Системный взгляд на основы современного права
А.В. Птушенко
Биография автора
За полгода до окончания ВОВ окончил Суворовское училище и поступил в Ленинградское высшее военно-морское пограничное училище; после первого курса был переведён в Военно-воздушную инженерную академию и в 1952 г. в звании старшего лейтенанта по окончании её первого факультета (системоанализ и проектирование летательных аппаратов) назначен на Северный Флот инженером минно-торпедного авиаполка. В 1955 г. переведён на должность Старшего инженера-конструктора Специальной конструкторской группы под руководством Р.Л.Бартини, участвовал в качестве компоновщика в создании проекта первого в мире сверхзвукового межконтинентального бомбардировщика-амфибии А-57. Пять лет спустя перешёл на должность начальника лаборатории (потом — отдела) Центрального НИИ МО, где разработал теорию экономико-эффективностной оценки конкурирующих систем и создал основы теории полёта сверхкруговых космических аппаратов (тема кандидатской диссертации, авторское свидетельство на изобретение). Принимал участие в работах по принципам делимитации космического пространства (установление границы меду воздушным пространством, где действует принцип суверенитета, и космосом) и доказал, что физическими методами проблема не решается и может формулироваться только как чисто правовая (тема докторской диссертации). Участвовал в разработке основ военной терминологии (пять статей в Советской военной энциклопедии, редактирование статей сотрудников НИИ).
По выходе в отставку (в звании полковника) работал Старшим научным сотрудником в ВНИИГПЭ, профессором МГУК, зам. Зав. кафедрой (кафедры культурно-просветительной работы и книговедения), много лет был лектором-консультантом общества «Знание», лектором МГК КПСС; в ЦНИИ МО вёл семинары по философским проблемам освоения космоса и юридическим аспектам отечественной экономики. По заданию ГД РФ выполнил постатейный системно-логический и юридический анализ действующей Конституции РФ, подготовил законопроекты: о новой Конституции, о правовой защите интеллектуальной собственности, о создании единой Информационно-терминологической службы РФ, об основных принципах военной терминологии.
Действительный член Международной Академии Информатизации (был Вице-президентом Отделения семиотики), Вице-президент Международного университета гуманитарных наук, член НТС Федерации космонавтики РФ. Работал в составах многих редколлегий и спецкорреспондентом журналов («Химия и жизнь», «Встреча», «Деловая Россия», «Наука-Образование-Культура», «Правовые вопросы национальной безопасности»).
Вышеизложенное укрепляет нас во мнении, что автор в своё время получил внушительное техническое и естественное образование. Что выгодно отличает его от сегодняшнего стандартного юриста, «сваренного в собственном соку» и забывшего знаменитую максиму Лютера: «Юрист, если он только юрист — жалкая вещь». Современное право невозможно вне комплексного системного подхода, без понимания юридических следствий знаменитой теоремы Гёделя, без навыков экономико-эффективностного анализа, без представления о экологических и экономических корнях права. Современное право должно основываться на современных представлениях о месте и функциях государства, о роли самоуправления, о принципах делегирования власти снизу-вверх.
Системная концепция интеллектуального права
Сегодня мы живём в быстроизменяющемся мире. Не успели оправиться от дискредитации коммунистической идеологии, как пришлось тут же осознавать, что безыдейное поведение — ещё хуже. Человек, не обременяющий себя никакой идеологией, с удручающей неизбежностью начинает вести себя по-свински. И это в лучшем случае. В худшем — преступно. Попутно выяснилось, что древняя панацея, раньше успешно ограждавшая общество от полной деградации — религия, — сегодня уже совсем плохо справляется со своими задачами. Если не сказать больше. Выяснилось также и то, что истинно-капиталистическая идеология ничего хорошего честному труженику не сулит: «в люди» прежде всего выбиваются циники, полукриминальные плутократы (они же «олигархи») и откровенные мошенники. И это — во всём Мире, хотя России здесь, безусловно, принадлежит одно из первых мест.
Возникает самый вечный из всех вечных вопросов: «Кто виноват?» (где корни зла). И «Что делать?» (как выходить из ситуации окончательной деградации Общества).
Есть серьёзные основания полагать, что ответы на эти вопросы не лежат в области экономики: передовые учёные - экономисты (например, Ю.М. Осипов из МГУ) уже осознали, что современное экономическое учение потерпело полное фиаско. Сегодня вопрос стоит так: либо человечество найдёт принципиально новый способ управления Обществом, либо — продолжая губительное для Земли «развитие» под руководством экономики — погибнет под развалинами родной планеты. Оставив после себя только пепел — и в материальном, и в идейном плане.
Общеизвестно (хотя сегодня и далеко не всеми осознано), что политика — это концентрированная экономика. Со всеми, следовательно, её, экономики, глупостями (ВВП), подлостями (частная собственность на невосполнимые природные ресурсы) и безобразиями (ссудный процент). К тому же, как громогласно возвещают сами политики, она, политика — дело грязное и малоидейное: «искусство возможного», так сказать. Так что было бы совершенно ненаучным искать ответы на вечные вопросы в политике.
О роли религии уже сказано. Трудно ждать от неё, занятой сегодня межконфессионными распрями, и хуже того — впрямую порождающей разнообразные «джихады» одних «правоверных» против других (считающих себя — по своим духовных канонам — тоже правовернее всех других), трудно ждать от религии разумных (конструктивных) ответов на «проклятые вопросы».
Остаётся единственный конструктивный механизм — право.
Правда, как показали проведённые автором исследования, и в этой области с идеологией далеко не всё в порядке. Устарели общепринятые представления о роли и месте государства в обществе. Есть весьма обоснованные возражения против широко распространённых трактовок понятия «гражданское общество». Немало возражений против духа и буквы ныне действующей конституции РФ. Вплоть до того, что она содержит, как показывает тщательный анализ, прямые системно-логические и даже лексико-грамматические ошибки.(См. «Системная парадигма права», стр. 333 – 361). Массу всяческих возражений вызывают и гражданский, и налоговый, и жилищный кодексы.
Но хуже всего обстоят дела в области интеллектуальной собственности. И самый вредный для общества подход оформился здесь в целенаправленное и настойчивое отрицание необходимости (и даже возможности) правовой защиты идеи — как основы всяческой идеологии и как основного объекта не только интеллектуальной собственности, но и собственности вообще.
Необходимо всё же отметить, что в некоторых областях роль идеи, тем не менее, уже осознана — пусть и на чисто интуитивном уровне. Об идее какой-либо телевизионной программы — именно в смысле её персонизации (но отнюдь не персонификации, как выражаются — не совсем грамотно, — многие юристы) — о принадлежности идеи конкретному автору давно сообщают в своих титрах продвинутые телевизионщики.
Сегодня как никогда становятся актуальными философские основы права — мировоззренческое объяснение смысла и предназначения права, его обоснования с позиций системоанализа, исходя из сути человеческого бытия, из концепции существующей в этом бытии системы ценностей. К сожалению, наше правоведение не готово к этому принципиально. Современная культурология отягощена непримиримыми внутренними противоречиями и не способна предложить какого-либо работоспособного алгоритма установления статуса Культуры как метасистемы, как системного базиса права. В силу этого столь актуальны сегодня любые «нетрадиционные» исследования в данной области.
В последнее десятилетие наметилась определённая тенденция к расширению представлений о роли и месте в обществе такого неоднозначного явления как интеллектуальная собственность. Большое внимание этой проблематике ещё недавно уделялось в широко известной Международной Академии Информатизации
В её составе успешно функционировала Международная Регистрационная Палата информационно-интеллектуальной новизны (МРПИИН), которая принимала заявки на международную регистрацию открытий, изобретений и других информационно-интеллектуальных новшеств.
В рамках МАИ был создан Институт Публичной дипломатии (ИПД). Одной из его девятнадцати кафедр была кафедра интеллектуальной собственности (причём автор настоящей работы был избран заведующим данной кафедрой).
Однако эта чрезвычайно полезная деятельность Международной Академии Информатизации не была лишена и определённых недостатков.
МАИ построена по принципу «горизонтальных связей», что, конечно, очень демократично, но затрудняет продвижение любого «вертикально-ориентированного» проекта. А создание новых концепций в области правовой теории, тем более организация соответствующих принципиально новых правоохранительных структур — такие предприятия вертикально ориентированы.
Былую деятельность МРПИИН трудно признать достаточно чётко организованной. Ни на сайте МАИ, ни в каком либо ином определённом месте Интернета вы не найдёте упоминания о выданных вам Палатой сертификат-лицензиях. Представление текста сертификат-лицензии только на английском языке, быть может, и очень репрезентативно с позиций международного статуса МАИ, но тем не менее абсолютно недееспособно в условиях сегодняшней России. Как показал недолгий опыт функционирования Всемирного Распределённого Университета (где автор выполнял обязанности Вице-канцлера, Заведующего докторантурой), самой эффективной формой квалификационного документа на сегодня следует признать двуязычный документ: содержащий два равноправных и равнозначных (аутентичных) текста — на английском и на русском языках.
