РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
Институт этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая
На правах рукописи
БУГАНОВ Александр Викторович
ВЫДАЮЩИЕСЯ ЛИЧНОСТИ И СОБЫТИЯ
В МАССОВОМ СОЗНАНИИ РУССКИХ КРЕСТЬЯН XIX- НАЧАЛА XX ВВ
Историко-этнографическое исследование
Специальность 07. 00. 07 – этнология, этнография, антропология
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
доктора исторических наук
Москва 2010
Работа выполнена в отделе русского народа Института этнологии и антропологии Российской академии наук
Официальные оппоненты доктор исторических наук, профессор
Пихоя Рудольф Германович
доктор исторических наук, профессор
Камкин Александр Васильевич
доктор исторических наук, профессор
Рогожин Николай Михайлович
Ведущая организация: Московский государственный
педагогический университет
Защита состоится «___» _____________ 2011 г. в «____» часов на заседании
Диссертационного совета Д 002. 117. 01 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора наук при Институте этнологии и антропологии РАН по адресу: 119991, Москва, Ленинский проспект 32-а
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института этнологии и антропологии РАН (Москва, Ленинский проспект, д. 32-а)
Автореферат разослан «_____» _________________ 2011 г.
Ученый секретарь
Диссертационного совета
доктор исторических наук А.Е. Тер-Саркисянц
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность исследования. Перемены, которые произошли в нашей стране начиная с 1986 г., привели к кризису существовавшей советской идентичности и вызвали к жизни интенсивные споры о необходимости новой идентификации россиян. В общественной сфере остро обозначилась потребность в обретении интегративных идей. В качестве таковых все более активно стали использоваться этнонациональные и религиозные традиции, историческое наследие.
Та пристрастность, с которой эти споры ведутся, скоропалительность предлагаемых рецептов, заставляют вспомнить, что самосознание народа формируется, выплавляется самим ходом истории, его невозможно вывести лабораторным путем. Точнее вывести можно, но концепт этот останется умозрительным и малоэффективным, если не будет учитывать специфику массового сознания и опираться на коллективную историческую память, традиционные нравственные нормы, ментальные установки и т.д. Поиски идентификации вовсе не должны означать обязательную устремленность к каким-то новым формам, ранее неизвестным и неиспробованным.
В советский период по идеологическим причинам, прежде всего официально навязанного приоритета классовых ценностей, из поля зрения исследователей фактически была изъята тема влияния личности на ход исторического процесса, на формирование общественного мировоззрения. И это при том, что при неразвитости ряда институтов гражданского общества в России, как, возможно, ни в какой другой стране, личностное начало играло в государственных делах ведущую роль (соответственно и преобразования в ходе их реализации могли в значительной степени корректироваться). Историческая наука отошла от непосредственного изучения человека, история человеческих сообществ оказалась без человека. Как не раз сетовал академик Д.С. Лихачев, опасаясь преувеличения роли личности в истории, наши исторические работы оказались не только безличностными, но и безличными, а в результате малоинтересными. Это дало основание Лихачеву в своих последних обобщающих работах поставить вопрос о необходимости возникновения новой науки — науки о человеческой личности [1].
В определенном смысле этот поворот к личности в современных науках о человеке и обществе происходит. Многие ученые отказались от попыток воссоздать глобальные конструкции и переориентировались на изучение не общих для всех, а индивидуальных практик, через которые анализируется специфика той или иной культуры. Интерес к субъективному компоненту в современных науках о человеке и обществе привел к зарождению и развитию микроистории – истории отдельных людей, неименитых и незнатных, а также локальной истории, напоминающей обновленное краеведение.
Практически неисследованный аспект темы личности в истории — влияние выдающихся людей прошлого на формирование национального самосознания. Не случайно сегодня не только многие ученые, но и педагоги, обеспокоены, что из общественного дискурса, школьных образовательных программ почти полностью исключен высокопатриотический материал, исчезла тема национального героя. В этой связи высказываются и пожелания к тематике преподавания: «интереснейшей может быть тема предназначения как отдельного человека, так и целого народа, целой страны…У каждого свое предназначение, данное Божиим Промыслом. Поэтому каждый — человек или народ — должен выполнить свою историческую миссию, умножив те таланты, которые получил»[2].
Обращение к комплексу исторических воззрений русских крестьян — большинства населения дореволюционной России — позволит не только приблизиться к пониманию специфики и особенностей народной версии отечественного прошлого, но и определить, каким образом идентифицировали себя русские люди.
Объектом исследования являются русские крестьяне XIX- начала XX вв. В течение многих веков они были не только большинством населения России, но и основным хранителем этнических традиций. Во взглядах людей образованных довольно много заимствованного, чужеродного. И распознать этничность, в данном случае русскость, бывает подчас весьма нелегко. В громадной же массе простонародья (до революции 1917 г. крестьянство составляло более 80 % нации, и даже сегодня большинство россиян — это их дети, внуки и правнуки) эта самая русскость проявлялась самым естественным образом (в том числе и в сфере исторического сознания).
В качестве предмета исследования рассматриваются исторические воззрения и массовое сознание русских крестьян XIX- начала XX вв. Феномен массового сознания в работе трактуется расширительно, включая в себя этнические, конфессиональные, патриотические и социальные взгляды и установки.
Хронологические рамки исследования охватывают, в основном, период XIX (в особенности, последних его десятилетий) и начала XX в. Это период — до открытого целенаправленного и насильственного разрушения русских народных традиций (после 1917 г.) и в то же время относительно близкий для современного человека (и обеспеченный массовым материалом).
Данный период был взят за основу, но в ряде случаев делались экскурсы в последующее время — годы советской власти и постсоветской России, чтобы понять: остаются ли (в большей или меньшей степени) выявляемые особенности массового сознания и воззрений чертами сегодняшнего русского народа либо лишь его историей. В других случаях, когда особенно важно было увидеть устойчивость, несомненную прочность какихлибо взглядов или подходов, делались экскурсы в более ранние времена — XVIII в. и древнее.
Территориальные рамки. В силу характера предмета исследования я старался привлекать материалы по всей территории расселения русского этноса в пределах России. Необходимо подчеркнуть, что сам факт бытования воспоминаний об определенных событиях и личностях служит важнейшим показателем их признания (положительного или отрицательного) в народе. Соответственно установление схожих представлений в различных регионах России свидетельствует о масштабности явления.
Степень изученности темы. Тема массового исторического сознания не являлась предметом специальных исследований в дореволюционное время. Тем не менее, в трудах историков, философов, общественных деятелей высказывались те или иные суждения, так или иначе связанные с вопросами национальной идентичности, связанной, в свою очередь, с определенными трактовками отечественной истории и современности. На некоторых из них, прямо относящихся к теме диссертационной работы, хотелось бы остановиться.
Зарождение научного интереса к русскому народу, его прошлому и настоящему, связано с именами М.В. Ломоносова, Н.И.Новикова, А.Н.Радищева, Н.М.Карамзина и др. Обращение к исторической памяти народа, к «сведениям о своих прародителях», должно было, по мысли Новикова, содействовать укреплению национального чувства.
Изучение отечественного прошлого было центральной темой научной деятельности Н.К. Карамзина. В романтико-патриотических памфлетах «О любви к Отечеству и народной гордости» (1802 г.), «О случаях и характерах в русской истории, которые могут быть предметом художеств» (1802 г.) он писал о том, что чувство «мы», «наше» оживляет повествование, а любовь к Отечеству придает кисти историка «жар, силу, прелесть». Вместе с тем, Карамзин выступал за христианское просвещение: «Все народное ничто перед человеческим»; «главное дело», по его мнению, быть людьми, а не славянами.
В начале ХIХ в. подъем национального самосознания, обогащенного новейшими европейскими идеями, породил декабристов, П.Я. Чаадаева, В.Г. Белинского и «русский социализм» А.И. Герцена, славянофилов и западников. Славянофилы поставили проблему народа как социально-историческую; с ней были связаны вопросы о народности искусства, литературы, о значении просвещения, исторического знания, приобщения к культуре других этносов [3]. Сама постановка этих вопросов явилась большой заслугой славянофилов, которая признавалась и западниками, выступавшими в данном случае с тех же позиций. И западники, и славянофилы сходились в вопросе о необходимости изучения исторического прошлого, в оценке роли исторического знания в развитии самосознания народа.
Зарождение славянофильского и западнического направлений общественной мысли самым тесным образом связано с именем П.Я. Чаадаева. В его творчестве странным, на первый взгляд, образом сочетались неприятие исторического прошлого России с верой в ее мессианскую роль, особое предначертание. Скептическое отношение Чаадаева к «пустоте» русской истории коренным образом менялось, когда он обращался к критическим, определявшим ее ход событиям. Таковы были времена Смуты начала ХVII в. — «момент беспримерный, пробудивший скрытые силы общества». Это время, по мысли Чаадаева, можно смело противопоставить «пустоте предшествующих веков». Народ, доведенный до крайности, «стыдясь самого себя, издал наконец свой великий исторический клич и...поднял на щит благородную фамилию, царствующую теперь над нами...»[4].
