«С.Г. КАРПЮК ОБЩЕСТВО, ПОЛИТИКА И ИДЕОЛОГИЯ КЛАССИЧЕСКИХ АФИН
...»

несомненно, в общих чертах вполне соответствует действительности: даже его сомнения о том, Никий или Феак вступил в сговор с Алкивиадом, находят подтверждения в острака, на которых фигурируют как тот, так и другой^[189]. Народное собрание высказалось за остракофорию, очевидно, потому, что необходимо было сделать ясный выбор между экспансионистской политикой Алкивиада и умеренными взглядами Никия. Можно вполне обоснованно предположить, что инициатором (или, во всяком случае, горячим сторонником подобного решения был Гипербол). Резоны его вполне понятны: при удалении с политической арены Алкивиада Гипербол сам становился главным выразителем [c. 89] радикально-экспансионистских воззрений, и мог претендовать на безусловное лидерство; впрочем, ничего Гипербол не терял и при возможном изгнании Никия, проводника совершенно противоположного политического курса. Однако главный удар был направлен все-таки против Алкивиада. Алкивиад был более "подходящей" жертвой для остракизма: его аристократическое происхождение, вызывающее поведение и "тиранические замашки" (Thuc. VI.15.4; /Andoc./ IV.25 sqq.). делали его, на первый взгляд, идеальной кандидатурой для изгнания.

Однако только на первый взгляд. Гипербол был активным, но не слишком дальновидным политиком. Он не учел настроений сограждан, которые устали от войны и желали ее окончания если не путем мира (этот путь был уже опробован и отвергнут), то путем чудесной сокрушительной победы. Алкивиадовская пропаганда похода на Сицилию была крайне успешной, гораздо более успешной, чем гиперболовская. И это Гипербол признавать не желал. Афиняне не хотели "безличного" одобрения Сицилийской экспедиции, они слишком "страстно желали" завоевать Сицилию (Thuc. VI.24.3 sq.), и им нужен был харизматический лидер. На роль такого лидера мог претендовать Алкивиад, но никак не Гипербол.

Не учел Гипербол и уровень политического мышления Алкивиада. Между голосованием о назначении остракизма и собственно остракофорией – достаточно длинный промежуток. Алкивиад максимально использовал этот период. Конечно, в Афинах не было каких-либо организованных политических партий,^[190] и нет никаких сведений о том, что существовало какое-либо формальное обсуждение кандидатур на остракизм^[191]. Однако речь, приписываемая Андокиду, и произнесенная от лица Феака (одного из возможных кандидатов на [c. 90] изгнание) говорит о том, что в народном собрании могли обсуждаться (а точнее – осуждаться) потенциальные жертвы остракизма. Уже было отмечено, что нет никаких оснований полагать, что специальное заседание экклесии могло быть посвящено обсуждению кандидатур на изгнание остракизмом. Однако афинская политическая практика предоставляла достаточно возможностей для критики и осуждения того или иного политического деятеля. Даже если эта речь, известная как четвертая речь Андокидова корпуса, и была риторическим упражнением, сам факт его появления свидетельствует о том, что через полтора десятилетия после последнего остракизма в Афинах помнили о горячих дебатах, развернувшихся по этому поводу. Конечно, и Алкивиад и его сторонники не преминули обрушиться на Гипербола. Подвергался критике и сам Алкивиад, причем с совершенно разных сторон.

И тут вступал в силу еще очень важный фактор, который не принял во внимание Гипербол. После остракофории сначала подсчитывалось общее количество черепков (для признания ее состоявшейся необходимо было, чтобы их было больше 6 тысяч), а затем уже черепки раскладывались поименно, и изгнанным считался набравший простое большинство голосов^[192]. Чем больше кандидатов на остракизм (а в последней остракофории их было по крайней мере шесть), тем меньше голосов может понадобиться для того, чтобы отправить в изгнание того или иного политика. И в данном случае большую роль играют закулисные соглашения между лидерами политических группировок. Трудно сейчас проверить истинность сообщения Плутарха о сговоре Алкивиада и Никия; вряд ли Никий мог рассматриваться как основная мишень. Но осторожный политик, всегда опасавшийся афинского демоса (см., например, Thuc. VII.8.2; 48.3), вполне мог захотеть застраховаться и договорился с Алкивиадом.

Беда Гипербола была в том, что он не смог вообразить себя жертвой остракизма. Гипербол считал, что быть подвергнутым остракизму может только "благородный", т.е. тот, чье влияние независимо от воли демоса. Так считал не только сам Гипербол, таково было общественное мнение. В [c. 91] том же русле мыслил и современный Гиперболу противник демократии, автор Псевдо-Ксенофонтовой "Афинской политии": "...Таких должностей, которые приносят спасение, если заняты благородными людьми, и подвергают опасности весь вообще народ, если заняты неблагородными, – этих должностей народ вовсе не добивается; он не находит нужным получать по жребию должности ни стратегов ни гиппархов. И правда, народ понимает, что получает больше пользы, если эти должности не исправляет сам, а предоставляет их исполнять наиболее могущественным людям" (/Xen./ Ath. pol. I.3. Пер. С.И.Радцига). Таким образом, анонимный олигарх резонно полагал, что наиболее ответственный должности должны были заниматься "благородными", и соответственно ответственность (в том числе и возможность быть изгнанным остракизмом) лежит на них, т.е. политических лидеров старого образца.

Но именно 30–20-е годы V в. стали переломными в политической жизни Афин, именно в это время в афинской политической жизни важную роль начинают играть демагоги, политические лидеры новой формации, происходившие из средних слоев общества и апеллировавшие к демосу^[193]. Демагоги вместе с претензией на власть должны были приобретать и ответственность за нее.

Итак, политическая комбинация, инициатором которой был, несомненно, Алкивиад, а непосредственными участниками Феак или Никий (либо оба вместе) удалась. Гипербол был изгнан. Современные исследователи, вслед за Фукидидом, Плутархом и другими античными авторами, часто задаются вопросом, почему именно Гипербол стал последней жертвой остракизма. Однако тот факт, что перед Гиперболом в течение более чем четверти века никто из афинских политиков не был изгнан остракизмом и, возможно, весь этот период народное собрание не вотировало [c. 92] остракофорию,^[194] заставляет поставить на первое место другую проблему: почему именно в 416 (или в 415) г. была сделана попытка возродить этот институт?

Остракизм Гипербола можно поставить в один ряд с избранием десяти пританов после Сицилийской катастрофы. Чрезвычайные обстоятельства, вызванные разгромом афинского экспедиционного корпуса в Сицилии, привели к чрезвычайным мерам (Thuc. VIII.1.3). Пританы заменили в какой-то степени стратегов (многие популярные политики погибли, а многие - утратили свой авторитет)^[195]. Обстоятельства 416 г. были не столь чрезвычайными, но афиняне решили испробовать "старое" средство политической борьбы для "новых" нужд. Результат оказался неожиданным, и попыток больше не было.

Остракизм 416 (или 415 г.) не стал выбором между двумя политическими линиями (агрессивная - умеренная), а между двумя выразителями агрессивной линии (и Алкивиад и Гипербол выступали за афинскую экспансию на запад). Поэтому остракизм Гипербола – но только после осмысления его результатов – показался афинянам неприемлемым^[196]. В остракизме "второй – лишний". Если же лишним оказывался третий (Гипербол), то сам инструмент становился ненужным.

Меняются и нормы поведения политиков: при всем морализаторстве Плутарха в его сетованиях на деградацию [c. 93] афинских политиков имелось некое рациональное зерно. Обвинения Гипербола в сикофантии и пр. свидетельствуют о новых "этических нормах" для афинских политиков конца V в. до н.э. Стало очевидным, что в новых условиях для устранения неугодных демосу политических лидеров более эффективны другие средства. Не случайно первое упоминание и о применении графе параномон относится приблизительно к 415 г.^[197]

А что же после остракизма Гипербола? Афинянам было не до него, и один перечень событий 416–412 гг. говорит в пользу подобного мнения. Осквернение герм и последовавшие вслед за этим репрессии, начало Сицилийской экспедиции, бегство Алкивиада, Сицилийская катастрофа, Декелейская война - кому был интересен изгнанный демагог? К тому же, как указывает Фукидид, афиняне после неудачи Сицилийской экспедиции разочаровались в политиках, выступавших за нее (Thuc. VIII.1.1). А ведь Гипербол был одним из них. Гипербол исчезает и из комедий Аристофана, а это самый верный индикатор: его имя не упомянуто ни в "Птицах", поставленных на Великие Дионисии 414 г., ни в "Лисистрате", поставленной на Ленеи 411 г. Однако вряд ли сам демагог оставил всякую надежду вернуться в афинскую политическую жизнь. В пользу этого свидетельствует выбор Самоса как места изгнания. Мы не знаем, отправился ли Гипербол на Самос сразу после остракизма или переместился туда впоследствии; однако выбор Самоса, места концентрации экипажей афинских военных кораблей, показателен. Гипербол хотел оставаться как можно ближе к nautikos ochlos – среде, которая ему была близка.

Наконец, о Гиперболе вспоминают. Сначала в театре, походя. Аристофан в "Женщинах на празднике Фесмофорий", поставленных на Великие Дионисии в конце марта 411 г., вкладывает в уста предводителя хора рассуждение о дифференциации почестей для афинских матерей, в котором мать Гипербола недвусмысленно осуждается:

Распустив на плечи кудри, ростовщица здесь сидит.

Рядом с матерью Ламаха. Поступить бы с нею так:

Если станет, в долг ссудивши, требовать она прирост, [c. 94]

Отобрать насильно деньги и сказать при этом ей:

"Не видать тебе прироста, ты урода родила!"

