ОГУК «Астраханская библиотека им. Н.К.Крупской»
Отдел научно – исследовательской и методической работы
Серия: «Читать престижно-
читательский гид»
Кошки, литература и человечество
(представление художественных произведений о кошках)
Астрахань,2010
Уважаемые коллеги!
Автор нескольких успешных книг, редактор сборника «Мартовские коты»[1] Марта Кетро очень любит кошек - за то, чтоони делают дом уютнее, а жизнь - гармоничнее. Она, в частности, рассказывает такую историю: «Как-то раз Бог увидел мышь и кинул в нее своей рукавицей, которая тут же превратилась в кошку. Я вдруг поняла, что чувствует человек, который гладит кота - он ощущает тепло Божьей руки, ни много, ни мало».
В своем пристрастии Марта Кетро, конечно, не одинока: миллионы людей тоже видят в кошке символ спокойного счастья. А для многих эти животные стали источником творческого вдохновения: они не только пишут о своих любимцах с любовью и нежной иронией, но и сочиняют истории от лица самих котов и кошек - так, как они сами могли бы рассказать о себе.
Кошка живет рядом с человеком и, может быть, идеализировать ее весьма странно, но вот в литературе любовь к кошке описывается довольно часто. Можно назвать много авторов, которые не только делают предметом изображения свои отношения с кошками, но делают кошек героями своих произведений.
Данный материал поможет библиотекам подготовить мероприятия не просто о кошках как животных и любимицах многих людей, но и о взаимоотношении человека и кошки как явного прототипа контакта между двумя цивилизациями, тем более, что порой в нашей жизни животные служат последним оплотом гармонии и здравого смысла.
В приложении даны тексты рассказов, которые можно использовать для проведения Вечера маленького рассказа, наряду с выставкой «Кошачья жизнь», где можно представить произведения, о которых идет речь в данном материале, а так же другие художественные произведения о кошках из фонда вашей библиотеки.
***
«Как можно не любить кошек, ведь именно кошка, а не человек, - «венец творенья Создателя». Бесценная безделица. Драгоценное сокровище. Кошке не надо уметь стирать или гладить. Кошка не ваша жена, она – ваша госпожа. Если у вас кошка, - вы живете в раю», - так пишет о кошке голландский биолог Мидас Деккерс.
У людей и кошек отношения особые – простые, честные, лишённые притворства, без сложностей и противоречий. С кошкой у человека полноценное сотрудничество – они живут вместе, потому что это выгодно им обоим. Для некоторых, особо одиноких людей, она является единственным существом, которому можно излить душу и которое успокаивает человека так, как это не сделает никакой психоаналитик. Кроме того, люди, часто не понимая самих себя и мотивов своих поступков, ищут объяснения в мире близких нам существ. Если обратиться к истории появления кошки рядом с человеком, то вопросов останется больше, чем ответов на них. Как кошка пришла к людям? Что заставило её это сделать? Почему она осталась жить в доме? Иногда шутливо говорят: может быть, не кошка пришла к человеку, а человек пришёл к кошке? Что ж, в это можно поверить, проследив «кошачий след» в литературе разных эпох и народов, начиная с мифологии, и до сегодняшнего дня.
Образ кошки в литературе разных жанров и эпох занимает особое место. Обаяние и тайна, которыми обладают эти изящные, грациозные, ускользающие и вновь являющиеся как ни в чём ни бывало прелестные животные, вдохновляли многих. Под прицелом пристального кошачьего взгляда оказались равны и писатели-классики, и современные нам авторы.
Древнейший литературный жанр, в котором издавна «поселились» кошки, - это басня, начиная с Эзопа («Кот и мыши»). В России басенные коты олицетворяли такие людские пороки, как хитрость, жадность, коварство: «Свирепый тот мучитель-кот!» (А. Сумароков. «Кот и Мышь»), «…под видом кротости он враг наш» (И. Дмитриев. «Петух, Кот и Мышонок»), «…коты и все умны, но только лицемерны» (А. Измайлов. «Чёрный Кот»), «Что тягостно уму, того не нужно знать» (В. Жуковский. «Кот и зеркало»), «Известных я врагов всегда предпочитаю Друзьям, которые царапать мастера» (В. Пушкин. «Кот и Моська»), «Худые песни соловью в когтях у кошки» и «А Васька слушает да ест» (И. Крылов. «Кошка и Соловей», «Кот и Повар»).
Александр Сергеевич Пушкин «впустил» кошек в дружеские послания: «Мурлыча, в келье дремлет спесивый старый кот» («Послание Галичу»), в сатирические и юмористические стихи и поэмы «Гусар», «Тень Фонвизина», «Домик в Коломне». Мы сегодня не представляем себе поэмы «Руслан и Людмила» без учёного кота, что «ходит по цепи кругом». Великий русский поэт не был фанатичным любителем кошек, но относился к ним с симпатией. В его литературных произведениях упоминается немало реальных и мистических кошек. Запечатлены они и на рисунках Пушкина, которых особенно много в альбоме Елизаветы Николаевны Ушаковой, в замужестве Киселёвой. По преданию семьи Киселёвых, Пушкин любил рисовать кошек в альбомах барышень, на клочках бумаги, на сукне ломберного столика. Чаще всего поэт изображал дородных котов, сидящих спиной к зрителю, с «ушками на макушке» и извивающимся хвостом, выдающим напряженное ожидание или заинтересованность чем-то вне поля рисунка.
Самый знаменитый «кошачий» персонаж у Пушкина – «кот учёный» из Пролога к поэме «Руслан и Людмила» - погружает читателя в особое сказочное пространство:
У лукоморья дуб зелёный,
Златая цепь на дубе том:
И днём, и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом.
Пойдёт направо – песнь заводит,
Налево – сказку говорит.
<…>
И там я был, и мёд я пил;
У моря видел дуб зелёный;
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил.
Одну я помню: сказку эту
Поведаю теперь я свету…
В поэме «Руслан и Людмила» Пушкин использовал также бытующее у многих народов поверье о связи кошек с демоническими силами и принятии колдунами и ведьмами кошачьего образа:
К нему волшебница явилась,
Вещая: «Знаешь ли меня?
Ступай за мной; седлай коня!»
И ведьма кошкой обратилась.
Осёдлан конь. Она пустилась;
Тропами мрачными дубрав
За нею следует Фарлаф.
В произведениях Пушкина встречается немало вполне реальных котов и «кошачьих» сравнений, основанных на естественном поведении этих животных. Главный герой поэмы «Граф Нулин», который крадётся ночью в спальню к Наталье Павловне, сравнивается с хитрым котом:
Так иногда лукавый кот,
Жеманный баловень служанки,
За мышью крадётся с лежанки:
Украдкой, медленно идёт,
Полузажмурясь подступает,
Свернётся в ком, хвостом играет,
Разинет когти хитрых лап
А в поэме «Домик в Коломне» есть такие строки:
Бывало, мать давным-давно храпела,
А дочка на луну ещё смотрела
И слушала мяуканье котов
По чердакам, свиданий знак нескромный…
В лицейском стихотворении «Послание к Галичу» наличие в комнате дремлющего кота помогает выразить атмосферу успокоения перед сном, придаёт всей картинке реалистичность:
Уж тёмна ночь объемлет
Брега спокойных вод;
Мурлыча, в келье дремлет
Спесивый старый кот.
В юношеской поэме «Монах» кот бедного отшельника, составляющий значительную часть его собственности, тоже вполне земной:
Наш труженик не слишком был богат,
За пышность он не мог попасться в ад.
Имел кота, имел псалтирь и чётки,
Клобук, стихарь да штоф зелёной водки.
Упоминаются реальные кошки и в прозаических произведениях Пушкина. Герой повести «Дубровский» кузнец Архип спасает кошку на пожаре, но оставляет в закрытом горящем доме работников суда – приказных: «В сию минуту новое явление привлекло его внимание; кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть, — со всех сторон окружало её пламя. Бедное животное жалким мяуканием призывало на помощь. Мальчишки помирали со смеху, смотря на её отчаяние. «Чему смеётеся, бесенята, — сказал им сердито кузнец. — Бога вы не боитесь: божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь», — и, поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. Она поняла его намерение и с видом торопливой благодарности уцепилась за его рукав. Полуобгорелый кузнец с своей добычей полез вниз. «Ну, ребята, прощайте, — сказал он смущённой дворне, — мне здесь делать нечего. Счастливо, не поминайте меня лихом».
В 1825 году появилась повесть Антония Погорельского «Лафертовская маковница»[2] , автора по праву считают зачинателем русской фантастики. Природа фантастики в повести представляет собой слияние двух традиций: народной сказки и гофмановских мотивов. Сюжет повести основан на народных суевериях, предрассудках, чертах народной сказки и представлениях простого человека о добре и зле.
Читатель тех лет не мог не вспомнить сказку «Золотой горшок»[3] и Луизу Рауерин, совмещавшую колдовство с продажей яблок, и её чёрного кота, способного, как и кот старухи из «Лафертовской маковницы», к перевоплощениям. «Бросив нечаянно взгляд на чёрного кота, она <Маша> увидела, что на нём зелёный мундирный сюртук; а на место прежней котовой круглой головки показалось ей человеческое лицо, которое, вытараща глаза, устремляло взоры прямо на неё». «Она отворила дверь и оцепенела!.. На скамье… сидел мужчина небольшого росту, в зелёном мундирном сюртуке; то самое лицо устремило на неё взор, которое некогда видела она у чёрного кота».