Подобный подход к историческому прошлому исключительно важен в аспекте национального самосознания. Способность народа в максимальной степени выразить заложенные в нем силы и возможности, особенно во времена невзгод, войн, крутой ломки исторической судьбы, выявляют высшую оценочную мерку для характеристики этого народа в историческом процессе.
Впоследствии схожую точку зрения выразил Ф.М. Достоевский, приложив ее, в частности, к событиям русско-турецкой войны 1877-1878 гг. В «Дневнике писателя» за 1877 г. он высказывает знаменательную мысль: «Чтоб судить о нравственой силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно и даже хотя и в большинстве своем может унизиться, а надо брать в соображение лишь ту высоту духа, на которую может подняться, когда тому придет срок. Ибо безобразие есть несчастье временное, всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествующих преходящих, от рабства, от векового гнета, от загрубелости, а дар великодушия есть дар вечный, стихийный дар, родившийся вместе с народом, и тем более чтимый, если и в продолжение веков рабства, тяготы и нищеты он все-таки уцелеет, неповрежденный, в сердце этого народа»[5]. Данный подход к оценке национального самосознания исключительно плодотворен. Именно в переломные моменты, периоды войн, вооруженных конфликтов осознание национальных интересов идет наиболее интенсивно.
В ХIХ – начале XX в. вопросы, связанные с национальным самосознанием в историческом аспекте разрабатывались в трудах А.С. Хомякова, И.В. Киреевского, А.Н. Пыпина, М.О. Кояловича, В.С.Соловьева, П.Н. Милюкова, В. Ивановского, П.И. Ковалевского и др.[6].
В советское время существенное внимание было уделено теоретической разработке проблемы национального самосознания[7]. Монографически это понятие впервые осветил Д.С. Лихачев – термин употреблен автором применительно к этническому сознанию периода феодализма[8]. В работах 70-80-хх. гг. по теории этноса Ю.В. Бромлей[9] обосновал необходимость включения этнического (национального) самосознания в число признаков этноса (нации). Автор выделил в структуре самосознания общности такие элементы как национальная идентификация, представление о типичных чертах «своей общности», представление о «родной земле» (в том случае, когда речь идет об этносоциальных образованиях), осознание государственной общности[10]
Значительную часть историографии по теме диссертации составили исторические и этнографические работы, касающиеся общественного сознания крестьянства. Методологические аспекты исследования освещены в работах М.А. Рахматуллина, Б.Г. Литвака, Л.В. Черепнина, М.М. Громыко и др[11].
Поскольку в научной литературе советского периода огромное внимание уделялось теме классовой борьбы, с источниковедческой точки зрения весьма тщательно были изучены лозунги, требования участников крестьянских войн в России, крестьянские наказы, челобитные и т.д. На основе этих документов исследовались социальное сознание народа, рост его протестных настроений[12]. При этом, однако, вне сферы научных интересов оставались традиционные православные представления, определявшие мироощущение большинства русских.
В трудах М.М. Громыко, И.В. Власовой, А.В. Камкина, Г.Н. Чагина, Л.Н. Чижиковой, В.А. Липинской, Т.А. Листовой, И.А. Кремлевой, С.С. Крюковой,С.С. Савоскула, Т.С. Макашиной, Л.А. Тульцевой, С.И. Дмитриевой, О.В. Кириченко, С.А. Иниковой, Т.А. Ворониной, И.С. Кызласовой, С.А. Фроловой и др. изучение крестьянского сознания в значительной мере опирается на этнографические и фольклорные источники[13]. Следует упомянуть и о работах фольклористов, также анализировавших исторические песни и предания, правда, прежде всего, как специфические жанры фольклора[14].
Работы А.И. Клибанова, К.В. Чистова, Т.С. Мамсик посвящены социально-утопическим представлениям крестьянства[15].
Изучение исторических представлений русских было начато М.М. Громыко, А.А. Преображенским, Н.А. Миненко[16]. М.М. Громыко сформулировала проблему системного исследования народной культуры, определила круг «основных компонентов культуры, подлежащих изучению при реализации такого подхода применительно к русскому крестьянству XVIII-XIX вв.»[17] Одним из этих элементов являются исторические взгляды крестьян. В монографии «Мир русской деревни» исследователь посвятила комплексу исторических воззрений русских отдельную главу «Отечество».
А.А. Преображенский на обширной базе исторических источников доказал, что патриотический потенциал накапливался из века в век, что в условиях, неблагоприятных для сохранения исторической памяти из-за недостатка образовательного поля (особенно в средние века), в народе не угасал интерес к воителям прежних эпох за землю русскую.
Н.А. Миненко отметила ряд особенностей видения крестьянами прошлого, которое «не мыслилось просто как “время отцов и дедов”, но существовало понятие линейного необратимого времени». Все важнейшие события в жизни деревни, общины крестьянское сознание привязывало, как правило, к вполне определенному году. Основной формой передачи являлась устная. Вместе с тем, крестьянам была известна летописная традиция, историческая информация передавалась из поколения в поколение посредством письменной документации. Н.А. Миненко указывает также на знание сибирскими крестьянами ряда исторических трудов.
Следует отметить появление двух сборников, посвященных проблемам менталитета в русской истории – в них затронуты темы защиты отечества, зарождения патриотизма в России, отношения к царям в народной среде и т.д.[18] В начале XXI в. состоялась интересная дискуссия, посвященная специфике и особенностям феномена исторической памяти.[19].
За последние десятилетия в отечественной науке появились работы, посвященные тем или иным аспектам массового исторического сознания русского народа. Большинство из этих трудов имеют региональный аспект[20]. Ближе остальных к теме диссертационной работы относится монография О. В. Матвеева. Автором воссоздан пантеон героев кубанских казаков — от крупнейших полководцев общенационального масштаба до казачьих атаманов и рядовых казаков. В этих героических образах, как справедливо утверждает автор, воплотились наиболее типичные черты воинской ментальности кубанцев.
В монографии В.В. Трепавлова[21] поставлен вопрос, каким образом народы России на начальном этапе формирования многонационального Российского государства воспринимали высшую власть и символ этой власти – российского монарха. Исследователь показывает, как образ Белого царя из повседневной политической практики проникал в народное сознание и фольклор различных народов России. При этом фигура правителя Руси и трактовка института власти обретают устойчивый сакральный облик как в церковной традиции, так и в народном сознании.
В монографии внимательно рассмотрены вопросы христианской символики, связанной со становлением образа монарха, утверждения царской титулатуры в политической и повседневной практике. Пожалуй, впервые в историографии автор устанавливает хронологию появления (не ранее XVI в.) словосочетания белый царь в политическом лексиконе тюркских и финно-угорских народов.
Немало внимания уделено в книге тому, каким образом воспринимали русских и Россию восточные и южные народы. Этническое взаимодействие в ходе присоединения новых территорий к Российскому государству порождало множество стереотипов. Автор показывает, каким образом часть из них изменялась в ходе совместной этнической истории, другие оказывались более стойкими. В. В. Трепавловым точно отмечено своеобразие отражения событий отечественной истории в устной традиции многих народов. Анализ исторической памяти этих этносов проведен ученым на основе сопоставления с народной исторической версией русских. Существенно, что при всех вариациях и трактовках, вхождение в состав России осознавалось как поворотный момент региональной истории и в дальнейшем служило отправной точкой формирования единого российского самосознания.
Отношение в народной среде к российским монархам изучила саратовская исследовательница Г.В. Лобачева[22], которая провела анализ паремиологических материалов второй половины XIX — начала XX в. с точки зрения отражения в них монархических воззрений русского народа. В 15 сборниках русских народных пословиц и поговорок были отобраны 175 пословичных изречений, в которых содержались суждения русских о монархии и государственности. Выводы Г.В. Лобачевой вполне созвучны полученным нами результатам: даже в канун октябрьских событий большинство подданных Российской империи сохраняли лояльность к царю и царской власти.