(Aristoph. Thesm. 840 sqq. Пер. Н.Корнилова под ред. К.Полонской)

Но вспоминают о нем также и яростные противники демократии. В 412–411 гг. на Самосе разворачивается острая внутриполитическая борьба, stasis, которая переплетается с олигархическим переворотом в Афинах – ведь Самос был главной базой афинского военного флота (см. Thuc. VIII.21, 25.1, 48, 72 sqq.)^[198]. Гипербол пал жертвой этой борьбы. Фукидид сообщает, что под влиянием Писандра и сторонников олигархии в Афинах группа из примерно 300 самосцев совершила убийство сторонников демократии на острове. Убийство же Гипербола произошло, очевидно, по инициативе одного из афинских стратегов, Хармина в июне 411 г. (Thuc. VIII.73.2 sq.). У Хармина были скорее всего личные причины, чтобы свести счеты с Гиперболом. Однако убийство Гипербола на Самосе было в какой-то мере символичным актом. Политического лидера "добрых старых Афин" достаточно было изгнать остракизмом. Демагога необходимо было уже и уничтожить, что и произошло с самим Гиперболом. В IV в. политических лидеров пытались устранить посредством судебного разбирательства, а конец Пелопоннесской войны стал периодом проб и ошибок на переходе к новому типу политической борьбы. Именно в этот период под колесо афинской истории попал и демагог Гипербол.

Мало кто сожалел о его участи: посмертная слава Гипербола имела скорее скандальный оттенок. В комедии "Лягушки", поставленной на Ленеи 405 г., действие происходит в подземном царстве. Торговки, обвинившие Диониса в мелкой краже, кличут на помощь Клеона и Гипербола (Ran. 569 sqq.). И Гипербол здесь снова в тени своего предшественника. Клеон явно поставлен на первый план: он назван простатом [c. 95] (Ran. 570), да и упомянут вторично несколькими строками ниже (Ran. 577).

В чем же заключается новизна политической линии Гипербола или Гипербол был только продолжателем “линии Клеона”? Каковы были взаимоотношения Гипербола с демосом? В чем причина особой предвзятости наших источников по отношению к Гиперболу? Кроется ли она в его происхождении, поведении или здесь сыграли роль иные факторы? Постараемся ответить на эти вопросы, насколько позволяют наши источники.

Традиция рисует Гипербола как продолжателя методов Клеона, но не как продолжателя его успехов. В перечне простатов демоса Гипербол фигурирует нечасто. Даже у Аристотеля – не без влияния Фукидида – имя Гипербола не упомянуто, и следующим после Клеона "простатом демоса" назван Клеофонт (Ath. pol. 28.3). Клеон же всегда оставался на видном месте. Гипербол же, по мнению современников, отличался особой "низостью". Именно его обвиняли в доносительстве (сикофантии), именно к нему (и только к нему!) Аристофан и Фукидид прилагали эпитет mochtheros ("жалкий, негодный"), именно его обвиняли в "низости, испорченности" (poneria),^[199] называли "позором города" (aischune tes poleos)^[200]. Фукидид прямо указывает, Гипербол был изгнан не из-за страха перед его силой и достоинствами (dia dunameos kai axiomatos phobon), но исключительно из-за его низости и из-за того, что он был позором города (Thuc. VIII.73.3). К тому же его происхождение считалось сомнительным, да и его мать высмеивали за занятие ростовщичеством.

Резкие выпады против демагогов не были редкостью. Но случайно ли именно к Гиперболу прилагает единственный раз употребленный им эпитет mocqhrov" Фукидид? Случайно ли Аристофан называет Гипербола в добавление к [c. 96] характеристике его политической деятельности (polites oxines) также и aner mochtheros, т.е. человеком недостойным (Aristoph. Eq. 1304)?

Гипербол был достаточно популярен, но был "вечно вторым", всегда оказывался в тени: Клеона в начале своей политической карьеры, Алкивиада – в конце ее. В тот короткий период (с 422 по 420 или 419 г.), когда Гипербол господствовал на ораторском возвышении на Пниксе (Aristoph. Pax 680), т.е. был во главе радикально настроенных группировки, агрессивная внешняя политика не пользовалась поддержкой большинства афинских граждан.

Гипербол исполнял различные должности и литургии (возможно, даже триерархию), но нет ни одного ясного свидетельства о том, что он когда-либо был стратегом^[201]. Афиняне не доверяли ему настолько, насколько Клеону, и предпочли вручить бразды правления Сицилийской экспедицией более популярному Алкивиаду и более опытному Никию.

Изгнание Гипербола в результате последней афинской остракофории 416 или 415 г. оказалось совершенно неожиданным прежде всего для самого демагога. Гипербол пал жертвой политического сговора. Этот остракизм подвергся осуждению афинского общественного мнения по причине "низости" Гипербола, что нашло отражение в комедии Платона, которую цитирует Плутарх: ^[202]

Хоть кару он [Гипербол. – С.К.] и принял поделом,

Ее с клеймом его никак не совместить.

Не для таких, как он, был создан остракизм.

(Пер. М.Е.Грабарь-Пассек)

[c. 97] Другой причиной стала бесполезность данной остракофории для решения основного политического вопроса: быть или не быть экспедиции в Сицилию. Очевидно, уже после остракизма Гипербола было окончательно решено, что и Никий и Алкивиад возглавят Сицилийскую экспедицию.

Отношение самого Гипербола к афинскому демосу и к правилам политической борьбы мало отличалось от отношения его современников. Он не слишком выделялся своим происхождением (впрочем, и Никий и Клеон и Клеофонт были выходцами из той же самой среды владельцев ремесленных мастерских), риторическими приемами (очевидно, его язык был более понятен большинству граждан, хотя риторическое образование он и получил) и пропагандой экспансионистской внешней политики. До нас не дошло сообщений о каких-либо важных инициативах Гипербола во внутриполитической сфере, если не считать какого-то конкретного предложения о проверке расходования средств в IG I3.85.

Политиков, подобных Гиперболу (а, возможно, и его самого) охарактеризовал Фукидид в речи Алкивиада перед спартанцами. Алкивиад противопоставил умеренную политику, проводимую самим Алкивиадом и осуществлявшуюся ранее родом Алкмеонидов, политику покровительственного руководства демосом (he prostasia hemin tou pletous – VI.89.4) противоположной политической линии: "Другие, которые были раньше и которые есть и теперь, вели толпу к низменному; они-то меня и изгнали" (Thuc. VI.89.5). Среди этих других был и Гипербол. Важным отличием его от других политиков было то, что он не занимал каких-либо важных государственных постов (если не считать таковым членство в Совете пятисот). Но, подобно другим политикам, он продолжал действовать вполне традиционно – через суд и народное собрание. А возможность (и необходимость) действовать напрямую у него была. Как раз та самая nautikos ochlos, которой столь боялись олигархи (Thuc. VIII.72) – экипажи кораблей афинского флота, состоявшие и из граждан и из не-граждан, – концентрировалась на Самосе, где (случайно ли?) находился в изгнании Гипербол. Нет никаких сведений о том, что Гипербол пытался [c. 98] каким-либо образом повлиять на настроение этой массы (что успешно сделал впоследствии Алкивиад). Гипербол остался в старых рамках политической борьбы; он оказался беззащитен и был убит. Гипербол, последний изгнанный остракизмом афинянин, оказался единственным из всех изгнанных остракизмом, который был убит во время ссылки.

Гипербол внес важной новшество в афинскую политическую жизнь, точнее – в этику политической борьбы в Афинах. Он стал первым общепризнанным "негодным человеком", негодяем в афинской политической элите. Его, в отличие от Клеона, современники никогда не называли демагогом. Как и многих других радикальных политиков, Гипербола неоднократно обвиняли в poneria (ср. /Xen./ Ath. pol. I.5: amathia, ataxia и poneria характерны для демоса и объясняется автором памфлета бедностью), но именно его, и только его, современники называли mochtheros. Гипербола тянуло к толпе, к nautikos ochlos, но он не смог перейти последнюю грань и остался в рамках традиционных политических институтов. Трансформация значения слова mochtheros напоминает изменение значения слова ochlos: и то и другое слово именно к концу V в. приобретают пейоративный оттенок и начинают активно использоваться для характеристики политической жизни. Эти изменения могут рассматриваться как косвенное свидетельство перемен в политической жизни Афин.

Гипербол не заслужил сочувствия в последующей традиции, являя для нее лишь поучительный пример "неправильного" использования остракизма, а также взлета и падения "низкого" человека в политике. Гипербола несправедливо вспоминали преимущественно за то, в чем он – против своего желания – оказался последним: изгнанным остракизмом. В чем же Гипербол был первым? За Клеоном – вслед за Фукидидом – утвердилась характеристика первого демагога. Это – политическая характеристика: Клеон мог убеждать демос, его избирали стратегом. Гипербол был последователем Клеона; его считали даже его учеником, хотя и никогда не называли демагогом. Но отличие между ними было. И отличие – не только в том, что Клеон имел определенную [c. 99] сплоченную группу сторонников, а Гипербол, апеллировал ко всем афинянам^[203].

Отличие заключалось в том, что современники (Фукидид, комедиографы), прежде всего, оценивали его человеческие качества, причем характеризовался он именно как "человек негодный"^[204]

. Моральное осуждение взяло верх над политической оценкой^[205]. Это случилось, очевидно, потому, что сам политик не хотел укладываться в прежнюю политическую этику: он мог быть и сикофантом и священным послом одновременно, не скрывая своей политической "низости". Гипербол стал первым негодяем на афинской политической сцене. Совершенно беспринципный, но талантливый Алкивиад не мог с ним в этом соперничать: ведь, по мнению большинства афинян, успех оправдывал многое.

Гипербол пытался втиснуть новые приемы и новую этику политической борьбы в старые рамки. Для него лично итог оказался плачевным, но опыт был учтен; остракизм исчез из политической практики, и афинские демагоги IV в. до н.э. действовали уже по-другому.