В повестях Н.В. Гоголя «Вечер накануне Ивана Купала» и «Майская ночь, или Утопленница» нечистая сила сама перевоплощается в кошку для нанесения вреда другим. «Страшная чёрная кошка крадётся к ней; шерсть на ней горит, и железные когти стучат по полу. В испуге вскочила она на лавку, - кошка за нею. Перепрыгнула на лежанку, - кошка и туда, и вдруг бросилась к ней на шею и душит её. С криком оторвавши от себя, кинула её на пол; опять крадётся страшная кошка. На стене висела отцовская сабля. Схватила её и бряк по полу – лапа с железными когтями отскочила, и кошка с визгом пропала в тёмном углу. Целый день не выходила из светлицы своей молодая жена; на третий день вышла с перевязанной рукой. Угадала бедная панночка, что мачеха её ведьма и что она ей перерубила руку». («Майская ночь, или Утопленница».)
«Басаврюк ударил кулаком, и стена зашаталась. Большая чёрная собака выбежала навстречу и с визгом, оборотившись в кошку, кинулась в глаза им. «Не бесись, не бесись, старая чертовка!» - проговорил Басаврюк… Глядь, вместо кошки старуха, с лицом, сморщившимся как печёное яблоко, вся согнутая в дугу; нос с подбородком словно щипцы, которыми щёлкают орехи». («Вечер накануне Ивана Купала».)
В другой гоголевской повести «Старосветские помещики» кошка не является самостоятельным носителем зла, но она предвещает смерть тем, кто привязан к ней. Идиллическая картина поместного быта, споры Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича о достоинствах животных, казалось бы, не предвещают драмы. Н.В. Гоголь подытоживает спор стариков развёрнутой справкой о хищниках-котах, заманивших серенькую кошечку. Возвратившись к старушке, «бегляночка» уже «набралась романтических правил», и недолго остаётся при хозяйке. Символическое значение кошечки связано с мотивом смерти.
«Кошачья» тема естественным образом вписывается и в литературную сказку. В анималистической литературе кошки всё больше утверждаются как существа особенные, со своим внутренним миром, с чувством собственного достоинства и удивительной проницательностью. Такова «Кошка, которая гуляла сама по себе» Р. Киплинга. По мнению писателя, природное начало, объединяющее мир в единое целое, торжествует над всеми другими законами. Союз Женщин и Кошек с незапамятных времён привлекал всеобщее внимание. Что же их объединяет? Наверное, красота, грация и умение чувствовать. Самой природой обусловлено стремление Женщины нравиться всему миру. Вот тут-то и появляется из-за туманного горизонта, под полной луной, неясный и таинственный силуэт Кошки. Она становится союзницей женщины и одновременно отстранённым наблюдателем того, что происходит вокруг в этом непростом мире.
Женско-кошачью тему своеобразно раскрывает Виктор Пелевин в рассказе «Ника»[4] . Здесь кошка выступает в качестве образа сравнения с женщиной. Автор мастерски осуществляет их подмену, которую читатель обнаруживает только в конце повествования: загадочная и необъяснимая Ника оказывается сиамской кошкой. «Я неизменно удивлялся… - почти все книги, почти все стихи были посвящены, если разобраться, Нике – как бы её ни звали и какой бы облик она ни принимала…» Герой рассказа – скептик, «несчастный скиталец в родной земле», героиня противопоставлена ему. Живя в чувственно-созерцательном мире, она оказывается выше и цельнее героя. Он или пытается проникнуть в её особенный духовный мир, чуждый для него, в надежде обновления и возрождения души, или оказывается неспособным воспользоваться тем шансом, который сама судьба посылает ему, и не слышит или не хочет услышать зов женской души, не может до конца понять её чувства.
Одухотворённость Ники, которая ввела в заблуждение героя, так и остаётся для него загадкой. Он начинает понимать, что имеет дело «не с реально существующей Никой, а с набором собственных мыслей о ней». «Единственным чувством, которое я испытывал, была моя обычная зависть по поводу того, что от меня опять ускользают какие-то грани мира…» Ника же не просто видит, она способна разрешить эту мировую загадку, так как живёт «умом сердца».
Наряду с «женской», можно говорить и о «мужской кошачьей» теме. В особую группу можно выделить сказку Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес», роман Э.Т.А. Гофмана «Житейские воззрения кота Мурра[5] » и повесть Сосэки Нацумэ «Ваш покорный слуга кот»[6]. Коты – герои этих произведений - философски оценивают мир и всё, что в нём происходит. Порой они рассуждают логически и мыслят лучше, чем люди; дают им советы, заставляют о многом задуматься и найти ответы на множество вопросов.
Вы задаётесь вопросом «куда идти»? Чеширский кот (Л. Кэрролл. «Алиса в стране чудес») ответит вам: «Смотря куда ты хочешь попасть… Куда-нибудь ты обязательно попадёшь. Нужно только достаточно долго идти». «Если не знаешь, что сказать, говори по-французски! Когда идёшь, носки ставь врозь! И помни, кто ты такая!».
Загадка улыбки Чеширского кота не менее привлекательна, чем улыбка Моны Лизы. Во времена Л. Кэрролла часто говорили: «улыбается, как чеширский кот». Существуют две теории, пытающиеся это объяснить. Согласно первой из них: в графстве Чешир, где родился Кэрролл, некий неизвестный маляр рисовал ухмыляющихся львов над дверьми таверн. Согласно второй, чеширским сырам придавали одно время вид улыбающихся котов.
Литература, заставившая говорить животных, опирается на фольклорные и басенные мотивы. Она обращается к формам повествования, которые обходились без фантастических элементов, но не менее убеждали читателя в истинности художественной условности.
Т.Э.А. Гофман выбирает героем своего произведения кота «как воплощение идеи рутины и успокоенности». В «Житейских воззрениях кота Мурра» учёный кот пишет свои глубокомысленные размышления на бумаге из дневниковых записей своего хозяина, композитора Крейслера. Автор сталкивает разные взгляды своих героев: реалистический и идеалистический (животного и человека). Если бы на месте животного-рассказчика был человек, то история при всей её гротескности не была бы такой эффектной. «Разумный, высокопросвещённый, философический и поэтический кот Мурр» выступает обличителем жизненного уклада, примитивности повседневности. Он знает, как надо «правильно» жить, но человек его не спрашивает, а кот не отвечает на вопросы, которые ему не задают. «Так ещё раз подтвердилась та истина, что с преждевременно созревшими гениями дело на лад не идёт. Они или увядают, коснея в безличной и бездушной холодности, и теряются в толпе посредственностей, или же слишком рано уходят из жизни. Бедный Мурр!».
Уже в самом названии повести Сосэки Нацумэ «Ваш покорный слуга кот» скрыт тонкий юмор. «Ваш покорный слуга кот» один из самых знаменитых романов классика японской литературы XX в. Нацумэ Сосэки, первое большое сатирическое произведение в японской литературе нового времени. 1907-1916 годы могут быть названы «годами Нацумэ» в японской литературе: настолько сильно было его влияние на умы японской интеллигенции тех лет. Такие великие писатели, как Акутагава Рюноскэ, Ясунари Кавабата и Дадзай Осаму считали себя его учениками.
Герои повести - коты и люди. В японских книжках для детей принято изображать животное как маленького человечка с головой зверя. Коты в повести Сосэки - это маленькие человечки в масках. Среди них сохраняются те же социальные различия, что и среди людей, ведь они живут в мире, где служанка часто расценивается ниже кошки. В повести они на роли клоунов: разыгрывают интермедии между основными номерами. Но если коты похожи на людей, то верно и обратное: многие люди не лучше животных. Эта короткая фраза звучит так по-старомодному учтиво, будто читателям представляется грамотей, искушённый в книжной премудрости. И не удивительно: заговорил кот школьного учителя. Наслушавшись в доме своего хозяина умных разговоров об идее «сверхчеловека», он возомнил себя существом необыкновенным. Комизм ситуации состоит в том, что кот начинает мерить мир меркой своего маленького мирка с полным чувством собственного превосходства. Хозяин кажется ему «придурковатым», выходки, чудачества хозяина – верх нелепости. Наивные суждения кота не только забавляют, они дают почувствовать нелепость окружающей жизни. Повесть начинается в тонах мягкого юмора и перерастает в гневную сатиру. Недаром это произведение часто сравнивают с «Путешествием Гулливера» Дж. Свифта. Шутка больше не в силах замаскировать трагедию, скрыть гнев и отчаяние. Главный герой повести учитель Кусями, человек большого ума и сердца, задыхается в душном «кошачьем» мирке. Герои повести – коты и люди. Они говорят серьёзно о несерьёзных вещах и наоборот. Читатель должен это помнить, иначе он может уподобиться простодушному коту. Коты в повести – это маленькие человечки в масках. Среди них сохраняются те же социальные различия, что и среди людей, ведь они живут в мире, где служанка часто расценивается ниже кошки. В повести они на роли клоунов: разыгрывают интермедии между основными номерами. Но если коты похожи на людей, то верно и обратное: многие люди напоминают животных. Если человек таков, как кот Сосэки Нацумэ, то можно только повторить вслед за Н.В. Гоголем: «Скучно на этом свете, господа!».
90-е годы XX века принесли новую волну литературной любви к кошкам, и японский писатель Кадзуси Хосака – один из наиболее ярких представителей «кошкофилии». В рассказе «Радость жить»[7] главный герой не просто ценит и любит кошку. Для него она является смыслом жизни, чем-то ценным и незаменимым. Рассказ относится к «документальной» художественной литературе, когда автор подробно описывает те чувства и настроения, которые возникают у него в процессе рутинной жизни. В рассказе речь идет о крошечном больном котенке, которого герой рассказа пытается выходить. В послесловии к рассказу, вышедшему отдельной книгой, Хосаки признается, что он ничего не придумал, что он и вправду обожает кошек и отдает уходу за ними значительную часть своего времени. Писатель посвящает свою жизнь спасению одного котенка. Общение с животными приводит его в к выводу, что жизнь как таковая есть радость. «Мне кажется, что жизнь, прожитая только для себя, абсолютно лишена смысла. Может быть кто-то, для кого нет ничего важнее человека, скажет, что отдавать всего себя кошке – это идиотизм, но я так не думаю».
