Слово к читателю

В 1985 году в издательстве «Мо­лодь» вышла наша первая книга «Шаги по вертикали». В нее мы вложили всю свою любовь к ми­ру гор и людей, поднимающихся к вершинам. Постарались рас­сказать обо всем, что так или ина­че связано в нашем понимании с альпинизмом. С тех пор прошло не так уж много времени. У Сер­гея Бершова былиновые экспеди­ции, восхождения. В его «коллек­ции» гималайских восьмитысячни­ков к Эвересту, высотному полю­су планеты, прибавилась Канченд­жанга — Сергей руководил одной из команд, совершавших траверс четырех ее вершин. Затем — уни­кальный по сложности маршрут на Лхоцзе, первая украинская нацио­нальная гималайская экспедиция на Манаслу.

Но... Прежними остались горы. Альпинистов волнуют, в основном, все те же проблемы. Стоит ли снова возвращаться к ним? Уверены — сто­ит. То, о чем в первой книге реша­лись говорить лишь намеками, что казалось рискованным, как подъем по нависающей стене без страховки, сегодня даже самым осторожным не покажется попыткой очернить или представить в неправильном свете — изменился мир вокруг нас, изменились и мы сами. На многое смотрим сегодня ина­че, оцениваем по-другому...

Итак, мы — перед восхождением. Восхождением к книге. Как на сложном маршруте, хотим пройти его в одной связке. А третьим в нашей связке станете вы, чи­татель. Наш незримый собеседник, ради которого и бе­ремся за перо. Вы не новичок в горах? Значит, будем понимать друг друга с полуслова. Ну, а если для вас это первое знакомство с альпинизмом и альпинистами,— очень надеемся, что захотите его продолжить, испытать себя на маршрутах к вершинам.

Сергей Бершов,

заслуженный мастер спорта, заслуженный тренер Украины

Александра Парахоня,

заслуженный работник культуры Украины

Большое Памирское плато, расположенное на высоте 6100 метров. Преодолев его, альпинисты поднимаются на пик Коммунизма. Вид из снежной пещеры

А.П. – Сергей, помнишь, чем заканчивалась последняя глава «Шагов по вертикали», нашей предыдущей книги? «Верю, новая экспедиция в Гималаях состоится! Очень хотел бы войти в состав ее участников.

А пока следующий восьмиты­сячник — дело будущего, для со­вершенствования мастерства нема­ло и в наших горах непройденных маршрутов, нерешенных альпинист­ских проблем, непокоренных вер­шин. И каждая из них станет на­градой за мужество, самоотвержен­ность, настоящую дружбу тем, кто взойдет на эти вершины.

Дописана последняя глава. Но хочу надеяться, остаются пока неза­полненными самые интересные стра­ницы моей альпинистской биогра­фии. Я снова собираю рюкзак. Сно­ва спешу туда, «где стоят, как сча­стья вестники, горы синие вдали».

Мне кажется, рядом с надеждой в твоих словах пряталось сомнение. Мало ли что... Вдруг опять на деся­тилетия станут недоступными Гима­лаи? Или отбор не пройдешь. Кажет­ся, так недавно все это было... А вот-уже стал воспоминанием траверс Канченджанги. И масса планов, свя­занных с высочайшими вершинами. Но первым среди них был все же Эверест. Давай начнем разговор (и эту книгу) с отметки 8848 м — самой высокой точки планеты. Многие считают, что это и есть высшее достижение советского альпиниз­ма. Как ты относишься к такому отождествлению?

С.Б. — Вспомнился один забавный случай. После Эвереста нас, участников первой гималайской сборной страны, буквально «рвали на части», приглашали рас­сказать об экспедиции, о высотном полюсе. Подсчитал: мои выступления слушали почти 60 тысяч человек, не считая многочисленных интервью на телевидении, радио, в печати. Где только ни выступали — в ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ, в вузах, школах и даже «местах, не столь отда­ленных». Как-то меня пригласили в маленькую сельскую школу у нас на Харьковщине. Собрались учителя, учени­ки лет 8—12. Старался поинтереснее рассказать ребя­тишкам о Гималаях, об Эвересте. Наверное, многие из них и гор настоящих никогда не видели. Слушали с инте­ресом. А когда закончил рассказ, самая смелая девочка подняла руку: «Дядьку, от вы нам все про той Эрвээс розказувалы, а що воно таке — Эрвээс?» Смеешься? На­прасно. Может, эта девочка в учебнике географии про Джомолунгму читала и только это название самой вы­сокой горы на Земле знает. Вспомнил курьезный эпизод потому, что для многих людей, далеких от спорта, аль­пинизм и альпинисты и сейчас остаются непонятными, вроде этого «Эрвээса». Они не видят смысла в восхож­дениях и рассматривают их как блажь, чудачество. По­тому и кажется им, что выше нам уже не подняться. Но это только на восхождении: вершина пройдена — дальше вниз. В жизни иначе. «Остановись. Куда ты еще лезешь? У тебя же все есть»,— слышал я такое после Эвереста часто. «Все есть» — имелись в виду звания, награды, ма­териальные блага. Но если я не хочу останавливаться? Пока есть желание и получается, буду ходить в горы. Не ради еще каких-то «звезд с неба». «Все есть»? Неправда! Думаю, не стоит сделанное в жизни оценивать только званиями, полученными вне очереди автомобилями или деньгами. Тем более деньгами. Далеко не все укладыва­ется в графы бухгалтерской ведомости.

Когда-то альпинистский мир с тревогой жил ожида­нием покорения Эвереста: опасались, что на этом альпи­низм закончит свое существование. Теперь, когда не осталось восьмитысячников, на которых не бывали вос­ходители, говорят о том, что на высочайших вершинах уже не осталось нерешенных проблем. Не могу с этим согласиться. Непройденных маршрутов там хватит и тем, кто будет ходить в горы в третьем тысячелетии. Вопрос в том, какие маршруты будут считать сложнейшими аль­пинисты завтрашних дней.

Всегда, какими бы сложными ни казались нам поко­ренные сегодня вершины, главные высоты — в будущем. А Эверест... Он стал воплощением мечты, несбыточной для нескольких поколений советских восходителей. Точ­кой отсчета нового этапа в нашем альпинизме — гима­лайского.

А. П.— Кстати, тебе что-нибудь говорит такое имя — Павел Дачнолян?

С. Б.— Нет, а кто это?

А. П.— К 25-летнему юбилею покорения третьего по­люса в Англии вышла книга, озаглавленная «Эверест». В ней опубликованы данные обо всех экспедициях на гору, списки восходителей и погибших там. На одной из страниц книги можно прочитать: «XVI экспедиция, год — 1952, руководитель — доктор Павел Дачнолян, страна — Россия, маршрут — с юго-востока». Печальный рекорд по количеству погибших альпинистов (40 человек!) при­писывает этой же экспедиции, состоявшейся якобы в 1952 году, знаменитая Книга рекордов Гиннесса.

С. Б.— Не было такой экспедиции! Я знаком со мно­гими альпинистами того поколения. Даже если она была сверхсекретной, все равно без альпинистов бы не обош­лось. И, значит, хоть какие-то сведения до нас бы до­шли: шила в мешке не утаишь. Кто и зачем пустил гу­лять по свету эту «высокогорную утку», представить не могу и смысла в ней не вижу.

Первая советская экспедиция на Эверест планирова­лась с севера, со стороны Тибета, совместно с китайски­ми альпинистами в конце пятидесятых. Уже были отгру­жены в Китай экспедиционные грузы, но... Вмешалась «большая политика». Не знаю случаев, когда такое вме­шательство было бы на пользу спорту. Эверест для со­ветских восходителей долгие десятилетия оставался недоступным. Как вообще Гималаи, Каракорум — гор­ные системы, где расположены 14 самых высоких вер­шин планеты, — арена главных событий в мировом аль­пинизме. Восьмитысячники оставались для нас «белым пятном», тем не менее то, что «советские альпинисты — сильнейшие в мире», было аксиомой.

А. П.— Разве подобные аксиомы существовали толь­ко в альпинизме? Считалось, что мы самые дружные, са­мые образованные, самые умелые, самые богатые. И, естественно, самые счастливые. Кто подвергал, вернее, мог подвергнуть это сомнению?

С. Б.— Какие аргументы в подтверждение тезиса о том, что мы — сильнейшие, имелись в нашем распоряже­нии? Доказывали свой класс сложными восхождениями у нас в стране, в Альпах, в горах США. Иностранцы, приезжавшие в наши международные альплагеря, могли оценить уровень советских восходителей — их собствен­ная подготовка была, как правило, значительно ниже. Но восьмитысячники штурмовали не мы, сенсационные достижения в большинстве принадлежали не нам.

А. П. — Но ведь сегодня многое изменилось. Есть «русский» маршрут на Эверест — уникальный по слож­ности. Есть никем до вас не пройденный траверс Кан­ченджанги. Каков сейчас рейтинг советского альпи­низма?

С. Б.— Наши гималайские достижения стали своего рода сенсацией. Авторитет советских альпинистов в мире достаточно высок. Юрек Кукучка, который вслед за Рейнхольдом Месснером сумел покорить все восьмиты­сячники, на пресс-конференции, посвященной польской экспедиции на Лхоцзе, сказал, что если его группе не удастся это сделать, то русские обязательно пройдут маршрут. Таково мнение авторитетного восходителя, чув­ствующего за спиной дыхание соперника. А ведь Юрек успел подняться на высочайшие вершины 17 раз. Лхоцзе должны была стать восемнадцатой. К несчастью, не стала...

Рейтинг будет тем выше, чем больше мы будем вы­езжать в районы «главных» вершин, проводить там вос­хождения, чем активнее будем участвовать в решении проблем, находящихся в фокусе внимания альпинист­ского мира.

А. П.— Эверест стал первым шагом к гималайским вершинам. Почему же второй был сделан лишь через семь лет? Если бы ты и дальше попадал в Гималаи с такой периодичностью, то все восьмитысячники поко­рил бы за... 84 года!

С. Б.— И на последнем отметил свое 125-летие? М-да, перспектива... Честно говоря, постарался эту «тради­цию» — один семитысячник за семь лет — поломать. По­зади экспедиция ВДФСО профсоюзов на Лхоцзе, первая национальная украинская экспедиция на Манаслу...