[c. 100]

II. АФИНСКОЕ ОБЩЕСТВО: РОЛЬ ТОЛПЫ

ОХЛОС ОТ ЭСХИЛА ДО АРИСТОТЕЛЯ:

ИСТОРИЯ СЛОВА В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИИ АФИНСКОЙ ДЕМОКРАТИИ

Изменение характера афинской демократии в последней трети V в. до н.э. стало общепринятым утверждением в научной литературе, истоки которого следует искать еще в суждениях древних авторов. Данное утверждение обосновывается, как правило, появлением новых лидеров не-аристократического происхождения, которые, начиная с периода Пелопоннесской войны, играют ведущую роль в политической жизни Афин. Выдвижение на первый план "новых политиков" стало возможным в результате изменений, которые произошли в социальной психологии демоса.

В целом подобную точку зрения нельзя не признать справедливой, однако, по нашему мнению, она нуждается в некоторой корректировке и в подтверждении не только отдельными "избранными" цитатами из сочинений древних авторов. Для того чтобы получить более или менее полную и достоверную картину, мы решили проанализировать все употребления слова ochlos в дошедших до нас текстах V–IV вв. до н.э. (до Аристотеля включительно). Рассмотрение его эволюции интересно не только само по себе – оно позволяет уточнить характеристику взглядов древних авторов, употреблявших его в разных контекстах с не всегда совпадавшими между собой значениями.

Изучение терминологии в социальном контексте в последние десятилетия становится все более популярным, появились интересные исследования, в которых трактуется употребление demos и plethos в классический период^[206] ; из отечественных работ следует отметить небольшую статью [c. 101] Л.А.Сахненко^[207]. Наиболее фундаментальной работой является многотомный труд о социальной терминологии, подготовленный под редакцией Э.Ш.Вельскопф учеными из Восточной Германии и ряда других стран в 70–80-е годы^[208]. Коллективом исследователей была предпринята попытка совместить лексикон, в котором содержится перечень употреблений социальных терминов у греческих авторов от Гомера до Аристотеля, со сборником статей, в котором часть из них анализируется. Составители лексикона отнесли понятие ochlos (как и homilos) к числу "пограничных случаев", когда оно имеет социальное значение только в определенных контекстах. "Перечисление всех контекстов в подобных случаях не производится, потому что список, состоящий из большого числа цитат, лишенных связи с социальным смыслом, был бы излишним"^[209]. Естественно, что в каждом конкретном случае составитель решал сам, какие употребления следует включать в лексикон, а какие – нет^[210]. Поэтому, хотя "Soziale Typenbegriffe" и может рассматриваться в качестве отправной точки для исследования, принципы отбора в этом издании представляются мне спорными, и для анализа мною использовались лексиконы и конкордансы, как старые, так и составленные с помощью компьютера^[211].

[c. 102] Первая половина V в. до н.э. была для Греции временем появления новых терминов, новых понятий. Новое государственное устройство, введенное в Афинах Клисфеном, наконец, обрело свое имя “демократия” (а не isonomia, как раньше)^[212]. И именно в это время в текстах впервые появляется термин ochlos, который постепенно приобретает значение "толпа", "неорганизованное сборище". Подобное значение имело и слово homilos^[213], которое встречается еще у Гомера (например, Il. 8.94)^[214].

Распределение употребления слова ochlos по жанрам также не хаотично. Если исключить единичное употребление его в лирике, сначала его стали широко использовать драматурги (в особенности - Еврипид и Аристофан), затем оно появляется в историографии (широко – с Фукидида), публицистике и речах ораторов и, в конце концов, становится достоянием философов. В силу сильно выраженного негативного оттенка ochlos в рассматриваемый период зафиксирован исключительно в письменной традиции, но не в эпиграфике. Только в конце II и в начале I в. до н.э. ochlos появляется в надписях ^[215].

[c. 103] В словарях и лексиконах наиболее древним автором, который использует данный термин, обычно называется Пиндар. Действительно, в IV Пифийской оде поэт прославляет киренского царя Аркесилая IV, победителя в беге на колесницах на 31-х Пифийских играх (462 г.):

Прямо шел он,

Твердо стал он

На площади, где толпился народ.

(Pind. Pyth. IV. 83-85. Пер. М.Л.Гаспарова).

Пиндаровская "заполняющая агору толпа" (en agora plethontos ochlou) стала предвестницей "рыночной черни" (agoraios ochlos), о которой позже упоминали другие авторы вплоть до Аристотеля (Arist. Pol. 1319a 37).

Театр. Однако в действительности первое известное употребление термина ochlos зафиксировано в трагедии Эсхила "Молящие", написанной, вероятно, в 70-е годы V в. до н.э.: в нем речь идет о множестве воинов (Aesch. Suppl. 182). В более или менее точно датируемой 472 г. трагедии "Персы" уже три употребления: два раза при перечислении войск Ксеркса (Pers. 42, 53), причем синонимом выступают plethos, дважды ethnos и в третьем случае речь идет о погибших при Саламине соратниках Ксеркса (philon allos ochlos - Pers. 956). И в более поздних трагедиях он использовал этот термин (Sept. 234; Prometh. 315, 827).

У Эсхила термин ochlos выступает как синоним термина homilos, известного еще со времен Гомера и обозначавшего множество, скопление людей. Драматург использует homilos в похожих контекстах и близких значениях: толпа персидских женщин оплакивает ушедших на войну мужей (Aesch. Pers. 123–124; cf. 753–754, 1028), толпа врагов (Sept. 35), полчища скифов (Prometh. 417). щУ него, как и у Пиндара, новый термин только появляется, не приобретя при этом нового социального смысла.

В "Трахинянках" Софокла, написанных с середине V в., также упомянута большая толпа (ochlos) трахинцев, собравшаяся на агоре (Soph. Trachin. 423–424). Поступь "дикой толпы" (agrostes ochlos) донес до нас фрагмент софокловского "Александра" (Soph. Fr. 91 Nauck = Fr. 94 Pearson). У Иофона, сына Софокла, есть упоминание о толпе мудрецов [c. 104] (софистов) (Ioph. Fr. 1 Nauck), что перекликается с "Облаками" Аристофана.

Но настоящий переворот в отношении к толпе совершил Еврипид. Это заметно даже при анализе словоупотребления: при массовом использовании ochlos (39 раз, включая фрагменты) homilos употреблен лишь в нескольких случаях (Eur. Hec. 921; Iph. Aul. 427; Andr. 19; Cycl. 100; Orest. 943); но главное даже не в этом, главное - то, что толпа у Еврипида становится социальным понятием, а не просто определением множества. Охлос – зависимые люди, это – слуги в “державном доме” Тезея (Hippol. 842), в доме Геракла (Heracl. 976). Киклоп при виде Одиссея и спутников его вопрошает: “Что за толпу (ochlos) я вижу перед своим двором? Морские разбойники или воры пристали к берегу?” (Cycl. 222 sq.), т.е. охлос – это сброд, люди, находящиеся вне рамок общества.

В этой толпе опасно находиться женщинам, девушкам. Иолай в “Гераклидах” говорит:

Нельзя девиц пускать в толпу, сажать

Боимся их у алтаря мы даже.

(Eur. Неracl. 43–44. Пер. И.Ф.Анненского).

Агамемнон предупреждает Клитемнестру о том, насколько неприлично ей находиться “в толпе воинов” (Iph. Aul. 735; cf. 1030, 1546). В "Ипполите" кормилица говорит Федре:

Образумься, дитя!

Не пристало царице на людях (par’ ochlo) вести

Безрассудные речи. Опомнись, уймись!

(Hippol. 212–214. Пер. С.К.Апта).

Елена считает, что Гермиону нехорошо пускать в толпу (eis ochlon) (Orest. 108). Антигона же прямо заявляет: "Я стыжусь толпы " (Phoin. 1276). Менелай стыдится расспросов толпы (ochlos), оказавшись в неподобающей царю ситуации. Толпы боится даже грозный Агамемнон (Hec. 868–869), а Ипполит гордится неумением "иметь дело" с толпой:

Я не умею пред толпой витийствовать

И говорить в кругу немногих сверстников

Мне легче. Впрочем, тот, кто ублажать горазд

Толпу речами, никнет перед мудрыми

(Hippol. 986–989. Перевод С.К.Апта).

[c. 105] Ближе к оригиналу это звучит еще отчетливее: "Средь мудрецов ничтожны те, / Кто соловьем пред сбродом разливается" (par’ ochlo mousiloteroi legein).

Однако Ипполит понимает, что его нежелание "соловьем пред сбродом разливаться" уместно лишь в единодержавном государстве, в котором во главе стоит единодержавный властитель (Eur. Suppl. 411 sqq.). При демократии решение – в руках "выборных толпы": Тиндар, чтобы узнать судьбу Ореста, спешит eis ekkleton Argeion ochlon (Orest. 612.; cf. 119, 1280 etc.)^[216]. И толпа аргосцев, собравшаяся на холме (Orest. 871 sqq., 884 sqq.), т.е. народное собрание, решает судьбу Ореста. Совсем не случайно Еврипид вкладывает в уста Менелая слова (обращенные к Агамемнону) о том, что не следует чрезмерно бояться толпы (Iph. Aul. 517).

Конечно, далеко не все упоминания толпы у Еврипида "социально маркированы". Толпа (щochlos) фригийцев (Eur. Cycl. 199-200), ахейских воинов (Hecub. 521), женщин (Phoin. 196–197), вакханок (Bacch. 1130-1131), метателей дротиков (Rhes. 312-313), воинов (Iph. Aul. 735), данайцев (Iph. Aul. 1030), аргосцев (Iph. Aul. 1546), сатиров (homilos – Cycl. 100) – обычное явление в полных драматизма пьесах Еврипида, но тенденция несомненна. Даже традиционный (и редко встречающийся у Еврипида) термин homilos ставится в новый контекст: "толпа моряков" (nutan…homilos) - это греки, ворвавшиеся в Трою (Hecub. 921).

