МЕЖРЕГИОНАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ ЭКОНОМИКИ И ПРАВА

ВОСТОЧНО-КАЗАХСТАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ Д. СЕРИКБАЕВА

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ —

НАУЧНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР НАНОТЕХНОЛОГИЙ РАН

РУССКАЯ ХРИСТИАНСКАЯ ГУМАНИТАРНАЯ АКАДЕМИЯ

РУССКОЕ ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО

Наука и образование современной Евразии: традиции и инновации

Сборник научных статей

Санкт-Петербург

2012

МЕЖРЕГИОНАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ ЭКОНОМИКИ И ПРАВА

ВОСТОЧНО-КАЗАХСТАНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ

ТЕХНИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ Д. СЕРИКБАЕВА

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ АКАДЕМИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ —

НАУЧНО-ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЙ ЦЕНТР НАНОТЕХНОЛОГИЙ РАН

РУССКАЯ ХРИСТИАНСКАЯ ГУМАНИТАРНАЯ АКАДЕМИЯ

РУССКОЕ ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО

Наука и образование современной Евразии: традиции и инновации

Материалы Евразийского научного форума, посвященного 300-летию со дня рождения М.В. Ломоносова

24-28 октября 2011 года

Часть третья

Евразийское пространство: историческое

наследие и перспективы XXI века

Санкт-Петербург

2012

УДК 621.3 + 32 + 930 + 101.1

ББК 741 + 66 + 87 + 63

Работы, опубликованные в материалах международных и общероссийских конференций, зачитываются ВАК РФ при защите диссертаций (Постановление Правительства РФ № 475 от 20 июня 2011 г., раздел II, п. 10).

Рецензенты

Виноградов Валерий Дмитриевич, доктор социологических наук, профессор факультета социологии, Санкт-Петербургский государственный университет

Марченко Елена Евгеньевна, кандидат исторических наук, доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин, Межрегиональный институт экономики и права, Санкт-Петербург

Шмонин Дмитрий Викторович, доктор философских наук, профессор, проректор по научной работе Русской христианской гуманитарной академии, Санкт-Петербург

Н-34 Наука и образование современной Евразии: традиции и инновации: Сборник научных статей. Материалы Евразийского научного форума, посвящённого 300-летию со дня рождения М.В. Ломоносова. 24-28 октября 2011 г. Часть третья. / Под. ред. М.Ю. Спириной, С.М. Елисеева, Е.Е. Ланиной. — СПб.: МИЭП, 2012. — 201 с.

В сборник включены материалы международной научно-практической конференции «Евразийское пространство: историческое наследие и перспективы XXI века» по научным направлениям «Исторические науки», «Политические науки», «Философские науки», проходившей в рамках Евразийского научного форума 2011 года. Представленные статьи отражают широкий спектр актуальных проблем в научных исследованиях, которые ведутся специалистами, работающими в научно-исследовательских, образовательных учреждениях, разного характера организациях стран Евразии. Статьи, доклады, тезисы в силу их трансдисциплинарного характера представляют также интерес для студентов, аспирантов, исследователей сопредельных отраслей научного знания.

Утверждено к изданию на заседании Ученого совета Межрегионального института экономики и права 28 ноября 2011 года (протокол №10).

ISBN 987-5-91950-019-3

Ответственность за точность цитирования, оценку использованных материалов в публикуемых статьях несут авторы.

© Коллектив авторов, 2011

© МИЭП, 2011

Ю.О. Алмаева,

Набережночелнинский филиал

Институт экономики, управления и права,

г. Казань, Татарстан, Россия

Качество государственного обеспечения

трудовых прав несовершеннолетних и

женщин после отмены крепостного права

в Российской империи

Новый этап развития качества государственного регулирования социально-трудовых отношений, начавшийся в 60-х годах XIX века с отменой крепостного права, уже с 1861 г. отличался соответствующим, более качественным, юридическим наполнением, которое на тот момент имело значение некоего опыта и носило, вследствие этого, временный характер. Однако все указанные меры позволили поднять качество фабрично-заводского законодательства на более высокую ступень развития, отчасти по той причине, что перед Российской империей, в результате крестьянской реформы 19 февраля 1861 г. окончательно вставшей на капиталистический путь развития, открылись новые перспективы, в т.ч. в области развития качества правового регулирования труда. А.М. Куренной, С.П. Маврин, Е.Б. Хохлов в связи с этим отмечают: «… именно капиталистическое общество не может обойтись без наемного труда, а значит, не в состоянии игнорировать сформировавшуюся потребность в его правовом регулировании» [8, с. 23].

По этому поводу можно отметить, что реформа, покончившая с крепостной зависимостью, повлекла за собой социальную активность рабочих в борьбе за свои права и создала возможность для широкого развития рыночных отношений. Впервые в истории России рабочая сила смогла мигрировать в промышленно развитые города, что выразилось в стремительном росте численности рабочего класса, благодаря чему в стране возникли условия для развития рынка вольнонаемного труда и условия для его качественного юридического оформления.

Так, под влиянием преобразований в марте 1861 г. вступило в силу Положение о горнозаводском населении казенных горных заводов, а 1 апреля 1863 г. были утверждены Временные правила о найме сельских рабочих. Труд по найму на неказенных горных заводах регламентировался Правилами об обеспечении горнозаводского населения частных горных заводов.

Несмотря на свой временный характер, Положение о горнозаводском населении казенных горных заводов [3] было для того времени весьма прогрессивным. В частности, законодательно устанавливалось особое отношение государства к подрастающему поколению. Помимо возрастных ограничений для приема на работу (определялся минимальный 12-летний возраст), в этом правовом акте находит юридическое закрепление право несовершеннолетних на труд и его безопасные условия. Так, лица в возрасте от 12 до 18 лет принимались на работу на указанные предприятия лишь с согласия родителей, и им назначались заводские работы, которые они могли выполнять с учетом своего возраста и состояния здоровья (ст. 53). Применение труда лиц в возрасте до 15 лет внутри рудников запрещается. Рабочее время для работников в возрасте до 15 лет составляет 8 часов в сутки, причем запрещалось привлечение этой категории работников к работе в ночное время (ст. 54). Кроме того, Положением предусматривалась обязанность заводоуправлений содержать школы для бесплатного обучения, больницы и врачей (ст. 65), а также возможность обучения учеников заводских школ в специальных горных училищах за счет средств заводов с последующим возмещением затрат на обучение путем отработки после обучения пяти лет на заводе либо выплаты учеником соответствующей суммы (ст. 66).

Как видим, продолжает свое развитие дифференциация правового регулирования труда, которая реализуется теперь не только по признаку выполняемой работы, но и по возрастному признаку. Законодатель осознал необходимость учета возрастных особенностей работников, что и предопределило особое регулирование их труда. Специальное регулирование труда подростков на казенных и частных горных заводах, приближенное к современному юридическому закреплению особенностей их правового статуса, наметило новое направление в развитии качества законодательного регулирования трудовых отношений. Недостаток регулирования труда работников в возрасте до 18 лет после 1861 г. видится в том, что особая защита государства о здоровье несовершеннолетних касалась лишь работников горнорудной промышленности.

Из всего вышесказанного нетрудно заметить, что общие положения о личном найме в российском законодательстве были чрезвычайно скудны, напротив, специальные постановления оказались весьма многочисленны. Именно в тот период обнаружила себя проблема, решение которой обусловливало концептуальное реформирование всего законодательства о найме труда. Реформирование качества трудового законодательства требовало принятия единого нормативного правового акта о труде, который содержал бы общие положения о договоре личного найма безотносительно сферы его применения, а также служил бы основой для последующей регламентации особенностей труда по найму отдельных категорий работников.

Стоит отметить, что в течение последней трети XIX в. численность рабочих в России увеличилась втрое и к 1900 г. составила около 3 млн. человек. Основным источником пополнения кадров по-прежнему оставались крестьяне, отрыв которых от земли происходил медленно. На фабриках, работавших в одну смену, рабочий день доходил до 14-15 часов, на предприятиях с двухсменным режимом он составлял 12 часов. Широко использовался труд женщин и подростков. Страхования от болезней и несчастных случаев не существовало, пенсий тоже. Заработная плата рабочих в России была в 2 раза ниже, чем в Англии, в 4 раза ниже, чем в США. Администрация штрафовала рабочих за любые провинности. На большинстве фабрик заработная плата выдавалась нерегулярно или с большими интервалами — на Рождество, Пасху, Покров. До очередной получки рабочий вынужден был брать продовольствие в кредит в фабричной лавке — обычно неважного качества и по высоким ценам. Как отмечают А.Н. Боханов и М.М. Горинов, «низкая техническая оснащенность многих фабрик и заводов, аграрное перенаселение центральных районов, делавшее рабочую силу чрезвычайно дешевой, не стимулировали предпринимателей укорачивать рабочий день и повышать заработную плату. Хотя на отдельных предприятиях уже к концу XIX в. существовала развитая система медицинского и социального обеспечения, но в целом в России жизненный уровень рабочих уступал западноевропейскому…» [2].