Не отвечает требованию чёткости и определённости перечень «новшеств во всех сферах деятельности», предлагаемых МРПИИН для подачи заявок на регистрацию «новизны». Понятно, что можно (и категорически необходимо!) регистрировать идеи, законы, концепции, методологии. Но как регистрировать «признаки», «проблемы», «способности» и «факторы»? Да и нужно ли? И уж конечно совершенно ни к чему регистрировать «проекты»: необходимо регистрировать содержащиеся в них идеи.
Весьма серьёзные возражения можно выдвинуть против самого термина «информационно-интеллектуальная новизна». Или «новшество». Автор со своей стороны предпринимал в течение многих лет неоднократные попытки обоснования идеи создания интеграционного закона об интеллектуальной собственности и признания идеи главным объектом правовой защиты — не только в сфере интеллектуального права, но во всей цивилистике вообще.
Очевидно (см. все вышеприведённые примеры), что ни МРПИИН, ни группа учёных из Отделения МАИ «Защита интеллектуальной собственности и информации» не возвышались до такого уровня притязаний, ограничившись критикой отдельных недостатков сложившейся в России системы правовой защиты интеллектуальной собственности, не посягая при этом на изменение самих философских и системно-логических основ интеллектуального права. Поэтому автор настоящего исследования вправе считать себя основоположником принципиально новой постановки задачи и обоснования принципиально новой концепции правовой защиты интеллектуальной собственности — вплоть до признания интеллектуального права самостоятельной областью права, а соответствующей теории — подсистемой первого уровня теории права, выше теории гражданского права. Вышеизложенное справедливо уже потому, что соответствующей сертификат лицензией МРПИИН установлен приоритет автора в этой области.
Согласно И. Балишиной (ИС №5, 2007/ Правовое регулирование научных открытий), Российская академия естественных наук (РАЕН) и Международная академия авторов научных открытий и изобретений (МААНОиИ) с 1992 г. по настоящее время занимается регистрацией заявок и выдачей дипломов. Ими было принято «Положение о научных открытиях, научных гипотезах, научных идеях». То, что эти дипломы «негосударственные», никак не умаляет их значения. Нигде в мире государство не посягает на прерогативы и самодостаточность науки. Пора бы и нам отвыкать от всесилия и неправомерных посягательств государства в области интеллектуальной собственности.
Начнём с главного.
Какова культура Общества — таково и действующее в нём право.
В отношении личной культуры наше утверждение представляется даже и не нуждающимся в каких-то специальных доказательствах: ведь ничто иное как индивидуальные понятия о добре и зле, о справедливости, о правильности опредёленных позиций и поступков — всё это и определяет истоки «естественного права». В свою очередь, «Рассмотрение естественного права как методологической категории имеет для философского освещения правовых проблем принципиально важное значение. Оно привносит в науку именно то, что призвана дать методология, то есть наряду со специально-научными методами познания (математическими, социологическими и иными), прежде всего — общий подход к явлениям правовой действительности.
Философское видение правовых явлений — это и есть их рассмотрение под углом зрения естественного права». (С.С. Алексеев. Философия права, М., НОРМА, 1999).
Однако кроме личной культуры необходимо рассмотреть Культуру с большой буквы — подсистему Общества, ответственную за формирование человека как социально активной и законопослушной личности. (Собственно, личную культуру, на наш взгляд, правильнее называть не культурой, а культурностью).
Значение Культуры как общественной подсистемы у нас традиционно недооценивается. Большинство россиян — в том числе и в научной среде — осознаёт зависимость Культуры от состояния экономики, но в значительно меньшей степени осознаётся тот факт, что экономика сильнее и существенно жёстче зависит от состояния культуры, чем Культура — от экономики. Первопричина этого явления кроется как в недостатках самой концепции Культуры, принятой в отечественной культурологии, так и во внутренних идеологических слабостях этой локальной науки.
Никого не удивит утверждение, что Культура определяет уровень духовности народа. Но мало кто из профессиональных культурологов понимает подлинные взаимосвязи культуры с экономикой и правом. Прежде всего, потому, что наш «средний» культуролог — как это ни покажется, на первый взгляд, парадоксальным — не очень ясно представляет себе, чем на самом деле является такая система — Культура. Ему всё мнится, что культура — это кино, театр, библиотеки, художественные галереи, спортивные сооружения, да всякие руины и черепки (именуемые в культурологии « культурными ценностями»). На самом же деле Культура — это всё — за исключением материального (правильнее — вещественного) производства, общественных отношений, биологического воспроизводства населения и подсистемы управления Обществом (государства). Культура — это наука, искусство, мораль, право, религия, просвещение, массовые коммуникации.
Именно Культура превращает человека в законопослушную и социально активную, а подчас и творческую личность. Личность, способную автоматически придерживаться определённых нравственных и экономических ограничений, не позволяющих строить собственное благополучие на прямом обмане и тотальном грабеже ближнего. Поэтому процветающая экономика может сформироваться только в высококультурном Обществе, где предприниматель не идёт на обман не потому, что боится полиции, а исключительно в силу своей органической неспособности к подобной беззастенчивой «активности». А в некультурном обществе (в общем, совсем как у нас) половина населения сидит за решёткой, а вторая половина — её сторожит. Работать, соответственно, некому. И это — в лучшем случае. В худшем — криминальная часть общества подминает под себя остальную, после чего разбазаривает все наличные (особенно, невосполнимые) ресурсы с единственной нечестивой целью — обеспечить себе лично незаслуженно высокий уровень жизни. И лишь мафиоизированные правители такого общества лицемерно утешают народ заверениями в своей непреклонной ориентации на борьбу с криминалом и коррупцией.
Процветающая экономика начинает складываться лишь тогда, когда всеми осознаётся, что обман клиента экономически невыгоден. Она невозможна при безграмотных законах, выходящих из-под пера не только продажного, но и малокультурного законодателя. В процветающей экономике необходима культура предпринимательства — как принципиальная предпосылка успеха в условиях цивилизованного, а не дикого рынка.
Сложившиеся в «среднероссийском» менталитете понятия об экономике неадекватны: они сводятся к представлению о ней как о некоей выделенной области человеческой деятельности — вплоть до пропаганды лозунга «Надо делом заниматься, а не политизировать население». На самом же деле политика и экономика принципиально неразрывны: политика — это и есть концентрированная экономика. Политика всегда проводится в чьих-то экономических интересах. Невозможно изменить экономику, не меняя при этом систему управления обществом (то есть политический строй). И обратно: оставив рычаги управления экономикой у правящей верхушки, невозможно изменить политический строй.
Вместе с тем и экономика, и политика неотделимы от науки и образования. Которые суть основные компоненты Культуры. Главнейший признак культурного Общества — включение в общественный менталитет чёткого представления: никакой «чистой» экономики на свете нет. Есть клубок взаимосвязанных проблем: экономических, политических, культурных, образовательных, психологических, правовых и экологических. Последняя группа (по месту в перечне) далеко не последняя по важности: корни и правовой, и экономической теории должны произрастать из теории рационального природопользования. И самый кардинальный вопрос и правовой, и экономической, и экологической теории — кому должны изначально принадлежать невосполнимые природные ресурсы.
Современная культурология, к несчастью, не наработала адекватных подходов к этой проблематике.
Самый слабый элемент сегодняшней культурологии — базовое представление о собственном предмете. В культурологии отсутствует логически связанная, внутренне непротиворечивая система основополагающих понятий: «информация», «человек», «культура». Последнее понятие очерчено особенно расплывчато — и в теории, и на практике. Вплоть до того, что большинством политиков, журналистов, коммерсантов и даже учёных не осознаётся, что широко у нас распространённое словосочетание «наука и культура» (также как и «литература и искусство») — плод системно-логического невежества. Это грубое нарушение коренных системно-логических родо-видовых связей. И неверно думать, что якобы дело не в названиях. Путаница в словах есть отражение путаницы в понятиях. Следовательно, и в мышлении. А отсюда — прямая дорога к искажению коренных основ права.
Анализ всех распространённых ныне концепций культуры приводит к следующему частному выводу. Каждая из них отображает некоторые локальные стороны и свойства Культуры, но ни одна из них не даёт завершённого чёткого представления о Культуре как о реальной системе. Известны отдельные попытки эклектичного смешения двух или трёх известных концепций (например, в книге А.И. Арнольдова «Человек и мир культуры». — М., 1992). Однако, прицепив к хоботу хвост, адекватного представления о слоне не получишь. (Помните: «Слепцы, числом их было пять, /В Бомбей явились изучать /Индийского слона...).
В целях решения поставленной задачи — используя описанный ранее (см. СПП, стр.18 – 41) аппарат системоанализа — проведём системный анализ Общества. Его результат представлен на рис.1.