Еврипид, чутко откликавшийся на новые веяния социальной реальности и интеллектуального прогресса, не мог не уловить усиления значения "толпы", далеко не объясняющегося старым противоречием монарх (тиран) - толпа.

В комедиях Аристофана также встречается слово ochlos (11 раз), как и производное от него прилагательное ochleros (3 раза). Прилагательное используется в значении “надоедливый” (Aristoph. Acharn. 460, 462; Thesm. 1075) и не несет никакого политического подтекста. Что касается самого ochlos, то он встречается в более поздних пьесах Аристофана (“Лягушки”, “Лисистрата”, “Женщины в [c. 106] народном собрании”, “Плутос”). Единственное исключение - пассаж в “Ахарнянах”, когда Дикеополь обращается к дочери:

Иди вперед. Смотри, не будь разинею:

В толпе стянуть недолго драгоценности.

(Acharn. 275–276. Пер. С.К.Апта).

Охлос как пространство особой опасности для женщин (так у трагиков) переосмысляется комедиографом в свойственном ему приземленно-бытовом ключе. В “Лягушках” “толпящийся народ” (laon ochlos) иронично объявляется чуть ли не средоточием мудрости (Aristoph. Batr. 676 sq.; сf. 219 – “толпящийся народ” за храмовой оградою).

Наконец, в “Женщинах в народном собрании” охлос - это уже граждане в народном собрании:

Хремет. Множество несметное (pleistos anthropon ochlos)

Как никогда, народу собралось на Пникс.

На них взглянув, мы скопом за сапожников

Их приняли...

(Eccl. 383 sqq. Пер. А.И.Пиотровского).

Несколькими строками ниже толпа (ochlos) собирается рано (на Пниксе), чтобы решить поставленный пританами вопрос о спасении государства (Eccl. 394 sqq.).

Аристофан выводит бога богатства Плутоса в окружении толпы (ochlos), состоящей из справедливых и прежде малоимущих:

Но окружен толпою он /Плутос. – С.К./ несметною.

Все люди, что доселе были честными

И бедными, теперь его приветствуют...

(Plout. 750 sqq. Cf. 785 sqq. Пер. А.И.Пиотровского).

У Аристофана, отразившего реалии афинской жизни, охлос, толпа превращается (как у его старшего современника Еврипида) из сборища людей в сборище граждан. Вряд ли это случайно - это, очевидно, отражает динамику развития афинского общества и даже изменение самооценки афинских граждан. Аристофан мыслил вполне конкретно, и для него это изменение было связано с введением платы за посещение народного собрания. Эта плата была введена в самом начале IV в. и затем очень быстро возросла (к 393 г. [c. 107] была повышена до 3 оболов). В связи с этим агора, где до того народ обычно проводил время, узнавая последние новости, опустела, и масса афинских граждан заполнила Пникс, где собиралась в это время экклесия (Aristoph. Eccl. 183 sqq., 289 sqq., 380 sqq.; Plout. 329 sqq. и др.)^[217].

К сожалению, за исключением самого Аристофана, древняя и средняя аттическая комедия известна нам лишь в небольших фрагментах, в которых слово ochlos встречается в не-политическом контексте. У Кратина, старшего современника Аристофана, упоминается "множество ячменных зерен" (krithon ochlos) (Fr. 227A Edmonds); подобного рода упоминания можно всретить у Анаксандрида (Fr. 54, l. 5–6), Навсикрата (Fr. 1, l. 12). Толпа как скопление людей фигурирует в комедиях последней четверти IV в. до н.э.: например, ochlos ионийцев (Antiphan. Fr. 91, l. 3); см. также Amphis. Fr. 14, l. 5–6.

Употребление слова ochlos афинскими трагиками и комедиографами было подчинено той же тенденции, что и в других жанрах. Постепенно оно становится социально (и в меньшей степени эмоционально) окрашенным, чему способствовали социальные изменения в аттическом обществе, изменение позиции и поведения демоса, появление демагогов.

Историография. Писавший на ионийском диалекте Геродот только раз употребил ochlos в значении "неудобство, беспокойство" (Herod. I.86.5), но homilos встречается у него достаточно часто (21 раз). Рассмотрим эти употребления, чтобы попытаться определить различие в применении обоих слов историками.

Геродот употребляет homilos для обозначения скопления людей, больших людских масс (pollos homilos, suchnos homilos): "великое множество" греков и варваров жило вокруг города, который Гистиэй строил на р. Стримон (V.23.2); в Кирену собралось "великое множество" колонистов со всей Греции (IV.159.4); в Сесте жили эолийцы, персы и множество (suchnos homilos) других союзников (IX.115); от ударов молнии погибло множество людей (VII.42.2); толпа мужчин (homilos andron) обступала девушек во время [c. 108] продажи невест у иллирийских энетов (I.196.1); фараон Сесострис пригнал в Египет множество пленных (II.108.1); одна из вершин Парнаса дала убежище множеству (homilos) фокидян, спасавшихся от нашествия Ксеркса (Herod. VIII.32.1).

Вполне традиционным также является и соотнесение homilos с войском: около раненого собирается толпа, как это обычно бывает на войне, – речь идет об осаде Потидеи персами (Herod. VIII.128.2), огромная толпа (pollos homilos) персидских воинов грабит Сарды (I.88.3); во время осады Вавилона Кир, имея в своем распоряжении огромное множество воинов, разделил р. Гинд на 136 каналов (I.189.4). Приведенные контексты могут, на первый взгляд, свидетельствовать и о том, что homilos, наряду с многочисленностью, может характеризовать и неорганизованность войска. Однако подобное предположение не подтверждается: Геродот называет homilos, allos homilos как наступавшие на греков вполне организованные вооруженные силы Персидской державы (V.32; VII.184.1-2), так и бежавших после битвы при Платеях персов и их союзников (IX.67: ton allon sunnachon ho pas homilos; IX.70.1). У Геродота homilos не является оценкой ни состояния, ни качества войск, и, когда историк перечисляет, вслед за конницей, не-элитные персидские войска, он дополнительно использует наречие: "...А затем остальная толпа (homilos) шла вперемежку" (VII.41.2). В подобном случае более поздние авторы (и даже современники Геродота) вполне могли бы употребить ochlos.

Но наиболее показательно описание скифского похода Дария. Царь оставляет слабых и больных воинов вместе с вьючными животными в лагере, а сам с отборной частью войска уходит от преследовавших его скифов, причем эта лучшая часть персидского войска характеризуется Геродотом как homilos (IV.135.3). Понятно, что в данном случае "отец истории" хотел подчеркнуть то, что с Дарием уходила более многочисленная часть его войска, но никак не то, что она была наименее организованной.

Лишь одно употребление homilos в сочинении Геродота выделяется из общего ряда. Речь идет о знаменитом "диспуте трех персов" о наилучшем государственном устройстве [c. 109] (Herod. III.80-82). Защитник аристократической формы правления Мегабиз, выступая против передачи верховной власти большинству (plethos), говорит: "Ведь нет ничего вероломнее и заносчивее негодной толпы (homilos)" (Herod. III.81.1); далее речь идет о гордыне (hubris) демоса. С точки зрения Мегабиза, народ обладает теми же качествами, что и тиран, и homilos, как plethos и demos, получает у него резко отрицательную оценку через эпитет achreios – "бесполезный", "негодный".

"Диспут трех персов" принято рассматривать как отклик на развернувшуюся в греческом обществе дискуссию о политическом равенстве, о наилучшей форме государственного устройства, которая нашла отражение и в софистической литературе^[218]. Характерно, что в уже в горгиевской "Похвале Елене" дважды встречается ochlos (Fr. B 11 Diels, 13, 33). Но "отец истории" для выражения нового понятия (в этом единственном случае, когда такая необходимость возникла в его труде) все же использовал привычный ему homilos. Можно предположить, что Геродот не использовал слово щ ochlos не из-за его незнания (историк первым использовал производное от него прилагательное ochleros – Herod. I.186.1), но из-за отсутствия интереса к данному социальному феномену.

Совершенно иная картина у Фукидида. Только одно употребление этого термина может быть сопряжено с геродотовским и не несет социального значения (Thuc. I.73.2), а в другом случае, при описании заговора Гармодия и Аристогитона, ochlos имеет значение сборища людей, в котором Аристогитону удалось скрыться (VI.57.4). Еще три употребления на первый взгляд также не имеют никакого отношения к социальной терминологии: речь в них идет о массе кораблей, не построенных в боевой порядок (I.49.3; II.88.2; VII.62.1), причем синонимом в указанных случаях является plethos. Однако характерно, что в трех случаях словом ochlos обозначаются уже экипажи кораблей (VI.20.4; VII.62.2; [c. 110] VIII.72.2), nautikos ochlos – та самая афинская "корабельная чернь", которая выступила против олигархов и способствовала восстановлению демократии после переворота 411 г. (причем снова синонимом является plethos – cр. Thuc. VI.20.2).

К этому значению примыкает и другое: ochlos как толпа непостроившихся воинов, неупорядоченное войско (Thuc. VI.56.1; VI.126.1; VII.75.5; VIII.25.4). Так, Брасид обращается к пелопоннесцам с призывом сохранить боевой порядок (taxis), противопоставляя свое войско "полчищам" (ochloi) варваров (VI.126.6). Отступавшее в беспорядке афинское войско в Сицилии все превратилось в толпу и обозначается Фукидидом также как ochlos (VII.75.5).

Но ochlos в применении к войску может иметь и другое значение: часть войска, не-всадники, не-гоплиты (Thuc. III.109.2; VII.78.2; VII.84.2; VIII.92.11). Так, во время сицилийского отступления афиняне опасались нападений всадников и остального войска ("толпы") противника (VII.84.2). Простые воины (ho ochlos) противопоставляются также богатым гражданам при описании попытки антидемократического переворота на Самосе (VIII.48.1–3). Гоплиты и многие жители Пирея выделяются из толпы, к которой они обращаются с призывом (VIII.92.11).

