С.Н.Шевердин
Питейная традиция и современная цивилизация
(Драма взаимности и перспективы «развода»)
Книга написана по заказу Европейского регионального бюро
Всемирной организации здравоохранения
Международная Независимая Ассоциация Трезвости
Москва, Россия
1995 год
СОДЕРЖАНИЕ
1. ВВЕДЕНИЕ. “Второй эксперимент” 4
2. РАЗВИТИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ И АЛКОГОЛЬ 6
2.1. Прогноз благородных умов 6
2.2. Современный диагноз цивилизации: расцвет или кризис? 6
2.3. Лозунг «Возврат России в мировую цивилизацию» как публицистическая пустышка 7
3. ОБ ЭТОЙ КНИГЕ 8
3.1. Объект и предмет исследования 8
3.2. Притязания автора 9
3.3. Особенности текста и структуры книги 9
3.4. Фундаментальные исходные идеи и базовые понятия 10
3.5. Замечания о терминах 10
4. АЛКОГОЛЬ И ПИТЕЙНАЯ ТРАДИЦИЯ В КОНТЕКСТЕ ПЕРВЫХ ШАГОВ КУЛЬТУРОГЕНЕЗА 12
4.1. Появление хмельных напитков и начало их употребления 12
4.2. Как случайность стала закономерностью 12
4.3. Обортничество как метод первобытного мышления и алкоголь как оборотень 13
4.4. Миф о биологической потребности в опьянении 14
4.5. Благотворность и коварство обычаев 14
5. ИСТОРИЧЕСКАЯ ДИНАМИКА ВЗАИМООТНОШЕНИЙ АЛКОГОЛЬНОГО ПРОИЗВОДСТВА, ПОТРЕБЛЕНИЯ АЛКОГОЛЯ И ПИТЕЙНОЙ ТРАДИЦИИ (обобщенное изложение) 16
6. ПИТЕЙНОЕ ПОВЕДЕНИЕ И ЕГО МЕХАНИЗМ 18
6.1. Питейный поступок как «атом» питейного поведения 18
6.2. Полезны ли таблетки от похмелья? 18
6.3. «Репрессивный» характер квазипотебности в алкоголе 19
6.4. Можно ли избежать «репрессий»? 19
6.5. Универсальный характер питейной квазипотребности 21
6.6. Привычка как основной регулятор питейных поступков 21
6.7. Эпидемия алкогольного наркотизма: метафора или реальность? 22
6.8. Питейный поступок как носитель хмельного эффекта, или выпивка без... выпивки 22
6.9. Две разновидности привычного поведения и привычных поступков 23
6.10. «Умеренное» и « культурное» потребление алкоголя: одно и то же? 23
7. “КАЙФ” БЕЗ НАРКОТИКОВ 25
(глава написана В.М.Ловчевым) 25
8. ОБАЯНИЕ ЧУВСТВЕННО-ГЕДОНИСТИЧЕСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ, ИЛИ ЭЙФОРИЯ В УСЛОВИЯХ НЕСЧАСТЬЯ 30
8.1. Эксплуатация потреблением 30
8.2 Ловушка потребительской свободы, или счастье Калибана 30
8.3. Секс, рок, алкоголь - антагонисты или сообщники? 30
8.4. Глубинные психофизиологические основания современного гедонистического поведения 31
8. 5. Односторонность и обеднение эмоциональной сферы гедонистически ориентированное личности 31
8.6. Переживание желаемого состояния подменяет действительную деятельность по его достижению 31
8.7. Современная индустрия удовольствий - от алкопромышленности до шоу-бизнеса - мощный катализатор культуры, ориентированный на «кайф» 32
8.8. Блеск и нищета наркотического переживания 32
9. ПОСЛЕДСТВИЯ ПОТРЕБЛЕНИЯ АЛКОГОЛЯ НА ВЕСАХ ИСТОРИИ И ЛИЧНОСТИ 33
9.1. Когда «плюс» и « минус» не взаимоуничтожаются и не дают в итоге «плюс» 33
9.2. Рациональность питейного конформизма 33
9.3. Позитивные последствия потребления алкоголя (обзор подготовлен К.С.Красовским) 34
9.4. Закон неустранимости вреда (ЗНВ) в результате функционирования питейной традиции 36
9.5. Биологический императив как «директива» природы 37
10. ОТРЕЗВЛЕНИЕ И УТВЕРЖДЕНИЕ ТРЕЗВОСТИ В РЕАЛЬНОЙ ПОЛИТИКЕ И В ТЕОРЕТИЧЕСКОМ ПРОЕКТИРОВАНИИ 39
10.1. Слабость на слабость дает... двойную слабость 39
10.2. Заинтересованы ли сейчас в отрезвлении сильные мира сего? 42
10.3. Для борьбы за трезвость нужны фундаментальные правовые основания 44
10.4. Питейная традиция и трезвенническая инновация: сосуществование или смертельная схватка? 45
10.5 Когда неизбежно пьянство и когда неизбежна трезвость? 46
10.6. Кто не понимает разницы между перерождением и насилием? 46
11. ИНВАЙРОНМЕНТАЛИЗМ. НОВЫЙ ИДЕАЛ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА? 48
Приложение. А. В. Немцов. СОВРЕМЕННАЯ АЛКОГОЛЬНАЯ СИТУАЦИЯ В РОССИИ 49
ЛИТЕРАТУРА 54
РЕЗЮМЕ 62
Primum ut ne noceas (прежде всего не вреди). ГиппократPrimut ut proficeas (прежде всего приноси пользу) Пауль ЭрлихВсе прогрессы реакционны, если рушится человек. Андрей Вознесенский
1. ВВЕДЕНИЕ. “Второй эксперимент”
Случилось так, (а, может быть, и не случилось, а было закономерностью?), но так или иначе два выпавших на одно столетие истории России антиалкогольных штурма совпали с крутыми историческими изломами. В хронологическом центре первого штурма - Октябрь 1917 года: в начале - вступление страны в первую мировую войну; в конце - воцарение Сталина. Фактическая хронология второго более размыта, поскольку не вполне совпадает с официальной. На Западе антиалкогольная реформа 1985 года именуется «горбачевской», а у нас - «лигачевской». А «первой перестроечной» называется и там, и здесь. Между тем, существенно, что и волевой посыл ей, и директива «разработать» были даны еще в 1983-84 годах генсеком Ю.В.Андроповым и были бы реализованы, как можно предполагать с высокой вероятностью, еще в 1984-ом, то есть как бы в ознаменовании 70-летия царского «сухого закона».
Андропов же, конечно, уж никак не может претендовать на роль перестроечного «архитектора» или «прораба». Так что команду подготовить победительное наступление на пьянство дал отнюдь не перестроечник, не демократ (в западном и современном отечественном понимании этого слова), а решительный авторитарист, противник политического и экономического плюрализма и свободного взаимодействия идеологий и культур.Однозначное приписывание антипитейной реформы перестройке - свидетельство не только плохого знания ее фактуального аспекта, но заблуждений относительно ее природы, ее связи с другими общенациональными и даже глобальными процессами, с идеологией и культурой в целом, с политикой. Одним из таких заблуждений (это нужно самокритично признать) был и исходный стратегический тезис, который в 1985-90 годах пропагандировал единственный в стране трезвеннический орган - журнал «Трезвость и культура» (при моем, кстати, главредакторстве), а именно тезис о синэргии трех задач: 1)экономического возрождения страны; 2)политической реформации с демократизацией как стержнем; 3)нравственного возрождения, в рамках которого заведомо предполагалось и исправление нравов (147,1-2)* *. В сущности, из такого же понимания соотношения этих задач исходило и принятое в апреле (опубликованное в мае) постановление ЦК КПСС «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма». Увы! Между этими задачами не возникла взаимность. Во всяком случае, радикальный поворот, который в отечественной и зарубежной политологической публицистике получил многозначительное, но мало вразумительное наименование «возврат в мировую цивилизацию» и считается равнозначным октябрьскому перевороту 1917-го года, только с противоположным знаком, выглядит поворотом в сторону, полярную целям нравственного совершенствования и отрезвления общества. Поневоле задумаешься, совместима ли вообще трезвость и исправление нравов в целом с этой цивилизацией, с этой культурой. Кстати говоря, если предельно обобщить расхождение позиций российских сторонников полного отрезвления и его противников (имею в виду не рядовых любителей выпивки, а исследователей проблемы), то оно сведется к противоборству двух альтернатив: 1) нужно сначала отрезвить население, поскольку без этого невозможно исправление нравов и нравственности и нормальная жизнедеятельность общества; 2) нужно сначала поднять культуру людей, ибо без этого сорвется и задача достижения трезвости. Столкновение этих платформ (первую защищали представители Общества борьбы за трезвость Л.Овруцкий, Н.Черных, С.Шевердин, вторую - социолог Г.Заиграев, экономист Б.Левин) произошло в ходе дискуссии за «круглым столом» журнала «Коммунист» на исходе первого года реформы (53; 37-46; 208; 2). То, что случилось потом, как будто бы подтверждает правоту вторых: во всяком случае, аргументом в пользу возвратного увеличения производства и реализации алкоголя в 1988 году была уверенность, что люди все равно оказались культурно (правильнее - культурально) неподготовлены к принятию и соблюдению девиза « Трезвость - норма жизни!». К оценке платформ и степени реалистичности той и другой я еще вернусь.
2. РАЗВИТИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ И АЛКОГОЛЬ
2.1. Прогноз благородных умов
Около 70 лет тому назад, в Париже, в рамках философского бергсоновского семинара, органично превратившегося в Международную комиссию по интеллектуальному сотрудничеству, которая, в свою очередь, в 1946 году, была преобразована в ЮНЕСКО, читал лекции русский энциклопедист Владимир Вернадский. В дискуссиях с Пьером Тейяром де Шарденом и другими выдающимися умами Франции и других стран, оттачивалась его концепция ноосферы как высшего этапа эволюции, хотя сам этот термин первыми стали употреблять Эдуард Леруа и Тейяр.
Плодотворно дружеские отношения Вернадкого и Тейяр де Шардена общеизвестны. И можно не сомневаться, что, несмотря на определенную несовместимость мировоззрений материалиста россиянина и католического священника француза, их конечные устремления во многом совпадали. Прежде всего, их объединяла надежда на то, что благодаря превращению разума в планетарное явление (Вернадский) и «планетезации человека» (Тейяр - 202; 193) в итоге на земле возникает нечто, достойное именоваться «сверхжизнью» (Тейяр). Не мог не находить отзвука и понимания у таких благородных людей, как Тейяр де Шарден, и прогноз русского энциклопедиста относительно перспектив «культурного роста человечества»: «Исторически длительные печальные и тяжелые явления, разлагающие жизнь, приводящие людей к самоистреблению, к обнищанию, неизбежно будут преодолены. Учесть эту работу человечества - дело будущего, как в будущем видим мы ее неизбежный расцвет (26; 44).
Спустя два десятилетия, находясь в эвакуации в Казахстане, 75-летний ученый подтвердил этот прогноз, связав его реализацию с «нашей демократией» (!): «Мы входим в ноосферу... Важен факт, что идеалы нашей демократии идут в унисон... с законами Природы, отвечают ноосфере. Можно смотреть поэтому на наше будущее уверенно» (27).
Как видим, Вернадский оказался столь же непроницательным, как и другие подобные ему благородные мудрецы, склонные выводить свои прогнозы из достижений разума, что всегда чревато принятием желаемого за возможное. В прогностике же более точным оказывается даже крохобор-реалист, умеющий отслеживать реальные тенденции.
2.2. Современный диагноз цивилизации: расцвет или кризис?
То, что нам известно о развитии цивилизации после 1922 года, когда Вернадский предполагал ее неизбежный расцвет («Великий кризис» 1929 года, фашизм, атомные бомбардировки, озоновые дыры и иные глобальные болезни), то, что происходило в России после 1943 года, из которого он бросал в будущее уверенный взгляд (новые репрессии, подавление культуры, эпоха «застоя и застолий», как апофеоз курса на алкоголизацию страны, начатого еще при жизни Сталина, нынешнее «смутное время» и тому подобное)... все это требует понимания и оценки с позиций строгой социологии. С этих позиций еще в 20-е годы не оставлял шансов современной цивилизации российский философ Питирим Сорокин, в 1922 году - пассажир знаменитого «философского корабля», депортировавшего из России выдающихся мыслителей и писателей оппозиционной Советской власти ориентации, позднее - мыслитель, почитаемый среди коллег как «социолог №1». Эту цивилизацию, соответственно - культуру, Сорокин называл чувственной - по признаку, который представлялся ему определяющим. Данная характеристика вполне к ней приложима. Эта цивилизация именуется также «европейской», «западной», «европейско-североамериканской», «европейско-переднеазиатской», а также «либерально-гуманистической», «техногенной». Все названные определения, как правило, не противоречат друг другу, поскольку в их основании лежат различные критерии. Начало своего расцвета европейская цивилизация связывает с эпохой Возрождения, с экспансией человека - покорителя природы, с провозглашением (вопреки средневековым догматам) прав и свобод индивидуума на удовлетворение всех его потребностей и реализацию способностей. На ее знамении - максимизация производительных сил человечества и адекватная максимизация потребления.
Вывод Питирима Сорокина звучит эпитафией всей этой цивилизации (и культуре): «...настоящий кризис носит не обычный, а экстраординарный характер. Это - не просто экономические или политические неурядицы, кризис затрагивает одновременно почти всю западную культуру и общество, все их главные институты. Это - кризис искусства и науки, философии и религии, права и морали, образа жизни и нравов... Короче говоря, это кризис почти всей жизни, образа мыслей и поведения, присущих западному обществу (188; 429).
2.3. Лозунг «Возврат России в мировую цивилизацию» как публицистическая пустышка
Тезис о том, что в 1917 году Россия «покинула» столбовую дорогу цивилизации, неверен. Это ясно хотя бы из того, что Ленин ставил вопрос о соревновании с капитализмом, Сталин – «догнать и перегнать» передовые буржуазные страны, все прочие руководители - о необходимости превзойти капиталистических конкурентов по тем же цивилизованным показателям. Даже во времена сталинщины и «холодной войны» («железного занавеса») отстраненность советского общества от западного не превращалась в автаркию. Западные стандарты – в частности, стандарты вещного и культурального потребления - проникали в СССР, и трудно сказать с определенностью, какие образцы - хорошие или, напротив, дурные – оказали большее влияние на наше общество. По-видимому, все же дурные. Во всяком случае, многие российские авторы сетуют на то, что Запад сбрасывает нам свои отходы. Это усиливает кризисные явления в России, о которых А. Зиновьев пишет так: нынешнее «всеобщее помутнение умов, массовое сумасшествие, извращенность сознания и поведения» связаны не с некой усилившейся порочностью россиян, а с крушением «системы ценностей и психологических опор», с потерей эпохальной цели общества - ориентации на «полный коммунизм», которая - при всем несовпадении обыденного сознания и официальной идеологии – придавала-таки «определенную окраску всему процессу жизни»; ныне же «доминирующим стало состояние беспросветности» (63; 416-417); или, согласно выводу В.А.Ядова, сделанному на основе недавнего исследования Института социологии Российской академии наук, - состояние «социальной тревожности», то есть нарастание «ощущения небезопастности в настоящем и высокого уровня неуверенности в будущем» (111; 5-6).
Здесь истоки отмечаемой многими исследователями и наблюдателями растущей дезадаптации россиян, высокого уровня стресса, в котором суммируются трудности жизни. С этим процессом, наряду с бесконтрольной торговлей алкогольными изделиями (к 5-ти легальным литрам абсолютного алкоголя некоторые авторы на основании расчетов добавляют примерно вдвое больший объем нелегального – см. в приложении статью А.В.Немцова) связывается выход России на первое место в мире по потреблению алкоголя на душу населения.
Питейная традиция, тенденцию затухания которой можно было наблюдать десять лет тому назад, ожила и на глазах «матереет». Как оказалось, механизмы ее торможения и обуздания не были созданы даже в малости. И, между прочим, потому, что мы как-то ими всерьез и не интересовались.
Поинтересуемся.
3. ОБ ЭТОЙ КНИГЕ
3.1. Объект и предмет исследования
Может показаться странным, но трудности - причем очевидные – начинаются уже на этом, изначальном этапе исследования. Так, нельзя сказать, что его объектом является пьянство. Этим словом и в речевом обиходе, и в литературе обозначается вполне определенное, так сказать, зрелое «качество», высокая степень приобщения человека, группы людей, общества к алкоголю - так называемое «злоупотребление». Не подходит и «алкоголизм», поскольку этим термином, как правило, обозначается алкогольное заболевание.
Получается, таким образом, что целесообразно описать объект нашего внимания словосочетаниям «потребление алкоголя», или - что синонимично - «алкопотребление». Но минутное удовлетворение (слово найдено!) быстро гасится потребностью расширить сферу изучения за счет смежных областей - факторов и проблем пития. Термин приобретает расплывчатые очертания. Расплывчатость же, неопределенность подсказывают нам, что объект не определен (игра слов лишний раз подчеркивает, что он играет с нами в кошки-мышки).
Целостно обозначить - значит целостно видеть. Значит, выделить сущность, или, по меньшей мере, иметь шанс ее выделить.
И вот оказывается, есть возможность объять одним понятием: 1) и реальное питейное поведение людей; 2) и их, так сказать, околопитейное поведение (то есть поведение по поводу питейного поведения, или - как можно, по-видимому, сказать - квазиповедение); 3) и овеществление этого поведения в разнообразных практических, поведенческих формах (обычаи, обряды, ритуалы, привычка, иные формы действий); 4) в формах идеальных (литература, искусство...). Это понятие - питейная традиция.
Хотя аспекты бытия алкоголя в человеческом обществе исследовались в основном по частям (клиника, социология, экономика, психология, этнография, меньше - культурология и философия), но рейды «в сторону» бывали, и подчас не безрезультатные. По вполне понятным профессиональным причинам, а также в результате присущей пытливости и верности гуманистическим идеалам, чаще всего «не своим делом» занимались врачи. Показательны в данном отношении усилия ВОЗ (мне лично в этом смысле особенно примечательными, содержательными и гуманитарно привлекательными представляются коллективные труды «Проблемы, связанные с потреблением алкоголя» (159) и «Алкогольная политика и общественное благо» (247). Но, будучи представителем цеха обществоведов, гуманитариев испытываю - от имени всех своих коллег, прежде всего российских - корпоративный стыд за то невнимание к «проблемам, связанным с потреблением алкоголя», которое демонстрируют отечественные специалисты социального профиля.
