Профессия – русский, или
Entdeckung des Geistes[1] постсоветского интеллектуала.
Нет, конечно, не русский. Профессия - туземец, потому что речь пойдет не об этнических русских, а о насельниках бывшей советской империи, называемых так по имени титульной нации. И в данном случае не обо всех туземцах, а об ученых, причем гуманитариях. И такую профессию они имеют не в собственных глазах, а в глазах академического сообщества западного мира. Но и сами принимают этот взгляд на себя, оценивая его как «правильный», как взгляд «цивилизованного мира», к которому хотели бы принадлежать. В этом источник проблем, развившихся в бытии и сознании академического сообщества особенно в последнее десятилетие, в этом суть парадокса, напоминающего хрестоматийный парадокс о критском лжеце: «как член цивилизованного общества я разделяю его представление обо мне как о дикаре».
Если во времена закрытости нашего общества в интеллигентной среде господствовало представление о западной науке как свободной от идеологического надзора, а о западном обществе как таком, которое ценит ученых за то, что они украшают собою Вселенную, если система грантов казалась безупречным способом поддерживать все эффективное, то реальные контакты внесли в эти представления много нового.
Охотно замечаются, например, дефекты грантовой системы как таковой. Гранты стимулируют короткое дыхание, они по своей природе нацелены на быстрый результат, а серьезные работы требуют часто десятилетий труда, а новаторские плохо прогнозируются, а так называемое «расширение сознания» вообще в виде четкой программы не представишь и т.д. Контакты же с зарубежными учеными обнаружили, что русские гуманитарии в большинстве случаев воспринимаются как, прежде всего, русские. Русские интересны, если они могут рассказать что-то о Путине или Пастернаке, о народных заговорах или сталинских репрессиях.
Конечно, мы всегда найдем исключения. Однако если спросить исследователя, имеющего богатые и разнообразные связи с зарубежными коллегами: как воспринимают Вас западные ученые как коллегу или как «как бы коллегу», Вы для них - скандинавист или русский скандинавист, Вы специалист по подростковой психологии, или Вы - русский, который – надо же! что-то понимает в подростковой психологии, заденешь струны, дрожание которых людям не слишком хочется сознавать.
Прошлым летом я была на международной конференции по античному роману в Гронингене. Я рассказывала о работах О.М.Фрейденберг, которая в 20 годы сделала то, к чему после четверти века своего рода бума исследований в этой области мировая наука постепенно приближается. Теоретически моя тема была посвящена маргиналу, каким был русский ученый в охваченной гражданской войной России, опережающему, тем не менее, mainstream; я затрагивала также вопрос о стремлении научного сообщества к самовоспроизводству, тормозящему тем самым появление чего-то нового. Аудитория была впечатлена сравнением сделанного Фрейденберг и оставшегося неизвестным со сделанным за несколько десятилетий всей мировой классической филологией. А реакция была такая: надо выпустить номер сетевого журнала об античном нарративе под названием «Русские об античном романе». Фрейденберг немедленно была утоплена в «русских», хотя, понятно, никому бы не пришло в голову собирать номер «Французы о греческом романе». А потом мой доклад о концепции Фрейденберг предложили опубликовать в разделе о «рецепции» вместе с работами об Апулее в средние века, романа об Александре Великом в Византии, Гансе Саксе и античном романе... Сюда же и греческий роман в восприятии «русских». Такова самая доброжелательная рецепция русского исследователя на Западе - как части национальной культуры, а не мировой науки.
Не вполне персональный характер отношения сказывается и в плагиате, и отсутствии ссылок, и не испрашивании согласия при реальном использовании результатов русских исследователей. Говорить об этом не очень принято. Возможно, сказывается память о муссировании подобных моментов в период борьбы с «низкопоклонством». Елеазар Моисеевич Мелетинский, который, несомненно, помнит ту кампанию, не принял серьезных мер для защиты «приоритета русской науки», когда его книгу о палеоазиатской мифологии некто X перевел и защитил как собственную диссертацию в Канаде. Редко когда возмущение идет дальше высказывания его вслух российским коллегам. В самом деле, как наши завистники - лучшие наши ценители, так и плагиат в зарубежной науке есть форма высшего признания результатов не как чего-то с маркой «Soviet» или «Russian», а как вполне соприродного западному продукта.
Надо сказать, что «русские», «туземцы» дают на это «симметричный ответ», беззастенчиво переписывая в свои книги чужие иноязычные. Появление в России зарубежных Фондов и Программ, поддерживающих науку, параллельно резкому относительному обнищанию академического сообщества привело к заметным изменениям в психологии и ценностной системе российских гуманитариев. Исследователи поворачиваются за источником финансирования с той же естественной неизбежностью, как подсолнух - за нашим светилом. Однако сам по себе этот источник их совершенно не интересует: он анонимен, далек, деперсонализирован.
Анонимные конкурсы, в которых жюри и конкурсанты заведомо не знакомы и принадлежат далеким и не соприкасающимся академическим сообществам, исключают протекционизм, но предполагают вместе с тем ситуацию маскарада и связанного с этим разотождествления человека с самим собой, ослабления или отказа от нравственных правил, остающихся священными внутри тесного круга коллег, учеников и учителей, на чьих глазах проходит жизнь и разворачивается карьера. Поэтому, когда речь шла о ссылках на «товарища Леонида Ильича», постыдное «чего изволите» было уделом своего рода отверженных, как бы они ни процветали официально. А когда надо подстроиться под далекую политкорректность, с невинностью расстаются легко и весело.
Надо признать, что и дающая инстанция (а мне приходилось видеть изнутри и вторую), осуществляя селекцию проектов, руководствуется, наряду с уставными и программными задачами, еще и весьма специфической целью «самоописания». Характеристики отобранных людей, научные дисциплины, темы проектов должны составить в целом такую картину, которая бы описывала ценности и приоритеты тех, кто осуществляет отбор. Каждый отдельный ученый – только камешек в этой мозаичной картине.[2] Как есть престижное потребление, так есть и престижное, «правильное», спонсирование.
Это констатация, а вовсе не критика. Фонды, комитеты, всякие вообще спонсоры и не могут работать иначе, но они могут создать условия для иначе организованных и иначе стимулируемых контактов русских ученых с зарубежными коллегами и, тем самым, для иного, более естественного и адекватного типа финансовой поддержки русской науки.[3]
Как один из способов разрешения описанного выше парадокса цивилизованного дикаря и вместе с тем, как один из способов «очеловечить», возвратить в этическое пространство, контакты отечественных ученых с Западом,[4] я составила проект под названием «Общество, открытое в обе стороны, или русская гуманитарная наука по-английски в Интернете» и пару лет тому назад стала с ним носиться.[5] Реакция, как правило, была скептическая. Меня спрашивают «Верю ли я во все это?» Думаю ли, что это кому-нибудь, кроме меня и еще двух-трех людей, нужно?» Я обнаружила некий спектр реакций на свою «идею», который показался мне любопытным сам по себе. Было высказано несколько очень дельных советов и соображений, многие из которых я тотчас оприходовала и за которые всем советчикам чрезвычайно признательна[6]. Вместе с тем «идея» задевает наших интеллектуалов «за живое», а значит, можно попытаться это «живое» локализовать.
