WWW.DISUS.RU

БЕСПЛАТНАЯ НАУЧНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

 

Pages:     || 2 |
-- [ Страница 1 ] --

МИНОБРНАУКИ РОССИИ

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего профессионального образования

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

(РГГУ)

ИСТОРИКО-АРХИВНЫЙ ИНСТИТУТ

ФАКУЛЬТЕТ ИСТОРИИ, ПОЛИТОЛОГИИ И ПРАВА

Кафедра культуры мира и демократии

Бэйда Олег Игоревич

ТОТАЛИТАРИЗМ КАК ПОЛИТОЛОГИЧЕСКИЙ КОНЦЕПТ: ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОНЯТИЯ

Специальность 030201.65 «Политология»

Магистерская работа студента 2 курса очной формы обучения

Допущена к защите на ГЭК Заведующий кафедрой д-р ист. наук, проф. _______________ А.П. Логунов «___»__________ 2013 г. Научный руководитель канд. филос. наук, доцент _______________ А.А. Захаров

Москва 2013

Оглавление

Введение………………………………………………………………………………2

Глава 1: Трансформация содержания понятия……………………………………9

Глава 2: Верификация концепта…………………………………………………...30

Глава 3: Новое понимание концепта………………………………………………51

Заключение………………………………………………………………………......59

Список источников и литературы…………………………………………………..62

Введение

Совокупность конкретных форм, средств и методов осуществления политической власти той или иной социальной группой называется политическим режимом[1]. Эти средства и методы определяют степень свободы и правовое положение личности. В зависимости от соотношения элементов демократии и диктатуры как принципов организации общественной жизни, определяющего степень свободы личности, выделяют три типа режимов: тоталитарный, авторитарный и демократический. Между тоталитаризмом и демократией как крайними полюсами этой классической триады располагается множество промежуточных способов реализации власти.

Сегодня осмысление тоталитаризма вновь стало предметом обостренного научного интереса. Казалось бы, этот концепт весьма основательно продуман и изучен, что подтверждается множеством посвященных ему работ, причем не только исторических, но и политологических. Тем не менее, новые книги, посвященные тоталитаризму, по-прежнему продолжают выходить, а это свидетельствует о неослабевающей актуальности темы. В процессе этой научной работы зримо меняется и само понимание привычного, казалось бы, концепта.

На наш взгляд, сегодня термин «тоталитаризм» чаще всего используется в качестве пропагандистского шаблона. Но обоснован ли такой подход? Действительно ли, как утверждают некоторые, в последние десятилетия понятие «тоталитаризм» превратилось из теоретического конструкта в прикладной инструмент политической борьбы? Какие стадии теоретического осмысления прошел этот концепт и жив ли он вообще в научном смысле?

Актуальность. Как представляется, исследования тоталитаризма все еще актуальны, несмотря даже на то, что государств, именуемых «тоталитарными», в мире больше нет или, если согласиться с теми, кто зачисляет в их состав Северную Корею, почти нет. Несмотря на выполняемую им политическую нагрузку, концепт широко используется специалистами – в первую очередь, политологами и историками, - в целях систематизации и классификации политических и исторических реалий. Своего рода новым словом стало появление в последние годы междисциплинарных работ, в которых осмысление теории и практики тоталитаризма объединяет представителей разных гуманитарных дисциплин[2]. Иными словами, интересующий нас концепт продолжает выполнять свою эвристическую функцию, способствуя преумножению научного знания. Но при этом он, как любое другое научное понятие, не мог не меняться, и эти трансформации также нуждаются в научном осмыслении. Именно потребность в том, чтобы выделить этапы эволюции, пройденной понятием «тоталитаризм», а также наметить ее перспективы, задают актуальность настоящего диссертационного исследования.

Новизна. На наш взгляд, научное осмысление тоталитаризма к настоящему моменту прошло три стадии. Уже в 1940-1950-е годы появляются первые работы, в которых «тоталитаризм» подвергается политологическому системному описанию. В гуманитарной науке, прежде всего зарубежной, складывается определенный консенсус, согласно которому понятию приписывают однозначно определяемый и догматически фиксируемый набор признаков. Однако довольно скоро, в 1960-е годы, появляются исследователи, критикующие утвердившееся в политологии негибкое понимание тоталитаризма. Политологи и историки солидарно ставят под сомнение «монолитность» концепта, а также однозначность его трактовок. Постепенно утверждается мнение о том, что тоталитаризм сложнее, чем казалось авторам первых его исследований, а прежние трактовки и схемы начинают разрушаться. В 1970-е годы происходит что-то вроде научной революции; во множестве создаются разнообразные и непохожие друг на друга теории тоталитаризма, причем один и тот же концепт порой прилагается к принципиально различным политическим феноменам. В 1980-е годы, с началом перестройки в Советском Союзе, интерес к тоталитаризму объяснимо падает, но с 1990-х годов, после краха СССР, к концепту обращаются вновь. Все чаще озвучивается мысль о том, что концепт слишком сложен и расплывчат: описывая едва ли не все, он перестал выполнять свои эвристические функции. Его трактовки, конкурирующие между собой, нередко оказываются взаимоисключающими. В итоге вызревает потребность в принципиально ином подходе к тоталитаризму, выводящем этот феномен из сферы бытования политических режимов: в тоталитаризме все чаще начинают видеть форму политической религии. Следует подчеркнуть, что до настоящего времени в российской политической науке не предпринимались попытки теоретического осмысления этой показательной эволюции концепта «тоталитаризм»; данное обстоятельство предопределило новизну нашего диссертационного исследования.

Проблема. В исследованиях, посвященных природе тоталитаризма, его концепт далеко не всегда рассматривается в динамике. Между тем, поскольку сам тоталитаризм есть развивающаяся сущность, данное обстоятельство не могло не сказаться на трансформациях того концептуального аппарата, с помощью которого происходит его научное осмысление. Таким образом, важной научной проблемой оказывается переход от рассмотрения тоталитаризма как застывшей, раз и навсегда данной сущности, к его анализу в качестве динамично развивающегося явления. Для разрешения этой проблемы необходимо проанализировать то, какую эволюцию в своем развитии прошел соответствующий научный концепт, с чего он зарождался и во что превратился в настоящее время. Нынешняя ситуация характеризуется тем, что, несмотря на наличие огромного массива исследований, общего понимания этого важнейшего политического явления по-прежнему нет. Вместо этого наблюдается постепенный отход от старых политологических концептов, которые на поверку оказались нерепрезентативными и критиковались представителями смежных отраслей знания – например, истории или социологии. Но до выработки консолидированного концепта все еще очень далеко.

Гипотеза. В результате своеобразной дефрагментации понятия «тоталитаризм» в последние десятилетия научное познание этого явления оказалось в «серой зоне» неопределенности: старые теории объективно отмирают, но новые концепции не успевают их замещать. На этом фоне происходит переход от понимания тоталитаризма как чисто политологического термина к его пониманию как индивидуального, штучного, самобытного явления, в каждом случае обладающего особой природой. Более того, тоталитаризм сегодня оценивается не столько как тип политического режима, сколько как «политическая религия», отличающаяся монолитным сплавом идеологии и государственной жизни.

Объектом диссертационного исследования выступает та область политологии, которая исследует тоталитаризм как политическое явление. Предметом работы является понятие тоталитаризма, рассматриваемое в его эволюции и развитии.

Цель предпринимаемой автором научной работы состоит в том, чтобы изучить этапы эволюции политологического понятия «тоталитаризм» и выявить главные тенденции в его научной интерпретации, а задачей диссертации следует считать систематизацию подходов, применяемых в гуманитарной науке к этому понятию, и описание современного состояния этого концепта в политической науке. Для достижения поставленной цели мы ставим перед собой следующие исследовательские вопросы:

  • Как осмыслялся тоталитаризм политическими мыслителями XX века? Каковы были основные теории тоталитаризма и насколько они противоречили друг другу?
  • По каким основаниям критиковался концепт и как он трансформировался под влиянием этой критики?
  • Как понятие «тоталитаризм» трактуется в политической науке сегодня, и каковы перспективы дальнейшей эволюции указанного концепта?

На наш взгляд, политолог не может исследовать тоталитаризм, не обращаясь к опыту других наук, поэтому мы используем междисциплинарный подход. Методами исследования выступают метод проблематизации основных понятий, применяемых в политической науке, а также исторический метод, предполагающий исследование политических понятий в их временном развертывании и развитии. Помимо этого нами применяется традиционный метод анализа текстовых документов, сравнительно-сопоставительный анализ соответствующего круга источников, метод анализа вторичных данных. В исследовании сохраняется принцип верификации – возможность проверки полученных выводов.

Анализ источников и литературы. В ходе подготовки работы, посвященной концептуальному осмыслению тоталитаризма, был изучен большой массив научной литературы на различных языках. В целом ее можно условно разделить на две категории. Авторы работ первого типа разрабатывают теории тоталитаризма; в основном это работы политологические, но использующие исторический контекст в качестве фона, аналитической базы для подтверждения своих выкладок. В качестве наиболее типичного образца первого типа можно назвать книгу Ханны Арендт[3]. Этих работ не много; они представляют собой своеобразный «золотой фонд» изучения тоталитаризма. Именно здесь выделялись корни феномена, описывалась его природа, перечислялись базовые признаки понятия.