Удручает, если не сказать, возмущает - отсутствие познавательной и проективной инициативы даже тех, кто призван вгрызаться в проблему, готовить теоретическую базу для того, чтобы более эффективна была деятельность общества, государства, направленная на освобождение людей от цепкой питейной традиции. Между прочим, отрезвительная стратегия 1985 года базировалась в основном на парадигме «потребление алкоголя», причем с заметным креном в сторону полностью обветшавшей парадигмы «злоупотребление», и потому страдала двусмысленностью действий, несмотря на то, что, скажем, идеи упомянутого доклада Комитета экспертов ВОЗ от 1982 года тогда уже были введены в оборот и их учет побудил бы проектировщиков документов ЦК КПСС и правительства к более глубокому, комплексному подходу к решению задач и к организации воздействия на все факторы потребления алкоголя.
Не находят пока необходимого внимания в России и другие ценные призывы и рекомендации ВОЗ: в частности, изучать социальные и поведенческие факторы пития - 1978 год (171; 115); традиции употребления спиртного - 1988 год (112; 11).
В этой работе я и пытаюсь в какой-то мере коротко изложить свои соображения как ответ на эти призывы. Этому способствовала новая парадигма - питейная традиция. При этом я исходил из толкования понятия «традиция», которое предложила в результате проведенной широкой дискуссии по статье Э.С.Маркаряна «Узловые проблемы теории культурной традиции» редакция журнала «Советская этнография». В этом толковании понятие традиция охватывает все способы фиксации в социальной памяти, передачи и воспроизведения культуры, представляет собой иерархически построенную систему стереотипизированного опыта (182; 72-73).
3.2. Притязания автора
Приглашая читателя к соразмышлению над проблемой функционирования питейной традиции, над своеобразием ее российского «облика» и биографии, над загадкой ее стойкости в течение восьми тысячелетий и перспективами возможного будущего, я заранее объявляю о своих намерениях, чтобы тем усилить критическое, - значит: конструктивное - внимание всех, кого эта проблема волнует. 1. Я намерен еще раз обосновать сформулированный десять лет тому назад закон неустранимости вреда питейной традиции (ЗНВ) (227; 41). 2. Вторично, после выступления на международной конференции в Ленинграде в 1990 году, выдвигаю, надеясь на приятие, принцип биологического императива как абсолютного критерия для всякой деятельности и политики, для поведения людей (234, 165-166). Данная работа в этом смысле представляет собой своеобразный исследовательский жанр, а именно жанр СЛЕНТа. Не очень распространенная аббревиатура «СЛЕНТ» расшифровывается так: Строительные ЛЕса Научной Теории. Всякая теория, как и всякая сложная постройка, не обходится без строительных лесов, хотя сами леса могут совсем не напоминать будущее здание. Не буду скрывать: я, как концептуалист, полагаю, что построил кое-что подходящее для обитания; но, как критик, допускаю, что возможные жильцы захотят все перестроить.
3.3. Особенности текста и структуры книги
Вообще говоря, я хотел бы, чтобы текст удовлетворял, по меньшей мере, двум методическим принципам: 1)необходимой и достаточной глубины и 2) непрерывности выведения. Первый означает, что в объяснении должны наличествовать тезисы, (посылки и выводы); при каждом тезисе адекватные ему аргументы, при каждом аргументе - соответствующие ему иллюстрации (эмпирический материал). К сожалению, иногда мне приходится ограничиваться лишь изложением, формулированием тезиса - как правило, из-за ограниченности «строительной площади», изредка - из-за очевидности, общепринятости, подчас - из-за недостаточности материала. Тем не менее, я называю эти тезисы, чтобы читатель мог представить всю постройку, хотя бы в чертеже. Что я имею в виду, говоря об адекватности аргумента - тезису, иллюстрации - аргументу, поясню на примере. Недавно в журнале «Экономика и организация промышленного производства» меня обвинили в... игнорировании социальных причин пьянства (12; 156). Это нелепое замечание в адрес человека, который более 20 лет уделил проблеме социальных факторов пьянства, вызвано непониманием того, почему на вопрос: «Из-за чего пьют люди?», - я на давней дискуссии в том же журнале ответил: “Из-за того, что спиртное производят и продают». И это так: если алкогольные изделия будут отсутствовать вообще, то не будут пить даже несчастные алкоголики ( как они не пьют в лечебнице) - при сохранении тяги до полного избавления от нее. Так что тезисы - вопросы: «Почему пьют?» и «Почему хотят пить?» - разные. Соответственно и различны будут аргументы-ответы. Так сказать, каков вопрос - таков ответ. С примерами неадекватности аргументов и иллюстраций нередко приходится сталкиваться опять-таки в связи с проблемой питейной причинности. К примеру, известный исследователь Г. Г. Заиграев в прошлом нередко, говоря о причинах пьянства, для эмпирического подтверждения ссылался на социологические выкладки о субъективной мотивировке питейного поведения. Меня порадовало, что в своей недавней монографии он раздельно рассматривает мотивацию потребления алкоголя и порождающие его факторы (55). Несоразмерно большим, сравнительно с малым размером книги, выглядит библиографический раздел. Но для жанра СЛЕНТа это естественно, поскольку источники являются стройматериалом для лесов. В нашем же случае приходится собирать по мелочам, «воруя» по бревнышку, по кирпичику на строительстве таких объектов, которые имеют как будто совсем иное назначение.
3.4. Фундаментальные исходные идеи и базовые понятия
Из различных концепций культуры наиболее убедительной и, к тому же, более соответствующей целям анализа питейной традиции, мне представляется концепция Э.С.Маркаряна (106, 107). Понимая культуру как способ самоорганизации общества, он связывает последнюю с фундаментальным свойством самоорганизующихся систем, а именно адаптивностью, то есть способностью «приводить себя в соответствие с изменяющимися условиями среды для самосохранения» (108; 3-4). Чуть ниже мы как раз и убедимся, почему и каким образом после того, как антропогенез исчерпал свои приспособительные возможности, на смену ему пришел культурогенез, породивший разные элементы культуры, включая питейную культуральную традицию. В конце книги снова придется взять разбег от категории «культурогенез» в связи с рассмотрением проблемы трезвенической инновации как соперницы питейной традиции. Я убежден, что задачу утверждения трезвости можно решить, только поставив ее как задачу культурогенеза - остальные подходы ( политический, психологический, педагогический) оказываются узки, хотя и необходимы ( необходимы, но не достаточны). Определяясь, какую медико-биологическую теорию избрать для своего анализа, я нашел наиболее интересной и продуктивной «доктрину адаптивного реагирования» В.П. Петленко и Ю.П.Лисицына (102). Авторы ее считают, что «детерминирующие факторы - а ведущими детерминантами здоровья они называют факторы социальные (образ жизни человека) - всегда специфически преломляются через внутренние психосоматические системы отражения» (102; 6). Этот тезис мне показался полезным и продуктивным еще и потому, что наиболее подходящей для анализа психологии питейного поведения мне представляется концепция поведенческих диспозиций, разработанная В.А.Ядовым и его сотрудниками (167). Они установили сложность диспозиционных структур, как они назвали эти регулирующие поведение образования в сознании личности, их связь с внешними ситуациями и влияние на мотивацию поведения. На этой основе Ядов считает возможным прогнозирование индивидуального поведения. Между тремя названными концепциями замечается не только смысловое, но и лексическое соответствие. Значит, на их основе возможно представить закономерности изживания питейного поведения, а также закономерности формирования трезвенного поведения в рамках культурогенеза, становления трезвенической инновации.
3.5. Замечания о терминах
Очевидно, уже замечено, что одно из самых исходных понятий «культура» употребляется мной не в обиходном его значении, когда « культура» почти равнозначна «культурности», то есть обозначает уважаемое положительное качество. Однако из научного оборота такая интерпретация термина исчезает: здесь культурой называется, так сказать, все, что не природа - поэтому наука рассматривает, например, культуру преступного мир, питейную культуру, прочие совокупности форм поведения, обычаев, ценностей и т. п., о которых не скажешь, что они имеют признаки культурности. Соответственно этому возникают трудности и с определением «культурный», которое означает в нашей речи хорошее качество. Режет ухо, например, словосочетание «культурные факторы», хотя они и существуют. Вот почему целесообразнее, как мне представляется, и как буду поступать в дальнейшем, употреблять новое определение, изредка встречающееся в научной литературе, - культуральный. Удобен для изложения и термин, введенный в обращение, по-видимому, Ст.Лемом, - культурема (99; 57). Он лишь непривычен, хотя скопирован с уже привычных: идеологема, мифологема, обозначающих единицы соответственно идеологий и мифологий. Привьется и «культурема», что позволит избегать перечней видов культурем, или атомов, кирпичиков культуры, по словам того же Лема, к каким относятся: обычаи, обряды, ритуалы, стереотипы, образцы поведения, культуральные ценности и т. п.
4. АЛКОГОЛЬ И ПИТЕЙНАЯ ТРАДИЦИЯ В КОНТЕКСТЕ ПЕРВЫХ ШАГОВ КУЛЬТУРОГЕНЕЗА
4.1. Появление хмельных напитков и начало их употребления
Среди историков, антропологов, этнографов, палеопсихологов ныне наблюдается единодушие в определении той точки эволюции, с которой ведет начало питейная традиция. Это обнаружение нашими предками эффекта сбраживания ягод, плодов, злаков и начало употребления этой жижи как пищевого продукта. То есть это начало оседлой жизни, земледелия, появления возможности хранения пищевых продуктов в закрывающихся сосудах, что и вызвало анаэробное дыхание и брожение. В самом древнем известном нам литературном шедевре «Эпосе о Гильгамеше» богатырь-скотовод, который еще «питью сикеры (пива) обучен не был», получает такие советы от женщины-посвятительницы, представляющей уже земледельческую культуру: «Ешь хлеб, Энкиду, - то свойственно жизни, Сикеру пей - суждено то миру!» (241; 16).