По мере возрастания рентабельности вольнонаемного труда и отсутствия адекватных правовых средств, способных такой труд регулировать, пришло осознание, что гражданско-правовые нормы мало подходят для этого, а потому необходимо обособленное фабричное законодательство, направленное на законодательное урегулирование отношений между нанимателями и наемными работниками. Вследствие этого требовалось в целом качественно переработать законодательство, регулирующее труд наемных работников. Поскольку жесткие формы эксплуатации труда касались всех рабочих без исключения и, следовательно, как такового государственного регулирования труда отдельных категорий лиц в стране не существовало, стала очевидной также необходимость качественно урегулировать порядок применения труда по найму таких категорий работников, как женщины и дети.

Следует заметить также, что основным мотивом развития качества российского законодательства о найме труда явилась необходимость устранения массовых волнений среди рабочего населения, находящегося в состоянии крайне жестокой эксплуатации на капиталистических фабриках. Как отмечает И.Ю. Ташбекова, целый ряд забастовок среди рабочих был вызван постоянно ухудшающимися условиями труда — антисанитарными условиями работы в рабочих помещениях, отсутствием нормативно закрепленной продолжительности рабочего времени, тарификации и контролирования выплат заработной платы [9, с. 269].

В 1860-80-е годы многочисленными административными и правительственными комиссиями разрабатывались различные фабричные законопроекты. Попытки урегулировать отношения наемного труда предпринимались не только на центральном, но и на региональных уровнях. Направление, по которому шло развитие качества законодательства о фабричном труде, было традиционным, в этом направлении уже двигались другие европейские страны — это, прежде всего, введение ограничений на использование детского и женского труда, а также формирование системы государственного надзора за исполнением данных правоустановлений [11, с. 31].

В целях улучшения качества законодательных актов о труде в 1859 г. создали специальную комиссию по изучению быта рабочих, занятых на производстве. В результате обследования данной области было установлено, что малолетние, начиная с 8-летнего возраста, работают по 14 часов в день (иногда и по ночам) в плохих санитарных условиях. Выработанный комиссией «Проект правил для фабрик и заводов в Санкт-Петербурге и уезде», несомненно, представляет интерес, поскольку содержание Правил, в большей мере, сводилось к мерам, направленным на охрану фабричного труда, а также мерам по формированию государственного надзора за обеспечением нормальных условий трудовой деятельности. В основе проекта лежала, прежде всего, идея об установлении ограничений в приеме на работу несовершеннолетних и сокращении для них продолжительности рабочего времени. Обсуждался вопрос и о введении фабричной инспекции [11, с. 33].

Проект своего дальнейшего развития не получил, однако на основе проведенных мероприятий комиссия под руководством гр. А.Ф. Штакельберга в 1860 г. разработала проект устава о промышленности, согласно которому запрещался труд малолетних детей, ограничивался десятью часами в сутки труд подростков в возрасте от 12 до 18 лет, предусматривалось формирование промышленных судов с участием рабочих. Запрещалось привлечение несовершеннолетних работников к работе в ночное время. Однако указанные предложения были отвергнуты, а комиссия расформирована [9, с. 269].

В 1871 г. уже другая комиссия выработала проект «Устава о личном найме рабочих и прислуги», который в отличие от многих других проектов не ограничивал сферу действия закона какой-либо одной категорией рабочих [1, с. 30]. В силу того, что комиссия под руководством П.Н. Игнатьева подчинялась Министерству внутренних дел, общественность встретила учреждение данной комиссии весьма отрицательно, и рассмотрение разработанного проекта в Государственном совете так и не состоялось [9, с. 269].

Указанный проект в 1874 г. передали на доработку в новую комиссию под председательством П.А. Валуева. Эта комиссия, как и предшествующие, обратила основное внимание на вопросы регламентации возраста приема на работу, а также продолжительности рабочего времени для несовершеннолетних. Однако наряду с этим проект комиссии Валуева содержал нормы, которые непосредственным образом регулировали порядок оформления договоров найма. В частности, при поступлении на работу нанимающийся был обязан представить рабочую книжку, которая передавалась нанимателю на весь период существования письменного или словесного договора найма. Устанавливалась имущественная ответственность хозяина, принявшего к себе работника без рабочей книжки. Кроме того, проектом предусматривалось обязательное предоставление нанявшимся расчетных тетрадей, в которых записывались все выдачи рабочим деньгами, вещами или припасами, вычеты и штрафы, условия найма, а также правила внутреннего распорядка. Регламентировались возможные последствия самовольного ухода рабочего с фабрики или завода [11, с. 51-52]. Несмотря на то, что в сравнении с остальными указанный проект отличался большей степенью защиты интересов промышленников, в Государственном совете его отвергли, что было объяснено, в частности, несвоевременностью принятия систематического законоположения о найме рабочих.

Причина того, что вышеперечисленные, довольно развитые, проекты так и не были осуществлены, коренится в ожесточенной оппозиции части буржуазии, которая преобладала в центральной части России. По мнению И.Ю. Ташбековой, «основанием для такого ярого сопротивления явилось слабое оснащение предприятий в техническом плане, а поддержание высокого уровня производительности обеспечивалось <…> за счет жестокой эксплуатации рабочих и крупного привлечения дешевой силы. А самой дешевой <…> была детская сила» [9, c. 270].

Как видно, все предпринятые меры так и не привели к принятию единого нормативного акта, который бы в комплексе решал основные вопросы найма рабочих на фабрики, заводы и в ремесленные заведения. Однако именно в этот период (60-80-е гг. XIX века) при реформировании и совершенствовании норм, которые регулировали трудовые отношения в России, наиболее отчетливо прослеживаются попытки внедрения публично-правовых начал в сферу регулирования отношений найма труда. Имея целью введение соответствующих императивных норм, проектируемые законоположения предполагали ограничение самостоятельности хозяев фабричных заведений при юридическом оформлении условий взаимоотношений сторон. Как результат, поставленные перед государством задачи обеспечить порядок на предприятиях и одновременно устранить наиболее явные проявления эксплуатации труда оказали значительное воздействие на последующее развитие качества законодательства о труде.

В 1880-1881 гг. на промышленных предприятиях в производство внедрялись механизированные системы, в связи с чем произошло снижение спроса на рабочие руки, и еще более ухудшилось положение трудящихся. Начиная с этого периода, протесты и выступления рабочих приобретают массовый характер. Это явилось причиной существенной корректировки качества правового регулирования взаимоотношений рабочих и фабрикантов. Качественный рост фабричного законодательства обусловливался также кризисными явлениями в экономике, ибо спад промышленного производства некоторое время способствовал отказу от ночных работ и ограничению продолжительности рабочего времени, что привело, в конечном счете, к введению соответствующих узаконений. Нами не отрицается и то, что принятию первых фабричных законов в России и, соответственно, переходу трудового законодательства на новый, качественный, путь развития способствовала во многом инициатива Н.Х. Бунге, министра финансов в 1881-1886 гг. Вышеизложенное позволяет констатировать, что все эти субъективные и объективные факторы стимулировали деятельность государства по развитию качества трудовых установлений.

В частности, в 1882 г. был принят Закон «О малолетних, работающих на заводах, фабриках и мануфактурах» [4], постановивший, что дети, не достигшие 12 лет от роду, к работам не допускаются. Рабочий день подростков 12-15 лет в промышленных заведениях ограничивался 8 часами в сутки, не включая времени, необходимого на завтрак, обед, ужин, посещение школы и на отдых. Притом их работа не должна была продолжаться более четырех часов подряд. Привлечение подростков 12-15 лет к работе в ночное время (между 9 часами вечера и 5 часами утра), в воскресенье и праздничные дни запрещалось. Малолетних, не имеющих 15 лет, воспрещалось допускать к работам, которые по своим характеристикам являлись вредными для их здоровья или изнурительными. Владельцы предприятий должны были предоставлять детям возможность посещать школу не менее 3 часов ежедневно или 18 часов в неделю (ст. 1). Для надзора за исполнением постановлений о труде и обучении малолетних рабочих предусматривалось учреждение особой инспекции (ст. 2), которая и стала позднее фабричной инспекцией. Однако надлежащее качество положений Закона не было достигнуто в связи с тем, что отсутствовала ясность относительно сферы его действия, а также потому, что еще некоторое время по разрешению министра финансов допускалась в случае надобности работа детей от 10 лет и ночная работа (не более четырех часов в сутки) детей 12-15 лет (ст. 6). И лишь в 1884 г. государственное нормирование детского труда стало выгодно отличаться по своему качеству, поскольку Законом «О взысканиях за нарушения постановлений о работе малолетних на заводах, фабриках, мануфактурах и в ремесленных заведениях» [5] были введены соответствующие организационно-правовые механизмы, обеспечивающие исполнение этих трудовых норм. Так, во исполнение норм о работе малолетних предусматривалась ответственность (арест не свыше одного месяца или денежное взыскание не свыше ста рублей) владельцев или управляющих промышленных учреждений и заведений за виновное неисполнение правил относительно работы малолетних (ст.ст. 1 и 2).