Главная цель Культуры — формирование духовного мира человека, его мировоззрения и мироощущения (первое — логическая, второе — эмоциональная картина мира). Но Культура выполняет важнейшие функции и по отношению к Обществу в целом: она обеспечивает его теоретическими, техническими, технологическими, правовыми, социально-политическими и прочими знаниями, необходимыми для всех видов человеческой деятельности в определённый исторический период. Именно культура готовит для любой общественной системы кадры специалистов, без которых эта система не может существовать. При этом между функциями Культуры нет жёсткого разграничения: формирование человека и обеспечение Общества в целом неразрывно связаны.
Не может быть какого-либо конкретного Общества — любой формации, любого уровня или этапа развития, — которое не имело бы названных системообразующих подсистем. Именно эти подсистемы на каждом историческом этапе обеспечивают существование данного конкретного Общества как единой целостной системы.
Культура — реальная система. Это не просто «часть общества», не «качество общества», не «срез общества». Это одна из системообразующих подсистем Общества, обладающая своими структурными, пространственными, временными и функциональными характеристиками. Как реальная система Культура включает собственные подсистемы: производство духовных ценностей; их хранение; распределение, потребление (освоение) духовных ценностей. Первая подсистема обеспечивает духовное освоение действительности в четырёх аспектах: повседневного практического опыта, концептуально-теоретического освоения, художественно-эстетического освоения, нравственного освоения действительности. В функции второй подсистемы входит накопление, сохранение созданных духовных ценностей и реализация преемственности в Культуре. Она опирается на живую память людей и на различные внебиологические хранилища (музеи, архивы, библиотеки и т. п.). Третья и четвёртая подсистемы Культуры реализует её основную функцию — формирование людей и удовлетворение их духовных потребностей.
В современной культурологии отсутствует чёткое представление о понятии «духовная ценность». Наша задача — ликвидировать этот пробел. Пусть перед нами две картины. На обеих — Даная (скажем, в версии Рембрандта). Информационно эти картины идентичны. Вещественно — практически тоже (сегодня эта проблема вполне разрешима). Однако первая картина имеет вполне определённую, ограниченную цену — стоимость работы опытного копииста. А вторая — практически бесценна. Ибо это подлинный Рембрандт (на сегодня, к тому же, быть может, и невосстановимый — как известно, этот подлинник Рембрандта был серьёзно повреждён).
На основании изложенного сформулируем формальное определение
Духовная ценность — результат творчества, поднимающий человечество или лич- ность на новый уровень понимания мироустройства или эмоционального восприятия себя и окружения.
Творчеством признаётся процесс, в результате которого из известных реалий создаётся нечто объективно новое, либо обнаруживаются ранее не известные реалии.
Вот теперь мы располагаем всеми необходимыми понятиями, чтобы сформировать корректным образом системную дефиницию понятия «Культура».
Культура — это исторически изменяющаяся системообразующая функциональная подсистема Общества, формирующая человека как социально активную и законопослушную личность и удовлетворяющая его духовные потребности — путём производства, хранения, распределения и потребления духовных ценностей.
На первом Международном Форуме информатизации в ноябре 1992 г. была принята КОНЦЕПЦИЯ ЕДИНОГО МИРОВОГО ИНФОРМАЦИОННО - СОТОВОГО СООБЩЕСТВА ( Информационной цивилизации). Этот международный документ отмечает, что мир вступил в период глобальных перемен, отмеченных исключительно противоречивыми тенденциями. С одной стороны, расширяется сотрудничество государств, ослабляется противостояние блоков, национальные границы стираются под воздействием современных коммуникаций; с другой — всё чаще и безобразнее прорезаются националистические тенденции, амбициозные притязания на особый «национальный суверенитет».
В информационном Обществе нет классов, нет разделения по расовому и национальному признаку: все люди – свободные личности. В таком Обществе осуществляется народовластие на основе территориального информационно-сотового самоуправления.*
[1] ) В будущем территориальный принцип самоорганизации вытеснится самоорганизацией на базе общности тезаурусов, личностных менталитетов, индивидуальных шкал ценностных приоритетов.
Для вступления на этот путь необходимо уже сегодня незамедлительно повышать уровень информированности общественности, степень её обеспокоенности назревшими проблемами социально-политического, научно-технического и культурно-экономического развития. Необходимо законодательно определить наивысшую приоритетность культурных (в том числе научных) и образовательных систем. Необходимо первоочередное экологическое образование и воспитание Общества.
Установлена также структура механизма взаимодействия сотов с Концептуальной ветвью управления Обществом: несколько сотов объединяются в метасот (по тезаурусно-территориальному принципу) и делегируют метасоту часть своих властных полномочий; этот процесс повторяется на всех иерархических уровнях государственного механизма. Его принципиальная схема представлена на рис. 3
Концепция информационно-сотового Гражданского общества с полностью подчинённым ему правовым государством разработана автором и защищена сертификат – лицензией МРПИИН.
Концептуальная власть
Управление обществом осуществляется на разных уровнях. Самый «нижний» – силовой. На следующем уровне определяется последующее состояние общества. Этот уровень условно можно назвать «генетическим». Здесь также работают наркотики, алкоголь, табак и т. п. Третий уровень принадлежит экономике. Четвёртый уровень – идеологический. На пятом уровне работают объективные закономерности человеческой истории (этот уровень можно назвать историко-хронологическим). Шестой уровень – концептуальный.
На концептуальном уровне осуществляется стратегическое управление Обществом: определяются конечные цели в развитии общества, оптимизируются методы достижения этих конечных целей, устанавливаются все ограничения, налагаемые Обществом на государство. Решение всех этих проблем Общество поручает концептуальной ветви государственного механизма – Концептуальной власти.
Концептуальная власть ответственна за формирование и отображение общественного мнения, которое служит основой для выработки концептуальной властью “направляющих косинусов” для законодательной власти – принципов функционирования государства, запретов на определённые методы решения текущих задач (например, на расстрел исполнительной властью собственного парламента из танковых орудий). Государство должно быть законодательно лишено права использовать армию во внутренних разборках между ветвями механизма власти. Дело Концептуальной власти – сформировать для законодателя обоснования необходимости соответствующего закона и разработать ведущие правовые принципы, которыми законодатель должен руководствоваться при создании нового закона.
Концептуальная власть должна представлять собой иерархически организованный механизм взаимодействия научных и массовых коммуникаций. Он, естественно, должен быть представительным, но его формирование должно проходить не по произвольно кем-то (обычно всё теми же в данный момент действующими властями) назначенным правилам (“Закону о выборах”), а по отработанным в самой науке канонам и критериям, научно обоснованными и научно отработанными методами.
Автор данной работы признан МРПИИН основоположником учения о Концептуальной власти.
В истории человечества концептуальная власть сыграла огромную роль. Именно она определяла судьбы народов, государств, монархов и президентов. В некоторые эпохи она пересекалась с церковью. Но всегда в её руках было самое мощное оружие – знания. И ещё более важное оружие – методы добывания новых знаний. В определённой мере она делилась частью этих знаний и умений с ею же сформированными и негласно назначаемыми правителями. Те же, кто не был втайне избран концептуальной властью, царствовали недолго и неудачно. Иное дело, что истинная ситуация всегда оставалась вне поля зрения толпы и мало у кого из правящей элиты доставало времени и ума, чтобы начать смутно догадываться о реальном положении дел. И далеко не всегда концептуальная власть институциировалась внутри того Общества, за судьбы которого оказывалась ответственной в конце концов. Последнее обстоятельство заставляет очень внимательно присмотреться к ситуации в сегодняшней России.
Сложившаяся сегодня ситуация в области ИП безобразна. Подтвердим сию максиму наглядным реальным примером из жизни изобретателей. Несколько лет назад автор имел неосторожность получить патент[2] на «Стол бытовой разборный». В этот стол была заложена весьма глубокая и предельно общая идея: создать предмет мебели, нужда в котором возникает редко и апериодически, — который легко разобрать и спрятать с глаз долой в любую имеющуюся в доме щель. А при надобности столь же быстро — без всяких инструментов и навыков — собрать.
Вина автора понятна, но простительна: ему самому в первую очередь нужен был именно стол (накануне грядущего 80-летия), а не стеллаж, не стул, не табурет, не шкаф и не кровать.
Но ведь заявленная идея прекрасно работает везде — она пригодна для любого объекта мебели. Поэтому автор поспешил заявить более общий принцип — «Мебель разборная». И поначалу было полное благолепие: телефонные переговоры с экспертом РОСПАТЕНТа выявили абсолютное взаимопонимание. Ведь речь шла всего лишь о расширении области действия ранее заявленного принципа (идеи).
Но вскоре проявились непонятности: автору стали поступать однообразные и плохо аргументированные отказы, ссылавшиеся на его же предыдущий патент (не упоминая, однако, имени владельца собственности). При этом суть общей идеи оказалась раскрытой, поскольку новая формула изобретения была опубликована в текущем бюллетене РОСПАТЕНТа. (№28, 10.10.2005).