Довольно смелую попытку анализа ключевых представлений «картины мира» российского крестьянства предприняла О.А. Сухова. Автор обратился к содержанию социальных представлений и поведенческой практики крестьян на рубеже XIX-XX столетий[23]. Посредством изучения конфликта ценностей привычной «картины мира» российского крестьянства и нередко прямо противоположных реалий повседневной практики автору воссоздал модель поведенческих и речевых реакций исследуемой эпохи, выявил «следы» изменений ментальных конструкций, определил основные тенденции и особенности этого процесса. О.А. Сухова подчеркивает устойчивые позиции в общественном сознании крестьянства так называемого «общинного архетипа», высокую степень религиозности обыденного сознания, выделяет круг наиболее характерных для крестьянства представлений – об идеальном варианте социальной организации на основе «общинного архетипа»; о Царе, как одной из опорных ментальных конструкций; о войне, как воплощении социального идеала службы государству; о бунте, как о ритуале социального поведения, позволяющим «настроить» властный механизм и др. Все эти конструкции, безусловно, выполняли огромную созидательную функцию, позволяя адаптировать традиционное сознание к изменяющейся действительности.
Вместе с тем, с рядом утверждений автора трудно согласиться: например, о мифологизированности крестьянского сознания как результате приоритета веры над разумом – точнее, на мой взгляд, стоит говорить не о мифологизированности, а о признании верующими православными людьми реальности мистических явлений. Вряд ли также точно определена «мифологема» крестьянского сознания – «о Воле как синкретичное представление, поглощающее все [подчеркнуто мной – А.Б.] прочие элементы политического сознания». Возникает вопрос – а как же быть с монархизмом – не менее, по крайней мере, сущностным проявлением не только политического, но и народного сознания в целом? Кроме того, выявление автором «присутствия архаики в сознании во всех сферах повседневной жизни» (что, несомненно, в определенной степени имело место в действительности), незаслуженно отодвигает на второй план гораздо более существенные явления массового православного сознания и массовой исповедной практики.
Новыми исследованиями в последние годы пополнилась тема этноконфессионального сознания русских[24]. Упомянем также ежегодные сборники Рождественских чтений, регулярно издающиеся материалы Всероссийской научно-богословской конференции «Наследие преподобного Серафима Саровского и судьбы России», публикации в научном православном журнале (единственном в стране) «Традиции и современность», журнале «Воронежская беседа», православном иллюстрированном альманахе «Духовный собеседник», выходящем в Самаре
и др.
Целью исследования является выявление тех фундаментальных понятий и принципов крестьянского сознания, на основе которых в народе выделяли конкретные личности, а также изучение воздействия выдающихся личностей и крупных событий на мировоззрение и самосознание русских.
В соответствии с поставленной целью были определены следующие задачи исследования:
— установить круг личностей и событий, влиявших на коллективное народное сознание и сохранившихся в исторической памяти русских;
— показать, какие типы исторических лиц были наиболее популярны и признаны в народе, что именно в характере и деятельности людей прошлого делало их историческими личностями?
— выяснить, какие представления о царях, военачальниках и других оставивших след в истории людях складывались в самой гуще народа, как эти представления с течением времени менялись;
— понять, что крестьяне помнили и знали о личностях, событиях, фактах прошлого и современности, каким образом хранили информацию, как оценивали и воспринимали, так или иначе переосмысливая, услышанное, увиденное и пережитое;
— проанализировать соотношение в народной памяти реальных, достоверных исторических фактов и их подчас совершенно мифологического истолкования.
Источники. Поставленные в диссертации задачи решались на основе изучения обширного комплекса архивных и опубликованных источников. Прежде всего, это три основных больших массива источников различного типа и разного социального происхождения, значительная часть которых впервые вводится в научный оборот: произведения исторического фольклора, агиографические источники и ответы на программы научных обществ XIX-XX столетий. Использовались также мемуары, документы официального делопроизводства, полевые материалы и др.
Выбор источникового комплекса был обусловлен несколькими причинами:
во-первых, стремлением обнаружить те материалы, анализ которых даст возможность судить о соотношении местной (региональной) и общерусской традиции, о характере взаимодействия национальных, конфессиональных, патриотических и социальных компонентов массового сознания;
во-вторых, желанием привлечь материалы широкого географического охвата, свидетельствующие о масштабности изучаемых явлений;
в-третьих, обращение к данному источниковому массиву объясняется тем, что большинство документов впервые вводятся в научный оборот, либо использовались ранее фрагментарно и для решения иных исследовательских задач.
Проведенное исследование в значительной степени базировалось на архивных документах. Были изучены:
– ф. 7. оп.1 Этнографическое бюро князя В.Н. Тенишева в архиве Русского Этнографического музея[25]. Весь архивный фонд по 23 губерниям был проработан по следующим пунктам «Программы этнографических сведений о крестьянах Центральной России»: «Знания крестьян», «Книги, чтение, грамотность», «Вести и слухи», «Препровождение свободного времени», «О русско-турецкой войне» и др. Определенную помощь в работе над материалами фонда оказало также начавшееся в 2004 г. и продолжающееся по настоящий день издание документов «Этнографического бюро»[26]
- фонды Императорского Русского географического общества, вобравшие в себя сведения о «простом сельском народе». Прежде всего это ответы на анкеты в рамках программы «Этнографическое изучение русской народности», составленной под руководством Н.И. Надеждина. Были просмотрены документы по 11 губерниям (разряды 7, 9, 14, 15, 19, 23, 26, 28, 29, 33, 34, 35, 36; ф. 12 С.М. Пономаревой).
- В Российском государственном историческом архиве были изучены ф. 1284 Департамента общих дел; ф. 1281 Отчеты губернаторов; ф. 379 V отделения Собственной е.и.в. канцелярии; ф. 730 Комиссии об учреждении народных училищ; ф. 733 Департамента народного просвещения. Наиболее интересными для диссертационной темы стали ф. 91 Вольного экономического общества, содержащий в себе материалы о деятельности Петербургского комитета грамотности и ф. 1022 (Петрова), в котором собраны исторические предания.
Большой материал по изучению исторического сознания крестьянства дала поисковая работа в семи Государственных региональных архивах:
- Вологодской области - ф. 18 Канцелярии Вологодского губернатора; ф.17 Губернского статистического комитета; ф. 717 Канцелярии начальника государственного ополчения Вологодской губернии; ф. 438 Директора училищ Вологодской губернии и др.
В научном архиве Вологодского государственного музея-заповедника особый интерес вызвали исторические очерки, «этнографические мелочи», сохранившие свидетельства исторической памяти местного населения в ф. Вологодского общества по изучению Северного края (ВОИСК)).
- Ленинградской области - ф. 189 Петербургского ополчения.
- Московской области - фонды волостных правлений Московской губернии (ф. 815, 581, 705, 795, 8, 683, 378 – в основном, записи мирских приговоров волостных и сельских сходов; к сожалению, этот источник оказался малоинформативным)
- Орловской области - ф. 580 Канцелярии Орловского губернатора; ф. 525 Орловской губернской управы; ф. 3 Орловского губернского по воинским повинностям присутствия; ф. 70 Орловского губернского рекрутского присутствия; ф. 1 Орловского губернского статистического комитета; ф. 78 Дирекции народных училищ Орловской губернии и др.
- Рязанской области – ф. 5039 коллекция краеведческих материалов; ф. 869 рязанской губернской ученой комиссии; ф. 2798 дневник С.Д. Яхонтова и др. Довольно значительный массив историко-этнографических воспоминаний аккумулирован в указателе А.А. Мансурова[27].
- Тамбовской области - ф. 105 Дирекции народных училищ; ф. 63 Тамбовского губернского комитета; ф. 4 Канцелярии Тамбовского губернатора; ф.5, 522 Городские полицейские управления. Тамбовское и Козловское; ф. 161 Тамбовского губернского предводителя дворянства
- Тульской области. Соответствующие фонды канцелярий и волостных правлений.
В перечисленных выше фондах региональных архивов наиболее информативными оказались отчеты губернаторов о состоянии губерний, материалы о народном образовании, школах, училищах и, главное, о крестьянской инициативе в деле просвещения.
При изучении крестьянского сознания периодов войн XX столетия привлекались материалы РГАДА (ф. 179 документы об Отечественной войне 1812 г.; Р. XX, Ф.20 дела военные; Р. XXX, ф. 30 новые дела и др.), РГВИА (ф. 479 Война 1812 г.; ф. 481 Восточная война 1853-1856 гг.; ф. 485 Русско-турецкая война)
Широко использовались в работе устные (фольклорные) источники, прежде всего, исторические песни, предания, былины. В диссертации я опирался, главным образом, на тексты русских исторических песен, опубликованные в четырех сборниках[28], представляющих собой сводку печатных источников XIX в., дополненную архивными материалами. В ряде случаев привлекались и другие сборники песен XIX-XX вв.[29]. Кроме опубликованных фольклорных текстов, привлекались и те, которые удалось обнаружить на страницах периодики, в архивах и записать в экспедициях.
