Мар Байджиев
НАСЛЕДНИКИ
ПЬЕСА В ТРЕХ ДЕЙСТВИЯХ
Авторизованный перевод Льва Новогрудского
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ТЕНДИК
ЧАРЧЫ ЧДЖЕКШЕН выпускники и выпускницы университета.
ДЖАМАЛ ГУЛЬБАРА
МАКЕДОНСКИЙ (МАКЕ) — брат Гульбары.
ОСМОН КУРМАНОВ — научный работник, отец Гульбары и Маке.
ЗУКЕШ — мать Гульбары и Маке.
ШИЙКЫМБАЙ — аспирант.
КОНСТАНТИН ПЕТРОВИЧ — персональный пенсионер.
ЛЮДВИГ ВАН БЕТХОВЕН (БЕКЕШ) — друг Македонского.
МАЛЬЧИК.
Место действия — город Фрунзе.
Время действия — конец пятидесятых годов.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
1
Сумерки. Дубовый парк: скамейки, телефон-автомат, в глубине возвышается памятник павшим при защите Пишпека[1] в годы гражданской войны. На пьедестале надпись: «Мы шли в бой за коммунизм!»
Появляются Тендик, Гульбара, Чарчы, Джамал, Джекшен.
Чарчы. Друзья, отдадим дань святому месту, а? Нет возражений?
Тендик. Возражений нет.
Чарчы. Ну... а что-нибудь есть? (Жестом изображает бутылку.)
Тендик. Гуля, будь добра, открой сумку. (Снимает сумку с плеча.)
Гульбара достает из сумки бутылку шампанского и бумажные стаканы.
Все (одобрительно). У-у-у!
Чарчы (вертит в руках бумажные стаканы, в притворном ужасе). И это — к шампанскому?!.. Во все времена божественному напитку соответствовал только хрусталь. Как розе — соловей. А теперь? Что теперь?.. Вот они, издержки технического прогресса! Шампанское и... бумага, роза и... транзистор! А вместо сказочной трели, обращенной к цветку,— нудная передача о пользе цветоводства.
Джекшен (Чарчы). Слушай, ради аллаха, оправдай свое имя: Чарчы — коротышка. Укоротись!
Джамал. Тендик, тебе слово!
Тендик (смущаясь). Друзья!.. (Замолкает.)
Чарчы. Это надолго. Поспим пока. (Укладывается на одну из скамеек, начинает храпеть.)
Тендик (переждав храп Чарчы). Друзья... (Снова смущается и замолкает.)
Чарчы (вскакивает со скамейки). Ну застенчивый он. Застенчивый!.. Ему дали слово, он одно слово и сказал. Что вы еще от него хотите?
Джекшен. Опять, наверное, мне придется... Друзья! Пять лет мы просидели вместе на институтских скамьях. Пять лет жили как родные, как близкие и добрые товарищи. И вот пришел наконец час расставания — такой неожиданный, хоть и ждали мы его все годы. Теперь разъедемся в разные стороны. Кто-то поедет вдвоем, а кто-то — один...
Чарчы. Интеллигентный человек один не бывает. С ним весь мир!
Джамал. Чарчы, отключись хоть на минутку.
Чарчы. Слушаю и повинуюсь!
Джекшен. Чарчы прав: с человеком весь мир. Но чтобы обрести в нем счастье, надо найти того единственного или ту единственную, с кем ты захочешь и сможешь этот мир поделить... Бывает, и найдешь. А она вдруг уходит к другому... (Бросает взгляд на Джамал. Небольшая пауза.) Так пусть же будут все дружны и счастливы, как наши Тендик и Гульбара! Я пью за настоящую любовь! Все. Ура!
Пьют шампанское.
Чарчы. А почему бы нам не совершить обряд бракосочетания? Сейчас и здесь!.. Я хоть уверен, что жениться никогда не поздно, а выходить замуж никогда не рано, но зачем откладывать?
Джамал (поддерживая шутку). Да, но нет загса.
Чарчы. Зато есть мулла. (Берет у Джамал косынку, сооружает из нее чалму, надевает, подходит к Тендику и Гульбаре, делая вид, будто в руках у него чаша с водой). О мой создатель! О аллах! В этой чистой посудине чистейшая вода, как в прозрачном горном роднике. Святая вода Мекки! Да будут ваши сердца такими же чистыми, как эта вода, а головы пусть будут всегда задурманены любовью!.. Дальше я много забыл, но это не имеет значения. Перехожу к главному. О прекрасная дочь Осмона, Гульбара, согласна ли ты вступить в брак с юношей Тендиком?
Тендик (с улыбкой, но проникновенно). Соглашайся, Гуля...
Гульбара (смеясь). А мама? Мне надо спросить у мамы.
Чарчы. Не у мамы, дитя мое, а у всевышней покровительницы брака Умай-эне. Или у древнегреческого бога брака Гименея, если хочешь. Я разрешаю.
Джамал (смеется, хлопает в ладоши). Согласна, согласна!
Чарчы (Джамал). Благодарю за разъяснение. Согласие принимается. (Тендику.) Ну а ты, божий человек, уже давно согласен, как я понимаю. С первого курса. Так что твоего подтверждения не требуется. (Обводит импровизированную чашу вокруг голов Тендика и Гульбары, затем делает вид, будто пьет из нее воду.) У-ух, холодная!
Джекшен (Чарчы). Где ты научился всей этой премудрости?
Чарчы. Еще в раннем детстве я был способным ребенком. Вундеркинд! Что, незаметно?
Тендик. Не иначе, он работал нештатным муллой. Сознайся, Чарчы.
Чарчы. Сознаюсь, не работал.
Гульбара. Чарчы, быть бы тебе не агрономом, а артистом.
Тендик. Или сочинителем. Поэтом, например.
Чарчы. Могу. Прочитать стихи?
Джекшен. Валяй!.. Про спутник, пожалуйста. Сейчас все про спутник пишут.
Чарчы (акцентируя ритм, как это свойственно поэтам, возможно, кого-то пародируя).
Ура, ура! Вперед, вперед!
Нам покорился небосвод!
Там спутник наш кружит, летит.
Он о тебе мне говорит.
О том, что ты, как спутник тот,
Вершишь высокий свой полет.
Но не внушает грусть иль злость
Твоя недосягаемость!
Мое земное притяженье
Затормозит твое движенье.
Вернешься ты, придет пора,—
Назад, назад! Ура, ура!
Гульбара (Чарчы). Может, скажешь, только что придумал? Так я и поверила!
Чарчы. Зуб даю!
Тендик. Побереги свои зубы, Чарчы.
Чарчы (обратив вверх лицо и простирая руки к небу).
Ты слышишь, спутница, не верят ни на рубль,
Пророчат внешности моей большую убыль.
Но знай, любимая, когда сойдешь ты вниз,
Все зубы будут целы... Не боись!
Джекшен. Льет, как из водопровода.
Тендик. Чистый импровизатор. Акын!
Гульбара. Акын по-настоящему раскрывается в состязании. Джекшен, твоя очередь!
Тендик. Давай, Джекшен. Посмотрим, кто кого переакынит.
Джекшен. Я только серьезно могу. Смешно не умею.
Чарчы. Когда очень серьезно, это тоже смешно.
Джамал (укоризненно). Чарчы!
Джекшен (высокопарно).
Пять долгих лет мы расправляли крылья,
Теперь лететь нам в разные края.
Хотим, как в песне, «сказку сделать былью» —
Тендик, Чарчы, Джамал, Гульбара, я.
Но, где б мы ни были, куда б ни прилетели,—
Весть друг о друге тотчас подадим,
Плечом к плечу пойдем к заветной цели.
Мы все за одного, у нас за всех — один!
Недаром нам отцы свое вручили знамя.
Борьба за коммунизм — движение вперед...
(Не найдя продолжения, умолкает.)
Чарчы (подхватывает).
...Пожар в душе и в нашем сердце пламя
Тебе мы отдадим, любимый наш народ!
(Джекшену.) Слушай, дай списать!
Джекшен. Зачем?
Чарчы. А в газету предложу.
Джекшен. Да брось ты!
Чарчы. Там и не такое печатают. Деньги тебе отдам. Только за две последние строчки вычту. Согласен?
Тендик (снимая напряженность). Все, ребята, тайм-аут. Победила дружба!
Появляются Македонский (Маке) и Людвиг ван Бетховен (Бекеш), оба чуть-чуть навеселе. У Бекеша в руках «Спидола».
Маке (несколько развязно, Бекешу). Знакомься! (Указывает на Гульбару.) Моя сестра. (На Тендика.) Мой будущий зять. (Жест в сторону остальных.) Их друзья. Будь паинькой, поздоровайся с дядями и тетями!
Бекеш (кланяется). Людвиг ван Бетховен.
Чарчы. Ого!
Маке (с вызовом). Что — «ого»? Что?! Меня, между прочим, родители Македонским назвали. Есть возражения?
Чарчы. Напротив. Благодаря вашим родителям Македонский и Бетховен сошлись в одной эпохе да еще стали друзьями. Союз меча и музы. Это прекрасно!
Маке. Бекеш, нас, кажется, обижают? Иро-ни-зи-руют?
Гульбара. Никто тебя не хочет обидеть, Маке. Иди!
Маке (не обратив внимания на слова сестры). Пользуются тем, что их много, а мы одни?
Гульбара. Маке, прошу тебя, иди домой. Скажи маме, я задержусь.
Маке. Тсс, сестрица, тихо! Никаких войн, даже холодных. Мир — дружба!.. Сознаете?.. Если уж даже я — Македонский! — стал борцом за мир!..
Чарчы (смеясь). Да, это кое-что значит!
Маке. Именно! И пусть не наступит день, когда все живое превратится в атомную пыль! Пока же будем предаваться удовольствиям,— а вдруг все-таки наступит?
Гульбара (раздраженно). Прекрати, Маке! Что ты хочешь?
Маке. Взноса в Фонд мира. Вернее, в Фонд мирных удовольствий.
Тендик (вынимает деньги). Пятидесяти[2] хватит?
Маке. Нет, Тендик. С тебя не беру. Пока... Жених — родственник только наполовину.
Чарчы (Маке). Но если наполовину, возьми двадцать пять.
Маке. Мудро! (Берет тридцать рублей из протянутых Тендиком пятидесяти.) Пятерка за мной. А ты, счастливая моя сестра, разве ты не хочешь поделиться счастьем с братом?
Гульбара (дает Маке деньги). Теперь быстро домой!
Маке. Домой?! А деньги?.. Не-ет! (Размахивает деньгами.) Это мои черные крылья. Восемьдесят рублей — восемь крыльев! (Патетически.) О восемь крыльев, ведите нас туда, «где оскорбленному есть чувству уголок»! Кареты не надо, на такси не хватит... Друг мой, Людвиг ван, сыграй нам на этом рояле (указывает на «Спидолу») «Лунную сонату» или сонату «Аппассионату». Ту или ту. Любую! Какая тебе больше нравится... Ну!