Характерно притом, что отказы экспертов опирались на анализ признаков не чего-нибудь, а именно заявленной ранее идеи (без указания, что она автору и принадлежит, — какое-то злобное лукавство в итоге).
Вывод: именно идею и надо было защищать изначально. Не было бы тогда лукавства и недоразумений, не получилось бы, что действующее в России законодательство изначально заточено на причинение изобретателю максимального вреда.
Рационально сформированная Культура может сложиться только в оптимально организованном Гражданском обществе. Это относится и к праву — как подсистеме Культуры.
Интегральные характеристики Гражданского Общества
Государство подчинено Обществу. Законодательно закреплено право Общества заменить государство на другое – в том числе принципиально иного типа (легитимная смена «режима правления»).
Государство законодательно признаёт гражданина равнозначным с собой субъектом права. (Гражданин может подать иск в суд на любой государственный орган — вплоть до государства в целом — как единой системы управления Обществом).
Государственные органы формируются на основе самоуправления – путём делегирования части властных полномочий снизу вверх — в процессе самоорганизации Гражданского Общества в иерархическую информационно-сотовую структуру по тезаурусно-территориальному принципу.
Государственный механизм кроме обычных трёх ветвей (судебной, законодательной, исполнительной) включает первую ветвь – Концептуальную власть, которой в стратегическом управлении Обществом подчинены остальные три ветви.
Все ветви государственного механизма являются представительными: все они формируются и расформировываются только народом (Обществом в целом). Ни одна из ветвей власти не обладает правомочиями по созданию или роспуску других ветвей власти.
Все ветви власти функционально строго разделены. Законодательно запрещены любые пересечения властных полномочий разных ветвей государственного механизма.
Президент законодательно признаётся главой исполнительной власти. Не может быть иного гаранта конституции помимо того, кто априори является легитимным носителем всей полноты власти в Обществе. Полной неограниченной властью в Гражданском Обществе обладает только народ (Общество в целом).
Конституция Гражданского Общества является исчерпывающе полной, — исключая не только необходимость, но и возможность какого-либо её истолкования. Её должен чётко понимать любой образованный гражданин — армия чиновников- истолкователей полностью отменяется как социальный институт.
Доходы государственного чиновника-управленца любого ранга законодательно ограничиваются; ему запрещается любое совместительство — исключая научно-педагогическую деятельность.
В процессе самоорганизации Гражданского Общества не применяется «голосование по партийным спискам»: каждый кандидат на занятие поста в механизме управления вместе со своей предвыборной программой опубликовывает результаты его официального освидетельствования в медико-биологическом, интеллектуальном и нравственном аспектах. Отменяются не только все религиозные, расово-национальные и половые, но и все возрастные ограничения.
В Гражданском Обществе жёстко разграничены функции и сферы компетенции всех силовых структур; любые пересечения караются по закону.
Сформулируем дефиниции рассмотренных понятий.
Право — подсистема Культуры, непосредственно формирующая и контролирующая деятельность человека как социально ответственной и законопослушной личности и определяющая все запреты и ограничения, налагаемые Обществом на государство, представляющая собой систему взаимосвязанных идей, максим и принципов, определяющих и направляющих формирование законов.
Общество — система, организующая на определённой территории — от частного клуба до Планеты — разумных и целенаправленных особей в интересах обеспечения их жизнедеятельности, направленной на достижение определённых духовных, экологических и вещественных идеалов.
Государство — подсистема Общества, координирующая функционирование всех остальных подсистем и организующая все необходимые Обществу знаковые и вещественные потоки — методами и в жёстких рамках правил, установленных Обществом.
Многие принятые на сегодня общие положения правовой теории настолько же нелогичны, насколько нелогичны вытекающие из них законы.
Вопреки расхожему утверждению, закон не может, закон не должен быть источником права.
Элементарная, типичная для России ситуация: Президент издал Указ; Конституционный суд признал сей Указ неконституционным — то есть не имеющим права на существование. Смешной вопрос — является ли этот указ источником права. Нет, конечно!
Что же является критерием правозаконности закона? Только его соответствие праву. И ни в коем случае не наоборот!
Проведённый нами анализ показал следующее. Установившаяся путаница в системно-логических соотношениях понятий «право» и «закон» вызвана к тому же и ошибочным толкованием этих терминов. А также термина «источник».
Совершенно очевидно, что, с точки зрения логики, источник есть причина, порождающая определённое следствие. И эта схема необратима. Хорошо бы выглядело утверждение: «Ток — источник аккумулятора»? А кто посмеет отрицать, что закон всё-таки — следствие права, а не наоборот!
Следовательно, закон принципиально не может быть источником права, — являясь следствием права.
Но закон и не должен быть источником права.
Трудно не согласиться с С.С. Алексеевым (см. «Философия права»): « 14. Право как явление цивилизации и культуры. Как и в отношении государства, необходимо решительно преодолеть укоренившийся в науке и в общественном мнении нашей страны представления о праве, о его роли в жизни общества, т.е. изменить сам угол зрения на право.
Нужно всему российскому обществу утвердиться в том, что право не сводится к законам, иным актам, выступающим в качестве орудий государственной власти. Оно самостоятельный, высокозначимый феномен цивилизации и культуры. Право призвано оптимально регулировать общественные отношения в условиях демократии — народовластия, экономической свободы, свободы личности. Как явление цивилизации и культуры оно способно «умерить», «обуздать» негативные стороны государственной власти, быть носителем и гарантом прирождённых естественных прав и свобод человека, дать гарантированный простор свободному развитию индивидуальности, раскрепощению автономной личности.
Существенное значение в современную эпоху развития цивилизации приобретают нравственная сторона жизни людей, начала гуманизма, духовные принципы и ценности. И эти духовные начала, принципы, ценности в нынешнее время в наибольшей степени могут быть выражены как раз в праве; именно в праве они реализуются в самых существенных для человека категориях — свободы, справедливости, высокого достоинства, юридического равенства и юридической защищённости личности, незыблемости прирождённых прав и свобод человека. С этой точки зрения, право призвано стать своего рода стержнем развития общества, фокусом общественно-политической жизни».
На языке системоанализа сказанное Алексеевым означает следующее: право должно стать намордником, надеваемым Обществом на государство, — чтобы оно, государство, работало на Личность, на Общество, а не на себя; и чтобы Общество всегда могло собственную подсистему — государство — круто осадить и поставить на место: единственное достойное для государства место — место слуги народа.
Право порождается Обществом (Наукой от имени Общества).
Закон — порождение государства, представляющего собой подсистему Общества, наёмный механизм управления Обществом.
Следовательно, право иерархически выше закона.
Право — источник закона.
Не вытекающий из права закон юридически ничтожен.
Что касается источников самого права, то ими являются философские теории и взгляды, правовое самосознание народа, выводы и концепции правовой науки, социологические опросы, утверждённые на всенародных референдумах концепции и парадигмы, сформированные Концептуальной ветвью механизма управления Обществом принципы.
Пусть будущие историки изучают право прошедших эпох именно по этим источникам. Но отнюдь не по законам. Нередко написанным вопреки праву, узурпаторами власти и безграмотными законодателями.
С системно - логических позиций, существуют две самостоятельных системы — право и законодательство.
Как две самостоятельные системы право и законодательство (система законов) могут соотноситься по разному: вообще ни в чём не совпадать (что, как понятно любому непредвзятому человеку, реализуется, когда власть в стране захватывает кучка узурпаторов и строит своё деспотическое государство); могут эти две системы с разной степенью полноты пересекаться. Но совпадать они в принципе не могут. Как идеальная модель и её «грубая» вещественная реализация.
Естественно, все недостатки общей теории, теории права и государства, сказываются и на теории интеллектуального права. Однако здесь есть и свои особенные положения, достойные самого решительного опровержения. Прежде всего, безапелляционное утверждение, что интеллектуальное право — часть гражданского права. На наш взгляд, этакое заявление равнозначно, утверждению, что информациология — часть информатики. Что нелепо по определению. По значению для Общества, для развития технологии, для уклада жизни, благоустройства и жизнеобеспечения человека — по всем этим направлениям интеллектуальное право на два порядка важнее гражданского права. Разве гражданскому праву приходится когда-либо возвышаться до обсуждения проблем околофилософского значения? Разве его, гражданского права, круг компетенции не ограничен производственно-торговыми и бытовыми отношениями граждан, разве государство здесь не предстаёт как непреодолимая потусторонняя инфернальная сила ? Интеллектуальное же право — прежде всего отношения личности с государством. Не случайно же бывшее советское государство присваивало себе все права на интеллектуальную собственность, а сейчас идёт речь о возвращении этих прав создателю собственности. Неужто проблемы такого уровня могут решаться в рамках Гражданского кодекса? Да ему по его подходу к решению возникающих проблем просто не по плечу задачи, встающие сегодня перед интеллектуальным правом.