Для Фукидида ochlos – это и все те, кто не является полноправным гражданином, мужчиной-воином, – т.е. женщины, дети, метеки (Thuc. I.80.3; III.87.3; VI.30.2; VIII.48.3). Афинянам противопоставляются "чужеземцы и остальная толпа" (hoi de xenoi kai ho allos ochlos) (Thuc. VI.30.2); при перечислении жертв чумы в Афинах Фукидид пишет: "Из числа значившихся в списках от болезни погибло 4400 гоплитов и 300 всадников, а сколько жертв она унесла из остального населения (tou de allou ochlou), с точностью установить невозможно" (Thuc. III.87.3). Таким образом, ochlos, в противоположность гражданам, не учитывается в гражданских списках.

Однако ochlos может обозначать и всю совокупность граждан, весь демос, но лишь в том случае, если он проявляет свои худшие качества, свойственные толпе, либо тогда, когда речь идет о возбужденной народной массе [c. 111] (Thuc. IV.28.3; VI.17.2; VI.63.2; VI.89.5; VII.8.2; VIII.86.5). Толпе свойственно поступать из чувства противоречия (VI.28.3), или с излишней самоуверенностью (VI.63.2) – в обоих случаях Фукидид использует выражение hoion ochlos philei poiein. В угоду толпе (to ochlo pros charin) может быть извращено реальное положение вещей, чего опасался Никий (VII.8.2), ochlos, ведомый демагогами, может совершать дурные поступки – об этом говорится в речи Алкивиада перед спартанцами (VI.89.5). И, наконец, в другой речи Алкивиада, обращенной к афинянам, дается характеристика населения сицилийских полисов: "Ведь перемешанной толпой обильно населены эти города, и они с легкостью меняют граждан и принимают /новых. – С.К./" (VI.17.2).

Таким образом, у Фукидида, подобно его современникам Еврипиду и Аристофану, слово ochlos уже наполняется социальным содержанием: ochlos – это не члены гражданского коллектива, не-гоплиты, в общем – не-demos, или, во всяком случае, худшая его часть. Демос может превратиться в охлос, утратив порядок (taxis) во время военных действий, или потеряв благоразумие в мирное время и поступая подобно толпе. При этом Фукидид отнюдь не отказывается и от употребления слова homilos, которое достаточно часто (16 раз) встречается в его труде, но в отличие от Геродота он нередко стремился им обозначать не только (и не столько) многочисленность, но часто и неупорядоченность. Так, Фукидид широко использует homilos, как и ochlos, для обозначения легковооруженных воинов, не-всадников, не-гоплитов (Thuc. II.31.2; III.1; IV.112.3; IV.125.2; VII.58.4), неорганизованного войска варваров в противоположность грекам либо македонцам (Thuc. II.98.4; II.100.6; IV.124.1).

Homilos у Фукидида – это также большое скопление граждан и просто людей (и в данном случае его употребление вполне соответствует употреблению ochlos). Перикл выступал на помосте для того, чтобы его речь была слышна как можно большему числу собравшихся (epi pleiston tou homilou – Thuc. II.34.8), он же в своей знаменитой речи обращается как ко всем собравшимся жителям города, так и к чужеземцам (ton panta homilon aston kai xenon xumphoron [c. 112] – II.36.4)^[219]. На проводы сицилийской экспедиции в Пирей собралось все множество жителей (ho allos homilos hapas): и граждане, и чужеземцы, и приверженцы (eunoi) афинян (Thuc. VI.30.2; VI.32.2). В Сицилии множество афинских граждан и воинов стремились поправить свое материальное положение и распространить афинское владычество (VI.24.3). Фукидид использует также выражение allos homilos для обозначения граждан Амфиполя – не-афинян (IV.106.1). Однако homilos у Фукидида, в отличие от Геродота, не подчеркивает многочисленность по преимуществу; напротив, Фукидид часто добавлял слово или выражение, характеризующее многочисленность (II.31.2; II.98.4 и т.п.).

В двух случаях homilos у Фукидида имеет резко негативный смысл. В своей речи перед афинским народным собранием Алкивиад характеризует сицилийцев как толпу (ho toioutos homilos), неспособную спокойно выслушать оратора (Thuc. VI.17.4). А повествуя о возвращении Перикла к политической жизни, историк пишет: "Немного спустя, впрочем, афиняне, как обычно и поступает толпа (hoper philei homilos poiein), вновь избрали Перикла стратегом и поставили его во главе государства" (Thuc. II.65.4). В обоих случаях homilos явно соотносится с ochlos: в речи Алкивиада немного выше население сицилийских городов характеризуется как "перемешанная толпа" (Thuc. VI.17.2), а для характеристики действий толпы историк использует, как уже было отмечено, выражение "hoion ochlos philei poiein" (Thuc. VI.28.3; VI.63.2). Вряд ли можно считать удивительным то, что Фукидид употреблял homilos в своем сочинении: склонность историка к использованию архаизмов общеизвестна^[220]. Замечательно то, что Фукидид фактически использует старый термин в качестве синонима ochlos, причем в некоторых [c. 113] случаях homilos отрицательно характеризует социальные и социально-психологические качества толпы.

Тенденции, выраженные в "Истории" Фукидида, еще более явно проявляются в сочинениях Ксенофонта. У него слово homilos вообще не встречается, а ochlos крайне редко имеет значение "неудобство, беспокойство, помеха" (Xen. Anab. III.2.27; Symp. 8.4; Hipparch. 1.18). Чаще всего у него ochlos – либо войско (часть войска), либо сборище (афинских) граждан, причем, естественно, в "Анабасисе" преобладает первое значение, в "Греческой истории" – второе. В "Анабасисе" ochlos обычно выступает как terminus technicus для обозначения нестроевой части войска - лагерных слуг, носильщиков и т.п. (Anab. III.2.26; III.3.6; III.4.26; IV.3.15; IV.3.26–27; V.4.34; cf. Hell. VI.2.23). Правда, пленники-рабы выделяются из этой массы, хотя и ставятся с ней в один ряд: "Через глашатаев было приказано солдатам после завтрака выступить с оружием в руках, оставив нестроевых и рабов на месте " (Anab. VI.5.3. Пер. М.И.Максимовой). Охлос – это и войско варваров (Anab. II.5.9; IV.1.20), особенно явно это значение прослеживается в "Киропедии", где этим термином обозначаются войска противников Кира - Гобрии (Cyr. V.2.35; V.4.48), Киаксара (Cyr. V.5.4). Охлос для Ксенофонта (как, впрочем, и для Фукидида) – это непостроившееся, неорганизованное или дезорганизованное войско (Cyr. IV.2.6; V.2.35; VI.1.26; Anab. II.5.9; VII.1.18; Cyneget. 12.5). Отступающее войско аргосцев (речь идет о событиях 392 г.) превращается в большую толпу (Hell. IV.4.11), но спартанское войско отступало в битве при Левктрах в 371 г. под натиском толпы (ochlos) фиванцев (Hell. VI.4.14). Для лаконофила Ксенофонта даже бегущие спартанцы – не толпа, а теснящие их фиванцы – ochlos! В данном случае мы сталкиваемся с исключением, которое еще более подтверждает правило.

Ксенофонт употребляет ochlos и в не-военном контексте. Ochlos может, конечно же, означать у Ксенофонта простое скопление людей: так, Койратиду удалось скрыться в толпе в Пирее и бежать в Декелею (Xen. Hell. I.3.22), по возвращении из Спарты Ферамена и других послов, которые вели переговоры о мире, вокруг них собралась большая толпа [c. 114] (Hell. II.2.21)^[221]. Однако чаще ochlos для Ксенофонта – не нейтральный термин и используется тогда, когда автор пытается привлечь внимание к худшим качествам афинского демоса. Так, Алкивиада встречала на судах толпа жителей Пирея и самих Афин (ho te ek tou Peiraios kai ek tou asteos ochlos), причем полководец в ее глазах был "лучшим из граждан" (Hell. I.4.13). Во время обсуждения дела стратегов-победителей при Аргинусах толпа (ochlos) кричала, требуя осуждения стратегов (Hell. I.7.13), в результате пританы, за исключением Сократа, поддались влиянию толпы (Hell. I.7.14–15). Гиерон, обращаясь к Симониду, говорит о предрассудках толпы (Hier. 2.3) – ochlos и plethos в данном пассаже выступают как синонимы. Гиерон после захвата им тиранической власти стал бояться толпы (Hier. 6.4).

Но ochlos у Ксенофонта иногда имеет и социальное значение. Кинадон, предводитель заговора в Спарте, полагал, что те из заговорщиков, у которых есть оружие (очевидно, речь идет о неполноправных спартиатах – гипомейонах, мофаках и периэках), могут его использовать, а что касается остальных (to d’ochlo), то они могут вооружиться ножами и другими подручными средствами (Hell. III.3.37). Очевидно, ochlos в данном случае – это илоты и вольноотпущенники, т.е. социальные низы не просто спартанского общества, а его не-гражданского населения. В отличие от Афин для лаконофила Ксенофонта спартанские граждане (даже отступающая спартанская фаланга) не могут превратиться в толпу. В аристократической утопии "Киропедии" охлос противопоставляется "кругу друзей" "идеального правителя" Кира (Cyr. VII.5.39). В "Воспоминаниях о Сократе" en tois ochlois противопоставляется en tais idias homiliais: "Но разве ты не видишь, - заметил Хармид, - что стыд и страх врождены человеку и гораздо сильнее проявляются перед народом, чем среди своих?" (Xen. Mem. III.7.5. Пер. С.И.Соболевского)^[222]. Аристократическое, снобистское пренебрежение [c. 115] к толпе сближает Ксенофонта с другим учеником Сократа, Платоном, и отличается от подхода Фукидида. Охлос требует равенства, а не вознаграждения по заслугам (Cyr. II.2.21)^[223], а это совершенно неприемлемо для Ксенофонта.

