующий характер, выражает позитивный интерес: "Достаточно указать хотя бы на недавние работы Фрейда и его последователей, привлекшие к себе всеобщее внимание и широко пользующиеся для объяснения сновидений теорией бессознательного" [7, с.265].

События тридцатых годов на долгое время сделали невозможным даже негативное отображение психоанализа в учебниках психологии. Начался период виртуального несуществования психоанализа, для некоторых отечественных авторов продлившийся до середины восьмидесятых годов.

Сопоставим тексты с семидесятых годов (выхода в свет первых после открытия факультетов психологии учебников для вузов по психологии и ее истории) по настоящее время. Анализ показывает, что рубежным является 1990 г.: содержание, лексическое оформление и характер критических замечаний в адрес психоанализа до этого рубежа и после него различаются.

Авторы учебников семидесятых годов были первыми среди тех, кто осмелился после длительного периода умолчания включить сведения о психоанализе в учебные тексты. Однако ракурс, в котором следовало подавать эту информацию, был предопределен господствующей идеологией. В семидесятыевосьмидесятые годы для критики психоанализа характерно насыщение соответствующих фрагментов учебных текстов негативными оценками. Часто для того, чтобы усугубить отрицательное отношение, используются экспрессивные лексические средства с иронической окраской, например: "Якобы снимает возможность внутреннего конфликта", "метод так называемого психоанализа", "при всех его ошибках психоанализ…", "фантастические, ни на чем не основанные домыслы", "не имеет ничего общего с научной психологией" [13, с.93].

В это время используют преимущественно две стратегии критики психоанализа: навешивание ярлыков и обобщенное указание на недостатки. Первая стратегия связана с приписыванием концепции яркого специфицирующего признака (чаще единственного), характеризующего, по замыслу критика, наиболее существенную особенность ее содержания. Очень распространен упрек в биологизации З.Фрейдом психического, в частности, в его откровенном биологизме [13, с.93]. Сюда же может быть отнесена маркировка его системы взглядов как концепции "сугубо биологического индивидуализма личности" с дополнительным уточнением: "Эта концепция служит реакции" [12, с.69]. При использовании этой стратегии главное не содержательность и рациональность критики, а ее эмоциональное воздействие. Был ли бы лучше откровенного скрытый биологизм? Что такое индивидуализм личности, да еще и сугубо биологический? Был ли бы предпочтительнее социальный индивидуализм? Критика подобного толка иррациональна. Она направлена на предметное содержание концепции в целом и состоит в его реинтерпретации с заранее предопределенным влиянием идеологии результатом.

Вторая стратегия состоит в описании некоторого перечня критикуемых признаков самого общего плана, относящихся к концепции в целом и не отсылающих к ее конкретным, содержательным составляющим. Примерами могут служить указания на дефекты теории (не указано, какие), слабость ее идей (не ясно, каких именно), ее потенциала, на методологическую несостоятельность, бесперспективность [21]. Отмечается также несостоятельность социологических и медицинских концепций, неприемлемость объяснительных схем и методологических постулатов, необходимость изучать затронутые проблемы с иных идейных и научных позиций  [22]. Встречается и прямое указание на то, что это псевдонаучное течение в буржуазной психологии с последующей, в основном тавтологичной аргументацией (научно не обоснованные выводы, отсутствие научного объяснения, антигуманная, реакционная картина человека, субъективно-идеалистическая методология, надуманные теоретические схемы и конструкции, учиненное над экспериментальным материалом насилие и т.д.) [26]. Эта стратегия состоит в тенденциозной оценке методологического арсенала концепции как заведомо негодного, неприемлемого с точки зрения идеологических предписаний.

Обе описанные стратегии роднит необходимость подвести содержание критических замечаний под заранее предопределенный вывод о полном несоответствии концепции Фрейда строго контролируемым идеологией критериям и нормам научности. Отсюда и бедность, выхолощенность аргументации, которая в случае ее детализации становится избыточной, так как вывод не подлежит проверке на истинность.

С 1990 г. описанные варианты критики психоанализа уступают место новым стратегиям, среди которых можно выделить отказ от критики, рационализацию ранее высказанных замечаний, содержательное обсуждение слабых сторон, обобщение и компрессию выявленных недостатков.

Полное устранение критических замечаний в адрес психоанализа сочетается, как правило, с очень высокой оценкой роли этого учения в развитии психологии и других наук о человеке. Так, автор, ранее использовавший стратегию обобщенного развернутого указания на недостатки, теперь пишет, что психоанализ "одно из самых мощных и влиятельных направлений в современной науке о человеке", что под влиянием учения З.Фрейда "глубинные слои психической активности … стали неотъемлемой частью учения о человеке" [23]. Нередко позитивные суждения оказываются противоположными утверждениям, традиционным для предшествующего периода, что позволяет предполагать скрытую полемику со сложившимися под идеологическим давлением стереотипами, например: "В психоанализе психология вновь обрела живого человека и с древних времен присущую ей глубину проникновения в сущность его души и поведения" [11, с.36].

Рационализация ранее высказанных замечаний, в которых преобладала аффективная окраска, достигается за счет виртуозного авторского редактирования опубликованных прежде текстов. Его результаты (несовпадающие фрагменты текстов) далее выделены курсивом.

Так, в издании 1970 г. читаем: "Внимательное рассмотрение концепции активности Фрейда (которому при всех его ошибках принадлежала заслуга привлечения внимания к сфере бессознательного), даже если оставить в стороне фантастические, ни на чем не основанные домыслы о влечениях и страхах ребенка, позволяет заметить, что сама активность здесь понимается как биологическая, природная сила, аналогичная инстинктам животных, такая же тупая и бессознательная, как и они, при всех ее изменениях, "сублимациях" и конфликтах с внешне ей противопоставленным обществом, функцией которого является только ограничение и "цензурирование" влечений. Подобная трактовка личности не имеет ничего общего с научной психологией, которая рассматривает личность как социальное, а не биологическое существо" [13, с.93].

В издании 1995 г. приведенный выше абзац отредактирован следующим образом: "Внимательное рассмотрение концепции личности Фрейда (которому принадлежала заслуга привлечения внимания к сферам бессознательного и мотивации), даже если оставить в стороне версию о сексуальных влечениях и страхах ребенка, позволяет заметить, что активность человека понимается как биологическая, природная сила. Она аналогична инстинктам животных, то есть такая же бессознательная, при всех ее изменениях, "сублимациях" и конфликтах с внешне противопоставленным ей обществом. Функция последнего сводится только к ограничению и "цензурированию" влечений. Подобная трактовка личности и ее активности фактически превращает личность в существо, по сути, биологическое. При этом предполагается, что человек и общество принципиально чужды друг другу, что их "гармонические" отношения возможны лишь при подавлении одного силой другого, вечном насилии одного над другим, при постоянной угрозе бунта бессознательного, прорыва в агрессию, невроз и т.д." [14, с.398399].

Обе описанные стратегии и отказ от критики, и рационализация ранее высказанных замечаний являются маргинальными, так как критики не могут избавиться от соотнесения актуально написанного с требованиями предшествующего периода.

