История лингвофилософской мысли

Johann Leo Weisgerber

MUTTERSPRACHE UND GEISTESBILDUNG

Й. Л. Вайсгербер

Родной язык

и формирование духа

Перевод с немецкого, вступительная статья и комментарии О.А.Радченко

Издание второе, исправленное и дополненное

МОСКВА

Вайсгербер Йохан Лео

Родной язык и формирование духа / Пер. с нем., вступ. ст. и коммент. O.A. Радченко. Изд. 2-е, испр. и доп. — М.: Едиториал УРСС, 2004. - 232 с (История лингвофилософской мысли.)

ISBN 5-354-00843-3

Издание первой крупной работы выдающегося немецкого языковеда, основателя современного европейского неогумболвдтианства Йоханна Лео Вайсгербера знакомит российского читателя с процессом развития его концепции, оказавшей огромное влияние на послевоенное европейское языкознание. Книга рассчитана на специалистов по общему языкознанию, лингвистов всех специальностей, философов и студентов-филологов. Материал книга допол­нен теоретическим комментарием и уточненным списком трудов замечательного немецкого языковеда.

Рецензенты:

доктор филологических наук, профессор В. И. Лостовалова;

кандидат филологических наук, доцент В. С. Страхова

Издательство «Едиториал УРСС». 117312, г. Москва, пр-т 60-летия Октября, 9. Лиоеяявя ИД Ш 05175 от 25.06.2001 г. Подписано к печати 30.06.2004 г. Форма 60x90/16. Тираж 500 экз. Печ. л. 14,5. Зак. № 2-1437/611.

Отпечатано в типографии ООО «РОХОС». 117312, г. Москва, пр-т 60-летия Октября, 9.

Перевод на русский язык, вступительная статья, комментарии, уточненный список трудов Й. Л. Вайсгербера: О. А. Радченко, 1993, 2004

Едиториал УРСС, 2004

АПОСТОЛ РОДНОГО ЯЗЫКА

(предисловие ко второму изданию книги)

Основатель неогумбольдтианства Йоханн Лео Вайсгербер родил­ся 25 февраля 1899 г. в принадлежавшем тогда Германской империи Меце (Лотарингия), в большой, многодетной семье (он был пятым ребенком). Свою мать, Марию (в девичестве Мюллер) он потерял в трехлетнем возрасте, а в 1912 г. умер и отец, Николаус Людвиг Вайс­гербер. Воспитанием Йоханна Лео занималась одна из сестер отца, и, насколько можно судить по воспоминаниям его самого, это воспита­ние велось в строгом католическом духе. Черта, рано определившая интерес Йоханна Лео к языкам, — франко-немецкий билингвизм, позволивший ему на собственном опыте прочувствовать как пре­имущества владения двумя языками (из которых родным он всегда считал только немецкий), так и особенности жизни в оспариваемой двумя великими державами области, где совершенно обычным было явление соперничества двух языков и где обе державы, попеременно владевшие этим краем, поочередно применяли те методы, которые Вайсгербер позже квалифицировал как «языковой империализм».

Окончив в 1917 г. гимназию в Меце сдачей экзамена на аттестат зрелости, Вайсгербер принял участие в боевых действиях Первой ми­ровой войны: с 4.6.1917 по 15.3.1918 он служит во Втором баварском пехотно-артиллерийском полке в Меце; с 16.3.1918 по 15.11.1918 про­ходит службу на западном фронте в составе Восьмого баварского пехотно-артиллерийского полка, причем в конце службы — в качестве унтер-офицера и офицера-аспиранта. К этому времени относится и первая награда Вайсгербера — Почетный крест фронтовика.

После возвращения с фронта Вайсгербер оказался отрезанным от родных мест (Лотарингия была занята французскими войска­ми) и остался, начиная с зимнего семестра 1918/1919 учебного года, в Бонне, где поступил в университет. Он слушал лекции по романистике одного из своих любимых учителей — В. Майера-Любке (1861-1936), а также ставшего позднее его оппонен­том Л. Шпитцера (1887-1960), учился германистике у Р. Майсснера, Т. Фрингса, О. Вальцеля, был учеником кельтолога Р. Турнайзена (1857-1940), о котором позднее не раз очень тепло вспоми­нал [SW 12], [SW 16], [SW 87], [SW 247]. Интерес к эстетическому идеализму привел его в 1921 г. в Мюнхен на лекции К. Фосслера

(1872-1949), однако одного семестра Вайсгерберу оказалось доста­точно для того, чтобы разочароваться в излишне статичной точке зрения Фосслера на язык как зеркало культуры, хотя концепция Фосслера и взгляды Вальцеля открыли Вайсгерберу значение мысли­тельных возможностей языковых произведений. О работах Фосслера Вайсгербер высказывался не очень лестно: «Их охотно читаешь, в конце остается тоже вполне положительное впечатление; но как только обращаешься к отдельным моментам, основополагающие по­нятия начинают шарахаться из стороны в сторону, и остаются лишь во многом противоречивые части» 11, 311]. Некоторое время он обучался и в Лейпциге.

Кельнский этнолог Ф. Гребнер, работавший некоторое время в Бонне, познакомил Вайсгербера с трудами одного из интерес­нейших социологов того времени — А. Фиркандта^[1]

. Его идеи, связанные с процессом изменения культуры, определили вскоре интересы молодого языковеда. В этом процессе Фиркандт выделял три стимула культурных новаций: зрелость, потребность и инициати­ву ведущих личностей^[2]. Разработанная Фиркандтом теория групп, и особенно понятие сообщества (Gemeinschaft), стали основой бу­дущей вайсгерберовой социологии языка. Дополнительный стимул дали ему и лекции, прослушанные в Лейпциге — цитадели геiталь-психологии, виднейшими представителями которой являлись тогда М. Вертхаймер и В. Келер. Однако свою кандидатскую диссертацию Вайсгербер защищает 2.5.1923 по кельтологии, избрав ее объектом образ Передура — одного из мифологических персонажей леген­ды о короле Артуре [SW 1]. Ровно через месяц он сдает научный экзамен на право преподавания в школах высшей ступени и получа­ет приглашение остаться в Боннском университете для подготовки докторской диссертации. Даже для того времени подобная научная карьера была неслыханной! Правда, в целом научное образование Вайсгербера оставалось в пределах традиционных «здравых, строгих младограмматических размышлений» [SW 12, 559]. Можно в этой связи вполне согласиться с мнением X. Гиппера, что «и последующее

становление ни в коем случае не характеризует Вайсгербера как ре­волюционера», скорее «его работы позволяют обнаружить известную

эволюцию»^[3].

Этот период оказался наиболее важным для создания новой концепции языка и одновременно наиболее благоприятным с точ­ки зрения обшей научной атмосферы: вышедшая в 1922 г. книга Э. Шпрангера^[4] «Современное состояние гуманитарных наук и шко­ла» является показательной для наметившейся тогда в научной жизни Германии тенденции к возрождению интереса к человеческому фак­тору во всех его аспектах. Научные журналы изобилуют статьями по германоведению (Deutschkunde). «Немецкое языковое общество», в терминологии которого явно слышны нотки шовинизма, ведет большую кампанию по пропаганде пуризма в языке. Истины ради, однако, следует отметить, что языковой пуризм начала двадцатых годов — вовсе не немецкое изобретение: еще в 1919 г. в Велико­британии было основано «Общество за чистый английский язык» (Society for Pure Englisa), преследовавшее практически те же цели культивации языкового стандарта.

В тот же период в свет выходит «Философия символических форм» Э. Кассирера (1874-1945), излагавшая проблемы познания с позиции неокантианства. Эта книга оказалась весьма созвучной с идеями нарождавшегося нового направления в немецком языко­знании с его ориентацией на ренессанс идей Гумбольдта — неогумбольтианства. Становлению этого направления способствовала также лейпцигская профессорская лекция В. Порцига «Понятие внутрен­ней формы языка» (1923)^[5].

В 1924 г., после окончания периода большой инфляции в Гер­мании, Вайсгербер знакомится с трудами Э.Дюркгейма, А. Мейе и «Курсом» Ф. де Соссюра. Под влиянием Кассирера он приступает К детальному знакомству со взглядами В. фон Гумбольдта, которое продлится затем практически всю его жизнь, и одной из особен­ностей Вайсгербера, о которой постоянно вспоминали его ученики станет его поразительная способность цитировать по памяти обшир­ные фрагменты работ Гумбольдта на своих лекциях.

