Правда или ложь?
Переворот в биологии, совершенный Дарвином, публика впоследствии навеки связала с тезисом «человек произошел от обезьяны». Однако этот тезис Дарвину не принадлежит. Первым осмелился утверждать, будто человек произошел от обезьяны, был Бюффон. В конце XVIII столетия был опубликован труд Ж.-Л. де Бюффона «История земли». В нем автор, названныйсовременниками «Плинием XVIII века», не только обстоятельно изложил многовековую геологическую и биологическую историю нашей планеты, но и первым из ученых высказал «крамольную» мысль: люди – потомки обезьян. Нетрудно догадаться, какова была реакция. Сорбонна, старейший научный центр Европы, вынесла суровое решение: книга была публично сожжена палачом. Престарелого Бюффона спасла от более серьезных последствий только его блестящая многолетняя просветительская деятельность и слава ученого с мировым именем.
Однако слово о родстве человека и обезьян было произнесено. Независимо от желания автора эта гипотеза стала обретать сторонников и противников. Натуралисты, философы, многие в течение веков искали ответ на жгучий вопрос – как человек пришел в мир…
Древность человеческого рода
Быт. 1
24 И сказал Бог: да произведет земля душу живую по роду ее,
скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так.
25 И создал Бог зверей земных по роду их, и скот по роду его, и всех
гадов земных по роду их. И увидел Бог, что это хорошо.
26 И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему [и] по
подобию Нашему, и да владычествуют они над рыбами морскими, и
над птицами небесными, [и над зверями,] и над скотом, и над всею
землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле.
27 И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию
сотворил его; мужчину и женщину сотворил их.
28 И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и
размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и
владычествуйте над рыбами морскими [и над зверями,] и над
птицами небесными, [и над всяким скотом, и над всею землею,] и
над всяким животным, пресмыкающимся по земле.
29 И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая
есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный,
сеющий семя; - вам сие будет в пищу;
30 а всем зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому
[гаду,] пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я
всю зелень травную в пищу. И стало так.
31 И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма. И был
вечер, и было утро: день шестой.
Когда это произошло?
2 Петра 3, 8
у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день
Быт. 6
1 Когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери,
2 тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал.
3 И сказал Господь [Бог]: не вечно Духу Моему быть
пренебрегаемым человеками [сими], потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет.
4 В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди.
5 И увидел Господь [Бог], что велико развращение человеков на земле, и что все мысли и помышления сердца их были зло во всякое время;
6 и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем.
7 И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых Я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо Я раскаялся, что создал их.
Древние греки и римляне, находя гигантские кости вымерших животных, считали их останками древних великих героев. По свидетельству историков, император Август (27-14 гг. до РХ) украшал свои виллы «не статуями и не картинами, а террасами и рощами, и собирал там древние и редкие вещи: например, на Капри – доспехи героев и огромные кости исполинских зверей и чудовищ, которые считаются останками гигантов». В Кампанье (Италия), на Флергейских полях, находили особенно много костей ископаемых животных. Эти поля считали местом битвы Геракла с титанами. Над гигантскими останками даже возводили мавзолеи. Так, император Адриан (117-138 гг. по РХ) возвел в окрестностях Рима мавзолей на том месте, где река вымыла кости мамонта длиной в несколько метров, - их приняли за останки Аякса.
В течение длительного времени так думали и в Европе. Еще в XVIII в. один из членов французской академии наук высчитал по таким костям рост Адама; он оказался равен 37 м 73 см, Ева же оказалась на полтора метра ниже – 36 м 19,5 см. В земле находили и каменные орудия; их называли «ведьмины стрелы» или «громовники». Однако, в эпоху великих географических открытий обнаружилось, что точно такими же оббитыми камнями пользуются как орудиями туземцы Нового Света, Африки и Южной Азии. Значит, и в Европе люди когда-то жили в каменном веке? В 1717 г. вышла в свет книга заведующего Ватиканским ботаническим садом Михаила Меркати, который утверждал, что каменные орудия были изготовлены людьми в те незапамятные времена, когда еще не была открыта обработка металлов (Меркати умер в 1690 г., за 27 лет до публикации своего труда). В 1723 г. некий де Жоссье сделал в парижской Академии наук доклад, в котором осмелился сравнить каменные орудия аборигенов Канады и Американских островов с найденными в Европе камнями, несущими на себе следы обработки. Де Жоссье был высмеян. В 1731 г. в Аугсбурге вышла в свет книга швейцарца Иоганна Якоба Шейхцера «Phisica Sacra», где говорилось об открытии скелета ископаемого человека, уничтоженного, согласно заключению автора, всемирным потопом. Шейхцер назвал ископаемое существо Homo diluvii tristis testis – «человек, печальный свидетель потопа», а рисунок снабдил назидательными стихами собственного сочинения:
Сей жалкий остов грешника былого
Пусть души размягчит отродья злого,
Живущего теперь!
В дальнейшем продолжали поступать известия о новых и новых находках и количество сторонников глубокой древности рода человеческого все увеличивалось. И тут в дело вмешался один из самых выдающихся членов французской академии наук – Жорж Кювье, создатель теории катастроф, призванной объяснить причину смены и обновления органического мира планеты. Изучив найденные останки, Кювье пришел к выводу, что ископаемый человек не существовал: часть останков оказалась костями вымерших животных (кости древнего человека, присланные из Бельгии, как выяснилось, принадлежали ископаемому слону; череп из местности Э во Франции оказался панцирем черепахи; скелет Homo diluvii tristis testis, обнаруженный Шейхцером, оказался скелетом ископаемой саламандры).
Казалось бы, после такого конфуза сторонники ископаемого человека перестанут говорить о своих «открытиях», однако новые и новые находки свидетельствовали о том, что кости древнего человека обнаруживались вместе с грубыми каменными орудиями и останками вымерших животных.
Первым изучать найденные в земле каменные орудия и систематизировать находки стал француз Буше де Перт. Прожив бурную юность при Наполеоне и став в 30 лет таможенным чиновником, Буше де Перт после окончания наполеоновской эпохи осел в Париже, а затем, в 1824 г. возглавил таможенное бюро небольшого провинциального города Аббервиля, расположенного на берегу р. Соммы. В Аббервилле Буше де Перт возглавил Общество естествоиспытателей. Однажды к нему пришел местный врач, Казимир Перье, и показав грубо оббитые камни, рассказал о том, что это – следы деятельности древнего человека. Во время одной из совместных экскурсий на берега Соммы, Перье на глазах де Перта извлек из земли такие же камни вместе с костями вымерших животных, после чего археология стала для Буше де Перта главным делом его жизни. В 1838 г. состоялась устроенная де Пертом первая выставка допотопных каменных орудий, а с 1839 по 1841 гг. один за другим вышли в свет пять томов сочинения Буше де Перта «О сотворении. Сочинение о происхождении и развитии живых существ», где проводилась мысль о глубокой древности рода человеческого, подтверждением чему служили открытые в песках Соммы древнейшие человеческие орудия. В 1849 г. Буше де Перт напечатал в Париже первый том монументального сочинения «Кельтские и допотопные древности». На следующий год после публикации второго тома общество исследователей старины Пикардии на конгрессе в Лионе объявило находки из Аббервиля «не имеющим ценности хламом». Казалось, скепсис академиков непреодолим. Помощь неожиданно пришла из-за моря: в 1859 г. Лондонское Королевское общество, после тщательного исследования находок и геологических слоев публично признало выводы Буше де Перта: камни из Аббервиля несут на себе следы искусственной обработки древним человеком, жившим в эпоху вымерших животных. На европейский ученый мир это произвело ошеломляющее впечатление. Рухнула стена недоверия, и в Европе археологи начали открывать одно за другим стойбища и пещерные убежища «допотопных людей». В 1862 г. Лёббок предложил назвать самый ранний период каменного века, для которого были характерны лишь оббитые орудия, древнекаменным веком, палеолитом. Следующий период, когда появилась глиняная посуда, по предложению Лёббока был назван неолитом (позднее, между палеолитом и неолитом выделили мезолит – средний каменный век). В 1863 г. Чарльз Лайель выпускает книгу «Древность человека, доказанная геологией»; уже в 1864 г. ее издают в Санкт-Петербурге на русском языке. Лайель определяет, что возраст слоев, где залегают каменные орудия, превышает 500 000 лет, а продолжительность эпохи палеолит он определял в 800 000 лет.
Идея обезьяночеловека
Помимо выяснения времени существования человека на земле, чрезвычайно важным был и вопрос уяснения места человека среди всех остальных живых существ. Карл Линней – известный шведский ученый XVIII столетия, создавая свою систему классификации животного мира, отнес человека и обезьяну в одну группу. Им был введен и термин «приматы», означающий «князья». В этот отряд на основании комплекса морфологических признаков был помещен вид, которому Линней придумал величественное имя Homo sapiens – Человек разумный. Так люди оказались в непосредственном соседстве с приматами, если иначе – с обезьянами.