Употребление термина ochlos Ксенофонтом в военном контексте во многом совпадает с написанным в середине IV в. сочинением Энея Тактика "О перенесении осады". Трактат Энея Тактика (которого некоторые исследователи отождествляют с аркадским стратегом Энеем) интересен тем, что написан жителем Северного Пелопоннеса, хотя и на аттическом диалекте^[224]. Здесь впервые мы сталкиваемся с не-афинским автором, что позволяет судить об употреблении ochlos и вне Афин^[225]. Для Энея Тактика ochlos – не лучшая (Aen. Tact. 1.9) либо неорганизованная (31.27) часть войска, а также обитатели города, не относящиеся ни к знати, ни к воинам (22.23). Однако ochlos – это и жители полисов, недовольные существующим государственным устройством и склонные к его ниспровержению: стратегу надлежит наблюдать за толпой на спортивных состязаниях (17.1), ее следует контролировать при организации религиозных процессий во избежание попытки переворота (17.6), руководителю же государственного переворота, напротив, не рекомендуется выходить с толпой (met’ ochlou) на улицы ночью (23.6).

В своем труде Эней Тактик отразил социальную реальность середины IV в. в Северном Пелопоннесе, когда низшие слои общества стали принимать активное участие в политической борьбе и граждане, с точки зрения автора [c. 116] трактата, зачастую превращались в неорганизованную толпу – ochlos.

Ораторское искусство. Нет ничего удивительного в том, сколь редко ochlos употреблялся ораторами, которые выступали перед народным собранием или в судах. Конечно, часть речей Демосфена (как, например, "Против Мидия"), возможно, так и не была произнесена, а произнесенные речи (к примеру, "О преступном посольстве") сокращались и редактировались, однако выступление перед реальной аудиторией предполагало несколько иную направленность и другую стилистическую окрашенность. Тем более важно рассмотреть те немногочисленные употребления ochlos, которые можно найти в речах Демосфена и Эсхина^[226]. У Демосфена ochlos часто обозначает помеху, беспокойство (Dem. 4.35; 18.214; 19.24)^[227], по одному разу – толпу, собравшуюся в театре на представление (Dem. 21.59; ср. у Эсхина – толпа людей у алтаря Матери богов – Aeschin. 1.60)^[228], и толпу пленников – женщин и детей из Олинфа (Dem. 19.305).

Однако наиболее интересна полемика двух "заклятых друзей" в середине 340-х годов, которая нашла отражение в речи Эсхина "Против Тимарха" (345 г.) и в знаменитой речи Демосфена "О преступном посольстве" (343 г.). Обе они трактуют результаты афинского посольства к Филиппу в 346 г., результатом которого стало заключение невыгодного для Афин мира (и Демосфен, и Эсхин были в составе афинской делегации). Обратимся сначала к более поздней речи.

В ней Демосфен обвиняет своих оппонентов в преступном ведении переговоров с Филиппом и подчеркивает, что он сам всегда разоблачал их в народном собрании: "Кого бы у нас в государстве вы могли назвать наиболее мерзким и преисполненным наибольшего бесстыдства и высокомерия? [c. 117] Я уверен, что никто из вас даже по ошибке не назвал бы никого другого, кроме Филократа. А кого бы назвали самым голосистым, способным громче всех сказать во весь голос всё, что пожелает? Уверен, что именно его - Эсхина. А кого они называют нерешительным и трусливым перед толпой, я же – осторожным? Это – меня. И правда, я никогда еще ни с чем не надоедал (enochlesa) вам и не вынуждал вас что-нибудь делать против вашего желания" (Dem. 19.206. Пер. С.И.Радцига)^[229].

Демосфен желает внушить своим слушателям, что его противники рассматривают демос, с которым с таким пиететом обращается сам оратор, как толпу (ochlos), а его уважение к народу – как боязнь толпы.

В свою очередь, Эсхин в речи "Против Тимарха" цитирует самого Демосфена, который говорит, что он должен откликаться и тогда, когда толпа называет его не Демосфеном, а Баталом - по прозвищу, данному ему няней (Aeschin. 1.126)^[230], причем Эсхин считает это прозвище позорным (Aeschin. 2.99). Здесь снова слушатели-дикасты называются толпой ("толпами"), но не самим оратором, а его политическим противником.

Вне зависимости от политической ориентации ораторы, писавшие речи для выступлений перед судом дикастов или сами выступавшие в народном собрании, не могли себе позволить неуважительного отношения к демосу. С изменением собственной социальной психологии афинский демос все более болезненно реагировал на отождествление себя самого с толпой, ochlos. Поэтому то, что стало возможным в обращенной к ограниченному кругу лиц публицистике, невозможно было вообразить на ораторском возвышении перед [c. 118] афинскими гражданами. Демосфен и Эсхин упрекали друг друга в отношении к афинскому гражданству как к толпе, но для самих оно оставалось державным афинским демосом.

Публицистика. Совсем иная ситуация складывалась в публицистике, рассчитанной на узкий круг слушателей, как правило, недоброжелательно настроенных по отношению к демократии. В псевдо-ксенофонтовой "Афинской политии", написанной неизвестным нам ярым противником афинской демократии, ochlos встречается лишь однажды. Аноним пишет о том, что палестры, общественные бани и т.п., воздвигаемые демосом для собственных нужд, больше нужны толпе, чем богатым и знатным, которые строят для себя частные гимнасии и бани (Ps.-Xen. Ath. pol. 2.10). Охлос в данном случае равнозначен демосу, что неудивительно: "старый олигарх", автор трактата, ненавидел демос per se, для него важнее противопоставление демоса олигархам, "многих" - "немногим". "Олигархический идеал" в чистом виде скомпрометировал себя после олигархического переворота 411 г. и "тирании тридцати". Однако существовал другой путь - призвать к возвращению "старых добрых порядков", patrios politeia^[231].

С этой точки зрения интересно обратиться к сочинениям Исократа. Исократ, значительное влияние на которого оказал софист Горгий, основал в 392 г. в Афинах школу красноречия; в ней обучалась афинская политическая и культурная элита. Исократ сам никогда не выступал с речами; в "Филиппе" (около 346 г.) он писал: "К государственной деятельности я оказался самым неспособным из граждан: нет у меня ни достаточно сильного голоса, ни смелости, чтобы обращаться к толпе (ochlo), подвергаться оскорблениям и браниться с торчащими на трибуне" (Isocr. 5.81. Пер. В.Г.Боруховича). Здесь отчетливо видно, что Исократ противопоставляет себя как толпе, так и заискивающим перед ней [c. 119] ораторам^[232]. Толпа для Исократа – это все низшие слои гражданского населения, причем он равнозначно употребляет ochlos, pletos, hoi polloi (Isocr. 2.16, 48–49; cp. 6.78; 18.9). Толпу нужно, по его мнению, держать в рамках, не давать ей впадать в hubris. Так, в речи "К Никоклу" он писал: "Знай, что из всех форм правления - и олигархических, и всяких иных, - те дольше других сохраняются, которые лучше всего заботятся о народе (plethos). Ты сможешь отлично управлять народом, если не будешь позволять бесчинствовать толпе (ochlos) и не станешь спускать бесчинства над нею другим" (Isocr. 2.16. Пер. Э.Д.Фролова). Толпа не любит советов, ей нужно рассказывать о том, что ей приятно (Isocr. 2.48–49).

В "Никокле" Исократ противопоставляет монарха демагогам: "...Одни почитают тех, кто способен произносить речи перед толпою, другие же - людей, умеющих управляться с делами" (Isocr. 3.21. Пер. Э.Д.Фролова). В более раннем "Бусирисе" Исократ пишет о необходимости "приучения" толпы (ochlos) к подчинению любым распоряжениям властей (Isocr. 11.26).

Исократ, конечно же, употреблял иногда ochlos и во вполне традиционном значении, для обозначения варваров (персов в "Панегирике" – Isocr. 4.150), не-граждан (женщин, детей), не-воинов (Isocr. 4.96; 6.73, 78). Однако и в своей последней, Панафинейской, речи он с неодобрением отозвался о толпах, которые спят на праздничных представлениях (Isocr. 12.263).

У Исократа, как и у его современника Платона, осуждение толпы (ochlos) превращается в топос – общее место, воспроизводимое в различных контекстах. Это уже не эмоциональное суждение, но логическая конструкция, призванная подкрепить идеологическую систему автора^[233].

Философия. Платон часто употребляет ochlos в своих сочинениях, причем оно близко по значению к plethos и demos [c. 120] (ср. Plat. Gorg. 454b)^[234], но зачастую ярко, эмоционально окрашено. Конечно, Платон, подобно своим предшественникам и современникам, нередко употребляет ochlos просто для обозначения множества, скопления людей: толпы, сопровождающей красивых юношей (Charm. 154a), множества египетских детей (Leg. 819a–b) и т.п. Скопления людей следует избегать, как это сделал Аполлодор, который в "Пире" объясняет, что не пришел на симпосий вчера, опасаясь толпы (phobetheis ton ochlon), а пришел сегодня (Symp. 174a).

Однако у Платона ochlos приобретает и философский смысл. В написанном в 60–50-е годы IV в. диалоге "Тимей" Родитель Вселенной следующим образом сообщает сотворенным душам цель их создания: "Точным и твердым знанием (logos) держать во власти беспорядочное скопище (alogos ochlos) четырех стихий" (Plat. Tim. 42c)^[235]. Но ochlos олицетворяет беспорядок не только в мироздании; существование толпы свидетельствует об отсутствии порядка в государстве.