Ввести интеллектуальное право в оборот как раздел Гражданского кодекса — значит замотать, замазать эти самые проблемы
Почему создателя принципиально нового упорно сводят к уровню тиражировщика вещей, которые можно пощупать? Я настаиваю на принципиальной разнице между ними — естественно, в пользу первого. Ибо его работа для Общества важнее на много порядков. (В случае гения — просто на бесконечность). Как не случайно подметили классики, у Фарадея было много начальников («работодателей» на языке сегодняшнего ГК), да только кто их теперь помнит!
Начнём с того, что наше Общество и раньше, и сегодня страдало отнюдь не от избытка духовности. При советской власти было нормой, когда дипломированный инженер получал вчетверо меньше рядового рабочего. Долгие годы следовали полуцензурному высказыванию Ленина об интеллигенции (в смысле её экскрементального характера). Но в те годы хотя бы крупные учёные, хоть и под замком, но не бедствовали.
А сегодня учёный получает чуть ли не на порядок меньше мелкого банковского клерка (которого в недалёком будущем заменят компьютером). Не говоря уж о «предпринимателе» — субъекте, расходующем невосполнимые природные ресурсы, причем не столько на благо обществу, сколько ради собственного кармана (таковы ГАЗПРОМ, бывшее РАО ЕЭС, сотни крупных и мелких «экспортёров» — в основном, газа и нефти). Какие «достижения» принёс такой подход Обществу — ясно последнему школьнику.
Между тем торговать патентами (тем более — самими идеями) неизмеримо выгоднее, чем «материальными» товарами. (Даже не исключая оружие, наркотики и органы для трансплантации). Понятно, что идеи и патенты производят не предприниматели, не политики и не репродукторы вещественных благ. Их производит интеллигенция.
Однако её главная роль значительно важнее. Это роль отрицательной обратной связи для государства. При отсутствии таких связей любая система идёт вразнос.
Этого вполне достаточно, чтобы признать интеллектуальную деятельность наиважнейшей для Общества, а интеллектуальную собственность — наиважнейшим видом собственности вообще.
Следовательно, более важная область права не должна рассматриваться как некий неопределённый придаток к существенно менее важному рукаву права.
Не только не следует рассматривать интеллектуальное право как часть гражданского — следует создать основной закон интеллектуального права, стоящий в системной иерархии выше всех иных отраслей права, вплоть до конституционного. Ибо кто же помимо интеллигенции способен написать безупречную Конституцию — «не чету» ныне действующей (где практически на каждом шагу — лексическая, грамматическая или системно-логическая ошибка).
Основной закон интеллектуального права будет защищать самое ценное, самое важное для развития Общества — идею. А её конкретные реализации останутся в юрисдикции привычных законов — авторского, патентного и др. (которые, разумеется, необходимо радикально перестроить и провести их подчинительное согласование с основным законом).
Нам представляется также совершенно необоснованной сегодняшняя тенденция именовать интеллектуальное право «исключительными правами». Все обычно фигурирующие в рассуждениях на эту тему «принципиальные различия» между «материальными» (правильнее — вещественными ) и «идеальными» объектами выглядят при тщательном анализе надуманными (а подчас просто недобросовестными). Ведь, прежде всего, важно вовсе не то, легко ли защищать «идеальный» объект. И не то, как его защита «укладывается» в привычные нормы правозащиты вещественной собственности. Всё это — дело тридесятое. Важно принципиально иное: что такое право? Это, безусловно, — справедливость. Прежде всего — к творцу. Затем — к Обществу в целом. Затем — к обороноспособности Общества. Затем — к экономике Общества. И в последнюю очередь — к государству (как наёмному механизму управления Обществом).
Исходя из этого бесспорного умозаключения, зададимся вопросом: кому это выгодно, что производитель вещественного предмета вправе настаивать, что его предмет — буде он потребуется государству (всё же точнее — Обществу, но «руками» государства) — последнее может этот предмет у него приобрести. В рыночных условиях — за договорную цену. Всякие иные поступки государства — априори противоправны. Всё это современным юристам представляется совершенно нормальным. И здесь у нас тоже нет никаких возражений.
Но почему же тогда такая же элементарная справедливость не соблюдается в отношении создателя интеллектуально-информационного объекта? Разве он (этот объект) не важнее для Общества любого вещественного объекта, из него вытекающего? Важнее, разумеется, — информация сегодня важнее и дороже всего другого. Разве он (создатель идеи) не важнее для Общества, не выше по общественно-социальному статусу, чем любой плутократо-«олигархический» «магнат» — репродуктор «материальных» благ, сумевший нажиться на использовании той самой идеи?
Почему государство не считает себя обязанным, если у него возникнет надобность в реализации этой новой идеи, нормальным рыночным путём купить её у создателя?
Было бы весьма справедливо при этом, чтобы госчиновники от лица государства не смели посягать на априорное «засекречивание» понравившейся им идеи: купите — тогда у вас возникнет законное право распоряжаться этой идеей. В том числе, засекречивать её. К слову сказать, высокопрофессиональному специалисту-учёному значительно понятней, что представляет его идея для Общества — в плане обороноспособности или технологической революции, — чем безусловно менее знающим и хуже соображающим чиновникам.
При этом наличие у чиновника, как это водится сегодня, всяческих степеней и званий ситуации абсолютно не меняет: никто в авиации не стал бы считаться с мнением, скажем, Жириновского, лишь потому, что Дума или Правительство назовут его не только «кандидатом в генералы», но и доктором технических наук. В естественных науках, в технике это рассуждение, уверен, не встретит никаких возражений. Но в общественных науках, похоже, далеко не так хорошо. Скажем, почему мы, признав «коммунистический эксперимент» трагической ошибкой, признаём тем не менее действительными дипломы докторов юридических наук, выданные ещё Кирилловым-Угрюмовым — явно по требованиям «марксистской» идеологии, предписывающей праву базироваться на «классовом сознании» и прочих изысках товарища Вышинского?
Многие авторы сводят всё к тому, что «идеальный» объект якобы по своей сути не может находиться во владении его создателя — ибо он якобы априори «доступен всем». Во-первых, хотел бы я посмотреть на этот объект, если государство — как это принято у нас сегодня — наложит на него свою лапу. Почему же сегодняшние законы (да и правосознание — тоже) отнимают аналогичную возможность у создателя? Тем более, что в нормальном Гражданском Обществе права личности изначальнее и выше прав государства.
При нормальной организации правозащиты такой порядок вовсе не будет ущемлять права и интересы Общества: просто кесарево будет отдано Кесарю (создателю), а богово — Богу (сиречь Обществу) — нормальным рыночным путём. Абсолютно так же, как принято сегодня поступать с репродуктором вещественных благ.
При этом автору предоставляется серьёзный выбор: либо, как и раньше, не предпринимать ровным счётом ничего, уповая на защиту по нормам авторского права; либо прибегнуть к патентному праву; либо же по нормам основного закона об интеллектуальной собственности защитить новую идею — если она на деле имеется и того стоит. Но кто дал право сегодняшнему законодателю (как и сегодняшнему теоретику права) лишать автора этого права выбора?!
Короче говоря, точно так же, как наука не отличается от искусства ни объектом исследования, ни методом исследования, интеллектуальная собственность в чисто правовом плане ничем не отличается от вещественной собственности. Просто защита интеллектуальной собственности требует её формального определения — как это делается, например, в рамках патентного права. Где, как уже отмечалось выше, охраняется вовсе не сам вещественный объект, а только его (субъективное!) идеальное отображение — формула изобретения. (Которая кстати — на самом высоком уровне заявленного решения — и будет в чистом виде представлять собой именно новую идею). Всё сказанное применимо не только к изобретению, но и к открытию, к научной идее.
Называя интеллектуальное право «исключительными правами» мы принижаем роль и значение для Общества интеллектуальной деятельности вообще и социальный статус творца в частности. При этом следовало бы «отделить мух от варенья»: законодательно установить критерии подлинного творчества, постаравшись также чётко вычленить из понятия «интеллектуальная деятельность» чисто репродукционный административный, менеджерский, «предпринимательский» и банковско-финансово-канцелярский труд.
На наш взгляд, поставленный нами вопрос довольно ясно свидетельствует о некорректности самой идеи — вместо самого объекта оперировать (а потом и торговать) какими-то правами на этот объект. Разговоры о «нематериальности» интеллектуального объекта ничего не доказывают: разве права на этот объект «материальнее» его самого? Конечно же нет! Скорее уж наоборот.
А тогда в чём польза от замены интеллектуальной — пусть и невещественной — собственности ещё менее вещественными правами на неё?
Корень зла, по нашему мнению, в размытом (порой явно противоречивом) толковании термина «исключительный». В нашей скорбной жизни это не первый случай. Нечто похожее произошло с понятием «качество», — используемым там, где следует говорить о свойствах. Или с термином «цифра» — где следует говорить о числах. То же самое можно сказать об этой противной, но въевшейся в практику ещё ВНИИГПЭ, а теперь и Роспатента, ошибке — перепутывании потребной аргументации с какой- то «мотивацией» («мотивированное возражение»).