Я помещаю здесь самый проект, а потом прокомментирую его откликами коллег и своими им ответами.
Предлагая сочинение в жанре служебной записки неведомо кому, я оговорила это обстоятельство следующим образом:
«Дорогие коллеги,
образ читателя предлагаемого ниже текста имеет мерцающий характер. Автор то адресуется к международной бюрократии, то к ближайшим друзьям, то к широкому академическому сообществу, а то и к самому себе. Автор, что есть сил, пытается быть практичным, но это выходит не очень ловко. Некоторое время тому назад автор уже обсуждал с частью сотрудников саму изложенную здесь идею. И получил благожелательно пассивные отклики. А теперь хотел бы критики и практического участия».
«Общество, открытое в обе стороны»,
или
«Русская гуманитарная наука по-английски»
Цель данного проекта чрезвычайно амбициозна: его осуществление призвано изменить маргинальное положение русской гуманитарной мысли в мире, обогатить мировую науку изолированной от нее языковым барьером русской гуманитарной наукой. Существующее положение вещей, укорененное в исторически сложившихся условиях, может быть изменено самым решительным образом благодаря новым информационным технологиям. И самое главное: проект потребует сравнительно небольших средств, потому что в него заложен механизм саморазвития.
Все это звучит как реклама нового средства от облысения. Но если проблема изоляции русской мысли, выраженная в известной латинской максиме Rossica non leguntur, Вас занимает, прочитайте этот проект.
Русская гуманитарная наука: причины изоляции.
Российская гуманитарная наука находилась в изоляции от мировой в течение долгих десятилетий ХХ в. по причинам, о которых нет нужды напоминать. В настоящее время нет специально выстраиваемых препон для общения научной мысли России и остального мира. Но остается естественное препятствие: за исключением специалистов по России, русской литературе и культуре, русский язык в мире знают очень мало. Представление о тотальной идеологизированности советской гуманитарной науки создавало впечатление, что знакомство с русской научной мыслью профессионально и не нужно.
Зарубежные ученые, которые общаются с российскими гуманитариями, это почти исключительно - слависты, историки России и специалисты всякого рода, связанные с проблемами современного мира, те, кого интересует Россия как источник опасности, нестабильности, экологической катастрофы и т.п. Российские коллеги являются для них в той же мере коллегами, в какой и информантами. И часто только информантами. Есть, конечно, исключения. Так, широко известны имена М.М.Бахтина, Л.С.Выготского, В.Я.Проппа, «формалистов», Ю.М.Лотмана.[7] К трудам этих авторов обращаются не только собратья по цеху, но так сказать «все». Несомненно, это крупные фигуры, которые заслуживают мировой известности. Но в целом знакомство с русской гуманитарной наукой носит капризно избирательный характер.
Между тем мировая наука существует как целое не только за счет поголовного знакомства всех с немногими великими именами, но и благодаря участию в научной коммуникации работ ценных по проблематике, предмету или методу, по конкретным результатам, работ, принадлежащих молодым авторам, а не классическим и, увы, как правило, уже покойным. Переводы с русского романистов, германистов, классиков, востоковедов, психологов, историков философии, этнологов и т.д. – явление крайне редкое, и у каждого такого «случая» есть своя причудливая история. До перевода целых книг дело доходит в исключительных случаях, когда ученый находится уже в преклонных годах. Большую роль играет при этом «куначество», личные связи. Но и одна-две книги тонут в информационном море. Русской гуманитарной науки для мирового академического сообщества не существует, российские ученые, как правило, читающие литературу по своей специальности на нескольких иностранных языках, смотрят на мировую науку, словно через стекло, прозрачное только в одну сторону.
Между тем гуманитарная наука на русском языке, даже советского периода, даже создаваемая в условиях идеологического «ига» не была провинциальным явлением, чем-то таким, чем приходится, пусть со вздохом, но пренебречь: нельзя же, в самом деле, выучить и болгарский, и португальский, и финский, и венгерский…
Вот пример того, чему мне пришлось быть свидетелем и о чем я могу судить профессионально. В Принстонском университете, на классическом департаменте, который является элитарным заведением и высоко котируется в мире англоязычной классики, происходит защита диссертации, автор которой робко высказывает мысль о том, что язык греческой хоровой лирики и хоровых партий трагедий является не дорическим (племенным) диалектом, а особым поэтическим языком. Напряженная дискуссия, которая при этом происходит, поражает меня своей «отсталостью». В России всем специалистам известны труды Н.С.Гринбаума, который скрупулезно доказал в многочисленных монографиях, что язык этих текстов является поэтическим древним койне и никогда не был разговорным диалектом какого-либо из эллинских племен. Может быть, этот пример покажется слишком узким, но здесь не место описывать все многочисленные импликации, содержащиеся в той и в другой постановках вопроса. Диссертант знал по резюме о существовании работ Гринбаума и уже после защиты просил меня перевести ему хотя бы названия некоторых статей.
Думаю, что любой специалист может привести достаточно примеров «отсталости» западноевропейской науки от русской по какому-то конкретному поводу в силу просто-напросто незнакомства с соответствующими ее достижениями.
Проблема перевода
Известно, что на роль единого языка научного общения в исторически обозримое время может претендовать только английский язык. Я буду далее иметь в виду перевод на английский язык, хотя mutatis mutandis можно говорить и о других языках.
Ученый, заинтересованный в доступности его идей и результатов международному академическому сообществу не может, даже при изрядном владении иностранным языком, осуществлять постоянную работу по переводу. Чем больше занимает и требует всех его сил сам научный поиск, тем менее он психологически готов возвращаться к уже сделанному. И чем виртуознее гуманитарий владеет собственным языком, тем менее реально для него создать адекватный вариант на чужом.[8] Оплата же высококвалифицированных переводчиков на английский в настоящее время несопоставима с оплатой сотрудника исследовательского учреждения или преподавателя. Мы можем осуждать научных работников за инертность, за то, что они не владеют иностранным языком так, чтобы творить на нем не хуже, чем на родном, приводить в пример тех, кто систематически дублирует свои работы на основных европейских языках или вовсе не печатает их по-русски (такое тоже случается). Честь и хвала всем, кто умеет сочетать талант исследователя с талантами переводчика и менеджера, способного осуществлять продвижение своих трудов. Это не изменит оценки общей ситуации: большинство российских исследователей не осуществляют promotion своих результатов и находок, догадок и концепций в международном масштабе. Найти иностранного издателя для своей статьи, тем более книги, крайне сложно, печатать тысячи экземпляров, когда профессионально в Вашей работе заинтересованы несколько сотен человек в мире – расточительно и неэффективно. Физики-теоретики давно освоили Интернет как способ публикации результатов, которые тем самым быстрее всего будут найдены и прочитаны заинтересованными коллегами и оппонентами. Недавно возникший «Московский математический журнал» начинался как сетевой и тоже по-английски (правда, это не переводы, а новые работы).
Суть предложения: создание мощного саморазвивающегося ресурса русской гуманитаристики на английском языке в мировой сети.