Бекеш. Это одно и то же.
Маке. Молодец! Свои произведения знаешь. Врубай!
Бекеш включает транзистор на полную мощность. Звучит бравурная джазовая мелодия. Маке и Бекеш удаляются, пританцовывая твист. Неловкая пауза.
Джекшен. Не огорчайся, Гуля. Маке очень юн. В сущности, мальчишка еще...
Джамал. Образумится.
Гульбара. Никто не знает, отчего он такой. Ни папа, ни мама его не понимают. (Тихо.) Я тоже...
Тендик (обнимает Гульбару за плечи). Ну-ну, Гуля...
Молчание. Настроение ребят явно испорчено посещением Маке и его друга.
Чарчы. Эврика! Гоните монету, сбегаем за мороженым! (Обходит присутствующих с протянутой рукой.)
Все дают мелкие деньги, Гульбара вынимает из сумочки крупную купюру, передает Чарчы.
(С наигранным удивлением.) Вот это да! (Дурачась, пробует на зуб.) Настоящая?
Джамал. Никогда не видел крупной купюры?
Чарчы. Кто ж меня допустит? Выше десятки не поднимался. Я — коротышка. Чар-чы!
Джекшен. У дочери профессора могут водиться деньги и покрупнее.
Чарчы. Не будем гадать, у кого что водится... Кто за мороженым? Добровольцы есть?.. Добровольцев нет... Тогда вот что... (Берет бутылку из-под шампанского, кладет на землю, крутит.) Гуля, тебе идти!
Тендик. Я с Гулей.
Чарчы. Только так и должен поступать образцовый жених: либо вместе, либо вместо!
Тендик (делает шутливый боксерский выпад в сторону Чарчы). Ух, ты у меня дождешься!
Гульбара и Тендик уходят. Продолжительная пауза.
Джекшен. Когда уезжаете?
Джамал. Завтра. Направления из министерства в кармане.
Снова пауза.
Джекшен (решается). Извини, Чарчы, мне надо поговорить с Джамал.
Джамал (Джекшену). Говори. Тайн от Чарчы у меня нет.
Джекшен. Всего одну минуту, Чарчы.
Некоторое время Чарчы остается на месте, затем быстро уходит. Молчание.
Джамал. А ты когда едешь?
Джекшен. Недели две пробуду еще здесь. Надо дождаться парторга из Алай-Ку.
Джамал. Забираешься дальше всех.
Джекшен. Да уж, парового отопления и газа там нет, водопровода тоже. А зимой, когда закрывается перевал, только вертолетом можно добраться. На нем и продукты доставляют животноводам.
Джамал. Не боишься?
Джекшен (пожав плечами). Как тебе сказать...
Джамал. Оставаться тебе нельзя. Первый всех призывал ехать на периферию.
Джекшен. Ты права... (Секунду помедлив, берет ее за руку.) Джамал...
Джамал (молчит, опустив глаза, затем с трудом). Не надо, Джекшен...
Джекшен. Всю жизнь — веришь?! — всю жизнь буду жалеть, что мы с тобой остались просто друзьями!.. Такую, как ты, я больше не встречу, точно. (Нервно закуривает.)
Джамал. Зачем сейчас об этом, Джекшен?
Джекшен. Но когда же еще? Когда?!
Джамал. Я всегда считала тебя добрым, хорошим... А потом ко мне пришла беда... Большая беда... И ты оказался таким... таким жестоким. К кому?! К наивной первокурснице, которую обманули, опутали... Да, я ошиблась... Но ты...
Джекшен (жестко). Все знали, что он ловелас и пустышка.
Джамал. Да, конечно. Кроме меня... Я верила, Джекшен.
Джекшен. «Верила»!.. (Горячо.) Ты с ним встречалась, ты ходила к нему домой, ты с ним... (Меняя тон.) Понимаю, увлеклась, тебе понравилась его внешность, для тебя все было всерьез... Понимаю...
Джамал. Спасибо, что хоть теперь понял.
Джекшен. Я и тогда понимал. Все!
Джамал (усмехнувшись). И поэтому выставил меня на позор перед всем собранием?.. Ты помнишь?
Джекшен. Помню, Джамал, прости... Сам бы я никогда, поверь... Меня... ну... принудили, заставили выступить. Сказали: «Ты староста, комсомолец и обязан проявить принципиальность в борьбе с аморальными поступками. Осудить со всей строгостью!» Специально вызывали, накачивали... Что я там мог один?
Джамал. Но ребята смогли? Если б не они, не вся группа, меня бы тогда из университета исключили. Ты же этого требовал.
Джекшен. Прости, Джамал... Не надо вспоминать прошлое.
Джамал. Не надо, да...
Молчание.
Голос Чарчы. Эй-эй, не будите во мне зверя!
Джекшен (громко). Секунду, Чарчы! Еще секунду... (Джамал.) Ты... ты любишь Чарчы? Правда любишь?
Джамал (задумчиво). Чарчы... Знаешь, у него такое большое сердце... Чистое такое... Мне было очень плохо, Джекшен. Беспросветная темнота, страх... Готова была решиться на все... Да ладно, не будем... И вдруг пришел Чарчы — веселый и... и сильный!
Джекшен (изумлен). Коротышка?
Джамал. Да, сильный духом!.. И светлый какой-то... (Небольшая пауза.) Теперь я без него своей жизни не представляю... Ничего не представляю... (Кричит.) Чарчы!
Джекшен (поспешно). А дочку куда? К маме?
Джамал. С собой. Чарчы хочет ее удочерить.
Джекшен. Значит, конец...
Появляется Чарчы.
Чарчы (подражая некому зверю). Р-р-р-р-р... Разбудили все-таки.
Джамал. Кого?
Чарчы. Зверя, кого ж еще? Во мне.
Джамал (с улыбкой). О, мой грозный лев! (Ласково теребит ему волосы.)
Джекшен (Чарчы). Не сердись... Мне надо было выяснить кое-что... Прощайте! (Идет к выходу из парка.)
Чарчы (устремляется за Джекшеном). Джекшен, постой!..
Джекшен останавливается.
Я ведь все знал, Джекшен. Но виноват ты сам... Я иначе не мог... Может, что не так... Только я не мог иначе!
Джекшен. Будь счастлив, Чарчы! (Быстро уходит.)
Чарчы (что-то вспомнив, вслед Джекшену). Джекшен! Джекшен! (Не дождавшись ответа, медленно подходит к Джамал, молча смотрит на нее.) Джамал, ты всегда будешь со мной?
Джамал (берет его руку). Чарчы...
Чарчы (к нему возвращается хорошее настроение). И почему это я в вас такой влюбленный?!
Джамал (целует его). Мой маленький клоун...
Появляются Гульбара и Тендик.
Тендик (имея в виду Джекшена). Ушел?
Гульбара. Кажется, Чарчы взял верх не только в состязании акынов.
Джамал жестом показывает Гулъбаре, что не следует шутить по этому поводу.
Тендик. Берите мороженое. Растает.
Чарчы. Берем и — чао, до завтра! (Берет у Тендика мороженое.)
Тендик. До свидания, посланник пророка!
Джамал и Чарчы уходят.
Гульбара. Джамал светится вся... Какая она счастливая!
Тендик. А ты?
Гульбара. Я?
Тендик. Да, ты.
Гульбара. Я... (Подходит к Тендику, обнимает его.)
Тендик. Гуленька, Гуля... Давай до утра будем бродить по городу?.. Давай?
Гульбара. Просто так?
Тендик. Просто так... Ты когда-нибудь видела рассвет?
Гульбара. Рассвет?.. Знаешь... По-моему, не видела.
Тендик (с чувством). О-о, это красиво и чудесно, как в сказке... Сначала появляется алый свет на востоке, а потом небо, будто его кто протирает от черноты ночи, постепенно становится голубым... И вдруг целый каскад золотых брызг обрушивается на землю — и кажется, что грандиозный какой-то оркестр исполняет гимн жизни. Просыпаются горы, разбуженные лучами солнца, нестерпимой белизной сияют их снежные вершины, а потом...
Гульбара (мягко прерывает его). Наверное, это очень-очень красиво. Но... мне пора домой!
Тендик. Ты забыла — мы теперь не просто парень и девушка, мы дипломированные товарищи, стало быть, самостоятельные люди!
Гульбара. Нет-нет, милый, дома будут беспокоиться. Я не могу...
Тендик. Но Осмон Курманович и твоя мама меня хорошо знают.
Гульбара. Тебя — да, а о наших отношениях — нет.
Тендик. Ты не говорила?
Гульбара (отрицательно качает головой). Все как-то не решаюсь. (Пауза.) Пойду, ладно?
Тендик. Может, по телефону? Предупредить?
Гульбара. Ой, что ты! Мама услышит мой голос — сразу погонит домой. И гадать нечего!
Тендик. А если не звонить? Не явиться, так сказать, явочным порядком.
Гульбара. Не представляешь, какой будет переполох. Начнут трезвонить в милицию, в «Скорую помощь»...
Тендик (помолчав, решительно). Придумал!
Гульбара. Что тут можно придумать?
Тендик. Иди-ка сюда! (Направляется к будке телефона-автомата, снимает трубку, набирает двузначный номер.) Алло! «Скорая помощь»?
Голос из трубки. «Скорая» слушает.
Тендик. Простите... Будьте добры...
Голос из трубки. Адрес, фамилия, возраст больного?
Тендик. Понимаете...
Голос из трубки. Короче, гражданин! Адрес, фамилия, возраст!
Тендик. Первомайская пятнадцать, Курманова Гульбара Осмоновна, двадцать два года.
Гульбара. Тендик, ты сошел с ума! Они сейчас приедут! Голос из трубки. Что случилось?.. Слышите или нет?.. Травма? Сердечный приступ?.. Чем заболела?
Тендик. Нет-нет, простите, она не-е... не больна... Как бы вам сказать... Голос из трубки (теплеет).
Понятно. Ох уж эти будущие папаши!.. В какой роддом везти?
Тендик (ошеломлен). В роддом?!.. Нет... пока не надо... Спасибо!
Гульбара (смущенно). Тендик!
Голос из трубки. Хулиганите, гражданин?
Тендик. Не то... Понимаете, нас двое и...
Голос из трубки. Вдвоем хулиганите?
Тендик. Да выслушайте вы меня спокойно! Дело в том... В общем, если вам позвонят и спросят, не попала ли к вам девушка...
Голос из трубки. Пьяный?
Тендик. Нисколько! Честное слово!.. Сегодня мы получили дипломы... Ди-пло-мы! И решили гулять до утра по городу. Помогите, а? Вы же «Скорая помощь»!
Голос из трубки (после небольшой паузы, деловито). Курманова Гульбара Осмоновна? Двадцать два года?
