WWW.DISUS.RU

БЕСПЛАТНАЯ НАУЧНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

 

Pages:     || 2 | 3 | 4 | 5 |
-- [ Страница 1 ] --

_###ICE#BOOK#READER#PROFESSIONAL#HEADER#START###_

AUTHOR: С.Вишенков

TITLE: Испытатели

CODEPAGE: -1

_###ICE#BOOK#READER#PROFESSIONAL#HEADER#FINISH###_

С.Вишенков.

Испытатели

- --------------------------------------------------------------

Под редакцией генерал-полковника

инженерно-авиационной службы <b>И.В.Маркова

Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия", 1947

Подготовил Виктор ГРЯЗНОВ ---------------------------------------------------------------

"Летчик -- это концентрированная воля, характер, умение итти на риск".

<i>И.Сталин</i>

Предисловие

Советский читатель должен знать, что каждый новый самолет, его мотор, его приборы, кроме лабораторных исследований и испытаний, подвергаются испытанию в полете, испытанию в воздухе.

В зависимости от того, как испытан самолет в воздухе, то есть насколько полно выявлены испытателями его недостатки в прочности, управляемости, в его взлетных и посадочных свойствах и в ряде других важных элементов полета самолета, конструктор сможет понять эти недостатки и разработать мероприятия для их устранения перед запуском самолета в массовое серийное производство.

На эту ответственную, всегда связанную с риском, благородную работу выдвигаются лучшие и наиболее квалифицированные летчики.

С.Вишенков в своей книге "Испытатели", используя эпизоды, имевшие место в практике испытания самолетов, рассказывает о работе летчика-испытателя и разъясняет читателю, что летчик-испытатель является важным помощником конструктора в создании отличного боевого самолета, независимо от его назначения.

Наибольшее количество рассказов в книге С.Вишенкова связано с именами летчиков Стефановского м Супрунова; есть рассказы о летчиках Долгове, Кочеткове, Кубышкине и других. Все эти рассказы свидетельствуют о высоком мастерстве этих летчиков, о прекрасном знании ими теории аэродинамики, механики, физики и метеорологии.

Группа летчиков-испытателей, о которых рассказано в книге С.Вишенкова, -- воспитанники партии Ленина -- Сталина. Они прекрасно понимают, что создание отличных боевых самолетов укрепляет мощь их любимой родины, хозяевами которой они являются сами. Вот почему ни Стефановского, ни Супруна, ни Долгова, ни других летчиков-испытателей не пугают трудные, а зачастую и опасные для жизни полеты.

Он испытывают новые типы самолетов, моторов, вооружение, они совершают экспериментальные и научные полеты, которые вместе с теоретическими и лабораторными исследованиями двигают вперед авиационную науку и технику.

Свидетельством того, что наши советские летчики-испытатели хорошо справляются со своими сложными задачами, является наличие отличных летных качеств у наших самолетов всех типов. Отличные качества наших самолетов дали возможность сталинским соколам получить превосходство над самолетами фашистской германии и разгромить ее авиацию в Отечественной войне.

Книга "Испытатели" С.Вишенкова будет полезна нашей молодежи, интересующейся авиацией. Прочитав эту книгу, молодежь получит достаточно полное представление о советском летчике-испытателе, о важности, сложности и ответственности выполняемой им работы и о тех качествах, которыми он должен обладать.

Генерал-полковник ИАС

<b>И.Марков

Летчик-испытатель

Новый самолет рождается в тиши конструкторских бюро, в гуле и грохоте заводских цехов.

Сверкающий свежей краской, устремив нос вверх, самолет стоит на красной линии аэродрома, готовый к воздушному крещению.

Десятки людей различных профессий -- инженеры и техники, винтовики и мотористы, радисты и электрики -- еще и еще раз проверяют машину перед ее первым подъемом.

Тысячи людей, строивших опытный самолет, с нетерпением ждут его звенящего полета.

Человек в летном комбинезоне надевает парашют. Главный конструктор жмет руки летчику, желая удачи.

Летчик-испытатель взбирается в машину. Он знаком с ней давно. Он видел ее в чертежах, в отдельных узлах и агрегатах, в сборочном цехе на конвейере.

Он прошел с ней весь путь -- от мысли конструктора до взлетной дорожки.

Но качества любой вновь построенной машины можно узнать только в работе: трактора -- в поле, автомобиля -- на дороге или в бездорожье, самолета -- в воздухе.

Летчик-испытатель дает газ. Взлетая, он решает первую задачу: много ли нужно бежать самолету по земле, прежде чем он оторвется от нее.

Со звонким гулом мчит летчик-испытатель стальную птицу на разных высотах, и приборы записывают максимальные скорости.

Многие часы без отдыха ходит летчик-испытатель над землей, определяя дальность и длительность беспосадочного полета.

Он надевает кислородную маску и, как стрела, вонзается в стратосферу, поднимаясь до тех пор, пока обессилевший мотор не откажется подтянуть машину еще хотя бы на один метр. Автоматические приборы запишут наибольшую высоту и наименьшее время подъема.

Он влезает в герметическую кабину стратосферного самолета. В ней можно без маски подняться на огромную высоту: кислород подается в кабину специальными установками. Самолет превращается в точку. До земли доносится замирающий рокот моторов. Вот он стихает. Связь поддерживается по радио.

Летчик видит над собой небо такого цвета, каким его никогда не увидишь с земли. Самолет одиноко бродит в мертвом, пустом пространстве. Летчик записывает свои наблюдения, передает их на землю, смутными контурами виднеющуюся под ним. Пройдет несколько лет -- и на этих высотах будет так же "людно", как на обычной воздушной трассе.

Вместе с машиной летчик-испытатель яростно кувыркается в небесной синеве: он хочет узнать, какие фигуры высшего пилотажа можно делать на этом самолете и сколько секунд уходит на каждую из них.

Он выключает мотор, делает горку и дает ногу: машина сваливается в штопор. Летчик движет рулями на выход. Через сколько витков машина перестает штопорить? Какая опасность угрожает здесь рядовому летчику?

Испытатель обрушивает самолет в пике. Сквозь вой и визг ветра он слышит дрожащее дыхание машины. Он видит, как стрелка указателя скорости доползает до предела. Как трудно ей даются последние километры!

Он энергично берет ручку на себя. Огромная тяжесть наваливается на плечи вдавливает в сиденье, пытается сломать летчика пополам. Перед глазами плывут темные круги, но летчик удовлетворен: машина достаточно прочна.

В то время, когда люди на земле с волнением следят за небольшим блестящим пятнышком, ныряющим в облаках, человек, сидящий в машине, хладнокровно записывает на привязанном к ноге чуть выше колена планшете свои впечатления: удобно ли управлять машиной, хороший ли обзор, тесно или просторно в ней, легко или утомительно пилотировать ее.

Летчик делает последний круг. Заходит на посадку. Но и тут есть ему работа: надо узнать скорость планирования, посадочную скорость, длину пробега, хватает ли рулей на посадке, трудно ли сажать машину, как она ведет себя при приземлении.

Любой вновь сконструированный и построенный самолет имеет те или другие недостатки. В чем они заключаются, насколько они опасны для полета, можно узнать только в полете. Летчик-испытатель летает на самолетах, зачастую имеющих недостатки. Его благородная профессия требует огромного мужества. Десятки раз рискуя жизнью, летчик-испытатель добивается того, чтобы впредь на испытанных им самолетах без всякого риска могли летать тысячи наших летчиков.

Когда в воздухе случается беда, -- а это нередко бывает с испытываемыми машинами, -- и положение кажется безвыходным, летчик-испытатель должен уметь находить выход. Подвергая жизнь опасности, он старается спасти машину -- плод напряженного труда многих людей.

Авиационная техника быстрыми шагами движется вперед. Конструкторы непрестанно работают над развитием нашей авиации. Летчик-испытатель -- первый советчик инженера-конструктора. Вместе с ним он упорно работает над усовершенствованием машины.

Летчик-испытатель летает на машинах самых разнообразных конструкций: на одномоторных и многомоторных, на монопланах и бипланах, на бесхвостых, на планерах, на ракетах, на одноколесных и четырехколесных, с моторами впереди себя и позади, на "земных" и на высотных.

Все, что создают беспокойная, ищущая мысль конструктора и труд многотысячного заводского коллектива, -- все это проходит через руки летчика-испытателя и получает его беспристрастную и правдивую оценку.

Летчик-испытатель -- это человек разносторонних знаний, высокого умения, большого упорства, мужества и храбрости. Это мастер своего дела, пламенный патриот своей советской родины.

"Работа летчиков-испытателей новых типов самолетов является одной из самых ответственных, самых сложных, требующих исключительно высокой подготовки, квалификации, выдержки и отваги".

Так писали несколько лет назад Ворошилов и Орджоникидзе в приказе о награждении группы летчиков-испытателей Военно-воздушных сил Красной Армии "за особо успешную и плодотворную работу на этом поприще на протяжении ряда дет".

Первые шаги

Парню двадцать лет. Перед ним лежит множество путей в жизни. Он колеблется: на какой же из них вступить?

Случается, что событие, даже и не очень значительное, иногда помогает человеку встать на тот путь, по которому он идет всю жизнь, убежденный, что как раз для этого пути он и рожден.

...Ровный, нарастающий гул в небе всполошил все население небольшого белорусского городка. Все -- и стар и млад -- высыпали на улицы. Запрокинув головы, люди глядели вверх. В бледно-розовом дымчатом небе ровным треугольником, гусиной перелетной стаей, медленно плыли самолеты. Они пролетели над городом. Широкими размашистыми кругами дважды обогнули его и вдруг один за другим стали снижаться и пропадать за тем лесом, за которым на заходе пряталось солнце.

- - Садятся! -- крикнул кто-то, и все бросились туда, к лесу.

Обгоняя всех, впереди мчался высокий широкоплечий парень. Он несся напрямик и, запыхавшись, первым прибежал к месту посадки самолетов.