С 1 октября 1885 г. на ткацком производстве в виде опыта на три года воспрещались ночные работы для женщин и подростков, не достигших 17 лет. Министр финансов по согласованию с министром внутренних дел мог распространять эту меру и на другие промышленные заведения (ст. 1) [6]. Мы можем в связи с этим заметить, что в указанном Законе впервые находит законодательное закрепление специальное правило о работе женщин. Однако иные нормы для регулирования женского труда в то время отсутствовали, и женщинам приходилось работать в неблагоприятных условиях вплоть до самых родов. При этом женщины, работая наравне с мужчинами, получали меньшую плату за свой труд [10, с. 70]. Сказанное позволяет судить о крайне низком качестве проводимых реформ в области законодательного регулирования труда женщин.

Обстоятельством, ухудшающим в этот период качество трудового законодательства, являлось то, что сохранение и развитие достигнутого уровня зависели, прежде всего, от действий экономического фактора, настроений рабочих, а также желания самих предпринимателей, поскольку в первое время ряд законоположений о труде не содержал правовых механизмов, обеспечивающих их функционирование (например, в первое время полномочия фабричных инспекторов не были с необходимой четкостью установлены). Недостатки в развитии качества правового регулирования социально-трудовых отношений проявились и в том, что ограничения в применении труда женщин и подростков затрагивали на первых порах лишь отдельные отрасли промышленности.

Однако проявление объективного и субъективного факторов, в конце концов, отрицательно сказалось на состоянии качества фабричного законодательства и привело к утрате некоторых завоеванных ценностей. Так, например, Законом от 24 апреля 1890 г. «Об изменении постановлений о работе малолетних, подростков и лиц женского пола…» [7] работа малолетних в возрасте от 12 до 15 лет на фабрике, заводе и мануфактуре в случаях, когда по роду производства это оказывалось необходимым, могла продолжаться 6 часов подряд. Однако общая продолжительность их работы не могла превышать 6 часов в сутки (ст. 1). В тех промышленных заведениях, в которых была введена 18-часовая непрерывная дневная работа с двумя сменами, малолетние в возрасте 12-15 лет могли привлекаться к работе в течение 9 часов в сутки, причем их работа не должна была продолжаться более 4,5 часов подряд (ст. 6). Другим свидетельством ухудшения качества правовой регламентации социально-трудовых отношений малолетних служило то, что стало допускаться привлечение их к работе в ночное время и с разрешения Главного фабричного инспектора — в воскресные и высокоторжественные дни (ст.ст. 2, 3 и др.).

Таким образом, затянувшееся формирование рабочего класса привело к запоздалому возникновению трудового законодательства России. Только с ростом в конце ХIХ века активного недовольства рабочих условиями труда государство стало уделять особое внимание проблемам качества нормативного правового регулирования социально-трудовых отношений.

Список литературы

1. Акопова Е.М. Правовое опосредование отношений найма труда в России / Е.М. Акопова // Государство и пра во. — 2001. — № 9. — С. 29-36.

2. Боханов А.Н. История России с древнейших времен до конца XX века / А.Н. Боханов, М.М. Горинов. — http://www.gumer.info.

3. Высочайше утвержденное Положение о горнозаводском населении казенных горных заводов ведомства Министерства Финансов от 8 марта 1861 года. — ПСЗ. II. Т. 36. № 36719.

4. Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета «О малолетних, работающих на заводах, фабриках и мануфактурах» от 1 июня 1882 года. — ПСЗ. III. Т. 2. № 931.

5. Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета «О взысканиях за нарушения постановлений о работе малолетних на заводах, фабриках, мануфактурах и в ремесленных заведениях» от 5 июня 1884 года. — ПСЗ. III. Т. 4. № 2286.

6. Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета «О воспрещении ночной работы несовершеннолетним и женщинам на фабриках, заводах и мануфактурах» от 3 июня 1885 года. — ПСЗ. III. Т. 5. № 3013.

7. Высочайше утвержденное мнение Государственного Совета «Об изменении постановлений о работе малолетних, подростков и лиц женского пола на фабриках, заводах и мануфактурах и о распространении правил о работе и обучении малолетних на ремесленные заведения» от 24 апреля 1890 года. — ПСЗ. III. Т. 10. № 6742.

8. Куренной А.М. Современные проблемы российского трудового права / А.М. Куренной, С.П. Маврин, Е.Б. Хохлов // Правоведение. — 1997. — № 2. — С. 19-40.

9. Ташбекова И.Ю. Государственное регулирование труда несовершеннолетних и женщин России в конце XIX века / И.Ю. Ташбекова // Черные дыры в российском законодательстве. — 2008. — № 3. — С. 269-271.

10. Ташбекова И.Ю. Правовое регулирование деятельности фабричной инспекции в России в конце XIX – начале XX вв.: дис. … канд. юрид. наук / И.Ю. Ташбекова. — М., 2006. — 176 с.

11. Хохлов Е.Б. Очерки истории правового регулирования труда в России. Часть 1. Правовое регулирование труда в Российской империи / Е.Б. Хохлов. — СПб., 1999. — 196 с.

Л.Н. Белюченко,

Военно–медицинская академия им. С.М. Кирова,

Санкт-Петербург,

К.А. Палий,

Межрегиональный институт экономики и права,

Санкт-Петербург, Россия

«Мировой порядок» как проблема

социальной философии

В основе дискуссионного характера проблемы лежат разногласия по поводу трактовки одних и тех же понятий. Ключевым в данном случае выступает понятие «порядок». Многовариантность трактовки данного понятия ведет к некорректному употреблению других терминов, например «полюс», «центр силы», «психологическое противостояние» и других производных от него. Важная роль принадлежит различиям культурно-мировоззренческого и социально-психологического характера. Неизбежна идеологическая окраска и экзистенциальная природа самых различных взглядов, теорий мирового порядка, существующих на сегодняшний день.

В словаре В.И. Даля «порядок» определяется как «совокупность предметов, стоящих поряду, рядом, рядком, вряд, сподряд, не вразброс, не враскид, а один за другим; ряд, линия, шеренга, строй; каждая сторона улицы, ряд домов образуют порядок (в Петербурге — линия). Которым порядком ехать–то? Сажать деревья в два порядка — улицей, просадью, аллеей. Устройство, образ расположенья, вид расстановки, способ размещенья. Каким порядком велено войску строиться? Вообще последовательность в деле, заранее обдуманный ход действия. Законный порядок дел — установленные действия и обряды. Для порядка — без нужды и пользы, для одного внешнего вида. У нас новые порядки — законы, правила. Правильное устройство, соблюденье стройности, чередного хода дел, определенного расположенья вещей. Во многоначалии нет порядка.» (Даль В.И. Толковый словарь русского языка. С. 510).

Представляется важным подчеркнуть особое национально-психологическое своеобразие отношения к данному понятию, сложившееся в русской культуре. «Вся земля наша велика и обильна, а наряда (порядка) в ней нет», — записывал летописец Нестор в начале XII века. А.К. Толстой в «Истории государства Российского от Гостомысла до наших дней» (XIX век) написал пронзительные строки, до боли близкие россиянам сегодняшних дней: «Послушайте, ребята, что вам расскажет дед. Земля наша богата, порядка в ней лишь нет».

Социально–психологическое измерение порядка в национальной традиции позволяет говорить не только о «порядке — идеале», но и о «порядке — ожидании» (вечном ожидании, чудо–граде). Вечная «тоска по порядку» является атрибутивной, психологически своеобразной для отечественных философии и психологии.

Ни в одном отечественном справочнике по гуманитарным дисциплинам не содержится статья «порядок». Нет таковой и в большинстве зарубежных изданий, за исключением немецких (очевидно, в силу их особого отношения к данному понятию). В «Философском словаре» под редакцией Г. Шмидта, вышедшем в Штутгарте в 1957 г., указывается: «Порядок (Ordnung) — ясная и четкая организация какой–либо сферы деятельности. Политический порядок — установление жизненных отношений в зависимости от характера народа».

Порядок как метафизический принцип имеет место уже в древнейшей космологии. По сути, слово «космос» для греков и означало «порядок», т.е. мир в целом, структурно организованный и упорядоченный. Порядок представал как единство внешне зримого, организованного «строения», «наряда» и внутренней структуры, особенно социально–политической. Государственный строй у Геродота есть строго определенный, регламентированный «порядок». Воинский порядок и по сей день сохранил традиционные подходы, которые применяли Гомер и Геродот (воинский строй или ряд, как противоположность беспорядочной рассеянности элементов — воинов).

Впервые космос как «мирострой», «миропорядок» встречается во фрагментах Гераклита. «Упорядоченная часть» Вселенной предстает космосом и примерно соответствует понятию солнечной системы. Но количественные, территориальные характеристики не являются определяющими для космоса. Разумная и прекрасная упорядоченность — вот две главные черты древнегреческого космоса.

Анаксагор утверждал, что мир представляет собой совместное существование вещей. Порядок представляет собой их отдельное существование. Главный инструмент наведения порядка — человеческий ум, который способен «созерцать небо и устройство всего космоса».