Не следовало вообще запускать в оборот термин «исключительные». Уж лучше было бы говорить об исключающих правах.
Слово 'исключительный' в русском языке довольно неоднозначно.
Первое: чьи это права — «исключительные права»? Надо думать, — всё-таки самого создателя. А чем располагает «вторичный» «правообладатель»? Его права безусловно не могут совпадать с правами создателя: личные неимущественные права непередаваемы, они неотъемлемы от личности создателя. Следовательно, у правообладателя иные права, чем у создателя, — так какая же «логика» позволяет и то, и другое одинаково обзывать «исключительными правами»?
Потому и возникает нередко встречающаяся несообразность, когда путается, о чём, собственно, речь: «В этих случаях в связи с необходимостью защиты личных интересов автора придётся ограничить и исключительные права».(В.О.Калятин. Интеллектуальная собственность).
Словарь-справочник лингвистических терминов под редакцией Д.Э. Розенталя так толкует термин 'исключение': «Отклонение от языковой нормы (лексической закономерности, парадигмы склонения или спряжения; синтаксической модели, правила орфографии или пунктуации и т. д.)». То есть исключение — просто аномальное отклонение: грубая ошибка. Почему творцы термина «исключительные права» не желают с этим считаться?
Как им быть со следующей ситуацией: «Исключительная лицензия — лицензия, предусматривающая монопольное право лицензиата использовать изобретение, технологию и отказ лицензиара от самостоятельного использования запатентованных изобретений и ноу-хау и их продажи на оговорённой территории» (Толково-терминологический словарь-справочник «Маркетинг»). Напомним: лицензиар — собственник изобретения, технологических знаний, выдающий лицензиату лицензию на использование своих прав в определённых пределах. Лицензиат, соответственно, — приобретатель лицензии.
Совершенно очевидно: в данном случае «исключительность» состоит в том, что первоначальный правовладелец лишается каких-то возможностей. Но разве изначально «исключительные права» не обозначали суммарные возможности изначального правовладельца — самого создателя? Это явное системно-логическое противоречие ясно свидетельствует о некорректности и недееспособности самого понятия 'исключительные права'.
Следовательно, значительно правильнее поддержать концепцию интеллектуального права — как самостоятельной, надгосударственной, «надгражданской» области права. Надо восстановить в правах термин 'интеллектуальная собственность', имея в виду, что юридически не имеет серьёзного значения её, так сказать, «невещественность», а её защита должна иметь более жёсткий характер, чем это принято в патентном праве.
Новая концепция интеллектуального права
Проведённые нами исследования убеждают в следующем:
Господствующая в сегодняшней России концепция интеллектуального права внутренне противоречива и грешит множеством принципиальных и «мелких» (тем не менее, важных) системно-логических ошибок.
Значительная часть этих ошибок влилась в теорию интеллектуальной собственности из общей теории права, в частности из теории «государства и права».
Пропагандируемая многими авторами идея замены понятия 'интеллектуальная собственность' словосочетанием «исключительные права» не обеспечивает никаких заметных преимуществ субъектам интеллектуального права, но служит непрерывным источником разнообразных противоречий и системно-логических ошибок — как в теории интеллектуального права, так и в практике отечественного законодательства.
Действующая сегодня в Российской Федерации 4-я часть ГК не защищает самые важные объекты интеллектуальной собственности (идеи), в частности открытия, и плохо защищает те права создателей интеллектуального продукта, которые в этом пакете всё-таки признаны заслуживающими правовой защиты.
Совершенно не урегулированы законодательно отношения автора и редактора. Особенно — в области популяризации современных достижений науки.
Взаимоотношения создателя интеллектуального продукта с государством всё ещё строятся на базе ошибочного принципа превалирования «государственных интересов» над интересами личности.
Законодательство в сфере интеллектуальной собственности существенно отстаёт даже от критикуемой нами — сложившейся на сегодня в России — теории интеллектуального права.
Преподавание права в вузах сегодняшней России имеет опасный дифферент в сторону бездумного изучения буквы действующего сегодня закона — в ущерб общетеоретическим околофилософским и системно-логическим проблемам теории права.
Один из важнейших вопросов — о создателе и о государстве. Разговоры о построении капитализма в России остались разговорами — такими же лицемерными и фарисейскими, как и прежние разговоры о социализме. В итоге же, как и всегда, изо всех пор общественного жизнеустройства выглядывает нагловато-филистерская физиономия чиновника. Становятся модными разговоры о «вертикали власти» (читай — исполнительной, что также весьма характерно для сегодняшней России). Совершенно не поощряются представления о государстве как о слуге народа. Напротив, государственные органы (в первую очередь, — «компетентные») без всякого стеснения и прикрытия стараются подмять под себя не только все финансовые потоки, но и мыслеизъявления людей — информационные потоки и сами средства массовых коммуникаций.
В советскую эпоху подход был очень простым: государство что хотело, то и объявляло государственной собственностью, — прежде всего практически весь интеллектуальный продукт.
Сегодняшняя ситуация отличается де-юре, но практически всё та же де-факто. Если в Конституции РФ вторая статья вещает: «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью. Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства», то на деле ни один сегодняшний российский суд не признает государство неправым в любой тяжбе между гражданином и всесильными «органами». Не учёный определяет потребный уровень секретности собственного интеллектуального продукта, а всё тот же невежественный, своекорыстный и злонамеренный чиновник, — унижая и мордуя создателя, вплоть до доведения последнего и до сумы, и до тюрьмы.
Производитель вещественных благ «греет» государство, производитель интеллектуально продукта — нет. Чтобы это доказать, довольно сравнить уровень относительной удельной платёжеспособности того и другого. А ведь никто иной, как государство, поддерживает этакий порядок вещей.
Арбитражные суды, как и суды общей юрисдикции, завалены делами коммерсантов и промышленников — у них нет ни времени, ни желания (а, быть может, — и умения) для рассмотрения дел в чисто интеллектуальной сфере. Все кодексы сводят бледное подобие дел в области интеллектуального права «обратно» к нанесению имущественного ущерба.
Исходя из статьи 2 Конституции Российской Федерации, а также из более общего (и более важного) принципа системоанализа, определяющего государство как наёмный механизм управления Обществом, следует признать интересы создателя интеллектуального продукта более высокими в системной иерархии интересов — по сравнению с интересами государства. Государство (которое именно мы все содержим на наши налоги) должно быть в экономической и правовой зависимости от создателя. И никогда — наоборот.
Соответственно, в зависимости от создателя интеллектуального продукта должны быть и все производители (и перераспределители) вещественного продукта. В особенности — потребители невосполнимых природных ресурсов. Они обязаны отдавать Обществу (не государству) — в виде рентной платы — до девяноста процентов своей чистой прибыли.
Что касается взаимоотношений Общества и государства, то первое — как метасистема второго — назначает ему (государству) соответствующее «содержание», — необходимое и достаточное для решения тех задач и исполнения тех обязанностей, которые Общество возлагает на своё государство. Как назначает? — в основах Права, создаваемых Наукой, фиксируемых, на базе всенародного референдума Концептуальной властью. Исключительно на базе этих Основ Законодательная власть будет писать свои законы, — рассматривая при этом указания Концептуальной власти как жёсткие «направляющие косинусы».
Разработка этой новой парадигмы — основная задача отечественной правовой теории.
Об отставании отечественного законодательства даже от современного интеллектуального права уже было сказано достаточно в предыдущих статьях. К сказанному необходимо добавить следующее. Принятое на сегодня законодательство об интеллектуальной собственности не только грешит множеством системно-логических огрехов, главное — оно имеет принципиально ошибочную ориентацию, относя идею к классу объектов, не удостаиваемых правовой защиты. В целом действующие законы покрывают лишь небольшую часть поля интеллектуальной собственности, оставляя без правовой защиты как раз наиболее важные для Общества типы создателей интеллектуального продукта. Сегодняшнее законодательство полностью лишило правовой защиты открытие.
Всё это мешает нормальному функционированию интеллектуальной собственности в стране. И не только в стране. Сие осознаётся многими работниками этой сферы: «Слабая согласованность Гражданского кодекса РФ в области защиты прав ИС с другими международными правовыми институтами вызывает справедливые претензии зарубежных правообладателей, права которых при использовании их ИС в России нарушаются» (С. Ульяшина. Особенности российского бизнеса / Интеллектуальная собственность, Пр. С., №5, 2007).
Как у нас водится, нарушаются при этом прежде всего права отечественного собственника ИС. Вышеописанная коллизия автора данной работы с Роспатентом была чревата ещё и тем, что он был лишён возможности откликнуться на зарубежное предложение о сотрудничестве, — хотя при этом суть его идеи быстроразборной мебели была разглашена «законной» публикацией в бюллетене РП. Уровень нравственности отечественного законодателя понятен: можно разгласить идею заявителя, вовсе не собираясь защитить его патентом. И после этого мы ещё позволяем себе некие разговоры о борьбе с коррупцией!
