М.А. МУНТЯН

ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО И ГЛОБАЛЬНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

МОНОГРАФИЯ

МОСКВА 2000

ПРЕДИСЛОВИЕ

Проблема мирового развития уже достаточно длительное время предстает в качестве центральной теоретической загадки обществоведения всех стран и народов. Сотни ученых пытаются заглянуть за кулисы истории, чтобы возвестить грядущее в сколько-нибудь определенной интерпретации и тем самым обуздать естественный страх людей перед неведомым. Одни из них выдвигают идеи, формулируют концепции, создают социальные проекты, экстраполируют в будущее тенденции, определяющие содержание дня сегодняшнего, пытаются предугадать явления, которые еще не случались в жизненной практике человечества, задабривают будущее дежурным оптимизмом, оставаясь в рамках научных воззрений. Другие из-за нехватки воображения или его чрезмерного избытка запросто объявляют о «конце истории», об апокалиптическом финале грозных глобальных проблем и т.п. И все же среди множества интерпретаций различных путей продвижения человечества в свой завтрашний день выделяются две идеи, две научные концепции второй половины XX столетия — устойчивого развития и постиндустриальной цивилизации. У обеих есть многочисленные последователи и приверженцы, но есть и немалое число критиков. Как это часто бывает в жизни, родившись почти одновременно, сосуществуя в едином времени и в одном и том же творческом пространстве, обе идеи-концепции так были заняты собственным укоренением в науке и так стремились доказать свою потребность самой жизни, что мало обращали внимания друг на друга. Их адепты же ревниво прорывали на всякий случай разделительные рвы.

Сравнительный анализ этих концепций, вероятно, казался неуместным из-за разноприродности истоков лежавших в их основе идей: устойчивое развитие вело свою родословную от заключения Дж.- С. Миля, одного из родоначальников либерализма, о необходимости «совмещения экономики и естественных пределов Земли», концепции «равновесного мира» Л. Мэмфорда, а в России — от мечты К.Э. Циолковского о бессмертии человеческого рода и становлении сферы разума В.И. Вернадского, в то время как основатели теории постиндустриализма Д. Белл и Э. Тоффлер сами называли себя «постмарксистами», Д. Харвей утверждал, что «логику развития постиндустриализма нельзя объяснить без марксизма», Г. Маркузе и А. Турен принадлежали к левоориентированным кругам европейских интеллектуалов и т.д. Сопоставление двух концепций осложнялось еще и тем, что устойчивое развитие было рекомендовано представителями 179 государств мира, участвовавшими в Конференции ООН по окружающей среде и развитию 1992 г., в качестве «кодекса экологического поведения» для всех субъектов международных отношений, в то время как концепцию постиндустриального общества каждый автор формулирует и трактует так, как ему кажется правильным и справедливым: Дж. Лихтхайм назвал его «постбуржуазным обществом», Р. Дарендорф и П. Дракер — «посткапиталистическим», Г. Кан и Г. Маркузе — «постэкономическим», С. Алстром — «постпротестантским», Р. Сейденберг — «постисторическим», Г.Х. Попов — «постсоциалистическим», А. Турен — «программированным обществом», М. Понятовски — «телематическим» и т.д.

Настоящая работа представляет собой первую попытку сравнения устойчивого развития и постиндустриального общества как идей, научных концепций и конкретных проектов сознательного вмешательства человека в объективно стихийный процесс мирового развития, сталкивая уже существующие на этот счет точки зрения и суждения, но прежде всего выискивая моменты и элементы совпадений, тождества, схожие реакции на реалии современного мира, однородные исходные теоретические позиции. Анализ возможностей рассмотрения двух научных концепций в единой теоретической системе, начатый в рамках настоящей работы, создает перспективное поле для будущих научных исследований, которое будет «окультурено» учеными-обществоведами уже в XXI веке. Настало время осуществления некоего теоретического синтеза этих и многих других теорий в единую социально-гуманитарную концепцию, прогнозирующую реальную возможность продолжения бытия человечества в новом тысячелетии. Необходимость формирования единой обществоведческой концепции на базе множества ныне существующих теоретических построений диктуется не только внутренними интегративными тенденциями развития социально-гуманитарной научной мысли. Это стремление к единству отображает и необходимость выживания человечества и сохранения биосферы в ходе решения глобальных проблем для обеспечения последующего развития на планете. Эти цели могут быть реализованы лишь в глобальном ракурсе и при условии единения всего мирового сообщества и гармонизации его взаимоотношений с окружающей природной средой.

ГЛАВА I.

НЕКОТОРЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ СООБРАЖЕНИЯ ПО ВОПРОСАМ МИРОВОГО РАЗВИТИЯ

Великий испанец Хосе Ортега-и-Гассет, характеризуя современную эпоху, уподобил ее огромному вопросительному знаку, очертаниями своими напоминающим то ли восклицательный знак, то ли висельную петлю. В этих символических фигурах он пытался «схватить» весь драматизм ситуации, в которой оказалось современное человечество.

Да, человек проник мыслью в строение атома, преодолел гравитационное притяжение Земли и вырвался в Космос, начал покорение мира излучаемой энергии, стал хозяином времени и пространства, добавил к чудесам природной эволюции продукцию собственного рационального творчества — высокоразвитые науку, культуру, искусство, в целом тот искусственный мир, в котором начали замыкаться его интересы и судьба.

Да, торжествующий восклицательный знак означает, что все ярче разгорается факел знания, обогащая сокровищницу науки, что преобразующая мир человека рационалистическая научная деятельность еще не раз, по всей видимости, удивит человечество своими фантастическими по последствиям открытиями.

Да, рационализм поднял на невиданные высоты человеческий гений, создав для него условия, удобства и комфорт, о которых прежние эпохи не могли и мечтать.

Но «вызовы истории», о которых писал А. Тойнби как о побудителях, динамизаторах всемирно-исторического процесса и через которые будущее проявляется или присутствует в настоящем времени, свидетельствуют о появлении в ходе такого рационально стимулируемого развития угроз самому существованию человека, по своим масштабам сравнимым разве что с его же самыми дерзновенными достижениями. И речь даже не о «бомбах», поставивших под сомнение бессмертие рода человеческого — термоядерной, демографической, экологической и т.д. Вернее, не только и не столько о них, сколько о путях дальнейшего развития человечества в условиях, когда, по определению немецкого философа М.Хоркхаймера, «разума стало недостаточно для защиты самого разума»^[1].

Среди современных обществоведов и футурологов происходит принципиальное размежевание в зависимости от того, как они отвечают на вопрос: можно и нужно ли считать нынешнюю рационально-техногенную цивилизацию вершиной и воплощением самой сути исторического процесса или же вулкан социально-культурного творчества человечества еще не угас и нам, людям, еще не однажды предстоит менять и основы жизнедеятельности, и формы жизнеустройства?

Позитивный ответ на первую часть вопроса был бы вполне правомерным, не будь реальностью проблемы глубокого кризиса техногенного общества, столь талантливо и смело поставленные в повестку дня современного мира представителями «Римского клуба», не проявись во всей своей угрожающей сути дальнейшее углубление разрыва между искусственно творимым миром человека и природой, когда человек подрубает сами основы, на которых держится его настоящее и, возможно, будущее. Столь же ясно, что без науки и техники человечество вряд ли способно выжить, то есть убедительно ответить на «вызовы истории» в виде все более обостряющихся глобальных проблем. Многие исследователи считают, что решение данной проблемы заключается в подчинении научно-технического прогресса «некоей всеобщей гуманистической стратегии», выдвигающей в центр человека как самоцель прогресса»^[2]. П. Гуревич, в частности, определяет общественный уклад будущего как «антропогенную цивилизацию», где культурный космос выверяется по человеческому измерению. Техника в этом случае предстает как только один из ее элементов, своеобразная «органо-проекция человека»^[3]. И здесь нельзя не вспомнить вещие слова П. Тейяра де Шардена: «Как наш разум, случайно открыв перспективы времени-пространства, не может избавиться от этого, так и наши губы не смогут забыть однажды испробованного вкуса универсального и прочного прогресса»^[4].