На веселом зеленом лугу самолеты выстроились в один ряд. Их было девять. Люди в черных кожаных куртках и пробковых шлемах суетились около них.

Петр Стефановский восхищенно глядел на этих, как ему казалось, необыкновенных людей. Не замечая собравшейся позади толпы, он ловил обрывки непонятных фраз и, стараясь разобрать их смысл, незаметно для себя продвигался все ближе к самолетам, пока окрик часового не вернул его назад. Он последним ушел с луга, когда кругом уже не было никого.

Продолжая выполнять нехитрые обязанности чернорабочего на небольшом механическом заводике, сидя за партой в вечерней школе для взрослых, Петр все чаще ловил себя на мысли о том, как стать летчиком. В зависимости от разных обстоятельств его жизни эта мысль то угасала в нем, то вспыхивала вновь, и с большей силой, чем прежде. Она приобрела ясную форму и выражение на комиссии по призыву в Красную Армию.

Осенью 1925 года Петр Михайлович Стефановский предстал перед столом призывной комиссии. Он решительно просил направить его в авиацию. Атлетическое телосложение и великолепное здоровье давали ему возможность служить во всех родах войск. Комиссия колебалась, -- в воздушный флот тогда не требовалось большого числа людей. И эти колебания казались Петру качанием топора, занесенного над его шеей. Выручил председатель, добродушный старичок.

- - В летчики, так в летчики! -- весело сказал он и почему-то подморгнул призывнику. -- Можете одеваться.

Тут судьба немного подшутила над готовым уже радоваться Стефановским. "Авиация", в которую он попал, представляла собой караульную роту, несшую службу по охране аэродрома.

Но, шагая с винтовкой около ангаров или вдоль самолетной стоянки, красноармеец Стефановский мог видеть все, что делали с самолетами, спрашивать значение непонятных слов, а техники и мотористы -- простые, славные парни -- охотно отвечали ему.

Когда один из мотористов заболел, Стефановского поставили в замену. Он настолько изучил машину и так старательно обслуживал ее, что когда в часть прибыли новые самолеты, Петра назначили мотористом одного из них.

Кипучая энергия, любовь к делу позволяли ему быстро двигаться вперед. Но он все еще оставался на земле, а его неудержимо тянуло в воздух. Об этом знало командование части и, получив четыре путевки в летную школу, первым же кандидатом наметило Стефановского -- сначала в Военно-теоретическую школу, где ему пришлось основательно заняться прежде всего своим общим образованием и теорией. Только через год он попал в знаменитую Качинскую школу летчиков-истребителей, в славное гнездо советских ассов. Это было в 1927 году. Первый самолет, на котором курсант Стефановский поднялся в воздух, был "У-1", или "Аврушка", как еще его любовно называли летчики. Это был легкий биплан со стосильным мотором. Знание материальной части, приобретенное прошлой работой, помогло Стефановскому овладевать летным делом. Незаметно подошел долгожданный день первого самостоятельного вылета, который навсегда остался в памяти. Инструктор Лазарев с озабоченным лицом напутствовал его несколькими трафаретными фразами и отошел в сторону. Техник Бруевич внимательно осмотрел узлы шасси, влез на крыло и прокричал ему в ухо, закрытое пробковой каской: "Машина в полном порядке! Будь спокоен, как лягушка".

Все обошлось хорошо. Стефановский, как всякий другой курсант, был рад, что не видит перед собой надоевшей спины инструктора и не слышит каждую минуту его едких замечаний. Взлет, полет по кругу и посадка прошли вполне нормально. Началось дальнейшее совершенствование, тренировка в зоне.

С каждым новым полетом Стефановскому все больше хотелось летать и летать. И эта жажда росла по мере того, как он утолял ее. Однажды эта страсть к полетам чуть не погубила его.

В авиашколах летный день начинался ночью. Курсанты должны успеть попасть на аэродром вместе с первыми лучами солнца. В часы рассвета воздух тих и почти недвижим. Природа не мешает еще не оперившемуся курсанту, которому часто кажется, что все ее стихийные силы обращены против него.

В эту памятную ночь учлеты встали, как обычно. Они построились и шагнули в темноту. Черноморская ночь поглотила их.

Учлеты шли быстро. Песок и мелкая галька хрустели под их ногами. Легкий, едва ощутимый ветерок шептался о чем-то с листвой деревьев и нежно гладил еще не остывшее от сна лицо. К неясным звукам ночи примешивался глухой, отдаленный шелест моря, и ничего больше не нарушало ночную тишину. Потом вдали послышался шум мотора. Где-то ехал грузовик. Рокот нарастал, приближался, но машина шла с потушенными фарами, и тудно было определить, далеко она или близко. Вдруг машина выскочила из-за угла, врезалась в строй, сшибла несколько человек и остановилась. Послышались крики, ругань. Испуганный шофер дал задний ход, и колеса полуторки проехали по сбитому с ног и не успевшему отползти в сторону Стефановскому. Но когда на эту же машину стали усаживать пострадавших чтобы доставить их в госпиталь, Стефановский притаился в темноте и через несколько минут встал в строй. Он шел, еле сдерживая стоны, решив крепиться изо всех сил, чтобы не пропустить свой очередной полет на штопор.

Наблюдая за полетами с земли, инструктор Лазарев никак не мог толком понять, что происходит в воздухе. Учлет Стефановский, до сих пор хорошо успевавший, творил в зоне что-то такое, от чего у Лазарева невольно стали дрожать колени. Стефановский делал все наоборот: давал газ, когда его надо было убирать, брал ручку на себя в тех случаях, когда ее следовало отжимать. Машина принимала самые нелепые положения.

"Если так пойдет дальше, -- подумал Лазарев, -- то на посадке он неминуемо разобьется".

Но этого не случилось. Машина сделала несколько грубых скачков по земле и встала. Шатаясь, как пьяный, Стефановский вылез из нее. У него темнело в глазах, все тело горело как в огне. Он едва удерживался, чтобы не упасть.

- - В госпиталь, -- коротко сказал Лазарев, которому вдруг стало ясно все, что хотел скрыть от него курсант.

Потягиваясь на надоевшей больничной койке, Стефановский с нетерпением думал о том времени, когда он выйдет отсюда. Через три-четыре месяца он окончит школу. Далее -- истребительный полк. Он жмурил глаза и видел себя на необыкновенных машинах. Они дают скорость в четыреста, пятьсот, нет! -- шестьсот километров в час. И сам он смеялся над своими мыслями. Таких машин еще нет. Самая совершенная дает около двухсот. Но и это хорошо! Почти в два раза больше "Аврушки".

Однако, окончив школу, Стефановский не попал в полк, как он мечтал. Его, по установившейся годами традиции, как лучшего выпускника, оставляют в школе инструктором. Он "возит" учеников. Их много. Они разные по натуре и способностям, но совершают почти одинаковые ошибки. Инструктор Стефановский "добирает" ручку на посадке. Твердит ученикам то же самое, что все остальные инструктора твердят своим ученикам во всех остальных школах, в разных вариантах и интонациях.

Работа инструктора -- благодарная работа. Многие из его учеников стали известными летчиками. Но Стефановскому эта работа все более становилась не по душе. По натуре он был истребитель. Когда подвертывался случай, он показывал свое мастерство даже на тихоходном "У-1".

Обычно это происходило в так называемый пробный полет. Переплетенная многочисленными стяжками и тросами "Аврушка" жалобно свистела, отвесно пикируя с работающим мотором. Захлебываясь, летела вверх колесами. Завывала на крутых виражах или при продолжительном вертикальном скольжении на крыло до высоты в 50, 20 метров.

После таких "зверских" полетов техник, ворча, принимался особенно внимательно подтягивать тросы и растяжки. Но что могла дать хилая старушка "Авро" со своей сотней километров в час?

Молодой, энергичный летчик-инструктор Юрченко попытался как-то по-новому использовать машину. Она развалилась в воздухе и кусками полетела на землю, похоронив под обломками летчика. Этот несчастный случай подействовал на Стефановского, как ушат холодной воды, и запомнился на всю жизнь в виде короткой и острой формулы: "С техникой фамильярничать нельзя!" В обращении с техникой нужен точный, трижды проверенный расчет.

Постепенно пробуждавшийся в Стефановском дух творчества -- дух исследователя и экспериментатора -- все более давал себя знать. Давно установленные нормы и каноны в его глазах одряхлели и потеряли свою убедительность.

Он все чаще атаковал начальство рапортами о переводе. Добивался он перевода два года. И его перевели... инструктором в Луганскую авиашколу.

Еще один год инструкторской работы и многочисленных рапортов новому начальству. И наконец он получил назначение военным летчиком-испытателем. На эту работу посылали опытных в летном деле людей.

Открывалась новая страница в его жизни. Шел 1931 год.

Летчик Чкалов

Инструктор Стефановский прибыл к новому месту назначения и представился начальству.

Когда он исполнил все формальности, его спросили:

- - Вы летали на "ТБ-1"? Нет? Тогда вам придется по возможности скорее изучить эту машину. Отправляйтесь на аэродром и спросите там летчика Чкалова.

По пути на аэродром Стефановский вспоминал: Чкалов? Он раньше слышал эту фамилию. В школе и частях иногда упоминали ее. Крылатая молва разносила много такого, что было и чего не было. Но основное оставалось: смелость, мужество, исключительное летное мастерство этого, тогда еще рядового летчика.

На аэродроме все знали Чкалова и указали Стефановскому, где его найти. Минуту спустя Стефановский козырнул широкоплечему, чуть выше среднего роста человеку. Не выслушав рапорта до конца, тот протянул руку и улыбнулся:

- - В работе лучше знакомиться!

Они направились к самолету. По дороге Чкалов спрашивал:

- - Где учились? На каких самолетах летали? Какой налет?

У большого двухмоторного бомбардировщика возились техники, мотористы. Они, как мухи, со всех сторон облепили машину.

- - Изучите машину, -- сказал Чкалов, -- разберитесь, где что находится, вплоть до последней заклепки. Техники вам помогут. А потом слетаем.