То, что я хочу предложить – это открытие «русского ума» и в другую сторону: не для Запада, а на Запад. Он адресован мировому академическому сообществу, и он не ограничивается однократной акцией, но инициирует, дает импульс многочисленным новым акциям.
Я предлагаю создать мощный ресурс русской гуманитарной науки на английском языке в мировой сети.
Что для этого нужно? Общественный орган для решения стратегических вопросов, корпус текстов, подлежащих переводу, организационная структура, производящая отбор текстов и оценку качества переводов, переводчики высокого класса, широкое оповещение мирового академического сообщества сначала о проекте, а затем о наличии нового ресурса, создание, регистрация и поддержание Website. Пилотный проект. Бюджет и спонсоры. The last, but not the least.
Общественный орган для решения стратегических вопросов.
Для начала это могут быть всего несколько гуманитариев, широко-известных в России и мире своей научной репутацией, а не административным положением. Поскольку члены сего Ареопага, как все люди, пристрастны, важно, чтобы это были пристрастия ученых, а не интересы учреждений. Состав будет зависеть от ориентации организаторов, и я не стану сейчас называть никаких имен. Думаю, что состав и Совета, и экспертов, к которым они будут обращаться должен постоянно ротироваться, возможно, по голосованию на сайте.
Корпус текстов, организационная структура.
На первом этапе предлагаю отбирать работы для перевода (статьи и резюме или рефераты книг) по конкурсу. Желательно, чтобы конкурс проводила (или начала проводить) уже существующая структура, обладающая организационным опытом, международными связями, корпусом экспертов. В России это мог бы быть Институт «Открытое общество» или Программа Фулбрайт или иная структура, желательно международная. Возможно также включение в качестве базового учреждения Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН). Бюджет конкурса не обязательно должен быть бюджетом этой же организационной структуры. Можно проводить экспертизу при одном координирующем центре в разных организациях.
Разумеется, необходимо определить критерии и разработать условия конкурса, который позволит отобрать материал для перевода, составить бюджет. Входить здесь в большие детали, пожалуй, не стоит. Я выскажу только некоторые соображения, которые стоит учесть, формулируя условия конкурса.
На конкурс имеет смысл принимать работы, уже опубликованные по-русски в научных изданиях. В противном случае можно захлебнуться в потоке графомании.
Вероятно, речь должна идти и о трудах покойных, а не только ныне здравствующих авторов. Но поначалу предпочтение может быть оказано именно ныне здравствующим авторам, для которых выход к более широкому кругу коллег может иметь огромное значение, даст им и критику, и среду.
Можно было бы сочетать самопредставление, т.е. представление на конкурс автором своей опубликованной работы и представление трудов научными учреждениями (эта форма, видимо, в любом случае нужна для представления на конкурс работ покойных авторов).
Периодически проводимые конкурсы, скажем, 3-4 раза в год, позволят постоянно пополнять сайт «Русской гуманитарной науки». Располагая прошедшие конкурс работы в порядке убывания набранных ими баллов, можно считать победителями занимающих в этом рейтинговом списке столько верхних позиций, сколько позволяет оплатить бюджет квартала. Не прошедшие в одном квартале могут участвовать в конкурсе следующего.
Наряду с публикацией книг, статей и резюме, достойна внимания идея создания реферативного сетевого журнала, в котором составителями рефератов выступали бы преимущественно сами авторы. [9]
Библиографическая информация, также может и должна получить свое место на сайте.
Подробнее скажу об этом при обсуждении структуры сайта.
Переводчики.
Хотя теоретически хорошо известно, сколь велика роль переводчика в контакте культур, на практике часто считается, что хорошо говорящий по-русски аспирант-русист вполне подходит на роль посредника между русскоязычной и иноязычной научной мыслью. Мне приходилось беседовать на эти темы с переводчиком значительной части трудов Бахтина на английский язык Вадимом Ляпуновым. Этот профессор Блумингтонского университета не просто двуязычен, главное – он специалист по Бахтину, который именно поэтому смог сделать Бахтина доступным англоязычному миру, и слава Бахтина в США и в Европе в огромной мере есть результат блестящего переводческого мастерства этого исследователя. Такое сочетание – редкость, не говоря уже о том, что Ляпунов - специалист по русской литературе. Найти же специалиста по Спинозе, который владел бы русским языком, чтобы перевести русское исследование о Спинозе, - задача практически невыполнимая.
Поэтому необходимо гибко сочетать высококвалифицированных переводчиков, желательно носителей английского языка, с редакторами – без исключения англоязычными - специалистами по предмету. Редактор-специалист определяет категорию перевода и принимает его или отвергает. В соответствии с его оценкой выплачивается или не выплачивается гонорар переводчику. Поскольку редакторы – это «далекие» зарубежные профессора, будет легче отсеивать слабых переводчиков, привлеченных высокими ставками.
Думаю, не следует совершенно исключить возможность перевода самим автором. Однако автор может неадекватно оценивать свою переводческую способность. Поэтому если редактор сочтет перевод неудовлетворительным и нуждающимся в слишком серьезной редактуре, автор также рискует не получить за него переводческого гонорара. Вместе с тем, авторы должны иметь возможность ознакомиться с переводом своей работы и обсудить его с переводчиком и редактором при посредстве электронной почты или лично. В идеале перевод должен быть совместной и одновременной работой дополняющих действующих лиц: переводчика (желательно с родным английским), и автора или иного специалиста в данной области с родным русским, знающего английский на том уровне, чтобы адекватно понимать английский текст в своей области. Работа по авторизации перевода не оплачивается.
Вне конкурса, но после экспертизы на «здравость» и ценность, и/или в особом разделе, могут помещаться работы, переведенные на один из европейских языков самими авторами или нанятыми ими переводчиками без финансовой поддержки спонсоров. Корпус переводчиков и редакторов отбирается по пробному переводу из рекомендованных русскими учеными и англоязычными славистами; редакторов могут рекомендовать как специалистов в данной области сами авторы. Поскольку это специалисты высокого класса работа должна быть высокооплачиваемой.
Не стану продолжать. Там, где фигурируют деньги, все должно продумываться на этапе более близком к реализации, я и так вхожу в детализацию, более подобающую мечтательному утопизму.
Структура сайта. Саморазвитие проекта. Перспективы самоокупаемости.
Созданный сайт с самого начала станет каналом самостоятельного знакомства западных и русских ученых, а также университетов, научных центров, издательств и журналов с русской гуманитарной наукой. Поэтому, информация о проекте должна быть разослана по возможно большему числу соответствующих адресов и, прежде всего по адресам университетских библиотек – наиболее вероятных спонсоров в будущем. С самого начала всем этим адресатам можно предложить участвовать в спонсировании представленных на конкурс работ, а также рекомендовать для перевода те или иные работы русскоязычных гуманитариев, качественных переводчиков, и участвовать в целевом спонсировании.
Сайт состоит из нескольких разделов.
