Ю.П. Денисов, А.П. Скорик
Донцы в былые времена:
литературно-исторические очерки
Новочеркасск «НОК» 2010
УДК 947(470.61)
ББК 63.3(2)
Д 33
Рецензенты:
доктор исторических наук, профессор Кислицын С.А.,
кандидат исторических наук, профессор Перехов Я.А.
ДЕНИСОВ Ю.П., Скорик А.П.
Д 33 Донцы в былые времена: литературно-исторические очерки. – Новочеркасск: Изд-во «НОК», 2010. – 136 с.
ISBN 978-5-8431-0146-6
В настоящих литературно-исторических очерках собраны и обработаны материалы по истории казачества (выдержки из исторических сочинений, воспоминаний, речей и высказываний политиков, военных деятелей, отрывки из литературных произведений). На основе разнообразных источников авторы стремятся раскрыть героическое прошлое, ментальность, духовно-нравственные начала, историческую повседневность донского казачества. Основные сюжеты выстроены в хронологическом порядке и охватывают региональную историю с древнейших времен до первой четверти ХХ в.
Данное издание рассчитано на преподавателей и студентов вузов, а также читателей, интересующихся историей российского казачества.
УДК 947(470.61)
ББК 63.3(2)
ISBN 978-5-8431-0146-6 © Денисов Ю.П., 2010
© Скорик А.П., 2010
Введение.
В России вновь появились люди в казачьей форме, но казаки ли они? Они ли потомки того великого степного народа, который сформировался несколько столетий назад? Пока всюду воссоздаются казачьи войска, регистрируются войсковые общества, и далеко не всегда речь идёт о возрождении народа, из которого вышли поколения воинов-степняков, рыцарей православия... Почему? Где истоки казачества? Каковы истинные казачьи традиции и в каком качестве следует их возрождать? Все эти и другие вопросы затрагивает настоящее пособие, а его авторы стремятся дать свои нетрадиционные ответы на них.
В допетровскую эпоху казаки не только участвовали в войнах Московской державы, но и самостоятельно боролись с могущественной Турецкой империей, с Крымским ханством и Польским королевством. Запорожцы и донцы на своих лодках переплывали Черное море и осаждали турецкие и крымские города; донские казаки совместно с запорожцами в 1637 г. осадили и взяли сильнейшую турецкую крепость Азов, стоявшую в устье Дона и преграждавшую казакам выход в Азовское море. Именно в ратном труде казаков, защищавших русский народ и православную веру от многочисленных ворогов, сложились весьма необычные для многих нравы.
С другой стороны обозреть историю донского казачества довольно сложно, не прибегая к героико-пафосному художественному слову, что позволяет передать специфическую атмосферу рассматриваемой исторической эпохи. К тому же художественная литература в современной российской историографии устойчиво рассматривается как вполне заслуживающий внимания исторический источник. Произведения художественной литературы с естественным правом его авторов на известную долю вымысла замечательно передают мысли и чувства, поведение и интересы, мотивации и ожидания людей, живших в определённые исторические времена. При этом реконструкция исторического прошлого приобретает не просто более легкую для восприятия читающей публики форму подачи материала, но и обеспечивает достижение полноты изложения исторических картин.
Героическое прошлое донского казачества по определению предполагает изложение исторических фактов с элементами эпического стиля, ибо исторический рассказ, например, о воинских подвигах донцов нельзя свести к простому перечислению дат, фамилий, названий сражений и т.п. В таком случае из исторического повествования исчезает личность казака как главное действующее лицо казачьей истории, не проявляется колорит исторической эпохи. Скажем, с именем известного донского казачьего атамана Матвея Ивановича Платова традиционно исторически сочетается эпическая словесная формулировка «вихрь-атаман». В определённом смысле в истории донского казачества выражение «вихрь-атаман» даже стало именем собственным, под которым в истории донского казачества однозначно подразумевается исключительно М.И. Платов.
Таким образом, на наш взгляд, литературно-исторические очерки имеют право на существование как специфическая и вполне самостоятельная форма исторического сочинения. Мы убежденно считаем, что в учебном процессе можно и необходимо вернуться к лучшим традициям российской исторической школы, когда в учебной исторической литературе активно использовались произведения писателей и поэтов, нередко обращавшихся в своём многомерном творчестве к художественному анализу отдельных исторических эпох из нашей национальной истории.
Именно эти вышеизложенные обстоятельства подвигли нас на представление широкой студенческой аудитории настоящих литературно-исторических очерков по истории донского казачества.
Надеемся, что наша работа поможет студентам, изучающим те или иные сюжеты региональной истории, лучше познать историческое прошлое Дона и донского казачества.
Очерк первый. Донские казаки в допетровскую эпоху.
Донцы жили по величавой реке Дон и его притокам, прекрасной, окружённой плодороднейшими землями. По берегам рек росли вековые густые и тенистые леса. В лесах водились медведи, волки, лисицы, туры, олени, дикие кабаны, дикие козы и горностаи и даже такой зверь, которого мало найдёшь во всём свете, как зубр. А в реках были аршинные[1] стерляди и саженые[2] осетры. Рыба кишмя кишела.
Широко, в приволье зелёных степей, течёт Дон. Зеркальной лентой блестящего серебра извивается он среди полей, между белых мазанок, станиц, между зелёных садов, по широкому степному раздолью. Медленно и плавно его течение. Он нигде не бурлит, нигде не волнуется. Зелёные деревья обступили его берега, придвинулись близко к воде, отразились в зеркальной глади широкой реки и будто глядятся в неё. Будто спит Дон на песчаном перекате, точно и не течёт, а замер, застыл на одном месте. Недаром и назвали его – Тихий. Тихо в могучем просторе его степей.
Когда-то донские степи были безлюдны. По зеленому приволью, выискивая гнёзда любимых трав, с визгом и ржаньем бродили табуны гордых диких коней. По заоблачью одиноко мыкались сизые орлы; из-за облака хищник падал на добычу стремительнее, чем клинок падает на обречённую голову. Порой, вперегонку с ветром, проносилась налётная разбойничья ватага. Да, сонно позвякивая бубенчиками, пробирался невольничий караван восточного купца.
А от гор и от моря потянулись степи и потеряли границы и пределы. «Та нэма ж им конца и краю нэма!..»
Откуда есть пошли донские казаки?
Привольные донские степи стали местом расселения выходцев из центральной России. Трудно жилось крестьянам в России при крепостном праве. И вот, наиболее сильные и мужественные, свободолюбивые уходили из родных деревень и шли искать счастья на юге в диком Поле, в вечной борьбе с татарами. «Лучше смерть на воле, – говорили они, – нежели жизнь в плену». Эти русские люди встречались в Диком Поле с остатками смелых хазар, печенегов и половцев, скрывавшихся от татар в дремучих лесах, в раздолье степей, соединились, сдружились с ними и положили основание донскому казачеству.
Позднее, в Москве потребовали, чтобы все люди исповедовали православную веру по тем книгам, которые исправил патриарх московский Никон при царе Алексее Михайловиче. Потребовали троеперстного крёстного знамения вместо двуперстного, как крестились в старину, уничтожали иконы старого письма. За сложение двух перстов при крёстном знамении, за службу по старинному уставу, за поклонение дедовским иконам – преследовали жестоко: заточали в темницы, били кнутом, жгли калёным железом, казнили смертью.
Но были на Руси люди, которые дорожили верою своих отцов больше, чем именем и покоем. Они слышали, что по Дону живут казаки, люди вольные, которые не спрашивают, кто, как верует, лишь бы веровал во Христа, и гонимые за веру, за старый обряд – старообрядцы – шли на Дон, шли в казаки и несли туда свою старую веру.
Во времена царей Московских и, особенно, при царе Иване Васильевиче Грозном, тяжело жилось русским людям. За смелое правдивое слово можно было сложить голову. И люди, которым дорога была свобода совести, уходили туда, где требовались только удалая голова да верность своей клятве.
Но шли на Дон в широкое и дикое Поле и те, кто пострадали от татар. Шли ради осуществления мести. У того татары увели в Поле, то есть в плен, невесту, сестру, брата, убили отца и мать – он шёл отомстить за убитых, выручить пленных. У другого – рука зудила потешиться в чистом поле, поиграть с копьём, поискать удачи в поиске бранном. Просили такие люди благословенья родительского, собирались в станицы, или ватаги, и шли искать счастья в борьбе с татарами. У иных молодецкая сила с живчиком по жилушкам переливалась, тянуло их в туманную даль, и было так, что – «либо в стремя ногой, либо в пень головой!»
И днём, и ночью шли русские люди за линию московских засек сторожевых башен, шли искать себе боевого счастья на Тихом Дону. И всех Дон принимал, и всем находил место.
Чем же жили казаки?
Ответ на это находим в казачьей песне.
Степью широкой!..
Степью необъятной!..
Там!.. На воле, на Тихом Дону
И на бурной Кубани!
Скучно станет - на Волгу пойдём,
Бедно станет – и денег найдем,
Волга-матушка всех приютит,
Всех приласкает и всех одарит.
Жили набегами. Жили войною, жили добычей. Этих людей называли казаками. По-татарски и по-турецки «гозак» или «гузак», значит легковооружённый, конный воин, воин без доспехов, без кольчуги, без шлема. Таковыми и были первые казаки. Так как татары были конными, то и казаки обзаводились конём и седлом по татарскому образцу, с высокими луками, с подушкой и сумами перемётными[3], вооружались казаки саблей и луком со стрелами, шли искать себе счастья. Каждая станица, или ватага, выбирала себе старшего, которого по образцу северных моряков, ходивших и по русским рекам, называли ватманом: отсюда потом произошло и название атаман.