Ясно, что подобная коллизия была бы полностью исключена, если бы при первоначальной защите был предъявлен не сам стол (его дурацкие «признаки»), а идея такого стола.
Для защиты идеи — как самого важного объекта интеллектуальной собственности — необходимо безотлагательно разработать специальный (общий) закон об интеллектуальной собственности и провести подчинительное согласование с ним всех ныне действующих частных законов (авторского, патентного и пр.). При этом необходимо вывести Интеллектуальное право из ныне принятого подчинения его праву гражданскому.
В сфере преподавания правоведения (и других, частных, разделов теории права) в российской высшей школе целесообразно изменить акценты. Необходимо с самого начала прививать студенту чёткое представление о бренности и быстротекучести законодательства, о его вынужденной сиюминутности (с которой, к тому же, необходимо решительно бороться), об относительности и временной ценности любого конкретного закона. Необходимо приучать студента к анализу законов и выявлению в них внутренних и междисциплинарных противоречий, а главное, — к пониманию Права как непрерывно накапливаемых и совершенствуемых Обществом принципов справедливости и оптимальных норм поведения граждан в их отношениях между собой и с государством. Необходимо укоренять в сознании будущих правоведов представление о Праве как источнике законов, — эталоне, «лекале» для пригонки закона к требуемым для Общества его оптимальным параметрам.
Необходимо разработать систему междисциплинарных курсов. В естественных науках подобный этап развития начался давно: совершенствуются физическая химия и химическая физика, появились экология и кибернетика, информациология и системоанализ — последние как новые области знаний наивысшего уровня обобщения. (Недаром многие авторы полагают, что системоанализ выделился из философии).
Необходимо незамедлительно разработать новый классический курс — курс эконологии (см. СПП). Этот курс целесообразно включить в основные предметы всех гуманитарных и всех технических вузов.
В своей работе «Диалектика взаимосвязи общих и специфических законов познания» Д.П. Горский справедливо, на наш взгляд, отмечает»: «Специфические законы познания…складывались в ходе социальной эволюции и служили средствами познания внешнего мира, необходимыми условиями овладения им. В процессе отражения, познания внешнего мира в мозгу человека складывались и затем осознавались всё более сложные и совершенные, чем у высокоорганизованных животных, механизмы продуктивного отражения мира. Они составили на известном этапе развития общества и науки существенную часть методологии научного познания.
Известно, что без абстракции нет познания, нет науки. Существенной стороной абстрагирования является мысленное отделение свойств и отношений от соответствующих материальных предметов, отвлечение их от своих материальных носителей. Эти свойства и отношения в процессе познания превращаются субъектом в особые «абстрактные» предметы, с которыми мы начинаем оперировать как с самостоятельными предметами; например, они выступают в качестве субъектов единичных суждений…Такое отделение свойств и отношений от их материальных носителей является существенной стороной аналитической деятельности вообще…
В процессе познания очень важную роль играет идеализация, посредством которой в науку вводятся такие понятия, как «абсолютно чёрное тело», «идеальный газ», «абсолютно твёрдое тело» и т. п.».
Это положение общефилософской теории как нельзя лучше способствует пониманию важности для Человека и для Общества такого «идеального объекта» как идея.
Здесь невозможно оставить без должного внимания такой авторитетный источник как БСЭ: «ИДЕЯ (греч. Idea), форма постижения в мысли явлений объективной реальности, включающая в себя сознание цели и проекции дальнейшего познания и практического преобразования мира. Понятие идеи было выдвинуто ещё в античности. Демокрит называл идеи неделимыми умопостигаемыми формами; для Платона идеи — это идеальные сущности, лишённые телесности и являющиеся подлинно объективной реальностью, находящиеся вне конкретных вещей и явлений; они составляют особый идеальный мир. В средние века идеи понимались как прообраз вещей, принадлежащий божественному духу; бог творил вещи согласно своим идеям. В новое время, в 17 - 18 вв., на первый план выдвигается теоретико-познавательный аспект идеи — разрабатывается учение об идее, как о способе человеческого познания, ставится вопрос о происхождении идей, их познавательной ценности и отношении к объективному миру. Эмпиризм связывал идеи с ощущениями и восприятиями людей, а рационализм — со спонтанной деятельностью мышления. Большое место учение об идее занимало в немецком классическом идеализме: Кант называл идеями понятия разума, которым нет соответствующего предмета в нашей чувственности; по Фихте, идеи — это имманентные цели, согласно которым «Я» творит мир; для Гегеля идея является объективной истиной, совпадением субъекта и объекта, венчающим весь процесс развития (см. Соч., т. 6, М., 1939, с. 214).
В марксистско-ленинской концепции исходным является материалистический тезис о познании как отражении действительности, об идее как специфической форме этого отражения. «Все идеи извлечены из опыта, они — отражения действительности, верные или искажённые» (Энгельс Ф., см. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т.20, с. 629). Однако идея не сводится к фиксации результатов опыта, но является отражением вещи, свойства или отношения не просто в их наличном бытии, а в необходимости и возможности, в тенденции их развития. В.И. Ленин рассматривал идею как высшую форму теоретического освоения действительности. Конспектируя Гегеля, он пишет: «Begriff ещё не высшее понятие: ещё выше и д е я = единство Begriff'а с реальностью» (Полн. собр. соч., 5 изд., т. 29, с. 151). В идее происходит наиболее полное совпадение содержания мысли с объективной реальностью, это — объективное и конкретное, всестороннее знание действительности, которое готово для своего практического воплощения. Эти два момента в идее: отражение объективной реальности и постановка практической цели перед человеком, находящиеся в органическом единстве, определяют специфику идеи и её место в движении человеческого сознания. Таким образом, идея является активным, посредствующим звеном в развитии действительности, в процессе практической деятельности человека, создающей новые, ранее не существовавшие формы реальности.
В науке идеи выполняют различную роль. Они не только подытоживают опыт предшествующего развития знания в той или иной области, но служат основой, синтезирующей знание в некую целостную систему, выполняют роль активных эвристических принципов объяснения явлений, поисков новых путей решения проблемы. В зависимости от своего содержания идеи, отражающие общественное бытие, различно влияют на ход социальной жизни людей. Реакционные идеи, искажающие действительность и служащие уходящим с исторической арены классам, выступают тормозом общественного прогресса. Идеи, верно и глубоко отражающие процессы действительности, выражающие интересы передовых общественных классов, ускоряют социальный процесс, организуют, мобилизуют эти классы на свержение отжившего и установление нового, прогрессивного». (П.В. Копнин).
Анализ вышеприведённых цитат позволяет сделать вывод: значение идей для теории и практики жизнеобеспечения Общества настолько велико, что абсолютно непонятно упорное нежелание сегодняшнего юрнаучного сообщества однозначно и недвусмысленно признать насущную необходимость предоставления идее надёжной правовой защиты.
Без идеи невозможно никакое разумное действие. Человеческая деятельность отличается от поведения животного именно тем, что её предваряет чёткое представление об объекте действия и о способе действия. Безыдейное действие — инстинктивное действие (мало чем отличающееся от действий животного).
Идея — элемент абстрактно-логического, понятийного мышления. В отличие от образного предметно-конкретного мышления, способного только на одноплановые, принципиально необобщённые суждения, понятийное мышление даёт возможность перейти к обобщениям, к формулировке закономерностей и всеохватывающих законов. В этом и состоит отличие человека от животного — в овладении понятийным мышлением. Любая приличная собака наверняка не хуже своего хозяина представляет образ двери в родную квартиру. Но только человек способен сформировать понятие «дверь в будущее».
Идея обладает особыми свойствами, которых лишены не только вещественные объекты, но и духовные ценности, не являющиеся идеями. Идеи уже потому лучше самих вещей, что занимают значительно меньше места. Вещь может сломаться, её можно потерять. Идею — никогда. Зная идею вещи, её всегда можно продублировать. Обратный порядок принципиально невозможен: миллиарды людей ежедневно с успехом пользуются вещами, идея которых им недоступна по множеству причин, в том числе просто по недостатку образования.
Только при обмене идеями происходит их у м н о ж е н и е. Если у вас есть яблоко и у вашего друга — яблоко, то в итоге после обмена яблоками между вами и вашим другом у каждого из вас всё равно останется по одному яблоку. Если же каждый из вас в начале обладал одной идеей, — в итоге обмена каждый будет располагать двумя идеями.
Формирование идей — работа интеллекта. Как уже отмечалось, интеллект нередко трактуют как способность решать новые задачи. Однако и медуза наверняка решает какие-то новые персонально для неё, «медузьего» уровня задачи. Ожегов как всегда подходит к проблеме формирования дефиниций попросту и без затей: «ИНТЕЛЛЕКТ, Разум, мыслительная способность». Очевидно, что это вообще не дефиниция. Это в просторечьи называют «погнать зайца дальше»: ведь и «разум» требует строгого определения ничуть не менее, чем «интеллект»; да и «мыслительная» — тоже.