Эти суждения достаточно верно отражают сущность того напряжения, которое создается взаимодействиями двух гассетовских ипостасей современности — облика Победы и облика Смерти. Они представляют собой квинтэссенцию той преемственности, которая возможна и которая реальна, если мы положительно ответим на вторую часть вопроса, то есть будем исходить из того, что поиск человечеством своего «золотого века» продолжается, что социальное экспериментирование еще долгое время будет определять суть и драмы исторического процесса. Современность при этом предстает перед нами как, с одной стороны, продолжение, воспроизводство, развитие процессов, возникших ранее, и их завершение, «конец» многих из них, с другой — как «начала без конца», то есть как возникновение, проявление принципиально новых явлений и моментов, направлений жизни, а являются элементами будущего в текущей повседневности многоликого мира. Взятые в совокупности, в комплексе, указанные перемены в последние десятилетия стали создавать духовно-социальное поле такого глобального напряжения, что не могло не возникнуть ощущения втягивания человечества в новое состояние. Оно может быть расшифровано в рамках выдвинутого К. Ясперсом понятия «осевого времени»^[5], раскрывающего возникновение морально-нравственных, духовных основ нового этапа цивилизационного развития мирового сообщества народов, в нашем случае - постиндустриального^[6].

Сторонники подобной точки зрения на мировое развитие многочисленны, их аргументы основательны, но еще не обрели фундаментальности, так как постиндустриальная революция лишь заявила о глобальном характере своей миссии, а идущее вслед за ней информационное общество только начинает обретать черты повседневной реальности. Но если это так и указанный подход более эвристичен в познании современности, чем предшествовавшие ему концепции и доктрины ( а в этом вряд ли есть основания сомневаться), то мы имеем дело с новой исторической реальностью, изучать которую должно и может новое обществоведение с его многовариантной и более диверсифицированной, чем раньше, методологией. Она, эта методология, рождается в преодолении евроцентризма в существующем социально-гуманитарном знании, избавлении от бэконианской традиции экономикоцентризма при анализе социальной жизни, отказе от лапласовского жесткого детерминизма в подходе к историческим процессам, пересмотре прогрессистской версии человеческой истории и т.д.

В частности, в работах А.С. Панарина подвергнута критике лапласовско-ньютоновская научная картина мира, сциентистское высокомерие и механистичность которой отразились в большинстве из известных нам мировоззренческих доктрин, и сегодня определяющих политическую сферу нашего бытия.^[7] Трудами многих других отечественных и зарубежных ученых-обществоведов на рубеже двух тысячелетий формулируется новая научная картина мира (в некоторых работах она называется постнеклассической, что подразумевает, что лапласовско-ньютоновская была классической, а возникшая после открытия А. Эйнштейном закона относительности — неклассической). В ней теория развития современного человечества выверяется по второму закону термодинамики, означающему для социального мира, что все происходящее в нем свершается один-единственный раз и никогда больше не повторяется; в нее вводится понятие энтропии — рассеивания социальной энергии в результате необратимых процессов; основополагающий тезис лапласовско-ньютоновской картины мира о подчинении мира обратимым во времени фундаментальным законам признан упрощенным и ошибочным, вместо него используется синергетический закон самоорганизации сложных, открытых и нелинейных систем, к которым принадлежит и человеческий социум; понятие бифуркации, то есть точки развития человеческих сообществ, когда требуется среди нескольких вариантов продвижения вперед необходимо выбрать и реализовать один, вводит человека и его социальные объединения в историю в качестве субъекта и т.д. Вместе с тем эта новая научная картина мира исходит из того, что рационализм в его чистом, абсолютизированном виде, прогрессистский подход к истории человечества — явления неоднозначные, имеющие свои теневые стороны и немалые издержки, они необходимое, но недостаточное условие для организации полноценного человеческого существования.

Во второй половине XX столетия развитие человечества стало демонстрировать черты, устойчивость которых позволила многим обществоведам и футурологам заявить о начале переходной эпохи к новой глобальной цивилизации, условно именуемой постиндустриальной, то есть идущей на смену цивилизации промышленного типа. Движение от индустриального к постиндустриальному обществу при этом началось стихийно, как неуправляемый естественно-исторический процесс. Оно происходило бы эволюционным путем, как, скажем, предшествующие две цивилизационные революции (аграрная индустриальная)^[8], если бы история отпустила ему для этого хотя бы пару столетий, как это имело место с промышленным преображением жизни людей. Однако, в отличие от аграрной и промышленной революций, постиндустриальное развитие возникает в момент, когда человеческая история оказалась в определенном тупике, который стал результатом действия многих факторов, но в первую очередь проявлений последствий индустриализма в эпоху научно-технической революции второй половины XX столетия. Этот тупик, предвещавший экологический конец развития цивилизации, был связан прежде всего со стремительным ухудшением окружающей природной среды. Именно индустриально-потребительское общество со своими антиэкологическими (и потому антигуманными) ценностями и тенденциями роста поставило человеческий род перед угрозой экоомницида, который может реализоваться уже в первой половине XXI века. Стихийно-эволюционному постиндустриальному развитию окружающая природная среда как бы поставила предел, преодолеть который в принципе возможно, но для этого требуется изменить парадигму развития, вписав в него все человечество.

Когда мы говорим о новой парадигме развития, несущей с собой новую стратегию концентрации усилий человечества по созиданию собственного будущего, то как бы подразумеваем, что была и реализовывалась ранее какая-то старая парадигма или стратегия. В действительности же это не так, поскольку вряд ли можно к стихийной истории, характерной для всего предшествующего периода развития человечества, применять понятие «стратегия». Человечество, переходя от одной стадии развития к другой достаточно стихийно, до недавнего времени не ставило перед собой, да и не могло ставить, каких-то общих целей развития и тем более — в долговременной стратегической перспективе. В последние десятилетия XX века человечество в интересах собственного выживания оказалось перед необходимостью прогнозирования своего будущего и сознательного, рационально обусловленного выбора наиболее приемлемых и реальных его вариантов. За несколько лет до начала Ш-го тысячелетия, в 1992 году на ЮНСЕД в Рио-де-Жанейро, как отмечалось, был принят ряд документов, провозгласивших необходимость перехода всего человечества на путь устойчивого развития как общепризнанного, рационально конструируемого всем мировым сообществом процесса. Устойчивое развитие как глобальная цель виделась в нахождении такого баланса между потребностями восстановления и сохранения «здоровья» природной среды и нуждами материального подкрепления все расширяющейся искусственной сферы человеческого существования и развития, который восстановил бы бессмертие рода человеческого и обеспечивал максимально возможное самовыражение человека.

Если считать, что все, что произойдет за временными пределами индустриального общества, является постиндустриальным процессом, то период перехода к устойчивому развитию также следует считать движением по постиндустриальному пути. Однако подобная просто «темпоральная» интерпретация не проясняя сути этих двух вариантов видения будущего человечества. Содержательный анализ тенденций взаимоотношения этих двух процессов свидетельствует о том, что постиндустриальное естественно-стихийное развитие должно быть «втиснуто» в «прокрустово ложе» стратегии устойчивого развития. Безусловно, это приведет к уменьшению вариантов потенциально плюралистического развития постиндустриализма, но зато исключит возможность для стран «золотого миллиарда» решить эколого-ресурсные проблемы за счет остального мира, заставив его нести основное бремя преодоления разрушительных последствий «общества потребления». Вместе с тем очевидно, что элиминация негативных черт индустриально-потребительского общества при его переходе к постиндустриальному будет гораздо эффективнее, если будут включены глобальные механизмы управления, реализующие стратегию устойчивого развития. Возможно ли это? Ответ должен быть утвердительным, если мы исходим из убеждения, что ради выживания человечество должно взять под контроль проблемы собственного будущего, сознательно прогнозировать и творить его. Именно это имел в виду академик Н.Н. Моисеев, когда писал: «И впредь общество будет развиваться в силу общих законов самоорганизации нашего мира, ибо Человек не в состоянии сделать этот процесс управляемым. Но такое утверждение вовсе не означает, что он не способен целенаправленно вмешиваться в процессы общественного развития. На протяжении всей своей истории люди устанавливали определенные табу, утверждали законы, в обществе возникали те или иные нравственные принципы, которые существенно меняли характер исторического процесса. Это не делало развитие человечества управляемым, но придавало ему известную направленность, как бы ограничивая реку эволюции определенными берегами»^[9].

Человечество только начинает втягиваться в постиндустриальную эру своего развития, многое, если не все, нам еще предстоит понять, узнать, но об одном уже можно говорить и утверждать с полным основанием: новое общество не сможет утвердиться на планете само по себе, без целенаправленного действия людей. И это касается не только таких важных форм проявления постиндустриализма, как высокая степень автоматизации производственных процессов, массовая компьютеризация и информатизация, применения роботов и ЭВМ, внедрения наукоемких производств и биотехнологий, что не только может, но и должно планироваться и стимулироваться рационально-осмысленными действиями. Речь идет также и о разрешении связанных с ними социальных коллизий нового поколения, вызванных приходом на смену «одномерному», «экономическому» человеку человека многомерного, «богатой индивидуальности”^[10]. Прогнозирование все ускоряющихся перемен облегчается, как нам представляется, тем очевидным фактом, что новая, постиндустриальная эпоха в жизни человеческой цивилизации предстает как Эра Знания. Уже в 1971 г. Д. Белл, один из первых теоретиков постиндустриализма, имел основания констатировать: «Понятие «постиндустриальное общество» делает упор на центральную роль теоретического знания как оси, вокруг которой выстраиваются новые технологии, экономический рост и новая стратификация общества»^[11].