Казаки селились в степи, в самом боевом поле, среди татар. Там строили они свои городки из плетней и ставили бедные плетнёвые шалаши, чтобы не жалко их было бросить в случае неудачи. Крепость стен своих городков казаки заменяли бдительностью, осторожностью и хорошей разведкой.
Землю казаки не пахали, хлеба не сеяли. Прясть не пряли, а, оголяя пуза, не хаживали; по лиманам[4] и затонам[5] казаки рыбу ловили, зверя по степам гоняли, винцо пили и войны воевали. Не давали казаки покою ни хану крымскому, ни царькам ногайским, ни князьям черкесским, ни султану турецкому, коней своих паивали казаки и в Амударье и в быстром Дунае. От татар и турок они отбивали себе и коней, и оружие, и дорогую материю для одежды, и золото, за которое покупали себе всё, что нужно.
С саблею и на коне или с луком и колчаном, набитым стрелами, пешком, или с сетями на лёгком челне, выдолбленном из большого дерева, проводили казаки досуги после походов и набегов. От такой жизни они делались лёгкими, смелыми, предприимчивыми.
Кого принимали в казаки?
В казаки принимали всякого. Нужно было только одно непременное условие – вера во Христа. Какая – всё равно. Этого не спрашивали. Старая или новая, русская или не русская. Казаки в своё товарищество принимали и смелых татар, греков, даже немцы попадали в казаки и быстро перенимали казачьи обычаи и становились настоящими казаками.
– В Бога веруешь? – спрашивали станичники пришлого человека.
– Верую.
– А ну, перекрестись!
И татарин, и турок-магометанин принимали веру казачью, веру в Истинного Бога, и сливались с Донцами. Казаки, требуя веры, понимали, что только Вера в Бога, глубокая и искренняя, даст мужество новому казаку перенести тяжёлую жизнь среди военных походов и вечной опасности. Отсюда и пошли по Дону фамилии: Грековых – от греков, Татариновых – от татар, Турчаниновых – от турок, Грузиновых – от грузин, Персияновых – от персов, Черкесовых – от черкес, Сербиновых, Себряковых – от сербов, Миллеров – от немцев, Калмыковых – от калмыков, Мещеряковых – от мещерских татар, Поляковых – от поляков, но все они стали настоящими казаками.
Боролись они за славу казачью и её ставили выше всего. В этой борьбе они забывали обо всех радостях земных, В эти поры сложилась среди донцов поговорка – «хоть жизнь собачья, так слава казачья». Все земли нашему казачьему житью завидуют, – говорили они.
Как заключались казачьи браки?
В казачьих городках первое время совсем не было женщин, и казаки были безбрачные. Потом начали появляться женатые. Но было их мало – один на сто. Умирали казаки, гибли от ран в стычках с татарами, а на место их шли из Руси новые молодцы. Шли лихие конники, меткие стрелки, ловкие лодочники, шли угнетённые, шли обиженные, шли озлобленные – шли готовые казаки. Первым казакам в их вечной тревоге, жившим среди неприятельской страны, некогда было думать о детях: у кого от пленной татарки рождался ребёнок, его некому было холить и воспитывать, и часто он умирал.
Потом, когда были построены казаками городки, они стали больше жениться. Но и женитьба была особенная. Священников было мало, церквей почти не существовало. Дон тогда был как бы стан[6] военный. Поэтому казак брал себе жену и объявлял:
– Ты будь мне жена!
– А ты – мне муж, – говорила избранница казачья.
И они жили, как муж и жена.
Но если мужу надоедала семейная жизнь, он выводил свою жену в праздничный день на майдан[7] и объявлял перед казаками:
– Кому люба, кому надобна? Она мне гожа была, работяща, домовита. Бери, кому надобно!
И если находился охотник жениться, то договаривались, за какую цену или за какие вещи, а иногда и просто за попойку отпускал муж свою жену. Если же никого не находилось, то просто отпускал свою жену на волю.
По мере того, как прочнее оседали казаки по Дону, стали появляться по городкам и дети, которые росли в вечной тревоге бранной и с малых лет учились стрелять и ездить верхом, и тогда начал Дон уже шириться и расти новыми своими казачьими детьми.
Казаки в боях. Воинское искусство казаков.
В те далёкие времена, когда зарождалось казачество, не только детям, но и старым людям трудно было жить по Дону среди тревоги бранной. На Руси, если страшен был крик: «Татары идут», там имели время собраться и изготовиться к бою, у казаков же этот крик означал немедленный бой, и дрались уже в улицах пылающего городка. Тут некогда было думать о женщинах, о детях, о стариках. И потому в то тревожное, боевое время на Дону дряхлых стариков не было.
В проворстве, ловкости и воинской хитрости казаки превосходили своих врагов – татар. Во время походов они выработали свой способ действий, называвшийся татарским словом «лава»[8]. И никто не мог соперничать тогда с казаками в лаве. В разведках казак шёл незаметный даже для зоркого татарского глаза. Он шел в траве, с травою ровен: высокий ковыль, кустарник, овраг, забор – всё способствовало всаднику. От татар научились казаки и переправам через широкие реки. Они связывали вместе несколько пуков камыша, делали из него плотик (фашину), привязывали его верёвкой к шее или хвосту лошади, складывали на плотик седло и вьюк, а сам казак хватался рукою за гриву и плыл через реку вплавь.
Это словно о донских казаках писал Шота Руставели:
Этих витязей отважных с горным я сравню потоком:
После яростного ливня мчит в ущелье он глубоком,
И ревёт он, и грохочет, и, уже незримый оком,
Успокоенный, смолкает только на море широком.
Во время общей тревоги казаки собирались по 5-6 городков вместе, укреплялись и отсиживались в них. И где бы неприятель ни появился, везде смелым натиском встречали его казаки. Станичные есаулы[9], схватив знамя, во весь дух неслись по улицам, созывая атаманов-молодцов. Вестовая пушка или колокол били тревогу. Старики и жены казачьи перегоняли стада и табуны на острова реки и скрывали их в камышах или за болотами. Лодки приковывали к пристаням цепями или затопляли их, имущество закапывали в землю. Отбив врага, казаки не оставались у него в долгу и готовились в новый поход. На походе просто, даже бедно одетые донцы того времени отличались умом и храбростью. Не раз говорили они азиатам и русским знатным людям, боярам, про себя: зипуны-то у нас серые, да умы бархатные.
Казаки – отличные моряки. Морские набеги казаков.
Очень часто казаки пускались в морской поиск. Наши деды и прадеды были искусными наездниками, но были также и отличными моряками. Богатые города Крыма и турецких берегов Малой Азии были им хорошо знакомы.
Суда донских казаков (струги) строились из ветловых (ивовых) и липовых бревен, для чего из них выколачивалась середина. Такие бревна назывались трубами. Они позднее отпускались Войску Донскому, согласно жалованным грамотам русских правителей, для постройки казачьих челнов. Каждая труба распиливалась пополам и составляла основу для двух лодок. К основанию или к дну, посредине лодки прикреплялись ребра, а с концов приделывались выгнутые кокоры (носовая и кормовая, части лодки), которые снаружи до надлежащей высоты обивались досками.
По описанию вице-адмирала Корнелия Крюйса (служил Петру I), суда донских казаков строились без палуб, корма и нос у них были острые. Длина лодок составляла от 50 до 70 и более футов (примерно от 15 до 21 метра и более). Ширина достигала 18-20 футов (от 5,5 до 6,1 метра). Лодки в своей надводной части снаружи покрывались снопами камыша, которые служили защитой на уровне груди казака от ружейной пальбы и попадания стрел, а также придавали этим судам большую устойчивость при шторме. В хорошую погоду на лодках ставилась небольшая мачта с поднимаемым на поперечной рее прямым парусом. Пользовались парусом только при попутном ветре, а при встречном или боковом ветре употреблялись весла. На каждой лодке было от 16 до 40 весел. На судне размещались от 60 до 100 человек. Донские лодки, называвшиеся стругами, имели на корме и носу по рулю или загребному веслу.
Примерно такой же конструкцией обладали знаменитые чайки запорожских казаков. Описание этих морских судов составил французский инженер Боплан, находившийся 17 лет на польской службе и оставивший нам капитальный труд «Описание Украины». Чайки представляли собой суда без киля, длиной до 18 метров, шириной 3-4 метра и высотой до 4 метров. Подобно донским стругам, чайки с бортов обшивались досками и в надводной части дополнялись валиками, сплетенными из пучков камыша для повышения устойчивости судна. Также они имели два руля – на корме и носу, мачту для паруса и по 10-15 весел на каждом борту. Каждая чайка вмещала от 50 до 70 человек. Отработанность технологии судостроения позволяла за две недели 60 казакам спустить на воду готовую к плаванию лодку. Соответственно за 2-3 недели пять-шесть тысяч человек могли изготовить от 80 до 100 чаек.
Описанные конструкции донских и запорожских морских судов делали их достаточно лёгкими и более быстроходными, чем турецкие или персидские торговые суда и военные корабли (каторги (галеры), галеасы, многопушечные линейные корабли). Схожесть конструкций лодок, общий вольнолюбивый казачий дух, бесстрашие экипажей порождали, сходство тактики морского боя в довольно частых совместных походах донцов и запорожцев против турок, крымцев и других врагов. Все эти обстоятельства обеспечивали успех в морских экспедициях.
Долгое время, лодки донцов не имели пушек, но при Петре I их стали вооружать одним или двумя фальконетами (орудия калибром 45-100 мм, из которых стреляли преимущественно свинцовыми ядрами). Известная шаткость и слабое скрепление судов не позволяли вооружать их более тяжёлыми пушками. Нельзя было установить и большее количество орудий, поскольку конструкция такого плавсредства не выдерживала сильной пальбы. Донцы стремились исключить отмеченные недостатки в судостроении. По сведениям А.И. Ригельмана, казаки строили и довольно большие струги – думбасы (дубасы) Вероятно, они имели одну - две палубы и несли на своих бортах не менее 4-5 пушек.