Почему после Эвереста столько ждали Канченджан­гу? Да потому, что кроме альпинистов она, в общем-то, никому особенно не была нужна: наш вид спорта не олимпийский. А Госкомспорту, организатору первой и второй гималайских экспедиций, куда важней виды пре­стижные, приносящие олимпийские медали. Хотя, если говорить о престиже, то за границей альпинизм — один из самых престижных видов. А уж к гималайским, дру­гим сложнейшим восхождениям там относятся с огром­ным интересом. Они широко рекламируются, вместе с альпинистами выезжают в горы корреспонденты круп­нейших информационных агентств, теле- и радиожурна­листы, кинооператоры.

У нас все скромнее, тише. Организация экспедиций — дело дорогостоящее. Нужна валюта. И несмотря на то что валютные поступлений» от международных альплаге­рей исчислялись миллионами, очень долго эти средства шли в «закрома» Госкомспорта. Один из многочислен­ных парадоксов нашей действительности. Такое отноше­ние тем более обидно, что альпинизм, как, может быть, никакой другой вид спорта, обогащает человека и физи­чески, и нравственно. Путь к вершине — всегда преодо­ление. Преодоление своих слабостей, страхов, эгоизма. Как бы ни было трудно — держись, добивайся намечен­ной цели. Уметь все это необходимо не только альпинис­ту, не только на восхождении.

Если спорт — спрессованная жизнь со всеми радостя­ми, сложностями и конфликтами, то альпинизм — один из самых ярких и увлекательных ее вариантов. Допус­каю, что такое утверждение не бесспорно. Но за годы занятий альпинизмом ни разу не возникло повода думать о нем иначе. Хотя горы дарили не только минуты сча­стья, но и горечь потерь: гибель первой жены, друзей, собственные неудачи. Однако разочарования не было!

А. П.— Вот мы говорим: альпинизм — сконцентриро­ванная в пространстве и времени жизнь. Этим он, безус­ловно, и интересен. В горах, перед лицом реального рис­ка, в тебе не остается тайн. Тысячу раз был прав Вы­соцкий, советуя «парня в горы тяни, рискни».

Но знаешь, что недавно поразило меня? Возвраща­лись из командировки вместе с режиссером-документа­листом Валентиной Шестопаловой. Спросила Валю, по­чему кинодокументалисты почти не интересуются альпи­нистами. И знаешь, что услышала в ответ? Что горы, восхождения — это, конечно, очень интересно, но — не сегодня. И вряд ли они заинтересуют ее коллег. Почему так? — долго не могла я успокоиться. Ведь и для моих товарищей по перу эта тема сейчас не так привлекательна, как еще несколько лет назад. И знаешь, к какому пришла выводу?

С. Б.— Что все правильно, так и должно быть?

А. П.— Угадал. Хотя для меня самой здесь все дале­ко не однозначно. Наверное, слишком люблю горы. А ес­ли взглянуть на проблему беспристрастно...

С. Б.—...то надо признать, что поворот общественного интереса к другим сторонам жизни закономерен. И ниче­го нет в этом для альпинистов обидного. Ведь и для нас свет клином на горах не сошелся, сколько бы месяцев в году ни проводили там.

А. П.— Мне кажется, пока есть горы и люди, которые без них не могут жить, будут в цене мужество, настоящая дружба, умение в критические моменты думать не о себе. Прекрасные качества души, которые альпинизм воспитывает и проявляет так ярко и полно, я уверена, никогда не девальвируются. Но вспомни, работая над первой нашей книгой, мы искали свой вариант ответа на вопрос — чем привлекают горы? Говорили о том, что ко­гда человек почувствовал себя на планете достаточно уверенно, научился подчинять себе природу, придумал множество разнообразных вещей, облегчающих жизнь, ему (речь, понятно, не обо всех) стало... скучно. Возникла потребность периодически покидать уютную, безопас­ную, но порядком надоедающую «равнину» привычной жизни, чтобы сменить ее на полную риска «вертикаль». Где каждый шаг — как по лезвию бритвы, где «ни день­ги, ни указ, ни чья-нибудь любовь» не помогут взойти на вершину, никто, кроме тебя самого, не пройдет этот путь. В этом преодолении себя и стихий человек самоутвер­ждается, максимально самореализуется. И именно этим счастлив в горах.

Так вот, сегодня эти доводы мне не кажутся такими убедительными.

С. Б.— Возможно. Только давай разберемся, почему. Изменились горы? Нет, так же круты и непостижимы. Стоит только на минутку возомнить, что ты с ними вы­ступаешь на равных, такое преподнесут... А разве переве­лись люди, всем другим местам на Земле предпочитаю­щие Памир, Альпы или Гималаи! Так что все, о чем мы говорили, считаю правильным. Просто, видимо, не все доводы мы сумели перечислить.

А. П.— Не видели других. Какой смысл мы вклады­вали в понятие «равнина»? Комфорт, пусть достаточно относительный, окружающей жизни. Привычную череду будней, забот. А если подразумевать под равниной то, что сегодня мы называем застоем? Мне кажется, от него спешили в горы многие. Туда, где не говорят фальшивых слов, где ценят поступки, а не красноречие.

У Юрия Визбора, очень точно сформулировавшего философию альпинизма, меня удивила такая мысль. Размышляя о восходителях, он говорит, что есть среди альпинистов и такие, кто в горах доказывает — прежде всего себе — свою человеческую состоятельность. А до­ма, в привычном окружении, проявляется совсем по-дру­гому, не с лучшей, скажем так, стороны. Тебе приходи­лось встречать таких?

С. Б.— Приходилось. Цадеюсь, без фамилий и адре­сов обойдемся?

А. П.— И мне приходилось. Хотя их, думаю, все-таки немного. Этим нужны в горах, наверное, даже не столько экстремальные условия, проверяющие на прочность, а ситуации, в которых можно проявить себя надежным, мужественным, чутким. Не таким, как внизу. Горы — как средство доказать себе — «я не подлец». Возможна и та­кая мотивация?

С. Б. — Наверное, но большинство в альпинизме ищет все-таки другое. Хотя, согласен, кто-то и от застоя, «от обид и от тоски» уходил в горы. Альпинизм — часть жиз­ни, и все «болячки» времени коснулись и его. Тогда лю­били рассуждать о романтике трудных дорог, клеймили вещизм и бездуховность. Правильные слова, ровно ниче­го не значившие: и вещизм, и бездуховность были произ­водными многолетней говорильни, полного равнодушия к человеку и его проблемам.

Горы как средство доказать себе, что жизнь не поте­ряла смысл, — так, наверное, было для большинства. Только вряд ли над этим кто-то особенно задумывался. Просто собирал рюкзак и...

А. П. — Знаешь, когда взорвался 4-й блок в Чернобы­ле, и нас, киевлян долго и бессмысленно убеждали, осо­бенно в первые, самые страшные, недели после аварии, что это совсем не страшно и практически безопасно, я с коллегами при первой возможности поехала в зону. И бывала потом не раз — ведь рядом. Сначала было просто журналистское (и женское) любопытство. Что это — радиация? Что там происходит? Потом — профес­сиональный долг: рассказать о людях, спасавших нас. Позже поняла, что ездить туда мне самой необходимо. Чтобы среди чудовищной лжи не разувериться в жизни, не потерять уважения к себе. Ведь и писать разрешалось далеко не все и не обо всем. Среди людей, работавших там, дышалось легче.

Так, наверное, и горы, «куда так просто убежать», становились отдушиной, помогающей не потерять себя. Сейчас, когда в жизни столько перемен, когда вещи на­званы своими именами, компас общественного интереса повернулся к реальным проблемам. А ваши, согласись, далеко не самые острые для нашего общества, как бы ушли в тень. Давай сравним в этом плане первую и вто­рую гималайские экспедиции. За вашим восхождением на Эверест следили, затаив дыхание. На глади тогдаш­ней беспросветной скуки это было событием! А траверс Канченджанги едва заметили — по времени он совпал с беспрецедентной предвыборной кампанией, выборами, Первым съездом народных депутатов СССР. Стране бы­ло не до Гималаев, она замерла у экранов телевизоров. Экстремальных ситуаций, увы, сколько угодно и в обыч­ной жизни. Вспомни шахтерские забастовки, межнацио­нальные конфликты... А политическая борьба! Смелость и мужество проверяются внизу так же бескомпромиссно, как на головокружительном скальном маршруте.

С. Б.— Вертикаль проходит там, где вчера была не­зыблемая горизонталь? Наверное, так. Но ведь альпи­низм и воспитывает качества, необходимые на этой вер­тикали. Именно потому, что немыслим без риска. Может быть, это покажется парадоксальным, но я уверен, что человек должен в жизни рисковать. Для того, чтобы ува­жать себя. Я могу то, на что не каждый отважится. Что­бы, пройдя над бездной, заново открыть, как прекрасен мир. А главное, не теряться, не раскисать на крутых ви­ражах судьбы, когда и хотел бы избежать опасности, но — невозможно. Нет, не зря называют наш спорт шко­лой мужества. Восходители, постоянно сталкивающиеся с риском, внутренне нацелены на помощь тем, кто в ней нуждается. Вспомним декабрь 88-го. Землетрясение в Армении. Среди первых добровольцев, бросившихся спа­сать раздавленных бетонными глыбами людей, были аль­пинисты всей страны. Многие группы выехали, не ожи­дая указаний, помощи местных властей (кто знает, сколько бы пришлось их ждать?). В Спитаке, Ленинакане, Кировакане работали одесситы, харьковчане, киевля­не... К сожалению, мы с Мишей Туркевичем не смогли встать в этот строй — нельзя было бросить учебу на кур­сах высотных кинооператоров. Но многие из моих друзей и земляков были там в те трудные дни: Григорий Ере­менко, Владимир Поберезовский, Виктор Пастух, Геннадий Копейка, Анатолий Танец, Алексей Боков и Алексей Борисов.

А. П. — Знаю, что отряд харьковчан возглавлял мас­тер спорта Евгений Старосельский. Буквально через не­сколько часов после сообщения о трагедии вылетели в Армению одесситы под руководством мастера спорта, чемпиона страны Мстислава Горбенко. Группу киевлян возглавлял профессиональный альпинист-спасатель мас­тер спорта Валерий Клестов. Я встречалась с ними. Их рассказы — в моем блокноте. Приведу лишь фрагменты.