Тендик. Да! Да! Голос из трубки. Вызов принят! Высылаю... то есть это... гуляйте!
Короткие гудки.
Тендик (набирает новый номер). Алло!
Голос из трубки. Дежурный по городу лейтенант Мыктыбай Мыктыев у телефона!
Тендик. Здравствуйте, товарищ Мыктыбай Мыктыев!
Голос из трубки. Дежурный по городу лейтенант Мыктыбай Мыктыев приветствие принял. Здравствуйте!.. Кто кого бьет, где дерутся, есть раненые?
Тендик. Да, в сердце.
Гульбара (сдерживая смех). Тендик, прекрати!
Голос из трубки. «Скорая помощь» требуется?
Тендик. В «Скорую помощь» мы уже звонили.
Голос из трубки. Лейтенант Мыктыбай Мыктыев вас понял. Куда выслать наряд?
Тендик. Наряд не нужен.
Голос из трубки. Лейтенант Мыктыбай Мыктыев вас не понял.
Тендик. Сейчас объясню. Если к вам позвонит мать девушки по имени Гульбара, будьте добры, скажите ей, что дочь ее в надежных руках!
Голос из трубки. Похищение? Так и запишем!
Гульбара (берет трубку у Тендика). Меня никто не похищал, товарищ лейтенант. Просто мы сегодня получили дипломы и будем бродить по улицам до утра! (Передает трубку Тендику.)
Голос из трубки. Молодцы! (Несколько смущенно.) А я сегодня вторую звездочку получил. На погоны.
Тендик. Поздравляем, товарищ лейтенант. От души!
Голос из трубки. Лейтенант Мыктыбай Мыктыев поздравление принял... Слушай, друг! Зови меня просто Мыктыбай.
Тендик. А меня — просто Тендик.
Голос из трубки (торжественно). Гульбара и Тендик! Идите и бродите! Лейтенант Мыктыбай Мыктыев обеспечит в городе полный порядок!
Короткие гудки.
Тендик (протягивает руку Гульбаре). Идем?
Гульбара. Ох и влетит мне завтра!.. Идем!
Гульбара и Тендик, взявшись за руки, убегают.
Некоторое время сцена пуста. Затем появляется Маке. Он пьян. Подходит к памятнику, рассматривает.
Маке (читает надпись). «Мы... шли... в бой... за коммунизм...». «Шли»! «В бой»!.. Эх, ребята!.. Ничего, что я вас так называю? Вам ведь, наверное, столько же было, сколько мне. Ну, может, чуть больше... А вы шли! Шли в бой!.. А я куда иду?.. Иду до-мой!.. Вы — в бой, а я — домой... Почему так, а?.. Потому, что больше некуда. И не на-до! (Понизив голос, доверительно.) Между мной и вами, старики, трещина. (Показывает на сердце.) Вот тут... (Смотрит на собственную руку, которая продолжает прочерчивать «трещину» на груди.) Нне то... Эта трещина между мной и... мной. Понимаете? Нет?.. Я тоже... Но все равно больно. Э-эх! (Садится на скамейку, закрывает руками лицо.)
Входит Константин Петрович. Идет к памятнику, включает прожектор. Молча, понурившись стоит.
Маке протирает глаза, смотрит на него удивленно: кажется, старик вышел из памятника.
Константин Петрович (заметив Маке). Курящий?
Маке (ошеломлен). Нет... Да. (Достает сигареты, протягивает.) А вы... оттуда?.. Что-то мне померещилось...
Константин Петрович (усмехнувшись). Показалось, из памятника?.. Нет. Там молодые лежат. (Рассматривает сигаретный фильтр.) Зачем эта штука?
Маке. Фильтр. Чтоб в легкие меньше никотина попадало. Сейчас все курят с фильтром.
Константин Петрович. Хэ-эх! (Отрывает и выбрасывает фильтр.) Если боишься никотина, то и курить не надо. Так один мой друг говорил.
Маке. Друг?
Константин Петрович. Да. Спит он. (Кивнув на памятник.) Под этим памятником спит... И не только он. Многие мои сверстники туда легли.
Маке. А дети у вас есть?
Константин Петрович. Детей у меня много. (Кладет руку на плечо Маке.) Вот и ты мой сын тоже.
Маке. Я спрашиваю о ваших детях, о родных.
Константин Петрович. В девятьсот пятнадцатом в ссылку меня откомандировали. Продолжительная, скажу тебе, предстояла командировка, да прервала ее революция... Так вот, в том самом пятнадцатом Ольга Андреевна как раз и родила. Парня родила, сына... Да помер он тогда же. Голод тут свирепствовал. От голода... С тех пор детей не было. Одни мы с Андреевной... (Обращает взгляд к памятнику.) Каждый вечер сюда прихожу, к своим товарищам. Не знаю, кто уж тут за порядком смотрит, а прожектор этот зажечь забывает частенько. (Помолчав.) Здесь всегда должно быть светло!
Маке. Вот скажите, дедушка... Вот вы, например, ну и все, кто здесь лежит,— когда вы шли в бой, смерти боялись?
Константин Петрович. Боялись, конечно... А как иначе? Всем хотелось жить, увидеть будущее.
Маке. И все равно шли.
Константин Петрович. Шли... И цель была великая... Там вон, на камне, все написано. Читал?
Маке. Угу.
Константин Петрович. Слова эти стоили жизни. (Пауза.) Парень ты, вижу, толковый. Ты чей?
Маке. Какая разница. Константин Петрович. Лицо твое кого-то напоминает. Не соображу...
Маке. Курманов моя фамилия.
Константин Петрович. Уж не профессора ли Курманова сын?
Маке. Вы его знаете?
Константин Петрович. С малых лет. Учил когда-то и его и его ровесников. Учителем у них был, воспитателем, а иногда и... милиционером.
Маке. Милиционером?
Константин Петрович (улыбнувшись). Ну да, и двойки ставил и наказывал за проступки... Зовут-то тебя как?
Маке. Маке... Это сокращенно. А вообще — Македонский. Так в метрике записано.
Константин Петрович. Великий завоеватель, значит. Ответственное у тебя имя.
Маке. Куда деваться. (Хочет уйти.)
Константин Петрович. Ты вот что, Маке... Видишь, крышу? Там мой дом. Заходи как-нибудь на чай. Буду рад.
Маке. Спасибо... Пойду я. Устал. (Уходит.)
Константин Петрович смотрит ему вслед, затем подходит к памятнику. Постепенно сцена темнеет. Заметнее становятся огни города. Где-то вдалеке звучит по радио романс А. Джанибекова «Ночь».
2
Дом Османа Курманова. Полумрак. Входит Маке, зажигает свет. Большая комната обставлена дорогой, добротной мебелью. На столе цветы, шампанское, коньяк. Висит портрет М. Горького — «Буревестник».
Маке (подходит к столу, наливает стопку, хочет выпить, но взгляд его останавливается на портрете). А-а, мое почтение, уважаемый Алексей Максимович! Разрешите — за вас... За ваше всемирно известное творчество! Читал, читал... Кое-что... Будьте! (Выпивает.) Говорят, вы всю Россию пешком обошли. Лихо вы, круто... А я вот даже из дома уйти не могу... Почему?.. Скажу!.. Потому что я просто-напросто маменькин кутенок. Ma-аленький такой... Тяв-тяв... Тяв-тяв... Не учусь и не работаю — тунеядец, так сказать. Знаете такое слово? Ту-не-я-дец!.. Вы всё знаете... А зачем мне работать? (Открывает гардероб.) Здесь полно. (Открывает холодильник.) Здесь только птичьего молока не хватает, да еще, может, лошадиного навоза. И внутри — холод. Лютый!.. А человеку нужна теплота. Крылья нужны!.. Такие же огромные, как у вас. Чтоб летать... Ведь руки человека — крылья, а сердце — скрипка... Это вы так сказали? Нет?.. Значит, я сказал... Ну а если человек не может летать, что тогда?.. Во-от, молчите... И почему это вы, уважаемый Алексей Максимович, стреляли себе в грудь? Большой, сильный человек и вдруг — бах! — в грудь... А-а-а, опять молчите! Понятно... (Наливает себе еще, выпивает. Снова обращается к портрету.) «Человек — это звучит гордо!» Между прочим, это не я сказал, вы сами так сказали... И правильно! Присоединяюсь!.. Гордо!.. Во! Даже слишком... (Вытирает слезы.)
Вбегает, в ночном халате, Зукеш.
Зукеш. Что с тобой, маленький? (Пытается обнять Маке, но тот отстраняется.) Тебя кто-нибудь обидел, жеребеночек мой?
Маке. Никто... Это я так. Сам себя... рассмешил!
Зукеш. Ну, будет, будет!.. Чаю хочешь?
Маке. Чаю?.. Не хочу.
Зукеш. Может, кефиру, малыш? Или пива холодного?
Маке. Не хо-чу! Ни-че-го!
Зукеш (поняла наконец, что он пьян). Ладно, ладно, малыш, тогда — спать. Отец увидит, снова упрекать начнет. Пойдем, мой хороший, сама тебя уложу. Утро скоро, пойдем. Кутенок ты мой...
Маке. Тяв-тяв!
Зукеш. Вот и хорошо, вот и молодец... Спать! (Берет сына под руку и уводит в левую комнату.)
Из правой комнаты выходит Осмон Курманов. Он в пижаме. Снова появляется Зукеш.
Что принюхиваешься? Он трезв. В кино был, задержался... Содержание фильма мне рассказывал. Могу пересказать, если хочешь. (Вздохнув.) Устал мой мальчик.
Осмон молча смотрит в сторону комнаты Гульбары.
И Гульбара давно дома. Десятый сон уже видит... Иди, иди!..
Голос Гульбары (за дверью). Свет горит. Ждали, наверное, долго... До свидания, милый! Не ходи по улицам, ладно? Сразу домой... Утром позвони!
Входит Гульбара. Не замечая родителей, со счастливым лицом кружится в вальсе. Заметив Осмона и Зукеш, резко останавливается.
Гульбара (растерянно). Здравствуйте! Добрый ве... (Посмотрев на молчащих родителей, быстро убегает к себе в комнату.)
Осмон. Ммм... (Хочет уйти.)
Зукеш (хватает его за полу пижамы). Нет, подожди! До каких пор я все буду от тебя скрывать? Воспитываешь сотни студентов, а тут?.. Это ведь и твои дети! Почему ты всю тяжесть взвалил на меня?!.. Сын пьет, он и сейчас пришел пьяный. Дочь где-то шлялась всю ночь, явилась на рассвете... Я не могу больше. (Плачет.) Ну что, что ты молчишь?
Осмон. А что я скажу?
Зукеш. Не знаешь?.. Позови дочь и строго скажи: «Ты уже взрослая, много не разгуливай, люди осудят, мать пожалей, а то...»