Для общей характеристики начала двадцатых гг. важно вспомнить также о философских дискуссиях между сторонника, ми В. Вундта (1832—1920), чьи идеи также привлекали Вайсгербе­ра, приверженцами Э. Гуссерля (1859—1938) и адептами А. Марти (1847—1914), любопытнейшие копенгагенские доклады И. А. Воду, эна де Куртене (1845—1929) о «влиянии языка на мировоззрение и настроение», не говоря уже о знакомом Вайсгерберу «Языке» Э. Сепира (1884-1939). Все эти обстоятельства не могли не сказаться и на содержании интеллектуальных занятий Вайсгербера: он гото­вит докторскую диссертацию об «изменениях языка как изменениях в культуре», а затем разворачивает тему в сторону «языка как формы общественного познания» и пишет исследование «о сущности языка как введение в теорию языковых изменений». В декабре 1924 г. была готова первая часть работы («Предпосылки языковых процессов»); она включала три раздела (психофизические основы, социальные основы и культурные и гносеологические основы языковых процес­сов). Оставалось лишь дописать приложение «Путь от мышления к говорению: речевая деятельность отдельной личности». Вторую же часть Вайсгербер собирался посвятить «динамическому подходу», «изменениям в языке и их течению», а третью часть — «каузальному подходу: причинам и потребностям языковых изменений». Одна­ко Ф. Зоммер (1875-1963), курировавший работу, счел написанное вполне готовой диссертацией (хотя и «изрядно попотел» над ее ана­лизом, по его собственному выражению). Более того, именно Зоммер убедил Вайсгербера в том, что изложенное обладает собственным фи­лософским весом и выходит за рамки простого введения в изучение взаимосвязей эволюции языка и культуры [SW 207, 34]. Таким обра­зом первый труд, содержавший в себе основные положения учения о языковом промежуточном мире, но включавший и большое коли­чество традиционной фонологической информации, был с успехом защищен на философском факультете Боннского университета в ка­честве докторской диссертации [SW 2]. Впоследствии именно этому труду отведут почетную роль первой ласточки «коперниканского поворота» в языковедении, однако опять-таки истины ради следует заметить, что эта диссертация прежде всего поставила новую пробле­му в философии языка, только в очень общем виде наметив пути к ее решению. В большой степени она состояла из критического обзора 32 работ У. Уитки, В. Вундта, К. Фосслера, Ф. де Соссюра (причем позднее Вайсгербер отмечал, что знакомство с его трудами лишь подтвердило полученные им самим выводы [SW 207, 33]), В. Порцига, В. фон Гумбольдта (цитаты из которого добавлены практически везде в глоссах, что наводит на мысль о том, что Вайсгербер фор­мировал текст совершенно самостоятельно и лишь затем обнаружил доказательства своих взглядов в трудах Гумбольдта), А.Фирканата, а также нескольких работ О. Есперсена и X. Гутманна. Докторская диссертация Вайсгербера никогда не была издана, по версии самого Вайсгербера, в связи с экономическими условиями в Германии того периода. Правда, мы располагаем другим мнением, содержащим­ся в архивных документах: «Некоторые публикации, в том числе и печатание докторской диссертации, он отложил, чтобы дополнить теоретические рассуждения подробным доказательством возможно­стей их применения на основании языкового материала»^[6]

.

В 26 лет Й. Л. Вайсгербер становится, таким образом, доктором общего и сравнительного языкознания и приглашается на должность приват-доцента по общему и сравнительному языкознанию в Бонн­ский университет (28.5.1925-31.3.1927). 25 мая 1925 г. он выступает с докторской лекцией по «Проблеме внутренней формы языка и ее значению для немецкого языка», где излагает свое толкование этого термина Гумбольдта. На ближайшее время основные научные инте­ресы Вайсгербера концентрируются на разработке этой проблемы, а также на участии в дискуссии вокруг учения о «значениях» слов (Bedeutungen), активным противником которого он являлся всю жизнь, а также на развитии темы докторского исследования. Эво­люция Вайсгербера начинается с отхода от формализма и историзма предшествующей традиции и с призыва обратить большее внимание на статику, исследование реального состояния языка [SW 3].

Одновременно с этим Вайсгербер активно сотрудничал с одной из реальных школ Бонна (1.4.1925-31.3.1926 гг.), а затем являлся доцентом по преподаванию немецкого языка и народной школе во вновь созданном Боннском институте повышения квалифика­ции учителей (1.4.1926-31.3.1927), но уже после сдачи 18.2.1926 в Кельне педагогического экзамена на право преподавания в шко­лах высшей ступени. Один из первых докладов в этом институте был посвящен «культивированию понятий в начальной школе», где, в противоположность чисто формальному преподаванию грамматики и письма, пропагандировалась разработка духовного фундамента родного языка. '

28 октября 1925 г. Вайсгербер женится на Ламберте фон ден Дриш (род. 3.5.1891 — ум. 1985), в их семье родилось четверо детей: Ханс-Людвиг (20.12.26), Агнес (18.6.28), Бернхард (21.11.29), Мария (20.6.32). Забегая вперед, скажем, что Ханс-Людвиг Вайсгер­бер стал естествоиспытателем и ныне все еще преподает в одной из гимназий; Агнес Вайсгербер преподавала вплоть до пенсии фран­цузский и географию в одной из школ Аахена; Мария, в замужестве Кох, работает в сфере профилактической медицины, у нее трое де­тей — Петер, Маркус и Урсула; Бернхард Вайсгербер стал видным германистом и авторитетным специалистом в области дидактики не­мецкого языка, автором многочисленных научных работ и учебников по немецкому языку для детей. Следует отметить, что, согласно старой традиции немецких уни­верситетов (кстати, существующей и поныне), доктор наук не мог получить звание профессора по месту защиты своей диссертации; обязательным считалось приглашение в другое учебное заведение. Осенью 1926 г. такое приглашение было направлено Вайсгерберу из Ростокского университета; речь шла о профессуре по сравни­тельному языкознанию. Это приглашение было для Вайсгербера неожиданным. Его имя еще не было столь известно, как даже три года спустя (в 1926 и 1927 г. и даже много позже научные журна­лы нередко ошибочно приводили его фамилию в виде Weigerber, а не как Weisgerber). К этому моменту у Вайсгербера за плечами уже был опыт работы и. о. профессора по общему языкознанию в течение летнего семестра 1926 г. и зимнего семестра 1926/27 учебного года.

Кафедрой сравнительного языкознания в Ростокском универси­тете заведовал до того X. Гюнтерт^[7]

, известный трудами по индоевро­пеистике и небольшой работой по «Основам языковедения», где от­стаивал довольно близкие Вайсгерберу идеи и даже ссылался на него.

Первое же личное знакомство и прогулка по окрестностям Ростока позволили им обнаружить сходство во взглядах, а особенно — общий интерес к оригинальнейшему из направлений того времени -исследованию «слов и вещей». Это знакомство положило начало тесному научному сотрудничеству Вайсгербера и Гюнтерта, ставшего незадолго до этого соиздателем журнала «Слова и вещи» („Wrter und Sachen“). Приход Гюнтерта означал в известном смысле смену поколений в этом журнале, как и во всем направлении, ибо больше вни­мания стало уделяться «духовным вещам», представлениям, идеям, включавшимся теперь в широкое толкование термина Sache. Правда, программное заявление Понтерта в т. IХ «Слов и вещей» насторожило Вайсгербера в связи со сделанным им упором на функции и зна­чениях языковых единиц. Вайсгербер в этой связи замечает: «Наде­юсь, что этот скачок от исследования «функции» к исследованию «историко-семантических изменений» не должен быть выражением того, что Гюнтерт ожидает от изучения слов и вещей только лишь исторического объяснения имен — ведь к этому сводится анализ так называемой семантической эволюции» [SW 11, 314]. Предложенное Гюнтертом расширительное толкование «предметов» оставалось вто­ростепенным как для самого Р. Мерингера, так и для его оппонента в дискуссии 1912 г. X. Шухардта. Между тем, Гюнтерт придавал ис­ключительное значение выявлению генезиса, исторических и куль­турных аспектов развития духовных предметов, вопросам жизни сообщества. По мнению Вайсгербера, слово und в названии журна­ла превратилось после прихода Понтерта из знака сложения в знак умножения: исследование слов и исследование вещей переплетаются и взаимопроникаются [SW 279,357]. Это соответствовало, несомнен­но, и стремлениям самого Вайсгербера; недаром он отмечает в 1933 г., что «лозунг „слова и вещи” прямо-таки ждет того, чтобы его оценили в более широком смысле как „язык и общая культура"» [SW 56,143].

История приглашения Вайсгербера в Ростокекий универси­тет и его работы в нем достойна особенного упоминания и про­слеживается на основании материалов личного дела Вайсгербера, хранящегося в архиве этого университета ^[8]. Еще 25.2.1926 декан философского факультета Ростокского университета Фихтбауэр пи­шет правительственному уполномоченному Мекленбург-Шверина:

«Замещение должности ординарного профессора по языкознанию в настоящее время осложняется наличием сравнительно небольшого количества подходящих кандидатур, так что это замещение предста­вляется этим летом маловероятным»^[9]. По этой причине факультет был согласен пока не замещать этой должности и связанного с ним заведования кафедрой, передав высвобождающиеся финансы для другой кафедры университета. На этом основании мекленбургское финансовое министерство сочло, что такая кафедра не очень нужна университету и может быть вполне сокращена вовсе, на что после­довало гневное письмо ректора университета в министерство обра­зования от 26.3.1926: «Сравнительное языкознание ни в коем случае не является заменимым второстепенным предметом, наоборот, — это фундаментальный предмет, он создает необходимые связи между целым рядом дисциплин и дополняет их. Закрытие этой кафедры означало бы безвозвратную потерю, в особенности по отношению к обучению учителей. Ректор и совет университета придерживаются того мнения, что следует сделать все, чтобы как можно скорее вновь занять эту кафедру». В том числе даже при условии назначения заведующим экстраординарного профессора, а не ординарного, как это было принято^[10]. Уже 2 июля 1926 г. в министерство отправля­ется список из четырех возможных кандидатов с указанием степе­ни их предпочтительности; третьим в этом списке указан Порциг, последним — Вайсгербер. Относительно Порцига указывается: «Со­гласится ли ординарный профессор Бернского университета Порциг приехать в Росток на должность экстраординарного профессора, кажется сомнительным. Прямые переговоры с ним об этом еще не велись. Здесь предполагают, что он последует приглашению сюда, поскольку ситуация в Берне в настоящее время не очень благопри­ятна для граждан империи»^[11]. Вместе с тем, при обсуждении кан­дидатуры Порцига на заседании философского факультета 20.5.1926 один из основных его трудов — «Понятие внутренней формы язы­ка» подвергся резкой критике, поскольку он являлся «в большей степени программой, чем научным достижением»^[12]. При голосо­вании против кандидатуры Порцига даже был подан один голос, в то время как первые два кандидата были утверждены единогласно. Что же касается Вайсгербера, то декан факультета охарактеризовал его как «исключительно одаренного молодого ученого, подающего весьма и весьма большие надежды»^[13] Р. Турнайзен назвал его «са­мым оригинальным среди всех своих учеников», Ф. Зоммер также высоко отозвался о его качествах^[14]. В материалах совета фило­софского факультета он отмечен как «второй представитель ныне столь важного направления исследований в нашем списке, к кото­рому близок и Порциг»^[15]. Все же сам факультет не утвердил его кандидатуры, так как документы на него поступили в необходимом количестве лишь после окончания совещания. Лишь совет универ­ситета (при трех воздержавшихся) включил его в список кандидатов. Вскоре после этого у кандидата Ж1 в этом списке, доцента Краузе, было определено серьезное глазное заболевание, второй кандидат получил приглашение в Кенигсберг; Порциг же, как выше ука­зывалось, популярностью среди коллег в Ростоке не пользовался. В результате ректор университета рекомендует к назначению одного Вайсгербера^[16]. Переговоры с ним длились, однако, довольно долго, и лишь 18.3.1927 он был официально введен в должность.