Работы второго типа в основном принадлежат к сфере истории и историографии, однако в них напрямую затрагиваются теории тоталитаризма. Зачастую их авторство принадлежит не политологам, но историкам, однако написаны они в политологическом ключе, с использованием теорий тоталитаризма и привлечением тех подходов к феномену, которые отличают политическую науку. В этих работах нередко критикуется устоявшееся понимание тоталитаризма, развивается и дополняется его концепт. Среди наиболее типичных специалистов, представляющих это направление, можно назвать, например, Вальтера Лакёра, Мартина Бросцата, Ричарда Пайпса[4].

Если же сосредотачиваться на стремлении проследить те этапы, которые концепт тоталитаризма прошел в своем развитии, то имеющуюся литературу можно разделить литературу по несколько иным критериям. С этой точки зрения можно, во-первых, выделить работы строго политологические, которые описывают интересующий нас феномен в сугубо политическом смысле и отличаются прикладным толкованием концепта. Здесь можно выделить сочинения таких авторов, как Збигнев Бжезинский и Карл Фридрих[5].

Вторым типом будут работы историков, критикующих выкладки политологов и опирающихся в этой критике на конкретные исторические кейсы. Примерами таких исследований служат труды Ханса Моммзена или Шейлы Фицпатрик[6].

Наконец, третий тип работ нельзя отнести ни к чистой политологии, ни к истории или историографии. Это работы, которые изначально пытались описать тоталитаризм в иных, не политологических категориях. Авторы этого направления, становящегося все более популярным, ищут корни тоталитаризма не в специфике политических институтов или режимов, а в области религии. Ярким примером здесь выступает работа Эмилио Джентиле[7]. Также достаточно любопытными являются работы политических философов: так, Александр Моисеевич Пятигорский посвятил феномену тоталитарного государства несколько своих лекций[8].

Структура работы соответствует задаче данного исследования и включает оглавление, введение, три главы, заключение и список использованных источников и литературы. Первая глава, «Трансформация содержания понятия», отражает изменение научного концепта тоталитаризма на протяжении XX века; выделяются три периода в развитии концепта. Вторая глава, «Верификация концепта», посвящена описанию и анализу того, как непосредственно менялся политологический взгляд и сам концепт тоталитаризма в результате проверки другими исследователями предыдущих теоретических выкладок; на примере анализа работ западных учёных второй половины XX века отражены критические замечания, которые усложнили сам концепт, сделав его чересчур фрагментированным. Третья глава, «Новое понимание концепта», посвящена описанию и анализу ещё одного, становящегося всё более актуальным, научного подхода к концепту тоталитаризма – пониманию его как формы политической религии.

Основные выводы данной работы можно суммировать в следующих положениях:

  • Концепт тоталитаризма прошёл три периода на протяжении XX века: дескриптивные и психологические трактовки постепенно сменились более обобщенным пониманием феномена, в итоге придя к «постмодернистскому» сосуществованию различных точек зрения на концепт.
  • Политологический концепт и теории тоталитаризма, сформулированные в первой половине XX века, корректировались и изменялись после проверки их более критично настроенными исследователями, историками и политологами. Эта проверка выведенных в науке положений о тоталитаризме во многом деформировала сам концепт.
  • Усложнение концепта привело к тому, что более не было единого взгляда на тоталитаризм: точки зрения на подобные режимы нередко противоречили друг другу, а озвученные ранее политологические теории не всегда соответствовали сложносоставной исторической действительности.
  • Произошла повторная актуализация ранее непопулярного взгляда на феномен: концепт тоталитаризма стал описываться в рамках теории о политической религии. На сегодня этот подход остаётся перспективным и актуальным.

Глава 1: Трансформация содержания понятия

Для того чтобы отследить изменения в понимании концепта тоталитаризма, необходимо разобраться с тем, как он осмыслялся политическими аналитиками и теоретиками прошлого, что они в нём видели, в чём усматривали его истоки. Это позволит нам выделить вехи, в соответствие с которыми менялся, достраивался, обновлялся концепт.

Впервые термин тоталитаризм в значении «глобальная политическая власть» был употреблён итальянским мыслителем Джованни Амендолой в 1923 году. Критикуя режим Муссолини, этот политик обозначил фашистское государство как систему, которая кардинально отличается от обычных диктатур.[9] Таким образом, довольно традиционная точка зрения, согласно которой термин «тоталитаризм» был внедрен в интеллектуальный оборот итальянскими фашистами, является неверной. Они просто взяли на вооружение понятие, предложенное их врагами, интерпретировав его в позитивном ключе.

Либерал Амендола видел в тоталитаризме не только момент «слияния» партии и государства, но и особый стиль правления, когда выступающие единым фронтом политические акторы низшего ранга представляют себя как политическую армию и воспринимают политический процесс как войну.

Классические исследования рассматривают тоталитаризм как форму возрождения концептов тирании, диктатуры и абсолютизма. Однако с 2000-х годов некоторые исследователи по-иному смотрят на эту схему, усложняя её: так, в новых работах, посвященных тоталитаризму, доказывается, что во многом этот феномен вырос из непреклонного либерализма и популярного католицизма, республиканизма и первых форм социализма.[10] Также можно отметить нарастающее количество попыток видеть в тоталитаризме не столько тип политического режима, сколько самобытную форму мировоззрения или, шире, политической религии.

В положительном смысле термин впервые был употреблён итальянским последователем фашизма Джованни Джентиле в 1925 году. Он считал «тоталитарными» как структуру, так и цели нового государства. Новое правительство, по его мнению, должно было стать и чистой формой воплощения идеи нации, и главным генератором всех бытующих в обществе идей, замыкая на себя все смыслы[11]. Это «радикальное государственничество» позже взял на вооружение и Муссолини. Его известная «триада» стала в определённой степени более чёткой, нежели идеи Джентиле[12].

Появившись, новорождённый термин был быстро применён по отношению к двум государствам – нацистской Германии и Советскому Союзу. Появились и первые его теории. Так, в 1936 году австрийский писатель-марксист Франц Боркенау предложил первую теорию возникновения тоталитаризма. Боркенау был впечатлён теорией «циркуляции элит», созданной Вильфредо Парето, и полагал, что фашизм и коммунизм могут быть объяснены с ее помощью. «Новая экономическая элита», как он её назвал, родилась после кризиса Первой мировой войны. Государство тогда всё более и более «вязло» в экономике, в итоге провозгласив себя правителем обеих сфер – политической и экономической. По мнению Боркенау, именно Ленин создал первую тоталитарную диктатуру, при которой власть оказалась настолько сосредоточенной в отдельных руках, что на неё никто более не мог воздействовать[13]. В 1938 году он одним из первых применил новый термин к нацистской Германии и советской России одновременно[14].

Термин «тоталитарное государство» употреблялся и философом Карлом Шмидтом, работавшим в нацистской Германии. В его устах он не нёс негативных коннотаций. Позиция Шмидта в отношении тоталитаризма исходила, скорее, из неприятия демократии и либерализма: по его мнению, либеральная политика принципиально неэффективна, т.к. вера в реальный парламентаризм на практике всегда подменяется нахождением решения в кулуарах, среди узкой группы партийных лидеров. Также Шмидт считал, что сама основа либеральной доктрины противоречива: разделение властей как принцип зиждется на полной согласованности, «созвучии» управленцев и управляемых, т.е. либералы во власти никогда не захотят иметь «нелиберальное» население[15].

Не отставали в изучении тоталитаризма и исследователи, разделявшие левые взгляды. Так, Пальмиро Тольятти считал, что фашизм не был тоталитарен изначально, но стал таковым «с того момента, когда решающие слои буржуазии достигли максимального уровня экономического, а значит, и политического объединения»[16]. Антонио Грамши был более эмоционален и связывал «фашистскую тоталиризацию» с превращением общества в «нечто тюремное по существу»[17]. Разумеется, указывать на сходство между тремя режимами левым критикам было неудобно, поэтому Германию и Италию они обозначали как «фашистские», а про СССР старались говорить поменьше. Тем не менее, стоит отметить, что Тольятти все же иногда упоминал о сходстве систем: «Утверждение Муссолини, выхваченное из работ Ленина, о создании партии нового типа в известной мере имеет под собой основание. Этот элемент ликвидации всех норм внутрипартийной демократии, приспособление партии к формам диктатуры действительно придает ей некоторые новые черты»[18].