Человек редко задумывается над тем, что такое жизнь и как он живёт. Маленький слепой котёнок помогает герою осознать, что жизнь значима, если знаешь, для кого (чего) живёшь. «Люди говорят о радостях жизни или о её печалях, но сам я предпочитаю говорить о радости жить». Традиционный образ кошки-помощника приобретает более глубокое звучание: маленький котёнок – символ новой жизни – помогает герою осознать своё жизненное предназначение, смысл жизни как таковой.
Считается, что у кошки девять жизней. Однако в мировой художественной литературе она прожила гораздо больше перевоплощений. К хитрецам причислим кота Базилио из «Приключений Пиноккио» Карло Коллоди. У Джанни Родари есть философские сказки - «Про мышонка из книжонки», где встретились книжная мышка и книжная кошка, не знающие жизнь и умеющие общаться только друг с другом.
У Людмилы Петрушевской - сказочки «Счастливые кошки», «Котёнок Господа Бога», «Кот, который умел петь»…
Ещё в античности Эзоп рассказывал поучительную историю «Кот и мыши», а в XVII веке Лафонтен писал про «Кошку, превращённую в женщину». Это когда мужчина решил жениться на своей кошке и её даже удалось превратить в человека, но в брачную ночь та предпочла погоняться за мышью. Невозможно не назвать И. Крылова - «Кот и повар», «Кот и щука», «Кошка и соловей»…
Есть и просто рассказы — К.Паустовский - «Кот ворюга», А. Куприн «Ю-ю»…» Е. Лукин «Дело прошлое», К. Чапек «С точки зрения кошки», Кортасар «Пространственное чутьё кошек», Э. Хемингуэй «Кошка под дождём», Ричард Бах «Кот», Рэй Брэдбери «Кошкина пижама»[8]
…
Отдельно можно выделить мистические рассказы как, например, «Чёрный кот» Эдгара По. Это рассказ о том, как нельзя мучить кошек. Странный, как его называют, рассказ «Блюз для чёрного кота» Бориса Виана. К «ужастикам» можно причислить «Котят» Дина Кунца. «Кошка из ада» Стивена Кинга. А «Ультарские кошки» Лавкрафта — это уже фантастика.
Самые известные авторы фантастики и фэнтези не обходили стороной кошачью тему - Сергей Лукьяненко «Купи кота», Роберт Хайнлайн «Дверь в лето», Роберт Шекли «Беличье колесо»…
Кир Булычёв в «Разуме для кота» заставляет читателей задуматься, становится ли существо лучше, если его наделить разумом. Вспомним и сказку Крапивина «Серебристое дерево с поющим котом», «Монаха и кошку» Дины Трускиновской, «Визит к королеве» Дианы Дуэйн, «Кошачью жизнь» Игоря Фёдорова…
Не обходятся без котов и кошек и детективы – М. Гордон «Таинственный кот идёт на дело», М. Ширли Руссо — серия «Серый Джо», В. Корнев «Тайны рыжего кота», А. Качановский «Три трупа и фиолетовый кот»… Серия Лилиан Джексон Браун «Кот, который…», в которой каждая книга так и называется: «Кот, который выследил вора», «Кот, который знал Шекспира», «Кот, который там не был»…
И в поэзии котам и кошкам отведено не мало места.
Борис Заходер:
Живут на земле
Существа неземной красоты.
Я думаю,
Ты догадался,
Что это — КОТЫ.
У Саши Черного есть прекрасное стихотворение «Чуткая душа»:
Сизо-дымчатый кот,
Равнодушно-ленивый скот,
Толстая муфта с глазами русалки,
Чинно и валко
Обошел всех, знакомых ему до ногтей,
Обычных гостей...
соблюдая старинный обычай
Кошачьих приличий,
Обнюхал все каблуки,
Гетры, штаны и носки,
Потерся о все знакомые ноги...
И вдруг, свернувши с дороги,
Клубком по стене -
Спираль волнистых движений, -
Повернулся ко мне
И прыгнул ко мне на колени.
Я подумал в припадке амбиции:
конечно, по интуиции
Животное это
во мне узнало поэта...
Кот понял, что я одинок,
Как кит в океане,
Что я засел в уголок,
Скрестив усталые длани,
Потому что мне тяжко...
Кот нежно ткнулся в рубашку -
Хвост заходил, как лоза, -
И взглянул мне с тоскою в глаза...
"О, друг мой! - склонясь над котом,
Шепнул я, краснея, -
Прости, что в душе я
Тебя обругал равнодушным скотом..."
Hо кот, повернувши свой стан,
вдруг мордой толкнулся в карман:
Там лежало полтавское сало в пакете.
Hет больше иллюзий на свете!
А вот другое стихотворение Саши Черного - «Про кота»:
Раньше всех проснулся кот,
поднял рыжий хвост столбом,
Спинку выпятил горбом
И во весь кошачий рот
Как зевнет!
"Мур! Умыться бы не грех..."
Вместо мыла - язычок,
кот свернулся на бочок
И давай лизать свой мех!
Просто смех!
А умывшись, в кухню - шмыг;
скажет "здравствуйте" метле
И пошарит на столе:
Где вчерашний жирный сиг?
Съел бы вмиг!
Hасмотрелся да во двор -
Зашипел на индюка,
пролетел вдоль чердака,
И, разрыв в помойке сор, -
Hа забор!..
В доме встали. Кот к окну:
"Мур! Hа ветке шесть ворон!"-
Хвост забился, когти вон.
Смотрит кот наш в вышину -
Hа сосну.
Убежал, разинув рот...
Только к вечеру домой,
Весь в царапках, злой, хромой.
Долго точит когти кот
О комод...
Hочь. кот тронет лапкой дверь,
проберется в коридор
и сидит в углу, как вор.
Тише, мыши! Здесь теперь
страшный зверь!
Hет мышей. кот сел на стул
И зевает: "Где б прилечь?"
Тихо прыгнул он на печь,
Затянул "мурлы", вздохнул
И заснул.
А вот Фет:
Кот поет, глаза прищуря,
Мальчик дремлет на ковре,
На дворе играет буря,
Ветер свищет на дворе.
"Полно тут тебе валяться,
Спрячь игрушки да вставай!
Подойди ко мне прощаться,
Да и спать себе ступай".
Мальчик встал. А кот глазами
Поводил и все поет;
В окна снег валит клоками,
Буря свищет у ворот.
Шарль Бодлер очень точно подмечает:
Домашний дух иль божество,
Всех судит этот идол вещий,
И, кажется, что наши вещи –
Хозяйство личное его.
Обязательно нужно прочитать замечательное стихотворение «Кот в пустой квартире» Виславы Шимборской. Вислава Шимборская – польская поэтесса, лауреат Нобелевской премии 1996 года по литературе. Премии она была удостоена «за поэзию, которая с предельной точностью описывает …биологические явления в контексте человеческой реальности». Стихотворение про кота в пустой квартире подтверждение этому:
Умереть – так с котом нельзя.
Ибо что же кот будет делать в пустой квартире.
Лезть на стену.
Отираться среди мебели.
Ничего как бы не изменилось,
Но все как будто подменили.
Ничего как бы не сдвинуто с места,
Но все не на месте.
И вечерами лампа уж не светит.
На лестнице слышны шаги, но не те.
Рука, что клала рыбу на тарелку,
Тоже не та, другая.
Что-то тут не начинается
В свою обычную пору.
Что-то тут не происходит как должно.
Кто-то тут был и был, а потом вдруг исчез, и нет его и нет.
Обследованы все шкафы.
Облазаны все полки.
Заглянуто под ковер.
Даже вопреки запрету
Разбросаны бумаги.
Что тут еще можно сделать?
Только спать и ждать.
Но пусть он только вернется,
Пусть только покажется.
Уж тут-то он узнает,
Что так с котом нельзя.
Надо пойти в его сторону,
Будто совсем не хочется,
Потихонечку,
На очень обиженных лапах.
И никаких там прыжков,
Томас Элиот написал целую поэму «Популярная наука Старого Опоссума о кошках».
. Можно назвать еще - Лао Шэ «Записки о кошачьем городе», Н. Романова «Утя»,
Т. Уильямс «Хвост трубой, или Приключения молодого кота», Э. Сетон-Томпсон «Королевская аналостанка», В. Кунин «Кыся», У. Берроуз «Кот внутри», Ю. Коваль «Шамайка», П. Гэллико «Беззвучное мяу», «Томасина», «Дженни»…
Ну, а кота Бегемота из «Мастера и Маргариты» Булгакова можно даже не называть!
Образ кошки получил в романе «Мастер и Маргарита» М.А.Булгакова сильнейшее развитие. Образ Бегемота – библейский, он появляется в Книге Иова в качестве чудовища, воплощающего Материю. Булгаков дает понять, что за образом сравнительно невинного шута стоит сила, куда более могущественная. Бегемот (в конце романа он и заявлен как паж, развлекающий Воланда) в «Мастере и Маргарите» только шутит, паясничает, скоморошничает. Этот кот-оборотень и любимый шут сатаны, пожалуй, самый забавный и запоминающийся из свиты Воланда. Стихия Бегемота – огонь. В сцене перестрелки в квартире №50 автор ярко указывает на магические умения кота: он вводит в заблуждение сотрудников НКВД, притворяясь мертвым, перед этим Бегемот предостерегает их: «Сижу, никого не трогаю, починяю примус», когда же они его не слушают, устраивает скоморошью перестрелку, после чего, по стандартной схеме, пожар.
Можно еще много и много перечислять произведения «кошачьей» тематики. Главное, что художественные произведения о кошках - это животный мир глазами людей и мир человеческий глазами животных. В сущности, мы похожи больше, чем кажется на первый взгляд.
