Франс Карлгрен

Антропософский Путь Познания

ПРЕДИСЛОВИЕ

Одноэтажный светлый домик Франса Карлгрена стоит на окраине небольшого шведского городка Иерна; это в полусотне километров от Стокгольма. На небольшом огороженном участ­ке около дома гуляют козы и курицы. Дом стоит фасадом к уз­кой дороге, а сзади к нему почти вплотную подступает лес. По дороге время от времени проедет одинокая «Вольво» или «Сааб», а за просветами перелесков вдали проблескивает серебри­стая гладь Балтики. — Хозяин дома (высокий, в брезентовой штормовке, ему уже за шестьдесят пять) похож на крестьяни­на. У него широкое открытое лицо, с русым чубом, большие рабочие руки, неторопливая и раздельная речь. Франс Карл­грен, как и многие антропософы, немало работает руками. А еще он учитель, много лет преподает в стокгольмской «Кри­стофер-школе», в Йернском «Рудольф Штейнер Семинаре». И он один из наиболее известных шведских антропософов, автор целого ряда книг об антропософском движении, о вальдорфской педагогике, об истории.

Общепризнанно, что его книгам удается сочетать в себе ос­новательность, глубину, научность подхода — с простотой и про­зрачностью изложения. Его друзья иногда говорят: «Франс тратит массу времени на то, чтобы придти в результате к че­му-то «простецкому». Но все понимают, что это добрая шутка; придти к простоте — это как раз самое сложное.

Так и эта книга. В ней автор попытался обрисовать суть современного антропософского пути внутреннего развития чело­века. По словам Рудольфа Штейнера, основателя антропософии, «это путь познания, на котором духовное в отдельном человеке может придти к духовному во вселенной». Один из главных принципов здесь — это принцип осознанности. И поэтому Франс Карлгрен попытался — компактно и разносторонне — развернуть широкий «контекст осознания».

В книге дана широкая духовно-историческая панорама воп­роса. Читатель узнает о гётеанизме, как о важнейшей предпо­сылке антропософии; о фундаментальной проблеме «живого познания жизни»; о духовно-душевном существе человека, о его бессмертном и неуклонно развивающемся ядре; о различ­ных путях внутреннего развития, отвечающих различным исто­рическим эпохам, различным «возрастам человечества» (о по­священиях в древности, о йоге, об античных ритуалах и т. д. ).

В центре книги — антропософский внутренний праксис: кон­центрация, медитация, моральные упражнения, ступени сверх­чувственного познания. Показан современный, научный харак­тер этого пути — решительно отличающийся от различных, вновь всплывающих ныне направлений атавистического яснови­дения, транса и медиумизма. Антропософская духовность ясно отличена от нарастающей ныне, порой мутноватой, волны мис­тицизма.

Завершает книгу тема культурно-обновляющего импульса антропософии (духовная наука в вальдорфских школах, на биолого-динамических фермах, в лечебно-педагогических заве­дениях, в искусстве и банковском деле и т. д. ). Читатель, осо­бенно наш, российский, имеет возможность задуматься: много ли сейчас резона бесконечно говорить и спорить о «духовности» как таковой (о бесконечных философских и эзотерических «системах», «программах», «концепциях» самих по себе, на уровне «духовных идеологий»), — или же здесь, и особенно сей­час, весьма уместно вспомнить добрый совет Гёте: «Лишь плодотворное цени»

... Нам осталось менее десяти лет до конца столетия. И сей­час целые народы, может быть всё человечество в целом, пы­таются осознать кошмар этого столетия (тоталитаризм, мировые войны, экологическое безумие, этическая деградация и т. д., и т. п), пытаются как бы очнуться от его ужасов, стряхнуть их с себя и придти к чему-то новому. Наивно было бы думать, что силы, вызывавшие всё это, более не действуют. Эти силы, ко­ренящиеся в нашем сознании, весьма активны, — и вспышки чудовищного национализма или же безудержной политической агрессивности суть лишь некоторые из их проявлений. Но мож­но почувствовать, что появляются и новые, нежданные и свежие силы. С конца 80-х годов над Землей провеял дух свободы. Рудольф Штайнер главную свою философскую книгу назвал «Философия Свободы». Современная антропософия, в своем живом и постоянно обновляющемся существе, имеет глубокую внутреннюю связь с этим духом Свободы конца столетия. (А. Пинский)

ВЗГЛЯД НА ЖИВОЕ

Лето. Мы идем по лугу и собираем растения; скорее всего это маргаритки лютики и молочный бодяк. Мы особенно обра­щаем внимание на то, чтобы взять целиком стебель, все листья и, по возможности, часть корневой системы.

Если мы рассмотрим теперь листья на стебле по порядку, снизу вверх, то мы обнаружим, что нижние листья по форме отличаются от верхних. Все вместе они образуют ряд, в кото­ром каждый лист представляет собой новую стадию некоторо­го процесса развития. Все три вида растений являются хоро­шими примерами этого феномена.

Ряд начинается с маленьких простых листовых структур, ко­торые постепенно становятся больше и все сильнее дифферен­цируются. Соответствующие черенки листьев также постепенно преобразуются и появляется дольчатая форма листа. Постепен­но опять наступает уменьшение и упрощение, в особенности у листьев, которые находятся непосредственно под цветком.

Такой ряд, в котором каждый член по своей форме является преобразованием предыдущего, называют закономерным мета­морфозом (преобразованием).

ИОГАНН ВОЛЬФГАНГ ГЁТЕ

Одним из первых исследователей природы, который система­тически изучал подобные метаморфозы в мире организмов, был Иоганн Вольфганг Гете.

Метод наблюдения Гете опирался на его изучение искусст­ва. Проникнуть в язык форм, который выражается в произве­дениях художника, скульптора и архитектора — эта потребность сопровождала его всю жизнь. Гете был глубоко убежден в том что тот, кто хочет понять язык форм природы, должен идти аналогичным путем.

Во времена Гете, а также позднее, было много людей, ко­торые думали, что творческая фантазия и занятия естественно­научными наблюдениями должны противостоять друг другу. Сам Гете утверждал иное. Он считал, что художник работает по творческим принципам, выраженным в творениях природы, и что художественная деятельность — важная и необходимая предпосылка для каждого, кто хочет проникнуть в «раскрытые тайны» органического мира. Последнюю формулировку он сам охотно использовал.

(Рис. 1, 2)

Гете взялся за большую работу. Он изучал растения в своем саду в Веймаре в Швейцарских Альпах и в ботаническом саду в Риме, Неаполе и Палермо. Он писал, чертил, рисовал и мо­делировал.

Постепенно его изучение организмов охватило самые разно­образные виды. Он сам пришел к важным и отчасти новым ре­зультатам. Он изучал черепа из одного анатомического инсти­тута и установил что межчелюстная кость существует не только у млекопитающих, но и у человека. До этого среди ученых было распространено мнение, что она служит анатомическим призна­ком, безусловно, отличающим человека от других млекопитаю­щих.

Когда Гете исследовал разбитый череп овцы, найденный им в Венеции, подтвердилось то, о чем он уже догадывался, а именно, что голова (с анатомической точки зрения) — это, в некотором роде, продолжение спинного хребта; кость затылка по своей форме является «преобразованным позвоночником».

Но свой самый важный вклад в биологию он сделал в обла­сти ботаники.

МЕТАМОРФОЗЫ РАСТЕНИЙ

Гете изучал листья на стебле по вышеописанному принципу. Он установил что они образуют закономерный ряд, который начинается с маленьких простых листьев (сердцевидных листь­ев) и постепенно приобретают все большую и дифференциро­ванную формы, чтобы к концу, когда они приблизятся к буду­щему соцветию, опять стать меньше по размеру и менее слож­ными.

Со временем он обнаружил, что и цветок является членом того же ряда развития. В его самом главном ботаническом труде «Метаморфозы растений» (1790) говорится:

«Родственные отношения между венчиком и листьями на стебле открываются нам также у многих видов; ибо у многих растений на стебле появляются более или менее окрашенные листья гораздо раньше, чем они приближаются к соцветию; другие же окрашиваются полностью вблизи соцветия. А иног­да природа, словно перескакивая орган чашечки, непосредст­венно переходит к венчику, и мы имеем возможность точно так же наблюдать в этом случае, что листья на стебле становятся лепестками венчика. И еще более удивительный случай, когда такой лист наполовину зеленый, одной своей половиной входит в состав стебля, держится на нем, в то время как его другая окрашенная часть поднимается вверх вместе с венчиком и тог­да лист разрывается на две части».

(Рис. 3, 4)

Гете так обобщил свои наблюдения: «От семене до наивыс­шего развития листа на стебле мы сначала наблюдали расширение; затем мы видели, как, благодаря сужению, возникает чашечка; лепестки венчика появляются благодаря расширению; и затем мы вскоре замечаем наибольшее расширение в плоде и наибольшую концентрацию в семени. Этими щестью стадиями природа из раза в раз завершает вечную работу размножения растений при помощи двух полов».

СОЗЕРЦАТЕЛЬНАЯ СИЛА СУЖДЕНИЯ

То, что проявляется в этих метаморфозах, является всегда одним и тем же органом — листом. Чем больше Гёте углублял­ся в различные виды с их бесконечным множеством вариантов, тем острее становился его взгляд также и на общее — на закон метаморфоза, как таковой.

Дневник итальянского путешествия (1786-1788) показыва­ет, каким образом представление о «пра-растении" как осно­вополагающем принципе развития растений постепенно форми­ровалось в сознании Гете. В течение некоторого времени он считал, что прарастение следует рассматривать как реально су­ществующее наряду с другими растениями. Однако он скоро понял, что оно не может появиться в чувственно постижимом конкретном образе.