Впервые вопрос о механизме возникновения человека был поставлен автором известной эволюционной теории Ж.-Б. Ламарком. Он признавал, что по своим физическим особенностям человек ближе всего стоит к человекообразным обезьянам, в частности, к шимпанзе, поэтому вполне допускал его происхождение от какой-нибудь разновидности “четвероруких“. Но как? Ламарк первым разделил проблему на две части: происхождение физического тела в результате эволюции и появление богоподобного разума. Может показаться, что предложенная им схема эволюции человека не отличается от эволюции других видов живых существ. Однако прочитаем внимательно следующие строки его “Философии зоологии”: “Вот к каким выводам можно было бы прийти, если бы человек… отличался от животных только признаками своей организации и если бы его происхождение не было другим”[1].
Что же отличает человека от других животных, если не признаки его организации? Ламарк считал, что это богоподобный разум, который не мог быть приобретен в процессе эволюции. Богоподобие человека не выводится из естественных законов природы. Но, вместе с тем, это - решающий этап становления человека, который был осуществлен при Божественном участии, а не в результате какого-либо природного процесса.
В 1859 г. (одновременно с работой Маркса «К критике политической экономии») выходит в свет книга Чарльза Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора». В ней еще не говорилось о происхождении человека. Лишь в заключительной части Дарвин в нескольких словах высказывает надежду, что в будущем с эволюционной точки зрения можно будет исследовать и происхождение человека[2].
В этой мысли нет еще ничего такого, что противоречило бы религиозным воззрениям, — Господь мог сотворить человека и посредством эволюции. Собственно, мир есть эволюция (раз-витие) божественных логосов, энергий Творца, процесс изъ-явления логоса твари, процесс о-логоснения мира, заканчивающийся ре(э)волюцией (с-витием) - обожением твари, достижением того состояния, когда будетъ бгъ всячeская во всэхъ (1 Кор. 15, 28).[3]. «Бог, сразу образовав, как знает Сам, логосы всего происшедшего и общие сущности сущего, до сих пор еще осуществляет не только сохранение их для бытия, но и созидание, выхождение и устроение содержащихся в них в возможности частей»[4].
Книга Дарвина послужила как бы ключом, разомкнувшим двери для атеистической мысли. Э. Геккель вспоминал, что еще до ее прочтения, находясь в Италии в начале 1860 г., он услышал от друзей «об удивительной книге сумасшедшего англичанина, которая производит сенсацию и ставит кверху дном все существовавшие дотоле взгляды на первоначальное происхождение животных видов»[5]. По возвращении в Берлин, вспоминает Геккель, он встретился «с сильнейшей оппозицией против труда Дарвина… Знаменитые тогдашние корифеи биологии… все сходились на том, что дарвинизм — это только фантазия взбалмошного англичанина и что это “шарлатанство” будет скоро забыто»[6]. На деле же все оказалось иначе.
Переворот в биологии, совершенный Дарвином, публика впоследствии навеки связала с тезисом «человек произошел от обезьяны». Однако этот тезис Дарвину не принадлежит. Первым осмелился утверждать, будто человек произошел от обезьяны Бюффон. В конце XVIII столетия был опубликован труд Ж.-Л. де Бюффона «История земли». В нем автор, названный современниками «Плинием XVIII века», не только обстоятельно изложил многовековую геологическую и биологическую историю нашей планеты, но и первым из ученых высказал «крамольную» мысль: люди – потомки обезьян. Нетрудно догадаться, какова была реакция. Сорбонна, старейший научный центр Европы, вынесла суровое решение: книга была публично сожжена палачом. Престарелого Бюффона спасла от более серьезных последствий только его блестящая многолетняя просветительская деятельность и слава ученого с мировым именем.
Однако слово о родстве человека и обезьян было произнесено. Независимо от желания автора эта гипотеза стала обретать сторонников и противников. Натуралисты, философы, в течение веков искали ответ на жгучий вопрос – как человек пришел в мир. Каждая эпоха отвечала на него по-своему.
Тезис «человек произошел от обезьяны» сделали и обосновали Фохт, Гексли, Геккель исходя из дарвиновской теории видообразования, причем все трое без малого одновременно — три-четыре года спустя после выхода книги Дарвина. Последователи Дарвина оказались большими эволюционистами, чем сам Дарвин.
В 1862 году немецкий зоолог К. Фохт в публичных лекциях, прочитанных в 1862 г. в Невшателе (Швейцария) впервые высказал предположение, что человек происходит от обезьяны. Спустя год, в 1863 г., эти лекции были опубликованы в двух томах под названием «Лекции о человеке, его месте в мироздании и в истории Земли»[7]. Фохт обращается к редкому патологическому явлению — врожденной микроцефалии, в которой усматривает атавистическое свидетельство в пользу существовавшей некогда переходной формы между обезьяной и человеком. Фохт резюмирует словами: «… согласно ли с данными науки выведение человека от типа обезьян? Отрывочные данные, имеющиеся в настоящее время для будущей постройки моста, который должен быть перекинут через пропасть, отделяющую людей от обезьян, вам уже известны». Фохт объясняет этот переход действием естественного отбора: «Человек является… не особенным каким-то созданием, сотворенным совершенно иначе, нежели остальные животные, а просто высшим продуктом прогрессивного отбора животных родичей, получившимся из ближайшей к нему группы животных». Фохт отмечает, что в книге Дарвина об этом не говорится ни слова из-за рутинности Англии, с которой пришлось автору считаться[8]. Так что именно К. Фохт произвел обезьяну в чин прародителя рода человеческого.
Публичные лекции К. Фохта были уже прочитаны, когда более или менее одновременно с его книгой в том же 1863 г. в Англии вышла в свет книга Т. Гексли «Человек и место его в природе»[9]. В сентябре того же года другой немец, Э. Геккель, уже заявивший себя последователем Дарвина в исследовании о радиоляриях, выступил на Штеттинском съезде врачей и естествоиспытателей с докладом о «дарвиновской теории развития», где изложил и свое собственное представление о важнейших этапах эволюции человека от древнейших приматов. Это было публичное и вызвавшее большой враждебный резонанс среди биологов провозглашение теории происхождения человека от обезьяны, сделанное независимо от первых двух, хотя лишь устное, ибо Геккель опубликовал свой большой труд только тремя годами позже — в 1866 г., когда вышел в свет его двухтомный труд «Всеобщая морфология организмов, общие принципы науки об органических формах, механически обоснованные реформированной Чарльзом Дарвином теорией происхождения видов». В этой капитальной книге изложен обширный ряд вопросов дарвинизма и вообще биологии и результатов исследований или размышлений самого Геккеля. В том числе здесь обоснован биогенетический закон с привлечением многих примеров из эмбриологии человека.
История рождения «биогенетического закона», надолго обосновавшегося на страницах учебников по биологии, вызывает такое множество вопросов, что поневоле слово «закон» приходится брать в кавычки.
Геккель рано проявил себя как способный естествоиспытатель, но все свои силы и энергию он посвятил пропаганде дарвинизма. В этом, бесспорно, нет ничего неожиданного, однако постоянным лейтмотивом его писаний, своего рода навязчивой идеей, было то, что для торжества истинного учения необходимо разрушить христианские церкви, уничтожить и искоренить веру в Бога. Только это, по мнению Э. Геккеля, поможет снять покров тайны с природы, разрешить все ее загадки.
За что же преуспевающий профессор так яростно ополчился на христианство? В детстве он получил традиционное религиозное воспитание, однако в юности, пережив кризис веры, он не просто разочаровался в христианстве или отошел от него. Геккель решил создать свою собственную религию – «культ монистов», как он ее назвал. Но для этого вначале надо было разрушить христианское мировоззрение, чем он с жаром занялся. Каковы были основные атрибуты нового культа?
Прежде всего он определил свою собственную «троицу», которая включала правду, добро и красоту; «свою библию», роль которой играла его книга «Естественная история творения» (Л. Толстой назвал ее «евангелием для неверующих»); свои культовые здания - филогенетические музеи, которые необходимо было создать на месте церквей. Словом, было продумано все необходимое для новой религии, не хватало только «пророка». И таким бессмертным верховным пророком Геккель «скромно» назначил себя самого.
Он предсказывал: «Современное естествознание не только разрушает суеверие (под которым следовало понимать христианство) и сметает с лица земли остатки его, но оно на освободившемся месте строит новое здание; оно воздвигает храм разума, в котором мы, основываясь на новом монистическом мировоззрении, поклонимся триединому божеству XIX столетия – истине, добру и красоте»[10].
В Германии, на родине «пророка», стали появляться многочисленные общества «свободомыслящих монистов». Берлинское отделение этого общества даже издало циркуляр, предписывающий спешно «установить официальный культ и обожание «Монистов»»[11]. Геккеля предлагалось назначить «первосвященником» нового культа. 30 июня 1908 года Геккель открыл в Йене первое здание, воздвигнутое в честь нового «божества». Он выступил с пышной речью, в которой заявил, что «…филетический музей будет храмом для религии чистого разума»[12].