С Виктором Пастухом (слева) Сер­гей Бершов участвовал

во многих восхождениях и «дома», и в Гималаях

Валерий Клестов: «Нам дали площадку в так назы­ваемой шестой зоне Ленинакана. Что мы там увидели? Сложенные в гармошку девятиэтажки. Людей, которые ждали, что из завалов достанут кого-то из близких. Ра­ботать они не могли. Надеялись на нас. Да... Тяжелый взгляд у них был. Очень. Поздно мы приехали (киевляне смогли выехать в Армению только с помощью ЦК ЛКСМУ на агитпоезде «Комсомолец Украины» и доби­рались больше недели. — А. П.) Но люди ждали помо­щи. И мы стали работать. Чем? Ломом. Лопатой. А нуж­ны были крупные краны. Скоро увидели, что занимаем­ся не тем. На завалах требовалась в основном физичес­кая сила, работоспособность. Конечно, все мужики в группе крепкие, тренированные. Но ведь все — альпинисты с квалификацией не ниже кандидата в мастера. Все обладатели жетона «Спасательный отряд СССР», а его за красивые глаза не выдают. Я пошел в городской штаб, спросил: как нам быть? На завалах от нас немно­го проку. Мы можем подняться куда угодно. Можем по­мочь ленинаканцам больше, чем помогаем сейчас. Воз­можно, там, в домах, которые стоят без лестничных кле­ток, у людей что-то осталось.

К сожалению, пришлось слышать и такие разгово­ры: стоило ли из-за тряпок рисковать? Да, рисковали. Тут не только в вещах дело. Честное слово. Тут другое. Если бы вы видели глаза тех, кому мы смогли помочь, вы бы сразу поняли.

Люди не знали, как нас благодарить. Многие при­выкли, очевидно, выражать благодарность только одним способом: совали деньги, приносили водку. Мы, конечно, отказывались: скажите нам по-армянски «спасибо», и этого достаточно. Нам говорили это «спасибо» сотни раз».

Владимир Кушпела: «Когда в самом начале мы рабо­тали на завалах, занимались не своим делом, даже по­лемика возникла, мол, зачем ехали сюда. Но это от нервного напряжения. Я знаю: любой из нас, если бы в группу не попал, вообще в Армению не поехал, чувство­вал бы себя очень плохо».

Павел Слюсар: «Мы уезжали с чувством, что сделали что-то хорошее для людей. Если у человека есть в жиз­ни несколько моментов, о которых можно сказать, что сделал что-то нужное, полезное, то это очень хорошо. Тогда живется спокойнее и увереннее».

С. Б. — Бывают в жизни моменты, когда у риска есть только одна альтернатива — компромисс с собственной совестью. Страшно, если ценой самоотверженности одних оплачиваются головотяпство, некомпетентность, равно­душие, подлость других. Но так бывает. Не думать о себе перед лицом даже такого выбора тоже учит альпинизм.

Вспомнилось, как мы «отдыхали» в экспедиции на Канченджангу после первого выхода наверх. Очень ме­шали снегопады. Бывали дни, когда выпадало 50-60 сантиметров снега. Это застопорило доставку грузов с ледника Ялунг в базовый лагерь. Мы уже начали обра­батывать маршрут, установили лагеря на высоте за 6000 метров, а многое, что необходимо было вынести ту­да, еще оставалось внизу. После выхода положен день отдыха, чтобы восстановить силы. Но такой роскоши мы себе позволить не могли, взялись таскать вместе с носилыциками-шерпами продукты и снаряжение. Так и «отдыхали» — на пульсе 120. Альпинизм, если разобраться — это вся жизнь на пульсе 120. Плохо? Считаю, нор­мально. И не только там, на высоте. Наверное, всем, кто хочет добиться в жизни чего-то значительного, не следует сидеть сложа руки.

Но знаешь, я уверен: как бы ни бурлила жизнь вдали от гор, и раньше, и сейчас, и завтра они останутся силь­нейшим магнитом для тысяч людей. Каждый ищет в них свое, ему необходимое. И — находит! В этом все дело.

А. П.— А что ищешь и находишь там ты?

С. Б.— Не пробовал сформулировать. Я хожу в горы уже почти тридцать лет. Эго моя жизнь. Хорошая ли, плохая ли — моя. Другой я не хочу. Разве этого мало? Горы подарили мне прекрасных учителей не только в спорте, но и в жизни — Кирилла Александровича Барова, Анатолия Евгеньевича Спесивцева, Владимира Дмит­риевича Моногарова. И самым первым был Владимир Поберезовский. О каждом можно книгу написать! У каж­дого из них учусь преданности спорту, увлеченности де­лом, душевной щедрости.

Альпинизму благодарен и за друзей. Самые близ­кие — Вячеслав Антипов, Михаил Туркевич, Вячеслав Онищенко, Геннадий Василенко. С ними ходил или хожу на восхождения, знаю, что в любой ситуации могу рас­считывать на каждого. Со Славой Онищенко мы прошли в одной связке мои первые маршруты за границей — в Швейцарских Альпах. В отличие от меня, хоть и чемпио­на страны, но о многом еще понятия не имеющего, Слава уже был асом международного уровня. О нем много ска­зано и написано. О его выдержке, мужестве на стене Су-Альто в Доломитовых Альпах: легендарный Миша Хергиани, «тигр скал», его друг и постоянный партнер по связке, сорвался, погиб, а Слава до утра стоял на узкой скальной полочке один... А кто был впереди, когда в Узунколе на Кавказе получил тяжелые травмы наш аме­риканский друг Майк Ворбуртон? Слава — врач, альпи­нист. Он был рядом и в 74-м, когда погибла Тамара, моя жена. Не прозвучало никаких слов утешения. Я в глазах читал все его сочувствие. Вместе мы ходили на восхож­дения в Швейцарии и Италии, Франции и США, были в одной гималайской команде. Слава очень немногословен, внешне даже как будто суров, но именно вокруг него объединяются люди, возникает особая прекрасная атмо­сфера товарищества.

Или вот еще штрих. В Штатах во время одного из восхождений стало плохо Валентину Граковичу (жара стояла сумасшедшая). Кто-то должен был спустить Ва­лю вниз. Кто? По идее я — самый младший, или Толя Непомнящий, альпинист-переводчик. Но пошел с Граковичем Онищенко. Объяснил свое решение так — у меня уже есть звания, сложные маршруты: А у вас они впе­реди.

Недавно такой же выбор — кому спускаться? — по­требовалось сделать мне, «играющему» тренеру коман­ды, участвовавшей в чемпионате Союза. Гора была очень красивая. И так не хотелось уходить с маршрута, кото­рый «пережил», к которому отлично готов и вот сейчас можешь пройти. Но я вспомнил Славу. Зачетные «мастерские» баллы нужны были ребятам, я мог без них обойтись. И поступил, как он когда-то.

Вот такие у меня друзья. Надеюсь, во мне они увере­ны так же, как я в них. Но знаешь, даже малознакомых, а то и вовсе не знакомых между собой восходителей свя­зывают особые отношения. Чувство альпинистского брат­ства не раз помогало многим находить выход в трудных жизненных ситуациях.

Во взаимоотношениях альпинистов нет и тени нацио­нальной розни. И не было никогда. Литовцы Дайнюс Макаускас и Валдае Усас, грузины Томаз Баканидзе, Хута Хергиани, Ладо Гурчиани, Эйдус Бенно из Риги, Сергей Рувинов из Баку, татары Зинур Халитов и Ринат Хайбулин, балкарцы Володя Лукьяев, Бахат и Боря Тиловы. Русские, украинцы, евреи... Мы одинаково лю­бим горы, мы — в одной связке, в буквальном смысле держим в руках жизнь друг друга.

Товарищество, коллективизм, умение поступиться чем-то ради других — без этого невозможно обходиться в горах. Трудно и внизу.

Недавно услышал прекрасное пожелание — любви и путешествий. Что может быть лучше?

А. П.— Ты знаешь «в лицо» сотни вершин, побывал во многих странах. И наверное, нет в бывшем Союзе гор­ных районов, где бы ты не побывал?

С. Б.— Представь, есть. Знаешь, всегда казалось, что уж где-где, а дома успеется. Ни разу не пришлось побы­вать на Камчатке, а ведь там есть альпинистские марш­руты на вулканы, очень привлекает хребет Черского в районе БАМа, там очень интересные скальные маршру­ты, которые хотел бы пройти. А какой интересный и ма­ло освоенный альпинистами район Алтая!

А. П.— Да, завидую. Хоть и мы, журналисты, народ непоседливый. Но тебя мне никогда не догнать. Не спра­шивала раньше, мечтал ли ты в детстве именно о такой судьбе? Кем себя видел в будущем?

С. Б.— Если думаешь, что, как большинство мальчи­шек, хотел быть летчиком или криминалистом, то оши­баешься. Видел себя рабочим — строителем, например, или станочником. Вообще говоря, об этом особо не за­думывался. Ну, а горами интересовался не больше, чем прошлогодним снегом. И с уроков физкультуры убегал. Не потому, что не любил, а потому, что формы не было. В нашей многодетной и не самой благополучной семье имелись проблемы и посерьезнее. На улице Спортивной в маленькой, тихой Мерефе на Харьковщине, где я рос, не было ни стадиона, ни спортплощадок. Но без футбо­ла, лыж, коньков детство свое представить не могу. В 15 лет перешел в вечернюю школу, стал учеником электрослесаря. И к моему счастью, в ту же «фирму» молодым специалистом был направлен выпускник поли­технического Володя Поберезовский. Конечно, не дога­дывался, что встреча с ним определит всю мою дальней­шую судьбу.

Володя распахнул перед нами, заводскими пацанами, необъятный, таинственный мир. В этом мире сияли вер­шины, гремели лавины и камнепады, таили бездну тре­щины ледников. Он был населен удивительными людьми, сильными, смелыми, честными, способными не раздумы­вая отдать жизнь ради товарищей. Этот мир ждал нас! И мы тренировались на развалинах разрушенного в вой­ну крематория, бегали кроссы, лазали по скалам в Кры­му... А потом была первая поездка в альплагерь, в Приэльбрусье. И первая в жизни вершина — Виа-Тау, 1-Б категории трудности.

А. П.— А сколько всего у тебя было в жизни вершин?

С. Б.— Не могу назвать точную цифру. Что-то около двухсот. Давно уже записываю в личную карточку для участия в соревнованиях только сложные восхождения — «пятерки», «шестерки». Даже такую экзотическую, как Фудзияма, не внес в этот список — несложная, на нее почти каждый японец раз в жизни поднимается. И по­том, разве в количестве дело? Суть в другом — занятия альпинизмом, причем, заметь, на любом уровне, дарят человеку такой заряд жизненной энергии, такие впечат­ления и эмоции, которые ни с чем не сравнить.

А. П.— Но есть, наверное, среди сотен вершин одна, самая-самая. Какую из них считаешь главной в своей жизни?