Несмотря на это, Гете воспринимал перворастение как ре­альность. Он считал, что открыл «управляющую функцию» в мире растений.

Важнейшее значение научного творчества Гёте заключает­ся не в его конкретных открытиях. Такие же результаты могли бы быть, без сомнения, достигнуты в течение некоторого вре­мени и другими исследователями. Важным является способ рас­смотрения как таковой. Гете считал, что он сам у себя выра­ботал способность, которая у всех людей существует в скрытом состоянии, но может полностью проявиться только путем посто­янного, терпеливого упражнения.

Его ботанические исследования состояли не только в том, чтобы вновь и вновь наблюдать и зарисовывать растения и фор­мы листьев, но также внутренне представлять различные мета­морфозы. Чувственное восприятие и мышление были при этом тесно связаны друг с другом. Способность, которую он развил, он назвал «созерцательной силой суждения».

(Рис. 5)

ГЕТЕ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ

Гете, без сомнения, был одной из самых влиятельных лич­ностей культурной жизни своего времени. То, что он писал, — а также в широком понимании то, что он говорил и делал, — со­провождалось неиссякаемым потоком комментариев. Само со­бой разумеется, его естественнонаучные исследования приво­дили ко множеству дискуссий. Некоторые положения о «мета­морфозах растений» быстро были включены в общеупотреби­тельный научный понятийный аппарат. Но его идеи о «созер­цательной силе суждения» не смогли добиться признания.

Исследователи природы того времени, в первую очередь, бы­ли собирателями материала. Их работы содержали массу де­тальных наблюдений, которые часто группировались и система­тизировались по довольно механическому принципу. Сама по себе грандиозная система Карла Линнея с бесконечными пере­числениями пестиков, тычинок и лепестков венчика во многом была дитя своего времени.

Но даже у исследователей и мыслителей, которые были глу­боко не удовлетворены этой формой науки, Гете не встретил большего понимания.

Характерным примером является рассказ Гете о разговоре, который состоялся в июле 1794 года с Фридрихом Шиллером, его будущим другом. Они оба пришли на доклад по ботанике в естественнонаучном обществе в Йене. Затем, после доклада, когда они заговорили, Шиллер выразил сожаление по поводу разделенного на части мышления, недостаточного охвата мате­риала в целом, что было присуще методам работы современных им исследователей природы. Гете показалось, что он встретил единомышленника. Он проводил Шиллера домой и рассказал о своих собственных исследованиях. При помощи «некоторых характерных росчерков пера» он описал символическое прарастение.

Однако Шиллер реагировал примерно так, как и можно бы­ло ожидать от философски образованного человека того време­ни, — и, как скорее всего, реагировали бы все. Он ответил: «Это не опыт, это идея».

Гете был поражен, но взял себя в руки и скрыл недовольст­во. Вместо этого он ответил: «Что ж, мне очень приятно, что я имею идеи, не зная об этом, и даже вижу их глазами».

Здесь может возникнуть впечатление, что Гете понимал «со­зерцательную силу суждения» так же, как нормальное чувст­венное зрение. Однако он едва ли так думал. Он, правда, писал, что «праобразное» у растений может быть постигнуто только, если «глаза духа» будут постоянно и живо связаны с глазами тела. Но что, собственно говоря, он хотел этим сказать? Извест­но, что Гете было трудно непосредственно описать достигнутые им познавательные возможности. Он не был квалифицирован­ным мыслителем. Философия и теория познания принадлежали к тем немногим теоретическим областям, к которым он отно­сился как посторонний.

Среди широкого круга друзей, специалистов и любознатель­ных посетителей, с которыми он постоянно контактировал, Гете часто чувствовал себя очень одиноко. Многие мысли и инициа­тивы, которые были для него важнее всего — а к ним, без сом­нения, принадлежали его естественнонаучные основополагаю­щие идеи, — дискутировались, однако они были и остались не­понятыми.

ЕСТЕСТВЕННОНАУЧНАЯ КАРТИНА МИРА

Гете умер в 1832 году. В это время начался коренной пере­лом в умах людей, ведший к тому, что прежняя религиозноориентированная картина мира шаг за шагом заменялась естест­веннонаучной. Тем самым изменялся взгляд на развитие орга­низмов и их действительную природу. Для авторитетных биологов XVIII столетия, например Линнея, целесообразное и планомерное в строении организмов не представляло никакой проблемы. Напротив, это, как им казалось, подтверждало их веру во всепостигающую творческую силу. В XIX столетии, ос­новываясь на совершенно новых научных выводах, Гельмгольтц, Велер, Берцелиус и ряд других исследователей доказали, что органическая материя подчинена тем же законам, что и неорганическая. Множество феноменов, которые до этого наивно понимались как выражение особой жизненной силы, стреми­лись теперь описать с помощью физико-химических понятий, как если бы они были примерами чисто механических процес­сов. Ученым, внесшим наибольший вклад в отмирание «старой» картины мира, был Чарльз Дарвин. Его труд «О происхождении видов путем естественного отбора» появился в 1859 году. Он показал эволюцию, в которой целесообразное в растениях, жи­вотных и человеке является результатом небольших, более или менее случайных изменений. Эти изменения обусловлены тем, что организмы приспосабливаются, чтобы выжить в «борьбе за существование».

Дарвин не утратил свою веру в Бога и был крайне осторож­ным со своими философскими выводами. Но его наблюдения и мысли стали для миллионов людей свидетельством того, что можно представить себе всю эволюцию Земли, не опираясь на представление о божественной творческой силе.

К концу XIX века почти все ученые были едины в том, что все научные поиски истины должны ограничиться только изу­чением таких явлений, которые можно описать, как чисто меха­нический процесс. По их мнению, нельзя было считать ученым того, кто не разделял эти убеждения.

Как следствие такого подхода, в XX веке образовалось так называемое редукционистское научное направление, которое еще сегодня преобладает в официальных естественнонаучных исследованиях. Важнейшие элементы редукционистского метода следующим образом были описаны в статье «History of Science» («История науки») в Британской Энциклопедии:

«Исследования сосредотачивались на демонстрируемых в лаборатории и контролируемых методах. Эти исследования не учитывали все более значительные колебания в процессах, ко­торые не укладывались в рамки лабораторий. Работали по принципам, которые учитывали самые простые физические при­чины и возлагали основной упор на математические методы. Научные представления того времени исходили из предположе­ния, что образцом для действительной научности служит тео­ретическая физика».

ГЕТЕ И ПОТОМКИ

Среди огромного перелома, захватившего науку и всю за­падную цивилизацию во второй половине XIX столетия, лич­ность Гете оставалась очень современной для немецкоязычной культуры. Некоторые ученые становились на его сторону и ссылались на него в своих исследованиях. Другие не принима­ли его научные выводы и отмежевывались от его метода мыш­ления. Одним из самых плодотворных его интерпретаторов был биолог Эрнст Геккель, первый последователь Дарвина в сред­ней Европе. Геккель, сам гениальный наблюдатель и художник, от всего сердца восхищался эстетичностью Гете и воспринимал учение о метаморфозах как некоторый черновой набросок сов­ременной ему (Геккелю) эволюционной теории. Но в своей страстной борьбе против теологических взглядов за утвержде­ние естественнонаучного мировоззрения он упустил из виду, что способ описания организмов и их развития у Гете был сов­сем не механистическим.

Известный физиолог Эмиль Дюбуа-Реймон занимал проти­воположную позицию. Он считал Гете научным дилетантом, не понявшим принцип механистического объяснения мира. Многие другие ученые разделяли это мнение. Лишь немногие понимали, что, собственно, имел в виду Гете в своих исследованиях.

ЙОЗЕФ КЮРШНЕР

Молодой немецкий историк литературы Иозеф Кюршнер пришел к собственному выводу, что Гете «был прав» в ожесто­ченной полемике с Ньютоном, связанной с принципами теории цвета.

Как неспециалисту, Кюршнеру было трудно действенно уча­ствовать в дискуссиях о природе цвета. Но он был не против помочь единомышленникам в литературном оформлении статей. Благоприятный момент наступил, когда в 1882 году Кюршнер приступил к очень большой работе. Он начал издавать произ­ведения классиков немецкой поэзии в сборнике под названием «Национальная немецкая литература», который со временем вырос до 221 тома и стал уважаемым академическим изданием.

Все тома должны были сопровождаться комментарием спе­циалистов. Кюршнер придавал большое значение тому, чтобы естественнонаучные произведения Гете были представлены в надлежащем объеме. Поэтому он искал комментатора с фило­софским образованием, который хорошо ориентировался бы в состоянии современной физики. Так, он обратился за советом к своему коллеге, специалисту по Гете, Карлу Юлиусу Шроэру из Вены. Из переписки между профессорами видно, что Кюрш­нер считался, по крайней мере, с тем, что Шроэр доктор фило­софии. Он был поражен, что его отослали к какому-то студенту университета, который прошел еще только половину курса фи­зики. После личной встречи и многих глубоких бесед он все же сообщил Шроэру, что молодой человек показался ему «симпа­тичным» и должен, пожалуй, справиться с поручением.

Студента звали Рудольф Штайнер. Он взялся за работу с величайшей радостью.

СТУДЕНТ РУДОЛЬФ ШТАЙНЕР

Штайнер записался в Венской высшей технической школе на курсы лекций по математике, геометрии, физике, механике, химии и биологии. Учеба очень увлекала его. Он искренне вос­хищался рядом естествоиспытателей, с которыми контактиро­вал. Штайнер быстро ознакомился с механистическим подходом, проявившимся за последние десятилетия в различных частных естественнонаучных областях.