Это настолько важно, что даю и дословный перевод с аккадского, сделанный И. М. Дьяконовым: «Ешь хлеб Энкиду, - подобающее жизни, / Сикеру пей, - судьбу страны (обитаемого мира)». (241; 153). Хотя ссылка на судьбу в поучении - явная ретроспекция (первобытное сознание понятия судьбы не знает), но примечательно, что мудрая блудница Шамхат, зная рациональное, естественное, биологически оправданное объяснение употреблению хлеба, для сикеры такого обоснования не находит. Точнее: и не ищет! Это объяснение сверхъестественное, мистическое пришло к ней из-за трех тысячелетий. Да и мы, люди кануна третьего тысячелетия новой эры, несмотря на придуманные много позднее самые разные толкования целесообразности выпивки («для здоровья», «для настроения», «для храбрости» и т. п.), прежде всего, сдаемся именно судьбинному объяснению: «так принято», «такова традиция», «таков обычай». Подобными ссылками мы, по существу, уподобляемся нашему неолитическому предку, оставаясь рабами древнейшей роковой (рок!; судьба!) случайности культурной эволюции и подтверждаем правильность определения традиции, данного российским философом Ю. А. Левадой, как механизма « воспроизводства социальных институтов и норм, при котором поддержание последних обосновывается, узаконивается самим фактом их существования в прошлом» (94; 253).
4.2. Как случайность стала закономерностью
Контакт человека с алкогольсодержащими жидкостями случаен в том смысле, что ненамерен, что наш предок не замышлял изготовить «нечто опьяняющее». Вопреки абстрактному аргументу сторонников выпивки: дескать. раз человечество пьет несколько тысячелетий, то значит это было и есть необходимо, отмечу, что роль случайности в возникновении социокультурной эволюции вообще великая, если не сказать - определяющая (99). Таково, в частности, приручение огня, « волшебным образом» вызванного в сухой траве искрами, отлетавшими от камней при их обработке. Итак, человек случайно обнаружил сброженную жижу - так сказать, прапиво или правино. О том, чтобы отказаться от употребления ее для пищи, конечно, не могло быть и речи. И вкусили этого напитка, разумеется, сообща: скорее всего, первобытный человек уже не знал или почти не знал индивидуального принятия пищи, свойственного животным (оно, видимо, исчезло уже на стадии собирательства) и еще не знал человечески индивидуальных еды, питья. И, по-видимому, достаточно было немногих повторений, чтобы такие коллективные возлияния приобрели чрезвычайное значение, совсем не равнозначное утолению голода или жажды (современное нелепое объяснения любителя пива, что он пьет его, потому что оно утоляет жажду лучше, чем вода, хотя воды ему хватило бы стакана, а пива требуется... две кружки или банки, от нашего предка мы не услышали бы, если бы могли спросить). Для того, чтобы это понять, достаточно познакомиться с современными представлениями этнографов, антропологов, психологов, философов о первобытном сознании. Оно понимается: как верящее чрезвычайно живо и твердо в объективность человеческих призрачных образов, являющихся... под влиянием умственного возбуждения и при употреблении наркотических средств (200; 222); как дологическое мышление по законам фантазии (155; 196); как галлюцинаторное (151; 467); как содержащее трепетное или экстатическое восприятие бессмыслицы (151; 471); как чрезвычайно внушаемое (150; 15-20); как «коллективные представления», образованные посредством не общения, а простого «сцепления» волевых, эмоциональных и познавательных элементов опыта (197; 41); как общее переживание родства и как стимул действий под непосредственным влиянием внешнего раздражения, при минимуме контроля со стороны рассудка (205; 16, 34) и т. п. При всех различиях (для узкого специалиста очень существенных) перечисленных характеристик и черт все они вместе и каждая в отдельности помогают понять, почему алкоголь был принят первобытным сознанием как свой и почему его употребление - вне всякого сомнения коллективно-обрядовое, крайне необходимое - стало регулярным, традиционным.
4.3. Обортничество как метод первобытного мышления и алкоголь как оборотень
Яркая метафора, давшая название этому параграфу, принадлежит выдающемуся русскому философу А. Ф. Лосеву, глубокому и тонкому знатоку и истолкователю первобытного и древнего мира и мировоззрения. «Каждая вещь для такого сознания, - утверждал он, - может превращаться в любую другую вещь, и каждая вещь может иметь свойства и особенности любой другой вещи. Другими словами, всеобщее, универсальное оборотничество есть логический метод такого мышления...» (103; 12-13). Верное вообще для предметного поведения человека это объяснение трижды верно для его поведения, связанного с употреблением алкоголя - тем более что использование других предметов** (по мере познания человеком их естественных свойств) становилось все более соответствующим этим свойствам, а вот относительно алкоголя все обстоит наоборот. В этом мы еще раз убедимся, когда взглянем на «питейную потребность» в том виде, как она проявляется у современного человека (см. 6.3, 6.5). Такое, имитационное поведение человека на первых этапах человеческого, не стадного коллективизма, уже не могло быть основано на инстинктах (инстинкты не содержали программ для новых условий выживания, в которые попал наш предок), на инстинктами определенных ролях в стаде, популяции и еще не могло быть основано на сознательной организации и распределении функций (например, в производстве каменных орудий, в охоте, уходе за потомством...). Оно уже существует на доречевом уровне, обеспечивая общность переживаний, эмоциональный и сверхчувственный (потому что он содержит мистический элемент) контакт во время общего действия (скажем, имитации охоты на большого зверя перед реальной охотой - ведь у человека, как прирожденного вегетарианца, отсутствуют хищнические охотничьи инстинкты: как индивидуальные, так и стадные). Когда человек научился речи и обозначению предметов, он и назвал хлеб - жизненной необходимостью, а сикеру - судьбой. По-видимому, полезным для понимания первобытного сознания и поведения, объяснения его странной открытости наркотикам вообще и алкоголю в частности - такой ошибочной с точки зрения биологической целесообразности, может быть изучение, например, шаманизма, (218), а также опытов С.Грофа с ЛСД (35). Считая совершенно несостоятельными его истолкования природы человеческого бессознательного и считая совершенно справедливым запрещение ЛСД-терапии, я нахожу ценными некоторые выводы Грофа из его экспериментов. Так, он обнаружил, что на ЛСД-сеансах, после «стирания» сознания (понятие «стирание сознания» у Грофа, естественно, отсутствуют) у подопытных отмечается «отождествление с группой и групповое сознание» (35; 202). Это явный рудимент первобытного сознания. Прав Э. Б. Тайлор: «...в психологии современного цивилизованного мира отчетливо просвечивает наследие первобытных времен» (200; 213-214). Это наследие он, в частности, усматривал в поведении, основанном на искусственном возбуждении экстаза (200; 59).
4.4. Миф о биологической потребности в опьянении
Очень часто можно слышать, что безусловные факты употребления разнообразных наркотических средств в виде настоев, дыма, питья подтверждают, дескать, природную тягу организма (!) к дурману. Между тем, все серьезные антропологические и этнографические исследования доказывают, что это употребление исключительно порождение культуры, иначе говоря - культурально. Богатейший материал, иллюстрирующий этот вывод содержится в знаменитой «Золотой ветви» Д.Д.Фэзера (217), а также в классической «Первобытной культуре» Э.Б.Тайлора, на которую я уже ссылался. Доведение с помощью наркотика до полубессознательного состояния себя, или жрецов, колдунов, или даже детей, с тем чтобы во время галлюцинаций и бреда получить «достоверные сведения» о неприятеле, преступнике, пропаже - явление повсеместное (200; 485-489). Не выдерживают критики попытки истолкования известных фактов поедания дурманящих растений (грибов) некоторыми животными, как их тяги к эйфории. Правда, такой крупный знаток, как Поршнев пишет о галлюцинаторноподобных состояниях у животных, предпосылке человеческих галлюцинаций (151; 467), но это наверняка - побочный эффект какой-то иной потребности, допустим, инстинктивного врачевания при помощи той же сомы или конопли, но не при помощи вызываемых ими нарушений психики. Такие нарушения означали бы для животного, находящегося в состоянии постоянной бдительности, сбой в адекватной ориентации в окружающей среде и таили бы для него серьезную, даже смертельную опасность. Здесь разница в следующем: животное заведомо не могло жить в состоянии эйфории, галлюцинаций (наши киски, падкие до валерьянки в совершенно безопасной для них обстановке, не опровергают этого), а первичные коллективы наших первобытных предков уже не могли жить в некоторых ситуациях без эйфории и галлюцинаций: для всех - допустим, при репетиции охоты, или для некоторых - жрецов, детей, других представителей рода, игравших роли ясновидцев или лекарей. Нам ничего не известно о существовании в первобытном обществе наркомании, алкоголизма, но вряд ли они были возможны, поскольку у тогдашнего человека не могло быть свободного доступа к наркотическим напиткам. Тайлор пишет даже об обоготворении наркотического питья (168; 488) - и это так понятно, тем более что и сейчас многие называют их «божественными» и считают, что есть вина, которые «неприлично пить сидя». Кроме того, дозволение их употребления, а на первых порах - более чем дозволение, а даже обязывание к употреблению строжайше регламентировалось позитивно в одних случаях и негативно (табу) - в других. Это была регламентация обычаем, обрядом, ритуалом. Это была уже культура, а не природа. И это была уже зародившаяся питейная культуральная традиция, насчитывающая к нашему времени уже около 8 тысяч лет, в биографии которой можно выделить несколько крупных периодов и которая - хочется верить! - вступила в свой завершающий период.