28 августа 1927 г. состоялось знакомство Вайсгербера с Й.Триром^[17]. Вайсгербер так описывает это событие: «Мы встретились тогда после доклада, который я читал на Геттингенской филологи­ческой конференции о „предложениях по методам и терминологии исследования слова», и с первых же слов настолько быстро нашли взаимопонимание, что выводы одного оказались желанным подтвер­ждением находок другого» [SW145,318]. Трир в то время уже работал над своей докторской диссертацией, к написанию которой его под­толкнуло знакомство с «Курсом» Ф. де Соссюра в 1918 г. в период его интернирования в Швейцарии после тяжелого ранения на фронте.

Итак, с 1.4. 1927 г. Вайсгербер работает экстраординарным профессором общего и сравнительного языкознания Ростокского университета, получает ординарную профессуру 1.10.1930, а впо­следствии, 1.4.1934, даже назначается деканом философского фа­культета.

В 1929 г. Вайсгербер выступает с научно-популярными лек­циями на летних курсах для германистов в Марбурге по вопросу о взаимосвязи родного языка, мышления и поведения, докладывает на Третьем собрании членов Индогерманского общества о роли языкознания в процессе подготовки учителей. Но крупнейшей ра­ботой Вайсгербера в двадцатых годах стала монография «Родной язык и формирование духа» (1929), в которой он изложил ряд идей своей докторской диссертации, а также сформулировал основные принципы неогумбольдтианской концепции языка. Эта работа стала событием в германском языковедении: она удостоилась многочи­сленных хвалебных рецензий, в том числе со стороны X. Гюнтерта, Й. Штенцеля, А. Дебруннера, Э. Херманна, X. Янцена, Ф. Панцера, Т. Штехе, X Амманна, других германистов и дидактов, а также за­рубежных германистов, например, К. К. Кляйна^[18], нашла отклик за океаном. А.Дебруннер в своей рецензии, в частности, писал: «Непреходящей заслугой Вайсгербера является то, что в своей книге „Родной язык и формирование духа" и в многочисленных сочине­ниях он упорно отстаивает старую идею о том, что всякий язык содержит картину мира, и продвигает вперед менее принятую идею о том, что, в свою очередь, язык народа оказывает влияние на его картину мира»^[19]. Т. Штехе полагал, в свою очередь, что Вайсгер-бер своей книгой положил начало восстановления средневекового trivium, вовлекая в орбиту языковедения проблемы философско­го осмысления языка, наряду с наряду с грамматикой и риторикой, alias стилистикой^[20]. В то же время ученый, которого часто (и надо сказать, неза­служенно) причисляют в тому же направлению, что и Вайсгербера, А. Йоллес, выпустил крайне ироничную отрицательную рецензию на книгу. В кругах индоевропеистов появление такой работы, вы­ходившей за рамки прежней научной деятельности Вайсгербера, также было воспринято неоднозначно. Г. Шмидт- Рор приводит од­но из высказанных ему лично мнений: «Существует еще столько нерасшифрованных этрусских надписей, что индоевропеист, иссле­дующий влияние родного языка на формирование духа данного народа, грешит против науки»^[21]

. Напротив, именно благодаря этой книге Вайсгербер заочно познакомился со ставшим впоследствии известным специалистом в области семантики Э. Вюстером, отреагировавшим на «Родной язык» подробным письмом со своими примерами (1931 г.). Книга переиздавалась в 1939 и 1941 гг., в 1969 г. была переведена, на японский язык одним из известнейших японских неогумболъдтианцев проф. Киносуке Фукумото, а в 1993 г. вышла впервые на русском и испанском языках. Изложенное в книге учение о языковом сообществе выдвину­ло Вайсгербера в ряд влиятельных социологов языка: именно ему А. Фиркандт предлагает написать статью «Язык» для своей известной «Социологической энциклопедии», в создании которой участвова­ли многие знаменитости: В. Зомбарт, Ф. Теннис, Ф. Оппекхаймер. Вскоре после 1933 г. эта энциклопедия была запрещена.

С целью популяризации своих идей Вайсгербер много выступает на научных собраниях, в частности, в Ростокском отделении Немецкого языкового общества с докладом на тему «Язык и народ» (31.10.1931). Одно из положений первой книги Вайсгербера - отрицательное отношение к традиционной семасиологии — вызвало резкую реакцию X. Шпербера (1885—1963), не пожелавшего, однако, вступить с Вайсгербером в дальнейшую полемику. Постепенно имя Вайсгербера приобретает известность: в 1932 г. ему присуждается медаль имени Гёте, учрежденная Свободным Немецким Фондом,
за заслуги в области германистики.

Начало тридцатых годов связано и с более тесным сотруд­ничеством Вайсгербера с редакцией журнала „Wrter und Sachen“. 14.2.1931 умирает Р. Мерингер, из первоначального издательскогоколлектива журнала активно продолжает работать только В. Майер-Любке. В этой ситуации третьим соиздателем журнала (наряду с В. Майером-Любке и X. Гюнтертом) приглашается Вайсгербер, вы­ступающий с программной статьей «Положение языка в системе культуры», включавшей особый раздел о языковом сообществе. За­мысел статьи, очевидно, возник у Вайсгербера еще в ходе работы над докторской диссертацией, где он указывал на необходимость такого исследования [SW 2, 7]. Начинается новый этап научной деятель­ности Вайсгербера, связанный в основном с развитием языковой социологии, анализом изменений языка по схеме А. Фиркандта, открытием языкового сообщества как собственно арены и жизненного пространства данного родного языка. В орбиту интересов Вайсгербера попадают языковое право, существование языковых меньшинств (в особенности немецких), разграничение нации как политической общности и народа как естественной общности людей, связанных одним родным языком. Философские взгляды этого периода объеди­няют Вайсгербера с X. Фрайером, Э. Херманном и особенно Э. Кас-сирером, а единомышленниками в сфере учения о языке выступают Г Ипсен^[22], X Амман^[23], Ф. Штро^[24], X. Гюнтерт, некоторые труды которого в 30-х гг. представляют собой пересказ идей Вайсгербе­ра, и Г. Шмидт-Рор, уже в 1916 г. выпустивший листовку «Родной язык как оружие и инструмент немецкой мысли», автор нашумевшей монографии «Язык как созидатель народа» (1932). Сходство в исходных позициях Вайсгербер обнаруживает и с В. Матезиусом [SW 22, 30], «русской школой» (Р.О.Якобсон (1896-1982), С.Карцевский (1884-1955), Н. Трубецкой (1890-1938)) и в целом с функциональ­ным языковедением [SW 22, 30—31], в особенности в том, что каса­ется рецепции теоретических посылок Ф. де Соссюра. Чрезвычайно интересно в этой связи письмо Трубецкого Вайсгерберу, которое Б. Вайсгербер обнаружил в архиве своего отца, поскольку это письмо свидетельствует о существовании известных научных связей и совпа­дения во мнениях между неогумбольтианцами и Пражской школой.

Вайсгербер не согласен с мнением О. Функе, что вокруг него к концу двадцатых годов сложилась какая-то особая школа. Фун­ке пытается в этой связи обобщить особенности складывавшегося неогумбольдтианского направления в немецком языкознании под понятием «неоромантизма». Неоромантиками он обозначил Кассирера, Вайсгербера и Порцига, считая, что они стремятся соединить идеи Гумбольдта с концепцией Гуссерля^[25]. То, что этот термин весьма неточен и не отражает сущности неогумбольдтианства, показывает даже поверхностное сравнение теоретических положений последнего с взглядами романтиков. Мы целиком разделяем мнение X. Юнкера о том, что влияние романтизма на формирование язы­коведения в Германии было лингвофилософской природы и только создало ту духовную атмосферу, в которой могла зародиться но­вая философия языка, ставшая образцом для неогумбольдтианства; однако это влияние не сказалось непосредственно на идеях и тер­минологии языкознания^[26]

. Вайсгербер же характеризует себя как «пилота-одиночку», которому пришлось продвигать заброшенное учение практически самостоятельно [SW 260,65]. Вайсгербер же характеризует себя как «пилота-одиночку», которому пришлось продвигать заброшенное учение практически самостоятельно [SW 260,65].