Он пытался, по возможности без предрассудков, проникнуться общепринятыми теориями. Но это приносило ему, как он сам любил рассказывать, почти непреодолимые затруднения. С детства Штайнер привык, наряду с миром, который открыва­ли ему реальные органы чувств, переживать также другую, «сверхчувственную» форму реальности. Некоторые из феноме­нов, которые при этом наблюдались, очевидно были связаны с тем, что имелось и происходило в физически реальном мире. Например, для него все организмы были преисполнены обра­зующими жизненными силами. Штайнер пришел к выводу: ес­ли эти силы в организме больше не действуют, организм уми­рает.

В последующих главах мы вернемся к связанным с этим описаниям.

По мнению почти всех естествоиспытателей, явления ор­ганической жизни можно описать и понять без предположения существования каких-либо нематериальных реальностей. Но Штайнер изо дня в день узнавал, что такие реальности есть и что они проникают в физический мир. «Картина мира» Штайнера не совпадала с тем, с чем он встретился в современном ему естествознании.

ГЕТЕ И ШТАЙНЕР

В естественнонаучных трудах Гете Штайнер встретил дру­гой подход, чем те, которые в университетах считались само со­бой разумеющимися. Он обнаружил, что эти «нетрадиционные» методы исследования, если их серьезно рассмотреть, имели точ­но такое же значение, как и повсюду признанные.

Коренное отличие заключалось в том, что Гете не пытался свести все свои наблюдения в целостную систему. Гете «остал­ся при феноменах» (это было одним из любимых его выраже­ний). В областях, не доступных его наблюдению, он отказался заполнять пробелы гипотезами. Именно благодаря этой сдержанности, его описания природы в известной степени допуска­ют, что сверхчувственные силы могут действовать в явлениях физически реального мира.

То, что такая действительность существует, не казалось Ге­те вымышленной гипотезой. Он полагал, что ее можно воспри­нимать — но иными органами чувств, чем физические. На этом положении объединились теперь Штайнер и Гете.

Штайнер говорил, что он почувствовал себя освобожденным от некоторого внутреннего одиночества, когда он вновь перечи­тал написанное Гете изложение беседы с Шиллером о «перворастении». Ему открылось, что между Гете и его собственным способом переживания действительно существовало родство.

Когда он получил заказ на редактирование и комментарий естественнонаучных трудов Гете в рамках «Национальной ли­тературы», он увидел в этом возможность основательно разо­браться с этими вопросами.

Большинство специалистов, публикующих научные издания, свою главную задачу видели в том, чтобы дать достоверный текст, устранить ошибочные варианты текста, провести класси­фикацию вариантов и т. п. Для Штайнера это все было только подготовительной работой. Он надеялся в основном, что сможет предложить метод рассмотрения Гете как научно-обоснованную альтернативу методам официальной науки. Для этой цели бы­ли, однако, необходимы подробные пояснения. Штайнер попы­тался написать такой комментарий. Но вследствие этого он пришел к такому образу мысли, который, с традиционной науч­ной точки зрения, был крайне еретическим.

НЕОРГАНИЧЕСКАЯ И ОРГАНИЧЕСКАЯ СУБСТАНЦИЯ

Как мы помним, в конце прошлого века ряд авторитетных физиков считали, что Гете не понял механистический принцип. В своих комментариях Штайнер показывал, что эти ученые ни­когда не понимали Гете. Он утверждал, что Гете сделал в био­логию вклад, который в своем роде был таким же революцион­ным, как вклад Галилея в физике. То, что Штайнер под этим понимал, можно пояснить при помощи некоторых наглядных примеров, взятых непосредственно из природы.

У молодых елей, верхушки которых «сломались под тяже­стью снега», верхушечный отросток, как правило, приобретает замену, при которой эта функция перенимается другим элемен­том среди верхних ветвей. Он возвышается над другими ветка­ми, и его ответвления начинают преобразовываться в новую крону.

Иногда также случается, что две-три ветки образуют кон­курирующие верхушки, которые сближаются друг с другом и параллельно растут вверх. В этом случае происходит своего рода внутренняя координация. Верхушки взаимно приспосаб­ливаются, так что ряды боковых ответвлений взаимодействуют друг с другом и становятся более или менее симметричными. Образует ли теперь ель одну или несколько верхушек — резуль­тат будет один и тот же. Процесс может продолжаться много лет, но в конце концов — насколько позволят обстоятельства — будет вновь восстановлена исходная характерная конусообраз­ная форма.

Если саламандре оторвать лапку, запускается восстанови­тельный процесс быстрого отрастания. Клетки кожи, мускулов и костей, находящиеся на поверхности раны, «лишаются специ­ализации» и возвращаются обратно к недифференцированному эмбриональному состоянию. На основании этого вырастает но­вая лапка, по тому же принципу, который господствовал во вре­мя эмбрионального развития. Хрящи, кости, суставы, мускулы и т. д. постепенно развиваются, пока у саламандры опять не будет хорошо развитой лапки. Руководящий принцип подобных функций некоторыми современными биологами был назван «морфогенетическим полем», а все происходящее характеризу­ется как «планомерное» (Е. Hadorn, «Experimentelle Entwick­lungsformen an Amphibien», Verstndliche Wissenschaft, Bd 77, Berlin — Gttingen — Heidelberg, 1961).

Таких способностей мы не находим в пределах неорганиче­ской материи. Раздробленный камень не может сам опять сое­диниться. Сломанный мотор не может сам себя починить.

ЭНТЕЛЕХИЯ

Детали механизма — это разделенные части одного целого. Все части явно отделены друг от друга. В организме части под­чинены целостности. Целостность пронизывает части и при не­обходимости может изменить их функции.

Штайнер следующим образом описал это в сводном коммен­тарии к биологическим трудам Гете: «В неорганическом мире царит взаимодействие частей некоторого ряда явлений, взаимо­обусловленность его членов друг другом. В органическом мире это не так. Здесь не один член некоторой сущности определяет другие, а целое (идея) определяет каждую отдельную состав­ляющую, исходя из самого себя, в соответствии со своей собст­венной сущностью. Эту обусловленность себя из самого себя можно вслед за Гете назвать энтелехией».

Слово «энтелехия» было образовано Аристотелем в IV в до н. э. Его корни происходят из трех греческих слов: «энтос»-внутри, «телос»-цель и «эхо»-иметь. «Перворастение» — это, как сказано выше, пример такой энтелехии. Гете, говорит Штайнер показал, что в принципе такой же метод рассмотрения можно применить также к различным видам животных и, тем самым и ко всей эволюции. По мнению Штайнера, нельзя рассматри­вать учение Гете о метаморфозах как в некотором роде пред­течу теории Дарвина. Он утверждал, что Гете описал такую сторону действительности, которую Дарвин и Геккель не прини­мали во внимание.

Согласно методу рассмотрения Гете, различные виды живот­ных — это выражение энтелехий, которые шаг за шагом, в ходе эволюции воплотились в чувственном мире. Энтелехия сущест­вовала, в соответствии с этим, до физической формы и лежит в ее основе.

Факторы, которые обычно считались «приспособлением» или «борьбой за существование», вследствие этого вторичны. Гете не отрицает их существование. Но они не могут, по его мнению, стать действенными, пока в их развитии не проявится энтеле­хия, т. е. первичная видообразующая сила.

Что же следует вообще понимать под энтелехией?

В своих пояснениях к естественнонаучной работе Гете в этом месте Штайнер выражается немного осторожно. Тем не менее в своем труде «Мировоззрение Гете» (СС)-собрание со­чинений Рудольфа Штайнера (6), который вышел в 1897 году и может считаться развернутым итогом его четырехлетних ис­следований Гете, Штайнер совершенно однозначно излагает свое мнение: «Как глаз относится к восприятию цветных явле­ний, так к пониманию жизни относится способность непосред­ственно созерцать в чувственном сверхчувственное. Это сверх­чувственное всегда ускользает от того, кто направляет на орга­нические формы только органы чувств» (ср. «История моего изучения ботаники» в Национальной литературе Кюршнера, соч. Гете, т. 33, с. 80). По Гете, «чувственное так преисполнено сверхчувственным, как окрашенная поверхность краской».

ИССЛЕДОВАНИЯ В ДУХЕ ГЕТЕ В НАШЕ ВРЕМЯ

Хотя Штайнер представил метод рассмотрения, который яв­но отличался от общепринятого мнения, его работа была так высоко оценена, что в 1889 году он получил новый, аналогич­ный заказ. На этот раз речь шла об издании естественнонаучных произведений Гете в рамках первого научного издания его сочинений (так называемое «София-издание»). Шесть лет на­пролет работал он над этим в архиве Гете в Веймаре. «Общест­во Гете», его новый заказчик, выразило ему теплые слова при­знания, когда он закончил в Веймаре свою работу.

Хотя, судя по этому, результат усилий Штайнера был — по общепринятым меркам — весьма удовлетворительным, он все же не достиг того, на что он собственно рассчитывал. С самого начала Штайнеру хотелось надеяться, что по следам Гете воз­никнет новое научное направление, которое, исходя из лабора­торных и других научных методов, в новом свете повернет воп-прос о действительной природе организмов. Но этого не слу­чилось. Его надежде суждено было осуществиться на много лет позже, и иначе, чем он изначально думал.

В 1902 году Штайнер почувствовал, что он готов выступить с опытом, который шаг за шагом приобрел и который он впредь на протяжении всей своей жизни иллюстрировал все новыми примерами: а именно, что сверхчувственная действительность фактически существует и может быть изучена при помощи дру­гих органов чувств, чем органы чувств физического тела.