Пифагор учил, что знание порядка и есть мудрость. Она позволяет в течение жизни все поставить на свое место. Тихий и безмятежный порядок, который проявляется в делах мудрого, дороже преходящей временной славы. «Порядок да будет твоим божеством! Непрестанно воздавай ему сердечное служение: порядок есть союз всех вещей. Сама природа через него существует».

На сегодняшний день можно выделить следующие признаки порядка, сложившиеся в теории, где порядок рассматривается как:

• особое, специфическое отношение между предметами и явлениями;
• не случайное соотношение предметов, а на основе некоего образца, императива;
• система ценностей, выступающих неким идеалом;
• реальное или возможное положение вещей;
• функциональная целесообразность;
• структурная определенность;
• степень стабильности («порядок в танковых войсках»);
• упорядоченность целого;
• разновидность нормы («здоровье в порядке — спасибо зарядке»);
• рациональная организация;
• соответствие господствующим нормам определенных социальных сил;
• соответствие традициям (патриархальный порядок).

Представители социальной психологии Ч. Кули, Р. Мертон, Л. Козер, Д. Ронг утверждают, что социальный порядок предстает в виде множества сотрудничающих целостностей разного рода, каждая из которых содержит в себе конфликтующие элементы, поверх которых существует некоторого рода гармония ввиду того, что возможен конфликт с другими целостностями. Абсолютный порядок недостижим, он носит только целеполагающий характер. Причем эта цель может выступать как мистически–религиозная («царство Божие на земле», «нирвана», «джанна») и как социально-психологическая («город Солнца», «коммуна»).

С. Хоффман, Я. Тинберген, Р. Фолк, С. Мендловиц рассматривают порядок как «установление», воплощающее «систему социальных и политических отношений». В этом случае порядок предстает результатом взаимодействия интересов различных социальных групп и их психологических чаяний, предпочтений.

Наиболее значительный вклад в разработку концептуального аппарата, необходимого для исследования проблемы, внес Х. Булл, автор книги «Анархическое общество». В качестве сущностных признаков «порядка» он определяет:

а) специфику соотношения предметов друг с другом;

б) закономерный характер этих отношений;

в) наличие некоторого определенного образца, идеала.

Порядок предполагает наличие определенных связей между образующими его вещами, а точнее говоря — наличие корреляции, или взаимной соотнесенности всех элементов порядка друг с другом, при которой существенное изменение одного элемента неизбежно влечет за собой изменение (пусть отложенное во времени) остальных, и в конечном итоге, порядка в целом. Но, при этом не следует забывать об устойчивости (стабильности) связей, придающих порядку своеобразную стационарность.

В динамических системах, к которым относятся международные, связи между элементами при всей их структурной устойчивости носят динамический характер, повторяются (воспроизводятся) при сохранении качественной определенности системы в изменяющихся обстоятельствах. Это предполагает, что любому порядку присущи пространственные ограничения или, другими словами, упорядочение возможно лишь в рамках ограниченного пространства, и принципиально важно представлять себе каково оно. К примеру, понимание социального миропорядка на основе мусульманских ценностей вряд ли может служить основанием для принятия решений в тех регионах, где ислам не является господствующей религией. И с другой стороны, исламский миропорядок не может являться достаточным основанием для отрицания того порядка, который сложился на немусульманской территории.

Появление в структуре вооруженных сил нескольких сотен православных священнослужителей вряд ли может быть органичным для многоконфессиального общества. А как быть с теми воинскими частями, где в силу их регионального фактора преобладают мусульмане? Как быть с той социально–психологической группой, для которой религиозные ценности любого характера являются неактуальными в силу того, что верят они «в денежные знаки крупного достоинства»?

Порядок в мировой политике есть разновидность политического порядка, а политический порядок — разновидность порядка социального, который не может не воспроизводить, пусть в специфической форме, основные черты порядка как родового феномена. Специфика проявляется в его человеческой природе, со всеми вытекающими отсюда последствиями, в социально-психологической обусловленности любых представлений о порядке.

Социальный порядок определяется как порядок, устанавливаемый людьми, среди людей и ради людей. Социальный порядок — незримый каркас общества. Он находит конкретное воплощение в системе социальных институтов, нравственных, правовых, эстетических и иных принципов и норм, регулирующих отношения между людьми. Социальный порядок всегда «выстраивается» во имя определенной цели, причем, предполагается, чтобы такой целью стало обеспечение блага как можно большего числа людей, а именно обеспечить три базовые ценности всякой социальной жизни, именуемые иногда ценностями жизни, истины и собственности. Но, подход к социальному порядку только с позиций идеала представляется ограниченным. Политическая реальность, как правило, далека от идеала, что не мешает ей оставаться порядком. Человеческий порядок являет собой непрогнозируемый результат столкновения воль различных групп людей и их взаимодействия со средой существования. В этом порядке находит отражение изначально заложенная в природе социального бытия ограниченность возможностей человека как проектировщика и строителя социума. Непрогнозируемый — означает относительный и многовариантный характер любых представлений о порядке и его социально–психологических детерминантах.

Разновидностью социального порядка является порядок политический, который можно охарактеризовать как структуру общественных отношений (материализующихся в разного рода институтах, принципах, правилах), которые должны сохранять целостность той или иной социальной системы — от небольшого поселения до социальной системы. И воспроизводится этот порядок путем принятия и реализации управленческих решений, что, собственно, и составляет суть политики.

Специфической разновидностью политического порядка выступает порядок в мировой политике, который не является тождественным международному порядку. Общество государств способно подняться на такую ступень международного сотрудничества, когда его целью станет всеобщее благо. Это будет уже не международный, а мировой порядок, т.е. образцы или предрасположенности человеческой деятельности, ориентированные на поддержание элементарных, или первичных, целей социальной жизни всего человечества. Мировой порядок шире и фундаментальнее порядка международного, ибо он регулирует отношения не только на межгосударственном, но и на других уровнях, причем первичными элементами выступают не государства (или нации, племена, империи, классы или партии), а индивидуальные человеческие существа, которые постоянны и неуничтожимы в отличие от образуемых ими разного рода объединений. Более того, он обладает «моральным приоритетом» по отношению к порядку международному, так как ведет к упорядочению отношений не между отдельными государствами, а в человеческом обществе в целом.

Мировой порядок — порождение XX века. До второй половины XIX века вообще не существовало политической системы, охватывающей весь мир; наличествовала лишь «сумма различных политических систем, которые привносили порядок в различные части света». Только в начале минувшего столетия складывается первая глобальная политическая система, позволяющая вести речь о мировом порядке в строгом смысле слова, то есть как об упорядоченности политической жизни человечества. Можно согласиться с тем, что мировой политический порядок представляет собой «систему коррелятивных связей между субъектами мирового политического процесса, к числу которых относятся государства, межгосударственные и неправительственные организации, а также отдельные граждане и группы граждан, способные в силу финансовых, политических или иных возможностей оказывать ощутимое влияние на мировой процесс» [1, с. 31]. При этом речь должна идти о связях глобальных, более или менее структурированных и стабильных, но вместе с тем достаточно динамичных, а главное — соответствующих определенному поведенческо-институциональному образцу. Такой порядок должен быть направлен на обеспечение функционирования и развития мировой политической системы в соответствии с доминирующими в мире на данном этапе исторического развития ценностями и целями.

Принципиально важным является момент о «механизме распространения» данного вида порядка, т.е. его «легитимности». Мировой порядок может быть устанавливаем двумя путями: либо его добровольным принятием большей частью государств, либо если он навязан мировому сообществу теми акторами, которые на данном этапе вершат судьбы мира.

При исследовании порядка как такового и мирового порядка в том числе с неизбежностью встает вопрос о его противоположности, антиподе. Вызывает сомнения, когда в качестве антипода порядка рассматриваются «хаос», «нестабильность» или даже «анархия» (термин, применимый исключительно к социальной сфере). Более продуктивно рассматривать в этом смысле понятие «беспорядок».

Отождествление антипорядка с хаосом заводит в тупик. Ведь «хаос» (буквально: «первичное бесформенное состояние мира, бесконечное пространство) — не антипод порядка (хотя сам он не упорядочен), а скорее его первоначало, первоисточник. В природном и социальном мире не бывает абсолютного хаоса. Следует предположить, что новый миропорядок: а) не может соответствовать старым схемам и формулам; б) порядок не должен являться таковым только в случае обретения завершенных, стабильно законченных форм; в) целесообразно рассматривать порядок как последовательную смену состояний: хаос — относительный порядок (предпорядок) — собственно порядок — относительный беспорядок (кризис) — хаос (беспорядок). Если такая система действительно сложится в недалеком будущем, то на каких принципах она будет выстроена? Каковы черты этого нового формирующегося миропорядка?