Некоторые записи исторического фольклора, как и другие историко-этнографические наблюдения, были обнаружены в фондах Русского этнографического музея, Русского Географического общества, отдела рукописей Российской публичной библиотеки им. М.Е. Салтыкова-Щедрина, Российского Государственного исторического архива, Института Русской Литературы и др. Именно с этой целью изучались также материалы фондов личного происхождения, в основном собирателей фольклора: Н.Я. Аристова (ЛОИИ, ф.8), П.И. Мельникова (в собрании А.А. Титова, ОР РПБ ф. 478; РГАЛИ, ф. 321; ИРЛИ, ф. 95), Н.Е. Ончукова (РГАЛИ, ф. 1366), В.П. Бирюкова (РГАЛИ, ф.1416), М.В. Красноженовой (ИРЛИ, Р. V, кол. 78), Д.П. Ознобишина (РГАЛИ, ф. 1121), Е.В. Барсова (РГБ, ф.17), Д.Н. Садовникова (ИРЛИ, ф.1583), П.И. Савваитова (ОР РПБ, ф. 17) и др.
Поскольку выявление новых вариантов фольклорных произведений не являлось самостоятельной задачей исследования, обнаруженные в процессе архивного поиска записи привлекались, в основном, в том случае, когда обращение к ним расширяло наши представления об ареале бытования песен. В работе с фольклорными источниками особое внимание обращалось на сведения о месте, времени записи, социальной среде, к которой принадлежал исполнитель. Для анализа привлекались, в основном, тексты, записанные в крестьянской среде в XIX- начале XX вв. Происхождение их могло быть более ранним, но сам факт бытования позволял использовать их в качестве источника. Я стремился опираться на те фольклорные тексты, бытование которых не было единичным, но напротив, дополнялось наличием схожих вариантов в других российских регионах.
Что касается преданий и легенд, то каких-либо специальных сводных изданий до сих пор не было осуществлено. Поэтому в работе использовались отдельные, довольно разрозненные публикации в сборниках дореволюционного и советского периодов[30] (указания на них см. в тексте глав)
Особую группу источников составили публикации об отечественных подвижниках благочестия[31]. Были привлечены биографии подвижников, которые публиковались в различных духовных изданиях: отдельных брошюрах, в епархиальных ведомостях, духовных журналах («Духовная беседа», «Православный паломник», «Странник» и др.). Наиболее насыщенным информацией (и наиболее часто используемым) стало фундаментальное собрание «Жизнеописаний отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков», составленное известным агиографом и деятелем Церкви епископом Никодимом (Кононовым). Это фундаментальное издание было выпущено в 1906—1910 гг. Афонским Русским Пантелеймоновым монастырем, а в 1994 — 1997 гг. издательство СвятоВведенской Оптиной пустыни осуществило репринтное воспроизведение дореволюционного издания в 12 томах[32].
В «Жизнеописания…» вошла значительная часть известных на тот период подвижнических биографий, опубликованных в различных столичных и провинциальных изданиях о не прославленных, но почитаемых подвижниках благочестия [некоторые подвижники, чьи жизнеописания представлены в этом издании, в наши дни уже канонизированы – прим. А.Б.]
Поиск и анализ материала проводился прежде всего под углом зрения взаимосвязи мир – подвижники благочестия. Выбор «Жизнеописаний…» полностью себя оправдал – в 12-ти томах отложился массовый материал о самых разных формах почитания подвижников в народной среде, постоянных контактах мирян со старцами и праведниками и т.д.[33]
Большую группу источников составили также материалы периодики, как светской, так и церковной. Были изучены журналы («Вера и разум», «Живая старина», «Этнографическое обозрение», «Москвитянин», «Отечественные записки», «Русское богатство» и др.), региональные издания (губернские и епархиальные ведомости).
Привлекались также дневники, путевые заметки, воспоминания, жизнеописания крестьян, историко-статистические описания XIX- начала XX вв. и т.д.
В работе использованы и полевые материалы, собранные в ходе экспедиций (Вожегодский р-н Вологодской области, 1986 г.; Богдановский р-н Грузии, 1988 г.; Касимовский р-н Рязанской обл., 1990 г.; Сапожковский р-н Рязанской обл., 2002 г.) и личных поездок автора. Некоторая часть собранных материалов использовалась для реконструкции исторического сознания крестьян раннего периода. Тем самым, полевой этнографический опыт опосредованно влиял на ход исследования.
В ходе экспедиционной работы респондентами были, главным образом, лица пожилого возраста – очевидцы событий первой половины XX столетия. В формировании картины прошлого у людей, родившихся в первой трети XX в., существенную роль продолжает играть устная традиция – ведь их знания, особенно в молодости, почерпнуты большей частью из широко бытовавших в деревне рассказов старших односельчан. Вышесказанное гораздо менее характерно для представителей среднего и молодого поколения, прошедших советскую школу и испытавших на себе сильнейшее воздействие средств массовой информации.
Трудности реконструкции «народной версии» истории связаны в основном с тем, что в воспоминаниях респондентов воссозданию целостной картины мешает «забытое» со временем. Кроме того, обрушившийся мощный поток информации в постсоветский период, непривычный для людей воспитанных на идеологически дозированной информации, довольно часто приводит к неуверенности в оценках прошедших событий.
Информативное богатство всего комплекса источников, как архивных, так и опубликованных, позволило рассмотреть воззрения русских крестьян, их установки и приоритеты в оценке истории и современных им личностей и событий.
Методы исследования. Исследование проводилось на основе сравнительно-исторического метода и комплексного подхода, с позиций историзма, научности и многофакторности. Особое значение имели метод типизации и группировки, историко-антропологический подход в изучении рассматриваемых явлений духовной жизни крестьянства.
В силу множественности и разнохарактерности источников применялся агрегативный метод – сбор разрозненных материалов и фактов из источников различных типов и видов. Анализ материала проводился с точки зрения того, что привносили в народное сознание выдающиеся личности, какой след в памяти крестьян оставили те или иные эпохи и события.
Во время экспедиционных обследований были собраны источники, полученные методом включенного наблюдения и интервьюирования. Они используются в работе для исторических и этнографических ретроспекций. Данное обстоятельство обусловило применение ретроспективного метода, позволявшего продвигаться от фактов и явлений, зафиксированных в наши дни к реконструкциям элементов более ранней культурной традиции.
Научная новизна работы. Впервые предпринята попытка выявить фундаментальные понятия и принципы крестьянского сознания, на основе которых в народе выделяли те или иные личности, а также изучить проблему влияния выдающихся личностей на формирование и становление самосознания русских. В ходе проведенного исследования были также проанализированы особенности народной трактовки прошлого и современности.
Данная постановка проблемы дала возможность более полно оценить развитие самосознания русского народа, понять характер взаимодействия в историческом развитии основных компонентов самосознания – национального, конфессионального, патриотического и социального.
В научный оборот введен большой комплекс документов из архивных и опубликованных источников. Можно утверждать, что создана база данных, содержащая информацию о круге исторических деятелей, выделенных в народном сознании и закрепившихся в исторической памяти русского крестьянства.
Практическая значимость. Материалы диссертации могут быть использованы в дальнейших научных исследованиях по отечественной этнологии, в изучении духовной жизни русского (российского) народа, при подготовке лекционных и специальных курсов, учебных пособий по отечественной истории и культуре, в просветительской деятельности СМИ.
Апробация результатов исследования. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании отдела русского народа Института этнологии и антропологии РАН. Основные положения диссертации были представлены в виде трех монографий и серии статей, одиннадцать из которых опубликованы в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях. Они нашли отражение также в ряде выступлений и докладов на международных и всероссийских научных конференциях.
Структура работы Поставленные цели и задачи исследования определили структуру работы. Диссертация состоит из введения, шести глав, заключения, списка использованных источников и литературы.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении обосновывается актуальность темы, раскрывается степень ее изученности, определяются цели и задачи исследования, характеризуется теоретическая и методологическая база, хронологические рамки исследования, его научная новизна и практическая значимость.
В первой главе «Факторы формирования оценки истории и современности» рассматривается механизм формирования взглядов крестьян на историческое прошлое и современную им действительность. Вплоть до начала ХIХ столетия для большинства наших соотечественников основным источником информации о прошлом оставался исторический фольклор: былины, предания, песни, легенды. В крестьянской среде сведения о былых событиях продолжали черпать из фольклорных произведений и в конце XIX столетия. Большинство произведений фольклора создавалось в крестьянской среде. Они устойчиво бытовали в народе на протяжении длительного времени, в том числе в XIX в. Каждый из жанров народного творчества, будь то былины, исторические предания или песни, имел свои законы развития, особенности отображения действительности.
Исторические песни сформировались как жанр народного творчества в XVI в. — в тесной связи со становлением единого государственного сознания. Именно объединение Руси, создание Русского государства привели к расцвету исторической песни. Определяющую роль в ее развитии сыграла героикопатриотическая тема. Основное внимание в песнях уделялось внешнеполитической истории, прежде всего, войнам, тем периодам, когда защита Отечества, национальных интересов выступала на передний план.