Путь познания, на который Штайнер сам вступил и который он теперь начал передавать другим, он назвал антропософией (от греческого «антропос»-человек, и «софия»-мудрость).

После первой мировой войны ряд более молодых естество­испытателей начали интересоваться антропософией и в особен­ности тезисом Штайнера о действующих в живых организмах «образующих формирующих силах», которые невозможно опи­сать адекватно при помощи используемых в современной физи­ке и химии понятий.

Эти ученые были озабочены вопросом, можно ли экспери­ментальным путем, чисто естественнонаучными методами под­твердить существование таких сил. Они дискутировали по по­воду этой проблемы со Штайнером, который предложил им не­которые конкретные инициативы. Эти инициативы уже в двад­цатые годы привели к ряду исследовательских тем, которые позднее были продолжены в различных научных институтах. Лаборатории, работающие над такими проектами, есть сегодня в Германии, Швейцарии, Англии, США, Швеции и других стра­нах.

Здесь следует, по меньшей мере, обозначить два из тех под­ходов, которые были постепенно выработаны: «метод кристал­лизации» и «опыты с потенцированными субстанциями».

КРИСТАЛЛИЗАЦИЯ ХЛОРИДА МЕДИ

Одним из предложений Штайнера было изучение действия образующих (или придающих форму) сил при помощи иссле­дования изменений, которые происходят в кристаллизирующем­ся растворе при добавлении различных органических веществ. В лаборатории в Дорнахе в Швейцарии одна из сотрудниц ука­зала Эреифриду Пфайфферу на то, что растворы хлорида меди особенно чувствительно реагируют на добавления различных органических веществ. В двадцатые годы Пфайффер различил из этого феномена метод, названный ради простоты «методом кристаллизации». Метод получил дальнейшее развитие в тру­дах ряда других ученых и постепенно нашел практическое при­менение, в том числе в науке о питании и медицине.

Кристаллизация хлорида меди основана на факте, что тка­невая жидкость или водные экстракты различных органических субстанций оказывают формообразующее воздействие на крис­таллизацию хлорида меди.

(Рис. 6)

Практически это происходит следующим образом: Кристаллизация проводится в климатической камере, в ко­торой на одном уровне могут поддерживаться температура и влажность воздуха, что обеспечивает одинаковые и постоянные условия эксперимента. На тщательно очищенные стеклянные пластинки наносят 5-6 мл раствора хлорида меди (5%). При температуре +30°С для всего процесса кристаллизации необходимо 15—16 часов. В течение этого времени вода медленно испаряется. Раствор становится насыщенным, через некоторое время перенасыщенным, в результате этого выкристаллизовы­вается хлорид меди. Игольчатые кристаллы могут быть корот­кими или длинными. По всей площади неравномерно распреде­лены небольшие скопления этих игольчатых кристаллов различ­ной величины и звездчатой формы. Этот кристаллический рису­нок характерен для хлорида меди.

Если проводится кристаллизация хлорида кальция с добав­лением тканевой жидкости (сока) растений, то используют сле­дующую методику: к определенному количеству тканевой жид­кости растений (или водного экстракта из части растения) добавляется определенное количество раствора хлорида меди (5%). На каждую стеклянную пластинку наносят 5 мл этой смеси. Пластинки помещают в климатическую камеру. При по­стоянных условиях испаряется вода; далее, как описано выше.

(Рис. 7)

Иглы хлорида меди, которые теперь выкристаллизовывают­ся, располагаются в особом порядке, так что образуется согла­сованно сформированное игольчатое разветвление. Они образу­ют единую картину, развернутую по всей поверхности пластин­ки. Игольчатый узор кристаллического рисунка часто бывает специфичен для данного добавляемого вещества. Его характе­ризует красота, разнообразие форм и доведенная до мельчай­ших деталей разработанность формы. Исследователи, работав­шие по этому методу, установили, что благодаря кристаллиза­ции хлорида меди становится зримой именно формообразующая сила тканевой жидкости (сока) растений. Рисунки кристаллов могут быть воспроизведены.

«ЧИТАЕМЫЕ ПРОЦЕССЫ»

Кристаллизационные исследования растений и частей расте­ний показывают, что этот метод восприимчив к биологическому состоянию растительных субстанций. Это можно установить на примере исследования красной свеклы. Сок очень маленькой, незрелой красной свеклы еще не способен сформировать типич­ный кристаллический рисунок. Общая картина еще довольно неопределенная, иглы плохо координированы, и нет определен­ности в их способе ветвления.

Параллельно процессу созревания происходят определенные изменения в кристаллическом рисунке. Игольчатые разветвле­ния приобретают округлую форму и гармонично распределяются по всей пластинке. Появляется определенный тип разветвления. Если красная свекла зрелая, то выступает хорошо сформиро­ванный специфический игольчатый узор.

Дальнейшие исследования во время хранения растений по­казали, что параллельно с медленным распадом происходят определенные изменения в кристаллическом рисунке. Постепен­но игольчатый узор теряет свою строгую и точную форму и распадается. Игольчатые разветвления постепенно становятся нетипичными. Общая структура разрушается.

Приведенные выше описания взяты в основном из книги Магды Энгквист (Engquist) «Формообразующие силы живого» (Франкфурт/ М. 1970). Продолжение этой книги вышло в 1975 году под названием «Физические и жизнеобразующие си­лы в растении».

(Рис. 8-13)

КРИСТАЛЛИЗАЦИЯ КРОВИ

Если теперь добавить определенное количество крови к оп­ределенному количеству раствора хлорида меди, то выкристал­лизованные игольчатые рисунки имеют совершенно другой тип ветвления, чем при добавлении растительных соков.

Данный метод исследования разрабатывался многими уче­ными, в том числе А. и О. Селаври (Selawry), которые опуб­ликовали свои данные в работе «Кристаллизация хлорида меди в естествознании и медицине» (Штутгарт, 1957).

Метод оказался пригодным для диагностики различных за­болеваний, в особенности рака на ранних стадиях.

ФОРМООБРАЗУЮЩИЕ СИЛЫ

Предисловие к книге «Формообразующие силы живого» на­писал профессор Вальтер Хайтлер. Он указал в нем на следую­щий аспект, интересный в связи с нашей темой: «В мире без­жизненной материи тела имеют форму, которая определяется частично физическими законами, частично случаем. Под случа­ем мы понимаем непредсказуемые воздействия, которым преиму­щественно подвержены объекты природы. Так, во многом слу­чайна форма камня, который мы достаем из ручья. Она форми­руется с момента отлома от горной породы при бесчисленных столкновениях с другими камнями, путем водной эрозии и т. д. Форма кристалла в основном определяется строгим физическим законом, обладающим ясным, простым поверхностным влия­нием.

В живой природе это иначе. Облик листа ни случаен, ни предопределен физическим законом. Вот почему используется понятие «облик», вместо «формы». Облик листа наследуется. Но из зародышевой клетки этот облик не может произойти при помощи одной только физики, по одной простой причине, что в физике совсем нет понятия «облик» (в том смысле, в каком лист имеет облик).

Физические силы действуют только в определенных рамках и поэтому не могут создать никакой общий облик.

Есть, однако, биологи, которые думают, что весь организм есть результат физического воздействия на растение, начиная с зародышевой клетки. Это мнение ничем не обосновывается и противоречит сути как физики, так и живых форм. Лист имеет не только внешний облик, но и имеет определенную структуру (Штаудингер), которая охватывает его целиком, вплоть до микроскопических размеров. В этом он противоположен кристаллу, который при уменьшении остается тем же кристаллом. Кристалл гомогенен вплоть до того предела, где видима атомная структура. Многие биологи явно недооценили, что в организме должны действовать формообразующие силы, которых нет в физике и которые существенно отличают организм от мертвого тела.

Материальная основа жизни — это, без сомнения, клетка с протоплазмой. Вплоть до недавнего времени почти каждый ес­тествоиспытатель, признающий вообще существование формо­образующих сил, считал также, что они могут оказывать воз­действие только через протоплазму, т. е. в живом организме. Едва ли можно было предполагать, что эти формообразующие силы могут действовать также на неорганический, безжизнен­ный материал, который принято было считать целиком и пол­ностью подчиненным законам физики. Эксперименты госпожи Энгвист (и ее предшественников) показали, что, вероятно, это не так.

ПОТЕНЦИРОВАННЫЕ СУБСТАНЦИИ

Другая инициатива Штайнера вызвала ряд экспериментальных исследований давнего спорного вопроса: могут ли иметь влияние на органические субстанции потенцированные препара­ты (т. е. гомеопатические «разведения») или нет.

Здесь можно кратко показать, что за этим стояло.

Основоположник гомеопатического метода лечения Самуэль Ханеманн (1755—1843) работал, опираясь на опыт долгой и успешной медицинской практики. Он создал метод постепенно­го разведения и обработки препарата. Ханеманн назвал это «потенцированием».

Практический метод выглядит в принципе следующим обра­зом: растворимые в воде вещества (субстанции) разводятся (как правило) 1: 10. 1 часть вещества (субстанции) смешива­ют с 9 частями воды и ритмически взбалтывают смесь в тече­ние некоторого времени, которое определяется природой исход­ных субстанций. Если речь идет о металле или минералах, то в качестве растворителя используется молочный сахар. Тогда •смешивают одну часть субстанции с 9 частями молочного саха­ра. Это означает, что субстанция и растворитель гомогенно со­единяются путем трения в течение одного часа.