Иные исследователи придерживаются следующей логики: коль скоро отсутствует стабильный, устоявшийся, привычный и комфортный порядок, значит, нет никакого порядка вообще. Раз нет стабильного и внешне косного мирового порядка (по типу существовавшего с начала 1950-х по конец 1980-х годов), то мировой порядок отсутствует в принципе. Эта позиция имеет место и при оценке событий новейшей отечественной истории: для одних порядок — это нечто нарушенное в 1917 году, для других — прервавшееся в начале 1990-х годов. Подобная логика носит сомнительный характер: поскольку в мире отсутствуют стабильность, равновесие, гегемония, а также правящая роль наднациональных институтов, значит, нет и мирового порядка, отождествляемого, как легко заметить, с упорядоченностью международных отношений, соответствующей одной из уже известных схем.

Первое. Грядущий миропорядок будет, по всей вероятности, бесполюсным. Собственно, таковым он является уже сегодня.

Главными чертами полюсного мира являются относительная стабильность и отсутствие гегемона, даже если один из полюсов несколько слабее другого. Сегодня и в обозримом будущем вероятность того, что человечество может оказаться в двухполюсном мире крайне мала. Формирующаяся система нового мирового порядка будет иметь, скорее всего, бесполюсную структуру, что не исключает наличия глобальных и региональных центров силы.

Многие аналитики, в первую очередь заокеанские, констатируя нынешнее преимущество Соединенных Штатов, полагают, что реально возможен лишь один глобальный центр — в лице США. Более обоснованной представляется точка зрения, согласно которой мировой системе предстоит стать полицентрической, а самим центрам — диверсифицированными. Глобальная структура силы в этом случае окажется многоуровневой и многомерной, центры военной силы не будут совпадать с центрами экономической силы. Сбалансированность такой системы будет являться достаточно сложной, но решаемой задачей.

Второе. Мировой порядок XXI столетия не может покоиться на социально–экономической основе, тождественной постклассическому капитализму второй половины XX века. Все более обоснованной представляется точка зрения, согласно которой возможность «построения капитализма в бывших социалистических странах» (прежде всего в Китае и России) выглядит нереалистичной и, чаще, утопичной. Дело в том, что капитализм есть не просто экономический механизм или система социальных отношений, но определенный тип цивилизации.

Капиталистическая экономика имеет «культурное дополнение» в виде социопсихологической надстройки — менталитета, который характерен для капиталистического общества и, в особенности, для буржуазного класса.

Рассмотрение капитализма как общественно–экономической формации или как цивилизации свидетельствует о том, что он является системным продуктом исторической эволюции общества, итогом длительного спонтанного экономического, социального, политического и культурного процессов, характеризующихся множеством перманентно появляющихся случайных переменных. Капитализм не был «построен» человеком по собственному желанию, по заранее определенному плану или проекту. Он сложился естественно–историческим путем, естественно, с участием людей. Отсюда следует, что тот, кто пожелал бы «построить капитализм» у себя в стране — не рынок в любой форме, не систему свободного предпринимательства или частнособственнических отношений, но именно «капитализм» в полном смысле этого слова, — тот должен был бы попытаться воспроизвести не только соответствующие ему экономические, социальные, политические, культурные «элементы», но и ту трудноуловимую и вместе с тем чрезвычайно важную составляющую, которую М. Вебер именовал «духом капитализма». По сути, это — социально–психологическая составляющая проблемы и одновременно невыполнимая задача, ибо человечество еще не научилось управлять собственной эволюцией.

Либеральная критика капитализма не предполагает обоснование его всестороннего кризиса, но характерным является то, что ряд авторов (например, Л.К. Туроу, Дж. Сорос) понимают, что его выживание сопряжено с выходом за пределы сложившейся системы капиталистических отношений, с появлением социально–политических, экономических и культурных альтернатив, которые могли бы составить конкуренцию капитализму и вместе с тем дать ему мощный трансформационный импульс. Такие альтернативы, пусть пока не очень четко обозначившиеся и сформулированные, не могут быть не учтены при построении моделей нового мирового порядка и определении политики управления новыми глобальными структурами XXI века.

Третье. В основе миропорядка, отвечающего императивам наступившего века, не может лежать система либеральных (неолиберальных) ценностей, господствовавшая на Западе вплоть до конца минувшего века. К настоящему моменту либеральная идея достигла содержательного и пространственного предела. В странах Запада она остается и еще некоторое время будет оставаться действенной, но потенциал ее внутреннего развития во многом исчерпан. Либерализм перестал быть силой, способной качественно трансформировать общество, обновлять его.

Социалистическая идея также не может рассчитывать на «возрождение» в своей прежней марксистской или псевдомарксистской форме. Однако социалистическая традиция как таковая (она полиморфна по своей сути) существует реально, о чем убедительно свидетельствует процесс становления на Западе и в либеральной Америке социального государства.

Можно предположить, что новый мировой порядок будет базироваться не на одной, а на нескольких дополняющих друг друга и в чем-то соперничающих ценностных системах. При этом каждая из них будет иметь более или менее отчетливо выраженный симбиотический характер, сочетая установки на обеспечение интересов общего (социумы разных уровней и масштабов, вплоть до глобального) и единичного (индивид, организация, нация–государство, регион и т.п.).

Четвертое. Ни одна из ныне существующих держав не способна выступить в качестве политического и морального лидера человечества, не в состоянии в одиночку сформировать новый порядок и рационально управлять им.

Специфика нынешней мировой ситуации состоит в том, что она исключает универсальное индивидуальное мировое лидерство. Мироустройство, отвечающее императивам XXI века, не может быть навязано одной державой, сколь бы сильна она ни была и как бы решительно ни пыталась сделать это. Новый миропорядок способен родиться лишь в результате совместного творчества членов мирового сообщества. Модели такого порядка могут быть результатом только «кооперативных» усилий.

Пятое. Новый мировой порядок будет, скорее всего, отличаться повышенной динамикой изменений, обусловленной:

• ускорением развития информатики и обновлением информационных технологий;
• появлением новых видов оружия;
• созданием принципиально новых транспортных средств;
• открытием новых источников энергии.

Это позволит отдельным странам выходить на новые рубежи в мировой политике и менять свое место в системе международных отношений.

Вполне возможно, что новый мировой порядок будет иметь несколько точек роста и изменяться одновременно в нескольких направлениях, в том числе взаимоисключающих. Это потребует столь же динамичной смены алгоритмов управления таким порядком и соответствующего управленческого инструментария, что, в свою очередь, явится существенным фактором социально–психологического характера, определяющим выбор индивидом мировоззренческой и культурной ориентации.

Шестое. Развитие информационных технологий и расширение возможностей психологического воздействия на многомиллионные аудитории по всему миру способны привести к тому, что границы между материальной и виртуальной составляющими нового мирового порядка станут не просто гибкими, но лишенными четких, устойчивых очертаний. Влияние этих процессов на ход мирового развития и жизнь отдельных народов может оказаться не меньшим, если ни большим, чем влияние реальных событий. Это может способствовать как повышению управляемости (манипулируемости), программируемости политик развития международных отношений, так и нарастанию неуправляемых изменений мирового порядка, возможно, с катастрофическими для него последствиями. Какая из этих альтернатив возьмет верх, будет во многом зависеть от того, научатся ли субъекты международных отношений управлять новой мировой системой.

При рассмотрении проблематики нового мирового порядка нельзя ограничиваться исследованием принципов и механизмов его стихийного формирования. Если любой социально–политический, экономический и иной порядок — это порядок человеческий, то правомерно ставитъ вопрос не просто о смене, но и о замене одного миропорядка другим, т.е. о процессе, осуществляемом человеком в соответствии с определенными ценностными ориентациями и психологическими установками.

Примечание

1. Баталов Э.Я. «Новый мировой порядок»: к методологии анализа. // Полис. — 2003. — № 5.

Л.И. Дьяченко,

Набережночелнинский филиал

Института экономики, управления и права,

г. Казань, Татарстан, Россия

Старость в социально-исторической

ретроспективе

Неоднозначность, зачастую противоречивость общественного положения, роли, статуса старых людей и их проблем прослеживается с древнейших времен. Ученые склоняются к тому, что в первобытном обществе естественная смерть в престарелом возрасте была исключительным явлением [31, с. 7]. Это являлось, если так можно выразиться, непозволительной роскошью для общества.

Н.Н. Велецкая в своем труде «Языческая символика славянских архаических ритуалов» проводит сравнительно-исторический анализ ритуалов славянских народов. В те времена (50-60 тыс. лет до н.э.) люди, объединенные в малочисленные, мобильные племена, были вынуждены постоянно перемещаться на большие расстояния в поисках пропитания. Человек находился в постоянном, полном смертельного риска противостоянии природным силам, в условиях жестокой борьбы за выживание, поэтому у древнего сообщества не было возможности поддерживать немощных, больных стариков (впрочем, как и малолетних детей) [9; с. 44-54]. «В эскимосских легендах старики представляются носителями магической власти, наделенными богоподобной способностью творения и исцеления. Реальные условия существования — суровый климат, недостаток ресурсов, бедность, тираническая патриархальная семья — определили маргинальное положение стариков, игнорируемых, превращенных в рабов» [7, с. 17-40].