Суда донских казаков дислоцировались на трех специальных, если можно так сказать, военно-морских базах: Аксайской, Черкасской и Качалинской. Очевидно, здесь размещались многопрофильные казачьи верфи, которые представляли собой мощные «судостроительные и судоремонтные предприятия». Реально предположить, что это были крупные центры донского флота, аккумулировавшие лучшие традиции мореплавания и военно-морского искусства. Здесь же окончательно комплектовались экипажи стругов и готовились необходимые специалисты: атаманы-капитаны, лоцманы, пушкари и др. Безусловно, скорее всего, подготовка производилась контактно-практическим путем, когда опытные казаки передавали свои добытые кровью и потом знания наиболее смышлёным молодым охотникам. При острой необходимости струги, видимо, строились и в иных местах. Также по всему Дону собирались желающие казаки для отправки в морские экспедиции. Это был своеобразный морской десант, готовившийся для совершения дерзких вылазок и нападений.
В морском походе продовольственный запас казаков составлял несколько бочонков пресной воды, проса, смеси из сухого хлеба и сухой рыбы, сушеного мяса, соленой (провисной) рыбы и толокна (мука из поджаренного (предварительно пропаренного) очищенного овса). Вина и других крепких напитков в поход не брали, поскольку трезвость считалась залогом успеха в отчаянном деле. Одевались донцы-мореходы в ветхую одежду. На их оружии не было никаких украшений. Свои полированные ружья они специально смачивали рассолом, чтобы поверхность немного поржавела. Эта деталь объяснялась так: «На ясном железе играет глаз вражеский». Тем самым, отправляясь добывать «зипуны»[10], казаки в отличие от турок, любивших нарядную одежду, украшенную золотыми, серебряными и даже алмазными отделочными элементами, имели весьма бедную наружность, что лишало неприятеля малейшей надежды поживиться за их счёт.
Отплытие на поиски (так называли донцы свои морские экспедиции) всегда сопровождалось умеренным торжественным обрядом, а возвращение праздновалось с шумом, гамом и прочими подобными радостями. В первом случае весь народ стекался к часовне (до середины XVII столетия у донских казаков не было церквей). Все вместе: и походное войско, и остававшиеся казаки слушали обедню и молебен Николаю Чудотворцу. Этого особо почитаемого в православии святого молили о покровительстве над собравшимися идти на поле брани. Затем выходили на площадь и пили прощальный ковш мёда и вина. Потом все провожали войско до приготовленных судов. На берегу ещё раз на прощание выпивали по ковшу и оставались на месте до тех пор, пока весёлые ратники, напевая дружным хором: «Ты прости, ты прощай, наш тихий Дон Иванович», не терялись из вида. Только после этого, собравшиеся, чтобы, как они говорили, сгладить путь-дорожку своим собратьям, доканчивали недопитое, желая отплывшим победы и богатой добычи.
На утлых челнах, грубо построенных, худо снабжённых и ещё хуже управляемых, без карты и компаса, по солнцу и звездам, зная четыре стороны света, казаки переплывали бурное Чёрное море. А за морем громили прибрежные селения, брали приступом крепости. Так, в 1616 г. взяли город Синоп в Анатолии (Турция), в 1620 г. разорили монастырь близ Константинополя (Стамбула), в 1630 г. в Крыму взяли город Карасу-базар (Карасов, ныне Белогорск), а в 1637 г. под их натиском пал Азов. И это лишь некоторые из побед за два десятка лет.
Казакам удавалось брать на абордаж крупные, хорошо вооружённые корабли с одним ружьём и саблей в руках. Такая воинская доблесть обеспечивала им богатую добычу: драгоценные паволоки (дорогая ткань с отливом, слегка туманным отблеском), камку (старинная китайская шелковая узорчатая ткань), ковры, шёлковые материи, золотые и серебряные монеты. Всё это богатство они привозили в свои низкие землянки.
Сейчас порою трудно поверить в подобные подвиги на море. Но есть вполне достоверные исторические сведения. В 1696 г. сам Петр I на Азовском море донскими лодками взял на абордаж два линейных турецких корабля.
Невероятно, но казаки на слабых своих челнах умели проходить мимо мощной Азовской крепости, у стен которой всегда стояли галеры и другие военные суда. Они преодолевали бом, сооружённый на всю ширину реки, укреплённый тремя железными цепями и с обеих сторон защищаемый перекрёстным картечным огнём. Объяснение этого факта можно найти только в дерзновенной отваге и мужестве. Обычно, в самую тёмную ночь, при сильном попутном ветре, в тумань и под проливным дождем пробирались они мимо укреплений перетаскивали струги через бом (бом – то же, что и бон; боновые заграждения или боны, от голландского слова boom – дерево, бревно, шлагбаум; состоят из бревен, металлических плавучестей, связанных цепями и снабжённых над поверхностью шипами, тросовыми или трубчатыми ограждениями, имеют неподвижную и разводную части для прохода своих кораблей и судов) меж его связками. Также пользовались мелководными гирлами (рукав в дельте реки или приток, соединяющий лиман с морем), где военные суда не могли преследовать лодки, поскольку существовала опасность сесть на мель. В результате такой тактики казаки выходили в открытое море часто без малейших потерь. Иногда они применяли своеобразный приём: пускали по воде брёвна, которые ударяли в бом, и держали в постоянной тревоге турецкий гарнизон, чем доводили его до того, что турки не обращали внимания на плавни. Тогда-то донцы без единого выстрела проскакивали мимо крепости. Впоследствии казакам надоело тратить усилия на обманные манёвры, тем более что они не всегда удавались. С казачьим упорством и смекалкой они решили проблему. Взяли и прорыли в 1672 г. между реками Каланчей и Мертвым Донцом свой Казачий ерик (канал), через который они уже свободно выходили в море. А иногда, поднявшись вверх по Дону, казаки перевозили свои струги сухим путём на реку Миус, и уже по ней спускались к морю.
Азовский паша, как только узнавал о появлении на море донской флотилии, тут же во все стороны и по берегам моря посылал гонцов с предостережением для жителей разных селений. Получив известие, они заблаговременно с имуществом уходили в степь, оставляя опасный берег. Однако казаки, пользуясь попутным ветром, быстро перемещались и, порой упреждая гонцов, выходили на берег в скрытых местах, старались нападать врасплох, и смелым натиском брали приморские крепости и селения. Подобно партизанам, донцы уклонялись от превосходящих сил противника и появлялись там, где их меньше всего ждали. Они быстро грузили добычу на суда и поспешно скрывались или отплывали дальше на новые поиски. Походные атаманы проявляли осторожность и совершали нападения там, где была явная возможность приобрести богатую военную добычу с наименьшими потерями. При отсутствии надежды на успех они возвращались на Дон в свои юрты (поселения). Если же приходилось вступать в бой с многочисленными отрядами или кораблями врагов, казаки отступали к морскому берегу, входили в устья рек и там затопляли свои суда в камышах и рассыпались врозь. А затем, когда опасность миновала, донцы вновь собирались к стругам, выливали из них воду, приправляли вёсла и как ни в чём ни бывало пускались в дальнейшее плавание по морю.
В открытом море применялась другая тактика. Если с попутным ветром показывалось несколько военных кораблей, то донские охотники немедленно опускали парус и мачту, а также изо всех сил гребли против ветра, стараясь заблаговременно удалиться от них. В случае близости прибрежной полосы или мели они немедленно уходили в ту сторону, не опасаясь в таких местах нападения. При встрече же с кораблём или галерой слабо вооружёнными пушками казаки с учётом направления ветра обходили судно таким образом, чтобы к вечеру солнце было позади их лодок и светило прямо в глаза неприятелю. Примерно за час до захода солнца они приближались к кораблю на расстояние трех-четырех вёрст (или 3,2 – 4,3 километров, или 0,5 русской мили), а с наступлением ночи подходили ближе, окружали его и неожиданно пришвартовывались к галере сбоку, а к кораблю – с кормы или с носа. С помощью таких приёмов донцы очень часто брали неприятеля врасплох или же своим превосходством в численности воинов. Беспечность турок и здравый расчёт казаков обеспечивали военные успехи донцам.
Отважные охотники не боялись во время полного безветрия открыто нападать на корабли, которые неподвижной армадой стояли посреди моря. В таких схватках им удавалось одерживать победу. При умеренном ветре, когда не поднималась большая волна, казаки брали прямо на абордаж безоружные купеческие суда, не предпринимая никаких предосторожностей. Они забирали деньги, не громоздкие товары, оружие, небольшие пушки всё то, что можно было легко разместить в их стругах. Ограбленный корабль со всем экипажем пускали на дно, прорубая его подводную часть. Так делали они потому, что управлять большим кораблем на море донцы не умели, да и провести его к Черкасску мимо Азова было трудно. Мешали не только крепость, но и мелководья.
В морских боях казаки теряли много людей, поскольку пока приставали к кораблю и взбирались на него, неприятель отвечал губительной картечью и меткой ружейной стрельбой. А если по несчастью их замечали с кораблей ясным днем, при свежем ветре и на открытом морском пространстве, вдали от берегов и мелей, да с попутным ветром для врагов, то настигала отважных мореходов в большинстве своём неминуемая гибель. Военный корабль на всех парусах давил лодки своим носом, осыпал ядрами, картечью и пускал на дно, не щадя даже сдававшихся. При такой злосчастной встрече, часто случающейся на море, казачьи струги, как стая робких птиц, рассеивались и старались куда-нибудь удалиться от корабля. В этих столкновениях число лодок и превосходящая численность людей не давали никакого преимущества. И чем теснее плыли казачьи челны, тем более верная гибель их ждала. Только малой доле счастливчиков удавалось выбраться живыми из такой переделки.