Если субстанция обрабатывается по одному из этих двух методов, вновь достигнутое состояние обозначают символом Д1(Д — десятичная степень). От этого берется одна часть субстанции Д1 и смешивается с 9 частями свежего растворителя. Соответствующий процесс повторяется. Это приводит к тому, что получают потенцию (степень разведения) Д2. Это продол­жают до Д30 или даже больше. В Д6 еще остается только одна миллионная часть, в Д12 — одна биллионная исходной субстан­ции. При достижении Д23 переходится предел обозначаемый «числом Авогадро» (6Х1023). Это означает, что становится дей­ствительно трудным выявление лишь единственной молекулы разведенного препарата.

Используются также и другие пропорции разведения, чем 1: 10. Например, 1: 5, 1: 50, 1: 100.

Применение Ханеманном его метода целиком и полностью основывалось на практическом опыте. Он утверждал, что метод потенцирования означает не только разведение, но и способ ос­вобождения сил, которые были скрыты в субстанциях и которые путем постепенной обработки активируются. Но более подроб­ного описания этих сил он дать не мог.

Понятийнологическое освещение всей этой проблемы, собст­венно говоря, стало возможно, только когда этим занялись ан­тропософски ориентированные ученые и врачи. Но и по сегод­няшний день им уделяется недостаточно внимания. Тезис, что очень сильно потенцированные (разведенные) препараты повышают воздействие органических веществ (субстанций), в тради­ционной науке, и прежде всего в медицине, рассматривался как разновидность суеверия.

В области современной биологии все же сделаны некоторые открытия, которые дают повод задуматься. Приведем один единственный пример. Лауреату Нобелевской премии А. Бутенандту в 1959 году удалось провести анализ вещества, при помощи которого самка гусеницы тутового шелкопряда приманивает к себе самца. Оказалось, что эти животные способны еще воспринимать вещество при концентрации, соответствующей 18Д. Хотя сегодня существует целый ряд данных подобного рода, во многих странах принцип гомеопатии все еще отвергается как полностью ненаучный. Здесь нужно привести один пример из Швеции.

Оке Вальквист, бывший медицинский советник социального министерства в Стокгольме, в статье «Свенска Дагбладет» (одна из самых крупных шведских ежедневных газет) от 3. 12. 1973 пытается представить принцип потенцирования как полностью бессмысленный. Впоследствии эта тема не раз обсуждалась на публичных дебатах. Оке Вальквист утверждал, что Д19 соответствует такой порядок величины, как если бы приготовить кофе из одного единственного зернышка и всей воды озера Венерн (самого большого озера в Швеции), считая все озеро имеющим максимальную глубину 91 м. Д20 соответствовало бы кофе, при­готовленное из одного зернышка и 10 таких озер и т. д. Невоз­можно спорить с тем, что приготовленное таким образом кофе уже больше им не является. Вопрос лишь в том, можно ли по­тенцирование сравнивать с приготовлением кофе.

ВЫСВОБОЖДЕНИЕ СИЛ

Исходный вопрос в этой связи — это, скорее, не какое влия­ние оказывают потенцированные субстанции именно на челове­ческий организм, а каков характер их влияния в целом.

По инициативе Рудольфа Штайнера в начале двадцатых го­дов Лили Колиско изучала в лаборатории в Штутгарте, что про­исходит с пшеничными ростками, если их поливать растворами солей металлов (соединения меди, железа и сурьмы) в различной степени разведения (потенции). Параллельно этому эксперимен­ту пшеничные ростки поливались в контрольном опыте только водой.

Колиско опубликовала свои результаты в книге «Физиологи­ческое и физическое доказательство эффективности мельчайших сущностей» (Штутгарт, 1923). Она описала, как исследуемая концентрация (потенция) металла явно проявляет фиксируемое воздействие, которое можно установить при помощи измерения и взвешивания пшеничных ростков (без корней). Самую малень­кую длину имели ростки в экспериментах с сульфатом железа с потенцией Д16. Максимальные значения были при потенции 25—29. Отклонения от контрольной серии были значимы.

Теодор Швенк в своей книге «Основы научного изучения потенцирования» (Штутгарт, 1974) констатирует, что при пов­торении экспериментов Колиско с сульфатом железа он получил в основном такие же результаты. Он описывает эти эксперимен­ты как «однозначно воспроизводимые».

В 1962—63 годах Вильгельм Пеликан завершил серию экс­периментов с измерением длины пшеничных ростков, которые росли в растворах нитрата серебра различной потенции (от Д8 до Д19). Техника эксперимента была отчасти новой, чрезвычай­но точной и лучше всего приспособленной к современным науч­ным требованиям. Результаты были подвергнуты обширной ма­тематической обработке, проведенной Георгом Унгером. Пеликан и Унгер установили, что минимальные и максимальные зна­чения распределились иначе при использовании нитрата серебра вместо сульфата железа. Измеряемые различия в длине ростков растений могли с полной статистически обоснованной уверен­ностью быть сведены к различиям между разными потенциями. Вероятность, что различия могли быть обусловлены другими причинами, была только 1/1000 (одна тысячная). («Действие потенцированных субстанций», Дорнах, 1965).

Опыт, полученный в этой области в ходе многочисленных ис­следований, был обобщен в книге «Потенцированные лекарст­венные средства» (Штутгарт, 1971). Эта книга содержит раз­личные статьи компетентных специалистов. Из проведенных ис­следований следует, что нельзя сравнивать ступенчатый процесс потенцирования с обычным разведением. При потенцировании постепенно освобождаются силы нематериальной природы, ко­торые до этого находились в скрытом состоянии и которые ха­рактерны для исходной субстанции. Очевидные в случае различ­ных субстанций воздействия показывают, что они со своей сто­роны реагируют на силы такого рода.

Наблюдения в исследуемой области, которой мы здесь кос­нулись, указывают, следовательно, на то же направление, что и приведенные прежде наблюдения над природой организмов.

Обобщая, можно осмелиться утверждать, что надежды, вы­сказанные после первой мировой войны некоторым антропософски-гетеанистически ориентированными учеными — а именно: экспериментальным путем доказать существование нематери­альных «формообразующих сил» в мире организмов — нахо­дятся на верном пути к своему осуществлению.

НОВЫЙ ВСЕОБЪЕМЛЮЩИЙ СПОСОБ РАССМОТРЕНИЯ МИРА

Антропософски ориентированные ученые сегодня не одиноки в представляемом ими подходе. Мыслительные направления, близкие антропософскому, появились в последнее время как среди некоторых представителей официальных естественнона­учных дисциплин, так и среди ряда ученых с более или менее нетрадиционными методами исследования.

Заслуживающее внимание сопоставление этих тенденций в официальной университетской науке представлено в книге Яна Гренхолма «Целостный метод рассмотрения и вера в будущее» (Стокгольм, 1979) («Helhetssynoch framtidstro», Jan Grnholm).

Биолог и физик Ланслот Ло Уайт (Lancelot Law Whyte) пи­шет в «Мире опыта» («The Universe of experience"), что во все­ленной (универсуме) существует две, очевидно противоположные тенденции — с одной стороны энтропия, с другой — морфо­логическая, формообразующая сила. По мнению Уайта, морфо­логический формирующий принцип можно считать основным принципом, которому в конце концов служит энтропия.

Известный физик Эрвин Шредингер придерживается похо­жего мнения. Он использует понятие «отрицательная энтропия», для принципа, который, по его мнению, характерен для всех организмов.

Биолог и лауреат Нобелевской премии Альберт Сент-Дьердь вместо этого говорит о «синтропии». Он определяет эту силу как присущее всему живому «стремление к совершенству».

Даже если налицо явные признаки того, что новая ориента­ция утвердилась в определенных кругах, нужно отдавать себе отчет, что традиционная редукционистическая установка все еще господствует в официальных учебных заведениях, — и наверняка еще долго будет оставаться господствующей.

Некоторые ученые так реагируют на описанную выше точку зрения, как относились к новым веяниям науки профессора в начале XVII столетия во Флоренции, озабоченные сохранением традиционной картины мира. Они еще много лет после открытия Галилеем телескопа упорно отказывались заглянуть при помо­щи нового прибора в космос.

Хотя некоторые ученые сейчас продвинулись настолько, что догадываются или даже могут доказать существование особых сил, действующих в живом организме, — сил, которые, очевидно, нельзя описать при помощи общеупотребительных научных по­нятий, — мы ничего не сможем сделать с их открытиями, пока не рассмотрим их в более широкой связи. Нам нужны не только новые факты, нам нужен в первую очередь новый рациональный подход, который может помочь понять эти факты.

Если действительно существуют феномены и силы «нечув­ственного» или «сверхчувственного» характера, как мы можем непосредственно узнать о них? Как мы можем узнать что-нибудь об их происхождении и их действительной природе?

Если мы хотим найти удовлетворительные ответы на эти вопросы, мы не можем оставаться в рамках общеупотребитель­ных научных методов исследования. Нам необходимо вступить в другую область исследования — в область, где пытаются си­стематически и критически наблюдать и описывать не только физические, но и нефизические феномены. Путь познания, описанный Рудольфом Штайнером, пытается открыть возмож­ность для таких исследований.

СВЕРХЧУВСТВЕННАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

Мне как-то довелось услышать от одного бывшего лесника, которому я целиком доверяю, следующую историю.

Он стоял спиной к отвесному склону горы и прямо перед со­бой рубил ель. Когда ель падала на землю, она повернулась, и он оказался зажатым между деревом и стеной. Он чувствовал, как тяжелый ствол все больше сжимает его грудь, и его охватил страх.

И тут произошло что-то необычайное. Он увидел своего умер­шего деда, который стоял рядом и говорил с ним. Его дед тоже был лесником и умер в похожей ситуации.