1 Краткие аннотации свежих публикаций и текущая библиография по тематическим разделам. Переводы кратких аннотаций и собственной библиографии осуществляются, как правило, самим автором или его издателем без конкурса и финансирования. Издатель сайта оставляет за собой право отвергнуть аннотацию или потребовать лучшего перевода. Количество таких аннотаций и размеры библиографий не ограничены. Полный перевод организуется при заказе и оплате со стороны частного лица или институции.
2. Статьи, резюме статей, рефераты монографий, предпочтительно выполненные самим автором; регулярный объем - один печатный лист. Количество ограничено, переводы спонсируются по конкурсу.
3. Тексты, представленные сразу в переводе на одном из европейских языков, проходят экспертизу на «здравость» и, по желанию автора, помещаются в особом разделе инициативных переводов или проходят конкурс для помещения во второй группе без спонсирования.
4. Рецензии, предлагаемые экспертами и членами совета из опубликованных в периодике, а также специально создаваемые для сайта. Как написание таких рецензий, так и их перевод спонсируется
5. Библиографический раздел. Тематические библиографии в транслитерации и переводные, персональные библиографии на иностранных языках, прежде всего тех авторов, чьи статьи или резюме публикуются на сайте, библиографии существующих переводов русских авторов, но «потерянных» или погребенных под «не тем» титулом, и, конечно, предлагаемые для перевода книги и статьи с аннотациями. Знакомство с пространным на печатный лист резюме книги даст возможность издательствам оценить перспективу обычного издания данной работы или другой того же автора целиком.
Реферативный журнал и журнал рецензий, а впоследствии тематические сборники тезисов и резюме или профильные реферативные журналы служат первоначальному знакомству с трудами, переводы которых в полном виде будут заказываться за плату.
В этом механизм окупаемости. Постепенно доля первоначального спонсора может свестись к нулю, потому что потребность в новом ресурсе будет расширяться по мере знакомства я ним.
При успешном развитии проекта можно будет перейти к несколько иной схеме. Сайт будет иметь платную и бесплатную часть. В бесплатной части сайта - сравнительно короткие статьи, их резюме; пространные резюме больших работ (монографий); тезисы планируемых или находящихся в работе исследований; домашние странички авторов сайта с библиографиями.
В платной же части будут размещаться переведенные большие статьи и монографии (по мере их появления). Возможно, сформируются электронные журналы переводов по специальностям, с отдельным доступом к каждому. Оплата – через Интернет, разовая или абонемент (для университетских библиотек). Оговаривается, как обычно, копирайт и запрет на размножение.
Плата, особенно абонементная, позволит переводить новые работы.
Издательства и журналы найдут «своих» авторов, авторы – издательства, организаторы конференций – желательных участников, коллеги – коллег.
Российские гуманитарии не освоили участие в телеконференциях, очень немногие когда-либо пытались войти в подобный безличностный контакт. Это не отвечает стереотипам поведения соответствующей социальной среды. Но прочитать отклик на свою работу захочет всякий. А потом и ответить. Сайт может содержать и отдел откликов, но главное – он даст возможность контакта профессионалов с профессионалами о том, что им более всего интересно, никем не опосредованный, неформальный.
Этот сайт – способ продавать интеллектуальный ресурс России, по сути нетронутый, из неосвоенного, с позволения сказать, «бассейна», не истощая его, а, напротив, питая. Таков уж этот ресурс, – делясь мыслью, мы становимся не бедней, а богаче. Возможно, кто-то из авторов сайта будет оценен и востребован одним из западных научных центров. Но циркуляция умов, не есть их утечка. Утечка же гуманитарных умов в России идет не на Запад, а в песок.
Эффект известности нашей науки даст поддержку ей прежде всего «по месту прописки». Можно ожидать, что суммарное спонсирование из международных источников возрастет: больше имен станет известно большему количеству коллег и спонсоров. Месторождение должно быть хотя бы разведано, чтобы объявлять тендер на его освоение.
Создание, регистрация и поддержание Website.
Эта задача в России может быть решена с помощью уже много лет работающего в России Проекта Harmony (http://iatp.projectharmony.ru). Этот проект содействия развитию Интернета в России и других странах бывшего СССР поддерживает грантами до $ 2000 создание и регистрацию сайтов некоммерческого характера. Но к этим спонсорам надо приходить с уже готовым материалом. Имеющиеся и возникающие в результате деятельности в России PROJECT HARMONY центры доступа к Интернету, следует сделать открытыми (бесплатными) для авторов сайта «Русская гуманитарная мысль». В качестве разработчика или «держателя» сайта может выступать Академия Наук, или Московский Университет, или ИНИОН, или РГГУ, но было бы правильней, если бы он был сам по себе, но на нем были перечислены все спонсоры конкурса.
Бюджет. Спонсоры.
Главная статья расходов – оплата квалифицированных переводчиков. Несмотря на предупреждение самой себе по поводу вхождения в мечтательные подробности, я все-таки дам, разумеется, приблизительную оценку стоимости проекта. Чтобы работа была привлекательной для специалистов высокого класса оплата должна быть 10-15[10] центов за слово перевода и 5, а в сложных случаях - до10 центов за слово редактора. В одном печатном листе (40 000 символов с пробелами) – от 5500до 6000 слов. При минимальной и максимальной совокупной цене перевода и редактуры (второе - силами западных профессоров) цена одного печатного листа колеблется от $ 825 до 1500. Вы скажете, таких цен в России нет (цены западные). А я скажу, иначе все останется, как было.
Очень привлекательна идея небольшого переводческого коллектива, который был бы свободен от психологии поденщика. Ведь сколь угодно большие гонорары сами по себе не рождают ни добросовестности, ни ответственности.
Оплата экспертизы предложенных на конкурс текстов может соответствовать оплате экспертиз соответствующей сложности, практикуемой структурой-организатором: примерно $ 10-15 за печатный лист.
Таким образом, первый этап проекта, который позволит разместить в Интернете 300 печатных листов (150 авторов, в среднем по 2 п.л., по сложности перевода и стоимости поделим их пополам) избранной научной продукции, будет стоить примерно $ 350 000. Если удастся за эти деньги сделать больше и не хуже, значит, надо больше и не хуже.
Мне сложно рассчитать организационные расходы. Полагаю, что организационная структура не должна превышать штат, скажем, Московского офиса Программы Фулбрайт, или группы, ведущей одну какую-то программу в офисе Института «Открытое общество» (3 человека, на полный рабочий день).
Я не думаю, что нужно создавать особую организационную структуру, поэтому исхожу из того, что бюджет программы не требует расходов на аренду помещения, регистрацию новой организации и прочая. Грубо годовой бюджет административных, накладных и рекламных расходов можно оценить в $100 000.
Кто может стать спонсором такой программы? Упомянутые Институт Открытое общество, Программа Фулбрайт, Рокфеллеровский фонд, Фонд Маккартуров, Российская Академия Наук, Российский Фонд культуры, Госкомитет по науке и Министерство культуры, Правительство РФ, Правительства США и Стран Британского Содружества, других стран, Совет Европы,, Arts and Humanities Research Board (Великобритания)… Эти организации все вместе и еще многие другие. Возможно, следует обращаться в совершенно иные структуры, которые не имеют, как вышеназванные, свои сформировавшиеся приоритеты и потому невосприимчивы к идеям, не укладывающимся в уже работающие схемы. Я думаю, что спонсоров, чем больше, тем лучше, и не ради суммы, а ради отношения к делу как общему; а кто-то из спонсоров финансирует только независимый финансовый контроль (аудит) и больше ничего.