А далее произошло то, что неизбежно должно было произойти. «В начале 1911 года Геккель вышел с шумом из протестантизма, он сбросил, наконец, с себя маску, под которой скрывал свою ненависть к христианству, если в начале своей антихристианской деятельности он говорил о своей вражде лишь к католичеству, то теперь он открылся перед всем миром как враг христианской религии вообще», - писал Н.Соловьев[13]. Таков портрет Э. Геккеля – псевдорелигиозного деятеля. А что представлял собой Э. Геккель–ученый?
Охотно занимаясь словотворчеством, он ввел два научных понятия – филогенез и онтогенез. Филогенезом называется исторический путь развития вида. Онтогенез – это период индивидуального развития особи от оплодотворения до конца жизни. Геккель обобщил взаимоотношения онтогенеза и филогенеза и в 1872 г. сформулировал «основной биогенетический закон», гласящий: онтогенез всякого организма есть краткое повторение (рекапитуляция) филогенеза данного вида.
Как ясно из определения, каждый организм, проходя этапы индивидуального развития, в то же время повторяет эволюционный путь своего вида, или, как кто-то пошутил, взбирается при своем развитии на собственное эволюционное древо. Действительно ли так? Каковы конкретные доказательства? Они были предъявлены в работе «Естественная история творения». На страницах этой книги можно найти свидетельства того, что эмбрионы различных животных и людей на ранних стадиях развития весьма сходны между собой; что ранние стадии развития человеческого зародыша соответствуют взрослым стадиям тех организмов, которые стоят на более низких ступенях эволюционного развития. Возможно, многие еще помнят схему из школьных учебников биологии, запечатлевшую ряды эмбрионов разных позвоночных животных. Обитатели этой «кунсткамеры» - зародыши рыбы, лягушки, птицы, обезьяны и человека в разные периоды развития. «Отец» этих сравнительных рядов – Эрнст Геккель. Но мало кто знает, что использованные им рисунки эмбрионов были позаимствованы из работ других исследователей. Как же реагировали эмбриологи на появление «биогенетического закона», скомпилированного на основании их данных?
Вот мнение наиболее авторитетных из них. Профессор сравнительной анатомии в Базеле Рютимейер доказал и публично об этом заявил, что Геккель одни рисунки эмбрионов выдумал, для других «произвольно видоизменил или обобщил существовавшие модели»[14]. Он установил, что три рисунка (человека, обезьяны и собаки) были сделаны одним и тем же клише. Эта история «о трех клише», сделанных по одной и той же деревянной болванке, получила бурное развитие на страницах научной печати того времени. Рютимейер квалифицировал поступок Геккеля «как прегрешение против научной истины»[15].
Надо сказать, что Геккель никогда не лез за словом в карман, однако его тон и стиль был, мягко говоря, некорректным. Он изливал потоки грубости и ругательств на самых уважаемых ученых, если они позволяли себе не соглашаться или критиковать его. Е. Деннерт по этому поводу писал: «Своему подлогу, который был ему доказан, он не дает оправдания; напротив, прежнее уверение о сходстве эмбрионов повторяется с тою же дерзостью»[16].
Спустя некоторое время профессор анатомии из Лейпцига В. Гис не просто обнаружил, но и доказал с цифрами в руках другие подлоги Геккеля. Он писал: «У геккелевского эмбриона собаки лобная часть головы вышла ровно на 3.5 мм длиннее, чем у Бишофа (из книги которого, по утверждению Геккеля, был взят этот рисунок); у эмбриона же человека лобная часть укорочена против Эккера (автор, у которого Геккель позаимствовал другой рисунок) на 2 мм и в то же время вследствие сдвижения глаза сужена на 5 мм, зато хвост человеческого эмбриона поднимается вверх в 2 раза более своей оригинальной длины»[17]. И нелицеприятный вывод: «Я утверждаю, что рисунки Геккеля отчасти в высшей степени неверны, отчасти прямо-таки выдуманы»[18].
Нетрудно видеть технологию геккелевских фальсификаций: берутся рисунки из монографий заслуживающих доверия ученых, потом они копируются, якобы с абсолютной точностью, но при этом где-то убавляется, а где-то прибавляется по несколько миллиметров (ну кто догадается проверять такие мелочи?!) - и вот получается именно тот результат, который нужен. Сходство эмбрионов налицо! Даже Ч. Дарвин ссылается на работу Геккеля, не чувствуя в ней подлога. В «Происхождении человека» он пишет, что «…Геккель тоже привел подобные рисунки»[19], взятые у известных эмбриологов.
Но сами эмбриологи – авторы использованных схем, не стали закрывать глаза на происходящее. Один из них - эмбриолог Семпер в открытом письме Геккелю писал: «Ваши рисунки отнюдь не основываются на действительном наблюдении какого-либо процесса, они схематизируют только выдуманное представление этого процесса»[20].
Научный мир быстро распознал подлог и не принял «открытие» Геккеля. Однако он нашел себе почитателей среди людей, не посвященных в тонкости эмбриологии и не имеющих возможности проверить его утверждения.
Чем же закончилась эта неприглядная история? Вначале Геккель ругался и поносил оппонентов. Потом свалил вину на своего рисовальщика. Наконец, припертый неопровержимыми фактами, он вынужден был признать подлог. 29 декабря 1908 года в газете «Volkzeitung» он опубликовал следующее «покаяние»: «Небольшая часть моих многочисленных фигур-эмбрионов, от 4 до 8 на 100, действительно подделаны, именно все те, где наблюдения, которыми я располагал, оказались неполными или слишком недостаточными для обоснования непрерывной цепи развития…»[21], т.е. для подтверждения «биогенетического закона».
Можно было бы считать, что научная правда восторжествовала, однако в последующих изданиях своих «трудов» Геккель ничего не изменил. И именно в таком спекулятивном виде и дожил «биогенетический закон» до наших дней (кстати сказать, на Западе об этом «законе» давно уже никто не вспоминает, разве что - в качестве яркого примера научной недобросовестности и фальсификации).
«Такая точка зрения, - писал в 1977 г. С. Гулд, профессор Гарвардского университета,- была научно дискредитирована даже раньше, чем предложена Геккелем. Однако Геккель обладал редким умением показать товар лицом, а его теория с легкостью «объясняла» человеческий прогресс. Поэтому она распространилась в биологических и общественных науках со сверхъестественной скоростью прежде, чем было показано, что в ее основе лежат ложные посылки»[22].
Но остается вопрос: существует ли на самом деле какая-либо связь между онтогенезом и филогенезом? Вот что пишет С. Гилберт, один из наиболее авторитетных современных эмбриологов: «Все позвоночные достигают особой стадии развития, но делают они это разными способами. Следовательно, самые ранние стадии развития, по-видимому, крайне пластичны. Сильно различаются также поздние стадии, а средние стадии несут в себе нечто постоянное»[23]. Таким образом, в эмбриогенезе идет постоянный поиск новых путей развития, но отнюдь не повторение пройденного, как утверждал Геккель. Процитированный нами эмбриолог назвал историю появления геккелевского закона «гибельным союзом эмбриологии и эволюционной биологии, сфабрикованным Эрнстом Геккелем»[24].
Сейчас становится все более очевидно, что животные, появляющиеся на более поздних стадиях эволюции, возникают не в результате придуманных Геккелем повторений и надстроек в онтогенезе, а совсем по другим причинам. Ключевую роль играют особые мутации, затрагивающие регуляторные, или гомеозисные гены, которые представляют собой переключатели эмбрионального развития. Именно мутации в гомеозисных генах способны вызывать у зародышей столь крупные изменения, которые, вероятно, могут вести к появлению новых видов. Надо сказать, что видообразование - это загадка, над которой бился, но так и не нашел удовлетворительного решения Ч.Дарвин. Да и для современой науки – это тоже проблема с пока открытым финалом.
Итак, «в процессе развития вырабатываются решения, используемые эволюцией»[25] 9),- пишет Нобелевский лауреат А. Лима-де-Фариа. По всей видимости, изменения в эмбриогенезе служат главным источником эволюционных преобразований. К осознанию этой мысли постдарвиновская наука шла почти 150 лет.
Заметим, что для доказательства происхождения человека от животных Дарвин использовал данные эмбриологии – науки, изучающей развитие организма от зачатия до рождения. При этом, не будучи эмбриологом, он опирался на работы, выполненные специалистами в этой области, в частности - известным эмбриологом Карлом фон Бэром, который впервые описал феномен так называемого зародышевого сходства. Дарвин понял, что обнаруженное сходство на некоторых стадиях эмбриогенеза между зародышами позвоночных животных есть очень сильный аргумент в пользу его теории, поскольку общность эмбриональных структур у представителей разных классов животных свидетельствует о происхождении одних групп от других в процессе эволюции. Следовательно, основываясь на данных сравнительной эмбриологии можно проследить эволюцию той или иной таксономической группы.
Надо сказать, что изучая и сравнивая зародыши разных групп животных, К. фон Бэр пришел к пониманию, что им обнаружен некий Божественный план, в соответствии с которым идет эмбриональное развитие – процесс строго упорядоченный, выверенный до тонкостей. Однако Дарвин позаимствовал у К. Бэра лишь ту идею, которая могла служить подтверждением его эволюционной теории.