Дед просил его теперь приложить все силы, чтобы освобо­диться.

С огромным трудом леснику удалось отжать ствол дерева немного в сторону. Он упал на землю. Лежа, распластавшись на спине, во мху, он заметил, что его грудная клетка сплющена. И теперь он потерял свое «нормальное» сознание. Перед ним, как в панораме, начала раскручиваться вся его жизнь. Образы на­чались с той ситуации, в которой он сейчас находился, и раз­вертывались в обратном направлении, вплоть до его детства. Они были живыми и интенсивными. Он переживал их так, как будто бы в них участвовал.

Когда перед ним предстали ремонтные работы в старом крестьянском доме, в образе появился поразительный элемент. Он «увидел», как на строительстве работают люди в костюмах XVIII столетия. Образы из совершенно другой эпохи вмешались, таким образом, в его видения.

Когда «панорама жизни» достигла образов его самого ран­него детства, все закрутилось в обратном направлении, пока •он не очнулся в своей теперешней ситуации. Он чувствовал себя лучше, и его грудная клетка опять расправилась. Через некото­рое время он смог пойти домой.

Аналогичные случаи описываются людьми, которые, напри­мер, почти утонули в воде, пострадали от тяжелого несчастного случая или упали с большой высоты. Немецкий университетский профессор Юлиус Бале собрал в своей книге о психологии смер­ти «Без страха смерти» (Хемменгофен, 1963), (Julius Bahle «Keine Angst vor dem Sterben») ряд надежных свидетельств о подобного рода случаях. Панорама жизни появляется часто — точно так же, как в приведенном рассказе — в обратном порядке, двигаясь по направлению к детству.

Образы отличаются от обычных представлений о воспомина­ниях как своим зачастую молниеносным протеканием, так и своей чрезвычайной интенсивностью. Одна из опрашиваемых рассказывала:

«Это были не воспоминания, а переживание всего еще один раз. Я все видела так, как это было тогда. Значит, это не было последующим переживанием. Я чувствовала себя в том возра­сте, в котором я это раньше пережила... »

То, что люди в особых ситуациях могут переживать свою "панораму памяти», является, стало быть, хорошо подтвержден­ным феноменом. Но переживания связаны иногда с элементами, которые кажутся прямо-таки загадочными.

Ряд переживаний такого рода описывает американский пси­хиатр Реймонд А. Муди в своей книге «Жизнь после смерти» (Гамбург, 1977) (Raymond A. Moody, «Leben nach dem Tode»).

ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ

Книга Муди основана на сообщениях о более чем 150 людях, которые находились у порога смерти, но были опять возвраще­ны к жизни. Они рассказывали ему, что они переживали во время своего глубокого бессознательного состояния.

Муди отмечает, что большинство пациентов, вероятно, умер­ли бы примерно двадцать лет назад. Их вернули к земному су­ществованию благодаря современным медицинским мерам, ко­торые стали возможными только в последнее время (впрыски­вание адреналина прямо в сердце, применение аппарата «сердце — легкие» и т. д. ).

Оказалось, что многие из опрошенных пациентов пережива­ли иное состояние сознания, чем обычно, — в то время, когда больное или раненое тело находилось в глубокой коме. Некото­рые из сообщений до определенной степени могли быть прове­рены. Так, например, некоторые пациенты позднее рассказыва­ли, что происходило с их телом, когда они лежали на операци­онном столе или были извлечены из-под обрушившейся стены. Их описания подтверждались людьми, которые участвовали в их спасении. Так как подтверждения давались задним числом, их все же нельзя считать — и на это особенно указывает Муди — убедительным доказательством. Тем не менее существует ряд обстоятельств, которые говорят о том, что рассказы пациентов имеют довольно высокую долю правды.

Описания пациентов, у которых можно было бы предполо­жить влияние сильных лекарств, в данной работе исключаются. Все переживания, о которых здесь говорится, — подчеркивает Муди, — происходили в тот момент времени, когда еще не были предприняты никакие медицинские меры. Они не могут, таким образом, считаться следствием таких мероприятий.

Люди, которые ручались за эти сведения, заслуживают до­верия: «Лица, с которыми я беседовал, не психотики. Я нашел их эмоционально уравновешенными, нормальными людьми, яв­ляющимися полезными членами общества. Они работают по своей специальности и занимают важные посты, которые требу­ют от них ответственности. Они живут в стабильных семьях и заботятся о своих друзьях и близких. Можно сказать, что никто из моих собеседников в своей жизни не сталкивался с чем-то необъяснимым более одного раза. И, наконец, самое важное, что эти очевидцы — люди, способные очень точно отличать грезы от реальных переживаний».

Так как эти лица были уравновешенными людьми, то произ­водило сильное впечатление, что они так были взволнованы слу­чившимся. «Я видел, как взрослые люди, зрелые и психически уравновешенные личности, теряли самообладание и заливались слезами, когда они мне рассказывали о событиях, происшедших иногда более тридцати лет назад. В том, что они говорили, я ощущал искренность, человеческое тепло и открытость чувств, которые не могли сообщить никакие письменные отчеты. Поэто­му для меня, ввиду предоставившейся мне возможности (недо­ступной, к сожалению, для большинства), полностью абсурдно любое подозрение, что эти сообщения могли бы быть чистым продуктом фантазии».

В большинстве случаев рассказ начинается с описания, как пациент переживал сильные звуковые феномены — часто как некоторого рода шум или громыхание, а затем очутился в чем-то темном: в некоей «пещере», «трубе», «тоннеле». С другой сторо­ны этого темного поля появлялся постепенно усиливавшийся свет, который сгущался в некоторое существо. Муди так обоб­щает эти описания:

«Несмотря на его необычную форму, никто из очевидцев не выразил даже ни малейшего сомнения, что этот свет есть живое существо, существо света. И не только это: у него есть свой ха­рактер и оно несет несомненный личный отпечаток. Неописуе­мая любовь и теплота струятся к умершему от этого существа. Он чувствует себя полностью охваченным и целиком поглощен­ным им. В присутствии этого существа он ощущает полное со­гласие и защищенность».

Вскоре после своего появления существо начинает «говорить» с умершим и спрашивает, что он пережил во время своего зем­ного существования такого, что достойно быть предъявлено здесь. В качестве формы ответа начинает раскручиваться «пано­рама жизни» — так, как описано выше.

Интересным элементом в этих рассказах являются описания пациентами своего самочувствия на всем протяжении пережи­того состояния. Они чувствовали себя как бы окутанными ка­ким-то другим видом материальности, чем та, которая для нас привычна. И эту пелену они описывают как некоторый «туман», «дым», «цветное облако», «силовое поле».

Сообщения совпадают в том, что духовное (спиритуальное) тело имеет облик или видимые очертания (иногда оно появля­ется в виде шаровидного или бесформенного облака, однако, в основном, в таком же облике, как и физическое тело). Кроме того, его описывают как расчлененное (с конечностями или по­верхностями, соответствующими рукам, ногам, голове и т. д.).

Часто описываемым и интересным феноменом является то, что создается впечатление, будто «силовое поле» без труда мо­жет перейти свои пределы и что оно может существовать вне себя самого. В одном описании об этом сказано так: «Много людей бегали вокруг машины скорой помощи, и вообще была толпа народа. Но каждый раз, когда я смотрел на какого-то определенного человека, чтобы выяснить, о чем же он думает, у меня появлялось чувство, что, словно при помощи объектива с переменным фокусным расстоянием, я могу приблизиться к нему совершенно вплотную и что я оказываюсь на этом месте. И все же мне казалось, что какая-то моя часть — назовем сейчас ее моим сознанием — всегда оставалась там, где я находился, а именно за много метров от моего тела. Когда я хотел увидеть кого-нибудь на некотором расстоянии, то казалось, что часть ме­ня как бы при помощи щупальцев устремляется к нему».

В следующей своей книге «Размышления о жизни после смерти» Муди отмечает, что за это время он соприкоснулся еще с очень многими людьми, пережившими состояние, близкое к смерти. «Я так часто в настоящее время сталкиваюсь со все новыми случаями этих феноменов, что больше не успеваю пере­сказывать их. Как и в предыдущем моем исследовании, так и на этот раз у некоторых* пострадавших была зафиксирована клиническая смерть, в то время как другие очень близко при­близились к смерти, например во время тяжелого несчастного случая». В изобилии нового материала регулярно вновь возни­кали пятнадцать общих элементов, которые были рассмотрены в «Жизни после смерти». 28

«... Мне стало ясно именно то, что многие другие медики – из них самая известная д-р Элизабет Кублер-Росс — были заняты исследованиями в той же самой области и пришли к таким же результатам. Когда д-р Кублер-Росс получила сигнальный экземпляр моей первой книги, она могла бы на самом деле на­писать моему издателю, что она сама может после всего того, что она сделала, издать эту книгу. Она сообщила, что распола­гает сейчас сотнями таких сообщений и готовит теперь еще большую книгу по этой теме. Множество врачей и теологов так­же заверяли меня, что им уже давно были известны отдельные случаи этих феноменов. Они также подозревают, что эти явле­ния должны быть распространены довольно широко.

Когда я прежде читал лекцию на эту тему, то слушатели, которые сами непосредственно столкнулись с феноменом собст­венной смерти, подходили после лекции и хотели поговорить с глазу на глаз. Напротив, в последние месяцы я обращаю вни­мание на совершенно новую открытость и готовность высказать­ся. Иногда кто-нибудь встает и открыто рассказывает сам во время беседы после моего выступления о своих переживаниях... На основе этого и еще многих других аналогичных фактов я могу со спокойной совестью теперь сказать, что этот феномен — что бы он в конце концов ни значил — действительно нечто час­то встречающееся. Да, он распространен так широко, что, по моему убеждению, уже очень скоро не будет возникать вопрос, действительно ли существует такой феномен. Вопрос будет стоять совершенно иначе: что мы можем с этим сделать?»