Приложение
Дж.Родари
Про мышонка из книжонки
Этот мышонок всю свою жизнь прожил в тоненькой дешевенькой книжонке - знаете, из тех, в которых рассказы в картинках. Надоело мышонку жить в этой книжке, и решил он поменять себе квартиру - найти другую, где бумага была бы получше на вкус и хотя бы пахла сыром. Собрал он все свои силенки и как прыгнет!.. Так он оказался вдруг в настоящем мире, среди настоящих живых мышей.
- Скуаш! - сразу же испугался он, почуяв запах кошки.
- Что он сказал? - удивились мыши, пораженные столь непонятным языком.
- Сплум, бах, плюм! - сказал мышонок, который умел говорить только на
том языке, на каком делались подписи к рисункам в его книжонке.
- Наверное, он иностранец! - заметила одна старая корабельная мышь, которая, прежде чем уйти на пенсию, служила на Средиземном море. И она попыталась заговорить с ним по-английски. Но мышонок посмотрел на нее, ничего не понимая, и сказал:
- Циип, фниш, броик.
- Нет, это не англичанин, - заметила корабельная мышь.
- Тогда кто же?
- Пойди разбери кто!
Так и прозвали мышонка - Пойди-Разбери - и относились к нему как к
деревенскому дурачку.
- Пойди-Разбери, - спрашивали его, - какой сыр тебе больше по душе -
пармиджанский или пошехонский?
- Сплинг, грон, цицицаир, - отвечал мышонок из книжонки.
- Спокойной ночи! - смеялись мыши. А самые маленькие мышата вдобавок дергали его за хвост - им хотелось послушать, как он смешно будет сердиться:
- Цоонг, сплаш, скуарр!
Однажды мыши отправились на мельницу, где лежало много мешков с белой и желтой мукой. Мыши прогрызли мешки и принялись уплетать муку. Только и слышно было, как они дружно щелкали зубами:
- Крик, крик, крик!
Впрочем, так делают все мыши на свете. Только мышонок из книжонки щелкал зубами совсем по-другому:
- Крек, скрек, скерекек.
- Научись хотя бы есть, как порядочные люди, - проворчала корабельная
мышь. - Будь ты на корабле, тебя за это уже давно выбросили бы в море. Ты понимаешь хотя бы, что неприятно слушать твое чавканье?
- Кренг, - ответил мышонок из книжонки и снова забрался в мешок с
мукой. Корабельная мышь подала остальным мышам знак, и все они тихо-тихо удалились, покинув "чужака" на произвол судьбы, уверенные, что он не найдет дорогу домой. Мышонок как ни в чем не бывало продолжал лакомиться мукой. А когда заметил наконец, что остался один, было уже слишком темно, чтобы возвращаться домой. И он решил провести ночь на мельнице. Он уже и задремал было, как вдруг в темноте вспыхнули два желтых семафора и послышались осторожные шаги четвероногого охотника. Это был кот!
- Скуаш! - в ужасе воскликнул мышонок.
- Граграньяу! - ответил ему кот. Он, оказывается, тоже был из книжки! И настоящие коты прогнали его, потому что он не умел говорить "мяу" как полагается. Изгнанники обнялись, поклялись в вечной дружбе и всю ночь провели в разговорах на своем странном книжном языке. Они прекрасно понимали друг друга!
Рэй Брэдбери
Кошкина пижама.
Не каждую ночь, когда едешь вдоль Миллпасс по Девятому шоссе в Калифорнии, ожидаешь заметить посреди дороги кота. Коли на то пошло, не каждый вечер такой кот вообще выходит на пустынное шоссе, тем более если этот кот, по всей вероятности, брошенный котёнок. Тем не менее это маленькое существо сидело на дороге, деловито умываясь, в тот момент, когда случилось два события. Машина, на большой скорости ехавшая на восток, внезапно затормозила и остановилась. Одновременно у кабриолета, мчавшегося с еще большей скоростью на запад, чуть не лопнули шины, когда он затормозил и встал как вкопанный.
Дверцы обеих машин одновременно шумно распахнулись.
Котенок сидел, не обращая никакого внимания на то, что с одной стороны застучали высокие каблучки, а с другой — грубые ботинки для гольфа. Чуть не столкнувшись над умывающимся котёнком, одновременно наклонились и протянули к нему руки красивый молодой человек и более чем привлекательная молодая женщина. Обе руки одновременно прикоснулись к котенку.
Это был тёплый, круглый, чёрный как ночь усатый комочек, из которого смотрели два огромных жёлтых глаза и высовывался розовый язычок. Котенок изобразил на мордочке запоздалое удивление, когда оба путешественника с изумлением посмотрели на то место на теле котёнка, которого коснулись их руки.
— О, как вы смеете! — вскричала молодая женщина.
— Смею что? — вскричал молодой мужчина.
— Отпустите моего котёнка!
— С каких это пор он ваш?
— Я первая к нему подошла.
— Мы подошли одновременно, ничья.
— А вот и нет.
— А вот и да.
Он потянул котёнка за заднюю часть, она за переднюю, и вдруг котёнок мяукнул. Оба выпустили его из рук. В тот же миг они снова схватили прелестное существо, на сей раз женщина взялась за заднюю часть, а молодой человек за переднюю. Довольно долго они мерили друг друга взглядом, пытаясь решить, что сказать.
— Я люблю кошек, — наконец заявила она, не выдержав его упорного взгляда.
— Я тоже! — вскричал он.
— Не кричите.
— Никто же не слышит.
Они поглядели в одну сторону дороги, потом в другую. Ни одной машины.
Женщина с удивлением перевела взгляд на котенка, как будто ища в нем какого-то откровения.
— Мой кот умер.
— Мой тоже, — парировал он.
Это несколько ослабило их хватку на теле котёнка.
— Когда? — спросила она.
— В понедельник, — ответил он.
— Мой — в прошлую среду, — сказала она.
Они поменяли положение рук на спине крохотного комочка и уже скорее не держали его, а лишь касались. Повисла неловкая пауза.
— Что поделаешь, — наконец произнёс он.
— Да, что поделаешь, — сказала она.
— Простите, — неловко извинился он.
— И вы тоже, — сказала она.
— Так что будем делать? Не можем же мы вечно здесь торчать.
— Похоже, — заметила она, — он обоим нам нужен.
Непонятно к чему, он вдруг сказал:
— Я как-то написал статью для журнала «Кэт Фэнси».
Она посмотрела на него более пристально.
— А я вела кошачье шоу в Кеноше, — сообщила она.
Они снова застыли в мучительном молчании. Мимо с ревом пронёсся автомобиль. Оба отскочили, а когда машина проехала, увидели, что по-прежнему держат в руках прекрасное существо, которое они уберегли от опасности. Молодой человек посмотрел вдаль на дорогу.
— Там есть закусочная, я вижу огни. Может, выпьем по чашке кофе и обсудим наше будущее?
— Для меня нет будущего без моего котёнка, — сказала она.
— Для меня тоже. Давайте. Поезжайте за мной.
Он взял котёнка у нее из рук.
Она закричала и потянулась за ним.
— Все в порядке, — сказал он. — Поезжайте за мной.
Она вернулась, села в свою машину и поехала по дороге вслед за ним.
Они зашли в пустой кафетерий, сели в кабинку и посадили котёнка между собой на стол. Официантка бросила на них и котенка беглый взгляд, куда-то отошла, а затем вернулась, с полным блюдцем сливок и, широко улыбаясь, поставила на стол. Они сразу поняли, что имеют дело ещё с одной любительницей кошек. Котенок принялся лакать сливки, а тем временем официантка принесла кофе.
— Ну вот, — произнёс молодой человек. — Как думаете, это надолго? Разговор на всю ночь?
Официантка все ещё стояла рядом с ними.
— Боюсь, мы скоро закрываемся, — сказала она.
Неожиданно молодой человек предложил:
— Взгляните на нас.
Официантка посмотрела.
— Если бы вы хотели отдать этого котёнка одному из нас, — продолжал он, — кому бы вы отдали?
Официантка испытующе оглядела молодых людей и сказала:
— Слава Господу, я не царь Соломон.
Она выписала счёт и положила на стол.
— Знаете, есть ещё люди, которые читают Библию.
— Здесь есть другое место, куда мы могли бы пойти поговорить? — спросил молодой человек.
Официантка кивнула в сторону окна.
— Дальше по дороге есть гостиница. Можно с животными.
При этих словах молодые люди так и подпрыгнули на месте. Через десять минут они входили в гостиницу. Оглядевшись, они увидели, что в баре уже темно.
— Глупо, — сказала она, — что я согласилась прийти сюда ради того, чтобы доказать право на моего же котёнка.
— Он еще не твой, — заметил он.
— Но скоро будет, — ответила она и бросила взгляд в сторону конторки портье.
— Не волнуйся, — он показал ей котенка. — Этот котёнок будет тебя защищать. Он будет находиться между мной и тобой.
Он отнес котёнка к гостиничной конторке, человек за стойкой бросил на них один-единственный взгляд, выложил на журнал постояльцев ключ и протянул авторучку. Через пять минут они уже наблюдали, как котёнок весело носится по ванной в их номере.
— Ты когда-нибудь в лифте, вместо того чтобы говорите о погоде, пробовала рассказать о своем любимом коте? — задумчиво спросил он. — К верхнему этажу попутчики галдят, как безумные. В этот момент котёнок прибежал обратно в комнату. Он вскочил на кровати и устроился в самой серёдке подушки. Увидев это, молодой человек заметил:
— Именно это я и хотел предложить. Если во время разговора нам понадобится отдохнуть, пусть котёнок лежит посередине, а мы будем лежать в одежде по обе стороны от него и обсуждать наши проблемы. К кому первому котёнок придвинется, выбрав тем самым своего хозяина, тот его и получит. Договорились?
— Ты заготовил какой-то трюк? — спросила она.
— Нет, — ответил он. — К кому котёнок пойдёт, тот и станет хозяином.