Между тем, в дальнейшем классические работы К. фон Бэра были преданы забвению, а его учение о зародышевом сходстве претерпело значительные деформации под влиянием упоминавшегося выше «биогенетического закона» Геккеля.
Геккель строил генеалогические (родословные) деревья для разных групп живых существ. Он исходил из дарвиновской идеи родства, их связывающего. Но если Дарвин в «Происхождении видов» преимущественно подчеркивал неполноту геологической и тем самым генеалогической летописи, обилие недостающих звеньев в нашем знании родословных, то Геккель показал возможность по разным признакам реконструировать такого рода недостающие звенья и с привлечением геологических знаний приурочивать их к тому или иному времени в истории Земли. Трудно удержаться от сравнения этих реконструированных филогенетических рядов с рядами химических элементов в Менделеевской таблице.
Среди реконструированных Геккелем генеалогических линий был показан ряд, идущий от полуобезьян к обезьянам — низшим и высшим — и далее к человеку. И вот в этой родословной цепи Геккель заметил недостающее звено. Он постарался его гипотетически вставить. Он убедился, что дистанция между высшими антропоморфными обезьянами, или антропоидами (шимпанзе, горилла, орангутан и гиббон), и человеком, при всей несомненности родословной связи, все же слишком велика. Здесь должен быть промежуточный родственник! Пусть мы его не знаем — палеонтологи его когда-нибудь найдут. Это будет уже не четверорукое существо, т. е. не обезьяна, хотя бы и самая высшая, но и не человек. Его следует ожидать в геологических отложениях относительно близкого времени — в конце третичного или в четвертичном периоде. Геккель дал этому виду краткое предварительное описание и латинское именование.
Идея, может быть, в той или иной мере была навеяна Геккелю классификацией приматов в «Системе природы» Линнея. Род Homo Линней разделил на два вида: человек разумный и человек-животное — Homo Sapiens и Homo Troglodytes. Последний описан Линнеем как существо в высшей степени подобное человеку, двуногое, однако ведущее ночной образ жизни, обволошенное и, главное, лишенное человеческой речи. Впрочем, ученик и продолжатель Линнея, редактировавший посмертные издания «Системы природы», выкинул этого троглодита как ошибку учителя. Однако Геккель, как и все великие натуралисты-дарвинисты XIX в., превосходно знал Линнея и опирался на его каноническое, т. е. последнее прижизненное издание, где «человек троглодитовый» фигурирует.
В своем Рассуждении о человекообразных Карл Линней писал: «Из всех вещей, наполняющих земноводный шар мира, нет ничего столь роду человеческому подобнаго, как род обезьян: их лице, руки, ноги, рамена, голени, груди и внутренность побольшой части подобны нам; их нравы и замысловатыя изобретения затеев и смехотворств, и принаравливание себя другим, то есть склонность сообразоваться вкусу века, представляют их столь нам подобными, что почти никакова естественнаго различия между человеком и его подражательницею обезьяною изобрести не можно. ….Правда не безизвестно мне, сколь велико различие между бессловесными и человеком, ежели о обоих рассуждать с стороны нравов. Человек есть оное животное, которое творец всех вещей Бог, душею словесною, бессмертною украсить благоволил: ниже противно было ему, чтоб человека присовокупить к роду животных, которому и жизнь определил благороднейшую, и прочее, о чем с благоговейным и спокойным духом рассуждать должно: однако все сие другаго требует места: мне теперь должно наблюдать, чтоб не преступить пределов, но пребыть в определенных границах, тоесть разбирать человека в рассуждении его всех частей тела по обыкновению испытателей естества. Что учинивши, едва один нахожу знак, по которому можно отличить обезьян от человека, а именно редкими передними зубами, более ж может быть со времянем опыт докажет, когда ни лице, ни ноги, ни хождение прямое на двух ногах, ниже другое что либо из наружнаго устроения человеческаго тела, не различествует от вида обезьян. … Не скоро бы мог я речь свою окончать, ежели бы поведении и обычаи обезьян здесь представить восхотел: по чему нечто о наших, так сказать, нам ближе сродных предложу, или о тех из рода обезьян, которыя прямо на двух ногах ходят и стоят, и которыя по физиогномии и дланям рук наиподобны нам. Сих обезьян четыре вида, как из истории о них явствует.
1. ПИГМЕЙ: Обезьяна бесхвостая, темновидная, имеющая на голове к верхушке, и на руках между лактем и ладонью волосы прилегшия к лактю. … Живет в Африке. Состояние жизни, и его обычаи, каковы они, совсем нам не известны. Из рук его задних или ног, которые подобны нашим рукам, явствует, что он схож более на обезьян, нежели на нас.
2. САТИР: Обезьяна безхвостая, нижнюю чать чрева отвислую имеющая и чрево голое. … Сатир есть житель же Африки, в Европу из Анголы вывезенный. … Сии обезьяны не гнусны и опрятны, и ходят на двух ногах. …
3. ЛУЦИФЕР: Человек с хвостом … Сей ближе к роду нашему подходит, по сходственному телоустроению, хотя он и хвост имеет. Живет он в некоторых восточной Индии островах, находящихся недалеко к полюсу антарктическому: также видимь бывает в острове Никобаре между Бенгалою и Суматрою, равно в Яве, котораго однако никто изображения сделать не мог. …
4. ТРОГЛОДИТ: Человек ночный. … Сии сыны тьмы, которые переменили день на ночь, и ночь на день, кажется мне, что нам среднее. Сии с самых времян Плиниевых по имяни своему были известны, и живут в Ефиопии, Яве, и Амбоине, на Офире горе малакской, на островах называемых Тернатскими, подобно и в других местах по большой части в подземных пещерах[26]. … Они ростом не выше нашего девятилетняго мальчика, видом белые, и от солнца не загорели, потому, что они всегда бродят по ночам, ходят на двух ногах равно как и мы, волосы на голове у них короткия и курчавыя равно как у Мавританцов, но они притом и белые. Глаза у них круглыя, зеница и круг златовидныя, что особливое в них заслуживает примечание. Брови у них сверху нависли, почему и зрение у них боковое и косое. Под вышшею ресницею имеют перепонку часто движущуюся, как у Медведей, Сов, и других животных по ночам обыкновенно бродящих и летающих: которое как особливой знак их от нас различает. … Недавно же возвратившийся Г. Брад из семилетняго своего по Индиям путешествия, точно утверждал, что у Троглодитов руки длиннее, нежели у людей нашего рода, и что пальцы рук опущенныя достают до колен, когда напротив у нас до половины только бедра досягают. Они скрываются днем в пещерах, и днем почти слепы, покуда от людей поиманы будучи, помалу привыкнут к свету. Ночью ясно видят, чему доказательством служит то, что зеница их распространена более, нежели у нас: в темноте о своих надобностях прилагают попечение, крадут у людей, что им не попадется, и что к умножению своего домашняго скарба за нужное почитают: чего для жители тех стран без милосердия оных, так как воров убивают и умерщвляют, где бы из них кто ни попался. Язык собственной и речи имеют, произнося слова свистом толь трудным, что разве только долговремянным с ними обращение, а кроме того никак перенять никто не может; да и наших языков к переимчивости никакой способности не имеют, так что по объявлению некоторых писателей ничего выговорить не могут, кроме частицы утвердительной и отрицательной. Некоторые ж писатели сказывают, что Троглодиты признавались, что они в древния времена владычествовали над народами в сем мире, а потом изгнаны от людей, и ныне живут в надежде, что будет такое время, в которое потерянное владычество паки возвратят: однако (ad Grecas Caendas) того никогда не получат. … И как никто без увеселения и удивления особливаго взирать не может на различной род жизни обезьян, подлинно забавный, и любопытства достойный, то необходимо, что и о сих упомянутых нами сходствующих весьма с родом человеческим, без изумления ни один испытатель естества рассуждать не может. Почему удивлятся должно, откуда то произошло, что человек имея свойственное себе любопытство, оставил сих доселе во тьме, и не хотел нимало вникнуть в Троглодитов столь великое сходство с ним имеющих. … Ниже малую приобрел бы себе пользу философ, ежели бы несколько дней с одним из сих животных препроводил, в намерении изведать, сколько разума человеческаго сила, оных превосходит, откуда бы открылось различие между бессловесными и словесными. Я уже умалчиваю, какой свет произойти бы мог для искусных в естественной науке от совершеннаго оных описания. Что принадлежит до меня, в сумнении остаюсь, каким бы особенным знаком Троглодиты различествовали от человека, в рассуждении начал истории натуральной и ея оснований. Ибо такая близость и сходство между человеком и родом обезьян, в рассуждении устроения тела нагаго, также пищи, подражания, затейливых ухваток, особливо в тех видах, которыя прямо на двух ногах ходят, и собственно человекообразными называются, видны: что с наивеличайшею трудностию найти можно знак для довольного различия их рода. Правда известно мне, что обезьяны имеют хвосты, и самые те, которыя безхвостыми называются, как например Силван, у котораго есть весьма короткий хвост, хотя и не наружный: но хвост не может составить знака в роде. Но как бы то ни было, никакой род бессловесных столь на человека не походит, как обезьяны, и вопервых человекообразныя, в которых не только удивляемся мы подобному устроению тела, но и сходству нравов, когда обезьяны детей своих более любят, нежели отцовскою любовию, носят их на руках, греют у грудей, об них пекутся, защищают, не только мать, ни и самый отец.