Вместе с тем необходимо заметить, что, выступая в пользу возможности и целесообразности прогнозирования, а значит, предвидения будущего, его моделирования, мы, тем не менее, отнюдь не собираемся конструировать неведомое или создавать проекты желаемого социума. В настоящей монографии последовательно используется научный метод дифференциации времени, разделение его настоящего на три потока: того, что неизбежно уйдет в прошлое; того, что останется в наследство от прошлого и обеспечит связь «исторических времен»; того, что утвердится в будущем, рождаясь в настоящем и не связанного с прошлым какими-либо причинно-следственными связями. Разглядеть ростки будущего в хаосе перехода от одних форм жизнедеятельности и жизнеустройства к другим, принципиально новым, чрезвычайно трудно. И дело не только в том, что им приходится буквально «пробиваться» сквозь устоявшиеся структуры и механизмы системы уходящей, преходящей, но упорно отстаивающей свое право на существование и уступающей свои позиции лишь после длительной борьбы. Вычленение новых черт общественного развития вместе с тем выходят далеко за проблематику природно обусловленной смены старого новым. Возникающая в этих условиях “революции сознания”^[12] связана с изменением ценностных ориентаций человека от стремления к приобретению материальных благ — к самовыражению, от «иметь» - к «быть»^[13], от господства над природой — к гармонии в отношениях с нею.

Мышление категориями и ценностями постиндустриализма требует еще одного уточнения: после индустриального общества исторический процесс реализуется в виде техногенной или антропогенной цивилизации? Казалось бы, ответ на этот вопрос не должен вызывать сомнений: конечно, человек со всем его проблемным миром должен стать центральной фигурой новой цивилизации. Но с самого начала теоретические исследования постиндустриализма из-за связанности его с послевоенной научно-технической революцией несли на себе известный налет технократизма, заключавшегося в убежденности, что достижения науки и техники способны решить любой вопрос человеческого бытия. А.И. Ракитов, к примеру, утверждал в этой связи, что научно-технической развитие в качестве фундаментальной социальной технологии служило таковой на протяжении всей человеческой истории, не изменило оно своей природы и на современном этапе, когда со всей остротой встала задача решения глобальных проблем. «Все, чего для этого не хватает — Мозги и Деньги. Достаточно сблизить эти два электрода в нынешнем социальном электролите, - утверждает этот российский ученый, — чтобы ток социальной активности привел в действие весь социальный механизм»^[14].

Многие основоположники теории постиндустриализма отдали дань технократизму, зачарованные возможностями научно-технического прогресса и его возрастающего воздействия на всю жизнь человечества. Э. Тоффлер в своей книге «Футуршок», увидевшей свет в 1971 г., писал о «супериндустриальном обществе», где все изменения и перемены выводятся из техносферы^[15]. З. Бжезинский годом раньше провозгласил, что мир стоит перед «технотронной эрой», в которой его бытие и развитие будут определять технология и электроника^[16]. Ё. Масуда начал использовать для характеристики наступающей эпохи термин «информационное общество», полагая, что на первый план общественной жизни выступает четвертый, информационный сектор экономики (вслед за сельским хозяйством, промышленностью и экономикой услуг), где информация и знания революционизируют не только сферу материального производства, но и преобразуют жизнь общества^[17].

Иначе интерпретировал и содержание, и место «информационного общества» в постиндустриальном процессе академик Н.Н. Моисеев. Он считал, что оно приходит на смену социуму, которое можно назвать «постиндустриальным» потому, что «вытесняет» основные черты и ценности индустриализма, в связи с чем «вступление в информационное общество следует связывать «с качественно новым этапом развития цивилизации, а не только компьютерной и электронной инженерией, которая есть лишь одна из предпосылок, хотя и сверхнеобходимая, для перехода от постиндустриального к информационному обществу»^[18]. Российский ученый отнюдь не разделял точек зрения, согласно которым «информационное общество» является всего лишь одной из разновидностей теории постиндустриализма. Для него информационное общество — «иная парадигма, иные принципы развития и стратегия развития», «цивилизация наступающего века», «новая культура, меняющая постепенно весь облик не только производственной, но и духовной жизни человека»^[19]. Но если информационное общество только «стоит на пороге» нашей истории, если оно — результат качественно нового витка постиндустриальной революции, то как быть с теми процессами информатизации многих сторон жизни современного человека, которые являются реальными фактами и которые радикально преобразуют его бытие? Ведь именно эти объективные явления подвигают многих ученых и политических деятелей на обозначение уже нашей эпохи как «информационного общества», которое можно и нужно «создавать», «строить», «культивировать» и т.д., ибо в противном случае странам и народам грозит «социальная маргинализация», перемещение «на периферию исторического процесса» и т.д.

О создании национальных информационных структур особенно пекутся США: в 1993 г. правительство страны создало Рабочую группу по проблемам информатизации, рассматривая это направление своей деятельности в качестве приоритетного. Для ускорения процессов информатизации были предложены девять принципов:

а) поощрение частных инвестиций;

б) универсальный доступ к информации;

в) помощь в технологических инновациях;

г) обеспечение интерактивного доступа;

д) защита личной жизни, безопасности и надежности сетей;

е) улучшенное управление спектром радиочастот;

ж) защита прав интеллектуальной собственности;

з) координация государственных усилий; и) обеспечение доступа к государственной информации^[20].

План действий администрации США в области создания Национальной информационной инфраструктуры рисовал привлекательную картину общества, в котором:

- лучшие школы, учителя и курсы становятся доступными всем студентам, вне зависимости от географических условий, расстояний, ресурсов и трудоспособности;

- огромные потенциалы искусства, литературы и науки становятся доступными отовсюду, не только в больших городах, библиотеках и музеях;

- услуги здравоохранения и другие важные социальные услуги становятся доступными в интерактивном режиме каждому, своевременно и в необходимом месте;

- у каждого имеется возможность жить в разных местах без потери возможности полноценно работать путем «поездок» в свой офис по электронным магистралям вместо автомобилей, автобусов или электричек;

- небольшие фирмы могут получать заказы со всего мира электронным путем с детальной спецификацией, в форме, позволяющей сразу же производить продукцию;

- каждый может смотреть последние фильмы, играть в любимые видеоигры, обращаться в банк или в магазин из своего дома, где бы он ни находился;

- каждый может получать государственную информацию прямо или через местные организации, такие, как библиотеки, обращаться и получать государственные пособия электронным образом и легко вступать в контакт с государственными служащими;

- государственные, деловые и другие структуры могут обмениваться информацией электронным путем, снижая объем бумажной работы и улучшая качество услуг.

В 1994 г. правительство Канады решило осуществить переход к информационному обществу и экономике знаний с помощью «Канадской информационной магистрали». Созданный для координации деятельности более 30 государственных органов Консультативный совет в сентябре 1995 года опубликовал доклад, в котором содержались более 300 конкретных предложений для правительства, имея в виду реализацию им информационной магистрали как совокупности телекоммуникационных и вещательных систем и сетей. Роль государства при этом виделась в нахождении взаимоприемлемого баланса между конкуренцией и регулированием, свободой пользования шифрованием для защиты личной жизни и необходимостью защищать общественные интересы от террористов, между свободой слова и защитой нравственности и т.д.^[21]

Стратегия движения Европейского Союза к информационному обществу была определена в мае 1994 и предусматривала:

1) дальнейшую либерализацию телекоммуникационного сектора;

2) переход к обучению в течение всей жизни;

3) усилия по обеспечению социальной ориентации информатизации;

4) охрану прав и свобод граждан, неприкосновенности личной жизни;

5) разработку правил создания глобального информационного сообщества. В феврале 1995 г. Европейской комиссией был учрежден Форум для обсуждения общих проблем становления информационного общества, 128 членов которого представляли пользователей новых технологий, различные социальные группы, поставщиков содержания и услуг, сетевых операторов, государственные и международные институты. Форум был обязан проследить процессы информатизации в шести областях:

- воздействия средств информатизации на экономику и занятость;

- сохранения основных социальных и демократических ценностей в «виртуальном сообществе»;

- воздействия информатизации на общественные и государственные службы;

- изменения в системе образования, обучения, повышения квалификации;