Котенок на подушке почти уснул. Молодой человек придумывал, что бы ещё сказать, потому что огромная кровать так и стояла незанятая, если не считать задремавшего на ней зверька. Внезапно его осенило, и он задал вопрос молодой женщине по ту сторону кровати:
— Как тебя зовут?
— Что?
— Ну, если мы собираемся до утра спорить о моем котенке…
— До утра — чушь! До полуночи, может быть. Ты имел в виду, о моем котёнке. Кэтрин.
— Что-что?
— Глупо, но меня зовут Кэтрин.
— Уменьшительное можешь не говорить, — чуть не смеясь, сказал он.
— Не стану. А тебя?
— Ты не поверишь. Том. — Он встряхнул головой.
— Я знала дюжину котов с таким именем.
— Я на этом не зарабатываю.
Он попробовал кровать, словно это была горячая ванна, выжидая.
— Можешь стоять, если хочешь, а я, пожалуй…
Он улегся на кровать. Котенок по-прежнему дремал. Прикрыв глаза, молодой человек продолжал:
— Ну?
Она сперва села, а затем прилегла на самый краешек, рискуя свалиться.
— Так-то лучше. Ну, на чем мы остановились?
— Мы спорили, кто из нас заслуживает увезти домой Электру.
— Ты уже дала котёнку имя?
— Имя неопределённое, основанное на личных качествах, а не на принадлежности к полу.
— Так ты даже не посмотрела?
— И не стану. Электра. Продолжай.
— Что я могу сказать, в свою пользу? Ну что ж…
Его глаза из-под прикрытых век внимательно осматривали комнату. С минуту он задумчиво глядел в потолок, а затем сказал:
— Знаешь, с котами все так странно получается. Когда я был маленьким, бабушка с дедушкой велели мне и моим братьям утопить приплод котят. Мы все пошли, и братья сделали это, а я не выдержал и убежал.
Воцарилось долгое молчание. Она посмотрела на потолок и сказала:
— Ну, слава богу.
Снова повисла пауза, потом он сказал:
— А несколько лет назад произошло нечто ещё более примечательное и не такое печальное. В Санта-Монике я зашел в зоомагазин в поисках котёнка. Там было, наверное, штук двадцать или тридцать котят всех мастей. У меня глаза разбежались, а продавщица указала на одного из них и сказала: «А вот этому действительно нужна помощь».
Я посмотрел на кота: он выглядел так, будто его постирали в стиральной машине и отжали в центрифуге. Я спросил: «Что с ним случилось?» А она сказала: «Этот котёнок принадлежал человеку, который его бил, поэтому он всех боится». Я заглянул котёнку в глаза и сказал: «Его-то я и возьму».
Я поднял кота — он страшно испугался — и отнес его к себе домой. Дома выпустил, и он сразу бросился вниз по лестнице, спрятался в подвал и ни за что не хотел выходить. Больше месяца я носил в подвал еду и молоко, пока наконец постепенно не выманил его оттуда. После этого мы стали друзья не разлей вода. Совсем разные истории, правда?
— Да уж, — сказала она.
В комнате уже было совсем темно и очень тихо. Маленький котёнок лежал между ними на подушке, и оба приподнялись, чтобы взглянуть, как он там.
Он спал глубоким сном. Они лежали, глядя в потолок.
— Мне надо рассказать тебе кое-что, — помолчав, сказала она, — о чем я все не решалась сказать, потому что это звучит как особое обстоятельство в мою пользу.
— Особое обстоятельство? — переспросил он.
— Так вот, — продолжала она, — сейчас у меня дома лежит вещь, которую я скроила и сшила специально для моего котёночка, который умер неделю назад.
— И что это за вещь? — поинтересовался он.
— Это… — сказала она, — пижама для кошки.
— О боже! — воскликнул он. — Ты победила. Этот зверёк твой.
— Нет, что ты! — закричала она. — Это нечестно.
— Человек, который сшил пижаму для кота, достоин победы в этом состязании, — заявил он. — Этот человек — ты.
— Я не могу так поступить, — возразила она.
— Я настаиваю, — ответил он.
Долгое время они лежали молча. Наконец она произнесла:
— Знаешь, а ты не такой плохой.
— Не такой плохой, как что?
— Как я подумала про тебя вначале.
— Что такое я слышу? — спросил он.
— Наверное, я плачу, — ответила она.
— Давай-ка поспим немного, — предложил он наконец.
Луна осветила потолок. Взошло солнце. Он лежал на своей стороне кровати и улыбался. Она лежала на своей стороне кровати и улыбалась. Маленький котёнок лежал на подушке между ними. Наконец, глядя на залитое солнцем окно, она спросила:
— За ночь котёнок придвинулся к тебе или ко мне, он указал, кому хочет принадлежать?
— Нет, — ответил с улыбкой Том. — Котенок не придвинулся. А ты — да!
Людмила Петрушевская
Котенок Господа Бога
Одна бабушка в деревне заболела, заскучала и собралась на тот свет.
Сын ее все не приезжал, на письмо не ответил, вот бабушка и приготовилась помирать, отпустила скотину в стадо, поставила бидончик чистой воды у кровати, положила кусок хлеба под подушку, поместила поганое ведро поближе и легла читать молитвы, и ангел-хранитель встал у нее в головах.
А в эту деревню приехал мальчик с мамой. У них все было неплохо, их собственная бабушка функционировала, держала сад-огород, коз и кур, но эта бабушка не особенно приветствовала, когда внук рвал в огороде ягоды и огурцы: все это зрело и поспевало для запасов на зиму, на варенье и соленье тому же внуку, а если надо, бабушка сама даст.
Гулял этот выгнанный внук по деревне и заметил котенка, маленького, головастого и пузатого, серого и пушистого. Котенок приблудился к ребенку, стал тереться о его сандалики, навевая на мальчика сладкие мечты: как можно будет кормить котеночка, спать с ним, играть.
И мальчиков ангел-хранитель радовался, стоя за его правым плечом, потому что всем известно, что котенка снарядил на белый свет сам Господь, как он всех нас снаряжает, своих детей.
И если белый свет принимает очередное посланное Богом существо, то этот белый свет продолжает жить.
И каждое живое творение - это испытание для уже заселившихся: примут они новенького или нет. Так вот, мальчик схватил котенка на руки и стал его гладить и осторожно прижимать к себе. А за левым локтем его стоял бес, которого тоже очень заинтересовал котенок и масса возможностей, связанных с этим именно котенком.
Ангел-хранитель забеспокоился и стал рисовать волшебные картины: вот котик спит на подушке мальчика, вот играет бумажкой, вот идет гулять, как собачка, у ноги...
А бес толкнул мальчика под левый локоть и предложил: хорошо бы привязать котенку на хвост консервную банку! Хорошо бы бросить его в пруд и смотреть, умирая со смеху, как он будет стараться выплыть! Эти выпученные глаза!
И много других разных предложений внес бес в горячую голову выгнанного мальчика, пока тот шел с котенком на руках домой.
А дома бабка тут же его выругала, зачем он несет блохастого в кухню, тут в избе свой кот сидит, а мальчик возразил, что он увезет его с собой в город, но тут мать вступила в разговор, и все было кончено, котенка велено было унести откуда взял и бросить там за забор.
Мальчик шел с котенком и бросал его за все заборы, а котенок весело выпрыгивал навстречу ему через несколько шагов и опять скакал и играл с ним.
Так мальчик дошел до заборчика той бабушки, которая собралась умирать с запасом воды, и опять котенок был брошен, но тут он сразу же исчез.
И опять бес толкнул мальчика под локоть и указал ему на чужой хороший сад, где висела спелая малина и черная смородина, где золотился крыжовник.
Бес напомнил мальчику, что бабка здешняя болеет, о том знала вся деревня, бабка уже плохая, и бес сказал мальчику, что никто не помешает ему наесться малины и огурцов.
Ангел же хранитель стал уговаривать мальчишку не делать этого, но малина так алела в лучах заходящего солнца!
Ангел-хранитель плакал, что воровство не доведет до добра, что воров по всей земле презирают и сажают в клетки как свиней, и что человеку-то стыдно брать чужое - но все было напрасно!
Тогда ангел-хранитель стал напоследок нагонять на мальчишку страх, что бабка увидит из окна. Но бес уже открывал калитку сада со словами "увидит, да не выйдет" и смеялся над ангелом. А бабка, лежа в кровати, вдруг заметила котенка, который влез к ней в форточку, прыгнул на кровать и включил свой моторчик, умащиваясь в бабушкиных замерзших ногах.
Бабка была ему рада, ее собственная кошка отравилась, видимо, крысиным ядом у соседей на помойке.
Котенок помурчал, потерся головой о ноги бабушки, получил от нее кусочек черного хлеба, съел и тут же заснул.
А мы уже говорили о том, что котенок был не простой, а был он котенком Господа Бога, и волшебство произошло в тот же момент, тут же постучались в окно, и в избу вошел старухин сын с женой и ребенком, увешанный рюкзаками и сумками: получив материно письмо, которое пришло с большим опозданием, он не стал отвечать, не надеясь больше на почту, а потребовал отпуск, прихватил семью и двинул в путешествие по маршруту автобус - вокзал - поезд - автобус - автобус - час пешком через две речки, лесом да полем, и наконец прибыл.
Жена его, засучив рукава, стала разбирать сумки с припасами, готовить ужин, сам он, взявши молоток, двинулся ремонтировать калитку, сын их поцеловал бабушку в носик, взял на руки котенка и пошел в сад по малину, где и встретился с посторонним пацаном, и вот тут ангел-хранитель вора схватился за голову, а бес отступил, болтая языком и нагло улыбаясь, так же вел себя и несчастный воришка.
Мальчик-хозяин заботливо посадил котенка на опрокинутое ведро, а сам дал похитителю по шее, и тот помчался быстрее ветра к калитке, которую как раз начал ремонтировать бабкин сын, заслонив все пространство спиной.