С. Б.— Трудный вопрос. Шуму больше всего было во­круг Эвереста: все-таки третий «полюс» Земли. Навер­ное, из высотных восхождений это в то время было пока наиболее серьезным. Но я ведь по альпинистской специ­ализации не высотник — «технарь». Каким особенно гор­жусь из технически сложных? Кроме Ахоцзе, это верши­на, которую «подарил» мне Слава Онищенко, отказав­шись от восхождения.

А. П.— Эль-Капитан известен альпинистам всего ми­ра как своеобразное мерило восходительского мастерст­ва. А ведь высота горы всего около полутора километров. Вот как описывает ее американский альпинист Ройял Роббинс: «Среди скальных образований Йосемитской до­лины Эль-Капитан доминирует над всем. Положение, вы­сота и отвесные полотнища стен делают его главой. Бе­лизна скал, купающихся в солнечных лучах, создает впечатление невесомости. В дождь, в бурю, когда вдруг через разрывы в тучах прорывается солнце, он мерцает и струится светом, как ни один из отвесов в Йосемитах...»

С. Б.— Маршрут Салатэ, который мы выбрали для восхождения, и сейчас у меня перед глазами. Раскален­ный калифорнийским солнцем гранитный отвес, над ко­торым нависает стена. Характер скал, совершенно непо­хожий на все, с чем приходилось иметь дело по нашу сторону океана. Убийственная жара. И нет воды. Неи­моверное напряжение каждого шага. Срыв. Еще один... Радость, что все же прошел по глянцу этих плит. Такое не забывается. Даже теперь, когда за плечами немало сложнейших маршрутов — и чисто скальных, и комбини­рованных, Эль-Капитан занимает в моем сердце особое место. Не стал бы задумываться, если бы предложили подняться по одной из его стен еще раз. Но хочу верить: самые-самые вершины еще ждут меня, моих друзей.

А. П.— Когда мне довелось путешествовать в Гима­лаях, высоко в горах, в Памаянгтзе, любовались в буд­дийском храме огромным филигранной работы много­этажным изображением рая. Чего и кого там только не было! Птицы, драконы, люди, божества обитали в розо­во-бело-голубом великолепии. А за стенами храма сияла снегами Канченджанга — священная для индийцев и не­пальцев гора. Подумалось тогда — если бы изобразить рай попросили альпиниста, он бы изобразил мир вершин. Интересно, а чем можно объяснить популярность пого­ворки «Умный в горы не пойдет»?

С. Б.— Подозреваю, ее придумали сами альпинис­ты,— люди, умеющие понимать и ценить юмор, склонные к самоиронии. Кто занимается у нас альпинизмом? Ака­демики, профессора, доктора и кандидаты наук, люди с высшим образованием. Горы для них — средство восста­новления работоспособности, поддержания формы — ведь там молодеешь душой и телом. За две недели в высоко­горье полностью обновляется состав крови. Если бы зна­ли об этом те, кто прошел Чернобыль, кто вынужден жить в зонах жесткого радиационного контроля, навер­ное, использовали бы все возможности побывать на Кав­казе, Памире, Тянь-Шане.

Но есть и еще причины, объясняющие, почему альпи­низм — спорт интеллигенции. Рабочему, у которого от­пуск короткий, отправиться в многодневную экспедицию не так-то просто. Да и дорогостоящее это удовольствие. Цены пуховых курток, спальных мешков, пластиковых ботинок, веревок, палаток, рюкзаков — просто астроно­мические. Если даже на среднем уровне заниматься — недешево. Ну и потом, многие у нас просто не умеют, не хотят проводить отпуск активно. Что говорить, если «от­дыхать» и «лежать» для многих — слова-синонимы. Пре­дел мечтаний большинства — пляжное безделье.

А. П.— Мне кажется, дело не только в этом. Альпи­низм — он все же не для всех. Воли, смелости, да и про­сто желания снова и снова испытать себя таким образом хватает не каждому.

С. Б.— Да, ты права. По наблюдениям инструкторов альпинистских лагерей, из каждого отделения новичков, то есть из 10 человек, остается 1-2, не больше. Уходят, отсеиваются по разным причинам и позже. Но те, кто полюбил горы по-настоящему, не бросают их. Не обяза­тельно становиться мастером экстра-класса. Можно всю жизнь ходить на восхождения, на уровне третьеразряд­ника. Таких любителей знаю немало и искренне их ува­жаю. И честное слово, горы приносят им радости ни­сколько не меньше, чем членам сборной страны.

Так что многое все-таки зависит от самого человека. Сейчас у тех, кто занимается альпинизмом, появились новые возможности. Работа в бригадах хозрасчетных альпклубов, альпинистских кооперативах дает возмож­ность и зарабатывать нормально, и в горах находиться, сколько надо и хочется. Идея альпклуба: развитие аль­пинизма на основе финансовой самостоятельности. На Украине таких клубов десятки, они уже взяли на себя большую часть расходов, которые раньше несло государ­ство. Бригады красят телевышки и ретрансляторы, ре­монтируют здания, промышленные объекты.

А. П.— Насколько я знаю, альпинисты в народном хозяйстве работают уже немало лет.

С. Б.— И сам я, как помнишь, в свое время был ма­ляром-высотником, пока не стал профессиональным спортсменом. С удовольствием вспоминаю время, когда работал «под куполом» — неба или какого-нибудь ги­гантского цеха. В мое время альпинистские бригады «не вписывались» в заскорузлую схему экономических от­ношений, существовали полулегально. А их работа опла­чивалась на глазок. Сейчас промышленный альпинизм получил права гражданства. Таких бригад на Украине сотни, объем производимых ими работ исчисляется мил­лионными цифрами. Большая часть заработанного пере­дается на финансирование экспедиций, работу секций, закупку снаряжения — все это осуществляют альпклубы. Бригады сами решают, какая часть заработанного уйдет на зарплату, какая — на дотацию к государственной пен­сии детям погибших альпинистов, как это делается в харьковском клубе.

Не буду перечислять, сколько бюрократических рога­ток приходится преодолевать, с какими административ­но-командными нелепостями сталкиваться. Например, парадокс с налогообложением. Все как будто понимают: альпклубы выполняют социальный заказ, работают с мо­лодежью, пропагандируют здоровый образ жизни, но при этом суммы налогов, которыми облагаются альпклубы, непомерно высоки. Альпинистские кооперативы выполня­ют те же работы, но хотя трудятся они исключительно на собственный карман, к ним финансовая фортуна зна­чительно более благосклонна. Какими «высшими эко­номическими интересами» это можно оправдать, не представляю. Кому выгодно «задушить» альпклубы? А ведь если ничего не изменится, это вполне может про­изойти.

А. П.— Будем надеяться, расчет на сиюминутную вы­году сменится соображениями иного порядка. Но послу­шай, получается, альпинизм — это бригады, нормы выра­ботки, доходы, расходы... А как же спортивная сторона?

С. Б.— Одно без другого невозможно. И прежде все­го альпинизм, может быть, не похожий на все другие ви­ды,— спорт. Уже потому хотя бы, что в нем существует система разрядов, проводится чемпионат республики.

А. П.—Но прославленный итальянец Рейнхольд Месснер не имеет ни официальных титулов, ни разрядов — только имя...

С. Б.— Да, но это имя знает весь мир. У нас все по-другому. Мое мнение: в целом отечественная система подготовки альпинистов — от простого к сложному — и логична, и эффективна. Это признают и иностранцы. У них ничего подобного нет. Как нет и принятой у нас системы соревнований. Вот и не могут западные коллеги взять в толк, для чего мы проводим свои чемпионаты, если большинство из общепринятых для состязаний кри­териев в принципе не могут быть соблюдены: как гово­рить о каких-то равных условиях, если соревнуются на разных вершинах, в разное время, при разной погоде? Совпадают только классы (от многих давно пора отка­заться. Что, например, проверяет класс траверсов или высотный — кто дольше выживет на высоте?) и катего­рии трудности — но они тоже весьма условны. Не следят за восхождениями не только болельщики, но и судьи — последние лишь провожают и встречают команды. Что было во время восхождения, описывают сами спортсме­ны. Вот и получается, что соревнуются не люди, а отче­ты. Участники стремятся набрать зачетные баллы — ведь без них не выполнить мастерский норматив, не по­пасть в сборную команду. Или такой нюанс. Проходит команда сложный маршрут. «Двойка», идущая первой,— «забойщики», как мы говорим, — обрабатывает маршрут, проходит его с нижней страховкой. Остальным намного легче — достаточно уметь подниматься по закрепленной веревке. А баллы все получают одинаковые, на равных входят в сборную.

Не было бы в спортивной биографии Сергея Бершова гималайских восхо­ждений, если бы не было в ней мно­гих лет занятий спортивным скалола­занием. Крым — главный «скалодром» наших спортсменов. Соревнования по скалолазанию в Симеизе

А. П.— Сейчас, когда альпинисты не зависят от фи­нансовых инъекций Госкомспорта, можно от этих наду­манных соревнований спокойно отказаться. Но как же тогда определять лучших? И как возможный отказ отра­зится на подготовке спортсменов? Ведь сейчас большин­ство тренируется, чтобы повысить разряды, звания. Инте­ресно, как эту проблему решают в других странах?

С. Б.— В 1989 г. одним из лучших в мире было на­звано восхождение югослава Томо Чессена на пик Жану в Гималаях. В одиночку Чессен прошел за сутки слож­ную стену этого семитысячника. В свое время много бы­ло споров, кто в мировой табели о рангах альпинист № 1 — Месснер или Кукучка (это было еще до гибели Юрека). Месснер первым прошел все восьмитысячники, зато у Кукучки было 4 зимних восхождения на высочайшие вершины. А вот если бы альпинистам представился случай помериться силами на одном маршруте, показать свой класс...

Выносливость, необходимая на восхо­ждениях, приобретается на трениров­ках,

в том числе лыжных. Впереди — 50-километровая дистанция,

до фини­ша гонки далеко и Сергей пока улы­бается

А. П.— Но мы же убедились, что создать равные ус­ловия невозможно, объективных критериев нет.