Чтобы, однако, не впасть в одностороннюю несправедливость (не забудем: несправедливое поведение — неправовое поведение), предположим у Ожегова возможность итерационных приближений к истине. Итак. «РАЗУМ, Высшая ступень познавательной деятельности человека, способность логически и творчески мыслить, в противоположность чувству». Конечно, нельзя не отметить некоторых системно-логических ошибок, зияющих в этой дефиниции. Сомнительно, что можно вообще мыслить «творчески», но при этом не «логически». Здесь к тому же всё та же классификация по разным основаниям, где союз «и» абсолютно недопустим. Не говоря уж о том, что «творчески» — это тоже пока-что «вещь в себе». Что качается «чувства», то неясно (в том числе, чисто грамматически), — что именно ему «в противоположность».
Но главное вот в чём: эта дефиниция противоречит дефиниции интеллекта: здесь разум определён как «деятельность», в то время как в случае с интеллектом (который по Ожегову просто равен разуму) он разум=интеллект определён как некая «способность». Согласитесь, однако, что деятельность и способность ни в каких ситуациях не могут быть признаны тождественными.
Перейдём к «мыслительной» стороне дела. «МЫСЛИТЕЛЬНЫЙ, см. мышление». Смотрим: «МЫШЛЕНИЕ, 1.см. мыслить. 2. Способность человека рассуждать, мыслить, (?!, АП), представляющая собой процесс отражения (опять та же ошибка: «способность=процессу» — такова «логика» и наших лингвистов [а не только юристов], АП) объективной действительности в представлениях, суждениях, понятиях».
Теперь «МЫСЛИТЬ, 1.Рассуждать, сопоставляя мысли (?!, АП) и делая из них выводы. 2.Думать, размышлять».
Как видите, круг замкнулся — всё тот же пресловутый circulus vitiosus.
Словарь иностранных слов весьма лаконичен: «ИНТЕЛЛЕКТ [лат. Intellectus] — ум, рассудок, разум; мыслительные способности человека» — всё то же гоняние зайца. Но нам требуется содержательное определение: содержащее все необходимые и достаточные признаки определяемого понятия.
Заглянем в БСЭ. «ИНТЕЛЛЕКТ (от лат. Intellectus — познание, понимание, рассудок), способность мышления, рационального познания, в отличие от таких, например, душевных способностей, как чувство, воля, интуиция, воображение. (Уже интересно: интуиция и воображение не включены в понятие 'интеллект', АП) и т. п. Термин «интеллект» представляет собой латинский перевод древне-греческого понятия нус («ум») и по своему смыслу тождествен ему (учение Платона и Аристотеля о нусе как высшей, надындивидуальной разумной части человеческой души; «ум» как первая ступень эманации мира, его истечение из единого начала — в неоплатонизме и т. д.). Это значение термина было воспринято и средневековой схоластикой (интеллект как божественный интеллект и т. п.). При этом в противоположность «разуму» (ratio) как низшей познавательной способности (к элементарной абстракции) термин «интеллект» употреблялся в схоластике для обозначения высшей познавательной способности (сверхчувственного постижения духовных сущностей). В обратном значении эти термины были употреблены у Канта: интеллект (нем. Verstand — «рассудок») — как способность образования понятий, а «разум» (нем. Vernuft) — как способность образования метафизических идей. Это словоупотребление получило распространение в последующей немецкой философии и окончательно закрепилось у Гегеля в его концепции рассудка (интеллекта) и разума: первый в качестве способности к абстрактно-аналитическому расчленению является предварительным условием высшего «разумного», конкретно-диалектического понимания.
С конца 19 в. в экспериментальной психологии получают распространение разнообразные количественные методы оценки интеллекта, степени умственного развития — с помощью специальных тестов и определённой системы их статистической обработки в факторном анализе (см. также Коэффициент интеллектуальности).
В зоопсихологии под интеллектом (или «ручным мышлением») высших животных понимаются также доступные главным образом обезьянам реакции, которые характеризуются внезапностью решения задачи, лёгкостью воспроизведения раз найденного решения, переносом его на ситуацию, несколько отличную от исходной, и, наконец, способностью решения «двухфазных» задач.
В современной психологии понятие интеллекта употребляется главным образом в теории индивидуально-типологических особенностей развития личности».
Из цитированного текста можно сделать один важный вывод: нет нужды (и нет оснований) для однозначной связи интеллекта исключительно с человеческим мышлением. Это тем более очевидно, что давно уже получило все права гражданства словосочетание «искусственный интеллект». И возникли две важнейшие для последующего развития человечества проблемы:
-общения человека с машиной,
-оптимального целераспределения между человеком и машиной в эргатических (человеко-машинных) системах.
Известный русский системоаналитик Никита Николаевич Моисеев пишет: «Заметим прежде всего, что зачатки интеллекта, безусловно, встречаются у существ, стоящих на ступенях эволюции ниже человека. И не только у высших животных, не только у обезьян, дельфинов, собак, но даже и у птиц. И тем не менее слово «интеллект» мы связываем с человеком. И только с ним.
Если понятие «интеллект» мы связываем только с человеком, то понятие «мышление» можно трактовать более широко — как функцию любого (не только человеческого) мозга отражать действительность и использовать получаемую информацию для выбора образа действий, т. е. как способность порождать нерефлексность системы управления организмом. Мышление человека, обладающего интеллектом, — это высшая форма мышления, т. е. отражения реальной действительности. Это уже не только физиологический, но и социально-исторический феномен.
Изучение перечисленных проблем потребует согласованных усилий учёных разных специальностей. Не только физиологов и психологов. Для анализа вопросов, связанных с историей становления интеллекта, будет необходимо участие лингвистов, философов, физиков, специалистов в области информатики и теории управления. И любое продвижение, любая рациональная гипотеза, помогающая вскрыть механизм развития и становления интеллекта, может иметь следствия большого прикладного значения, прежде всего для информатики…».
Вне всякого сомнения, чёткое представление о содержании и объёме понятия «интеллект» — важнейшая проблема для построения научно обоснованной теории интеллектуального права. Анализ мнений многих авторов по данной проблеме приводит к следующим промежуточным выводам:
В современной науке нет единого, общепринятого взгляда на термин «интеллект». Представления Канта об этом понятии (интеллект «ниже» разума) радикально расходится с представлениями Аристотеля и средневековой науки (интеллект «выше» разума).
Современные толковые словари вместо чёткой дефиниции понятия «интеллект» нередко приводят логически противоречивые построения итерационного характера, по сути остающиеся в сакраментальных рамках порочного круга.
Распространённый на Западе тест на пресловутый коэффициент интеллектуальности на деле определяет вовсе не тип и уровень мышления испытуемого, а всего лишь полноту его специфических знаний (понятных экспериментатору). Причём и последнее — не в чистом виде, а в синкретичной смеси с уровнем адаптированности (умением и желанием приспосабливаться) испытуемого.
Объём и содержание термина «интеллект», используемого в естественных и технических науках, во многом не совпадают с пониманием его аналогичных характеристик в гуманитарных науках.
Наиболее близкими к нашим представлениям о данной проблеме являются представления, распространённые среди системоаналитиков (см. выше высказывания Н.Н. Моисеева).
Не имея возможности воспользоваться какими-либо готовыми дефинициями термина «интеллект», мы вынуждены взять на себя смелость (и ответственность) создать собственную дефиницию этого наиважнейшего для теории интеллектуального права понятия.
Интеллект — это свойство системы выделять себя из окружения, анализировать внешние стимулы, поддерживать гомеостазис, формировать идеи и создавать духовные ценности.
Хотя для решения стоящих перед нами задач и не важны соотношения понятий «интеллект», «разум», «рассудок», попытаемся, по крайней мере, сформулировать собственную точку зрения на затронутые вопросы.
Во-первых, нам представляется более предпочтительной позиция Аристотеля (сравнительно с Кантом) — о более высоком положении в системной иерархии интеллекта по сравнению с разумом и рассудком. Это оправдано уже тем, что для технических устройств, способных решать те же «высокоинтеллектуальные» задачи, что и человек, закрепился термин «искусственный интеллект». Понятие «Внеземной разум» несколько расплывчато, и оно в явном виде не содержит указаний на подозрение, что внеземной разум окажется непременно «выше» земного. (В фантастических кинобоевиках нередко демонстрируют и обратное).
Нам представляется более обоснованным говорить о разумности инопланетного существа при встрече с ним земных астронавтов, чем о его интеллектуальности. Ведь здесь в первую очередь будет решаться вопрос: стрелять или не стрелять — в зависимости от адекватности поведения незнакомого существа в ответ на поступки астронавтов. Что касается определения уровня интеллекта инопланетного существа, то такая задача явно представляется более отдалённой по времени (и по развитию отношений) — когда вопрос «стрелять или не стрелять» давно уже будет снят с повестки дня.