Бес ушмыгнул сквозь плетень, ангел закрылся рукавом и заплакал, а вот котенок горячо вступился за ребенка, да и ангел помог сочинить, что-де вот полез мальчик не в малину, а за своим котенком, который-де сбежал. Или это бес сочинил, стоя за плетнем и болтая языком, мальчик не понял.
Короче, мальчика отпустили, а котенка ему взрослый не дал, велел приходить с родителями.
Что касается бабушки, то ее еще оставила судьба пожить: уже вечером она встала встретить скотину, а наутро сварила варенье, беспокоясь, что все съедят и нечего будет сыночку дать в город, а в полдень постригла овцу да барана, чтобы успеть связать всей семье варежки и носочки.
Вот наша жизнь нужна - вот мы и живем.
А мальчик, оставшись без котенка и без малины, ходил мрачный, но тем же вечером получил от своей бабки миску клубники с молочком неизвестно за что, и мама почитала ему на ночь сказку, и ангел-хранитель был безмерно рад и устроился у спящего в головах, как у всех шестилетних детей.
Виктор Пелевин
Ника
Теперь, когда ее легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре, и на моих коленях лежит тяжелый, как силикатный кирпич, том Бунина, я иногда отрываю взгляд от страницы и смотрю на стену, где висит ее случайно сохранившийся снимок. на была намного моложе меня; судьба свела нас случайно, и я не считал, что ее привязанность ко мне вызвана моими достоинствами; скорее, я был для нее, если воспользоваться термином из физиологии, просто раздражителем, вызывавшим рефлексы и реакции, которые остались бы неизменными, будь на моем месте физик-фундаменталист в академической ермолке, продажный депутат или любой другой, готовый оценить ее смуглую южную прелесть и смягчить ей тяжесть существования вдали от древней родины, в голодной северной стране, где она по недоразумению родилась. Когда она прятала голову у меня на груди, я медленно проводил пальцами по ее шее и представлял себе другую ладонь на том же нежном изгибе - тонкопалую и бледную, с маленьким черепом на кольце, или непристойно-волосатую, в синих якорях и датах, так же медленно сползающую вниз - и чувствовал, что эта перемена совсем не затронула бы ее души. Я никогда не называл ее полным именем - слово "Вероника" для меня было ботаническим термином и вызывало в памяти удушливо пахнущие белые цветы с оставшейся далеко в детстве южной клумбы. Я обходился последним слогом, что было ей безразлично; чутья к музыке речи у нее не было совсем, а о своей тезке-богине, безголовой и крылатой, она даже не знала.
Мои друзья невзлюбили ее сразу. Возможно, они догадывались, что великодушие, с которым они - пусть даже на несколько минут - принимали ее в свой круг, оставалось просто незамеченным. Но требовать от Ники иного было бы так же глупо, как ожидать от идущего по асфальту пешехода чувства признательности к когда-то проложившим дорогу рабочим; для нее окружающие были чем-то вроде говорящих шкафов, которые по непостижимым причинам появлялись рядом с ней и по таким же непостижимым причинам исчезали. Ника не интересовалась чужими чувствами, но инстинктивно угадывала отношение к себе - и, когда ко мне приходили, она чаще всего вставала и шла на кухню.
Внешне мои знакомые не были с ней грубы, но не скрывали пренебрежения, когда ее не было рядом; никто из них, разумеется, не считал ее ровней.
- Что ж твоя Ника, на меня и глядеть не хочет? - спрашивал меня один из них с усмешечкой. Ему не приходило в голову, что именно так оно и есть; со странной наивностью он полагал, что в глубине никиной души ему отведена целая галерея.
- Ты совершенно не умеешь их дрессировать, - говорил другой в приступе пьяной задушевности, - у меня она шелковой была бы через неделю. Я знал, что он отлично разбирается в предмете, потому что жена дрессирует его уже четвертый год, но меньше всего в жизни мне хотелось стать чьим-то воспитателем. Не то, чтобы Ника была равнодушна к удобствам - она с патологическим постоянством оказывалась в том самом кресле, куда мне хотелось сесть, - но предметы существовали для нее только пока она ими пользовалась, а потом исчезали. Наверное, поэтому у нее не было практически ничего своего; я иногда думал, что именно такой тип и пытались вывести коммунисты древности, не имея понятия, как будет выглядеть результат их усилий. С чужими чувствами она не считалась, но не из-за скверного склада характера, а оттого, что часто не догадывалась о существовании этих чувств. Когда она случайно разбила старинную сахарницу кузнецовского фарфора, стоявшую на шкафу, и я через час после этого неожиданно для себя дал ей пощечину, Ника просто не поняла, за что ее ударили - она выскочила вон, и, когда я пришел извиняться, молча отвернулась к стене. Для Ники сахарница была просто усеченным конусом из блестящего материала, набитым бумажками; для меня - чем-то вроде копилки, где хранились собранные за всю жизнь доказательства реальности бытия: страничка из давно не существующей записной книжки с телефоном, по которому я так и не позвонил; билет в "Иллюзион" с неоторванным контролем; маленькая фотография и несколько незаполненных аптечных рецептов. Мне было стыдно перед Никой, а извиняться было глупо; я не знал, что делать, и оттого говорил витиевато и путано: - Ника, не сердись. Хлам имеет над человеком странную власть.
Выкинуть какие-нибудь треснувшие очки означает признать, что целый мир, увиденный сквозь них, навсегда остался за спиной, или, наоборот и то же самое, оказался впереди, в царстве надвигающегося небытия... Ника, если б ты меня понимала... Обломки прошлого становятся подобием якорей, привязывающих душу к уже не существующему, из чего видно, что нет и того,что обычно понимают под душой, потому что... Я из под ладони глянул на нее и увидел, как она зевает. Бог знает, о чем она думала, но мои слова не проникали в ее маленькую красивую голову - с таким же успехом я мог бы говорить с диваном, на котором она сидела. В тот вечер я был с Никой особенно нежен, и все же меня не покидало чувство, что мои руки, скользящие по ее телу, немногим отличаются для нее от веток, которые касаются ее боков во время наших совместных прогулок по лесу - тогда мы еще ходили на прогулки вдвоем.
Мы были рядом каждый день, но у меня хватило трезвости понять, что по-настоящему мы не станем близки никогда. Она даже не догадывалась, что в тот самый момент, когда она прижимается ко мне своим по-кошачьи гибким телом, я могу находиться в совсем другом месте, полностью забыв о ее присутствии. В сущности, она была очень пошла, и ее запросы были чисто физиологическими - набить брюхо, выспаться и получить необходимое для хорошего пищеварения количество ласки. Она часами дремала у телевизора, почти не глядя на экран, помногу ела - кстати, предпочитала жирную пищу - и очень любила спать; ни разу я не помню ее с книгой. Но природное изящество и юность придавали всем ее проявлениям какую-то иллюзорную одухотворенность; в ее животном - если вдуматься - бытии был отблеск высшей гармонии, естественное дыхание того, за чем безнадежно гонится искусство, и мне начинало казаться, что по-настоящему красива и осмысленна именно ее простая судьба, а все, на чем я основываю собственную жизнь -просто выдумки, да еще и чужие. Одно время я мечтал узнать, что она обо мне думает, но добиваться от нее ответа было бесполезно, а дневника, который я мог бы украдкой прочесть, она не вела. И вдруг я заметил, что меня по-настоящему интересует ее мир.
У нее была привычка подолгу просиживать у окна, глядя вниз; однажды я остановился за ее спиной, положил ладонь ей на затылок - она чуть вздрогнула, но не отстранилась - и попытался угадать, на что она смотрит, и чем для нее является то, что она видит. Перед нами был обычный московский двор - песочница с парой ковыряющихся детей, турник, на котором выбивали ковры, каркас чума, сваренный из красных металлических труб, бревенчатая избушка для детей, помойки, вороны и мачта фонаря. Больше всего меня угнетал этот красный каркас - наверно потому, что когда-то в детстве, в серый зимний день, моя душа хрустнула под тяжестью огромного гэдээровского альбома, посвященного давно исчезнувшей культуре охотников за мамонтами. Это была удивительно устойчивая цивилизация, существовавшая, совершенно не изменяясь, несколько тысяч лет где-то в Сибири - люди жили в небольших, обтянутых мамонтовыми шкурами полукруглых домиках, каркас которых точь-в-точь повторял геометрию нынешних красных сооружений на детских площадках, только выполнялся не из железных труб, а из связанных бивней мамонта. В альбоме жизнь охотников - это романтическое слово, кстати, совершенно не подходит к немытым ублюдкам, раз в месяц заманивавшим большое доверчивое животное в яму с колом на дне - была изображена очень подробно, и я с удивлением узнал многие мелкие бытовые детали, пейзажи и лица; тут же я сделал первое в своей жизни логическое умозаключение, что художник, без всякого сомнения, побывал в советском плену. С тех пор эти красные решетчатые полусферы, возвышающиеся почти в каждом дворе, стали казаться мне эхом породившей нас культуры; другим ее эхом были маленькие стада фарфоровых мамонтов, из тьмы тысячелетий бредущие в будущее по миллионам советских буфетов. Есть у нас и другие предки, думал я, вот например трипольцы - не от слова "Триполи", а от "Триполье", - которые четыре, что ли, тысячи лет назад занимались земледелием и скотоводством, а в свободное время вырезали из камня маленьких голых баб с очень толстым задом - этих баб, "Венер", как их сейчас называют, осталось очень много - видно, они были в красном углу каждого дома. Кроме этого про трипольцев известно, что их бревенчатые колхозы имели очень строгую планировку с широкой главной улицей, а дома в поселках были совершенно одинаковы. На детской площадке, которую разглядывали мы с Никой, от этой культуры остался бревенчатый домик, строго ориентированный по сторонам света, где уже час сидела вялая девочка в резиновых сапогах - сама она была не видна, виднелись только покачивающиеся нежно-голубые голенища.