Следующее поколение авторов учебных текстов публиковало свои труды в условиях устранения внешних, идеологически обусловленных ограничений, что позволило использовать стратегию содержательного обсуждения слабых сторон психоанализа. В этом случае критические замечания касаются и содержания теории Фрейда, и ее методологии. Они частично повторяют данные ранее оценки, но их аргументация становится более конкретной, в большей степени привязанной к специфическим характеристикам данной теории (а не плохой, несовершенной теории вообще). В методологическом плане ставится проблема несоответствия психоанализа критериям объективности и научности. Приводятся аргументы: указано, что терапевтическая эффективность психоанализа не может служить критерием его истинности, что в толковании проявлений бессознательного допускается большая произвольность, а строгая дедукция уступает место использованию аналогий и метафор. Однако в содержании концепции критике, как и прежде, подвергаются биологизация и натурализация психики человека, а также психологизация общественных явлений [4, с.277; 5, с.367]. Ощущается влияние и лексики предшествующего периода: "фантастические домыслы" [13] превращаются в "утверждения, граничащие с вымыслом". Таким образом, и в этом случае "мертвый хватает живого": требования отжившего периода направляют и ограничивают содержание и оформление результатов критического рассмотрения психоанализа. Вместе с тем большая, чем в работах предшествующего периода, содержательность критического анализа побуждает к воспроизведению его основных положений [16].

Авторы текстов, впервые опубликованных в последнее десятилетие, при рассмотрении психоанализа склонны к использованию стратегии обобщения и компрессии выявленных недостатков. Она состоит в сжатии перечня слабых сторон до однойдвух, с точки зрения автора наиболее существенных. В качестве таковых выступают преимущественно методологические параметры концепции: противоречивость взглядов Фрейда, его практически ничем не обоснованные теоретические построения [2, с.8889]), преувеличение негативной, патологической стороны человеческой жизни при недооценке позитивных, здоровых аспектов [10, с.16]. Вместе с тем в критике психоанализа возрастают обобщенность и недоконкретизация (термин Л.М.Веккера), особенно при использовании временной перспективы, например: "Хотя не все аспекты теории Фрейда получили научное признание, многие его положения сегодня кажутся принадлежащими скорее истории, чем современной психологии" [9, с.349]. Лишь эту стратегию можно считать свободной от оглядки на прошлое, выражающей современную тенденцию эволюции посткритического образа концепции Фрейда.

Таким образом, особенностью развития отечественной психологии с тридцатых годов по конец восьмидесятых является жесткий идеологический контроль за складывающимися в научном сообществе конвенциональными нормами восприятия и оценки знания. С учетом этой особенности может быть предложена следующая периодизация динамики отображений психоанализа в учебной и справочной литературе: 1) 1030е гг. период позитивного интереса к психоанализу; 2) 3070е гг. период очернения концепции Фрейда, повлекший за собой признание ее виртуально не существующей; 3) 7090е гг. период критики в угоду идеологии, с заранее предопределенной негативной оценкой психоанализа; 4) 90е гг. по настоящее время период свободной от идеологического давления критики.

Сравнение стратегий критики в третьем и четвертом периодах показывает, что процессам динамики научного знания присуща инерция, в силу которой влияние идеологии на критику психоанализа обнаруживается и за пределами соответствующего хронологического периода.

Резюмируем сказанное. В статье рассмотрена проблема восприятия психоанализа академическим сообществом психологов. Результатом восприятия является посткритический образ концепции. Квинтэссенция посткритического образа концепции представлена в учебных и справочных психологических текстах. Они задают исходные параметры формирования ее читательского образа у новых поколений психологов.

Важной составляющей образа концепции является указание на слабые места, недостатки авторской системы взглядов. В становлении ее посткритического образа критика как выявление отрицательных сторон выполняет интегративную функцию, так как требует видения концепции в целом, ее соотнесения как с психологическим, так и с научным знанием вообще.

Посткритический психоанализ характеризуется динамичностью, зависимостью от групповой идеологии (сформировавшейся как под давлением извне, так и в соответствии с внутренней логикой развития психологии), вариативностью применяемых стратегий критики. Его содержание регулируется принципом политкорректности требованием соответствия актуальным для научного сообщества нормам.

Каким же образом научное сообщество в лице критиков распорядилось знанием о психоанализе? Изучение характера отображения негативных сторон психоанализа в отечественных учебных и справочных психологических текстах свидетельствует о том, что его посткритический образ имеет тенденцию эволюционировать в сторону свернутости и обобщенности (недоконкретизации) содержательных составляющих.

В избранных для изучения текстах критика выполняет особую функцию. Она апеллирует не к явному знанию, а, наоборот, к неявному; она призвана прояснять и детализировать содержание не критикуемой концепции, а конвенциональных норм научности, актуальных для академического психологического сообщества (вне зависимости от того, навязаны они извне или сложились под влиянием внутренней логики развития психологии). Вследствие этого в критике психоанализа основное внимание уделяют его методологическим составляющим, а не предметному содержанию, которое постепенно вымывается из критических описаний. Содержание концепции Фрейда оказывается принесенным в жертву задаче трансляции новым поколениям психологов "правильных", "хороших" идеалов научности. Эту тенденцию можно трактовать как постепенное превращение системы взглядов Фрейда в торф питательный слой почвы, который будет способствовать плодотворному развитию новых ростков психологического знания.

Библиографический список

1. Белкин А. [Без названия] // Литературная газета. 1988. 1 июня. №22 (5192). С.15.
2. Гиппенрейтер Ю.Б. Введение в общую психологию/Ю.Б.Гиппенрейтер.- М., 1996.
3. Годфруа Ж. Что такое психология/Ж.Годфруа. В 2т./Ж.Годфруа; пер.с франц. Т.1.- М., 1992.
4. Ждан А.Н. История психологии: учебник/А.Н.Ждан. - М., 1990.
5. Ждан А.Н. История психологии. От Античности до наших дней: учебник для вузов/А.Н. Ждан.- М., 2005.
6. Климов Е.А. Общая психология. Общеобразовательный курс: учеб. пособие для вузов/Е.А.Климов. - М., 1999.
7. Лазурский А.Ф. Избранные труды по общей психологии. Психология общая и экспериментальная/А.Ф.Лазурский. - СПб., 2001.
8. Левченко Е.В. История и теория психологии отношений/Е.В.Левченко.- СПб., 2003.
9. Марцинковская Т.Д. История психологии: учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений/Т.Д.Марциновская.- М., 2001.
10. Мироненко И.А. Современные теории в психологии личности/И.А.Мироненко.- СПб., 2003.
11. Немов Р.С. Психология: учеб. пособие/Р.С.Немов.- М., 1990.
12. Общая психология: учеб. пособие для студентов пед. институтов /под ред. В.В.Богословского и др.- М., 1981.
13. Общая психология: учеб. пособие для пед. институтов /под ред. А.В. Петровского.- М., 1970.
14. Петровский А.В. Введение в психологию/А.В. Петровский.- М., 1995.
15. Психология: биографический библиографический словарь / пер. с англ. - СПб., 1999.
16. Слободчиков В.И. Основы психологической антропологии. Психология человека: Введение в психологию субъективности: учеб. пособие для вузов/ В.И. Слободчиков, Е.И.Исаев. - М., 1995.
17. Фрейд З. Психология бессознательного/З.Фрейд.- М., 1990.
18. Фрейд З. Введение в психоанализ: лекции/ З.Фрейд.- М.,1989.
19. Фрейд З. "Я" и "Оно": Труды разных лет /З.Фрейд; пер. с нем. Кн. 1.- Тбилиси, 1991.
20. Ярошевский М.Г. История психологии/М.Г. Ярошевский.- М., 1976.
21. Ярошевский М.Г. История психологии/М.Г. Ярошевский.-М., 1985.
22. Bernstein, D.A., A. ClarkeStewart, E.J. Roy, Ch.D. Wickens, Psychology/D.A.Bernstein - New York; 1997.
23. Bourne, L.E. Psychology: Behavior in Context/L.E. Bourne, N.F Russo - New York; 1998.
24. Психологiчний словник / за редакцiэю членакореспондента АПН СРСР В.I.Войтка.- Киiв, 1982.