Осмон. Почему не сама?
Зукеш. О-о, бедная моя голова! Да разве они послушают меня!.. Или ты сейчас же с ней поговоришь, или... (Уходит и возвращается с Гульбарой.)
Осмон встает с дивана.
Гульбара. Вы меня звали, папа?
Зукеш. Звал! (Уходит в комнату, из которой вышел Осмон, и остается за приоткрытой дверью.)
Осмон (помедлил, затем в интонации Зукеш). Дочка! Ты уже взрослая, много не разгуливай, люди осудят, мать пожалей, а то... (Не знает, что сказать дальше, беспокойно озирается по сторонам, ищет взглядом жену.) А то...
Гульбара (не поднимая головы). Хорошо, папа...
Осмон облегченно вздыхает и идет к двери своей комнаты. Однако появившаяся Зукеш его останавливает и жестами дает понять, чтобы он говорил с дочерью строже.
Осмон (прокашлявшись). Дочка! (Чуть громче и строже.) Дочка, ты уже взрослая, много не разгуливай, люди осудят, мать пожалей... (Скосив взгляд в сторону двери, за которой прячется Зукеш.) А то...
Гульбара (с опущенной головой). Хорошо, папа. (Вытирает слезы.)
Осмон (меняя тон). Вот так, дочка. Ты уже взрослая, много, пожалуйста, не разгуливай, пожалей мать... Ммм... А то люди осудят... (Пытается проскользнуть к себе.)
Но Зукеш, выскочив из-за двери, выталкивает мужа в комнату.
Зукеш (Гульбаре). Где провела ночь, дрянная девчонка? Где до утра была? Отвечай!
Гульбара молчит.
Люди пришли с дипломом поздравить, сидим, ждем-ждем, а ее нет. От стыда чуть сквозь землю не провалились. Позор-то какой! Позор!
Гульбара тихо плачет.
С кем гуляла? Ну!.. Кто этот негодяй? Говори! (Тормошит дочь.) Не скажешь — или ты выпьешь уксус, или я выпью уксус. Так и знай!.. Оглохла?
Гульбара. Я выхожу замуж, мама.
Зукеш (ошеломлена). Куда?.. То есть как — замуж? Почему — замуж?! (Придирчиво осматривает дочь.) Может... ты... в положении?!.. О господи, проклятье на мою голову! Моя дочь — в положении!.. За что же горе-то мне такое, за что?! (Осмону.) Ты слышал — она беременна!
Осмон быстро исчезает, плотно прикрыв за собой дверь.
Не-ет, я привлеку этого типа! Я в милицию пойду, я...
Гульбара. Не думайте так, мама.
Зукеш (успокаивается). Не думать?
Гульбара. Нет.
Зукеш. Точно?
Гульбара (с укором). Мама!
Зукеш. О создатель, кажется, пронесло... Фу-ух... Кто родители-то его, хоть знаешь?
Гульбара. Отец погиб на фронте, а мать умерла.
Зукеш. Сирота, значит? Бобыль?
Гульбара кивает.
Час от часу не легче! Да кто он такой?
Гульбара. Аспирант папин.
Зукеш. Шийкымбай? Гульбара.
Будущий аспирант.
Зукеш. Стой-стой-стой... Неужели тот мальчишка? Как его... Тендик?
Гульбара. Да. Зукеш. Как это — «да»? Что значит — «да»?! Ты говорила, просто товарищи, просто учитесь вместе...
Гульбара. Сначала так и было.
Зукеш. А ты подумала об отце, что отец скажет? Подумала?
Гульбара. Папе он нравится. Из пятидесяти выпускников папа выбрал его себе в аспиранты.
Зукеш. Ну, знаешь! Если он хороший студент, так уж и замуж за него сразу выходить? Ни роду ни племени!.. Может, он от двух жен четырех детей имеет и всем алименты платит!
Гульбара. Не надо, мама!
Зукеш. Не груби матери!.. Эй, Осмон, иди-ка сюда, послушай, что твоя дочь болтает!
Входит Осмон.
Осмон. Что случилось?
Зукеш. Он еще спрашивает!.. Задурил тут один ей голову. Замуж собирается. Говорит, твой дипломник.
Осмон молча смотрит на дочь, та опускает глаза.
(Осмону.) Что молчишь, будто в рот горячей шурпы набрал!
Осмон. Я же только что говорил с ней. Десяти минут не прошло.
Зукеш. Еще скажи!
Осмон. А ты?
Зукеш. Что — «ты»? Кто твоих учеников лучше знает — я?!
Осмон. Тендик — парень начитанный.
Зукеш. Подумать только — «начитанный»! К чему мне его начитанность? У него ни отца ни матери нет, ни кола ни двора. Один как перст. Всё на нашу голову!
Осмон (Гульбаре). Вы решили окончательно?
Гульбара. Заявление подали. На той неделе должны расписаться.
Зукеш. Ох, стыд какой! Куда деваться?! Что делать-то, что?!
Осмон. К свадьбе готовиться.
Гульбара. Спасибо, папа.
Зукеш (хватается за сердце). Ой, сердце! Дайте скорей что-нибудь!
Гульбара выбегает за сердечными каплями.
Осмон. Не волнуйся, Зукеш. Тендик — неплохой парень. Пусть женятся, если любят друг друга. Женихи, знаешь, на улице не валяются.
Зукеш. Некоторые, между прочим, валяются.
Звонит телефон.
Осмон (берет трубку). Да!.. Кто? (Передает трубку Зукеш.) Он!
Возвращается Гульбара с пузырьком в руках, останавливается, слушает.
Зукеш (берет трубку). Алло! Тендик? Здравствуйте!.. Приходите, приходите сюда. Осмон хочет с вами поговорить... (Понизив голос.) Ваш вопрос решен положительно. (Вешает трубку.)
Гульбара. Спасибо, мамочка! Спасибо! (Выпивает сама сердечные капли, подбегает к матери, обнимает.)
Восходящее солнце заливает комнату ярким светом. Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
3
Дом Осмона Курманова. Та же комната. Гульбара разговаривает по телефону.
Гульбара (в трубку). Алло! Алло!.. Чон-Алай?.. Алло!.. Джамал?.. Джамал, это я, Гульбара. Слышишь меня?.. В пятницу — свадьба... Моя свадь-ба! Да!.. Приезжайте обязательно, ждем!.. Тендик у нас. Пока не получим квартиру, здесь будем жить... Спасибо!.. Что?.. Да, Джекшена видели. Он не уехал еще. Говорит, если не дадут отдельную квартиру, не поедет... Так вы будете?.. А то на всю жизнь обижусь... До свидания! Целуй дочку и Чарчы! (Вешает трубку.)
Входит Шийкымбай.
Шийкымбай. Здравствуйте, красавица! Поздравляю с предстоящим законным браком. (Протягивает сверток, перевязанный голубой лентой.) Еще не подарок, но уже кое-что.
Гульбара. Спасибо, Шийкымбай! Садитесь.
Шийкымбай. Положите в холодильник. Жара, может испортиться.
Гульбара. Интересно. (Разворачивает сверток.) Ой!
Шийкымбай. Не пугайтесь, красавица. Это — керчоо.
Гульбара. Как?
Шийкымбай. Пятнадцать копченых грудинок. С трудом доставал. Лучшая закуска под коньяк. Гости проглотят собственные языки, вкус — сфисефический!
Гульбара. Благодарю вас. (Кладет керчоо в холодильник, с некоторой брезгливостью вытирает пальцы.) Как ваши дела, Шийкымбай? Диссертация готова?
Шийкымбай (оживленно). Все в норме. Теперь Осмон-агай[3] должен просмотреть, одобрить и передать комиссии. А уж там защитимся как-нибудь. И жизнь моя, можно сказать, устроена... Но по селу иногда тоскую. Вы, городские, и представить себе не можете, как это чудесно — спозаранку на гнедом коне мерить саженями землю. Прогарцуешь мимо девушек в красных косынках — они машут тебе, смеются,— подмигнешь какой-нибудь, крикнешь: «Красот-ка-а!» — а она так и зальется, так и зальется колокольчиком. Наслаждение!
Гульбара. Тогда почему вы ушли в город?
Шийкымбай. В аиле чист воздух, а в городе чиста работа. В селе ведь как? Посадят картофель на день раньше — агроном виноват. Скосят ячмень на день позже — опять агроном в ответе. А здесь, в институте,— тему начну какую-нибудь разрабатывать, писать себе потихоньку. Командировка сюда, командировка туда — в общем, не бей лежачего. Защищусь — получать буду в три раза больше. Есть разница?
Гульбара. Разница есть.
Шийкымбай. Сами-то где думаете работать?
Гульбара. Не знаю еще. Папа должен куда-то кому-то звякнуть.
Шийкымбай. Вижу, подготовка к свадьбе в разгаре?
Гульбара. Осталось три дня.
Шийкымбай. Понятно... Да-а, вот так и вянут прекрасные цветы. Эх, жизнь!
Гульбара. А может, наоборот — расцвету?
Шийкымбай. Куда деваться, коли стебелек срезан?.. Но ваш юный муж идет, говорят, в науку. Вдруг возьмет да и откроет новый биологический метод, который вызывает второе цветение. (Хихикает.)
Гульбара. Шийкымбай, вы не говорили мне таких пошлостей.
Шийкымбай. Вы теперь замужем, теперь можно. (Снова хихикает.) Шучу, шучу... Будьте здоровы! Кумыс я пришлю в день свадьбы.
Гульбара. До свидания! (Идет проводить Шийкымбая.)
Входят Тендик и Маке, вносят большой ящик.
Маке. Фу, дьявол! Чуть руки не отвалились. Зачем столько яблок? Что гости, одни яблоки будут грызть?
Тендик. Яблоки украшают стол, Маке, запомни!
Маке (достает из холодильника пиво и разливает в стаканы). Холодненького... Вот вы поженитесь, и что дальше?
Тендик. То есть как?
Маке. Да так. Ну, будет теперь у вас семья, дом, папа достанет вам квартиру, ты защитишь диссертацию, займешь хороший пост. Чтоб всего этого достичь, станешь копошиться, как крот, ничего не видя вокруг. Достигнешь своего — заживешь тихой жизнью. Старый стол и кровать заменишь импортным гарнитуром, все в доме заблестит. А дальше что?.. Ну, отрастишь себе животик, гардероб вспухнет от зимних шуб и демисезонных пальто, жена будет менять каждый день свои наряды. Ну, а дальше, дальше-то что?!.. Есть, пить, размножаться? Вот и все твои заботы!
Тендик. Видишь ли, Маке...
Маке (перебивает). Вижу! Только зачем мучиться? Все равно умрем когда-нибудь. В Конго война. В день икс некто игрек нажмет на кнопку, и полетим мы в тартарары вверх тормашками!
Тендик. Быть человеком — значит быть за все в ответе.