Господи, думал я, обнимая Нику, а сколько я мог бы сказать, к примеру, о песочнице? А о помойке? А о фонаре? Но все это будет моим миром, от которого я порядочно устал, и из которого мне некуда выбраться, потому что умственные построения, как мухи, облепят изображение любого предмета на сетчатке моих глаз. А Ника была совершенно свободна от унизительной необходимости соотносить пламя над мусорным баком с московским пожаром 1737 года, или связывать полуотрыжку-полукарканье сытой универсамовской вороны с древнеримской приметой, упомянутой в "Юлиане Отступнике." Но что же тогда такое ее душа? Мой кратковременный интерес к ее внутренней жизни, в которую я не мог проникнуть, несмотря на то, что сама Ника полностью была в моей власти, объяснялся, видимо, моим стремлением измениться, избавиться от постоянно грохочущих в моей голове мыслей, успевших накатать колею, из которой они уже не выходили. В сущности, со мной уже давно не происходило ничего нового, и я надеялся, находясь рядом с Никой, увидеть какие-то незнакомые способы чувствовать и жить. Когда я сознался себе, что, глядя в окно, она видит попросту то, что там находится, и что ее рассудок совершенно не склонен к путешествиям по прошлому и будущему, а довольствуется настоящим, я уже понимал, что имею дело не с реально существующей Никой, а с набором собственных мыслей; что передо мной, как это всегда было и будет, оказались мои представления, принявшие ее форму, а сама Ника, сидящая в полуметре от меня, недоступна, как вершина Спасской башни. И я снова ощутил на своих плечах невесомый, но невыносимый груз одиночества.
- Видишь ли, Ника, - сказал я, отходя в сторону, - мне совершенно наплевать, зачем ты глядишь во двор и что ты там видишь. Она посмотрела на меня и опять повернулась к окну - видно, она успела привыкнуть к моим выходкам. Кроме того - хоть она никогда не призналась бы в этом - ей было совершенно наплевать на все, что я говорю. Из одной крайности я бросился в другую. Убедившись, что загадочность ее зеленоватых глаз - явление чисто оптическое, я решил, что знаю про нее все, и моя привязанность разбавилась легким презрением, которого я почти не скрывал, считая, что она его не заметит. Но вскоре я почувствовал, что она тяготится замкнутостью нашей жизни, становится нервной и обидчивой. Была весна, а я почти все время сидел дома, и ей приходилось проводить время рядом, а за окном уже зеленела трава, и сквозь серую пленку похожих на туман облаков, затянувших все небо, мерцало размытое, вдвое больше обычного, солнце.
Я не помню, когда она первый раз пошла гулять без меня, но помню свои чувства по этому поводу - я отпустил ее без особого волнения, отбросив вялую мысль о том, что надо бы пойти вместе. Не то, чтобы я стал тяготиться ее обществом - просто я постепенно начал относиться к ней так же, как она с самого начала относилась ко мне - как к табурету, кактусу на подоконнике или круглому облаку за окном. Обычно, чтобы сохранить у себя иллюзию прежней заботы, я провожал ее до двери на лестничную клетку, бормотал ей вслед что-то неразборчиво-напутственное и шел назад; она никогда не спускалась в лифте, а неслышными быстрыми шагами сбегала по лестнице вниз - я думаю, что в этом не присутствовало ни тени спортивного кокетства; она действительно была так юна и полна сил, что ей легче было три минуты мчаться по ступеням, почти их не касаясь, чем тратить это же время на ожидание жужжащего гробоподобного ящика, залитого тревожным желтым светом, воняющего мочой и славящего группу "Depeche Mode". (Кстати сказать, Ника была на редкость равнодушна и к этой группе, и к року вообще - единственное, что на моей памяти вызвало у нее интерес - это то место на "Animals", где сквозь облака знакомого дыма военной трехтонкой катит к линии фронта далекий синтезатор, и задумчиво лают еще не прикормленные Борисом Гребенщиковым электрические псы.) Меня интересовало, куда она ходит - хоть и не настолько, чтобы я стал за ней шпионить, но в достаточной степени, чтобы заставить меня выходить на балкон с биноклем в руках через несколько минут после ее ухода; перед самим собой я никогда не делал вид, что то, чем я занят, хорошо. Ее простые маршруты шли по иссеченной дорожками аллее, мимо скамеек, ларька с напитками и спирального подъема в стол заказов; потом она поворачивала за угол высокой зеленой шестнадцатиэтажки - туда, где за долгим пыльным пустырем начинался лес.
Дальше я терял ее и - Господи! - как же мне было жаль, что я не могу на несколько секунд стать ею и увидеть по-новому все то, что уже стало для меня незаметным. Уже потом я понял, что мне хотелось просто перестать быть собой, то есть перестать быть; тоска по новому - это одна из самых мягких форм, которые приобретает в нашей стране суицидальный комплекс.
Есть такая английская пословица - "у каждого в шкафу спрятан свой скелет". Что-то мешает правильно, в общем, мыслящим англичанам понять окончательную истину. Ужаснее всего то, что этот скелет "свой" не в смысле имущественного права или необходимости его прятать, а в смысле "свой собственный", и шкаф здесь - эвфемизм тела, из которого этот скелет когда-нибудь выпадет по той причине, что шкаф исчезнет. Мне никогда не приходило в голову, что в том шкафу, который я называл Никой, тоже есть скелет; я ни разу не представлял ее возможной смерти. Все в ней было противоположно смыслу этого слова; она была сгущенной жизнью, как бывает сгущенное молоко (однажды, ледяным зимним вечером, она совершенно голой вышла на покрытый снегом балкон, и вдруг на перила опустился голубь - и Ника присела, словно боясь его спугнуть, и замерла; прошла минута; я, любуясь ее смуглой спиной, вдруг с изумлением понял, что она не чувствует холода или просто забыла о нем). Поэтому ее смерть не произвела на меня особого впечатления. Она просто не попала в связанную с чувствами часть сознания и не стала для меня эмоциональным фактом; возможно, это было своеобразной психической реакцией на то, что причиной всему оказался мой поступок. Я не убивал ее, понятно, своей рукой, но это я толкнул невидимую вагонетку судьбы, которая настигла ее через много дней; это я был виновен в том, что началась длинная цепь событий, последним из которых стала ее гибель. Патриот со слюнявой пастью и заросшим шерстью покатым лбом - последнее, что она увидела в жизни - стал конкретным воплощением ее смерти, вот и все. Глупо искать виноватого; каждый приговор сам находит подходящего палача, и каждый из нас - соучастник массы убийств; в мире все переплетено, и причинно-следственные связи невосстановимы. Кто знает, не обрекаем ли мы на голод детей Занзибара, уступая место в метро какой-нибудь злобной старухе? Область нашего предвидения и ответственности слишком узка, и все причины в конечном счете уходят в неизвестность, к сотворению мира.
Был мартовский день, но погода стояла самая что ни на есть ленинская: за окном висел ноябрьский чернобушлатный туман, сквозь который еле просвечивал ржавый зиг хайль подъемного крана; на близкой стройке районной авроркой побухивал агрегат для забивания свай. Когда свая уходила в землю и грохот стихал, в тумане рождались пьяные голоса и мат, причем особо выделялся один высокий вибрирующий тенор. Потом что-то начинало позвякивать - это волокли новую рельсу. И удары раздавались опять. Когда стемнело, стало немного легче; я сел в кресло напротив растянувшейся на диване Ники и стал листать Гайто Газданова. У меня была привычка читать вслух, и то, что она меня не слушала, никогда меня не задевало. Единственное, что я позволял себе - это чуть выделять некоторые места интонацией: "Ее нельзя было назвать скрытной; но длительное знакомство или тесная душевная близость были необходимы, чтобы узнать, как до сих пор проходила ее жизнь, что она любит, чего она не любит, что ее интересует, что ей кажется ценным в людях, с которыми она сталкивается. Мне не приходилось слышать от нее высказываний, которые бы ее лично характеризовали, хотя я говорил с ней на самые разные темы; она обычно молча слушала. За много недель я узнал о ней чуть больше, чем в первые дни. Вместе с тем у нее не было никаких причин скрывать от меня что бы то ни было, это было просто следствие ее природной сдержанности, которая не могла не казаться мне странной. Когда я ее спрашивал о чем-нибудь, она не хотела отвечать, и я этому неизменно удивлялся..."
Я неизменно удивлялся другому - почти все книги, почти все стихи были посвящены, если разобраться, Нике - как бы ее не звали и какой бы облик она не принимала; чем умнее и тоньше был художник тем неразрешимее и мистичнее становилась ее загадка; лучшие силы лучших душ уходили на штурм этой безмолвной зеленоглазой непостижимости, и все расшибалось о невидимую или просто несуществующую - а значит, действительно непреодолимую - преграду; даже от блестящего Владимира Набокова, успевшего в последний момент заслониться лирическим героем, остались только два печальных глаза да фаллос длиной в фут (последнее я объяснял тем, что свой знаменитый роман он создавал вдали от Родины).