Вопрос о спонсорах для меня самый сложный. Но это не значит, что он действительно самый сложный. Идея ведь хорошая. И простая. И не требует миллиарда сразу, а потом бесконечного спонсирования. Она реальна, эффект скажется уже через пару лет. Но сначала надо попробовать.
Пилотный проект.
Нет, я ничего не хотела бы организовывать сама. Ни конкурсов, ни советов, ни экспертов. Пилотный проект я предлагаю такой, для которого я сама могу что-то сделать. Он совсем не лучший. Лучший был бы конкурсным. Лучшим было бы издание реферативных сборников или журналов в сети и по-английски. Но поскольку к инициатору всегда предъявляется требование, а ты сам? То я предлагаю нечто, исходя из того, что работала несколько лет на Кафедре истории и теории мировой культуры философского фак-та МГУ, при которой есть также Институт мировой культуры, а в настоящее время работаю в Институте высших гуманитарных исследований РГГУ. В этих двух центрах в Москве сосредоточены гуманитарии преимущественно высокого уровня и разных специальностей, прежде всего филологи, философы, историки, искусствоведы, религиоведы, фольклористы, семиотики. Это уже некий исторически состоявшийся отбор из гуманитариев разных специальностей. В той и другой структуре вместе работает около 40-50 человек. Я могла бы предложить сотрудникам этих двух гуманитарных центров назвать свои работы (до 50 стр.), которые они хотели бы видеть переведенными, а также представить тексты, уже переведенные на английский или иные языки, но не опубликованные. Я готова собрать эти тексты и предоставить некоему «Ареопагу» (названные мной выше ареопагиты связаны с той или с иной из этих структур), право отсева. Представить спонсирующей организации отобранные тексты. Примерно 100 п.л., которые потребуют примерно $150 000 на перевод и редактуру. Пригласить одну из «звезд» русского Интернета, чтобы создать при поддержке Проекта «Harmony» сайт русской гуманитаристики и провести рассылку информации о сайте по адресам университетов, исследовательских центров, библиотек и издательств. Поиск и отбор переводчиков и редакторов я на себя взять не могу, но готова содействовать в этом организаторам и спонсорам. Я готова также предоставить всю имеющуюся у меня информацию тем, кто захочет провести организованный в таком или несколько ином формате пилотный проект, но очень бы не хотелось, чтобы идея, разумеющая общее благо, была подмята чьими-то узкими интересами».
***
Отсутствие у записки какого-либо адресата несколько меня тяготило, и я отправила ее десятку своих коллег. Естественно русских, потому что обращение к иноязычным коллегам наталкивается на проблему, описанную в самой записке. Но один отзыв из Англии я получила. Помимо ряда весьма ценных практических советов, мой корреспондент выразил крайнюю озабоченность процедурой избрания Совета для проведения конкурса. «Кто будет иметь право его избирать?» - беспокоится британский профессор. Его тревожит непрозрачность процедуры, он советует получить профессиональную консультацию по копирайту и его чрезвычайно смущает идея пилотного проекта, дающего преимущества какому-то одному или двум учреждениям. Я так его понимаю! Но мои русские коллеги – ни один – вообще не интересуются процедурой. Скорее они думают, что конкурс не нужен вовсе, что в демократию играть нечего, что отбирать стоящее может один человек по своей дисциплине, а то и вообще предлагают делать это мне (???!!!).
Здесь я попробую составить резюме этой переписки и устных бесед в виде своего ответа на письмо старого друга, включая в него реальные, но вырванные из своего контекста и уже тем искаженные, а потому оставленные анонимными, реакции коллег. Так что все совпадения слов, выражений и позиций с высказанными мне кем-то прошу считать случайными.
«Дорогой N-р N-ич,
Как я и думала, проекты «переустройства мира» не для Вас. Вы во многом правы. Или во всем.
Верно, что американцев устраивает думать, что в России есть один Бахтин. Верно, что они отлично без нас обходятся. Верно про инертность и боязливость российской ученой публики. Вы собственно повторяете перечисленные мной причины изоляции.
Возможно, все так и останется: все живое и жизнеспособное и конкурентно способное переберется на Запад, Россия будет маргинализироваться шибче, чем при большевиках, потому что математиков и микробиологов доучивают последние учителя, а потом отсюда и брать будет, кроме регионального сырья нечего. «Региональным сырьем» я называю все, что водится на территории России или бывшего Союза - все русское: иконы, литература и язык плюс, архивы, курганы, этнографические объекты в виде целых народов, мамонты, шаманы… список можно продолжить. А к этому прилагаются проводники-туземцы. Ученые туземцы-переводчики.
Можно сказать: и хрен с ним с рублем! Это если не жалко.
Но мне-то кажется, Вам жалко. И даже очень.
Ведь это Ваши слова: «А как быть, например, с тем, что строй и развитие научного изложения на русском языке решительно отличается от английской манеры, даже враждебен ей. То есть перевести-то можно, но вкус мысли и красота работы, если не пропадают, то редуцируются».
Оно, конечно, так. Но посмотрите: в Россию хлынул поток переводов. Научная, публицистическая, философская мысль, даже французская философия и та оказалась за последние годы порядком «переведенной». Да, такой рельеф. Вода бежит сама собой «сюда», а «туда» ее надо гнать насосом. Да, можно рассказать о несметных ляпсусах, о кентавре Чиро у переводчиков «на все руки» и о буквальном переводе идиом, сделанном специалистом в предмете, но, увы, не в языке. Но никто не говорит при этом всем, что западную науку, философию и эссеистику НЕ НАДО переводить на русский, потому-де что «редуцируется». Впрочем, вру, одного такого знаю, он читает на десятке языков, а в остальном сильно нездоров. Значит, русский язык как-то с потерями и достижениями осваивается с иной терминологией, с иным содержанием понятий и с иной дисциплиной мышления. Я переводила древних авторов, мне ли не знать о «невозможности» перевода? Неужели только русские так неодолимо своеобразны, что ну, никак, никак нельзя их перевести?
Но главное в Ваших словах не это. Вы сказали, чту будет потеряно. Вы сказали: «мысль», Вы сказали: «красота», Вы сказали: «работа». А ведь главный аргумент скептицизма в мой (проекта) адрес состоит в том что «у нас», вообще говоря, переводить-то особо нечего. Нет у нас никакой науки, и весь сказ. Наши корифеи доперестроечного времени были замечательны тем, что доносили сюда, в выжженное идеологией пространство, настоящую науку с Запада. Что же теперь туда отправлять-то это обратно? Пожалуй, только славистику? Но слависты читают по-русски. А кроме славистики (региональное сырье!), много ли у нас выходит путного? То есть полностью принимается точка зрения на себя «цивилизованного сообщества».