С. Б.— Мы говорили о том, что чемпионаты в их ны­нешнем виде не нужны. Но вот формула проведения пер­венств в скальном классе видится мне очень перспектив­ной и для других классов восхождений. Представь. Команда подает в Федерацию альпинизма краткий отчет о своем восхождении. Например, двойка прошла южную стену пика Коммунизма. Было время, ее преодолевали за 27 дней, потом за 13, 10. А тут — за 3 дня. Достижение? Безусловно. Судейская коллегия сравнивает восхожде­ния и определяет самые интересные. Каждый маршрут «стоит» определенное количество баллов: «пятерка» — один, «шестерка» — три. Тех, кто набрал за сезон наи­большее количество баллов, или участников наиболее интересных восхождений — человек 50 — приглашают на сбор (сейчас в скальном классе так проводится «шко­ла»), где двойки соревнуются уже не заочно, а на гла­зах у судей и соперников, на одном маршруте. Связка, которая пройдет его быстрее и грамотнее всех, призна­ется лучшей. И не исключено, что кто-то из участников услышит: «Ты, парень, баллов много набрал, но ты же безграмотный альпинист, ходишь на грани срыва». Зато техничные, способные ребята сразу будут замечены. Пока так происходит не всегда. К примеру, неожиданно для всех закончились соревнования в очном классе ле­том 1989 г. Их выиграли молодые харьковчане И. Свергун и А. Макаров. До этого по набранным баллам оба значились где-то в начале второго десятка участников. В «школе» ребята сумели показать свой действительный уровень, продемонстрировали, насколько технично, на­дежно и быстро могут преодолеть заданный маршрут. Неудивительно, что оба прошли отбор и в гималайские команды для восхождений на Лхоцзе и Манаслу.

За границей альпинистских сборных в нашем пони­мании вообще нет. Скажем, Кристоф Проффит, возглав­лявший зимнюю французскую экспедицию в 1990 г. на южную стену Лхоцзе, приглашал в свою команду тех, кто подготовлен для работы на этом маршруте и может пройти стену. Надо сказать и о таком аспекте проблемы: экспедиция требует расходов, поэтому рюкзаки собирают те, кто располагает финансами. Сегодня и мы к этому пришли — быстрее, чем нам казалось.

А. П.— Что же, восходительские возможности — не главное, решающим критерием становится, финансовый потенциал?

С. Б.— Ну, не совсем так. Но в экспедиции при про­чих равных условиях поедут спортсмены, которые смогут внести определенную сумму, или те, за кого ее внесут альпклуб, спонсоры.

А. П.— А как становятся спортсменом экстра-класса? Что нужно, чтобы претендовать на участие в престиж­ных поездках, экспедициях, войти в альпинистскую элиту?

С. Б.— Наверное, настойчивость. Умение не щадить себя на тренировках, восхождениях. Терпение. Хорошие физические данные. Любовь к горам. Да много всего... Я, например, убежден, высококлассный альпинист — это всегда отличный скалолаз. В нашей сборной большинст­во альпинистов прошли школу спортивного скалолаза­ния. Та же тенденция наблюдается и на Западе: сильней­шие восходители — обязательно отличные скалолазы.

А. П.— Значит, родившись в недрах альпинизма, от­почковавшись от него в самостоятельный вид спорта — азартный, зрелищный, — скалолазание таким образом возвращает ему «долги»? Недавно с интересом читала о развитии скалолазания в Бразилии. Известный спорт­смен Бруно Менескал очень высоко оценил уровень со­ветских мастеров и вообще он считает, что колыбель со­временного скалолазания — Украина семидесятых.

С. Б.— Ну, бразилец не совсем точен. Истоки скало­лазания надо искать в далеком прошлом — на знамени­тых Красноярских столбах, где удалые сибиряки, исполь­зуя кушаки для страховки, похвалялись молодецкой си­лой и ловкостью. А родиной спортивного скалолазания является бывший СССР, но не Украина, а Кавказ, точнее Домбай, где в 1947 г. «отец» этого вида спорта Иван Иосифович Антонович провел первые соревнова­ния среди инструкторов альпинизма по лазанию на ско­рость. С середины шестидесятых такие соревнования стали регулярными, скалолазание — самостоятельным. В семидесятых на соревнования, проводившиеся на крым­ских скалах, начали приглашать зарубежных спортсме­нов. На Западе скалолазание развивалось по иному пути: время прохождения маршрутов не учитывалось, только сложность. Когда иностранцы впервые попробовали вы­ходить на наши трассы, то маршруты, которые мы «про­бегали» за 4-5 мин, гости или вообще не могли преодо­леть, срывались, или проходили минут за 20. Это, конеч­но, не осталось незамеченным. Видимо, Бруно Менескал был гостем или участником крымских стартов, потому и говорит об Украине семидесятых. Наш опыт дал мощный толчок развитию скалолазания в других странах.

А. П.— Слышала, что этот вид спорта планируется включить в программу одной из ближайших олимпиад как показательный. Будет ли нам что показывать?

С. Б.— Думаю, да. Хотя не рискну утверждать, что спортивное скалолазание сейчас на подъеме. После се­мидесятых, вооруженные нашей техникой, западные ска­лолазы сделали колоссальный скачок в лазании на слож­ность. А мы долго варились в собственном соку и в этом виде отстали. В этапах соревнований на Кубок мира в лазании на скорость наши спортсмены неизменные чем­пионы, призеры. А в состязаниях на сложность (спорт­смены проходят трассу с нижней страховкой, на это от­водится определенное время, а победителем становится тот, кто за меньшее время сумел подняться выше) даже на наших скалах побеждают пока гости. Почему так по­лучается? Когда в семидесятых стали соревноваться в прохождении предельно сложных маршрутов, из 50 уча­стников до финала добирались 3-5. Не придумали ничего лучше, чем отказаться от этих соревнований, хотя красноярцы, например, настаивали на дальнейшем усложнении. В итоге все равно пришли к сложности, но — потеряли десятилетие. Теперь догоняем.

А. П.— Не могу не вспомнить демонстрацию по ЦТ фильма, ставшего сенсацией. Он был посвящен француз­скому скалолазу Патрику Эдланже. Его трюки произве­ли большое впечатление.

С. Б.— Особенно на тех, кто видел человека на ска­лах впервые. Французы сделали очень яркий, професси­ональный фильм. Эффектные кадры, головокружитель­ные ракурсы. Вот Патрик повис на одном пальце. Сейчас оборвется! Нет, подтянулся. Идет по нависающей стене. Замысловатый балет на камне. Такого наш зритель еще не видел. Десятки людей задавали мне один и тот же вопрос: есть ли у нас хоть что-то отдаленно похожее? Отвечал, что скалолазов такого уровня в стране немало. Тот же Патрик, участвуя в международных соревнова­ниях на наших скалах, занимал места во второй поло­вине первой десятки. В Красноярске, в Крыму знаю ре­бят, которые могут ходить и в одиночку, без страховки.

А фильмов таких у нас нет, это точно. И не стоило без всяких комментариев выпускать «Жизнь на кончи­ках пальцев» к зрителям. Нельзя было не объяснить, что Эдланже сначала много тренировался со страховкой. А в одиночку решился ходить только тогда, когда доско­нально разобрался во всех сложностях, смог отчетливо представить, какие трудности — и технические, и особен­но психологические — подстерегают скалолаза-одиночку. Обо всем этом ЦТ умолчало. Хотя последствия предста­вить было нетрудно: немало ничего не умеющих ребят полезли на скалы повторять за Патриком его трюки, не­которые закончились серьезными травмами. Пойми пра­вильно: я не против таких фильмов, наоборот. И лаза­ние на сложность, как и на скорость, развивать необхо­димо. Интересно, что сейчас во Франции федерация аль­пинистов очень заботливо опекает скалолазов. Те пона­чалу решительно отказывались объединяться под ее эги­дой — считали, что с альпинистами скалолазам не по пути. Но федерация настойчиво финансирует скалолазные мероприятия, различные поездки, щедро вкладывает средства в развитие детского спорта. Там во многих шко­лах строят искусственные стенки. Нормальная детская потребность карабкаться на деревья, крыши, заборы пе­реходит в серьезное увлечение спортом. Помню, видел занятие детской секции в Фонтенбло под Парижем. С каким азартом под руководством старших тренировались на скалах малыши!

Что, денег у французов куры не клюют? Нет, конечно. Просто они хорошо понимают: без этого не вырастить классных скалолазов. А из таких и получаются перспек­тивные альпинисты. С возрастом, когда проходить на время маршруты предельной сложности на трассах ста­новится все труднее, многих начинают привлекать вос­хождения в «настоящих» горах. Так было и со мной, хотя долго старался совмещать оба этих вида. Скалолаз, чья техника, умение работать с веревкой доведены до авто­матизма, как правило, становится универсальным альпи­нистом. С учетом этой перспективы и стоит действовать. У нас в ряде городов работают детские секции. Это же прекрасно: дети заняты, увлечены. Но до настоящей мас­совости пока далеко. А ведь здесь основа будущих дости­жений и в скалолазании, и в альпинизме!

А. П.— Давай обсудим такой аспект темы спорта выс­ших достижений. То, что он не может быть любитель­ским, давно ни для кого не секрет. И тем не менее дол­гие годы профессии «спортсмен» не существовало. Ни в футболе, ни в гимнастике, ни в альпинизме. Рассказывая о твоей спортивной биографии, мы стыдливо обходили этот вопрос, в крайнем случае сообщали читателям, что ты «инструктор по спорту», хотя ты исправно получал госстипендию как член сборной СССР.

С. Б.— И по кому же, давай скажем откровенно, та­кая «конспирация» ударила? Прежде всего (и больнее!) по самим спортсменам. Заканчивая выступать, далеко не все устраивались на должности тренеров или спортив­ных функционеров. Что ждало остальных? Пустота, не­известность. Даже наличие диплома о высшем образова­нии не давало никаких гарантий — ведь начинать прихо­дилось фактически с нуля: без элементарной социальной защищенности, зачастую и без средств к существованию. А в нравственном отношении такой поворот судьбы ка­кой оборачивался травмой? С детства человек отгорожен от остального мира многочасовыми тренировками, много­дневными сборами. Погоне за рекордами, метрами и се­кундами отданы лучшие годы, здоровье. Что взамен? Не так уж и много. Вчера ты был кумиром, тебя осаждали толпы болельщиков, твое имя скандировали стадионы, перед тобой — только пожелай! — открывались двери са­мых недоступных кабинетов. Сегодня ты — никто, все двери плотно закрыты. Хорошо, что общество поворачи­вается лицом к этим проблемам. Социальные гарантии получают те, кто утверждал престиж Украины на стадио­нах мира.

А. П.— Сейчас много пишут о вышедших «в тираж» спортсменах. С детства мы слышим, что всякий труд по­четен, но если общество допускает, что вчерашний олим­пийский чемпион становится мясником или приемщиком стеклотары (семью, детей кормить ведь надо), этим, по-моему, оно демонстрирует неуважение к самому себе. Грустно читать о бывших «звездах» — спившихся, опус­тившихся, ушедших из жизни...