Показной полет запомнился на всю жизнь. Погода была хорошая, ясная. Учитель и ученик заняли свои места в машине. Чкалов как-то по-особенному сидел в ней -- легко, непринужденно. Чувствовалось, что ему здесь привычнее, чем на земле. Он двинул сектора моторов, разогнал машину и мягко отделил ее от земли.

Едва не задев колесами верхушки сосен, он сделал правый разворот и, набрав всего триста метров высоты, весело взглянул на своего ученика, отжал штурвал чуть вперед и, повернув влево, ввалил машину в глубокий вираж. Левое крыло нацелилось в землю, правое -- в небо. Нос лихо бежал по линии горизонта, описывая правильную окружность. Многочисленные стрелки приборов замерли на своих местах. Ровно гудели моторы...

Чкалов непринужденно повернул штурвал вправо, и теперь правое крыло опустилось к земле, а левое пошло к небу. Нос также лихо помчался по горизонту, по кругу, но в обратную сторону, будто разматывая невидимую нить. И когда учитель сделал горку и бросил самолет в пике, ученик забыл, что он на бомбардировщике: он не видел такой чистоты полета даже у истребителей.

С ревом и свистом понеслись навстречу домишки, шоссе, пасшееся на лугу стадо. Земля приближалась с такой катастрофической быстротой, что Стефановский невольно потянулся к рулям, но задорный взгляд Чкалова остановил его.

С пятидесятиметровой высоты машина резко взмыла вверх, сделала разворот и с набором высоты пошла в зону.

Опять высота триста метров. Чкалов небрежно бросил штурвал и одобряюще кивнул соседу.

И когда последний попытался повторить полет учителя, довольная улыбка расплылась на широком лице Чкалова. Он посадил машину и, вылезая из нее, сказал Стефановскому:

- - Правильно действовал. Смело... Из машины надо выжимать все, что она может дать!

Это звучало, как девиз, как наставление на всю жизнь.

После нескольких провозных полетов Стефановский самостоятельно вылетел на бомбардировщике.

Электрическая кнопка

Никогда не вредно иметь при взлете лишний кусок аэродрома прозапас. Но когда гусеничный трактор, пыхтя и отдуваясь, волочил эту многомоторную громадину в самый дальний угол летного поля, нельзя было не улыбнуться: моська волокла слона.

Летчик Стефановский испытывал новый воздушный корабль. Корабль этот был высотой с четырехэтажный дом. Размах его плоскостей был так велик, что вдоль них можно было соревноваться по бегу на спринтерские дистанции, а хвостовое оперение по своей площади могло служить крыльями истребителю.

Четыре мощных мотора в крыльях и два спаренных над фюзеляжем придавали самолету весьма внушительный вид.

Сто человек с багажом, погрузившись на его борт, могли быть подняты на высоту Монблана и без посадки переброшены с одного края Европы на другой.

Когда эта махина с оглушительным ревом неслась по аэродрому, а потом, исчезнув в облаках поднятой пыли, вдруг возникала над лесом, невольно вспоминались фантастические романы Жюдя Верна. Это был корабль огромных воздушных океанов. Но в то же время эта новинка авиационной техники имела серьезные недостатки. Ею было трудно управлять, особенно при взлете и посадке. Требовалось напряжение всех сил летчика. Помимо управления рулями и моторами, нужно было вручную сто пятьдесят раз повернуть штурвал стабилизатора, чтобы взлететь, и столько же раз, чтобы сесть. Это было утомительно и отвлекало внимание летчика в самые ответственные минуты.

Стефановский, опытный летчик-испытатель, и тот жаловался. Тогда инженеры нашли выход. Они приделали к штурвалу небольшой электромотор. Нажимая кнопки переключателя, можно было вращать штурвал в нужную сторону и, когда нужно, останавливать его.

Ранним утром проверили новшество: маленький электромотор безотказно выполнял свою работу. Все в этом убедились, и летчик, в последний раз опробовав моторы, дал полный газ.

Скорость корабля нарастала. Все быстрее убегала назад земля, но тяжелая машина не отрывалась от нее.

Стефановский слегка взял рули на себя. И это не помогло. Тогда правый летчик Нюхтиков, поймав взгляд командира, нажал кнопку переключателя. Завертелся штурвал. Гигантские колеса в последний раз примяли траву, и она стала уходить вниз. Альтиметр отсчитал первые десятки метров высоты. Пора возвратить стабилизатор на место. Нюхтиков нажимает кнопку. Нажимает раз, другой. Штурвал попрежнему совершает свой кругооборот. Самолет медленно, но настойчиво продолжает задирать нос.

Положение становится серьезным. Если еще через несколько секунд не удастся остановить стабилизатор, положение станет критическим.

Снова и снова летчик нажимает кнопки. Моторы, напрягая тысячи своих лошадиных сил, еле поддерживают принимавший все более опасное положение корабль. Еще немного такого полета -- и самолет, потеряв скорость, на мгновение повиснет в воздухе, клюнет носом и с огромной силой врежется в землю.

Двое из экипажа бросились к штурвалу. Четверо рук впиваются в хрупкий ободок. Им удается пересилить электромотор и на полоборота повернуть штурвал назад. Но мотор опять берет верх, и штурвал вырывается из рук. Корабль теряет управляемость. Еще мгновение -- и он станет совсем неуправляемым.

Тут командир увидел борттехника. Полусогнувшись в одном из отсеков, тот настолько увлекся, пытаясь ухватить и выдернуть кусачками какой-то шплинт, что совершенно не замечал разыгравшейся драмы. Губы "бортача" тихо шевелились. Он то ли напевал, то ли нежно высказывался по адресу непокорного шплинта. Командирский взгляд снова прошелся по земле. Ухабистая, изрезанная канавами, усеянная, как бородавками, серыми бугорками, запятнанная грязными и тинистыми озерками, она, казалось, насторожилась, готовясь нанести смертельный удар. Летчик взглянул вверх. Его встретило перекосившееся небо, затянутое какой-то белесой пеленой, сквозь разрывы которой иногда проскальзывали злые слепящие лучи солнца.

И вдруг в голове командира мелькнула мысль. Нервным движением он несколько раз сбросил и дал газ одному из моторов. Жалобный вой мотора заставил техника обернуться. И техник увидел все. Он увидел, как командир дважды сжал и разжал ладонь, показывая, как рвут провода. Одним прыжком техник очутился у штурвала. Кусачками, как зубами, вцепился он в провода и рванул их к себе. Электромотор встал, и штурвал, вращаемый двумя парами рук, бешено завертелся в спасательную сторону. Самолет начал опускать нос. Медленно, неуклюже. Каждая секунда казалась часом...

Но вот синеватая линия горизонта отделяет небо от земли. И вздох облегчения вырывается у людей, находившихся в воздухе и стоявших внизу. Экипаж и корабль спасены. Летчик ведет машину на посадку. Он делает разворот. Родная земля пышным зеленым ковром кружится ему навстречу. По синему, как на картинках, небу тихо плывут небольшие облачка. Круглыми зеркалами живописно раскинулись озера, на золотом прибрежном песке видны обнаженные тела. И тут летчику кажется, что ему очень жарко.

"Как хорошо бы, -- думает он, -- раздеться сейчас и, немного постояв на свежем ветерке, бултыхнуться в воду вон с того бугорка..."

Степан Супрун принимает решение

Дед Степана, Михаил Супрун, занимался крестьянством, столярничал, но средств на жизнь не хватало, и семья жила впроголодь. А семья у деда была большая: семеро детей. Дети, подрастая, один за другим уходили батрачить. Поэтому и отец Степана, Павел Супрун, с малых лет начал трудовую жизнь.

Тринадцати лет он нанялся к немцу-помещику Лоренцу, чья "экономия" находилась поблизости от родного села Речки, в тридцати верстах севернее украинского города Сумы. За семь лет тяжелого труда в "экономии" Павел Супрун выполнял разную работу. Был погонщиком волов, потом подручным у слесарей, а когда хозяин выписал из-за границы два паровых плуга, Павла приставили к ним. Тогдашние тракторы имели много изъянов и часто останавливались посреди поля. Немцы-надсмотрщики бесновались, бранью и штрафами, а нередко и кулаками вымещали злобу на батраках. Украинские хлопцы тоже не оставались в долгу: жгли в отместку помещичьи хлеба, а подручных Лоренца не раз находили связанными и избитыми. Молва приписывала Павлу участие в этих делах, которые и в самом деле не обходились без него. Супруны спокон веку были честными тружениками и никогда не прощали обид и насилия. Помещик Лоренц жаловался уряднику, называл молодого Супруна баламутом и поджигателем и все чаще грозился отправить Павла в Сибирь. Работать у немца стало невтерпеж. Павел Супрун взял расчет и нанялся к помещику Харитоненко, в том же Сумском уезде.

Но, как говорится, "хрен редьки не слаще". "Свой" помещик также выжимал все силы из батраков, заставляя их за гроши трудиться от зари и до зари. Шли годы, и Павел Супрун, который обзавелся семьей, имел троих детей и не знал, как их прокормить, все чаще задумывался, ища выход из своей беспросветной жизни. Таких, как он, было в то время немало. Некоторые из них покидали родину и в поисках лучшей жизни уезжали за океан, в Америку. Павел Супрун, начитавшись заморских писем земляков, скопил деньги на проезд в третьем классе, уложил в мешок хлеб, чеснок и сало, простился с семьей и отправился в Канаду, надеясь там устроить для своей семьи более сносную жизнь. Это было в 1911 году. В те времена в Канаде нехватало рабочей силы, и труд оплачивался там значительно выше, чем в других странах. Зато уж и эксплоатация была тоже немалой. К тому же Супрун не знал языка и работать по своей слесарской специальности не мог. Два года он работал чернорабочим в разных местах, учился английскому языку в вечерней школе и, отказывая себе в самом насущном, откладывал цент к центу, доллар к доллару. Когда у него скопилось несколько полсотенных бумажек, он отнес их в пароходное агентство, купил "шифскарту" и отправил ее жене.