А один мой собеседник написал мне о моем проекте так: «Честно говоря, он словно бы составлен не сейчас, а в 1998 и до августа -- даже не потому, что тогда денег было больше, а потому, что отношение к ним было как-то оптимистичнее. Чувства и мысли, в проекте выражаемые, благородны, хотя порой несколько бессвязны (это меня удивило! ведь Вы всегда так хорошо пишете, а тут то ли спешили, то ли не знаю), а для проверки силы аргументации я старалась "мерцать" сама -- и у меня не вышло! Вернее, мерцала я успешно, воображая себя и членом правления какого-то фонда, и талантливой новосибирской аспиранткой, и потенциальной заседательницей ареопага -- и каждый раз выходил отказ: не хотела я ни деньги давать, ни статью посылать на конкурс, ни в жюри сидеть... А всё от ощущения резкой диспропорции между денежными, силовыми и моральными расходами и относительно скромным результатом. Ведь на полмиллиона можно построить больницу (а сельскую -- и не одну), обеспечить благополучное завершение десятка недешевых научных проектов, издать полсотни необходимых книг и раздать их даром, а Ваши ареопагиты в это время могли бы написать что-то свое или просто перевести дух...»
Да, сельская больница – это сильно сказано. Но ведь с сельской больницей и слезинкой ребенка рядом не поставишь вообще ничего. Все храмы являются с этой позиции свидетельствами преступления, потому что пока золотили купола, кто-то умирал от голода и болезней.… Есть люди (их очень мало!), которым кусок в рот не лезет, если не то что рядом, а и за морем кто-то голодает. Но мой критик, ну, никак к ним не относится. Это я знаю точно. Почему же он вспоминает сельскую больницу? Потому что ему (ей) кажется, как будто большие деньги уже вот они, а потратить их можно лучше, на гранты или книжки, чтобы все оставалось, как есть, только еще немножко бы денег.
Словом, не стоит, не стоит того… Не нужно это «там», потому что живут же, не нужно и «здесь», по той же причине. А как же с представлением об универсальности науки, с ее собственными, по определению, универсалистскими ценностями? Вы скажете, что языковые (и часто культурные) границы в гуманитарных науках проходят не только между Россией и Западом, но и между Америкой и Европой, Германией и почти всеми, кроме Скандинавских, стран, Италией и англоязычным миром? Они существуют даже для естественников, но гуманитарные границы на замке покрепче. И Вы будете правы. Знаете, у меня было до самого последнего времени вполне ложное представление об итальянской науке об античности. И виной тут не только состояние наших библиотек, комплектуемых итальянской научной литературой в какую-то
«-цатую» очередь, но и весьма скупое цитирование и использование итальянских исследований в англо-, германо- и даже франкоязычной научной литературе. И все равно, согласитесь, положение русских – это что-то особенное. Это даже не игнорирование, потому что по значению этого слова в русском нельзя игнорировать то, о существовании чего тебе не известно.
Моя школьная подруга, ныне известный детский психолог Г.А. Ц-н, прислала мне на днях несколько трезвых слов о совместимости научных парадигм в ее профессиональной сфере и об опыте журнала переводов с русского:
«Журнал Soviet Psychology выходил с 1969 года, после распада СССР он сменил название на Russian and East European Psychology. Основателем и главным редактором журнала был Майкл Коул - один из ведущих специалистов по психологии развития, переводчик Л.С. Выготского и А.Р. Лурия. Зная советскую психологию не понаслышке (Майкл превосходно говорит по-русски, часто бывал в СССР, был знаком практически со всеми "классиками" нашей психологии), М. Коул с отменным вкусом выбирал из немногочисленных советских психологических журналов те статьи, по которым можно было бы в полном объеме представить развитие психологической мысли в СССР. Вкусовые предпочтения главного редактора, разумеется, сказывались при отборе статей для перевода: Коула более всего интересовали теоретические и экспериментальные разработки школы Выготского. Выготского американская психология "открыла" для себя в 90е гг. и начала запойно читать и использовать в остроумных экспериментах и теоретических спекуляциях. Однако американские психологи читают самого Выготского и почти ничего не знают о том, как его ученики разрабатывали и доказывали идеи культурно-исторической теории в течение 60 с лишним лет после смерти ее автора. Между тем комплект журнала Soviet Psychology стоит в каждой крупной библиотеке США…
Для того чтобы избежать односторонности в оценках, надо добавить, что статьи советских психологов, напечатанные в журнале Soviet Psychology в приличных переводах, являются нечитаемыми с точки зрения западного профессионала. Во-первых, ценнейшие экспериментальные факты изложены в них с нарушением всех канонов эмпирической науки и потому никем из западных психологов не могут восприниматься всерьез. Во-вторых, чрезвычайно конструктивные идеи излагались только для одного адресата - для советского психологического сообщества, так долго жившего в изоляции, что любое высказывание требовало перевода не только на английский, но и на понятийный жаргон западного научного сообщества. Иными словами, западным психологам было непросто познакомиться с работами российских коллег. Но, похоже, что они и не пытались».
И тут, дорогой, N-р N-ич, я слышу такой грустный голос:
«Эта проблема исчезнет через пару лет сама собою. Молодежь уже и сейчас пишет сразу по-английски или по-французски, живет на две-три страны, принимает тамошние правила игры. Языковой барьер лишь самый очевидный, но вовсе не самый непреодолимый.У них не будет этой проблемы. Это только нашему поколению может быть и нужно….» Предполагается, что «наше поколение» само собой можно списать и что такая позиция самосписания заряжена этически очень хорошо, благородно. Проблемы, однако, не будет, только если не будет гуманитарной науки на русском языке. Да, сейчас молодые исследователи, понимая сомнительность своих перспектив дома, естественно ориентируется на иностранных коллег и работодателей. И часто, даже не уезжая окончательно, они становятся западными учеными настолько, что слышат аргументацию только «оттуда» и невосприимчивы к критике дома, а когда все же переводят свою сначала вышедшую по-английски книгу на русский, то делают это небрежно, не заботясь о точности формулировок, опуская важные подробности, позволяя себе пробелы в научном аппарате. И представьте! О таком конкретном случае с возмущением говорил мне тот самый коллега, который приветствует «племя молодое, незнакомое», порывающее с русским языком!
«Прогноз конца» разделяют многие и потому просто "доживают", как могут. При таком прогнозе невозможна солидарность по поводу чего-либо позитивного, всякое объединение будет объединением страха и защиты от враждебной и бесперспективной реальности. Я думаю, что «прогноз конца» отнюдь не беспочвен. Он укоренен, помимо наблюдаемых невооруженным глазом процессов, еще и в психологии той социальной группы, которая эти прогнозы делает. У этой психологии тоже есть почва и т.д. Что ж касаемо меня, то я не думаю, что с моей жизнью все кончается, будет иная, и отсюда туда будут мосты. И еще я уверена, что в этом я отнюдь не уникальна, но эта позиция маркирована как оптимистическая resp. наивная, resp. недостойная интеллектуала.