Таким образом, существует предположение, что причина неестественной смерти стариков заключалась, прежде всего, в экономической нестабильности. Яркий пример тому можно почерпнуть из трактата французского мыслителя К.А. Гельвеция «Об уме». В нем описывается убийство дикими племенами старых и немощных людей, которые не могли участвовать в охоте [15, с. 37]. Подобное явление описал и современник Гельвеция П.А. Гольбах.

Как показывают историко-археологические исследования, обычай убийства людей старшего поколения существовал у многих народов. Он, в частности, отмечен у славянских племен на основании реконструкций А. Котляревского, которому удалось обнаружить свидетельства «умерщвления в старости у балтийских славян и соседних с ними народов» [9, с. 61-62]. Известный антрополог В.В. Бочаров отмечает, что вопреки устоявшемуся мнению о гармонии отношений между поколениями в традиционной русской общине они характеризовались довольно сильной напряженностью, а иногда переходили в откровенный конфликт [8, с. 169-184]. К примеру, в дохристианской Руси не дожидались естественной смерти престарелых людей, а усаживали на санки-салазки («лубок») и отправляли на «тот свет». Отсюда распространились фразеологизмы, указывающие на приготовление к смертному одру — «навострил салазки». Выражение «на смертном одре» также носит особый смысл и требует, по мнению Н.Н. Велецкой, «этимологического анализа в том же аспекте». «Созвучие «одр» и «одер» может оказаться не случайным, а результатом переноса прежнего значения на старое, неспособное к полезной деятельности животное» [9, с. 74]. Исследователь приводит целый перечень различных форм ритуалов отправления старых людей на «тот свет» [9, с. 51]. Свидетельством проводов в «иной мир» служат дошедшие до нас фольклорные памятники, к примеру, пословицы: «Закрыть глазки да лечь в салазки», «Живем не на радость, а пришибить некому», «Умирать, так умирать в поле, а не в яме»; поговорки «умирать собралась», «ухожу» и т.п. [9, с. 158]. Отголоски жестокого отношения к старикам можно наблюдать и в более позднее время.

Древнерусские летописи свидетельствуют, что еще в XI веке на окраинах Киевской Руси тамошние волхвы «избиваху старую чадь по дьяволю наученью» [24, с. 88]. В «Этюдах оптимизма» И.И. Мечников также свидетельствует: «Существуют еще народы, которые разрешают вопрос о старости самым простым образом: они убивают своих стариков. В цивилизованных странах вопрос этот осложняется вмешательством возвышенных чувств и соображениями общего характера» [23, с. 20].

Наша современница Т.Н. Волкова в связи с этим отмечает, что «В Индии до сих пор в отношении представителей некоторых каст существует традиция, согласно которой старый человек самостоятельно добирается до кладбища, чтобы умереть там. Подобные обычаи были в старину приняты в Северной Канаде» [10, с. 121]. Другой автор также указывает на маргинальное положение старых людей: «В нашем представлении о более благоприятном положении пожилых в прежние годы истории человеческого общества присутствует изрядная доля романтизма. Такая картинка все же закрывает глаза на жестокость, с которой очень часто обращались со стариками в прошлом» [4, с. 115].

Можно предположить, что у современного человека такое отношение к старым людям вызывает, по меньшей мере, возмущение. Между тем, причиной подобных ритуалов служит представление древних людей о том, что благополучие общества зависит от покровительства предков и является в действительности своеобразным почитанием, данью уважения к старшему поколению. Поэтому смерть представлялась не узкосемейным, а общественным явлением, так что старики воспринимались как благодетели, ушедшие в «иной мир» для процветания общества [9, с. 161, 143]. Кроме того, ритуал воспринимался в качестве способа приобщения к силе предков, удержания этой силы в своей среде [9, с. 63].

Для понимания функционального назначения жертвоприношения и ритуального поедания «стариков» приводим письменные свидетельства древнегреческого историка Геродота. В V в. до н.э. существовал обычай: «…(исседоны) торжественно съедали своих умерших родителей… так умереть — для них величайшее блаженство» [27, с. 12]. «Жертвоприношения совершает сын в честь отца, подобно тому, как это происходит на поминальном празднике у эллинов» [24, с. 87].

Автор историко-философских работ по геронтологии Н.А. Рыбакова подчеркивает, что какими бы жестокими ни казались современным людям ритуалы умерщвления стариков в глубокой древности, это не было простым избавлением от них. Это были, безусловно, ритуалы, преследующие определенные цели, они были основаны на этике ненасилия. «Архаические общества отправляли «на тот свет» стариков как своих посланцев, с помощью которых они надеялись избежать возможных бедствий» [28].

Однако постепенно «житейская мудрость» стала «ценится выше загробного покровительства предков, и ритуал отправления на «тот свет» сменяется культом умудренной старости» [9, с. 58]. В этой связи упомянутая Велецкая приводит характерные примеры, в частности, пословицу — «Есть старый куст, и дом не пуст»; примету — «увидеть во сне куст или дерево в доме — к богатству, большому благополучию» [9, с. 73]. Установить точное время, когда произошло вырождение ритуалов убийства стариков, невозможно по причине отрывочности, фрагментарности и поздней фиксации соответствующих данных. Помимо того, процесс осуществлялся «неравномерно не только у разных славянских народов, но и в различных местностях и локальных группах». Исследователь делает предположение: «На рубеже XI–XII вв. в Киеве, как можно судить по поучению Владимира Мономаха, ритуал был уже отзвуком древности» [9, с. 71-72].

Ситуация менялась в лучшую сторону, хотя с точки зрения нравственности современного человека, не все воспринимается однозначно: «Семейство у славян основывалось на патриархальном начале. Отец был его полновластным господином. После его смерти власть переходила к старейшему члену семьи: сперва к братьям покойного, если таковые были под его властью, потом последовательно к его сыновьям, начиная со старшего. Глава имел такие же права на женщин, вступавших в семью после замужества, какие имел на своих членов семейства» [27, с. 25]. Это явление гораздо позже, в период I-ой мировой войны, получило распространение в России под названием «снохачества», когда отцы вступали в близкую связь с женами сыновей, ушедших на фронт [10, с. 121].

Кардинально ситуация изменилась благодаря распространению христианства на Руси, которое повлекло за собой гуманистическую трансформацию ценностных ориентаций в сознании людей, повлияло на их нравы и мораль. Однако долгожительство все еще было редким явлением: «Стариками считались тогда люди от 30 до 50 лет, а условная продолжительность жизни поколения составляла от 20 до 25 лет» [29, с. 75]. Очень немногие достигали старости в современном понимании этого слова. Данное обстоятельство само по себе выделяло стариков среди других возрастных групп и вызывало почтительное отношение. Старые люди являлись хранителями и трансляторами культурного, религиозного, хозяйственного опыта, мудрости, традиционного уклада младшим поколениям в отсутствии других способов получения информации, т.е. обеспечивали процесс социализации. Эта особенность социального положения стариков, в свою очередь, укрепляла их высокое положение в обществе. Зачастую старшее поколение являлось свидетелями прецедентов, что могло пригодиться в судебной практике, а также занимались врачеванием. Старики не всегда делились собственной информацией, а хранили ее при себе, что превращало их в единовластных владельцев важных, социально значимых знаний.

Очевидно, что при таком положении вещей старые люди имели не только высокое положение в обществе, особый статус, но и гарантии благополучной старости. Нередко старым людям приписывали наличие пророческих, сверхъестественных способностей, которые могли достигать апофеоза после смерти. Тем самым старики сохраняли свое влияние на общество и после ухода из жизни. Это способствовало формированию культа предков, приравнивающего стариков к божествам, сакрализации старости. «Постепенно происходило разделение функций – одни старейшины олицетворяли культ предков, а другие (жрецы) – культ богов. Оформление патриархальных отношений в большей части мира приводило к сакрализации личности стариков, к развитию культа старого вождя. Этот мотив стал сквозным для мировой цивилизации в целом и локальных культур. Особое развитие он получил в иудейско-христианской традиции, где библейские пророки и апостолы персонифицируют общественную мудрость» [29, с. 75].

Почитание старости также прослеживается и в христианской иконографии. Иногда даже младенцы, изображенные на иконах, имели характерные признаки старости. Так, например, на иконах «Богоматерь Одигитрия» работы мастерской Дионисия и Спаса-Еммануила Спас-младенец изображается с лицом, испещренным морщинами. Христианство, опирающееся на традиции ветхого завета, считает большим позором пренебрежительное отношение к старым людям: «Народ наглый, который не уважит старца» [6].

Основанием нравственных норм, способствовавших установлению уважительного отношения к старшим, явилась пятая заповедь Библии, которая гласит: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и да долголетен будеши на земли, которую Господь, Бог твой, дает тебе». Тех, кто посмел нарушить эту заповедь, ждала смертная казнь. Или: «Не удаляйся от повести старцев, ибо и они научились от отцов своих, и ты научишься от них рассудительности и — какой в случае надобности дать ответ»; «бывай в собрании старцев, и кто мудр, прилепись к тому, люби слушать всякую священную повесть и притчи разумные да не ускользнут от тебя» [6].