Линней описывал лишь живущие виды, а недостающее звено Геккеля относится к ископаемым вымершим формам. Может быть, поэтому Геккель придумал ему новое название. Он назвал это недостающее звено Pithecanthropus alalus — обезьяночеловек, не имеющий речи (буквально — даже зачатков речи, даже «лепета»). Вот как рисовал Геккель эволюционную линию человека. «Из древнейших плацентарных (Placentaria) в древнейшую третичную эпоху (эоцен) выступают затем низшие приматы, полуобезьяны; далее (в миоценовую эпоху) настоящие обезьяны, из узконосых прежде всего собакообразные (Cinopitheca), позднее человекообразные обезьяны (Anthropomorpha); из ветви этих последних в плиоценовую эпоху возник лишенный способности речи обезьяночеловек (Pithecanthropus alalus), а от этого последнего, наконец, произошел человек, наделенный даром слова»[27].
Итак, в течение 1866 — 1868 гг., Геккель и Фохт выдвинули идею происхождения человека не непосредственно от обезьяны, а от посредствующего вида — обезьяночеловека.В этом случае научное открытие тоже шло в разных умах параллельно и почти синхронно. В следующем 1867 г., причем одновременно на немецком языке в Брауншвейге и на французском в Базеле, вышла новая работа Фохта: «О микроцефалах, или обезьяночеловек»[28]. Свое обобщение о нашем реконструированном таким путем предке Фохт выразил формулой: «Телом — человек, умом — обезьяна». В XX в., сто лет спустя, мы, пожалуй, сказали бы это другими словами: морфологически — человек, по физиологии же высшей нервной деятельности — на уровне первой сигнальной системы. Получается то же самое, что вложено и Геккелем в слова «обезьяночеловек неговорящий».
Отметим попутно, что, кажется, первый автор, вернувшийся к продолжению филогенетических исследований Фохта о микроцефалии как атавизме, — это советский врач М. Домба. Он опубликовал превосходный, к сожалению незамеченный антропологами, труд «Учение о микроцефалии в филогенетическом аспекте». Автор проверил и подтвердил выводы Фохта, но при этом мог опираться на значительные данные современной науки об антропогенезе, которыми Фохт, разумеется, не располагал[29].
Составной характер термина «питекантроп» («обезьяночеловек», «человекообезьяна», «антропопитек», «гомосимиа») как будто делает акцент на несамостоятельности, как бы гибридности этой «промежуточной», «переходной» формы (Ubergangsform). Это создает образ существа просто склеенного из двух половинок — сочетавшего качества двух существ. Но суть идеи с самого начала была другая, и, может быть, слово «троглодит» лучше отвечало бы праву самостоятельного вида на самостоятельное имя. Для этого в систематике надо было возвести его в ранг рода или в ранг семейства, стоящего между обезьянами и людьми, а не сливающего их и представляющего как бы переходный мостик. Геккель и Фохт не имели еще достаточно материала, чтобы сделать этот следующий шаг: превратить понятие-микст в качественно независимое понятие. Но термин «обезьяночеловек» все же таит в себе два возможных противоположных смысла: обезьяна и человек одновременно или же ни обезьяна, ни человек.
И Геккель, и Фохт в сущности сделали решающий шаг в пользу второго. Этим шагом является признание отсутствия речи (Геккель), отсутствия тем самым человеческого разума (Фохт). При глубоком морфологическом отличии двуногого питекантропа от обезьян, характеризуемых со времен Линнея прежде всего четверорукостью, такое отсечение и от человека, как отказ ему даже в «лепете» и даже в признаках человеческого разума, означал на деле, конечно же, признание питекантропа самостоятельной классификационной единицей — ни обезьяной, ни человеком.
Вероятно, Геккель и Фохт не замечали в этом отличии человека — в речи и разуме — перелома всей предшествовавшей эволюции. Ведь оба они доводили свой материализм до растворения психики в физиологии (тогда как благодаря речи психика человека есть поистине антипод физиологии животных). Но со стороны-то можно было видеть, что необходимость постулирования существования такого питекантропа связывающего человека и обезьяну в один эволюционный ряд, вызвана разительным противопоставлением неговорящего животного и говорящего человека. Иными словами, необходимость введения промежуточного звена подчеркивает загадку человека, возвращая эволюционную теорию к Декартовой проблеме — несводимости человека к естественной истории.
Это не могло ускользнуть от Дарвина. Прежде всего потому, что второй создатель теории естественного отбора, А. Уоллес, отказался распространить ее на происхождение человека. Как бы прямо в ответ на известные нам научные события 1863 г. Уоллес в 1864 г. выступил со статьей о происхождении рас в «Антропологическом обозрении», а затем в 1870 г. более подробно в сочинении «О теории естественного отбора», доказывая, что естественный отбор не мог создать особенностей человеческого мозга, способности к речи, большей части остальных психических способностей человека, а вместе с ними и ряда его физических отличий. И доказывал это Уоллес не более и не менее как практической бесполезностью или даже практической вредностью всех специфически человеческих качеств в начале истории, у дикаря, тогда как естественный отбор производит лишь полезные для организма качества. И дальше с ростом цивилизации не наблюдается увеличения объема мозга. Дикарь не потому обладает нравственным чувством или идеей пространства и времени, что естественный отбор постепенно закрепил это полезное отличие от обезьяны. Нет, налицо «интеллектуальная пропасть» между человеком и обезьяной при всем их телесном родстве. И Уоллес атакует Гексли с картезианской позиции: «Я не могу найти в произведениях профессору Гексли того ключа, который открыл бы мне, какими ступенями он переходит от тех жизненных явлений, которые в конце концов оказываются только результатом движения частиц вещества, к тем, которые мы называем мыслью, перцепцией, сознанием»[30].
Не зная, как объяснить этот переход, Уоллес должен был допустить направлявшее заранее человека к высшей цели «некое интеллигентное высшее существо». А отсюда неумолимо потребовалось распространить действие этого существа и на весь мир. Иначе говоря, Уоллес полностью пришел к Декарту.
В сознании Дарвина, конечно, идея обезьяночеловека Геккеля-Фохта не была как-либо прямо связана с таким направлением мысли Уоллеса. Выступление Уоллеса послужило толчком для выбора Дарвина в пользу его друга анатома-эволюциониста Гексли, не выдвинувшего идеи обезьяночеловека и ограничившегося доказательством родства антропоидов, особенно горилл, с человеком, хотя и с оговоркой, что речь может идти о происхождении человека лишь от ископаемой формы антропоидов, даже не близкой к ныне живущим. Чем глубже относить этот переход в прошлое, тем психологически менее слово «обезьяна» вызывает живой образ, а становится только палеонтологическим понятием.
В 1871 году вышла в свет книга Ч. Дарвина «Происхождение человека и половой подбор». Дарвин пытался обосновать положение о том, что между человеком и обезьянами существовало некое связующее звено – общий предок, от которого они ведут свое происхождение: «…Человек должен был развиться от какой-либо обезьянообразной формы, хотя и не может быть сомнения в том, что форма эта во многих отношениях отличалась от членов ныне живущих Primates»[31]. В «Происхождении человека» Дарвин берется реконструировать лишь «древних родоначальников человека» на той стадии, когда они еще имели хвосты, т. е. задолго до ответвления ныне живущей антропоидной группы. А вместе с тем скачок уступает место эволюции. Ведь рассматривать ближайшее звено в цепи — значит видеть скачок, а рассматривать цепь — видеть, что «природа не делает скачков».
Дарвин предпочел элиминировать обезьяночеловека, перенеся центр тяжести с ближайшего звена цепи на цепь в целом — на идею постепенных превращений предков человека при качественной однородности психических способностей животных и человека.
В поисках ископаемых предков
Трудно даже вообразить себе бурю в умах в 60 — 80-х годах XIX в. по поводу происхождения человека. Соратник Ч. Дарвина — Т. Гексли назвал происхождение человека «вопросом всех вопросов». И эти слова не раз повторял другой соратник Ч. Дарвина — Э. Геккель. Приглашенный в 1898 г. выступить на Международном конгрессе зоологов в Кембридже по какому-либо из великих общих вопросов, волнующих зоологию и ставящих ее в связь с другими отраслями знания, Э. Геккель начал свою речь словами: «Из этих вопросов ни один не представляет такого величайшего общего интереса, такого глубокого философского значения, как вопрос о происхождении человека — этот колоссальный «вопрос всех вопросов»[32].