Ну, что ж, доказать научно, что российская гуманитарная наука существует, тем более, что будет существовать и впредь, я не могу. Если российское научное сообщество отрицает свое собственное существование, то тут ничего не попишешь. Ведь научной истиной является то, что признается таковой в данном научном сообществе. Это не лучшее определение, но самое экономное, потому что научное сообщество можно не определять, а на худой конец задать списком. Тем более что по мере приближения худого конца список будет сокращаться.
Как структурирован этот «список», трудно сказать; по разбираемому вопросу передо мной предстали пока только «женская» и «мужская» группа. Первая приветствует «мою» идею как идею помощи и заботы: «Я не могу сама себя переводить. Мне это тяжело, скучно, неинтересно. Я лучше напишу две новые книжки, чем буду заниматься переводами»; вторая отвергает идею помощи: «Этим должен человек сам заниматься. Если ты хочешь печататься по-английски, то сам ищи издательство, выучи язык или заработай на переводчика. Вот я, например…» И дальше идет про себя. Я возражаю: «Но это не Ваша личная проблема, а проблема общая!» Иногда кажется, что мой собеседник предпочел бы, чтобы она не была уж очень общей, а то «не протолкнешься»…
Однако парадокс, внутри которого оказался русский гуманитарий («с точки зрения цивилизованного человека, которую я как цивилизованный человек разделяю, я – туземец») приводит к тому, что один человек занимает в вопросе о существовании или несуществовании русской гуманитарной науки сразу две позиции. Крайний скептицизм в адрес русской науки дополняется не меньшим - в адрес западной. Мне говорят: «А Вы уверены, что они заинтересуются не всякой ерундой, а, действительно, серьезными исследованиями?». Дальше следует рассказ о «падении нравов» западной науки, о том, какие они невежественные, конъюнктурщики, реагирующие только на научную так сказать «клубничку». Как закрываются такие и такие кафедры, как серость правит бал, как убоги задачи. Техника, методическая выверенность – это, да, но как тривиальны и вторичны концепции, как бедны «они» мыслями, и как «все это» давно известно «у нас»… Особенно охотно говорят о невежестве американских ученых. Думаю, американцем достается не потому, что они такие глупые, а потому что именно они больше дают денег, а тем самым больше дают почувствовать зависимость и второсортность. «Уверен, что они выберут с Вашего этого «сайта» не серьезного Y, а Z, этого наглого проныру, держащего нос по ветру!»
И человек уже едва не плачет, словно очередная несправедливость не только неизбежна, но и уже осуществилась.
Итак, что же получается? В России науки нет, но и западные ученые черного и белого не различают. Потому что никакие они не ученые, а так - одна видимость. Не надо ничего предпринимать, даже пытаться. Выйдет только хуже. Конечно, за всем этим может стоять, а иногда и стоит, страх, что и переведенный на понятный язык, я окажусь невостребованным той инстанцией, которую считаю «старшей» или «господской». Лучше уж заранее объявить эту инстанцию некомпетентной, дискредитировать ее.
Нет, стало быть, науки. Нигде ее нет – ни там, ни здесь. Только последние скорбные могикане и остались. И с кем ни заговоришь – опять перед тобой кто-то из этого гордого племени. Наука долго претендовала на универсальность, иногда, в далекие уже времена, она делала даже слишком рьяно. А тут выходит, что каждый, кто разделяет ее ценности, не чает найти в целом мире и десятка единомышленников… И много же этих последних могикан – повсюду…
По стечению несчастных обстоятельств и недоразумений, я оказалась включена сразу в несколько советов по защитам диссертаций по нескольким гуманитарным специальностям. Как я ими ни манкирую, а все-таки время от времени «заседаю». К своему удивлению, обнаруживаю, что из пяти-шести одна диссертация выходит, ну, просто очень хороша. Первоклассная работа. Не предугадаешь, по какой теме это будет – по средневековому текстилю, майакским надписям или по Сперанскому, но эти молодые ученые не спрашивают никого, существует ли русская наука, потому что это они сами. И доказывают ее существование, как оппонент элеатов – движение: он стал ходить, они - работать.
Пусть с научной точки зрения жизнь на Земле невозможна, мне кажется, есть заповедное для нашего разумения пространство так сказать «чуда». Проще сказать - появления чего-то хорошего, для чего не припасено никакого объяснения. Нет социальных предпосылок для появления в России «настоящих» ученых. И никогда, по правде сказать, не было. А они появляются. От общества не приходится ждать приятных сюрпризов, но люди! Такие попадаются, право слово! Умны, широки, разнообразны…
Я уже порядком надоела Вам и не только. Хочется, признайтесь, как-то вежливо, как Вам это свойственно, указать мне на неуместность и дурной тон «оптимизма»: нечего в шарады играть на кладбище-то.
Впрочем, я несправедлива, Вы-то как раз ничего не сказали про кладбище, во всяком случае, прямо. Вы сказали про «ложбины», и страшно меня этим заинтриговали: «v slavistike samoe interesnoe delaetsia po lozhbinam, kuda svet i ne dolzhen pronikat». Я очень просила пояснить мне и что такое «самое интересное в славистике», и почему на свету это интересное портится, но Вы обошли мои просьбы молчанием. Придется мне, чтобы вызвать все-таки Вас на ответ, пофантазировать - о чем это Вы? О тайной свободе (когда нет явной), о тихом, несуетном, от мира скрытом величии и подвиге уединенном, не требующем наград... Ну, не смейтесь, может быть, Вы вовсе о другом, а я о том, что попало в резонанс Вашим словам – о скромности. Такой скромности, о которой человек говорит с нескрываемой гордостью, мол, не станет интересоваться своей известностью в мировом масштабе, мое дело - работать, а слава, дескать, сама найдет героя.
Да, у нас такая культурная норма, ее в колыбельку кладут ребенку: не хвастай! Давно известно, как русский отвечает на комплимент его платью - да куплено-то по случаю на толкучке за три рубля пятнадцать лет тому назад, и – вот! смотрите, какая дырка! Но ведь в России человек печатается. Добивается публикации. Диссертации пишет, заявляет (пусть ворча и извиняясь, мол, так положено, а он бы сам никогда), что в его работе «актуально» то, а «ново» это, и вклад-то он внес «значительный»… Отчего же печататься на языке доступном бульшему числу твоих коллег – это «суетность»? Значит, печататься у себя – это еще не похвальба, настоящая похвальба начинается, если считаешь, что тебя стоит прочесть и вне твоего околотка.
Я, N-р N-ич, специально поинтересовалась, как стали известны те, кто широко известен. И знаете, каждый раз был кто-то, кто провертел для славы, ищущей героя, дырочку в языковой стене по своим каким-то совершенно индивидуальным обстоятельствам. Хорошо еще, если первый «контакт» вообще имел отношение к оценке научного содержания. Другое дело, что не будь Лотман, Выготский или Бахтин тем, что они есть, на одном контакте все бы и закончилось.
Но пора мне в личном письме поговорить и о личном. Меня ведь спрашивают и так: «А Вам-то, Нина, зачем все это нужно?» Имеется в виду проект. Надо, конечно, отвечать, мол, рассчитываю получать по доллару с каждого километра международных связей или по фунту с каждого кирпича в фундаменте русской науки.