С. Б.— И заметь, никогда в этом ряду не называют имена альпинистов. И не потому, что болельщикам они ничего не говорят. Тут другая причина. Альпинизму «все возрасты покорны». Им можно заниматься с юности до старости. Вот и я в свои сорок «с хвостиком» пока не собираюсь покидать сборную. А когда почувствую, что «не тяну», смогу, как и любой из моих товарищей, стать тренером, инструктором, работать в альпклубе. И конеч­но, ходить в горы. Тем и прекрасен альпинизм, что проб­лемы расставания с ним для нас не существует. А секре­та никакого здесь нет. Просто живем на пульсе 120.

Путь к сокровищам больших снегов Канченджанги начинался на Кавказе, Памире, Тянь-Шане. 1988 год. Тянь-Шань. Украинские альпинисты на фоне пика Хан-Тенгри.

А. П.— «Сокровища больших сне­гов» — так можно перевести на рус­ский название вершины Канчен­джанга. Третья по высоте вершина мира стала вторым восьмитысячни­ком в истории советского альпиниз­ма. Но почему именно Канченджан­га? Помню, после Эвереста ты меч­тал о Лхоцзе, говорил о Макалу, Манаслу, Дхаулагири...

С. Б.— От мечты покорить Лхоц­зе отказываться не собирался. Кста­ти, этот восьмитысячник (8516 м) по южной стене, а далее — траверс Лхоцзе — Эверест, никем на сегод­няшний день не пройденный, зна­чился основным в заявке, которую сразу после Эвереста мы подали в министерство туризма Непала. Но желающих побывать на третьем по­люсе так много, что он частенько оказывается «занят». Нам не повез­ло, кто-то оказался проворней, по­этому непальские власти разрешили использовать запасной вариант — траверсировать четыре вершины Канченджанги.

А. П.— И начался ажиотаж. По опыту предыдущей экспедиции в Ги­малаи все знали: желающих будет гораздо больше, чем мест в команде.

С. Б.— Что же делать, если аль­пинистов, которым по силам самые сложные маршруты к высочайшим вершинам, у нас сотни, а мест в команде — не более двух десятков. Об этом думали многие. И значительно рань­ше, чем начались отборы в команду. Пролезть в «иголь­ное ушко» гималайской сборной можно было, заявив о себе какими-то необыкновенными восхождениями.

Первое (и пока единственное) зимнее восхождение на высшую точку страны — пик Коммунизма (7495 м) заду­мывалось, конечно, с прицелом на Канченджангу. Ну, и вообще, хотелось сделать в альпинизме что-то посущест­веннее восхождений в рамках чемпионатов страны.

А. П.— Зимнее восхождение на такую вершину! На­сколько я понимаю, это уже что-то из области экстре­мального альпинизма. Кажется, совсем недавно к нему относились очень настороженно. Считалось, нашему аль­пинизму не к лицу погоня за сенсациями, авантюризм, на который «у них» спортсмены идут не от хорошей жизни.

С. Б.— Да, что-то в этом духе звучало, как ни смеш­но, совсем недавно. Но чтобы там ни говорили, спорт (и наш в том числе) развивается, все усложняясь. Экст­ремальный альпинизм — результат этого движения по восходящей. Зимний пик Коммунизма, без всяких натя­жек,— экстремальное восхождение. Наша проба сил в этом «жанре».

А. П.— Разве? А ночной Эверест — ваш с Мишей Туркевичем визит на вершину в темноте,— его к экстремаль­ным восхождениям не следует отнести?

С. Б.— Ну, там в экстремальном «жанре» мы высту­пали лишь на последнем участке, когда спешили на по­мощь Мысловскому и Балыбердину, хорошо понимая: если ребята в относительном порядке, наш единственный шанс — эта ночь. Здесь же задумано было восхождение, которое с первого до последнего дня проходило на грани, а то и за гранью риска.

А. П.— Даже странно, что вам разрешили такую экс­педицию.

С. Б.— А слово «экспедиция» и не звучало. Официаль­но, по документам, мы приглашались на «сбор по спец­подготовке в зимних условиях на Памире сборной коман­ды СССР по альпинизму». Туманная формулировка (кто сказал — восхождение?) — своего рода военная хитрость. Чиновники от спорта могли все застопорить. «Высшие» соображения — как бы чего не вышло... А тут все впер­вые. И за успешный результат никто не поручится.

А. П.— Думаю, совсем не случайно в экспедиции уча­ствовали многие «гималайцы».

С. Б.— Естественно. «Гималайцы» — костяк сборной. На Памир тогда, в начале 86-го, приехали алмаатинец Валерий Хрищатый, ленинградцы Владимир Шопин и Владимир Балыбердин. От Украины — Миша Туркевич, Леша Москальцов, я. Тренерами тоже были участники штурма Эвереста — Валя Иванов, Ерванд Ильинский. Начспасом — Николай Черный. А возглавил сбор опыт­ный высотник Валерий Путрин.

А. П.— Помню твое возвращение с Памира. Не очень радостное. Может, что-то в этом и было — испытать команду запредельными нагрузками. Уж если экстре­мальное восхождение, то такое, что вспомнить страшно. Причем, если бы только испытания на самой горе! А то ведь и внизу, в базовом лагере на поляне Москвина. Мне кажется, самым экстремальным элементом той экспеди­ции была ее организация: нерасторопность, непродуман­ность, отсутствие нормального снаряжения. А то, что вы пошли к вершине без достаточной акклиматизации?

С. Б.— Я думаю, единственное объяснение преждевре­менного выхода на вершину — желание во что бы то ни стало быть там первыми. А что акклиматизация недоста­точная, стало ясно уже на самом верху. До высоты 6500 вся группа чувствовала себя очень хорошо.

А. П.— Но все-таки, стоило переступать грань риска? Мне показалось, вы себя (не обижайся) немного пере­оценили, мол, после Эвереста все нипочем. На пике Ком­мунизма и летом не курорт — это знают даже школь­ники.

С. Б.— Вспомни, что желают альпинисты друг другу перед выходом...

А. П.— Ну, как же? Хорошей погоды, легких рюкза­ков.

С. Б.— А там мы молились всем богам, чтобы посла­ли хоть немного непогоды: легкую дымку, слабую облач­ность, небольшой снегопад... Ясное небо, блеск звезд ни­кого не радовали — предвещали ветер, какого и врагу не пожелаешь. Географы говорят, даже Гималаи зимой не так суровы. Что касается морозов... Показания термомет­ра там мало о чем говорят. Скажем, на градуснике ми­нус 50 и шкала на этой отметке заканчивается, а сколько на самом деле, как в песне,— догадайся сам. Да еще вы­сота, кислородное голодание. Самочувствие — будто все шестьдесят на дворе. Ну, и ветер — жестокий, ледяной. Вот и получается самая что ни на есть то ли Арктика, то ли Антарктида.

Зимнее восхождение на пик Комму­низма в 1986 году вполне можно от­нести к разряду экстремальных. Та­кой предстала перед альпинистами высочайшая вершина страны

А. П.— Только там у полярников костюмы с подогре­вом, жарко натопленные балки!..

С. Б.— Д полярники, наверное, скажут: «Что они зна­ют, эти альпинисты? Мерзли неделю, от силы две на сво­ей горе. А мы — всю зимовку...»

А. П.— У каждого свои проблемы, ты прав. Но эки­пировка не хуже, чем у полярников, нужна и вам.

С. Б.— Снаряжение — вообще «больной» вопрос на­шего альпинизма.

А. П.— Даже на уровне сборной... Парадокс какой-то.

С. Б.— Скажи, в каком еще виде спорта у сборной нет своего снаряжения? В нашем случае — палаток, веревок, пуховых костюмов и еще очень многого? Шли с Туркевичем на гору в эверестовских костюмах, много чего пови­давших и в Гималаях, и после. А ботинки, носки? Да будь это все нормального качества, не было бы у ребят столько обморожений. Обидно — многое из того, что ис­пользуют полярники и зарубежные альпинисты, нам не­доступно.

Вот еще пример. Альтиметр — прибор для определе­ния высоты над уровнем моря. Те, что выпускает отечественная промышленность, наверное, хороши для самолетов. Тащить такие в горы, когда каждый грамм кажет­ся гирей, привязанной к ногам, немыслимо. Да что аль­тиметры! Простые термометры — проблема. Ведь так и не знаем, какие наверху морозы. Термометр, в отличие от альпиниста, существо нежное. Любит солнышко, теп­ло, в крайнем случае, чтоб «мороз и солнце — день чу­десный». А на высоте зашкалит, и что хочешь с ним делай. Где вы, Эдисоны? Почему обходите наши проблемы?

А. П.— Можно подумать, ваши проблемы обходят стороной только Эдисоны. Ко всему, что касается чело­века, его нравственного и физического здоровья — обра­зованию, культуре, медицине, спорту,— очень долго отно­сились как к чему-то второстепенному. А в мире спорта, мне кажется, такое отношение (по остаточному принци­пу) — к альпинизму. Вам все достается в последнюю оче­редь — снаряжение, финансирование, внимание к вашим проблемам.

С. Б.— Что у альпинистов, если разобраться, вообще есть, кроме гор?

А. П.— Зато есть прекрасные восходители, готовые несмотря ни на что в эти горы ходить. А сколько бы их было, находись альпинизм не в роли пасынка... Но давай вернемся на Памир. Экстремальное восхождение стоит того, чтобы рассказать о нем подробно.

С. Б.— С самого начала в наши планы вмешалась по­года. Базовый лагерь разместили на поляне Москвина, а не на поляне Сулоева, как предполагалось вначале,— вертолет не смог там приземлиться. Жить пришлось в па­латках, среди сугробов. Маршрут Бородкина (5-А кате­гории трудности), который нам предстояло пройти по контрфорсу, носящему имя автора первопрохождения,— знаком многим. Это очень популярный путь на вершину. Но — летом. А как будет зимой? Каждый понимал, что сейчас все сложнее, опаснее.

Наша группа (Миша Туркевич, Леша Москальцов, я, наш друг крымчанин Гена Василенко и Юра Янович из Душанбе) 1 февраля вышла наверх. Перед выходом с врачом экспедиции Эдуардом Липенем долго отбирали аптечку. С особым вниманием — средства против обмо­рожений. Понятно, что в эту пору на семитысячной вы­соте бояться надо именно таких неприятностей. Но, зна­ешь, как-то не хотелось думать, что весь взятый наверх компламин, трентал в ампулах и таблетках мы исполь­зуем, чтобы спасти ребятам пальцы рук и ног.

По плану мы должны были подняться до высоты 6200-6400, организовать там промежуточный лагерь, спуститься на поляну Москвина, а 6 февраля выйти на восхождение. Группа Балыбердина вышла днем раньше.