Б.М.Проскурнин^[2]

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ПСИХОЛОГИЗМ ДО И ПОСЛЕ ФРЕЙДА

Идеи глубинной психологии, психоанализа, психологии бессознательного – одни из величайших интеллектуальных достижений человечества – прочно вошли не только в медицинскую практику, психологию, психиатрию, биологию, но и в такие области, как искусство, живопись, литература. Теория Фрейда по-новому осветила многие области гуманитарного знания: философию, антропологию, социологию, этику, эстетику.

Многие писатели и художники относились к З. Фрейду с искренним уважением. Среди его друзей были Томас Манн, Т.Драйзер, Р. Роллан, Ст. Цвейг, Г. Уэллс, Р.М. Рильке и др. В знаменитой речи на праздновании восьмидесятилетия З. Фрейда Т. Манн неслучайно сравнивает австрийского ученого с Фаустом, который неутомим в своем стремлении к знанию и спасению человечества.

На литературу как «человековедение» (по Горькому) повлияли многие аспекты фрейдовского учения, поскольку оно, как уже было сказано, серьезно воздействовало на смежные с литературой области – эстетику, этику, социологию. Оно стимулировало новый подход ко многим конкретным проблемам науки о человеке, но главное – к осмыслению по-новому взаимоотношений индивида и общества (чем, по сути, и занимается литература) и к новому осмыслению внутренней жизни человека как многоуровневой целостности. Труды Фрейда дали ключ к пониманию причин живучести (и одновременно процессов разрушения) стереотипов мышления и поведения, они помогли по-иному взглянуть на процессы социализации личности, а значит, на проблему свободы и ответственности – также одну из главных в литературе. Его учение будоражило мысль и воображение, акцентировало мысль на том, что истина не является чем-то застывшим и догматичным.

Но, с другой стороны, ко многому из того, что было затем открыто Фрейдом, литература пришла раньше, осмыслив это не на языке психологии или какой-либо науки, а на своем образном языке. Одновременно открытия Фрейда привели к осознанию того, что литература («человековедение», по Горькому) в своем художественном исследовании человека шла верным путем. Так, труды Фрейда научно подтвердили догадку литературы еще со времен романтизма о независимости психики от сознания; подтвердили правомерность движения литературного исследования внутреннего мира человека от пневмологии (анализ души) к когнитологии (анализу сознания, как полагали одно время, единственно адекватной субстанции внутреннего мира), а от нее – к исследованию (т.е. художественному воспроизведению) внутреннего мира как многоуровневого явления с очень сложным взаимодействием сознательного и бессознательного психического.

Попытаемся объяснить, что конкретно имеется в виду.

Художественное исследование внутреннего мира человека в литературе с конца ХIХ – начала ХХ в. принято называть «художественным психологизмом». Психологизм функционирует в художественной литературе в трех «ипостасях»: как родовой признак литературы (и искусства в целом, поскольку, что они такое, как не исследование своими средствами человека), как определенное выражение психики автора, как сознательно выбранный писателем эстетический принцип, определяющий художественное целое произведения. И во всех трех ипостасях учение Фрейда оказалось невероятно востребованным, особенно во второй, о чем свидетельствует огромное количество психоаналитических исследований личностей писателей и что проявляется в отражении – имплицитном и эксплицитном – психических состояний писателя в его произведениях (но это предмет особого и долгого разговора).

Остановимся на третьем аспекте, когда художественный психологизм выступает в качестве непосредственных целей и задач писателя и рассматривается как специальная разработка способов и форм художественного (словесно-образного) изображения внутреннего мира человека. Именно его эволюция дает, как думается, основания говорить о том, что литература в той же степени, образно говоря, подготовила появление теорий Фрейда, как и развитие в XIX в. наук о человеке вообще.

Преимущественное обращение к рубежу XIX – XX вв. также далеко не случайно, поскольку это был период общей психологизации литературы, много более мощной, нежели даже в эпоху романтизма, хотя именно романтизм первым в литературе весьма остро поставил во главу угла собственно внутренний мир человека; через него романтизм имманентно «смотрел» на внешние обстоятельства, как правило, враждебные личности и ее духовным поискам и ценностям. На рубеже обозначенных столетий литература уже успела существенно обогатиться за счет анропоцентризации, связанной с тем, что во второй половине XIX в. в художественной литературе произошел перенос центра «тяжести» воспроизведения реальности с обстоятельств и социальной сферы на личность «реконструируемого» в литературном произведении человека. Как раз на рубеже столетий зарождается новый психологизм в литературе, в основе которого лежит представление о душевной жизни человека как о многоуровневой сверхсложной системе, что связано не только с открытиями Фрейда. Думается, что тотальная психологизация литературы во второй половине XIX в. привела, с одной стороны, к формированию системы художественного психологизма как поэтического принципа благодаря качественным и количественным изменениям в нем в ходе его историко-литературного развития; а с другой стороны, способствовала откры­тию новых, синтезирующихся с пси­хологизмом и характерологией и через них выражающихся форм художественного социального аналитизма.

Вершиной «объясняющего психологизма» (который можно еще называть и «детерминистским»), господствовавшего в литературе до первой половины XIX в. включительно, является психологизм одного из грандов французской литературы Гюстава Флобера. Но это как раз та самая вершина, которая обозначает «пересечение экватора» и обретение нового содержания. У Флобера мы имеем психологизм, уже больше связанный с поисками средств и способов «подачи» текучести внутреннего мира персонажа – магистрального направления динамики литературного психологизма в конце XIX в.

Флобер еще больше, чем его предшественник Ф. Стендаль, подчиняет литературное жизневоспроизведение в це­лом воспроизведению внутреннего мира своих героев. Внешне как будто в этом нет ничего неожиданного: еще до Флобера во француз­ской литературе укоренилась традиция исследования действи­тельности при помощи анализа психологии. Романы и новеллы Б. Констана, П. Мериме, Стендаля — яркие тому свидетельства. А если рассматривать еще аналитическую прозу XVII-XVIII вв. — А.Ф. Прево, М.М. Лафайет, Ш. де Лакло, то художественный психологизм Фло­бера окажется в глубоком русле национальной традиции.

В плане, условно говоря, чистого психологизма Флобера, как и его предшественников, в романе «Воспитание чувств», например, интересуют «несовпадения, непредви­денности поведения героя» [3, с.286]. Но при внимательном взгляде на главного героя этого романа Фредерика Моро выясняется, что это несовпадения и неосуществленные намерения нарочито различного уровня и качества: от судьбоносных: чем заняться и кем быть в этой жизни — до мелочей: куда пойти, чтобы убить время. «Шараханье» от одного дела к другому, болезненная восприимчи­вость к чужому мнению и суждениям вплоть до отрицания, каза­лось бы, собственной принципиальной позиции, из-за лености душевной нежелание отстаивать свою точку зрения, спорить и опровергать кого-либо или что-либо, а значит, повышенная релятивность нравственных позиций героя, который не может разо­браться, что ложно, а что нет, что красиво, а что пошло, более того, что его влечет, а что нет, — все это свойственно характеру главного героя романа Фредери­ка Моро как воплощения сути эпохи.