Охлос для Платона – это ненавистная и противоположная философу толпа, огромный и сильный зверь, которого ублажают лжемудрецы-софисты (Plat. Pol. 493a-c). "Жизнь всякой людской толпы (ho pas anthropinos ochlos) лишена рассудительности либо по невежеству, либо из-за отсутствия самообладания, либо по обеим этим причинам" (Leg. 734b. Пер. А.Н.Егунова). Особенно ненавистны Платону суды: "в судах и других толпах" (ochlois) проявляются худшие качества афинян (Gorg. 454b, 454e, 455a). Более того, к этому ряду причисляются и экклесиасты, обворожение которых ораторами сопоставляется с искусством заклинателей змей, тарантулов, скорпионов и т.п. (Euthyd. 290a). [c. 121] Центральной проблемой для Платона является вопрос о том, насколько "повинующейся" (peithomenos) будет толпа, можно ли толпе давать знания, и какого рода знания следует давать. В диалоге "Филеб" Сократ вопрошает: "Ты, видно, хочешь, чтобы я, как толкаемый и теснимый толпой (hup’ ochlou) привратник, уступил и, распахнув ворота, позволил всем знаниям вливаться в них и чистому перемешиваться с недостаточно чистым?" (Plat. Phileb. 62c. Пер. Н.В.Самсонова).

По мнению Платона, даже если толпа и воображает, что понимает гармонию и риторику, в действительности это не так (Plat. Leg. 670b). Множество не может мыслить философски (Pol. 493e; cf. Politic. 292e, 297e, 300e), o[clo", скопление людей противопоставляется мудрецам (Euthyd. 304d). Наконец, в диалоге "Горгий" Сократ, подводя итог, спрашивает своего собеседника: "Итак, у толпы (en ochlo) означает – у незнающих?". Горгий соглашается с ним (Gorg. 459a).

Однако для нормального функционирования государства толпе должны быть привиты некоторые представления посредством воздействия на воображение^[236]. Платон считает, что именно риторика дает возможность убеждать толпу (ochlos) путем воздействия на воображение (Plat. Politic. 304c–d). Толпе невозможно привить абстрактные понятия справедливости и несправедливости, но можно заставить верить (Gorg. 454e–455a)^[237]. Для толпы (to pleisto ochlo) при подобном обучении необходима дисциплина (Leg. 700c). Толпа не должна находится под влиянием "тиранической личности" (Pol. 565e), трагических поэтов, которые толкают ее на путь тирании либо демократии (Pol. 568b–c), ораторов в судах и народных собраниях. [c. 122] Законодатель не должен останавливаться при применении одной только силы по отношению к толпе, но и действовать убеждением (Leg. 722b).

Очевидно, что частный интерес для Платона менее важен, чем общественный. Но чувства толпы должны быть подчинены просвещенному эгоизму индивида, который стремится к идеальной жизни. Философ презирает неорганизованную толпу за то, что она подчиняет себя удовлетворению прежде всего животных, низменных желаний, не думая об идеальном^[238], для него ненавистна власть этого "подобного толпе чудища" (Plat. Pol. 590b). Философу нужно одержать верх над софистами, которые умеют перевоспитывать людей на свой лад (Pol. 492b–c), над недобросовестными лидерами демоса, которые держат в руках "чрезвычайно повинующуюся толпу" (Pol. 565e) и сделать из толпы фундамент "идеального государства".

В дошедших до нас сочинениях Аристотеля ochlos встречается 14 раз (11 раз в "Политике" и трижды – в "Риторике")^[239]. Отсутствие термина в "Афинской политии" симптоматично и неудивительно: целью трактата было описание реалий афинской политической жизни и государственного устройства, он был рассчитан на достаточно широкую аудиторию^[240] ; поэтому здесь автор отдает предпочтение более нейтральным терминам – plethos, hoi polloi.

Во второй книге "Риторики" Аристотель, рассматривая воздействие поэзии на аудиторию, отмечает, что необразованная толпа более восприимчива к простым типам воздействия, нежели образованная, и приводит почти дословную [c. 123] цитату из еврипидовского "Ипполита" (Eur. Hippol. 989): "соловьем пред сбродом разливаться" (par’ ochlo mousikoteros legein) (Arist. Rhet. 1395b 28).

В "Политике" философ использует ochlos несколько раз достаточно традиционно, обозначая им толпу женщин и слуг (Arist. Pol. 1265a 17), граждан-неаристократов в аристократическом полисе (Pol. 1305b 28,30), "худших" граждан, стремившихся поделить имущество осужденных (Pol. 1230a 10). Аристотель предостерегает от преобладания в государстве "рыночной черни" (agoraios ochlos) над большинством граждан (plethos), которые живут на значительном расстоянии от политического центра (Pol. 1319a 37). По мнению философа, "корабельную чернь" (nautikos ochlos) не следует наделять гражданскими правами (Pol. 1327b 37); она же после Саламинской битвы, вопреки усилиям ареопага, способствовала укреплению демократии в Афинах (Pol. 1304a 22).

Однако для Аристотеля характерно также обозначение словом ochlos всего народонаселения (Arist. Pol. 1278a 32), всех граждан (Pol. 1286a 31, 1311a 13), причем синонимом здесь выступает plethos. Подобное словоупотребление характерно и для Платона, однако, в отличие от Платона, отрицательный оттенок у Стагирита отсутствует. Напротив, Аристотель отмечает: "Государство состоит из многих и, подобно тому, как пиршество в складчину бывает лучше обеда простого, на одного человека, так точно и толпа (ochlos) о многих вещах судит лучше, нежели один человек, кто бы он ни был" (Pol. 1286a. Пер. С.А.Жебелева). Более того, толпой (точнее, толпами) оказываются не только современные философу афиняне, но и граждане patrios politeia: "В древние времена цари управляли непосредственно всеми делами, касающимися государства, руководили его внутренней и внешней политикой; впоследствии же, после того как от некоторых функций своей власти отказались сами, а другие были отняты у них народом (ton ochlon), в одних государствах за царями сохранилось только право жертвоприношений..." (Pol. 1285b. Пер. С.А.Жебелева).

[c. 124] Охлос не вызывает у Стагирита эмоций, он рассматривает толпу как социальную реальность современности и даже далекого прошлого.

Заключение. Согласно распространенному мнению, ochlos принадлежало к числу понятий, выработанных сторонниками аристократии (олигархии) для обозначения враждебных ей беднейших слоев населения^[241]. Подобное мнение представляется нам все же несколько однобоким. Ochlos впервые появляется в период активного словотворчества и возникновения новых понятий в первой половине V в. до н.э., причем вначале он употребляется наравне с известным с гомеровских времен словом homilos, также имевшим значение "толпа", "неорганизованное сборище". Но если homilos (как и соответствующий глагол homilein) имеет первоначальное значение связи с чем-либо, общения, близости, то ochlos (как и глагол ochlein) становится в совершенно иной смысловой ряд ("беспокойство", "затруднение", "неудобство"). Различие проявилось не сразу: еще Эсхил и Софокл (как и "архаист" Фукидид) употребляли их вполне взаимозаменяемо, а Геродот вообще предпочитал homilos.

"Великий перелом" свершился в афинском театре. Еврипид и Аристофан часто использовали ochlos, после них homilos практически выходит из употребления^[242]. Это не было случайностью: за ochlos стояла новая реальность – реальность социально-политической жизни после-перикловых Афин, в которых толпой оказались не только не-граждане, женщины, метеки, рабы, но и оказавшиеся под влиянием демагогов граждане. Стабильность политической структуры Афин V в. ушла в прошлое, "толпа" (т.е. рядовые граждане) стала принимать активное участие в политической жизни, поддерживая своих лидеров-демагогов и причиняя постоянное беспокойство сторонникам старых порядков. Жившие проблемами современников Еврипид и Аристофан не могли не реагировать на это – они и дали новому понятию "право на жизнь". Особенно велика роль Еврипида – не случайно строку его "Ипполита" процитировал Аристотель. "Свой" [c. 125] для афинской аудитории Аристофан не стеснялся называть своих сограждан толпой, ochlos.

Противниками демократии представление о необузданной толпе (ochlos) афинских граждан начинает широко использоваться уже после Пелопоннесской войны, в философско-риторических "школах" Платона и Исократа. Они придают этому понятию однозначно негативный смысл и используют его в антидемократической пропаганде, причем аргументы обоих мыслителей удивительно схожи: толпа должна быть "повинующейся" и не принимать активного участия в политической жизни. Охлос – это современный Исократу и Платону демос (эти понятия для них вполне синонимичны), разительно отличающийся от коллектива граждан "доброго старого времени", patrios politeia. Только здесь, в риторических и философских школах IV в., ochlos получает четкое и недвусмысленное антидемократическое содержание, становится одним из "ключевых слов" олигархического лексикона, прямым, хотя и запоздалым, наследником которого стала впервые появившаяся в труде Полибия ochlokratia ("власть толпы")^[243]. У Исократа и Платона осуждение толпы впервые превращается в общее место, топос, воспроизводимое в разных местах, причем это уже не эмоциональное суждение, а логическая конструкция, призванная подкрепить идеологическую аргументацию.

Однако, несмотря на весьма значительное воздействие идей Платона и Исократа, не следует преувеличивать их аудиторию – и тот и другой обращались к узкому кругу своих слушателей и единомышленников. Выступавшие в народном собрании (или писавшие речи для выступления в суде) ораторы, вне зависимости от их политических убеждений, не могли позволить себе высокомерного отношения к своим слушателям. И Демосфен и Эсхин в полемике обвиняли друг друга в том, что афинских граждан их политический оппонент воспринимает как охлос. Естественно, что чувствительные к настроениям экклесии и дикастов ораторы в критике действий и настроений демоса не могли преступить [c. 126] грань, за которой они потеряли бы поддержку своих слушателей.

В других источниках середины и конца IV в. (Эней Тактик, Аристотель) ochlos, как правило, не столь эмоционально окрашен и не имеет столь негативного значения, как у Платона и Исократа (промежуточную позицию занимает Ксенофонт). Для Аристотеля граждане досолоновских Афин (patrios politeia!) – тоже охлос. Демос и демократия были достаточно одиозны для противников демократии – может быть, этим и можно объяснить столь позднее появление представления о "власти толпы" (ochlokratia).