Много лодок погибало и от морских бурь, и от недостаточного опыта кормчего. Однако всё равно находились удальцы, которые предавались опасностям с постоянным мужеством и отвагой. И кому-то из них действительно везло. Им удавалось избежать столкновения о скалы, уберечься при недостатке воды и запасов от преследований врагов, которые при первой же возможности высылали военные корабли для нападения на казаков. Преодолев, все эти трудности, морские охотники редко возвращались из похода, не потеряв менее половины своих сподвижников. Но даже такие потери не отучили донцов от морских поисков. В поход звала богатая военная добыча.
Когда же на обратном пути казаки, миновав все опасности, попадали на родной Дон, то на некотором расстоянии от Черкасска они останавливались и поровну делили меж собой добычу. Эта традиция получила оригинальное название – дуван дуванить (буквально: распределять награбленное). С возвращением из походного поиска у казаков начинались большие торжества.
Ещё одной важной военной традицией, сложившейся в период активных морских походов донских казаков, являлась «третчина», то есть когда всё Войско расходилось в поиски, походы и набеги, а треть наличных казаков не покидала городки, чтобы не оставлять Дон незащищенным ! Также на всякий случай казаки оставляли в затонах треть своих стругов.
В тихую погоду чёрными точками рисовались на синем море казачьи лодки. Ярко сверкали вёсла, ходко шли казаки. Вдруг на ладье кто-нибудь начинал песню. Песня пелась про героев казаков, но чаще всего вспоминали в ней удалого атамана Ермака Тимофеевича.
На усть Дона тихого,
По край моря синего
Построилась башенка,
Башенка высокая.
На этой на башенке,
На самой на маковке
Стоял часовой казак;
Он стоял да умаялся;
Не долго мешкавши,
Бежит, спотыкается,
Говорит, задыхается:
«Кормилец наш, батюшка
Ермак Тимофеевич!
Посмотри-ка, что там на море,
Да на море, на Азовском то:
Не белым там забелелося,
Не черным там зачернелося,
Зачернелись на синем море
Всё турецкие кораблики!»
Речь взговорит надежда-атаман
Ермак Тимофеевич:
«Вы садитесь в лёгки лодочки,
На носу ставьте по пушечке,
По пушечке по медненькой,
Разбивайте корабли басурманские[11].
Мы достанем много золота
И турецкого оружия!»
Кончат казаки свою песню, примолкнут, пригорюнятся, закручинятся, и сейчас же кто-либо из старых, бывалых казаков начнёт рассказывать про походы, про хитрость турецкую, про богатство пашей, про то, как в крутой неволе томятся у них русские пленники, а прекрасные русские женщины наполняют темницы богатых турок.
И огнём загорятся глаза казаков, крепче налягут они мускулистыми руками на вёсла, и только пена, шипя, разбегается из-под острогрудых кораблей!
Так жили наши деды и прадеды, донские казаки. Поход и смертный бой заменяли им годы ученья и строевой службы, в непогоду на свежем, морском ветру закалялось их тело.
Они были воинами. Доблесть воинская была на Дону выше всего. Храбрость, неутомимость, меткая стрельба, умение владеть оружием ценились больше и дороже богатства. Из них выбирали в атаманы, славили в песнях, и молва о подвигах их шла далеко по Дону, разливалась широкой волной по России, делалось славной и в чужих землях – за границей.
Казаки становятся земледельцами.
Земли на Дону были исключительно богаты, очень плодородны. Поэтому, не перестав быть воинами, казаки постепенно перешли к земледелию. А пахать такие земли, как на Дону, было казакам любо.
Когда запряжённый тремя, четырьмя парами круторогих быков тяжёлый плуг режет в бескрайной степи борозду, отбеленный лемех отваливает такую жирную, маслянистую землю, что не земля, а намазал бы, как чёрное масло, да ел. И сколько вглубь ни забирай тяжёлым плугом, как ни взрезывай отбеленным лемехом – всё равно до мёртвой глины не доберешься, всё равно сияющая сталь отворачивает нетронутые, действенные, единственные в мире пласты – чернозём – местами до сажени.
Заклубятся облака в горах, поползут над степями, поползут дожди, напьётся жадная земля, а потом начинает работать безумное солнце – и засыпается страна невиданным урожаем.
В результате на Дону ссыпные лабазы были под горло забиты хлебом, целые реки донской пшеницы шли на рынки Европы и Азии.
Кто же хозяева этого чудесного края? Донские казаки.
Зима, весна и лето на Дону.
Зимой донские степи полыхали морозами. Заметённые буранами станицы отгуливали свадьбы, крестины, именины и престольные праздники. В жарко натопленных светлицах прогуливали ночи напролёт, ели невпродых, пили вина своей давки, распевали старинные и войсковые песни, до седьмого пота плясали лихие пляски.
А там прилетала весна, ласковая, да горячая. Разливался Дон. Взыграв, рвал берега, вымётывал зелёные острова, легко несла пышные воды свои казачья река. Выпущенные из птичников гуси и утки срывались, летели на большую воду – из-за птичьего гогота и кряка не слышно было человечьего голоса. Застоявшаяся за зиму скотина, задрав хвосты, выносилась за околицу, на желанное приволье – ржанье, блеянье, рёв, – всяк язык славил весну-красну. Хороши, горячи кони, мчащие весну.
Синё дымилась, подсыхала степь. Станичник, помолясь, выезжал на пашню. Неделя, другая – и вот уже залило степь от края до края зеленью всходов, да сивыми ковылями. Радостным цветом зацветали сады. Реки и озера кипели рыбой, сети не держали рыбы.
Станичники выезжали на покос целыми семьями, с бабами, ребятишками, принятыми работниками. Кругом, насколько глазу хватало, расстилались зреющие нивы, да травы в человеческий рост. В траве блистали косы, взмокшие, линючие рубахи обтягивали спины косарей. Горьковатый дым костров плыл над степью; под самые звёзды взлетала молодая песнь.
К Петрову дню[12] стеной вставали хлеба – калёный колос[13], наливное зерно. Солнце обдавало степь потоками огня.
В долинах, в горячем затишье вызревал табак. Арбузы и дыни были накатаны на бахчах, будто бритые головы на древнем поле битвы. Садовые деревья ломились под тяжестью плодов. На привольных пастбищах нагуливались косяки коней и неоглядные отары тонкорунных овец. Девки рано наливались, созревали для любви. Степь родила хлеб. Бабы рожали крепкомясых детей. Пчёлы лили медовый дождь, виноград наливало светлой слезой, и охотник в горах ломал зверя.
Богатый край, привольная сторонушка…
Очерк второй. Выдающиеся полководцы казачества.
Донское казачество подарило России немало героев, выдающихся полководцев. Поэту Г.Чулкову принадлежат отличные строки о них.
Исторический, бесконечной борьбы,
Край казачества, вольности, славы,
Подвергался не раз ты ударам судьбы,
Сын свободный великой державы…
Ты героев гнездо, где родился Ермак,
Где явился граф Платов, Бакланов,
Богатырь-чародей, нагоняющий страх
На чеченцев и гордых османов!..
Покоритель Сибири – геройский атаман Ермак Тимофеевич.
Приведу две изумительные цитаты, которые содержат оценку похода Ермака.
«Казачество своей разбойной удалью подарило Руси Урал и пол-Азии», – писал зарубежный русский историк Г.П. Нефёдов. Известный советский поэт А.Т. Твардовский очень образно и точно представил нам завоёванную Ермаком Сибирь:
Сибирь; леса и горы скопом,
Земли довольно, что на ней
Раздаться вширь пяти Европам
Со всею музыкой своей…
Да, я причастен гордой силе
И в этом мире – богатырь.
С тобой Москва, с тобой Россия,
С тобою звёздная Сибирь.
Вскоре после завоевания Казани (1552 г.) в 1558 г. царь Иван IV Грозный, чтобы обеспечить продвижение в Пермскую землю, лежащую вверх по реке Каме, подарил большие участки у Уральских гор купцам Строгановым[14] и разрешил им строить крепости, иметь пушки и войска для защиты своих угодий. Строгановы настроили небольшие деревянные крепости, дошли до самых Уральских гор, добывая здесь лес, охотясь за пушным зверем и собирая камни самоцветные. Но когда подошли они к Уральским горам, которые тогда назывались Каменным поясом, их встретили отряды Сибирского царя Кучума, которые и не пустили их за горы.
Глухой осенью 1579 г., тогда, когда со дня на день ожидали, что Волга и Кама станут и покроются льдом, по бурным волнам их показались чёрные лодки. То шёл вверх по Каме грозный донской атаман Ермак Тимофеевич с казацкой вольницей. Шли с ним Иван Кольцо, Яков Михайлов, Никита Пан и Матвей Мещеряк с товарищами. Все это люди были отчаянные. Не раз останавливали они на Волге корабли, отбирали товары у перепуганных купцов и с весёлою песней гребли дальше. Казанский воевода Иван Мурашкин с целым войском по приказу царскому гонялся за ними и не мог поймать. И вот по приглашению Строгановых казаки Ермака повернули лодки в Каму и подошли к Строгановскому городку.
Среднего роста, широкоплечий, на диво сложенный, крепкий казак был Ермак Тимофеевич. Чёрные кудри вились над ушами, взгляд был у него быстрый, лицо чистое и пригожее. Пышно и богато оделся атаман, подходя к Строгановскому городку, окружённый своими казаками.
Ласково принятый Строгановыми Ермак остался у них, и здесь, и, послушав их сетования на набеги Кучумовых татар, крепко задумался. Смелой душой своей чуял Ермак, что зовут его Строгановы на славный подвиг. Это вовсе не удалой набег на Волгу – это завоевание целого царства. Надолго придётся забыть приволье родных степеней. Но манил его подвиг прекрасный. И, вот, собравши вокруг себя своих удальцов, обратился он с такою речью:
«Гей вы, думайте, братцы, вы подумайте,
И меня, Ермака, братцы, послушайте.