Флобер всегда усложняет картину внутренней жизни героя за счет изображения множества одновременно возникающих побуждений, чувств, настроений и намеренного отсутствия их объяснений. Это становится способом воспроизведения «целой жизни в ее видимой нелепости» [6,с 203]. Мы имеем как раз тот случай, когда обстоя­тельства и обусловленность поведения героя становятся субъектом художественного психологизма, что отменяет необходимость како­го-либо авторского объяснения.

Кроме того, психологизм Флобера в немалой степени базируется также и на введении в каче­стве одной из причин, определяющих течение внутренней жиз­ни, физиологии. В известной степени такая обусловленность пред­ставлена уже в «Госпоже Бовари», о чем интересно рассуждал А. Ф. Иващенко, обращаясь к черновым вариантам текста, связанно­го с образом Шарля Бовари и акцентирующего поиски писате­лем таких повествовательных форм, которые позволили бы пе­редать то, как воспоминание становится переживаемым ощуще­нием, возродившимся волнением и т. д. (То, что затем «подхватит» и блестяще разовьет с повествовательной и сюжетно-характерологической точек зрения М. Пруст.) Однако в «Воспитании чувств» физиологический рисунок характера занимает более зна­чительное место в ряду средств его объективного и пластичес­кого воспроизведения. Помимо всего прочего обращение к физиологии связано со стремлением Флобера к минимальной описательности и мак­симальной точности в изображении внутреннего состояния - при помощи физиологических процессов (невыносимая жажда, пульсация крови, слабость в ногах). Флобер показывает, что поведением че­ловека помимо видимых и поддающихся пусть опосредованно­му, но вербальному воспроизведению мотивов управляют бес­сознательные, необъяснимые установки и процессы, то есть пове­дение оказывается результатом столкновения в душе человека сил разного качества и разного уровня. В частности, немалая борьба протекает в «полутемной» сфере сознания, то есть в подсозна­нии, а затем выплескивается наружу неожиданной реакцией (в том числе и физиологической) и какой-либо «непонятностью».

Нередко анализ чувств Фредерика Моро приводит к психологичес­ким загадкам, которые как будто не имеют отгадки, если подхо­дить традиционно: слишком много необъяснимых переходов и переливов, границ между чувствами и эмоциями. Однако в этом и заключается новый метод психологического исследования, ко­торый разрабатывает Флобер с учетом достижений психологи­ческой прозы и развития психологической науки, становление которой как раз и происходило в эти годы. В частности, именно тогда, как справедливо пишет Б. Г. Реизов, благодаря трудам Дж. Г. Льюиса, П.Ж.Ж. Кабаниса и других ученых складывалось мнение о том, что «сознание регистрирует лишь результат неких слож­ных процессов, между тем как подлинная работа совершается где-то в темноте неосознанного» [6, с. 414]. Флобер, вслед И. Тэном, считал, что волевой акт не всегда оказывается результатом логического размышления, а поведе­ние человека может противоречить его намерениям и возникать из недр подсознательного. Вот почему поступок как таковой для Флобера малозначим, гораздо важнее побуждения, которыми по­ступок вызван и которые становятся в связи с этим характеро­логическими и несут основное содержание образа. Вот почему именно побуждения и мотивы повествовательно развернуты: не само действие, а психологические причины, которые, как мы уже показали, во флоберовском повествовании реализуются не только в ходе прямого анализа.

Флоберовский психологизм — это психологизм, с одной стороны, открывающий динамичность, теку­честь собственно внутреннего мира человека, а с другой — демон­стрирующий своим движением и «текучей сутью» невероятно динамическую и усложняющуюся взаимосвязь внутреннего и внеш­него миров. Это как раз тот случай, когда, проникая в структуру душевной, а то и «задушевной» жизни, мы проникаем в сущ­ность времени, понимаемой не схематично и не статично.

В этой «антропологической» реконструкции реальности акцент стал делаться в большей степени на «человековедческой составляющей»обстоятельственности. Нельзя не вспомнить здесь размышления крупного английского писателя начала XX в. Э.М. Форстера о том, что роман вообще существует как форма воспроизведения «жизни, проверяемой временем», т.е. изменениями, движениями как внутреннего, так и внешнего. Если это так, то характер здесь оказался как нельзя «кстати», поскольку действенностью (поступками) как основной формой своего «существования» он придает изображаемым событиям «форму, несущую содержание»  [7, с. 88]. Особенно выделим слово «несущее», здесь подчеркивающее движение, динамизм, а не статику и простую описательность. Г. Джеймс, например, утверждал: «Что такое характер, если не определенное сочетание случаев (происшествий)? А что такое случай (происшествие), как не характер?» [7, с. 88]. Вот почему усложненность психологизма в реалистическом искусстве слова оказывается связанной с отказом от прямой, односторонней обусловленности поведения (сюжетного «существования») характера, господствовавшей у романтиков. На смену ей приходит множественная (многосторонняя и «многоступенчатая») обусловленность, по мере динамики литературы все более и более утончающаяся и интроспективизирующаяся. Появляется то, что можно было бы назвать «движущейся («действующей») психологической моделью» человека; в этом особенно преуспели англичане Э. Троллоп, Дж. Элиот и Дж. Мередит, француз Г. де Мопассан, русские И. Гончаров и Л. Толстой. Как справедливо пишет Л.Я. Гинзбург, «равнодействующую поведения образует теперь множество противоречивых, разнокачественных воздействий», что превращает психологический роман в «сочетание неожиданности (парадоксальности) с законченностью».

По ее мнению, это было доведено до крайнего своего предела Толстым [3, с. 286], в художественной системе которого психологизм окончательно переходит «границу» между аналитической и динамической традицией в подаче внутреннего мира героя. Не случайно появление термина «диалектика души» (Н.Г. Чернышевский) в отношении того типа психологизма, к которому пришел Толстой, стремясь найти адекватную литературную форму своему пониманию внутреннего мира человека как сложного, беспрестанно изменяющегося и противоречивого «организма», того, что больше, чем «душа», что гораздо более текуче и подвижно, более глубоко и даже в какие-то моменты бездонно, чем может казаться на первый взгляд, хотя и едино и целостно в силу нравственной (природной) основы личности, с которой по сути и «работает» Толстой. Весьма принципиально для понимания более сложного, но одновременно и более тонкого синтеза внешнего и внутреннего в психологизме Толстого то обстоятельство, что подвижность и противоречивость поведения его героев (т.е. проявление вовне их внутреннего, что и является характером) определяется (а значит, и объясняется, лучше сказать, интерпретируется) читателем «непосредственными, органическими жизненными импульсами» [2, с.181], т.е. их нравственностью и тем социально-психологическим «каркасом», на котором Толстой всегда базирует реконструкцию характеров своих героев. Поэтому «текучесть» толстовского персонажа (хотя и базируется на иных основах и отношении к персонажу) по-своему продолжает флоберовский принцип неожиданно (для читателя) открывающейся множественности и разноуровневости составляющих характера. Но у Толстого в добавок к сложной структуре мотивировок появляется еще и новое качество собственно свойств характера, особые отношения между ними как таковыми (характерологические приращения) и между ними и мотивами, и результатами поступков героя. Писатель, как мы знаем, был весьма силен как в эмпирическом, так и теоретическом анализах психики своих героев, особенно в толковании изначальной множественности (плюральности) ее содержания и структуры, которая не расщепляет характер, а наоборот, при всей противоречивости его проявлений «стягивает» его в обладающее большими степенями свободы единство и целостность.