Маке. Э, громкие слова! Мне в школе знаешь сколько их на уши навесили — на всю жизнь хватит. Почему-то понять никто не хочет, что вышли они из моды, слова эти, трескотня. Не весят они ничего!
Тендик. Смотря какие слова.
Маке. Верно! Недавно спросил я у одного пенсионера, зачем они на смерть шли — в революцию, в войну. Думал, старик лекцию мне прочтет по истории СССР, зевать уже приготовился. А он на памятник показал. Молча! Там шесть слов высечены. За них и шли. Жизни за них отдавали. Вот настоящая цена слова!
Тендик. Знаю, какие слова ты имеешь в виду. Они и сейчас светят людям. И всегда будут светить.
Маке (с иронией). Например, моему любимому предку.
Тендик. Так нельзя, Маке.
Маке. А как можно?.. Нет, конечно, что говорить, если книгу о нем начать писать, то такой положительный герой получится — ахнешь. Все уважают, выдержанный, трудяга, в агротехнику свою влюблен. Даже в театр ходит — это когда мама новое платье себе сошьет. Ну и что? Что?!
Тендик. Осмон Курманович — известный в республике ученый, в науку о сельском хозяйстве...
Маке (опережая Тендика, и ему в тон)....он внес большой вклад... Может, и так, не спорю. Но ведь я о другом!.. Что-то очень важное в людях исчезло, что-то необходимое...
Тендик. Что, например?
Маке. Не знаю... Мужчине нужное, воину... Гражданину! Во, кажется, нашел слово.
Тендик (с улыбкой). Ага, все-таки «слово». Помнится, тут кто-то против слов выступал.
Маке. Не против всех же!
Тендик. Это точно! (Подходит, по-дружески сжимает плечи Маке.) Смешной ты парень, Маке. Семья у вас такая прекрасная. А ты?.. Непонятно.
Маке. В семье не без урода. В каждой свой дурачок должен быть, а то скучно.
Тендик. С тобой не соскучишься.
Маке. Ты в аиле рос, среди простых людей.
Тендик (посмеиваясь). Среди народа.
Маке (очень серьезно). Да. И сердце у тебя очень... как бы сказать... очень наивное. Но когда-нибудь ты поймешь...
Тендик (задумчиво). Может быть...
Маке (берет руку Тендика). Скажи, ты правда любишь Гульбару? Серьезно?
Тендик (после короткой паузы, тихо). Первый колос, который выращу в Серой долине, назову ее именем.
Маке (приняв нравоучительную позу). Цитирую: женщина знает, что мужчина все врет о высоких чувствах, ему нужно только тело, и поэтому он простит все гадости, а уродливого, безвкусного, дурного тона костюма не простит!.. Вы знаете об этом, маэстро?
Тендик. Ну-ка, еще раз!
Маке. Короче, мужчине нужны внешность и тело женщины, а ее ум, взгляды на жизнь — все это ему до лампочки.
Тендик. Где ты такое вычитал?
Маке. У Льва Толстого.
Тендик. Смотри-ка! «До лампочки» — это старик здорово врезал. Только, думаю, Толстой не прав. И ты тоже уважаемый интерпретатор классика и великий знаток женщин.
Маке. Как?! Аксакал с такой бородой — и не прав?!
Тендик. Если серьезно, любимая должна быть прекрасна во всех отношениях!
Маке. Ха! (Встает в позу рыцаря и выхватывает воображаемую шпагу.) Джульетта и Сольвейг, где вы?! Где-где?.. Ах, только в книгах. Все равно я к вам пробьюсь! (Наносит удар «шпагой» и вытирает с нее «кровь». Затем рассматривает «лезвие шпаги».) Можно было не вытирать. Опять ветряная мельница!
Тендик (подходит к Маке, молча смотрит на него). Что ты этим хочешь сказать?
Пауза. Входит Гульбара. Она в свадебном платье. Тендик и Маке не замечают ее.
Гульбара. Тендик!
Тендик оборачивается, идет к Гульбаре, берет ее галантно под руку, ведет к столу.
Маке (дурашливо). Го-о-орь-ко! (Включает магнитофон.)
Оглушительно гремит твист. Затемнение.
4
Та же комната. Утро. Зукеш накрывает стол к завтраку. Входит Гульбара, неся сковородку.
Гульбара (вдруг быстро бежит к столу, швыряет на него сковородку). А, черт! Обожгла руку!
Зукеш (смеясь). Как ты сама-то хозяйничать будешь, когда квартиру получите?
Гульбара. Домработницу возьмем.
Зукеш. Ну и ну!
Раздается звонок. Гульбара выходит и тут же возвращается с пачкой газет, просматривая их на ходу.
Гульбара. Папину статью напечатали... Большая.
Зукеш. Очень кстати, что большая. Деньги нужны... Зови, завтрак остынет!
Гульбара. Папа, ay! Ay, господа! Кушать подано!
Входят Осмон, Маке, Тендик. Здороваются, садятся за стол. Зукеш разливает чай. Осмон берет и разворачивает газету.
Зукеш. Можно не читать за столом? Сколько раз просить?! (Отбирает у Осмона газету.)
Осмон. Статью должны были напечатать.
Зукеш. Напечатали. Когда гонорар получишь?
Осмон качает головой, кряхтит.
Ну, как спали, дети?
Маке. Лежа.
Тендик прыскает в ладонь.
Гульбара (укоризненно). Маке...
Зукеш. Пусть, пусть смеется над родной матерью... Ладно, кушай, кутенок!
Маке. Тяв-тяв!
Гульбара (сердито). Маке!
Зукеш (Тендику). Вчера узнавала, костюм ваш к свадьбе будет готов... А приглашения, билеты эти красивые, надо бы сегодня разнести.
Тендик. Сегодня?
Зукеш. Опаздываем мы с билетами. Хороших подарков не успеют купить. Будут спешить, хватать что под руку попадется.
Небольшая пауза.
Маке (взглянув на холодильник). Не идет что-то пища. Не проходит.
Все молчат.
Молчание по-киргизски по-русски означает согласие. (Встает, подходит к холодильнику, достает коньяк.)
Осмон (неуверенно). С утра?
Маке. Маленький выпивончик. (Ставит бутылку на стол.)
Осмон качает головой, хочет что-то возразить, но Зукеш перебивает его.
Зукеш. Вот чертенок, нашел все-таки!.. Ладно, ладно, отец! Немножко можно, перед завтраком. (Достает из буфета рюмки, разливает коньяк.) Ну, дети, желаю удачи! (Тендику.) А вам желаю побыстрее защитить диссертацию. Сейчас это самое главное. Наш отец еще в молодости написал диссертацию, кандидатскую. А потом скоренько — докторскую. Вот и живем, слава богу, не жалуемся. Денег, правда, все равно не хватает.
Гульбара. Мама!
Зукеш. В прошлом году его выдвигали в члены-корреспонденты. И надо же, профессор Жеенбаев выступил против. Кто его только за язык тянул! (Осмону.) Сколько за членство-корреспондентство платят?
Гульбара. Ма-ма!
Зукеш. Да ты что, дочка?! Что тут такого? Тендик теперь свой человек.
Звонок в дверь. Гульбара идет открыть и возвращается с Шийкымбаем. Он крайне взволнован и зол — ни обходительности, ни подобострастия, которые были в предыдущей сцене.
Проходите, Шийкымбай. Садитесь за стол!
Шийкымбай (гневно). Нижайше приветствую вас, уважаемый профессор! (Видит коньяк.) Может, и мне коньяком залить горечь?! Только ее ничем не зальешь!
Зукеш. Шийкымбай, что с вами? Что-то случилось?
Шийкымбай. «Шийкымбай, Шийкымбай»! Я тридцать лет Шийкымбай!
Зуке ш. Вот и хорошо, вот и успокойтесь. Толком объясните...
Шийкымбай (трагически). Погиб!
Все. Кто погиб?
— Где?
— Что произошло?
Шийкымбай. Все погибло! Я погиб! Вот! (Сминает газету, которую держал в руке, бросает на стол.) Мой драгоценный научный руководитель Осмон Курманович здесь пишет,— мол, в Дождливой долине травопольная система не нужна. Даже вред! Понимаете?.. Все к черту! Диссертация — тю-тю! Три года — козе под хвост!
Все смотрят на Осмона. Молчание.
Осмон. Гхм... Но ведь это... собственно... Это написал... в общем, не совсем я... Не я сам...
Шийкымбай. А подпись? Чья тут подпись?
Осмон. Подпись?.. Д-да, моя... Но меня попросили... Вернее, предложили... Мне пришлось написать. (С некоторым даже вызовом.) Что, собственно, случилось? Диссертация?.. Эка беда! Нельзя переделать?.. Переделаем!
Шийкымбай. А если скажут, что травопольная система нужна? А?.. Вернемся к старому, к первому варианту?.. Выходит, вы знали! Знали, что травопольная система нерентабельна, и все-таки заставляли меня работать! Три года впустую!
Осмон. Интересно, как бы вы поступили на моем месте? Статья академика Петренко в то время еще не была опубликована, мой дорогой.
Шийкымбай. Ну, а не выступи Петренко против травополья? Мы что ж, так бы и продолжали переливать из пустого в порожнее? Так бы и толкли воду в ступе, пока нам по шее не дали?.. Не-ет, уважаемый профессор, это, конечно, легко быть тише воды, ниже травы. Удобно!.. Ходите себе эдак мягенько, поклоны во все стороны отвешиваете, а зарплата идет. Как там говорится? Нам сказали — мы пошли, нас толкнули — мы упали. Это ваш принцип?.. Вы боитесь борьбы!
Осмон. Вы... Вы... не кричите здесь!
Шийкымбай (очень громко). А-а, испугались, что кто-нибудь меня услышит? Я буду кричать, дорогой Осмон Курманович! Слушайте все! Вот этот человек — вот этот! — пресмыкался всю жизнь, всю жизнь он ползал на брюхе перед авторитетами, а своего мнения не имел никогда и никогда ничего не решал!.. И даже в войну...
Осмон. Вы не имеете права! Замолчите!
Шийкымбай. В годы войны вас, как ученого, оставили в тылу. Вы оправдали доверие? Что вы дали науке? Ничего! Вы ее предали!.. Люди шли в бой, умирали, лилась кровь, а вы... вы...
Зукеш (кричит). Шийкымбай!
Шийкымбай (Зукеш). Не кричите, я все равно скажу. Молчал, а теперь скажу. (Осмону.) Не вы ли, профессор, подписали письмо против доцента Абдиева? Объявили его вейсманистом-морганистом? Вы! Или, может, не знали, что он прекрасный ученый, честнейший человек? Знали! Или, думаете, все давно забыто? Не забыто!.. Почему-то Жеенбаев наотрез отказался тогда ставить подпись под той грязной стряпней, а вы — нет. Потому что боялись за свою драгоценную шкуру. И место Абдиева вам светило... Погиб талантливый ученый, хороший человек... Кто виноват?!