Предания (или сказания) принадлежат к одной из первоначальных форм словесного народного творчества; их истоками были рассказы о прошлом. По сравнению с песнями, в преданиях более детально воспроизводились факты, отдельные эпизоды прошлых лет. Отображенные в преданиях события происходили, как правило, в тех же местностях, где текст был записан; следовательно, у нас появляется возможность судить о соотношении местной, региональной и общенациональной традиции. Особенно интересны предания с точки зрения взаимодействия в народном сознании конфессиональных и социальных мотивов.
Если память народа об историческом прошлом сохранялась в основном в устном предании, то информация о современных или недавно завершившихся событиях приобретала первоначально форму слухов. Они являлись для крестьянства основным источником информации о жизни страны и окружающего мира.
Появление слухов свидетельствовало об интересе крестьян к отображенным в них событиям на фоне неопределенной, исходившей из неофицальных источников информации. По большей части слухи носили стихийный характер, являясь непосредственным откликом крестьян и, в том числе очевидцев, на то или иное событие. Слухи, толки, рассказы и воспоминания очевидцев о продолжавшихся или недавно завершившихся войнах, восстаниях, других крупных исторических событиях наполняли жизнь крестьян. Самыми распространенными и всех интересовавшими были слухи о войнах и «даровании» воли.
Увеличение поступающей информации постепенно размывало традиционные представления об общественном устройстве. Под влиянием проникавших в деревню либеральных и революционно-демократических идей менялось отношение части крестьянства к монархии.
Сведения о текущих и недавно завершившихся событиях крестьяне черпали также из доходивших до них официальных документов, из газет. Газеты читали и слушали в трактирах, которые в деревнях долгое время являлись своего рода клубами. О ходе боевых действий крестьяне узнавали также из проповедей священников в церквях. В ряде случаев до крестьян доходили книги и брошюры благотворительных учреждений.
Известия о войне содержались, конечно же, в письмах родных и односельчан с фронта. После окончания войны картина минувших событий выстраивалась на основе рассказов и воспоминаний вернувшихся с войны солдат. Они пользовались среди крестьян большим авторитетом. В процессе чтения и слушания книг, газет у крестьян появилась возможность сопоставлять вновь почерпнутую информацию с историческим преданием; в результате их знания дополнялись и углублялись. Знания крестьян были «позаимствованы частию из книг, частию через слушание у сведущих людей, через расспросы, из рассказов старых людей».
Со времен Киевской Руси духовный мир русского человека формировался в русле православной традиции. Центрами культуры и просвещения были монастыри. Они хранили историческую память. По мере развития грамотности религиозная литература проникала в народную среду и взаимодействовала с широко бытовавшим фольклором. Традиция чтения рукописной книги восходила к допетровским временам. В XIX столетии она сохранялась в основном в северных губерниях — Вологодской, Архангельской, Олонецкой.
Постепенно все большее распространение в России получала и печатная литература. Книги появлялись в деревне самыми разными путями. В 60—70е гг. XIX в. сельская книжная торговля в России велась преимущественно бродячими разносчиками товара — офенями или коробейниками. Вместе с книгами они приносили иконы и лубочные картинки, в которых отражались многие религиозные и исторические сюжеты. Порой лубок заменял газеты и журналы, донося до зрителя информацию об исторических событиях.
Дополнительные возможности покупать книги давали отходничество и поездки зажиточных крестьян с торговыми целями. Крестьяне не только покупали книги на базарах и ярмарках, но и брали их почитать у духовенства и сельских интеллигентов — учителей, фельдшеров, агрономов. Целенаправленное же воздействие книжного знания на крестьян было связано в первую очередь с деятельностью школ, училищ, сельских и волостных библиотек.
Инициатива открытия школ, училищ нередко исходила от самих крестьян. Организация и строительство школ, решение всех связанных с обучением крестьянских детей вопросов являлись, как правило, функциями крестьянской общины. Кроме училищ, церковноприходских и земских школ существовали и другие, с большим трудом поддающиеся статистическому учету способы распространения грамотности. Широкое развитие получили так называемые школы грамоты, возникшие задолго до реформы 1864 г. Данные о них имеются уже в источниках первой половины XVIII в. Потребность в образовании все более осознавалась в народе, что весьма заметно по многочисленным сообщениям с мест.
Отметим некоторые характерные черты обучения крестьянских детей. Еще в былинное время выучка грамоте и письму полагалась в семилетнем возрасте. Человек, «наученый грамоте», пользовался уважением. Под грамотой в соответствии со славянским и библейским смыслом этого слова разумелась не грамотность в нашем понимании, а священные книги Писания и Предания. Слово грамотей означало человека, умеющего читать по-славянски. Функцию образования — и в информативном, и, прежде всего, в нравственном отношении — выполняли произведения устного народного творчества – былины, исторические песни, предания, легенды, духовные стихи.
Распространению книжного знания немало способствовали сельские и волостные библиотеки. Имеются данные, что уже в 60-е гг. XIX в. народные библиотеки учреждались по инициативе и на средства самого населения. В те же годы довольно значительной была сеть библиотек при церковноприходских школах. Особенно часто по решениям волостных сходов читальни открывались в последнее десятилетие XIX в. Содействие устройству народных библиотек оказывали С.-Петербургский и Московский комитеты грамотности, Харьковское общество распространения в народе грамотности. К работе читален крестьяне относились, как правило, с интересом и сочувствием. Общества отводили землю для зданий, отпускали деньги на строительство и покупку книг. Библиотеки существовали при школах, волостных правлениях, храмах, больницах, училищах.
Имелись и частные крестьянские библиотеки. Чтение литературы было в крестьянской среде достаточно распространенным явлением. Кроме того, ошибочно напрямую связывать чтение книг с действительно невысоким процентом грамотных. В селах было широко распространено чтение вслух. Любовь к книге усваивали, таким образом, не только посещавшие школы и библиотеки, но и неграмотные. В последнее пятилетие XIX в. широко распространились публичные чтения для народа. Их популярность отмечали практически все наблюдатели за крестьянской жизнью.
Книгоношиофени, устроители библиотек и организаторы публичных чтений ориентировались на уже сложившиеся вкусы и интересы народа. В первую очередь крестьяне отдавали предпочтение книгам духовного, исторического, сельскохозяйственного содержания. Во всех слоях русского общества, и прежде всего в крестьянской среде, пользовались популярностью жития святых (согласно анкете владимирских земских статистиков на рубеже XIX—XX вв. 58,8% хранившихся у крестьян книг были духовнонравственного содержания; из них примерно четверть составляли жития святых). Агиографические сочинения издавна бытовали в тысячах списков, а с введением книгопечатания появилось немало печатных изданий житийной литературы.
Предпочитали сборники чисто русских житий. Жития святых, апокрифы не только оказывали на крестьян религиозно-нравственное воздействие, являясь, по сути дела, «учебниками святости», но давали им также историческую информацию, знания о прошлом. Поскольку с принятием христианства объектами религиозного поклонения (прежде всего, в случае прославления) становились реальные лица русской истории — церковные и государственные деятели, подвижники благочестия, в письменных памятниках находили отражение их жизнь и деятельность, многие события и факты.
Разумеется, интерес к истории удовлетворялся также чтением сочинений светского характера. Постепенно в круг крестьянского чтения входила художественная литература. Чтение было в сельской местности достаточно массовым явлением. Читали не только на Севере и в Сибири (нередко приходится слышать, что интерес к книге существовал лишь в этих регионах), но и в центральных губерниях.
Безусловно, некоторая часть сельских жителей продолжала если не враждебно, то настороженно относиться к обучению гражданской грамоте в деревнях: Отказ от обучения детей грамоте диктовался и трудностями хозяйствования, невозможностью или неумением обойтись без систематического использования детского труда. Крестьяне боялись, что дети, выучившись, «отстанут от сельских работ», перестанут уважать родителей.
Вторая глава «Авторитет власти» посвящена представлениям крестьян о верховной власти и ее носителях. Народными героями русского средневековья были князья. У истоков русской государственности слово «князь» воплотило в себе представление о политическом лидере. Они были призваны «володети и княжити», быть «заступниками» христианства и Руси. Вооруженная и профессиональная оборона являлась прямой функцией князя и его дружины. Но военно-государственной деятельностью роль князей не исчерпывалась. В Древней Руси власть великого князя и его соправителей имела преобладающее значение и в миссионерском деле русской церкви.