Этим Л. Толстой отличается от Ф. Достоевского, воздействие которого на становление системы художественного психологизма в мировой литературе периода, как и воздействие его художественных произведений на Фрейда, также должны браться в самое серьезное внимание. Достоевский, как известно, делал особый акцент на противоречиях внутреннего мира своих героев, более того – на обнажении этих противоречий до крайностей, в том числе и при помощи двойничества как принципа экстенсивной повествовательной драматизации (развертывания) «внутренних противоречий и внутренних этапов развития одного человека» [1, с. 34]. При этом писатель делает акцент на субъективно-нравственном проживании героем обстоятельств воспроизводимой жизни. И это становится общей тенденцией литературы конца XIX в., которую «жадно» перенимает и развивает литература века XX – как реалистическая, так и модернистская. Подчеркнем еще раз, что внутри этого субъективно-нравственного проживания жизни противоречия, его драматизирующие, по В.Д. Днепрову, «напряжены до такой степени, что вбирают в себя явление и формируют его» [2, с. 61].

Отличительной особенностью психологической поэтики Достоевского является некая изначальная экзистенциальность его героя, которому как раз и необходимо «вопрос решить»; он его решает в ситуации определенной «отчужденности», но не от людей, а «для людей». Герой «уходит в себя» для того, чтобы решить вековые проблемы онтологии; отсюда все изображаемое в романе психологизируется и работает на психологический анализ; отсюда проистекает и то обстоятельство, что внутренний мир персонажей рисуется через изображение крайностей, напряженностей, мучительных и болезненных психических состояний, внутренних страданий [4, с. 149]. Однако делается это не ради них самих, а ради акцента на интенсивности идейно-нравственных поисков героев и на неисчерпаемости до дна человеческой природы. Как мы знаем, внутренний мир героев Достоевского постоянно движется по амплитуде между двух полюсов, двух крайностей. Но это не бинарность, знакомая нам по романтикам или по Стендалю, и это не аналитика в констатации несовпадения мотива и поступка, как у Флобера. Это стремление к познанию глубины и сложности психики при понимании невозможности абсолютного ее познания.

При этом источником такого «раздвоения» героя Достоевского является он сам, а его целью – самопознание. Герой вдруг понял, насколько его внутренний идеал не совпадает с внешним миром или идеалами других людей, и стремится во что бы то ни стало преодолеть свое отчуждение от мира во имя людей, однако противоречивая природа человека, душевная «разорванность» не дает ему это сделать легко и безболезненно. Вот почему поведение героя Достоевского, как правило, внешне и внутренне алогично, в душе героя сосуществуют и разворачиваются в одновременности противоречащие друг другу проявления. При этом герой (и в этом специфика психологического анализа у Достоевского) «с самого начала осознает всю подсознательную логику своих настроений… и все-таки действует вопреки, казалось бы, всякой очевидности, подчиняясь чему-то более глубокому в своей душе» [4, с. 146], тому, что получило название « бездна души», в том числе и бессознательному, тому, что не может быть объяснено и художественно запечатлено на рациональной основе (об этом много и интересно писали Л.Я. Гинзбург, П.П. Громов, Н.М. Чирков и другие). Вот почему Достоевский так близок исповедальности романтиков и их тенденции лирического обнажения души. Можно смело говорить о продолжении им принципов лирического психологизма в прозе; в этом смысле «уроки» Достоевского были крепко восприняты норвежским писателем К. Гамсуном и англичанином Дж. Конрадом и соответственно благодаря этим и некоторым другим писателям-психологам «переданы» литературе ХХ в.

Совершенно очевидно, что русский художественный психологизм XIX в. создал мощную мировую традицию объемного изображения внутреннего мира литературного героя, где психологический анализ - лишь одно из средств, да и то не универсальное, в постижении психики одновременно в ее многоэлементности и разноуровневости, и слитности. Им создана традиция психологического синтетизма и тотального психологизма, выписывания психологической атмосферы, окрашивающей все составляющие произведение элементы и структуры.

Как видим, при осмыслении процесса становления системы художественного психологизма, который протекает именно на рубеже XIX – XX вв., конечно, надо иметь в виду общую динамику мирового литературного процесса: уже упомянутое перемещение центра внимания с обстоятельств на характер и созданный романтизмом художественный прецедент приоритета воспроизведения внутренней драмы личности над драмой обстоятельств. Но помимо очевидных типологических черт воспроизведения внутреннего мира героя в разных литературах мира рубежа XIX – XX вв. также необходимо брать в расчет и особенности, которые накладывают на структуру художественного психологизма национальные литературные традиции, например, аналитические во Франции, нравственно-философские в России, психолого-персоналистические в Англии, интеллектуально-идеологические в Германии. Необходимо также иметь в виду экстралитературные моменты: интенсификация связей личности с реальностью и качественные ее изменения, убыстрение социальных, исторических, политических процессов, соответственно – усложнение внутренней жизни человека на рубеже веков, изменение общих знаний о человеке, в том числе развитие физиологии и возникновение психологии как науки, закладывание основ «философии человека», в том числе в контргегельянских системах – «воле» Шопенгауэра, дионисизме Ницше, экзистенции Кьеркегора, бессознательном Фрейда. Безусловно, необходимо учитывать и особенности художественного мира писателя, своеобразие ядра индивидуальной поэтики художника.

Становление этой системы и динамика в полноте ее генезиса и эволюции может быть обнаружена только при обращении ее широкому разнонациональному материалу – к прозе Ф. Стендаля, Г. Флобера, Дж. Элиот, Дж. Мередита, Г. Джеймса, К. Гамсуна, Ги де Мопассана, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского, Т. Фонтане, Т. Манна, Гуго фон Гофмансталя, Дж. Конрада, М. Пруста, В. Вулф, Дж. Джойса. Анализ этого материала позволяет обнаружить содержательное и формальное движение художественного психологизма от «бинарности», через «объясняющий» (аналитический) психологизм (детерминистского типа) классического реализма и через принцип «душевной динамики» («психологического потока», «движущейся психологии») и «диалектику души», к «синтезирующему психологизму», а от него – к «спонтанному», «нелогизированному» (не ассоциируемому традиционно с сознанием только) психологизму модернизма (в том числе и «потоку сознания» – термин Э. Дюжардена и У. Джеймса). Причем подобная динамика не означает, что найденное забывалось и отбрасывалось насовсем: литература XX в. (особенно постмодернистская) актуализирует чуть ли не весь спектр открытий художественного психологизма.