ДОСТОВЕРНОСТЬ РАССКАЗОВ

Само собой разумеющееся возражение, которое можно при­вести против достоверности этих описаний — это то, что речь здесь идет о галлюцинациях, — т. е. о сенсорных восприятиях (часто зрительные или слуховые переживания), которые вызыва­ются без какого-либо раздражения соответствующих органов чувств. Галлюцинации, как они описываются в общепринятой психологической и психиатрической литературе, могут быть пре­имущественно сведены к чисто физическим причинам: болезнен­ное состояние, отравление, перевозбужденная нервная система.

Но насколько, собственно говоря, правильно такое возраже­ние в этом случае?

Как уже упоминалось, Муди исключил из своего материала все случаи, которые могли быть связаны с действием лекарств или химикатов. Согласно высказываниям пациентов, они не ощущали свою психическую жизнь более зависимой от физиче­ского тела, чем обычно, — что бывает при галлюцинации. На­против, они чувствовали себя «освобожденными» от поврежден­ного физического организма. Можно ли сразу отбросить такие переживания как иллюзорные?

Другое возражение, примерно такого же уровня, состоит в том, что эти переживания могут быть вызваны недостатком кис­лорода в мозгу (церебральная аноксия). Муди, который сам врач, отмечает, что это объяснение «... не замечает, что все назван­ные симптомы — слышание шумов, панорамные воспоминания и встреча со светом — появляются и при переживаниях близости смерти, при которых поступление крови в мозг не прерывалось ни на одну секунду». Он отмечает также, что пациенты имели определенные переживания в состоянии близости к смерти, ког­да еще не наступила явная клиническая смерть. В подобных случаях также проявляются особенности, идентичные тем, при которых такая «смерть» временно наступила. Чтобы судить об истинности этих сообщений, необходимо также учитывать то обстоятельство, что большая часть опрошенных заявила, что их жизнь изменилась благодаря пережитому.

«Многие говорили мне, что ощутили свою жизнь шире и глубже благодаря своему опыту, они стали после этого больше задумываться и больше стали интересоваться крупными фило­софскими проблемами».

Подобный факт кажется, может быть, не столь уж важным. Но по некоторым причинам, и о них мы будем говорить ниже, оп­равдано придание такого большого значения именно этому об­стоятельству.

«ПОДЛИННЫЕ» СВЕРХЧУВСТВЕННЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ

Естественно, что некоторым людям после подобных внут­ренних испытаний трудно критически отстраниться от пережи­того. Время от времени встречаются исключения из этого пра­вила. Писателем, пережившим это состояние и очень хорошо представлявшим себе разницу между галлюцинаторными и «ре­альными» переживаниями, был Рихард Вурмбранд, известный румыно-американский епископ, много лет сидевший после вто­рой мировой войны в тюрьме у себя на родине.

Вурмбранда много раз сильно пытали. Подвесив за руки и за ноги к железной штанге, натянув на голову капюшон, его секли плетью, пока подошвы его ног не были разодраны на кус­ки. За это время ему пришлось познакомиться со всем арсена­лом пыток тайной полиции — все же он не дал показаний, которые у него хотели вынудить.

В своем физически ослабленном состоянии он пережил в оди­ночестве своей камеры множество галлюцинаций, примеры ко­торых он потом описал в книге «С Христом 14 лет в коммуни­стических застенках».

«Перед моими глазами являлись изысканные блюда, постав­ленные на стол, растянувшийся далеко за пределы моей каме­ры. Я видел идущую издалека свою жену. Она несла поднос, доверху наполненный пышущими жаром колбасками. Но я за­ворчал на нее: «И это все? Они же такие маленькие!».

Иногда он переживал во внутренних образах, как произво­дил насилие над теми, кто посадил его в тюрьму, и очень часто «видел» себя в половом акте, производимом различными спо­собами.

Вурмбранд отмечает, что наряду с этими различными иллю­зорными впечатлениями у него были также переживания совсем другого рода. Хотя он был протестантским епископом и в соответствии с этим исповедовал теологические взгляды, совершенно чуждые спиритуальным переживаниям, он приходил иногда в состояния, в которых чувствовал себя более или менее освобож­денным от тела и сталкивался с «духовными сущностями», да­вавшими ему силу и даже здоровье.

Он сам рассказывает, что благодаря встрече со своим «анге­лом-хранителем», он смог пережить улучшение своего физиче­ского состояния (он преодолел туберкулез, который приобрел в тюрьме).

Данные переживания он обобщил следующим образом: «Эти видения помогли мне сохранить жизнь; одно только это доказы­вает уже, что речь здесь идет не о простых галлюцинациях».

Основополагающее отличие между галлюцинациями и «под­линными» сверхчувственными переживаниями заключается, сле­довательно, в том, что последние могут иметь далеко идущее значение для человека и его жизни, в то время, как чисто ил­люзорные переживания не проявляют таких последствий.

Но в каком смысле мы говорим о «подлинных» сверхчувст­венных переживаниях? Ответ на этот вопрос может дать сле­дующее.

ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЯМ

Попытаемся теперь сформулировать одно важное положе­ние: нет ни одного факта и ни одного аргумента, которые могли бы «доказать» истинность подобных описаний (пли привести опровержения). Только из собственного опыта можно приобре­сти уверенность в этой области. Эта книга стремится показать, что возможностей получить такой опыт существует больше, чем мы, как правило, думаем.

Первый шаг на пути к формированию собственного мнения и собственного понимания — согласно Рудольфу Штайнеру — за­ключается в том, чтобы прежде всего воспринять описания «сверхчувственных» переживаний других людей, а также точно и критически их продумать. Таким образом, дальнейшие рассуж­дения должны предоставить материал для такого осознанного размышления, которое будет устанавливаться постепенно... По­этому читателю следует сначала абсолютно непредвзято проду­мать содержание всех глав в целом, прежде чем он займет опре­деленную позицию по этому поводу.

ЭФИРНОЕ СИЛОВОЕ ПОЛЕ

Переживания и опыт, воспроизведенные выше, имеют то об­щее, что они произошли «на пороге смерти». Но что же такое на самом деле смерть?

Кто когда-нибудь с затаенным вниманием следил, что проис­ходит с телом человека в момент смерти и в последующие дни, тот мог получить глубокое, потрясающее впечатление. Тело, ко­торое видят перед собой, было, можно сказать, сотворено и со­хранялось при жизни некоторой невидимой силой. Теперь эта сила, без сомнения, больше не действует. Постепенно появляют­ся восковая бледность, онемение, трупные пятна и другие при­знаки начавшегося физиологического процесса распада. Что же такое это «что-то», что день и ночь на протяжении всей жизни создавало физический организм и препятствовало его распаду?

Читатель, наверное, заметил, что именно это «что-то» было описано в предыдущей главе — хотя и не было более конкретно обозначено определенным названием. Теперь, однако, мы собра­ли так много наблюдений, что можем отважиться образовать название для этих сил, действие которых мы пытаемся изучить.

Штайнер называл их «эфирными». Он утверждает, что их может воспринять тот, кто достаточно интенсивно проработал свою внутреннюю способность восприятия и понимания.

Человек может научиться наблюдать сверхчувственное сило­вое поле, которое обеспечивает его собственное физическое су­ществование. Шаг за шагом, путем последовательной, энергич­ной внутренней работы он может добиться того, чтобы распоз­навать силовые поля, которые действуют в других живых суще­ствах. Если сравнить эфирное силовое поле растения с силовым полем человека, то откроются глубокие различия.

У растения во внешнем облике остаются сохранными опре­деленные органы более ранних стадий развития. Об этом, на­пример, свидетельствуют листья на стебле. У человека дело об­стоит иначе: руки и ноги, которые он имел младенцем, не сохра­няются как дряблый придаток на теле. Они полностью преобра­зуются во время роста и являются в конце концов окончательно сформированными членами во внешнем облике взрослого.

У растения нет намека на то, что оно имеет «память» в соб­ственном смысле слова. В противоположность растению человек сохраняет внутри себя в качестве «воспоминания» то, что он пережил. Если он умирает или близок к смерти, то освобожда­ются следы его переживаний. «Панорама памяти» становится видимой. Тот, кто оказывается при этом перед такой панорамой, в одно мгновение воспринимает собственное эфирное силовое поле, которое действует совершенно особым образом — в тот момент, когда оно собирается освободиться от физического тела.

Если мы решимся на такое предположение, то станут полно­стью понятными различия между нашими обычными образами памяти и образами, переживаемыми в упомянутой «панораме памяти». Вызываемые в повседневной жизни образы воспоми­наний переживаются неясно и очень бледно. Образы же, кото­рые всплывают в панораме памяти, оказываются интенсивными и реальными, так как они переживаются непосредственно — по-видимому, без опосредования физическим телом.

В антропософской литературе эфирное силовое поле обозна­чается названием «эфирное тело». Обозначение имеет недоста­ток, потому что оно дает основание думать о чем-то физическом, хотя в действительности речь идет о «сверхчувственном» фено­мене.