Почтительное отношение к старшим распространялось не только непосредственно на родителей, но и на церковную и государственную власть. Отсюда произошли эпитеты «государь наш, царь-батюшка». Не случайно также, что в Киевской Руси правящая элита называлась «старейшины». Исследователями доказано, что слово «старость» изначально имело смысл проявления жизненной энергии, значительности, превосходства над остальными. К «старейшинам» предъявлялись высокие требования в плане физического совершенства, нравственных качеств, и если старый человек сохранял свое физическое здоровье, то этот период жизни считался лучшим. На принципах старшинства издревле было основано и наследование престола.

В.В. Колесов отмечает, что весь древнерусский период проходит под знаком уважения к старому, старшему по положению и по возрасту [18]. Обобщающим руководством по обустройству домашнего хозяйства, организации семейного уклада, воспитанию детей стало популярное литературное произведение «Домострой», написанное при участии протопопа Сильвестра в середине XVI века. В нем проповедовалось уважительное отношение к старшим, умудренным опытом людям [14].

Широкое распространение на Руси получило явление «старчества», которое выходило за границы обыденного биологического представления о старости и не обязательно было связано с почтенным возрастом. Старцами называли и молодых служителей церкви — монахов, иноков, чернецов. Сергию Радонежскому (в миру — Варфоломею) шел двадцатый год, когда он стал монастырским старцем. «Молоды были, вступая на стезю старческого служения народу, старцы Паисий Величковский, Серафим Саровский, Амвросий Оптинский… на поклон к которым и за советом приходили такие мыслители, как Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой…» [24, с. 87]. Помимо дара наставления на «путь истинный», способности исцеления от духовных и физических недугов, старцы должны были иметь дар к прозрению и пророчествованию. Таким образом, старец, являясь избранником Бога, одновременно нес огромную ответственность за души людей.

Феномен старчества, без преувеличения, является проявлением высочайшей формы духовной жизни и нравственного подвига, состояния человека, полного метафизического смысла, находящегося вне пространства и времени — в вечности. «У нас, кроме физических очей, имеются еще очи духовные, перед которыми открывается душа человеческая. Прежде чем человек подумает, прежде чем возникла у него мысль, мы видим ее духовными очами, мы даже видим причину возникновения такой мысли… Для нас нет пространства и времени…», — говорил незадолго до своей кончины старец о. Варсонофий Оптинский [21, с. 25]. Поддержание высокого ценностного статуса старости в обществе христианство привнесло и в европейскую культуру.

В большинстве культур Востока очень рано была распространена идея индуизма — «ахимса», т.е. непричинение зла всему живому. Кроме того, вся индийская философия пронизана кармическим принципом возвращения всего на круги своя. Естественно, что при наличии этой идеи ни о каком убийстве не могло быть и речи. Старость для жителей Индии воспринимается как промежуточная ступень жизненного цикла, как время сакрального подведения итогов на определенном витке космической жизни. После долгих поисков совершенства, мудрости, приобщения к более высоким мирам человек возвращается в мир земной как духовный наставник, махатма. Считалось, что в этот промежуток жизненного пути человек находится ближе к вечности, чем когда-либо в своей жизни.

Главной добродетелью даосов считают следование традициям, уважение к предкам. Продление жизни человека является одной из главных задач. По мнению даосских врачевателей, жизненные силы инь и янь в здоровом старом человеке находятся в гармонии. Долголетие говорит о достойно прожитой жизни и выступает свидетельством гармоничного духовного развития, трансформации человека в богоподобное, бессмертное существо. Особую роль в процессе подготовки играют практики медитации, упражнения, правильное питание, гигиена. К примеру, комментируя сочинение Конфуция, ученый-китаист П.С. Попов отмечает: «преобладание животной пищи над растительной, составляющей главный материал для поддержания жизненных сил, признается китайской гигиеной вредной для здоровья и ведущей к сокращению жизни» [20, с. 91].

В китайской традиции издревле люди стремились к построению гармонично развивающегося общества. Гармоничное общество, согласно Конфуцию, должно было быть похоже на семью, в которой каждый занят своим делом, где господствует «принцип сыновней почтительности» — «сяо». Почтительность по отношению к старшим тождественна образованности, воспитанности. Данный принцип означал крайнее почитание, беспрекословное подчинение воле тех, кто старше по возрасту и положению. Отсюда и правитель государства воспринимался как «сын» и ставленник Неба. Возраст от 60 до 70 лет считался «желанным». Концепция «сяо» (сыновняя почтительность), по мнению философа, является самым эффективным методом управления страной, поскольку страна рассматривается как большая семья [13, с. 248].

Конфуций говорил: «Молодежь дома должна быть почтительна к родителям, вне дома — уважительна к старшим, отличаться осторожностью и искренностью (правдивостью), обильною любовью ко всем и сближаться с людьми гуманными» [20, с. 7]. Конфуций создал учение о благородном муже (цзюнь-цзы) — идеальном человеке, развившем в себе благодаря воспитанию, образованности, освоению культурного наследия, качество «жэнь», что переводится как «гуманность», «человеколюбие», «справедливость», «милосердие», «искренность» [19].

В основе концепции Конфуция был заложен принцип, получивший в европейской традиции название «золотого правила нравственности»: чего не желаешь себе, того не делай другим. «Если кто из уважения к людям достойным отказывается от похоти, служит родителям до истощения сил, государю — до самопожертвования и в сношениях с друзьями честен в своих словах, то я, конечно, назову такого ученым, хотя бы другие признали его невежей» [20, с. 7]. Конфуцианство настаивает на соблюдении ритуальных действий, направленных на поддержание культа предков: «Если должным образом относиться к похоронам родителей и чтить память предков, то мораль в народе будет все более укрепляться» [3, с.  29-71; 1, с. 48-57].

В исламской традиции авторитет старших безусловен и связан с соблюдением предписаний Корана и Сунны т.е. является нерушимым законом. Само понятие «ислам», как известно, означает «покорность». Детям предписывалось почтительное отношение к родителям, полное повиновение и повсеместная забота о старых людях, покорность аллаху. Обязанностью старшего поколения являлось участие в судах шариата, определявших поведение людей (верующим необходимо творить добро, щедро делится самым дорогим) [16].

В целом, для восточных культур характерным является восприятие окружающего мира во всем многообразии и жизненной полноте. Жизнь не состоит из цепи событий и явлений, которые нужно объяснять. Жизнь — это неотъемлемая часть Вселенной, к единству которой она причастна. Возраст старости здесь выступает как символ мудрости, отсутствия страстей и желаний, искажающих подлинность бытия.

Исторический анализ античной культуры Греции показал, что для нее характерным являлось отношение к старости с позиций вечности (целого, Вселенной), где каждый поступок человека включен в контекст всеобщего и оценивается с позиции времени. Гомер в «Илиаде» дает такую характеристику старику-властителю: «Мудрый, ведал он все, что минуло, что есть и что будет…» [2, с. 82.].

Для Платона старость олицетворяла духовное совершенство человека, выражением которого служит способность к философствованию. В диалоге Платона «Федон» Сократ говорит ученику, что «…философа можно узнать прежде всего по тому, что он-то особенно, более чем прочие люди, устраняет душу от сообщения с телом», т.е. прежде всего, особую значимость приобретает духовная работа человека над самосовершенствованием и самораскрытием. Человеку свойственно, прежде всего, заботиться о теле, которое «…запутывает нас в бесконечные хлопоты… поэтому действительно правду говорят, что под влиянием тела и размыслить о чем-нибудь некогда». Именно душа, по мнению Платона, творит Человека из человека [26, с. 214-216]. «Познай самого себя», — призывал Сократ, в этом он видел добродетель и предназначение человека.

Такой статус носителей старости обеспечивал возможность реализации платоновского проекта «Утопия», позволявшего, на взгляд философа, наилучшим образом установить общественный порядок. При этом следует иметь в виду, что в основе социально-политического устройства античной Греции, а позже и Рима лежала геронтократия, опиравшаяся на авторитет предков: «…у нас не может быть никакой святыни, более ценной перед лицом богов, чем отец или дед, согбенные старостью…» [25, с. 434]. Таким образом, старшее поколение является у Платона занимающим особое положение в обществе, выступает транслятором знаний и традиций. Ученик Платона Аристотель, напротив, полагал, что старшее поколение за свою долгую жизнь совершает множество ошибок и это способствует не прогрессивному развитию, а бесконечным повторениям. Следовательно, старики не должны «чувствовать никакого превосходства перед молодыми, не успевшими столько раз поступить неправильно» [5]. Как тут не вспомнить знаменитое изречение Стагирита, символизирующее в какой-то степени конфликт поколений и адресованное своему учителю: «Платон мне друг, но истина дороже!».