Осмон (хватается за сердце). Уходите...
Шийкымбай. Я и еще знаю...
Осмон (ему плохо). Пусть он замолчит...
Зукеш (бросается к мужу). Осмон... Осмон...
Гульбара (истерично). Убирайтесь, Шийкымбай! Сейчас же! Чтобы духу здесь вашего не было! Идите во-он!
Шийкымбай. Я уйду. Но знайте, ваш отец — приспособленец и холуй! Холуй!
Маке (сжав кулаки, готовый броситься на Шийкымбая). Вы врете! Вы все врете!
Тендик (пытается выпроводить Шийкымбая). Пойдемте, Шийкымбай, пойдемте!
Шийкымбай (уходя). Я знаю, сам виноват, что связался с таким... Виноват сам...
Тендик. Потом, потом... (Уводит Шийкымбая из комнаты.)
Постепенно Осмон приходит в себя, медленно встает, направляется в свой кабинет.
Маке (преграждает ему дорогу). Папа, это правда?.. Неужели правда?
Осмон обходит Маке и молча удаляется.
Гульбара (плачет). Ужас! Какой ужас!.. Что подумает Тендик! (Уходит.)
Маке. Скажи, мама, это правда?
Зукеш, не отвечая ему, вытирает слезы. Входит Тендик.
Тендик. Не расстраивайтесь. Это он сгоряча... Я не верю.
Маке. Не веришь?.. Тогда объясни, почему отец молчит. Значит, правда? Раз молчит?!.. Он ведь всегда учил меня беречь мужскую честь, дружбу, верность, не кривить душой, а сам... А сам, выходит, предал друга. И Бекеш — Людвиг ван Бетховен! — вырос сиротой... Как такое понять?.. Как понять?!.. Писатель один сказал, будто человек в чудовище может превратиться, в носорога. Получается, прав писатель, да?.. Прав, если мой родной отец смог предать друга!
Тендик. Говорят, время было такое, Маке. Нам в этом трудно разобраться. Никогда, наверное, до конца не поймем...
Маке (горячо). Ха, время! Разве во всем оно виновато? И что, для профессора Жеенбаева время было другим? Он жил не в том времени? Но ведь остался верен себе и... победил!
Тендик. Бороться за научную истину не так-то просто, Маке, не так-то просто...
Маке. А Джордано Бруно? Может, его никогда не было? Может, он вообще не существовал?!.. Кто же тогда пошел на костер ради научной истины? Во имя чего идут люди на смерть?!
Зукеш. Не надо, сынок... Успокойся, маленький...
Маке. А знаете, почему я не учусь? В прошлом году сдавали с Бекешем в политехнический. Я все пятерки получил и четверку одну. Декан водил меня по коридорам, как кинозвезду какую,— сын Курманова, сын Осмона Курманова! Химик всего один вопрос на экзамене задал: «Как здоровье папы?» И за ответ — пять! Приняли как миленького. А Бекеш не прошел, одного балла недобрал. Хоть знал все в сто раз лучше меня. Ему же учиться надо, он умный, стихи пишет, телевизор может собрать запросто. И — на тебе!.. Мать знаете как плакала. Больная она у него... Так надеялась!.. Я пошел к декану и заявление написал, чтобы Бекеша зачислили вместо меня. Там решили, что я шизик, папочке стали трезвонить. Пришел домой, тут уж все на меня набросились: как? что? почему? Столько звонили, ходили, приглашали, дарили, а ты?!.. Сказал, что учиться раздумал, тунеядцем быть хочу — это теперь модно. (На секунду замолкает. Горячо.) Не нужны мне подпорки! Стыдно!.. Равнодушие, подхалимство, раболепие, блат! Ты — мне, я — тебе! Когда-нибудь будет конец?!.. А те, кто делали революцию, дрались в Испании, под Сталинградом,— за что они умирали?! (Сникает.) А мой отец...
Зукеш. Не надо, сын, опомнись! Разве во всем виноват один твой отец? Прошлого нету уже, и тебе оно не нужно.
Маке. Нет, мама, нужно... Мне очень это нужно, мама! (Смотрит на портрет Горького, затем наливает большую рюмку коньяку, выпивает, уходит.)
Зукеш выбегает за ним. Через некоторое время входит Осмон.
Осмон. Где Гульбара? (Зовет.) Гуля!
Появляется Гульбара.
Гульбара. Я здесь, папа.
Осмон. Только вы сумеете меня понять. Вы двое... Если захотите... Маке слишком молод, Шийкымбай — обыкновенный дундук. Ученым он никогда не станет, почти всю диссертацию написал ему я.
Тендик. Зачем?
Осмон. Что?
Тендик. Зачем написали?
Осмон (пожимает плечами). Из уважения к его дяде, очень просил... Большой человек!.. Ммда... Так вот, в Дождливой долине травопольная система нерентабельна. Не люцерну там надо сеять, а кукурузу. Осадков достаточно, требуются только удобрения... Но разве мог я об этом говорить раньше статьи Петренко? Заикнуться не смел! Система Вильямса была принята как непреложный закон. Тот, кто шел против, зачислялся в идеалисты, считался антимарксистом. Со всеми, как говорится, вытекающими последствиями. Время было такое... Абдиев занимался генетикой, его объявили вейсманистом... Не письмо я подписал — акт. Был в составе комиссии. Но от этого не легче.
Продолжительное молчание.
(Достает из кармана пиджака фотографию, показывает Тендику и Гульбаре.) Это он — Токтосун Абдиев... Нашел в архивах, ношу с собой. Всегда... Он умер в Сибири, я не знал, что этим кончится... (Посмотрев на фотографию, прячет ее.) Все годы я помогал его семье. Никто об этом не догадывается. Бекеш одет не хуже моего родного сына. (Обрывает себя.) Нет, не то... Все не то! (Небольшая пауза. Решается.) Да, я проявил слабодушие — и мучаюсь всю жизнь. Но что оставалось делать? Гуля и Маке совсем маленькие, Зукеш никогда не работала. Как бы она без меня? С двумя сиротами... Вы скажете — Жеенбаев. Профессор Жеенбаев!.. Верно, он не отступился от своих идей... Потерял на нервной почве слух, тяжело болен... Ну не мог я пойти на такое геройство! Не всем же выпало быть героями, наконец. Я самый обыкновенный человек. И нужно ли винить человека за то, что он обыкновенный?!.. (Задумывается.) Ладно, время теперь другое... Правда, то, что пережито, не проходит бесследно, но... (Бодрым голосом.) Словом, не будем больше ворошить прошлое, а возьмемся-ка за дело. (Тендику.) Тему вашей диссертации изменим, подберем что-нибудь бесспорное.
Тендик. Как? А Серая долина?.. Пять лет практики. Моя дипломная работа!
Осмон (усмехнувшись). Долин в Киргизии на всех хватит... Серую пока оставим. Травополье там применять нельзя.
Тендик. Не понимаю. Почему?
Осмон. Не мне вам объяснять. Академик Петренко предложил повсюду разводить кукурузу.
Тендик. Но в Серой-то долине горная почва. Кукуруза там не вырастет
Осмон. Знаю.
Тендик. При орошении все химикаты будут смыты.
Осмон. Знаю.
Тендик. И вы же сами говорили: в Серой долине выгодна система Вильямса, там надо сеять многолетние травы!
Осмон. Вы хотите спорить с Петренко?.. Иными словами, отчаянно хотите быть битым?
Тендик. Но почвы не везде одинаковы.
Осмон. Авторитет академика Петренко одинаков везде. И для всех!
Тендик. А научная истина? Как быть с ней?
Осмон (вяло). Не надо лезть на рожон.
Тендик. Серая долина — цель моей жизни!
Осмон. Я устал. Устал спорить, устал бороться. Хочу дожить спокойно.
Тендик. Нет, профессор, я не согласен. Я... я все равно...
Гульбара. Тендик!
Осмон. В вашем возрасте я тоже мечтал открыть все тайны природы. Только жизнь — сложный экзамен, не каждый на нем заслуживает отличной оценки... Обстоятельства. Иногда их меняют люди, а чаще... В общем, надо считаться с обстоятельствами. Сделаем так: завтра на ученом совете утвердим для вас новую тему. (Направляется в свою комнату, оборачивается.) Вы толковый человек, Тендик. Поймите меня правильно. (Уходит.)
Пауза.
Тендик. Как быть, Гуля?
Гульбара. Как быть? Как сказал папа.
Тендик. Нет. От Серой долины я не откажусь. Ты же знаешь, я мечтал о ней с самого детства, я должен вырастить там хлеб!
Гульбара. А как же папа? Ты подумал об этом? В какое положение ты ставишь его? Он не захочет быть твоим руководителем.
Тендик. Значит, будет другой.
Гульбара. Другой?.. Для тебя все так просто?
Тендик. Да нет, Гуля, не просто, очень не просто!.. Знаешь что, давай уедем с тобой в Серую долину и там...
Гульбара (перебивает). В какую долину? Зачем?! Разве нас отсюда гонят? Папа квартиру нам достанет, отдельную. Мама записалась на гарнитур...
Тендик. Мне ничего не нужно.
Гульбара. Да? Может, и я тебе не нужна?
Тендик. Не говори так, Гуля... Ты знаешь...
Гульбара. Семья, дети... Это тоже ни к чему?
Тендик. Но не исчерпывается же ими весь смысл жизни, в конце концов!
Гульбара. И муравьи и люди — все живые существа озабочены одним: добыть пищу и продолжить свой род. Все остальное — самообман и красивые фразы. Не больше!
Тендик (смотрит на нее, как бы не узнавая). Ты серьёзно?
Гульбара. Не надо, Тендик. Не надо притворяться!.. Ты такой же, как все. И другим быть не можешь.
Тендик. О чем ты?
Гульбара. Ну, ладно, хорошо... Вот ты постоянно толкуешь о своей Пустой долине...
Тендик. О Серой.
Гульбара. О Серой, какая разница... Собираешься вырастить там невиданный урожай пшеницы. А зачем?
Тендик. Но это же ясно!
Гульбара. Конечно, ясно. Чтобы защитить диссертацию. Так ведь? А диссертация нужна ради большой зарплаты. То есть опять-таки — ради материального благополучия. (Жестом предупреждает возражение Тендика.) Нет-нет, не возражай! Я знаю, ты сейчас скажешь: мой долг, моя честь, смысл жизни... Но это только слова, красивые расхожие слова! У тебя один долг — обеспечить семью! Чтобы жена твоя по три года не ходила в одном платье, чтобы дети не спали на раскладушках... Поэтому слушай: от папы ты никуда не уйдешь — раз! Тему диссертации завтра же изменишь — два! Об остальном позаботится отец — три!