- судьбы культуры и будущего СМИ под воздействием информатизации;

- развития информационных технологий и информационной инфраструктуры.^[22]

Ставя в центр своего внимания человека, Форум в первом ежегодном отчете в июне 1996 года рекомендовал Европейской комиссии: 1) широко предоставлять населению ноу-хау по использованию новых информационных продуктов и технологий; 2) внедрять принцип пожизненного обучения и повышения квалификации; 3) с самого раннего возраста приучать людей к ежедневному использованию для своего блага новых видов услуг и возможностей, предоставляемых информационным обществом; 4) использовать информационные технологии для вовлечения людей в принятие решений, для более эффективного контроля общества за деятельностью органов власти, для обеспечения свободы мнений и открытого доступа к информации.^[23]

Задача информатизации нашей страны была впервые сформулирована в сколько-нибудь определенном виде еще в 1989 году, через несколько лет родив концепцию «информатизации России». В последующие годы из некоего манящего весь цивилизованный мир идеала информационное общество как магистральная цель развития Российской Федерации приобрело более или менее определенные черты и признаки, заключавшиеся в следующем:

0. формирование глобального информационного пространства и углубление процессов информационной и экономической интеграции стран и народов;
1. становление, превращающееся в доминирование, в экономике стран, наиболее продвинутых на пути к информационному обществу, новых технологических укладов, базирующихся на массовом использовании сетевых информационных технологий, перспективных средств вычислительной техники и телекоммуникаций;
2. создание рынка информации и знаний как факторов производства в дополнение к рынкам природных ресурсов, труда и капитала и перевод информационных ресурсов общества в реальные ресурсы социально-экономического развития за счет расширения доступа к ним;
3. возрастание роли инфраструктуры (телекоммуникационной, транспортной, организационной) в системе общественного производства и усиление тенденций к совместному функционированию в экономике информационных и денежных потоков;
4. фактическое удовлетворение потребностей общества в информационных продуктах и услугах;
5. повышение уровня образования, научно-технического и культурного развития за счет расширения возможностей систем информационного обмена на международном, национальном и региональном уровнях и, соответственно, повышение роли квалификации, профессионализма и способностей к творчеству как важнейших характеристик услуг труда;
6. повышение значимости проблем обеспечения информационной безопасности личности, общества и государства и создание эффективной системы обеспечения прав граждан и социальных институтов на свободное получение, распространение и использование информации^[24].

Для российских специалистов с самого начала было ясно, что РФ не принадлежит к «клубу избранных», диктующих моду в глобальных процессах информатизации, но и выделяется из «остальных» стран своими интеллектуальными и иными ресурсами. Причем основные причины отставания России в информатизации они видели, прежде всего, не в провале шокового реформирования и его плачевных последствиях, а в структуре ее реального производительного сектора, где всегда преобладали добыча сырья и энергоносителей, а также производство неконкурентоспособной продукции обрабатывающей промышленности. Принципиальными преградами на пути информатизации страны также стали и неразвитость инфрастурктуры, отсутствие национальной компьютерной сети, недостаточно высокий уровень информационных потребностей в обществе, обусловленный низким средним уровнем доходов населения.

Эти же специалисты, констатируя, что состояние информационной среды в настоящее время определяет уровень и возможности социально-экономического развития, обеспечения обороноспособности и суверенитета страны, не могли не поднимать вопроса о том, что одновременно информатизация, наращивая свое воздействие на все стороны жизни человека, может превращаться в средство ограничения и подавления его свобод. Коль скоро нарастает «информационная прозрачность» личной жизни и деятельности человека, повышается его зависимость от источников информации, объектами информационного воздействия становятся такие тонкие сферы человеческого существования, как мировоззрение, жизненные установки и ценности, личностные и общественные ориентации и т.д. Справедливо полагая, что формы насилия над человеком меняются вместе с прогрессом, И. Яковенко, выступая на парламентских слушаниях по проблеме информатизации России, подчеривал: «На смену физическому насилию меча, пули и кандалов, а затем экономическому насилию безработицы, конкуренции и денежного кредита приходит информационное насилие: манипулирование сознанием людей, вторжение в их психику и внутренний мир».^[25]

В дискуссиях о путях и средствах информатизации России специалисты и ученые исходят из того, что речь должна идти об «индустриальном аспекте» проблемы, строительстве технического базиса того, что принято называть информационным обществом. В таком контексте оно может быть описано следующим образом:

7. «персональный компьютер, подключенный к трансграничным информационным сетям, входит в каждый дом и в каждую семью;
8. каждый член общества имеет возможность своевременно получить с помощью трансграничных информационных сетей полную и достоверную информацию любого вида и назначения из любого государства, находясь при этом практически в любой точке географического пространства;
9. предоставляется возможность оперативной коммуникации как каждого члена общества с каждым, так и с государственными и общественными структурами в независимости от места нахождения на земном шаре;
10. трансформируется деятельность СМИ по формам создания и распространения информации, стыкуясь технологически с информационными компьютерными сетями;
11. исчезают географические и геополитические границы государств в рамках информационных сетей, происходит «столкновение» информационного законодательства стран, возникает необходимость гармонизации законодательства;
12. появляются новые формы деятельности с использованием информационных сетей: работа, творчество, воспитание и образование, медицина и т.д.”^[26]

Перспективы информатизации России рассматривались “Концепцией правового обеспечения информационных процессов и информатизации России» от 14 июля 1993 г., федеральным законом “Об информации, информатизации и защите информации» 1994 г., Конституцией РФ, 20 норм в различных статьях которой так или иначе были связаны с информационной сферой, разработанной Роскоминформом (ныне Министерство по связи и информатизации) «Концепцией формирования и развития единого информационного пространства России и соответствующих государственных ресурсов», одобренной решением Президента РФ от 23 ноября 1995 г. И если в распространении информатизации «вширь», то есть в создании базисных информационных инфраструктур, Россия и до сих пор не очень-то преуспела, то в информатизации «вглубь», в разработке информационных технологий, поддерживающих и интенсифицирующих интеллектуальную работу, в интеллектуализации информационных систем и продуктов наша страна не уступает высокоразвитым в информационном отношении державам. Во всем мире признаны результаты, полученные российскими учеными в области математических методов анализа сложных систем, математической лингвистике, эргономике, инженерной психологии, технологиях обработки заранее не упорядоченной (неструктурированной) информации и т.д. Развивая интеллектуальные информационные технологии, Россия входит в сообщество стран, строящих информационное общество, не с «пустыми руками”, более того, именно разработки ее ученых и специалистов вносят весомый вклад в решение проблем последующих этапов создания глобального информационного общества.

Разработка и реализация региональных и национальных программ, проектов и инициатив по созданию информационного общества (соответствующие документы или заявления опубликовали уже представители более 60 государств), состояние развития информационного рынка и технических возможностей передачи информации позволяют с уверенностью констатировать зарождение глобальной информационной инфраструктуры. Новые электронные системы беспроводной связи и спутники позволяют общаться и передавать информацию практически по всему миру. Электронный мир оказался способным объединить прежде самостоятельные сети, направляя потребителю технологически разные потоки информации в рамках одной и той же системы. Такие комплексные сети работают на основе комбинации самых разных средств передачи информации и приносят широчайший спектр информационных услуг, практического применения информационных технологий на рабочих местах, в учебных аудиториях и классах, дома и на отдыхе, улучшая качество жизни. Активное содействие решению проблем глобальной информатизации оказывают такие международные организации, как Международный телекоммуникационный союз, Организация по экономическому сотрудничеству и развитию, Международная организация по стандартизации, Всемирная организация по защите интеллектуальной собственности, Всемирная торговая организация и т.д. Очевидно, что создание глобальной информационной инфраструктуры возможно лишь при объединении усилий большинства стран мира, которые способны и желают развивать свои национальные информационные системы и сети.

Складывающаяся в настоящее время глобальная информационная инфраструктура в специальной литературе носит название «информационной супермагистрали», что отражает ее скорее техническое содержание и обозначает органическое соединение двух составляющих эффективного информационного обслуживания пользователей: соответствующей телекоммуникационной инфраструктуры и информационных ресурсов (библиотеки, архивы, информационные центры и т.д.). Будучи по своей значимости сопоставимым с изобретением книгопечатания, возникновение информационной супермагистрали тем не менее может быть адекватной лишь переходному периоду к информационному обществу, представляющему собой новый цивилизационный цикл в развитии человечества. Именно тогда ускорение темпов создания информации, совершенствование средств ее хранения и передачи, изменение принципов общения людей в процессе обмена информацией приведут к становлению биоэлектронной среды, в которую будет включен сам человек со всем набором его жизненных обстоятельств и проблем, то есть к возникновению киберпространства. Примером такой киберсреды может служить современная «сеть сетей» — Интернет, представляющая собой быстро (на 10-15% в месяц) растущую систему, объединяющую сотни миллионов пользователей, десятки миллионов компьютеров и сотни тысяч серверов по всему свету.^[27] Многократно испытанные преимущества Интернет привели к массовому отказу многих стран, несмотря на уже произведенные многомиллиардные вложения, от национальных корпоративных или ведомственных сетей в пользу построения открытых стандартизированных систем и их интеграции в Интернет. Движение к глобальному информационно-телекоммуникационному пространству и будет обозначать собой, по всей видимости, технико-технологическую составляющую возникновения постиндустриального общества как общества человека не только разумного (homo sapiens), нo и творческого (homo sapiens ingenius).