Все эти особенности поэтики психологизма воплощаются прежде всего в повествовательных структурах произведений: в изменении взаимосвязей повествовательных интроспекций и ретроспекций, композиционных приемах психологизма (драматизация и принцип «точки зрения», сформулированный Г. Джеймсом еще в 1884 г.), эволюции баланса внутреннего и внешнего воспроизведения, описания и изображения и, конечно же, в общих (типологических) и национально-литературных изменениях в конструировании характера, происходящих за счет увеличения удельного веса психологического анализа – основного элемента психологизма как художественной системы, изменений его качества, детализации, утончения и интенсификации художественно фиксируемых психологических процессов. При этом литературный характер и анализируется как многомерное системное воспроизведение отношений биологических, психологических, нравственных и социальных элементов. Обращение к разнонациональному материалу позволяет увидеть эволюцию различных принципов связей этих элементов в процессе «конструирования» характера (или его «деконструкции» и «мифопоэтичности» в модернизме, у Джойса и Лоуренса прежде всего), обусловленных творческой индивидуальностью писателя, его «приписанностью» к определенной национальной системе и определенному этапу развития литературы, его ролью в формировании современных традиций художественного воспроизведения внутреннего мира человека.

Как видим, главная идея Фрейда о «поточности» внутреннего мира, главный пафос его учения и практики – «овнешнить внутреннее» и тем самым обнаружить его много- и разноуровневость – до него и одновременно с ним была «отработана» в художественной литературе как главном духовном создании человечества. Не говоря уже о том, что, как утверждают биографы и исследователи наследия великого ученого, многие свои понятия и категории он почерпнул из литературы, да и работы свои и этюды нередко оформлял – по богатству метафор – явно как литературные произведения.

То, что идеи глубинной психологии «витали в воздухе» и что Фрейду, образно говоря, ничего не оставалось, как подхватить их и сформулировать, еще раз доказывается динамикой литературно-художественного погружения во внутреннюю жизнь человека, что присуще литературе изначально.

«… и нет ничего нового под солнцем» [1, с. 9].

Библиографический список

1.Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоев­ского/М.М.Бахтин. - М., 1979.

2. В мире Толстого: сб. статей. - М., 1978.

4. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе/Л.Я. Гинзбург. - Л., 1977.

5. Есин Б.А. Психологизм русской классической литера­туры/Б.А.Есин. - М., 1988.

5. Иващенко А.Ф. Гюстав Флобер: Из истории реализма во Франции/А.Ф.Иващенко. - М.,1955.

6. Реизов Б.Г. Гюстав Флобер/Б.Г.Реизов.- М., 1955.

7. Finney B. D.H. Lawrence. Sons and Lovers./B.D.H.Finney. Penguin, 1990.

В. Н.^[3] Железняк

Бессознательное: четыре версии

Основная мысль данной статьи состоит в том, что психоанализ, проделав сложный путь развития, постепенно вышел за пределы клиники. Психоанализ как известная концептуальная модель постоянно развивался. Психоаналитический мир — это мир расширения, экстраполяции, переноса в иные предметные области. История психоанализа — это история непрерывной интервенции в смежные теоретические области, в сферу гуманитарной культуры, искусства, публичной мифологии и бытовой повседневности, выхода за пределы клиники, психиатрии и самой науки. Расширяясь, психоаналитический концепт менял форму и непрерывно модернизировал свою основную idee fixe. В итоге психоанализ превратился в неотъемлемый элемент современной культурной эпохи.

Объективная тенденция предметно-методологического расширения психоанализа прежде всего выражается в развитии базы бессознательного. В классическом фрейдизме бессознательное трактуется наиболее узко и сводится к libido и его превращенным формам (включая «инстинкт смерти»). Примем эту первую версию бессознательного за точку отсчета. Вторая версия, связанная с именем К. Юнга, видит в libido энергию коллективно-родового сознания, порождающую далеко идущую цепь культурно-исторических форм. Юнгианство выглядит куда более философски фундированным учением, преодолевает «дарвинистский» дух раннего фрейдизма и превращает психоанализ в метод культурологического анализа. Фрейдомарксизм в лице «франкфуртцев» Э. Фромма и Г. Маркузе завершает эту тенденцию, уравнивая социально-политический аспект бессознательного с «основным инстинктом». В этой третьей, по нашему счету, версии libido растворяется в сумме отчужденных социальных сил, манипулирующих человеком. В качестве четвертой версии бессознательного мы берем психоаналитическую составляющую постструктуралистских учений. Постструктурализм исповедовал психоанализ в форме навязчивой идеи, что не помешало ему перевести всю психоаналитическую тематику в новую область — в область языка-дискурса. Исторические формы теории libido сохраняются, но переводятся в новый регистр понимания (в область дискурсивно-знаковых моделей). Чтобы более предметно рассмотреть отмеченную тенденцию, обратимся к творчеству Ж. Лакана — выдающегося психоаналитика постструктуралистского толка.

По-видимому, З. Фрейд вполне сознательно боролся с последним прибежищем идеализма — автономным человеческим Я. По своему духу психоаналитический концепт Я радикально враждебен картезианскому Ego. При этом речь идет не просто о концептуальной характеристике психоанализа вообще и фрейдизма в частности. Антиспекулятивную направленность психоанализа следует рассматривать в свете общего кризиса европейской метафизики. Большинство философских доктрин XX в. знаменуют последний акт борьбы за освобождение европейского человека от спекулятивно-догматических «сущностей», тиранивших его в течение тысячелетий. Популярность психоанализа связана с объективным распадом трансцендирующих элементов в сознании современного человека (что коррелируется с распадом ценностно-смыслового кода западной культурной традиции в целом). Вот почему психоанализ был обречен на безудержное методологическое расширение и потерю предметной специфики.

Классическая эпоха также знает теории бессознательного. Вспомним, например, учение Спинозы об аффектах или замечательную по глубине теорию бессознательного Лейбница. Однако в классические времена любые проявления спонтанной чувственности подавлялись мощным синтезом автономного и суверенного Я, чья спонтанность бесконечно превосходила профанную чувственность. В любом случае проблемы человеческого сознания («души») понимались в ключе синтеза Я, ибо сама мысль о редукции человеческого духа к аффекту воспринималась как нелепая, абсурдная.

Да и психоанализ в изначальном фрейдистском варианте фактически отдает предпочтение сознанию и рефлексии, ибо сама идея психоанализа построена на возможности перевода бессознательного в осознанную форму. Получается, что психоанализ изгнал «идеалистическое» Я только из пациента, но оставил ему прибежище в душе психоаналитика, которому a priori приписывается способность вывернуть бессознательное наизнанку. Так или иначе, но вся суть психоаналитического концепта Я сводится к некой грани или границе, где сталкиваются превращенные формы либидозной энергии и «онтологическое» Я, в котором представлена культурно-историческая реальность (реальность непсихического порядка).

В целях реализации нашей цели особенно важно то обстоятельство, что Жак Лакан желает быть последовательным фрейдистом. Ж. Лакан любит Фрейда, пропагандирует Фрейда, требует верности Фрейду. Ж. Лакан предпринял впечатляющую попытку детального комментария текстов Фрейда (хотя герменевтические и постструктуралистские элементы лакановского комментария сообщают ему избыточную сложность и делают малопригодным для решения клинических задач). В свете сказанного необходимо оценивать и полемический комментарий Лакана относительно вклада К. Юнга в историю психоанализа. В споре Юнга и Фрейда Лакан неизменно на стороне последнего. Не вникая в детали, можно сказать, что главная «интенция» Лакана — удержать психоанализ в границах клиники и тем самым предотвратить его рассеивание, потерю им статуса научной теории и терапевтической техники. Лакан понимал, что такое чрезмерное расширение могло привести к потере психоанализом его собственной основы, его своеобразия, его уникальной предметной области, где его нечем заменить. Тем более интересно, что именно версия психоанализа, принадлежащая самому Лакану, будет способствовать появлению постмодернистского «теоретического психоанализа» в куда большей степени, нежели труды Юнга. Нельзя сбросить со счета и постструктуралистскую эпистему, в рамках которой движется мысль Лакана. Постструктуралистская стилистика, не чуждая причудливой метафорической игры, отнюдь не способствует однозначному пониманию лакановского прояснения фрейдовских текстов.