Отмеченная позиция Аристотеля складывалась, по-видимому, под влиянием культа всесторонне развитой личности, который становился определяющим на тот период. Этот культ подразумевал не только духовное, но и физическое совершенство, выражавшееся в гармонически развитой, совершенной телесности. В условиях ведшихся тогда почти непрерывных войн реальную власть приобретали молодые и физически сильные члены общества. В истории широко известны факты избавления от престарелых и больных людей в Спарте, поэтому Аристотель, на наш взгляд, высказывает отношение к старости, более релевантное для критических периодов истории человечества.

Старость в Древнем Риме ассоциировалась, прежде всего, с мудростью, опытом и приближенностью к вечному Абсолюту, а потому чрезвычайно ценилась. С одной стороны, она (старость) «выступала в качестве важнейшего этапа жизнедеятельности человека и перехода его к подлинному бытию» [12, с. 6]. Само название высшего государственного совета — «сенат» — произошло от латинского слова «старый», «старец» [13, с. 938]. Цицерон в труде «О старости, о дружбе, об обязанностях» писал: «…не силой мышц, не проворностью и не ловкостью тела вершатся великие дела, а мудростью, авторитетом, решениями, и старость обыкновенно не только лишается этой способности, но даже укрепляется в ней… если бы качества эти не свойственны были старикам, то наши предки не назвали бы высшего совета «сенатом». В Лакедемоне высшие магистраты называются «старцами», каковы они и в действительности» [32, с. 11-12]. С другой стороны, власть стариков и уважительное отношение к ним совершенно не подразумевали проявление заботы обо всех без исключения людях преклонного возраста. Такая противоречивость в отношении к старым людям объясняется, на наш взгляд, тем, что в рабовладельческом обществе не могло быть и речи о проявлении гуманизма ко всем старикам без исключения. Речь шла только о привилегированных слоях. Если же римские рабы доживали до старости, их ждала голодная, мучительная смерть. Даже свободные, но бедные жители Рима не могли рассчитывать на поддержку государства.

Приоритет экономических факторов над моралью отражался на положении старых людей на протяжении всей истории человеческого существования: «древние римляне, как правило, изображали стариков в сатирических или комических произведениях, подчеркивавших резкий контраст их экономических или политических привилегий с физической немощью» [15, с. 36]. В те времена, как, впрочем, и сейчас, решающее значение играли факторы экономического благополучия, формировавшие, в свою очередь, общественный статус индивида. Косвенным подтверждением тому являются «…антропологиче-ские заключения о том, что и в настоящее время существует вариативный спектр статусных позиций, которые характеризуют положение пожилых: от значимых и комфортных — до обесцененных и доведенных до нищеты» [33, с. 154].

Коснемся и другого аспекта старости. Известно, что процесс старения сопровождается снижением интенсивности процессов самообновления жизненно важных функций вследствие недостаточности восстановительных ресурсов. В этой связи с древних времен предпринимались попытки искусственно продлить жизнь или хотя бы омолодиться. Так, в Древней Греции известность приобрела практика герокомии (герокомика), основанная на идее возможного продления жизни и обновления тела с помощью тактильных прикосновений к молодым девушкам (метод, известный из Библии). Мечников, пытаясь найти объяснение данному методу, предположил, что «близость молодых девушек должна вызвать выделение сока предстательной железы, который, всасываясь в кровь старика, производит возбудительное действие на нервную систему» [23, с. 130-131]. Важное место в герокомии отводилось заботе о старшем поколении (т.е. геронтогигиене). Вместе с тем, последователи этого образа жизни не ставили перед собой проблему избежания смерти, так как придерживались взгляда, что смерть естественна.

Отношение к старости в эпоху европейского средневековья несет на себе глубокий отпечаток христианской культуры. В христианском учении человек рассматривается как храм Божий, как вместилище богатейших чувств. Человек несет на себе отпечаток абсолютной личности Бога. Рождается представление о неповторимости каждого человека. Телесность, которую прославляли древние эллины, в христианском идеале соотносится с духовностью. «Тело — это темница, в которую заключена душа», «Мой бедный ослик» — излюбленные характеристики телесности в устах средневековых людей [11, с. 22].

В рамках религиозного мировоззрения были разработаны определенные аскетические нормы, которые позволяли человеку преодолеть телесную зависимость и тем самым гармонизировать свой внутренний мир, обрести вечное, внеэмпирическое, внепространственное бытие. Таким образом, в результате духовного совершенствования, благодаря просветлению через «Божественное откровение», человек должен был достичь телесного долголетия и всей полноты существования.

В отличие от предыдущих эпох, сам процесс старения уже не представлялся средневековым людям чем-то сверхъестественным и сакральным. Все правила режима для старых людей были обобщены врачами Салернской (Италия) медицинской школы в книге «Салернские правила о здоровье». «Врачи этой школы пришли к выводу, что лекарское искусство не может продлить жизнь человека за пределы биологической нормы, однако следует сделать все возможное, чтобы достигнуть этой границы жизни» [13, с. 27]. Для сохранения здоровья так же, как и в античности, предлагалась диета, умеренный образ жизни, гигиенические процедуры, но поскольку избавление от старческих страданий воспринималось как чудо, то и средства от старения искали в мире магии. Благодаря этому, широкое распространение получила алхимия, связанная с мистическим поиском «философского камня» или «эликсира молодости».

Неоднократные попытки создать эликсир молодости предпринимались задолго до Средневековья. Еще древние греки, понимая реальную значимость проблемы долголетия и бессмертия человека, отметили этот факт аллегорически в одном из мифов — о юной богине Эос и ее возлюбленном Титоне. Однако родоначальниками алхимии, указывает Мечников, справедливее считать китайцев, поскольку тема омоложения, долгожительства в большей степени была начата ими [23, с. 132].

В целом, в эпоху средневековья авторитет старшего поколения все еще сохранялся, основанием для этого служили Священное писание и сам уклад жизни. Предполагалось, что мудрость, дальновидность, самоконтроль и другие положительные характеристики преумножаются сами собой, с возрастом. Однако старых людей воспринимали, прежде всего, как хранителей «родового гнезда», владельцев собственности, привилегий, статусного положения в обществе. Материальное благосостояние обеспечивало человеку уважение и достойную старость. Такой утилитарный подход наделял пожилых людей особыми заслугами и полномочиями, от решения старших и старых родственников зачастую зависела дальнейшая судьба младших членов семейства. Старые люди сохраняли свои экономические и внутрисемейные позиции вплоть до самой смерти. Что касается людей незнатного происхождения, они стремились овладеть каким-либо ремеслом. Это могло обеспечить уважение в обществе, достойную старость и определенное финансовое благополучие. Таким образом, в эпоху средневековья можно наблюдать существование двух противоположных образов старости: святого и светского, каждый из которых имел свои характерные особенности и по-разному расставлял социальные приоритеты.

В секуляризованной культуре Возрождения формируется понимание значимости естественнонаучных исследований и одновременно происходит отказ от «примитивных» представлений прошлого. Реальный, земной мир становится более значимым, чем потусторонний, а вместе с ним ценностью объявляется и сам человек, которому априори присущи безграничные возможности. В эпоху Ренессанса внимание уделяется не только здоровью старшего поколения, но и (что представляется немаловажным) образованию. «Гуманисты полагали, что учиться должны люди разных возрастов, и поэтому в гуманистических методах воспитания нашли свое место и вопросы возрастной психологии» [17, с. 22]. Таким образом, старый человек, при желании с его стороны, мог рассчитывать на свою реализацию в обществе.

Культура, определившая себя как Новое время или «эпоха модерна», сделала ставку на изменение жизненного уклада, активизацию творческого потенциала человека, непрерывное обновление, улучшение жизни посредством такого же непрерывного изобретения и обновления, невиданных доселе технических, социальных, политических, экономических форм. Особенностью нововременного периода является то, что возникшая смена мироощущения человека, освобожденного от пасторства духа над плотью, привела к осознанию потребности в физическом долголетии, возможном бессмертии без духовного преображения. В культуре Нового времени произошло резкое увеличение средней продолжительности жизни, долголетие перестало быть уникальным явлением и привилегией высших слоев общества, что в какой-то мере повлияло на обесценивание значимости старости в глазах общества.

Символические позиции молодого поколения в гуманистически ориентированной культуре Нового времени становились все сильнее, поскольку молодость — наиболее деятельный, активный, нацеленный на обновление возраст. Но поскольку процесс модернизации на начальных этапах происходил довольно медленно, постепенно, пожилым людям какое-то время удавалось сохранять авторитет, основанный на опыте, власти, знании. Однако по мере того, как нарастала скорость модернизации, ментальные установки и образ жизни традиционного общества уходили в прошлое. Почтение людей к преклонным годам и сединам лишалось своих социокультурных оснований. Уважение к старости пропадало, чтобы в итоге смениться настроениями геронтофобии (неприятие, боязнь старости и старения), что вело, в свою очередь, к утрате межпоколенческих взаимодействий, а в дальнейшем — конфликту поколений.

Девальвация символической ценности старости привела к тому, что, начиная со второй половины XIX века, пожилой человек все чаще начинает восприниматься в качестве силы, враждебной перманентному прогрессу.