К середине дня мы были на высоте 5800. Заночевать решили в ледовой пещере, с которой связан любопытный эпизод. Когда ставили палатку, начали завинчивать ле­довый крюк, — раздался оглушительный треск. Первая мысль: обвал, рушится ледовый свод пещеры. Все сломя голову — наружу, но.... Ничего не происходит, пещера как стояла, так и стоит. Ее многолетний лед был напря­жен настолько, что не такого уж и могучего усилия ока­залось достаточно, чтобы он треснул. Оставалось надея­ться, что землетрясения в эту ночь не случится.

А. П.— Представляю, как вам спалось в этой уютной пещере, готовой в любую минуту превратиться в склеп, К тому же такие резкие броски наверх чреваты горной болезнью. Или асов она обходит стороной?

С. Б.— Если бы... «Горняшка» на титулы и звания не смотрит. Хватает любого. Перепад высот от поляны Мо­сквина до отметки 5800 составил 1600 метров. На следу­ющий день мы были уже на 6300 — верхней точке контр­форса Бородкина. Как хорошо ни были мы подготовле­ны к высоте тренировочными восхождениями на Эльбрус, «горняшка» вскоре проявилась. По-разному, но дала о себе знать каждому.

С контрфорса Бородкина — спуск на Большое Памирское фирновое плато, восьмикилометровое снежное поле, окруженное вершинами. По плато мела поземка, но было солнечно и довольно тепло. Так тепло, как в тот день, не было потом ни разу. На бивуак остановились на высоте примерно 6100. Почему «примерно», ты догадываешься: по причине отсутствия альтиметров.

За 1,5 часа вырыли снежную пещеру. Сменяли друг друга через 3-5 минут — на такой высоте пилой и лопа­той долго не поработаешь.

А. П.— Разве не проще поставить палатки, чтобы по­беречь силы для восхождения?

С. Б.— Как сказать. Конечно, палатку поставить бы­стрее. Но наша игра стоила свеч. Снежная пещера по сравнению с палаткой, это... Это, как гостиница Хилтон по сравнению с постоялым двором. В снежном доме теп­ло, надежно. Палатку подстилаем на дно, на нее кладем кариматы (водонепроницаемые подстилки из пенополиэтилена). Утром, когда разжигаешь примус, за шиворот не льется вода, как это всегда бывает в палатке, которая в мороз покрывается изнутри инеем. Ну и потом, в пещере просторно, можно хорошо отдохнуть. А самое глав­ное — в ней не так страшны непогода, лавины.

Группа Бэла встала на ночевку 100 метрами выше нас. Третьего февраля выходим пораньше, быстро дого­няем соседей и топчем ступени уже вместе. У всех очень мерзнут ноги, но в работе постепенно отходят. Леша Москальцов отказывается идти в связке. Когда предлагаем ему сменить Туркевича и топтать ступени, Леша хочет отдать кому-нибудь канистру с бензином. «Входит в бе­рега» только, когда я, разозлившись, предлагаю забрать заодно с канистрой и его рюкзак. «Горняшка», бывает, проявляется и так, хотя ни раньше, ни потом в эгоизме Москальцова никак нельзя было заподозрить. На горе, когда силы на пределе, подобные «шутки» воспринима­ются очень болезненно.

Ближе к вечеру стали рыть пещеру в снежном наду­ве. Бэл и здесь поспешил оторваться от нас. В этом он весь: хоть на 100 метров, но выше конкурентов. Невзирая ни на какие обстоятельства, самочувствие товарищей...

На вечерней связи Бэл передает, что его группа уста­новила лагерь на 6800. Значит, мы — на 6700? Совсем в этом не уверены. Но определиться с высотой, даже при­близительно, не можем, видимость нулевая. Наша рация базу только слышит, работает лишь на прием, поэтому с поляной Москвина связываемся через Бэла, с ним связь двусторонняя.

В общем, как раз тогда и возникла идея вершины. Самочувствие у всех нормальное, погода — приемлемая, какой она будет на следующем выходе, сказать не может никто. И мы, и ленинградцы просим разрешить выход. Бэл, кроме того, докладывает, что у Володи Коломыцева три дня мерзнут ноги. База не советует Коломыцеву идти на вершину, но и оставаться одному не разрешает. Утром, около девяти, стартует наша группа. Бэл со сво­ими уже убежал метров на 500. Спустя какое-то время от их группы отделяется двойка. Это Вася Елагин и Коломыцев.

Поравнявшись, Вася просит связаться с Бэлом, объ­ясняет ему, что они с Володей возвращаются. Коломыцев по-прежнему не может согреть ноги. Тут в разговор вмешивается база — она, оказывается, все время на при­еме. Дает команду нашу рацию отдать Елагину, идти с Бэлом одной группой. Это тем более оправданно, что по нашим альпинистским правилам безопасности на высо­тах свыше 6000 м в группе должно быть не меньше че­тырех человек, а у Бэла осталось трое — он, Шопин и Разумов. Все соглашаются, но разрыв остается прежний: у ленинградцев нет желания нас поджидать, а у нас — догонять. Это и внизу редко доставляет удовольствие, а здесь и подавно. Кстати, о высоте. Когда рассвело и можно было сориентироваться, оказалось, что наша пе­щера приблизительно на 6500.

А. П.— Значит, до вершины оставался еще километр по вертикали. Рисковые вы ребята! Вышли только в де­вять, могли засветло не обернуться, ведь зимой темнеет рано.

С. Б.— Ветер со снегом. Мороз. Каждый шаг — через «не могу». Мне было трудно как никогда. В некоторые моменты чувствовал: сейчас отключусь. Отстал, шел один, а казалось, кто-то есть рядом — скрипит снегом, обращается ко мне... Утром я принял таблетку валериан­ки, а потом — валидола. Возможно, этим объяснялось мое состояние. Не знаю, но настолько плохо в горах не чувствовал себя ни разу.

Первыми на перемычку между предвершинным греб­нем и вершиной (7400) поднялись ленинградцы, потом наши ребята. Последним — я. Миша ждал, спросил: «Мо­жешь собраться?» Ответил, чтобы шли без меня, и остал­ся ждать.

А. П.— А до вершины — 95 метров... Скажи, что ты чувствовал там, на перемычке?

С. Б.— Ну, прежде всего, по достоинству оценил по­ступок друга. Отлично понимая, что уже поздно, очень поздно, Миша остался ждать меня, чтобы помочь взойти на вершину. Но было ясно, что с моим «темпом» о ней нечего и думать. Потом, когда ребята шли наверх, а я их ждал, было такое чувство, как после срыва на соревнова­ниях скалолазов. Только что ты рвался к очередной вы­соте, но вот сидишь внизу, и твой результат — «ба­ранка».

Ленинградцы поднялись на вершину в 16 часов 40 ми­нут, наши — через 20 минут. Как потом оказалось, этот короткий промежуток времени вместил немало событий.

Балыбердин, Шопин и Разумов спускались с верши­ны. Туркевич шел вверх. Когда встретились, Бэл сказал, чтобы Миша поворачивал вниз — база запретила подъ­ем. Двойка Москальцов — Василенко уже на вершине. Растерянно ждет Мишиного решения Юра Янович.

«Ты иди, Юра, я догоню». — Туркевич поворачивается к Бэлу.— «А ну, дай рацию! Что за непонятное решение, когда до вершины 50 метров?» — «Раз я сказал, значит, поворачивай и не рассуждай»,— сердится Бэл, но рацию все же дает. Через 15 секунд Миша получает «добро» и почти на вершине догоняет Юру.

А. П.— Скажи, что это было — боязнь базы за ваши жизни? Или все же «козни» Балыбердина? Видимо, он не очень хотел делить свой успех еще с кем-то?

С. Б.— Думаю, все же второе. Не хотелось Бэлу, что­бы героев стало больше, не хотелось... Когда они начали спуск, уже темнело. С наступлением ночи резко похоло­дало, начался снег с поземкой. Найти в такой темноте пещеры — дело почти безнадежное. Связались веревкой (на этот раз и Москальцов не отказался). После часа блужданий в потемках по ледопаду я ко всем своим не­удачам этого дня добавляю еще одну — проваливаюсь в трещину. Расклиниваюсь в ней. «Как дела?» — спраши­вают сверху ребята. «Сейчас отдышусь и вылезу». Выле­заю. Нет, не зря мы связались. То один, то другой «ны­ряют» в трещины: мы ищем свой бивуак. На часах де­вять вечера. Пещер нет как нет. Без фонаря найти их на этом склоне немыслимо. Но фонаря никто не взял (лиш­ние граммы!). Чувствуем, пещеры где-то рядом. Доро­го же дал бы каждый за надежный снежный свод, теп­лый спальник, кружку чаю...

А. П.— Холодная ночевка на такой высоте, зимой. Мне не по себе от одной мысли о том, чем обычно закан­чиваются подобные приключения.

С. Б.— Ты же знаешь, в таких случаях убивают не столько высота, мороз, ветер, сколько паника, страх. Мы — давно схоженный коллектив, все ждали, что ска­жет наша команда. Кто-то предложил закапываться в снежные ямки. Это был сомнительный выход: даже ес­ли бы не замерзли насмерть, то обморозились бы все. Короче, положение было серьезное, но не безнадежное. И мы продолжали поиски. Нашли небольшую щель. По­началу в нее пролез один Туркевич. Узкое пространство ледяного разлома Миша расширял, делая его нашим убежищем. Работал на ощупь, с закрытыми глазами, на­тянув на голову капюшон куртки, чтобы осколки не ле­тели за шиворот. Как ни пытались наладить ему освеще­ние, целый коробок спичек исчиркали,— ничего не полу­чилось. Огонек сразу задувало. Снизу сильно сифонило мелким, пылеобразным снегом.

Наш «проходчик» орудовал ледорубом почти до полу­ночи и расширил щель настолько, что мы и трое ленин­градцев уместились. Представь, как было холодно сна­ружи, если, когда влез в эту берлогу, показалось, будто попал в теплый дом. Очень хотелось спать. Но нельзя.

Можно не проснуться. Тормошил ребят, уговаривал петь, шевелиться. Вспомнил все, какие знал, анекдоты. Но сон наваливался, тяжелый, как глыба льда. Каждые полча­са-час я смотрел на часы, толкал, будил ребят. И снова проваливался в небытие. Под утро несколько раз сни­лось, что выходим из тоннеля, в котором провели ночь.

А. П.— Говорят, в последние минуты жизни человек видит перед собою тоннель. Может, ты был у последней черты? И каждый раз поворачивал от нее...