В основе концептуального видения задач психоанализа Ж. Лаканом лежит триада: воображаемое, символическое, реальное. Психоаналитическая теория описывает движение libido от некой первоначальной реальности, с которой оно совпадает или которую изначально конституирует, к онтологическим данностям (человек в его бытии, социум в его культурно-исторических измерениях). Этот процесс, представляющий собой серию либидиальных инвестиций в «другое» есть процесс развития образа Я. Акцент на имагинативной функции — одна из самых ярких особенностей метода Лакана. Изначальный акт самоидентификации — Urbild, первичный образ — растет вместе с человеком, претерпевая многообразные превращения, пока не столкнется с необъяснимым для психоанализа барьером — «онтологическим» Я в виде личности, являющейся функцией не libido, а социума и «духа». Обычно это описывается как движение Urbild к Сверх-Я. Однако, ввиду необъяснимого предела, это движение нельзя описать непротиворечиво, в механицистской последовательности причин и следствий; эволюция «личинки» Urbild поддается лишь сложному описанию с помощью диалектической антитетики. Образ Я, выпадающий из непрерывно набрасываемого libido воображаемого мира, не должен подменять собой доподлинной реальности, равно как и персонифицировать фантомы социальной мифологии. Так в зазоре между реальностью и воображением возникает символический код. Обретаемая реальность — это значимая, символическая действительность; обретаемые предметы с их самобытными гештальтами — только знаковые конфигурации, в которые проецируются образы воображаемого (будущие нейтральные смыслы абстрактного мышления). Воображаемое, не совпадающее с реальностью, высказывает себя в речи. Язык у Лакана прямо и непосредственно тождествен символическому. Поэтому реальность обретается индивидом в качестве знаковой, значащей, языковой действительности. Редуцированной формой языка, в которой нам открывается его сущность, является перенос. Психоаналитик рассчитывает на «полную речь» пациента, которая, собственно, и должна стать предметом анализа. Анализ направлен на расшифровку символического кода, т. е. представляет собой языковую, знаковую процедуру понимания и интерпретации. Трансферт поэтому оказывается сущностной «клеточкой» языка как такового. Контакт образов libido с действительностью и есть речь.

Визуализация грез libido возможна благодаря своего рода оптической системе. Зеркальная оптика играет в концепции Лакана чрезвычайно важную роль. Лакан моделирует воображаемое в видимом (с определенной точки зрения, которую может занимать психоаналитик или вообще «другой»), но физически нереальном изображении, появляющемся в фокусе сферического зеркала. Наблюдатель видит вазу с цветами, на самом же деле ваза, расположенная перед зеркалом, пуста, а цветы находятся под вазой. Лакан использует эту модель в качестве символического ряда, способного служить основанием для целого набора эффективных метафор. Почему бы сферическому зеркалу не символизировать полушария мозга, в которых отражается внутреннее тело — вместилище «психического содержания»? Ваза наполнена цветами, а тело — образами действительности. Стадия зеркала — это ситуация первичной самоидентификации, в которой проявляется механизм отражения самого себя через другого. На исходном, почти соматическом уровне формирующийся в процессе такого отражения образ тождествен видовому гештальту. «Драйвер» самоидентификации, возможно, вшит в органическое тело человека, как BIOS-программа — в системную плату компьютера. Именно первичный гештальт (механизм и продукт — Urbild) запускает развитие психической «личинки» сознания. Акт самоотражения ведет к символизации первичных («психических») образов.

Зеркальный механизм самоидентификации позволяет объяснить формы первичной реальности, с которой имеет дело зарождающееся «сознание». Первые либидиальные проекции ведут к идентификации с материнским телом — универсальным вместилищем; затем появляется идентификация с собственным телом — более адекватным вместилищем для «иного» (например, для отца, играющего роль инобытийного содержания, с которым необходимо отождествить себя). Так формируется идентификация с образом себя, с образом «другого», наконец — идентификация нейтральной материи с ее гештальт-идеей.

Функция воображения, тесно связанная с символической функцией, выходит за рамки проясняющего истолкования Фрейда. Имагинативная сущность психического — выдающаяся новация лакановского психоанализа. Воображение продуцирует визуальные образы; визуализация, в свою очередь, есть особого рода вдение, которое предполагает собственную оптику, обеспечивающую проецирование образов в себя и вовне. Имагинативный регистр конституирования человеческого мира в форме знаковых и значащих структур, зеркальная оптика для проецирования образов в звуки и буквы лежат в основе интерпретации Лаканом учения Фрейда о нарциссизме. Здесь появляется хорошо обозримая связка фундаментальных инстанций: Urbild, «стадии зеркала» и нарциссизма. Изначальные образы Я инвестированы libido; это — грезы любви. Так наряду с объект-либидо возникает Я-либидо (развивающееся позднее в Я-идеал, идеальное Я и Сверх-Я). Строго говоря, никакие проекции, инкорпорации, инвестирования… не в состоянии конституировать Большой мир. Наоборот, объект-либидо подтягивает «другое» и «других» до уровня нарциссического ядра Я; в то же время Я набрасывает свой нарциссический образ на окружающий мир. Я конституировано таким образом, что может смотреться только в себя самого. Это становится ясно, если мы заменим глаз психоаналитика внутренним взглядом пациента. В комплексе нарцисса есть что-то неизбывное, фатальное и роковое. Именно гипертрофированный нарциссический элемент привел во второй половине XX в. к ситуации, когда Я стало переживаться как воспаленный аппендикс, как нарыв, как «подполье». С реакцией на засилье нарциссического комплекса связана и центральная тенденция современной философии, направленная на движение к вещам самим по себе, к новой онтологии, девальвирующей всю традиционную и нетрадиционную Ich-Problematik.

Развитие антитетики Я приводит в дальнейшем к столкновению нарцисса с актеоном. Нарцисс неизбежно сталкивается с собственным онтологическим коррелятом, противостоящим ему в качестве Сверх-Я. Хотя и в этом случае психоаналитическое и экзистенциальное измерения личности окажутся лишь двумя параллельными, несовместимыми и несводимыми друг к другу регистрами. Чистый психоанализ, которого пытается придерживаться Лакан, и чистый экзистенциальный анализ, например хайдеггеровского типа, не предполагают взаимодействие и взаимопереход. Нарциссическое Я кодирует себя в символической форме языка, но язык лежит вне индивида. Частный, индивидуальный, регрессирующий символический код противостоит Большому дискурсу, в котором записано бесконечное интерсубъективное содержание. Здесь libido сталкивается с сознанием непсихического типа. Правда, следует заметить, что Лакан на каждом шагу замечает и фиксирует эту грань (благо его постструктуралистская антитетика и метафорическая стилистика позволяют это сделать).