Зимой мы, братцы, исправимся,
А как вскроется весна красная,
Мы тогда-то, други-братцы, в поход пойдём,
Мы заслужим перед Грозным Царём
вину свою.
Перейдёмте мы, братцы, горы крутые
Доберёмся мы до царства басурманского,
Завоюем мы царство Сибирское,
Покорим его мы, братцы, Царю Белому,
А царя-то Кучума в полон возьмём
И за то-то Государь Царь нас пожалует.
А я тогда-то пойду сам ко Белому Царю.
Я надену тогда шубу соболиную,
Я возьму кунью шапочку под мышечку,
Принесу я Царь Белому повинную:
Ой, ты гой еси,[15] надежда
православный Царь!
Не вели меня казнить, да вели речь говорить
Как и я-то, Ермак сын Тимофеевич,
Как и я-то, Донской воровской атаманушка,
Как и я то гулял ведь по сине морю,
Что по сине морю, по Хвалынскому,
Как и я то разбивал ведь бусы корабли,
Как и те корабли все не орлёные,
А теперича, надежда, православный Царь,
Приношу тебе буйную головушку
И с буйной головой царство Сибирское!
Молча слушал Ермака казачий круг. И думали казаки «думушку единую». И сладка была им мысль искупить свои грехи, свои грабежи и нападения на купцов великим подвигом, таким подвигом, который прославил бы навсегда имя казачье. А слава казачья казакам была всего дороже.
Смотрели казаки на снегом покрытые, поросшие густым лесом горы и хотелось им перешагнуть за них, поглядеть, что там делается за горами, какие народы там живут и как воюют. Много повидали они на своём веку. Ходили по Азовскому и Чёрному морям, видали турецкие города, видали высокие страшные горы Кавказа, но за Каменным поясом они не были ни разу. И тянула их к себе эта неведомая, неизвестная даль, и охотою шли они на труды и лишения походной жизни, шли на опасные бои.
– Любо! Любо[16] нам, с тобою, Ермак Тимофеевич, с тобою идти. Любо покорить царя Сибирского и подарить его Московскому православному царю! Любо… Аминь!
Низко поклонился кругу атаман и вышел с площади. За ним разошлись и казаки. И на другой день закипела работа.
Всю зиму стучали в лесу топоры, визжали пилы – то казаки строили себе легкие лодки. Заготовляли «зелие», то есть порох, лили пули, устанавливали маленькие пушечки, солили мясо впрок. Строгановы усилили небольшую дружину казаков тремястами находившихся у них на службе воинов.
Весною 1581 г. отряд Ермака в 840 человек был совершенно готов к походу.
Чем руководствовался Ермак? Какие мысли, какие стремления, какие чувства владели отважным атаманом? На наш взгляд об этом прекрасно сказал русский советский поэт Дмитрий Борисович Кедрин (1907-1945 гг.) в поэме «Ермак». По его мнению, Ермак думал так:
Не меряна вдоль и не пройдена вширь,
Покрыта тайгой непроезжей,
У нас под ногой распростёрлась Сибирь
Косматою шкурой медвежьей.
Пушнина в сибирских лесах хороша,
И красная рыба в струях Иртыша.
Мы можем землей этой тучной владеть,
Её разделивши по-братски.
Мне в пору Кучумовы бармы[17] надеть
И сделаться князем Остяцким[18] ».
С маленькими силами, ничтожным числом, Ермак отправился в поход, завоёвывать громадную Сибирь.
На пятьдесят второй день похода Ермака, 22 октября 1581 г., под вечер, казачьи струги, шедшие по реке Иртышу, подошли к городищу Атик-мурзы. Здесь казаки причалили и высадились. Невысокие холмы, покрытые уже почерневшим дубняком и елями, горели тысячью огней. То был стан самого сибирского царя Кучума, засевшего с Маметкулом в крепкой засеке[19] и решившегося смертным боем защитить своё царство. Гомон тысячи голосов, ржание коней слышно было по реке на несколько вёрст... Точно море глухо шумел стан татарский.
Тихо было в казачьем лагере. Таким маленьким казался этот стан – всего один полк, если считать по-нынешнему, шёл против целой армии. Но это был полк богатырей, прекрасно вооружённых, смелых, упорных, гордых и самолюбивых! Полк казаков!
На лесной проталине, над обрывом, у глухо ропщущей реки собрались казаки. Мрачные были их лица. Незавидной казалась им доля. Зашли невесть куда, кругом угрюмые горы и скалы, хмурое, низко нависшее небо, впереди бесконечная рать, одолеть которую нет силы.
– Идти назад! – глухо пронеслось по рядам казачьим, когда вышел Ермак.
Смоляные факелы освещали его лицо. В доспехах и металлическом шлеме, из-под которого вились чёрные кудри, он весь был порыв и мужество. Красные отблески огней играли на стали его кольчуги, будто кровавые пятна. Он взялся за шапку.
– Помолчи, честная станица! – раздались возгласы. – Атаман слово держать будет! Стихнул весь круг казачий.
– Идти назад? – тихо, но сурово сказал он. – Идти назад через безлюдную и мрачную пустыню, идти за горы, покрытые глубоким снегом. Идти пешком, потому что реки замёрзнут!..
– Ермак вздохнул. Вздохнул, как один человек, и весь круг войсковой.
– Вернуться домой на тихий Дон и что сказать!? Вернуться без славы! Нас спросят дома старики, нас просят жёны и дети: вот вы пропадали два года за Волгой, что сделали вы?
Молчание царило в кругу. Напряжённо слушали казаки речь своего атамана. Ермак умел говорить, недаром про него и в песне поётся: «Ермак возговорит, как в трубу вструбит». Серебром лилась его речь.
– Что ж, атаманы молодцы, решайте: идти нам со срамом домой, чтобы жёны смеялись над нами, чтобы родители прокляли нас, и не было никогда от нас благословения, или вернуться после победы покорителями царства Сибирского?!
Огнём загорелись глаза казачьей вольницы. Слетели порывом шапки с косматых голов, поднялись руки, творя крестное знамение, поклялись казаки либо умереть, либо победить Кучума-царя. «Смерть – лучше отступления!» – говорили казаки. Задумчивые расходились казаки по своим шалашам и там тихо беседовали, точили оружие, отсыпали порох, готовили пули.
И слышалось всюду одно слово, одна клятва между односумами:[20]
– Если ты жив останешься, расскажи дома, как меня убили! – потому что каждый подготовил себе славную смерть!..
На рассвете, 23 октября, казаки ударили на приступ укреплённого Кучумом селения Чувашева.
Засвистали пули казачьи, загремели ружья и навстречу им полетели тучи стрел. Татары, видя, что казаков очень мало, сами проломили засеки в трёх местах и живыми людскими потоками устремились на казаков. Это был отчаянный бой. Каждый понимал, что от того, кто победит, зависит быть или не быть тому живому. Летописец, записавший, как происходила эта битва, написал – хватали друг друга за руки, чтобы помешать наносить удары. Но под могучими ударами казаков густые толпы татар стали редеть. Раненый царевич Маметкул был переправлен с приближёнными людьми на другую сторону реки Иртыш. Татары начали беспорядочно отступать. Кучум той же ночью ушёл в свою столицу Сибирь. Там быстро собрал свои пожитки, жён и бежал с ними в степи.
26 октября 1581 г. казаки заняли Сибирь, и в ханских дворцах и торговых рядах нашли богатую добычу: золото и серебро в сундуках, золотом тканые материи и царские уборы, дорогие меха и драгоценные камни. Ермак зазимовал в Сибири. Его дружина разместилась в покинутых домах; по окрестным городам и сёлам были посланы гонцы с известием, что казаки не сделают зла тому, кто добром вернётся в свои дома, примет клятву на верность царю Московскому и будет послушен Ермаку. И вот из лесов стали возвращаться мирные татары. Казаки принимали их ласково, помогали им на первых порах. И слух о том, что Ермак правитель добрый, пошёл по всей Сибири. Юрты и отдельные кочевья спешили заявлять Ермаку о том, что они верны русскому царю, и доносили казакам о всяком движении своего бывшего царя Кучума и его войска.
Кучум от горя совсем одряхлел, потерял зрение и скитался одинокий по Ишимской степи. Оправившийся от раны Маметкул своими наездниками окружил казачий стан и захватывал одиночных казаков, возвращавшихся с поездок.
Но следил за ним и Ермак… Его удальцы не спали зимою. Из пешей рати, шедшей на судах, к весне дружина Ермака обратилась в отличную конницу. Татары окрестных Сибири юртов, стали друзьями казаков, они донесли, что Маметкул с небольшим отрядом стал на реке Вагое. Это было весной 1583 г. Ермак отправил против него сотню в 60 человек. Казаки напали ночью на татарский стан. Большинство татар они умертвили сонными, а самого Маметкула взяли в плен, живым доставили Ермаку. Как только вскрылись реки, опять на судах пошли казачьи отряды, широко раздвигая завоевания Ермака. Не одна казачья голова легла на приступе сибирских городов.
В самой Сибири снаряжались посольства к Строгановым и Московскому царю. Отбирались лучшие меха, 2499 соболей, 20 черно-бурых лисиц и 20 бобров, лучшие камни, отсыпалось самородное золото, заворачивались и зашивались в рогожи драгоценные шапки и наряды Кучума. Начальником летучей станицы с подарками царю Иоанну IV, которыми бил челом донской казак Ермак Тимофеевич, – был назначен лучший дружинник Ермака – Иван Кольцо. Ему наказано было, прибыв в Москву, бить челом царю царством Сибирским.