Немного раньше коснулся корней тоталитаризма германский экономист Людвиг фон Мизес. Его работа «Социализм: экономический и социологический анализ» впервые вышла в 1922 году, однако потом переиздавалась десятки раз и, так или иначе, дополнялась. По мнению фон Мизеса, социализм во многом выступает «уравнивающим» общим моментом для тоталитарных режимов. Тоталитаризм всегда исходит из коллективистских начал; будучи воплощением примата «общего» над «частным», в политике подобная система неизбежно придёт к социализму. Государство подчиняет человека себе и заставляет его, в самой жёсткой форме, служить своим целям. Ровно тому же - служению государственной цели - подчинёно и положение дел с собственностью, которой управляет человек, беспрекословно преданный аппарату. Тоталитарное государство, не желая показывать собственную слабость в экономических вопросах, выбирает социалистическую систему хозяйствования как наиболее удобную и эффективную по сравнению с «неэффективной» экономикой капиталистических стран. Тоталитаризм предпочитает плановую экономику и контроль над ценами, зарплатами, распределением благ.[19] Надо сказать, что взаимосвязь экономики и политики в зарождении тоталитаризма видел не только фон Мизес. Так, в 1939 году вышла работа Питера Дракера, в которой он связывал зарождение подобных течений со стихийным протестом людей против превращения в «человека экономического»[20]. Сам тоталитаризм у этого автора трактуется как главенство политической воли (и цели) над экономической системой и подразделяется на фашистскую и советскую тоталитарные формы.

С началом Второй мировой войны, в которой СССР оказался в числе союзников западных демократий, акценты в маркировании тоталитарных государств несколько сместились по тактическим и пропагандистским причинам. Тем не менее, это не помешало Изабелю Патерсону в 1943 году снова поставить на одну доску нацизм и коммунизм, объединяя их в концепте «тоталитаризм»[21]. Годом позже австрийский экономист Фридрих фон Хайек, рассуждая о природе тоталитаризма, увидит в ней преобладание экономических факторов над факторами политического свойства. Централизованное планирование, по его мнению, несвобода частного предпринимательства и ограничение его всегда ведут к тоталитаризму[22]. Желание видеть в централизованном планировании основу тоталитаризма во многом напоминает подход фон Мизеса. Однако можно вспомнить, что в нацистской Германии частное предпринимательство было, т.е. схема как минимум не универсальна.

Британский историк Эдвард Карр в 1945 году в одной из своих лекций заявил о том, что в современном мире есть основания для определённого «крена» к тоталитаризму как весьма эффективному варианту управления; сам термин, впрочем, имел у этого автора отрицательные коннотации и использовался по отношению к нацистской Германии. По его словам, именно марксистский тип правления явил наиболее успешный тоталитарный проект, что и подтверждалось победой СССР над Третьим Рейхом[23].

В том же году Карл Поппер написал свой труд «Открытое общество и его враги». Суть его взглядов заключалась в том, что тоталитаризм как бы видит перед собой путь развития истории, а либеральная демократия – нет. Но накопление обществом знаний в будущем невозможно спрогнозировать; именно это приводит тоталитаризм к краху в смысле несоответствия ожиданий и планов складывающейся реальности. Выходом из такой ситуации, по мнению автора, является создание и поддержание т.н. «открытого общества», где будут совмещаться различные точки зрения и субкультуры.

Таким образом, к 1951 году, когда вышла одна из самых известных работ по нашей теме, почва для более глобального осмысления концепта уже была подготовлена. «Истоки тоталитаризма» Ханны Арендт стали, вероятно, первой серьёзной попыткой рассмотреть феномен комплексно. Что отличало подход Арендт от подходов других ученых? Во-первых, она рассматривала не столько конкретные воплощения тоталитарной политической системы, сколько саму систему как таковую. Выделяя общие черты, она разделила итальянский фашизм, нацизм и сталинизм на две группы. По ее мнению, если у Муссолини государство довлело над всем, включая партию, то у Гитлера и Сталина партия была над государством. Из общих черт двух последних режимов можно выделить то, что она назвала «континентальным империализмом» (в виде пангерманизма в Рейхе и панславизма в СССР)[24]. Говоря о причинах тоталитаризма, Арендт указывала на разобщённость масс и атомизацию общества. Индивид, потерявшийся и испугавшийся после Первой мировой, захотел объединения и нашёл его во всеобъемлющих идеях. Однако эти идеи, проникнув в общество, сделали его беззащитным перед государством, которое начало воплощать свою волю в жизнь, не считаясь с индивидуальной личностью. В отличие от Боркенау, Арендт предусмотрела внутреннюю градацию внутри большевистского режима, считая, что ленинский стиль правления, в отличие от сталинского, ещё не был тоталитарным.

В том же году вышла работа социолога Эрика Хоффера, в которой автор, занимаясь проблемой фанатизма, затронул тему корней тоталитаризма. По его мнению, массовые движения вроде коммунизма, нацизма, фашизма в качестве одной из главных сближающих их черт практиковали постоянную девальвацию западных ценностей и их выражения в виде демократии. Согласно Хофферу, все три системы изображали современный социум как объединение морально разложившихся эгоистов, сибаритов, любящих получать от жизни всё и не готовых жертвовать собой ради каких-то высших целей. «Маленький человек», находясь в подобном окружении, не хочет быть в одиночестве, и тогда на выручку ему приходят тоталитарные движения. Они предлагают напуганному индивиду мощную защиту в виде чувства причастности к большому движению и великой идее. Они рекламируют отсутствие личной рефлексии, убирают страх и вероятность столкнуться с истинным собой, а не с набором идей, усвоенных отдельно взятой человеческой единицей. Таким образом, дезориентированный человек как бы отгораживается от реальности «экраном идей»[25].

В 1956 году вышла совместная работа Збигнева Бжезинского и Карла Фридриха «Тоталитарная диктатура и автократия», в которой авторы выделили шесть родовых признаков феномена. Прежде всего, тоталитарная политическая система должна опираться на жёсткую и проработанную идеологию, которая монополизирует духовную сферу и пронизывает общество и все его слои. Далее, должна присутствовать гегемония одной партии, с ограниченным членством в ней. Партия должна быть «сращена» с государственным аппаратом, представляя собой специфическую форму олигархии; государственный аппарат контролируется партией. Полиция в таком государстве властвует безраздельно, и в целом управление осуществляется репрессивными методами. СМИ контролируются и подчиняются «главной линии», которая отрицает права человека как ценность. Вооружённые силы подчинены государству, как и экономическая политика[26]. Эта работа, вслед за книгой Арендт, придала положительный импульс исследованиям тоталитарных систем, хотя и вызвала ожесточённые споры.

Примерно в то же время появляются первые «несогласные» со сложившимися трактовками тоталитаризма, которых позже назовут ревизионистами. В массе своей это ученые-эмпирики, которые старались проверить сконструированные политологами теории на практике, исследовав историю явления, а не только лишь представления о нём. О них мы подробнее поговорим во второй главе, однако о некоторых целесообразно упомянуть и здесь. Так, политолог Карл Дитрих Брахер критически оценил набор признаков тоталитаризма, предложенный Бжезинским и Фридрихом. Исследуя феномен национал-социализма, он пришёл к выводу, что хотя в главном эти авторы правы, их список недостаточно пластичен и зачастую не может быть применён в полном объёме. Статичный список не учитывал фактор «революционной динамики», который Брахер считал одним из важнейших: он видел в нем своего рода «движущую основу» тоталитаризма. В своей схеме Брахер подчеркивал роль идеологии, декларируемое единство нации и государства, роль авторитарного вождя.[27] Важным отличием было и то, что, по Брахеру, тоталитарное государство не обязательно замыкается на вожде как единоличном лидере - подобное государство может вполне управляться коллективом руководителей[28]. К слову, этот исследователь стал одним из первых, кто совместил в своих выкладках историю и политологию. Важным является и то, что этот автор, как и многие до него, подводит под общий знаменатель тоталитаризма сталинский СССР и Третий Рейх. В его интерпретации, разница между двумя режимами лежала не в типе или качестве строя, а в градусе (степени) тех или иных действий[29].

Позже и Бжезинский, и Фридрих, ориентируясь на новые работы, пытались корректировать свою позицию. Так, Бжезинский в 1962 году определял тоталитаризм как «новую форму правления, одну из разновидностей диктатуры, систему, при которой самые совершенные инструменты осуществления политической власти используются без каких-либо ограничений централизованным руководством элитного движения с целью осуществления тотальной социальной революции, включающей изменение образа мышления человека на основе навязывания ему определённых идеологических схем, провозглашённых руководством в атмосфере созданного насилием единодушия всего населения».[30] Тем не менее, он всё-таки не отошёл от стандартного определения тоталитаризма как недемократической формы правления, диктатуры с ярко выраженной идеологией.