В 1913 году Прасковья Осиповна вместе со всеми детьми, сыновьями Гришей, Степой и Федей, пустилась в далекий путь, в загадочную и неведомую ей Америку. До этой поездки она никогда не отдалялась от родного села Речки больше чем на десять верст. Не без страха вступила семья Супруна на американскую землю. Их окружила шумная толпа. Гриша и Федя, вцепившись в юбку матери, испуганно озирались по сторонам. Один лишь шестилетний Степа смело сделал несколько шагов вперед и, вытянув шею, вертел во все стороны головой. Он первым увидел высокого черноусого человека в темной фетровой шляпе, проталкивающегося к ним, и, закричав: "Тато, тато!", бросился к отцу.

Началась новая жизнь семьи Супруна. Отец работал, мать занималась хозяйством, дети, подрастая, ходили в школу.

Степан Супрун заметно выделялся среди сверстников и товарищей по классу. Он был выше многих ростом, строен, широк в плечах. У него было открытое, привлекательное лицо, мечтательные карие глаза и вьющиеся темные волосы. Он был смел и правдив. Все эти качества возвышали Степу в глазах товарищей, которые любили его и считали своим вожаком. Учился Степа хорошо, только математику не любил. На уроках алгебры ловил мух, запрягал их в бумажную колесницу и под сдержанный хохот всего класса гонял эту упряжку по парте.

Преподавателю физики он задал вопрос об устройстве аэроплана и очень огорчился, когда учитель сказал, что Степе еще рано знать о таких вещах. Однажды, уже в пятом классе, на уроке физики раздалось громкое жужжание: к потолку взлетел небольшой жестяный пропеллер, запущенный Степой с катушки, и упал на учительский стол. В классе наступила тишина, которую прервал строгий голос учителя:

- - Кто это сделал?

- - Я! -- не сговариваясь, ответили хором, вставая со своих мест, пять учеников, среди которых был и Степан.

- - Жестянка одна. Ее не могли одновременно запустить пять человек.

- - Это я сделал, господин учитель, -- твердо сказал Степан. -- Мои товарищи говорят неправду. Они хотят выгородить меня.

- - Хорошо, -- смягчив тон, произнес физик. -- После уроков вы зайдете ко мне, Супрун, а сейчас садитесь.

В учительской Степа обещал физику вести себя лучше, и они вскоре сделались друзьями. Степа мечтал о велосипеде, учитель объяснил ему его устройство. Мальчик, через день отказывая себе в завтраке, копил центы и покупал велосипедные детали. Что за радостный был день, когда он приехал в школу на велосипеде, собранном своими руками! Потом он увлекся радио и сам из частей собрал приемник. Сквозь треск и писк в наушниках слышны были обрывки слов и музыки, и все домашние, а больше всех Степа, были в восторге.

Когда отец поступил в железнодорожные мастерские, мальчик стал интересоваться паровозом. Он долго уговаривал отца взять его с собой, и когда отец это сделал и в цехе рассказал про устройство локомотива, радости Степы не было конца. Он целую неделю возился с консервными банками, железками, проволокой и смастерил модель паровоза.

Но больше всего увлекали Степу рассказы о путешествиях и приключениях. Учитель географии умел рассказывать, и, слушая его, Степан уносился в мыслях далеко-далеко -- то в южные моря, то на дикий север. Он любил героев Купера, честных и мужественных людей, правдивых и сильных, не знающих страха. Нередко он убегал с друзьями в леса. Там они учились распознавать по следам зверей, соревновались в беге и борьбе, стреляли из старого "Смит и Венссон". Ночью по звездам находили дорогу домой, стараясь вернуться, когда домашние уже спят. Дома Степан часто заставал гостей. То были земляки-украинцы. Они собирались "побалакать" о далекой родине. Они тосковали о ней, пели звучные и задушевные песни. И Степан понимал, что не здесь его родина, а там, за морем, на чудесной земле Украины.

Учение в школе внезапно пришлось прервать. В 1917 году в Канаде начался экономический кризис. Фабрики и заводы стали закрываться, и десятки тысяч рабочих, в первую голову из числа приезжих, оказались на улице.

Так и Павел Супрун стал безработным. В поисках работы он долго обивал пороги разных контор, но всюду получал отказ. Деньги таяли, и надо было на что-нибудь решиться. На последние доллары Павел Супрун арендовал небольшой лесной участок и вывез туда семью. Сами построили хижину. Потом раскорчевали землю под огород и птичник. Дети помогали, как могли, и работа неплохо спорилась. Два года прожила семья Супруна в лесу. Все готовили для себя сами, ничего не покупали. Отец с сыновьями промышлял охотой, расставляя на лесных тропах силки и капканы, стрелял белок. Мать смотрела за младшими детьми, занималась огородом, разводила птицу. Жили они одиноко, почти не видели людей. Лишь изредка, зимой, у хижины останавливалась собачья упряжка -- индейцы заходили в дом переждать пургу. Лесная жизнь, походившая на прочитанное в книжках, нравилось Степану, но она не по душе была его отцу. Время от времени он наведывался в город в поисках работы. Из города отец привозил новости о России. Он рассказал матери о том, что в России -- революция, что землю отнимают у помещиков и раздают крестьянам. Однажды, вернувшись из города, отец рассказал, что немцы захватили Украину, отнимают у крестьян розданную им землю, а дома грабят и жгут.

Одна из поездок отца увенчалась, наконец, успехом. Он нашел себе место, и семья отправилась в Виннипег. В городе очень много говорили о России. К отцу часто приходили земляки. Из разговоров Степан понял, что немцев выгнали из Украины и что там начинается свободная, хорошая жизнь. Газеты тоже много писали о России, но все такие страшные и неправдоподобные вещи, что Степан не знал, можно ли верить газетам. О России немало толковали и в школе. Однажды на уроке учительница назвала русских сумасшедшими фанатиками. Степа не выдержал и вскочил с места. У него горели глаза и часто колотилось сердце.

- - Неправда, вы лжете! -- крикнул он.

Учительница была ошеломлена таким неслыханным поступком.

- - Негодный мальчишка! -- взвизгнула она, опомнившись. -- Марш на середину класса! -- И, схватив линейку, стала больно бить Степану по ладоням.

Он стиснул зубы и молчал. Когда она отсчитала последний, двадцать пятый удар, он сказал:

- - Thank you (благодарю вас)...

Мальчик медленно шел к своей парте. У него так распухли ладони, что он не мог согнуть пальцы. Едва он уселся на свое место, как услышал позади себя злобный шопот:

- - Что, заработал? Так тебе и надо!..

Степа обернулся. Руди Тинке, толстый веснущатый немчик, сын местного колбасника, показал ему язык.

- - А этого отведать хочешь? -- спросил Степан, тщетно пытаясь сжать одеревеневшие пальцы в кулак.

=Мы еще посмотрим, кто кого угостит! -- снова зашипел Тинке.

- - Что ж, давай встретимся, поговорим...

Вечером отец спросил, за что учительница наказала Степана. И тот коротко рассказал.

- - Больно было? -- спросил отец.

- - Больно, -- просто ответил мальчик.

- - Плакал? -- допытывался отец.

- - Молчал, -- ответил Степа.

- - Молодчина! -- сказал Павел Михайлович и, обняв сына, привлек к себе.

...Встреча Степы и Руди Тинке была назначена тайно, но Руди не удержался и разболтал, так что о ней узнало полшколы. Мальчишки заранее собрались в условленном месте, за старым кладбищем.

Руди привел с собой человек восемь секундантов. Степа, зная, что почти все ребята на его стороне, -- одного лишь старшего брата Гришу. Увидев, как немчик надевает большие боксерские перчатки, Гриша сказал брату:

- - Посмотри, нет ли у него какой-нибудь железки в них.

- - Не должно быть, -- ответил Степа. -- Он хоть ябедник и подлиза, но такого не сделает.

Бойцы сошлись, и Руди Тинке стал подпрыгивать, как заправский боксер. Ему удалось близко подойти к противнику, и в тот же миг Степа почувствовал, что его очень больно ударили по носу чем-то тяжелым. Боль и, главное, возмущение, подстегнули его. Он ринулся вперед и со всего размаха ударил Руди кулаком в челюсть. Тинке качнулся, упал и не смог подняться по счету "десять". Ему помогли встать, дали глотнуть воды и сняли перчатки. В правом лежало массивное металлическое кольцо. Два приятеля-немчика повели его домой, а остальные мальчишки, расходясь, презрительно плевали в его сторону.

Окруженный толпой друзей, Степа победителем возвращался домой. Он закрыл ладонью нос, который распух и сильно болел. Проходя мимо парикмахерской, взглянул в висевшее на витрине зеркало и ахнул. Нос свернуло в сторону, вроде лодочного руля на повороте. Степа и Гриша вернулись домой поздно вечером, чтобы лечь спать, не обращая на себя внимания взрослых. Степа сказал брату:

- - Я выпрямлю нос, а ты притяни его веревкой к уху. За ночь, может, встанет на место.

Так и сделали, но Степа всю ночь не мог уснуть от боли. Он ворочался и наконец разбудил мать. Взглянув на Степу, она заплакала и сейчас же потащила его к врачу.

- - Ничего страшного, -- сердито сказал разбуженный среди ночи доктор, -- вывихнут хрящ.

Он схватил мальчика за нос и дернул с такой силой, что Степа подпрыгнул от боли.

- - Вот и все, -- проворчал доктор. -- Теперь кладите компрессы, и нос заживет.

На другой день отец с некоторым укором сказал сыну:

- - А здорово тебя колбасник угостил!

- - Я его угостил еще лучше, -- угрюмо ответил Степа.

- - Если так, то это хорошо, -- и отец улыбнулся одними глазами.

Павел Супрун все чаще стал поговаривать о возвращении на родину, и вот от слов перешел к делу. А дело было нелегким. Надо было собрать значительную сумму денег на проезд семьи, состоявшей к тому времени уже из восьми человек, получить нужные документы. Два года готовилась семья Супруна к отъезду, во многом себе отказывая, продавая по дешевке с трудом нажитые вещи.