В 1856 г. в долине Неандерталь, вблизи Дюссельдорфа, были обнаружены останки скелета вымершего человекоподобного существа. Находка была случайной: очищая небольшой грот для каменоломни, рабочие выкопали черепную крышку, кусок плечевой кости и некоторые кости конечностей. Хозяин каменоломни решил, что это останки пещерного медведя, но, не надеясь на свои знания, отнес их местному председателю естественно-исторического общества, который определил их как человеческие. По месту первой находки (как это и принято в археологии) существо, чьи кости были найдены, назвали неандертальцем. Эта находка стала мировой сенсацией. Однако, известный тогда ученый Роберт Вирхов категорично заявил, что это не предок человека, а урод, результат вырождения от сифилиса или алкоголизма; с ним соглашались многие тогдашние авторитеты, утверждавшие, что больше таких патологических скелетов не найдут. Их точка зрения возобладала, и о неандертальце забыли на 30 лет, до тех пор, пока в Бельгии при раскопках в пещере Спи не обнаружили сразу два скелета неандертальца вместе с костями ископаемых животных и каменными орудиями. Неандерталец был признан предком человека, хотя он и не мог претендовать на роль «недостающего звена». Некоторые богословы даже объявили их деградировавшими потомками библейского Каина.
Согласно современным данным, неандертальцы появились в Европе около 120-130 тысяч лет назад. Они просуществовали около 100 тыс. лет и неожиданно исчезли. Последние представители этого вида жили не позднее 30-28 тысяч лет назад.
Сделанные по костям реконструкции дают наглядное представление об их внешнем облике: высокий рост (до 160 см), грубые и толстые кости скелета, череп с низким лбом и выпуклостью на затылке, валик над глазами, скошенный подбородок, но при этом чрезвычайно крупный, почти как у современного человека, мозг.
За время своего земного бытия неандертальцы эволюционировали, но в каком направлении? Ранние их формы (пренеандертальцы) по совокупности признаков были ближе к Homo sapiens, чем формы, появившиеся позднее (классические неандертальцы). Их эволюционный путь шел в сторону все большей специализации. В конечном итоге это оказалось дорогой в тупик. Их линия развития, как стало ясно в последние годы, не имела эволюционного продолжения. Хотя некоторые исследователи выдвигают версию о том, что таинственный «снежный человек», возможно, не кто иной, как прямой потомок неандертальцев, вытесненный в малодоступные районы с суровыми условиями обитания.
Неандертальцам довелось жить в ледниковый период. Поэтому они научились выделывать шкуры и шить из них шубы, строить жилища и добывать огонь. Они сообща охотились и собирали съедобные растения, изготавливали разнообразные каменные орудия (мустьерская культура). Общественный строй неандертальцев историки называют «первобытным человеческим стадом». Их социальная жизнь содержала явные человеческие черты. Пожилые неандертальцы болели обычными болезнями старых людей, например, артритами. Однако эти немощные сгорбленные существа все же доживали до 45-50 лет - весьма почтенного по их меркам возраста. Следовательно, о них заботились, кормили, давали место в пещере. Среди скелетов неандертальцев часто попадаются не просто больные, но и настоящие инвалиды: одноглазые, однорукие. То есть в этом «первобытном стаде» существовали какие-то «социальные гарантии по старости и инвалидности».
Более того, неандертальцы первыми на Земле стали хоронить своих умерших. Но совершая обряды погребения, они не просто закапывали тела в землю, а предварительно придавали им «эмбриональную позу», или «позу спящего», а могилы обкладывали камнями. Что это могло символизировать? Вопрос непростой. Не менее удивителен тот факт, что погребения неандертальцев сопровождались приношениями. Так в одной из могил обнаружена цветочная пыльца, сохранившаяся, спустя тысячелетия, от погребальных букетов из полевых цветов. В другой могиле рядом с похороненным мальчиком-неандертальцем лежат рога и кости горного козла. Некоторые авторы усматривают в подобном поведении зачатки религиозных верований. Однако вопрос этот остается дискуссионным.
Скорее всего, неандертальцы представляют собой отдельную эволюционную ветвь, которая ведет не к современному человеку, а в эволюционный тупик. «Путь развития к современному человеку, по крайней мере в Европе, прошел мимо неандертальцев»,- пишет немецкий исследователь Ф. Кликс[33]. Этот вывод решаются сделать не все антропологи, поскольку тогда в эволюционном процессе становления человека наблюдается явный разрыв. Кроманьонец оказывается без предшественников, лишаясь тех филогенетических нитей, которые могли связывать его с предковыми видами. Превращение палеоантропа в неоантропа выглядит, судя по палеонтологическому материалу, как резкий и быстрый скачок.
35-40 тысяч лет назад в Европе, все еще плотно заселенной неандертальцами, неожиданно появились новые обитатели. Палеонтологические данные показывают, что они пришли из Африки через Переднюю Азию. По названию места первого обнаружения (Франция, грот Кро-Маньон, 1868 г.) им было дано видовое название Человек кроманьонский. Судя по анатомическим особенностям, кроманьонец - это человек современного типа. Он и есть наш далекий генетический предок - первый представитель вида Homo sapiens на Земле.
По мнению антрополога Тома Придо ископаемые люди сапиентного типа отличались от нынешних европейцев не более, чем ирландец от австрийца. Но у кроманьонцев был особый дар - дар слова. Как считают лингвисты, строение носа, рта, глотки - все свидетельствует о том, что они могли издавать четкие и разнообразные звуки.
Кроманьонцы жили родовым обществом. Они охотились, ловили рыбу, собирали растения. Эти мужественные путешественники добрались даже до холодных арктических районов, научившись шить одежду и сооружать жилища. Даже первый гончарный круг - их изобретение. Они изготавливали весьма совершенные по тем временам орудия труда, но не только каменные, а также из костей, рогов, бивней. Это была ориньякская культура позднего палеолита, которая отличалась от мустьерской культуры неандертальцев. Видимо, они не заимствовали технические изобретения у своих соседей, а делали их самостоятельно. Но все эти достижения меркнут по сравнению еще с одним: кроманьонцы были первыми в мире художниками. 30-40 тысяч лет назад они расписывали стены своих пещер, украшали рисунками одежду, предметы быта, инструменты.
Представляет интерес вопрос о взаимоотношениях неандертальцев и кроманьонцев в течение тех тысячелетий, что им пришлось прожить рядом. Так в Передней Азии неандертальцы и Homo sapiens жили вместе около 50 тыс. лет, но найденные черепа неандертальцев относятся к классическому типу, т.е. они четко сохраняют облик своего таксона. Следовательно никаких признаков метисации не обнаруживается. Но каковы причины такой репродуктивной изоляции? Возможно, отчасти это объясняется биологическим, а также культурным барьером. Но главная причина, видимо. в другом. Для кроманьонского человека всякое прочее существо, и неандерталец в том числе, было животным. Поэтому брак с таким партнером был принципиально невозможен.
Почти полувековые поиски «недостающего звена» в Европе ничего не дали. Стремясь разрешить эту проблему, молодой голландский врач Эжен Дюбуа отправляется на поиски «недостающего звена» в Азию. Он завербовывается работать на о. Ява и приступает к раскопкам. В 1890 г. он находит зуб ископаемого человека, в 1891 – еще один, затем черепную крышку, в 1892 г. – бедренную кость и еще один зуб. В 1894 г. Дюбуа публикует книгу «Питекантропус еректус, яванская переходная форма человеческого типа». Обнаруженное голландцем существо настолько точно соответствовало теоретически реконструированному уже обезьяночеловеку, что его так и назвали — «питекантроп», что в переводе с древнегреческого означает просто «обезьяночеловек». Геккель торжествовал: по его словам, открытие питекантропа подтверждает его гипотетическую реконструкцию. Научная общественность была взбудоражена, и едва ли не самым притягательным экспонатом на международной выставке 1900 г. в Париже была реконструкция в натуральный рост фигуры яванского питекантропа.
Однако первые восторги быстро улеглись, стало ясно, что тайна происхождения человеческого разума вновь ускользнула. Решили было, что обнаруженный Е. Дюбуа обезьяночеловек какой-то неправильный, да и не обезьяночеловек это вовсе, а гигантский гиббон. Сам открыватель, между прочим, к концу жизни был убежден, что нашел он именно кости гигантской ископаемой обезьяны. Однако в Китае в 1927-1930 гг. в 40 км юго-восточнее Пекина были обнаружены останки синантропа, который практически ничем не отличался от обезьяночеловека Дюбуа. К тому же, рядом с костными останками синантропа, были найдены и примитивные каменные орудия, а также несомненные следы использования огня. Вот это была действительно настоящая сенсация. Человек! Настоящий человек, который трудится, знает огонь и, конечно же, мыслит. Однако совершенно обезьянья физиономия синантропа не вязалась с самим понятием о «мысли, перцепции и сознании».