Сексуальное поведение животных может запускаться совершенно отвлеченной формой, например восприятием узора на теле рыбы-самки. Человек живет в знаковой и значащей действительности. Но и для животного, и для человека существует управляющий гештальт, запускающий идентификацию себя (для животного этот процесс играет роль идентификатора образа вида, сопровождающего процесс размножения). Ясно, что для человека, именно благодаря языку, управляющий самоидентификацией гештальт выходит за пределы досягаемости libido. Но в этом случае мы должны сказать, что имеет место и такое «сознание», на которое нельзя экстраполировать структуры, функционально обусловливающие индивидуальное Я. На наш взгляд, существенная тенденция лакановской (четвертой, по нашему счету) версии психоанализа антиномичным образом ведет к своей противоположности — ratio большого дискурса. Язык, обретший автономный бытийный статус, в котором высказывает и символизирует себя нечто, что философы склонны обозначать словом «бытие» или попросту оставлять вопрос открытым, — эта новая знаковая, семантическая, культурно-историческая реальность не может быть описана в терминах психоанализа. По ту сторону либидиальных инвестиций расположен «дух», записывающий в символах большого языка свою собственную историю.

Возвращаясь к началу настоящей статьи, где была сформулирована мысль об объективном процессе выхода психоанализа за пределы клиники (и, как следствие, за пределы себя самого), мы должны сказать, что обращение к Лакану только подтверждает эту гипотезу. Выход за пределы символических форм в имагинативных контурах психического неизбежен. В новой форме бытования языка открылись структуры, осуществляющие индивидуализирующую центрацию не по типу человеческого Я. Отчужденное, овнешненное, объективированное индивидуальное ratio, собственно говоря, и сделало возможным исторически обусловленный приоритет Я, Нарцисса и психоанализа. В классическую эпоху ratio целиком и полностью располагалось в индивидуальном сознании, осуществляя его мощный духовный трансцензус. Когда индивидуальная форма рациональности в процессе «экономии» опредмечивания обрела технологическую форму, сознание опустело, так что обнажился его «психический» остов. Фрейдовский концепт сознания выражает и отражает лишь одну из его исторических форм, характерную для эпохи раннего модерна. В свете сказанного можно утверждать, что психоанализ, покидая пределы клиники, обнаруживает свою собственную историческую ограниченность. Психоанализ не смог удержаться в границах терапевтической практики и, как всякий дискурсивный концепт, был обречен на рост, расцвет, рассеивание и архивный покой. В месте с тем следует подчеркнуть, что в ситуации современности психоанализ по-прежнему остается одним из самых адекватных способов интерпретации человеческой психики и ее овеществленных артефактов.

В.М. Раков

ФРЕЙД КАК «ПРОРОК» И «АНТИПРОРОК» ХХ ВЕКА

Фрейд по праву считается одним из «отцов» культуры ХХ в. и одной из ее ключевых фигур. В то же время его образ двоится; его основное детище – психоанализ – вызывал и вызывает противоречивые отклики: от восхвалений и апологий до обвинений в деструктивности и аморальности. Амбивалентность восприятия учения Фрейда сохранялась на всем протяжении ХХ столетия, поддерживая неподдельный и неослабевающий интерес к австрийскому психиатру и его работам.

Объяснить такой успех можно только одним: Фрейд выразил нечто фундаментально важное в культурфилософской проблематике истекшего столетия, а затем и рубежа XX-XXI вв. Говоря более определенно, он остро и вместе с тем академически отстраненно описал современную человеческую ситуацию, действительную в нынешнего времени. Впервые психиатрия за собственные дисциплинарные пределы – произвела экспансию в широкую область гуманитарного знания, литературы и далее – в социальную жизнь, в сферу формирования социальных установок и ценностей. Результаты этой экспансии оказались чрезвычайно многообразны – от литературы «потока сознания» и сюрреализма до фрейдомарксизма, сексуальной революции и постпуританского стиля жизни, сложившегося на Западе, в частности в США, в 70-х гг. ХХ в.

Западная цивилизация глубоко пережила фрейдизм. В превращенных и редуцированных формах психоанализ стал неотъемлемой частью жизни западного человека, частью массовой культуры, а психоаналитик в секуляризовавшемся западном обществе, как неоднократно отмечалось, заместил священника.

Иные исследователи считают, что фрейдизм заострил и углубил «родовые» черты западного человека: его индивидуализм, его склонность к рефлексии и его сексуальную ориентированность. Так, С. Переслегин пишет: «Психика расслоена у всех людей, и, поскольку это расслоение исторически очень давнее, оно у всех носит в общем-то фрейдовский характер. Но лишь у европейца противоречие между сознанием и подсознанием строго антагонистично, и структура психики является чисто фрейдовской» [1].

Попытаемся рассмотреть рождение психоанализа в контексте мировоззренческой революции конца XIX – начала XX вв., чтобы лучше уяснить его место в западной культуре и истории. Это было поистине рубежное время – не столько в хронологическом, сколько в культурно-историческом смысле. Оно разделило самый благополучный в истории Запада XIX в. вместе с предшествовавшими ему и направленными на него XVII и XVIII столетиями и нестабильный, динамичный, ищущий новых цивилизационных оснований XX в., в частности его катастрофическую первую половину.

Провозвестниками последнего в XIX в. выступили, как считают многие, Маркс, Ницше и Фрейд. Маркс предпринял одну из первых попыток критики общества и культуры эпохи модерна. В «Экономическо-философских рукописях 1844 г.» он формулирует концепт отчуждения, а в «Капитале» обнажает анатомическое строение буржуазного общества и предрекает его неизбежный, как ему кажется, конец. Соотношение в его работах «базиса» и «надстройки», как замечено, весьма напоминает связь бессознательного и «я» в психоанализе. Классовая борьба, в особенности революции, если продолжать это сопоставление, являет собой аналог либидозных выплесков на поверхность сознания. Еще один, весьма существенный момент ставит этих мыслителей в один ряд: оба они чувствовали шаткость эпохи модерна с ее верой в повсеместный экономический и социальный прогресс, в неограниченные возможности человеческого разума.

Впрочем, дальше аналогия не идет: Фрейд искал подвижного баланса сознания и бессознательного для выздоровления больного, их, так сказать, консенсуса; Маркс же, считавший социальные катаклизмы нормой антагонистических фаз истории, был в этом смысле гораздо более радикален и вместе с тем неизмеримо более романтичен, чем трезвый, скептический Фрейд.

Что касается Ницше, то именно он первым заговорил о кризисе избыточно рационализированной европейской культуры и в этой связи о «переоценке ценностей». Будучи человеком профетического склада, Ницше предчувствовал и предсказал многие эксцессы первой половины ХХ в., в частности, так называемое восстание масс и пришествие «последнего человека».

Аристократическая философия культуры Ницше открыла мыслящей Европе дионисийскую бездну, которая клубится под социальными и научными конвенциями («культура – всего лишь яблочная кожура над раскаленным хаосом», – писал Ницше). С начала ХX в. под влиянием Ницше европейская философия, литература и искусство реабилитируют интуицию, миф и иррациональное в целом.

Фрейда сближает с Ницше «открытие бездны»: у Фрейда это «бездна бессознательного». Их открытия поставили западного человека в совершенно иную экзистенциальную ситуацию. Последний осознал, что его жизнь утратила былую надежность и что от былых авторитетов мало что осталось. «Бог умер» (Ницше) и отныне «повзрослевший» человек может полагаться только на себя. Добавим, что для философии Ницше, как и для психоанализа, характерен принципиальный дуализм рационального (аполлонического) и иррационального (дионисийской «жизни»).