Наконец в 1924 году семья Супруна -- родители, пятеро сыновей и дочь -- выехали на родину, в Россию. Пароход пересек Атлантический океан, обогнул британские берега, переплыл Северное море и вошел в Балтийское. В Либаве пересели на поезд. С разными мыслями, но с одним трепетным чувством, какое бывает у людей, много лет не видавших родного дома и теперь приближавшихся к нему, смотрели все в окна. Казалось, что поезд движется слишком медленно. Но вот промелькнула пограничная арка, и Степа увидел красноармейца, с улыбкой глядевшего на окна мчавшихся мимо него вагонов.

* * *

Родина встретила семью Супруна заботливо. Страна росла, развивалась. Жизнь текла уверенно и спокойно.

Павел Михайлович взялся за работу по своей профессии. Младшие дети поступили в школу. Старшим, Грише и Степе, неудобно было садиться за одну парту с малышами. Они поступили работать, а учились по вечерам в школе взрослых. Степан учился сначала столярному ремеслу, а потом перешел на Сумской машиностроительный завод и быстро овладел токарным ремеслом. Он вступил в комсомол, увлекся физкультурой, любил танцевать, ходить с девушками в кино. Он был рослым, красивым парнем, и немало девушек вздыхали о нем.

Шли годы, и как-то вечером, после работы, отец сказал:

- - Тебе, сынок, скоро призываться. Погулял -- и хватит, теперь придется и послужить. Не думаешь, небось, об этом?

- - Думаю, -- ответил сын.

- - Ну, и что ж решил?

- - Решил проситься в авиацию. В летчики.

- - Почему вдруг в летчики? -- вмешалась мать, которую напугала эта сыновья идея.

- - Раз есть аэропланы, -- усмехнулся Степан, -- значит, надо же кому-нибудь и летать. Вот я и хочу летать. Так что, отец, прошу вас помочь мне в этом деле.

- - Что ж, придется помочь! -- сказал отец. Он был секретарем Сумского исполкома и имел отношение к призывной комиссии.

Так Степан Супрун в 1929 году попал в Смоленскую школу летчиков, и здесь открылись его незаурядные способности.

Все, чем должен обладать летчик, оказалось у Степана с избытком. Больше того: нередко он придумывал такое, что другим и в голову не приходило. Инструктор Кушаков написал в характеристике своего любимого курсанта, что Супрун не только летчик-истребитель, что он исследователь, изобретатель и по своим повадкам типичный летчик-испытатель.

Супрун служил в разных истребительных частях. Быстро стал командиром звена, а потом и эскадрильи. Его слава воздушного мастера росла. Однажды его вызвали в Москву. Начальник, листая его документы и аттестации, предложил новую работу: военным летчиком-испытателем.

- - Дело сложное и рискованное, -- сказал начальник. -- Взвесьте все хорошенько, подумайте, решите и денька через два загляните ко мне с ответом.

- - Я уже решил, -- сказал Супрун. -- Работа мне подходит.

Ученый самолет

Было одно время -- это было в 1933 году, -- когда некоторым нашим авиаторам казалось, что с имевшимися в их распоряжении моторами уже нельзя выжать из самолетов б<b><i>о</i>льшую скорость. Достигнут, мол, предел, и, чтобы перешагнуть его, нужны более мощные двигатели.

Инженеры Харьковского авиационного института имели на этот счет свое мнение. Они не только внимательно изучали все, чем к тому времени располагала авиация, но и отчетливо представляли себе пути, по которым пойдет увеличение скорости.

Харьковчане работали дни и ночи, работали с упоением и самопожертвованием. В них горел огонь творчества, их стремления были благородными, а цель очень заманчивой. Эта работа на первых порах встречалась с сомнением. Одни говорили: "Гм... посмотрим", и устранялись от помощи. Другие высказывались так: "Идея хорошая, но что из нее выйдет, трудно сказать".

Нехватало инструментов и материалов, приходилось выпрашивать на заводах, приносить из дому. Нехватало рабочих, -- инженеры сами становились к стапелю. Прошел не один месяц, прежде чем харьковчане сумели показать плоды своего труда. Они построили новый самолет, применив в его конструкции все известные тогда в авиации новинки, сделали изящными и обтекаемыми его внешние формы, поставили серийный отечественный мотор и попросили опробовать свое детище -- "ХАИ-1", как они его назвали.

Летчик Краснокутнев, которому поручили испытать этот первый скоростной пассажирский самолет, не мог им налюбоваться.

Самолет радовал взор красотой своих форм. Его мотор был закрыт удобным и хорошо обтекаемым капотом. Переходы от одной части самолета к другой были тщательно "зализаны", а немногочисленные выступающие наружу детали прятались под плавными обтекателями. Вся поверхность машины была отполирована, и настолько гладко, что в нее можно было смотреться, как в зеркало. Впервые в Союзе харьковчане установили на своем самолете убирающиеся шасси, и все это, вместе взятое, дало возможность многоместному пассажирскому самолету развивать скорость на 60-70 километров больше скорости иного одноместного истребителя. Харьковчане имели заслуженный успех.

Летчик Краснокутнев с удовольствием испытывал "ХАИ-1". Какой же летчик, да еще испытатель, может равнодушно относиться к машине, которая летает быстрее всех?! Он сделал много испытательных полетов. Некоторые из строителей машины участвовали в них. И те, кто летал, и те, кто дожидался на земле, с одинаковым вниманием слушали после каждой посадки замечания летчика. Специальная бригада быстро и хорошо устраняла замеченные недостатки. Но однажды "ХАИ-1" "согрешил" настолько явно, что замечаний летчика не потребовалось: все было и так ясно.

После одного из испытательных полетов Краснокутнев повел машину на посадку. Едва она коснулась колесами земли, как вдруг обе ноги шасси сложились, и машина оказалась лежащей на брюхе. Всех, находившихся в ней, слегка встряхнуло, но зато вылезать из самолета на землю оказалось очень легко: машина поступила, как ученый слон, опустившийся на колени, чтобы облегчить высадку своим пассажирам.

"ХАИ-1", конечно, тут же подняли, поставили на ноги и осмотрели. Повреждения оказались пустяковыми. Их тут же устранили.

Так впервые и помимо желания летчика в нашей авиации произошла посадка самолета с убранными шасси, или, как ее еще называют, "на живот". При этом "ХАИ-1" дал ответ тем, кого волновал вопрос: а что случится, если механизм шасси вдруг откажет? Это оказалось не таким страшным, как некоторые представляли себе. Наоборот, теперь всем летчикам известно, что в ряде случаев выгоднее и безопаснее приземляться с убранными, чем с выпущенными, шасси.

Что же касается самолета "ХАИ-1", то его посадочное устройство улучшили, и оно больше самовольно не убиралось.

Парашютист поневоле

Предстоял тренировочный полет на четырехмоторном бомбардировщике. Два летчика забрались на свои, рядом стоящие сиденья. Механики убрали трапы. Стартер показал белый флажок, -- это означало, что путь в небо свободен. Левый пилот поднял самолет в воздух. Он набрал сотни две метров высоты и натянул на свою кабину темный колпак. Ясный летний день сразу померк. В кабине стало темно. Лишь небольшие, под колпачками, лампочки тускло освещали приборную доску.

Хотя слепой полет -- дело и не новое, все же сидеть в темной кабине удовольствие не из больших. Человек чувствует себя так, как в яичной скорлупе, вымазанной черной краской.

Поле зрения у него небольшое: приборы, ручки управления, карта. А дальше, сколько ни вертись, ничего больше не увидишь.

Все шло нормально. Моторы успокаивающе, ровно гудели. Многочисленные стрелки, охваченные мелкой и частой дрожью, не переступали красных, запретных черточек на циферблатах. Не видя земли, левый пилот уверенно вел машину. Правы проверял его. Он то и дело сверял карту с землей, глядя на нее в окошко своей кабины. Внизу катились зеленые луга и рощи, дороги и деревушки. Поезд тихо переползал мост над извилистой речкой. Наконец сверкнуло большое озеро -- второй контрольный пункт замкнутого маршрута полета. До конечной точки оставались минут пятнадцать лета.

Правый пилот заворочался в своем кресле. Левый тоже проявил беспокойство. Обоим казалось, что время течет очень медленно. Одному не терпелось забраться под черный колпак, другому -- выбраться из-под него. Но он дождался того момента, когда все три стрелки часов заняли свои места, и дернул замок. Темный колпак отскочил назад, и яркий летний день во всей своей красе вернулся в кабину. Нужный пункт был под крылом самолета, и летчики решили, чтобы не терять времени на посадку, тут же, в воздухе, поменяться местами, тем более, что машина была хорошо отрегулирована. Придерживая висевший сзади парашют, правый летчик поднялся со своего сиденья и, протиснувшись в узкий проход, освободил дорогу товарищу. Бросив рули, тот не спеша перебрался на освободившееся место и только начал прилажываться, чтобы усесться поудобнее, как вдруг машину резко тряхнуло и нос ее так быстро пополз вверх, что летчик инстинктивно изо всех сил навалился на штурвал самолета. Нос стал на место.

Летчик повернулся, чтобы предложить другу забраться под колпак, и тут он увидел, что тот, отчаянно упираясь руками и ногами в две противоположные переборки, согнувшись пополам, спиной кверху, висит между полом и "крышей" самолета. От его спины расходился пучок натянутых, как струна, парашютных строп, исчезающих в верхнем люке фюзеляжа. Его покрасневшие от натуги лицо и выкатившиеся на лоб глаза взывали о помощи. Летчик, сидевший за рулями, сразу понял, в чем дело. Но не успел он открыть рот, чтобы скомандовать механикам рубить стропы, как самолет резко тряхнуло, и летчик снова налег на штурвал.

Когда он, справившись с машиной, заглянул в проход, его товарищ исчез. Только механики, разводя в стороны руки, недоуменно глядели друг на друга.