Тендик. Что ты говоришь, Гуля! Это невероятно!
Гульбара. Еще как вероятно! И не думай, будто ты за какие-то особые заслуги получил красный диплом и принят в аспирантуру. Разве Чарчы или Джекшен были слабее тебя?.. Папа все устроил, если хочешь знать. Па-па! И курсовую работу твою он напечатал — я настояла.
Тендик. Не может быть!
Гульбара. Наивный человек! Я-сделала все, чтобы нас с тобой оставили в городе. Иначе на два года загнали бы черт знает куда!
Тендик (проникновенно). Ты ведь сказала неправду, Гуля?.. Сознайся, ты сказала неправду.
Гульбара. Иди спроси! (Кивает в сторону кабинета отца.)
Тендик (потрясен, после паузы). Это чудовищно. (Молча постояв, идет к выходу.)
Гульбара. Уходишь?.. Куда ты пошел?!
Тендик (твердо). Я не останусь в этом доме.
Гульбара. Ты в своем уме?!.. Столько народу на свадьбу пригласили, такие деньги потрачены! Да ты что?!.. После свадьбы иди куда хочешь. Держать не стану!
Тендик, не ответив, уходит. Гульбара несколько секунд сохраняет свою гордую, а скорее, заносчивую позу. Потом вдруг опускается на пол, плачет. Входит Зукеш.
Зукеш. Гуленька, что случилось? Девочка...
Гульбара (продолжает плакать). Ничего... Ничего особенного...
Зукеш. А Тендик?.. Где он?
Гульбара. Ушел... Совсем... (Сжимает кулаки, бьет по полу.) Ушел, ушел, ушел!
Зукеш (растерянно). Как?.. Куда?.. Что теперь будет?
Гульбара (истерично). Не знаю! Ничего я не знаю! Оставьте меня в покое! Все!
Зукеш. Тихо, услышит отец... Тише, доченька...
Гульбара (кричит). Пусть! Пусть слышит!.. Он! Во всем виноват он!
На крик Гульбары в комнату входят Осмон и Маке.
Осмон (слышит последние слова Гульбары). Я виноват? В чем?.. В том, что не оставил вас сиротами? Пожертвовал другом? Из-за вас не смог отстоять правду?
Маке (Осмону). Мне лично никакие твои жертвы не нужны. Видал я их в белых тапочках!
Осмон (Маке). А ты молчи, тунеядец! Захребетник!.. Тебя никто не спрашивает!.. Поят его, кормят, одевают, так он еще смеет что-то вякать. Бездарь никчемная!
Маке (очень спокойно). Я давно ждал этих слов. Дождался... Спасибо! (Быстро уходит.)
Осмон (близок к истерике). Уходите! Не нужна мне семья! К черту! Один останусь! Как перст!.. Убирайтесь отсюда! Дармоеды неблагодарные!
Зукеш. Опомнись, Осмон! Соседи услышат... Не надо так... Куда ты денешься без нас? Разве мы во всем виноваты?.. Успокойся, Осмон!
Из соседней комнаты доносится звук выстрела. Короткая немая сцена. Зукеш выбегает из комнаты. Слышен ее истошный крик.
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
5
Комната Маке. На стенах — две-три маски, рапиры, ракетка, полевой бинокль, ружье и другие предметы, которые могут оказаться в комнате у человека, которому восемнадцать лет. Маке, с перевязанным бинтами плечом, полулежит в кресле. Рядом на маленьком стульчике — Зукеш.
Зукеш. Второй день в рот ничего не берешь. Хоть бы воды выпил. Так и с голоду умереть можно.
Маке. А-а, пусть!
Зукеш. За что ты меня мучаешь, сын?
Маке. Где Тендик?.. Хочу его видеть.
Зукеш. Сейчас придет. Скоро... Джекшен его разыскал, звонил.
Слышен звонок в дверь.
Кажется, он. (Идет открывать дверь.)
Появляется Тендик.
Тендик. Что ты наделал, герой?
Маке. Чистил ружье, и вот... Бывают же несчастные случаи.
Тендик. Бывают. Только твой случай правильнее назвать счастливым.
Маке. Это почему?
Тендик. Да потому что снайпер из тебя не получился. Придется жить.
Маке. Зачем?
Тендик. Что — зачем?
Маке. Жить.
Тендик. Ну... жить, бороться...
Маке. С чем?.. С пьянством, хулиганством и нетоварищеским отношением к женщине?.. Старо. Липа!.. Если б ты мог посмотреть, что у меня внутри, то увидел бы там липовые опилки. Я ими по ноздри забит. Меня этими опилками с детства кормили. «Жизнь прекрасна! Жизнь удивительна! Она дается один только раз!» — и дальше в таком же духе, да еще пятистопным ямбом... А окончил школу — и узнал, что все совсем не так... Недавно нашего школьного историка встретил: «Здрасьте!» — «Здрасьте!» «Почему,— спрашиваю,— нам всей правды не говорили? Лгали почему?» — «Пе-да-го-ги-ка!» — отвечает. И — до свидания!.. В детском саду одного только человека за счастливое детство благодарили, больше никого. А потом оказалось — ошибка! Теперь царю-гороху кланяемся и королеве-кукурузе... Кому верить?!.. Даже отец мой — ясно же это! — не ученый вовсе, а... Да ладно, не хочу говорить!.. Ведь друга, лучшего друга предал. И ничего!.. Не могу я не думать об этом, понимаешь? Примириться... А ты тут о какой-то борьбе. Бессмысленна она, борьба. Я давно это понял, только решиться не мог... И вот...
Тендик. Ну, ты и пессимист, братец!
Маке. Пессимист, оптимист... Анекдот про них слышал?.. Пессимист говорит: «Будет хуже!» — а оптимист. «Хуже не будет!» Вот и вся разница!.. Нажмет какой-нибудь придурок на кнопки, и чик-чирик — нет планеты Земля со всеми оптимистами и пессимистами.
Тендик (взволнованно). Нет, Маке. Нет!.. Не будет этого... Не должно быть... Хочу я, чтоб ты только одно осознал: теперь мы за все в ответе. Вот главное!
Маке. Кто — «мы»?
Тендик. Я, Чарчы, Джамал, Джекшен и ты, ты! Все те, кто в жизнь сегодня входят, начинают ее, жизнь... Ведь то, что мы имеем, кровью доставалось, смертью, муками нечеловеческими. Разве можем мы об этом забывать?!.. Да, конечно, и равнодушие сегодня существует — сколько угодно! — и ханжество, и ложь, и пресмыкательство. Кто ж спорит!.. И на Западе кое-кто свои руки тянет к заветным кнопкам, угомониться не может... Но чтобы этого не случилось, чтобы победило добро, прежде всего надо жить. Жить и бороться! И не винтиками чувствовать себя и колесиками, а людьми. Настоящими людьми — стойкими, честными, умудренными опытом отцов — нелегким, я тебе скажу, опытом недалекого прошлого!.. Мы должны вперед смотреть, Маке, и вперед идти. Ясно? (Значительно спокойнее.) А ты в кусты решил улизнуть, вернее, вообще исчезнуть, улетучиться. Валяйте, мол, воюйте, если охота есть, а мне это все — как там, по-твоему, Толстой выразился? — «до лампочки»!.. Знаешь, как такое называется?.. Дезертирство. (После короткой паузы.) Может, скажешь, я тебе тут громких слов всяких наговорил?.. Да, громких!.. А я в них верю, как язычник в огонь. И не наша вина, что многие из великих слов стерлись, покрывалами стали, превратились в пустые звуки. Ничего, скоро и они обретут свой первичный смысл!
Маке (вздохнув). Тебе-то хорошо...
Тендик (горько). Да уж, лучше некуда.
Маке. Я о другом... У тебя Серая долина есть. И мечта — единственная! — вырастить там хлеб... Но ведь это же — крылья! И ты знаешь, куда лететь... А я...
Тендик (прошелся по комнате, резко останавливается; посмотрев на Маке). У меня идея, Маке. Едем со мной. Слышишь?.. Вместе будем растить пшеницу... Вместе, в нашей Серой долине. (Понизив голос.) Ты знаешь, как пахнет земля?.. Она пахнет хлебом, и в ней... бессмертие!.. Ну! Решайся, друг!
Маке порывисто поднимается — и тут же рушится со стоном в кресло.
Тшшш, сначала надо поправиться. Будешь здоров — ив путь! (Улыбаясь.) Два короля-завоевателя в кирзовых сапогах!
Маке (растерянно). Но я ничего не умею... Что я могу?..
Тендик. Все! Потому что есть у тебя большое сердце, которое ты, слава богу, не прострелил. И есть очень горячая голова, и руки... чистые!
Маке (с робким сомнением). Ты так думаешь?.. Правда?
Тендик. Не думаю — знаю!
Маке все еще недоверчиво смотрит на Тендика, тот улыбается, подмигивает ему и утвердительно кивает головой. Пауза.
Маке (осторожно). А-а... а Гуля?
Тендик (мрачнеет). Ты, наверное, слышал... В общем, она отказалась.
Маке. Да... понимаю... Я тоже виноват. Это я тогда начал.
Тендик. Уж ты-то тут ни при чем, Маке. Не бери в голову. (Поднимается, бодро.) Отдыхай, лечись. И думай!.. Будешь думать?
Маке (очень тихо). Да...
Тендик. А жить?.. (Засмеялся, затем уверенно.) Будешь! (Уходит.)
В комнате темнеет, мерцает ночная лампа. Звучит симфоническая музыка. Это может быть концерт Мендельсона для скрипки с оркестром. Его резко сменяет рояль — играется Второй фортепианный концерт Рахманинова. И вдруг, словно взрыв,— революционная песня. Когда песня стихает, слышно, как бредит Маке.
Маке. Куда вы, старики?!.. А я?.. Я знаю, вы идете в бой!.. Почему забыли меня? Оставили здесь?.. Я... я с вами, эй!.. Как гудит... Сердце гудит... Земля — мое тело, горы — горбы... Холод... Холод между лопатками... Мне больно... Папа, мне очень больно!.. Меня печет холод... Я хочу пить!.. Пить!.. Мама!
Входит Зукеш, приближается к Маке, нежно гладит его по голове, дает воду. Он жадно пьет. Мать улыбается просветленно. Затемнение.
6
Декорация первой картины. Тот же дубовый парк. Но уже наступила осень. Висит транспарант: «Да здравствует Великий Октябрь!» На скамейке сидит Константин Петрович. Появляется мальчик. Ему лет восемь, в руках у него букет цветов. Мальчик кладет букет к подножию памятника, а один цветок подносит Константину Петровичу.
Константин Петрович (берет цветок, с улыбкой). Думаешь, я тоже памятник?
Мальчик (смотрит на него не отвечая, затем снимает гусеницу с листочка цветка). Видишь?.. Посадить тебе червячка под рубашку?