Почитание князей прошло через всю отечественную историю. В коллективной памяти крестьян были известны имена святых князей Владимира, Михаила Черниговского, Александра Невского, Дмитрия Донского и многих других. В их подвигах ценились и личная праведность, и служение народу. Они защищали родную землю. Богоугодность князя заключалась в самоотверженной, подчас жертвенной любви к соотечественникам. В житиях святых — воителей за русскую землю — такая готовность положить свой живот «за други своя» была постоянной и едва ли не главной темой. Отличившиеся в битвах князья быстро становились почитаемыми в народе. На Руси, если князь не потерпел неудачи в выполнении своей миссии, весьма вероятно было его прославление в лике святых — хотя бы потому, что положение князя призывало его к великим деяниям, а часто и к великому самопожертвованию. Не случайно из 180 первых русских святых 60 были князьями.
Народное почитание князей, как правило, опережало церковную канонизацию — явление типичное для Руси и других христианских стран: признание снизу часто предшествовало официальному.
Следует особо подчеркнуть, что несмотря на привлекательность наиболее ярких личностей из князей, о княжеской эпохе в народе почти забыли. Конечно, в целом помнили, что были на Руси когда-то и народоправства, и князья, которые избирались на вечах и которым веча «указывали путь». Но в народных песнях, посвященных тем далеким временам, не слышно скорби об утраченных вольностях и беспорядочной политической свободе удельного периода. Разумеется, не могло не сказаться и то обстоятельство, что в эпоху ордынского завоевания великие князья получали ярлык на княжение в Орде из рук ханов, являлись его подданными. Терминологическое словосочетание «великий князь» ассоциировалось в сознании людей с периодом зависимости, территориальной раздробленности. Более того, часть князей были потомками царских мурз и ханов, и в некоторых местностях народ называл князем любого татарина.
В русское средневековье, в княжескую эпоху уходят корни патриотизма. Первые его ростки проявляются уже в конце XIII-XIV вв., когда широко распространяются идеи защиты князем своей отчины, преданности своему городу и местным святыням. В XIV в. заметна потребность в осмыслении и освящении чувства привязанности к родному городу. Найти для этого христианское обоснование было нелегко. По замечанию Г. Федотова опорой в традиции стала «идея малой Родины».
Завершение княжеской эпохи совпадает со становлением государственного мышления. Осознанию государственного единства способствовало создание единого законодательства (Судебники), унификация денежной системы, реформы центрального и местного управления, созыв в середине XVI в. первых соборов. Одновременно шел интенсивный процесс формирования единой народности — складывание русской национальной одежды, тип крестьянского и городского жилища, в языке образовывался значительный слой общерусской лексики.
По мере христианизации общества и развития государственности народные воззрения на княжескую власть постепенно поднимались до признания великого князя «Божьим слугой», «стражем Земли Русской от врагов иноплеменных и внутренних». На исходе XVI в. великий, старейший над князьями уделов князь стал в глазах народа на высоту царя –– «государя всея Руси».
Символом государственности России, воплощением ее религиозной и национальной идентичности, стал, безусловно, образ царя. Деятельность московских князей и царей, направленная на защиту церкви и родной земли, формировала в глазах русских образ народного и государственного лидера, окружая его ореолом святости. Представления о сакральном характере власти возникли задолго до венчания на царство Ивана IV в 1547 г. Историк И.Е. Забелин справедливо отметил, что «новый тип политической власти вырос на старом кореню». Народная Русь исстари стояла на служении верой и правдой «Батюшке - государю».
В эпоху раннего средневековья в народном сознании постепенно формируется образ монарха — победителя татар, защитника обездоленных, высшего праведного судьи. Первый среди равных правителей приобретает ореол святости, освящается как Божий Помазанник. Восприятие царя как Помазанника Божия лежало в основе монархизма, тех самых царистских иллюзий, о которых столь много слов и столь скептически сказано в учебниках и научных монографиях советского времени. Народ передавал свою волю во власть воли Высшей, которая наделяла властью Монарха. Но при этом и сам царь осуществлял государственное служение как послушание, отрекаясь от личной воли. В менталитете русских государей понятие власти основывалось на ее божественном происхождении и на законности престолонаследования «от отцов и дедов». Линия наследования престола считалась непрерывной и в народной памяти; когда в фольклоре провозглашали следующего царя, под ним, само собой, подразумевался сын. Особенностью воззрений русских было глубоко укоренившееся семейное, родственное отношение к царю.
Вероисповедная идентичность большинства русских основывалась на образе православного монарха. Отношение к царю как к радетелю о народных интересах основывалось также на вполне практических интересах и расчетах крестьянства, лежавших в сфере социальной. В народе постоянно жили надежды на более справедливое устройство общества, и прежде всего решение вопроса о земле. Взгляд этот вполне соответствовал определенному типу государственного сознания русских крестьян, отличавшемуся от воззрений господствующих классов. Если дворяне, в большинстве своем, понимали государство как установление сословно-иерархическое, дававшее им значительные привилегии, то в народной среде государство мыслилось как царство социальной справедливости. Соответственно и отношение к царю принципиально разнилось: для господствующего сословия царь был первым дворянином страны, в глазах же крестьянства он –– защитник народа от плохих бояр и помещиков. И именно к царю, как к Божиему избраннику и первому лицу государства были устремлены надежды низов. Характерно, что вера в монарха как в защитника народных интересов распространялись и на других представителей династии, прежде всего цариц.
Как показывают имеющиеся в нашем распоряжении источники, образы Ивана Грозного, Петра Великого, Александра I и Александра II оставили наиболее значительный след в памяти русских. Разумеется, это не означает, что правление других царей и цариц ускользнуло от народного внимания.
Чем дальше уходили в прошлое времена Ивана Грозного и Петра, тем больше эти правители почитались в народе. Общая тенденция к идеализации этих монархов не исключала, впрочем, и некоторые различия в их изображении, восходившие к началу XVIII столетия: если Иван IV оставался преимущественно абстрактным образом сурового государя, то Петр наделялся самыми живыми человеческими чертами – останавливался на ночлег в простой избе, рубил дрова, крестил дочь хозяина и т.п. Сохранившиеся в XIX в. отрицательные оценки этих царей либо были связаны с особенностями исторического развития отдельных регионов (подавление Иваном Грозным новгородского и псковского сопротивления), либо объяснялись религиозными мотивами, –– в частности, неприятием Петра в старообрядческой традиции.
Основными вехами в царствование Александра I –– и основными фольклорными сюжетами –– стали Отечественная война 1812 г. и смерть императора. В восприятии этого монарха крестьянином XIX столетия вполне умещалась совершенно «невмещающаяся» в сознание большинства сегодняшних русских коллизия: победитель Наполеона, властелин Европы (а в то время, значит, всего мира) уходит из мира и становится старцем Федором Кузьмичем, искупая тем самым (так считали в народе) грех причастности к убийству своего отца, императора Павла.
Необычайно популярен в народе был Александр II –– Царь Освободитель. Надежды на волю постоянно воспроизводились в крестьянской среде, и неудивительно, что 19 февраля 1861 г. оставалось памятным рубежом в общественном сознании. Гибель царя произвела на общество огромное впечатление. Большая часть крестьян поддерживала официальную версию о покушавшихся на Александра II как о злодеях–цареубийцах, антихристах. Убийство императора расценивалось как месть дворян царю за его намерение отобрать у дворян землю и безвозмездно передать ее крестьянам. В памяти потомков отложилось и непосредственное участие Александра в русско-турецкой войне 1877-1878 гг., когда император провел 8 месяцев в действующей армии, от перехода Дуная до падения Плевны.
В конце XIX — начале XX столетия народные взгляды на русских самодержцев трансформировались особенно быстро, все более отдаляясь от безоговорочного почитания. Если образ царя в фольклорных текстах сохранял достаточно абстрактный мифологизированный характер (в фольклоре XIX в. мифологичность была скорее стилистической жанровой особенностью, позволявшей придерживаться обобщенного фольклорного прототипа), то в реальной жизни верховный носитель власти оценивался взвешенно, а порой и излишне критически. В меньшей степени это расхождение между фольклорной традицией и фигурой реального монарха было свойственно восприятию Александра III. Гораздо заметнее размывание монархического идеала сказалось в отношении к последнему царю династии Романовых Николаю II.
Несмотря на отмеченные тенденции, следует констатировать: вплоть до Октябрьского переворота 1917 г. большинство россиян воспринимало носителя верховной власти позитивно, в народе продолжали бытовать традиционные представления о царе-батюшке. Государственное устройство мыслилось однозначно в форме монархии, причем монархии абсолютной («Нельзя земле без царя стоять»). Вплоть до 1917 г. пропаганда федеративного строя не встречала сочувствия основной массы крестьян (“Царство разделится, скоро разорится”, — говорили они), идеи цареубийства тем более не находили отклика в народе. Тем не менее исторический ресурс монархизма как мировоззрения по мере ослабления веры в народе все более и более исчерпывался.
Третья глава «Авторитет духовной личности» посвящена отечественным подвижникам благочестия – церковным иерархам, монахам, священникам и праведникам–мирянам в сознании русского человека. Народную трактовку их жизни и деятельности определял конфессиональный фактор, составлявший сущностную основу формирования единого русского самосознания.