4.5. Благотворность и коварство обычаев
Я уже писал. что наиболее убедительной - и к тому же наиболее операциональной для исследования питейной традиции - я считаю трактовку культуры как адаптивно- адаптирующей универсальной системы. Соответственно этому интерпретируются и обычаи - как выработанные первобытными человеческими коллективами новые стереотипы поведения взамен инстинктов, которые не могли уже регулировать поведение в изменившихся условиях. Эластичность адаптации к среде с помощью набора содержащихся в генотипе инстинктов крайне незначительна и консервативна. Разные скорости изменчивости видов и среды - особенно в периоды нередких природных катаклизмов - не однократно приводили к тому, что инстинкты, обеспечивающие жизнеспособность популяций, превращались в свою противоположность, становясь источником их гибели. Эволюционисты, антропологи предполагают, что неандертальская ветвь пралюдей исчезла именно потому, что не смогла изжить некоторые инстинкты - в частности, внутривидовую агрессивность, внутриплеменной каннибализм, не смогла выработать стереотипы человеческого сотрудничества, которые и помогли выжить кроманьонцам, нашим предкам. У них сложилась надбиологическая (по Л. Уайту, «надсоматическая») система адаптации, намного более эластичная и «скоростная», включавшая обычаи первобытной кооперации для самозащиты от хищников, от «чужих», для добывания средств существования, изготовления орудий, а также систему обязываний к соблюдению некоторых охранительных правил и запретов ( табу). Будучи не биологической и надбиологической, эта система адаптации автоматически стала анти-, или абиологической. И это был еще крохотный росток, из которого развилось такое растение- хищник в виде производящей вредности индустрии, по сравнению с которым кровожадные орхидеи из рассказа Уэллса выглядят нежными фиалками. Антибиологический характер обычного (обрядового) регулирования особенно наглядно проявился в пищевых (то есть и в питьевых) обязывающих и запретительных предписаниях. Причем эти регулирующие нормы носили преимущественно не биологический (собственно пищевой) характер, а сверхбиологический, смысловой. Да и сами трапезы, помимо утоления голода и жажды, означали приобщение к своему кругу ( роду) - при этом неприобщенные к трапезе и питью из большого общего сосуда (того, что позднее у славян, например, называлась круговой чашей, братиной) самим фактом неприобщения отбрасывались в разряд чужих - тех, «с кем мы не пили и не ели» (кстати, очень похоже на психологию «пивного братства» завсегдатаев пивных, компаний собутыльников). Наделение приема пищи и питья не пищевыми, символическими значениями, уже предписывало, в частности, и почитание опьяняющих напитков, доходившее, как уже говорилось, до их обоготворения. Обычай становился носителем вреда, вредоносным, вредным, оставаясь почитаемым. Это общее явление. О его закономерном характере говорят и многие странности в питании нынешних примитивных народностей и племен. К примеру, среди населения Сахели детям запрещено есть яйца (обоснование - долго не научатся говорить), рыбу (отстанут в умственном развитии), беременным и кормящим женщинам - овощи и фрукты (174; 9).
5. ИСТОРИЧЕСКАЯ ДИНАМИКА ВЗАИМООТНОШЕНИЙ АЛКОГОЛЬНОГО ПРОИЗВОДСТВА, ПОТРЕБЛЕНИЯ АЛКОГОЛЯ И ПИТЕЙНОЙ ТРАДИЦИИ (обобщенное изложение)
После включения алкогольных напитков в культуру первобытных народов их производство не могло быть самостоятельным занятием - оно было неотделимо от питейных обычаев и несколько позднее появившихся питейных ритуалов, поскольку ритуалы - это свернутая, редуцированная форма обычаев. В первобытных сообществах, насчитывающих по 30-40 человек, индивидуальное потребление отсутствует. Питейная традиция равнозначна потреблению алкоголя, которое жестоко регламентированно. Даже буйное, экстатическое, до потери сознания «пьянство» - еще не пьянство в современном смысле, поскольку не имеет непосредственно алкогольной мотивации. Соответственно нет и индивидуального питейного поведения. И нет питейного поступка. Единица потребления - она же единица питейной традиции, то есть обычай. С разложением первобытной общины, появлением частных хозяйств и индивидуального потребления, изготовление алкоголя начинает отрываться от обычая и выходит на рынок. Появляются индивидуальное и групповое «выпивание» (сначала среди состоятельных людей), которое уже не имеют жесткой регламентации обычаями. С этого времени уже можно говорить об алкогольном поведении и об единице, атоме, культуреме такого поведения - питейном поступке, которому для существования уже не обязателен обычай. С этого времени можно говорить и о возникновении питейной привычки: при господстве регламентации обычаем ее быть просто не могло. Обычаи еще долго - в особенности в деревне, где к тому предрасполагает и сезонный цикл жизнедеятельности, - играют видную роль в регуляции потребления алкоголя, и эта роль двоякая. Они способствуют его (и питейной традиции) сохранению, но и удерживают в стабильных границах, устанавливая пределы времени и интенсивности, стараясь (и не безуспешно) не допускать пьянства бесповодного, по привычке. На этом этапе изготовление алкогольных изделий служит питейным обычаям. Но с развитием самостоятельного алкопроизводства, особенно после изобретения перегонки, обычай становится тормозом для сбыта «горячего» товара. Если прежде вино, пиво изготовлялось коллективно, согласно «братчине», как у славян (большая бочка с медом, суслом и т.п. закапывалось в землю и ждала несколько месяцев, когда ее откупорят, чтобы отпраздновать окончание сбора урожая), то теперь начали появляться лавки со спиртным, кабаки, где можно выпить всегда. Привычка получила серьезную поддержку и постепенно стала играть в выпивке роль более заметную, чем обычай. Впрочем обычай не так уж невинен. Конечно, влияние сезонных обычаев стабильно. Обычаев, связанных с жизненным циклом (рождение, крестины, наречение, помолвка, свадьба, смерть) - тоже. Но встречи, знакомства (по мере естественного с развитием транспорта и большим разнообразием жизнедеятельности (торговля) увеличения числа контактов), вообще хождение в гости и прием гостей служат питательной средой для питейной традиции, для пьянства. Регулирующая роль обычаев сезонного и жизненного циклов сохранялась в русской деревне вплоть до 1920 годов. В странах более ранней и более сильной урбанизации она угасла раньше. В городах же - а в городах с развитием капитализма и индустриализацией скапливается все больше людей, а теперь живет от 60 (Россия) до 90 ( наиболее развитые страны) процентов населения - роль обычаев в регулировании алкопотребления, в сохранении питейной традиции, мягко говоря, фиктивная, маскирующая: есть что выпить - подыщем и обычай, а можно и не подыскивать. Ныне выпивка детерминируется исключительно поступлением продукта - это уже, по существу, нельзя назвать регулированием, ибо регулирование предполагает нормирование временем, местом, ритуалом. Наглядно воплотилась отмеченная Марксом закономерность: «производство идет впереди спроса, предложение силой берет спрос» (108).
6. ПИТЕЙНОЕ ПОВЕДЕНИЕ И ЕГО МЕХАНИЗМ
6.1. Питейный поступок как «атом» питейного поведения
В настоящее время в связи с ослаблением влияния обычаев на потребление алкоголя (как и других сравнительно жестких элементов культуральной регуляции) питейное поведение стало хаотическим. Даже фактор приема гостей и хождение в гости также приобрел фиктивный характер (не потому выпивают, что нужно угостить гостей, пришедших с некой целью, а приглашают и ходят в гости, чтобы выпить). Поэтому большое значение приобрел анализ питейного поступка как единицы поведения личности. Важность такого взгляда подчеркивал Бехтерев: «...то, что известно в мире человека под названием поступков и действий, - писал знаменитый ученый, - находясь в полном соотношении со сферой личности, объединяется как в пространстве, так и во времени сообразно определенной цели, связанной с ее потребностями. Вот почему поступки и действия являются тем объективным выражением, которое характеризует развитие личности в человеке (17; 397). В.А. Ядов в книге о которой уже сказано выше (3.4) дает такое определение: «Поступок есть элементарно значимая «единица» поведения, и его цель - установление соответствия между социальной ситуацией и социальной потребностью (потребностями) субъекта» (167; 26-27). Как видим, в данном случае мы имеем дело с поведенческим адаптационным актом, и поэтому вычленение поступка из поведенческой непрерывности помогает лучше увидеть, проанализировать «состав» поведения и сопоставить его с другими культуральными явлениями. Обращаясь же к нашей теме, можно, думаю, сказать, что питейный поступок - это сейчас ведущая культурема питейной традиции. Присмотреться пристальнее к питейному поступку тем более необходимо, что, вычленяя, в соответствии с клинической традицией, в качестве основной единицы прием алкоголя, мы приходим к заблуждениям и ошибкам, выйдя за границы медицины. Между тем, прием алкоголя и питейный поступок - действия далеко не совпадающие, а понятия - совсем несинонимичные. Питейный поступок совершает и трезвенник - конформист, который в компании просто изображает выпивку, и актер, чьи якобы-выпивки наблюдают десятки зрителей в зале или миллионы на телеэкране. Впрочем, и прием алкоголя может быть совершен без питейного поступка, хотя это и менее редкое явление, и далеко не столь значимое практически. Человека, допустим, могут подпоить втихую или даже насильно: физически или психологически (пресловутое «ты меня уважаешь?»). Главным распространителем вреда от приема потребления алкоголя сейчас - благодаря всеобщей телефикации - стал именно «сухой» питейный поступок, выпивка... без выпивки, не содержащая приема алкоголя.