Принципиально новый взгляд на природу тоталитаризма предложил немецкий историк Эрнст Нольте. В вышедшей в 1963 году книге «Фашизм в его эпохе» предпринимался анализ трех правых движения - французского, итальянского и немецкого. По мнению Нольте, фашизм как таковой представлял собой восстание против модерна: старый мир уходил, вызывая страх у масс и у отдельного взятого человека, который не хотел изменений. Общую парадигму тоталитаризма Нольте уже в 1960-е представил как парадигму фашизма[31]. По мнению Нольте, не стоит уравнивать под эгидой «тоталитаризма» нацизм и большевизм: с одной стороны, это явления, зеркально отражающие друг друга; с другой стороны, они противопоставлены друг другу, хотя и являются похожими (Нольте считал, что для нацистов большевики были как притягательным примером, так и антиподом одновременно). Из этого Нольте выводит идею так называемого «общего фашизма» как воплощения того, что обычно называют «тоталитаризмом»[32]. Такая попытка радикального обновления понятийного аппарата (и нового взгляда на предмет) вызвала ожесточённые дискуссии. Например, уже упоминавшийся Брахер критиковал Нольте за теорию «общего фашизма», называя её интеллектуально несостоятельной[33].

Не очень известный, но, на наш взгляд, немаловажный этап составили исследования Ричарда Лёвенталя, рассматривавшего природу советского режима после смерти Сталина. Отталкиваясь от исследований Фридриха и Брахера, он сосредоточился на анализе правления Хрущёва, в котором увидел необычные элементы плюрализма, не слишком характерные для системы тоталитаризма. (Фридрих же, напротив, считал, что лишь террор характеризует подобные режимы)[34]. На наш взгляд, это «первое сомнение» потом принесло свои плоды: из трёх классических образцов тоталитаризма впервые хотя бы один оказался под вопросом. Новый феномен Лёвенталь обозначил как «пост-тоталитаризм»[35], иногда называя его также «посттоталитарным авторитаризмом» или «авторитарной бюрократической олигархией». Суть новизны заключалась в том, что советское государство, формально оставаясь непреклонно идейным, в реальности превращалось в режим для привилегированных, в олигархию. Параллельно с этим процессом снижался накал террора. Всё это привело к ослаблению системы, особенно после смены Хрущёва[36]. По мнению Лёвенталя, эта деидеологизация, которую он называет «концом “революции сверху”», привела практически к исчезновению тоталитаризма в СССР[37].

В 1969 году уже упоминавшийся Карл Фридрих выпустил книгу «Развитие теории и практики тоталитарных режимов», в которой он утверждал, что тоталитаризм в СССР лишь видоизменился, но в целом режим террора не ослаб со смертью Сталина, как это обычно считается. В том же году он, как и Бжезинский семью годами ранее, несколько пересмотрел определение тоталитаризма. Как и у Бжезинского, изначальная позиция осталась прежней: тоталитаризм - «это общеобязательная идеология, партия, усиленная тайной полицией, обладающая монопольным контролем над тремя сферами, за влияния на которые в индустриальном обществе обычно идёт борьба». Однако изменилась позиция контроля, который теперь «не обязательно принадлежит партии». Главным теперь является «монополия на власть со стороны определённой элитной группы, стремящейся увековечить своё правление»[38].

Не относящейся напрямую к политологии, но весьма интересной стала книга британского автора Роланда Хантфорда «Новые тоталитаристы», вышедшая в 1971 году. Этот автор задался целью проанализировать политическую атмосферу Швеции в начале 1970-х годов. По его мнению, режим, господствовавший к тому моменту, можно было обозначить как «мягкий тоталитаризм». В отличие от типичного для тоталитаризма жёсткого строя, шведское государство, по мнению Хантфорда, использует не методы принуждения и насилия, а тайную пропаганду, мягкое воздействие и скрытые манипуляции. Автор утверждал, что Социал-демократическая партия Швеции пропагандирует свои ценностные (социалистические) ориентиры во всех ветвях власти с помощью вышеописанных методов, а также политической системы лоббирования. Всё это привело к тому, что в правительстве практически не осталось тех, кто разделял бы иные, не социалистические, взгляды. Дополнительно отмечалось, что процесс протекал на фоне практически полной политической апатии шведского населения, которое всё глубже уходило в частную жизнь, используя её как способ политического эскапизма от наседающего государства.

Книга Хантфорда стала свидетельством того, что к 1970-м годам интерпретация понятия «тоталитаризм» изменилась, став гораздо богаче. Начавшаяся ревизия традиционных трактовок позволила критически взглянуть на предшествующий этап разработки концепта, выделив в нем ряд недостатков.

В частности, одним из таких «минусов», получившим признание в 1970-е годы, стала констатация того, что Бжезинский и Фридрих, как наиболее типичные представители «первой волны» исследователей тоталитаризма, неправомерно связывали базу феномена лишь с узкой партийной прослойкой, тогда как в реальности не меньшее значение для тоталитарных режимов имела массовая поддержка населения. С признанием этот поправки приходилось иначе интерпретировать сам генезис тоталитарных режимов. Не учитывалась первыми исследователями концепта и динамика развития тоталитарного строя. Так, традиционная позиция заключалась в том, что подобный режим держится всегда и только на насилии. Но так ли это, всегда ли тоталитарная власть основана только на репрессиях? Да, соглашались критики, тоталитаризм во многом держится на насилии; но есть и другой механизм, а именно – «акцентированное убеждение», если можно так его назвать. Понимая, что проще с жесткой властью сотрудничать, чем не сотрудничать, немалое количество людей устанавливает те или иные отношения с подобным государством, причём обе стороны в итоге получают выгоду. Среди прочих ученых эти уточнения в 1970-е годы производили Брахер и Лёвенталь.

Из старой «тоталитарной триады» на тот момент практически существовал только советский режим, трансформации которого также предлагали политической науке немалую пищу для размышлений. Ещё Лёвенталь первым отметил корректировку природы режима после смерти Сталина. Но изучавшийся им хрущёвский период с его «оттепелью» и определённой «либерализацией» властных структур довольно скоро закончился. При новом руководителе, Брежневе, продолжался, однако, процесс, который можно назвать изменением «корневой структуры государства». Формально жёсткая система начала допускать как внутриэлитную борьбу за власть (при формальной общности идеологии), так и некоторые формы недовольства (вроде движения диссидентов). Вождизм, хотя и присутствовавший в виде постоянных славословий в адрес «дорогого Леонида Ильича», также видоизменился. Вождь более не был харизматическим лидером-символом, оставив за собой лишь роль символа. Он уже не мог консолидировать общество в прежней мере, и это сказалось на изменившемся отношении к его фигуре: он в массовом порядке подвергался незлобным насмешкам, что при настоящем, сталинском тоталитаризме было бы просто невозможно.

Наиболее прозорливые западные политические исследователи не могли обойти все эти факты молчанием. Так, американский политолог Джозеф ЛаПаромбара в 1974 году отмечал, что нынешний Советский Союз не соответствует той «тоталитарной модели», в которой торжествует «власть монолитной партии», выступающей «инструментом одного человека – диктатора».[39] В рядах тех, кто изучал СССР, происходила «диверсификация», в ходе которой учёные начали сосредотачиваться лишь на каких-то отдельных аспектах советского социума, не характеризуя режим в целом. Причем, то ли просто по привычке, то ли ещё по какой-то причине, режим по-прежнему обозначался как «тоталитарный», хотя таковым уже не являлся. Возможно, именно это противоречие между «старыми рамками» в понимании концепта и изменяющейся реальностью привели и Нольте к его теории «общего фашизма».

Всё это, на наш взгляд, лишь отдаляло учёных от чёткого понимания концепта, и при этом размывало его границы. Через десять лет, в 1985 году, Сэмюэль Коэн скажет, что в то время некоторые учёные вообще отказались от концепции тоталитаризма как эвристически бесплодной и не объясняющей происходящие в СССР процессы. Через тридцать лет, уже в 2000-е годы, это «расширительное толкование» 1970-х и первые сомнения того же периода, приведут к тому, что концепт потеряет свою суть и перестанет обозначать жёсткую политическую диктатуру.

Важнейшей работой, затрагивающей интересующую нас тему, стало произведение Хуана Линца «Тоталитарные и авторитарные режимы», написанное в 1975 году. Линц отмечал, что если концепция Бжезинского и Фридриха и не даёт ответов на вопросы учёных, это не значит, что сам по себе концепт плох и уже ни на что не годен. С его точки зрения, возникла острая необходимость в доработке концепции, т.к. во многом работы учёных первой волны в 1950-х годах были эмоционально-ориентированными, призванными ответить на главный вопрос: «Как получилось так, что стали возможны концлагеря, а в середине XX века в Европе война велась средневековыми методами?»[40]. Линц попытался выстроить свою концептуальную схему. С его точки зрения, для того, чтобы назвать режим «тоталитарным», необходимо соблюдение следующих условий. Во-первых, это должен быть единый (монолитность необязательна) центр власти, который не только задаёт общий вектор, но и определяет «границы допустимых отступлений» внутри этого вектора. В нем воплощается не только воля элиты, но и господствующая идеология, которая одновременно используется для достижения целей и позволяет выстраивать политическую линию. Идеология даёт ответы на вопросы о мире, трактует социальную реальность и объясняет, зачем существует общество или индивидуум. Партия, выступающая консолидирующим центром, имеет многочисленные подчинённые ей структуры, которые помогают поддерживать общество в состоянии идеологической индоктринации. Тоталитаризм, таким образом, требует не пассивного повиновения и подчинения, как это бывает при авторитаризме, а ждёт от общества инициативы (в связке с идеологией, конечно же), ждёт от индивидуума максимальной готовности отдать свою жизнь за интересы идеологии и партии. Пассивное невмешательство, как при авторитаризме, такими режимами расценивается негативно.