Летчик резко накренил машину и, сделав три четверти витка по крутой спирали, увидел быстро мчавшийся к земле черный комок, висевший на лямках сильно изорванного парашюта. С воем и свистом описывая широкие круги, тяжелый корабль погнался за парашютистом, словно собираясь поймать и удержать его. И когда крохотная фигурка ударилась о землю, потом поднялась и, сделав несколько шагов, опять опустилась на золотисто-белый купол парашюта, летчик выровнял машину и облегченно вздохнул: друг был жив, но, видимо, ранен. Ему нужно немедленно помочь! Но как это сделать? Набирая высоту, летчик заметил в поле женщин. Они не раз видели самолеты, парашютистов и сейчас равнодушно косили траву. Летчик отжал рули и направил самолет к ним. Близкий гул вынудил женщин поднять головы. Они увидели высунувшихся из люков людей, которые махали им и показывали куда-то в сторону. Женщины поняли и побежали туда. Летчик дал полный газ. Не набирая высоты, чтобы не терять времени, он помчался к аэродрому, чтобы выслать врача с машиной.

Спустя несколько недель пострадавший летчик, залечив ушибы и переломы, приехал из госпиталя. Он рассказал, что, стоя в проходе, решил выглянуть наружу в верхний люк. Слезая оттуда, он нечаянно задел парашютом за выступ внутренней обшивки фюзеляжа. Парашютные замки щелкнули и расстегнулись. Выскочивший вытяжной парашютик попал в воздушный поток и увлек за собой основной купол. Последний надулся, как парус, и с такой силой натянул лямки, охватывавшие тело летчика, что тот стал задыхаться. Тогда он решил уступить парашюту и отпустил руки, которыми судорожно цеплялся за какие-то распорки. Парашют вытащил его из самолета, задел за стабилизатор, изорвал несколько полотнищ своего купола и с такой скоростью доставил на землю, что дальнейший свой путь летчик мог проделать только лишь в санитарной автомашине.

- - Парашют выдумывали, чтобы спасать людей, -- смеялся летчик, -- а меня он чуть не угробил!

Бесхвостый

Некоторые авиаинженеры увлекались идеей создания бесхвостых самолетов типа "летающее крыло". Они не без основания утверждали, что эти необычные машины имеют большую будущность.

Вначале один из конструкторов построил бесхвостый планер. Заводской летчик-испытатель поднялся на нем на тысячеметровую высоту и, буксируемый самолетом, сделал несколько кругов над аэродромом. Стоило, однако, летчику отцепить трос, как планер мгновенно перевернулся на спину и притом с такой скоростью, что летчик по инерции вышиб туловищем хрупкий фонарь и, потеряв сознание, вывалился наружу. К счастью, времени оказалось достаточно, чтобы летчик, падая, успел очнуться, дернуть кольцо парашюта и благополучно опуститься на землю.

- - Раз бесхвостый планер, имея тягу от самолета, летал, -- сказал конструктор, глядя на обломки машины, -- значит, на собственной тяге и подавно летать должен!

Используя приобретенный опыт, инженер принялся строить двухмоторный бесхвостый самолет.

Тем временем другой конструктор шел по иному пути. Начав сразу с одномоторной бесхвостки, результаты испытаний которой были обнадеживающими, он вскоре построил двухмоторную. Ее по частям перевезли на испытательный аэродром, собрали и стали готовить к воздушному крещению -- первому подъему в небо. "Крестным отцом" назвали летчика-испытателя Пионтовского, еще в заводских цехах познакомившегося с машиной.

Это было "летающее крыло", в котором размещалось все сложное самолетное хозяйство и, кроме него, экипаж в составе пилота и одного пассажира.

Крыло имело в плане очертания параболы, в суженной части которой находились два стосильных мотора.

Внешний вид самолета был настолько непривычен, что летчики-испытатели, видевшие немало разных машин, никак не могли привыкнуть к последней и в шутку придумали для нее странное название "полблина".

Пионтовский начал с пробежек по летному полю и небольших -- метра на два и ниже -- подлетов над ним. Освоившись с машиной на земле, он, наконец, всерьез отделился от нее. Взлетев, летчик, однако, тут же поторопился сесть, ибо самолет оказался настолько неустойчивым, что его поведение в воздухе напоминало выходки необъезженного коня под седлом. При посадке Пионтовский потерпел аварию, сам не пострадал, хотя самолет был основательно побит.

Машину починили для новых испытаний, но конструктор побоялся ее доверить прежнему летчику и потребовал другого.

Этим летчиком оказался Стефановский. Он начал с того же, что и его предшественник: с пробежек, подскоков, подлетов. Каждый раз, вылезая из машины, он сообщал обнаруженные недоделки, и к очередному полету их устраняли. Наконец он убедился в том, что на малых взлетно-посадочных скоростях машина послушна и наступило время испытать ее в настоящем полете. Этот полет едва не окончился трагично. Осторожно взлетев, летчик набрал скорость и перевел машину на набор высоты, но вместо подъема ее сильно потянуло вниз, в березовую рощу, некстати находившуюся поблизости. Летчик инстинктивно рванул к себе ручку, но ее точно зажало в тиски. Тогда он уперся ногами в шпангоут и, напрягшись изо всех сил, немного приподнял нос машины. Стало ясно, что, пока не поздно, надо немедленно садиться. Но впереди на большом пространстве тянулся лес, а быстро развернуться оказалось очень хитрым делом.

Самолет был настолько неустойчив, что от малейшего движения элеронов он очень опасно раскачивался во все стороны, будто находился на острие шила. Преодолевая шестидесятикилограммовое усилие на ручку, летчик стал медленно набирать высоту. Он ушел на десять километров по прямой, а наскреб всего лишь полтораста метров. При этом он вспотел, так как день был жаркий, а с машиной, чтобы удерживать ее от стремления лететь вниз, приходилось бороться изо всех сил.

Долго выдержать такое напряжение было невозможно. Пальцы незаметно разжимались, и штурвал начал уходить из скользких от пота рук. Стефановский из последних сил ухватился за штурвал и стал разворачиваться в сторону аэродрома так осторожно, что казалось, он не воздействует на рули, а только думает об этом. Ему пришлось пролететь сорок километров, чтобы сделав поворот, зайти с прямой и сесть.

Начались новые переделки и доводки машины. На рули высоты наклеивали пластинки, и нагрузка на ручку заметно уменьшилась. В машину внесли и другие поправки, но результаты были столь ничтожны, что не оправдывались произведенными на них затратами.

И Стефановский, сделав еще ряд полетов, решил, что машину надо с испытаний снять.

- - В дело, -- сказал он конструктору, -- она, к сожалению, не пойдет.

Конструктор возражал и доказывал обратное. Ему трудно было расстаться со своим детищем. Ему даже казалось, что летчик сдрейфил и боится летать.

Возникший по этому поводу спор разгорался, и тогда старший инженер-летчик, которого коротко называли "старшой" и за которым оставалось последнее слово, решил все проверить сам в полете. В его душе боролись два чувства.

Во-первых, он знал, что не было нужды проверять правильность заключений Стефановского. Во-вторых, помня о первой удаче конструктора и зная, как много тот положил трудов, ему нелегко было разочаровывать автора "полблина".

- - Ну, ладно, -- сказал, основательно подумав, старшой, прекращая спор. -- Чтобы не было раздора между вольными людьми, -- пошутил он, -- я сам немного полетаю.

Надев парашют, он стал осматривать машину так медленно и внимательно, будто в первый раз ее видел. Обследуя крыло, он задел парашютом за какой-то выступ. Щелкнули замки, и шелковый купол, шелестя, вывалился на землю.

- - Эх, черт возьми, -- выругался старшой, -- придется отложить вылет!

- - Знаете, товарищ инженер, -- не удержался Стефановский: -- если боитесь летать, то говорите прямо. Нечего на парашют сваливать!

- - Как, я боюсь?! -- расшумелся старшой, которого замечание Стефановского задело за живое. -- Немедленно принесите мне новый парашют! -- приказал он укладчику, и тот бросился бегом исполнять команду. Кипятясь и ругаясь, старшой надел другой парашют, влез в кабину и дал газ.

Он взлетел, и машина так рьяно стала проявлять свой характер, что не только старшому, но и всем наблюдавшим за ним с земли захотелось, чтобы он поскорее сел.

"Полблина" уже целился в "Т", как вдруг из-за облака вынырнул "СБ" и так решительно пошел на посадку, что старшой, проклиная все на свете, вынужден был уйти на второй круг. Наконец ему удалось сесть. Он отстегнул парашютные лямки, вытер вспотевший лоб и, повернувшись к инженеру, сказал:

- - Ну, братец, думал, убьюсь... Конец, мол, старику пришел. Поднялся, очутился над лесом и чувствую -- не сесть мне. Машина вертится, как шальная, валится из стороны в сторону, а неохота мне, честно говоря, старому моряку, в лесу погибать. Смотрю, однако, рощу перетянул. Над болотом лечу. Вот, думаю, где я шлепнусь. Но и трясину перескочил, на озеро вышел. Здесь уж вода, родная для морского летчика стихия. Не так обидно сверзиться. Гляжу -- и озера проплыли назад. Радуюсь: сейчас, мол, сяду. А тут, как на грех, "СБ" на второй круг меня угнал!.. Никогда я с такой тоской не уходил. Убедился, значит, такова уж моя судьба: греметь сегодня. Потом думаю: "Нет! Дешево не возьмешь!.." Зубы стиснул до скрипа, покрепче баранку сжал и, как видишь, с трудом, но сел. Верно, дружок, -- закончил старшой, -- опасно на ней летать. Ее придется переделать!.. -- Но, немного подумав, неожиданно добавил: -- А все же не мешает еще кому-нибудь дать попробовать. Вот Нюхтиков. Слетайте!

Нюхтиков не заставил себя долго ждать, -- он любил летать на разных новинках. Он сделал такой же рискованный полет по кругу, приземлился и, зарулив на стоянку, сразу же выключил оба мотора, давая понять, что еще раз подыматься в воздух на этой машине у него нет ни малейшего желания. Его выводы были такими же, как у предыдущих летчиков. Выслушав Нюхтикова, старшой с сожалением развел руками. Глядя на инженера, он сказал:

- - Факты, братец, упрямая вещь!