Утверждение в мире постиндустриального общества будет носить, как представляется, характер бифуркации — качественного изменения самих основ цивилизации и социальной природы общественных отношений, вариант и направленность которых станет результатом сознательного выбора человека. С точки зрения синергетической теории развития подобная траектория преобразования сил старого порядка в хаотические перемены свершается с тем, чтобы из подобного хаоса родился новый порядок в бытие мирового социума. Энергия бифуркационного процесса возникает в результате оппозиции, разности потенциалов биосферы и искусственной второй природы, творимой человеком. Отрицательно относясь ко всякого рода идеям социальной инженерии, мы вместе с тем выступаем и против отождествления созданного человеком искусственного мира с техносферой., которая представляет только его часть. Прогресс в этой связи не может рассматриваться только как «превращение биосферы в некросферу, сферу умерщвления природы», так как речь идет также и о развитии науки, без которой и вне которой вряд ли удастся найти противоядие “этике желудка» — потребительству. Нам кажется неправомерной постановка вопроса о значении техники в судьбе будущего человечества, характерная для многих экологов, но в данном случае представленная мнением Х. Скалимовски: «Современная техника должна рассматриваться как нечто изжившее себя, как странствие, которое хотя и не привело нас к земле обетованной, но по крайней мере указало нам, где земля обетованная не находится. Это странствие — не первое из событий такого рода. Человечество часто шло по неверному пути. Наша человеческая история еще очень молода, и нет оснований лить слезы над тем или иным неверным поворотом. Тем больше, следовательно, оснований для того, чтобы вступить на иной путь»^[28].

Поднимая вопрос о «ложном пути» развития, этот ученый по существу игнорирует то фундаментальное обстоятельство, что природа озадачила именно человека проблемой ввода в историю интеллекта, то есть превращения ее в процесс постановки вопросов в принципе решаемых, ибо иных разум не ставит. Альтернативная такой постановке вопроса позиция логично требует признания интеллекта человека чем-то антиприродным, во всяком случае, враждебным природе. Между тем, П. Кеннеди в своей книге «Вступая в двадцать первый век», комментируя причины, по которой не сработала так называемая «мальтузианская ловушка», отмечал: «Воспроизводительная способность населения» получила спасение не столько от самой «способности земли обеспечивать», сколько от технологической мощи — способности человеческого ума находить новые способы производства вещей, изобретать новые машины, совершенствовать формы производства, ускорять передвижение товаров и идей из одного места в другое, стимулировать свежие подходы к старым проблемам. Мальтус был полностью прав в том, что удвоение населения страны каждые 25 лет должно повлечь за собой несоответствие между потреблением и наличными ресурсами. Однако он не учел способность науки и техники совершенствовать возможности перемещения людей, товаров и услуг, увеличивать урожайность в сельском хозяйстве и стимулировать инновации в производстве товаров, что позволило более производительно использовать существующие и создавать новые ресурсы, позволяющие удовлетворить растущие потребности энергичного и жизнеспособного населения».^[29] По мере развития производительных сил и могущества цивилизации возрастает и направляющая роль человеческого интеллекта в определении «какой-либо организующей основы общества будущего, способной сфокусировать творческие силы человечества на обеспечение его выживания»^[30].

И дело не только в том, что планетарный интеллектуальный потенциал в таком случае направляется не на планирование будущего, а на предотвращение негативных последствий стихийно складывающегося глобального развития (в этом и состоит принципиальное отличие направляемого развития от планового, управляемого), а и в том, что на Земле, в дополнение к известным химическому и биологическому этапам эволюции добавляется третий — интеллектуальный. И человек как главный носитель интеллектуальной материи вновь осознается, как это предвидел В.И. Вернадский, «любимцем природы». Академик В.Н. Шабалин полагает, что уже сейчас «не биология диктует процессы и правит бал, а интеллект. Он вмешивается в гены, перестраивает их. Это только начало. Но мы уже на таком уровне, что в принципе в состоянии корректировать генетическую программу. Электроника интенсивно развивается, в клетку, в том числе и в нервную, будут вставляться некие программу, расширяющие наши возможности до невероятной степени. Нас ждет переход в ноосферу, где интеллектуальная форма будет единым организмом»^[31]. По мнению Кевина Уорвика, «пророка эры роботов» и профессора кибернетики Университета Рединга из Великобритании, в эволюционной цепочке между машиной и человеком должно возникнуть какое-то промежуточное существо, обладающее искусственным интеллектом, что может произойти уже через 10-15 лет.^[32] “Как только появится первая машина с интеллектом, близким по мощности к человеческому, — утверждает этот ученый, — у нас уже не будет возможности ее выключить. Бомба с часовым механизмом начнет отсчитывать последние минуты господства человечества. И уже тогда мы уже не сможем остановить наступление машин»^[33].

О скорости реально развертывающегося социального времени свидетельствуют следующие данные: если в 70-е годы объем информации в научно-технической сфере удваивался в течение 5-7 лет, в 80-е — за 20 месяцев, в начале 90-х — ежегодно, то сейчас этот промежуток сократился в еще большей мере. Смыслом научно-технологического и социально-экономического развития стал выигрыш времени. Время больше не течет, оно извергается, на смену понятиям потока и длительности приходят сиюминутность и точность. Прошлое и будущее как бы сливаются в настоящем, которое само быстро устаревает, создавая эффект «сокращения настоящего»^[34].

В книге «Столкновение с будущим» Элвин Тоффлер почти два десятилетия тому назад писал о таком ускорении темпа перемен в мире, что проблема социальной адаптации человека становится все более трудноразрешимой, ибо, пытаясь отождествить себя с определенной группой, он вынужден вести поиски в изменчивой среде, где все объекты находятся в быстром движении. «Проблема выбора здесь усложняется не в арифметической, а в геометрической прогрессии, — пишет он. — Близится время, когда выбор вместо того, чтобы раскрепощать личность, станет настолько трудным и дорогим, что превратится в свою противоположность. Короче говоря, грядет такое время, когда выбор окажется избытком выбора, а свобода — отрицанием свободы». Чтобы выжить и избежать шока от столкновения с будущим, человек должен стать несравненно более приспособленным и пластичным, чем когда-либо раньше. При этом, по мнению Э. Тоффлера, изыскивать новые способы сохранения жизненной устойчивости современный человек должен в условиях, когда «прежние устои — религиозные, национальные, общинные, семейные и профессиональные, — тоже трещат под ураганным напором ускоряющегося темпа перемен»^[35].

Темпы, радикальный характер, феноменальность свершающихся на наших глазах перемен смещают акценты в понятии исторического подхода к действительности, имея в виду превращение евроцентристской еще до сих пор истории

в действительно универсальное явление, охватывающее все многоцентрие развития человечества, когда «момент оценки, — по мнению Н.С. Трубецкого, — должен быть раз и навсегда изгнан из этнологии и истории культуры, ибо оценка всегда основана на эгоцентризме. Нет высших и низших. Есть только похожие и непохожие»^[36]. Ф. Ницше об этом же писал следующее: «В сущности, ни одна эпоха и ни одно поколение не имеют права считать себя судьями всех прежних эпох и поколений. В качестве судей вы должны стать выше того, кого судите, тогда как вы лишь явились позже на историческую арену. Гости, которые приходят последними на званый обед, должны по справедливости получить последние места, а вы хотите получить первые...»^[37].

Историческое время, сжимающееся для каждого поколения с неумолимостью шагреневой кожи, заставляет нас все чаще оперировать не 3-мерным временем (прошлое, настоящее, будущее), а исходить из подхода Августина Блаженного, видевшего в нем лишь настоящее прошлого и настоящее будущего. Ускорение темпа перемен вместе с тем делает непродуктивным и все чаще контрпродуктивным метод проб и ошибок в общественном развитии, органичного для его конфронтационной парадигмы. Новая цивилизационная, постиндустриальная революция несет с собой и смену типа развития, которое начинает характеризоваться в первую очередь не противоборством субъектов истории, а партнерством и компромиссами, способными обуздать катастрофические тенденции развития и сформировать эволюционно-волнообразную его модель.^[38] Д. Данин противопоставляет пять «К» (консенсус, консолидацию, компромисс, комплементарность, конвергенцию) одному «К» (конфронтации), отражая в этой формуле сущность ухода от старой парадигмы общественного развития.