Именно Линц был первым, кто обозначил природу тоталитарного режима как «мобилизационную». Если ранее в качестве главной черты подобной системы выделяли террор, то Линц оценил государственное насилие как средство, а не как цель. Именно потому, что государство желает контролировать все сферы общественной жизни (в целях немедленной мобилизации), оно и применяет террор. Тем не менее, террор при тоталитарном режиме также имеет специфические особенности: он упорядочен, системен, идеологически мотивирован, не имеет под собой правовой основы и носит крайне широкий масштаб. В целом именно на примере работы Линца можно увидеть совмещение двух позиций, характерных для «второй волны» исследователей тоталитаризма. С одной стороны, присутствует старая позиция, заложенная ещё в 1930-е годы, а именно – приписывание тоталитаризму идеологии и жёсткой системы, основанной на насилии. С другой стороны, уже наметилось расширительное толкование концепта, своего рода «размывание» его границ (наиболее характерное для теории Нольте), учитывающее динамику и внутреннюю сложность самого режима. В итоге режим, вместе с его генезисом, понимается более широко и перестает быть статичным.

В 1980-е годы «размывание» концепта продолжилось. Так, политический социолог Фило Уошбёрн в 1982 году определил сам термин «тоталитаризм» как носящий «более идеологический, нежели аналитический характер». Он ещё больше подорвал научную состоятельность концепта, предложив определять политическую систему либо как «демократическую», либо как «недемократическую». Нацистская Германия и сталинский СССР были им определены как «крайне недемократические»[41]. Американский историк Ричард Пайпс в 1995 году также видел в тоталитаризме в большей степени идеологический конструкт. В тоталитарном государстве, согласно Пайпсу, «официально провозглашённая идеология врывается в глубинные пределы социальной структуры, и тоталитарное правительство ищет пути полного контроля мыслей и действий своих граждан»[42]. У СССР, Третьего Рейха и фашистской Италии, утверждал этот историк, был один объединяющий фактор, который во многом и обосновывал их похожесть: это - отрицание демократии[43].

Некоторые исследователи шли дальше и усматривали истоки тоталитаризма в более ранних эпохах. В 1989 году на конференции, посвящённой вопросам изучения тоталитаризма, советский историк Л.С. Васильев отметил, что при тоталитаризме происходит отторжение таких институтов, как парламентская демократия, отрицаются свободы и права личности. Проблема, однако, в том, полагал специалист, что эти институты не были органичными для других культур и даже в обществах Древнего Востока можно увидеть черты, присущие тоталитарным режимам – например, поклонение «живым богам»[44]. В свою очередь, французский исследователь Клод Лефор нашел «тоталитарную инициативу» ещё в трудах Николло Макиавелли и определял сам концепт как «отрицание общественных различий – отрицание разделения между государством и гражданским обществом, классового разделения, разделения по сферам занятости», добавляя, что «также это отрицание разницы между системой власти, системой закона и системой знаний»[45]. Александр Моисеевич Пятигорский, в свою очередь, считал, что «предел абсолюта, тоталитарного государства» - это государство Октавиана Августа[46].

Не только политологи пытались размышлять над концептом. Так, Карл-Густав Юнг, изучавший архетипы, считал, что они содержат культурную парадигму; архетип воплощается в бессознательных действиях, а мифология, рождённая с оглядкой на архетип, помогает самоидентификации. Ассоциируя себя с героями мифов, обычный человек теряет чувство собственной недостаточности. Линия «мифологического сознания» в политологическом смысле была продолжена Франкфуртской школой. Так, Эрих Фромм, анализировавший миф об Эдипе, считал, что именно давление родительского авторитета есть неотъемлемая черта патриархальной организации общества. Воспитание в семье задает рамки социального поведения, которые, в свою очередь, отражают доминирующую политическую культуру и прививают ее ребёнку. В итоге консервативные общества рано или поздно приходят к тоталитаризму.

Некоторые российские политологи также усматривали в тоталитаризме отражение политической культуры. Так, не соглашаясь с Васильевым, Алексей Салмин считал, что тоталитаризм к восточным деспотиям отношения не имеет, поскольку он «закодирован в гене новоевропейской культуры»[47]. Тоталитаризм, по мнению этого ученого, создаёт свою культуру и свою систему ценностей, а человек лишь становится её носителем. Происходит это не потому, что он принимает тоталитарную культуру эмоционально, а потому, что отсутствует альтернатива. Сам по себе тоталитаризм и есть специфическая форма культуры, которая альтернативна по содержанию всем имеющимся религиозным культам, но сохраняет многие их сущностные черты[48].

Эдуард Яковлевич Баталов писал: «Опыт Германии и Италии, где, как и в Советском Союзе, существовали тоталитарные режимы, убеждает нас в том, что потребуется не одно десятилетие, чтобы старая политическая культура сначала приобрела периферийный характер, а потом сошла на нет»[49]. Предпосылку для тоталитаризма, по мнению Баталова, составила культура политического сознания советских граждан, а именно их индифферентное отношение к политике и низкий уровень ориентации на участие в политических процессах. Всё это утвердило конформизм, который и стал питательной почвой для тоталитаризма. Таким образом, советскую политическую культуру Баталов характеризует как «тоталитарную»[50]. Над проблемой связи тоталитаризма и политической культуры размышлял и Юрий Пивоваров[51]. Ирина Алексеевна Василенко упоминает тоталитаризм в контексте теории «политического времени». Она видит связь между такими явлениями как социокультурная и политическая ситуация в обществе, которую и обозначает как «время». Эти две актуальные категории взаимосвязаны. В социокультурное время входят и политическая культура, и вектор ориентации, и доминирующие ценности. Тоталитаризм в некотором смысле парадоксален: высокий уровень восприятия социокультурного времени уравновешен низким уровнем осознания времени политического, что ведёт к вседозволенности (возможно, следует сказать «просвещённой» или «осознанной» вседозволенности)[52].

Несомненный вклад в понимание тоталитаризма как продукта психологических предпочтений общества внесли Елена Борисовна Шестопал и Леонид Яковлевич Гозман[53]. Эти авторы сосредоточились не на феномене как таковом, а на его «катализаторе» - на психологическом фундаменте общества, которое поддерживает диктатуру. В итоге они выделили в нем три элемента: эмоциональную поддержку, миф о верноподданных, любовь вместо страха. При этом исследование политической социализации, проведённое авторами, ставит под сомнение стереотипное представление об «авторитарной личности»: далеко не каждый, выросший в условиях тоталитарного государства, обязательно впитывает в себя подобный тип мышления и становится носителем тоталитарной политической культуры.

Наконец, некоторые учёные предлагают взглянуть на проблему тоталитаризма с экономической точки зрения. Так, Михаил Викторович Пономарёв считает, что формирование тоталитарных экономических систем представляло собой особый вариант «догоняющего развития»[54]. Экономика определила природу политического режима; именно в этой модели выразилось желание «наверстать упущенное» (т.е. «догнать»), пусть даже путём применения жесточайших мер - как это было при сплошной коллективизации.

Промежуточные итоги нашего исследования сводятся к следующему. Тоталитаризм как концепт разрабатывался для того, чтобы научно объяснить природу и происхождение особо жестких недемократических режимов. На наш взгляд, эволюция научного концепта прошла три периода.

В первом периоде, приходящемся на 1920-1960-е годы, господствовали дескриптивные и психологические трактовки интересующего нас феномена. Для него были характерны две линии осмысления концепта: а) дескрипция трех конкретных государств (в составе нацистской Германии, фашистской Италии и Советского Союза), ограничивающая значение тоталитаризма определенной конфигурацией политической системы; б) трактовка тоталитаризма как психологического феномена. Указанные линии были связаны друг с другом, поскольку начавшиеся уже в 1920-е годы попытки выделить становящиеся тоталитарные государства в особый тип довольно быстро подтолкнули исследователей к поискам корней нового явления, уводящим за пределы непосредственно политической системы. Хорошим примером этой интеллектуальной траектории стали изыскания Франкфуртской школы, объяснявшие возникновение тоталитарных режимов психологическими склонностями людей. Но увлечение психологией тоталитаризма не перечеркнуло продолжающиеся исследования тоталитарных политических систем. Совместная работа «психологов» и «аналитиков», солидарно уточнявших понятие с разных сторон, проложила путь ко второму периоду в изучении тоталитаризма.