Константин Петрович. Это за какие такие грехи?
Мальчик. А хочешь — съем?
Константин Петрович (демонстрируя испуг). Ой, не надо! (Смеется.) Ты чей?
Мальчик. Папин.
Константин Петрович. А как папу звать?
Мальчик. Папой.
Константин Петрович. Понятно. Делает-то он что, твой папа?
Мальчик. Газеты читает.
Константин Петрович. А еще?
Мальчик. Потом спит.
Константин Петрович (смеется). Все правильно.
Женский голос. Бе-елек! Иди учить уроки! Белек!
Константин Петрович. Как? Ты еще уроки не выучил?
Мальчик. Не-а... (Со вздохом.) Побегу.
Константин Петрович. Беги!
Мальчик убегает. Опираясь на трость, входит Осмон. Видит Константина Петровича, пытается пройти незамеченным.
Если не ошибаюсь, Осмон?.. Вернее, Осмон Курманович.
Осмон. А-а, Константин Петрович. Здравствуйте! (Собирается идти дальше.)
Константин Петрович. Не рановато палочку-то взял, а?
Осмон. Когда человек родится, он на четырех ногах ходит, вырос — на двух, а к старости — на трех. Так вроде мудрецы говорят... Годы подошли, стареем.
Константин Петрович. Э, мальчик, что-то ты до времени стареть собрался. Давай-ка песню старую с тобой споем, про красных конников. (Напевает.) «Ветер холодный....... Ну? Подтягивай!
Осмон. Не получится.
Пауза.
Константин Петрович. Сын поправился?
Осмон. Неделя как из больницы вышел. Уехать собирается. В Серую долину. Есть такая... Работать, говорит, буду... Вот иду на вокзал. Провожать.
Константин Петрович. Пусть, пусть едет. Не задерживай ты его, отпусти. Хлебнет парень жизни — поймет, почем нынче сдобные булки.
Осмон. На все ради них идешь, чего только не делаешь. Вырастишь его, балбеса, воспитаешь, а он тебя же и обвинит — не такого вырастил, не так воспитал. Парадокс!.. Нет, не могу я со своими детьми разговаривать, совсем не понимаем друг друга.
Константин Петрович. Сложные теперь ребята пошли, верно. Много думают, словам слабо верят, сами хотят до истины докопаться... Разве плохо?.. Правда, пока на жизнь они вроде как бы через бинокль смотрят: далекое близким кажется, маленькое — большим, а то, что перед носом перед самым, размытым выглядит, теряет контуры, становится непонятным... Все образуется!
Осмон. Не знаю... Мы хоть к родителям с уважением относились. Имели и стыд и совесть!.. И вас боялись... Слушались, между прочим. А как же? Учитель!
Константин Петрович. Неграмотные ребята из аилов, что у вас было за душой, кроме стремления к новой жизни? Эх, Осмон, дорогой, когда мы вас учили, одна-единственная задача стояла: дать бывшим пастухам как можно больше знаний. Знания и знания! Это являлось самым важным. Конечно, с вами было легче, говорить нечего. Но времена меняются, и сегодняшние ребята ой как не похожи на вас! Дашь им разжеванное — сразу выплюнут. И знаешь, что еще: с ними надо быть искренним. До предела! Откровенным во всем. Ханжество, фальшь они за версту чуют. Обнаружат в тебе что-либо подобное — пиши пропало, конец, никогда не восстановишь доверия.
Осмон. Все-таки никак не пойму, что им нужно. Сыты, одеты. Чего не хватает?
Константин Петрович. Если поглубже, попристальнее взглянуть — поверь! — в них много прекрасного. Иногда они и сами о том не догадываются. Золотые самородки найти в этих ребятах — вот что требуется. Искать и найти, чтоб засверкали... Да и вы ведь когда-то играли в альчики[4], а время прошло — стали агрономами, инженерами, журналистами, учеными. Как там писал кто-то из вас: «О, забрось мои альчики, мама, Я ученый теперь человек!»
Осмон. Жусуп Турусбеков. Его стихи. Погиб на войне.
Константин Петрович. Да-да, я знаю... А где сейчас твой друг? Забыл фамилию... Помнишь, за какую-то шалость запер вас вместе в кабинете, держал два часа... Смирный такой парнишка... Стой-стой, Абдиев, кажется... Ну да, Токтосун Абдиев.
Осмон (смешался). Его... нет его. Погиб...
Константин Петрович. Тоже война?
Осмон. Н-нет, позже...
Константин Петрович. Понятно... Эх, ребята, ребята! Чего только испытать вам не пришлось: и Испания, и война, и предвоенные годы, и послевоенные... А деревья вот эти... (Показывает жестом.) Вы их сажали, помнишь?.. Плодоносят деревья, несмотря ни на что. И корни пустили глубоко...
Молчание. Падает несколько желтых листьев.
Осмон. Из тех, кто сажал деревья, в Испании был Саткын Жуманбаев. Недавно стал генералом. С Отечественной вернулся Героем. Не знали?
Константин Петрович. Пай-пай-пай! Вот они, соколята мои!
Осмон. Ахмат Исабаев — академик. Сыну моему недавно сделал операцию. Спас!
Константин Петрович. Вот вы у меня какие!
Появляется Джекшен, увидев Осмона, садится на дальнюю скамейку, ждет.
Осмон. А Ольга Андреевна? Она-то как?
Константин Петрович (усмехнувшись, смотрит на часы). Сейчас услышишь.
Женский голос. Кос-тя! Вре-мя!
Константин Петрович. Понял? Точнее Кремлевских курантов! Опоздаю на обед — обидится. (Встает.) Может, зайдешь, вместе пообедаем?
Осмон. Спасибо, Константин Петрович, как-нибудь в другой раз.
Константин Петрович. В другой так в другой. Счастливо тебе! (Уходит.)
Осмон смотрит на памятник. К нему медленно подходит Джекшен.
Джекшен. Здравствуйте, Осмон Курманович!
Осмон (продолжает смотреть на памятник, не оборачивается). Да, добрый день!
Джекшен. Я — Джекшен Алабаев. Учился с Гульбарой в одной группе.
Осмон (поворачивается к Джекшену). Помню. Знаю.
Джекшен. Я... понимаете, Осмон Курманович... я очень люблю науку.
Осмон. Похвально.
Джекшен. У вас, слышал, освободилось место аспиранта... Место Тендика. Он в заочную ушел
Осмон. Да, это так. Ушел.
Джекшен. Тогда, может быть... В общем, я очень хочу стать вашим аспирантом.
Осмон (задумчиво). Учились вы, помнится, хорошо.
Джекшен. Я старался.
Осмон (решительно). Отлично. Готовьтесь к экзаменам.
Джекшен. Спасибо, Осмон Курманович! Огромное спасибо!.. Только...
Осмон. Что — «только»?
Джекшен. Перед самым выпуском это было... Так получилось, что я всех агитировал ехать в отдаленные районы. Должен был агитировать, понимаете?.. И сам вот назначен в Алай-Ку, подъемные уже выдали... Хорошо, если б вы написали в министерство бумажку...
Осмон. Бумажку?
Джекшен. Да, совсем маленькую! Склонен, мол, к научной работе, необходимо оставить в городе. Вот и все!.. Остальное я сам... Там мой дядя служит, так что...
Осмон резко поворачивается и, не ответив, идет к выходу из парка.
(Спешит за Осмоном.) Я вам не буду морочить голову всякими Серыми и Черными долинами. Клянусь! Как скажете, так и будет... Как скажете!..
Осмон и Джекшен исчезают. Некоторое время сцена пуста. Затем входят Тендик, Маке, Гульбара.
Маке держит чемодан, у Тендика за плечами рюкзак. Гульбара с сумкой.
Гульбара (передает сумку Маке). Попрощаемся здесь... Папа пошел на вокзал, проводит.
Маке. А ты?
Гульбара. Нет... И зачем? Если увидят, сплетни пойдут: разошлись, опять сошлись. Нет!.. Прощай, Маке! Пиши! (Целует брата.)
Маке (Гулъбаре). Маму береги. Она очень больна.
Гульбара (Тендику). Его судьба в твоих руках, Тендик.
Маке. Скажет тоже — «судьба»!.. Чао! (Уходит.)
Пауза. Издалека доносятся звуки электрогитары. Исполняется романс А. Жаныбекова «Ночь».
Гульбара. Совсем недавно нас тут венчал Чарчы. Кажется, только вчера... А теперь здесь же мы расстаемся. Как все странно и... сложно.
Тендик. Мы виноваты сами, Гуля.
Гульбара. Пять лет... Пять долгих лет вместе ходили, ждали и, не прожив недели, расстались... Опозорились перед всеми.
Тендик. Корабль, если у него слабый двигатель, не пробьется сквозь бури и штормы.
Гульбара. Но я не корабль, а обыкновенная женщина!.. Не дала мне природа сильного, как ты говоришь, двигателя, я не могу жить иначе... Наверное, я очень слабая, как отец... Может, воспитание такое, не знаю... Но ты, Тендик, ты поступил очень жестоко. Не посчитался с честью нашей семьи, со мной, не захотел понять...
Тендик. Прости меня, Гуля, если можешь... Но поступить как-то по-другому... нет! (Бросает продолжительный взгляд на памятник.)
Пауза.
Гульбара. Что ж, прощай! (Быстро уходит.)
Тендик (вслед Гулъбаре). Гуля! Гульбара! Гуля!.. (Понуро идет к скамейке, сбрасывает рюкзак, садится.)
Появляется Маке.
Маке. Выше голову, Джордано Бруно!
Тендик. Ты почему вернулся?
Маке. Да так... Хотел убедиться еще раз, что Джульетты бывают только в книгах.
Тендик. А в книги как они, по-твоему, попадают? В конечном счете — из жизни,
Маке. Иначе бы они нас так не трогали.
Входит Константин Петрович.
Константин Петрович. Ба-а, кого я вижу! Великий завоеватель Македонский!
Маке. Здравствуйте, Константин Петрович!
Тендик. Добрый день!
Константин Петрович. Далеко ли собрались?
Маке. В Серую долину. Искать смысл жизни.
Константин Петрович. Нелегкое, скажу я вам, путешествие... От души желаю удачи! (Маке, понизив голос.) Сигаретку одну оставишь? Пока жена не видит.
Маке (протягивает сигареты). Пожалуйста! С фильтром.
Константин Петрович. А мы его... (Обрывает фильтр.) По русскому обычаю полагается перед дорогой посидеть минутку, молча.
Все садятся на скамейку. Звучит музыка. Прожектор высвечивает надпись на пьедестале памятника: «Мы шли в бой за коммунизм!»
Занавес
1964 г.
[1] Прежнее название города Фрунзе.
[2] Стоимость денежных знаков указана до реформы 1961 года.
[3] Обращение к старшему.
[4] Игра в кости, типа бабок.