«Волна сменяет кризис в роли главного героя пьесы», — так писал еще в 1939 году Й. Шумпетер, имея в виду тенденции развития экономики.^[39] И это предвидение стало как нельзя более эвристичным для нашего времени, для понимания вектора развития жизни современного человечества. Новая парадигма развития не только не приемлет безразличия в отношении стратегии общественного продвижения в будущее, не просто требует тщательной выверки и корреляции избранного курса с объективными тенденциями мирового развития, но и жестоко наказывает тех, кто и в этих проблемах полагается на «авось». История нашей страны в последние десятилетия — тому наиубедительнейшее доказательство. Складывающийся тип цивилизованного развития отдает предпочтение реформам перед революциями, но реформам со столь радикальными переменами, что их стали называть «рефолюциями» (правда, этот термин так и не укоренился в научной литературе). А это значит, что к реформированию в наше время нельзя приступать, не выработав тщательно продуманного плана развертывания всего процесса, не скоординировав его стратегические цели с объективными тенденциями существующего миропорядка, не мобилизовав для этого все силы государства и народа.

И теперь, по всей видимости, есть смысл обратиться к проблеме коэволюции человека, общества и природы, также связываемой нередко с новой парадигмой общественного развития, но имеющей и важнейшее самостоятельное методологическое и научное содержание. Работы И. Пригожина и его последователей по синергетике ознаменовали очередной этап научной революции, связанной с формированием очередной метатеории развития вообще и социально-исторической эволюции в частности. Синергетический подход исходит из того, что:

- направление времени и направление эволюции общественной жизни не предзаданы извне, они «творятся постоянно на уровне «элементарных» человеческих отношений»;

- применительно к историческому процессу можно говорить о своеобразной обратимости социального времени в отличие от принципиальной необратимости механического времени как формы существования бытия^[40] ;

- «человеческое общество — это очень сложная система, способная претерпевать множество бифуркаций (взрывных изменений), дающих новые, непредсказуемые направления эволюции» (что подтверждается множеством различных культур, сложившихся на протяжении сравнительно короткого периода в истории человечества)^[41] ;

теория И. Пригожина дает основание рассматривать социально- исторический процесс как специфический частный случай эволюции Вселенной наряду с геологической, биологической, физической и иными ее формами. Этим вопросам посвящена опубликованная в 1988 году монография Ю.А. Урманцева^[42].

Коэволюция человека, его социальных образований и природы с каждым днем привлекает к себе все большее внимание современной науки в связи с тем, что наш мир оказался перед трудно разрешимой дилеммой:

- либо, признав, что ресурсов планеты не хватает для превращения потребительского образа жизни в универсальный, решиться отдать свои ресурсы Западу с тем, чтобы он успел создать для себя искусственный мир до того, как захлопнется «экологический клапан»;

- либо человечество должно предпринять всеобщие преобразования ценностного типа, включая новые принципы жизнеустройства, чтобы открыть перспективу развития для всех, а не только отдельных обществ. Принципы подобной трансформации и называют иногда коэволюционными, в самом общем виде предусматривающие такой обмен информацией между природой и человеческой цивилизацией, когда не только природа отвечает на запросы цивилизации, но и цивилизация корректирует свое поведение в соответствии с запросами природной среды, когда между различными земными цивилизациями отношения будут строиться не в соответствии с концепциями монологизма и гегемонизма, а с признанием того факта, что многообразие культур в мире выступает как важный ресурс человечества, повышающий его способность отвечать на неожиданные вызовы истории.

Как правило, проблематика «коэволюции человека, общества и природы» рассматривается учеными в связи с угрозами, созданными для человечества развитием индустриализма, с переходом людей к новой стадии своего бытия — постиндустриальной. В этом контексте не могут не возникать разного рода идеи о «возврате» человека в эволюцию, о «конце истории», начатой европейским Просвещением и завершившейся возникновением техногенной цивилизации, и т.д. Вместе с тем все они требуют детального научного рассмотрения, так как немалая часть из них еще строится на примитивном представлении об экобудущем человечества или же на неправомерной экстраполяции в постиндустриальную эпоху тенденций, рожденных культурой «модернити». Игнорирование в таких случаях новой парадигмы общественного развития, овладением которой еще идет с большим трудом, что представляет собой существенную угрозу. В частности, с подобным «возвратом» в эволюцию корреспондируют многочисленные экологические труды алармистского типа, идеализирующие древность и проповедующие «неособирательство» в качестве основного занятия людей «экологической эры». В этой связи поднимается вопрос о сокращении человечества до «плотности численности собирателей и традиционных рыболовов», максимальное число которых оценивается в 10 млн. человек.^[43]

Спорить с людьми, видящими «золотой век» человечества в прошлом, нет особого смысла, так как основные точки зрения по этому вопросу сформулированы еще мыслителями античной древности. Для нас важнее другое: вопрос о соотношении истории и эволюции может решаться лишь в рамках фундаментального противоречия человека и природы, углубления наших знаний в области гео-био-социогенеза, наращивания объема и надежности научной информации о системе «человек-общество- природа», развития так называемой социоестественной истории, пытающейся соотнести между собой два типа развития — человеческо-исторический и эволюционно-природный. Противоречия между человеком и природой сравнимы с противоречиями между живым и неживым веществом: живой организм всегда находится в отношении устойчивого неравновесия к физическому миру, цивилизация — столь же неравновесна по отношению к биосфере. Человек не может не пользоваться возможностями и ресурсами природы для собственного развития. Он не довольствуется возможностями саморазвития, дарованными ему природой, а строит для себя во многом искусственный мир, погруженный в природно-естественную среду, но живущий во многом в соответствии со своими, а не природными, правилами и законами, ритмами и скоростями развития. Поэтому разрешение противоречий между человеком и природой нужно искать не в противопоставлении цивилизации и природы, а в нахождении цивилизационного равновесия между научно-технологическим и нравственно- психологическим потенциалами культуры человечества.

Учитывая несомненно существующую связь и зависимость между технико- технологическим и морально-этическим развитием общества, с одной стороны, и их определяющим воздействием на отношения человека с природой, целесообразнее было бы ставить вопрос о противоречивом существе этих чрезвычайно тонких и сложных взаимоотношений, о возможностях их корреляции, но не о воссоздании механизмов природной коэволюции человека, не о «возврате в эволюцию» общества и природы. Тем более нелогично ставить вопрос о том, что «коэволюция человека, общества и природы» выступает в качестве «закона развития мира», ибо сразу же возникает проблема: а как можно обозначить этот закон, если он универсальный, до появления человека и творимого им общества? В этом смысле постановка вопроса о «соразмерении развития человека с эволюцией природы»^[44], под чем можно понимать их разноскоростное, но тем не менее соразвитие, представляется гораздо более многообещающей с точки зрения методологической.

Новая парадигма общественного развития нередко раскрывается через разнообразные концепции «конца истории», выступающего как своеобразная эманация апокалипсиса в условиях современного меняющегося мира. Среди них обращают на себя внимание две — американца Фрэнсиса Фукуямы^[45] и россиянина М.А. Чешкова^[46]. Первый из них выдвинул тезис о «конце истории» в 1989 году, использовав идею Гегеля о том, что история начиналась на Востоке и завершается на Западе. По мнению Фукуямы, либеральная демократия, победив во всемирном масштабе, соединила линии исторического развития западной и восточных цивилизаций. В связи с этим, как считает этот автор, завершился поиск человечеством оптимальных путей своего самовыражения и, стало быть, смысла существования. Главнейшей задачей всех незападных народов становится в таком случае овладение принципами и ценностями образа жизни евроатлантической цивилизации, то есть как можно более полная и последовательная их вестернизация (или американизация, что в известном смысле одно и то же). М.А. Чешков пишет о конце «социальной истории», связывая ее с «модернистско-индустриальной разновидностью социальности» того периода мировой истории, когда она «творилась Западом» и навязывалась им всему человечеству. Как считает отечественный автор, «исчерпание и завершение социальной истории выражается и в том, что на смену революциям, этому основному динамическому сдвигу современной истории идут движения нового типа», в связи с чем «выход из истории» может осуществляться «посредством механизмов, возрождающих доиндустриальные исторические традиции»^[47].