"И медленно пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, - бормотал я сквозь дрему, раздумывая над тайной этого несущегося сквозь века молчания, в котором отразилось столько непохожих сердец, - был греческий диван мохнатый, да в вольной росписи стена..." Я заснул над книгой, а проснувшись, увидел, что Ники в комнате нет. Я уже давно замечал, что по ночам она куда-то ненадолго уходит. Я думал, что ей нужен небольшой моцион перед сном, или несколько минут общения с такими же никами, по вечерам собиравшимися в круге света перед подъездом, где всегда играл неизвестно чей магнитофон. Кажется, у нее была подруга по имени Маша - рыжая и шустрая; пару раз я видел их вместе. Никаких возражений против этого у меня не было, и я даже оставлял дверь открытой, чтобы она не будила меня своей возней в темном коридоре и видела, что я в курсе ее ночных прогулок. Единственным чувством, которое я испытывал, была моя обычная зависть по поводу того, что от меня опять ускользают какие-то грани мира - но мне никогда не приходило в голову отправиться вместе с ней; я понимал, до какой степени я буду неуместен в ее компании. Мне вряд ли показалось бы интересным ее общество, но все-таки было чуть-чуть обидно, что у нее есть свой круг, куда мне закрыт доступ. Когда я проснулся с книгой на коленях и увидел, что я в комнате один, мне вдруг захотелось ненадолго спуститься вниз и выкурить сигарету на лавке перед подъездом; я решил, что если и увижу Нику, то никак не покажу нашей связи.
Спускаясь в лифте, я даже представил себе, как она увидит меня, вздрогнет, но, заметив мою индифферентность, повернется к Маше - отчего-то я считал, что они будут сидеть на лавке рядом - и продолжит тихий, понятный только им разговор. Перед домом никого не было, и мне вдруг стало неясно, почему я был уверен, что встречу ее. Прямо у лавки стоял спортивный "мерседес" коричневого цвета - иногда я замечал его на соседних улицах, иногда перед своим подъездом; то, что это одна и та же машина, было ясно по запоминающемуся номеру - какому-то "ХРЯ" или "ХАМ". Со второго этажа доносилась тихая музыка, кусты чуть качались от ветра, и снега вокруг уже совсем не было; скоро лето, подумал я. Но все же было еще холодно. Когда я вернулся в дом, на меня неодобрительно подняла глаза похожая на сухую розу старуха, сидевшая на посту у двери - уже пора было запирать подъезд.Поднимаясь в лифте, я думал о пенсионерах из бывшего актива, несущих в подъезде последнюю живую веточку захиревшей общенародной вахты - по их трагической сосредоточенности было видно, что далеко в будущее они ее не затащат, а передать совсем некому. На лестничной клетке я последний раз затянулся, открыл дверь на лестницу, чтобы бросить окурок в ведро, услышал какие-то странные звуки на площадке пролетом ниже, наклонился над перилами и увидел Нику.
Человек с более изощренной психикой решил бы, возможно, что она выбрала именно это место - в двух шагах от собственной квартиры - чтобы получить удовольствие особого рода, наслаждение от надругательства над семейным очагом. Мне это в голову не пришло - я знал, что для Ники это было бы слишком сложно, но то, что я увидел, вызвало у меня приступ инстинктивного отвращения. Два бешено работающих слившихся тела в дрожащем свете неисправной лампы показались мне живой швейной машиной, а взвизгивания, которые трудно было принять за звуки человеческого голоса - скрипом несмазанных шестеренок. Не знаю, сколько я смотрел на все это, секунду или несколько минут. Вдруг я увидел никины глаза, и моя рука сама подняла с помойного ведра ржавую крышку, которая через мгновение с грохотом врезалась в стену и свалилась ей на голову. Видимо, я их сильно испугал. Они кинулись вниз, и я успел узнать того, кто был с Никой. Он жил где-то в нашем доме, и я несколько раз встречал его на лестнице, когда отключали лифт - у него были невыразительные глаза, длинные бесцветные усы и вид, полный собственного достоинства. Один раз я видел, как он, не теряя этого вида, роется в мусорном ведре; я проходил мимо, он поднял глаза и некоторое время внимательно глядел на меня; когда я спустился на несколько ступеней, и он убедился, что я не составлю ему конкуренции, за моей спиной опять раздалось шуршание картофельных очисток, в которых он что-то искал. Я давно догадывался - Нике нравятся именно такие, как он, животные в полном смысле слова, и ее всегда будет тянуть к ним, на кого бы она сама ни походила в лунном или каком-нибудь там еще свете. Собственно, сама по себе она ни на кого не похожа, подумал я, открывая дверь в квартиру, ведь если я гляжу на нее, и она кажется мне по-своему совершенным произведением искусства, дело здесь не в ней, а во мне, которому это кажется. Вся красота, которую я вижу, заключена в моем сердце, потому что именно там находится камертон, с невыразимой нотой которого я сравниваю все остальное. Я постоянно принимаю самого себя за себя самого, думая, что имею дело с чем-то внешним, а мир вокруг - всего лишь система зеркал разной кривизны. Мы странно устроены, размышлял я, мы видим только то, что собираемся увидеть - причем в мельчайших деталях, вплоть до лиц и положений - на месте того, что нам показывают на самом деле, как Гумберт Гумберт, принимающий жирный социал-демократический локоть в окне соседнего дома за колено замершей нимфетки. Ника не пришла домой ночью, а рано утром, заперев дверь на все замки, я уехал из города на две недели. Когда я вернулся, меня встретила розоволосая старушка с вахты, и, поглядывая на трех других старух, полукругом сидевших возле ее стола на принесенных из квартир стульях, громко сообщила, что несколько раз приходила Ника, но не могла попасть в квартиру, а последние несколько дней ее не было видно. Старухи с любопытством глядели на меня, и я быстро прошел мимо; все-таки какое-то замечание о моем моральном облике догнало меня у лифта. Я чувствовал беспокойство, потому что совершенно не представлял, где ее искать. Но я был уверен, что она вернется; у меня было много дел, и до самого вечера я ни разу не вспомнил о ней, а вечером зазвонил телефон, и старушка с вахты, явно решившая принять участие в моей жизни, сообщила, что ее зовут Татьяна Григорьевна, и что она только что видела Нику внизу. Асфальт перед домом на глазах темнел - моросил мелкий дождь. У подъезда несколько девочек с ритмичными криками прыгали через резинку, натянутую на уровне их шей - каким-то чудом они ухитрялись перекидывать через нее ноги. Ветер пронес над моей головой рваный пластиковый пакет. Ники нигде не было. Я повернул за угол и пошел в сторону леса, еще не видного за домами. Куда именно я иду, я твердо не знал, но был уверен, что встречу Нику. Когда я дошел до последнего дома перед пустырем, дождь почти кончился; я повернул за угол. Она стояла перед коричневым "мерседесом" с хамским номером, припаркованный с пижонской лихостью - одно колесо было на тротуаре. Передняя дверь была открыта, а за стеклом курил похожий на молодого Сталина человек в красивом полосатом пиджаке. - Ника! Привет, - сказал я, останавливаясь. Она поглядела на меня, но словно не узнала. Я наклонился вперед и уперся ладонями в колени. Мне часто говорили, что такие, как она, не прощают обид, но я не принимал этих слов всерьез - наверно, потому, что раньше она прощала мне все обиды. Человек в "мерседесе" брезгливо повернул ко мне лицо и чуть нахмурился. - Ника, прости меня, а? - стараясь не обращать на него внимания, прошептал я и протянул к ней руки, с тоской чувствуя, до чего я похож на молодого Чернышевского, по нужде заскочившего в петербургский подъезд и с жестом братства поднимающегося с корточек навстречу влетевшей с мороза девушке; меня несколько утешало, что такое сравнение вряд ли придет в голову Нике или уже оскалившему золотые клыки грузину за ветровым стеклом. Она опустила голову, словно раздумывая, и вдруг по какой-то неопределимой мелочи я понял, что она сейчас шагнет ко мне, шагнет от этого ворованного "мерседеса", водитель которого сверлил во мне дыру своими подобранными под цвет капота глазами, и через несколько минут я на руках пронесу ее мимо старух в своем подъезде; мысленно я уже давал себе слово никуда не отпускать ее одну. Она должна была шагнуть ко мне, это было так же ясно, как то, что накрапывал дождь, но Ника вдруг отшатнулась в сторону, а сзади донесся перепуганный детский крик:
- Стой! Кому говорю, стоять! Я оглянулся и увидел огромную овчарку, молча несущуюся к нам по газону; ее хозяин, мальчишка в кепке с огромным козырьком, размахивая ошейником, орал: - Патриот! Назад! К ноге!
Отлично помню эту растянувшуюся секунду - черное тело, несущееся низко над травой, фигурку с поднятой рукой, которая словно собралась огреть кого-то плетью, нескольких остановившихся прохожих, глядящих в нашу сторону; помню и мелькнувшую у меня в этот момент мысль, что даже дети в американских кепках говорят у нас на погранично-лагерном жаргоне. Сзади резко взвизгнули тормоза и закричала какая-то женщина; ища и не находя глазами Нику, я уже знал, что произошло. Машина - это была "лада" кооперативного пошиба с яркими наклейками на заднем стекле - опять набирала скорость; видимо, водитель испугался, хотя виноват он не был. Когда я подбежал, машина уже скрылась за поворотом; краем глаза я заметил бегущую назад к хозяину собаку. Вокруг непонятно откуда возникло несколько прохожих, с жадным вниманием глядящих на ненатурально яркую кровь на мокром асфальте. - Вот сволочь, - сказал за моей спиной голос с грузинским акцентом. - Дальше поехал. - Убивать таких надо, - сообщил другой, женский. - Скупили все, понимаешь... Да, да, что вы на меня так... У, да вы, я вижу, тоже... Толпа сзади росла; в разговор вступили еще несколько голосов, но я перестал их слышать. Дождь пошел снова, и по лужам поплыли пузыри, подобные нашим мыслям, надеждам и судьбам; летевший со стороны леса ветер доносил первые летние запахи, полные невыразимой свежести и словно обещающие что-то такое, чего еще не было никогда. Я не чувствовал горя и был странно спокоен. Но, глядя на ее бессильно откинутый темный хвост, на ее тело, даже после смерти не потерявшее своей таинственной сиамской красоты, я знал, что как бы не изменилась моя жизнь, каким бы ни было мое завтра, и что бы не пришло на смену тому, что я люблю и ненавижу, я уже никогда не буду стоять у своего окна, держа на руках другую кошку.