6.2. Полезны ли таблетки от похмелья?
Переакцентировка внимания с приема алкоголя на питейный поступок, как на главного носителя питейной традиции и источник вредных последствий побуждает переосмыслить многие привычные факты антиалкогольной, антинаркотической практики. Простой пример. Телевидение транслирует хорошо отрежиссированный и эффектный ролик о таблетках, избавляющих от похмельных мучений... Оно же устами обаятельной Ю.В.Белянчиковой, с присовокуплением сакраментального «Минздрав рекомендует...» рекламирует антиникотиновые мундштуки или фильтры японского производства. Что тут можно возразить, если и врач в больнице избавляет пациента от последствий острого алкогольного отравления и фильтр действительно задерживает изрядную часть ядов? А возразить можно. Возражение подсказывает уже то, что производители спиртного и табака с охотой сами же финансируют такую рекламу. Они давно установили, что в конечном счете крупно выиграют благодаря распространению среди людей иллюзии об устранимости вреда, приносимого рюмкой или сигаретой. Ошибка же вышла из-за неосторожной, неправомерной, ненаучной (имея в виду в данном случае не медицину, а психологию) оценки и интерпретации клинических фактов. Но, как говаривал выдающийся русский теоретик медицины И. В. Давыдовский: «Перед господином фактом надо не только уметь снять шляпу, но и вовремя надеть ее» (166; 116).
6.3. «Репрессивный» характер квазипотебности в алкоголе
Питейная потребность не обойдена вниманием отечественных психологов, социологов, экономистов, философов, которые рассматривают ее в основном через призму двух оппозиций: разумные - неразумные потребности; подлинные - мнимые. Из той и из другой посылки следуют принципиально сходные рекомендации: нужно избегать и неразумных, и мнимых потребностей. С этим трудно спорить. Да и не нужно. Однако для глубокого познания явления такой уход от объективно- исторического анализа (выяснения природы, детерминации потребности в алкоголе) непригоден, так как означает бегство в морализаторство. Рассматривая этот вопрос как культуральный, то есть в контексте культурогенеза, функционирования питейной традиции, я нашел наиболее продуктивными две идеи: концепцию К.Левина о квазипотребностях (которая, при всем лексическом совпадении корней «мнимо-» и «квази-» не равнозначна концепции Б.М.Левина о мнимых потребностях) и трактовку Г. Маркузе большинства присущих современному человеку потребностей как ложных и «репрессивных», то есть сформированных «внешними (для человека) силами». К таким силам относятся как предмет этой потребности (производимый алкоголь), так и транслируемые питейной традицией социальные и социетальные (макросоциальные) нормы, образцы питейного поведения. При этом - в соответствии с воззрениями и трактовками экономистов (Маркс), философов (Л.Сэв), психологов (А.Н.Леонтьев), физиологов (Д.В.Колесов) проблема рассматривается в единстве «продукт-потребность», или «п/п», по Люсьену Сэву (199; 454; 101; 88; 84; 240-242).
6.4. Можно ли избежать «репрессий»?
Совместно действуя, питейная норма и алкогольный продукт, как правило, с успехом принуждают человека к выпивке. В случае же весьма жесткой физиологической питейной запрограммированности, приобретшей характер доминанты, тормозящей иные стимулы или преобразующей «под себя», это принуждение становится абсолютным и формирует однозначную направленность поведения. При этом подавленными могут оказаться даже элементарные жизненные потребности. Мне довелось слышать рекламную песенку-пародию на известный опереточный припев «Без женщин жить нельзя на свете». Пародия же утверждала: «Мы можем жить без женщин. НО Без пива жить нельзя на свете. Нет!»
Шутка отнюдь не бессмысленна. Субъект с алкогольной доминантой (а алкоголика можно описать и так) в ситуации выбора меж двух «предметов», один из которых - привлекательная женщина, а другой - бутылка, выбирает вторую. И не потому, что он истинный импотент, а потому, что - кастрат по мотивации. Речь в данном случае не только о сексуальной сфере. Естественно, подавляющее большинство пьющих - люди со сложной, многозначной, многопредметной мотивацией. Интериоризированные («овнутренные») продукты, предметы, элементы внешней реальности, в которой человек живет и совершает поступки, не «свалены внутри него в кучу» (если он не психически больной), а как-то структурированы, хотя эта структура непрерывно подвижна. «Накануне» того или иного поступка эту структуру можно рассмотреть как сложную диспозицию, как предрасположенность совершить (или не совершить) поступок, совершить его так или этак, с помощью этих или тех средств. Упомянутая выше теория В.А.Ядова (5.4) как раз и дает понимание диспозиционной структуры сознания как некоего «пульта управления поведением», сложного образования, которое ведает саморегуляцией поведения личности. Эта теория особенно привлекательна тем, что опирается на более широкий взгляд на регуляцию поведения, чем другие концепции (аттитюда, установки), достижения которых плодотворно осмыслены В.А.Ядовым и его сотрудниками. К примеру, такое достижение как концепция смены социальной установки, предложенная Д.Н.Узнадзе и разработанная с учетом экспериментов Д.Чарквиани (220). Выводы Чарквиани позволяют с определенной вероятностью прогнозировать возможность и закономерности смены социальной установки (в частности, установки на совершение питейного поступка): Чарквиани, например, выявил большую роль позитивной информации, позитивного убеждения сравнительно с отрицательной (см. 10.3). Теория диспозицонной структуры претендует на большее: она исследует влияние на поведение не только ситуационных установок и не только в межличностных отношениях. Она «взвешивает» роль макросоциальных (социетальных) явлений, ценностей общего и частного уровней (не забывая, разумеется, при этом и установок), показывает непростую взаимосвязь различных элементов диспозиционной структуры, начиная с кратковременных ситуаций и кончая общими социальными условиями «жизнедеятельности человека», какими являются «экономические, политические, культурные (лучше все-таки: культуральные - С.Ш.) особенности образа жизни (167; 22). Из этого очевидно, насколько полезным может быть учет выводов этой теории для понимания механизмов поведения и условий его изменения, понимания соотношения внутренней и внешней регуляции, то есть саморегуляции и постороннего влияния. Ядов и сотрудники выявили, экспериментально и теоретически обосновали иерархическую упорядоченность диспозиций, при которой «высшие ее компоненты несут ответственность за гармонизацию нижеследующих, но не столь жесткую, чтобы это мешало гибкому ситуативному поведению» (167; 81). Последнее, между прочим, означает и то, что, адаптируясь к ситуации (например, в пьющем окружении), человек без особого труда может отказаться от высших ценностей. Можно сказать и так: стереотипы образа жизни оказываются слабее императивов смысла жизни. Таким образом, гибкость за счет «отрыва» от высших регулятивных «пружин» далеко не всегда благо для стратегических целей личности и для общества. И проявит ли сознательно человек негибкость (ригидность), пойдет ли он намеренно и мужественно на ситуационный стресс, отказавшись от адаптации к ситуации (в нашем случае, отказавшись от выпивки «для пользы дела») в особенности зависит от того, какую роль в сознании человека играют нравственные нормы, сильнее ли они, чем нравы, обычаи, привычка. Думаю, можно сказать, что, чем выше по иерархии диспозиционной структуры расположен ее компонент, тем ближе он к смыслу жизни и тем менее привязан к образу жизни. Философ Т.В.Карсаевская правильно отмечает, что совершенствование личности связано с приближением образа жизни к смыслу жизни (76; 31). А психолог К.Г.Сурнов достаточно заостренно восхваляет «умение наслаждаться любым стрессом, имеющим смысл в контексте реализуемой личностью нравственной парадигмы» (198; 49). Разумеется, врач не имеет права предъявлять завышенные критерии к нуждающемуся в лечении. Он обязан избавлять от стресса, если тот может иметь печальные последствия, а не побуждать к нему. Его задача - терапия. Однако терапия идеалами или аретотерапия, по-видимому, является прерогативой не только учителя, но и врачевателя. Во всяком случае, известный русский врач конца ХIХ - начала ХХ века А.Яроцкий считал, что медицина, если она претендует быть чем-то выше ветеринарии, обязана применять и аретотерапию.