Дальнейшие находки все более и более древних гоминид напоминали гонки по кругу. Англичанин Раймонд Дарт в 1922 г. обнаружил в Южной Африке останки существа, которое он назвал австралопитеком, что значит «южная обезьяна». Объем мозга австралопитека составлял около 520 см2; для сравнения объем мозга шимпанзе 320480 см2, а гориллы – 340485 см2; объем мозга человека колеблется от 1000 до 1800 см2; объем мозга женщины составляет в среднем 1270 см2, мужчины – 1400 см2. Австралопитек был ростом около 135155 см и весил от 36 до 55 кг. Луис Лики в течение нескольких десятилетий вел раскопки в Восточной Африке в Олдувайском ущелье, расположенном между величайшей вершиной Африки – Килиманджаро, и величайшим озером в мире Викторией. В 1959 г. он находит останки существа, которое называет зинджантропом бойсеи («зиндж» по-арабски – Восточная Африка, «бойсеи» добавлено в честь Чарлза Бойсеи, который с 1948 г. финансировал раскопки Лики). Объем его мозга составлял около 520 см2. Радиоуглеродное датирование показало возраст зинджантропа около 1 750 000 лет. В 1960 в более древних (по крайней мере на несколько сот тысяч лет) слоях были найдены останки существа, которое Лики назвал презинджантропом, т. е. предком зинджантропа. Однако по строению презинджантроп оказался ближе к человеку и имел больший объем мозга, нежели зинджантроп. Презинджантроп получил имя Homo habilis – «человек умелый». В 1974 г. Дональд Джохансон находит на севере Эфиопии в Хадаре останки существа, которое он называет Люси. Люси оказалась самым древним, наиболее хорошо сохранившимся скелетом прямоходящего: ее возраст оценивается в 3,5 млн лет. Вскоре, в 1976 г. Мери Лики были обнаружены окаменевшие отпечатки прямоходящего существа, возраст которых составлял порядка 3,7 млн лет.
Итак, большинство ученых уверовали в то, что «человек произошел от обезьяны». Однако возникло множество новых недоумений. Во-первых, задолго до того, как появился человек, его «предки» встали на две ноги и обзавелись мозгом, превышающим мозг обезьяны. Но зачем??? Зачем они стали ходить прямо, почему изменилась форма черепа, зачем прекрасные острые клыки, служащие обезьянам кинжалами и топорами, заменились мелкими неострыми зубами, так что «предок» оказался вынужден пользоваться каменными орудиями. Во-вторых, загадкой оказалось и то, что «предок» был не один; их насчитывалось по крайней мере шесть видов. Почему??? Законы биологии гласят, что параллельных видов не существует; каждый вид занимает свою экологическую нишу и различные виды не смешиваются между собою.
Заметим, что согласно шумерскому космогоническому мифу «Энума элиш» люди были слеплены из глины богом дождя и вод Энки, братом бога воздуха Энлиля, для того, чтобы служить богам. Перед сотворением человека Энки вместе с Нинмах (мать-земля) устроил пир и выпил лишнего. Оттого-то когда Нинмах стала лепить из глины людей, у нее вначале выходили одни уродцы. Потом и сам Энлиль стал лепить людей, но и у него они не получались. Лишь потом, протрезвев, он сделал хороших людей. Интересно, что именно шесть уродцев слепили Энки и Нинмах, прежде чем у них получились нормальные мужчина и женщина, запечатлевшие в себе образ богов (но не обладающие бессмертием, ибо их удел – служить богам).
Какой же вывод может быть сделан относительно происхождения человека на основании почти 150-летнего изучения палеонтологического материала? Сошлемся на мнение авторитетного американского антрополога Ричарда Левонтина, который пишет: «Вопреки волнующим и оптимистическим утверждениям некоторых палеонтологов, никакие ископаемые виды гоминид не могут считаться нашими предками... Мы не имеем ни малейшего представления о том, какие из этих видов были прямыми предками человека (если вообще хоть какие-то из них были ими)»[34]. Конечно, есть и другие точки зрения. В то же время, надо иметь мужество признать, что картина, старательно рисуемая на страницах научно-популярной литературы относительно предков человека, выстроенных в единый стройный ряд, является не более, чем анахронизмом, очередным “научно-антропогоническим” мифом. Летопись ископаемых свидетельствует о том, что человек появляется внезапно, или, как говорят ученые, сальтационно, с комплексом тех морфо-физиологических признаков, которыми он обладает и сегодня. Наш вид оказался “эволюционным сиротой” (по крайней мере - на данный момент). Но даже в том случае, если окажутся заполненными все пустующие ступени эволюции, это не даст ответа на вопросы, — как и откуда явились речь, мышление и сознание. Пройденный за 150 лет путь можно охарактеризовать как путь трудного выбора между двумя приемами мышления о становлении человека. Делать ли упор на «пробел» между обезьяной и человеком или на то, что «пробела» нет, — есть прямое обезьянье наследие в человеке и прямой переход от одного к другому. Если Геккель и Фохт думали заполнить «пробел», пододвинув телесно животное к человеку, т. е. путем гипотезы о животном, телесно стоящем к человеку много ближе, чем обезьяны, то Дарвин задумал уничтожить сам «пробел», пододвинув животное к человеку психически. У Геккеля — Фохта — бессловесное и неразумное животное, у Дарвина — животные наделены разумом и чувствами человека. Долго колебались чаши весов — перевесила отрицающая «пробел» между обезьяной и человеком.
На время обезьяночеловек победил, — но победа та была пирровой. С одной стороны, были добыты неопровержимые доказательства, что существовало сразу несколько видов, которые могли бы называться обезьянолюдьми. Однако материалистическая наука не в состоянии была ответить на вопрос, как без вмешательства Творца возникли специфические свойства человеческого духа, те, что только и делают человека человеком. Попробовали применить материалистическую панацею, — физиологию высшей нервной деятельности. В результате выдающийся русский физиолог И. Павлов ясно осознал, что инстинкты животных и человеческое мышление разделены бездонной пропастью. Рассказывают, Павлов даже штрафовал своих сотрудников, если те говорили «животное думает»: между животным и человеком — скачок, перерыв; это уж даже не пробел в эволюционной цепи, а пропасть между двумя субстанциями.
Стала очевидна несостоятельность всех попыток материалистов свести дух к плоти. Несомненно, — человеческое тело было сотворено посредством эволюции. Но столь же несомненно, что дух, сознание, мышление и речь несводимы к рефлексам. Открытие эволюции ни в малейшей степени не противоречит факту Творения — протяженность во времени процесса создания телесной формы, одухотворенной впоследствии, могла быть сколь угодно долгой. Но разрыв, пропасть между телом и духом никуда не исчез.
Достойно сожаления, что христианская апологетика полкам обезьянолюдей, батальонам неандертальцев и синантропов, наступавших под командой Геккеля и Фохта, противопостовляла лишь жалкие оборонительные сооружения, воздвигнутые чистым креационизмом. Сторонники этой концепции понимали смысл Библии слишком буквально (термин происходит от латинского creatio — "творю", "создаю"). Между тем об опасности такой трактовки Писания предупреждали еще Отцы Церкви, и именно в истории с обезьяночеловеком их предупреждения полностью оправдались[35]. Отрицалась эволюция человеческого тела (как, впрочем, и вообще всякая эволюция). Между тем факты неопровержимо говорили о том, что процесс создания тела человека занял много сотен тысяч, если не миллионов лет. Однако речь шла только о телесном, физическом облике, но не о духе. Признавая же факт эволюции тела предков человека, христианская апологетика подспудно склонялась к тому, чтобы принять не только эволюцию тела, но и сознания, и тем самым может быть, и не совсем осознанно, растягивала акт Творения на многие сотни тысяч, — даже на миллионы, — лет. Творение сводилось к некоему разумному зерну, закладываемому в череп едва ли не австралопитека и пошедшему впоследствии в рост.
Таким образом, преимущество получал все же материализм, отождествлявшийся с материализмом. Переход от неодухотворенной материи к одухотворенной оказался размазан на многие сотни тысяч лет, что принижало, значение Творения, да и единовременным актом оно перестало быть. Это было большой уступкой материализму.
Уступки материализму заметны в трудах виднейшего католического исследователя о. Пьера Тейяра де Шардена. В 1942 году в своей работе «Христос эволюции»[36] он писал: «Происхождение человека эволюционным путем (мы берем термин «эволюция» в самом общем его понимании и в сугубо практической плоскости), его эволюционное происхождение, повторяю, для науки не представляет сегодня уже никаких сомнений. Да будет это хорошенько усвоено: вопрос уже улажен, так прочно улажен, что продолжение его обсуждения означало бы такую же пустую трату времени, как продолжение дискуссий о невозможности вращения Земли»[37]. 12 августа 1950 года Папа Пий XII издал энциклику Humani generis. Помимо предупреждения об опасностях, таящихся в материалистических учениях, там содержится призыв изучать их — и не только для того, чтобы противостоять им. Каждое из этих учений может содержать и определенную долю истины.
Если окаменелости не могут в деталях рассказать свою историю, то это означает одно – надо искать принципиально новые подходы для реконструкции событий отдаленного прошлого. И они были найдены.