Поэт Дмитрий Кедрин так описывает встречу посольства с Иваном Грозным:
…Мы в Кучумову землю пошли
Загладить бывалые вины.
В Сибири, от белого света вдали
Мы бились с отвагою львиной:
Там солнце глядит, как сквозь рыбный пузырь,
Но мы, государь, одолели Сибирь!
Нечасты в той дальней стране города,
Но стылые недра богаты.
Пластами в горах залегает руда,
По руслам рассыпано злато.
Весь край этот, взятый в жестокой борьбе,
Мы в кованом шлеме подносим тебе!
Немало высоких казацких могил
Стоит вдоль дороженьки нашей,
Но мы тебе бурную речку Тагил
Подносим, как полную чашу.
Прими эту русскую нашу хлеб-соль,
А там хоть на дыбу послать нас неволь!
...Иван поднялся, и, лицом просветлев,
Что тучею было затмилось,
Промолвил: – Казаки! отныне свой гнев
Сменяю на ласку и милость.
Глаз вон, коли старое вам помяну!
Вы ратным трудом искупили вину.
Поедешь обратно, лихой есаул,
Свезёшь атаману подарок.
Царь простил казакам все прежние их разбои на Волге, пожаловал посланных деньгами и сукнами на одежду, золотую парчу, разрешил атаману Кольцо набирать в Московской земле охотников для заселения Сибири и повелел отправить Маметкула в Москву. Царь подарил Ермаку латы, серебряный кубок и шубу с барского плеча.
Ратный крестник Ермака Маметкул оказался и в Москве храбрым воином. Он дослужился в русских войсках до чина воеводы – что отвечает нынешнему генералу, – и воевал со шведами, отличаясь мужеством и искусством.
Отправив атамана Кольцо в Москву, Ермак ушёл с казаками на север Сибири. Во всех городах он объявлял жителям о подчинении их Московскому царю и оставлял казаков для порядка. Так, в походах и трудах провёл он лето и зиму 1582 г. Осенью 1853 г. он возвратился в Сибирь, и здесь его встретил прибывший из Москвы атаман Кольцо.
Радостна была встреча атаманов. Собрался круг казачий и с увлечением слушали донцы рассказ посланца о царском приёме. Сибирский князь надел привезённые от царя доспехи, казаки целовались друг с другом, поздравляли один другого с царскими милостями, делили деньги, делили сукна. Гуляли и пели песни, восхваляя своего атамана.
Казаки дружили с татарами и остяками и доверяли им во всём. Сами честные и правдивые в дружбе и товариществе они считали и татар честными, истинными товарищами. Атаманы казачьи ездили в гости к мурзам, пировали с ними и вели долгие беседы. Татары, между тем, готовили измену. Они льстили казакам, низко кланялись им, пировали с ними, клялись, что они стали братьями, а сами задумывали жестокую месть. Летом как-то атаман Иван Кольцо гостил с 40 казаками у мурзы Карачи. Как всегда пили пьяную бузу[21], слушали, как заунывно пели под звон струн слепые певчие, смотрели медленный танец татарок. Ночью беспечно полегли все спать, без часовых и без оружия. Забыли казачью сноровку. Под утро никто не встал. Всех зарезал, никого не пощадил жестокий Карача.
Ермак взял 50 казаков и с ними на лодках поплыл вверх по Иртышу. Несколько дней казаки гребли между лесом и угрюмых скал. Они дошли до застав, но нигде не нашли татар. Ермак, проведя весь день в поисках, к ночи с 5 на 6 августа вернулся к лодкам и расположился на ночлег. Ночь была тёмная, лил дождь, ветер шумел вершинами деревьев. Усталые казаки заснули крепким сном. Татары, следившие за казачьим отрядом с другого берега Иртыша, переправились через реку и напали на сонных казаков. Только двое проснулись, Ермак и ещё один донец. Ермак отчаянно сопротивлялся, но, видя, что он один, что погибла его верная дружина, бросился в Иртыш, в надежде доплыть до лодок. Но тяжёлые доспехи, подаренные ему Иоанном, тянули его ко дну, усталость брала своё, обессиливались руки, туманилась голова – и погиб великий донец, князь Сибирский, не доплыв до стругов.
Другому простому казаку, удалось пробиться. Он бежал в Сибирь и рассказал там о гибели атамана.
Умер Ермак, погиб в Иртыше, в отчаянной схватке с татарами. Но умерло только бренное тело его. Сам он, великий казачий атаман, жив и доныне…
Жив в песнях казачьих – старых и новых. И теперь казаки в мощной песне вспоминают бурную ночь с 5 на 6 августа 1584 г. Кто не знает этой песни, составленной из стихотворения известного стихотворца русского К.Ф. Рылеева?
Ревела буря, дождь шумел;
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали.
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.
Товарищи его трудов,
Побед и громозвучной славы
Среди раскинутых шатров
Беспечно спали близ дубравы.
«О, спите, спите, мнил герой:
«Друзья, под бурею ревущей!
С рассветом глас раздастся мой,
На славу иль на смерть зовущий.
Кто жизни не щадил своей,
Опасность в сечах презирая,
Тот будет думать ли о ней,
За Русь святую погибая?»
Страшась вступить с героем в бой,
Кучум в шатрах, как тать[22] презренный,
Прокрался тайною тропой,
Татар толпами окружённый.
Мечи сверкнули в их руках –
И окровавилась долина,
И пала грозная в боях,
Не обнажив мечей, дружина.
Ермак воспрянул ото сна,
И гибель зря, стремится в волны;
Душа отвагою полна;
Но далеко от брега чёлны!
Лишивши сил богатыря
Бороться с ярою волною,
Тяжёлый панцирь – дар Царя -
Стал гибелью его виною.
Ревела буря… Вдруг луной
Иртыш на миг осеребрился
И труп, извергнутый волной,
В стальной кольчуге озарился
На смерть Ермака написаны и ещё стихи, сочинённые А.А.Д.
За Уральским хребтом,
За рекой Иртышём
На далёких отрогах Алтая,
Стоит холм, – и на нём,
Под кедровым шатром
Есть могила, совсем забытая.
Много лет уж стоит, и курган сторожит
Этот кедр одиноко угрюмо.
Вкруг него ни куста… Вся дорога пуста
И тиха. Нет ни звука, ни шума.
Хищный враг не летит,
Дикий зверь не бежит
Этим местом: здесь кроется диво.
Заколдован курган. С ним и кедр великан,
Что разросся так пышно, красиво.
Говорят, что под ним великан исполин
И в броню, и кольчугу одетый,
Беспокойно лежит, потому что зарыт
По обряду отцов не отпетый.
Триста лет, говорят, это было назад,
Рыбаки в Иртыше неводили
И, в мереже одной, здесь,
На берег крутой –
Вместо рыб – мертвеца притащили.
Был в броне боевой, был в кольчуге стальной,
Роста страшного – пойманный в сети.
И дивились ему, великану тому,
Рыбаки простодушные эти.
Но, не зная, как быть,
Как покойника сбыть,
Чтоб на грех не затеять бы дело,
Порешили всё скрыть и скорее зарыть
Это мёртвое, страшное тело.
И с тех пор, только день перейдёт в ночь
и тень
Из могилы покойник выходит
И всю ночь напролёт, по холму взад вперёд
С тяжким стоном задумчиво бродит.
Этот стон гробовой над уснувшей землей
По расщелинам гор раздаётся,
Ужасая собой, даже кедр вековой,
Что от стонов от этих трясётся.
Есть в народе молва, что порою слова
Можно слышать, к могиле склонитесь:
«Я – донской был казак, по прозванью Ермак,
О покое моём помолитесь».
Однако не заглохло Ермаково дело. Казаки, ушедшие на Русь из Искера[23], скоро вернулись с новой силой и покорили то, что Ермак завоевал. А потом русские люди стали продвигаться всё дальше. Кончилось тем, что вся огромная страна, которая ныне называется Сибирью, сделалась Русскою землёю.
Но немало воинов и землепроходцев при завоевании Сибири погибли. О них печальное стихотворение поэта.
Морозным северным сияньем
Ночь осыпалась с высоты.
Ту ночь открыли россияне
За деревянные кресты
За одинокие погосты,
В ущельях голых и гнилых,
По всей тайге белеют кости
Бездомных прадедов моих.
А.И. Солженицын говорил об освоении Сибири: «Сибирь мы взяли одним богатырским движением. Там война была с одним татарским ханством на Иртыше, а потом и войны не было. Шло могучее – не так, как громили и сжигали индейцев в Америке: могучее освоение Сибири, и Аляски, и северной Калифорнии, и всё это за одно столетие… Гигантские, гигантские подвиги…
С приходом русских прекратились многочисленные междоусобия у якутов, бурят, чукчей с юкагирами и др.; у якутов время до прихода русских так и названо «время кровавых битв… более того: русские не нарушали внутренней организации аборигенных народов…
За XVII в. малочисленные предприимчивые русские люди освоили огромный сибирский континент, до Охотского моря, устьев Яны, Индигирки и Берингова (Дежнева) пролива – и основывали пашенное хозяйство на просторах, никогда его (кроме малых местностей) не знавших; уже к концу XVI в. вся Сибирь питалась своею рожью. Пашни доходили на север до Пелыма, Нарыма, Якутска, а в начале XVIII в. были уже и на Камчатке: и повсюду коренные народы обменивались с русскими хозяйственным и охотничьим опытом».
Потомки не забыли Ермака. В Тобольске, главном городе Западной Сибири, первой покорённой Ермаком, поставлен ему в 1838 г. памятник с надписью: «Покорителю Сибири – Ермаку». Другой памятник поставлен в 1904 г. на пожертвование донцов, в Новочеркасске, в войске Донском, на родине Ермака. На этом памятнике надпись: «Ермаку – донцы».