Второй период, приходящийся на 1960-1990-е годы, характеризовался формированием «обобщенного» понимание концепта, соединившего те параллельные линии, по которым осуществлялась предшествующая работа. Если первый период составило творчество большой группы ученых, то у второго периода был конкретный родоначальник. Именно Эрнст Нольте с его теорией «общего фашизма» первым совместил психологический подход Франкфуртской школы с политико-системным подходом Бжезинского и других. Уравняв СССР и Третий Рейх не столько по способу решения государственных проблем, сколько по общим признакам жёсткого государства, немецкий ученый заложил основы ревизионистской трактовки понятия «тоталитаризм», в полной мере реализованной в следующем, третьем периоде. Как и на более раннем этапе, осмысление здесь шло одновременно в двух направлениях. В то время как Нольте и его последователи занимались общим, междисциплинарным пересмотром ранее сложившихся подходов, «ревизионисты» из числа политологов (как, например, Лёвенталь и Линц), подвергли критике господствовавшие в тот момент представления о тоталитаризме в его политической ипостаси. Понимание того, что тоталитаризм есть нечто большее, чем знаменитые шесть признаков, выделенные Бжезинским и Фридрихом, пришло именно в этот второй период - в начале 1970-х годов. Уместно добавить, что огромный вклад в ревизию сложившихся ранее в политической науке взглядов внесли специалисты-историки.

Для третьего периода, начавшегося в 1990-е годы, присуще «постмодернистское» понимание концепта. Этот период вполне логично завершает предшествующий процесс расширения и уточнения концепта:

1) от описания конкретных случаев к их психологическим основаниям, порождающим эти случаи;

2) от изучения психологических и культурных причин к объединению многих кейсов в единый и универсальный концепт;

3) от предельно обобщающего понятия к его «деконструкции».

Для этого этапа типично соседство старых и новых взглядов, сосуществование парадигмы Бжезинского и парадигмы Нольте: он характеризуется крайним разнообразием в понимании концепта и наличие полярно противоположных точек зрения. Можно сказать, что «расширительное» толкование тоталитаризма сыграло с исследователями злую шутку. Сегодня на концептуальном поле можно увидеть те же теории, что и раньше: кто-то по-прежнему использует концепт сугубо для описания политической системы, а кто-то продолжает с его помощью изучать психологические основания тоталитарных государств. Но при этом само понятие и его продолжающееся использование все чаще встречает не только критику, но и прямое отторжение: «ревизионисты» нашли поддержку в лице исследователей, политологов и историков, все более настойчиво ставящих под сомнение само наличие классической «тоталитарной триады» в лице Италии, Германии, Советского Союза. Одновременно появляются и новаторские подходы: так, один из них, все более популярный, сводит содержимое концепта к понятию «политическая религия», а другой разрабатывает такое невообразимое прежде понятие, как «тоталитарная демократия».

Означает ли все сказанное, что мы имеем дело с концептом, который не имеет денотата, со знаком при отсутствии обозначаемого, с термином, под которым каждый может подразумевать все, что вздумается? И если тоталитарных государства больше нет, почему вокруг понятия «тоталитаризм» продолжаются споры?

Глава 2: Верификация концепта

На протяжении практически всего изучения тоталитаризма различные концепции соприкасались, а их создатели критиковали друг друга. Наиболее чётко критический настрой обозначился на рубеже 1980-х и 1990-х годов. Особенно сурово тогда критиковали старую теорию Бжезинского и Фридриха. Некоторые исследователи, например, считали, что советскую систему гораздо продуктивнее рассматривать через призму групп интересов, т.е. борьбы элитных групп, которые конкурируют между собой. С точки зрения других специалистов, было бы целесообразнее анализировать Советский Союз не как одномерное «тоталитарное» явление, а под углом зрения теории «номенклатуры», которая, в свою очередь, позволяет говорить о самобытной разновидности упоминавшейся еще Парето «циркуляции элит»[55]. В целом признание того факта, что тоталитарное общество не столь однородно и примитивно, как представлялось ранее, оживило интерес к концептуальным основам тоталитаризма.

Особый вклад в переосмысление понятия «тоталитаризм» в последние годы XX столетия внесли историки, которые изучали развитие и становление нацистского режима в Германии. Попытки усложнить привычную картину политически одноцветного и однородного общества, которое, якобы, бытовало при Гитлере, предпринимались и ранее. Возможно, первым, кто отметил внутреннюю неоднородность нацизма, был Франц Нойманн, который уже в 1942 году предпринял анализ разных сторон нацистского режима. В политике нацистов он увидел столкновение различных социальных классов, которые управлялись фюрером. Но экономике, по его мнению, нацисты почти ничего вообще не контролировали. При этом в общественной жизни нацизм, бесспорно, создавал такой тип человека, который, страдая от собственной изоляции и незначительности, вынужден «внедряться» в коллектив[56]. В качестве одного из специфических признаков гитлеровского режима Нойманн выделил «непомерно раздутый бюрократический аппарат»[57].

По справедливому замечанию Нольте, несмотря на множественность ветвей власти, едва ли можно говорить о том, что в Рейхе была поликратия, ибо при таком подходе несколько самостоятельных носителей власти делят между собой полномочия и задачи, которые ратифицируются верховной властью. Третий Рейх, утверждал этот историк, был ярко выраженной монократией, однако, именно по указанной причине это государство допускало поликратию на нижних этажах государственной машины. Объединяющим фактором при этом служила лишь фигура Гитлера: каждый прикрывался его именем, но действовал по своему усмотрению. В свою очередь, Арендт указывала на то, что, возможно, бесконечное дробление системы и преумножение числа функционеров, объединяемых лишь персоной диктатора, были призваны создать ситуацию, при которой каждый нацистский чиновник чувствовал бы себя соприкасающимся с волей фюрера.

Долгое время тезис о тоталитарности нацизма даже не подвергался сомнению: считалось, что серьёзные исследователи просто не могут разделять подобную позицию[58]. Первым, хотя и осторожным, критиком такого взгляда стал Мартин Бросцат. Интересно, что в начале своего творческого пути этот ученый, как и все, соглашался с тем, что нацизм представлял собой типичную форму тоталитаризма. Основу феномена, по его словам, составляло «современное массовое общество, в котором индивидуум потерял все связи и ценности, а также утратил ощущение направления»[59]. Однако в более поздних работах, рассуждая о природе немецкого государства гитлеровской эпохи, Бросцат уже определял его как «смесь официальных, полуофициальных и партийных политических институтов и функций»[60]. С его точки зрения, государственное устройство, при котором бюрократическая организация усложняется личными взаимоотношениями, а над всей конструкцией довлеет «фюрер-принцип», следует определять как «тоталитарное партнёрство». Нацистский режим пытался «гармонизировать» в рамках одной системы как тоталитарные, так и авторитарные методы правления; по крайней мере, до 1938 года и во внутренней, и во внешней политике Германии проводилась именно такая линия[61].

Идеологическая составляющая лежит в основе любого тоталитарного режима; с ее помощью, собственно, и осуществляется контроль над обществом. Тоталитаризм рассматривает идеологию и как цель, и как средство, т.е. в подобном государстве под всё происходящее подводится «моральный мотив». Подобно многим другим специалистам, Бросцат выделял в идеологии нацизма три главных элемента: антисемитизм, антибольшевизм и стремление к «жизненному пространству» («Lebensraum»)[62]. Но при этом он подчёркивал, что эти идеальные категории не составляли «системы» и что приход нацистов к власти не предполагал реализацию стройной политической программы, воздвигнутой на этих основаниях. Между тем, ученые, рассматривающие Рейх в «тоталитарной перспективе», разделяли именно такую позицию.

Новаторство теории, которую выдвинул Бросцат, не исчерпывалось только этим. Значительная часть специалистов, изучавших государство Гитлера, ранее полагала, что немецкий управленческий хаос и борьбу государственных структур нужно объяснять хитрой политикой «разделяй и властвуй», проводимой фюрером. В отличие от них, Бросцат видел в указанных факторах непреднамеренное следствие сложной структуры нацистского государства, предполагавшей наличие не одного, а многих центров принятия решений. Третий Рейх при более внимательном рассмотрении оказывался сложнее, чем казалось ранее, и это подрывало классическую парадигму[63]. И если другие исследователи тоталитаризма считали, что система определялась идеологией и «фюрер-принципом», с помощью которого Гитлер определял роли всех остальных акторов, то Бросцат, скорее, полагал, что система сама задавала роли всем, в том числе и лично Гитлеру. Свобода действий последнего была определена, а значит, и ограничена ею.

Опираясь на материалы Баварии, Бросцат стремился показать, что не все сферы общества при нацистах были пронизаны идеологией, и не все полностью контролировало государство. Это исследование вылилось в большой коллективный проект «Бавария в годы нацизма» (1977-1983), осуществленный Институтом современной истории Мюнхена, в котором Бросцат сыграл ведущую роль. Итогом «баварского проекта» стало зарождение нового направления в исследовании тоталитарных диктатур – т.н. «истории повседневности» тоталитаризма. Сам Бросцат в ходе работы сформулировал такое понятие, как «невосприимчивость» («Resistenz»). Обращаясь к этому атрибуту, он объяснял способность некоторых крупных структур - например, вермахта, католической церкви, некоторых сегментов бюрократической системы - не воспринимать нацистские постулаты в полном объеме и придерживаться традиционных для них ценностей. Причем, разумеется, они никак не покушались на ценностный монополизм нацистского режима как такового[64]. Наличие подобного явления, по мнению Бросцата, позволяло лучше понять, каким образом население избегало нацистской индоктринации в контексте непрекращающихся разговоров о «тотальности» государства и его идеологии.