Интересно, что такое же название — неоромантизм — было дано Гамильшегом школе Фосслера, а еще раньше тем же термином обозначали литературное направление в Германии, представленное Шт. Георге и X. фон Хофманнсталем. Вайсгербер же следующим образом отнесся к этому ярлыку: «Если тем самым желают со­здать представление, что „неороматизму" свойственны фантазий­ные, расплывчатые, ненаучные или устаревшие воззрения, то всякие такие инсинуации следует решительно отмести; если же тем са­мым говорится, что ныне существует языковедное направление, подхватившее масштабные лингвистические идеи, которые в мо­мент своего последнего расцвета при романтизме вызвали к жизни собственно языкознание, и что это направление пытается реализо-вать данные идеи, вооружившись последними достижениями науки, тогда это название можно рассматривать как почетный титул, за­служить который составило бы честь любому языковеду» [SW 21, 259]. Неоромантизм, в трактовке Вайсгербера, призван преодолеть преувеличенный психологизм, перенос стилистических или инди­видуально-психологических точек зрения и мыслительных средств в непредназначенные для них контексты [SW 21, 259]. Характерно, что и «неоромантики» литераторы также отрицательно восприняли свое прозвище, считая его слишком узким. Приводя гораздо позд­нее цитату из неопубликованного и неоконченного манускрипта В. фон Гумбольдта «Об изучении языка» (1801), где тот впервые провозглашает создание нового, сравнительного, метода в языкове­дении, Вайсгербер использует ее для того, чтобы «скорректировать расхожую формулу о языкознании Нового времени как „дитяти ро­мантизма"», ведь «хотя романтизм и углублялся в идею языка, все же в его неоспоримом влиянии на лингвоисторические исследования заключается только частичный ответ на те вопросы, которые вол­новали всех около 1800 г. и для которых Гумбольдт нашел гораздо более фундаментальное решение» [SW 128, 7]. Примерно с 1954 г, Вайсгербер нарекает свое направление «энергейтическим учением о языке» (energetische Sprachauffassung) [SW 140, 22].

Но вернемся к конкретным представителям формирующего­ся в этот период неогумбольдтианского «неоромантизма». Взгляды, изложенные Г Шмидт-Рором в уже упоминавшейся скандальной монографии, в особенности на соотношение языка и народа, язы­ка и расы, определяющую роль родного языка в жизни отдельного человека, оказались весьма и весьма близкими Вайсгерберу. Оба равно негативно характеризовали двуязычие как нарушение нор­мального процесса формирования понятийного мира родного языка и как явление, реально не существующее в чистом виде. Все эти совпадения нашли отражение в весьма хвалебной рецензии Ваq­сгербера на книгу Шмидт-Рора [SW 54]. Вайсгербер полагал, что книга Шмидт-Рора вызвала бурю мнений прежде всего из-за того основного вывода, что сообразно этносозидающей силе языка евреи-носители немецкого языка должны быть признаны полноправными членами немецкого народа [SW 229, 203]. Но как бы там ни бы­ло, «решительная, хотя и неуравновешенная» (Вайсгербер) книга Шмидт-Рора положила начало оживленнейшей дискуссии 1932 года. Правда, и позднее, после переиздания книга в 1933 году, дискуссии не прекращались, и главным эффектом выхода этой книги Т. Штехе, к примеру, считал тот факт, что широкие круги членов НСДАП стали с изрядным подозрением относиться к языкознанию и культивиро­ванию языка, считая их «закамуфлированной юдофилией». Однако Шмидт-Pop так выразил общую духовную ситуацию того периода: «Мы переживаем ныне беспримерное духовное преобразование. Все мы всем сердцем счастливы, что произошло возвращение к высоким достояниям нашего народа. Наивысшим из этих достояний является наш родной язык»^[27].

Но не забудем о временных рамках описываемых событий4* при­ближается 1933 год, год начала партийного террора после «захвата власти» в январе 1933 г., который постепенно поставил Шмидт-Рора на колени, хотя тот и пытался насколько возможно удерживать свою позицию и после прихода к власти национал-социалистов. Мож­но только приблизительно представить себе, что сулили в 1933 г. ярлыки «враждебная народу философия языка» или «друг евреев», которыми снабдили Шмидт-Рора сторонники расовой теории язы­ка, и какими последствиями это грозило. Воззрения ВаЙсгербера на детерминирующий характер языкового сообщества в жизни чело­века и мнение Шмидта-Рора о составе этого языкового сообщества неминуемо приводят их к конфликту с национал-социалистскими языковедами. Основное расхождение заключается при этом в игно­рировании Вайсгербером и Шмидт-Рором двух базовых факторов формирования человеческого сообщества (нации) — происхождения и жизненного пространства (в устах национал-социалистов, «крови и земли»), отрицании существования неких расою детерминиро­ванных языков и критике тезиса об использовании неврожденного языка (касавшегося евреев-носителей немецкого языка). Эти «фак­торы» не просто игнорировались Вайсгербером; они и не могли бы сравниться по значимости с родным языком в его трактовке. Важно, что его взгляды получили поддержку со стороны научных кругов: 8 января 1933 г. в Берлине проходит заседание Немецкого языково­го общества, и по предложению О. Бехагеля, в правление общества с целью его омоложения вводятся три новых члена, в том числе Вайс­гербер. На том же заседании в особый совет при правлении общества избирается Шмидт-Pop. Деятельное участие ВаЙсгербера в этом об­ществе может особенно проиллюстрировать хотя бы его стремление организовать своего рода «лингвометеорологическую» службу для постоянного контроля за состоянием языка в стране, чтобы вовремя принимать меры против его «одичания» [SW 163]. Еще до этого, 21.4.1932, Вайсгербер избирается членом-корреспондентом Архео-логического института Германской империи, а 21.4.1934 становится членом научного совета Немецкого зарубежного института.

И все же весь 1933 год и ряд последующих лет проходят в атмо­сфере ожесточенной дискуссии вокруг понятий нации и (языковою) народа, выяснения сущности языка — как «эманации расы» или как определяющего фактора развития человека независимо от его расо­вых особенностей. В результате Вайсгербер начинает формировать первую феноменологию языкового сообщества, отразив ее в своих статьях в журнале «Слова и вещи» [SW 56]. Публикация этих статей практически поставила под вопрос существование самого журнала, хотя сам К. Бюлер согласился сделать подробный (и, судя по тону его анонса, одобрительный) разбор «грандиозного проекта Л. Вайс-гербера» для «Кант-Штудиен»^[28]

. Эта рецензия Бюлера, правда, так и не была опубликована. Однако ставший главным редактором жур­нала «Слова и вещи» X. Гюнтерт, не во всем разделявший взгляды Вайсгербера, все же никогда бы не предложил ему покинуть журнал и даже помог издать одну из крамольных статей отдельной кни­гой. Вайсгербер покидает редакцию журнала добровольно, оставаясь до самого последнего тома (т. е. до 1942 г.) в числе сотрудников журнала. Сам журнал просуществовал в его «новой серии» недолго, последние два тома издавались практически без участия X. Гюнтерта В. Бюстом. Таким образом, попытка Вайсгербера создать феномено­логию языкового сообщества была насильственно прервана в разгар творческого процесса.

Что следовало делать теперь? Продолжение научной дискуссии оказалось невозможным, ведь открытая конфронтация с господ­ствовавшим политическим учением привела бы только к запрету отстаиваемой Вайсгербером концепции, тем более что он не был членом НСДАП и вообще сторонился политической деятельности. И он выбирает, быть может, не самый славный, но в той ситуации спасительный для его идей путь: он переключает свое внимание на вопросы исторической действенности сообщества и тем самым под знаменем истории языка продолжает разрабатывать концепцию языкового сообщества. Кстати, столь же осторожную тактику из­брал и Й.Трир. В своих публичных лекциях Вайсгербер не вступает в явную полемику с расовой теорией, пытаясь нейтрализовать ее со своей лингвофююсофской полиции. Правда, избегать публич­ной конфронтации с расовыми языковедами удавалось не всегда; в 1934 г. на Филологическом конгрессе в Тркре он вступил в дискус­сию о языке и расе. Но эта новая тактика имела большое значение для сохранения учения, а также для личной безопасности учеников и сподвижников Вайсгербера. Весьма примечательно мнение одно­го из них, К. Штегманна фон Притцвальда, отнесшего в 1936 г. Вайсгербера к «сильным и мудрым» лидерам индоевропейского язы­коведения в Германии и одновременно порицавшего взгляды еврея Э. Кассирера — парадокс, вполне отвечавший условиям герман­ского языкознания середины тридцатых годов. В это время даже В. фон Гумбольдт казался партийным функционерам подозритель­ным из-за некоторых его замечаний в пользу эмансипации евреев, так что его столетний юбилей в 1935 г. был практически проигнори­рован официальными кругами.

Совершенно иной путь избрал Г. Шмидт - Pop — путь при­мирения и поиска точек соприкосновения с господствовавшим учением, приведший его в результате в ряды горячих сторонни­ков национал-социалистского «языкознания». Трагическое заблу­ждение Шмидт-Рора не было уникально: этим же пагубным путем пошли прославленный К. Фиетор, знаменитый исследователь не­мецкого литературного барокко X. Цызаж, литературовед Й. Надлер (23.5.1884-14.1.1963), ницшевед Э.Бертрам и др. Несколько осто­рожнее в защиту «духовного дворянства языка» и против преследова­ния языковых меньшинств высказывается К. Фосслер. Фактом явля­ется и то, что многие лингвисты, и не только немецкие, не оставались в то время в стороне от политических событий: так, в конце первой мировой войны известный датский лингвист О. Есперсен выступил с резкой антигерманской статьей «Раздумья датчанина о войне», способствуя тем самым распространению мифа об исключительной вине немцев в развязывании этой войны. Что же до Шмидт-Рора, то, к сожалению, пафос борьбы за права немецкоязычных меньшинств в Европе, а вероятно, и стремление обеспечить себе возможность излагать свои взгляды в новой политической обстановке, привели его в 1933 г. в ряды НСДАП. Правда, это не помогло ему уй­ти из-под критики ортодоксальных национал-социалистов. Гораздо дальше Г. Шмидт-Рора пошел, к сожалению, известный германист X. Бринкманн^[29] также вступивший в НСДАП и изложивший «ортодоксальную» национал-социалистскую версию взаимосвязи языка и расы, «расовой гигиены», а также оценку различных духовных те­чений в истории немецкой философии и эстетики в единственной, правда, его работе такого рода^[30]. Таким образом, часть неогумбольд-тианцев действительно перешла в стан scientia militans национал-социализма, или, по крайней мере, сделала вид, что перешла.