В этом же плане высказался и известный американский социолог и политолог И. Валлерстайн. «Не исключено, — писал он, — что мы переживаем конец модерна, что современный мир находится в заключительной фазе кризиса и вскоре социальная реальность станет похожа, вероятнее всего, на реальность XV века»^[48]. И как здесь не удивиться интуиции Н.А. Бердяева, еще в начале 20-х годов XX века писавшего о тенденциях возвращения человечества в «новое средневековье» как эпоху «духовного просветления и преображения», «духовной революции»^[49].

В последние годы проблематикой своеобразного «регрессивного прогресса», если пользоваться сущностью определения истории в нашем весьма недалеком прошлом, занимается, и весьма плодотворно, А. С. Панарин, создавший интересную и достаточно логичную концепцию «реванша истории» в современном мире. Он считает, что на наших глазах происходит крупнейшая социокультурная катастрофа, связанная с утратой единой общечеловеческой перспективы, так как человечество разделилось на постиндустриальное меньшинство («золотой миллиард»), которое успевает войти в процветающее информационное общество, в то время как для доиндустриального или прединдустриального большинства такая возможность закрывается навсегда. Пророчество С. Хантингтона по поводу грядущих столкновений цивилизаций^[50] фактически говорит о «новом и беспрецедентном, об окончательном одиночестве счастливых передовиков прогресса, которым предстоит поедать свои яства под ревнивыми взглядами навсегда отлученных и потому готовых взорваться отчаянием. Речь идет, таким образом, не столько о конфликте цивилизаций, сколько о конфликте «золотого миллиарда» с остальным человечеством»^[51].

А.С. Панарин в этой связи констатирует, что постиндустриальная перспектива развития человечества может разворачиваться в двух направлениях. Она возможна, с одной стороны, как простое продолжение технической цивилизации, только на более рафинированной технологической основе, что, однако, не приведет к преодолению изъянов потребительской сущности, утверждаемой культурой модерна цивилизации, к восстановлению единой судьбы человечества. С другой стороны, постиндустриализм может стать результатом кардинального поворота гуманитарного типа, свершенного человечеством и касающегося не столько средств производства, сколько смыслов жизни, приоритетов, идеалов и ценностей человека. Только в этом последнем случае «открывается возможность нового соединения западной идеологии постиндустриализма со всеми изгоями и неудачниками технического века»^[52], лишь в такой перспективе станет возможным «союз постэкономического человека наиболее развитых стран мира с доэкономическим человеком еще не вестернизированного Востока. Постэкономический человек избавит доэкономического человека от комплекса неполноценности, поможет его социокультурной реабилитации и легитимации, а доэкономический человек даст постэкономическому массовую базу. Это и станет основой нового планетарного сдвига». Россия, по мнению этого ученого, в начале XXI века явится одним из инициаторов такого планетарного поворота, ибо «здесь, в промежутке между Востоком и Западом, вулкан истории никак не может потухнуть, грозя сюрпризами всему тому, что обрело четкие контуры и нормы, отлаженность и предсказуемость».

Итак, «конец истории» вполне реален, если вектор истории продолжит логику развития, обоснованную эпохой Просвещения. Но история возьмет реванш, если опровергнет представление о евроатлантической цивилизации как о найденном на вечные времена образце для всего человечества, не даст покончить с жизнетворящим его культурно-историческим разнообразием. Это тем более вероятно, что «конец истории» не может считаться сегодня общепризнанным кредо всей западной культуры, которая одновременно демонстрирует усиленный поиск альтернатив, обращенность к опыту других цивилизаций. В этом же направлении работает и плюралистическая концепция 4-х движущих сил истории (природы, человека, общества и некоторых еще не познанных наукой факторов), получившая в философии истории название теории факторов (А. Тойнби, П. Сорокин). Каждый из этих факторов в отдельности и все вместе в сложном и противоречивом взаимодействии творят исторический процесс, способный преодолеть любого рода угрозы «конца истории»^[53].

В этой связи нелишне заметить, что А. Камю характеризовал человека как существо, которое должно брать на себя ответственность за свое существование и напряжением своей жизни придавать смысл этому существованию.^[54] Дж. Гексли несколько уточнил этот подход, считая, что человек — единственный носитель будущего, которое может развиться только через него, поэтому он должен трудиться, строить планы, чтобы добиться дальнейшего прогресса.^[55] В свою очередь, К. Мангейм в работе «Человек и общество в эпоху перестройки» (она была опубликована в 1935 году), полемизируя с Ф. Хайеком, видевшим начало всех зол в плане и планировании, высказался за «планирование ради свободы», то есть свободное творение будущего.^[56] Такое подчеркивание, выделение особой роли человека, отдельных групп людей в истории характерно и для теории факторов, хотя она обычно и не выстраивает иерархии движущих сил исторического процесса. Это важно учитывать хотя бы потому, что не только природа, являющаяся глубинной первоосновой исторического процесса, закладывает в него способность к движению, изменению и развитию, но и мир идей и духовных ценностей, постоянно облучая современного человека, материализуется, так или иначе, в конкретных формах и нормах общественного бытия. И вся множественная совокупность концепций, теорий, доктрин, рассматривающих и опыт, и будущее жизнедеятельности людей с разных, порой прямо противоположных, позиций, лишь незначительно приоткрывают завесу над тайнами творящейся истории.

Все они вместе и каждая из них в отдельности не могут сколько-нибудь убедительно объяснить преуспевание, процветание одних народов и маргинализацию, прозябание, отсталость, а то и исчезновение с исторической сцены других социальных общностей и цивилизаций; не могут ответить на вопрос, почему наш мир, который обзавелся глобальной экономикой, всемирными информационно-коммуникационными сетями, транснациональными корпорациями и банками, не только не сглаживает разрывов, разломов, пропастей в степени развитости стран «золотого миллиарда» и «зоны слаборазвитости», где проживают две трети человечества, но и углубляет, расширяет, драматизирует расхождения между ними? И это при всем том, что идеи и знания, приведшие первых к лидирующим позициям, стали достоянием всех, но не смогли внедриться в жизнь других таким образом, чтобы решить проблемы их социально- политического и экономического развития.

Ответ на эти, как и многие другие, вопросы следует искать в сфере, которая еще не стала по настоящему объектом масштабного и глубокого научного исследования, в характере и духе, питающих жизненную энергию каждого народа. В отличие от открытий ума и знаний, качества характера народа не могут передаваться от одного к другому. Как отмечал еще в XIX веке Г. Лебон, «открытия, обязанные уму, составляют общее достояние человечества; преимущества или недостатки характера составляют исключительное достояние каждого народа. Это неизменный утес, в который должна бить изо дня в день в течение веков волна, чтобы обточить только его контуры; он соответствует специфическому признаку народа, наподобие плавника рыбы, клюва птицы, зуба плотоядного»^[57]. Характер, будучи воплощенным в традициях народной жизни, выступает главным компонентом внутренней силы культурного развития, он отражается в стратегии поведения народа в международных делах. Конечно, было бы абсурдным абсолютизировать значимость и значение характера народа в определении его положения среди других народов, но то, что он, характер, участвует в складывании политической судьбы того или иного народа — утверждение здравое, находящее свое подтверждение в мировой истории и истории России.

Наконец, хотелось бы подчеркнуть, что гуманизм, наука и мораль сегодня должны выступать единым целым и тогда, когда речь идет о мировом развитии, и тогда, когда мы выбираем траекторию продвижения в информационную эру России. Лауреат Нобелевской премии английский физик Деннис Габор утверждал, что «будущее нельзя предвидеть, но его можно изобрести»^[58]. Изобрести, пользуясь инструментарием и знаниями, предоставляемыми наукой. Одну из своих книг, в которой он также «изобретает» будущее, академик Н.Н. Моисеев озаглавил «Современный рационализм», как бы подчеркивая тем самым решающую роль рациональности, научного подхода в прозрении предстоящей эпохи в жизни человечества. Но его основные выводы связаны не с рациональными сторонами человеческого бытия. «Наши нравственные основы, наш духовный мир, а тем более наше поведение в биосфере, — пишет он, — уже не соответствуют тем условиям жизни, в которые погружается общество», в связи с чем высказывает убеждение, что «в ближайшие десятилетия осознание проблем нравственного императива (под ним он понимает определенную систему табу, регламентирующих поведение как отдельных людей, так и их сообществ — Авт.) сделается одной из важнейших характеристик цивилизации, основным направлением обществоведения»^[59]. Нет сомнения, что мораль, этические нормы и ценности будут перманентно расширять и углублять свое воздействие на весь процесс развития человечества, что его будущее зависит от параллельного роста интеллекта и нравственности каждого человека, что в жизнедеятельности каждого из людей прекратится уход от морали в связи с укоренением политики и она начнет восстанавливать свои позиции в качестве фундаментального регулятора общественных отношений в их узком и широком смыслах. Рационализм и вера, научный анализ и интуиция, формальная логика и нелинейность мышления — вот те аргументы, которыми современный человек обосновывает право на бессмертие своей жизнедеятельности.