В те дни, когда одна бесхвостка сходила с арены, на ее место вступала другая. Автором новой бесхвостки был инженер, начавший в свое время с планера. Новый самолет, бомбардировщик по назначению, имел в плане форму трапеции, углы которой были закруглены.

Самолет нес экипаж из трех человек, отличался весьма крупными размерами. На нем были установлены два мощных мотора и стрелково-пушечное вооружение.

На испытательный аэродром его доставил тот самый летчик, который некогда выпал из планера.

Так как Стефановский уже имел к тому времени солидный "бесхвостный" стаж, то испытания "трапеции" поручили ему. Заводской летчик ознакомил своего коллегу с устройством "трапеции", и Стефановский, глянув в ее сторону, напоследок спросил:

- - Каверз не устраивает?

- - Что вы! -- обиженно ответил заводской летчик. -- Лучше многих машин летает. Прекрасно летает!

Едва оторвавшись от земли, Стефановский убедился в том, что у них с заводским летчиком разные понятия о прекрасном. Самолет-трапеция при первом же порыве ветра завалился в левый вираж и, несмотря на отданные до отказа в обратную сторону рули, самопроизвольно продолжал кружить, одновременно ныряя носом то вверх, то вниз, подобно утлой лодчонке в штормовую погоду. Потеряв надежду выйти нормальным путем из бесконечного виража, летчик с трудом произвел посадку с тридцатиградусным креном. После нескольких неуклюжих скачков, во время которых, как говорят, "Москва видна", самолет остановился.

Осмотрев его, летчик был очень удивлен тем, что "трапеция" уцелела после таких прыжков.

- - Ну, друг милый, -- сказал он заводскому летчику, -- пережил я в этом полете много, а понял очень мало. Ты бы хоть научил, как на нем летать надо!

- - Что ж, можно! -- ответил тот. -- Поставим второе управление в штурманскую кабину и полетим.

Когда они поднялись вдвоем, Стефановский сделал интересное открытие. Его заводской товарищ настолько привык к странному поведению "трапеции", что выработал свой очень сложный и непрактичный способ управления ею.

Это еще больше подчеркивало плохие свойства самолета, которые в конце концов сняли с испытаний, к великому огорчению заводского летчика. Последний продолжал еще долго одиноко летать на "трапеции" и, кажется, поставил на ней рекорд по числу сделанных "козлов".

Полгода спустя Стефановского как-то пригласили познакомиться с новой бесхвосткой. Машина, которую он увидел, прилетев на Центральный аэродром, походила на стрелку -- на удлиненный равнобедренный треугольник. В вершине помещался мотор Рено ("ни тпру, ни но", как его в шутку называли летчики). По бокам находились стойки шасси, а посредине основания -- костыль.

Шесть летчиков поочередно опробовали машину. Она бегала по земле, отрываясь на два-три метра, и снова садилась. Никто пока не рисковал подняться выше. Мнения по поводу ее качества расходились: одни говорили, что на ней можно летать, другие -- что нельзя. Стефановский, сделав несколько подлетов, присоединился к последним.

Но инженеру было трудно согласиться с такими выводами. Он нашел летчика более, как он думал, смелого, но, как оказалось, менее грамотного. Тот взлетел выше других, но круг сделать ему не удалось. Самолет-стрела при попытках развернуть его занимал настолько угрожающее положение, что летчик отказался от них. Самолет, как обнаружилось, стремился лететь в основном прямо, немного вверх и... главным образом вниз. Убедившись в этом, летчик не стал более испытывать судьбу и, благодаря ее за то, что взлет был в сторону Тушинского аэродрома, -- оттуда дул ветер, -- решил больше "не рыпаться". Перемахнув через Москву-реку, он облегченно вздохнул: перед ним был аэродром.

Промедление в посадке могло окончиться печально, и летчик торопливо сел. Машина скачками одолела летное поле и остановилась у его границы. Бледный, как полотно, летчик спрыгнул на землю и вместо ответов на вопросы только досадливо отмахивался.

Инженеры-экспериментаторы не оставляли своих исканий. После многолетней упорной работы инженер Чижевский добился хороших результатов. Построенный им самолет-парабола был одномоторным; сверху он тоже напоминал "полблина". Размером самолет был хоть и меньше предыдущих, но держался в воздухе лучше их. Стефановский, испытывая этот самолет, быстро убедился в том, что он так же надежен и прост, как многие проверенные им самолеты обычной схемы. Самолет нормально взлетал, делал мелкие и глубокие виражи, хорошо садился. Он успешно прошел испытания вплоть до фигур высшего пилотажа. Здесь летчик сделал перерыв, чтобы основательно к ним подготовиться. Он стал копаться в отечественной и зарубежной литературе и нигде не нашел указаний о пилотажных свойствах подобных машин. Тогда он обратился к ученым авторитетам и получил ряд противоположных мнений, которые можно было проверить лишь одним путем: экспериментальным. Осмотрев внимательнее, чем обычно, укладку парашюта, Стефановский поднял машину на самую большую высоту, на которую она только была способна, и приступил к делу. Решив начать с петли, он разогнался и взял ручку на себя. Машина, как он заметил, нормально пошла вверх, но перед тем, как перевалить на вторую половину круга, резко перевернулась через крыло и вместо петли сделала иммельман. От восторга летчик даже подскочил на сиденье.

- - Ага! -- воскликнул он, как будто его мог кто-нибудь услышать. -- Раз делает иммельман, значит и петля наверняка будет!

И, снова разогнавшись, он потянул к себе ручку, только более плавно, чем прежде. Бесхвостка сделала петлю, вышла из нее в пике и, повинуясь летчику, перешла в горизонтальный полет.

- - Три фигуры есть, -- считал Стефановский, загибая пальцы левой руки: -- петля, иммельман, пике!

Через несколько минут добавилось еще три фигуры: бочка, переворот через крыло, боевой разворот.

"Парабола" нормально выполняла основные и наиболее употребляемые фигуры пилотажа.

Летчик взглянул на бензиномер: горючее подходило к концу. Тогда он ввел машину в спираль и, снижаясь, с каждым метром приходил все в лучшее настроение, как это бывало всякий раз, когда ему удавалось вносить ясность в новое дело и стирать в авиации еще одно белое пятно.

Конус

В газете летчиков-испытателей было напечатано большими буквами:

<b><i>"Будни летно-испытательной работы пронизать отвагой, выдержкой, хладнокровием, настойчивостью, мастерством".</i>

Эти слова очень часто оправдывались на деле. И событие, происшедшее летним прохладным утром во время стрельбы, грохотом и треском которой Супрун и его товарищи заполнили небо над аэродромом, было тому подтверждением.

Вновь предложенный вариант вооружения уже испытанного и закаленного в боях истребителя должен был значительно повысить боевую мощь последнего. Именно в этом и хотел убедиться Степан Супрун.

Если вы когда-нибудь видели, как охотятся и резвятся над морем чайки, то при известном воображении сможете представить себе происходившие полеты.

Самолеты, короткие и блестящие, с крепкими, будто мускулистыми телами, один за другим, торопливо, точно вперегонки, взбирались вверх, на мгновение замирали там и, сверкнув крыльями на солнце, клевали тупым приплюснутым носом, с воем и стоном кидались вниз.

Летчики ловили в перекрестье прицелов наземные мишени -- старые, отслужившие свой срок самолеты, -- нажимали гашетки.

У крыльев и мотора возникали длинные и прямые огненные струи, а через несколько секунд на земле были слышны короткие, частые вздохи пушек и треск пулеметов, похожий на звук разрываемого батиста.

Мишени все ближе. Они растут, увеличиваются в сетке прицела, как кадры крупного плана на киноэкране, и самолеты, сверкнув на солнце, выходят из пике и снова, один за другим, торопливо взмывают ввысь.

- - Довольно!

Супрун подает знак. С земли поднимается еще один истребитель. Он тащит за собой конус из крепкого полотна, привязанного длинной фалой.

Встречный воздушный поток проходит через отверстия большого и малого оснований и надувает конус туго, как парус.

Это воздушная мишень. Вот ее-то и поджидают теперь летчики.

Они атакуют сверху, снизу, с разных сторон. Пули и снаряды дырявят полотнища конуса. Буксировщик увертывается, маневрирует. Следом за ним мотается мишень, и вдруг, на крутом развороте, фала -- длинная и прочная веревка, -- подброшенная воздушной волной, перехлестывает через крыло.

Новым маневром летчик пытается освободиться от веревки, но запутывается еще больше.

Самолет теряет управление, его начинает разворачивать, вводить в спираль. Летчик пытается удержать машину, которая сейчас барахтается в воздухе подобно человеку, связанному по рукам и ногам, брошенному в воду и старающемуся как можно дольше держать голову над водой.

Супрун видит, как летчик буксира сдвигает фонарь, становится на сиденье, готовясь покинуть свое место.

Полным газом Супрун резко подстегивает свою машину. Одним рывком он оказывается возле злополучного самолета и взмахом руки приказывает летчику сесть.

Тот садится и берется за ручку управления. Он не знает, что хочет делать Супрун, не знает, как он думает ему помочь, но уже одно то, что Супрун здесь, рядом, успокаивает и придает силы.

Супрун подходит так близко, что летчик видит его лучистые, смеющиеся глаза, спокойное уверенное лицо.

Девушка, аэродромный техник, стоя в тени ангара, видит, как одна машина странно, очень странно ведет себя в воздухе, а другая, близко подойдя к ней, повторяет все движения первой, точно передразнивая ее. Далее девушка видит, как эта вторая машина делает хищный бросок вперед, видит, как вних сыплются какие-то черные куски, холодеет от ужаса и с возгласом: "Ах! Столкнулись!" -- приседает, закрывая глаза.

Когда, через несколько секунд, она поднимает голову, черные куски приобретают иную форму.