Путь эмиграции — единственная альтернатива «подполью» в лингвистике — для многих означает конец научной деятельно­сти; пример — судьба К. Бюлера (1879-1963), в 1938 г. покинувшего Венский университет. Отказ от эмиграции заставляет Вайсгербера вести работу на опасной грани между запретом его учения и апо­логетикой нацизма в языкознании. И здесь сказываются отдельные особенности как концепции Вайсгербера, так и политической ситу­ации тех лет: «аншлюс» Австрии означает для него восстановление немецкого языкового сообщества, насильственно предотвращенное Версальским и Сен-Жерменским соглашениями, и он искренне при­ветствует этот политический акт, что, впрочем, не очень отличалось от общей реакции на это событие как в Германии, так и в самой Австрии. Вступление на шаткую квази-политическую стезю, конеч­но же, не привело Вайсгербера в ряды НСДАП, но и активным антифашистом назвать его сложно. У. Маас считает даже, что «изу­чение языковых содержаний» было «легитимационным» научным направлением, позволившим, в частности, национал-социалистам обосновать понятие «народа»; на это направление, по его мнению, не оказали никакого воздействия современные национал-социализ­му антирасовые антропологические теории^[31]. По предложению Э. Бойтлера Вайсгербер выступает в январе 1935 г. во Франкфурте-на-Майне с лекциями на тему «Немецкий народ и немецкий язык». Под влиянием этих лекций, явно откло­нявшихся от обычной партийной фразеологии, один из сотрудников имперского министерства образования предпринял попытку разра­ботать рекомендации для преподавания немецкого языка в школах. В этой связи Вайсгербер получил приглашение выступить на курсах в этом министерстве с лекциями об этнических силах немецко­го языка. Содержавшийся в этой лекции пассаж о возвращении в рейх судетских немцев, трактовка которого в целом соответство­вала идее об укреплении этнических сил родного языка и языкового сообщества, дал позднее повод для обвинения Вайсгербера в со­трудничестве с режимом. Однако сам Вайсгербер считал совершенно безответственным не воспользоваться такой возможностью «вместо обычных идеологических фраз, сказать что-то о задачах и ценностях преподавания родного языка», ведь «язык не имел в этой доктри­не [национал-социализма — О. Р.] места, поскольку он привносил с собой духовность и историчность, а с ними — и истинные ценности сообщества и тем самым оттеснял антиисторичные биологические идеологии» [SW 224, 7]. Думается, что и в целом проблема прия­тия этих идеологий немецкими научными кругами с их старинными теоретическими традициями не так одномерна и проста и требу­ет более внимательного изучения. И в этом свете историчность воззрений Вайсгербера должна была лучше вписаться в парадигму научных дискуссий, чем расовый фанатизм. Сущность столкнове­ния с национал-социалистскими языковедами укладывается в пары контрагентов: биологические расоутопии / исторические языковые сообщества, разрушительные идеи отбора / духовный порядок че­ловечества, господские аллюры / взаимодействие ради общей цели, истребление инородного / приветствие всяческих собственных цен­ностей [SW 229, 202].

Формирование концепции, таким образом, продолжается, хотя и затрагивает совсем другие ее аспекты: в работах 1936 г. постепенно проявляется будущее учение о «структурных планах предложений» как одном из элементов идиоэтнического понятийного мира не­мецкого языка; в сентябре 1936 г. на четвертом международном лингвистическом конгрессе в Копенгагене Вайсгербер выступает с докладом о влиянии языка на формирование понятий [SW 68]. С 1936 г. Вайсгербер редактирует журнал по языкознанию серии «Новые немецкие исследования». В 1937 г. он избирается членом-корреспондентом Геттингенского научного общества по филолого-историческому классу, с большим успехом и резонансом выступает с докладом на тему «Великая мощь родного языка» в Зондерсхау-зене (19.1.1937). Его приглашает с докладом имперское руководство национал-социалистского культурного сообщества Саарбрюккена; он выступает на «народно-политической неделе» национал-социа­листского союза учителей в Дрездене с сообщением «Родной язык и этническое воспитание» (1.-6.4.1937).

Но атмосфера в Ростокском университете, поначалу весьма благожелательная к Вайсгерберу, серьезно меняется. Так, для уча-стия в международном конгрессе лингвистов «католику и арийцу» Вайсгерберу приходится испрашивать специального разрыве, кия Имперско-прусского министра науки, воспитания и народного образования^[32]

. О том, как трудно приходилось Вайсгерберу в по­следние годы его работы в Ростоке, свидетельствуют несколько документов его дела, пршивающие свет на ряд событий, в которых он принял активнейшее участие. В апреле 193S г. он выступил на суде в защиту прелата Лефферса, обвиненного в оскорблении фюрера; при этом он пытался уличить главного свидетеля обвинения (а по­просту говоря, доносчика) — преподавателя университета Шинке -в наговоре на Лефферса. При этом он (занимавший уже к тому вре­мени пост декана философского факультета) мог бы и не делать этого опасного шага, так как был вызван для дачи показаний не защи­той, а самим ером. Когда Лефферс все же был осужден, Вайсгербер «и далее принимал участие в судьбе Лефферса и функционировал как куратор „осиротевшей" католической общины Ростока»^[33]. Из дела нам известно, что Лефферс до этого долгое время ухаживал за тяжело больной тещей Вайсгербера. Из документов дела ясно также и то, что подобное поведение Вайсгербера навлекло на него негодование рейхештатгальтера Мекленбурга^[34] и «в партийных кругах и у руко­водства студенчества вызвало очень большое недовольство»^[35]. Сам Вайсгербер говорит даже о существовании враждебно настроенного по отношению к нему «широкого круга лиц, в котором представлены все важные в городе ведомства» и в который входят преподаватели университета^[36]

.

В этой связи понятно мнение руководителя национал-социа­листской студенческой организации Ростокского университета (ян­варь 1936 г., под грифом «Секретно!»): «Профессор Вайсгербер ни в коем случае не может считаться политически благонадежным, Он католик и, судя по всему, является уполномоченным католи­ческой акции... Как я узнал от профессора Башера, Вайсгербер постоянно хлопочет в Имперско-прусском министерстве науки, вос­питания и народного образования о своем переводе в Боннский университет, по всей видимости, потому, что он чувствует себя здесь в Ростоке игнорируемым и желает продолжить свою деятельность в архикатолическом регионе. В личном общении профессор Вай­сгербер ведет себя постоянно весьма сдержанно и непроницаемо. Однако нет сомнения в том, что ему совершенно чужды нацио­нал-социалистское движение и его мировоззрение, к которым он враждебен»^[37]

. Высказанное в то же время мнение руководства объединения преподавательского состава о Вайсгербере не столь враждебно, но позволяет создать более или менее ясное представле­ние о действительной позиции Вайсгербера и его взглядах «Про­фессор Вайсгербер — критичный научный работник. Его научная деятельность приобрела всеобщее признание. Его исследования, ви­димо, обладают особенной значимостью для настоящего момента. Его лекции он умеет построить интересно, он прекрасный оратор. Профессор Вайсгербер необычайно заинтересован во всех вопросах жизни университета и постоянно работает во благо университета даже за рамками своей преподавательской деятельности. Оценивая его характер и политические взгляды, надо учитывать, что профессор Вайсгербер как верующий католик прочно связан со своей церковью. Несмотря на проявленное им желание работать на пользу нынеш­него государства, ему, по моему мнению, никогда не удастся в силу своей мировоззренческой связи вполне стать настоящим нацио­нал-социалистом и прежде всего — активным борцом за национал-социализм»^[38]

. В весьма похвальном и сочувственном тоне отзывает­ся о Вайсгербере и ректор университета, также указывающий на его религиозность, не носящую, правда, политического характера^[39]

.

Эта религиозность была подвергнута серьезному испытанию в 1937 г., когда вышло распоряжение имперского министра вну­тренних дел, запрещавшее всем государственным служащим (в том числе, конечно же, и преподавателям университетов) отдавать своих детей в частные, а значит, и католические, школы. Вайсгербер пишет по этому поводу в мекленбургское государственное министерство'. «Мои дети посещают здешнюю католическую школу... Неизбеж­ность того, что я отправил своих детей в эту школу, проистекает из следующего: поскольку религия есть нечто незаменимое в ка­ждой человеческой жизни, то для меня является делом совести позаботиться об упорядоченном и достаточном обучении моих детей в религиозном отношении. Такое изучение основ католической веры я могу обеспечить моим детям только в вышеназванной школе»^[40]

. Повторное требование перевести детей в государственную школу уже не застало Вайсгербера в Ростоке: он переезжал на новое место работы. Однако даже в переходный период он вторично отказался по­следовать этому требованию на тех же основаниях^[41]

. Вряд ли нужны какие-либо еще доказательства гражданского мужества и порядоч­ности ученого в условиях, когда эти качества карались не просто увольнением.

Но в целом такая атмосфера не могла не тяготить Вайсгербера, поэтому еще в мае 1935 г. он действительно обращается с подроб­ным и довольно отчаянным письмом к имперскому министру науки, воспитания и народного образования с просьбой о переводе назад, в Боннский университет, где к тому моменту вот уже два с полови­ной года пустовала кафедра языкознания и куда его неоднократно приглашал факультет. Он объясняет свое желание и необходимо­стью дальнейших кельтологических исследований, и настоятельно­стью развития идей его социологии языка, и близостью к родным местам и источникам его научного вдохновения, и даже пользой от этнополитической работы на западной границе империи с целью обеспечения языковой границы и разработки этнического понятия языка. Он был согласен даже пойти на понижение в должности и уехать в Бонн экстраординарным профессором^[42]. Но в то время он так и не добился разрешения властей на свой перевод.