Итак, само появление и расширение употребления слова ochlos свидетельствовало о возникновении (во всяком случае, в афинском обществе) новой проблемы – проблемы активного участия всего коллектива граждан в политической жизни полиса. На место аристократов-простатов демоса пришли демагоги, и рядовые граждане – idiotai – почувствовали, что политические лидеры находятся от них теперь в большей, нежели раньше, зависимости. Уровень компетентности новых политических лидеров, возможно, и уменьшился, однако новый баланс сил обеспечил стабильность афинской политической системы еще в течение нескольких десятилетий.

[c. 127]

ПОЛИБИЙ И ТИТ ЛИВИЙ:

OCHLOS И ЕГО РИМСКИЕ СООТВЕТСТВИЯ

Складывается впечатление, что Плутарх своими "Сравнительными жизнеописаниями" навеки скомпрометировал для исследователей саму идею сравнения греческих и римских реалий политической жизни. Однако нам представляется, что социальная лексика может послужить интересным материалом для сопоставления. Выбор в качестве объектов сравнения и изучения трудов Полибия и Тита Ливия может показаться на первый взгляд тривиальным – об этом писала, если воспользоваться выражением самого Тита Ливия, tanta scriptorum turba^[244]. Следует все же отметить, что для избранной нами темы эти труды почти ничего не дают, зато громадным подспорьем служат соответствующие лексиконы и конкордансы^[245].

В сохранившихся частях своего труда Полибий употребил слово ochlos 68 раз, но в современной историографии за ним прежде всего закрепилось репутация "открывателя" охлократии (власти толпы) – эллинистический историк трижды использовал данное слово, переняв его у философов-перипатетиков либо стоиков, причем этому факту зачастую придается очень большое значение^[246].

Полибий употребляет слово щ ochlokratia исключительно в VI, "методологической" книге своего сочинения, посвященной причинам развития и упадка государств. Следует [c. 128] отметить, что VI книга (наряду с XII и XXXIV) выходит из хронологической канвы "Истории" и имеет целью описание причин достижения Римом мирового господства. Важнейшая из них, по мнению историка, – это смешанная (mikte) форма государственного устройства Рима, способная противостоять процессу деградации, неизбежному при других формах государственного устройства^[247]. Охлократия, по его мнению, является (наряду с монархией и олигархией) одной из "дурных" (kakoi) форм (Polyb. VI.4.6, 8) и знаменует собой конечную стадию упадка государственного устройства; она возникает после демократии, будучи следствием вседозволенности и беззакония. В другом месте историк детализирует свою точку зрения: после того как народ выступит против властолюбия и корыстолюбия отдельных граждан "государство украсит себя благороднейшим именем свободного народного правления (eleutheria kai demokratia), а на деле станет наихудшим из государств, охлократией" (VI.57.9)^[248].

Охлократия оказалась для эллинистического историка конечной стадией цикла (anakuklosis) развития (а точнее - деградации) систем государственного устройства. До этого монархия вырождалась в тиранию, затем - аристократия в олигархию, и, наконец, настает черед демократии. Демократия функционирует нормально в течение некоторого времени, но власть развращает предводителей демоса подобно тому, как раньше она развращала царей и аристократов. Появляются недобросовестные демагоги, и демократия деградирует (VI.9.4–8). "Когда затем и аристократия выместит обиды правителей, тогда нарождается власть демоса (demos). Его необузданность и пренебрежение к законам порождает с течением времени охлократию" (VI.4.9–10). За этим следуют казни, изгнания и конфискация земли, народ возвращается к [c. 129] дикости, после которой возникает монархия и следует новый цикл.

В основе полибиевского анализа лежит трехчастная классификация форм государственного устройства, восходящая по крайней мере к V в. до н.э. (Herod. III.82.2; Pind. Pyth. II.87); Аристотель разделил каждую из форм на "прямую" или "правильную" (orthe) и "отклонение" (parekbasis) от нее (Arist. Pol. 1279a; Eth. Nic. 1160a-b). Впрочем, жестко запрограммированный цикл изменений форм государственного устройства был, очевидно, "изобретением" самого Полибия^[249].

Для нас, однако, важнее другое различие между аристотелевской теорией и полибиевской схемой деградации форм государственного устройства – на первый взгляд, чисто лексикологическое. Аристотель называл "отклоняющуюся" форму государственного устройства "демократией", а противоположную ей "правильную" – "политией" либо тимократической (timokratike) конституцией. У Полибия же, напротив, "правильная" демократия трансформируется в охлократию (или "хейрократию" – власть силы). Подобное варьирование традиции было характерно не только для Полибия: в "эпитоме Ария Дидима" (который был, между прочим, учителем Августа) – эксцерпте перипатетической философии I в. до н.э., который дошел до нас в "Антологии" Стобея (Stob. II.7.13 sqq. = II.116 sqq. Wachsmuth-Henze)^[250] аристотелевская "полития" также называется демократией, а аристотелевская демократия - охлократией (Stob. II.7.26 = II.150 Wachsmuth-Henze)^[251].

[c. 130] По всей видимости, Полибий был не первым, кто ввел в оборот само слово и понятие "власти толпы". Как и представление о смешанном типе государственного устройства, оно было заимствовано из перипатетической традиции (впрочем, это представление разделяли и стоики). Арий Дидим, по-видимому, независимо от Полибия употребляет в одном пассаже слова ochlokratia и mikte (Stob. II.7.26 = II.150-151 Wachsmuth-Henze)^[252]. На основании вышеперечисленных словоупотреблений обычно и делаются заключения об отношении Полибия к толпе, к народным массам. По нашему мнению, при рассмотрении отношения Полибия к толпе не следует руководствоваться этими теоретическими положениями, которые почти не применяются им при описании конкретных исторических событий. Анализ употребления слов щ ochlos, plethos, hoi polloi может дать более точную картину взглядов историка.

В подавляющем большинстве случаев слово ochlos у Полибия не содержит отрицательного оттенка. Так, например, Деметрий послал своего воспитателя в Сирию для того, чтобы оценить настроения масс (peri tous ochlous) (Polyb. XXXI.13.1); Ганнибал узнал об антипатии альпийских народов (ochloi) к Риму (III.48.11). Ochloi - это также и народное собрание, которое созывает стратег ахейцев (XXIII.16.11; cf. XXVIII.4.12; 7.4). При описании положения в Риме щ ochlos соответствует populus Romanus: Публий Сципион заслужил расположение народа (ochloi) и доверие сената (XXIII.14.1); один из преторов убеждал римский народ (ochloi) воевать с Родосом, причем речь идет о сходке, на которой могли присутствовать и неграждане (XXX.4.4; cf. III.85.8).

Как будто бы особняком стоит пассаж из VI книги: "Поэтому-то и не стоит распространяться о государственном устройстве афинян и фивян, где всеми делами по собственному побуждению заправляет толпа, в одном месте непомерно стремительная и непостоянная, в другом обуреваемая насилием и гневом" (VI.44.9). Однако и в данном случае мы имеем дело не с отрицательной оценкой [c. 131] толпы как таковой, а с указанием черт, свойственных афинскому и фиванскому демосу.

Ochlos может у Полибия обозначать также и преимущественно низшие слои общества, "широкие народные массы". Характерно уподобление толпы (ochlos, plethos) морю, а ее предводителей и советчиков (prostatai kai sumbouloi) – ветрам (Polyb. XI.29.9; cf. Liv. XXVIII.27.10–11). В речи ахейского посла Калликрата в сенате ochlos (как и hoi polloi) обозначает народные массы ахейцев, которые были противниками римлян (Polyb. XXIV.9.5–7)^[253]. Только в двух случаях прослеживается явно негативное отношение к толпе: свирепая толпа (точнее, толпы – ochloi) александрийцев буквально растерзала ненавистных ей родственников Агафокла: впивалась в них зубами, колола, вырывала глаза (XV.33.9–10); Диэй передал обвиненных в сговоре с врагом послов в руки толпы в Коринфе (XXXVIII.17.12). Выделяется также описание кампании Филиппа в Элиде. При его появлении огромная толпа (plethos) местных жителей укрылась в Таламах с большим числом (pleistos ochlos) рабов и скота (IV.75.1–2). Характерно, что слово ochlos употребляется одновременно для обозначения скопления рабов и скота, а гражданское население обозначается как plethos. Причины скорой капитуляции элидцев заключались именно в том, что в Таламах собралась неспособная к сопротивлению перемешанная толпа (IV.75.5). Необходимо отметить, что подобная характеристика толпы в целом не свойственна Полибию.

В “Истории” Полибия ochloi часто равнозначно dunameis и обозначает войска: войска ахейцев (ochloi) так любили Филопемена и так были уверены в нем, что сами рвались в бой (Polyb. XI.12.2), войска (ochloi) воспряли духом (I.32.8), вожди карфагенян, заметив низкий боевой дух войск, решили не принимать битвы (I.15.4), собравшиеся войска c восторгом восприняли речь Ганнибала (III.34.9); ochloi – римское [c. 132] войско, в присутствии которого один консул осуждал действия другого (III.90.6). Примеры можно продолжить^[254].

Ochlos - это не только толпа воинов, но и гражданское ополчение. Тимоксен, ахейский стратег уклонился от созыва войск для войны с Клеоменом (IV.7.6); описывая осаду Сципионом Нового Карфагена Полибий называет оборонявшее стены городское ополчение ochlos (X.12.10). Наконец, сравнивая гражданское ополчение свободного государства с подчиненным тирану Полибий называет первое ochloi (ХI.13.5).

Следует особо отметить, что Полибий, подобно другим авторам эллинистического времени (но в отличие от авторов V–IV вв. до н.э.)^[255], употребляет ochlos, ochloi, plethos, plethe, hoi polloi как синонимы либо почти как синонимы^[256]. В подтверждение этого можно привести множество примеров, однако для наглядности остановимся на тех, в которых указанные выше слова находятся рядом, в одном контексте.