«Вихревой атаман» Матвей Иванович Платов.
Пожалуй, самым знаменитым из казачьих полководцев был атаман Матвей Платов. Казаки Платова сыграли огромную роль в разгроме армии Наполеона. Он называл казаков «исчадием ада». Французские генералы в отчаянии доносили: «Не знаешь, как против казаков действовать: развернёшь линию, – они мгновенно соберутся в колонну и прорвут линию; хочешь атаковать их колонною, – они быстро развёртываются и охватывают её со всех сторон!..» Писал про них и атамана Платова поэт Василий Андреевич Жуковский (1783-1852 гг.):
Хвала! Наш вихорь атаман!
Вождь невредимых Платов.
Твой очарованный аркан[24]
Гроза для супостатов.
Орлом шумишь по облакам,
По полю волком рыщешь,
Летаешь страхом в тыл врагам,
Бедой – им в уши свищешь!
– Они лишь к лесу – ожил лес:
Деревья сыплют стрелы.
Они лишь к мосту – мост исчез,
Лишь к сёлам – пышут сёлы…
Донской казак, сын войскового старшины, Платов стал почётным доктором Оксфордского университета (Англия). Начав казачью службу в 13 лет, стал генералом, к нему обращались «Ваше сиятельство». Он участвовал в подавлении пугачёвского бунта, взятии Очакова и Измаила. На совете, собранном Суворовым перед штурмом Измаила, Платов первым произнёс: «Нужно штурмовать». Наполеон подарил ему свою табакерку и в ответ получил от него… лук со стрелами. Портреты Платова рисовали на фарфоровых тарелках, ткали на платках, изображали на хрустальных чарках. При нём впервые стали составлять историю Войска Донского. В городе, который основал Платов, у него не было собственного дома. 50 лет он провёл в походах и получил прозвище «героя-победителя всех врагов!»
За свои подвиги он был награждён родиной всем, чем можно было наградить. Платов имел высший чин – генерала от кавалерии, имел графское достоинство, кроме того, он носил ордена: святого апостола Андрея Первозданного, святого Александра Невского, алмазами украшенный, святого Великомученика и Победоносца Георгия 2-й степени Большого Креста, святого равноапостольного князя Владимира 1-й степени и святого Иоанна Иерусалимского, австрийский крест Марии-Терезы 3-й степени, немецкие кресты Чёрного и Красного орла 1-х степеней, портрет английского принца-регента на ленте Голубой Подвязки, саблю с надписью «За храбрость», алмазами украшенную, жалованную императрицей Екатериной II, бриллиантовое перо на кивер с вензелем[25] государя Александра I, пожалованное после Лейпцигского сражения, саблю от города Лондона и три медали: за взятие Измаила – именную, за 1812 г. и дворянскую.
Но дороже и важнее всех этих титулов, званий, орденов и медалей была та величайшая слава полководца и кавалерийского начальника, которая тесно сплела имя Платова со славным именем казаков.
Платова знала вся Россия, более того, его знала вся Европа. А между тем, Платов был и остался простым человеком и не изменил простым казачьим обычаям. Обладая громадной памятью, он помнил и знал не только всех генералов и офицеров, но помнил и многих казаков. Честь и славу казацкого войска он ставил выше всего. Он был приветлив со всеми. Часто на Кавказе он входил в хижину простого горца и запросто с ним обедал. Он не брезговал и простым татарским обедом, и оттого его уважали и любили все татары и горцы, жившие тогда в казачьем войске.
В 1853 г. в Новочеркасске, напротив Атаманского дворца, казаки, на деньги, собранные по добровольной подписке, поставили своему атаману, графу Платову бронзовый памятник. Платов изображен пешим, в кивере[26], в донском чекмене[27], за которым висит раздуваемая ветром короткая бурка[28], в правой руке у него обнажённая сабля, в левой – атаманский пернач[29]. На гранитной подстановке золотыми буквами написано: «Атаману графу Платову за военные подвиги 1770-1816. Признательные казаки». Вокруг памятника поставили отбитые у французов в 1812 г. пушки.
В годы советской власти памятник был снят с пьедестала и заменён скульптурой В.И. Ленина. В мае 1993 г. памятник донскому атаману восстановили в прежнем обличье.
Яков Петрович Бакланов – прославленный казак-богатырь.
С 1801 по 1864 гг., т.е. на протяжении 63 лет шла Кавказская война. Эта война не походила ни на одну из привычных войн. Враг был повсюду. Сегодня – это вполне «мирный татарин», а завтра он брался за винтовку и из-за скалы стрелял по нашим казакам и солдатам. Всё население Кавказа – юноши, старики, женщины – были прекрасными воинами и отличными наездниками. Жители исповедовали магометанскую веру. Их священники призывали их в войне с христианами, обещая им очищенную от грехов и вечную жизнь за убийство русских. Ко всему этому местность была такова, что действовать большими отрядами было невозможно. Отряды двигались… да что двигались – отряды пробирались по тропинкам, по которым ходили только дикие козы. Один неверный шаг, и падаешь с громадной кручи в каменный мешок. В долинах росли дремучие леса. Дубы, орешины, вязы, дикие яблони буйной толпой спускались с гор в долины. Плющ обвивал их стволы; кусты тёрна, перемешавшись с высокой травой, образовали такую чащу, через которую мог пробраться только дикий барс или чеченец, выросший в этих лесах. Тропинки были редки – каждая вела в засаду, на верную смерть. Тут мира не было никогда. Иногда по нескольку месяцев всё тихо: притаились чеченцы в горах. Вдруг грянет вестовая пушка и поднимет тревогу в нашем укреплении. Беда, если прозевают казаки! – пожар поднимется заревом к небу, и обезглавлены острыми шашками защитники городка. Тут, на Кавказе, была жизнь такая же, какую некогда вели в донских степях казаки, борясь с татарами.
Сюда, на эту вечную войну, шли донские казаки. В 1846 г. на Кавказ с 20-м донским казачьим полком прибыл войсковой старшина[30] Яков Петрович Бакланов.
Шестнадцатилетним мальчиком Бакланов был зачислен на службу урядником[31] в казачий Попова полк и вместе с отцом, командовавшим в этом же полку сотней, пошел в Крым. В самый день отхода Якова Петровича на службу, отец его отслужил молебен и сказал ему:
– Служи, Яков, верой и правдой Богу, Государю и нашему великому Донскому войску. Помни всегда, что твой отец без малейшего покровительства, одной честной службой дошёл до штаб-офицерского чина[32]. Храни нерушимо простоту отцовских обычаев, будь строг к себе, а больше всего – не забывай свою благодатную родину, наш Тихий Дон, который вскормил, взлелеял и воспитал тебя!..
В 1834 г. с донским казачьим Жирова полком Бакланов первый раз попал на Кубань, в кавказские войска, бывшие под начальством генерала Засса. Этот генерал от обороны перешёл к наступлению, двинул наши полки на Кубань и начал целый ряд набегов на татар, живших между реками Кубань и Лаба.
Здесь Бакланов узнал, что такое Кавказская война. Недёшево далась она ему, – «но спасибо Зассу и горцам, – говорил Яков Петрович,– они меня научили многому»…
Никто в Баклановском полку не смел во время боя покинуть рядов; легкораненые должны были оставаться на фронте. Те, кто лишился лошади, должен был биться до той поры, пока не добывали себе новой.
– Покажи врагам, – говорил Бакланов, – что думка твоя не о жизни, а о славе и чести Донского казачества.
Сам Бакланов был необыкновенно и приметлив и памятлив на местность. Казаки знали, что с ним не пропадут, Так, обучив свой полк, Бакланов начал делать со своими казаками набеги на чеченские аулы, отбивать у них скот, врываться в самое гнездо их, делать то, на что раньше немногие из линейцев[33] отваживались. Имея лазутчиков из местных жителей, из которых наиболее известны – Али-Бей и Ибрагим, Бакланов всегда налетал на неприятеля, появлялся, как снег на голову. Чеченцы трепетали перед ним, и скоро имя грозного Боклю, как называли горцы Бакланова, стало страшным для всей Чечни. Донские дротики[34] уже не называли более презрительным камышом. «Даджал» – это значит – дьявол, – вот было обычное наименование чеченцами Бакланова.
А он и лицом, и сложением был грозен (богатырский рост составлял 202 см). Лицо его было изрыто оспой, громадный нос, густые, нависшие на глаза брови, глаза, мечущие молнии, толстые губы и бакенбарды, вьющиеся по ветру.
Рассказывают, что раз пришли к казакам черкесы и просили казаков показать им Бакланова. Они хотели убедиться, что грозный Боклю, действительно, «даджал», то есть чёрт.
Очередной казак доложил об этом Бакланову.
– Проси! – сказал Бакланов. Живо засунул он руку в печь и сажей вымазал себе лицо.
Черкесы вошли, встали в избе и в страхе жались друг к другу. Яков Петрович сидел и дико водил глазами, выворачивая их. Потом он поднялся и медленно стал приближаться к гостям, щёлкая зубами. Испуганнее черкесы начали пятиться к дверям и, наконец, шарахнулись из комнаты.
– Даджал! Даджал! – кричали они.
Грозен был Бакланов в бою.
О Бакланове можно сказать словами поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре»:
Витязь щедрый и бесстрашный, горделивый на коне.
Никакой ему противник не опасен на войне.
Это был «герой отважный, наделённый силой львиной». Он мог бы сказать о себе фразой из той же поэмы:
Я выносливей металла,
Оттого меня доселе пламя смерти не пожрало.
Это был «лев, сильнейший между львами».
То, что Бакланов кидался в самую сечу боя и выходил целым и невредимым, то, что, даже будучи тяжко ранен, он оставался в строю, внушило и казакам и солдатам мысль, что он заколдованный, заговорённый, что его можно было убить только серебряной пулей. И верили ему, и обожали, и боялись его казаки.