В одном из своих основополагающих произведений, «Очерк тайноведения» (Собр. соч. 13)*

^[1] Рудольф Штайнер дает следу­ющее описание эфирного силового поля и его действия: «Все органы поддерживаются в их форме и образе течениями и дви­жениями эфирного тела. В основе физического сердца лежит «эфирное сердце», в основе физического мозга — «эфирный мозг» и т. д. Эфирное тело расчленено в самом себе подобно физическому, но только сложнее, и в нем все находится в живом взаимном проникновении там, где в физическом теле имеются обособленные части».

В другой связи Штайнер описывает, как эфирное силовое поле может в определенной степени менять свою форму и «рас­тягиваться» в желаемом человеком направлении, если оно осво­бождается от физического тела.

Совпадение с описаниями пациентов д-ра Муди, как мы по­нимаем, очевидно.

ОБЩЕПРИНЯТОЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ О ЧЕЛОВЕКЕ

Данные, которые описываются в этой главе, противоречат общепринятому естественнонаучному представлению о челове­ке. Многие, возможно большинство образованных людей Запа­да, как известно, представляют себе сознание человека только как вторичный феномен, в некотором роде побочный продукт материальных процессов, которые происходят в нервной систе­ме и в остальном теле («мозг выделяет мысли, как почки мо­чу»). На научном языке эту точку зрения называют эпифеноменолизмом. Внутреннее состояние, в котором сознание человека частично или полностью освобождается от тела, невообразимо для этого подхода.

Над этим общепринятым представлением, как правило, осо­бенно не задумываются ни дилетанты, ни ученые. Шведский психиатр Нильс-Олоф Якобсон указал в своей книге «Жизнь после смерти?» (Nils-Olof Jacobson, «Leben nach dem Tod?», Уддевала, 1972) на то, куда собственно должно привести это представление, с чем, однако, могли бы согласиться, вероятно, не все его приверженцы:

«Эпифеноменолист считает, например, что материальный про­цесс (горящая спичка на коже) обусловливает телесный процесс (переживание, которое можно назвать болью). Против этого ничего нельзя возразить. Но другие факты можно объяснить иначе. Так, душевный процесс (возникновение желания поднять руку) обусловливает материальный процесс (рука поднимает­ся). То, что все душевные состояния без исключения должны обусловливаться химическими состояниями в мозгу, является не доказанным фактом, а только некоторой гипотезой, состоящей из нескольких известных фактов. Другие факты могут говорить против этой гипотезы».

Такие факты действительно существуют. Если, например, привести человека в физиологическое состояние, которое соот­ветствует сильному чувству, то при этом еще долго не будут появляться характерные для этого состояния эмоции, так как они могут быть вызваны только реальными переживаниями.

«Важное физиологическое последствие гнева, страха и дру­гих форм возбудимости у животных и человека — это повышен­ное выделение адреналина из надпочечников в кровь. Содер­жание адреналино-сахара повышает выделение сахара в кровь печенью. Высокое содержание сахара в крови повышает сердеч­ную деятельность и усиливает энергетические запасы мышц. Это повышенное выделение адреналина в кровь можно обнаружить у испуганных кошек или буйных крыс также, как у футболистов перед матчем и у студентов перед экзаменом.

Испытуемым вкололи такую же дозу адреналина, которая обычно выделяется в состоянии сильного аффекта. Появились такие же вспыльчивые реакции, как при состоянии гнева. Одна­ко большинство испытуемых отрицало, что они испытывали ка­кие-либо аффекты. Они не чувствовали ни гнева, ни страха. То, что они переживали, было одним лишь, как они выражались, «как бы — чувством», «холодным чувством», которое вызывало воспоминания о других похожих физиологических состояниях, в которых они чувствовали настоящие аффекты». (Иохн Ландквист: Психология. Стокгольм, 1946) (John Landquist, «Psykologi»).

Один из самых интересных, а также больше всего известных экспериментов, которые были осуществлены в последние годы, чтобы изучить связь между «физическим» («телесным») и «пси­хическим», был проведен известным канадским нейрохирургом Уайлдером Пенфилдом. Мне хотелось бы вкратце описать неко­торые из его самых важных наблюдений.

ИССЛЕДОВАНИЯ УАЙЛДЕРА ПЕНФИЛДА (Wilder Penfield)

Работая всю свою жизнь с эпилептиками и другими пациен­тами с поражениями центральной нервной системы, Пенфилд пытался составить карту кортекса (коры головного мозга), что­бы выяснить, какие области имели жизненное значение для па­циентов — и в соответствии с этим не могли оперироваться. Он собрал уникальный, обширный материал о действиях, вызывае­мых тонкими электродами, которыми стимулировались различ­ные точки коры на открытом мозге человека.

Пациенты удобно сидели и не чувствовали никакой боли. Они подробно рассказывали о переживаниях, которые у них были, когда на различные участки подавались раздражения. Реакции были до крайности различными. Определенные раздражители вызывали «возрождение» интенсивных образов из прежней жизни. Другие стимулы приводили к выскакиванию звуков, к движениям различных частей тела или галлюцинаторным пе­реживаниям (прежде всего зрительные и слуховые впечатления) различного рода. Однако у пациентов никогда не вызывались состояния раздумья над проблемами или принятия решений и г. т. «Центральные» психические функции никогда таким обра­зом не активизировались.

Когда Пенфилду удавалось добиться от испытуемых, чтобы они помимо воли двигали рукой или другой частью тела, то всегда следовало: «Это сделал не я, а вы!»

Пенфилд пришел к заключению, что часть человеческой сущ­ности, с которой он соприкоснулся благодаря своим эксперимен­там, была только физическим мозгом, а не контролирующей, управляющей инстанцией, которую он назвал «mind» (душа, сознание).

Он не считал себя вправе утверждать, имеет или нет душа нематериальную природу. Однако он убедился, что она должна существовать независимо от центральной нервной системы и что, поскольку душа может воздействовать на мозг, она обладает некоторым родом энергии.

Так как до этого он всегда довольствовался общепринятым представлением об источнике сознания, то он воспринял новые мысли как производящие переворот. На основании этого он на­писал свою книгу «Тайна души» («The mystery of the Mind», Принстон. университет, 1975), в которой он попытался обобщить данные своей исследовательской работы на протяжении всей жизни и изложить свои изменившиеся взгляды. Там среди про­чего говорится:

«Так как, по-видимому, становится абсолютно невозможным истолковать душу как функцию активности нейронов мозга, и так как душа развивается, очевидно, независимым образом и становится более зрелой (подразумевается независимый от тела характер развития —.. ) в течение жизни индивида, и так как компьютер — а мозг есть ничто иное, как компьютер — дол­жен программироваться и должен управляться инстанцией, ко­торая может думать самостоятельно, я вынужден принять гипо­тезу, гласящую, что в основе нашего существа должны лежать некоторые фундаментальные элементы (а именно: «тело» и «ду­ша» («mind») как самостоятельные функции)».

В случае, если идеи Пенфилда верны, как следует тогда по­нимать взаимодействие между душой и мозгом?

Для ответа на этот вопрос может помочь обращение к даль­нейшим наблюдениям, проведенным в ходе современных иссле­дований памяти.

ИССЛЕДОВАНИЯ КАРЛА ЛЕШЛИ

Американский нейролог К. С. Лешли (К. S. Leshley) не был удовлетворен общепринятыми представлениями о мозге и созна­нии. Он посвятил свою жизнь попытке найти «энграммы», т. е. физические (вещественные) следы памяти в мозгу, которые предположительно являются основой для нашей способности запоминания.

В написанной в 1950 г. статье («In search of the Engram», «В поисках энграммы») Лешли обобщил результаты своих ис­следований (здесь цитируется по «Brain Physiology and Psycho­logy", «Физиология и психология мозга», Лондон, 1966). В ней он сообщает, что относительно большая часть мозговой коры человека может быть удалена путем операции без причинения вреда способности запоминания. Далее можно было системати­чески удалять различные части мозга у подопытных животных, хотя ни разу не было зафиксировано выпадение приобретенных в ходе тренировки реакций.

Лешли, а также другие исследователи показали, кроме того, что поражения, распространенные на очень обширные области мозга, в общем-то независимо от их месторасположения, огра­ничивают способность к запоминанию приблизительно пропор­ционально объему пораженного участка.

Лешли воспринимал эти факты как чрезвычайно загадочные. В конце статьи он пишет почти беспомощно:

«Иногда, когда я рассматриваю имеющиеся факты о лока­лизации следов памяти, я чувствую себя вынужденным сделать неизбежный вывод, что научение невозможно. Трудно предста­вить себе механизм, который не выполняет условия, необходи­мые для его функционирования. С другой стороны, это умение, очевидно, все же временами появляется, несмотря на все, что противоречит существованию способности к научению». (Его опыты с университетскими студентами были, вероятно, менее вдохновляющими).

Пенфилд со временем пришел к тому же мнению, что и Леш­ли, а именно: что следы памяти не «хранятся» в коре головного мозга. Когда он изучал изменения, происшедшие в результате процессов научения и происходящие в глубинных отделах моз­га — в так называемой области гиппокампа, он пришел к похо­жим результатам. Если нормально функционирует только одна половина структуры гиппокампа, то, по его данным, другую половину можно удалить путем операции, не повредив способ­ность к запоминанию.

ЦЕНТРАЛЬНАЯ НЕРВНАЯ СИСТЕМА В КАЧЕСТВЕ «ЗЕРКАЛА»

Если задуматься над приведенными наблюдениями при изу­чении связи между поражениями мозга и потерей памяти, то напрашивается естественно понятный образ: образ зеркала. И оно может сохранять свою функцию, даже если большие и (в определенных пределах) любые его части разрушены, если только осталась сохранной достаточная часть отражающей по­верхности. Действует ли наш мозг приблизительно таким же образом? Если да, то что в нем тогда «отражается»?