Но Вам отвечу иначе, хотя Вы не только не спрашивали, но даже высказались в том роде, что зачем это мне, Вам ясно: komu, sobstvenno, eto nuzhno, krome Vas i eshche dvukh-trekh, nu chetyrekh?
О.М.Фрейденберг пыталась напечатать хотя бы резюме своей работы о греческом романе заграницей. Единственным ее агентом влияния был любящий дядюшка, Леонид Осипович Пастернак. В феврале 1925 г. он писал-отвечал ей так:
«И я считаю нужным "дать автореферат", т.е. как я понимаю (это ли думаешь и ты?) - в общих, сжатых контурах суть работы - в чем, мол, дело. Это необходимо - раз арена заграница - в переводе на, скажем, немец[кий] язык. Владеешь ли ты английским? По-моему, кроме Германии, наибольш[ий] интерес и место ей - в Англии. Я смогу, я найду пути туда. Мне тут один знакомый говорил об одном професс[оре]. русском в Оксфорд[ском] унив[ерситете] (к котор[ому] можно при содействии его знаком[ства?]). Когда твой берлинский тип у меня будет - я с ним (уверен я) найдем какой-нибудь путь - либо здесь, в Германии (и обещаю тебе передать этот автореферат твой той самой звезде, которую ты мне укажешь; ежели он в Берлине - то добьюсь приема у него). Ах, досадно, что на русском языке работа - ведь это никому здесь не доступно (я и раньше считал, что это для заграницы, а вот и ты теперь это подтвердила)».
И вот что писала ОМФ через почти четверть века в своих мемуарах:
«Мысль о загранице, о дяде, об автореферате зажгла меня. Я принялась писать, обламывая своей работе руки и ноги. Ах, какое это варварство, эти авторефераты, экстракты, резюмэ, отчеты, предварительные сообщения! Сколько пролито над ними слез! Сколько мук они мне стоили!
Я писала, но не имела денег на переводчика. На последние гроши я отдавала кому-то переводить, и выходило плохо, мой стиль коверкался. Сколько я выслушала, за свою научную жизнь, поучений от переводчиков с русского на немецкий, от корректоров, технических редакторов, - не говоря о тысяче цензоров и милльоне "внутренних" рецензентов!
Потом я просила Жоню [Жозефину Леонидовну Пастернак]. Она переводила, не понимая, как все переводчики, работы. Мне пришлось и это пресечь, так как она изнемогала. Писала я всякие авторефераты: и о книге в целом, и отдельные главы, и новые этюды, и что угодно.
Тем временем в моей монотонно-печальной жизни произошло одно важное событие. Однажды, - по-видимому, в конце лета, - в университетской библиотеке, когда я рылась в книгах, ко мне подошел Струве и представился. Я опешила!
- Давно я хотел познакомиться с вами! - сказал он мне. Известно ли вам, что во Франции вышла книга Сент-Ива, подтверждающая вас?».
Вскоре, как Вы знаете, N-р N-ич, вышла и книга Карла Кереньи, заговорившая о многом впервые обнаруженном ОМФ.
«Все могло впоследствии быть обмануто. Но чувство значительности этой работы и ее объективной ценности обмануто быть не могло: за ним стояло самое глубокое, что есть на свете. В этом отношеньи я вступала в опасный бой за веру и предзнаменованье. Этим объясняется длительный оптимизм, отчаянная боеспособность, головорезность моей неугасимой бодрости, - все то, что никем не было впоследствии понято и что относили за счет моих волевых или полемических качеств. Много лет потом я билась за Жизнь, защищая свою работу, и потеря веры была равносильна для меня потери всех моих целей. Что же я могу сказать на перевале к старости? Самое ужасное, ужаснее всего, что способен человек перенести. Моя работа о греческом романе не напечатана. Она устарела, как я сама. Непреложное обернулось случайным».
Да, так и не напечатана. Но понимаете, какая штука, она не устарела. То есть какие-то ее мысли по одной на том, поприходили кое-кому в голову за три-то четверти века. Но не устарела. Если Вам неохота думать за всю Одессу, подумайте, где взять денег для перевода этой книжки, для публикации ее в Интернете. Вот она где, моя-то корысть! А переводчик уже есть. Маша. Русская. Специалист по античному роману, свою диссертацию по «Сатирикону» написала по-английски и вообще давным-давно живет в Скандинавии.
Жду ответа, как соловей - Леты, а кот - котлеты.
Ваша NB
[1] «Открытие ума» - нем.
[2] Так, мне приходилось изучать списки тем приглашенных в Вашингтон на Фулбрайтовскую конференции стипендиатов. Это поучительная картина. Политическая корректность говорит здесь в полный голос, интересы приглашающей стороны тоже. «Чистый» так сказать академизм выполняет свою четко очерченную декоративную роль. Он тоже должен присутствовать – 2%.
[3] Недавно из властных инстанций прозвучали слова о ненормальности поддержки отечественной науки исключительно зарубежными спонсорами. Кто ж спорит? Но в контексте трудолюбивого выстраивания «властной вертикали» до самого до неба трудно увидеть тут, что-либо, кроме стремления убрать все источники финансирования, не контролируемые с этой башни.
[4] Я допускаю, что в мире есть что-то, кроме России и Запада. Восток, например. Об этом не пишу, потому что об этом не знаю совсем ничего. Да и отношения с разными европейскими культурами имеют свои особенности. Я думаю для задач этой заметки такое привычное бинарное огрубление допустимо.
[5] Я предложила Соросовскому Институту Открытое общество идею новой программы - открыть не Россию для Запада, а наоборот. Институт оставил проект без внимания, а не самые близкие, но знакомые с незапамятных лет люди, поместили это предложение ИОО (которое в проекте нигде не расшифровывается) в сетевой «Русский журнал», где оно так и висит без всякого отклика с чьей-либо стороны.
[6] Например, Е.Г.Рабинович предложила чрезвычайно симпатичную идею Реферативных сетевых профильных журналов по-английски или на любом ином из европейских языков.
[7] Я не упоминаю известных в США и европейских странах имен Р.Якобсона, Вяч. Иванова, С.Аверинцева, Б.Успенского и других, длительно работавших и работающих вне России. Это несколько иной случай.
[8] Я не совсем права. Есть прекрасные, исключительно ценные работы, которые переводить сравнительно легко. А другие при простом и честном переводе превращаются в мочало. Почему так - этот вопрос достоин специального изучения. Думаю, трудно переводить даже не то, что «красиво», виртуозно написано, даже не высокометафоризированный стиль, а то, где между строк больше, чем в строках. Вот этот воздух соотнесенности перевод первым делом и выпускает.
[9] В советское время существовали журналы вроде Social Sciences, печатавшие переводы статей советских ученых на нескольких языках. Иногда это были очень хорошие работы. Однако за всю жизнь мне не довелось встретить ссылку на публикации в таком журнале. Читал ли их кто-либо и как они распространялись, мне остается неизвестным. Примерно такая же судьба у журналов переводов по психологии или литературоведению, маркированных как Soviet.
[10] Цифра взята не с потолка, а из бюро переводов в Принстоне – 16 центов за слово.