Скоро с молодцами-казаками, готовыми жизнь отдать за него, за славу Дона, Бакланов стал страшен всему Кавказу. Во всей кавказской армии, в казачьих полках знали тогда песни про Я.П. Бакланова.
Честь прадедов-атаманов,
Богатырь, отец лихой,
Здравствуй, храбрый наш Бакланов,
Разудалый наш герой.
Славой, честию завидной
Ты сумел себя покрыть:
Про тебя, ей-ей, не стыдно
Песню громкую сложить!
Ты геройскими делами
Славу дедов и отцов
Воскресил опять меж нами,
Ты – казак из казаков!
Сыт железной просфорою[35],
Спишь на конском арчаке[36]
И за то прослыл грозою
В Малой и Большой Чечне…
8 апреля 1850 г. предстояла смена донским полкам, находившимся на Кавказе. 20-й Донской казачий полк должен был идти домой, а с ним вместе и его командир, грозный для горцев Боклю. Но Бакланов так нужен на Кавказе, без него так осиротели бы полки кавказские, что князь Воронцов просил атамана и военного министра об оставлении Бакланова на линии и о назначения его командовать вновь прибывающим полком. Просьба эта была исполнена, и Бакланов стал командовать 17-м казачьим полком.
Трогательным было прощание Бакланова с родным 20-м Донским казачьим полком. Когда он выезжал к полку – все эти железные богатыри, увешанные крестами, плакали от правого до левого фланга, как малые лети. Сжималось сердце у грозного «Даджала», он отвернулся в сторону, махнул рукой и, молча, выехал из ворот укрепления.
Пришедшие с Дона казаки расспрашивали у старых, что за командир Бакланов.
– Командир такой, – говорили казаки, – что при нём и отца родного не надо. Если есть нужда – иди прямо к нему: поможет и добрым словом, и советом, и деньгами. Простота такая, что ничего не пожалеет, последнюю рубашку снимет и отдаст, а тебя в нужде твоей выручит. Но на службе, братцы мои, держите ухо востро: вы не бойтесь чеченцев, а бойтесь своего командира: шаг назад – в куски изрубит.
Бакланов сейчас же принялся и из нового полка готовить железных богатырей, героев-баклановцев.
Вскоре горцам пришлось окончательно убедиться, что грозный Боклю действительно настоящий дьявол. Как-то к Бакланову пришёл ординарец и доложил, что его желает видеть лазутчик.
– Который? – спросил Бакланов.
– Али-бей, – ответил ординарец.
– Проси сюда.
Горец таинственным шёпотом стал докладывать:
– Шамиль позвал из гор стрелка, и стрелок на Коране поклялся тебя убить. Стрелок приехал в наш аул. Много хвастал. Он говорит, что на пятьдесят шагов разбивает куриное яйцо, подброшенное кверху. Ну, только наши старики ему говорят, что они видали, как ты на полтораста шагов убиваешь муху.
Смотри, Джанем, – говорят ему наши старики, если ты промахнёшься, – Боклю положит тебя на месте».
– Ну что же горец? – спросили Али-Бея офицеры.
– Ничего, – ответил чеченец, – побледнел, немного, однако, скоро оправился. – Я, говорит, только раз в жизни промах давал, да и то мне тогда семь лет было. Я, говорит, на Коране клялся. Он завтра на батарейке[37] за рекой Мичиком засядет и будет тебя ждать.
На другой день Бакланов поехал к батарейке, где его ожидал знаменитый стрелок Джанем.
Чеченец трижды стрелял в Бакланова и трижды промахнулся. Бакланов сразил чеченца первым же выстрелом. Пуля попала ему между бровей и прошла через голову.
И наши, и чеченцы внимательно следили за этим состязанием и, когда Бакланов поехал к своим, наши войска приветствовали его громовым «ура», а чеченцы, махая папахами, вскочили на завалы и кричали: «Якши Боклю! Браво Боклю! Молодец, Боклю!» И долго после этого в Чечне говорили: «не хочешь ли убить Бакланова»? – и останавливали этим вопросом расхваставшихся стрелков.
Но железное здоровье Бакланова пошатнулось. Хотя ему всего было 55 лет, но годы его жизни прожиты были во время постоянных походов и боевых тревог. Остальное время жизни он провёл в Петербурге. 18 января 1873 г. не стало казака-богатыря. Его похоронили в Петербурге, в Новодевичьем монастыре, и там его друзья поставили над могилой его памятник. На гранитной скале брошена кавказская бурка и на неё донская папаха. Под папахой лежит знаменитый баклановский черный значок – гроза Большой и Малой Чечни. Под значком венок с надписью: «Войска Донского Яков Петрович Бакланов. Родился 1809 г., умер 1873 г.». На постаменте памятника отмечены названия всех тех местностей, где сражался Яков Петрович.
17-й Донской казачий генерала Бакланова полк с тех пор имел своим знаменем тот самый знаменитый черный флаг с черепом и со скрещенными костями, с которым не расставался Яков Петрович.
В 1911 г. прах героя был торжественно перевезен в Новочеркасск и перезахоронен в войсковом соборе рядом с могилой М.И. Платова. Памятник Я.П. Бакланову сегодня восстановлен в первозданном виде на Соборной площади Новочеркасска. В казачьей столице до наших дней сохранился проспект Бакланова, а родная станица генерала – Гугнинская стала с того времени именоваться Баклановской.
Жизнь Якова Петровича Бакланова весьма поучительна для казаков. Сын простого казака, он любовью к военному делу, непрерывными упражнениями в езде, рубке и стрельбе, отвагой и усердной работой – достиг высокого звания генерал-лейтенанта, прославил своё имя, но, что дороже всего, прославил имя казака, неувядаемой славой покрыл казаков.
Очерк третий. Быт и нравы донских казаков.
Насколько донские казаки были беспощадными и жестокими в походах и сражениях с басурманами, настолько они были просты, радушны и гостеприимны в обыденной жизни. Накормить и напоить вином гостя считалось священной обязанностью; донцы были привязаны друг к другу, как братья, делясь между собой последней крохой хлеба, презирая воровство. Они очень отрицательно относились к трусости, а самыми первейшими добродетелями считали целомудрие и храбрость. В походах, пограничных городках и на кордонах[38] казаки вели холостой образ жизни и строго соблюдали своё целомудрие. «Развратников, как давшие обет целомудрия, холостые казаки в своей среде не терпели, – замечает Е.П. Савельев. – Развратники наказывались смертью. Ермак требовал от своих сподвижников полного целомудрия. Степан Разин на Волге велел бросить в воду казака и бабу за нарушение целомудрия, а когда ему самому напоминали о том же, то он бросил в Волгу пленную персидскую княжну».
По казачьему обычаю, «казак в поле» за отношения с бабой подвергался смертной казни: «в куль да воду», притом вместе с бабой, если она поймана, и вдобавок с котом, который бы их царапал в куле.
Для нравов донских казаков испокон веков было характерным почитание старших; молодые не имели права садиться в присутствии стариков. Испытанные в боях старики обучали молодых казаков военным хитростям и упражнениям. Благодаря ним, многие казаки могли на значительном расстоянии пулей выбить монету, зажатую между пальцами, не задев руки. Благодаря высоким нравам казачество представляло собою первоклассную боевую силу, всегда подготовленную и дисциплинированную. Прекрасные нравственные качества донского казачества проявились, например, в Отечественной войне 1812 г.
Казаки, разгромившие полчища Наполеона, достойно вели себя и за границей. Историк Михаил Иванович Пыляев (1842-1899 гг.) рассказывал о ставшем знаменитом донском казаке Александре Зеленухине, награждённом Георгиевским крестом и многими медалями. Он прибыл в Лондон к царскому посланнику, светлейшему князю Христофору Андреевичу Ливену (1774-1838 гг.); англичане встретили участника Отечественной войны восторженными возгласами, старались поздороваться с ним за руку, давали разные подарки. От денег он отказался, говоря: «Наш батюшка-царь наделил нас всем, мы ни в чём не нуждаемся, сами в состоянии помогать бедным. Спасибо за ласку вашу!» Эти слова простого казака Зеленухина были приведены всеми английскими газетами, и никто после этого не предлагал ему денег. Он отказался принять от принца-регента даже тысячу фунтов стерлингов, 24 тысячи рублей на ассигнации. Такой пример бескорыстия привёл в совершенное изумление всю английскую нацию.
Однако принц-регент, чтоб не оскорблять и не смущать подачками, нашёл все-таки способ, как угодить казаку, отблагодарить его и оставить добрую память о пребывании в Англии. Он приказал изготовить конскую казачью сбрую, пику, два пистолета, ружьё, саблю, трость с выдвигающейся зрительной трубой, лядунку (сумка для патронов в кавалерии), перевязь, вышитую серебром. Все предметы были богато отделаны и украшены. Оружие же казака регент взял себе на память.
Англичане возили казака по театрам, где он сидел в парадных ложах рядом с первыми сановниками британской империи. В антрактах восторженные овации в его адрес не умолкали. Лондонская знать желала иметь казака у себя гостем, пили за его здоровье и за всех русских воинов – победителей наполеоновских полчищ.
Зеленухина принимали в английском парламенте, где лорд-канцлер произнес прочувствованную речь: «Посмотрите на этого старика, покрытого сединами и ранами. Забывая свои утомлённые летами силы, он поспешил принести их на поля сражений и привёл в трепет и ужас изверга Бонапарта. Не он один, но и многие старее его прилетели защищать свою землю, гробы своих праотцев, сражаться за бога и царя. Последуйте геройскому примеру великого народа – и злодей исчезнет перед оружием всеобщего ополчения».