Это летит на землю конус, летят куски веревки, которую Супрун разрубил винтом своей машины.

Так Супрун освободил "узника". Тому еще долго не верится, что самолет ожил и, как обычно, послушен.

Супрун покачивает крыльями, и все летчики пристраиваются к нему.

- - Ближе! -- показывает он, и летчики теснее прижавшись к своему командиру, боевым строем делают круг и всей группой садятся у "Т".

Злой враг -- флаттер

Летчик-испытатель, любуясь, ходит вокруг своего самолета, как джигит около любимого коня. Самолет и в самом деле был чудесный. Его издали можно было заметить на гладкой бетонной площадке у края зеленого ковра огромного летного поля. Гладкое серебристое тело машины, покоившейся на высоких и тонких ногах шасси, было устремлено ввысь. Тонкие изящные крылья, законченность и стремительность форм говорили о большой скорости. Это и был новый скоростной бомбардировщик, оставлявший далеко позади себя все известные в то время истребители.

Бомбардировщик сверкал на солнце, и солнце играло в нем, как в зеркале. Летчик, глядя на машину, жмурился от нестерпимого блеска, а еще и от предстоящего удовольствия: надевая парашют, он готовился подняться в воздух.

Почти две тысячи лошадиных сил легко отделили машину от земли. Летчик повернул кран -- и шасси ушли в свои гнезда. Потом он чуть взял ручку на себя: гул моторов стал мягче, ангары и гаражи стали быстро ужиматься в длине и ширине, становясь похожими на домики из детского набора "Конструктор".

Еще одно движение рулей -- и машина входит в вираж, набирает высоту, взбираясь, как по незримой лестнице, к пухлым, застывшим в небе облакам. С каждым кругом земля показывала летчику все новые картины. Березовая роща, отражающаяся вниз головой в озерах, похожих на выплеснутые и застывшие плавки серебра; пологие. Уходящие в даль холмы; колыхающаяся, как море при легком ветерке, рожь, -- все это проплывало внизу, уменьшенное, но ясное и четкое. И нельзя было не любоваться всем этим, да еще когда летишь на такой машине.

Летчик смерил глазами высоту и перевел взор в кабину. Стрелка высотомера подошла к цифре, указанной в задании. Он опустил нос самолета, ибо то же задание предписывало узнать, какие скорости можно получить на разных высотах.

Летчик через определенные промежутки времени добавлял газ. Неторопливый рокот моторов на малых оборотах сменялся звенящим гулом на больших. Столбик "скорость" блокнота заполнился такими трехзначными цифрами, что летчик от переполнивших его радостных чувств запел темпераментную "Рио-Роиту". Пел он, по правде говоря, неважно, несравненно хуже, чем летал, но так как никто его не слышал, то он спокойно наслаждался своим искусством.

Время шло незаметно. И он быстро забрался на следующую высоту, где воздух был реже и скорость полета была большей, а цифры трехзначных чисел скорости настолько значительными, что летчик перешел с легкого жанра на классический репертуар -- запел марш из "Аиды" -- и дал полный газ. Но в этот миг самолет затрясло, как безрессорную бричку, перескочившую на большой скорости с асфальта на булыжную мостовую. Будто кто-то могучий схватил летчика за шиворот и начал так быстро и часто притягивать и отталкивать от себя, что штурвал вырвало из рук, ноги сбросило с педалей, а пение оборвалось колоратурным переливом.

Летчик мгновенно убрал газ и вцепился в управление.

Тряска прекратилась. Лишь отдельные детали -- рукоятки, краны, колесики -- некоторое время еще дрожали в мелком ознобе. Стало ясно: надо немедленно садиться и возможно быстрей, не дожидаясь, чтобы хвост и крылья приземлились отдельно. Самолет после такой встряски мог в любую минуту рассыпаться в воздухе.

Парашют? Не велика хитрость им воспользоваться! Было исключительно важно доставить в сохранном виде результаты этого полета на землю. И летчик стал опускать машину так тихо и осторожно, как ходят люди на цыпочках около тяжело больного. Когда тормоза, заскрежетав, остановили бег колес и летчик вышел на землю, он от удивления мог только свистнуть.

Машину нельзя было узнать: она изменилась, как красавица от злых чар в восточных сказках. Самолет имел дряблый и рваный вид. Дюралевая обшивка фюзеляжа и крыльев стала волнистой, как мехи гармошки. ВО многих местах обшивка была порвана и торчала клочьями, будто самолет рубили тупым зазубренным топором в разных направлениях. Машину исследовали. Оказалось, неуравновешен хвост. На большой скорости он затрепыхал, как крылья бабочки. Колебания передались всему самолету, и он стал разрушаться.

Гроза летчиков -- "флаттер" (развивающаяся в полете на определенной скорости вибрация) -- разрушает самолет в доли секунды. Реакция летчика перегнала время. Самообладание, находчивость и мастерство испытателя не только спасли машину, но и многих других летчиков и машин.

Инженеры, изучив причины этой грозы, нашли соответствующий громоотвод. И во многих наших городах миллионы людей, запрокинув головы, восхищались в солнечные дни первомайских парадов полетом армад скоростных бомбардировщиков.

Падение листом

Человека запирают в голубой шар, винтами прижимают дверь так, чтобы сквозь резиновые прокладки не просочился ни один глоток воздуха снаружи, а потом начинают выкачивать воздух изнутри.

Так можно подняться в стратосферу, ни на вершок не отделившись от земли, -- барокамера не только не имеет подъемной силы, но наглухо привинчена к полу.

Согнувшись пополам, Супрун выходит наружу. Только здесь он может выпрямиться во весь свой большой рост, вздохнуть широченной грудью.

Он благодарит врачей: они здорово подняли его "потолок" правильной методикой тренировки.

Теперь не тренировка, -- погода держит его. По телефону он ругается с метеорологами:

- - Завтра будет так же "ясно", как вчера?

Позавчера синоптики обещали: "ясно". И почти весь следующий день был хмурым. Сильный ветер быстро гнал стада облаков. Крупный косой дождь время от времени барабанил по дощатым стенам ангара, прибивал пыль и траву. Солнце показалось лишь затем, чтобы не надолго сделать тени самолетов уродливо длинными и скрыться за черными зубцами высоких деревьев.

- - Ну, когда, наконец, погоду дадите? -- Супрун пытается вырвать у синоптиков что-нибудь утешительное. -- Опять, небось, скажете "завтра"* Так и знал... Завтра! Неужели кончатся ваши циклоны? -- смеется он. -- Ладно, пророки, посмотрим...

Резкий ветер всю ночь гремел по крышам. Под утро прошел небольшой дождь.

Первые лучи солнца скользнули по асфальту и будто зажгли его. Тихий ветерок еле шевелил изумрудную траву. Еще не просохшие на ней дождевые капли сверкали на солнце, как алмазы. Небо было чистым, и самый острый взор не мог бы увидеть на нем ни малейшего намека на облачко.

"Завтра" оказалось летным днем такого высокого качества, точно сами синоптики всю ночь не спали, чистили и скребли небо, готовя его для Супруна, чаша терпения которого переполнилась.

Это был полет на высоту, на самую большую высоту, на которую был способен подняться самолет, чтобы там, в самых трудных условиях, испытать новинку: автоматический кислородный прибор.

...Супрун взлетел, и все видели, как его короткая и тупоносая машина глотала пространство, быстро и упрямо поднималась к небу, похожему на расплавленное серебро.

Самолет уменьшился до размеров стрекозы, затем стал величиной с муху и наконец исчезла из виду, растаяв в лучистом пространстве.

С земли можно было видеть лишь белый причудливый росчерк на небесном голубом экране. Это была инверсия -- след разреженных паров, тянувшихся за самолетом.

Судя по прошедшему времени, самолет был уже на "потолке" и скоро должен был начать снижение.

Так оно и было. Однако опытное ухо могло уловить, что спуск проходит по какой-то странной траектории.

Жужжание становилось то высокого тона -- тягучим и пронзительным, то медленно и не надолго замирало, как сирена воздушной тревоги, чтобы тут же возникнуть с новой силой.

Было ясно: самолет то круто пикирует, то его спуск становится пологим, а это совершенно не предусматривалось заданием. Гул становился все более явственным. На фоне неба появилась точка, она выросла в муху, в стрекозу и оформилась в крошечный, неуверенно снижающийся самолет.

Машина, действительно, чрезвычайно нелепо вела себя. Можно было подумать, что ею управляет либо пьяный, либо человек, которого впервые подняли в воздух и покинули там на произвол судьбы.

Самолет пикировал, неожиданно выравнивался, на мгновение замирал, сваливался на одно крыло, переваливался на другое, колыхался и падал, как лист, сорванный с дерева сильным ветром.

И когда люди, теряясь в догадках, тревожно замолкали, так как машина была уже недалеко от земли, она вдруг выровнялась и, сделав круг, пошла на посадку.

Супруну помогли вылезти из кабины. Он стоял, облокотившись на крыло, бледный, глубоко дышал и ерошил свои черные вьющиеся волосы.

Что же с ним случилось? На высоте 9500 метров он вдруг почувствовал себя плохо. Тело стало вялым, расслабленным, голова отяжелела и валилась набок. Темные мутные круги поплыли перед глазами.

"Вниз! Скорее вниз!" только и успел он сообразить.

Обессиленный, он одной рукой не мог двинуть рычаг, помог второй, навалился всем телом и потерял сознание. Но тренировки помогли: недалеко от земли Супрун очнулся. Самолет беспорядочно падал. Взглянув на кислородный прибор, летчик понял: испытуемый прибор, который должен был по мере подъема автоматически увеличивать дозы необходимого его организму кислорода, столь же автоматически совсем прекратил его подачу.

Супрун выпрямился. Он быстро приходил в себя. Его лицо вновь засветилось румянцем. Он перешел на свой обычный шутливый тон.



Pages:     || 2 | 3 | 4 | 5 |
 



<
 
2013 www.disus.ru - «Бесплатная научная электронная библиотека»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.