6.5. Универсальный характер питейной квазипотребности
Животное прекрасно «знает», какой продукт природы как употребить для питания, лечения, строительства жилища и т. п.: в «книге инстинктов» все расписано четко. Человек же в этом на первых порах страшно запутался, о чем говорилось выше и что наблюдается до сих пор среди народов, сохранивших черты и обычаи родоплеменной культуры. Это привело, в частности, к нелепым пищевым (питьевым) табу и обязываниям. С течением времени все большее количество природных вещей, а затем и искусственных стало употребляться (или, напротив, вышло из употребления) не случайно, а в соответствии со своими реальными свойствами. Набор этих свойств - в частности, их возможность служить источником питания для человека - ограничен: у каждого из первичных составляющих пищевых продуктов - белков, жиров, углеводов, разнообразных микроэлементов, воды - свои «задачи»; соответственно - свои возможности у каждого из продуктов, которые мы покупаем в магазинах или на рынках и приготавливаем самостоятельно. Каждый из продуктов годен к чему-то. Подчас вариантов годности несколько или даже много, но, кажется, нет другого продукта, который, выступая в форме пищевого, был бы годен ко всему, как алкоголь в реальных вариантах его «вещного» воплощения. Такая универсальная «годность» вина ко всем поводам его употребления, совершенно не связанным или почти не связанным с привычными «пищевыми», как раз и вызвана отсутствием в нем реальных пищевых свойств, которые и определяли бы границы (соответственно - поводы) его употребления или неупотребления. В этом сказывается его «мнимая предметность». У грузинского психолога Д. Чарквиани получилась невольная иллюстрация к этому. Рассматривая связи между внешними событиями и поступками, он отметил, что, к примеру, для курильщика не существует никакой психологической связи между курением и выпадением снега (220; 81). Буквально Чарквиани прав, и нарисованная им поведенческая модель просто-напросто используется мной в виде зацепки. Делаем самую небольшую подмену - берем не акт закуривания сигареты, а выпивку. Да разве ж выпадение снега... не повод для нее?! Любитель выпить, привычный пьяница ответят; конечно! Ко встрече и к разлуке, к началу работы и к ее завершению, к успеху и к неудаче, к первому свиданию и последнему, к забитому голу и к незабитому, к первому подснежнику и к первому снегу, к рождению человека и к его кончине... и так далее и тому подобное - к любому поводу пригоден (прилипает) алкоголь. Ему уже не нужны обычные (узаконенные обычаем) поводы (некоторые названы в перечне) - он сам создает эти поводы. Воистину оборотень! Оборотничество, как универсальное свойство первобытного мышления сошло на нет у цивилизованных народов, оставшись лишь в качестве рудиментов ритуальных, внешне (мнимо) магических действий. Оборотничество же алкоголя лишь усилилось. Если сначала оно проявлялось только в границах, дозволяемых обычаями - регуляторами коллективных действий, то позднее, по мере формирования индивидуального поведения, в связи с возрастанием доступности вина, выпивкой может быть оснащен любой поступок человека, тем более если этот человек - привычный потребитель или же индивидуум, зависимый в силу своего социального положения от привычных потребителей. В этом смысле привычка выпивать является менее педантичным, чем обычай, и потому более «эффективным» средством сохранения питейной традиции, поддержания и распространения пьянства.
6.6. Привычка как основной регулятор питейных поступков
С падением роли обычая как ведущего (а в первобытном обществе - единственного) регулятора употребления алкоголя, ведущее место заняла привычка. Как и обычай, она укореняется в качестве мотива поведения благородя факту своего существования в прошлом и среди нашего нынешнего окружения и представляется чуть ли не мистической силой («Привычка свыше нам дана», - отметил Пушкин). Но она, так сказать, хуже обычая, потому что сама по себе вненормативна и присоединяется к любому личному или общественному событию, к действиям не только коллективов (как обычай), но и индивидов. Когда между питейным прилавком и вероятным, потенциальным потребителем спиртного стоит обычай, он все же выступает неким фильтром, пропуская к рюмке только оправданные (им, а не разумом и нравственностью) поводы. Привычка же напрямую связана с алкогольным рынком и потому расцвела и завоевала массы по мере роста питейной индустрии. «Сила привычки миллионов - самая страшная сила» (100; 41, 27) Она - фактор питейного поведения, причем настолько открытый, неструктурированный, что, по-видимому, уже не может быть названа регулятором алкопотребления, оставаясь его побудителем и хранителем. Причем сама по себе привычка вряд ли может быть выделена как культуральная форма (культурема), а представляет психологический инвариант питейных поступков.
6.7. Эпидемия алкогольного наркотизма: метафора или реальность?
Об алкоголизме как эпидемиологическом заболевании, имея в виду его распространенность, много писала российская медицинская общественность в начале века. Большой социальный вред от пьянства позволял говорить об этой эпидемии, как о социальной. Этот подход был заглушен в 1930-е годы, что совпало (конечно, не случайно) с уничтожением активного и относительно массового антиалкогольного движения. Строго говоря, широкое распространение пьянства (потребления алкоголя) не показатель того, что это эпидемия в медицинском смысле: здесь нет массового инфецирования - через воздух, воду, физический контакт с бациллоносителем, и т. п. Это, кончено, метафора. Но в этой метафоре больше правды, чем в педантизме тех, кто умеет пить без явных видимых последствий для себя, являясь исполнителем питейных поступков. Метафора «бациллоноситель» вполне приложима и к таким умеренно или культурно пьющим, и в этой метафоре тоже больше правды жизни, чем в отговорках, смысл которых: я же никого не заставляю спиваться. По-видимому, возрождение эпидемиологического подхода к потреблению алкоголя целесообразно и в перспективе продуктивно, при том условии, что факторы и механизм этой эпидемии будут правильно поняты как культуральные, как питейная традиция, что ликвидацией этой эпидемии после тщательного изучения ее закономерностей обществоведами, гуманитариями займутся государство и влиятельные социальные органы, а не одни лишь медики.
6.8. Питейный поступок как носитель хмельного эффекта, или выпивка без... выпивки
Человек «позитивно» пьянеет (переживает желаемую возбуждающую эйфорию) не в результате приема алкоголя, а от совершения самого питейного поступка, в соотвествии с ожидаемым эффектом. Физиологическое же воздействие этанола на организм (так же, как и любого другого раствора) не вызывает «автоматически», с необходимостью того психического переживания, которое человек приписывает веществу. Это давно известная закономерность (скажем, И.П.Павлов, изучив физиологический механизм воздействия этанола на организм, пришел к выводу, что это воздействие с самого начала не возбуждающее, а тормозящее) убедительно проанализирована и обобщена на основе большого эмпирического (этнографического и лабораторного) материала Х.О.Фекьяером (158, 223-224; 213; 227, 56).
6.9. Две разновидности привычного поведения и привычных поступков
В практической пропаганде и психотерапии нередко сложно бывает переубедить пытливого оппонента, который устанавливает тождество между какими-либо пищевым пристрастием (к мясу, сластям, кофе) и пристрастием к наркотику, алкоголю. В самом деле, и там, и там наблюдается сходство: например, требование необходимой регулярности употребления, а при ее нарушении - явный дискомфорт, (в случае с зависимостью от алкоголя, наркотика - «ломка»). Способный пропагандист трезвости и здорового образа жизни сумеет, очевидно, переубедить скептика, держащегося за свое пристрастие, привычку к рюмке. Но переубеждать было бы легче, если бы вопрос о нормальных, физиологически оправданных привычках и об аномальных, физиологически насильственных, абиологичных был бы хорошо исследован наукой. Нужно рациональное, экспериментально подкрепленное обоснование, поскольку оценочные суждения: дескать, первые привычки - «хорошие», а вторые - «плохие», - современной аудиторией не принимаются.
6.10. «Умеренное» и « культурное» потребление алкоголя: одно и то же?
Эти определения принято воспринимать и употреблять как синонимы. Между тем, они обозначают различные аспекты винопотребеления, считающегося безопасным или мало опасным. Первое соотносимо с «атомом» «прием алкоголя» и базируется на самом мощном, «боевом орудии» потребителей спиртного, как об этом писал русский врач и талантливый пропагандист-организатор трезвеннического движения в СССР в 1920-е годы А.С.Шоломович, на «священном лозунге мещанина всех времен и народов; «Только одна рюмочка!»« (239; 51). Второй - на эстетизации питейного поведения, питейного поступка, которая сейчас чрезвычайно широко распространена и которой, к сожалению, служит искусство. Правда, по трезвом размышлении, следуя провозглашенному ранее методическому принципу непосредственного выведения (3.З.), приходишь к выводу, что не само по себе искусство (речь именно об искусстве, а не о назайливо-вульгарной, кокоточно-соблазнительной рекламе «Кремлевской водки» на телеэкранах), виновно в проалкогольном эффекте, а исторически и психологически обусловленная его интерпретация в обыденном сознании. Эта закономерность давно отмечена и специалистами, и просто думающими людьми. Сервантес писал (и был уверен в том) пародию на далекое от реальной жизни рыцарство. Но именно в реальной жизни оказался крайне нужен рыцарь-герой, пусть нелепый, но чистый помыслами и благородный. В результате Дон Кихот стал таким, каким его ждали, а не таким, каким был описан. Есенин обратился к людям с проникновенной предсмертной исповедью, а поклонники восприняли ее как проповедь-оправдание самоубийства. В результате «чуть не взвод над собой расправу учинил» (Маяковский). Это обычная закономерность: влияние произведения искусства на духовную жизнь общества зависит не столько от авторского замысла, сколько от состояния этого общества. Выдающийся исследователь культуры Ю. М. Лотман, имея в виду употребление алкоголя, отметил, что настойчивые усилия ввести его в сферу культуры являются результатом как раз внекультурности самой физиологии опьянения. «Явление это настолько универсальное и окружено таким пространством запретов и предписаний, поэтической и религиозной интерпретацией, так плотно входит в семиотическое пространство культуры, что человек не может воспринимать алкогольное воздействие в отрыве от его психо-культурного ареала» (104; 207-208). Добавлю: и от своего собственного психо-культурного ареала. Из этого и другого ареалов любители алкоголя и его противники черпают в своих дискуссиях аргументы: одни - эстетизируя и этически оправдывая выпивку, другие - очерняя ее.
7. “КАЙФ” БЕЗ НАРКОТИКОВ
(глава написана В.М.Ловчевым)
Для человеческого духа алкоголь и в целом легальные наркотики стали посредниками, без которых почти не мыслится достижение душевного комфорта и наиболее ценного эмоционального состояния - эйфории (кайфа, кульминации положительных ощущений).
В создании этих костылей духа общественное мнение отводит решающую роль питейной индустрии и ее идейному авангарду - рекламодателям и рекламопроизводителям. В постсоветской России также популярен миф о глубоко законспирированных врагах народа (масонах), которые сознательно проводят политику алкогольного геноцида. Первая, и особенно вторая версии, предполагают радикальные рецепты решения алкогольных проблем.