Идеи Бросцата, касающиеся тоталитаризма, были взяты на вооружение другими специалистами. Так, немецкий ученый Клаус Хильдебранд вообще отказался использовать термин «тоталитаризм» по отношению к политической системе нацистского государства, заменив его новым термином – «авторитарной анархией». Он утверждал, что государственное устройство, при котором различные ведомства боролись за власть, не только не ослабляло власть фюрера, но, наоборот, укрепляло её, превращая первое лицо в «непогрешимого небожителя» политического олимпа. По мнению Хильдебранда, именно «фактором Гитлера» объясняется крайняя внутренняя сплоченность нацистской Германии[65]. Заметим, что эти рассуждения перекликаются с теоретическими выкладками Эрнста Нольте.

Специалист по истории Рейха Дитер Ребентиш достаточно ёмко назвал гитлеровскую систему «организованным хаосом», в котором сложно было принять любое важное решение. В этой системе Гитлер правил как единственный властитель, используя при этом поликратический инструментарий[66]. Того же мнения придерживался и Модрис Экштайнс. По его мнению, администрация Третьего Рейха отличалась огромным количеством внутренних противоречий и расхождений, которые дополнялись завистью, личной неприязнью, банальным несогласием и хаотичной борьбой за власть между чинами и административными «рукавами» большой машины[67]. В том же русле рассуждает и Олег Юрьевич Пленков, который, обозначая государство нацистов как «тоталитарное», одновременно утверждает, что главным принципом нацистской системы было отсутствие самой системы. Поэтому нацистское государство следует трактовать как монократическое и поликратическое одновременно: будучи монократическим, оно несло в себе черты поликратии. Все «конфликты компетенций», в конце концов, замыкались на Гитлера, который их успешно контролировал[68].

В целом же хаос поддерживался искусственно и в этом, по мнению Пленкова, как и Ребентиша, заключалась сама суть «государства фюрера». «Поликратическая дезорганизация административной системы была предпосылкой для формирования фюрерской автократии, за которой последовало монократическое господство поликратическими средствами. … Долгое время европейцы оставались жертвами нацистской пропаганды, представлявшей нацистский режим как абсолютно централизованную и унифицированную систему власти: режим, который мы, исходя из этических предпосылок, определяем как “тоталитарное государство”. Последнее в нашем представлении характеризуется полной отмобилизованностью при жесточайшей централизации и полной “непрозрачности” власти. Английский знаток истории Третьего Рейха Тревор-Роупер указывал, что если бы это было так, то Германия могла бы выиграть войну»[69], - пишет Пленков. Более того, по мнению российского ученого, государство в Третьем Рейхе «трудно даже считать тоталитарным», т.к. оно представляло собой «невообразимый хаос компетенций и борьбу всевозможных ведомств и полномочий», а по-настоящему тотальной в Рейхе «была только власть Гитлера»[70].

Интересные взгляды на феномен тоталитаризма излагают немецкие историки, придерживающиеся левых воззрений. Ярким примером здесь служит Ханс Моммзен, который считает, что все теории тоталитаризма были инспирированы правыми для «вынесения» нацистской Германии из общего контекста немецкой истории, т.к. Гитлеру помогали прийти к власти элитные круги Германии, которым невыгодна была после войны подобная историческая связь. Второй целью, вдохновлявшей разработку подобных теорий, стало «сведение», или «приравнивание», всех левых к общему знаменателю (здесь также уместно вспомнить теорию «общего фашизма» Нольте)[71]. Моммзен критически относится к фактору диктатора как ключевому моменту понятия «тоталитаризм». По его мнению, высказанному ещё в 1971 году, Адольф Гитлер был «неспособен принимать решения, часто не уверен, исключительно сосредоточен на задаче поддержания собственного престижа и персонального авторитета, в наибольшей степени подвержен влиянию текущего окружения»[72]. Самого Гитлера Моммзен называл «слабым диктатором»[73]. Естественно, при таком подходе Моммзен не считает нацистскую Германию тоталитарным государством[74]. По его мнению, для воплощения в жизнь модели тоталитарной диктатуры нацисты были слишком дезорганизованы. Удерживаться у власти им позволяло только лишь то, что большинство немцев относилось к ним с безразличием. В итоге само понятие тоталитаризма оказывается слишком зыбким, т.к. различия между НСДАП и КПСС слишком сильны, чтобы ставить их на одну доску. Если в СССР всё подчинялось КПСС, т.е. партия была ведущим звеном государства, то в Германии НСДАП выступала в качестве конкурента по отношению к другим государственным структурам[75].

Серьезной критике понятие тоталитаризма подвергал крупнейший британский специалист по изучению нацизма Иан Кершоу. Его взгляды во многом схожи с воззрениями Бросцата и Моммзена: нацистское государство было государством бесконечно соперничающих друг с другом бюрократических учреждений. По мнению Кершоу, нацистская Германия отнюдь не была тоталитарной; скорее, она представляла собой коалицию по типу «властного блока», в которую входила НСДАП, германский бюрократический аппарат, крупный бизнес и армия при поддержке СС и полицейского аппарата. Усложняло схему ещё и то, что каждый из входящих в блок «игроков» тоже сегментировался на несколько категорий. Кершоу считает, что с течением времени «радикальные» составляющие, входящие в блок, а именно СС и полиция, сосредотачивали в своих руках все больше властных полномочий[76]. Вспоминая Бросцата, можно сказать, что даже в этой ситуации сохранялась возможность «гражданской фронды», что было бы немыслимо при «настоящем» тоталитаризме.

Разумеется, среди историков, посвятивших себя изучению национал-социализма, не было единодушия по поводу многих нюансов и частностей. В конце 1980-х годов разнообразие мнений вылилось в явление, которое стали называть «историческим диспутом» («Historikerstreit»). Главный его вопрос звучал так: насколько преступления нацистов были уникальны, и до какой степени их можно сравнивать с преступлениями коммунистов? Гуманитарии, принадлежавшие к правому спектру, опираясь на общую концепцию тоталитаризма, уравнивали нацистскую Германию и СССР, а значит и их преступления, считая их лишь отражением самой сути однотипных режимов. Ученые левых взглядов, исходя из концепции «особого пути» («Sonderweg»), утверждали, что преступления нацизма не имеют себе равных и что их нельзя сравнивать с преступлениями коммунизма. И первые, и вторые обвиняли противоположную сторону в преуменьшении преступлений либо тех, либо других[77]. Даже названные нами историки в ходе этих дебатов заняли разные позиции. Так, Хильдебранд, Фест и Нольте выступили вместе с правыми, а в рядах их оппонентов оказались Моммзен, Бросцат и Кершоу. При этом, как уже говорилось, ни Бросцат, ни Кершоу, ни Моммзен, ни Хильдебранд не считали правильным подгонять нацистский режим под то понимание тоталитаризма, которое было сформировано в 1950-е годы.

Особый вклад в дебаты внёс историк Юрген Кока, который, поддержав теорию «особого пути», в обоснование своей позиции указал на то, что Холокост был уникальным событием в мировой истории, а позиция Эрнста Нольте, ставящего на одну доску убийство евреев, массовое уничтожение людей в Камбодже, чистки при Сталине в СССР и геноцид при Иди Амине в Уганде, несостоятельна. По мнению Коки, отличие нацистских преступлений в том, что они совершались передовой западной нацией, а все остальные государства были, скорее, «догоняющими» по своему развитию - следовательно, и их общественные системы были несовершенными[78]. Между тем, Кершоу, который не был немцем, но принял участие в обсуждении, занял довольно необычную позицию. Он обособил понимание нацизма как разновидности тоталитаризма (имеющего больше общего с советским режимом) и как разновидности фашизма (имеющего больше общего с фашистской Италией). По его мнению, нацизм есть, скорее, разновидность фашизма, причем самая радикальная[79]. (Эта позиция, кстати, схожа с взглядами такого специалиста по фашизму, как Роджер Гриффин, который также считает нацизм разновидностью этого политического течения[80] ). Тем не менее, Кершоу признавал, что полноценное и всестороннее осмысление нацизма пока не состоялось: сейчас наблюдается лишь стремление ученых к адекватному описанию «феномена, который выглядит как почти не поддающийся рациональному анализу»[81].