Современная теоретическая социально-гуманитарная наука столкнулась с тем, что необходимо предложить новую рациональную схему грядущего развития человечества, если оно претендует на то, чтобы ХХI век оказался веком выживания цивилизации и выхода из глобально-экологического кризиса. На взгляд авторов настоящей книги, основы такой теории лежат на стыке исследований постиндустриального процесса и перехода цивилизации к устойчивому развитию. На этих проблемах и концентрируют свое внимание авторы книги.

ГЛАВА II

Постиндустриальное общество как концепция новой глобальной цивилизации

Современное человечество во все большей мере втягивается в процессы, ведущие к смене основ его жизнедеятельности и жизне­устройства. Постиндустриальная эпоха еще только-только просвечи­вается в тенденциях возникновения технотронного типа про­изводства, в еще зыбких черточках информационного общества, еще у многих стран и народов, великих и малых, довлеют прежние стерео­типы и мотивы поведения на международной арене. Но векторы ми­рового развития все более определяются «вызовами истории» в об­личьи глобальных проблем, требуя от человечества согласованных и неординарных мер по обеспечению своего права на бессмертие. Стохастичность, нелинейность исторических процессов проявляется в полицентризме мирового развития, в диверсификации его механиз­мов, в необходимости преодоления наиболее грубых и неэффектив­ных его форм - разрушительных кризисов и конфронтации. Овладе­ние новым типом развития, в основе которого лежат принципы парт­нерства, компромисса, сотрудничества и консенсуса, - проблема, ре­шаемая на протяжении длительного эволюционного периода, но ори­ентация на подобный исход должна быть избрана человечеством уже сегодня, если оно желает обзавестись более или менее оптимальной стратегией строительства будущего. Исторический плюрализм обще­ственного развития, осознание которого происходит с трудом, букваль­но продираясь сквозь частоколы догм, предрассудков, идеологичес­ких штампов, наталкиваясь на консервативность социальных систем и структур, немощность старого «евроцентристского» обществове­дения, пасующего перед грандиозностью и сложностью происходя­щих перемен, в целом отражает универсальную специфику жизни современного человечества, проходящего через лабиринты нового «осевого времени».

XX век как пространство исторической жизни человечества - феномен удивительного динамизма в поисках новых путей развития, трагизма глобальных свершений и неизбывного оптимизма:

его со­циальная энергия «буйствовала» в двух уничтожительных мировых войнах;

ускоряла исторический процесс экспериментами социоинженерии;

материализовывалась в поисках справедливого общественного устройства с помощью мифологем разного рода «измов»;

мости­ла загубленными ценностями ложные устремления целого ряда силь­ных и жизнеспособных наций;

аннигилировалась в классовых схват­ках многочисленных революций; питала творческий гений человека и разрушала природную среду его обитания.

Противоречивость, иррациональность мировой истории как бы подчеркивалась постоянными кризисами, антагонизмами, несов­местимостью противоположных тенденций, господствовавших в пла­нетарном социуме. Действительность, реалии XX века отвергали одну за другой выдвигавшиеся различными научными школами мировоз­зренческие теории и доктрины, основывавшиеся на экстраполяции в современность опыта прошлого и формулировании на этой основе каких-то общих закономерностей для длительных периодов истори­ческого бытия. В частности, этот век стал свидетелем того, что много­образие жизни нельзя вместить в прокрустово ложе классового под­хода, разделявшего мир на капитализм и социализм и проведшего между ними временную и временную границы. Временную потому, что «реальный социализм» априори выступал в качестве «светлого будущего» по отношению к «загнивающему» капитализму. И вре­менную, так как провозглашалась неизбежность победы коммуниз­ма во всемирном масштабе. Крах «реального социализма» в Европе вместе с тем не снял с повестки дня человечества идеалы социаль­ной справедливости и равенства как ориентиры развития человече­ства. Точно так же и другие идейно-политические доктрины стратегии развития человечества демонстрировали, с той или иной долей тра­гизма и выразительности, свой «узкий горизонт», ибо все они «упорядочивали» лишь тонкий пласт исторического материала, лишь приближались (или отдалялись) к раскрытию глубинного смыс­ла самодвижения истории. Не случайно один из глубочайших мысли­телей XX столетия - К.Ясперс, - был вынужден заметить, что «история имеет глубокий смысл, но он недоступен человеческому сознанию»89.

Всеобщий кризис индустриально-потребительской цивилизации, авторитетный вывод о реальности которого сделал в начале 70-х го­дов «Римский клуб», осмысление проявившихся в ходе мирового раз­вития так называемых «вызовов истории», привели многих мыслите­лей в разных странах к выводу о втягивании человечества в новую, третью по счету цивилизационную революцию, которая должна выве­сти его к очередной смене и способов жизнедеятельности, и форм жизнеустройства.90 Почти одновременно возникают и обретают «пра­ва гражданства» в науке две идеи, эвристичность которых способ­ствовала их быстрому развертыванию в фундаментальные концеп­ции мирового развития. Они появляются в условиях кризисного цейтнота и будущего, связываемого с надеждой на достижение определенной гармонии во взаимоотношениях между искусственным миром людей и природой, по отношению к которой человек ведет себя как агрессор и узурпатор. Это были концепции ус­тойчивого развития и постиндустриализма. Обе они с самого начала оказались в центре споров о будущем общества и людей. Обе несли на себе печать того алармизма, который был порожден потерей чело­вечеством своего бессмертия. Обе апеллировали к научному знанию как средству предотвращения грядущего апокалипсиса. Обе ставили и вопросы о морально-нравственном, духовном «изле­чении» и возрождении человека, об изменении ценностных ориента­ции людей:

- от «иметь» к «быть»91;

- от стремления к приобретению материальных благ к приоритетам саморазвития;

- от господства над природой к гармоничному сосуществованию с нею и т.д.

И концепция устойчивого развития, и теория постиндустриализма ищут и находят свои истоки в идейном наследии человечества: первая - в творчестве П. де Шардена, В.И. Вернадского, Н. Винера, вторая - в человекоцентристских построениях новейших социологических школ, взглядах «новых левых» (Г. Маркузе) и «новых правых» (А. де Бенуа). Обе концепции, обосновывая свою актуальность, апеллируют фактически к одним и тем же аргументам научного, технико-техноло­гического, социально-институционального, морально-этического и футурологического порядков, отражающих реалии современного

89 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 7.

90 См. подр.: Мунтян М.А. Россия в третьей цивилизационной революции.

М..1993.

91 Фромм Э. Иметь или быть. М.,1990

мира. И хотя каждая из упомянутых концепций устремлена, прежде всего, в будущее, именно в нем предполагая свою самоидентификацию, тем не менее? многие специалисты свидетельствуют об их достаточно явственном проявлении в событиях и процессах сегодняшнего дня. О.И. Антипина и В.Л. Иноземцев писали в этой связи: страны, группирующиеся «вокруг трех центров экономической мощи» (НАФТА, Европейский союз, АТР), «образуют в мировом сообществе постин­дустриальную цивилизацию»; их лидирующие позиции в глобаль­ной экономике, равно как и решение проблемы «экологических вызо­вов», «дает основание рассматривать развитие постиндустриальных стран как устойчивое в плане взаимоотношений между человеком и природой, а также с точки зрения избежания социальных коллизий и международных конфликтов. Оно выглядит устойчивым еще и пото­му, что «постиндустриальные державы явно доминируют над осталь­ной частью мира, определяя его перспективы в XXI веке»92.

Вместе с тем сторонники концепции постиндустриализма, по­нимая под таковым множество вариантов постэкономических обществ, то есть обществ, в которых неэкономические интересы и потребнос­ти людей выходят на передний план социально-духовной жизни, по-разному видят их структуру: одни мыслят его технократически, упо­вая на всесилие техники и технологий; другие акцентируют привер­женность гуманитарной и экологической проблематике; третьи счита­ют предназначением такого общества обеспечение гарантированно­го выживания человечества и т.д. Но это вовсе не означает, что в тео­рии постиндустриализма превалируют противоречивые постановки вопросов. Наоборот, по большинству из основополагающих, доктринального порядка вопросов концепция постиндустриапизма достаточ­но консенсусна, идет ли речь об американских, французских, немец­ких или российских авторах.