Память о великих подвижниках прошлого опиралась на богатую книжную и устную традицию. Издавна, с допетровских времен в народной среде в тысячах списков бытовали агиографические сочинения, а с введением книгопечатания появилось немало печатных изданий житийной литературы.
По смерти великих подвижников прошлого происходило открытие их мощей, явление чудотворных икон. В честь этих новоявленных угодников Божиих устанавливались новые праздники в Русской церкви — сначала, как правило, местные, а затем, если границы почитания расширялись, то и общерусские.
Идеал православного подвижника формировался в течение многих веков. В монастырях допетровской Руси создавался и окружался ореолом благочестивой легенды образ инока, посвятившего себя служению Богу. Монастыри в русской истории никогда не могли совершенно обособиться от народной жизни. В раннем средневековье они были культурными центрами страны, иноческая жизнь в общежительных монастырях и скитах была наполнена единством национальных и религиозных задач. Уже к началу XVI в. многие монастыри настолько прочно вросли в ткань государственной жизни, что неизбежно вовлекались во вполне мирские политические и социальные заботы. Однако, этот, казалось бы пагубный для монашества процесс обмирщения вовсе не уничтожил его здоровые силы.
Из столетия в столетие переходила память о святых Земли Русской. К заступничеству великих праведников призывали в тяжелые для Отечества моменты. Со времен Киевской Руси чтили Преподобных Антония и Феодосия Киево-Печерских. Учитель и ученик первыми показали русским людям путь полного отречения от прелестей мира, путь новой, святой, христианской жизни. Во многом благодаря этому уроку русский народ усвоил себе аскетическое, чисто монастырское понимание христианства. Общерусский масштаб поклонения киевским святым вмещал в себя и особенности местного почитания.
Немеркнущим в памяти народной оставалось и остается имя Сергия Радонежского. Еще при жизни Сергий почитался величайшим из пророков, имел высочайший нравственный авторитет. Русское воинство считало преподобного Сергия, вдохновителя великой победы на поле Куликовом, своим особым покровителем. Он вошел в русское сознание и как миротворец – увещевал князей, грозил карой Божией за раздоры и междоусобицы, и как усердный христианин–молитвенник, и как великий делатель. Сергия называют «отцом истинного монашества» за то, что он способствовал возвращению в русские монастыри общежительного устава[34]. Сергий, а в дальнейшем и многие другие подвижники, сами выполняли всю крестьянскую работу, расчищали леса под огороды и пашню, строили церкви, монастыри, оказывали помощь крестьянам, а миссионерскую деятельность нередко ставили впереди монашеской.
Память о митрополите Филиппе (Колычеве) привнесла в самосознание русских понимание гражданского долга как готовности самоотверженно отстаивать правду и государственную пользу, невзирая на последствия. С именем патриарха Гермогена русские люди, не только современники Смутного времени начала XVII столетия, но и в последующие века, связывали организацию сопротивления поляко-литовцам. Религиозным деятелем государственного уровня остался в народных воспоминаниях и Митрофаний Воронежский, который в начале правления Петра Великого оказался в гуще бурных событий и инициатив. Множество людей стремились в Задонск, привлеченные славой о святости, духовной мудрости, неустанном проповедничестве свт. Тихона.
Совершенно особым духовным феноменом стало старчество XIX в. Безусловно, прав был историк Русской церкви А.В. Карташев, когда говорил о том, что секуляризационное давление императорских правительств только на опыте проверило необыкновенную живучесть русского монашества и даже повело к новому его расцвету. «Отобрание земельных владений и закрытие части монастырей побудило в монашестве энергию трудового приспособления и даже послужило толчком к духовному его возрождению в форме прославленного старчества. Перефразируя известное изречение “Петр бросил вызов России, и через 100 лет она ответила ему явлением Пушкина”, можно сказать: “Петр бросил вызов русскому монашеству, и через 50 лет оно ответило ему явлением святителя Тихона Задонского, старца Паисия Величковского, еще через 50 лет — св. Серафима Саровского, через новые 50 лет — святителей Феофана Затворника, старца Амвросия Оптинского и целого полка оптинцев”»[35].
В духовном и историческом смысле старчество повторило путь русского монашества — уход из мира и возврат к нему через любовь. В XIX в. духовная жизнь не только русского монашества, но и многих мирских людей разных сословий была тесно связана с возрождением и расцветом старчества. Не только простой народ ходил на поклонение к старцам. Верующая интеллигенция жила под их руководством и духовным окормлением. Наивысшего развития старчество достигло сначала в маленьких монастырях центральной России, а затем в исключительной жизни прп. Серафима Саровского и старцев Оптиной пустыни.
Воздействие на духовный мир русских людей Серафима Саровского и оптинских старцев — наиболее известные, но далеко не единственные примеры религиозного подвижничества XIX столетия. Практика духовного окормления мирян старцами–подвижниками охватывала всю Россию. К ним устремлялось множество людей, чтобы получить помощь и духовный совет по различным вопросам христианской жизни. Именно эта постоянная взаимосвязь старцев с мирянами позволяют выделить едва ли не главную особенность русского старчества — народность.
Обращение к жизнеописаниям отечественных подвижников позволяет утверждать, что помощь миру являлась одной из форм монастырского послушания. Некоторые монахи вели обязательный [подчеркнуто мной — А.Б.] прием мирских посетителей. За дальностью российских пространств немалую роль в духовном воздействии на мирян играла переписка со старцами, которая нередко становилась достоянием не только ее участников–корреспондентов. Широко расходились в народе пророчества старцев о грядущих судьбах России, особенно, в преддверии потрясений начала XX столетия.
Жизнеописания подвижников сохранили многие их высказывания, поучения и наставления, предсказания и пророчества. Чему же они учили и что привносили в сознание русских людей? Выше всех остальных человеческих качеств старцы ставили смирение. Ко всякому делу, наставляли старцы, следует относиться добросовестно. Любой труд должен опираться на то, что св. отцы в своих писаниях называют «хранением совести». Свят. Антоний Воронежский призывал быть снисходительным к слабостям других: «Кто строг к себе, тот снисходителен к другим, а кто снисходителен к себе, тот строг к ближним»[36]. В советах и наставлениях праведников были видны и глубокое знание аскетических писаний, и участливое понимание повседневной жизни мирян. Часто учение и наставления подвижников-старцев относились к подвижникам же, но они имели большое значение и интерес для любого человека, заботившегося о своем спасении. У монашествующих и мирян при различном внешнем устроении была одна и та же цель — стать истинными христианами; для этого требования к тем и другим также одинаковы, ибо един Господь, едина вера, едино крещение (Еф., 4,5).
В поучениях старцев, их воздействии на своих духовных чад, да и просто приходивших, отчетливо проявились характерные особенности православной антропологии. Православная антропология исходит из того, что «мы боги по призванию и можем быть богами по приобщению» в процессе достижения обожения. В христианстве понимание ценности личности связано прежде всего с жизнью духовной, которая у христианина сосредоточена не в человеке, а в Боге. Соответственно и отношения, которые возникают между человеком и Богом, выражают оценку личности с трансцендентных позиций[37].
Следует особо подчеркнуть, что многие монастырские послушания так или иначе были связаны с миром – одни монахи оказывали помощь бедным вдовам и сиротам, другие занимались воспитанием крестьянских детей. Необходимо упомянуть и о тех подвижниках веры, которые миссионерскую деятельность ставили впереди монашеской. Многие из них оставили добрую память среди инородцев.
В представлениях простых людей подвижник был строгий постник, страннолюбив, благочестив, кроток, обходителен. Даже простое перечисление этих качеств не оставляет сомнение в том, что в лице скромного и доброго инока скрывалась великая нравственная сила. Не могли остаться незамеченными набожность самих подвижников, их хождения на богомолье.
Широко распространенным явлением была благотворительная деятельность духовных пастырей – раздача милостыни, сборы пожертвований и т.д. Труды и послушания подвижников, их усилия по сбору пожертвований пробуждали в народе не только молитвенный дух, но и сочувствие к нуждающимся.
Молва о святой жизни и прозорливости отдельных подвижников укрепляла православное мироощущение в обществе, стимулировала паломничества в монастыри, к известным старцам. Контакты верующих со старцами были постоянным явлением всех регионов России. При этом потоки богомольцев находили известного подвижника там, где он стремился укрыться от многочисленных посещений, часто меняя место жительства. Ведь подвижники сами укрывались от славы человеческой и объявлялись лишь по духовной нужде, для служения ожидавшему их наставлений народу.
Как ни избегали подвижники мирской молвы и славы человеческой, их деятельная жизнь не оставалась тайной для окрестных жителей, ведь совершалась она в самой гуще народной жизни. Можно сказать, что убегая от славы, праведники не смогли избежать ее. Это была слава духовного подвига и огромного морального превосходства перед простыми смертными.