Устав ждать, Вайсгербер принимает 1.4.1938 приглашение занять должность ординарного профессора на вновь созданной кафедре об­щего и индоевропейского языкознания в университете им. Филиппа в Марбурге. В торжественной речи по случаю очередного ежегодного; собрания университетского союза он вновь говорит о «власти языка в жизни народа», но больше внимания обращает на истоки понятий Muttersprache (родной язык) и deutsch, нетривиально увязывая их между собой и анализируя «этнические силы родного языка» времен языкового отчуждения восточной и западной частей империи Карла Великого.

Однако маневры Вайсгербера оказываются в известном смысле бесполезны: национал-социалистские «языковеды» в 1939 г. клеймят его концепцию как «ползучее языковедение» (Э. Глессер). Наци­онал-социалистская верхушка Марбургского университета считает, что «в человеческом отношении он весьма и весьма приятен... Он католик и очень строго соблюдает свою веру...», а в научном отно­шении он стремится «соединить возможно более высокий научный уровень с национальной идеей, но все же не с национал-социалист­ским мировоззрением» (1940 г., сведения X.Гиппера). Своеобразным итогом второго периода научной деятельности Вайсгербера (30-е гг.) была победа его концепции (которую он по методу исследования ма­териала называл тогда «целостным подходом к языку» — ganzheitliche Sprachauffassung) на дискуссии 1938-39 гг. на Ранкекхаймских курсах германистов. А ведь еще в 1936 г. его «Родной язык и формирова­ние духа» называли «книгой, вредной для национал-социалистского учения о народе», а взгляды его нередко фигурировали в партийной печати как «враждебная народу языковая философия».

Не вызывает никакого сомнения, что «целостный подход» в устах Вайсгербера означает системно-структурный подход, ибо он «видит в конкретном языке не случайное соположение несвязан­ных частей, а упорядоченное целое, в котором каждый в отдельности элемент обладает своим точно определенным местом и осмысленно участвует в строении целого» [SW 63,15-16]. Позднее он определил целостный подход как «те идеи и методы, которые привели после окончания мировой войны к повороту внутри лингвистических ис­следований» [SW 84,129]. Этот подход предполагал целостность трех феноменов: предмета (мира форм и мира содержаний языка), дей­ственной взаимосвязи (т. е. языка и сфер, в которых проявляется его действенность) и условий существования языка (как родного языка конкретного народа [SW 84, 130-134].

Начало второй мировой войны затруднило научные изыскания Вайсгербера. Правда, в 1941 г. он публикует несколько небольших статей по дидактике, «целостному языкознанию», а также выпускает монографию о судьбе кельтских народов [SW 8] и работает с ученика­ми. Наиболее способным из них был в то время А. Шмитт, с которым Вайсгербер познакомился еще в ростокский период. В 1930 г. Шмитт защитил там докторскую диссертацию. Продолжаются и исследова­ния Вайсгербера в области истории понятий deutsch и welsch. Вместе с тем, даже немногие публичные выступления приходится увязы­вать с текущим моментом: в одной из речей об отношении немцев к своему родному языку, не преследовавшей никаких партийно-по­литических целей, Вайсгербер прибегает к обязательной в то время финальной цитации «вождя». Впоследствии и это навлечет на него обвинения в пропаганде нацизма.

Благодаря еще прижизненным прошениям Р. Турнайзена и хода­тайствам его учеников в 1942 г. Вайсгерберу, наконец-то, позволяют вернуться в Боннский университет, хотя только 23 февраля 1944 г. ему удается прочитать положенную при вступлении на должноеь лекцию [SW 94]. Ситуация на отделении кельтологии Боннского ущ, верситета была весьма сложной: один из крупнейших кельтологу R Герц в 1938 г. был уволен национал-социалистами, другой извесг. ный ученик Турнайэена, А. Кнох, скончался вскоре после защиты докторской диссертации в 1943 г. Известен факт допроса самого Р. Турнаязсна в гестапо, связанный с проводимыми им на дому «фи. дологическими посиделками», которые вызвали у гестапо подозрение в распространении диссидентских взглядов [SW 247, 44]. Между тем, Р. Турнайэен был носителем «строго идеала ученого» и подчеркнуто сторонился общественной деятельности [SW 247, 44]. Вайсгербер же вскоре во второй раз в жизни призывается в действующую армию: его направляют в Бретань в распоряжение управления сухопутных сил, где он занимается в основном проблемами местного кельтоязьгчного населения.

По окончании войны он возвращается в Марбург, где находи­лась семья, но не оставляет планов, связанных с работой в Бонне. Ближайший ученик Вайсгербера, X. Гиппер^[43]

, познакомившийся с ним как раз в это время в Марбурге, вспоминает, что Вайс-гербер, не имевший квартиры в Бонне, был вынужден несколько раз в неделю добираться туда из Марбурге на старом велосипеде по разбитым дорогам. На ночлег он устраивался на раскладушке в кельтологическом семинаре Боннского университета. Однако эти бытовые трудности его не останавливали. Получив возможность со­здать с помощью библиотеки покойного Р. Турнайзена отделение общего языкознания, он превращает его в сотрудничестве с извест­ным специалистом по кавказским языкам Г. Деетерсом (1935-1960) и превосходным кельтологом Р. Хертцем в Институт языковедения. Нужно отметить, что в 1946 г. он отклоняет почетное приглашение занять кафедру в Тюбингенском университете, а в 1952 г. — не менее почетное приглашение в Мюнхен.

Еще до переезда в Бонн он начинает работу над основным тру­дом своей жизни — четырехтомником «О силах немецкого языка».

Первый том с очерком концепции и будущего проекта исследований («Язык среди сил человеческого бытия») он заканчивает уже в 1948 г. Эта работа восстанавливала связь с довоенными исследованиями Вайсгербера: материал книги был впервые апробирован на лекции в Марбурге в 1939 году, а рукопись завершена по окончании боннско­го курса 1947/48 гг. по материалам лекций, прочитанных в течение «университетской недели» в Бонне [SW 99]. В том же году возоб­новляются прерванные войной публикации, связанные с изучением судеб понятий Muttersprache и Deutsch; в особенности следует от­метить исключительно информативную книгу «Открытие родного языка в европейском мышлении» [SW 97], где предпринимается по­пытка рассмотреть историю становления народов в теснейшей связи с проявлением в их сознании идеи и роли родного языка. В 1950 г. выходят в свет остальные тома его тетралогии «О силах...»: «О миро-созидании немецкого языка» (отразивший философские принципы его концепции) [SW 104], «Родной язык в процессе созидания на­шей культуры» (где он перерабатывает материалы своего знаменитого «Положения языка в системе культуры») [SW 105] и «Историческая сила немецкого языка» (систематизация исследований в области понятий Muttersprache и Deutsch) [SW 106]. Добавим, что этот год принес исключительно важную публи­кацию В. Порцига, первую после его «запрета на профессию», — «Чудо языка. Проблемы, методы и результаты современного языко­знания»^[44]. Эта книга была в целом выдержана в духе неогумбольд-тианского направления, которое получает теперь новое название — «исследование языковых содержаний» (Spracninhaltsforschung).

Разработка принципов этого направления — основное содержа­ние четвертого периода научного творчества Вайсгербера, ставшего самым плодотворным для него как ученого и самым триумфальным для его концепции.

Особенности этого периода чувствуются уже в работах конца 40-х — начала 50-х гг., в особенности в небольшой, ставшей уже хре­стоматийной статье «Грамматика под перекрестным огнем» [SW111], в которой Вайсгербер выступает в роли противника традиционной, ориентированной на языковую форму, грамматики. Но гораздо бо­лее серьезные результаты обнаруживают его труды по философии и социологии языка, в частности, «Закон языка как основа изу­чения языков» (1951) [SW 113], «Родной язык как судьба и зада­ча» (1952) [SW 119]. В 1953-54 гг. увидело свет полностью переработанное второе издание тетралогии, включавшее эксплицитно представленные принципы «грамматики, ориентированной на со­держание» (inhaltbezogene Grammatik), как, впрочем, и всего энер-гейтического языкознания в целом [SW133, 141]. Небольшая работа «Языковой порядок в личной и общественной жизни» (1954) [SW140] содержит принципы языковой социологии с позиции нового вайс-герберова понятия — «воссоздания мира посредством слова» (Worten der Welt), перманентного идиоэтнического процесса, который и со­ставляет смысл существования как конкретного родного языка, так я языкового многообразия в целом.

Прикладные проблемы также не остаются за пределами твор­ческою интереса Вайсгербера: он выступает за реформу немецкой орфографии и развивает на этом фоне концепцию письма как кос­ной формы объективации языка, находящейся с ним в постоянной борьбе и нередко побеждающей в ней. Немало работ посвяще­но в этот период и кельтологии: Вайсгербер продолжает изучение бретонского и кимрского языков, кельтских очагов вне Британии, формулирует понятие «континенталыю-кельтского». Он анализирует личные имена, использовавшиеся в рейнской области во времена Рима (имена убиев, треверов, медиоматриков) — работа, которой он занимался на протяжении тридцати пяти лет (с 1933 по 1968 гг.) и ко­торую строил на том же целостном методе, что и языковедческие штудии, то есть привлекая исчерпывающее количество материа­ла [SW 241].

В Бонне свои материалы он обсуждает с Т. Литгом, Э. Ротхаккером, Й. Дерболавом, а с 1954 г. становится членом Рабочего исследо­вательского сообщества земли Северный Рейн-Вестфалия, позднее переросшего в Рейнско-вестфальскую академию наук. В 1955-56 гг. Байсгербер трудится на поприще декана философского факультета Боннского университета. Помимо этого он заведует отделом истории.;: поселений и культуры рейнской старины в Институте исторического страноведения Боннского университета, состоит в научной экзамена­ционной комиссии по философии того же университета, избирается членом-корреспондентом Берлинского Археологического Института.