Не сбрасывая со счетов необходимость нейтрализации питейного капитала, особенно в лице его транснациональных центров, таких как «Амстердамская группа», «Группа Портман» и других, автор обращает внимание на роль самовоспроизводящегося культурного поля, которое активно формирует проалкогольные модели поведения. С нашей точки зрения, оно создается не только за страх, но и за совесть. То есть, деятели культуры не столько выполняют прямой или косвенный заказ питейного капитала, сколько в значительной мере осуществляют свое собственное самовыражение, воспевая пронаркотические обычаи.
Итак, именно творческой интеллигенцией проводится основная работа в утверждении пронаркотических форм поведения. Деятели культуры являются своего рода живым щитом между бессовестными поклонниками чистогана и умывающимися кровавыми слезами потребителями наркотиков. И этот щит тем более эффективен, что его составляет интеллектуальный цвет нации, гордость любого народа...
Почему именно творческая интеллигенция избирает себе столь сомнительную миссию - играть роль проводника к алкогольной пропасти? Наверное, потому, что ей чаще всего удается достичь в жизни состояния наивысшего подъем духа через акты творчества. И, соответственно, именно интеллигенцией наиболее сильно ощущается разрыв между полноценной эйфорией и повседневным прозябанием («тяжкой мглой пошлой повседневности») (22). Именно этой категории населения и максимально хочется найти кратчайшие пути к счастью, к «искусственному раю», двери к которому открывались бы в любой момент, и ключ к которым не зависел бы от прихотей восхитительной, но весьма своевольной и капризной музы. Вот почему существенно уступая по объемам алкоголепотребления другим категориям населения (например, люмпенизированным слоям и криминальным структурам), творческая интеллигенция играет одну из первых скрипок в наркотизации своего народа.
Когда мы говорим о проалкогольном, или пронаркотическом культурном поле (ПКП), то не предпологаем наличие некой сущности вне конкретных памятников культуры. Мы имеем в виду логическую абстракцию, составляющую пронаркотическую смысловую нагрузку как шедевров, так и произведений массовой культуры.
Опираясь на советский культурный багаж, а также на переведенное на русский язык культурное наследие Запада, можно условно выделить несколько источников (или механизмов) формирования ПКП.
1. Эстетизация наркотических веществ. Самые известные ныне в России подобные западные произведения - это «Искусственный рай» Шарля Бодлера и «Двери восприятия» Хаскли. Значительно уступает им в художественном отношении российский аналог композиция Анатолия Евтушенко « Поклон домашнему вину» (Волгоград, 1994).
2. Эстетизация состояния наркотического опьянения. Хрестоматийный пример представляет собой один из шедевров российского кинематографа - фильм Эльдара Рязанова « Ирония судьбы, или с легким паром» (1975). Этот фильм стал столь заметным фактом духовной жизни СССР, то обогатил русскую лексику рядом крылатых слов и выражений, общеузнаваемых шлягеров, и даже удостоился косвенной похвалы генерального секретаря на высшем партийном форуме. Герой фильма, находясь практически в невменяемом состоянии под влиянием алкогольного опьянения, совершает ряд вопиющих антиобщественных поступков, а в их результате обретает личное счастье. Герой, кстати, врач по профессии, воспринимается как однозначно положительный и режиссером, и зрителями.
3. Пронаркотическое истолкование истории. Колыбель европейской цивилизации - античность - трактуется, как культура, построенная на винопитии современного типа, хотя в античности, особенно в период ее подъема и расцвета, часто вино многократно разводили водой (порой в 20 раз!, смотри Одиссея, песнь девятая). Таким образом, «вино» доводилось до консистенции нынешних безалкогольных напитков.
4. Пронаркотическая интерпретация зарубежной культуры. Пример: творчество величайшего русского поэта - Пушкина. Известное стихотворение Эвариста Парни он переводит следующим образом:
A MES AMIS ДОБРЫЙ СОВЕТ
Rions, chantons, o mes amis, Давайте пить и веселиться,
Occupons-nous a ne rien faire. Давайте жизнию играть,
Laissons murmurer le vulgaire: Пусть чернь слепая суетиться,
Le plaisir est toujours permis. Не нам безумной подражать.
Que notre existence legere Пусть наша ветреная младость,
Sevanouisse dans les jeux... Потонет в неге и вине,
Vivons pour nous, soyons heureux, Пусть изменяющая радость
N'importe de quelle maniere. Нам улыбнется хоть во сне…
Un jour il faudra nous courber Когда же юность легким дымом
Sous la main du temps qui nous press, Умчит веселье юных дней,
Mais juoissons dans la jeunesse, Тогда у старости отымем
Et derobons a la vieillesse Все, что отымется у ней.
Tout ce qu'on peut lui derober.
Точный перевод первых двух строчек таков:
«Давайте смеяться и петь, мои друзья,
Займемся «ничего неделанием».
Подстрочник пятой и шестой строчек таков:
«Пусть наше легкое существование
Рассеется (развеется?) в играх».
Значит, Пушкин вносит в образ, в знак другой культуры однозначно проалкогольную установку. Кстати, калькой является и зарубежное восприятие России. Пьянство считается неотъемлемой чертой русского народа, а водка национальным русским напитком, хотя в действительности она пришла на Русь с Запада.
5. Трансформация при переходе произведения культуры в другие жанры. Экранизация древнерусского эпоса «Садко» (к/ф 1953 г.) включила в себя сцену, отсутствующую в оригинале: критерием отбора в военную дружину, то есть в элитное воинское формирование, изображается высокая толерантность к алкоголю.
6. Пронаркотическое искусствоведение. Блестящий пример, имеющий, кстати, отношение и к тенденции №4, представляет собой школьный учебник по французской литературе, неоднократно переиздавашийся в эпоху застоя. Его авторы дают замечательный «психотерапевтический совет» - выходить из депрессии при помощи алкогольных изделий и освещают его авторитетом «солнца русской поэзии»: «Жизнелюбивый дух французского писателя (Бомарше - В. Л.) был очень близок Пушкину, который советовал:
«Коль мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро (248)».
Кстати, такой совет дает не сам Пушкин, а один из самых зловещих его героев - Сальери. И дает-то он этот совет в сцене отравления Моцарта, насыпая яд в бокал своего конкурента.
7. Цензурирование произведений искусства. Шедевром советской эстрадной музыки второй половины 70-х годов стал диск Д. Тухманова « По волне моей памяти». А песня из него «Во французской стороне...» стала на 1977 год своеобразным гимном студенчества. Очень многим импонировал его дух отрицания официальной условности, и даже ее заключительная мысль: как бы не умереть на хмельной пирушке в годы учебы (своеобразная смысловая точка песни). В тоже время, резюме первоисточника (156), стихотворения средневекового студента, говорило совсем о другом и именно оно-то и оказалось отрезанным талантливым композитором:
«Вот и все! Прости-прощай,
разлюбезный швабский край!
Захотел твой житель
Увидать науки свет!...
Здравствуй, университет,
Мудрости обитель!
Здравствуй разума чертог!
Пусть вступлю на твой порог
с видом удрученным,
но пройдет ученья срок,
стану сам ученым.
Мыслью сделаюсь крылат
в гордых этих стенах,
чтоб открыть заветный клад
знаний драгоценных!»
8. Полное исключение из культурной жизни высококлассных художественных произведений. (Явление, видимо, чисто тоталитарное). Долгое время не могла пробиться к советскому читателю поэма В. Ерофеева «Москва-Петушки», переведенная на многие языки и в ряде стран рекомендованная в профилактических целях как антинаркотическое произведение. Лишь единожды за пол-века было издано автобиографическое произведение Джека Лондона «Джон Ячменное зерно». И это при том, что все творчество Лондона пользовалось в СССР гигантской популярностью, не соизмеримой с успехом у себя на родине, в США.
В общем, ПКП - это массовидное, разнонаправленное и глубоко эшелонированное образование. Есть ли шансы воздействовать на него? Есть! Или, точнее, они появляются в последнее время. Вплоть до второй половины 20-го века человечество не знало другой дезалкоголизации, кроме принудительной («сухозаконные акты» эпохи Первой Мировой войны). Альтернативных форм денаркотизации, по большому счету, и не могло бы возникнуть. В природе человека заложено стремление выйти за пределы повседневности, пережить нетрадиционный опыт. И вплоть до новейшей эпохи существовало только два массовых пути отлета от реальности, ведущих, в принципе начало от одного корня: религия; легальные и нелегальные наркотики. Причем у второго пути были значительные преимущества в создании иллюзии раскрепощения и творчества. Первый путь подлежал систематизации, канонизации и предусматривал репрессии за творчество в своей области (уничтожение сектантов, еретиков и др.).
Принудительная дерелигизация России Советской (при жесткой нормативности всех отношений) предопределила огромные перспективы алкоголя, как способа отлета от реальности и кратчайшего пути к эйфории. Доказательство данного тезиса представляет распределение наркотиков по сегментам общества. Чем жестче был организован данный сегмент общества, тем большую роль в его духовной жизни играли наркотики. Хотя по Уставу и другим нормативным актам, армия и тюрьма должны были бы быть максимально свободны от наркотиков, именно там зависимость от алкоголя и других наркотиков столь велика, что формируется своя субкультура наркотизации («чифиризм»).
Только реальная секуляризация сознания в течении ХХ века и НТР и ИКР создали предпосылки для устойчивой денаркотизации сознания. В их числе можно назвать:
