WWW.DISUS.RU

БЕСПЛАТНАЯ НАУЧНАЯ ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

 

Pages:     || 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 15 |
-- [ Страница 1 ] --

ГАРТВИЧ ТАТЬЯНА

АЛТАЙСКИЙ ДНЕВНИК

2009

Я росла хилым ребёнком. Про меня в полной мере можно сказать, что я - жертва медицины. Неумеренные приёмы антибиотиков, назначениями которых в шестидесятых годах увлекались педиатры, передозировки синтетических анальгетиков привели к бронхиальной астме и аллергии на лекарственные препараты, от которых страдал мой детский организм с шести лет. Почти все подвижные игры, такие как лапта, волейбол, штандер, догоняшки, бег в любой форме и уроки физкультуры в школе мне были "заказаны", как тогда говорили, иными словами - не доступны. Я много читала и, часто попадая в больницы, рано научилась учиться самостоятельно. Книги разожгли в моей душе неугасимый огонь любопытства ко всему на свете, а более всего к путешествиям натуралистов естествоиспытателей.

Видимо, подсознательная воля знает слабость конкретного человека, и природный инстинкт толкает на избавление от комплексов неполноценности. В моём случае это выразилось в неуёмном желании попутешествовать самой. Кто знает, может быть, толкая в путешествие, дальновидная жизненная сила таким образом укрепляла себя, спасала меня.

Первое путешествие осуществила всё в те же шесть лет, переломные для меня. Рано утром вышла из дома на улицу и пошла по ней до конца. В кармашке платья лежали два кусочка хлеба, политые подсолнечным маслом и густо посыпанные солью. Бог знает, почему я их не съела сразу, а припасла. Улица наша выходила на другую, та, в свою очередь, выводила на просёлочную дорогу, ведущую в пригородное село. Свернула с неё на пшеничное поле за васильками. Когда за мной сомкнулись колосья, и скрылась дорога, не испугалась, а двинулась вперёд. Идти по полю было трудно, но оно, к счастью, не было широким. Я очутилась на краю огромного оврага. Склоны его поросли цветами, были изрыты норами, по дну струился ручей. Небо было безоблачным, воздух благоухал. Спустилась в него и весь день шла, пока овраг не вывел меня на дорогу… к великому изумлению бабушки, которая оказалась в этом месте и в это время… случайно. Она возвращалась домой от подруги, жившей в селе в семи километрах от города, кстати, нам с ней оставалось пройти до дома ещё пять километров. Дома был переполох, меня искали. Но, увидев меня с бабушкой, начали ругать не меня, а её. Она меня не выдала. Бабушка любила природу, безбоязненно ходила одна за ягодами и грибами по чащобным подмосковным лесам, не возвращаясь домой, иногда по два-три дня. Может быть, от неё я унаследовала безошибочное чутьё дороги. Никогда не плутала впоследствии в незнакомых местах, оказываясь без компаса и карт. Карт в те времена издавалось мало, они были военной тайной, а для туристов, на наиболее посещаемые районы, издавались весьма приблизительные туристские карты-схемы.

В детстве мне довелось много поездить. Пытаясь вылечить меня, родители отправляли меня в детские санатории и лесные школы в Крым, на Азовское море, Подмосковье. Так что я успела увидеть мир более широко, чем мои сверстники.

Природный инстинкт толкал меня на поступки, которые очень огорчали и раздражали моих родных. Я упорно предпочитала ходить босиком, как многие ребята. Мне же это категорически запрещали, так как опасались, что застужу ноги. Лезла купаться вместе с мальчишками в ледяную воду Цны, как только сходил лёд. В итоге прожила гораздо больше отпущенных мне врачами на жизнь пятнадцати лет. Более того, окрепла физически, приступы удушья сошли на нет. До сих пор помню, как съёживалось моё сердечко от криков мальчишек на улице, дразнивших меня: «Танька, смотри, у тебя сейчас ноги переломятся!» Такая была нескладная и худая.

В студенческие годы развернула бурную деятельность в Рязанском политехническом техникуме, организовав с нуля туристскую секцию, и принимала активное участие в работе Рязанского городского клуба туристов. Боюсь, что меня «зашкалило» в обратную сторону. Я не пропускала ни одного выходного и праздничного дня без похода выходного дня в любую погоду, за исключением разве тех дней, когда заболевала, или нужно было отметиться у родных. Таким образом, я исходила всю Мещеру, а летом выезжала с ребятами в Крым и на Кавказ. В тёплые дни, когда портилось настроение, брала палатку, спальник и уезжала в электричке на две-три остановки, чтобы переночевать в лесу, а утром вернуться на занятия.

Такой образ жизни смущал окружающих. В провинции вообще для жителей характерен консервативный моральный кодекс, никем не писанный, он всё же незримо существует и, хотя бы внешне, должен соблюдаться. Раннее взросление и поступление на работу является краеугольным камнем жизни. И хотя всякая работа хороша, но благородна работа в каком-нибудь чистом и спокойном учреждении, а работа в торговле – презренна. Способность к учёбе в техникуме или вузе отражает зрелость и чувство собственного достоинства. При этом учёба котируется в порядке убывания по следующей шкале: первенствуют все факультеты университета, на втором месте технические вузы и техникумы, а в них специализации по электронике и радиотехнике, затем следуют медицинские, юридические, педагогические, сельскохозяйственные, а уж потом все остальные специальности. Для «приличной девушки» способность к домашнему труду и экономность, женская специальность считаются основными ценностями. Девушка должна быть независима в выполнении домашних работ чуть ли не с младенчества. К сожалению, на уроках труда меня учили вышивать крестиком, почему-то болгарским, и гладью. Но не учили чинить утюги, варить и солить, вообще делать запасы на зиму, различать травы и лекарства, ухаживать за детьми. Видимо считалось, что этому девушки сами обучаются в семьях. В семьях существует преувеличенный страх болезни и потери трудоспособности. И это понятно, т.к. общество наше бедно. Есть также некоторая подозрительность, смешанная с почтением, к иному образу жизни людей, пользующихся большим достатком, благодаря полученному образованию или воспитанию. Отношения между родителями и детьми становятся натянутыми, если дети перерастают родителей в образовании и теряют, как это часто случается, традиционное отношение к сложившемуся в семье быту. Приветствуется ранний безразводный брак с детьми. Отношение к церкви и попам скептическое, но в быту часто вспоминают Бога: «Бог накажет!», «Бог всё видит», «Побойтесь Бога». Всё это сочетается со склонностью верить в добрые и злые приметы, ведьм, дурной или завистливый глаз, исцеления целебными бабушкиными зельями и заговорами. Я, конечно, была продуктом этой среды.

И когда возвращалась с последней электрички с толпой ребят в брюках и с рюкзаком за плечами, а наши девушки в нарядных платьях стайкой с прогулок по улицам, осуждение моих моральных устоев выражали вахтёры в общежитии одним словом: «Шалава! С парнями по лесам таскается». И грозили: «Вот пойдёшь по рукам!» Меня это страшно задевало и обижало. К слову сказать, в нашей туристической секции было всего две девчонки, включая меня, и в городском турклубе тоже две, опять же включая меня. Не знаю ничего чище отношений между нами и ребятами. Вообще отношения походников – это дружественная держава, дружелюбие, взаимовыручка и понимание. Были слишком юны, а потому не испорчены: читали стихи, пели песни, мечтали вслух. Отношения полов волновали, конечно, но это подразумевалось где-то в будущем, а обмануть святое дружество было бы кощунством.

Всё же надо сознаться, что у меня была четвёрка по поведению, лишившая меня заслуженной стипендии. Четвёрка эта была вопиющей несправедливостью со стороны администрации и принесла мне много неприятностей, т.к. от родителей её нужно было скрыть. Без стипендии я была поставлена на грань голода, ведь из дома мне помогали в расчёте на неё. Четвёрка эта вызвала страшное перенапряжение моих физических сил, так как пришлось искать работу. Поскольку днём шли занятия, то работать я могла только ночами и по вечерам. Брали на временную работу студентов неохотно. Чем только не пришлось заниматься: заполняла таможенные декларации китайскими иероглифами, сколачивала ящики, упаковывала лампы.

Появилась эта четвёрка так: наша группа была послана осенью на уборку урожая в село. Там меня на сельской дороге сбил самосвал. Травма была тяжёлой, меня ударом забросило на капот, а потом я пролетела метров десять вниз по бетонному откосу. Потеряла сознание, пронеслась по чёрному коридору, увидела сверху себя и склонившихся надо мной людей. Привезли меня в фельдшерский пункт в село, рентгеновской установки в нём, конечно, нет, а в город меня везти в ночь некому, да и далеко. Убедившись, что руки–ноги не сломаны, фельдшер решил, что я отлежусь. Неделю меня мучила рвота. Лежала днём одна в сельском общежитии, некому было подать воды, так как все работали в поле. По вечерам из столовой девушки приносили еду, а чаще забывали. Через неделю сопровождающий нас руководитель, видя, что картошку я собирать не смогу, велел мне отправляться на попутках до станции железной дороги, ехать на электричке до Рязани, а оттуда поездом домой. Дома появилась в тот момент, когда все родные собрались убирать собственную картошку. Я заикнулась было, что кружится голова, что сбила машина, но меня перебили, что расскажу потом, сейчас лишние руки очень кстати. И оказалась я на поле, там снова вернулась рвота, а меня ругали, что медленно очень работаю. Отлежаться не пришлось, нужна была помощь по дому: делались запасы на зиму. К началу занятий вернулась, и на первом же собрании узнала, что за то, что сбежала с картошки на неделю раньше – так доложил негодяй лаборант радиотехнического отделения, сопровождающий группу – меня лишают стипендии и снижают оценку за поведение. Попытки оправдаться ни к чему не привели, так как ещё и в общежитии жаловались на моё «аморальное» поведение.

Потому так длинно всё это излагаю, чтобы было понятно в дальнейшем, почему я так часто жалуюсь на головные боли.

После той травмы появились у меня сильные головные боли и некоторые способности предчувствовать события, видеть наперёд то, что должно произойти, во сне. От болей спасала природа. Большие нагрузки переносить стало тяжело, и я огородилась от ребят, предпочитала ходить в походы в одиночку или небольшой компанией. Больших спортивных успехов в туризме не достигла, остановившись на втором разряде. Забегая вперёд, скажу, что в Новосибирске на слёте туристов заняла второе место в городе по спортивному ориентированию, а бегали в то время одновременно со мной такие корифеи спорта, как Г.Касперович и Р.Падерина.

Неприятностей после той травмы у меня хватало. Несправедливость зацепила меня за живое, и я сопротивлялась административному режиму, как могла. Ко мне трудно было прицепиться – училась хорошо. Дома обшивала родных. Умела шить, вязать, готовить, чинила утюги и электропроводку, получала специальность. Но жить и работать хотела в совершенно новом месте. В то время много писали об Академгородке в Сибири. Я обложилась справочниками в библиотеке, прикинула, что Новосибирск стоит в середине страны, что от него тянутся и железные, и воздушные, и водные дороги, легко будет добираться до гор, лесов и рек. К тому же в городе шесть театров и шестнадцать вузов. Сибирский город по всем статьям мне подходил, осталось только добиться распределения в него. И это удалось. С таким вот багажом жизни, знаний и физическим состоянием, научившаяся учиться и открытая всему новому, я приехала в Сибирь и осталась здесь.

Опять забегая вперёд, расскажу, что головные боли не утихли, а нарастали. Через два года жизни в Сибири довелось по-настоящему обследоваться у невропатологов. Была найдена опухоль в мозге, очень неудобно для хирургов лежащая. Профессор Винтер сказала мне: «Деточка, с этим нужно жить. Оформляйте инвалидность и не слишком напрягайтесь» Для меня это был удар грома с ясного неба. Инвалид! Я же ничего не успела увидеть и сделать. Но поскольку у нас не принято медикам беспокоиться о больных, то никто не стал меня принуждать оформлять инвалидность.

Я подобрала себе режим работы и отдыха, включая путешествия на природу, потому что очень рано поняла, что природа целительна сама по себе. Мне удалось продержаться до 1985 года, когда в очередное ухудшение состояния встал вопрос об инвалидности. И опять я отказалась, удвоив свои усилия. Удалось совершить ещё несколько путешествий на Байкал, Камчатку, Алтай. Всё же инвалидность достала меня в 1993 году. Экономическая ситуация в стране ухудшилась, на выживание стало уходить больше сил, возникла угроза потери любимой работы в Новосибирском университете, которому отдано более двадцати лет жизни. Затяжной стресс и грипп уложили меня на обе лопатки. Головная боль, на которую я постоянно жаловалась, медиками относилась к шейному остеохондрозу, хотя ни разу мне не делали даже рентгеновских снимков. Усилиями друзей, мне сделали ЯМР томограмму. Опухоль, следствие той давней травмы, осталась на месте, да ещё выросла до неприличных размеров. Невропатологи и хирурги недолго думали о том, как мне помочь. Дали первую группу и отправили умирать домой.

На тот свет я не торопилась. Пришлось опять упираться и сопротивляться болезни, собрав на этот раз все свои силы. Народная медицина и природа снова пришли на помощь. И тяга к путешествиям осталась. Только в дальние края мне теперь не попасть. Но рядом находятся Алтайские горы. Как только удалось встать на ноги, отправилась с рюкзаком в дорогу. Оказывается, и для инвалида жизнь туристская не кончается. Увидела в последние годы ещё новые для себя места чудесного горного края: Шавлинские, Кара-Кольские, Телецкое, Кучерлинские, Малиновое, Мультинские озера.

Во всех поездках вела дневники. Недавно во время уборки, вытирая пыль с книг, открыла наугад одну из своих тетрадок. Это было описание первой поездки на Алтай в 1969 году. Призадумалась: сколько же лет я знакомлюсь с Золотыми горами? И получилось, что вот уже тридцать лет хожу по горным тропам. Своего рода юбилей. Вытащила остальные тетрадки, перечитала. Менялось время, изменялась я и моё отношение к жизни, но память и странички дневников сохранили впечатления тех лет.

Часть 1.

Первое знакомство с Алтаем.

Путешествие по Горному Алтаю в мае 1969 года.

30 апреля, г.Новосибирск.

Сегодня вечером впервые еду в Горный Алтай. Успела прочитать, что Алтай самый высокогорный район центра Евразийского континента. Его горная гряда хребтов протянулась субмеридианально на две тысячи километров и располагается на территории СССР, Монголии и Китая. По принадлежности тому или иному государству и особенностям устройства поверхности Алтай делится на три части – Русский или Советский, Монгольский и Гобийский. Наиболее высокую часть всего Алтая и Сибири принято называть Горным Алтаем, а на географических картах пишут просто Алтай. И ещё Алтай – часть мирового водораздела, граница внутреннего бессточного Центрально-Азиатского бассейна и бассейна Северного Ледовитого океана.

Люблю читать дневники путешественников и географические книжки. Жаль, про Алтай почти ничего нет в библиотеках. И карт нет. Расспрашивала своих новых знакомых, что можно успеть увидеть за небольшой срок майских праздников. В большинстве своём народ знакомый в походы не ходит, а кто ходит, говорят, что в это время года на Алтай ехать рано, что за три дня можно добраться только до Кара-Кольских озёр и вернуться обратно. Кинулась искать информацию об этих озёрах. В Новосибирске почему-то совсем не продаётся туристская литература о Сибири. Сложилось впечатление, что её вообще нет. В Москве иногда попадались туристские карты-схемы для наиболее популярных маршрутов, но сибирские в их число не входили. Прочитала в специальном справочнике о районе озёр. Они примыкают к западному склону хребта Иолго, находятся на территории Чемальского административного района. У истоков реки Чемал поднимается самая высокая точка хребта Иолго вершина Альбочан, высотой в 2615 метров, что тектоническое – Катунское поднятие – первый древний остов суши, заложенный в докембрии, и выведен на поверхность в более позднюю эпоху. Ну что ж, если представится возможность, посмотрим на этот древний остов.

Я с Сибирью ещё очень мало знакома. Сибирячка я недавняя, прожила здесь чуть более года. Но приживаюсь очень трудно. Мне нравится этот край, нравятся люди, которые меня окружают. Для меня не так благополучно, как хотелось бы, складываются жизненные обстоятельства. Начиналась моя сибирская жизнь лучезарно. Сама выбрала себе место для жизни, попала на преддипломную практику в хороший отраслевой научно-исследовательский институт, в котором начались перемены к новой, более интересной жизни коллектива и молодёжи в особенности. Осваивалась новая технология в электронном приборостроении. Директор, отстажировавшийся в США, вводил новый распорядок: обязательные часы библиотеки, изучение иностранного языка инженерно-техническим составом, спортивные игры в обеденный перерыв. Строил на территории спортзал, в одиннадцать часов дня все выходили на производственную гимнастику, в конце рабочей недели на два выходных дня коллектив вывозился в профилакторий за город, в обеденные же часы в конференц-зале демонстрировались документальные фильмы о природе. Мне всё нравилось, и я знала, что по распределению приеду сюда на работу. Во время практики я познакомилась со многими интересными людьми, в том числе с исследователями зоны Тунгусской катастрофы, и меня пригласили поучаствовать в работе экспедиции летом, после защиты.

Однако одно досадное обстоятельство омрачило начало моей жизни в Сибири. Весной прошлого года, написав черновой вариант дипломного проекта и выполнив все расчёты, я передала его на проверку своему научному руководителю, молодому и очень амбициозному товарищу Конькову В. В течение трёх недель нетерпеливо ждала, что же он скажет. Подходила пора защиты. Получала от своей учебной части одну за другой две телеграммы, что защиты будут идти в мае, и я срочно должна представить свой проект. На мой вопрос о дипломном проекте руководитель уклончиво отвечал, что ещё не прочитал текст. В начале мая наступил кошмарный день субботника. Он, конечно, всегда проходил по всей стране в апреле, приуроченный ко дню рождения Ленина, но в Сибири переносится на более поздние сроки, чтобы успел вытаять из-под снега накопившийся мусор, и можно было бы безбоязненно открывать запечатанные на зиму окна. Мне досталось выгребать на заднем дворе из куч и баков мусор и закидывать его в ящики, которые ребята загружали уже в кузова машин. Ухватила кучу размокших листов с рукописным текстом, и мне показался знакомым и почерк, и текст. Велико было моё потрясение, когда я осознала, что это мой дипломный проект.

Должно быть, я страшно кричала, потому что все сотрудники, побросав свои участки работы, собрались возле меня и по листочку выбирали из мусорной кучи, вывалив в неё уже заполненные ящики, мою несчастливую работу. Потом я с кучей измятых, мокрых и запачканных листов побежала в отдел. И, в помрачении от негодования, высказала руководителю всё, что я о нём думала в тот момент, не стесняясь в выражениях. Присутствующий при этой безобразной сцене начальник отдела попросил Конькова объясниться. Оказывается, мой научный руководитель собрался проверить проект сразу же, как получил его от меня. Вышел с ним в коридор, что-то отвлекло его в этот момент, и он положил его на кожух вакуумного насоса. Вернувшись, на месте его не обнаружил. Скорее всего, раз он нашёлся в мусоре, уборщица смела его, как сор. Он полагал, что найдёт работу, но не смог её найти. Не знал, как мне сказать об этом, чтобы не уронить себя и поэтому просто тянул время.

Что пережила, восстанавливая проект, то моё. Читал работу завотделом, он же дал отзыв. Я еле успела прибыть на защиту, тоже из-за опоздания были неприятности. Но убило меня телеграфное послание научного руководителя, опередившее мой приезд домой, что у меня неуживчивый характер, что я дерзка с научным руководителем, поэтому не вписалась в коллектив и меня на работу в отдел взять не могут. Подписался он именем начальника отдела. Оценку мне снизили за это с пятёрки на четвёрку, сопроводив нравоучением, что советский молодой специалист должен уметь ладить с людьми, ведь ему идти на производство и руководить.

Заниматься моим перераспределением никому не хотелось – лишняя работа, и когда я изъявила желание всё-таки ехать в Сибирь, возражений не последовало. Я надеялась, что недоразумение будет улажено. К тому же я страстно мечтала попасть в экспедицию на Тунгусску. Мечтала жить в Академгородке, в котором мне очень нравится. В Эвенкию я съездила, прошла по тропе Кулика, побывала в эпицентре, поработала в тайге. Вернувшись в августе в Новосибирск, пошла в свой НИИ. Предъявила свои документы, рассказала о телеграмме и попросила открепительный талон. Кадровик связался с начальником отдела. И тут выяснилось, что отдел телеграмму не посылал, это была инициатива моего научного руководителя. Я воспряла духом. Но всё-таки настояла, чтобы меня отпустили. Ещё не понимала, какие трудности ждут приезжего человека в городе, в котором страшный дефицит жилья, и у которого нет в нём родных. С лёгким сердцем я отправилась в Академгородок. В первом же институте, в который обратилась в поисках работы, меня взяли, но, по сложившейся практике, на временную работу.

Наступала осень, пора уборки урожая в колхозах. На уборку ежегодно «гоняют» тысячи горожан. Институт физики полупроводников и меня отправил на следующий же день после приказа о зачислении в подшефную деревню. Пробыла на морковке и картошке конец августа, сентябрь и часть октября. Вывезли меня из колхоза прямо в больницу, я страшно застудилась. Жили горожане в период компании в чудовищных условиях. Поначалу в одной из деревень жили в клубе, во второй деревне нас разместили в строящемся гараже, в котором ещё не было торцовых стен, сквозняк гулял, а спала на полу на соломе. Колхозному начальству было наплевать на людей, присланных временно. Кормёжку в столовой обеспечили, крыша над головой есть – и ладно, лишь бы в поле выходили каждый день.

Прописка у меня сохранилась в общежитии Электровакуумного института, я схитрила и не выписалась, как полагалось, но место моё в нём, конечно, было занято. Искала жильё, но в Академгородке с этим большие проблемы, слишком много молодых и таких как я, у которых быт не налажен. Днём работала в лаборатории, вечера проводила либо в библиотеке, либо у немногих пока ещё знакомых, и у них же, по очереди. и ночевала. Порой оставалась на ночь в институте, спала одетая на лабораторном столе, укрывшись рабочими халатами, но меня скоро застукали, как я ни таилась. Срок временной работы кончился, шеф прозевал оформление на новый срок, до нового года опять было оформление временным, да ещё с полумесячным перерывом. Под праздники шеф уехал, без него не решились что-либо изменить, на январь я опять оформлена была временно, а из-за этого не принимали заявление на место в общежитие. На месяц сняла место в однокомнатной квартире у старика дворника за помощь ему в работе. Опять спала на полу в углу за шкафом. Старик пил, и «помощь» переросла в работу за него на улице, в приготовление кормёжки для него, уборки, а я ведь работала ещё в лаборатории. За зиму совершенно выбилась из сил из-за постоянного напряжения, недосыпания и недоедания. Не очень-то наготовишь еды для регулярного питания у чужих людей!

Я сдалась. Поехала в город и попросилась обратно на свой почтовый ящик. Меня взяли в новый отдел. Посадили на информацию. Это то, с чем работать мне легче всего, так что с самого начала справлялась неплохо. Работаю вот уже почти четыре месяца. Коллектив очень хороший, я в него вписалась. В первый же день дали место в комнате на двоих в новом женском общежитии. Оно, правда, в цокольном помещении: с одной стороны подвал, с другой в окна можно смотреть. Жизнь моя налаживается вроде.

Ещё не совсем в этом уверена. Как ни странно, меня тяготит любовь. Мечтала, что это будет огромный праздник жизни, рядом, вместе, с человеком, на которого могу положиться, радость понимания, готовность разделить невзгоды. Получилось же всё мучительно трудно. Со своим избранником познакомилась в прошлом году перед экспедицией, он один из исследователей тунгусской проблемы, человек женатый. Он обаятелен и напорист. Я и не помышляла, что снизойдёт до меня, совсем молоденькой, но он говорит, что любит меня. Его глазами видела тайгу. Очарование им была безмерно. У меня в голове, конечно, белиберда из Джека Лондона. Мой избранник чем-то схож с его героями. Таёжник, ореол исследователя от него на версту тянется, о своей науке математике говорит взахлёб, пишет сам стихи и песни, поёт, играет на гитаре. Что женат, не скрывал. Перед экспедицией проходил в Академгородке семинар по соционике с выходом на берег Обского водохранилища. Все купались, хотя вода была ещё очень холодна. Я заплыла далеко, он поплыл за мной:

- Любишь плавать?

- Очень. У меня на родине вода существенно теплее, я из реки часами не вылезала.

- А моя жена не любит плавать и вообще воду не любит.

На берегу пристроился возле меня и не отходил весь вечер. Пели песни у костра, он с гитарой возле меня. Обсуждали доклады, обменивались копиями текстов, и он мне первой протягивал листочки, хотя я о соционике только что услышала в первый раз. Возвращались по лесу, читали стихи. Я поэзию очень люблю, была в ударе, так что стихотворными строчками в словесной дуэли была на равных.

Отгорала заря, когда на обратном пути проходили мимо триангуляционной вышки. - Когда-нибудь лазила на вышку? Нет? Пойдём, - и потащил меня за руку, крикнув ребятам, - мы вас догоним! С вышки на закат посмотрим!

Он ловко преодолел первые метры без лестницы, которой не было, видимо, из-за таких же любителей лазать, как мы. Подтянул меня за руки. Дальше шли наверх, грубо сколоченные из плашек, ступеньки. Вид на лес, море был прекрасен. Солнце уже давно село, но небо ещё пылало.

- Высота леса здесь десять-четырнадцать метров, а на Тунгусске лиственницы, пережившие катастрофу, на фоне подлеска кажутся мастодонтами. Я на них залезаю, ищу следы ожога. Мне нравится, что он опять к месту вспоминает что-то, связанное с его исследовательской работой. Я не успеваю додумать эту мысль до конца, как он оттолкнулся от противоположных от меня перил площадки и стремительно шагнул, протянув руки. Обнимая и целуя, так же быстро говорил:

- Не пытайся вырываться, я не дам тебе убежать. Ни сейчас, ни потом… Я такого светящегося лика и глаз, как у тебя, не встречал никогда и даже не надеялся увидеть.

- Пустите, Володя, перестаньте, у Вас жена.

Бежать было некуда, да и не хотелось.

- Нет, теперь уже нет. Теперь всё равно: мне не убежать самому. Если можете, уходите.

Я шагнула в тёмный пролёт. Последующий его натиск был стремителен. Первое моё восприятие Сибири шло его глазами. Суточная, буквально, экскурсия по Новосибирску по всем местам, где он жил, знакомство с его семьёй, поездка в Тогучин, отъезд в экспедицию. Экскурсия в Томске во все его заповедные уголки, заходы к друзьям, которые недоумевали, почему он со мной. Потом последовали Красноярск с его закоулками, Кежма, ночлег на Ангаре, Ванавара, около ста километров тропы Кулика, таёжные дали. В Новосибирске пропадал на несколько дней и снова появлялся, подкарауливая у входа в институт, в библиотеке, в столовой. Торопливый горячечный бред со стихами, одами во славу науки и Тунгусской проблемы, жалобы на жену, давление семьи.

У меня было море своих проблем, отсутствие своего угла, голод, сложности на работе – это всё проходило мимо его сознания. Какие там невзгоды пополам! Я пыталась понять и оправдать: разрыв с семьёй даётся сложно, хотя он уверяет, что отчуждение наступило задолго до моего появления. Друзья все знакомы с женой, учились в одном университете, к ним вести меня нельзя. Друзья по экспедиции тоже недоумевают и осуждают, мы от них отрезаны. Для него это тяжелее, потому что он этим живёт много лет. Все связи порушились, все привязанности проверяются на прочность. Я в вакууме, потому что не успела обрасти связями, он – потому что порвал их сам. В самый тяжёлый для меня момент он опять исчез. Я заново устроилась на работу, стала успокаиваться, его присутствие меня не давило. А давление это было очень сильным, обаянию невозможно было сопротивляться, его напор и натиск сокрушали и более сильные натуры.

Нельзя сказать, что я обделена вниманием молодых людей. Совсем наоборот! Их внимание даже кажется мне лишним. Сотрудники отдела ко мне очень хорошо относятся и, как старшие и умудрённые, пытаются устроить мою судьбу, но… без Володи. Милая женщина Галина Дмитриевна, познакомившаяся с ним, как и другие мои коллеги, в ГПНТБ, где он меня отлавливал, говорит мне:

- Таня, это конечно феерический и очень талантливый человек, но жить с такими людьми большое несчастье для женщин. Эти люди сами по себе. Это не семейный человек, он вечно будет гоняться за химерами. Вы для него слишком хороши. Не вздумайте выходить за него замуж! Посмотрите, сколько наших молодых инженеров положили на Вас глаз. Вы не останетесь в старых девах, уверяю Вас. Ухажёры у Вас есть.

Я и сама это знаю. Но, Боже мой, это действительно ухажёры и они мне совершенно не интересны. Один из отдела снабжения в комнате напротив нашего отдела, подвалил ко мне:

- Танечка, какая Вы миленькая! Приглашаю Вас поужинать со мной сегодня в ресторане.

Поесть вкусно хочется, зарплаты пока катастрофически не хватает, слишком многого у меня нет из обуви и одежды, да и в хозяйственном обиходе прорехи. В тот же ресторан пойти точно не в чем. Но я вспоминаю, как жила в комнате с девочками в старом общежитии, как они по пятницам воодушевлялись: «Айдати в ресторан!» Соседка, толстенная девица с четырьмя классами образования, работавшая посудомойкой в столовой институтского детского сада и удивлявшая меня тем, что съедала за один присест кастрюлю картошки с двухсотграммовой пачкой масла, приводила за полночь из ресторана мужчин «продолжать гуляние». Почему-то это всегда были здоровые мужики либо моряки, либо военные. Среди ночи меня и мою подругу Наташу, тоже дипломницу, из Ивановского химико-технологического института, вытаскивали из постелей в ночных рубашках и пытались нести на руках к столу. Мы отбивались, как могли. Даже пьяные мужики понимали, что мы не их «компании». В общежитии – квартире нас жило семь человек. Пятеро усаживались «гулять», а мы пытались уснуть. Ругательство в свой адрес «интеллигентка проклятая» по поводу отказа идти в ресторан, разделить компанию я услышала именно там. И это визгливое «Девочки, айдати в ресторан!» при слове «ресторан» возникает у меня в душе и вызывает дрожь. Я передёргиваюсь:

- Извините, спасибо за приглашение, но я собралась идти вечером на лыжах.

В течение трёх недель меня настырно зовут в ресторан, я нахожу всё новые предлоги для отказа. Это становится игрой и забавляет сотрудников. Наконец я решаюсь покончить с этим делом и на очерёдное приглашение тихо говорю парню:

- Зачем Вы ставите меня в неловкое положение? У меня очень маленькая зарплата, я живу одна. У меня нет нарядной одежды для вечернего выхода. Пожалуйста, не делайте больше приглашений.

Парень очень густо краснеет и так же тихо говорит:

- Извините. Я дурак. Давайте купим Вам одежду и решим этот вопрос.

Теперь уж я краснею: вот дурак!

- Я никогда не пойду с Вами никуда, хотя бы уж только потому, что Вы меня сейчас не поняли!

Продолжает ходить за мной, как привязанный. По случаю и без угощает женщин нашего отдела пирожными и конфетами. Где он их только достаёт! Другие мои «ухажёры» тоже развлекают меня по-своему, зовут пострелять в тир, на охоту, на дачу к родственникам. Я терпеливо выслушиваю рассказы о ружьях, намёки о квартире, которую подарит дед, если мой собеседник женится.

И вот в очередной раз появился мой друг, сказал

- Едем на Алтай, Ты так хотела увидеть. А когда вернёмся, то подыщем квартиру и будем жить вместе.

- Ты разводишься?

- Я не могу без тебя. Послушай, Дёмин написал к майскому сбору….

Сегодня едем поездом до Бийска. Не знаю маршрута, что у нас есть из снаряжения. Подготовилась, как обычно готовлюсь к недолгому походу. Вроде всё налаживается в моей жизни. Но меня мучит ощущение какой-то неправильности. Слишком стремительно разворачивались события. Этот год нашего знакомства столько вместил и радости, и разочарований, надежд и крушений, что мне совершенно необходимо остановиться и оглянуться на самоё себя.

Природа мне всегда помогала. Надо просто отдохнуть, я слишком устала и морально, и физически. Понимаю разумом, что такое положение вещей может разрешиться только через трудности. Но хотелось бы всё-таки сердечного тепла. И сомнений у меня много. Что-то не так, не так. Одно я точно знаю, Что в Сибири мне не хватает походов. Здесь очень холодно и нет возможности для длительных прогулок по лесу и, тем более, для воскресных походов с ночёвкой под открытым небом зимой. Но главное, не хватает дружества. В походах люди открываются так, как никогда не бывает в городе. Чувствовало это вначале интуитивно, потом убедилась на опыте своего общения с ребятами туристами, геологами, биологами. Надеюсь, мне повезёт, и найду таких людей в Новосибирске.

Недавно познакомилась с искусствоведом из Эрмитажа Лесницкой Марией Михайловной, приехавшей в Сибирь в командировку на Колыванские заводы. Показала ей город, картины Рериха в Художественном музее, поговорили с ней о мечте увидеть Памир. На прощание она пригласила в гости в Ленинград, подарила книгу Павла Лукницкого: «Путешествия по Памиру». Не удивилась, а обрадовалась, когда прочитала у него характеристику всех путешествующих. Она, вкратце, звучит так. Если ты вышел в маршрут, ты, как человек, путник, предоставлен самому себе. Все черты характера, все физические способности твои приобретают огромное, непосредственное, известное всем значение. Никаких условностей и прикрас: всё, как есть! Если ты мужественен, неутомим, спокоен, энергичен, честен и смел, ты будешь уважаем, ценим, любим. Если нет - лучше вернись обратно, пока не поздно. В долгом пути время тебя обнажит перед всеми, ты никого не одурачишь и не обманешь. Все твои свойства выплывут наружу. Ни красноречие, ни объём твоих знаний, ни степень культурности не возвысят тебя над твоими товарищами, не послужат тебе в оправдание, если ты нарушишь точный, простой, неумолимый закон путешественника.

Уже пора ехать на вокзал, договорились с Володей встретиться там. В сторону гор Алтая из Новосибирска только раз в сутки ходит единственный местный пассажирский поезд «Томск – Бийск». Он проходящий, на него всегда много народа садится, а у нас ещё нет билетов. Могу использовать для поездки праздничные дни Первомая и Победы, добавив к ним дни административного отпуска на промежуток между ними, который мне любезно предоставил мой новый начальник.

1 мая. Бийск – Чемал.

Билеты вчера не удалось достать, но нас посадила в свой вагон одна из проводниц, которой мы заплатили – практика повсеместная. Спать, конечно, не пришлось. К сожалению, поезд, идущий в Бийск, проходит большую часть местности ночью. Как ни старалась вглядываться в окошко вагона, ничего не увидела. Утром мы уже были на вокзале в Бийске. Это старинный городок, но по привокзальной площади этого незаметно. Каменная застройка только в центре города, большая часть застроена деревянными домами частного сектора. Отстояв час в очереди на автовокзале, сели в автобус на город Горно-Алтайск. Железная дорога в Бийске кончается, дальше к горам и по ним можно ехать только на автобусах.

По мосту перебрались на другой берег Оби. Город стоит в месте слияния рек Бии и Катуни, но стрелку мне увидеть не удалось. Дальше дорога шла на восток. Открытая местность между низовьями рек занята сплошными полями на протяжении около тридцати пяти километров. Дорога хорошо ухожена, столбики видны издалека. Только вдали были видны и манили к себе первые горы. Вместе с поворотом Катуни на юг, повернула туда и дорога. Тракт приблизился к реке, спустился с плоских высот к устью речки Берёзовка, дальше следовал вдоль правого берега реки Катуни. Увидела, наконец, обе реки, что, сливаясь, дают начало великой Оби, на которой стоит наш Новосибирск. Раньше знала о них только по учебникам географии.

Катунь здесь спокойно течёт между откосами высоких террас, окаймлённых лугами и кустами. Холмы правого берега постепенно повышались. Ехали довольно быстро, и не удавалось сосредоточить своё внимание на чём-нибудь, впечатления быстро сменяли одно другое.

Автобус останавливается в каждом селе. В него заходят и выходят нарядно одетые местные жители. Иногда проезжают всего одну остановку. Праздник сегодня, многие едут в гости к родным в соседние сёла. Наш шофёр строжится: ГАИ разрешает брать пассажиров только на сидячие места. Но каким-то образом народ просачивается в салон, и в проходе всё время кто-нибудь стоит.

На сельсоветах и школах придорожных сёл вывешены красные флаги, над дверями магазинов висят транспаранты, хорошо читаемые из окон автобуса: «Май. Труд. Мир», «Слава КПСС!», просто «Да здравствует 1 Мая!». Много народа в пьяном виде вихляется по улицам. В одном месте по обочине тракта шёл с красным флагом высокий старик с орденами и медалями на пиджаке, за ним нестройной колонной мужчины и женщины – демонстрация в местном варианте. Играла гармонь, в толпе плясали, а вокруг сновало огромное количество ребятишек всех возрастов.

Плоские степные холмы остаются позади. Показываются первые высоты Алтая. Горы покрыты лесом. У села Майма мы сворачиваем влево с тракта вглубь первых гор, и въехали вскоре в большую котловину, в которой расположен город Горно-Алтайск. Это бывшее село Улала, известное по знаменитым археологическим находкам. В довоенные годы оно было переименовано в город Ойрот-Тура, столицу автономной области, а сейчас зовётся Горно-Алтайском. И сама область переименована из Ойротской в Горно-Алтайскую автономную область.

Маленькая площадка автовокзала ограничена, покрашенными в зелёный цвет и похожими на балаганы, деревянными строениями с окошечками касс. Над окошками прикреплены доски с перечнями направлений и расписанием движения автобусов. К каждой тянулись длинные очереди. Мы быстро сориентировались и заняли место в одной из них за группой спортивно одетой молодёжи с рюкзаками. Это свои, походное братство. Разговорились. Оказывается, едут на соревнования по скалолазанию под Чемал. Поскольку мы собрались на Кара-Кольские озёра, нам с ними по пути. Автобусы, к сожалению, ходят редко, ждать придётся долго.

Ещё в поезде поинтересовалась у друга, что из снаряжения он взял с собой. У него находится мой тент-палатка с марлевым пологом. Это хорошо для лета в Подмосковье, но совершенно не годится для начала мая в Сибири, да ещё в горах. Друг обещал взять у кого-то нормальную палатку, но, увы, говорит, что не успел. Так же беспечно он одет только в свитер и лёгкую штормовку, куртки тёплой нет. Вместо спальника у него одеяло, продукты собрался купить по дороге. Я возмутилась.

- Не злись, это тебе не идёт. У тебя же есть пара банок тушёнки и сгущёнки. Картошку в любой деревне купим и крупу тоже. Спать будем в твоём спальнике, а укрываться одеялом. Сделаем нодью, навалим лапника, ещё жарко будет!

В том, что он многое умеет, да и топором работает прекрасно, я уже убедилась в Эвенкии, в зоне Тунгусской катастрофы, в которой мы вместе работали в прошлом году. Там же, на Тунгуске, он преподал мне урок, которого не забыла. С продуктами в экспедиции было плохо. К тому же, был неудачный сброс партии продуктов с самолёта в болото, когда пилот принял зелёную сплавину за лужайку. Ели то, что оставалось, а именно горох, и изо дня в день. Когда очередной дежурный сварил его плохо, я попыталась от горошницы уклониться. Должно быть, я достаточно красноречиво скривилась, потому что он, рывком поставив меня на ноги, отчеканил, глядя мне в глаза:

- Ты будешь есть в тайге с улыбкой даже осиновую кору, не только горох. Это твой долг. Чтобы товарищей не подвести, не подчёркивать, что они что-то не умеют, чтобы у них не портилось настроение, и они могли продолжать работу. И ты, кстати, тоже.

Вспоминаю это сейчас на площади в Горно-Алтайске. Всё же меня неприятно коробит беззаботность, с которой он перекладывает заботы на авось. Хорошо, что я насушила сухарей и взяла из Новосибирска булку хлеба. Выяснилось, что здесь, в городе, и наверняка в деревнях, магазины из-за праздников закрыты, продуктов купить не удастся. Пока Володя бегал и выяснял это, я здорово замёрзла. Весна идёт очень медленно. Снег с полей уже сошёл, но здесь, в лощинах, он ещё лежит. Сказывается и бессонная ночь. Хочется и надо поесть, но столовые тоже закрыты. Хочется пить, и, даже, сильнее, чем есть. С трудом выпросила кружку воды у диспетчера автовокзала. Кто-то из местных жителей вынес на продажу беляши – сибирский вариант наших пончиков с мясом, и мы съели по паре.

Наконец, садимся в автобус. То, что у нас билеты с местом, ничего не значит. На наших местах уже сидят женщины с детьми. Не сгонять же их. Пытаемся пристроиться на рюкзаках в проходе. Голова у меня тяжелеет от усталости, но больше всего меня беспокоит, что плохо будет видно места, через которые проезжаем.

Возвращаемся опять через Майму на Чуйский тракт, легендарную дорогу, ведущую в Монголию. Автобус маленький и тесный, пассажиров в нём много больше, чем нужно, и я, к сожалению, дороги не вижу. Впереди всё время стоят те, кто напрашивается доехать до соседнего села. В проходе навалены рюкзаки скалолазов, на сиденьях мамаши с детьми. Дорога идёт меж стены деревьев, которая лишь изредка отступает. Тогда показывается с одной стороны Катунь, с другой стороны к ней прижимается стена залесенных гор. В какой-то момент на очередной остановке слышу: «Манжерок». Спохватываюсь и спрашиваю молодую алтайку:

- Это тот Манжерок, где пороги? О котором в песне поётся? Это здесь проходил три года назад фестиваль советско-монгольской дружбы?

- Да, - она кивает головой, - только пороги отсюда не видны, они ниже. Дорога высоко проложена.

Молодые ребята пытаются, как и я, что-нибудь разглядеть в окошко, но тщётно. Только в Усть-Семе стало чуть свободнее. Вышли женщины с детьми, и я успела проскользнуть на сиденье. Хорошо вижу Катунь и мост через неё. Здесь Чуйский тракт уходит вправо на мост, а наш автобус продолжает своё движение по правому берегу. Выше моста долина Катуни делается живописнее, дорога уже, не автострада, а улучшенная грунтовка. Она идёт большей частью по нижней террасе.

Разговорились с молодой алтайкой. Она первая из встреченных мною местных жителей, аборигенов края. До сих пор нас окружали славянские, в основном, лица. Девушка учится в Горно-Алтайске на ветеринара, живёт в Еланде. Её задержала в городе демонстрация, в которой училище принимало участие. В автобусе довольно шумно, молодёжь обсуждает предстоящие соревнования. Володя привычно читает лекцию, это его обычная манера разговора – захватить инициативу и выложить собеседнику всё, что он знает по теме. Поначалу меня очень восхищала эта его способность. Каждая наша встреча – лекция. Я была безумно рада новизне впечатлений, поражалась его эрудиции. Но это, всё же, немного гнетёт, когда игра идёт в одни ворота. Сейчас особенно видно, как пытается вставить хоть слово его собеседник-старик. Что-то они с Володей в политике не поделили. Дед ссылается на газету «Правда». Володя его высмеивает, дед обижается и чуть не плачет. Пытаюсь отвлечь Володю, тем более, девушка алтайка рассказывает интересные вещи.

Проехали сёла Чепеш, Узнезя. Девушка машет рукой на левый берег:

- Там село Амос! Здесь есть домик, в котором жил великий алтайский художник Чорос-Гуркин. Он знаменитый, его все знают. Лучше его у нас никого нет. При Сталине ему было плохо.

Я читала об известном живописце, но картин его никогда не видела. Интересно было бы посмотреть. Кажется, он учился в Академии, а потом вернулся в горы. Володя о нём ничего не слышал. Расспрашиваем девушку, что означают в переводе названия сёл и рек, мимо которых проезжаем. Оказывается Катунь – хозяйка, Эликманар – козлиный переход, Кара-Коль – чёрное озеро, Алтын-Коль – золотое озеро. Она называла ещё, но я не запомнила. Девушке сегодня нужно попасть в своё село, но автобус дальше Чемала не пойдёт. Если её не встретят, ей придётся идти пешком. В тринадцати километрах от её села есть на Катуни порог Телдекпень. Там река, в других местах достигающая ширины 150 – 200 метров, на протяжении полукилометра врезана в тёмные скалы каналом шириной в среднем двадцать метров, а местами суживается выступами скал до семи метров. Советует приехать летом и посмотреть. Туристов там почти не бывает, они, в основном, приезжают на турбазу и ходят на Кара-Кольские озёра. Мы заинтересовались.

Проехали Эликманар. Мне почему-то совсем дурно. Лежат камнем в желудке холодные беляши. Выпить бы пару стаканов горячего чая! Не ужинала, не завтракала, съела сегодня только эти пирожки и выпила кружку холодной воды за сутки. Если отравилась, то только ими. Наконец, подъехали к Чемалу. Только успела спуститься из автобуса на землю, как началась рвота. Ужасно стыдно, что так расклеилась. Кружилась голова, и хотелось только одного – пить и пить горячий чай. Чуть полегчало, и я смогла оглядеться. Попутчики наши разошлись. Скалолазы спустились к реке, там уже стоял лагерь спортсменов, приехавших раньше. Собрались и мы там ночевать. Прикидываю, что можно сделать, чтобы было теплей и удобней. Обещанную Володей нодью, костёр из двух брёвен, на берегу не разжечь, лапник ввиду деревни не наломаешь, да и в лагере слишком много народа. Ситуацию изменил дед, споривший с Володей о политике:

- Укачала девку дорога?!

- Кажется, беляшами отравилась. Поесть не удалось, столовая из-за праздника закрыта.

- А вы куда собрались-то?

- Хотим пройти на Кара-Кольские озёра. Как лучше к ним отсюда добираться?

- Пройти туда можно, да ведь в этом году снега много навалило. Снегоступы нужны. И одеты вы легко, не по нашим горам. Вы к егерю зайдите, он скажет, можно ли к озёрам сейчас подобраться. Вон тот его дом, - показывает дед на усадьбу. И, обращаясь к Володе, говорит, - Баба-то твоя приболела. Её бы на ночь в тепло, да травками попоить. Жена-то егеря знает, что дать. Мать ихняя травками хорошо народ лечит.

Благодарим деда за совет, идём к егерской усадьбе. Хозяева отнеслись к нам приветливо. Егерь подтвердил:

- К озёрам ещё не пройти, они под снегом, да и тайга сырая. Туда лучше идти летом, а в межсезонье там пропадёшь.

- Скажите, а нельзя ли у вас переночевать? Где-нибудь в сарае или бане? – набравшись решимости, спрашиваю я.

- Да зачем в сарае?! В избе место есть. Вся холодная половина пустая. Мы там подтапливаем, чтобы не промёрзла. Там не жарко, конечно, но всё не на улице. Проходите…. Мать, гости к нам! Ставь чай!

Вскоре сидим вместе с хозяевами за столом. Течёт беседа о жизни в городе, о туристах, которые наезжают в эти края летом, об охоте. Володя рассказал уже о Тунгусской тайге, проболтался и о том, что у меня после травмы часто болит голова, сегодня вот тоже я приболела. Мне это неприятно и чуть тревожно: кому понравится привечать, неизвестно чем больного, человека и сидеть с ним за одним столом? Но хозяева по-прежнему дружелюбны. Задумываются, может ли кто полечить меня травами, перебирают знакомых.

- У нас, пожалуй, голову никто не лечит. По-женски что, это – да, лечат, надсаду, простуду пользуют. А голову – нет, не слышали. Может, мать кого знает. Она у нас в Эликманаре живёт, травки знает. Падучую лечит, как её по науке, эпилепсию, что ли. Таких тяжёлых на ноги ставила…. Да вы к ней завтра съездите! Всё равно вам к озёрам лучше подбираться по Караколу. По Эликманару вверх прогуляйтесь, сами всё посмотрите. Но за лесопилкой, дальше, снега ещё много, не советую идти.

В доме тепло. Осоловела от еды, у меня слипаются глаза, и боюсь уснуть. Я впервые нахожусь в таёжной деревне. Всё примечаю и стараюсь запомнить. К празднику, видимо, здесь готовятся основательно. Угощение сибирское. В тарелках – груды отварного мяса, пельмени и картошка плавают в сливочном масле, холодец, солёные огурцы, грузди, пироги с брусникой и квашеной капустой. Всё очень жирное и горячее. Володя ест с удовольствием. Он вообще всё делает с видимым удовольствием, что мне в нём очень нравится. Должно быть, всё вкусно, но в меня не лезет. Налегаю на чай и буро-зелёную массу в пиале, которая выглядит неприятно, но замечательно пахнет свежей земляникой. Видя мой интерес, хозяйка поясняет:

- Энтим летом клубники много было, вёдрами таскали. Её через мясорубку вместе с травой прокрутила, да с сахаром вымешала. Так оно витаминнее. Ешьте, ещё подложу. Скоро опять её собирать.

- А с какой травой?

- Да со всякой, что с нею рвётся под руку, со стеблями и жопками. Со всем, что в ведро попадает, не перебираем, крутим, как собралось.

Мужчины в честь знакомства и за праздник пьют самогон. Мне тоже наливают, но я отказываюсь. Хозяйка ставит на стол два гранённых толстостенных стаканчика-стопки, плещет в них самогон до половины, доливает до верха брусничный сок и подталкивает ко мне один:

- Подкрасим, теперь как красненькое. Выпей, девушка. Кишки продерёт, всю отраву как рукой снимет. И я с тобой выпью.

Ну, раз надо…. Зажмурившись, глотаю вонючую огненную жидкость. Потом меня укладывают под большое ватное одеяло, крытое лоскутками ткани с большим искусством. Сквозь сон слышу, как доспаривают о политике Володя с хозяином, причём, он горячится, а хозяин отвечает ему степенно и рассудительно. Чувствуется, что каждый из них остаётся, как говорят, при своём интересе.

2 мая

Утром на завтрак на столе те же яства, что и вчера, плюс молоко и блины. Едим неспешно. Чувствую себя прекрасно и, кажется, я одна в нетерпении, что будем делать дальше. Надо двигаться, чтобы больше увидеть. Хозяин спрашивает:

- Что надумали? Если в Эликманар, то надо пойти посмотреть, может, машина какая пойдёт.

Выходим на улицу, оставив рюкзаки в гостеприимном доме. Хозяин идёт с нами. Показывает окрестности, на ходу давая пояснения:

- Здесь у нас свой климат, хороший. Место тёплое, у нас даже арбузы вызревают. Ни у кого их нет, а у нас – пожалуйста, бабы сажают. Выше-то и ниже по Катуни зимы суровые, снег глубокий, больше метра глубиной. А на нашем участке долины от Чемала до Эликманара он практически отсутствует. Ветра здесь такие. А в горах над нами влаги много, снега там обильные, долго не сходят.

Проходим с ним улицу насквозь. Задерживаемся посмотреть на скалолазов. Возле них много местной молодёжи, с интересом разглядывающей, прилипших к скалам и обвешенных страховочным снаряжением, спортсменов.

- Вот имеют же интерес к такому времяпровождению! – удивляется егерь. – По мне, так лучше всего охота. Всё польза, чем часами на верёвке висеть. Но каждому – своё.

Выше села Чемал огромные ворота в скалах, где река бьётся и кипит в порогах, к ним крутой спуск. Полюбовались картиной. На север, в прогалине большого соснового бора, стоит санаторий для лёгочных больных. Оказывается, Чемал славится как интересное целебное место для туберкулёзников ещё с дореволюционных времён. Оглянувшись, видим, как несутся по воде два катамарана. Маленькие фигурки машут вёслами, временами совсем скрываясь в пене волн.

- Молодые, дуриком прут, вода-то большая. Ох, дурни, жизни не жалеют. Матери обмерли бы, если видели.

У одного из домов стоит ГАЗик с брезентовым верхом. Хозяин заходит в дом и, выйдя через несколько минут, говорит:

- Отвезёт вас в Эликманар. Ему в Сему надо, мать повезёт, и вас подбросит. Если к моим старикам зайдёте, я гостинчик им передам. Скажите, что на 9 Мая подъеду.

Возвращаемся в дом. Хозяйка даёт нам для передачи шкалик самогонки, заткнутый газетной пробкой, и десять килограммов сахара в мешочке. Укладываем это всё в рюкзак и опять идём на улицу. Солнце греет сегодня совсем по-летнему, небо ясное, горы вокруг сине-лиловые. Полное ощущение праздника на душе. Проходящие мимо дети вдруг прокричали страшную весть:

- У сплавщиков человек упал в воду! Не подобрали, его отнесло, будут утопленника ловить!

- Как же, сыщут его здесь…. Поди, теперь дня через три ниже найдут. И чего в воду лезут по такой поре без всякой необходимости? Тьфу, настроение испортили, царствие ему небесное! Теперь людям забота баграми шарить под каменьем. Нет на них креста! Тьфу! И вы тоже, - уже обращаясь к нам, - лучше у стариков моих поживите. К озёрам не ходите, рано ещё. Зазря намучаетесь, да и сгинуть в это время в тайге наверху запросто можно. Лёд и снег глубокий, скользко, опасно. Летом – совсем другое дело.

- Часто здесь тонут?

- Не сказал бы. Сплавляются каждый год. Это уж непременно видим, на глазах река. Года три назад парень у них так же вот потонул, а больше что-то не припомню.

- Им, наверное, помощь сейчас нужна. Надо подойти.

- Помощь-то с умом нужна. В реку – мастерам лезть, - он скептически оглядывает меня, - вам там делать нечего, только помехой будете. Езжайте, уж…. Беда с вами, приезжими. Ничего вы не знаете. Жизнь понапрасну за любопытство кладёте.

Прощаемся с гостеприимными хозяевами, садимся в машину и едем в Эликманар. Водитель высаживает нас у проулка, выходящего в боковую долину речки с одноимённым названием. Долина в устье узкая. Прошли к деревянному мосту, постояли на нём, глядя на быстро несущуюся воду. Созерцание скоротечно меняющихся пенных струй, бьющихся о камни, и шум горной реки вызывал головокружение. Перешли на правый берег и долго поднимались по улице, на которой часто оставался лишь один ряд домов то с одной, то с другой стороны. На два ряда не хватало места: то гора поджимала берег к реке, то береговая скала сдвигала улицу к склонам. Вот и дом деда Анисима, с двумя соседскими далее, стоит на отшибе, прижавшись к реке. От противоположной стороны узкой улицы круто поднимается склон горы, а огород усадьбы наклонно идёт к самой воде. Выположенная площадка только под домом и маленьким двориком.

Дед, высокий красивый старик, стоит с вилами в руках и, сощурившись, разглядывает нас. На лице его прямо-таки написано: кто такие будут гости незваные, попытки припомнить и неузнавание. Вопросов не задаёт, хотя мы уже спросили, здесь ли живёт дед Анисим. На наши голоса выходит из избы маленькая сухонькая старушка, бабушка Арина. Объясняемся, проходим в калитку, и на крылечке передаём гостинец от сына. Сахару старик радуется:

- Будет, чем пчёлок подкормить! Эй, мать, ты куда шкалик-то понесла?! – и, посмеиваясь, нам – Всю жизнь прячет! В такую дорогу собрались, а рано, рано. Только до Каракола дойдёте, а дальше снег. Лучше здесь, в долине, погуляйте.

- А нельзя ли у Вас дня три пожить? Мы мешать не будем, где-нибудь в бане поночуем и, если разрешите, костёр на берегу для готовки разожжем. Может, молоко и картошку продадите, мы заплатим. По окрестностям походим, горы посмотрим. Отпуск у нас на неделю.

- Почему в бане? – обижается дед. – Место в избе есть. Гостюйте. Чего надумали, в огороде на костре готовить! Печь топится. Мать сготовит. А, если не понравится, сами возитесь, места на плите хватит. Гостюйте! Гостям завсегда рады. Ну, мать, принимай гостей! Шкалик-то зазря спрятала! – и заговорщицки подмигивает. – У неё выпить-то и поинтереснее чего есть, целую флягу сготовила!

Дальше, как в сказке, последовало радушное гостеприимство. Дед предложил наладить баню. Натаскали с Володей с реки воды и для бани, и для дома. Володя с дедом остались её топить. Я начистила картошки в чугунок. Слазила в подполье, наложила из кадок в миски квашеной капусты, огурцов и помидоров, а бабушка Арина сверху держала керосиновый фонарь и говорила, где, что брать. Поставили мочёную бруснику, мёд в чашке и мёд в сотах. Я достала из рюкзака банку килек в томате и тушёнку. Рыбу открыли и поставили на стол, а тушёнку старушка забрала, сказав, что прибережёт её для покоса, а мясо пока есть. И тут же, смутившись, спросила:

- Аль вы мясо баранье не едите?

Замахала руками: едим, убирайте тушёнку для дела. Кто-то позвал от калитки хозяйку. В доме мне больше делать было нечего, и я вышла вместе с ней на улицу. Здоровенный парень, увидев меня, перешёл на шёпот. Старушка у него что-то приняла и наказала придти вечером. Подошедшему от бани деду велела разжечь плиту на летней кухне. Тот, было, запротестовал: печь в избе всё равно топить надо.

- Вонять в избе будет! И в бане варить нельзя.

Оказывается, бабушка взялась сварить лекарство. Парень ловил рыбу, неудачно напоролся на крючок, палец загноился. И вот теперь, спустя неделю после незначительного, как ему казалось, происшествия, руку разбарабанило, краснота пошла к локтю. Я ахаю, так и до гангрены недалеко! Парню срочно в больницу надо, какое тут самолечение. Но бабушка уверена, что её средство поможет. Разговор перешёл на народную медицину, лечение травами. Пожаловалась ей, что у меня, после того, как сбила машина на дороге, болит голова. Её сын в Чемале советовал к ней обратиться за помощью.

- После бани посмотрю тебя. Тебе удар-то убрали?

- В каком смысле? – теряюсь я.

- Врачи-то учёные этого не умеют. Заговорить удар нужно было у бабушки сразу, и водицы святой попить неделю, и голову ею мочить каждый день. Нынешние-то молодые в заговоры не верят, а старые люди только так лечились. Врачей-то не было, а с людьми всякое случалось.

На летней кухне она ножом стругает в чугунок хозяйственное мыло, кладёт в него же из кастрюли коровье масло, на мой взгляд, граммов двести, добавляет из жестянки кедровую живицу, отделяя тягучую струю с иголками и кусочками коры щепкой, и… кладёт стакан мёда. Ставит эту смесь на плиту летней печи. Довольно часто выходит помешать эту нестерпимо воняющую смесь.

Вечереет. Баня уже выстаивается. Бабушка Арина затопила печь и в избе. Спускаемся с Володей к реке. Стоим, смотрим на воду, на гору на противоположном берегу, закрывающую полнеба. Дед к нам спустился. Кивает на гору:

- Крестовая, да не эта, а за ней гора. С неё белки видны в хорошую погоду. Белугу видно.

Поправляю вопросительно:

- Белуху?

- Её, Белугу. Высокая гора! Я там не был. С фронта в Первую Мировую инвалидом вернулся. Люди другие возле неё бывали, говорят, снег на ней вечный лежит.

- Отец, надо идти искать корову! Телёнок беспокоится, – окликает бабушка Арина.

- Это зараза, а не корова! Гулёна, мать твою…. Опять ноги об гору ломать! Чего ты её не приучаешь? У других сами приходят.

- Ничего не сами, так же по горам за ними ходят. Траву свежую почуяли, вот и не идут, - и поясняет, - Они у нас сами на горе пасутся, пропитание себе добывают.

Нас отправляют в баню, а дед идёт искать корову. Отправляют на пару, и я заметно смущаюсь.

- Отродясь у нас вместе мужики с женщинами моются, а уж вы, как хотите, напутствуют хозяева.

Друг мой веселится. Берём полотенца и спускаемся к бане. Она топится по- чёрному. Предбанника нет. Раздеваемся в потёмках – свет еле проникает в крошечное оконце, но оглядеться можно. Очень тесно, в бане жара, скамьи горячие. Хотела быстро помыть голову, но Володя вдруг плещет из ковшика на каменку. Воздух взрывается паром, меня обжигает. Чтобы не задохнуться, приседаю, потом становлюсь на колени и ползу к двери. Она, почему-то, не открывается. Приникаю к дверной щели и жадно хватаю воздух, как рыба, выброшенная на лёд. Володя в жару что-то говорит о банях, по привычке не упуская возможности рассказать всё, что знает:

- Травяным отваром, квасом хорошо поддавать. Ты куда уползла, ха-ха, горе московское!

И на мою спину опускается раскалённый веник. Взвизгиваю и пытаюсь выбраться за дверь, догадавшись, наконец, что дверь заперта на крючок. На меня опрокидывается ковшик холодной воды, и я чуть прихожу в себя. Торопливо мою голову и мечтаю выбраться из этого пекла. Володя охаживает меня, мешая мыться, веником. Должно быть, укладываюсь с мытьём в рекордный срок. Выползла, спасаясь от очередной порции пара, на четвереньках на улицу, испачкав землёй руки. Торопливо, на мокрое тело, натянула одежду и позорно сбежала. Появилась в избе под вопрос бабушки Арины:

- Чего не идёшь мыться? Баня остынет. Потом я деда попарю, нога у него мозжит, второй-то нет, на фронте оставил.

- Я уже помылась!

- Когда успела? Ой, что-то у меня нелады со временем сегодня.

- Это я быстро мылась. Непривычно жарко, не выдерживаю. Второй раз в жизни в бане сегодня была.

- А что, в городе, не моетесь? – пугается она.

- Каждый день под душем.

- Чудно! У нас баня хорошая. Попарься хорошенько, все косточки расправились бы, - и с любопытством, - У кого первый раз мылась, в каком месте?

- Прошлым летом были с Володей в экспедиции на севере, за Енисеем, в Тунгусской тайге. Там баня на базе.

И я вспоминаю свою первую баню. Перед общим сбором народ собрался на Пристани – заимка на берегу реки Хушмы. Истопили баню. Первыми в ней большой компанией мылись мужчины. Сидела у костра, слушала их стоны и крики, когда ныряли в ледяную воду реки, текущей по вечной мерзлоте. С любопытством ждала своей очереди отмыться от репудина и пота. Готовился обед-ужин. Была голодна, ужасно хотелось есть. Продуктов в экспедиции очень мало. Ждали сброса их с самолёта. Последнюю неделю ходили в маршруты на прогорклой манной каше из старых запасов, приготовляемую на воде. Двигались много, воздух свежий, аппетит не пропадал, а увеличивался. Когда пошли в баню женщины, постаралась от них не отстать, копировала их поведение: сидела на полке, хлесталась прутьями, сбегала разок к реке окунуться, опять сидела. Баня была не особенно жаркой. После мытья пошла от бани к кострищу, оно посередине между баней и избой. Почувствовала вдруг необыкновенную лёгкость. Сосны вокруг меня закружились. Ухватилась за ближайший ствол, переждала. Сделала ещё несколько шагов, и опять сосны закружились. Перед костром, естественно, деревьев не было, и я упала на землю, не дойдя двух шагов до бревна-скамьи. Очнулась от восхитительного запаха разогретой тушёнки, лёжа на нарах в избе. Откуда-то издалёка пробились голоса:

- Не надо нашатыря! Она голодная! Поднесите тушёнку ближе к носу, видите, действует!

Запах тушёнки лезет в ноздри, на лицо падает горячая капля. Открываю глаза, а надо мной, обожжённая костром до синевы, раскрытая банка тушёнки. Кто-то чумазым пальцем отколупывает кусочек и кладёт мне на губы мясо. Желудок с шумом всхлипывает, народ смеётся:

- Подействовало! Напугала ты нас! Полежи немного, сейчас все соберутся, будем есть.

И Володин голос:

- Ешь сейчас, половина – твоя.

Помылись после Володи и дед Анисим с бабушкой Ариной. Приходил парень, которому к чудовищно распухшей больной руке тряпицей привязала бабушка сваренное зелье. Из полного чугунка ингредиентов получилась вязкая масса, похожая на кусок пластилина. Старушка скатала её в шарик диаметром в шесть сантиметров. От шарика она и отщипнула порцию, наказав парню явиться на рассвете перед зарёй. Он, было, засопротивлялся, что пахать надо землю под картошку, но смирился перед угрозой потерять не только руку, но и жизнь. Вечерняя порция привязана была перед божницей на закате солнца. Читалась молитва и, по-видимому, заговор, так как явственно расслышала: «Антонов огонь, изыдь!»

Дед разлил в гранёные стаканы медовуху. Сопротивляюсь величине порции. Бабушка одобрительно разливает полный стакан в две стопки, и мы пьём за знакомство. Едим вкуснейшую картошку со сковородки. Отваренную в чугунке, её переложили, залили сметаной и обжарили на огне до золотистой корочки. Огурцы здесь солят, почему-то, большие и толстые. Засунуть в рот и откусить кусочек невозможно, и поэтому их режут поперёк, кружками. Но огурцы плотные и очень вкусные. Спрашиваю, какой сорт сажают. Старушка колеблется с ответом:

- Да какой сорт, леший его знает. Старый русский…. Бабушка ещё с России его несла, когда поселялись. Купить-то семян негде. Но хорошо родют, мясистые, крупные.

Меня чуть развезло от выпитого. Не люблю это делать, плохо переношу даже малюсенькие дозы алкоголя в один-два глотка. Сейчас любопытство пересилило, медовуху вижу первый раз, хотя слышала и читала о ней. Разговоры за столом идут обо всём понемногу, но, особенно после лечения парня, больше о целительстве.

- Она меня, - дед кивает на бабушку Арину, - от туберкулёза травками излечила. Я с Первой Мировой вернулся не жилец. Немец по окопам газ пускал. Отравил себе весь организм. Ну и в окопах слякоть, холод, зацепил я туберкулёз. Отправили меня домой помирать. Куда там лечиться, докторов никаких нет, кругом одна разруха. Домой, можно сказать, дополз. Арина моя корней подорожника накопала, да ими меня и выпоила.

- Я, бывало, по четверти с водкой корней ему настаивала. Каждый день он по стопочке пил. Так лет пять прошло. Потом выкашлял всё, и легче ему стало. Нутряным медвежьим салом поила и натирала после бани. Сейчас, вот, ослаб от старости, так каждый день по стопочке золотого корня принимает. Ты, отец, нынче не пей, медовуху выпил, хватит.

- Кого хватит, я ещё днём полечился.

Вечер скоротали за разговорами. Старики вспоминали прошедшую молодость. Как водится, и о политике мужчины потолковали. Перед сном вышли с Володей во двор и ахнули от восторга. Небо над ущельем- долиной чёрное-чёрное, только чуть выделяется над вершинами гор, а на нём звёзды огромные переливаются, сияют и сверкают.

- Не жалеешь, что на озёра не выберемся?

- Жалею и не жалею, - отвечаю, - Здесь хорошо, но хотелось бы нагрузиться. Второй вечер объедаемся и пьянствуем.

- Завтра сбегаем на Крестовую гору, промнёмся. Пойдём налегке. Зато молочка попили. А ты боялась, что продуктов не хватит! Ещё съэкономим! Ах, молочко здесь сладкое, пойду, попрошу ещё у бабки Арины.

3 мая. Эликманар – Крестовая гора – Эликманар.

Утром встали рано. Хозяйка подоила у крыльца корову, и та ринулась через дорогу в гору, как спринтер со старта. Дед захохотал:

- Спортсменка, зараза!

Смотреть на взбегающую в гору корову, было уморительно смешно и нам. Подошёл вчерашний парень.

- Как спалось, молодой человек, после бабушкиного лечения?

- Здорово, дед Анисим! Измаялся совсем, дёргает, спасу нет. Но краснота от локтя к кисти спустилась. Пусть бабка посмотрит, что ещё делать. Ты, тётка Арина, пошепчи ещё! Извёлся, работать надо, а я света не вижу.

Сматывается с руки тряпочка, старушка сдёргивает лепёшку, которая за ночь истончилась. В воздухе распространяется тяжёлый гнилостный запах, от лепёшки тянется плотный толстый жгут гноя. Старушка подсекает его лепёшкой, стараясь намотать жгут на неё.

- Да брось ты к чёртовой матери эту дрянь!

- Её помыть и ещё использовать можно.

- Брось, бабка Арина, я тебе ещё мыла с живицей принесу, и всё, что надо.

Бабушка бросает лепёшку на землю и командует деду:

- Присыпь!

Старик аккуратно присыпает дрянь землёй, поддевает лопатой, выносит на улицу, сбрасывает. Копает ямку, сталкивает туда лепёшку и засыпает землёй и камнями. Поясняет:

- Скотина у нас. Не дай Бог, подцепит.

Парню приматывают, той же тряпицей, свежую лепёшку, и он уходит. Отправляемся и мы на гору. Спускаемся к мосту и долго обходим низом конец бокового отрога, стараясь высмотреть удобный проход для подъёма. Со стороны деревни склон слишком крутой, не подняться. Наконец, натыкаемся на чуть приметную тропу, по ней и стали подниматься. Утро сегодня холодное, но дорога быстро разогрела. Поднялись на отрог и увидели внизу большой луг, наклонно поднимающийся почти до середины горы Крестовой, к кромке леса. Хорошо просматривалась её вершина над верхней границей тайги. Набранную высоту не хотелось терять, поэтому пошли по гребню, стараясь забирать вправо и не терять прогалину луга из вида. Тропа ушла влево, а мы полезли по горной тайге напрямую. Это оказалось нелёгким делом. Снег стаял, но земля была ещё промёрзшей, особенно под деревьями и в тени камней, а местами попадались линзочки сплошного льда. Поняли, что, всё-таки, придётся спуститься на луг и подниматься по нему. Так и сделали, пару раз неудачно выходя на скальные стенки, которые разумно обошли.

Настроение было прекрасное. Далей не было видно, шли под деревьями, но заметно ощущался подъём. Воздух был лёгкий, невесомый, дышалось как-то со вкусом. Незаметно прошли три часа. В конце каждого часа останавливались минут на десять.

Спустились на верхнюю часть луга. Здесь земля уже прогревалась солнцем. Луг не был ровным местом, как виделось сверху. Высокие, местами ростом с нас, жёлто-коричневые будыли прошлогодних трав сильно затрудняли ходьбу. Под ними, у оснований, уже пробивались новые зеленые ростки. Некоторые будыли легко обламывались, цепляясь за одежду и шнурки вибрамов. Володя шёл в своих таёжных кирзовых сапогах, и ему было легче. Меня рифлёные подошвы держали на склоне, а он часто оскальзывался. Другие будыли держались крепко, что тоже мешало, их приходилось либо обходить, либо отклонять. В лицо летели семена и труха. На этом лугу мы здорово упарились, поднимаясь прямо в лоб, не серпантином.

Остановились передохнуть. Куртку и штормовку давно обвязали вокруг бёдер, шли в свитерах. Захотелось снять и их. Смотрю, а по щеке и шее Володи ползут маленькие твёрдые букашки. Подняла руку, чтобы снять, а он вдруг заорал:

- Стой, не шевелись, на тебе клещи! Боже мой, да их на тебе прорва!

- На тебе тоже. Давай сниму, - и я сбросила под ноги одну букашку.

- Ты с ума сошла! Их сжигать надо! Это же энцефалитные клещи. Ты что, о них не слышала?! Это переносчики энцефалита. Болезнь страшная, поражает центральную нервную систему. Человек после их укуса инвалидом становится. Сейчас осмотримся. У меня есть жестянка из под леденцов с коробкой спичек, будем жечь на крышке. На земле нельзя, трава сухая, полыхнёт всё, не убежим. Ах, чёрт, место неудобное, долго ещё по лугу топать, их ещё столько нацепляем…. Будем друг друга осматривать каждый час.

Осмотрели друг друга и собрали с себя восемьдесят одного клеща. Спички почти кончились, когда сжигали последнего, а впереди ещё подъём и спуск обратно. Пошли вверх осторожней, уже не ломились напрямик. Прошли луг, вошли в лес. Прошли по нему до большой прогалины, на которой остановились перекусить. Утром бабушка Арина сунула мне пару кусков хлеба и круто сваренных яичек. Всё это, завёрнутое в газету, покоилось в моём кармане, мешая при ходьбе. Съели всё с большим удовольствием, мечтая, чтобы порции удвоились, выпили по глоточку воды из солдатской фляжки, которую всегда беру с собой в любой маршрут.

Солнце уже высоко, надо быстрей подниматься, чтобы спуститься до темноты. Опять полезли наверх. Лезли и лезли, цепляясь за всё, что попадалось под руку: камни, кусты, корни. Лес всё никак не кончался.

- Володя, надо забирать левее, мы к солнцу уклоняемся! По времени уже скоро надо спускаться. Надо остановиться.

- Чёрт, ты права, кажется, слишком уклонились. Но ещё чуть пройдём, я чувствую, вершина близко!

- Какая вершина! Вершина голая, а мы ещё в тайге!

- Ещё полчасика вперёд пройдём, а, если не выйдем, повернём назад.

Забрали влево, и вскоре действительно лес поредел, деревья кончились, и мы очутились на мшистом и каменистом взгорке. Казалось, что до вершины теперь добраться совсем просто. Опять полезли наверх напрямик и поднимались час. Всё, время вышло, пора возвращаться. Солнце заметно склонилось к западу, вечереет, на часах шестнадцать часов тридцать минут. Опасаюсь уже спуска в темноте. Володя умоляет:

- Ну, ещё чуть-чуть! Мы лес на спуске пройдём часа за два с половиной, а потом по лугу к дороге можно и в темноте спуститься. Зря, что ли, весь день лезли?! – рванул вперёд бегом и, почти сразу, закричал, - Здесь тропа! Как бы раньше знать! Теперь её только не потерять. Сейчас дойдём!

Но и по тропе поднимались ещё час. Тропа вывела на узкий гребень. В одном месте на нём пришлось туго. С одной стороны, слева, вниз уходила почти отвесная стена цирка, забитого снегом, а справа – выход скал. Для ног оставалось места только под подошву ботинка. Здесь свистел ветер, и было по-настоящему страшно идти. Вот, наконец, и вершина. Совсем небольшая площадка, на которой стоит триангуляционный знак. Геодезисты сделали его изящным, ажурным. В центре аккуратный столбик бетона. Прижались к нему спинами, ветер наверху сильно давил, пытаясь сбросить нас вниз. Мы надели куртки, как только выбрались за границу тайги, за зоной леса сильно прихватывало холодом. Сейчас, казалось, ветер выдувал из нас последние остатки тепла. Я уже здорово утомилась сегодня, на обратную дорогу сил осталось мало.

Вид сверху потрясающий. Куда ни глянь, во все стороны волна за волной тянутся хребты. Ближайшие к нам выделяются рельефно. Следующие за ними как бы расплываются в густой дымке, а дальние совсем растворяются в легчайшей, как будто только намечены. На юге, далеко, отчётливо видна бело-зелёная снежная стена гор. Неужто Белуха?! Долго смотрим на неё. А на западе небо уже окрасилось в ярко оранжевый тон. Краски заката совершенно неописуемые. Постоять бы здесь ещё, но очень холодно. Поздний час, потихоньку из-за этого нарастает беспокойство: спускаться нужно, и как можно быстрее.

Прямо с вершины вниз, в сторону реки Эликманар, уходит распадок. Мелькает мысль, что склоны у реки крутые и скалистые, могут быть непропуски. Но сверху, насколько видно, распадок безлесный. Можно быстро сбросить высоту. И, вроде, просматривается что-то, похожее на тропу. Ещё еле слышно журчит внизу вода. Нам уже давно хочется пить. Бросаем прощальный взгляд на окрест лежащие горные дали, и, не сговариваясь, спускаемся к распадку.

Поначалу легко сбегали, стараясь держаться сухого правого склона. Потом появился ручей, и пришлось замедлить темп, опасаясь поскользнуться на мокрых камнях. Тропа действительно была, терялась только на каменистых местах. Но распадок, хотя и расширялся к низу, всё же, в верховьях, был очень узок. К тому же, он углублялся, становясь каньоном, а ручей становился всё мощнее. От границы леса он превратился в речку. В лесу местами лежал на склонах под деревьями снег. Было сыро и холодно, несмотря на ходьбу. Быстро темнело, хотя небо между крутых склонов было ещё светлым. Тропу было видно почти до самого устья ручья. Темнота накрыла нас уже на берегу Эликманара.

Надо искать переправу. Село ниже по течению, значит, нам налево. Сгоряча пошли напрямик, по берегу. В потёмках то и дело поскальзывались на камнях. Наконец, сообразили поискать тропу на склоне. Нашли, но в лесу уже ничего не было видно. Решились перебрести реку, на той стороне хорошая тропа. Там низкая терраса, а на этой стороне склоны обрываются в воду. Нарвавшись пару раз на скальные лбы, всё-таки нашли удобный спуск к воде. Выбрали широкий перекат, где не должно быть глубоко. Володя снял сапоги, связал их моим носовым платком и повесил себе на шею Я тоже разулась и связала шнурки вибрамов, сняла шерстяные носки, оставшись в хлопчатобумажных. Взявшись за руки, осторожно ступили в воду.

Ох, и холодна же она была! Дух захватило, в висках застучало, озноб охватил тело. Держались стенкой. Напор воды мощный. Она волной огибала штанины на уровне колен, иногда прихватывая и бёдра. Дно в камнях, вода шумит, грохочет, шум закладывает уши. Где-то посередине ноги свело. Володя рычит:

- Двигайся, двигайся, а то собьёт! Ай, о камень долбанулся!

Казалось, вечность добирались до берега. Выбрались, похлопали по штанам, сгоняя воду. Лязгая зубами, обулись.

- Надо пробежаться, быстрей согреемся. Давай бегом!

И помчался от меня, не оглядываясь. Какое там бежать! Двинуться бы с места, у меня всё тело застыло. И устала сегодня сильно. Но двигаться надо, двигаться, двигаться…. Переставляю ноги всё живее и живее, не бегом, конечно. К счастью, деревня оказалась неожиданно близко. Ввалились в дом. Старики за нас уже волноваться начали. Старушка, видя нас мокрых, ахает и гонит переодеваться.

Едим опять чудесную картошку с раскалённой сковороды, обжигая губы, закусываем вчерашними разносолами. И пьём, пьём чай с мёдом. Выпила, наверное, стаканов шесть. Пытаюсь вслушиваться в разговоры стариков. Дед жаловался на прыткую корову, которую опять пришлось искать на горе. Сетовал на какое-то сено, которое, то ли купил, то ли продал. Корову не нашёл. Бабушка сокрушается, что молоко пропадёт, корову непременно надо отыскать, как бы совсем не отбилась от жилья, не сгинула в тайге.

Уснула сразу, как забралась под ватное лоскутное одеяло. Ночью несколько раз просыпалась от своих же стонов, ноги ныли, и опять засыпала.

4 мая. Эликманар.

На рассвете дед ушёл искать злополучную корову. У пришедшего на лечение парня рука пришла почти в норму. На второй лепёшке гноя было мало, краснота стянулась к ране. Бабуся, как вчера, обмыла рану чайной заваркой, наложила новую лепёшку и наказала придти на закате. Объявила, что к утру, дай Бог, всё у парня заживёт. Я поражена: какое эффективное у бабушки средство! Вот бы хирургам им пользоваться! Зря, зря отринули народную медицину.

К завтраку дед вернулся без коровы. Не стесняясь, материл её на все лады. Она у него курва губошлёпая, гулящая, тупая алтайка, мать её так и вот этак, ещё так…

- Пропадёт корова, разнесёт её, - причитает старушка.

- А и пусть пропадёт, - ярится дед. – В прошлом годе она у тебя два месяца по тайге гуляла. Думали, медведь задрал. А она взяла и пришла по осени, да телёнка, вон какого справного, принесла, неизвестно, где нагуляла.

Вызываемся поискать корову. Безногому деду действительно трудно ходить по тайге. Обнадёживаем старушку, что втроём найдём обязательно. Бабушка, оказывается, вчера вечером вызвалась полечить роженицу, у которой «огневица», и младенца её. Это в соседней деревне, за ней обещались приехать на телеге. Она опасается теперь за кормилицу корову, которую непременно надо подоить, но и людям обещала помощь целительскую. Не знает, на что решиться.

- Иди мать, спасай бабу и дитё. Татьяна, вон, подоит, если найдём. Это, уж, как Бог даст. Да найдём и всё сделаем, не стони!

- Ни разу не доила и коров боюсь, - пугаюсь я.

- Чего там уметь! Погладишь сиськи, она, как баба, и растает. Сцедишь. Я её привяжу к ограде, - успокаивает меня и старушку дед.

- Он управляться с ними умеет, да эта корова хитрованка, мужчин не подпускает, - вздыхает старушка. – Баб подпускает, соседка, раз, доила мне, а мужчин, как на грех, не любит.

- Курва она, корова твоя, курва настоящая, вот что я тебе скажу! Ну её к лешему! Сдам её на мясо! На что нам с тобой корова? Муки такие принимать, возни с ней столько, работы одной…. Чай забелить молока найдём.

- Глупость городишь. Мели, Емеля…. Как без коровы-то? Скотина кормилица, а ты – на мясо. – И мне, - Таня, подоишь корову-то? Она смирная у меня, только непутёвая по части удрать. Аль соседку позовите, коль дома будет. Обещала я людям, неудобно отказать. Выдои, сколько сможешь, а потом телёнка подпустите.

- Попробую, - отвечаю неуверенно, - не беспокойтесь, езжайте! Придумаем что-нибудь.

- Ей полезно поучиться! – посмеивается Володя, - Тоже баба, хоть и московская.



Pages:     || 2 | 3 | 4 | 5 |   ...   | 15 |
 




<
 
2013 www.disus.ru - «Бесплатная научная электронная библиотека»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.