С. Б.— Кто знает? Как-то, не хочется думать о послед­ней черте. Кариматы остались в пещере. Я сидел сначала на рюкзаке, потом на поролоне от автоклава. Спиной все время на льду. Радости все это, понятно, не доставляло. Наконец, в 8 утра стали тормошить тех, кто ближе к выходу. А когда вышли, поначалу никак не могли сори­ентироваться. Наконец, определились, пришли к своим пещерам, попросил Бэла выйти на связь, сказать, что мы живы, все в порядке. Не захотел...

А. П.— Представляю, как о вас беспокоились.

С. Б.— Ребята потом рассказывали, какую мучитель­ную ночь провели они в базовом лагере. Когда утром увидели на горе неизвестно откуда появившиеся точки, стали с тревогой считать: один, второй, третий... Седь­мой! Все живы!

...Спустились на 6500, и база сама вызвала меня на связь. Сообщил вниз, что самочувствие, в основном, нор­мальное, но есть обморожения рук и носов. Снизу посо­ветовали не расслабляться, поскорее спускаться в лагерь на 6100. Пообещали освободить его для нас (там плани­ровалась ночевка групп, идущих наверх).

«Когда считать мы стали раны», оказалось, что у Ге­ны обморожены пальцы рук, у Юры — также пальцы рук и нос, Леша Москальцов обнаружил, что не чувствует пальцев ног. Сразу же сделали им уколы трентала и ком-пламина.

Смешное и грустное часто в жизни соседствуют. Вот и тут, казалось бы, не до шуток — ребята обморозились. Срочно надо спасать им пальцы. Но ампулы после всех приключений замерзли. Чтобы сделать инъекцию, надо их разогреть. Каким образом? Во рту. Вид у Леши и Гены с ампулами за щеками был очень комичный. И мы, и они сами не могли удержаться от смеха.

А. П.— Хорошо, хоть вы с Мишей не обморозились. Почему же не избежали этого ребята? И когда, по-твое­му, это произошло?

С. Б.— Думаю, обморозились на пути к вершине или на спуске с нее. В той ситуации достаточно было на ми­нуту-другую переключить внимание, забыть о контроле за самочувствием. Леша, например, решил перед выхо­дом утеплить свои ботинки, положил дополнительные стельки и чуть-чуть сдавил пальцы. В результате остал­ся без них. Но могу поручиться: обморозились не во время холодной ночевки. Юра Разумов, как потом вы­яснилось, ночью снял бахилы и наружные ботинки, остался только во внутренних. Это был, мягко говоря, опрометчивый шаг. Но Юра как раз и не обморозился!

Помню, с каким трудом мы преодолевали подъем с плато на контрфорс Бородкина. Чтобы спуститься, необ­ходимо было взять этот последний барьер. Шаг за ша­гом. Триста метров казались бесконечными, как Вселен­ная. Дул сильный ветер с поземкой. Холодно. А у меня перед глазами «стояла» бутылка с боржоми. Мы сутки не ели и не пили. Мучила жажда. На высоте 5700 встре­тили ребят из вспомогательной группы армейцев — С. Овчаренко и А. Студенина. Нас напоили горячим ча­ем. Но он не утолил жажду. Мечтал о боржоми! На лед­нике — приятная неожиданность: нас встретили Коля Черный и Каманча — наш друг корреспондент журнала «Юность» Володя Лукьяев.

В базовом лагере всех сразу осмотрел врач. Гену и Лешу, не теряя времени, уложил под капельницу. Ока­зал помощь Юре. Уже в темноте ходили встречать груп­пу Бэла. У них обморозился Володя Шопин, тоже уложи­ли под капельницу. А на следующий день всех постра­давших вертолет увез в Душанбе, оттуда в Москву и Ленинград. В спорткомитет пришла телеграмма из 4-й больницы «скорой помощи» Харькова — главврач пред­лагал помощь обморозившимся.

А. П.— Помощь успела вовремя?

С. Б.— Как сказать. Все могло кончиться значительно хуже. Гена с Лешей, а позже к ним присоединились Сергей Антипин и Валерий Першин, провели несколько месяцев в институте им. Склифосовского. Отделение со­судистой хирургии там возглавляет Владимир Леонович Лиминев — тоже альпинист. Он предложил свою помощь. Сколько таких примеров альпинистского братства, помо­гающего найти выход из достаточно непростых ситуаций, я мог бы привести! Кстати, «доброжелатели» Лиминева не преминули использовать этот случай в своих целях, у него были неприятности — почему в свое отделение поло­жил, а не в то, где лечат обмороженных. Но Лиминев и его врачи-виртуозы продолжали бороться за ребят. Лекарства для них доставали где только могли — ив Москве, и в Харькове. И все же Гене «постригли» фа­ланги нескольких пальцев на руках. Леше пальцы на но­гах прихватило так сильно, что сохранить их не удалось. Першин с Антипиным тоже не избежали «легкой стрижки».

Позже Гена, вспоминая больницу, говорил, что за всю жизнь не ел столько пирогов — жены альпинистов-москвичей взяли над ними шефство, опекали, заботились. Кстати, Василенко, как только ему полегчало, начал де­лать зарядку, пробежки (ноги-то не поморозил) по лест­ницам вверх-вниз, удивляя медсестричек, выходивших покурить на лестничные площадки. Думаю, благодаря такой активности Гена первым и пошел на поправку.

...Ребята улетели. Кстати, на том вертолете, что уво­зил их, прилетал на поляну Москвина ведущий телевизи­онного «Клуба путешественников» Юрий Сенкевич. Под вертящимися лопастями мы отвечали на торопливые во­просы залетного гостя. Ребята улетели. Мы стали ждать возвращения остальных групп. Им гора тоже не прости­ла посягательства на свое зимнее одиночество.

7 февраля, покорив вершину, спускалась группа из 17 альпинистов. Замыкающими были связки Валерий Першин — Сергей Антипин из сборной страны и Валерий Анкудинов — Николай Калугин из команды Узбекистана. На высоте 7400 метров есть опасное место — фирновая доска. Приблизительно в 16 часов 25 минут ребята, наб­людавшие за маршрутом из базового лагеря, увидели, что по доске пролетели двое. Падали метров 300-400. Это была узбекская двойка: Анкудинов сорвал Калуги­на, потеряв равновесие.

А. П.— Значит, не было самостраховки?

С. Б.— Видимо, так. Першин с Антипиным тут же на­чали спускаться к ним. Но на крутом фирновом склоне спешить можно только медленно. К пострадавшим двой­ка спустилась только к семи вечера. Сообщили по радио, что Калугин умер, а Анкудинов в тяжелом состоянии. С него при падении сорвало ботинки и перчатки. Пока ребята одевали Валерия, он перестал подавать признаки жизни. Антипин и Першин, сами полумертвые от усталос­ти, мороза, высоты, пытались транспортировать постра­давшего. И не могли. Положение — хуже некуда. Крити­ческое. Еще час-два, и к погибшему Калугину прибавят­ся новые жертвы. Бросить Анкудинова ребята не могли. Остаться — значит погибнуть тоже. И тогда Коля Чер­ный дал команду утеплить, укутать пострадавшего, укрыть его в снегу, а самим идти вниз. Но ребята оста­вались с Анкудиновым до тех пор, пока не поняли, что помочь ему уже нельзя...

Они начали долгий спуск в темноте. Усталых до полу­смерти, до такого состояния, что сознание едва брезжит, обморозившихся, Валеру и Сергея отыскали вышедшие навстречу Луняков, Виноградский и Дюков. Лишь к че­тырем утра они вышли к спасительным пещерам. Першин спросил, долго ли идти. Ему ответили, что еще мет­ров пять. Только тогда он поверил, что сможет дойти.

А. П.— Знаешь, чем больше я размышляю об альпи­низме, тем четче осознаю: не головокружительные отве­сы, не зловещие ледовые трещины — что там еще подска­зывает устоявшийся стереотип? — требуют максимума мужества, стойкости, душевных сил, а тот жестокий вы­бор, перед которым вы порой оказываетесь. «Погиб, спа­сая товарища» — эта фраза на могилах альпинистов не редкость. Трудно даже представить, как нелегко далось начспасу Черному, руководителям экспедиции это реше­ние — оставить Анкудинова. Умирающего, безжизненно­го — но ведь еще живого. Взять на душу такое... Ни при каких обстоятельствах не бросать товарища — одна из главных альпинистских заповедей. Ни при каких! Здесь, что ни говори, она была нарушена...

С. Б.— Пойми: положение было угрожающим не только для разбившегося парня, но почти в такой же мере — для Першина с Антипиным. С каждым часом убывали силы и шансы остаться в живых. Допустить тра­гедию, а потом вздыхать: «Погибли, но не бросили уми­рающего товарища». Так, по-твоему, было бы лучше?

Когда Антипин и Першин сообщили в базовый лагерь о состоянии Анкудинова, было ясно — ему уже никто не сможет помочь. Травмы — одно, но ведь Валера к тому же больше часа пролежал раздетый на сорокаградусном мо­розе. А по тому, сколько времени спускались к постра­давшему ребята, было ясно, что и они на грани. Помню, переглянулись с Мишей — им самим надо быстрее вниз, не то останутся там же. Но сказать такое вслух не мог­ли. А если бы были там, наверху, тоже бы не покидали Анкудинова. Коля Черный приказал им уходить. Прика­зал, понимаешь? Возможно, это было жестокое решение. Но с другой стороны — и гуманное, и единственно в дан­ном случае правильное. Не прими его Черный, жертв ста­ло бы вдвое больше. Две жизни удалось спасти! Пра­вильность Колиного решения для меня очевидна. И еще добавлю, немалое мужество требовалось, чтобы взять ответственность на себя, прекрасно осознавая возможные оргвыводы. А ведь обстановка не оставляла на раздумья не то что часов — минут. Думаю, многое в нашей жизни было бы иначе, если бы в каждой критической ситуации находился человек, способный принять правильное реше­ние и всю полноту ответственности за него.

А. П.— Скажи, а если бы в сорвавшейся связке были ребята из сборной страны, а не из узбекской команды, решение осталось бы таким же?

С. Б.— Мы не делились на «ваших» и «наших», рабо­тали одним коллективом. И лучше бы никто не оказался в роли пострадавших. Но в любом случае все было бы так, как было.

А. П.— Помню, как восторженно, правда, не замал­чивая ничего, реагировал «Советский спорт» на ваше восхождение и проходившее одновременно восхождение ленинградцев на пик Корженевской. А как отметило это достижение спортивное руководство?