В 1956 г. Немецкое исследовательское сообщество (DFG) да­ет согласие на финансирование исследовательского проекта «Язык и сообщество» (Sprache und Gemeinschaft). Задачей проекта была организация рабочей группы с целью разработки принципиально нового описания немецкого языка, «грамматики, ориентированной на содержание». В состав этой группы вошли видные германисты: Й.Трир, В.Порциг, Х.Мозер, П.Хартманн (1923-1884), Г. Ипсен, X. Бринкманн, Х.Глинц^[45], П.Гребе, К. К. Кляйн, Л. Маккензен^[46], В. Вайсе, восточногерманские лингвисты Т. Фрингс^[47]

и и Й. Эрбен, а позднее — X. Эггерс, Г. Кандлер. Из иностранных ученых в груп­пу входили Г. де Смет, Ж, Фурке и Э. Оксаар. Ученым секретарем группы стал X. Гиппер. Группа, конечно же, не представляла собой некую школу — слишком разными были научные позиции каждого из «мэтров» германистики, однако она стимулировала активнейшие поиски новых модусов описания немецкого языка. На 27 заседа­ниях рабочей группы, просуществовавшей до 1965 г., обсуждались монографии, составившие одноименную серию трудов по немецкой грамматике. Эту серию монографий редактировал лично Вайсгер­бер. В 1952 г. при его поддержке было также открыто отделение прикладного языковедения при Институте языкознания Боннского университета, которое возглавил талантливый молодой германист Г. Кандлер; он же стал редактором основанного в 1955 г. журнала "вргаептогит", который призван был стать рупором этого ново­го направления. (Забегая вперед, приходится отмечать, что журнал просуществовал недолго, а Г. Кандлер отошел от круга Вайсгербера в начале 70-х гг.). X. Гликц, также примкнувший поначалу к неогумбольдтианцам, пытается выработать свой оригинальный подход к описанию немецкой грамматики. Его диссертация о «внутренней форме немецкого языка», опубликованная в 1952 году, вызвала в це­лом положительную реакцию Вайсгербера, не умолчавшего, правда, и о существенных расхождениях этой концепции с идеями неогум-больдтианства, в частности, в том, что 1линц все же в методологии исследований остается в рамках традиционной, формально ори­ентированной грамматики [SW 138, 117]. Сотрудничество Глинца с Вайсгербером и его учениками сходит на нет к семидесятым го­дам. Одним из наиболее талантливых учеников Вайсгербера являлся в этот период О. Бухмани, который, помимо общетеоретических ра­бот в рамках неогумбольдгианства, собирался разработать принципы энергейтического словообразования, однако его преждевременная кончина помешала этому^[48]

. В этот период намечаются и точки соприкосновения между неогумбольдтианцами и школой М. Хайдегтера, однако первым при­ходилось констатировать, что «Хайдегтера почти невозможно вовлечь; в диалог с современниками. Наша просьба, чтобы он как-нибудь ис­пользовал очевидную идейную близость его высказывания „Тот или иной язык — это событие того говорения, в котором исторически открывается народу его мир и сохраняется земля как нечто запеча­тленное" с высказыванием Вайсгербера „Родной язык — это про­цесс воссоздания мира языковым сообществом посредством слова, общественное проявление созидающей силы языка в группе лю­дей", в качестве повода для того, чтобы высказать свое отношение к содержательно-ориентированному языкознанию, не вызвало у не­го, к сожалению, ответного порыва. Общие базовые тенденции явно имеются, но достичь истинного соприкосновения еще не удалось»^[49]

. Середина 50-х гг. — время более интенсивных контактов во-сточноевропейской германистики с учением Вайсгербера. Получил известность доклад его ученика Й. Кноблоха о современной ситуации в языкознании в Лейтдтягском университете, на который последо­вала резкая реакция со стороны Г. Ф. Майера. Хотя первые отклики на него были противоречивы, в дальнейшем сформировался устой­чивый образ «националиста, реваншиста, идеалиста и агностика» Вайсгербера. Сам он к этому относился довольно спокойно. Вайсгербер вспоминал в семидесятых гг.: «Если во времена „восточной зоны" кто-то довольно предметно рассуждал о „западном" ходе мы­сли, то иногда возникало чувство, что ему в сущности необходимо алиби, чтобы не попасть под подозрение в прозападном мышле­нии» [SW 270, 9].

В отечественном языкознании неогумбольдтианские методы использовались лишь имплицитно. Нам не удалось, к примеру, разыскать ни одного упоминания Трира или Вайсгербера в тру­дах Н. Я. Марра, хотя к началу тридцатых гг. крупнейшие рабо­ты довоенного периода уже были ими опубликованы и не могли не быть известны Марру. Впрочем, в работах марристов Р. А. Буда-гова, Ф. П. Филина без труда угадываются те методические шаги, которые предпринимал Трир в своем «Немецком словаре в сфере (разума)». В работах В. И. Абаева и С. Д. Кацнельсона также при­сутствует некоторое влияние идей иеогумбольдтианцев. Причины интереса марристов к методике языковых исследований неогум-больдтианцев — феномен, еще требующий своего объяснения.

Непосредственно учением Вайсгербера заинтересовались лишь в 1957 г., а активно занялись его критикой после шестого пленарного заседания Словарной комиссии ОЛЯ АН СССР (октябрь 1960 г.), ко­торое было посвящено современным проблемам лексикологии, сема­сиологии и теории поля. Позднее на дискуссии по проблемам «Язык и мышление» в мае 1965 г., состоявшейся в Отделении философии и права и Отделении литературы и языка АН СССР, против Вайс­гербера высказались В. М. Павлов и Г. В. Колшанский; а дальнейшее знакомство с учением Вайсгербера было больше похоже на соревно­вание в подборе ругательных эпитетов^[50]

. Кстати, по воспоминаниям современников, главный советский критик Вайсгербера — М. М. Гухман — была представлена ему во время своего пребывания в ФРГ по случаю вручения ей премии им. К. Дудена. Менее известен тот факт, что один из весьма немногих ученых, всегда положительно относившихся к концепции и личности Вайсгербера — Э. А. Макаев — некоторое время состоял с ним в научной переписке. Наконец, весьма интенсивные контакты с неогумбольдтианцами поддерживал известный грузинский исследователь концепции В. фон Гумбольдта Г. В. Рамишвили.

Оживляется критика и внутри ФРГ журналист В. Белих пу. бликует в «Меркуре» статью, в которой приписывает Вайсгерберу использование нацистской терминологии в своей концепции и из­вращает позицию Вайсгербера во времена нацизма. Однако пока и неогумболъдтианская концепция достаточно популярна, и лич­ность Вайсгербера окружена столь глубоким уважением (на его лекциях студенты сидели даже в проходах на складных стульях, а его взгляды находят отражение в школьных программах по родному язы­ку в ФРГ), что инсинуации Белиха вызывают только резкий протест самого ученого [SW 160]. В середине шестидесятых гг. аналогичные методы Белиха будут иметь гораздо больший успех, ведь ситуация во­круг вайсгерберианства изменится самым печальным образом. Один из фрагментов сложившейся тогда драматической ситуации — якобы, имевший место факт, когда ученики Вайсгербера вырывали из жур­нала 1935 г. его статью, содержавшую цитацию фюрера [SW 65, 252].

А пока Вайсгербер с большим энтузиазмом участвует в реализа­ции еще одного проекта — «Ключевые слова Европы». Его инициато­ром стал замечательный лексиколог В. Шмидт-Хиддинг, обосновавший в 1955 г. идею проекта: анализ понятий, составляющих основу культурной жизни Европы («юмор», «анекдот» и пр.) [SW 220]. При этом были опубликованы лишь несколько сборников статей, напи­санных членами авторского коллектива (в который входили, среди прочих, X. Мозер, М. Вандрушка, М. Вольтнер, Й. Кноблох, а позд­нее—и работавший уже давно в Огайо X. Шпербер), но кончина вдохновителей проекта Г. Деетерса и В. Шмидт-Хидданга прервала дальнейшие исследования.

Другое поле деятельности Вайсгербера в то время — разработ­ка принципов реформы немецкой орфографии; он являлся членом нескольких экспертных комиссий и отстаивал «умеренный вариант»; этой реформы, попутно разрабатывая идеи «диктатуры письменности» [SW 162]. Продолжает он и исследования в области со­циологии языка [SW 161], [SW 165-169], и свои кельтологические штудии [SW 164]. Но наиболее важным для дальнейшего развития его концепции языка является введение в научный обиход понятий Geltung (значимость) и Sprachzugriff (языковое освоение фрагмента мира), на которых Вайсгербер строит третью ступень своей концеп­ции (после структурно ориентированной грамматики и грамматики, ориентированной на содержание) — исследование возможностей языка (leistungsbezogene Sprachbetrachtung). Этой проблемой в теоре­тическом плане занимается и X Гигшер. Новые воззрения отражает обновленный вариант тетралогии, изданный в середине 50-х годов. Грамматические изыскания Вайсгербера венчает монография «Сме­щения в языковой оценке людей и предметов» (1958) [SW 178]. Многочисленными выступлениями в газетах, во время дискуссий на заседаниях Рабочего исследовательского сообщества земли Се­верный Рейн-Вестфалия (в том числе по проблемам права на родной язык) Вайсгербер неустанно пропагандирует свои взгляды и всячески интерпретирует основы своего учения. В 1959 г. в ознаменование ше­стидесятилетия ему преподносят праздничный сборник статей в его честь под примечательным заголовком «Язык — ключ к миру», на­долго ставшим для критиков девизом неогумболыггианства. В том же году увидело свет первое послевоенное издание грамматики немец­кого языка из серии «Дуден» под редакцией П. Гребе, в которой прин­ципы неогумбол ыггианства не только провозглашались, но и исполь­зовались в качестве основы практического изложения материала.