Интересно проанализировать то, как историки, пытавшиеся придерживаться парадигмы тоталитаризма, но не отрицавшие сложной структуры нацистского государства, обозначали подобный режим. На наш взгляд, достаточно ёмким определением гитлеровского государства является термин «услужливая диктатура» («Geflligkeitsdiktatur» или «Wohlfhl-Diktatur»), выдвинутый немецким историком и социологом Али Гётцем в середине 2000-х годов[82]. Главной проблемой для этого исследователя было выяснение того, почему немцы пошли за Гитлером. В тоталитарной парадигме это объяснялось причинами, связанными с потерянностью «маленького человека» после Первой мировой войны, наступившей эпохой масс, где желание быть личностью, а не единицей среди подобных же единиц, не являлось ценностью, психологической предрасположенностью и т.п. Учитывая все эти факторы, Гётц обогатил их наработками 1960-2000-х годов. Он считал, что популярность нацистов объяснялась, прежде всего, их способностью «покупать» доверие простых немцев. По мнению этого автора, НСДАП уделяла большую часть времени поиску путей для удовлетворения чаяний «обычных людей», для завоевания политических очков в их глазах - через реализацию социальных программ, повышение зарплат и т.д.[83] «Гитлер, гауляйтеры, значительная часть министров, статс-секретарей и пр., действовали как классические политики-популисты, постоянно озабоченные настроением управляемых. Они ежедневно задавались вопросом, как добиться их удовлетворенности, улучшить их самочувствие. Каждый день они заново покупали их одобрение или, по меньшей мере, нейтралитет»[84]. Всё это привело к тому, что в среде простых немцев закрепилось представление о нацистском строе как о «социальном народном государстве» («soziale Volksstaat») – т.е., произошло как раз то, чего так хотели партийцы, целью которых было повысить доверие к идеологии через социальные блага. Но завоевание доверия было лишь первой из целей: смысл состоял в продвижении идейной платформы и индоктринации тех масс, доверие которых «покупалось»[85].

Политический философ Александр Моисеевич Пятигорский в одной из своих лекций сравнивал тоталитарные режимы, обозначая разницу между тоталитаризмом и абсолютизмом. Он также приходил к неоднозначным выводам: «Сколько, по-вашему, было в истории XX века тоталитарных государств? Это очень просто посчитать. Я говорю об удачных попытках, были неудачные попытки воспроизвести в государстве тоталитарный режим. Советское тоталитарное государство - первое. Гитлеровский режим, при всех концлагерях и гестапо, при чем угодно, не был тоталитарным. Гитлер этого не хотел»[86].

Все эти критические изыскания, предпринятые историками, эмпириками и другими исследователями, несомненно, оказали большое влияние на концепт тоталитаризма в политической науке и его политологическое осмысление. Даже в некоторых учебниках в середине 2000-х уже можно было встретить фразы типа следующей: «Модели, призванные объяснить тоталитаризм, фокусируются на системах и способах правления, которые включают в себя единственную партию-монополиста, официальную идеологию, и принцип лидерства. В противоположность популярному верованию, нацизм не был полностью тоталитарным. Он был чётко авторитарным и имел фашистские характеристики, схожие со своим итальянским аналогом»[87]. По сути, подобная критика подтачивала само понятие «тоталитаризм». Ведь если нацистская диктатура не была такой тоталитарной, как принято думать, то как тогда объяснять весь феномен, «потеряв» один из основных его столпов? Получается довольно нелепая картина: СССР сталинского периода был тоталитарным государством, но нацистская Германия, пусть до какого-то времени, оставалась лишь жестокой авторитарной диктатурой, которая только стремилась к тоталитаризму. Принятие подобных предпосылок запутывало все дело, подрывая привычный концепт тоталитаризма и лишая его эвристической ценности.

В попытке выйти из концептуального затруднения, обусловленного определенной «дефрагментацией» смысловых основ нацистского режима, зарубежная политическая наука начала уделять более пристальное внимание двум другим представителям «тоталитарной триады» - фашистскому режиму в Италии и коммунистическому режиму в СССР. Однако и здесь проявились те же тенденции, что и среди историков, изучающих Третий Рейх: некоторые крупные учёные все более критично начали относиться к применению концепта «тоталитаризм» в отношении Советского Союза. При этом сторонники ревизии опирались на три базовых тезиса: а) США и Запад сделали для развязывания «холодной войны» и гонки вооружений не меньше, а возможно и больше, чем СССР; б) советское общество никогда не было полностью тоталитарным; в) террор и чистки, привлекаемые для обоснования тоталитарной природы советского государства, нуждаются в переосмыслении, как в плане цифр, так и в смысле ответственности Сталина[88].

Первые попытки пересмотра представлений о советском государстве как о тоталитарной системе были предприняты еще в 1960-е годы. Одним из пионеров подобного подхода стал Роберт Такер; здесь же уместно упомянуть и Вальтера Лакёра. В 1978 году к ним присоединился Уильям МакКэгг. Общая гипотеза этой группы исследователей (иногда их именуют «структуралистами», но чаще «ревизионистами») заключалось в том, что советская система была достаточно гибкой, а реформы в ней не были чем-то невозможным[89]. МакКэгг, например, защищал уже знакомую нам схему борьбы различных элитных групп и фракций внутри Кремля – среди них автор, например, выделял «ждановцев». Целью борющихся групп было внимание со стороны Сталина, хотя, по утверждению МакКэгга, и сам Сталин порой мог оказаться «под ударом». Такая точка зрения, впрочем, была достаточно спорной хотя бы потому, что Сталин до конца своих дней сохранял полноту власти и, по сравнению с тем же Гитлером, не стал бы терпеть, если бы его приказания не исполнялись на нижнем или среднем уровнях[90].

Классический тоталитаризм не терпит никакого двоемыслия, но «ревизионисты» убедительно показывали, что подобное двоемыслие, пусть в подавленном и жалком состоянии, в Советском Союзе было всегда. Так, Гордон Скиллинг, который сначала отрицательно относился к описанию СССР как плюралистической системы, через десять лет скорректировал своё мнение: «Система оперирует иначе, чем это было при Сталине, частично в качестве результата повысившейся активности политических групп, которые обрели определённую степень автономии действия. В этом смысле советское общество показало признаки как минимум зарождающегося плюрализма»[91]. Леонард Шапиро, который тоже был не согласен с тем, что плюрализм в советском обществе играл сколько-нибудь значащую роль, одновременно вынужден был признавать, что тоталитаризм в СССР допускал наличие «несогласных, зарождающихся групп давления и некоторый плюрализм институтов»[92]. Нейл Хардинг в 1974 году также отмечал, что в Советском Союзе есть «элементы плюрализма», а в 1978 году увидел даже «институциональный или бюрократический плюрализм – в некоторых сферах политики, разумеется, в ограниченной мере»[93]. Позже этот автор отказывался признавать Советский Союз как тоталитарной, так и плюралистической системой, хотя и подчеркивал определённые плюсы второго подхода[94].

Классиком советологии, критиковавшим политологический подход к тоталитаризму, был политолог Джерри Хаф. По его мнению, некорректной была не только старая схема Бжезинского - Фридриха, но и центральная культурно-историческая парадигма советологии, разработанная в Колумбийском университете. Тоталитарная модель совершенно не замечала преобразований, происходивших в СССР после Брежнева, которые взрастили новое поколение лидеров – более образованных, путешествовавших по миру, менее зацикленных на идеологии. Фокусируясь сугубо на применении власти советскими лидерами, тоталитарная модель уделяла мало внимания самому «процессу политики» и роли в нем общества. По мнению Хафа, со смертью Сталина советская система сильно изменилась, и разрыв между исторической реальностью и шестигранным описанием Бжезинского и Фридриха ещё больше расширился[95].

Хаф считал советскую систему авторитарной и не соглашался с продвигаемым «тоталитаристами» представлением о брежневской эпохе как о «контрреволюции клерков». По его мнению, брежневская администрация была консервативной в стилистике, но не по сути: управленцы того периода понимали, что сложная современная экономика требует терпимости и гибкости[96]. Что касается мобилизационного потенциала любой тоталитарной системы, то Хаф объяснял, что поддержка гражданами режима держалась вовсе не на принуждении к вере в коммунистические идеалы. Скорее, имела место комбинация идейного диктата с иными мотивами. Не оставляя своих пропагандистских усилий, государство своими действиями поддерживало в людях убеждённость в том, что их жизненные стандарты постепенно повышаются, а также гарантировало трудоустройство, доступ к системе здравоохранения, жилищным услугам, отпускам и т.п.[97] Такая картина, на наш взгляд, весьма напоминает те отношения, которые обрисовал Али Гётц, обозначая гитлеровскую Германию как «услужливую диктатуру». В итоге критические взгляды Хафа позволили ему выдвинуть идею о том, что СССР развивался в сторону институционального плюрализма, а значит, дихотомия «демократия - тоталитаризм» была неприменима к позднему этапу развития этой страны. В Советском Союзе уже в 1970-е годы проявлялись функциональные элементы демократического плюрализма, поскольку бюрократы и иные акторы уже могли практиковать достаточную самостоятельность в принятии решений[98].



Pages:     || 2 |
 




<
 
2013 www.disus.ru - «Бесплатная научная электронная библиотека»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.