Открытие материальной «структуры жизни»
В начале XX в., именно тогда, когда произошло вторжение в сферу микромира, человек приблизился к пониманию феномена жизни. Таинственность и тинственность жизни не может не поразить всякого, кто даст себе труд хоть немного внимательней присмотреться к тому, что нас окружает, - и к тому, что есть мы сами. Однако, несмотря потрясающие успехи естествознания, вплоть до начала XX в. феномену жизни не было места в научной картине мира. Связано это было с тем, что классическая физика строго детерминистична, состояние сложной системы в любой момент времени однозначно предопределяется предшествующим состоянием ее частей, а потому в рамках классической физики не может быть и речи о какой-либо «свободе воли» живых организмов. Получалось, что « с научной точки зрения» все живые существа - всего лишь «автоматы», пусть и очень сложные. Но как же быть с тем, что мы эту свободу ощущаем, неужели это всего лишь иллюзия? Кроме того, вызывал чрезвычайное недоумение и вопрос об обратимости времени. С точки зрения классической механики необратимых процессов нет, - но весь опыт убеждает нас в обратном. Правда, возникшая во второй половине XIX в. статистическая физика научилась описывать необратимые процессы, происходящие в системах, состоящих из большого числа частиц. Однако, также процессы могут идти лишь в направлении возрастания энтропии, т. е. в направлении возрастания хаоса, в то время как жизнь, напротив, характеризуется возрастанием упорядоченности, противостоянием необратимому распаду мертвой природы.
Напомним, что тщательно проанализировав предпосылки новоевропейского “классического” естествознания Кант показал, что начиная с эпохи Нового времени метафизика природы превращается в метафизику материи, причем материи особого рода – “идеальной” материи вообще. Обсуждая галилеевскую проблему идеализации как предпосылку превращения естествознания в математическую науку Кант пишет: «Чтобы стало возможным приложение математики к учению о телах, лишь благодаря ей способному стать наукой о природе, должны быть предпосланы принципы конструирования понятий, относящиеся к возможности материи вообще; иначе говоря, в основу должно быть положено исчерпывающее расчленение понятия о материи вообще. Это – дело чистой философии, которая для этой цели не прибегает ни к каким особым данным опыта, а пользуется лишь тем, что она находит в самом отвлеченном (хотя по существу своему эмпирическом) понятии, соотнесенном с чистыми созерцаниями в пространстве и времени (по законам, существенно связанным с понятием природы вообще), отчего она и есть подлинная метафизика телесной природы»[38]. Таким образом, объективация возможна лишь при условии допущения, что мета-физическая основа бытия – абсолютно самотождественная “идеальная” материя. Эта постулируемая Кантом материя вообще, которая только и делает возможной математизацию естествознания, в отличие от данной нам в ощущениях конкретной «объективной реальности» сама не является предметом чувственного восприятия и потому не имеет никаких эмпирически фиксируемых свойств. Она невесома, несжимаема, самотождественна, а главное – всепроникающа. В работе «Об основанном на априорных принципах переходе от метафизических начал естествознания к физике» Кант поясняет необходимость постулирования “материи вообще” следующим образом: «В рычаге как в машине еще до внешне движущих сил взвешивания следует мыслить внутреннюю движущую силу, а именно силу, благодаря которой возможен сам рычаг, как таковой, т. е. материю рычага, которая, стремясь по прямой линии к точке опоры, сопротивляется сгибанию и перелому, чтобы сохранить твердость рычага. Эту движущую силу нельзя усмотреть в самой материи машины, иначе твердость, от которой зависит механическая возможность весов, была бы использована в качестве основания для объяснения взвешивания и получился бы порочный круг. … уже в понятии весомости (ponderabilitas obiectiva) a priori допускается и предполагается проникающая все тела материя … и нет необходимости эмпирически переходить в физику (посредством наблюдения или эксперимента) или выдумывать гипотетическое вещество для объяснения явления взвешивания; здесь это вещество скорее постулируется. … Материя, порождающая твердость, должна быть невесомой. Но так как она должна быть также внутренне проникающей, ибо она чисто динамична, то ее должно мыслить несжимаемой и распространенной во всем мировом пространстве как существующий сам по себе континуум, идею которого уже, впрочем, придумали под названием эфира не на основе опыта, а a priori (ведь никакое чувство не может узнать механизм самих чувств как предмет этих чувств). … Именно по этой причине подобную материю мыслят также как невоспринимаемую, ибо органы восприятия сами зависят от ее сил»[39]. «В этой невесомой, несжимаемой и всепроникающей материи, которая не дана эмпирически, а мыслится априорно, мы узнаем ньютонов эфир – Кант предпочитает называть эту особую реальность теплородом, как это делали многие ученые XVIII века. Мы видим, что эта материя выполняет действительно две функции: она гарантирует механическим машинам, экспериментальным установкам в широком смысле слова их идеальность …, с одной стороны, и она же обеспечивает “силовое напряжение” во вселенной, выполняя роль динамического фактора, с другой»[40]. Именно эта неизменно самотождественная “объективно существующая” эфирная материя, а не наполненная само-сущной жизнью языческая при-рода, и есть тот без-жизненный субстрат, из которого, согласно представлениям “объективной” классической науки, “устроен” весь мир.
В связи с проникновением человека в сферу микромира и возникновением квантовой физики стало ясно, что мир в определенном смысле слова не является «мертвым». Выяснилось, что спонтанная активность, проявляющая себя на уровне «объект(ив)ного» описания микромира в форме «случайности» (а иначе и быть не может, ибо ничто живое, а значит целе-у-стремленное, не может быть адекватно описуемо на «объективном» языке форма-льной математики), будучи «макроскопизирована» посредством «усилителей», каковыми являются гены, превращается в то, что мы называем «живым». Именно ген, опосредующий связь микро- и макро- миров, оказывается своего рода «антенной», извлекающей жизненную информацию из микромира и переводящей ее на уровень макромолекул, и далее - на уровень клеток и тел. Именно земля, по слову Библии, производит душу живую (Быт. 1, 24). Как свидетельствует один из крупнейших генетиков XX в. Н. В. Тимофеев-Ресовский, «наличие дискретных групп среди живых организмов... является своеобразным... отражением квантвоой природы структуры вещества»[41]. Нильс Бор, рассуждая об удивительной с точки зрения классической физики устойчивости атомов отмечал, что «в природе имеется тенденция к образованию определенных форм... и к воспроизведению этих форм заново даже тогда, когда они нарушены или разрушены. В этой связи можно даже вспомнить о биологии; ведь устойчивость живых организмов, сохранение сложнейших форм, которые к тому же способны к существованию непременно лишь как целое, - явление того же рода.... Существование однородных веществ, наличие твердых тел - все это опирается на устойчивость атомов... Все это не само собой разумеется, напротив, кажется непонятным, если исходить из принципов ньютоновской физики, из строгой причинной детерминированности событий, когда всякое данное состояние должно быть однозначно определено предшествующим состоянием и только им.... На чудо устойчивости материи еще долго не обращали бы внимания, если бы за последние десятилетия... события... поставили на перед вопросом, в наше время уже неизбежным, а именно вопросом о том, как здесь связать концы с концами... задача совсем иного рода, чем обычные научные задачи»[42]. И не случайно у истоков возникновения нового понимания жизни стоит имя Эрвина Шредингера, одного из создателей квантовой механики, имя которого носит фундаментальное квантовомеханическое уравнение Шредингера.
Любопытно, что современная, квантовая физика удивительно согласуется с точкой зрения Лейбница, полагавшего, что мир, в котором мы живем, несет на себе отпечаток некой двойственности. С одной – внешней - стороны, мир представляет собою инертную материю, законы движения которой адекватно описываются обнаруживаемыми естествоиспытателями механическими закономерностями. С другой стороны, в природе есть сокрытая от внешнего наблюдателя жизнь, некоторая внутренняя активность, вложенная в нее при сотворении Богом. Наличие этой сокровенной активности, которую Лейбниц называет силой, невозможно обнаружить при помощи “объективных” методов. С его точки зрения, сущность глубинной динамики бытия может постичь лишь метафизика. “Объективная” наука – кинематика (описывающая внешние движения тел) должна быть, по Лейбницу, дополнена динамикой (характеризующей процесс внутренней жизни не-материальных вне-пространственных единиц бытия, активность которых и порождает то, что мы – извне, отстраненно, - воспринимаем как инертную материю). Подлинно сущие единицы бытия, сущность которых выражается не в протяженности, а в деятельности, Лейбниц называл монадами. Процесс жизнедеятельности монады состоит, по Лейбницу, в непрестанной смене внутренних состояний, которая, однако, извне не наблюдаема, ибо монады, как выражается Лейбниц, “не имеют окон”, хотя каждая из них внутри себя воспринимает весь универсум. Синхронность протекания процессов внутренней жизни монад обусловлена волей Бога-Творца, установившего и поддерживающего такую “предустановленную гармонию”. Обнаружение неустранимой спонтанной активности микрообъектов является свидетельством в пользу лейбницевской концепции, лишний раз подтверждая мысль П. П. Гайденко о том, что «если какая из естественнонаучных программ XVII в. и сохранила свою живую актуальность также и для ХХ столетия, то это, пожалуй, лейбницева»[43].