Наконец, в 1961 г. Вайсгербер становится первым лауреатом только что учрежденной премии имени К. Дудена за заслуги в иссле­довании родного языка. Однако и позднее его труды не оставались незамеченными: в 1965 г. ему присваивают степень почетного доктора философского факультета г. Левей (Бельгия), в 1975 г. его награжда­ют «Федеральным Крестом за заслуги» первой степени (высокой государственной наградой ФРГ); он избирается членом-корреспон­дентом Геттингенской академии наук и членом-корреспондентом Берлинского Археологического Института.

Таким образом, пятое десятилетие научной деятельности Вай­сгербера начинается в весьма благоприятных внешних условиях, если не считать усилившихся выпадов в сторону концепции «одно­го из основоположников империалистической языковой политики» Вайсгербера (в особенности относительно понятия Zwischenwelt) со стороны восточногерманских языковедов (Г.Хельбита, Г. Ф. Май-ера, В. Нойманна, В. Лоренца, «отца» функциональной грамматики ГДР В. Шмидта) и неожиданной попытки П. Хартманна изложить «суть и воздействие языка в зеркале теории Вайсгербера», носившей весьма поверхностный характер и более похожей на плохо замаски­рованную атаку, чем на благожелательную компиляцию.

В 1962 г. резкой критике подвергнет Вайсгербера другой его единомышленник В. Бетц [SW 214]. Начнется в известном смысле цепная реакция критики, причем как со стороны явных противников (в основном восточноевропейских лингвистов), так и со стороны прежних соратников и даже учеников, например, П. фон Поленца^[51]. Некоторые из причин этих изменений (не касаясь чисто лич­ных) были связаны с началом процесса «очищения языкознания от наследия прошлого», проводить который взялись молодые лин­гвисты — сторонники вошедшего в моду американского таксо­номического структурализма, С одной стороны, это «очищение» заключалось в отказе от «туманных» категорий господствующего учения — неогумбольдтианства («языковое чутье», «родной язык»,, «ословлившие мира» и т. д.) и замене их якобы более строго верифи-цируемым и структуральными категориями. С другой стороны, плохо разбираясь в истории языкознания нацистского периода, молодые лингвисты тем не менее порицали недостаточно героическое пове-1 дение нынешних мэтров языковедения, среди которых, естественно, выделялся Вайсгербер. Подозрение вызывали и его дружеские от­ношения с Г. Шмидт-Рором, которого Вайсгербер неосмотрительно пытался изобразить диссидентом. Можно перечислить и множество других факторов, сказавшихся на изменении ситуации в немецком языкознании в шестидесятые годы, не последнюю роль среди ко­торых играл фактор распределения финансирования среди научных проектов, на что претендовали вновь образованные на фоне структу­ральной эйфории кафедры лингвистики. Вайсгербер упоминает еще и влияние американской духовной культуры в период оккупации; Германии, подкрепленное изрядным финансированием и особен­но наступлением компьютерных исследований, а также и тот факт, что новоявленная «лингвистика» рассматривалась студентами как избавительница от сложных курсов традиционной индогерманистики [SW 268,16-17]. Как бы там ни было, такая ситуация не могла не сказаться позднее на характере публикаций Вайсгербера.

В 1962 г. он выпускает третье, полностью переработанное изда­ние «Основ грамматики, ориентированной на содержание», где про­должена разработка идей «аккузативации людей», роли пассивного залога в формировании картины мира носителей немецкого языка. С 1963 г. он уделяет самое пристальное внимание выявлению основ четвертой ступени его концепции «исследования воздействий языка» (wirkungsbezogene Sprachbetrachtung.) [SW 217], публикует капиталь­ный труд «Четыре ступени исследования языков» (1963) [SW 218] и входит в решающую фазу формирования оригинальной концепции лингвистической относительности. Появляются работы, в которых он дает примеры практического описания языка на основе его те­ории: от исследования отдельного структурного плана предложения договор». По свидетель­ству X. Гиттпера, в это время у Вайсгербера зрели планы написания пятого тома своего основного труда, в котором он собирался сумми­ровать опыт практического описания немецкого языка, используя, среди прочего, и материалы исследований своих учеников (в том числе и самого X. Гиппера). В 1964 г. им обновлен большой обобща­ющий труд по философии языка — «Языковой закон человечества как основа языковедения» [SW 113]. В это же время на научную арену выходит Б. Вайсгербер^[52], основные публикации которого пре­следуют цель обновить немецкую дидактику на основе принципов неогумбольдтианства в трактовке его отца.

В то же время диссертация о мистическом словаре Мейстера Экхарта (из которого Вайсгербер почерпнул некоторые понятия своей концепции, в частности, Worten der Welt), написанная аспи­рантом Вайсгербера и Трира пастором У. Никсом, признается после ее издания в серии «Язык и сообщество» плагиатом. В 1964-65 гг. возобновляются нападки В. Белиха, и хотя после изнурительной одиннадцатимесячной дискуссии Западногерманское Радио (WDR) было вынуждено принести извинения и признать ошибочным предо­ставление своего эфира подтасовкам Белиха по поводу «нацистского характера» вайсгерберовой концепции, и сам Вайсгербер, и атмосфе­ра вокруг него не могли не пострадать: многие старые коллеги отвер­нулись от него, против учеников И сподвижников была развернута кампания вытеснения. X. Гиппер вспоминал в личной беседе, что его переход в Мюнстерский университет был осложнен интригами «мо­лодых», стремившихся не пустить туда «вайсгерберианца». В 1966 г. на конгрессе германистов в Мюнхене Вайсгербер подвергся резкой критике в связи со своими «грехами» во времена национал-социализ­ма, что заставило его справедливо предположить о приближающихся баталиях на эту тему. В результате так и не был написан пятый том основного его труда, а сам Вайсгербер уходит в 1967 г. на пенсию.

Однако накануне ухода он выступает в Бонне с лекцией о язы­ковом сообществе и практически завершает формирование этой части своего учения. Одночасовая лекция, прочитанная Вайсгербером в зимнем семестре 1966/67 гг. о духовной стороне языка и ее исследовании стала основой более обширной лекции, прочитанной Вайсгербером уже после выхода на пенсию, в 1970 г., а затем и для книги на ту же тему, работу над которой и издание которой финансировало Немецкое исследовательское сообщество [SW 254]. Эта работа стала последним крупным проектом Вайсгербера, имеющим самостоятельную концептуальную ценность; прочие его труды все больше увязают в полемике. Другой проект, который обязан своим возник-1 новением Вайсгерберу и Триру, — начатое в 1962 г. издание гран­диозной «Библиографии по исследованию языковых содержаний», задуманной Вайсгербером еще в середине пятидесятых гг. [SW 152, 279] как справочное издание, включающее все основные работы, так или иначе связанные с изучением содержательной стороны языка практически во всех странах мира. Осуществление этого проекта, фи­нансировавшегося федеральной землей Северный Рейн-Вестфалия, проходило под руководством обоих основных учеников Вайсгербера (X. Гитшер) и Трира (X. Шварц) и отражало особенности уже четко обозначившихся двух направлений внутри немецкого неогумбольдтианства — лингвофилософского направления и «энергейтического структурализма». Примечательно, что семидесятилетие Вайсгербера отмечается уже не особым сборником в его честь, а переизданием его основных трудов по кельтологии и германской ономастике, а сам Вайсгербер интересуется большей частью проблемами компьютер­ного описания языка и выступает с лекциями за рубежом.

Все же уход Вайсгербера из Боннского университета не озна­чал конца его научной карьеры и, что особенно важно, не умалял его влияния на современное ему языковедение. Одним из провод­ников этого влияния оставался журнал "Muttersprache", и именно там в 1970 г. началась новая дискуссия, предметом которой стало стремление молодых ученых отмежеваться от скомпрометировав­ших себя во времена нацизма понятий [SW 248]. К числу таковых относили они и само понятие «родной язык» (nomen et omen), чем и было обосновано требование переименовать журнал. Борьба за название журнала вылилась в жесткую схватку за основы кон­цепции с «лингвистами» — этой борьбе Вайсгербер, к сожалению, излишне темпераментно жертвовал все свои силы на протяжении 1970-1973 гг. Стоило ли участвовать в этой дискуссии — вопрос спор­ный, но не с точки зрения Вайсгербера, который видел в нападках на себя лично и на свою концепцию стремление малокомпетентно­го поколения излишне ретивых вчерашних студентов «опрокинуть авторитеты» [SW 249]. Даже отвергая теоретические посылки неогумбольдтианства, оно не чуралось использовать методику этого на­правления без ссылок на авторов. Все основные аспекты дискуссии с «лингвистами» и отношение Вайсгербера к новейшим течениям! в том числе к концепции Н. Хомского, отражены в итоговой публика­ции «Дважды язык. Немецкая лингвистика в 1973 году против энергейтического языкознания», идея которой возникла у Вайсгербера, по его собственному признанию, еще в 1970 г. [SW 268]. Эта дискус­сия ознаменовалась серией полемических выступлений противников Вайсгербера в самом журнале "Muttersprache" 1970 г., что привело к серьезному конфликту между Вайсгербером и его сторонниками, с одной стороны, и редактором журнала 3. Йегером, который был скандально уволен в июне 1971 г. со своей должности. Но это лишь один эпизод той драматической дискуссии, которая потребовала так много сил со стороны Вайсгербера и которая может вполне считаться одной из наименее славных глав в истории неогумбешьдтианства.