Довольно часто сохранялись непосредственные связи между ушедшими из деревни ради духовных подвигов людьми и их родными селениями. Случалось, что известия о подвижнике–земляке порождали новую религиозную инициативу. Обаяние личностей подвижников, исцеления по их молитвам немало способствовали известности тех обителей, в которых они подвизались.
Отметим также различные формы крестьянской помощи тем, чьи религиозные подвиги совершались вблизи сел и деревень. Окрестные крестьяне доставляли подвижникам пищу, помогали в устройстве маленьких пустынек. Иметь поблизости от себя подвижников, чтобы воочию видеть людей живущих по-Божьи, являлось естественной потребностью народа.
Несомненными показателями народного отношения к праведникам становились их похороны и почитание могил. Тысячи облагодетельствованных ими придавали похоронам ту известность, которой нельзя было избежать и которая достигается только чистой и подвижнической жизнью на пользу ближним.
Количество присутствовавших на похоронах — показатель, конечно, довольно условный. Точные подсчеты не велись, и все же те цифры, которые осели в источниках, несомненно, свидетельствуют о массовом характере посмертного почитания праведников, несмотря на трудности, связанные с плохой доступностью известий о кончине, дальностью расстояний до места похорон и могил и т.п.
Почитание памяти праведников зримо выражалось в отношении народа к месту их погребения. Над ним устраивали надгробие, место огораживали, строили сруб в виде гроба–раки. Ее покрывали пеленами, платочками с вышитыми или нашитыми на них крестам. Если средства позволяли, над гробом возводили часовенку, куда приходили верующие помолиться.
На могилы праведников люди приносили много образков (икону, кроме креста, часто ставят и на обычной могиле, но на могилах лиц святой жизни их ставили в большом количестве). Широко существовал (и в наши дни, судя по экспедиционным материалам продолжает существовать) обычай брать землю с могилы подвижника и масло из лампадки от его гроба. Народ верил, что через земные вещества, соприкосновенные с гробом подвижника, Господь дарует Свою благодать для врачевания немощных.
Наряду с иконами при могилах нередко бывали и изображения самих праведников. Этими изображениями украшали крестьянские избы, где они размещались вместе с иконами и портретами Государей.
На могилы приносили лепту, т.е. различного рода приношения: трудовые копеечки, свечи, деньги, хлеб. Особенно торжественно совершалась память в день преставления подвижника или в день тезоименитства. Совершали соборную заупокойную литургию на могиле, затем шло отправление панихид, заказываемых посетителями.
Имена подвижников заносились в помянники. На могилы приходили за исцелением от недугов и болезней. Люди верили, что почивший причислен к лику святых и вместе с ними молится за них, а ведь по молитвам праведника Господь даст исцеление. В тех случаях, когда молитвенное обращение к праведнику отзывалось благодатным ответом, народная память о нем особенно укреплялась.
Могила неведомого, незримого миру и не прославляемого миром человека влекла к себе многих, пробуждала молитвенный дух. И в глазах людей это было первым доказательством святости погребенного. Верили, что Господь и по смерти прославляет почивших и их могилы. Приходя на могилу подвижника, чтили не землю, не кости погребенного — в этом праведнике чтили Бога.
Поток русских людей к праведникам при их жизни, а после смерти к их могилам, говорит о том, что отечественные подвижники были достоянием народа. Их труды и подвиги доказывали, что не только в монашестве обретались здоровые силы, но и то, насколько сильны были религиозные устремления во всех слоях народа. Ведь для каждого христианина важнейшее значение имел вопрос о применении высоких истин христианства в жизни. Паломничество к подвижникам давало возможность увидеть, как именно христианские истины применялись или применяются на деле обыкновенными людьми в обычных условиях нашей жизни. Особое значение в этой связи приобретало подвижничество людей своего сословия.
Наряду со старцами-монахами, «добрыми пастырями» на приходе православную атмосферу в русской деревне поддерживали сельские подвижники — старцы-праведники в миру. Большинство из них были простецами, не имевшими богословского образования. По представлениям крестьян, таким людям их жизненный путь открывался свыше — являлся ангел, который возвещал будущему старцу волю Господа — не ходить в монастырь, но служить людям в миру. Считалось, что через свои религиозные подвиги подвижники обретали благодать и прозорливость.
Большинство старцев в миру, как и монастырские подвижники, сначала отдалялись от мира, но затем в него фактически возвращались. Крестьянский мир испытывал потребность в праведниках. Некоторые старцы в миру после долгих лет религиозных подвигов принимали монашеский постриг.
Жизнь старцев в миру мало чем отличалась от жизни их соседей по селу; если они не были келейниками, селившимися в отдалении от деревни, то обрабатывали свой надел от мира и тем кормились. В угоднике Божием село обретало пастыря, исцелителя, утешителя в душевных скорбях, нравственный ориентир. Старцы собирали вокруг себя тех, кто хотел жить по правде Божией.
С феноменом старчества в миру было тесно связано такое хорошо известное в русской деревне явление как собеседничество. Как духовные наставники старцы истолковывали и разъясняли слушателям библейские сюжеты, многие вопросы православного благочестия. После смерти старца его бывшие собеседники поддерживали предание о нем. Традиции старчества в миру сохранялась и в советское время.
В дореволюционной России был широко распространен еще один тип людей, неизвестный или малоизвестный тогдашней Европе – так называемые Божьи люди. Понятие это было довольно общим, довольно часто оно включало в себя и юродивых, и блаженных, и старцев. Однако, в отличие от старцев, которые, как правило, были монахи и несли возложенное на них послушание в монастырях, Божьи люди преимущественно странствовали, призывая к покаянию. Между Божьими людьми встречались и монахи, и миряне. В народе верили, что они вещают людям волю Божью.
Особое место в сознании русских людей занимали юродивые во Христе. Большинство окружающих не постигало их подвиг, ведь их борьба с грехом резко отличалась от обычно практикуемой. В отличие от большинства людей, юродивые думали не о том, чтобы снискать себе любовь и расположение, оставить добрую после себя память, а о том, чтобы прожить жизнь без малейших уступок неправде. Свою действительную нравственную высоту они скрывали от окружающих. Как заметил митр. Вениамин Федченков, в противоположность грешникам, носившим личину святости, юродивые были святыми, носившими личину грешников [38].
Высоко почитались в русской деревне не только религиозные подвижники, но и просто люди честной и праведной жизни, добросовестные труженики – крестьяне, учителя, врачи и т.д.. К ним вполне применимы слова старца XX столетия о. Павла Груздева: «Можно в монастыре быть грешником, можно уединиться в пустыню и не получить спасения, но можно жить в обществе среди людей и исполнять обязанности своего звания, быть благочестивым человеком и наследовать вечное спасение»[39].
Память о праведниках поддерживалась устной традицией, широким бытованием агиографической литературы, контактами с подвижниками в текущей жизни, почитанием памяти о них после смерти. В них чтили личную святость, неутомимое служение людям. Их предсказания и пророчества передавали из уст в уста. Иметь живой образ святости было действительно духовной потребностью, отрадной для народа. Подвиг святого подвижника веры имел колоссальное и первостепенное значение для воспитания народного самосознания.
В четвертой главе «Война и воинство в народном сознании» рассматривается отражение подвигов героев и полководцев, битв и сражений в представлениях крестьян.
Первыми героями в русской истории стали былинные богатыри — Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович, Микула Селянинович и др. В их образах воплотился идеализированный тип народного лидера. Русским людям, как и любому другому народу, всегда были нужны герои; чем больше их в старине, тем обеспеченнее мир в настоящем. Со временем богатыри стали «идеальной учительной конструкцией национального типа в его героическом варианте»[40].
Общерусская эпическая традиция постепенно складывалась на базе локальных традиций тех мест, откуда люди переселялись на новые земли. Учитывая длительное бытование былинного эпоса, важно понять, какими качествами наделялись богатыри. Ведь эти качества входили в народное сознание, формировали национальный характер.
Илья Муромец представал безупречным воином — слугой народа, выражением идеальных представлений о народном герое. Крестьянские черты Ильи особо и любовно обрисованы в былинах. Кроме служения родной земле, православного благочестия, былинные герои отличались отсутствием тщеславия, корыстных побуждений, личного честолюбия, стремления к власти. В бранных подвигах русских богатырей этническое начало тесно сливалось с конфессиональным. Их богатырство, проникнутое идеей православного служения, было формой церковного послушания. Илья Муромец становится заступником князя Владимира перед «татарскими» набегами. Впоследствии на основе этого мотива заступничества в историческом фольклоре и народном сознании будет постоянно проявляться внутренний конфликт: народный герой –– правитель.
